Бесплатный фрагмент - Исповедь дурака

Предисловия

О чём эта книга

У этой книги странная судьба. Вначале я хотел написать её, чтобы на личном примере продемонстрировать вред индустрии компьютерных игр. Показать, что она, по сути своей, является конвейером по производству тяжёлых наркотиков. Но когда после опыта несчастной любви и ухода с работы я забил голову эзотерикой, пожил в лесу, влип в созависимые отношения с нелюбимой женщиной, а жизнь превратилась в невыносимо бессмысленный, неконтролируемый поток сюрреалистических приключений, стало очевидно, что дело совсем не в играх.

Книга стала способом разобраться в жизни вообще, инструментом самоанализа и медитации. С её помощью я попытался увидеть свой путь целиком и понять, как же я докатился до такой жизни. А главное — как всё исправить?

Сюжет развивался параллельно с реальными событиями: поиском себя и внутренней точки опоры на фоне калейдоскопа питерской тусовки. И этот поиск три года спустя увенчался успехом — столь удивительным, что весь пройденный путь стал похож на сказку со счастливым концом.

Мне удалось измениться и изменить свою жизнь к лучшему. Стать самим собой и обрести любовь. Это и есть тот опыт, которым я хочу поделиться с читателем.

Поднятые в книге темы разочарования в мечте, жизни на природе, восстановления здоровья, преодоления комплексов, выхода из болезненных отношений, общения с родителями, поиска настоящей любви и смысла жизни, обеспечения финансовой независимости и творческой самореализации актуальны для широкого круга читателей.

Все события и персонажи реальны, имена умышленно изменены. Описание событий отражает исключительно чувства и мысли автора в момент их переживания.

О жанре роман-самоисследование

Писательство, наряду с другими не относящимися к выживанию занятиями, является магическим действием. Во все времена хорошо написанное обретало качество исторических и научных документов, святых писаний, сбывающихся пророчеств.

Писателю в этом процессе обычно отводится роль инструмента — компилятора собственного жизненного опыта, либо проводника знания «свыше» (которое, впрочем, также пропускается через призму жизненного опыта в процессе трансформации в слова).

В любом случае — человек пишет из себя, и какие бы причудливые формы ни обретало повествование, оно всегда несёт на себе отпечаток индивидуальности автора.

Если же именно индивидуальность, сердцевина его собственного существа, является объектом интереса писателя (а в данном случае так и есть), адекватнее всего исследовать максимально сырой материал его жизненного опыта, очищенный от метафор. Чтобы разглядеть за хитросплетением событий и чередой состояний того, ради кого разыгрывается весь этот грандиозный спектакль жизни.

Что касается читателя — для него жизнеописание реального персонажа принципиально не отличается от повести о персонаже вымышленном. Искреннее и настоящее зацепит струны души в любом случае.

Об авторе

За тридцать лет мне довелось пройти сквозь перестроечное детство, тиранию матери, игровую зависимость, программирование, бизнес, психоделические трипы, экспериментальную музыку и прочие извращения, депрессию, несколько экзистенциальных кризисов, путешествия, йогу, любовные приключения и духовные поиски, череду крупных разочарований, каждое из которых ломало и перестраивало меня.

Кто я? Один из многих ныне живущих, осмелившихся разобраться в себе и своей жизни; задать вечные вопросы и найти ответы на них — не на словах, а на деле.

Это история о пути к ясности сквозь дебри самообмана; о том, как мальчик становится мужчиной, а онанист — творцом.

Эта книга — о смысле жизни.

Минская история: нормальная жизнь

Детство

Семья

Моя жизнь началась 22 сентября 1986 года с истошного крика, который, по описанию матери, не смолкал первые шесть месяцев.

Воспоминания о волшебной поре детства скудны и обрывочны, а некоторые из них наверняка дорисовало воображение по рассказам родителей. Помню запах табака от папы и его колючие усы, благодатный запах женщины от мамы, её очки и приятные на ощупь кудри волос. Помню, как папа носил меня на руках по всей квартире и показывал часы, все они тикали по-разному и зачаровывали своим звучанием. Помню игру солнца в листьях каштанов. Как младенческими ручками тянулся из коляски к женщинам — особенно привлекали их попы. Как неожиданно для себя впервые встал на ноги и пошёл, глядя на жёлтый колосс башенного крана. Как в комиксах из журнала «Весёлые Картинки» вписывал в каждый «пузырь» с репликами персонажей слово «БОБ». А ещё — яркое сияющее кольцо зеленоватого цвета, которое иногда возникало перед глазами по совершенно непонятной мне причине.

Чтобы понять, что заставило меня постепенно уйти от этой прекрасной реальности в мир иллюзий и грёз, стоит взглянуть на спальный район эпохи перестройки глазами ребёнка.

Бетонная девятиэтажка, двухкомнатная квартира на втором этаже с окнами на проспект — мы жили там вместе с родителями отца. Мама проявляла роль активистки и брала на себя львиную долю домашней работы, в то время как отец стремился к пассивности, — это часто приводило к бытовым неурядицам разного масштаба. Я каждый раз удивлялся, наблюдая за тем, как близкие мне добрые люди внезапно превращались в остервенело лающих друг на друга монстров.

Помню, как все дико разругались по поводу мокрого белья. Накал страстей в доме действовал на меня разрушительно. Абсурдность происходящего была очевидна для моего детского ума: отжать одежду гораздо проще и быстрее, чем бесконечно орать друг на друга. Не в силах терпеть идиотизм взрослых, весь в слезах, я пошёл в ванную комнату и, с трудом дотягиваясь до мокрых вещей (я был ниже ванны ростом), как мог, принялся их выкручивать. Мой подвиг заметила бабушка и окликнула остальных. Ссора немедленно прекратилась, меня успокоили, бельё отжали.

Психолог не советовал моим родителям вступать в брак. Отец утверждает, что они случайно познакомились с мамой в буфете, и он поспешил взять её в жёны, поскольку родители к двадцати пяти годам уже задолбали его призывами жениться.

Мать с детства привыкла быть самостоятельной, долгое время проработала специалистом по нормированию материала, а суровое время приучило её помогать людям. В общем, она умела выживать в условиях ограниченности ресурсов и имела крайне активную жизненную позицию. Это отразилось и в семейной жизни.

Я наблюдал, как мама помогает всем соседям с обувью (она работала на фабрике); как она носится по дому с бешеной скоростью, успевая делать кучу дел одновременно, как вместе с этим у неё накапливается раздражение, истощаются силы… А потом прорывался крик. Крик о помощи — стервозный, обвиняющий, приказывающий немедленно идти и помочь. Приходилось помогать: готовить, убирать квартиру, ходить в магазин. Давящее при этом фоновое раздражение мешало понять суть происходящего — я становился крайне «тупым» и мог лишь выполнять простейшие прямые инструкции. А маму это раздражало ещё больше. В итоге я научился мастерски крошить лук, но так и не запомнил, что с ним делают дальше. Не говоря уже о каком-либо рецепте. А лучше всего у меня получалось мыть посуду. Мама говорила, что мечтала родить девочку-помощницу.

Отец наоборот был спокойным и пассивным в быту. Его каждодневный маршрут пролегал между диваном, работой, туалетом и кухней. Последняя служила местом для чтения книг и курения неизменной «Астры» без фильтра, пепел которой наполнял темечко закопчённой гипсовой пепельницы в форме человеческого черепа.

Я успел застать время в начале отношений, когда отец был более активен: что-то мастерил, изобретал, подшивал журналы… Но он болезненно переносил критику. Каждый раз, когда папа делал что-то по дому, а мама находила в сделанном недостатки, он говорил: «Ладно, тогда я больше этого делать не буду», — и действительно больше не брался за это уже никогда, игнорируя все просьбы. Такой алгоритм поведения постепенно сузил домашнюю жизнь отца до вышеописанного «маршрута». Он стал замкнут, ворчлив и безучастен. В том числе это касалось воспитания потомства. Но я всё равно бессознательно учился у папы тому, каким должен быть мужчина.

Воспитание

Мама долгое время казалась мне самой красивой женщиной — в ней мне нравилось абсолютно всё от фигуры до запаха, который оставался после неё в туалете. Я мечтал вырасти, чтобы стать такого же размера и спать с ней «как взрослые». И глубоко огорчился, когда однажды, лежа рядом на диване, потянулся к её груди, а она почему-то вдруг одёрнула меня. Но всё равно только с ней я чувствовал себя хорошо. То, что у неё много дел и ей надо идти на работу, воспринималось как предательство.

В детский сад я ходить отказывался. Ложился поперёк порога у двери, истерично вопил и упирался до последнего. Что именно так пугало меня — сказать сложно — эти воспоминания у напрочь заблокированы предохранительным механизмом моей памяти. Известно лишь, что в садике я выучил слово «пиздюк» и родители спешно пересмотрели концепцию воспитания.

В общем, воспитывала меня в основном бабушка. Вместе с дедушкой — вечным «строителем коммунизма». Говорят, когда-то он покорил сердце своей будущей супруги шуткой — когда та спросила, какая у деда фамилия, он ответил: «А ты сама угадай: три буквы, вторая — «у», — понятно, что первым пришло на ум простодушной девушке из деревни. Узнав, что фамилия кавалера — Жук, она долго смеялась.

Но это было когда-то давно, а в настоящем от деда веяло какой-то подавленной тоской, жёсткостью, и у него неприятно пахло из никогда не улыбающегося рта. Я всячески сторонился его. Помню только, как он рассказывал много раз одну и ту же скучную историю про войну; как пил с соседями по даче за картами, и его хриплую одышку, особенно незадолго до смерти. Про то, что здоровье он загубил, работая в литейном цеху ради благополучия потомков — двух квартир и дачи, я узнал уже потом.

С бабушкой было веселее и проще. Она вкусно готовила жирную деревенскую еду, балагурила и смеялась. Хотя и у неё случались приступы жёсткости, особенно когда дело касалось мужской работы по хозяйству, которую приходилось выполнять самой.

Вскоре у меня родился брат. Я настаивал на том, чтобы его назвали Сашкой. Но отец пришёл домой и сказал: «Если назовём Ярославом — подарю тебе водяной пистолет». И я немедленно согласился.

Во дворе гулять было скучно и страшно. Кругом одинаковые серые дома, детские площадки с неинтересными железяками, на которых предлагалось потратить физическую силу и убить время; странные, зачастую агрессивные дети. Меня периодически избивала задиристая девчонка. Забавно, что даже в процессе драки меня не покидал исследовательский интерес. Я расспрашивал нападающую, как её зовут, не занималась ли она карате и прочее. А когда мы гуляли вместе с братом, нас регулярно выслеживали и били мальчик с девочкой, брат и сестра.

Поэтому я предпочитал сидеть дома, смотреть мультики, играться с конструктором, рано научился читать и очень много рисовал. А гуляли мы преимущественно в сопровождении взрослых. В основном с мамой, зачастую сопровождая её по хозяйственным делам. Реже, но и веселее всего, — с папой. Ему был свойственен гусарский задор и смекалка. Так однажды зимой он решил проблему дефицита санок просто: заломал для нас ёлку, и мы катались с горки на ней!

В условиях спального района и суровых девяностых я чувствовал острую необходимость научиться драться. И тренировался на брате. Каждый раз доводил его до слёз, а потом просыпалось сострадание, я пугался и принимался его утешать, либо оставлял в покое. Всё закончилось, когда он каким-то невидимым и бессловесным действием запретил мне на него нападать. Впоследствии я уже физически не мог этого делать, хотя мне долгое время казалось, будто мне перехотелось самому.

Говорят, мама с папой по молодости «соревновались» за право быть главой семьи — кто больше зарабатывает, тот и главнее. Отчасти именно это вынудило отца получить высшее образование.

Но в долгосрочной перспективе эту битву он всё равно проиграл. Мама доминировала в быту, самостоятельно принимала решения и всюду диктовала свои порядки. Поэтому в квартире у нас всегда было чисто, аккуратно, а в холодильнике еда на несколько дней вперёд. Нам с братом тоже не давали особо разгуляться, заставляя вовремя ложиться спать и каждый раз убирать за собой игрушки.

Я завидовал своим двоюродным братьям, которым моя энергичная тётя разрешала, как мне казалось, всё. Стены их комнаты были сплошь увешаны разноцветными наклейками, сигаретными пачками, рисунками и прочими плодами их творческой фантазии. Я был в восторге!

Принимая это во внимание, мать разрешила нам клеить наклейки на абажур настольной лампы. А когда в нашей комнате затеяли ремонт, мы даже удостоились чести порисовать на старых обоях. В остальное время моё творчество изливалось преимущественно на тыльную сторону ненужных чертежей, которые папа и мама приносили с работы.

Мне катастрофически не хватало самовыражения. Но и своё место в мире я понимал хорошо — дети слабы, за них всё решают родители. Свобода открывается только в Мире Взрослых. Там можно всё. Даже носить удобные и просторные «семейные» трусы, как у папы, вместо колготок. А путь в Мир Взрослых лежит через получение образования. Иначе никак.

Младшие классы

Школа

Благодаря преимущественно домашнему образу жизни в школу я пошёл подготовленным, уже отчасти умея читать, считать и даже различая английские буквы. Проверку на наличие музыкального слуха при поступлении я не прошёл. Это было очень обидно — я просто не понял, что от меня хотят: повторить ритмический рисунок хлопков или просто похлопать в ладоши. А напеть мелодию срывающимся от волнения голосом в присутствии мамы и странной тётки уж точно было нереально с первой попытки.

Во время первого звонка я заплакал. Сказалось волнение и предчувствие того, что впереди что-то незнакомое, коллективное, долгое, занудное и обязательное. И назад дороги нет. Помню, как стоявшая рядом девочка с какой-то сыпью на лице посмотрела на меня с удивлением. Я только пожал плечами в ответ: такой уж я человек, ничего не могу с собой поделать.

Сев за парту, я первым делом достал карандаши и, слюнявя их, раскрасил ногти разными цветами. Хоть какая-то радость. На меня немедленно «донесли» учительнице, и она отправила меня в туалет мыть руки. Снова стало обидно. Во-первых, я ведь только-только закончил своё «произведение», а во-вторых стало ясно, что самодеятельность здесь не любят.

Я не умел многого из того, что умели мои сверстники. Например, подтягиваться на турнике и играть в шашки. А ещё заправлять постель после тихого часа (первый класс был на базе детского сада, с группой продлённого дня), но с этим мне добровольно помогал самый сильный мальчишка в классе.

Однако самым страшным и позорным было то, что я писался во сне. Во время тихого часа я изо всех сил старался не спать, а считал про себя от одного до бесконечности. Иногда доходил до трёх тысяч. Дважды я всё-таки засыпал и делал своё мокрое дело. К счастью, воспитатели относились к этому с пониманием, спокойно меняли бельё и отправляли переодеваться.

Потом мать отвела меня к какому-то бородатому православному (судя по атрибутике) целителю, который совершил ритуал: усадил меня на табурет в окружении икон и ходил кругами, что-то нашёптывая. После этого писаться я перестал. Хотя факт посещения целителя родители до сих пор отрицают.

Моя первая учительница была, что называется, строгой, но справедливой. Её манера преподавания мне нравилась, а я сразу стал её любимчиком.

Мама очень хотела, чтобы я был отличником. Да, что там «очень» — она люто, БЕШЕНО этого хотела. Мать каждый вечер лично контролировала безукоризненность выполнения домашней работы. В ход шли и крики, и подзатыльники, и затирание описок лезвием, и переписывание целых листов по несколько раз начисто… Ребёнок ДОЛЖЕН был быть идеальным.

Мне было страшно. Отвратительно и ужасающе непонятно, как крючки в тетрадке превращают самого близкого мне человека в монстра, который почти готов меня уничтожить. Это было колоссальным стрессом. Всё внутри бурлило, руки тряслись. Стоило только матери ослабить железную хватку хотя бы на минуту, как я, будто нарочно, начинал делать совершенно сюрреалистические ошибки: описки, лишние «крючки» у букв и прочее.

А однажды и вовсе вписал в сетку кроссворда подходящие по количеству букв слова «из головы», не обратив внимания на картинки со зверушками, названия которых там, как полагали авторы учебника, должны быть. Вместо «белка» оказалась «кишка»… Мать была в ярости, заставила заклеивать каждую клеточку кроссворда белым квадратиком и вписывать правильные слова.

Оказалось, чтобы попасть в Мир Взрослых надо научиться быть Хорошим, и я старался им быть. В то время как росла ненависть к матери, а желание, чтобы поскорее закончился урок, день, четверть, год, становилось основным. Скорее бы закончить школу, стать взрослым и обрести Свободу.

Дальнейшие школьные годы окутаны серой пеленой. Один день похож на другой. Это пасмурный день. Утром я нехотя просыпаюсь — валяться и потягиваться некогда. Не делаю зарядку, из-за чего ощущение приятной тянущей ломоты сопровождает меня почти весь день. Ем завтрак — там что-нибудь жареное. Запиваю чаем, заваренным несколько раз. Всё это под гомон радио, скороговоркой вливающего в уши новости про визиты политиков и намолоты с гектара. И традиционное: «Бе-е-елая ру-у-усь ты май-й-я-а-а!» За окном наблюдаю прохожих и проезжающие машины сквозь ветви деревьев.

Школа рядом — идти в неё можно через двор или по дороге. На дороге больше шанс встретить знакомых, и я выбираю как идти в зависимости от настроения. Чаще — через двор, там безлюднее.

В школе ловлю ворон на уроках. Как будто гляжу в окно на серое небо даже тогда, когда смотрю на доску. Изо всех сил уклоняюсь от ответов и любой ответственности. На рисовании и английском мне нравится. Остальные предметы в разной степени вызывают стресс и внутреннее отторжение. На переменах бессмысленно сижу, брожу или с кем-то болтаю. Иногда — втягиваюсь в какие-то авантюры, типа успеть сбегать в магазин за чем-то. В подвижные игры не играю. Я здесь — инопланетянин.

Уроки окончены — иду домой. С чувством освобождения. И, если получена плохая отметка, то с комом в горле, придумывая объяснения и осознавая их бессмысленность перед лицом маминой строгости. Порой мечтаю, чтобы мама задержалась или куда-нибудь исчезла хотя бы на время. Или совсем.

Дорога домой кажется приятнее дороги в школу, портфель — легче. Дома разогреваю жирный суп. Ем, глядя в то же окно с ветками и машинами. Телевизор, магнитофон, магазин, игры, иногда хожу в гости к однокласснику…

К приходу родителей я уже прилежно делаю домашнее задание. Иногда растягиваю процесс, рисую что-нибудь на бумаге, которой застлан стол. Люблю рисовать.

После отправляюсь на кухню помогать маме. Чищу овощи, мелко крошу лук, мою посуду. По радио — поздравления юбиляров с просьбами «передать хорошую песню».

Посуда гремит на полках, когда соседи сверху лихо отплясывают, распевая пьяным хором народные песни под гармонь. Голова раскалывается. Ненавижу фольклор. Вечер — телевизор. Чистить зубы, писять, спать. Родители иногда смотрят телевизор допоздна — его звук за стенкой мешает уснуть.

По выходным радио транслирует прямой эфир католического богослужения, хор голосов многократно напоминает о какой-то «великой вине». Смотрим долгожданные диснеевские мультики, идём на рынок за продуктами на неделю, убираем квартиру: ходим с братом выбивать ковры, протираем пыль с мебели и моем пол в своей комнате. Каждый раз возникает протест — долго, нудно, а ещё не так уж и грязно! Но надо.

На улице гуляем мало — не интересно. Водить нас куда-то ни у кого нет времени и энтузиазма — все устали. Но мама несколько раз всё же решается свозить нас в ботанический сад. Там приятная атмосфера, хотя и скучновато.

Телевизор — прибежище всей семьи. Много телевизора. Юмористические передачи, боевики со смешным переводом, интеллектуальные шоу, музыкальные фестивали… Когда не смотрим «чтоб глаза не портились» — слушаем из соседней комнаты. Или даже подглядываем через отражение в стеклянной двери.

А ещё выходные — это вкусные гренки с яйцом и луком, исчезающие с тарелки сразу по мере приготовления. Круче, но гораздо реже — пицца. «Пролетарская», толстая — много сыра, теста, грибов и помидоров; запекается на тяжёлой чугунной сковороде с высоким бортиком, пуская ленивые пузыри.

Иногда — визиты к вечно-весёлым родственникам. В иную реальность, где жизнерадостная тётя и прикольные двоюродные братья, у которых все стены в комнате заклеены чем-то интересным и разноцветным. Правда их отец-инвалид выглядит зловеще.

В тот же район нас с братом отправляют к бабушке на время каникул. Хрущёвка, вкусная еда, громыхающие под окнами трамваи, вид на тракторный завод. Мы смотрим сериалы вместе с бабушкой, гуляем во дворе, где стоит огромная стальная ракета — нам нравится бегать вокруг неё. Внутри, к сожалению, насрано.

Стараемся не отходить далеко от бабушки — район не самый благополучный. Однажды к нам подходит парень с напрочь расцарапанной шеей, покрытой коркой запёкшейся крови, будто её обработали крупной наждачкой.

— Пацаны, вы откуда? — спрашивает он хриплым голосом.

— С Юго-Запада.

— Валите отсюда пока не поздно, пацаны.

Так проходили годы.

Болезни и страшилки

В дошкольном возрасте у меня были проблемы с пищевыми инфекциями, а в школьные годы я стабильно болел каждый год простудными заболеваниями. Мне нравилось валяться дома на кровати, пить душистый горячий чай с малиновым вареньем, потеть, делать ингаляции с маслом чайного дерева и поглядывать в окно на «приливы и отливы» машин, детей и взрослых, спешащих в школу и на работу, а потом обратно.

Нравилось и то, какой становилась мама, когда я болел. Казалось, что забота о больном ребёнке и неспешные домашние хлопоты делали её добрее, позволяли хоть чуточку расслабиться и передохнуть от механистичности трудовых будней. Впрочем, даже из дома она не позволяла себе отдыхать и продолжала консультировать коллег по телефону.

Однажды, когда я преодолевал традиционное ОРВИ, у меня из носа пошла кровь. Такое случалось и раньше, но на этот раз она ни в какую не хотела останавливаться. Когда крови натекло примерно полтазика, вызвали скорую. Врачи уверенными движениями запихали мне в ноздрю несколько метров бинта, пропитанного перекисью водорода, завязали нос и увезли в больницу.

Там меня ожидали несколько недель приключений в компании безбашенных детдомовцев, постоянно выдумывающих дебильные игры и издевающихся над тщедушным пареньком. А также уйма таблеток глюконата кальция и уколы в попу по два раза в день.

Кровеносные сосуды быстро пришли в норму и с тех пор не ломались. А удивительное чувство извлечения из недр черепной коробки многометрового бинта запомнилось на всю жизнь.

С ОРВИ дела обстояли хуже. Казалось, что в условиях больничных сквозняков, сопли и мокрота только эволюционируют, меняют цвет, но никогда не пройдут окончательно. А потом, ко всему прочему, я ещё и отравился. Но с этой проблемой врачи быстро расправились посредством полифепана и рисового отвара. Мама регулярно навещала меня и следила за развитием событий по телефону. В итоге, осознавая трагизм ситуации, она досрочно забрала меня домой под расписку. Там я быстро пошёл на поправку.

Мама обязательно задёргивала вечером шторы, опасаясь, что на соседнем доме могут оказаться снайперы. А в школе нас постоянно запугивали маньяками, которые водились в нашем микрорайоне. Рассказывали даже, что один из них развешивал кишки и трупы младенцев на телевизионных антеннах моего дома. Я долго пытался их там разглядеть, но так и не нашёл.

Для детских ушей всё это звучало действительно страшно. Но когда мы шли с друзьями домой по тёмным дворам, то вслух фантазировали, как на нас нападёт маньяк, а мы покажем ему письки, и он убежит. Было весело и ясно, что никакой извращенец нам не страшен — ведь они нападают только на запуганных одиночек и сторонятся шумных компаний.

Но гулять на улице по бескрайним просторам бетонного спального гетто всё-таки было надо. Самое интересное занятие, что мне удавалось найти — поиск и анализ всякого мусора под окнами домов. Чуть позже — сдача стеклотары и последующая трата денег в удивительном разноцветном мире кооперативных ларьков.

Там было небезопасно — у меня несколько раз вымогали и крали деньги. Но чудесный мир дешёвых пластмассово-химических удовольствий манил калейдоскопом красок. Жвачки с наклейками и фантиками были культом нашего поколения. Их жевали десятками, надувая огромные пузыри. Фантики с машинками из «Турбо» и наклейки из «Трансформеров» (долгое время я читал это название исключительно как «трахс-фортерс») коллекционировали, а голыми тётками оклеивали буквально всё, порой даже обложки школьных дневников, — в знак взрослости и независимости.

Эпопея с жвачками закончилась для меня тошнотой, накатившей однажды после употребления «коктейля» из пары «Трансформеров», после чего я уже чисто физиологически не мог их жевать. Похоже, организм окончательно интоксицировался тамошними химикалиями.

Спасительные экраны

На фоне серых монотонных будней и опасных улиц экран телевизора выглядел настоящим спасением. Оазисом красок, событий, юмора и музыки. Я и брат просто балдели от диснеевских мультиков; телепередач с обзорами компьютерных и приставочных игр. Виртуальные миры выгодно отличались от окружающей действительности своей цветастостью, игривостью и чувством перспективной стратегической цели, «правого дела», которому можно смело служить и быть уверенным в положительном результате — ведь добро всегда побеждает зло. Да и вообще — там всё было просто и весело.

Мы проводили вечера с родителями у телеэкрана — это было нашим основным способом познания мира, развлечения и альтернативой живому общению. Вернее, мы разговаривали с родителями, но их почему-то интересовали только события в школе и на работе, и то, что можно увидеть по телевизору. Я решил, что это нормально — так люди и общаются.

Конечно, мы с братом просили приставку. И однажды папа купил её — восьмибитную «Денди». Это был восторг! Родители пытались как-то нормировать игровое время, но что толку, если это было единственным (помимо книг и сна) спасением от реальности.

Приставки были и у друзей, и в магазине-клубе. Началась совсем другая жизнь: соревнования по очкам, покупка и обмен картриджами за деньги, полученные за стеклотару или накопленные со сдачи в магазине; прогуливание уроков, а чуть позже — зависть к обладателям «шестнадцатибиток», зависание в магазине приставочных игр в созерцании поединков в «Mortal Kombat» или просто игры в «Дюну». Отец и сам порой просиживал ночи без сна за «SuperMario» — просто потому что не было возможности сохраниться.

Однажды я сломал руку, выпендриваясь перед мамой на турнике, — упал на спину, но почему-то повредил лучевую кость левого предплечья. Сидеть дома с одной рукой целый месяц было скучновато — очень скоро я слегка размочил водой и исправил гипс, чтобы можно было держать джойстик приставки двумя руками, и снова стал полноценным игроком.

Первый компьютер, х386-й, принёс в дом отец. Просто так, без особого праздничного повода. С той поры новая игрушка стала точкой пересечения интересов всех членов семьи. Детям выделялось по часу времени после школы, маме — тоже немного, погонять «Шарики» («Lines»), остальное время монополизировал отец, перестраивающий ход мировой истории в «Цивилизации». Мы с братом играли в «Winter Games» от «Accolade» и «Prince of Persia», а потом тоже перешли на «Цивилизацию».

Естественно, мы всеми правдами и неправдами пробирались к компу, пока взрослых не было дома, приводили друзей, а потом как умели заметали следы.

Впервые познакомились с досовским порно — набором зацикленных роликов по несколько секунд каждый.

Особенно запомнилось появление «DooM», который папа принёс с работы на нескольких дискетах. Сперва пришлось долго осваиваться с управлением и играть, преодолевая страх. А когда однажды утром по телефону сообщили о смерти дедушки, я тут же уселся за «DooM», «чтобы отомстить за него демонам».

Тогда же в глубине заигравшегося сознания впервые промелькнули мысли о смерти. Что остаётся, когда подводится итог человеческой жизни, кроме не слишком благодарных родственников, делящих имущество покойного? И куда в действительности отправился дедушка, произнеся свои последние слова: «Не забудьте картошку выкопать»? Может, его призрак теперь будет посещать нас на даче, в которую дед вложил последние силы?

Дача

Творческие эксперименты

Летом нас с братом отвозили на дачу к бабушке, где мы вдоволь отъедались овощами и ягодами со своего огорода, деревенскими продуктами и прочей вкуснятиной. Типичный завтрак: пышные блины с маслом и сметаной, жирное жареное мясо с вяленым луком, ароматный чай и домашнее варенье. И всё это на залитой утренним солнцем веранде. Бабушка хорошо готовила, имела грубоватое деревенское чувство юмора, была не слишком внимательной и изрядной пофигисткой — при ней можно было позволить себе многое.

Дача радовала велосипедами, на которых мы много катались, правда в основном не дальше двух-трёх километров от дома, а то и вовсе «до канавы». Можно было ходить в лес за грибами и ягодами, или просто поиграть. Но только вместе с бабушкой, а она передвигалась очень медленно, и для нас каждый поход превращался в настоящее испытание. Мы предпочитали сидеть дома или загорать на своём участке; вместе взятых а также выгуливать нашу сухопутную черепашку Соню и играть в игры, которые мы в изобилии придумывали для себя сами.

Было весело набирать воду в велосипедные насосы и брызгаться струями, бегая по участку, устраивая друг-другу засады возле пунктов перезарядки — бочек с дождевой водой. А проигравшего ожидал «расстрел» из поливочного шланга на максимальном напоре.

Но чаще всего мы имитировали виртуальные миры: играли в войнушку на бумаге, делали макеты всяких космических кораблей, танков, машинок, а порой и вовсе использовали только наше воображение — садились на диван и озвучивали сценарий, как мы, герои, агенты разведки, мчимся на задание в машинах-трансформерах, сражая полчища врагов на суше, в воздухе и под водой. Для меня это сопровождалось почти полным, очень реалистичным погружением в мир игры.

Я мечтал, чтобы все люди в мире стали счастливы. Придумывал идеальные модели общественного устройства, проекты по освоению космоса, вечные двигатели, решения глобальных проблем: парникового эффекта, перенаселения, голода, катастроф, войн.

Однажды принёс отцу схему построения идеального мира на Земле, первым пунктом которой был «коммунизм». А после короткой беседы с родителем тут же зачеркнул его, заменив на «анархию», — никаких других перемен в схеме не потребовалось.

Почему-то влюбился с первого взгляда в плакат с ядерным взрывом из кабинета гражданской обороны. Грибовидные облака виделись красивыми и родными, атомная война — вполне приемлемым способом решения многих проблем человечества, а радиация — двигателем эволюции.

Главной своей миссией я видел творчество — внедрение в мир нового, Иного, обеспечивающего его эволюционное развитие. Это, как мне казалось, получается у меня лучше всего. Больше всего я рисовал монстров и оружие.

«Что ты рисуешь всякую ерунду, написал бы лучше что-нибудь», — сделала мне однажды замечание мама. В ответ я написал короткий рассказ, в котором описывалось, как я вхожу в страшную тёмную комнату с шестиствольным пулемётом наготове, на меня нападает монстр, и я высаживаю в него всю обойму. Примерно половину произведения занимало детальное описание разлетающихся по комнате внутренностей существа.

Мама списывала мою склонность к жестокости на влияние фильмов и компьютерных игр. Поговорить со мной на эту тему и выяснить реальные причины почему-то никому даже не приходило в голову.

Тем не менее, писать мне понравилось. «Жемчужиной» моей детской философской мысли стала иллюстрированная книга о земных и космических приключениях в будущем, написанная за одно лето и занявшая целую общую тетрадку.

По сюжету я терплю кораблекрушение в 2031 году и оказываюсь на необитаемом острове, где отстраиваю из останков корабля полноценную военную базу. Затем помогаю освободить Беларусь и Европу от космических пришельцев, собираю армию и захватываю США. Поднимаю со дна Атлантиду и превращаю её в самое передовое государство. Осваиваю Марс. Становлюсь президентом Земли, галактики, а затем и всей Вселенной, методично уничтожая всех несогласных (да и просто непонятных) существ целыми планетами. А когда в пространстве Вселенной становится не с кем сражаться, я отправляюсь в прошлое на машине времени, чтобы бороться с врагами своей Империи там.

Книга стала компиляцией всех впечатливших меня игр и фантастических книг вместе взятых. Обилие батальных сцен со стрельбой и защитными полями выдавали моё ощущение непредсказуемой враждебности мира, стремление обрести средство поскорее уничтожить любую угрозу и не получить повреждений самому. А полный контроль, тотальная гегемония, достигнутая добровольно или принудительно, виделись средством достижения всеобщего блага. Примечательно, что по сюжету на руководящие должности в своей империи я назначал только родственников — чтобы все были «главными»; враги всегда оказывались слабее и глупее; новое оружие пробивало старые защиты; а все диалоги велись безэмоционально, сухо и по-деловому.

В какой-то момент я понял, что мало внимания уделяю деталям. Так эпичные сражения галактических масштабов оказались разбавлены детальным описанием мха и тараканов на вентиляционной решётке, а также того, как герои кушают, умываются и ходят в туалет.

В той же тетрадке я попытался описать свои «трансцендентные мысли» о грядущем будущем человечества:

«Конца Света, — Апокалипсиса, — не предвидится. Но из-за высокого уровня загрязнения в городах и из-за других экологических факторов люди должны будут отказаться от современного образа жизни и вернуться на век или даже на несколько веков, может быть тысячелетий, назад — к деревням, дачам и земледелию. А те, кто не примут нового образа жизни будут тяжело болеть и умирать в мучениях. Дальше есть два пути развития, если оно конечно будет. Либо люди снова разовьются до уровня вонючих городов, либо до городов, не загрязняющих атмосферу. Использование солнечной, гидро- и космической энергии, а также новых очистных сооружений позволит создать государство с коммунистическим, безденежным строем. Но это будет очень сложно из-за слабого эмпатного восприятия человечества».

Собственный внутренний мир казался мне колоссально богатым и превосходящим реальный по всем параметрам. Я хорошо рисовал, подробно продумывал целые вселенные, существ, населяющих их, биологическое устройство и смысл существования каждого; делал зарисовки из жизни этих миров в тетрадки. Компьютерные игры подливали масла в огонь — я копировал оттуда монстров, оружие, сценарии, модифицировал и дополнял их, формируя многообразие своих вселенных — более интересных и продуманных, чем любой из игровых миров.

Памятные события и взросление

С дачей связано множество радостных переживаний, но были и моменты жёсткого столкновения с реальностью.

Так однажды соседский мальчишка до крови разбил мне голову кирпичом. Взрослые поставили его передо мной и заставили извиняться — я всё сразу простил, но позже скатал огромный ком из влажной серой глины и, подкараулив обидчика в придорожных зарослях топинамбура, запустил ему прямо в лицо, когда тот проезжал мимо на велосипеде.

Долгое время я играл с соседской девочкой, которая была значительно старше. Мне она очень нравилась, и я намеревался на ней жениться, но однажды подруга перестала приходить и стала тусоваться со своими ровесниками-подростками. Подростковый мир казался мне грубым и пошлым, а поступок подруги — предательским.

Однажды меня догнала и укусила за ногу собака, от которой я не успел уехать на неповоротливом детском велосипеде — это напоминало сюрреалистический триллер.

Я впервые решился поехать по соседней дачной улице, «линии», на своём велосипеде с приставными колёсами, помогающими держать равновесие. Тяжёлый и не слишком тщательно смазанный агрегат движется медленно, педали приходится крутить с усилием.

И вдруг примерно на середине пути сзади, в начале улицы, показывается мелкая противная дворняга. Она визгливо лает и бежит в мою сторону. Я кручу педали изо всех сил. Свернуть некуда — улица с обеих сторон огорожена заборами. Остаётся двигаться только вперёд. А в конце линии ещё предстоит преодолеть водопроводную трубу под высокой насыпью. Едва ли это можно сделать быстро. Шавка стремительно приближается — я понимаю, что она меня вот-вот догонит, и что я, похоже, даже бегаю быстрее, чем едет велосипед! Но уже поздно — мелкая тварь впивается мне в ногу, оставляя две красные дырочки. Я кричу — собака убегает. Оказываю себе первую медицинскую помощь — прикладываю к ранке лист подорожника. За него мне ещё влетит от мамы — лист довольно грязный. А путешествия за пределы нашей улицы надолго останутся под запретом.

С тех пор я стал опасаться «друзей человека» и часто представлял, как перееду свою обидчицу насмерть, если мне дадут порулить автомобилем.

А ещё меня очень вдохновляли двоюродные братья, которые часто гостили на даче, ездили на рыбалку, играли в карты и танцевали под техно. Особенно Ш. — творческий и энергичный, он долгое время был тем, на кого я мечтал быть похожим. Ш. всё время что-нибудь рисовал и придумывал: украшал велосипеды разноцветной проволокой и катафотами, создавал настольные игры, писал стихи, сшил костюм ниндзя, мастерил стальные мечи и сюрикены из алюминия. Его кумиром был Брюс Ли. Однажды он вместе с приятелями даже украл ружьё у лесника. Как только мне дали его подержать, я сразу навёл прицел на деревенских мальчишек, и меня вовремя перенацелили в небо.

Когда Ш. уходил в армию, всё его «хозяйство» досталось нам с братом — радости моей не было предела!

Именно на даче я впервые, наивно и по-детски, заинтересовался метафизикой. Когда бабушка потрошила рыбу, она всегда доставала плавательные пузыри отдельно и говорила, что это рыбья «душа». Я с радостью лопал их ногой, окончательно освобождая таким образом «душу» от «земных оков».

Однажды в мышеловку попала мышь. Я заметил её первым, достал из ловушки и понёс в огород чтобы вскрыть и посмотреть на мышиную «душу». За день до этого бабушка в шутку сказала, что у мышей она находится под хвостом. Кое-как расковыряв трупик в указанном месте, я долго вытягивал наружу кишечник. Мне показалось, что кроме него внутри ничего нет, из чего был сделал вывод, что мышь — животное бездушное.

Бывали и совсем странные поступки. Один раз я привязал верёвку к шпингалету на внутренней стороне банной двери. А потом закрыл её, просунув конец верёвки в щель, дёрнул за него и таким образом защёлкнул засов изнутри. Баня оказалась замурованной «вещью в себе». Тогда дед кое-как вскрыл окно и просунул меня внутрь, а я открыл дверь.

В этой же бане дедушка однажды рискнул «полечить» мой фимоз. Ему удалось болезненно закатать узкую крайнюю плоть наверх и оголить головку, а вернуть её в обычное положение он предоставил мне самостоятельно и ушёл. Однако это не удалось.

Сперва мне подумалось, что можно жить и так. Вернувшись из бани, я соврал, что всё хорошо, но сутки невыносимого трения разбухшей сверхчувствительной части тела об одежду убедили меня во что бы то ни стало вернуть прежнее положение вещей. Превозмогая острую боль в течение нескольких минут, я всё-таки сделал это, испытав колоссальное облегчение.

Несмотря на то, что в садоводческом товариществе, где располагалась наша дача, открылся магазин, а деревенское молоко привозили прямо на дом, мама продолжала таскать тяжёлые сумки продуктов из города. С экономией для бюджета и вредом для здоровья. Отчасти на этой почве она разругалась с бабушкой и забрала нас с братом в город. Мы были не против, так как нас к тому времени уже неумолимо влекло к компьютеру, а ежегодные каникулы на даче изрядно наскучили.

«Ты пазнАеш жЫзню», — сказала мне напоследок заплаканная бабушка на своём белорусско-русском наречии.

Годы, проведённые на даче в обществе бабушки, дедушки, их друзей и подруг — престарелых соседей-садоводов, сделали в моих глазах пенсионный возраст самой прекрасной и желанной порой человеческой жизни. Я мечтал поскорее стать пенсионером. Избавиться от всех обязанностей перед семьёй и обществом, заниматься своими делами и получать деньги просто так. Конечно казалось несправедливым то, что это чудесное время наступает лишь в старости, когда тело начинает серьёзно болеть, теряет юношескую подвижность, а ум лишается смекалки и полёта фантазии. Но всё равно пенсия виделась мне царством свободы и блаженства по сравнению со школьной диктатурой и утомительным циклом «дом-работа», в котором ежедневно вращались родители.

Я и сам стал во многом похож на старика в свои юные годы. Был домоседом, предпочитая телевизор и чтение любым активным формам отдыха. Кряхтел, шутил и ругался, как бабушка. Любил укутаться потеплее и сидеть на лавочке вечером, провожая закат и вслушиваясь в далёкий гул электричек. А потом, когда надоест кормить собой комаров, — возвращаться домой, включать радиоприёмник, пить чай и играть с братом в «дурака».

Средние и старшие классы

Ложь, халява и мудрость

Учителя говорили, что, хотя я и не особенно учу правила, у меня есть «врождённая грамотность», и мама гордилась ей, считая это своей заслугой. Я хорошо писал сочинения, которые зачитывали перед всем классом. У меня было ощущение полного контроля над логикой — что я могу взять любую мысль и логически перейти от неё к любой другой, доказать кому угодно что угодно.

Я начал регулярно прогуливать уроки, каждый раз сочиняя «уважительные причины» разной степени правдоподобности — и мне действительно многое сходило с рук. Школа вообще хорошо учила врать и обманывать. Во всём: от понтов перед сверстниками, списываний и прогулов до успешного ответа у доски без малейшего знания о предмете.

Случалось, что я вырывал страницы с замечаниями и плохими оценками из дневника или зарисовывал их, ссылаясь на проделки младшего брата и домашних животных. К тому же, с неприятными известиями всегда можно было пойти к отцу — он выслушивал спокойно, никогда не ругался и доводил всё до сведения супруги в мягкой форме. А ещё отец снабжал меня научной фантастикой вместо скучной школьной литературы, никогда не платил денег на родительских собраниях, называя их сбор вымогательством (с точной ссылкой на статью Уголовного кодекса), и вызывал моё восхищение умением думать своей головой, а не слепо подчиняться правилам по первому требованию как мама.

При общении с родительницей любая оплошность и отклонение от норм несла в себе риск спровоцировать истерику. К моему колоссальному облегчению, после младших классов она всё же ослабила железную хватку и уже не контролировала выполнение «домашки».

Зато на моих глазах мама стала превращать себя из самой красивой женщины в обычную тётку: мелировать волосы, укладывать их лаком, злоупотреблять косметикой… Я совершенно не понимал, зачем нужно уродовать себя, скрывая вполне симпатичные морщины и седину. Это воспринималось как очередное предательство: мало того, что она проводила больше времени на работе, чем с нами — теперь лицо «для общества» оказалось важнее лица «для близких».

Про себя я отметил тогда её возраст — тридцать пять — и решил, что это — какой-то рубеж, после которого женщины стремительно «портятся». Надо успевать любить их до него.

Наблюдение за родственниками сформировало у меня пренебрежительное отношение к работе. Из рассказов о папиных предках, которые умели хорошо устроиться даже во время войны, а также записи «склонен к насильственным действиям в отношении начальствующего состава» в военном билете отца, я сделал вывод, что дух свободы у нас в крови.

Дед, подорвавший здоровье на работе ради материального блага семьи, стал моим антигероем — примером того, как мне не хотелось бы прожить свою жизнь. Ведь значительная часть его сбережений обесценилась после развала СССР, а родные и близкие не питали к нему ни глубокого уважения, ни особо тёплых чувств — в их памяти он остался суровым и нелюдимым. Нравился «правильный» дед только маме.

«Работай чтоб не вспотеть и ешь чтоб не усраться», — так звучала переданная мне отцом «жемчужина мудрости», поучающая умеренности и в труде, и в потреблении. Я успешно применял первую её часть в жизни и старался по возможности не напрягаться — обычно это приводило к наилучшим результатам. Например, во время летней практики я нехотя махал лопатой, напевая и пританцовывая. «Вот ты, Борис, делаешь всё „тяп-ляп“, — негодовала учительница-надзирательница, — но у тебя почему-то получается лучше всех!»

Но мне хотелось ещё больше оптимизировать свой труд. Тогда я обратился к доброй учительнице информатики и «отработал» всю практику за один день.

Так обстояли дела с трудом, с потреблением же возникали проблемы. Давать детям карманные деньги у нас в семье было не принято — только на платные обеды, когда школа сделалась гимназией, и они стали обязательными. Однако разноцветные товары из ларьков, а чуть позже компьютерные клубы, притягивали меня, как магнит. Я по возможности экономил на питании в школьной столовой. К тому же можно было забрать себе сдачу после похода в магазин, сдать бутылки и макулатуру. Однажды я даже украл купюру у мамы из кошелька.

Папа утверждал, что я могу попросить у него денег, если мне что-то понадобится. Обычно мне было боязно и стыдно просить, но однажды я всё-таки решился:

— Пап, я хочу купить трансформера. Он такой клёвый, умеет разбираться на пять машинок, которые ездят сами по себе, и собираться в одного большого робота! И стоит недорого, — я увидел эту игрушку у одного из ребят в школе и горячо возжелал такую же, предварительно отыскал её в ларьке и убедился, что она стоит меньше многих аналогов и теоретически позволительная для семейного бюджета.

— А зачем? — спокойно спросил отец.

Я задумался. Перед глазами пронёсся возможный сценарии: я играю с удовольствием; потом мне надоедает; возможно, хвастаюсь перед друзьями; затем ради интереса разбираю игрушку на запчасти; пытаюсь собрать из неё что-то новое; потом надоедает и это; от робота остаётся горсть раздолбанных деталей, которая меня больше не интересует; она занимает своё место среди кучи прочего хлама в секретере; мне снова нужна новая игрушка… Хотя скорее всего мне просто надоест играть в первый же день.

Жажда покупки исчезла, а я пережил почти мистическое озарение — покупать игрушки из зависти не хотелось уже никогда. А со временем их всё равно полностью заменили приставочные и компьютерные игры.

Онанизм

В пубертатном возрасте меня постоянно беспокоили гениталии. Я поглядывал на парней в раздевалке, сравнивая форму и размеры, как будто проверяя, всё ли в порядке, и стараясь не отставать. Ум моделировал возможные сценарии внезапной интимной встречи с девушкой, просчитывая варианты поведения, чтобы «не ударить лицом в грязь». Для полноценной подготовки требовалась тренировка, которой я занимался регулярно.

С двенадцати лет во мне проснулось половое влечение. Бушующая сила Жизни порой награждала меня спонтанной эрекцией даже при взгляде на солнце. А в сочетании с богатым воображением, эта сила вскоре сделала эротические фантазии основной темой моей мыслительной деятельности (наряду с компьютерными играми). Я познал тысячи женщин, амазонок, ангелов, богинь, химер, пришельцев, эльфиек, дельфинов, фиолетовых деревьев с желевидным корневищем… И постоянно экспериментировал в способах доведения себя до оргазма. Да и фимоз с годами постепенно удалось разработать при помощи известных простых движений.

Девушки в школе казались надменными, искусственными и недалёкими. А мне попросту не хватало смелости. Даже когда я приходил в гости к однокласснице, в которую был горячо влюблён. Я был настолько робок в проявлении своих чувств, что рассказал ей о школьной влюблённости лишь двадцать лет спустя.

Я совершенно не понимал, зачем парни грубо прижимают девушек, хлопают их по ягодицам и оказывают прочие варварские знаки внимания. Любовь представлялась мне романтической, возвышенной и приятной для обоих. Это надолго сохранило мне девственность, сильно развило воображение в эротической сфере, а также уберегло от случайных ошибок юности.

Я рос довольно замкнутым. Больше всего на свете мне нравилось просто быть одному. Когда родители и брат покидали дом, я чувствовал, как открывается особое пространство свободы. Дом становился волшебным, оживал, будто он тоже ждал возможности поиграть со мной.

Мне всё ещё было многое интересно помимо компьютера: кулинарные, электротехнические и химические эксперименты, содержимое полок, чтение, танцы, пение, звукозапись, кувырки на диване, бег голышом, игры с восприятием — то, чем можно было спокойно заниматься только без родителей.

И конечно же онанизм. Ему весьма способствовали книжки «для взрослых», которые как будто специально хранились на полках секретера в детской комнате. Самое сложное было — замести следы своих экспериментов с учётом того, что кто-то из домочадцев мог вернуться домой в любой момент. Наиболее удобным местом оказалась ванная комната — там можно было закрыться на шпингалет, удобно расположиться перед зеркалом, опираясь задом о стиральную машину или даже набрать полную ванну воды и понежиться там.

Сколько спермы утекло в канализацию… Я воображал, что где-то под городом крысы и прочие звери беременеют от человеческого семени, и там развивается цивилизация мутантов наподобие египетских богов — с головами животных и телами людей, которая готовит восстание против человечества.

А ванну я каждый раз тщательно вымывал после использования, опасаясь, что мама может забеременеть, если будет мыться после меня. «Потереть спинку» я ей тоже больше не позволял.

Спрятать себя настоящего

Отношения с одноклассниками складывались легко и непринуждённо, пока у нас находились общие интересы. Класс несколько раз переформировывали, но у меня всегда находился друг, с которым можно было прогуливать уроки, играть в приставку, хулиганить и просто гулять.

После начальной школы мама практически перестала меня контролировать, но к тому времени я уже был отформатирован под «хорошего» и старался не расстраивать старших. Мне нравилось дружить с «плохими» и отчаянно хотелось самому быть «плохим».

Однажды мы с товарищем даже пытались взорвать школу, заложив взрывчатку, выковырянную из петард, в зазор между кирпичами. Нас тогда застукала завуч и отчитала перед всем классом. Было обидно до слёз — в основном из-за того, что обо всём расскажут родителям, а ещё потому что под психологическим давлением меня вынудили отдать все оставшиеся петарды, с трудом купленные за деньги, которые приходилось долго копить.

Но мечта о бомбе осталась — в следующий раз мы соорудили нечто взрывоопасное, запихнув в банку от растворимого кофе аэрозольный баллончик, спички и немерено петард. Это был тестовый образец, и мы решили сперва устроить «полевые испытания» — вынесли поделку в поле и подожгли фитиль. Никакой реакции не последовало. Пришлось, преодолевая страх и холод (дело было зимой), вскрывать конструкцию и поджигать содержимое. В итоге сдетонировали только петарды. Никто не пострадал.

Во всех этих случаях примечательно то, что друзья, которые казались мне круче, здоровее и смелее, фактически каждый раз стремились переложить на меня ответственность за происходящее и отказывались от самой опасной части мероприятия. Это научило относиться к дружбе скептически, а взрывать что-либо перехотелось совсем.

Ближе к восьмому классу я с удивлением обнаружил, что все, кроме меня, стремительно повзрослели. Ребят уже интересовала выпивка, сигареты и музыка, они обнимались с девушками и лапали их. А я всё так же рисовал монстров, оружие, горы черепов и ядерные грибы в тетрадках и «хранил верность» компу.

С каждым учебным годом у меня становилось всё меньше друзей. Кто-то не хотел общаться со слабохарактерным дохляком, кто-то предпочитал моей дружбе модные тусовки с выпивкой и куревом, которые набирали в свои ряды всё большее количество адептов, делая их смелее и агрессивнее. Среди сверстников нарастала стайная грубость, стремление кого-то унижать, откровенно тупые приколы и пошлость во всех проявлениях.

Я пытался адаптироваться и перенимал ключевые ритуалы поведения, чтобы не стать изгоем. Но понимал, что просто не выживу в такой среде будучи «добрым сказочником». Тогда я просто взял в воображении «настоящего себя», положил в некий золотой сундучок, запечатал его и спрятал куда подальше в глубины сознания до лучших времён.

Следующим летом я значительно прибавил в росте — превратился из самого маленького в самого длинного в классе. На несколько лет этого действительно было достаточно, чтобы избежать нежелательного внимания со стороны забияк.

Я плохо развивался физически и не умел постоять за себя. Хотя мой отец в своё время служил в армии и владел рукопашным боем, мне запомнилось только то, как он однажды показывал приём для выбивания пистолета из руки противника — взмах ногой с криком «дао!» В школе я почти постоянно ходил с напряжённым животом — на всякий случай — и гордился «квадратиками» на прессе.

Физкультура мне не нравилась. В подвижные игры я не играл. У меня была повышенная боязнь получить и причинить повреждения. В классе я всегда балансировал на тонкой грани между «белой вороной» и изгоем-посмешищем, по возможности избегая конфликтов. По большей части это удавалось — откровенных издевательств и избиений не было.

Однако несколько раз я всё-таки дрался. Каждый раз — из-за девушки, когда кто-то из ребят грубил или «подкатывал» к барышне, которая была мне тайно симпатична. И всякий раз — безрезультатно. Несколько минут пылкого размахивания кулаками, почти не глядя, — хочется защитить лицо и особенно глаза, цепляния за одежду, неудачные попытки сделать «подсечку»…

По итогу в драке не было ни победителя, ни проигравшего — просто несколько ссадин и синяков. И желание за них отомстить. Возвращаясь домой я подолгу отрабатывал почерпнутые из кинофильмов удары и броски на воображаемом оппоненте, который молил о пощаде.

В реальности повторная стычка имела место всего лишь раз. С тем же результатом — красивые приёмы оставались фантазиями, а на деле выходило всё то же хаотичное махание и цепляние. И фингал под глазом, который я потом наивно пытался замазать маминым тональным кремом.

В нашем спальном районе было много злых детей из неблагополучных семей. А ребята в школе записывались в спортивные секции, и риск получить от подготовленного человека по зубам без шанса что-либо ему противопоставить значительно возрастал с каждым годом. Я попытался записаться на самбо. Но зашёл всего раз и, посмотрев, как ребята бегают друг по другу на разминке, решил туда не возвращаться — дополнительный урок «физкультуры с издевательствами» ради возможности выучить несколько бросков меня не устраивал. Да и вообще — зачем подвергать себя дополнительному стрессу? Я предпочёл просто оставаться миролюбивым терпилой. Однако всё же подтягивался, отжимался, набивал кулаки и тренировал растяжку — на всякий случай.

Путь к цинизму

У мамы всегда выходило, что папа плохой и виноватый — даже когда он объективно был ни при чём. А у папы мама всегда была дура и сама виновата, но он говорил об этом более сдержанно. Хотя несколько раз, когда приходил пьяный, всё же распускал руки.

Однажды всё начало заходить слишком далеко, и я вызвал милицию. Почему-то никто не приехал, но папа успокоился. И с того дня стал называть меня Павликом Морозовым. Я не растерялся и вскоре тоже придумал для него обидное прозвище — тогда мы оба перестали обзываться.

Постепенно у родителей назрел серьёзный кризис в отношениях, они стали поговаривать о разводе. Нам с братом стоило определиться, с кем из них каждый из нас предпочёл бы остаться.

У нас был опыт проживания без мамы, когда она ложилась в больницу, и этот опыт мне понравился: готовить и следить за домом самостоятельно оказалось приятным занятием, которое отнимало гораздо меньше времени и сил, чем с мамой. Более того — это стало интересно! А главное — не было постоянного угнетающего нервного фона: гармония и спокойствие.

Потому я предпочёл бы остаться с отцом, даже понимая, что при этом многому придётся научиться по хозяйству — спокойствие дороже «арийского порядка». Впрочем, не было никаких гарантий, что одиночество отца не превратиться в алкогольный Ад, или что он найдёт другую женщину, которая будет хорошо относиться к детям от первого брака. Так что сомнения оставались до последнего.

Однако родители так и не развелись.

Тем временем, моя тайная возлюбленная одноклассница уехала жить в другой город. Мы продолжали переписываться, но я не чувствовал от этого ничего кроме раздражения. Ведь она была далеко — а значит мы никогда не будем вместе. Ни признаний, ни поцелуев, ни секса. Это казалось очевидным, и я не понимал — к чему тогда травить душу перепиской?

К тому же она что-то от меня скрывала, ещё когда жила здесь. Ходили слухи, что у неё был парень. Я почувствовал себя обиженным и брошенным в очередной раз и перестал писать.

«Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», — резюмировал отец нашу короткую беседу на тему гендерных отношений. Я стал смотреть на любовь с холодным цинизмом — это отразилось и в школьных сочинениях: я использовал папину цитату, подводя итог любовной истории литературных персонажей. Учительница поставила мне двойку с припиской: «Зачем ты это написал!?» От этих её слов чувствовалась боль и горечь утраты.

В «анкетах», которые друзья заполняли друг-другу, часто встречался вопрос о смысле или девизе жизни. У меня его не было, но прочитав однажды на стене раздевалки надпись: «Всех баб не переебать, но стремиться к этому надо», я стал всюду отвечать так. Естественно, в шутку и для эпатажа, а про себя думал: «Любовь и светлое будущее человечества».

Поскольку я буквально вырос на юмористических передачах «Аншлаг», «Смехопанорама» и «КВН», сатира и юмор казались мне самыми конструктивными инструментами взаимодействия с миром. И своеобразным пространством свободы, где возможно всё.

Иногда я ловил себя на том, что не могу разговаривать серьёзно в принципе — балагурю без перерыва и всё обращаю в шутку. Потому никто ко мне и не обращался с серьёзными предложениями, а я был этому только рад — серьёзность казалась мне синонимом закостенелости мозга и взрослости в худшем смысле этого слова.

Зато я рассказывал сотни анекдотов и рисовал стенгазеты. А поскольку страх публичных выступлений не был мне свойственен, я с радостью соглашался вести всевозможные увеселительные мероприятия и участвовал в школьных КВНах. Вплоть до того раза, когда мне одному поручили разработать сценарий для всех КВН-овских конкурсов. Вернее, я предложил свои идеи, а остальным, включая классную, было настолько пофиг, что исправлять ничего не стали.

К тому моменту я уже набрался достаточно подростковой пошлости и научился «чушь прекрасную нести». Шутки про наркотики, телепузиков-каннибалов, смерть, а также презервативы и нижнее бельё, летящие со сцены… В общем, представление вызвало полнейший восторг у сверстников, однако преподавательский состав, сидящий в жюри, его не оценил — больше к самодеятельности меня не допускали.

Вероятно, начиная именно с этого события я стал стремительно забывать анекдоты и шуточки, которые раньше старательно коллекционировал в памяти.

Компьютерная романтика

Так постепенно круг моих интересов ограничился компьютерами. Хотя найти девушку тоже очень хотелось. Совокупность этих факторов (или подсознательная тяга к оптимизации, передавшаяся от родителей-технарей) привела к влюблённости в молодую учительницу информатики.

АС. была хрупкой женщиной с приятным спокойным голосом. От неё веяло мягкостью, романтичностью и лёгкой усталостью. С ней я познал основы алгоритмизации на псевдоязыке программирования ИнтАл и на нём же разработал свои первые игры.

А ещё мы беседовали о жизни. АС. советовала мне найти девушку, а я не находил слов, чтобы признаться ей в своих чувствах и врал, что подруга у меня есть, и что мы с ней уже на стадии «поцелуев в кино».

Мы с приятелем действительно предпринимали в то время попытки познакомиться с двумя сверстницами, но все они не дотягивали в моих глазах до АС. А вступать в отношения без глубоких чувств было не в моих принципах.

Моя любимая учительница вскоре уволилась, а вместо неё в школе появился странный дядька-сисадмин. В его внешности безошибочно читался заядлый компьютерный гик: большой рост, нелепая осанка, очки, напряжённый лоб, плешка, усы, жилет с инструментами и кобура с газовым пистолетом. Звали дядьку Т.В., но для меня и быстро сформировавшегося «ближнего круга» школяров он был просто Death.

Death мгновенно стал популярен благодаря своей открытости, чувству юмора и профессионализму. А ещё он, как и я, оказался фанатом «Quake», причём именно второй, а не третьей части, на которую давно перешло большинство, а у моего домашнего компьютера не хватало для неё ресурсов.

Для меня лично наш сисадмин был примечателен ещё и тем, что не скрывал факта своей поздней девственности, и даже участвовал в ток-шоу на первом канале российского телевидения, посвящённом этой теме.

Начались регулярные посиделки. На переменках и после уроков кабинет информатики превращался в компьютерный клуб. Наконец-то я мог почти не лимитировано играть с живыми людьми бесплатно! Да ещё и в то, во что умел играть хорошо. Там же мы со временем стали собираться на спецкурс по С++, который обычно быстро перерастал в зачистку подземелий в «Diablo» и просмотр фильмов в гоблинском переводе.

От недавней влюблённости в учительницу не осталось и следа, и я положил глаз на одну из посетительниц нашего «клуба». Стройная и симпатичная, она тоже играла в «Quake» и этим покорила моё сердце (я снова пытался совместить всё, что мне нравится, «в одном флаконе»). Несмотря на то, что у неё был парень — крепкий старшеклассник, я написал ей анонимно стихи на День святого Валентина, а потом стал подсаживаться к ней у компьютера. Однако при ближайшем рассмотрении она оказалась девушкой недалёкого ума и весьма посредственным игроком с заторможенной реакцией. Я был разочарован.

Но гораздо более болезненным ударом стал конфликт с Death’ом. Однажды я второпях зашёл в кабинет, где во всю кипела виртуальная баталия, и уселся за свободный компьютер. Там была запущена какая-то крайне долгосрочная проверка, прогресс которой уже перевалил за половину. Спеша на игровой фронт, я закрыл окно программы.

— Пожизненное! — раздался неожиданно громогласный сисадминский голос, — Ты понимаешь, что ты сделал!? Всё, свободен.

Я встал и ушёл, еле сдерживая слёзы. Особо не понимая, что именно натворил, зато ясно осознавая, что Death не шутит. «Пожизненное» означало окончательное и бесповоротное исключение из «игрового клуба».

Дефицит сетевой игры теперь приходилось ликвидировать в компьютерных клубах, деньги на которые собирались традиционно: со сдачи от походов в магазин, экономии на школьном питании, сбора макулатуры и стеклотары.

Альтернативой бессмысленному прожиганию времени и денег за игрой было программирование. Я увидел в нём способ воплотить свои многочисленные идеи и начал делать простейшие игры.

Используя ИнтАл, я создал симулятор мировой термоядерной войны. Программа вычерчивала карту мира, затем игроки (СССР и США) расставляли базы и по очереди пуляли друг в друга ракетами. Математические расчёты в игре отсутствовали напрочь и после каждого хода она наивно спрашивала: «Сколько баз противника уничтожено?»

Далее последовало несколько примитивных поделок на Pascal’е. А затем, по наводке одноклассника, я открыл для себя Flash — он казался очень простым средством для создания анимации, и я быстро освоился с помощью встроенного мануала с примерами.

Сперва мне захотелось сделать мультик. Получился короткий корявенький ролик про то, как мы с братом пытались взорвать школу, но в итоге лишь повредили канализационную трубу, после чего нашу альма-матер доверху затопило говном. Под напором фекальных масс учителя с криками вылетали из окон, а на крыше бил живописный фонтан. Завершал сие творение визит смерти с косой в противогазе под собственноручно записанный на расстроенной папиной гитаре саундтрек а-ля «титры первой матрицы».

Мультик понравился одноклассникам, однако большой популярности не снискал. Я же заинтересовался: как сделать, чтобы объекты на экране двигались не по заданным траекториям, а по нажатию клавиш? Так я открыл для себя ActionScript — встроенный язык программирования Flash и углубился в конструирование игр.

Я чувствовал себя первооткрывателем и изобретал с нуля логику многих известных игровых моделей. Был у меня и свой волейбол, и гоночки, и что-то вроде первого GTA, и даже попытки реализовать что-то трёхмерное.

Используя Flash, я создал презентацию для благотворительной ярмарки, и она заняла призовое место — мне вручили интернет-карточку, мой первый билет во всемирную паутину. Но в нашем домашнем компьютере не было модема, и я обратился к Death’у, который к тому времени уже смягчился и разрешил мне выходить в сеть по карточке через учительский терминал.

— Так ведь у него же пожизненное! — недоумевали школьники, знавшие принципиальность нашего сисадмина.

— А он с нами и не играет, — резонно отвечал Death.

Интернет для меня начался с почты, модов «Quake», статей Дани Шеповалова и nnm.ru. Море информации, игр, программ, музыки, юмора и красивых картинок захлестнуло юное сознание. Это казалось удивительным и бесконечным.

Даня Шеповалов сделался моим кумиром и эталоном. Этот эксцентричный автор журнала Хакер казался философским гением эпохи, соединившим в себе все основные черты меня самого: увлечение фантастикой, положительное отношение к перспективе термоядерного апокалипсиса, социальную неадаптированность, спермотоксикоз и полёт фантазии на грани шизофрении.

Чем глубже я погружался в электронную вселенную, тем больше убеждался, что за виртуальным миром — будущее. Мне хотелось отождествлять себя с термином «киберпанк». Образ хакера, соединившего свой мозг с сетью и пренебрегающего физическим телом, которое всегда можно «починить» с помощью имплантов и нано-технологий (или просто распродать его на органы, а сознание скопировать в сеть) казался крайне привлекательным.

Танцы и костюм

Однако тело мне пока было необходимо, потому что я очень любил танцевать. Танцевал отчаянно, с полной самоотдачей, прыгая, кружась, вращая конечностями и тряся головой! Если позволяло место — выписывал при этом широкие круги на танцполе, испытывая свой вестибулярный аппарат на прочность.

Рейв, техно, брейкбит были тогда в моде — их крутили на школьных дискотеках, и я старался не пропустить ни одной. На платные ночные дискотеки ходить не позволяли финансы и родители.

Алкоголь перед танцами я не употреблял сознательно, знал — так меньше усталости и больше кайфа. Хлорированная вода из-под крана казалась самым вкусным напитком в мире после танцев под хардкор!

Выкладываясь до седьмого пота на дискотеке, я с удовольствием компенсировал нелюбовь к физкультуре, а чередование быстрых и медленных композиций создавало эффект «тренировки с подходами». Медленные танцы мне тоже были по душе — ведь это повод пригласить понравившуюся девушку на танец. Правда, я никогда не понимал, как можно завязать знакомство «в реале», толком не зная о человеке ничего. Я так и не освоил ритуалы ухаживания. В отличие от танцевальных движений, которые свободно изобретались на ходу, зачастую давая «пищу» окружавшим меня подражателям.

С одной симпатичной смуглянкой мне всё-таки удалось войти в контакт. По крайней мере мне так казалось, потому что она была первой, кого я осмелился взять во время танца за попу. Правда с её устного разрешения.

В последующие дни мы несколько раз встречались в школьном коридоре. Я предлагал ей сходить на свидание, но она каждый раз вежливо отказывалась, а потом открыто попросила, чтобы я к ней больше не приставал.

Причина была ясна: на дискотеке я был совсем другим человеком, нежели в обыденной жизни. Активным, открытым, смелым юношей с взъерошенными волосами. А надевая школьную форму превращался в неприглядного зажатого ботаника с дипломатом (я нашёл его среди родительского барахла и стал носить вместо школьного ранца). Хотя разница была только в костюме.

Важность костюма стала для меня очевидна. Одеваясь как «хороший мальчик» нельзя стать кем-то ещё, по крайней мере в глазах сверстников. Но наша семья всё ещё была бедной относительно семей богатых гимназистов. Никаких своих денег, кроме сдачи из магазина, у меня не было, а стиль одежды мне фактически задавала мама.

Чтобы не выглядеть полным «лохом» на фоне одноклассников, некоторым из которых хватало дерзости игнорировать обязательную для гимназии школьную форму, приходилось хотя бы отчасти заменять её элементы: надевать под пиджак разноцветную рубашку, джинсы вместо брюк и кеды в качестве обуви. Значки с забавными надписями тоже котировались. У меня был двусмысленный «хорошо владею языком», подаренный мамой на день рождения, чтобы подчеркнуть мои успехи в английском.

С дискотечным «прикидом» тоже был напряг. Никаких молодёжных вещей у меня в принципе не было. Я надевал джинсы с фланелевой рубашкой, как простой рабочий, якобы выражая тем самым эстетику «индастриал».

Самой стильной по признанию одноклассниц оказалась моя физкультурная форма. Двухцветные штаны с отстёгивающимися штанинами и разношенная толстовка двоюродного брата придавали мне модный облик любителя хип-хопа. Которым я, однако, вовсе не был.

Музыкальное бунтарство

Оставаться в стороне от основной массы становилось физически опасным — над изгоями издевались с особым цинизмом, ломая их навсегда. Я осознал, что перестану быть «белой вороной» только если примкну к какой-нибудь субкультуре. В школе не было ярко-выраженных тусовок на музыкальной основе. Зато многих объединяла идея протеста политическому режиму.

Политика меня никогда особо не интересовала. Внимание взрослых к перестановке каких-то дядечек в телевизоре, зачастую лысых и напоминающих маринованные грибочки, казалось мне странным. Как и обсуждение их поведения на кухне, из которого каждый раз следовало, что любой рядовой инженер честнее, умнее и банально грамотнее депутата и президента. Почему именно последние правят страной — оставалось загадкой.

Мне нравились смелые папины идеи. Например, подарить Беларусь США и сделать её 51-м штатом. Любимый им анархизм с тезисом о «власти каждого в пределах компетенции» оказался мне тогда не совсем понятен. Но по эмоциональному посылу был сделан вывод, что дело стоящее.

А сам я ощущал недовольство лишь возрастными ограничениями для желающих проявить себя в большой политике и мечтал о власти детей: ясно же что у двенадцатилетних гибче ум и на порядок больше конструктивных идей по изменению мира к лучшему, чем у заскорузлых старпёров, которые и речь-то свою выстраивают с трудом.

В общем, когда в старших классах сверстники начали вливаться в ряды оппозиции и выражать свой протест через музыку, я оказался не у дел. Ведь песенками ничего не изменить. Особенно когда живётся в целом хорошо и протестуешь просто ради идеи. Это отдалило меня от ребят-музыкантов, которые уже по полной теребили гитары в школьных коридорах и давали концерты.

Мне больше нравилась электронная танцевальная музыка, а компьютер стал единственным средством самореализации. Я начал первые несмелые музыкальные эксперименты в надежде произвести впечатление на одноклассницу, которая любила танцевать, также, как и я. Но несуразные ремиксы на «The Prodigy» и просто игры с сэмплами ни к чему не привели.

Бунтарям-гитаристам я всё-таки завидовал — мне тоже хотелось бунтовать против родителей под видом бунта против системы! Через друзей, радио и музыкальные телеканалы я узнавал о разных жанрах. Мне полюбился хеви-метал за присущий ему дух эпичности, скорости, бескомпромиссности. Правда в группах я не разбирался и случайно купил в киоске кассету с изображением металлических динамиков-подсолнухов на орбите — просто обложка понравилась, а раз металлические — значит это метал. Однако там оказался техно-альбом «Welcome to Tomorrow» группы «Snap!», уникальность, удивительную нежность и мелодичность которого я оценил лишь много лет спустя. А в те годы покупка казалась мне позорным провалом, и я спрятал кассету подальше.

В итоге благодаря радио я всё-таки разобрался, что мне нужно. И позволил себе купить кассету с двумя альбомами группы Ария: «Кровь за кровь» и «Ночь короче дня». Эти песни действовали на меня как внутривенная инъекция адреналина. Они вселяли уверенность в то, что быть одиноким, значит быть сильным и независимым; что смерть всегда идёт по пятам, а жизнь может быть наполнена высокими скоростями, яркими душевными переживаниями и масштабными событиями; сражениями с бесами внутри и толпами врагов снаружи.

Сверстники в основном слушали другую музыку. Их кумиры рассказывали, как «жестокое время ставит свою пробу» и о том, как жить красиво. Мои — о том, как «мы на лету срывали вечность», и про то, как красиво умереть. О чём нам было разговаривать?

Одноклассник открыл для меня тусовку неформалов. Металлисты и панки собирались каждый вечер на заднем дворе нашей школы, пели песни под гитару, выпивали, общались, иногда ходили в гости или в ближайший лесопарк по праздничным поводам.

Если до этого я напивался всего раз, во время школьной экскурсии в загородный центр народных ремёсел, то теперь умеренное и не очень употребление алкоголя самой разной крепости постепенно становилось нормой жизни. Это казалось важным элементом бунта против диктатуры матери.

Наконец-то мне было чем себя занять помимо чтения и компа. Теперь я мог спокойно уступить место у терминала домашней ЭВМ брату или отцу по первому требованию и, не дожидаясь прихода матери, уйти «на гимназию».

У меня сразу появилось множество умных и весёлых друзей. Умными были в основном металлисты, и мне хотелось относить себя к ним. Но с панками было веселее. Поэтому вволю пообщавшись с первыми о музыкальных и книжных новинках, я обычно переключался бухать и балагурить со вторыми.

Впрочем, граница была весьма условной — и те, и другие в большинстве своём были ролевиками и состояли в рыцарском клубе. Я не участвовал, опасаясь за своё здоровье, но вслух мотивировал это тем, что «я не рыцарь и не эльф, моя эпоха — киберпанк!» Это оправдывало и отсутствие у меня каких-либо субкультурных атрибутов одежды, на которые просто не было денег.

Важной частью наших посиделок были душевные песни под гитару. Хором наших нестройных юных голосов, порой шутливо перестраивающих слова, мы оживляли песни «Кино», «Арии», «Гражданской Обороны», «Наутилуса» и «КиШа» (тогда ещё в большинстве своём незнакомые мне) так, что спустя время знакомство с оригиналами этих композиций доставило мне главным образом разочарование. В глубинах памяти они всегда будут отзываться задорным подростковым многоголосием. У костра, под запах пива и скрип кожаных курток. И ни одна студийная запись не вместит этой атмосферы и гаммы чувств!

Солнце светит и растёт трава,

Но тебе она не нужна.

Всё не то и всё не так,

Когда твоя девушка Артём…

Выпивка, атмосфера непринуждённого разгильдяйства, дружелюбная компания, громкие песни, традиция целоваться с девушками в щёку в качестве приветствия — всё это понемногу делало меня раскрепощённее.

Во время одной из гулянок в лесу я разговорился с сестрой своего приятеля. Затуманенное алкоголем сознание практически не разбирало слов общительной девушки. Зато неожиданно для себя я уловил некий телепатический позыв к сближению — будто она говорит всё это чисто из вежливости, а на самом деле мечтает о страстных объятиях.

Несколько секунд я колебался: учитывая присутствие рядом её склонного к мордобою брата, ошибка могла обойтись дорого.

«Сейчас или никогда!» — оборвал я вялотекущий поток рассуждений, решительно приблизился к девушке и поцеловал в засос.

Последовавшей взаимности не ожидал никто: она прильнула ко мне всем телом и сжала в объятиях так, что мы потеряли равновесие и, повалившись с бревна, на котором сидели у костра, кубарем покатились куда-то в кусты, не переставая целоваться. Под шутки и всеобщий одобрительный смех.

Если бы не гогочущая толпа желающих помочь словом и делом вокруг, мы бы скорее всего перешли к сексу прямо на месте — девушка казалась достаточно смелой для этого.

Вдоволь нацеловавшись, мы отправились к ней домой с понятным намерением. Однако на пороге её поджидала мать, которая отточенным движением втащила дочь в квартиру и захлопнула передо мной дверь.

У меня остался её телефон. На следующее утро мы созвонились, и я пришёл в гости. Нам обоим было очевидно, что момент упущен — нужно было прийти в себя после попойки, а от вчерашней страсти не осталось и следа. Было даже как-то неловко. Мы сели пить чай и смотреть фотографии. А потом позвонил телефон — оказалось, что у неё есть парень. Он приехал в гости и вёл себя с ней весьма развязно — как настоящий дерзкий панк, который привык брать от жизни всё. Я чувствовал себя лахудрой на его фоне. Но девушка отвечала на его знаки внимания неохотно. Интуиция подсказывала, что сегодня она сделает выбор в пользу одного из нас, и я ввязался в негласную «битву за сердце принцессы».

Мы вместе поехали в город, опохмелились пивом, а потом переместились в гараж, на репетиционную точку, где ребята играли панк-рок. Всё это время я был пассивен и безучастен, наблюдая за тем, как активный и успешный самец пытается развеселить свою самку. Из него пёрло столько энергии, что соперничать совершенно не было желания.

Игра затягивалась, и я начинал нервничать, ожидая, что девушка каким-то образом вынесет свой «вердикт». Но когда я увидел, как слаженно они играют музыку и какой кайф ловят от этого, у меня не осталось сомнений, что это — люди из другого мира, в котором мне нет места. Я не играю на инструментах, не разделяю их образа жизни, приколов и интересов.

Наверняка девушке хотелось покинуть этот достаточно примитивный и пафосный мир, и она видела во мне надежду — это читалось в её взгляде. Но я не представлял, как это осуществить. Взять за руку и увести у парня, послав его подальше? Или плести тайную любовную интригу? А главное — зачем. Зачем она мне? Что я буду с ней потом делать, о чём говорить? Её глаза и тело говорят о многом, — она может оказаться хорошей любовницей, или даже любящей невестой, — а может просто дурой с пропитыми мозгами. Что творится в голове у этой девицы из не слишком благоприятной семьи? Куда я приведу её, если живу с родителями? Не будет ли мне перед ними стыдно? А как отреагирует её парень? Вдруг этот псих подожжёт мою квартиру?

В общем, я не верил, что мне по силам стать её «спасителем». Поэтому вежливо удалился в своё интеллектуальное одиночество.

Переломы и воспоминания

Переход к условно-взрослой жизни давался сложно. В старших классах я перенёс два перелома: руки и ноги.

Первый — когда мать настойчиво, с криками, выгнала нас с братом из дома, чтобы мы покатались на своих самодельных сноубордах, выдолбленных летом на даче из продольно распиленного бревна, пока не настала оттепель. Фактически, она уже наставала: снег слегка подтаял, но снова замёрз, образовав ледяной наст. Движимый озлобленностью на маму, я попытался скатиться с довольно крутого склона, чтобы выпустить пар. Тяжеленный сноуборд, оклеенный снизу скотчем и обильно смазанный салом, в сочетании с плохой шнуровкой превратился на обледеневшем склоне в неуправляемый снаряд.

Всё случилось быстро: на пути попадается бугор, сноуборд улетает в кусты на моих глазах, всё вращается… А когда вращение останавливается, я ощущаю характерную пульсирующую боль в предплечье, уже знакомую мне по перелому руки в детстве. Рука постепенно опухает — почти в том же месте, что и в первый раз. Спокойно подбираю свою доску, идём с братом домой, я еду в больницу.

Там мне вправляют смещённую кость под общим наркозом. Я отвечаю анестезиологу, что никогда не употреблял наркотиков, и он пророчит мне настоящий кайф. И не обманывает — после десятка глубоких вдохов сладкого газа я проваливаюсь в воронку из зелёных цифр а-ля Матрица и оказываюсь в каком-то месте, очень похожем на рай.

Очнулся я в прекрасном настроении, когда меня уже везли с гипсом в палату. Мне радостно и хочется петь:

— Я король дороги, я король от Бога, в Ад или Рай — сама выбирай! — затянул я пьяненьким голоском. Санитары очевидно спешили и задели койкой тумбочку соседа по палате, разбив ему кружку.

— Ой, чем же я теперь буду пить!? — недоумевал он.

— РОтом. Гы, — отвечал я, сияющий самодовольством.

Вскоре меня «отпустило», и вечер прошёл в пошлых беседах с однопалатниками о сексуальном опыте. Я нелепо пытался соврать, будто он у меня уже был, и я давно не девственник, выдумывая сцену полового акта на ходу по мере того, как меня осыпают вопросами. В итоге мой обман легко раскрыли и посмеялись над моими наивными выдумками. Обидно — ведь я был там старшим из всех.

А ногу я сломал и вовсе нелепо: вышел из школы через окно первого этажа и приземлился на выбоину в асфальте. Два дня ходил прихрамывая и ел анальгин, полагая, что это растяжение, и оно пройдёт. На третий обратился к врачу — обнаружилась маленькая трещина в плюсневой кости. Гипс, костыли, две недели освобождения от занятий.

Вообще, переломы пришлись тогда как раз кстати. В школе царила суета по поводу вытягвания оценок, которые войдут в аттестат. Мне она была совершенно чужда. На медаль я не претендовал, а при поступлении аттестат практически игнорировался (как раз в этом году ввели централизованное тестирование, баллы которого учитывались при поступлении).

К концу учёбы учителя в школе стали мягче. Они по-дружески давали напутствия, высказывали каждому приятные характеристики, общались с нами с глазу на глаз. У меня неожиданно обнаружились «логическое мышление» и «исполнительность».

Приятнее всего было то, что смягчился даже Death. Со временем я снова стал играть в нашем школьном «компьютерном клубе». Сперва один, на эмуляторе «PlayStation», позаимствовав у друга диск с «Tony Hawk’s Pro Skateboarding». А ближе к выпуску — снова по сети, вместе со всеми. «Пожизненное» негласно простили.

Что ещё можно вспомнить о школе…

Как однажды прогулял всю продлёнку вместе с другом, а потом вернулся в класс ровно за минуту до прихода матери. Сказал оставшимся ребятам и учительнице, что прячусь от неё. А они успели показать мне разученную сценку про чебурашку.

Как учительница со злости раздолбала указку об доску, чтобы утихомирить шумных ребят, а щепка угодила в щёку мне — сидящему на первой парте тогда ещё отличнику.

Как мне показалось, что, если разбавить много заменителя сахара горячей водой — получится алкоголь; я набадяжил двухлитровую бутылку и мы «бухали» с товарищем прямо за партами, закусывая принесённым им из дома оливье.

Как в ответ на заявление классной, что «мы этого не хотим» я съязвил: «Не хотите — или не можете?», спровоцировав её гневные крики.

Как нам раздавали растворимые шипучие витаминные таблетки для профилактики гриппа, а ребята набрали их в рты и я, зайдя в класс вместе с учителем, увидел заливающихся оранжевой пеной разгильдяев.

Как после просмотра всем классом «Войны и мира» на видеокассете сразу после титров началась эротическая сцена из записанного там до этого фильма, а мы вместе с учительницей молча смотрели ещё секунд тридцать прежде чем она улыбаясь сказала «выключай».

Как подбрасывали толпой кого-то одного высоко над землёй в воздух на переменках. Мне нравилось, ведь я был лёгким, и меня подбрасывали высоко. Но однажды не поймали.

Как я нагло катался по школьным коридорам на скейтборде. Правда недолго.

Забавным был случай, когда одноклассник Л., проходя мимо меня в коридоре, узнал, что я как раз собирался на олимпиаду по английскому языку. Парень быстро сориентировался и тоже напросился принять участие. Безо всякой подготовки он занял второе место.

А учитель труда, который заодно преподавал у нас допризывную подготовку, однажды с видом профессора завёл разговор о словообразовании матерных слов. Он пытался выяснить, сколько всё-таки существует базовых матных корней, от которых происходят все остальные слова. Насчитал пять.

В старших классах невероятной казалась способность учительницы истории видеть логические взаимосвязи между событиями. Видеть то, о чём не было прямо написано в учебнике, но что можно было разглядеть, лишь воспринимая всю картину целиком, прочувствовав происходящее. Она безуспешно пыталась научить этому нас. А поскольку меня лично история перестала интересовать уже после Древнего Мира, её способности выглядели в моих глазах чистым колдовством.

Подготовка и поступление

На мой век пришлись реформы по внедрению десятибальной системы и централизованного тестирования. Мало кто из учителей понимал, как использовать десять баллов, и мы пытались разобраться вместе с ними, зачитывая и анализируя инструкции министерства. В них меня обескураживало, что оценки от одного до девяти выражают знание материала и умение им пользоваться, а десятку можно получить только за «творческий подход» к решению задания. Я думал, что подхожу к любым задачам творчески, но не всегда при этом в достаточной степени знаю материал, и эти категории казались мне совершенно не связанными.

Зато с тестированием всё было просто, и методичек для подготовки хватало. Главной прелестью было то, что в тесте можно было указывать варианты наугад. Ходили слухи, что кто-то просто выложил в бланке ответов слово из трёх букв и получил 80% правильных ответов.

Приближалась пора поступления в институт, и меня переполняли чувства. Ощущение жерновов огромной мясорубки, из которой не выкрутиться. По большому счёту поступать надо было главным образом чтобы откосить от армии — к ней у меня не было ни малейшего духовного и, тем более, телесного расположения.

В нашей гимназии предлагалось готовиться к поступлению по одному из трёх направлений: экономическому, юридическому и медицинскому. Ни один из вариантов мне не нравился. В итоге я выбрал экономический как компромисс: экономика — это деньги, а деньги можно преобразовать во что угодно. К тому же, при поступлении на экономиста не надо было сдавать физику, в которую я слабо врубался.

В действительности меня занимали только компьютерные игры, интернет, и как расстаться с девственностью. Но в то же время я радовался окончанию надоевшей школы и расставанию с одноклассниками, среди которых к концу учёбы у меня совсем не осталось друзей. Я возлагал на ВУЗ большие надежды. Новый коллектив — это возможность «преподнести себя» по-новому, перестать быть белой вороной, стать «крутым» в глазах новых товарищей по учёбе, найти новых друзей и, дай-то Бог, девушку. Мне казалось, что вместе со школой уйдёт подростковая «говнистость» в общении. Что в ВУЗе всё будет по-взрослому: там не унижают друг друга за недостатки, а договариваются на взаимовыгодных принципах. К тому же я рассчитывал поступить на бюджетную форму обучения, обеспечив себя стипендией — собственными денежными средствами, которых мне уже давно не хватало. Новая степень свободы.

Однако были трудности и помимо поступления. Как раз в год окончания школы ужесточили контроль за проведением выпускных вечеров: употреблять спиртное запретили (!), а территория заведения, где проводился банкет, становилась закрытой до шести часов утра. Поэтому больше всего моих сверстников заботило, как пронести водку.

Я же не видел в выпускном ничего особенного. Мне было радостно наконец расстаться с чуждым в массе своей коллективом. До какой степени мы при этом напьёмся — не так уж важно. Ясно, что это произойдёт несмотря на все запреты. Впрочем, интересно посмотреть на наклюкавшихся учительниц.

Моё сознание будоражил миф о потере девственности на выпускном. Я заранее стал заигрывать с симпатичной мне одноклассницей Т., стройной, мягкой и немного замедленной (почти традиционный набор качеств девушек, в которых я влюблялся). Было известно, что у неё есть парень, что он старше Т. и физически сильнее меня. Но в ответ на мой дерзкий вопрос, насколько у них всё серьёзно, она ответила, что он хочет жениться, завести детей, а ей это всё пока не надо. Это был шанс!

По моей инициативе мы танцевали с Т. вальс на официальной части выпускного. И на неофициальной тоже. Но там оказалось слишком много алкоголя, громкой дискотечной музыки и негде уединиться. В этом угаре мы разминулись…

Т. рано уехала домой. Я бессмысленно слонялся и танцевал весь оставшийся вечер. А наутро, когда нас наконец выпустили из опостылевшего зала, стал проводником изрядно набравшейся учительницы английского, свидетелем её трусов и торжественного разрыва колготок в честь наступления условно-взрослой жизни.

В дальнейшем я не стал пытаться наладить отношения с Т. Некогда — на носу было централизованное тестирование и поступление.

Мать заранее отправила меня на подготовительные курсы по математике и русскому, где я практически ничему не научился: математика там была слишком сложная, а русский мы, в основном, прогуливали.

Занятия с репетитором по математике тоже не пошли мне на пользу. Изрядно потрёпанный заботами рабочего дня преподаватель просто давал мне задачи из сборника, я тупил некоторое время, после чего он сам же решал их вслух.

Казалось, что я отбываю каторгу за мамины деньги, которые ей необходимо потратить. То ли для очистки совести, то ли тупо потому что все так делают. Но терпеть эту невыносимо-идиотскую и пустую трату драгоценного времени я не мог, и решительно отказался от репетитора вопреки всем уговорам.

В итоге русский удалось подтянуть с помощью маминой знакомой учительницы на пенсии. Бабушка была учителем «от бога». А математику — по моей собственной методике: тупо решая все задачи подряд из того же сборника, начиная с самых простых, тренируясь таким образом в банальной арифметике. Это позволяло быстро посчитать всё, что сходу понятно, на тестировании, а над остальным оставалось время подумать.

Правда, математику я в итоге пересдавал трижды. В последний раз — с высокой температурой и уколом от неё в ягодице, который кое-как впендюрила мама.

С английским же всё и так было отлично — спасибо школе с «уклоном», фильмам и играм с некачественным переводом и предрасположенности, притянувшей моё внимание к англоязычной книжке про Машу и медведей в дошкольном возрасте.

Я поступал дважды. Поступление в первый, экономический, ВУЗ запомнилось долгими очередями на подачу документов, среди которых произошла последняя мимолётная встреча с бывшей одноклассницей Т., за которой я пытался «приударить» на выпускном. И тем, что около 90% поступавших туда были хорошенькими девушками.

Мне с моими баллами предложили там «полу-платное» место. Родителям это казалось неплохим вариантом, и они выразили готовность оплачивать обучение. Как-никак престижный институт, а поступление во втором потоке — рискованный шаг, ведь больше попыток не будет, и провал означает путёвку в армию на полтора года.

Но мысль о том, чтобы и дальше полностью зависеть от родителей, не имея своих финансов, была мне противна до глубины души. Я собрался с силами и решительно забрал документы с мыслью «Нет, я хочу, чтобы МНЕ платили за то, что я учусь!», отнёс их в другой, технический ВУЗ, где меня без проблем зачислили на аналогичную инженерно-экономическую специальность на бюджет.

Студенчество

Лабы и вечеринки

Мои надежды на атмосферу в студенческой среде частично оправдались. Там действительно было гораздо больше товарищества, благородства, взаимопомощи. И гораздо более здоровое чувство юмора.

У меня образовался круг знакомств — в основном частично-неформальных ребят и провинциальных девушек. В них было на порядок больше жизни, простоты и открытости. А также широта интересов и взглядов, выгодно отличавшая их в моих глазах от правильных детей большого города, у которых был уже сформировавшийся и почти закостеневший план на жизнь. К тому же, простота девушек долгое время внушала надежду потерять, наконец, девственность.

Организм тяжело адаптировался к новой среде. После первого учебного дня голова просто раскалывалась от боли. К счастью, старые неформальные друзья с гимназии пригласили меня отмечать новоселье одного из ребят. Они купили пятилитровую канистру спирта и к моему приходу уже разбавили его водой пятьдесят-на-пятьдесят, в ходе чего один из товарищей основательно надышался парами алкоголя и уже был совсем «хороший».

Я пожаловался на своё состояние, и мне со знанием дела протянули стакан:

— Пей до дна.

С каждым глотком обжигающего нутро «лекарства» я ощущал, как боль покидает голову. Когда стакан опустел, от боли не осталось и следа — ум при этом сделался ясным и предельно трезвым. Это казалось чудом.

Алкоголь вообще имел свойство открывать врата в иные миры, куда трезвому попасть невозможно.

Однажды, возвращаясь с хорошей пьянки домой, у самого входа в подъезд я вдруг подумал:

— Вот я сейчас полон сил, мне так хорошо, а я как дурак приду домой, лягу спать и утром снова проснусь «обычным». Чего ради тогда, спрашивается, я вообще пил? Нет, приключений на сегодня явно недостаточно!

С этой идеей я, шатаясь и подпирая стены, пошёл на «речку-говнотечку», как называли её местные, в надежде встретить кого-то из нашей тусовки. Но встретил в тот вечер кого угодно, кроме наших…

Я попал в совершенно незнакомый мне мир ночных алкоголиков. Сперва одежда «не по форме» поставила меня в рискованное положение, но я, преодолевая страх, знакомился и выпивал со всеми. Беседовал по душам с женщиной-психологом, с участником войны в Афганистане, а потом и с ветераном Великой Отечественной. Ходил в магазин за дешёвым вином и успокаивал приезжего мужика, которого «продинамили» девушки лёгкого поведения…

Это самый настоящий параллельный мир, который всегда был рядом, но существование которого я не замечал в силу того, что жил в других мирах: ученическом, компьютерном, студенческом.

Однако, когда мой собутыльник вдруг предложил избить одноногого калеку, чтобы отобрать у него пакет с тремя бутылками вина, я почуял, что дело приобретает дурной оборот, и стремительно удалился домой. Телепортировался в привычный мир.

Ребята в институте оказались на разных ступенях компьютерной грамотности. Программа обучения была рассчитана так, чтобы подтянуть отстающих. Для меня же многое было уже известным — это позволило немного подзаработать, делая лабораторные по C++ за деньги на первых порах. К тому же, предприимчивый одногруппник подбрасывал лёгкие заказы по Flash-баннерам и презентациям. В совокупности это было хорошим дополнением к стипендии.

Собственная «продвинутость» тешила моё самолюбие и давала возможность расслабиться на первых порах. Но когда пришла пора осваивать незнакомый материал, я и сам стал отставать. А вчерашние «отстающие» наоборот ушли вперёд.

Лишь на студенческих празднествах все были равны. По торжественным поводам мы собирались на квартирах, реже — за городом. Напивались, танцевали под хаус и пели под гитару.

Зимой, на день студента, с моей лёгкой руки почти вся группа дважды заявлялась ко мне на дачу. Во время первого заезда оказалось, что бабушка сменила замок. К счастью, ловкий одногруппник из Бреста легко открыл дверь при помощи топора.

Все гуляли, веселились и придуривались кто во что горазд. Однако до секса на моей памяти, к сожалению, ни разу не доходило. Эх. А ведь в моём воображении все студенческие пирушки заканчивались оргиями…

Студенчество на поверку вообще оказалось «кастрированной» версией того, что мне про него рассказывали приятели и родители. Не было в нём той безудержной стихийной силы, что способна превратить это время в самую прекрасную пору жизни, о которой всегда есть что вспомнить. Быть может для приезжих, живущих в общаге, — но не для меня. Гораздо более безбашенные и оголтелые поступки мне доводилось совершать одному или в тусовке неформалов. Здесь же был сплошной пафос, вполне невинная показуха, за которой не стояло ни глубоких переживаний, ни риска для жизни, ни какого-либо смысла вообще.

Меня не покидало чувство театральной наигранности. Будто нам всем внушили, что студенчество — это молодость и веселье, и мы изо всех сил пытались изобразить их, казаться друг-другу молодыми и весёлыми. Как будто впереди у нас долгая счастливая жизнь, а не годы изнурительной учёбы и работы. Будто мы ещё способны угорать отчаянно и самозабвенно, так, словно будущего нет — хотя на самом деле все уже примерно знали это самое будущее и не стремились его изменить.

Девочки понемногу планировали семьи и присматривали мужей. Мальчики начинали следить за здоровьем и превращаться в «молодых специалистов», будущих «успешных сотрудников» и «завидных женихов». Роли распределены, спектакль продолжается. Тухло.

Вскоре я попробовал лёгкие наркотики. Ими снабжал меня «по дружбе» один из одногруппников. Не смотря на мои опасения и скептицизм, общение с тем_самым_одногруппником постепенно превратило меня в сторонника веществ и противника алкоголя. Толстовку «Ария» сменил её аналог «СССР — сажать, собирать, сушить, раскуривать» с крупным листом известного растения под серпом и молотом во всю спину. Однако примерять музыку Боба Марли на своё металлистское сознание я решился далеко не сразу.

Творчество и плоть

Вопреки ожиданиям, особо близких друзей и новых интересов в институте у меня не появилось. Так же как раньше, я сидел на лекциях, разрисовывая тетрадки изображениями различных персонажей моих воображаемых игр, концептами сайтов и интерфейсов. Рисунки получались всё совершеннее и чётче, ими интересовались одногруппницы. Я согласился разрисовать отдельную тетрадь персонально для одной из них.

Один из моих воображаемых миров я понемногу программировал в свободное время — «Минск пост-ядерный». Это была пост-апокалиптическая ролевая игра в духе «Fallout». По сценарию главный герой (панк, металлист или растаман — классы персонажа на выбор) просыпается после гулянки в подвале, а когда вылезает из него, то обнаруживает, что случилась ядерная война, с неба падает серый снег, а город лежит в руинах, по которым шныряют гопники-мутанты.

По ходу дела оказывается, что Минск взят под контроль президента-киборга, который перекрыл все выезды и проводит бесчеловечные эксперименты в целях продления своей молодости и формирования армии зомбированных кибер-мутантов. Только люди-деревья, обитающие на останках национальной библиотеки, знают, что армию кибернетических зомби можно вывести из строя с помощью древнего артефакта — кассеты группы «N.R.M.» (известный в Беларуси «оппозиционный» коллектив), проигранной на максимальной громкости…

К сожалению, довести игру до приличного состояния так и не удалось.

Открыв для себя многообразие интернета, а главным образом чат — непринуждённое общение с живыми людьми, я решился на покупку модема. Красная плата с чёрной звездой «Pentagram» открыла доступ во всемирную паутину прямо из дома. Модемный интернет был медленным и дорогим. Самый выгодный тариф — с двух ночи до восьми утра. Я стал засиживаться допоздна или просыпаться затемно одновременно с мамой и садиться за компьютер рядом с ещё похрапывающим отцом ради пары часов дешёвого интернета.

Проснуться рано утром, ощутить свежесть и готовность к подвигам, бодро вскочить, заварить чай и разбудить своего цифрового друга, который приветственно загудит вентилятором и замигает разноцветными огоньками в сумерках родительской спальни; тихо подключить провод и, прослушав традиционное ритуальное постукивание и скрежетание модема, нырнуть в сеть, — в этом была своя романтика.

Вскоре из всего интернета меня стал интересовать только чат. Там всегда бурлили эмоции: грустящие дамы и развлекающие их кавалеры, поиски реального, виртуального секса и знакомства по интересам — для неформалов была отведена отдельная «комната». Это напоминало светские балы из произведений классиков.

Естественно, моей основной целью было найти девушку. Хотелось хулиганить и самовыражаться: заниматься виртуальным сексом в стихах, сочиняемых на ходу, а иногда просто унижать кого-то, доводя до белого каления. На первых порах модерация в чате отсутствовала напрочь, и это полностью развязывало руки. А вычитанная где-то в сети около-буддийская идея «об иллюзорности я» позволила мне напрочь усыпить совесть — раз меня на самом деле нет, то можно делать что угодно! Особенно весело было коллективно издеваться над людьми, сговорившись с друзьями, на лабораторных работах по программированию.

Дома я просиживал в чате всё доступное время и даже сверх того — ради интересной беседы занятия в институте могли подождать! Увлечённость влетала в копеечку, но я мог себе это позволить, поскольку теперь оплачивал домашний телефон со стипендии самостоятельно.

В чате случались довольно интересные философские беседы. Было даже несколько встреч с девушками в реале. Длительных отношений из них не вышло, как и отношений вообще, зато один из таких контактов научил ценить случайные встречи.

На свидание пришла невысокая девушка шестнадцати лет. Выяснилось, что год назад ей сделали аборт, после которого она навсегда утратила способность иметь детей. Это событие полностью переформатировало сознание юной женщины — в её голосе и поведении чувствовалась неподдельная взрослость и несвойственная её ровесницам трезвость суждений.

Она зачитывала мне свои стихи, исполненные отчаянья и колоссальной внутренней силы, способной ему противостоять, чтобы жить дальше. Все мои алкоприключения, виртуальные баталии, вся жизненная философия с рассуждениями об играх, киберпанке и веществах, учёба и угроза армии — всё моё бытие вдруг показалась ничтожным мелочным копошением в сравнении с масштабом той драмы, что разыгралась в душе и жизни этого человека.

Чувствовалось, что девушка видит меня насквозь, и мои типичные сюрреалистические разговорчики с ней не пройдут. Мне стало не по себе — разговаривать иначе я почти не умел. Когда она спросила меня о взглядах на жизнь, я не нашёл ничего лучше, как признаться, что не задумываюсь всерьёз о перспективах и по большому счёту мне всё равно, что со мной будет. Что мне нравится делать игры, но на это нет времени. А ещё, что хотелось бы успеть потерять девственность и попробовать разных веществ прежде чем организм износится окончательно, и я умру.

Тогда она неожиданно крепко ухватила меня под руку, подвела к гранитной ограде и показала на воду в реке: свет фонарей отражался неровно колышущимися белыми пятнами на фоне черноты ночного неба.

— Видишь тьму? В неё проникает свет. А в этом свете тоже есть чёрные пятна. Так и в жизни — во всём плохом есть что-то хорошее и наоборот. И не смей больше делать вид, будто всё это — просто вода!

Я ничего не понял, но в глубине души всколыхнулось что-то живое. Нечто такое, что видит в жизни большее, нежели просто повод посмеяться, способ израсходовать себя, обдолбаться всевозможными благами и сдохнуть. Видит скрытую сторону вещей. «Наивная девочка, — думала одна часть меня, — ей было так плохо, что теперь она просто не может принять жизнь такой, какая она есть — бессмысленной и нелепой». Мы разошлись по домам. Я решил, что эта девушка — чокнутая, и общаться с ней незачем. Но другую часть меня задели её слова. Будто было и в ней, и в них что-то полезное, в том числе и для первой части, способное пробудить неограниченный творческий потенциал.

На следующий день я снова ей позвонил — девушка предельно ясно дала понять, что мы больше не увидимся.

— Учись ценить случайные встречи. И не звони мне больше, пожалуйста. Пока.

Зимой я познакомился в интернете со Светой — весёлой девушкой, выделяющейся среди неформальной молодёжи разнообразием музыкальных вкусов. Мы встретились в реале — Света оказалась очень симпатичной и озорной, но при этом в меру «тормознутой» — как раз то, что мне нравилось. Мы выпивали и делились историями — общение быстро перешло на доверительный и непринуждённый уровень. Я почувствовал, что со Светой возможно всё. И рассказал ей историю о своём смелом поцелуе у костра, продемонстрировав последний прямо на ней. По ходу дела я заметил, что девушка не настроена целоваться в губы, и ловко перенацелился ей в шею.

Света была слегка шокирована такой наглостью на первом свидании. Но было очевидно, что нам обоим понравилось. И уже очень скоро мы непристойно обнимались и целовались взасос в телефонной будке, куда она сама меня затащила. Я запомнил этот нежный, чувственный поцелуй как свой «первый сознательный». Казалось, что мы в совершенстве чувствуем друг друга, а наши тела идеально сочетаются физически, и будто только «порядочность» Светы, требующая от неё «выждать» определённый период ухаживаний, удерживает нас от немедленного совокупления. Прямо здесь — в телефонной будке возле Комаровского рынка.

Мне хотелось верить, что у нас будет приятный ветреный роман с ураганным сексом, без обязательств, который, скорее всего, развеется так же быстро и легко, как начался. А после будут другие.

Но в действительности я влюбился в Свету по уши. Мечтал быть с ней всё время, обнимать и целовать, творить бесчинства, заходя всё дальше и дальше. Я был опьянён, одержим ею, смел и полон сил как никогда!

Начался период долгих прогулок и затяжных телефонных бесед. Мы обошли практически все кладбища города — там было всё что нужно: уединённость, тишина и близкая нам обоим готическая романтика. Фотографии с заснеженными крестами, поцелуи среди живописных могил…

Не обошлось без приключений. Однажды нас внесли в милицейскую базу данных за нахождение на территории древнего захоронения в неположенное время. Стражи порядка пригрозили сообщить в институт, и я не на шутку струхнул. Но вид списка нарушителей — толстого блокнота, исписанного фамилиями в каждую строчку, — дал понять, что можно расслабиться.

В другой раз мне захотелось вынести с кладбищенской мусорки деревянный крест. Мы принесли его знакомому Светы, который занимался изготовлением гитар, и предложили сделать из креста «басуху». Парень в недоумении послал нас подальше. Пришлось идти с крестом на плече несколько кварталов, чтобы культурно предать его земле за кольцевой автодорогой.

Но самое экстремальное случилось, когда мы со Светой напились прямо в историческом центре Минска и отправились гулять по проезжей части. А когда мне захотелось «по-маленькому», я не стал соблюдать приличия: шёл прямо по разделительной полосе и справлял нужду на проезжающие мимо автомобили. Каким-то чудом праведного гнева водителей и милиции удалось избежать. Хотя даже мне самому такой поступок казался заслуживающим наказания.

В общем, прогулки получались насыщенные. Кроме того, мы обменивались дисками с музыкой и часами болтали по телефону (домашнему, поскольку мобильного у меня не было). Даже когда особо нечего было сказать, мы могли подолгу мычать, зевать, сопеть — нам просто нравилось веселить друг друга своим идиотизмом.

— Уже четыре часа говорят! — удивлялась мама, — наверное, это любовь.

— Это пиздёж, — урезонивал её отец.

Мне и самому это всё больше напоминало пиздёж. Кладбища-кладбищами, музыка-музыкой — но когда же мы, наконец, потрахаемся?

Я задал этот вопрос открыто. И тут выяснилось, что у Светы есть парень, которого она ждёт из армии, и её терзают сомнения — с кем из нас двоих ей остаться. Эта новость меня изрядно шокировала и сбила с романтической орбиты. Света долгое время утверждала, что я более симпатичен ей во всех отношениях. Мы продолжали наши вылазки, но они превращались в ритуал — в них уже не было изначальной искры безбашенности. Я становился раздражительным. В итоге, как только Светин парень вернулся из армии, она ушла к нему.

Я предполагал такой поворот событий и пытался убедить себя, что готов принять его холодно и беспристрастно. В действительности сердце обливалось кровью — такого глубокого чувства разочарования и предательства в моей жизни ещё не было. Я плакал, писал злые стихи, грубил людям в чате и играл в стрелялки, дрочил, представляя, как насилую Свету…

И в то же время не понимал, что именно меня так бесит? Казалось бы — не получилось с одной, так найдётся другая. Ведь я с самого начала старался не воспринимать наши отношения всерьёз.

Старался-старался, а на деле — привязался. Много ли надо девственнику с гиперактивным воображением? Красивая девушка, первые поцелуи «по-взрослому», совместные приключения… Мне казалось, что мы оба в восторге от происходящего и не променяем нашу романтику ни на что на свете. Но все эти яркие моменты имели сверхважное значение только для моего наивного ума. А Света, да и вообще взрослые люди, живут другими ценностями. Хотя я так и не понял — какими именно.

Оглянувшись назад, я понял, что собственная влюблённость ослепила меня настолько, что я принял её за взаимную любовь. Просто парил на крыльях фантазий, не желая смотреть на факты. Пришло время спуститься с небес на землю.

Я перестал звонить и писать, решив стать более прямолинейным, расчётливым и грубым в дальнейшем. Света ещё раз заходила ко мне в гости, а я заходил к ней. Это казалось формальностью перед прощанием. Я вёл себя холодно и отстранённо. Она пыталась меня растормошить, вернуть былую игривость в наше общение. То ли хотела остаться друзьями, то ли чего-то большего — играючи мы даже ложились в постель «валетом» у неё дома. Но для меня окончательный разрыв уже произошёл. И было слишком больно что-либо возвращать. То есть я к тому времени уже свыкся с ролью брошенного и разочарованного — она служила источником вдохновения и потому вполне меня устраивала.

После Светы я перестал верить в любовь. Хотя по-прежнему не представлял, как можно заниматься сексом без глубоких чувств. Это можно было узнать лишь экспериментально.

«Продавец Тьмы»

Полем моих экспериментов стала неформальная тусовка. Из опыта отношений со Светой я сделал вывод, что мне не хватает мужественности — слишком романтично-воздушный, далёкий от реальной жизни, да и одеваюсь всё ещё как маменькин сынок. Пришла пора внести ясность в свой образ и стать брутальным металлистом, а не соплёй из спального микрорайона.

Я проявил настойчивость и практически заставил маму купить мне «неформальный» рюкзак с сисястой готичной горгульей, кожаную куртку-косуху и утяжелённые ботинки «Steels». К этому добавилась металлическая цепь, постепенно отросли длинные волосы — и костюм «металлиста» был укомплектован. Теперь не стыдно было показаться и на нашей локальной тусовке, и в центре города — на аллее с памятником Дзержинскому напротив здания КГБ, где с советских времён по вечерам собирались маргиналы всех мастей. Да и ходить на концерты стало не грех.

В общем, я сделался полноправным членом неформальной субкультуры со всеми вытекающими последствиями: приветливым отношением соратников и шансом получить по морде от гопоты.

Однажды я попытался продать на гимназии под видом наркотика какую-то траву, которую насобирал летом прямо на дачной свалке. Потенциальный покупатель долго откашливался и матерился, куря «пробную дозу», но никакого наркотического эффекта не ощутил. Все долго смеялись, узнав об этом случае, и стали звать меня Дилером. Прозвище мне даже понравилось. Я добавил загадочности и стал называть себя в интернете Darkness Dealer — дескать, продаю Тьму за души людей. А что скрывается во Тьме — неизвестно…

Беспонтовый «стафф» я, тем не менее, всюду носил с собой и угощал всех желающих. При бесплатном употреблении он неожиданно возымел действие — его характеризовали как слабенький, но «мягкий», «добрый», «плавный», а люди действительно становились спокойнее, добрее и мягче друг к другу. Это сделало меня желанным гостем на днях рождения, рыцарских турнирах и прочих компанейских мероприятиях.

По большому счёту, всё это делалось только ради секса. Но я так и не научился проявлять инициативу в знакомствах — вообще не понимал, как можно знакомиться в реальной жизни. А все симпатичные девушки из нашей тусовки оказались уже заняты. Потому я преимущественно продолжал общаться в чате, а также зарегистрировался на городском форуме неформалов.

Он стал местом больших надежд и разочарований. Я верил, что найду себе девушку именно там, в точке сосредоточения продвинутой молодёжи Минска. И потому отжигал на форуме изо всех сил: лихо высказывал своё мнение, отчаянно философствовал, пошло шутил, выкладывал стихи, критиковал мнения и творчество других участников, прикалывался и троллил. В общем, самоутверждался и всем своим видом показывал: вот он я — спермоинтоксицированный интеллектуал, превосходящий всех по широте взглядов и отвязности, творческий и с активной жизненной позицией — девки, налетайте!

И отдельные девушки проявляли заинтересованность. Мы встречались на так называемых «реалках», встречах форумчан в городе, которые фактически были просто попойками. Однако дальше прогулок, приключений и поцелуев в парадных дело не шло. Несколько раз я оказывался рядом с объектом своего вожделения в постели, но каждый раз обламывался — эрекции не было. Иногда тело красавицы казалось не слишком приятным на ощупь, могла смутить её манера двигаться, запах или стон… В жизни всё оказалось совсем не так, как в порнухе и при просмотре оной в одиночестве. Даже если процесс шёл хорошо, а гормоны бурлили, я ужасно нервничал и результат оставался висячим. Будто невидимая рука судьбы каждый раз остужала мой пыл, дескать — побереги себя, время ещё не пришло.

Помимо неудач на амурном фронте, я не встречал даже элементарного понимания. Большинство форумных неформалов недалеко ушло в развитии от ненавистной им гопоты. Тот же примитивный набор «понятий» — соблюдающие их становятся «своими», а остальные делаются объектами пошлых насмешек и агрессии. Тот факт, что официальным гимном форума считалась песня «малолетние шалавы», сам по себе глубоко символичен.

Поговорить было не с кем — всё общение сводилось к обмену шаблонными фразами, и ни один человек не мог поддержать мой фонтан мысли. Если на первых порах ко мне ещё проявляли какой-то интерес и могли вступить в дискуссию, то в последствие реакцией стало усталое «ну ты, Дилер, как всегда» или игнор. Я писал искренне, но обратная связь отсутствовала, и возникло чувство, что я занимаюсь ментальным онанизмом, который тупо изматывает. Попытки найти братьев по разуму в виртуальных сообществах панков и хиппи, которым я всегда в большой степени симпатизировал, так же ни к чему не привели.

Ощутив масштабы своего интеллектуального превосходства, в 2006 году я окончательно разочаровался и забросил неформальные форумы.

Я переболел пневмонией, и мама посоветовала потребовать в студенческом профсоюзе какую-нибудь путёвку. Там действительно оставалась последняя путёвка в санаторий на озере Лётцы в Витебской области. К тому же, по смешной цене — всего 10% от полной стоимости.

Санаторий изначально воспринимался мной как сборище пенсионеров, и ничего особенного от поездки я не ждал. Моим соседом по комнате оказался забавный дядька-провинциал, древесных дел мастер. Когда он увидел, что я много рисую в тетрадке, у него, во-первых, произошёл разрыв шаблона представлений о столичной молодёжи, а во-вторых, он попросил нарисовать несколько проектов деревянных беседок, которые обязался воплотить.

Единственной целью пребывания в санатории для дядьки (и как выяснилось, для многих отдыхающих обоих полов) был секс. Он довольно быстро нашёл себе подругу, и мне периодически приходилось ночевать на диване в коридоре.

Люди в санатории вообще удивительно быстро находили друг друга. Любовники — любовников, собутыльники — собутыльников. Одиночки на глазах выстраивались парочками, группировками, а группировки порой враждовали. Будто каждый видел здесь крохотный островок свободы посреди океана житейской обусловленности и стремился использовать этот шанс, как умел. Осуществить то, что в повседневности просто невозможно.

Пример соседа по комнате меня вдохновил. Да и сам он всё время агитировал: зачем сидеть и рисовать, когда вокруг столько красивых женщин? Я стал общаться с пухленькой девушкой, с которой мы вместе приехали и сидели в столовой за одним столом. Мы гуляли после обеда, беседовали. Но у нас не было общих интересов (а интересовали меня тогда только игры, секс, наркотики и хеви-метал). К тому же за кошачьей благодушностью девушки чувствовалось плохо-скрываемое стремление найти мужика. Вернее — мужа. А мне хотелось чего-то гораздо более простого, ветреного и мимолётного.

В общем, первое время я просто ходил на лечебные процедуры, гулял по лесу, купался и рисовал. Всё изменилось, когда общение с одной женщиной во время экскурсии по Полоцку привело меня к знакомству с безбашенным пареньком из Витебска, который сразу же сделался моим лучшим другом. Проводником в жизнь, полную приключений. Хотя он был существенно младше меня, мы стали вместе выпивать, лазить в чужие корпуса, ходить на дискотеки в соседний лагерь, знакомиться с девушками, кататься на катамаране… Он был в восторге от тяжёлой музыки в моём кассетном плеере. Вскоре к нам присоединился интеллигентный парень из Полоцка, который всё время сидел в телефоне, проклинал лагерь и мечтал вернуться «домой к компу».

Мы дико отжигали на дискотеках «кому за 50» под любую музыку, аккумулируя вокруг себя всех молодых людей санатория. А однажды девушка из соседнего корпуса одолжила мне на день магнитофон, который читал CD. И я прокрутил в окно на полной громкости два диска «тяжелека» — «Slipknot» и «Slayer», которые, как сперва казалось, бессмысленно привёз в санаторий. На следующее утро мужики, «соображавшие на троих» перед нашим корпусом восторженно кричали мне вслед:

— Студент, вруби метал! Душа просит железа! — а день спустя просто угостили водкой.

После феерического празднования Купальской ночи, ночного купания под грозой и ночёвки в женском корпусе (правда, безрезультатной) мы сфотографировались на фоне поваленных ураганом деревьев, и парень из Витебска уехал. Как и мой сосед по комнате.

Я пригласил к себе парня из Полоцка с девушкой, появление которой придало осмысленность его тоскливо-бескомпьютерному пребыванию в санатории, щедро угостил их пивом, дал послушать благодатный альбом «Snap!» «Welcome to Tomorrow» (тот самый, что когда-то купил в ларьке просто из-за обложки), в общем — создал приятную расслабляющую атмосферу. Мы долго предавались спокойным беседам (парень из Витебска успел утомить нас всех своей навязчивой гиперактивностью) и легли спать втроём, довольные, как коты. Не смотря на всеобщее доверие и негу, секса не получилось — у барышни на этот счёт был жёсткий «пунктик». И мы просто уютно уснули.

Домой я возвращался в одном вагоне с пухлой девушкой, которая проявляла ко мне интерес вначале. Мы практически не разговаривали. Каждый радостно вёз с отдыха то, за чем ехал. Я — свой опыт, а она — знакомство со своим будущим мужем.

Любовь и вещества

За время поисков «второй половинки» я основательно запутался в своих чувствах. Чего я на самом деле ищу? Кто мне вообще нужен?

У нас состоялся откровенный диалог на эту тему с бывший форумчанином, отличавшимся, как и я, оригинальным взглядом на вещи. Он советовал мне не тратить силы на поиск «по параметрам» и только ради секса, а искать одну-единственную, действительно Свою.

— Но как я узнаю её? — недоумевал я.

— По улыбке ☺, — ответил он.

И этот ответ тронул меня до глубины души.

Темы любви, отношений, разницы между любовью и влюблённостью, которые раньше казались мне уделом малолетних дурочек, витающих в облаках, теперь стали занимать меня самого. Однажды по пьяни, стоя на остановке общественного транспорта, я спонтанно сформулировал вслух для себя и своего одногруппника Д. «измерение» любви так: «Вот смотри: кому-то хватает любви только на самого себя. Кому-то на двоих. Кто-то может любить семью или, там, целый коллектив. А кто-то — государство, Землю или даже всю Вселенную». Научной ясности такое объяснение не вносило, но мне казалось тогда, что оно даёт некое интуитивное понимание.

Я вообще любил по дороге из института порассуждать вслух о том, как божественна женщина — ведь она способна дать новую жизнь, а это самый эпичный акт творения, превзойти который не дано ни одному мужчине. А главной целью в отношениях для себя лично я считал возможность поделиться с кем-то нежностью. Ведь вся моя напускная брутальность и сюрреалистичность по большому счёту были нужны как защита от непонятного и жестокого мира. В то время как под этой защитной оболочкой накапливалось огромное количество душевного тепла и нежной сексуальности, которыми так хотелось поделиться с понимающей партнёршей. Такой, которая приняла бы их с благодарностью.

Я много думал, сопоставлял факты и зарабатывал себе комплекс неполноценности:

— Мне уже далеко за восемнадцать, я не урод, да и член у меня нормальных размеров; я нравлюсь некоторым девушкам, но у меня на них не встаёт, и я всё ещё девственник — что со мной, чёрт побери, не так?

Впрочем, бывают же люди, которым просто не суждено вести половую и вообще «мирскую» жизнь. Их предназначение — быть аскетами, учёными, духовными служителями, провидцами, шаманами… Может я — один из этих «духовных «людей?

Эти размышления подтолкнули меня к изучению психологии и философии, которые, к моему счастью, оказались так же включены в университетскую программу обучения и стали моими любимыми предметами. Я был глубоко благодарен отечественной системе образования за их наличие на нашей «технической» специальности.

Интерес к духовности был неразрывно связан с наркотиками. Понятное дело: духовным людям нужно расширять границы восприятия, чтобы видеть невидимое и познавать неведомое, а делать это проще всего с помощью психоделических веществ.

В то время интернет наполняли доказательства безвредности большинства галлюциногенов, особенно в сравнении с алкоголем. К тому же появилось понятие «психонавт» — тот, кто исследует душу, свой внутренний мир, при помощи психотропных препаратов. Это значительно облагораживало процесс принятия разного рода веществ — приятнее быть в собственных глазах исследователем, чем просто потенциальным торчком.

Внимательно изучив принцип действия различных препаратов и отчёты психонавтов об их употреблении, я составил список безопасных, не вызывающих зависимости веществ, которые хотел испытать на себе. Их воздействие варьировалось от лёгкой эйфории и галлюцинаций до полноценного путешествия в мир мёртвых, ради визита в который буддийские монахи медитируют по восемьдесят лет. По крайней мере, о таком писали в интернете.

Я рассказал о своём списке тому_самому_одногруппнику. Он проникся моим интересом и стал доставать новые виды веществ. Для меня началась эра психонавтики, а проще говоря — регулярного искажения сознания. Под действием веществ ко мне приходило огромное количество «мудрых» мыслей и визуальных образов, которые на трезвую голову оказывались абсолютным бредом. В сочетании с зачастую болезненным «похмельем», это сильно разочаровывало. Но даже бред казался тогда ценным — как способ расшатать забитое родительским воспитанием, школой и программированием сознание скромного девственника. Я видел корень своих проблем в уме, а способ их решения — в безумии. В нём же — источник бесконечного вдохновения.

После ухода с форумов у меня осталось две подруги: Аня и Ева. Первая была ходячим генератором осмысленного бреда и казалась мне абсолютом творческой личности — того самого безумия, к которому я стремился. Со второй происходили по жизни странные и зачастую мрачные мистические вещи. Этому факту я тоже завидовал — ведь со мной ничего такого не случалось, но сама Ева наоборот стремилась вернуться к нормальной жизни.

В гостях у Ани мы подолгу чаёвничали, выдумывая бесконечные сюрреалистические истории и интерпретируя реальные явления самым невероятным образом. Ктулху, внеземные цивилизации, мозговые слизни, теории заговора, кэролловские мотивы, интернет-фольклор, совы и осьминоги сопровождали нас постоянно. Нам было весело, и смех наш практически не смолкал — казалось, что мы смеёмся над всем миром, и он просто тает под натиском бурного потока наших фантазий.

С Евой у нас обычно получались более серьёзные беседы о психологии, наркотиках, мистическом опыте и жизни вообще. Она поступила на психолога и впервые познакомила меня с работами Карла Густава Юнга на тему безумия и бессознательного, которое преподносилось там как колоссальное хранилище скрытого смысла.

Я приблизился к пониманию сути творческого процесса. Творец — это тот, кто заглядывает за грань безумия, но возвращается, чтобы дать людям новое, найденное там. Мне хотелось видеть в этом своё предназначение. Тем более что предпосылки были: я ни разу не терял себя, не растворялся в состоянии какого бы то ни было опьянения и всегда всё помнил. Но как адаптировать найденное «за гранью» к нормальному миру, сделать его понятным и полезным людям? Программирование и компьютерные игры виделись мне вполне адекватными средствами для реализации этой идеи, самыми современными формами искусства. Значит я на верном пути. Или почти на верном, ведь в вузе половина предметов были экономическими, то есть совершенно не интересными.

Отсев и экзистенция

На третьем курсе произошла радикальная чистка — исключили около половины потока. В том числе — самых задорных и живых ребят из нашей группы.

Тот_самый_одногруппник имел возможность реабилитироваться, но забрал документы добровольно — осознал, что выбрал специальность не по душе и что учиться через силу больше не намерен. Я смотрел на его довольное, сияющее как солнечный диск, лицо свободного человека и проклинал себя за то, что мне никогда не хватит смелости вот так вот взглянуть правде в глаза, перестать бояться армии, цепляться за этот заведомо ненужный диплом и красиво уйти. А он живописно рассуждал о своих перспективах: об откосе от военной службы, путешествиях автостопом, вписках у друзей, трудоустройстве с настоящей зарплатой, поступлении на специальность, которая действительно интересна…

Я тоже так хотел! И долго взвешивал все за и против. На одной чаше весов был военкомат, возможно — армия, укоры родителей и пугающая неизвестность свободы. На другой — ещё два с половиной года унылой и объективно вредящей здоровью сушки мозгов в погоне за синей корочкой, и ещё два года не менее унылой работы по распределению, — скорее всего, на захудалом госпредприятии.

Свобода действительно пугала меня — я не умел жить самостоятельно и отвечать за свою жизнь. И вообще с трудом представлял, каково это — ведь я никогда не жил отдельно от родителей, не путешествовал, да и не работал всерьёз. Зато подстраиваться и терпеть уже привык — это у меня получалось хорошо. В конце концов, откос от армии, скромная стипендия, уют знакомой родительской двушки и немного свободного времени для творчества — это не так уж и плохо — худо-бедно можно жить.

И я выбрал потерпеть. Обрекая себя на годы серой монотонной учёбы в коллективе без настоящих друзей. Хотя у меня остался последний товарищ, хороший программист, с которым мы по приколу вели себя как старые маразматики и частенько выпивали. Это кое-как скрашивало институтскую каторгу — грустными красками.

На волне философских настроений и попыток доказать самому себе актуальность занудного обучения, мне стало интересно: а в чём вообще смысл жизни? Что по этому поводу пишут умные люди?

Интернет выдал мне книгу Ошо «Любовь Свобода Одиночество». Я читал её со своего первого мобильника Siemens S55 на лекциях и плакал. Казалось, будто чистые, светлые и правдивые слова Ошо болезненно пробивают мой социальный скафандр, доходя до самых потаённых уголков души. Внутри пробуждалось что-то искреннее, нежное, стремящееся жить, любить и радоваться. А не сидеть полуголодным в плохо-проветриваемой аудитории, неказисто искривляя осанку.

Но надо было терпеть и страдать. Я сам так решил.

Примечательно, что ничего из прочитанного я впоследствии вспомнить не мог — одни эмоции. Да если бы и вспомнил — обсудить это всё равно было не с кем. Разговоры о любви, о чувствах, о смысле жизни были исключены в среде студентов-технарей. Не то чтобы это было чем-то запретным — просто эта часть жизни была никому не интересна.

В сущности, после массового «отсева» нас держали в постоянном напряжении, под страхом лишения стипендии и исключения. Приходилось постоянно думать об учёбе, всё успевать и бояться. Мысли послушно катились по продавленным страхом колеям.

Своеобразной отдушиной были уроки английского, где мы читали и обсуждали «Чайку по имени Джонатан Ливингстон». И кураторские часы, посвящённые актуальным вопросам — куратором нашей группы была как раз преподавательница английского. Однажды на таком «часу», посвящённом вопросам семьи и половой жизни, я осмелился заявить, что секс — лишь начало настоящих отношений. Вызвав насмешки одних и понимающие взгляды других одногруппников и одногруппниц.

Занятия по психологии и философии — бальзам на душу. Зачёт по первой мне поставили «автоматом» за творческое задание — исполнение песенки про психологию в стиле «диджитал хардкор». А на философии меня вместе с одногруппницей-тихоней признали самым продвинутым в группе, хотя я просто продвигал идеи Дани Шеповалова и имел своё мнение по философским вопросам — у большинства его не было вовсе.

На экзамене преподаватель резюмировал мой ответ словами:

— Чувствуется, что знаний у Вас много, только структуры в них нет. Но это ничего — жизнь всё упорядочит.

Я сменил костюм металлиста на старый дедушкин плащ, и это перевоплощение как нельзя точно характеризовало внутренние перемены. Одна часть меня осознавала, что всё идёт по плану, и лучше не рыпаться. Впереди были годы учёбы, которые, как я предчувствовал, пройдут в автоматическом режиме, без особого напряжения, а потом — годы работы по распределению. Неизвестно — кем именно, но в любом случае — всё это к деньгам. А потом с деньгами можно делать что угодно. Таким образом я перенёс значительную часть себя в далёкое будущее, а в настоящем осталась только тень, действующая на автомате. С другой стороны, ощущение чуждости, неправильности и бесперспективности происходящего, и того, что я не нахожу в себе силы как-либо изменить свою жизнь, прямо сейчас повернуть её в более свободное и экологичное русло, приводили к разного рода саморазрушительным действиям.

Я планомерно гробил своё здоровье. Не высыпался, ел и пил всё подряд, употреблял вещества, иногда связывался с сомнительными компаниями. Записался на физкультуру в тренажёрный зал, где отсутствовал контроль, и можно было спокойно филонить, общаясь с приятелем или слушая плеер. Всё это дополнило обычный студенческий стресс от бесконечных скучных лекций, лаб, курсовых, зачётов, пересдач… Осанка ухудшалась, а моё лицо и спину обильно покрывали жирные воспалённые прыщи.

Я впервые серьёзно задумался о том, как устроена жизнь. Мир казался паршивым местом, обречённым на деградацию, а жизнь — сплошным страданием, с «жалкими конфетками минутных наслаждений, что нейтрализуют горечь несбывшихся надежд». Делать этот мир лучше, заводить семью и детей, обрекая их на существование в нём, казалось предательством по отношению к потомству.

Мне расхотелось общаться с кем-либо, потому что единственным по-настоящему интересным вопросом, который я хотел задать каждому, был: «На хрена вы живёте»? Но задавать его было не принято, а если отвечать — то только шутками и туманными афоризмами. Впрочем, у меня всё равно не хватало на это смелости.

Видимо, основной секрет Мира Взрослых, в который я так долго стремился попасть, заключался именно в этом: никто не знает, зачем живёт. Каждый учится, работает, размножается, стареет и умирает, но все делают вид, будто всё понятно, что так и должно быть.

Вообще люди стали мне противны. Как они умудряются спокойно, а порой и весело жить, совершенно не осознавая, как и зачем они это делают, забывая о своей смертности, вопиющей бездуховности? Всё это казалось мне пиком лицемерия и невежества.

Я представлял, как завершу все обязательства перед обществом, куплю необходимое снаряжение и уеду жить на хутор, в уединённый домик в лесу, или заброшенную деревню. А там буду заниматься творчеством и сходить с ума. До полного просветления, пока не научусь общаться с духами (а там уж всякое может быть) или не умру.

Так же, как раньше, мы с братом выезжали летом на дачу. Однажды мы поехали купаться на затопленный карьер. Как только мы разлеглись на берегу и пригрелись на солнышке, сзади внезапно подошли двое подвыпивших мужчин и стали бить нас ногами, приговаривая что-то про наши длинные волосы. Казалось бы — надо драться или сваливать! Однако, повинуясь спонтанному порыву, я заявил, что никуда не уйду, пока не искупаюсь, и с чувством собственного достоинства (по крайней мере мне так показалось) сиганул в карьер.

Драка прекратилась. Когда я наплавался и вылез, мужики уже по-товарищески беседовали с братом «за жизнь» и предложили угоститься пивом. У нас состоялся вполне культурный разговор на самые разные темы. «Этот-то по морде получит, а всё равно от своего не откажется», — прокомментировал один из новых знакомых моё поведение. Его слова запали мне в душу — может и впрямь такова моя судьба: «получить по морде» от реальности, перетерпеть невыносимость бытия, но сохранить в себе что-то святое и настоящее, чтобы дать этому раскрыться в будущем.

Я превратился в сноба, но не утратил интереса к общению, музыке и готическим девушкам. Это привело меня к интернет-знакомству с Беллой. Моему идеалу высокой худощавой готессы она отнюдь не соответствовала, зато мы сошлись в нашем снобизме. Оба ценили собеседников с живым умом, искали новое в литературе, музыке и кино, а также способы самовыражения. И презирали общество. Наши встречи на квартире у Беллы проходили за выпивкой, прослушиваниями, просмотрами, обсуждениями, философствованиями и безобразиями.

Сама Белла была младше и глупее меня (фактически — просто менее замороченной и побитой жизнью). Она относилась ко мне с ощутимым восхищением, как к учителю. А мне нравилось ломать её наивные стереотипы своими дерзкими заявлениями. Это тешило самолюбие — отражаться в ней, ощущать благодарность и нужность. Правда мне в то время уже и самому хотелось найти наставника, чтобы двигаться дальше.

Там же я впервые встретил Киру — странную, потерянную девушку мальчуковатого телосложения, напоминавшую лесбиянку. Я по приколу затащил её в ванну, и мы молча лежали в воде около получаса — общение не клеилось, пока не пришла Белла. Но и в дальнейшем говорить с Кирой мне не захотелось — она казалась слишком глубоко погруженной в себя и напрягала одним своим присутствием.

Тем не менее, девушки были лучшими подругами, и мы часто гуляли все вместе. А однажды, будучи в стельку пьяными, даже завалились ночевать ко мне домой. Разгорячённые, мы ласкали друг друга и пытались заняться сексом втроём, но спать захотелось раньше. Наутро оказалось, что родители были дома, а мы «голливудили» прямо под носом у брата. Все отнеслись к нежданным гостьям дружелюбно-снисходительно. А когда они ушли, мама спокойно (действительно спокойно, хотя я ожидал скандала) высказала единственное замечание:

— В следующий раз скажи девушкам, чтоб выходили курить на лестницу.

Музыка и извращения

Старший товарищ

Мне постоянно хотелось нового и необычного. В первую очередь это касалось музыки. По наводкам из интернета я перебирал всевозможных представителей тяжёлой, готической, электронной сцен, но все они казались очень ограниченными в средствах выразительности. Не было в них творческих замыслов искомой широты!

Зато эти замыслы были у меня, и я чувствовал необходимость их выражать — творить. После ухода с форума выкладывать стихи стало негде, а программирование игр требовало много свободного времени, которого не было. К тому же, дополнительно напрягать мозг после учёбы не хотелось.

Я принялся экспериментировать с производством музыки на компьютере. Из этого получалась мрачная электронщина наподобие саундтреков к детективам и ужастикам. Мне не хватало гитарных партий. Синтезировать в виртуальной студии полноценное звучание электрогитары не получалось — надо было искать живых музыкантов. Я наткнулся на ню-метал группу с неплохими текстами. Ребята искали способ разнообразить и радикально преобразить своё звучание, и я напросился туда «электронщиком», планируя сделать из группы «конфетку».

Я стал играть на ноутбуке, издавая разного рода страшненькие звуковые эффекты. С первых же встреч меня поразил хаос, царящий в коллективе: безалаберность, пьянство, вечные несбыточные «большие планы» и отвратительный звук на репетиционных точках — шум гитар, за которым я практически не слышал своих «звучков». Ребята гордились групповым порно со своим участием, снятым на телефон, а бесталанного басиста вообще держали только за то, что его брат был драг-дилером.

Пространство для самовыражения оказалось удручающе малым — спецэффектам в музыке коллектива отводилась роль третьего плана. Я был не в силах взять под контроль этих крикливых, амбициозных и слабо-организованных ребят. Вернее, мужчин — каждый из них был значительно старше меня и сильнее физически. Это неожиданно сильно давило на меня и лишало воли.

Большая часть стипендии стала уходить на репетиции, от которых я не получал удовольствия, но мне принципиально хотелось продержаться в группе до первого концерта.

Творчески неудовлетворённый, я метался по интернету в поисках способа всё-таки синтезировать звучание гитары, заодно стремительно расширяя свой музыкальный кругозор — преимущественно в сторону экстремальных направлений. На одном панковском форуме неожиданно обнаружился пользователь, аргументированно и по-взрослому критикующий всевозможных «радикалов» от гитарной музыки, противопоставляя им экстремальную шумовую электронику, от которой, по его словам, «пробирает до глубины души, сознание выворачивается наизнанку, да обратно так и не сворачивается». Захотелось послушать.

К тому же, дядя (по стилю речи было понятно, что пишет зрелый, умный человек) оказался сведущим в виртуальном синтезе и пообещал записать на диск всё необходимое для воссоздания реалистичного гитарного звука на компьютере. Вместе с вышеупомянутой «душевыворачивающей» музыкой.

Диска пришлось ждать несколько недель, после чего дядя всё же вышел на связь и предложил встретиться в центре. Явившись с большим опозданием, ко мне подошёл худощавый молодой мужчина интеллигентной наружности с короткой стрижкой, в очках, со множеством разнокалиберных шрамов на руках и представился Антоном.

Новый знакомый неожиданно оказался чрезвычайно вежливым и обходительным в общении. Мы с Антоном сошлись во мнении, что отечественная музыкальная сцена находится в упадке, и ей не хватает смелых экспериментов. Его весьма обрадовала широта моих интересов.

— А то выглядишь как типичный митолизд, я даже испугался сперва.

Собеседник щедро угощал пивом, мы разговорились, а вежливость постепенно уступила место юмору. Антон был человеком с насыщенной биографией, в которой нашлось место и концертным выступлениям, и неофашистскому движению, и БДСМ-сообществу, и пережитой героиновой зависимости… При этом он сохранил ясность ума и памяти, казавшуюся абсолютной, и был женат.

Антон очень много знал — всего и обо всём. Я понял, что нашёл, наконец, кого-то умнее себя — Учителя! А то, что Антон был старше меня на четыре года (такая же разница в возрасте у нас с братом) только подчёркивало этот факт: вот он, тот, кто станет моим другом и наставником.

Музыка, записанная Антоном на диск, произвела не менее яркое впечатление, чем он сам. Первое прослушивание «шумового» альбома «Innerwar» в исполнении «Brighter Death Now» действительно произвело эффект, подобный описанному на форуме. По крайней мере, мои представления о том, что может быть музыкой, были вывернуты и расширены навсегда.

Антон заинтересовался моей группой. Когда в команде зашли разговоры о том, что ей не хватает художественного руководителя, я пригласил нового товарища на одну из репетиций под видом бывалого продюсера. Гость сразу принялся критиковать разные нюансы звукоизвлечения. Но заметив, что к нему никто особо не прислушивается, сосредоточился на советах лично мне.

— В целом — неплохо, — сказал он после первой бутылки пива, — можно работать.

Однако по ходу репетиции Антон всё больше пил, хмурился и молчал.

— Слушай, а на хуй они все тебе вообще нужны? — подытожил он в конце. — Давай вдвоём будем лабать. Всё что захотим — вообще!

Эта идея была для меня как глоток свежего воздуха. Внутренне я с ней немедленно согласился: действительно, — зачем терпеть какие-то ужимки и тратить деньги на репетиции, если можно свободно творить самому!? Да ещё с таким-то умудрённым жизнью товарищем. Но вслух я сказал, что подумаю.

На репетиции я больше не ходил, на концерт, где выступала команда, — тоже. По телефону гитарист хвастался мне, как лихо они отыграли, говорил, что теперь их точно заметят… А я сказал, что хочу делать другую музыку и ухожу. Он не слишком уговаривал меня остаться — особых сожалений не было.

Так в моей жизни остался единственный друг, кроме которого никого не надо.

Наставник и извращенец

Мы стали встречаться в квартире Антона. В основном — когда жены не было дома. По идее — чтобы делать музыку. В действительности мы просто сидели у компа, выпивали, закусывали и беседовали обо всём на свете. Я впервые встретил человека, с которым можно говорить обо всём, не опасаясь задеть неудобную или болезненную тему. И постепенно задавал всё более откровенные вопросы.

Антону нравилось быть в роли учителя. С энциклопедической уверенностью он мог прояснить суть любого явления. А фактами своей биографии, которая казалась мне крайне насыщенной по сравнению с моей собственной, Антон делился с особым удовольствием, которое иногда пытался скрыть за маской равнодушия или цинизма.

Потеря девственности в тринадцать лет, секс в университете, эротические эксперименты с болью, уличные драки в рядах неофашистов, внутривенное употребление веществ, нанесение шрамов самому себе — на всё это мне никогда не хватило бы смелости, потому рассказы Антона шокировали и впечатляли до дрожи.

— Как вспомню всё, что натворил — так получается, что я вообще дьявол во плоти, — говаривал он с совершенно беззлобным лицом, сияя самодовольной улыбкой.

Я списывал всё на то, что Антон принадлежал к казацкому роду. Казалось, что широта его русской души, ущемлённая отсутствием шашки и резвого боевого коня, находила выход во всяческом бунтарстве и мракобесии. Я особо ценил эти качества, которых никогда не наблюдал, общаясь с белорусами.

У моего старшего товарища обнаружилась огромная коллекция книг, игр, фильмов и музыки. Все они соответствовали его особому мировосприятию, которое я называл про себя «страшненьким». Антону нравилось всё плохое: коварные злодеи из фэнтези, безумцы из ужастиков, маньяки и их жертвы, несчастные случаи, низкобюджетный арт-хаус, чёрный юмор, порно с извращениями, нацистские эксперименты над людьми, антихристианские журналы, шумная и параноидальная анти-музыка, хип-хоп с пошлыми текстами, хентай… Но вместе с тем старший товарищ был эталоном учтивости и интеллигентности, обладал утончённым чувством стиля и безукоризненным вкусом. Да и вполне народное чувство юмора было ему не чуждо.

Всё это многообразие раскрывалось передо мной постепенно. Мне никак не удавалось понять Антона, уместить его образ у себя в голове — одно не стыковалось с другим. А ему нравилось разрывать мои шаблоны восприятия. Я каждый раз уезжал домой слегка шокированный, будто в очередной раз лишённый ментальной девственности. Раздираемый между нежеланием когда-либо снова соприкасаться с этим странным, скользким и туманным существом с одной стороны и приятным чувством разрушения внутренних барьеров с другой. А также с новой музыкой в наушниках.

Потом в жизни Антона началась чёрная полоса: его уволили с работы, начался процесс развода с женой и делёжка квартиры. Спонсировал алкоголь теперь исключительно я. Мы стали больше молчать. Комната постепенно заполнялась хламом, пустыми бутылками, немытой посудой и следами ссор. Антон почти постоянно был на взводе и норовил учинить какое-нибудь мелкое хулиганство. Меня это пугало, и я старался его успокаивать.

Зато моего товарища пробило на творчество. В кои-то веки он стал снабжать меня своими недоделанными композициями, а я пытался их развивать. Результаты действовали на приунывшего от бракоразводных разборок Антона ободряюще. Но ни одну композицию мы так и не довели до конца.

Несмотря на это, благодаря связям Антона с представителями отечественной альтернативной культуры, нас стали приглашать на фестивали экспериментальной музыки. Подготовка к ним главным образом состояла из долгих обсуждений концепции выступления за выпивкой. А вся музыкальная часть делалась на скорую руку в последний день. Антон каждый раз утверждал, что над чем-то кропотливо работает, а когда я приезжал к нему, сообщал что-то вроде: «Вчера до трёх ночи сидел. Утром послушал на трезвую голову — всё не то. И удалил на фиг».

Приходилось экстренно сочинять что-то вместе. Благо в нашем жанре это требовало больше везения, чем композиционных навыков. У Антона на удивление удачно получалось, нажав несколько раз на кнопку «random» (выставляя параметры виртуального синтезатора случайным образом), получить интересное звучание. Будто незримая сила Хаоса помогала ему.

Несколько раз мы выступали с видеорядом, которым занимался исключительно я, корректируя свои усилия в соответствии с критикой старшего товарища. Так у меня появились навыки видеомонтажа.

Я относился к выступлениям весьма ответственно. У меня исподволь складывалось впечатление, что Антон — ленивая жопа и паразит, за которого мне постоянно приходится отдуваться. Возникли сомнения: стоит ли общение с такой сложной, противоречивой личностью и причастие к элитарной индастриал-культуре вложенных в это времени и средств? Тот факт, что я идеализирую друга в своих глазах становился всё более очевиден.

В условиях холостой тунеядской жизни Антон плавно превращался в ностальгирующего задрота-анимешника. Он играл в старые игры, пересматривал свои любимые фильмы, потреблял терабайты «кавайного» контента и постоянно пил, чтобы хоть как-то поднять себе настроение. Моё уважение к нему постепенно улетучивалось. Я хотел развивать наш музыкальный проект, а он на моих глазах деградировал перед компом. Если раньше наше общение в основном сводилось к его «лекциям» и моим «поддакиваниям», то теперь я начинал откровенно дерзить.

Антон сперва реагировал вяло, но потом стал проявлять ко мне новый, неожиданный интерес. Во-первых, внезапно признал во мне гения, а во-вторых, — предложил пожениться! Он признался, что я — единственный понимающий его человек в этом мире, и что кроме меня ему никто не нужен. Что характерно, я мог сказать о нём то же самое — поэтому перспектива заключения брака (разумеется в какой-нибудь европейской стране, где это возможно), казалась привлекательной. Но даже без этого жить с лучшим другом мне хотелось больше, чем с родителями.

Сперва Антон вёл речь именно о сожительстве, но потом стал понемногу намекать на интимную близость. Причём делал это с мастерством питона, гипнотизирующего жертву: рассказывая отвлечённые истории, в которых фигурировали цепляющие меня темы. Я стал допускать, что латентный гомосексуализм может быть причиной моей поздней девственности; находил сходство между своим бледно-худощавым телом и чертами известных артистов нетрадиционной половой ориентации; стал замечать, что мне нравятся девушки с мальчишескими чертами и женственные парни… Я погружался всё глубже и глубже в его заколдованную ловушку.

Затем Антон перешёл в активное наступление. Он напивался и начинал приставать как самый настоящий «пра-а-ативный» гомосексуалист: садился на колени, лез целоваться… В первые несколько раз я реагировал резко-отрицательно и отбивался. Потом, как бы взяв самого себя на «слабо» перестал сопротивляться поцелуям — это оказалось довольно легко и особой разницы с целованием девушек (кроме небритой щетины) я не заметил.

Однажды, в изрядном подпитии, Антон снова взялся за своё.

— Отстань! — отталкивал я его.

— Я тебе не нравлюсь? — с мерзкой ухмылкой спросил он.

— Да, не нравишься. И от тебя воняет!

— Ах вот оно что. Сейчас мы это исправим, — с этими словами Антон, икая и пошатываясь, направился в ванную, — Если вдруг надумаешь — заходи, — слащаво добавил он напоследок.

Я сидел перед компьютером, и в моём пьяном мозгу шла духовная брань. Гей я или не гей — как узнать? Надо пробовать — иначе никак. А если да, но не осмелюсь теперь — фиг знает сколько ещё пробуду девственником, мучая несчастных доверчивых девушек. Может лучше не с Антоном? Едва ли найдётся кто-либо настолько же сговорчивый и понимающий. А нет так нет. Антон и это поймёт. Сейчас или никогда!

Выпив для храбрости, я вломился в ванную, разделся и залез в душ к товарищу. Мы обнимались и целовались под струями тёплой воды. Антон спускался всё ниже и ниже, пока не нащупал губами мой половой орган. Его движения были нежными, аккуратными и умелыми — наверное он знал о чём говорил, когда утверждал, что ни одна девушка не делает это так же хорошо, как он. Мои нервные окончания трепетали, а тело содрогалась от неведомых доселе ласк…

Однако, к нашему общему удивлению, эрекции не было. Антон старался как мог, но вскоре забросил это вялое дело.

— Мда. Зачем тогда в ванну полез? — уже нормальным, мужским голосом риторически спросил он и вышел.

С этого дня тема моей вероятной гомосексуальности больше не поднималась.

БДСМ и вкус крови

Однако тема половых девиаций продолжала будоражить сознание. Для меня любовь и секс по-прежнему ассоциировались с нежностью — я не совсем понимал, зачем люди связывают друг друга, причиняют боль, придумывают ролевые игры. Но ощущал, как от этого веет какой-то тайной, аристократической элитарностью, познанием скрытых черт характера и границ своих возможностей, да и просто задорной игрой.

Мне хотелось соприкоснуться с миром извращений, и я согласился помочь Антону организовать так называемую «Fetish Party» — закрытую костюмированную вечеринку для участников местного БДСМ-сообщества. Антон разрекламировал мероприятие, нашёл клуб, пригласил актёров и музыкантов, двумя из которых должны были стать мы. Кроме того, я пригласил давнишнего знакомого, который был администратором неформального форума, а теперь стал ещё и диджеем.

Мероприятие было всенощным. От каждого из выступающих требовалась часовая программа. И тут обнаружилось, что готовых музыкальных композиций, из которых её можно было бы просто взять и составить, у нас с Антоном попросту НЕТ. Мы принялись готовиться — каждый сам по себе. Я был принципиально настроен играть вживую и тем самым сильно ограничил себя — ведь ресурсы компьютера могли «потянуть» лишь небольшое количество виртуальных инструментов и эффектов одновременно. Я второпях сделал набросок часовой композиции, где танцевальные фрагменты чередовались с занудно-эмбиентовыми, собираясь что-нибудь ещё придумать по ходу выступления.

Приехал в клуб к назначенному времени — Антон уже суетился, улаживая организационные вопросы. Гости понемногу подтягивались и перевоплощались в разного рода вампиров, пиратов, киборгов, монахов, эльфов… Но больше всего меня впечатлила пухленькая тётенька в очках, которая вела на поводке здоровенного мужика в парике и кожаной юбке. Мы с Антоном, как организаторы, оставили за собой право обойтись без карнавальных костюмов.

Приходили преимущественно пары зрелого возраста, но встречались и одинокие молодые девушки, что внушало надежду расстаться с девственностью (на такой-то вечеринке — самое оно). Впрочем, я был слишком взволнован для этого. Да и побаивался маниакального блеска в глазах потенциальных партнёрш.

Началось выступление. Все понемногу выпивали и не спешили идти танцевать. Умотавшийся Антон матерился и пил. Когда музыка стала пободрее, я пошёл «зажигать танцпол» своими безумными конвульсиями и спровоцировал тем самым ещё нескольких человек на аналогичный подвиг — стало уже не так вяло.

Потом артисты устроили садо-мазо представление с плётками и накладными членами. А дальше снова пошла дискотека — чем проще и танцевальнее становилась музыка, тем больше она заводила народ. Это совершенно не нравилось Антону — его представления об изяществе и утончённости участников БДСМ-сообщества рухнули. Было очевидно, что это просто люди с общими интересами, которые пришли выпить и потанцевать.

Настроение друга передавалось и мне по мере того как я уставал от недосыпа и плохо отстроенного, чрезмерно громкого клубного звука. Сперва у меня была идея оставаться трезвым до выхода на сцену, но когда я почти уже начал засыпать, то всё-таки выпил пива для стимуляции. Помогло. Однако, когда пришло моё время выступать, действие алкоголя пошло на спад. Я сделался вялым, и мне стало уже всё равно, как пройдёт выступление.

И оно прошло отвратительно. В клубе музыка звучала совсем иначе, нежели дома в наушниках; её «поделочность» резала слух, а низкие частоты то и дело сливались в протяжный размазанный гул. Я не успевал соображать, что следует поправить, чтобы меньше травмировать публику. Не говоря уже о том, чтобы «что-то придумывать» живьём в плане композиции.

Люди на танцполе балансировали между состояниями «ну что за отстой» и «во-во, нука-нука, ща что-то будет». Более-менее наладив звук и натерпевшись криков из зала, я почувствовал себя садистом, которому уже нечего терять, и принялся издеваться над музыкой: изменял её скорость, перескакивал с одного фрагмента на другой, запредельно выкручивал эффекты, и наблюдал, как кто-то в зале пытается адаптировать под это свой танец.

Как ни странно, некоторым нравилось. Группа молодых людей «размазалась» перед сценой подобно толпе зомби из фильмов ужасов, пульсирующей в такт музыке. Их руки тянулись ко мне и в этом жесте ощущалось что-то среднее между «дай ещё» и желанием растерзать своего мучителя.

Но недовольных было значительно больше — люди начали расходиться. В общем, я закончил значительно раньше запланированного срока и по второму разу пригласил на сцену диджея с неформального форума, который охотно согласился и радовал публику долбёжно-танцевальными битами до самого утра.

Зато Антону моё выступление понравилось. Сам же он играть отказался, сославшись на то, что у него всё «слишком медленное», а люди хотят плясать. Это было обидно — как будто я позорился за двоих.

По деньгам мероприятие окупило себя, и ещё чуть-чуть осталось на пиво.

На следующий день я вернул забытую флэшку приличному молодому человеку, который ещё вчера был тем самым мужиком в парике и юбке на поводке. Заодно поинтересовался его мнением про моё выступление.

— Жесть. Драм-н-басс — это конечно хорошо, но не до такой же степени, — прокомментировал он.

Учитывая тот факт, что ничего похожего на драм-н-басс в моей программе вообще не было, меня этот отзыв порадовал, — я решил, что по крайней мере «трахнуть мозг» отечественным извращенцам мне удалось.

Однако половые извращения были, по большому счёту, «цветочками». Тело Антона, испещрённое разнокалиберными шрамами, являлось живым памятником его нездоровому интересу к боли, медицине и искусству. Интересовала его и тема вампиров. Свой долгий рассказ об этих существах, которые пробуждали удивительные способности, используя кровь людей, процесс извлечения которой крайне приятен для обеих сторон, он подытожил так:

— Ну а что, посмотри на себя: высокий, бледный, худой, симпатичный, человеческая жизнь тебя не особо волнует — чем не вампир?

И я решился попробовать. Ведь если мой товарищ прав, и жертва будет в состоянии эйфории, — можно заодно и потрахаться.

В общем, я купил скальпель и пригласил к Антону знакомую, которая согласилась сделать разрез на шее сзади — там можно спрятать шрам под волосами. Мы выпили, морально подготовились и совершили задуманное. Но кровь из ранки почему-то просто не потекла.

Тогда было принято спонтанное решение бросить монетку, чтобы определить, кого резать следующим — Антона или меня. Случай выбрал Антона. Уверенным движением товарищ рассёк себе плечо — при этом лёгкая улыбка не сходила с лица, и он даже бровью не повёл от боли.

— Прошу, — последовало спокойное приглашение.

Я присосался к ране губами и ощутил тёплую солоноватую жидкость. Вкус был приятным — совсем не то же самое, что пить свою кровь. Но вопреки моим ожиданиям, её оказалось совсем не много (порез был не очень глубоким), и я постарался «выжать» всё, что можно, оставив после себя заметный синяк.

То ли от самовнушения, то ли от волнения на меня накатила волна лёгкой эйфории. Я ощутил себя мужественнее и сильнее, будто всё то, о чём рассказывал Антон, оказалось правдой.

Первый опыт вдохновил меня. А что если именно в этом корень моей неуспешности, стеснительности и тщедушности: я вампир — смелый, властный, обаятельный и желанный, — просто нужно больше крови, чтобы эти качества могли пробудиться в полную силу?! Задавшись целью, через несколько дней я довольно легко нашёл по интернету новую жертву — девушку с явно неустроенной личной жизнью, готовую на серьёзные эксперименты с возможным эротическим продолжением.

На словах она была смелой, по жизни — весёлой. Мы встретились и поехали на квартиру к Антону. Девушку заметно интриговало, что стройный целеустремлённый мужчина везёт её куда-то, прохладно отвечая на вопросы и не спрашивая о ней практически ничего.

По всей видимости, происходящее казалось ей шуткой вплоть до того момента, когда предполагаемое место надреза оказалось продезинфицированным спиртом, а в моей руке блеснул скальпель.

— Погоди. Стой. У неё же глаза по пять копеек, — вовремя одёрнул меня Антон.

Девушка действительно очень испугалась. Мой товарищ успокоил гостью, пообещал, что против её воли мы с ней ничего делать не станем, и я молча проводил несостоявшуюся жертву до остановки.

— Адреналин сильно вкус портит, — пояснил он со знанием дела, когда мы остались наедине, — горчит, да и эффект не тот.

Осознав, что своими играми в вампиров мы чуть было не сломали человеку психику, а возможно и жизнь, и что такие эксперименты могли грозить мне самому уголовной ответственностью, я прекратил дальнейшие поиски.

Потеря девственности

Постепенно охладев к Антону и поубавив гордыню, я снова стал появляться у Беллы. Её радовало многообразие контента, который через меня перекочёвывал к ней от моего старшего товарища. Но теперь нас сближало ещё и мироощущение. Белле предстояло поступать в вуз, и она пребывала в полной растерянности перед этим ответственным шагом. Пыталась разобраться, чего она хочет от жизни, и нужно ли ей высшее образование. Я, в свою очередь, приближался к окончанию института и чувствовал себя точно таким же потерянным. Всё куда-то катится по инерции, мне как будто нужно что-то выбирать, но все варианты кажутся одинаково бессмысленными. За каждым из них — серая и мучительно-чужеродная жизнь.

Получалось, что тот Мир Взрослых, к которому я так долго стремился, на самом деле не «царство свободы», а какой-то конвейер по переработке жизненных сил и амбиций в унылую тягомотину. А в конце конвейера — могила.

Мы как всегда сидели у Беллы, выпивали, слушали музыку, пропитываясь безысходностью нашего положения. Подруга по-прежнему не казалась физически привлекательной, но теперь вызывала у меня глубокую человеческую симпатию. Ведь пока я изучал Антона, пока восхищался и пока разочаровывался в нём, — всё это время она хранила тёплые чувства или по меньшей мере уважение ко мне, помнила и терпеливо ждала. Вот кто в действительности был моим лучшим другом, которого я не мог разглядеть за павлиньим хвостом Антона. Да и за своим собственным.

Я сказал об этом вслух. Выяснилось, что Белла тоже видела во мне раньше недосягаемого Учителя, который теперь оказался обычным человеком из плоти и крови, хрупким и способным на слабость. Наши идеалы рушились как карточные домики, слёзы наполняли глаза. Это был, что называется, катарсис. Мы постепенно прониклись таким взаимным доверием, что захотелось спрашивать и рассказывать друг другу о самом сокровенном — о том, что мы в обычной жизни прикрываем гордыней и удобными масками.

И вот, время далеко за полночь. Мы оба сидим совсем раздетые, в квартире жарко. Я демонстрирую Белле свою небольшую коллекцию порно, позаимствованного у Антона — рассказываем друг другу о том, что нас возбуждает, а что нет. Она ложится на диван и соглашается показать, как занимается мастурбацией клеящим карандашом. Я, сидя в компьютерном кресле, тоже пытаюсь показать, как обычно мастурбирую, но от обилия переживаний за этот вечер орган отказывается работать. Белла основательно разогревается и перемещается ко мне. Оральные ласки едва-едва помогают.

— Так, пойдём, внутри надуется. Я знаю, — с этими словами подруга окончательно берёт инициативу в свои руки. Я неохотно ложусь на диван.

В голове — полная каша: «Получится — так получится, нет — так нет. Конечно, я мечтал потерять девственность по-другому (блин, даже без презерватива, а мало ли кто у неё был до меня), но раз уж так всё сложилось… Едва ли я бывал с кем-то столь близок и искренен, как с Беллой сегодня, так что всё закономерно,» — проносится в моём сознании рой спутанных мыслей, в то время как подруга вставляет мой вялый член себе во влагалище.

Это действительно совсем другие ощущения. Другая кожа, запахи, эмоции… Мой орган приходит в боевую готовность по мере того, как вокруг него танцует бесконечность, которую он стремится заполнить собой. В это время за окном уже начинается рассвет, а из колонок доносится эмбиент моего собственного сочинения, который я принёс на флешке…

Всё происходит недолго. Я и Белла достигаем пика наслаждения одновременно, и наши стоны разрывают утреннюю тишину.

Мы некоторое время лежим, обнявшись, и идём в душ. Белла довольна. Не скрывая эстетического наслаждения, она удовлетворённо смывает с волос капли из фонтана страсти.

Меня же наполняют противоречивые ощущения. Гормональная эйфория, довольство собой и страшная усталость. А ещё гнетущее чувство, что всё-таки это было зря. Мы словно «разменяли» ту искренность, которой нам удалось достичь вечером, на пошлые половые утехи. Променяли дружбу на секс. Это сразу отразилось в общении: стало веселее, но вместе с тем пропали утончённость и глубина.

Эти мысли в совокупности с болевыми ощущениями от некоторых растянувшихся тканей убедили меня: то, что произошло, не должно повторяться. Стоит дождаться по-настоящему «ту самую» девушку, а не трахаться с друзьями от безысходности. Формально мне удалось потерять девственность, но интуиция подсказывала, что это было лишь далёким эхом того большого чувства и сопутствующего ему полноценного секса, которые можно пережить только с тем, кого любишь взаимно. «Настоящим мужиком», вопреки ожиданиям, я себя не ощутил. Не было вообще никаких существенных изменений. Знаменательное событие, на которое я возлагал огромные надежды с двенадцати лет, принесло лишь большое разочарование.

Ведь я списывал на девственность то, что был слаб. Мне казалось, будто потеряв её, мальчик автоматически превращается в мужчину-супергероя: проходят прыщи, распрямляется спина, наливаются мускулы, повышается шерстистость и появляется уверенность в голосе. Увы — придётся добиваться всего этого своими силами. Или не добиваться… К чему это?

Зато теперь я нашёл бы что ответить малолетним троллям из больницы, которые когда-то допытывались о моём сексуальном опыте. Теперь я знал, каково это. Фанатизму и фантазиям больше не было места.

Днём к нам в комнату зашла мама Беллы. Увидев мою спину, сплошь покрытую крупными прыщами, она порекомендовала хотя бы на время отказаться от мяса.

Я решил попробовать. Идти против устоявшихся традиций родительской кулинарии оказалось нелегко. Где это видано — и без того худосочный сын отказывается есть мясо?! А оно, надо отметить, сопровождало в нашем семейном рационе каждый приём пищи. Во многом из-за отца, который считал себя «хищником», был готов питаться исключительно мясом, растворимым кофе и сигаретами.

Полностью уйти от употребления мясных блюд не удалось. Раз в день или два я съедал что-нибудь такое, чтобы не травмировать мать. Но даже этого оказалось достаточным — через пару недель количество прыщей на моей спине значительно уменьшилось.

Конец студенчества

На последнем курсе всё происходило так, будто меня вела невидимая, но твёрдая и уверенная рука ангела-хранителя. Я знал, что доучусь в институте. Знал предел, до которого можно забивать на учёбу, чтобы мне это сходило с рук. Знал, что мне не нужно беспокоится насчёт армии, ведь здоровье уже основательно подорвано — что-то точно найдут, а нет — так нет, и не пошёл на военную кафедру. И распределение меня тоже не беспокоило — я не искал для себя никаких выгодных вариантов.

— Ну что, Борис, вы уже решили, кем хотите работать? — спросила меня однажды возле кафедры наша вечно-бодрая и оптимистичная куратор (к тому времени уже бывшая).

— Нет, не знаю. Чувствую себя точно так же, как когда школу заканчивал, — признался я.

Ощущения действительно было похожими: всё те же «жернова» и всё та же опустошённость.

Однажды, блуждая тенью бездомной в недрах своей альма-матер, я случайно наткнулся на объявление: «Курсы Flex, по результатам обучения лучшие ученики будут зачислены в штат аутсорсинговой компании»!

Flex — это, по сути, уже знакомый мне Flash, расширенный под задачи создания серьёзных бизнес-приложений. Я сразу смекнул, что это мой шанс, немедленно позвонил и зачислился.

Курсы прошли гладко, я оказался в числе тех двух человек, которых зачислили в штат обещанной фирмы. Вторым человеком была настырная девочка, которая уже проходила эти же курсы год назад.

Так для меня начался офисный период жизни. С универом, по большому счёту, было покончено — осталось лишь посещение некоторых обязательных пар «для галочки» и такая же формальная защита дипломного проекта. Формальные шутки, формальные пьянки, формальная радость…

На вручение диплома и выпускной я не ходил, предпочтя им офис и свои дела.

Вот и всё. Как затянувшееся мутное наваждение, прошли пять потерянных лет. Это были годы, на которые в самом начале возлагались большие надежды и которые, теоретически, могли стать лучшими в жизни. Здоровье подорвано, голова загажена какой-то мутью, уйма нервов потрачена, иссяк творческий потенциал. Девственность потеряна — но совсем не благодаря вузу.

Осталось всего одно интересное знакомство, — с тем_самым_одногруппником, память о психоделических трипах, пара изрисованных тетрадок, дюжина фотографий с пьянок, куча бесполезных лаб, курсовых, методичек. И диплом, который однозначно нигде и никогда не понадобится.

Что ж, зато теперь я работаю в приличной фирме с технологией, похожей на ту, которая мне когда-то нравилась. Я изучил её за несколько недель, а всё то, чему меня пытались научить в институте, оставалось только забыть, как страшный сон.

Завершился и мой студенческий роман с веществами. Каким бы крепким ни было моё психическое здоровье, употребление наркотиков наряду со стрессом от учёбы, регулярной выпивкой и недосыпом изрядно подорвало его. Я стал хуже соображать и запоминать, творчество скатилось в бестолковое перетасовывание всего подряд, а упадническое настроение стало нормой жизни.

В какой-то степени мне удалось пробиться к безумию, бесконечному творческому началу, о котором я мечтал. У меня открылась «сверхспособность» — будучи совершенно трезвым и ничего не употребляя, я закрывал глаза и видел сюрреалистический калейдоскоп ярких образов, перетекающих друг в друга. Я мог наблюдать эти мультики часами, и они никогда не заканчивались. А иногда закрывал глаза и рассказывал всё, что вижу, приятелям, поражая их потоком сознания из-за пределов здоровой человеческой фантазии.

— Я в комнате с окном; в окно въезжают две рельсы; город снаружи затапливает белой слизью; поток слизи вносит в окно красный фольксваген-жук; он наплывает на меня и превращается в лепесток цветка на лугу; луг оказывается волосами на голове манекена; манекен расположен в центре галактики; галактика — рисунок ребёнка на камушке; у ребёнка шесть глаз; в каждом глазе — такая же галактика; он сидит на пляже, вокруг — ржавая строительная техника; технику едят зелёные черви; после червей остаётся белое пространство; в пространстве сидит йог в позе лотоса; у йога бьётся сердце; на сердце висит лось, обняв его шестью длинными лапами…

Меня смущало только то, что я не могу произвольно направлять или останавливать этот поток. Конструктивно применить его в повседневной жизни тоже не получалось. В итоге его созерцание стало своего рода проклятием. Я был вынужден подолгу смотреть эти бредовые мультики — как минимум перед сном.

— Раздевайся до пояса.

— Повернись спиной.

— Не годен.

Три эти заветные фразы произнёс хирург из военкомата, к которому я пошёл на медкомиссии первым. Так я откосил от армии без каких-либо ухищрений.

Конечно же пришлось пройти всех остальных врачей и повторное обследование, но диагноз в любом случае был несовместим с военной службой: кифоз третьей степени. На рентгеновском снимке красовался горб с углом в шестьдесят пять градусов — необратимые изменения.

В выданном чуть позже военном билете значилась специальность «бухгалтер военной части». Придёт война, а я — бухгалтер — это казалось забавной иронией судьбы и ущемляло мужское достоинство, настроенное суицидально сражаться на передовой в случае военного конфликта. Да и отец, при всём своём либерализме, считал армию хорошей школой жизни.

Я пытался убедить себя, что всё к лучшему. Раз плохая осанка позволила откосить от армии — значит и годы универа, сформировавшие её, прошли не напрасно. А в этих «необратимых изменениях» позвоночника нет ничего страшного — отец вон тоже сутулый и ничего — живёт, не жалуется, десятки лет к врачам не ходит.

В действительности «страшное» было. Я стал замечать, что не могу долго находиться в одной позе. Просто сидеть, стоять и даже лежать мне со временем делалось больно. Боль стала моим постоянным спутником дома, в транспорте и на работе.

Офисы

Доказательство полезности

В офисе я начал работать, ещё учась на последнем курсе. Работа была на полставки и со свободным графиком. Проекта не было, и я мог заниматься чем угодно. Поначалу мне это нравилось — я думал, что хорошо устроился и не вникал в детали офисной жизни. Вместо этого я осваивал новые технологии, подружился с дизайнершей, помогал ей по мелочам с Flash: делал баннеры и рождественские открытки, а также предлагал свои идеи по обновлению дизайна сайта компании.

По правде говоря, я влюбился в дизайнершу с первого взгляда, когда увидел её на совещании: худощавую, с короткой стрижкой, грациозно сидящую на стуле с поджатыми под попу ножками, лениво отвечающую на вопросы — будто кошка, которую зачем-то устроили в офис на человеческую должность. Морщинки на ухоженном лице меня не смутили.

Я к тому времени и сам мечтал стать дизайнером, желая таким образом найти применение моим художественным способностям. И пытался любыми способами смещаться в этом направлении с программистской стези.

Однако месяц спустя директор заявил, что услуги «мастера по рождественским открыткам и баннерам» им не очень-то и нужды, и что, если в течение двух недель меня не посадят на проект, я уволен. Мне эта перспектива сразу очень не понравилась, так как она сулила распределение на убогое государственное предприятие, где нужно заниматься обслуживанием сложной и глючной бухгалтерской программы, разработанной отечественными программистами. Я начал бегать по кабинетам в поисках менеджеров проектов, в которых задействован Flash или Flex, и требовать дать мне шанс показать свои навыки.

В итоге мне таки дали тестовое задание, которое я выполнил, а менеджер того проекта замолвил за меня словечко перед директором. Этого оказалось достаточно, чтобы остаться в компании и дальше заниматься своими делами, так как на постоянной основе на проект меня всё же не посадили.

Когда вопрос об увольнении встал снова, меня спас международный женский день. В корпоративной культуре, видимо, принято коллективно отмечать всего два праздника: восьмое марта и двадцать третье февраля. Мальчики поздравляют девочек, девочки поздравляют мальчиков — всем хорошо.

Для меня, как беспроектного молодого специалиста, которому нечего терять, изрядно отжигавшего в школьные годы на КВНах и прочих утренниках, это был шанс — если не реабилитироваться в глазах руководства, то хотя бы повеселиться напоследок. А занятЫе дядьки были только рады спихнуть ответственность за это мероприятие на двух студентов — мне помогал Прохор — парень, находящийся в положении, аналогичном моему.

На первых порах было сложно вовлечь серьёзных мужчин в мой слегка сюрреалистический сценарий. Особый когнитивный диссонанс вызвало наличие на «празднике весны» деда мороза и хоровое исполнение всей мужской частью коллектива песни из фильма «Титаник»: «Every night in my dreams I see you, I feel you…» Но моё озорство перевесило здравый смысл, лень и безынициативность. Сценарий, дополненный несколькими конкурсами, которые прислали коллеги, удалось осуществить в полном объёме, а исполнение десятками лужёных глоток романтической песни из «Титаника» было заснято на видео и стало достоянием корпоративной истории.

Мечта и заказчик

Конечно же человека, который «сделал восьмое марта», рука не поднималась выгнать. Как и моего напарника, который оказался человеком, неожиданно воскресившим мою детскую мечту. Выяснилось, что Прохор тоже мечтал делать игры. Более того — уже активно прощупывал рынок и даже продал несколько простых игрушек за рубеж. Я увидел в новом знакомом инициативность и смелость решать «взрослые вопросы», чего мне самому всегда не хватало. Даже от тех простых шагов, которые он уже осуществил, меня обычно отделяло непонимание «с какой стороны к этому подступиться», казавшееся непреодолимой преградой.

В свободное время мы стали разрабатывать флешевую игру, которую затем продали, а модифицированную версию выдали руководству для размещения на сайте в портфолио фирмы.

Пользуясь своим «воспалённым воображением», я массивно генерировал сценарии и концепции игр, стараясь записывать их для реализации в будущем. Больше всего меня увлекала идея «создать полноценный мир» — самоорганизующуюся систему, в которой игроки могли бы не только взаимодействовать друг с другом, но и активно изменять игровую среду, вплоть до самых базовых её правил.

Прохора впечатляли мои способности, а меня — его деловое мышление и трудолюбие. Казалось, что мы хорошо сработаемся.

Однако время было тяжёлое, приближался очередной экономический кризис; заказов было мало, а все текущие проекты забиты под завязку. Я стал опрашивать начальников отделов о новых проектах ежедневно.

В один прекрасный день меня позвали в отдел продаж для беседы с потенциальным заказчиком из Израиля. Ему нужна была команда из трёх флексеров, которой у нас не было, и которую пришлось «имитировать», позвав на помощь программиста на С# и девушку, уже задействованную в другом проекте. Были так же отосланы наши резюме, скомпонованные на скорую руку из всех проектов фирмы, которые хоть как-то затрагивали Flex и Flash. Худо-бедно заказчика удалось убедить в том, что команда существует. Тогда он вознамерился посетить нас лично.

Начались поиски людей, которых ему предстояло реально продемонстрировать по приезду. В итоге решили «позаимствовать на время» вышеупомянутую девушку, которая, впрочем, плохо знала английский, и взяли в штат специалиста по ColdFusion, который ничего не знал о Flex, и к тому же имел дурную репутацию среди фрилансеров.

Когда представитель фирмы-заказчика, еврей из семьи русских эмигрантов, приехал, чтобы познакомиться с нами и провести «вводный инструктаж», ситуацию спас лишь мой английский и хорошо подвешенный язык нашего колдфьюженщика. Контракт подписали, проект начался.

В дальнейшем болтливый горе-специалист всё время прибегал ко мне с расспросами и на редкость туго обучался Flex, а потом и вовсе стал прогуливать работу. В итоге его уволили через несколько недель, а на его место втихую взяли студента, которому тоже пришлось изучать Flex с нуля, зато он делал это очень быстро.

Так внезапно из бездельника и кандидата на увольнение я стал тим-лидом и синьор-девелопером. Началась наша история отношений с крупным бизнес-проектом. Дизайнерше я уже не помогал. Появились еженедельные отчёты, которые я писал с юмором, и потому директор любил зачитывать их на общем собрании в конце пятницы. На ежедневные утренние совещания тим-лидов я не ходил, потому как постоянно опаздывал. К тому же, проходили они неинтересно, а пропуски не были наказуемы. Регулярно созванивались с заказчиком.

Наши услуги пришлись израильтянам по вкусу, и со временем проект разросся: мы перешли на так называемый SCRUM — созванивались каждое утро со стороной заказчика по Скайпу, обсуждали сделанное и составляли план на день. По идее у нас должно было сложиться впечатление, что мы с ними сотрудники одной фирмы, просто работаем в отдельном офисе. В нашей команде постепенно стало четыре человека, а потом добавились целых два отдела тестировщиков. После долгой волокиты за счёт заказчика нам улучшили компы, а сами заказчики регулярно прилетали к нам, водили в рестораны, много совещались. Жить стало весело.

Прохор открыл мне глаза на скрытые аспекты корпоративной культуры. Например, в офисе было не принято открыто говорить друг другу о зарплатах. С этим, в частности, был связан тот факт, что многие специалисты, в том числе высокого класса, сидели на мизерных студенческих зарплатах, просто потому что стеснялись попросить руководство о повышении. Я и сам был таким — ожидающим подачки, справедливого воздаяния за заслуги. Но подкованный в этих делах Прохор научил меня требовать. Причём лучше — сразу у директора лично, минуя начальника отдела.

Преодолевая внутреннее сопротивление, я практиковался в этом регулярно и каждый раз — успешно. Обеспечив себе тем самым колоссальный, по собственным меркам, ежемесячный доход — гораздо больше, чем я мог потратить: тысячу долларов. А со временем постепенно увеличил эту сумму до двух тысяч.

Скромный в расходах, воспитанный специалистом по нормированию материала и в целом пренебрежительно относящийся к материальным ценностям, я вкладывал деньги в банк, делал заначки, смело давал в долг и дарил. И чувствовал себя как Скрудж МакДак. Я не знал, куда девать столько денег и зачем они мне. Ясно было одно — это запас. Для нашего будущего игро-строительного бизнеса или для жизни на хуторе — дальше видно будет.

Я ощутил твёрдую почву под ногами и устроился с максимальным удобством — старался брать на себя поменьше обязанностей и умело перекладывать большую часть работы на подчинённых. Приходил стабильно на час позже положенного, в обед гулял по полтора-два часа, покупал на рынке свежие овощи и фрукты, много и вкусно ел весь оставшийся день. Подсел на бесплатный офисный кофе из кофе-машины. Активно выпивал на случавшихся иногда днях рождения. Сидел на рабочем месте в позе лотоса и казался самому себе просто офигительным.

Общался я в основном с Прохором. На день рождения моего будущего коллеги по игродельному цеху мы изрядно надрались мартини прямо на рабочем месте, пряча бутылку от посторонних глаз за монитором, и пошли гулять в парк. Кидались снегом; влезли в какой-то подлежащий не то сносу, не то реставрации старый дом, где во всю орудовали строители; ходили там под видом «директоров»; залезли на чердак… А совсем разгорячившись, я пробежался по капотам ряда припаркованных машин — удивительно, что они выдержали мой вес, и ни одна сигнализация не сработала.

В это же время, открыл для себя Луркмор, имиджборды и подолгу там зависал. Вообще много сёрфил по интернету, потребляя уйму музыки, кино, книг. Заинтересовался программным звуковым синтезом.

Под мою опеку посадили троих студентов. Так же как для меня в начале карьеры, для них не нашлось проекта, поэтому они сидели и оттачивали свои навыки во Flex, реализуя задумки, которые возникали у меня по ходу работы на нашем проекте, но до которых не доходили руки. Парни оказались смышлёными и «командовать» ими было одно удовольствие — просто мечта для генератора идей вроде меня!

Музыка, Антон и диктофон

Я купил хороший диктофон с четырьмя конденсаторными микрофонами и постоянно носил его с собой, записывая звуковые полотна и короткие «звучки» для моей экспериментальной музыки. Мне хотелось совместить интересное дело с полезными для здоровья прогулками на свежем воздухе. Я стал бродить вблизи строек и промзон в поисках вдохновения.

И даже нашёл источник «гудения», которое мне с самого детства нравилось слушать по утрам, — им оказалась железнодорожная сортировочная горка. Рядом с ней, на значительном углублении, расположен обширный коллектор. Там, внизу, звуки всего остального города исчезают — слышны лишь водопадики сточных труб, гул и позвякивание вагонов. Это место очень полюбилось мне. Я стал часто туда наведываться, медитировать, отдыхать от всего в атмосфере этого приятного, почти родного гудения, знакомого мне более двадцати лет.

С Антоном нас объединяло всё меньшее. Меня постепенно увлекало программирование и перспектива осуществления детской мечты об игростроении — он же стал черпать вдохновение в радикальном исламизме. Слушал «Muslimgauze» и всякий милитаристский нойз, ходил по городу в камуфляже и с глубоким сочувствием смотрел видео про бомбардировки арабских поселений. Я не разделял его интереса, и теперь старший товарищ казался мне просто заигравшимся в радикализм ребёнком. В тот самый безопасный радикализм, который мы с ним так горячо критиковали, наблюдая за современным искусством и «баталиями» в интернете.

Мне уже не хотелось ходить к товарищу в гости, но больше из унылого родительского дома идти было некуда. Мы по-прежнему выпивали. Антон против чего-то постоянно бунтовал. Иногда это проявлялось в мелком хулиганстве вроде разбрасывания бутылок на газоне перед балконом: «Это у меня японский сад!» Порой он ввязывался в драки и прочие мутные истории. Ему явно было плохо, но я не знал, чем можно помочь, и не хотел, чтобы он втягивал в своё болото меня.

Теперь, когда я ощутил себя востребованным специалистом с хорошей зарплатой (а это казалось мне критерием взрослости), поведение Антона в моих глазах выглядело каким-то подростковым кривляньем от неспособности повзрослеть, признать свою бесталанность и заняться, наконец, полезным и социально-приемлемым трудом. Хотя в то же время мне и самому очень не хватало встряски, творческой активности после утомительной компьютерной работы.

Спасением, отдушиной и поводом для объединения усилий в некоторой мере оставались фестивали экспериментальной музыки, где мы каждый раз выступали «с выкрутасами»: то с провокационным видеорядом, то с раздачей печенья во время выступления, то сидя под столом, а то — и вовсе не показываясь на сцене. У нас даже появилась одна фанатка, которая посещала все концерты. Впрочем, она вообще присутствовала на всех «нестандартных» мероприятиях в городе.

Работать с Антоном было до отвращения сложно. Его перфекционизм, идейность, серьёзное отношение к одному ему понятным концепциям индустриальной музыки постоянно обламывали крылья буйной фантазии.

— Блюз — это когда хорошему человеку плохо, панк — когда плохому человеку хорошо, а нойз — это когда плохой человек делает остальным так же плохо, как и ему… Что б ещё придумать такого хорошего, чтобы всем плохо стало? — приговаривал он.

Меня больше тянуло в сторону сюрреализма, веселья, танцев, я заинтересовался медитативным и целебным эффектом музыки. Антон прибивал это на корню — надо чтобы всё было идейно, серьёзно и пробирало слушателя до глубины души. Я всё равно включал в свою музыку элементы брейк-бита и прочие задорные чудачества. Антон терпел, однако считал своим долгом сделать мне замечание, если я вдруг начинал пританцовывать во время выступления.

Этот закомплексованный мудак меня просто достал! Хотелось только избавиться от него и спокойно выступать одному. Так же открыто и эмоционально, как в школе на КВНах. Но наш коллектив уже обрёл некоторую известность, и нас приглашали, а меня одного — нет. Я не знал, как подступиться к этой проблеме. Готовых композиций для составления концертной программы в любом случае не было, поэтому я решил совершенствовать свои навыки, а не пытаться раскручивать творчество, которого нет.

Мой подход к творчеству носил преимущественно технический характер. Я колебался между абсолютным порядком и абсолютным хаосом. В одно время хотелось писать музыку буквально побайтно, подчиняя каждую мельчайшую единицу звуковой информации заданным алгоритмам. В другое — свести всё к шумовой импровизации, — так легче получалось выражать эмоции. Больше всего мне хотелось соединить порядок и хаос, живое с компьютерным.

Дважды мне удалось втянуть брата в свои эксперименты. Мы ходили на ближайшую «заброшку» — недостроенный паркинг — и гремели там разными железяками, записывая всё на диктофон. А ещё разбирали старый бобинный магнитофон — фиксировали звуки трения столярных и канцелярских инструментов о вращающиеся части.

Все эти записи я намеревался в дальнейшем соединить в композиции на компьютере. Однако на это не хватало времени и сил. Днём я превращался в бессистемно блуждающего собирателя звуков, а ночью — в «творца», пытающегося переработать своё хозяйство — тоже методом «научного тыка», бесконечно перебирая всевозможные сочетания звуков и способов их обработки. Из этого перебора, вопреки моим ожиданиям и вере в силу Хаоса, не рождалось ничего. У меня просто накапливались сотни записей, эффектов, и композиций, начатых в один из вечеров и забытых навсегда. Это напоминало онанизм.

Чем больше я узнавал о том, как делается музыка, из каких элементов строятся композиции разных стилей, тем труднее мне было создать что-то принципиально новое. В самом начале я с интересом тыкался во всё подряд, играясь со звуками и эффектами, как с конструктором — получалось неказисто, но самобытно. А в итоге пришёл к творческому тупику и плодил без вдохновения однотипные, скучные, безыдейные треки. Услышать что-либо интересное в музыке других людей тоже стало практически невозможно. Я часами перебирал в сети композиции самых разных стилей, но вся музыка казалась предсказуемым и неоригинальным жонглированием давно известными приёмами. Эмбиент — занудный, «тяжеляк» — сплошное позёрство, экспериментальная электроника — безыдейный онанизм; живым исполнителям не хватало глубины смысла и техничности, а в техно не хватало жизненности…

Творческий кризис послужил сигналом о необходимости что-то менять в жизни, попробовать себя в чём-то новом.

Автостоп и мироустройство

В свой первый отпуск я решился хотя бы немного приблизиться к образу «вольного путешественника», для которого все дороги открыты и мир — как на ладони. Ведь автостопщикам я очень завидовал, начиная с третьего курса, когда тот_самый_одногруппник покинул институт, а я остался. Свою роль сыграло и посещение лекции Антона Кротова — основателя Академии Вольных Путешествий, объехавшего авто- и другими стопами полмира. Увидев этого смекалистого, ловкого и подвижного дядьку, я прочувствовал, что путешествия способствуют развитию значительно больше, чем любое чтение и уж, тем более, компьютерная деятельность.

Я решил начать с малых дистанций, в пределах республики. Мой выбор пал на Гродно — город, где, если верить интернету, сохранилось восемьдесят процентов довоенной архитектуры Беларуси. Но главное — там были меловые карьеры с бирюзовой водой и белыми берегами — почти как на тропическом острове в рекламе «Баунти».

Через «Каучсёрфинг» мне легко удалось найти вписку, а в качестве попутчицы со мной согласилась ехать С. — подруга моей психоделической знакомой Ани. У девушки был опыт автостопа, а я её всё время смешил — поездка обещала быть лёгкой.

Начитавшись книжек Кротова, я считал своим долгом рассказать о себе, своей поездке и прелестях автостопа каждому водителю — как бы расплачиваясь беседой за проезд. С. изрядно задолбалась выслушивать эту историю в каждой новой машине.

Доехали мы легко и довольно быстро. Нас приняли в шикарной трёхкомнатной квартире, в тот же вечер познакомили с культурной жизнью города, а ночью я пытался приставать к С., но дальше рук дело не пошло.

На следующий день мы отправились на меловые карьеры, искупались и обнаружили, что совершенно забыли про питьевую воду. Прохожие согласились поделиться живительной влагой при наличии тары. Я живо подхватил валявшуюся в кустах водочную бутылку и нам налили в неё. Таким мне и запомнился тот день: я с «бутылкой водки» на фоне белых берегов и бирюзовой воды. Потом мы изучали город. Хаотично слоняться по незнакомым переулкам; спускаться к набережной по ложбинкам среды корней огромных вековых деревьев, нависающих высоко над головой; наблюдать как воруют тросы под мостом; удивляться, что выходящие из транспорта передают свои билеты входящим — всё это и многое другое мне чрезвычайно понравилось. Удивительным казалось всё: старинные костёлы, фрески с забавными ангелами, растения, клумбы, запчасти от неведомых огромных машин, маршрут автобуса «Роддом — Мясокомбинат»…

Я планировал наслаждаться городом ещё неделю, а С. собралась домой уже через день. Было страшновато оставаться наедине с незнакомым городом, хозяйкой квартиры, у которой явно не ладилось с личной жизнью, а ещё больше — ехать обратно в одиночку. И я поехал вместе с С., сделав вид, будто уже насытился впечатлениями, получил от поездки всё, что хотел, устал и вообще взял с собой мало денег. Остаток отпуска я тупо просидел за компом, не сумев и не осмелившись спланировать никакого другого путешествия.

А потом мне приснился страшный сон, будто я повторяю как мантру вопросы: «как устроен я» и «как устроен мир»? Передо мной разворачивается картина: множество вращающихся в объёме светящихся колец — каждое состоит из кубиков. На грани каждого кубика — видеоролик, в котором показан какой-то эпизод из жизни. Многие ролики похожи, но всегда хотя бы чуть-чуть отличаются по сюжету — повторяющихся нет.

Я смотрю и пытаюсь описать словами то, что происходит, чтобы запомнить:

«Ощущение полной упорядоченности происходящего — это механизм, в котором всё взаимосвязано и нет места случайности; времени нет — движение непрерывно и происходит за счёт того, что каждое событие передаёт свой результат в качестве аргумента следующему событию и так по кругу…»

Картина постепенно упрощается, детали пропадают одна за другой. Исчезает свечение колец. Фон становится равномерно чёрным. Между кубиками становятся заметны промежутки. Часть колец растворяется совсем.

Мне становится всё сложнее подбирать слова, будто мои мысли исчезают вместе с деталями картины. В центре, между оставшимися кольцами, становится заметен какой-то примитивный механизм из двух шестерёнок. Потом исчезает всё, кроме него. Я оказываюсь не способен думать — только смотреть.

Затем пропадают и шестерёнки, и я. Будто плотно сомкнулись веки. Абсолютная чернота. Ничто.

Я проснулся с тяжёлой головой, чувствуя себя паршиво, как будто отравился, и решил сходить на кухню выпить воды.

Пережитое легло на душу тяжёлым грузом:

— Если всё упорядоченно и предопределено, значит ничего изменить нельзя — зачем тогда вообще жить, вращаясь на этой карусели?

С этой мыслью я взобрался на подоконник настежь открытого окна. Но почувствовал какое-то странное «поле», как будто стягивающее меня обратно. Это было воспринято как вызов, и я ещё сильнее подался вперёд с твёрдым намерением упасть. Но напряжение «поля» усилилось и вернуло меня обратно — я физически не мог ему противостоять.

— Вот так. Действительно ничего нельзя изменить. Даже выпасть со сраного второго этажа, — подумал я и пошёл спать.

Весь следующий день мне было не по себе. Я исступлённо бродил возле сортировочной горки, лежал на лавочках у коллектора и не понимал — как жить дальше. Это было ужасно — знать, что всё в жизни уже «расписано» до самого конца, что я — лишь заводная марионетка, и что выхода нет. И что мне даже не удастся рассказать об этом кому-то — выйдет так же, как с окном.

«Это всего лишь сон», — пытался убедить себя я, но пережитое было слишком реальным, пропущенным через себя. Я и сам стал другим — будто меня разобрали на запчасти, собрали заново, но самое важное вложить забыли. Слёзы катились из глаз от безысходности.

Но потом я вернулся к работе и повседневным делам. Они постепенно втянули меня в себя, а чувство бессмысленности предначертанного бытия осталось позади. Со временем я даже постепенно переосмыслил откровения той ночи в позитивном ключе: если ничего изменить нельзя, значит можно действовать смело и не раздумывая — ведь «неправильных» решений не бывает!

Тошнота

Шёл второй год работы по распределению. Нагрузка на проекте росла. Часто приходилось задерживаться, задачи были скучные — совсем не творческие, игры делать было некогда. Возродивший мою мечту Прохор уволился и ушёл на фриланс, к тому же, сейлс-менеджер, курировавшая наш проект, ушла в декретный отпуск, и мне пришлось взять на себя часть её отчётности.

Меня одолевали препаршивые настроения. Жизнь казалась серой, один день был похож на другой. Я иногда выпивал прямо с утра, а по дороге на работу громко слушал в наушниках харш-нойз, «чтобы окружающим тоже было плохо», и читал отзывавшуюся моему состоянию «Тошноту» Сартра, что только усугубляло ситуацию.

Меня стали посещать размышления о смысле всего сущего: кто я, зачем живу, что потом? Чувствовалась нереализованность творческого потенциала, который я не очень результативно пытался выразить в музыке после работы. Идеи становились всё примитивнее и тускней. Болели спина и голова, начал дёргаться глаз, появились признаки геморроя. Образ одинокой жизни и смерти на хуторе снова сделался крайне привлекательным. Самоубийство тоже выглядело вполне приемлемым вариантом — я понемногу изучал в интернете наименее хлопотные способы.

Сердце грела только одна идея, которую поселил во мне Прохор, — идея об «освобождении», до осуществления которой оставался ещё год. Уволиться, начать своё дело, осуществить, наконец, уже почти забытую мечту. И больше никогда не работать на дядю, на пятидневке, в опостылевшем офисе.

Общаться с Антоном не оставалось ни желания, ни сил. Мы иногда встречались. Без особого энтузиазма я помогал ему в реализации некоторых идей. Однажды мы ночь напролёт совращали и мучили знакомую лесбиянку, отпаивая её кофе с водкой и заставляя начитывать на диктофон тексты Антона, написанные «автоматическим письмом», для очередного экспериментального фестиваля. Тогда я впервые столкнулся с этим видом творчества: отключаешь мозги и строчишь что попало, а потом включаешь и перечитываешь — иногда можно откопать жемчужины мысли.

А ещё мне довелось побывать шафером на свадьбе моего старшего товарища. Приглашение без возможности отказаться стало для меня полной неожиданностью, а деловой костюм, который я зарёкся не надевать со школьных времён, пришлось одолжить у стройного коллеги по работе.

Вообще меня приятно удивило, что вопреки моим домыслам Антон не зациклился на своих «игрушках» и мрачных переживаниях, а собрался с силами придать своей разухабистой жизни опрятный социально-одобряемый вид.

Мероприятие прошло строго по плану — все хлопоты взяла на себя подружка невесты, а моё присутствие требовалось лишь формально. За праздничным столом я сидел на молчаливо-жующей «взрослой» стороне и общался преимущественно с женихом, в то время как молодёжь — гости со стороны невесты — шумно «голливудила» с другого края. Тем не менее я позволил себе один зажигательный танец а-ля «верхний брейк», глубоко впечатливший родителей невесты. И зачем-то согласился поехать на «афтерпати», где пытался спать на полу рядом с предающимися любовным утехам шафершей и кем-то там ещё. А наутро полез в чей-то ноутбук смотреть передачу про сакральный символизм.

После женитьбы Антон фактически исчез из моего поля зрения. До меня лишь долетали вести о том, что он готовится стать отцом.

— Вот так мы и теряем друзей, — думал я, — они растворяются в семьях и исчезают для всего остального мира. Ни личности, ни протеста, ни самовыражения — семья съедает человека полностью.

От Антона мне остались лишь терабайты музыки, тяготение к «Coil» и «Autechre», заразные цинизм и мизантропия.

С Беллой я тоже предпочитал не видеться, чтобы не подпитывать её романтические настроения и избежать занудных объяснений.

Зато однажды, после скромного празднования дня рождения на офисной кухне, я полез обниматься к дизайнерше.

— Борис, мне конечно приятно, что в своём возрасте я ещё привлекаю таких горячих молодых людей, но нет, — с этими словами погасла единственная искра моей офисной страсти.

Имиджборды

«Имиджборд (имиджборда, англ. imageboard, маш. картинкадоска, анонимный имиджборд, АняБ) — разновидность сетевого форума, отличающаяся большими возможностями по прикреплению к сообщениям картинок. Как правило, имиджборды построены по одинаковой схеме и состоят из нескольких тематических разделов (или досок), в которых содержатся треды, состоящие из постов от разных пользователей. Пользователи имиджборд, как правило, избавлены от необходимости регистрироваться, и поэтому анонимны, хотя и существуют трипкоды и другие методы идентификации постов одного человека». (Lurkmore)

Всех друзей мне заменил Анонимус. Я обрёл в его лице Антона, помноженного на десять и много более того. Сарказм, бесчеловечность и извращения; музыка, порно, книги и кино; паранормальные явления и психология; смелые идеи, которые никто бы не посмел опубликовать открыто; максимальный троллинг и накал страстей — и никаких ограничений! Антон пытался привить мне свой вкус, чувство стиля, отметая неугодное ему, и с этим приходилось считаться. Здесь же я попал в виртуальное царство свободы, которым, как мне казалось, и задумывался Интернет изначально. Каждый визит на борды сопровождался эйфорией, сравнимой с приёмом наркотика — водопад ярких впечатлений пропускается через мозг на умопомрачительной скорости!

Вернуться к общению с нормальными людьми в реальной жизни после такого бывало непросто. Они ведь не знают мемов, серьёзно относятся к тому, над чем на бордах угорают, а за троллинг ИРЛ можно отгрести неиллюзорных пиздюлей.

Я воспринимал Лурк как кладезь мудрости, народную «Википедию», а имиджборды — как школу жизни. Ведь они просто, доступно, а главное — с юмором и иронией могли объяснить смысл любого явления. Мнение коллективного сознания об устройстве мира, половых отношениях и даже смысле жизни постепенно перекочевало в мой мозг. Я оброс имиджбордовскими идеями и понятиями, превратившись в тролля, зацикленного на потреблении контента, цинично относящегося решительно ко всему и живущего «ради лулзов».

Сперва я просто зачитывался высокохудожественными копипастами и статьями, раскрывающими, как мне казалось, самую суть вещей. Потом эта суть стала приедаться, потому как ею всё чаще оказывалось говно. И то — говно, и это… Общая философская мысль имиджборд-культуры скомпилировалась в моём уме так: «Жизнь — говно; давайте над ней стебаться!» — этакое тупое злобное веселье. Наступило разочарование. Я стал заглядывать на борды лишь в специализированные разделы по психологии, философии, медицине и выживанию. Читал высказывания адекватных анонов, а сам практически не писал.

Поскольку я снова стал выпивать и питаться как попало, меня опять стали беспокоить прыщи. Я вычитал на бордах и опробовал на себе метод лечения, заключавшийся в подкожных инъекциях Плазмола — препарата плазмы крови человека. Самым драматическим был момент, когда однажды посреди процедуры (я уже давил на поршень, вводя препарат внутрь) в дверь ванной стал шумно ломиться отец. Я закричал «занято» и в панике выдернул шприц. Пришлось потом успокаиваться и слегка трясущимися руками проделывать в коже новую дырку.

— Господи, что я делаю? Я шизею, творю тут какую-то дичь, которую приходится от всех скрывать — подумалось мне тогда, — а грань тонка, и я уже почти спалился…

Результат курса лечения из девяти уколов (десятая ампула оказалась бракованной) был сначала не слишком заметен, но со временем прыщи исчезли и даже «втянулись», образовав характерные ямки. Впрочем, сложно определить действительную причину. Это мог быт и частичный возврат к вегетарианской диете, и временное снижение уровня стресса.

Тот инцидент в ванной, в совокупности с заметно возрастающей социопатией и косноязычием, убедили меня, что имиджборды ведут «не в ту степь» и превращают жизнь в какой-то идиотский набор бессвязных действий. Я всё отчётливее ощущал себя двухмерным персонажем какого-то дурацкого аниме, затерявшимся в мире реальных людей. Но окончательной жирной точкой в истории моего взаимодействия с бордами стала встреча с одним из анонимусов в реале.

Это был настоящий «хикки» — крайне тяжёлый в общении и ощутимо дезориентированный в физическом мире великовозрастной детина, живущий с мамой. Он казался мне окружённым аурой серого ватного вакуума, лишающего всякой возможности дотянуться до него. Абсолютно искусственное лицо, почти лишённое какого-либо выражения, и такая же поза тела. В глазах — пустота и более ничего. То ли манекен, то ли призрак. Я совершенно не понимал, что с ним делать и чего от него можно ожидать. Казалось, что с равной вероятностью он мог зарезать, пёрнуть, заплакать, предложить подрочить на брудершафт… Кто же там — в этом органическом мешке?

На все мои предложения он вяло соглашался, слушал, но разговор не поддерживал, а своего жизненного опыта у него не было вообще. Словно чёрная дыра, которая безвозвратно поглощает любую частицу и волну, выпущенную в её сторону. Мои опасения по поводу непредсказуемости собеседника оказались напрасны. Он не мог проявить себя. Никак. Убедившись в бессмысленности попыток как-либо «расшевелить» этот овощ, я ушёл. И никогда более не возвращался ни к имиджбордам, ни к их обитателям. Мне очень не хотелось стать таким же.

Общение с родственниками

С матерью, отцом и братом мы практически не общались. Все были работающими и учащимися людьми — домой приходили кушать и спать. Иногда обменивались ничего не значащими историями с работ, смысл которых в основном сводился к банальному «начальники — тупые».

Здесь я чувствовал себя неловко. Рассказать о том, чем заполнены мои программистские будни, обычному человеку без специальной терминологии не представлялось возможным. Да и с ней оказалось бы совершенно не интересным.

— Чем занимался сегодня? — спросила однажды мама.

— Учил машинки летать на вентиляторах, — после некоторой паузы честно ответил я. А про себя подумал:

— Какой же всё-таки оторванной от жизни хернёй я занимаюсь… А главное — для кого? Ведь об играх, которые я пишу месяцами, узнают лишь считанные подростки, которые забудут их через неделю. А большое бизнес-приложение, которое я даже не понимаю, как работает целиком, и вовсе останется где-то в недрах неизвестных зарубежных корпораций. Опять же — его будут постоянно обновлять и, вероятно, весь мой код вскоре будет кем-то переписан. А потом и сам Flex устареет как технология, и удалят вообще всё. Сизифов труд. Но за него платят хорошие деньги. Боже, на что я трачу жизнь и остатки здоровья? Как же это всё нереально…

Меня утешала мысль, что, заработав много денег, я смогу наконец потратить их на свою мечту. Правда не ясно, на которую: делать игры-миры или уехать в глушь, заниматься творчеством и сходить с ума.

Яркими точками соприкосновения с родственниками были праздники. Мне довелось быть диджеем на свадьбе двоюродного брата. Того самого Ш., которым я так восхищался в детстве. После армии мы с ним мало виделись. Мне казалось, что брат изменился в худшую сторону: забросил творчество, занялся какими-то сомнительными бизнес-махинациями, да и женился он уже во второй раз. Я иронично оделся в чёрное, намекая, что мероприятие отнюдь не радостное — хорошее дело браком не назовут.

На свадьбе мне в очередной раз довелось убедиться, что женщины в целом мне нравятся больше — они всегда заняты полезным делом. А мужчины — пафосные павлины, распускающие друг перед другом хвосты, обсуждающие глобальные вещи и скрывающие правду самих о себе. Особенно заметно это стало после моей неудачной шутки:

— Да ну, после первой закуска нужна, как женатому — онанизм!

— Это ты зря так говоришь.

— Почему?

Мужчины лишь, замявшись, промолчали в ответ, и стало ясно, что дело не в закуске.

Но больше всего свадьба запомнилась тем, что мой ноутбук остался ночевать под дождём — прямо под стоком с крыши. Обнаружив «утопленника» утром, я сделался мрачнее тучи. Пошла под откос жизнь программистская. И музыка, и всё остальное… Но я старался не подавать виду. Сказал жениху: «С тебя штука баксов», и сел пить водку с хозяйкой коттеджа, которая была рада поделиться житейским опытом:

— Видишь, у него губы-то пухленькие — значит дитё ещё, он как будто титьку просит. Кто повзрослел — у тех губы-то тонкие, поджатые…

Я слушал её и представлял, что двоюродный наверняка будет медлить с деньгами. Куплю новый ноутбук, а этот сдам на запчасти. И никогда больше не стану помогать родственникам. Ни-за-что.

Однако вернувшись домой, я разобрал своего электронного друга, дал время его потрохам просохнуть, собрал обратно и — о чудо! Он заработал! Всё было в порядке, только батарея перестала держать заряд, но это казалось несущественной мелочью. И озлобленность на родственников тут же прошла.

Другим примечательным событием стал юбилей отца. Он с юности увлекался чтением, и мне было не по себе оттого, что папа перечитывает раз за разом одни и те же книги. Казалось, что он застрял в развитии. Я решил порадовать родителя шедеврами современной прозы. Составил перечень книг по рекомендациям из литературных разделов имиджборд, постепенно отыскал и купил все произведения.

У меня не было времени изучить все рекомендации в деталях. Я офигел и проклял борды, пролистав книжки Сорокина и Масодова. Даже собирался их выбросить, но решил идти до конца. Затроллить отца, пронять его чем-то неожиданным, совершенно ему не свойственным, казалось хорошей идеей.

Папа молчаливо осилил всё. Книги одна за другой переместились «на дальнюю полку». Единственный раз он подошёл ко мне с покет-буком Пелевина «Чапаев и Пустота» и сказал:

— Как будто наркотиков поел. Рекомендую!

Увольнение из офисов

Тем временем на работе настал долгожданный момент увольнения:

— Главное — несгибаемое намерение. Смотреть на вещи конкретно, без лишних абстракций: физически удержать не смогут — а значит в крайнем случае будут вынуждены уволить по статье. То есть самое главное здесь — убедить себя самого, что за пределами работы есть жизнь, и она прекрасна, и более чем достойна того, чтобы стремиться к ней; рваться как птица из клетки на свободу.

Учитывай фактор времени, скорее всего, процесс затянется. Придётся постепенно уходить с проекта, выжидать некоторое «время на подумать», потом идти «догуливать» оставшийся отпуск и только потом удастся получить на руки трудовую. Таков порядок.

Я подготовился как следует: узнал приёмы, которые обычно используют директора, чтобы уговорить остаться, настроился психологически и вошёл в кабинет начальства со включенным диктофоном. До сих пор иногда переслушиваю эту замечательную запись, где я озвучиваю директору своё твёрдое намерение, свою философскую концепцию Судьбы как всеобщей предопределённости, а он пытается переманить меня, обещая открыть целый отдел под моим руководством, который будет заниматься исключительно тем, что мне интересно. А ещё поучает житейской мудрости:

— Это пока у тебя жены нет, ты говоришь, что у тебя есть деньги «лишние».

— Молодо-зелено! Бизнес начинают с друзьями, а заканчивают с партнёрами, — делёжка денег рассорила многих его знакомых.

Я же делюсь романтическими представлениями о своём будущем игродельном бизнесе. Мне видится, что там я смогу быть свободным художником, путешествовать, генерировать идеи, а исполнением будут заниматься наёмные специалисты. Уже тогда чувствовалось, что это слабое место в моей концепции, как и то, что я не хотел разграничивать работу и дом. Но мне хотелось верить, что всё к лучшему.

В итоге директор предложил:

— Походи подумай: существуют ли в принципе такие условия, на которых ты мог бы остаться здесь?

— Вот здесь я бы точно не хотел остаться — меня вся эта атмосфера офиса угнетает. И вообще, у меня здесь осанка испортилась, пора здоровьице поправлять.

— Что значит испортилась? Всё равно же сидеть будешь.

— Не-а — организую себе лежачее рабочее место…

— Ну ладно, скажешь: стул кожаный нужен — купим.

— Диван!

— Ну диван.

— Ага, и бассейн рядом. И во что фирма превратится? В мою личную виллу?

— Ладно, ты человек не глупый. Подумай до завтра.

Я остался непреклонен. Тот разговор ознаменовал начало моей новой жизни. Довольно быстро я передал полномочия тим-лида самой толковой и хозяйственной девочке из команды. Не в обиду будет сказано, она была невелика ростом и эмоциональна — чувствовались комплексы и стремление их преодолеть, очень хотелось дать ей «порулить». А одним из троих подчинённых мне студентов я укомплектовал команду до полного состава.

Напоследок устроил отвязную вечеринку в нашем кабинете с плясками, выпивкой и обильным пиршеством, которую участники с блеском в глазах вспоминали годы спустя. Отгулял положенный остаток отпуска и забрал документы.

Геймдев и отношения

Исполнение мечты и долга

Свобода! Как только начался вышеупомянутый отпуск, мы с двумя моими товарищами Прохором и Родионом стали соучредителями игродельного предприятия. Сняли под офис элитную (по местным меркам) квартиру с большим залом, стилизованным под трюм затонувшего корабля. По общему согласию я немедленно переселился туда из родительского дома с чувством долгожданного освобождения.

«Вот она, настоящая жизнь!» — думал я, улыбаясь июльскому солнцу, стоя на остановке в футболке с дурацким принтом и моих любимых спортивных штанах «adidas» с кислотно-зелёными полосками. Карманы штанов оттопырились и из них нагло торчали толстые пачки денег. Семнадцать миллионов белорусских рублей — сбережения, для обналичивания которых пришлось опустошить три банкомата, — мой вклад в бюджет нашей фирмы, который формировался прямо на табуретке в моей комнате.

Теперь у меня была отдельная комната. Как же долго я об этом мечтал! Полная самостоятельность и личное пространство — никаких больше внезапных заглядываний, никаких кухонных обязанностей.

Отец и другие родственники одобрили моё решение. Мать же негодовала. Ей не нравилась ни наша игростроительная авантюра, ни мой уход из дома. Были эмоциональные претензии в духе «я столько в тебя вложила, а ты такой неблагодарный», в ответ на которые я попросил перевести всё «вложенное» в долларовый эквивалент. Это было сказано в шутку и сгоряча, но мама всерьёз произвела подсчёты и озвучила сумму. Я обрадовался — отдать материальный долг гораздо проще, чем абстрактный, этический. К удивлению матери, я торжественно выплатил всю предъявленную сумму, порядка $4000, на следующий день наличными.

Я понимал, что по идее дети всегда в неоплатном долгу перед матерью и отцом за всё, что те для них сделали, но не испытывал ни малейшей благодарности за моё вскармливание, воспитание и пребывание в родительском доме. Годы выживания в тесном пространстве с курящим отцом, истеричной матерью, в натянутых отношениях, казались вынужденной мерой для всех — просто надо было как-то «перекантоваться».

Семье долгое время не хватало денег, родителям приходилось вертеться. Само собой, дети были балластом, от которого стремились избавиться любыми легальными способами: отправить в детский сад, школу c группой продлённого дня, на каникулы — к бабушке, для лечения — на ЛФК, чтобы не путался под ногами — в книги, игрушки, телевизор, на улицу… Но, когда родители перешли на руководящие должности, и денег стало достаточно — ничего не изменилось. Хотя мне никогда не заявляли об этом прямо, я всегда чувствовал себя просто дармоедом, которому следует помалкивать и делать что говорят. А телевизор, книги и компьютер помогали спрятаться в свой уютный мирок.

Отец был преимущественно безучастен к воспитанию, но в те редкие моменты, когда проявлял себя — это приходилось кстати и оставляло приятное впечатление. Зато мама старалась изо всех сил. Она дала мне всё, но «через жопу» — именно такие чувства вызывала её маниакальная опека. Тогда я ещё ничего не анализировал и не сопоставлял факты — просто рядом с мамой мне было плохо. Все мы общались поверхностно и не были друг другу близкими людьми — каждый просто выполнял свою функцию как умел. Бывали приятные моменты, но они терялись в болоте обыденности. Я всегда знал, что покину родительский дом насовсем при первой же возможности.

По ощущениям, свой «долг» я сполна выстрадал пока терпел тиранию матери и попустительство отца все эти годы. А откуп деньгами воспринимался, скорее, как символ: «Я уже взрослый; мне от вас ничего не надо; я выхожу из игры; варитесь в своём Аду как хотите, но без меня».

Перед Родиной долгов также не было: распределение отработал, от армии откосил. Наконец-то от меня отстали все.

Но главное — сбывалась мечта детства и юности — мы делаем игры! А значит все страдания, через которые я пришёл к этому, были оправданы. Впрочем, играми мы занялись не сразу. Первое время я жил на офисе один, изучая азы холостяцкого быта. Оказалось, что на приготовление пищи, стирку и уборку в одиночку тратится гораздо меньше энергии, чем при тех же действиях, выполняемых по нервной материнской указке. А в двух остановках от нового жилища обнаружилась Цнянка — живописное озеро с островом, куда удобно было ездить купаться. Идиллия!

Я всё больше и больше чувствовал себя свободным человеком, хозяином жизни. Боли в спине подсказывали, что теперь мне надлежит отвечать и за собственное здоровье. Поэтому, вопреки моим же представлениям о вольном бытии, я снизил потребление алкоголя и перешёл на исключительно здоровое питание (диета по группе крови), и начал практиковать упражнения для позвоночника, которые нашёл в интернете. Это помогало. Заботиться о себе оказалось на удивление приятным занятием — живя с родителями, я даже не мог этого предположить.

В общем, я превратился в кибер-монаха, уединившегося в своей уютной келье посреди паутины проводов и электронных гаджетов. Именно таким и был мой «киберпанковский» идеал.

Настоящая живая девушка

«Когда у парня появляется жилплощадь — у него появляется девушка», — логически рассуждал я, чётко осознавая, что теперь у меня наконец-то есть место, где можно уединиться с подругой — дом. Это само по себе придавало взрослой уверенности при общении, вместо стыдливой подростковой неопределённости, когда не понятно, к кому пойти.

— И почему я только не додумался свалить на съёмную квартиру с первой же зарплаты? — спрашивал я себя.

— Привык экономить. А ещё думал, что сперва должна появиться девушка, чтобы это имело смысл. Ха-ха, перепутал причину и следствие! — отвечал я сам себе.

Но делиться новостями со своими многочисленными знакомыми я не спешил. Во-первых, потому что хотелось сполна насладиться одиночеством, а во-вторых, теперь я чувствовал себя на порядок «выше» всех тех бестолковых, потерянных в жизни людей, с которыми общался раньше — в новой жизни для них не осталось места.

Тем не менее, однажды с моего согласия в квартиру-офис заглянула на огонёк моя давняя знакомая Белла со своей странной подругой Кирой. У меня как раз было боевое настроение альфа-самца: сбываются мечты, куча денег, новая жизнь, своё жильё — хотелось блеснуть перед девушками во всей красе.

Мы выпивали и вели интеллигентную беседу о Фрейде, который видел в мужском стремлении к творческой деятельности компенсацию отсутствия матки. Прохор в это время пытался работать в другом конце комнаты, тихо матерясь и офигевая от наших тем.

А странная подруга Беллы была особенно странна и задумчива. Мы встретились с Кирой взглядами, и эта встреча растянулась, наверное, на несколько минут. Её красивое расслабленное лицо и два бездонных океана карих глаз действовали гипнотически. Я разглядел в ней что-то помимо образа аутично-готичной девушки, с которой невозможно общаться. Почувствовал её сексуальность, грациозность и глубину, дикость, с которой хочется соприкоснуться. Белла заинтересовалась нашими гляделками, на что её кареглазая подруга ответила с интонацией божественного откровения:

— Посмотри, ведь перед нами мужчина.

Мы оба знали, что это только начало. Кира стала приходить в гости одна. Мы гуляли, о чём-то беседовали, готовили. Но суть была, конечно же, в сексе.

Я проявил инициативу на первом же свидании и был встречен взаимностью. Всё было очень странно, искренне и нежно — как у скромных школьников в первый раз. Мы несколько дней приноравливались друг к другу, наслаждаясь петтингом без проникновения. В отличие от Беллы, Кира не настаивала на генитальном контакте. Для программистского организма секс с живой женщиной — непривычное занятие. Возникали проблемы с эрекцией, излишнее волнение, нервная дрожь — в общем стресс. А Кире после первого оргазма потребовалось выйти на свежий воздух.

Я старался «держать марку» альфа-самца и воспринимать девушку как секс-прислугу, которой я позволяю находиться на своей территории, когда мне это удобно. Но наличие за этой маской тёплых чувств невозможно было игнорировать. Мне нравился её запах, который оставался на постельном белье, а тело помнило каждое прикосновение наизусть, и вообще — я влюбился по уши!

К тому же, вскоре Кира напрочь разрушила образ благопристойной удобной куклы: пришла крепко пьяная и провела полночи в обнимку с унитазом. А когда у неё начались болезненные месячные, мне пришлось засунуть свою гордость подальше и побегать по аптекам вечером выходного дня в поисках нужного лекарства.

Я понял: девушка — это живой человек со своими особенностями, проблемами и внутренними переживаниями, с которыми придётся считаться. А половые отношения — гораздо более ответственное мероприятие, чем может показаться романтичному онанисту. Ведь от секса бывают дети! Кира очень боялась забеременеть и мне пришлось освоить искусство прерванного полового акта.

Однако всё это виделось вторичным. Мы оба оказались существами, которым некуда было девать нежность — теперь мы, наконец, нашли для неё выход. Бережно и плавно наши ласки переросли в полноценное соитие. И мы оба приятно удивились тому, насколько наши тела подходят друг другу.

Тогда-то я уже по-настоящему расстался с девственностью. Это был рубеж, после которого жизнь уже не могла быть прежней. Познавший женщину меняется навсегда. С полнотой ощущений от секса, за которым стоит взаимное притяжение, не может сравниться никакое порно, никакое воображение и никакие дружеские эксперименты. Я начал преображался физически: на теле прорастали новые волосы, появился приятный мышечный тонус, голос сделался мужественнее. Казалось, что с каждым бурным оргазмом, напоминавшим порой сеанс экзорцизма, когда тело извивается в хаотичных конвульсиях, девственность и ущербность по капле покидали меня.

Кира становилась смелее, разговорчивее, больше смеялась. В общем — расцвела. От нелюдимой «готичной девочки» не осталось и следа. Наши прогулки становились всё экстремальнее и дольше, как и половые акты. Порой мы проводили в постели сутки напролёт, с перерывами на душ и еду, словно испытывали мир на прочность, исследовали границы дозволенного.

Я попытался вовлечь Киру в круг своих интересов: звукозапись, видеомонтаж, экспериментальную музыку. Сперва она шла мне навстречу — даже взяла у отца ключи от гаража, чтобы мы могли там вдоволь погреметь инструментами. Но вскоре я обнаружил крайне уязвивший мою самооценку факт: внутренний мир моей подруги, сфера её интересов и взгляд на вещи оказались гораздо шире моих. Кира училась на психолога, разбиралась в людях, обладала глубокой, взрослой логикой, незаурядным внутренним миром. Её знания были связаны с жизнью — мне казалось, что она чувствует весь мир, понимает, любит его. Мои же познания в области современного искусства и программирования казались оторванными от реальности, а привычные шаблоны восприятия, суждения — жёсткими, колючими и несуразными на фоне её: текучих, мягких и живописных. Я чувствовал себя кривлякой, который пытается прикрыть пафосом своё неумение жить. Таким же придурковатым балагуром, каким был в школьные годы — превращающим всё в шутку и фарс, не способным на взрослое, серьёзное общение.

Кира тоже понемногу делилась со мной своим миром. Благодаря ей я открыл для себя творчество Бутусова, Стинга, душевное кино, умение расслабляться, гулять и отрываться на всю катушку. Удивительно, что до встречи с ней я по сути не умел отдыхать — всё время пытался делать что-то «полезное». Я совершенно не знал родной город, не интересовался его многообразием, устройством, культурой. И не замечал красоты простых вещей вокруг.

Кира научила меня ловить от жизни кайф. Мы покупали вино, немного еды и шли куда глаза глядят. Блуждали по заросшим зеленью дворам, паркам, валялись на траве, заглядывали в окна, гуляли ночи напролёт, целовались повсюду. А потом возвращались домой, пили чай, танцевали и предавались любовным утехам.

Для меня было своего рода мистическим откровением, что город — это не просто бетонные коробки и сеть дорог для преодоления пути между ними, а ещё и лабиринт из десятков парков, сотен душевных двориков, тысяч человеческих судеб и красоты, которая буквально разлита повсюду для того, кто готов её воспринять. В каждой тропинке, каждом дереве и в каждом окошке — живая история. А ещё музеи, дискотеки, кинотеатры и бары — всё это было создано для удовольствия, которым я так долго пренебрегал, кося под «кибер-монаха», уткнувшегося носом в экран. Таким образом Кира заодно показывала мне, чем можно заняться с ней кроме секса. Ведь алгоритмы ухаживания за девушкой отсутствовали в моём уме напрочь.

Первый стартап

Вскоре мои коллеги-соучредители возмутились нашими любовными похождениями, особенно в рабочее время в соседней с ними комнате. Это был первый «красный флажок», регламентирующий границу между работой и личной жизнью.

Пришло время плотно заняться играми. И тут же моим радужным мечтам пришёл конец. Во-первых, стать креативщиком мне не было суждено — все те сценарии, которые я генерировал десятками, вселенные, которые до мельчайших подробностей продумывал, ещё будучи школьником, оказались невостребованными. Рынок диктовал свои условия: игры с многомерными мирами и возможностью творческого развития оказались никому не нужны. Нам, как молодой компании, необходимо быстро выпустить простой продукт, скопировать механику одной из известных игр, чтобы привлечь большое количество игроков и «сделать нам имя». Я мечтал о весёлых приключениях с головоломками, RPG и вещах вроде MineCraft’а (хотя тогда его ещё не было и в помине), а пришлось браться за примитивный «мордобой» — симулятор драк футбольных хулиганов.

Неинтересная работа, конфликтующая с личной моралью, быстро начала изнурять. К тому же, из-за неё не получалось уделять достаточно внимания ни музыке, ни девушке. Но я всё ещё твёрдо верил в то, что «наше дело правое», ставил бизнес на первое место, а девушку, здоровье, друзей и увлечения — на потом. Верил, что, когда мы раскрутимся, — начнётся совсем другая жизнь.

Неприязнь к проекту отчасти компенсировал комфорт нашего офиса. Огромный зал, наполовину выложенный камнем, а на другую половину оформленный под трюм корабля с барной стойкой — очень атмосферно. Три отдельные комнаты и душевая кабинка. Зелёный район. Прохор притащил усилитель и электрогитару, чем несказанно порадовал моего внутреннего экспериментального музыканта. Сохранилось множество записей баловства на этих устройствах, среди которых наибольшую эстетическую ценность представляют наши с Кирой совместные импровизации на гитаре в четыре руки.

Бывали и весёлые рабочие моменты. Например, когда я проснулся и обнаружил Родиона фотографирующим свой мобильник на камеру ноутбука на фоне зелёного одеяла, повешенного на дверь. Спросонья это выглядело сюрреалистически. Оказалось, товарищ делал срочную «халтуру», где нужно было программно убирать зелёный фон с фотографии объекта.

Все деньги лежали на табуретке у меня в комнате, на самом видном месте, и коллеги всегда открыто занимали и возвращали нужные суммы. Вопреки многочисленным предостережениям матёрых бизнесменов, у нас никогда не возникало проблем с распределением финансов между собой.

Ветреное и неуместное

Поехать с Кирой на отдых в Крым я не смог. Зато она оставила мне свой велосипед, на котором я целую неделю с удовольствием гонял по окрестностям и даже в гости к родителям через весь город.

Потом мой старший товарищ Антон вдруг вышел на связь и пригласил меня в бар, куда я опрометчиво приехал на двухколёсном друге. Мы много говорили о музыке, о семейной жизни, традиционно хорошо выпили. На обратном пути я на приличной скорости не справился с управлением, напоролся на бордюр боком и проехал, завалившись на асфальт, метров пять.

Разодранные рука и лицо меня совершенно не беспокоили на протяжении дальнейшей дороги. Было даже весело — еду пьяный, истекаю кровью, а ничего не болит. Зато раны отчаянно дали о себе знать, как только я по приезду зашёл в душ. Велосипед, казалось, совсем не пострадал. Я на всякий случай воздержался от дальнейших поездок и спокойно залечивал неумело перевязанные раны.

Кира вернулась из Крыма смелым и ветреным живчиком, преисполненным дикой природной энергии. Она вышла мне навстречу загорелая, с двумя бутылками: в одной было крымское вино, в другой — морская вода и камушки. Мы обнялись, и вторая бутылка тут же разбилась об асфальт. Мне было плевать — главное, что она сама в моих объятиях, но Кира настояла, чтобы я хотя бы понюхал солёную воду и взял несколько камушков.

Она отправилась в этот поход с довольно избалованной уютом Беллой, и тем самым обрекла себя на роль мужика — заботиться о костре, палатке и многом другом пришлось именно ей. Киру впечатлили люди, живущие в Крыму дикарями, — они пробудили в ней дух свободы. Девушка сделалась самоуверенней и жёстче. Это отразилось и в наших отношениях: рядом со мной была уже точно не доверчивая хрупкая кукла, с которой можно делать что угодно, а человек с твёрдым внутренним стержнем и взглядом, устремлённым в прекрасное будущее. Явно несовместимое с миром, в котором я жил. Между нами появилось необъяснимое напряжение.

Когда я вернул Кире её велосипед, она проехала всего несколько метров, после чего деталь переключателя скоростей разломилась пополам. «Металл устал», — так охарактеризовал поломку её отец.

В свой двадцать пятый день рождения я попытался собрать своих родителей и друзей из совершенно разных тусовок в одном месте. На первый взгляд у этих людей не было ничего общего, но мне всегда нравилось соединять несовместимое и наблюдать, что из этого получится. Тем более, раз уж все эти люди оказались в моей жизни, то что-то их, скорее всего, объединяло.

Первыми приехали мои родители. В присутствии Киры, которая помогала мне готовить угощения, они вели себя весьма скованно. В домофон позвонили Свидетели Иеговы, но папа, который прославился тем, что обычно впускал их в дом и аргументированно тыкал их носом в незнание Библии, в этот раз отказался с ними общаться.

Выяснилось, что я забыл купить хлеб — пришлось сбегать за ним в магазин, с некоторой тревогой оставив Киру наедине с родителями.

Когда всё было готово, я произнёс тост:

— Закончив институт, я чувствовал себя так, будто стою на краю скалы: впереди — неизвестность, она пугает, но всегда можно отступить назад. Сегодня я чувствую, что скала исчезла — подо мной остался лишь крошечный островок земли, висящий в воздухе и окружённый со всех сторон туманной пустотой неизвестности. Но я чувствую себя уверенным как никогда, и мне не страшно!

Этот образ действительно сопровождал меня с момента ухода из родительского дома. Кире он понравился. Родители не слишком прониклись.

Разговоры не клеились. Приехал брат — мама сразу начала заметно проявлять свою гиперопеку. Потом подтянулись Антон и психоделическая Аня — родители с братом сразу же засобирались и уехали. Подтянувшиеся товарищи не слишком подружились с Кирой — их склонность к сюрреалистическим метафорам не увязывалась с её гармоничным, трезвым жизнелюбием. Да и с моим текущим программистским бизнес-мышлением — тоже. Вскоре товарищи ушли.

Задуманное мной соединение несовместимого не удалось. Стало очевидно, что я перешёл на качественно новый уровень жизни, где старым приятелям, пустым подростковым занятиям и разговорам уже не было места. Остались только работа и отношения. Хотелось верить, что серьёзные.

Когда всё закончилось, уставшая Кира попросила:

— Очень тебя прошу, избавь меня от общения с твоими родственниками в дальнейшем — мне своих хватает.

— А о чём таком вы с ними разговаривали?

— Да все эти стандартные вопросики: как познакомились, где учишься… Всё это так тяжело объяснять.

— Не знаю, чего в этом тяжёлого… Но ладно, больше этого не повторится, — пообещал я.

— А ты разве не хочешь узнать, что я про них думаю? — после некоторой паузы спросила подруга.

— Ну… Да. Как они тебе в целом?

— Мама на хлопотливую курочку похожа, а отец… Грустный какой-то. Морщинки у него на лбу, будто вот-вот заплачет.

Кира удивительно ёмко охарактеризовала всех моих гостей. Я пришёл к выводу, что эта молчаливая девушка на самом деле — самый прозорливый и мудрый человек из всех, кого мне доводилось встречать на жизненном пути. Единственное чего, как мне казалось, ей не хватало — это смелости и открытости, уверенности в себе. Я верил, что моя поддержка поможет ей обрести эти качества. Видеть себя в роли «позитивно влияющего» было очень приятно.

Переломный момент

Впрочем, мне и самому была нужна поддержка. В один прекрасный вечер мы с Кирой гуляли у реки. Присели на лавочку — я развалился, закинув ногу на ногу и откинув затылок, чтобы удобно было созерцать звёзды. Кира села рядом, уютно свернувшись у моего плеча, словно кошка.

Мне было неспокойно. Я перебирал в голове факты биографии, стремясь обрести эмоциональную устойчивость:

— У меня всё складывается прекрасно, сбылась детская мечта, есть деньги, я не работаю на дядю, занимаюсь любимым делом, у меня чудесная девушка, своя жилплощадь отдельно от родителей, есть друзья, — и всё в таком духе. Но это не помогало.

И вот, я смотрю на звёзды и как будто подсознательно прошу их совета, как вдруг Кира, словно прочитав мои мысли, шепчет на ухо:

— Может быть ты просто занимаешься не своим делом?

В этот момент что-то во мне безвозвратно оборвалось. На мгновение я представил себе, почувствовал, что вся эта затея с играми, начиная с самого детства, — не более чем самообман, способ сбежать от реальности, а теперь ещё и втянуть в это побольше людей, скормить их этой безумной индустрии; что всё это пустое, а все усилия, которые к этому привели — напрасны, и что меня от всего этого уже тошнит.

Этого мгновения оказалось достаточно. Я тогда, конечно, постарался не подать виду — машинально начал оправдываться, мол — что ты, это же мечта детства, любимое дело, в этом я весь! Однако в глубине своего существа я с горечью осознавал, что Кира права.

Наши с Кирой отношения впервые серьёзно надломились после её дня рождения. Накануне я задумался о том, насколько мы с ней разные. Хотя бы в том, что я — замкнутый домосед и меня это устраивает, а она — активная и подвижная. Казалось естественным, что рано или поздно она куда-нибудь убежит.

Ещё в трамвае, по пути к дому Беллы, где намечалось празднование, меня посетило дурное предчувствие. Кира и Белла давно были лучшими подругами, их связывало многое, в том числе и однополый сексуальный опыт; Белла в своё время была так же влюблена в меня и даже формально лишила меня девственности, после чего я исчез из её жизни, а теперь появился вновь и, в некотором смысле, «увёл» у неё подругу. У неё был повод затаить на меня обиду.

Белла встретила нас радушно, но до меня сразу долетел некоторый холодок. Я обнаружил инструменты и, чтобы хоть как-то «найти себе место», принялся разбирать с их помощью диктофон, у которого как раз недавно сломался переключатель чувствительности. Сделав своё дело и более-менее придя в себя, я присоединился к девушкам. Мы дурачились, фотографировались, выпивали. Подруги вспоминали о былом, слушали песни, с которыми были связаны яркие события, танцевали…

Я всё отчётливее понимал, что моя собственная жизнь — жизнь парня, который старше обеих этих девиц на четыре года и претендует на роль неформального деятеля искусства, — пресна и однообразна по сравнению с их совместной яркой, насыщенной биографией. Они пережили больше благодаря своей смелости и широте душевных порывов, жажде жизни. В то время как я большую часть времени сидел в нерешительности и критиковал всех и вся. Они помнили, трепетно хранили своё прошлое — я же своё презирал и бежал от него. От этого делалось невыносимо тоскливо.

Белла решилась и высказала все свои претензии в мой адрес: и про то, что я «забил» на неё, и про то, что «увёл» Киру. Чувство того, что я своими решениями и действиями серьёзно изменил жизнь нескольких людей, и к тому же крепко расстроил одного из них, было для меня новым и странным. Я не привык за что-то отвечать, и слова Беллы прозвучали как обоснованное обвинение, на которое мне нечего было возразить. Кроме того, что она не была для меня привлекательной.

К счастью, на помощь пришла Кира. Она быстро расставила все точки над «i», пояснив, что наш союз — это и её решение, а у Беллы теперь есть парень. Та стала жаловаться, что всё равно с парнем ей не так хорошо, как было с подругой. На что Кира резонно ответила, что в любом случае у каждой из них теперь свой путь в отношениях и назад дороги нет. А внутренние и внешние перемены на этом пути неизбежны и не нужно им препятствовать. К тому же, они остались подругами. Белла успокоилась и как будто всё простила. А я в очередной раз поразился мудрости Киры, и вместе с тем — собственной косноязычности и беспомощности.

Остаток ночи я пытался влиться в тусовку двух подруг: плясать под их музыку, подпевать их песням… В итоге даже станцевал стриптиз, почему-то включив для этого трек Мальчишника «В последний раз». Получилось настолько несуразно, что Кира попросила больше так не делать.

Вскоре я упал без сил. То есть силы остались, но поддерживать не отзывающееся веселье стало невыносимо. Худосочное тело моё оттащили на дальнюю кровать. Я лежал, грустил и тихо хныкал. Затем ко мне прилегла Кира. Мы немного поспали, а под утро проснулось половое влечение, которым мы немедленно воспользовались, продолжая при этом общаться с Беллой, которая уже изобретала завтрак.

Внезапно вырисовалась перспектива поехать к Кире на дачу вместе с её отцом. Белла созвонилась со своим парнем, а уставшего меня удалось уговорить — уж больно моя подруга разрекламировала своего папу.

Отец Киры оказался стереотипным «настоящим мужиком»: крепкий, умелый, щедрый, здраво и чётко рассуждающий на любые темы от бытовых до философских глубоким голосом с приятной хрипотцой.

Там, вдали от города, на фоне отца, мы с парнем Беллы смотрелись откровенно жалко: худые, зажатые, бестолковые. Полчаса крошили спиленные ветки садовых деревьев, пытались развести хоть какое-то подобие костра. Получился огонёк размером с голову, больше — ни в какую. А потом пришёл отец Киры и со словами «Огонь — это состояние души» просто по-быстрому накидал кучу не ломанных веток поверх нашего костерка и через считанные секунды вспыхнуло двухметровое пламя.

Мне этот дядька очень понравился. Когда я выкладывал ему свои планы на жизнь за бутылкой пива, казалось, что мы беседовали с ним на равных — как начинающий соучредитель предприятия с состоявшимся руководителем своего бизнеса. Вот только Кира почему-то совсем приуныла и ушла в себя. Ночью мы не притронулись друг к другу и практически не разговаривали. Она лишь сделала замечание за то, что я согласился пить пиво, которое её отец изначально покупал только на себя.

На следующий день я помогал устанавливать в доме стеклопакеты, демонстрируя, что у программистов тоже руки откуда надо растут. Правда при этом едва не зашиб Беллу, уронив кусок металлического сайдинга со второго этажа — он воткнулся в землю в метре от неё.

На день рождения происходящее стало не похоже совсем. Кира грустила, погрузившись в свои мысли, а я чувствовал себя лохом и, как выяснилось позже, её отец был обо мне именно такого мнения.

Искусственность