Бесплатный фрагмент - Исполнение обетов

Ольга Квирквелия

ИСПОЛНЕНИЕ ОБЕТОВ

ВСТУПЛЕНИЕ

Эта историческая повесть посвящена знаменитой семье герцогов Гвевара (на русском ее часто называют «Гевара», но в подлиннике — Guevara), известной с IX века в Испании, позже в Неаполитанском королевстве и по сей день — в Южной Америке. Все события описаны здесь на основе документов из архивов Неаполя, Фоджи, Бовино, публикаций документов по истории ордена Калатрава и следственного дела Галилея, а также множества других материалов.

Когда речь идет о королях, герцогах, маркизах, воображение рисует замки, дворцы, кареты. И все это правильно — но для старших сыновей, наследников трона. Герои этой повести — вторые и младшие сыновья. Судьба второго сына — стать священником, вне зависимости от его желания и даже веры. Остальных же сыновей ждал рыцарский удел на службе короля, вечные войны и очень часто — смерть на поле боя: из четверых братьев Гвевара — Д’Авалос в походе на Неаполь погибло трое…

Однако, к сожалению, именно поэтому очень трудно найти документальные свидетельства об их судьбе. Но в этой повести нет ничего выдуманного — кроме диалогов, — все события реально произошли или, как минимум, современники считали, что все так и было.

Глава 1. Санчо де Гвевара Ладрон

885 год. Испания

Он не испытывал ни радости от того, что выжил, ни горя от того, что битва была безоговорочно проиграна. Такую уж он выбрал себе работу — воевать за чужие интересы. Впрочем, «выбрал» — это не совсем точно: особого выбора у него не было.

Его отец, князек средней руки, в очередной сваре между владыками более сильными, встал не на ту сторону, что привело его на эшафот вместе со старшими сыновьями; имущество было конфисковано, а жена и младший сын оставлены без всяких средств к существованию.

Поначалу мать пыталась найти укрытие и поддержку у своих родственников, но те боялись вызвать гнев победителя, приютив вдову с ребенком «врага народа». У бедной женщины оставался единственный выход — уйти в монастырь. Но сын был уже почти взрослым, и в женском монастыре ему явно было не место (хотя, усмехнулся он своим мыслям, общество юных воспитанниц пришлось бы ему по душе). Он мог бы тоже поискать прибежище у братии, но вот к чему он не чувствовал никакой склонности, так это к монашеству.

Так он и стал воином, наемником. Правда, с наймом во Франции у него ничего не вышло — судьба его родителей и братьев была слишком хорошо известна, и никто не хотел с ним связываться. Он пытался назваться чужим именем, но… слухом земля полнится. Пройдя через всю страну — от Бретани до испанской границы — он решился покинуть родину, тем более к этому времени и мать тихо отошла в мир иной, не пережив свалившегося на нее горя.

В Испании он сразу же решил не рисковать и не называть своего имени — береженного Бог бережет, вдруг и сюда донеслась молва, — а назваться Санчо (от «Александр», его настоящее имя), сыном владыки какого-нибудь выдуманного княжества, благо их было бесчисленное множество. Долго раздумывать над названием княжества он не стал и принял имя Воин, «Гварьеро», на слегка искаженный испанский манер — дон Гвевара. Это потом биографы его семьи будут безуспешно искать на карте его родину, а пока это имя позволило ему наняться на службу.

Он ехал не спеша, похлопывая время от времени по шее уставшую и взбудораженную лошадь, чтобы она привыкла к его запаху. Он нашел ее — благодарение Богу — запутавшейся стременами в кустах и был этим весьма доволен.

Дон Гвевара тщательно вглядывался в заросли, стараясь обнаружить трупы воинов, нашедших свою смерть в перелеске, и при этом не попасться на глаза своим «коллегам» -победителям, оживленно и радостно перекрикивающимся на поле. То, чем Санчо занимался сейчас, он тоже рассматривал как часть работы. Да, битва проиграна, его наниматель убит, и не только он, но и сам король — и что это значит? А то, что придется искать нового хозяина, к которому хорошо бы явиться в не слишком потрепанном виде. Его же обмундирование сильно пострадало в бесчисленных схватках, благо от противника он не бежал, да и вообще вполне оправдывал свое имя-прозвище. Вот и приходится ему теперь обшаривать кусты и снимать все уцелевшее со своих менее удачливых соратников. Конечно, это право победителей, но им хватит и тех, кто остался на поле, а здесь, в перелеске, пытались укрыться только тяжело раненые.

Внезапно что-то блеснуло в лучах солнца. Дон Гвевара подъехал поближе — и поначалу презрительно поморщился: это было несколько женщин — тоже убитых в пылу боя. «Наверное, маркетантки», — подумал он и хотел было уже двинуться дальше, но потом передумал. У них можно найти какие-нибудь симпатичные побрякушки, которыми удастся снискать симпатии у хорошеньких крестьянок, что будет весьма кстати, поскольку с деньгами в ближайшее время у юноши будет туго.

Он спешился и начал осматривать свою «находку». К его удивлению, «побрякушки» были весьма неплохие, ими можно заинтересовать не только девушек-крестьянок! В центре группы лежала беременная мертвая женщина. Она была одета значительно богаче остальных. «Наконец-то повезло», — подумал Санчо и начал снимать с нее ожерелье и серьги. Потом дело дошло до колец, и тут юноша замер. На руке у женщины был перстень. Тот самый перстень. Тот самый, который король подарил своей жене, узнав, что она беременна. Тот самый перстень, который она с того дня не снимала! Он был в смятении. С одной стороны, негоже королеве, пусть даже мертвой, лежать вот так, в грязи и крови. Хотя, если ее найдут победители, они выставят труп на всеобщее поругание и осмеяние. С другой стороны, за ее украшения можно выручить вполне приличную сумму. Но любой скупщик поинтересуется, откуда они у бедного рыцаря, особенно перстень, сделанный по заказу короля лучшими ювелирами.

От размышлений его отвлекло какое-то странное, едва заметное шевеление. Шевелился живот женщины! Дон Гвевара истово перекрестился: он решил, что это мертвая королева так реагирует на его не слишком благочестивые мысли. Но уже в следующее мгновение он понял, что шевелится ребенок во чреве матери. Он жив! Но вот-вот умрет, задохнувшись.

Юный рыцарь плохо представлял себе, что нужно делать, но потом вспомнил, как однажды, еще подростком, видел, как пастух его отца вытаскивал ягненка из чрева овцы, которую задрал волк. Конечно, королевич — не ягненок, но хуже ему все равно уже не будет!

Санчо достал из-за голенища нож, опустился на колени и начал осторожно вспарывать живот женщины, стараясь унять дрожь в руках — ведь одно неверное движение могло стоить младенцу жизни. Но недаром он славился своим умением владеть кинжалом, все обошлось благополучно. Теперь оставалось перерезать пуповину и шлепнуть малыша — это был мальчик, красный и толстенький, он извивался и брыкался изо всех силенок.

С пуповиной рыцарь справился без особых проблем, но вот шлепнуть… Младенец же закричит, а враги все ближе и ближе! Этот крик может стоить им обоим жизни. Дон Гвевара прижал к себе ребенка, вскочил на лошадь и только тогда шлепнул малыша. Тот зашелся в крике, но лошадь уже галопом неслась сквозь кусты. Если те, на поле, и слышали что-то, то не обратили внимания, увлеченно споря из-за добычи…

2

Отъехав подальше и убедившись, что погони нет, дон Гвевара отпустил поводья, и лошадь перешла на шаг.

Теперь пора было подумать, что делать дальше. Поступок он совершил, конечно, благородный, достойный рыцаря, но очень уж безрассудный! Куда девать младенца? Единственный выход — подбросить в монастырь. Но ведь это не просто младенец, это королевич, законный наследник престола! Размеренный ход лошади способствовал ясности мысли. Да, надо оставить малыша в монастыре, но не подбросить, а отдать в руки настоятеля, рассказав всю невероятную историю. Поверит ли он? Ну, у дона Гвевара было аргумент — знаменитый перстень. Хорошо, что он успел сунуть его в карман прежде, чем заметил шевеление младенца. Жалко, конечно, с ним расставаться, хорошие деньги можно было бы за него выручить, но иных доказательств-то нет. Правда, монастырь нужно выбрать с умом: чтоб настоятель был верен погибшему королю, иначе он отдаст мальчонку узурпатору, и тогда все усилия спасти жизнь новорожденного будут потрачены зря. Вот только как узнать, на чьей стороне аббат?..

Малыш давно уже недовольно покряхтывал, а тут разразился возмущенным криком. Дон Гвевара отвернул край тряпицы, в которую завернул младенца перед тем, как сунуть его за пазуху. Мальчонка тут же ухватил его за палец, потащил в рот и стал самозабвенно сосать. Есть хочет, понял юноша. Вот только где взять для него молока? «У коровы», — ответил он сам себе и усмехнулся. Где взять корову? — на пастбище… Ему удалось решить сразу две проблемы — найти и корову, и монастырь. Подложив малыша под вымя, дон Гвевара стал раздумывать над тем, как узнать, на чьей стороне настоятель. Монастырь был мужской — это ясно из того, что стены были укреплены, а ворота крепко заперты — последнее было хорошим знаком: если бы аббат поддерживал узурпатора, ворота были бы распахнуты в ожидании победителей, которые понесут пожертвования в благодарность за небесное покровительство. Раз ворота заперты — монастырю есть чего опасаться. Но рисковать нельзя, надо понаблюдать.

Малыш наелся и теперь довольно посапывал. И тут рыцарь с ужасом вспомнил, что дети едят очень часто, почти все время! Что делать? Не может же он каждый час бегать к корове?! И потом, на ночь стадо уведут в коровник. Придется красть «кормилицу». Честно говоря, ему и раньше приходилось «присваивать» проходящую или пробегающую мимо живность — курицу там, или даже овцу, но чтоб корову… Но деваться некуда. Только вот по дороге в открытую не поедешь: рыцарь на лошади с младенцем на руках, ведущий за собой корову, — это способно собрать толпу любопытствующих…

Он устроил им укрытие из срубленного кустарника у ручья под стенами монастыря, чтобы можно было наблюдать за воротами. Хотел было отдохнуть — все-таки день выдался очень утомительный: битва, потом поиск лошади и обмундирования, потом еще эпопея с младенцем. Он уже растянулся на траве, но не тут-то было. Малыш опять закряхтел, и все пошло по кругу — покормить, помыть, перевести лошадь и корову на новое место, сварганить себе из «подножного корма» похлебку, поесть, опять покормить… «Как хорошо, что я — не женщина», — подумал он. И ведь это еще без стирки и уборки…

А вот вокруг монастыря весь день ничего не происходило — никто не выходил, никто не приходил. Как будто все вымерли. Но в сгустившихся сумерках дон Гвевара уловил какое-то движение. Смутные тени, по одной, а иногда по две, пробирались вдоль стен к воротам, стучали — почти что скреблись — и калитка бесшумно открывалась, поглощая их без следа. Казалось, что некоторые тени прихрамывали, другие еле волокли ноги. «Свои», понял Гвевара. Он привязал лошадь и корову, прижал к себе малыша и тоже покрался вдоль стены.

Когда калитка отворилась и он вошел, то сразу же попал в окружение группы монахов с напряженными лицами, однако при виде младенца они слегка расслабились. Гвевара попросил, чтобы его провели к настоятелю.

3

Дон Гвевара рассказал настоятелю все. Тот выслушал молча, на его лице не отразилось ни удивления, ни недоверия. Когда рыцарь закончил свое повествование, настоятель спросил:

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?

— А какой мне резон врать? Я не девица, согрешившая на сеновале.

— Тоже верно. Но время сейчас смутное, мало ли какие резоны могут у тебя быть. Дай мне хоть какое-нибудь доказательство.

Дон Гвевара с сожалением вздохнул и полез в карман. Вытащив драгоценный перстень, протянул его аббату. Тот рассмотрел его внимательно, потом снова обратил свой взгляд на юношу.

— Да, это он. Ошибиться невозможно — два профиля, короля и королевы, и монограмма. И все же… А ты, однако, вор.

— Не об этом сейчас речь, я не на исповедь пришел!

— Так я не о перстне говорю — ты у судьбы младенца украл, у Бога, можно сказать.

— И не жалею об этом!

— И чего ты от меня хочешь?

— Возьмите малыша! Куда я с ним? Мне же теперь нового хозяина искать надо. Да и не дело это — королевича за пазухой таскать.

— Легко сказать — «возьмите»… У нас тут если и приют, то совсем уж не для детей, сам, небось, догадался. А что касается «королевича», то какой из него теперь королевич. Дай ему имя какое-нибудь и отнеси к сестрам, я тебе даже письмо к настоятельнице дам. Пусть растят как обыкновенного мальчишку.

— Э, нет, он — законный и единственный наследник престола! Я его отцу в верности присягал! Ничего себе — «обыкновенный мальчишка»!

От громких голосов малыш проснулся и захныкал.

— Есть, наверное, опять хочет. Пойдем мы с ним, коли так. Я там в роще корову привязал, покормлю мальца.

— Погоди уж. Молока мы найдем, а ты иди-ка с ним пока в келью. Я попробую разузнать, что и как, и подумаю…

* * *

Через три дня настоятель послал за рыцарем. Дон Гвевара вошел и тихо закрыл за собой дверь, стараясь не разбудить малыша, посапывающего у него на руках.

— Похоже, ты не врал. Говорят, нашли королеву с разрезанным животом, а ее сын пропал. Ищут вот теперь. Коли найдут — быть беде.

Настоятель замолчал. Молчал и юноша. Потом аббат продолжил:

— Есть, конечно, те, кто за этого младенца жизнь бы отдал, да только мало их уцелело, кто раненый, кто искалеченный… Вот что, оставайся с ним здесь, а там посмотрим.

— Мне — остаться с ним?! Я нового хозяина искать должен, у меня за душой — одна лошадь, да и та не моя!

— Ну, об этом не беспокойся, прокормим вас как Бог даст.

— Батюшка, какая из меня нянька?! И к монашеству у меня ну никакого призвания нету.

— Нянька из тебя такая же, как из любого из нас, мы в мужском монастыре, как ты, наверное, заметил. А что касается монашеской жизни — тут я тебя неволить не стану. Возьму тебя работником, будешь выходить из монастыря свободно, а в молебнах участвовать, когда душа попросит. Только вот кем тебя взять?.. Библиотекарем, разве что, ты же, наверное, грамотный?

— Грамотный. В прошлой жизни у меня и воспитатели были, и учителя.

— Вот видишь, как славно! Кому, как не тебе королевича воспитывать? У нас же братия вся из простых, какой там читать — братья и считают-то на пальцах, и то до пяти, потом сбиваются. Они все больше за ранеными ухаживать могут да монастырь в случае нужды защищать. А у нас архив богатый, от прежних мирных времен достался, надо бы его в порядок привести.

— Вот оно как оборачивается… Я хороший воин, но, по правде говоря, негоже человеку одиноким волком жить и за чужие интересы жизнью рисковать. У нас ведь как — служим одному господину, подружились вроде, а потом глядь — нанялись к враждующим сторонам и должны теперь не на жизнь, а на смерть в бою рубиться ради того, чтоб один князек у другого деревню отнял. Вот и стараемся друзей не заводить… Только я вот жениться мечтал, детишек завести, дом…

— Успеешь еще. Подрастет мальчишка — и гуляй себе.

На том и порешили.

895 год

Прошло долгих десять лет. Королевич вырос в смышленого ясноглазого мальчишку, да и дон Гвевара повзрослел. Он уже обвыкся, увлеченно разбирал архив, учил «приемыша» грамоте и счету, изредка уходил в деревенскую пивнушку, заглядывался и на местных красоток, но ни о каких серьезных увлечениях и не помышлял — за монастырскими стенами его ждал малыш, к которому он привязался неимоверно, вложив в свою любовь к нему всю тоску по дому и по семье, всю горечь утрат, всю нежность, накопившуюся в его юной душе за годы одинокой жизни.

И вот однажды настоятель позвал дона Гвевара к себе и плотно закрыл за ним дверь.

— Время пришло. Пора нашему королевичу готовиться царствовать. Подросли сыновья сторонников его отца, павших в битве. Они готовы сражаться против узурпатора, и мальчик станет их знаменем. Теперь есть кому возвести его на престол. Завтра приедут некоторые из них, расскажешь им свою историю, познакомишь с наследником престола. Ты ему, кстати, рассказал, кто он?

— Да. Я считал, что это правильно.

— Ну и хорошо. Предупреди его.

* * *

На следующий день, в воскресенье, на мессу собралось непривычно много молодых людей. Они прибывали парами или поодиночке, почти все верхом, некоторые пешком. Войдя в монастырский дворик, они проскальзывали мимо церкви в библиотеку, где их ждали дон Гвевара и королевич. Дон Гвевара нервничал — ведь решалась судьба его воспитанника. Наследник престола был непривычно серьезен и сдержан.

Прибывшие исподтишка разглядывали их, о чем-то шепотом переговариваясь и ожидая кого-то. Наконец дверь распахнулась и вошел настоятель с несколькими мужчинами, явно намного старше присутствовавших в библиотеке. Один из них, со страшным шрамом на лице, внимательно вгляделся в мальчика и выдохнул:

— Да. Он. Копия своего отца. Только глаза материнские. — Потом подошел к королевичу и склонился в поклоне. Мальчик слегка отшатнулся, но потом положил руку на его плечо.

Но остальные не последовали за ним, хотя и недоверие постепенно исчезало с их лиц

— Давайте сначала выслушаем его историю, — предложил настоятель.

Дон Гвевара рассказал, как он нашел мертвую королеву и как вытащил из ее чрева младенца, избегая, впрочем, некоторых подробностей. Но ветераны понимающе кивали головами. Потом настоятель достал из кармана коробочку с перстнем и передал ее самому старшему из присутствующих, сгорбленному и седому. Тот посмотрел, передал, в свою очередь, другому, а сам, сильно прихрамывая, подошел к королевичу и поклонился. Тот и ему положил руку на плечо.

Один за другим подходили и склонялись перед мальчиком мужчины — молодые и ветераны, увенчанные шрамами. Наконец все вновь расселись по местам.

— Значит так, — сказал старший ветеран, — мы начнем собирать людей, а мальчик пока останется у вас. Надо его подготовить к царствованию. Грамоте, как я понимаю, его уже обучили, петь в монастыре наверняка научился, но нужны еще история, география, литература, танцы, а самое главное — придворный этикет.

— Книги по истории и географии и у нас в библиотеке найдутся, танцами мы уже начали заниматься, а вот в придворном этикете я не силен, — сказал дон Гвевара.

— С литературой могу помочь я, — вмешался настоятель, — у меня есть своя небольшая подборка рукописей.

Старик усмехнулся.

— Не скромничайте, батюшка, Вы известный знаток в этой области. Этикетом займусь я сам. Примете меня в братию, отче? Стар я стал и одинок, жена умерла, старшие дети погибли, младшие разбежались — самое время о душе подумать.

— Почту за честь.

Все начали молча и тихо выходить из библиотеки.

897 год

Прошло еще два года. Королевич усердно учился. Он как будто резко повзрослел под грузом грядущей ответственности. Дон Гвевара только диву давался, подмечая в своем «найденыше» цепкий ум, неожиданную для его возраста широту, можно сказать, государственность мышления и силу воли. Даже осанка его стала другой.

Однажды они занимались географией, склонившись над картой. И вдруг королевич поднял на дона Гвевара взгляд.

— А где твои владения? Я не нашел никакого места с таким названием — «Гвевара».

— Если честно, у меня их нет, — ответил рыцарь и рассказал мальчику свою историю, признавшись заодно в том, что фамилию он себе выдумал.

Королевич задумался.

— Ты ведь вор, да? Так отец настоятель говорит. Ты меня украл у судьбы.

— Ну, можно и так сказать.

— А «вор» — это по-испански «ладро». Но ты ведь не просто вор, а прямо-таки ворище — самого королевича утащил, значит, не «ладро», а «ладроне», — мальчик хитро улыбался.

— И что из этого? Что ты придумал, твое королевское величество? — дон Гвевара тоже улыбался.

— А вот смотри, что я нашел: местность с названием «Латрон»! когда я взойду на престол, я тебе ее пожалую, и ты будешь князь де Латрон! И это будет твоя самая что ни на есть настоящая фамилия!

— Да я уже привык как-то быть Гвевара. И, надеюсь, не разучился быть воином. Скоро я тебе это докажу!

— Тогда будь Гвевара Ладрон. Но обещай быть только моим воином!

— Клянусь, твое величество.

Так все и произошло. Санчо получил княжество, женился и семья Гвевара-Ладрон начала свой путь по страницам истории.

Глава 2. Дон Педро Ладрон Гвевара

1099 год. Италия

1

Ну, вот, опять он не откликнулся на имя «князь Ладрон»! Никак не может к нему привыкнуть. Но отец не разрешил использовать их родовое имя — Гвевара. Родоначальник их семьи дал двести лет тому назад клятву королевичу, что никогда не будет воином кого-нибудь кроме короля, а поскольку «Гвевара» — производное от «гуерьеро», что значит «воин», то и никакой Гвевара не должен воевать для кого-нибудь кроме испанского монарха. А он сейчас воюет совсем не за короля, более того, король Испании вообще не участвует в этом походе — раз так, он теперь временно князь Педро Ладрон, благо это их второе родовое имя.

Вообще-то он и впрямь не должен бы участвовать в этом походе. У Испании своих врагов достаточно, а сил противостоять маврам явно не хватает. Но у отца была особая причина взять его вместе с братьями освобождать Иерусалим…

Педро сидел на траве, привалившись спиной к дереву, и мрачно наблюдал за тем, как спешат к морю прозрачные воды небольшой речки. Его не радовал ни теплый солнечный день, ни сытный и вкусный обед в придорожной таверне, ни неожиданно выпавшая возможность спокойно отдохнуть. Вот уже почти год, как его вообще ничего не радовало.

Да, прошло целых триста сорок восемь дней, но юноша не мог забыть, как из ворот города Калаат-Рава мавры выбросили изуродованный труп его любимой Мириам. Он встретил ее впервые, когда проезжал дозором около речки под стенами Каалат-Равы. Девушка пришла за водой, и князь Ладрон залюбовался ее тоненькой гибкой фигуркой. Мириам заметила его восхищенный взгляд, но не испугалась, не бросилась бежать, а только слегка улыбнулась и тут же потупилась.

С тех пор юноша все время старался попасть в дозор у ручья. И ему казалось, что и девушка стремилась почаще ходить за водой. Постепенно они познакомились: сначала просто кивали друг другу при встрече, потом здоровались, потом начали обмениваться несколькими фразами — ничего не значащими для постороннего уха, но полными сладостного томления для влюбленных. Но кто-то прознал о «преступной» симпатии Мириам к неверному — и ее забили камнями. И вот ее обезображенное тело лежит на солнцепеке, и большие черные мухи слетаются на кровавый пир…

Отец и братья пытались удержать юношу, но он вскочил на коня, подскакал к девушке, поднял ее на руки и помчался обратно. Вслед ему свистели стрелы, но он не замечал ничего, кроме оглушающей боли в душе.

Педро понес тело в кладбищенскую церковь, но священник отказался хоронить ее в освященной земле — ведь Мириам не была христианкой. Юноша молча повернулся и вышел из храма. На руках он принес девушку на берег реки и устроил ей погребение невдалеке от места их первой встречи.

Его характер сильно изменился. Если и раньше он не был трусом, то теперь стал просто безрассуден. Казалось, он искал смерти. Да так оно, собственно, и было.

Обеспокоенный отец попросил священника поговорить с сыном.

— Да, я не боюсь смерти, даже желаю ее, — сказал ему князь Ладрон. — Почему? Да потому что только так я встречусь с моей Мириам.

— Увы, — покачал головой падре, — эта встреча не состоится. Ты же знаешь, что в царствие небесное попадают только христиане, а Мириам была мусульманкой.

— Но это же несправедливо! Ведь не ее вина, что она родилась в мусульманской семье! Она и знать не знала о существовании Христа, как она могла принять крещение?

Священник сочувственно покачал головой, пожал плечами и хотел было положить руку на голову юноши, но тот увернулся и быстро ушел. А вскоре отец и все братья вернулись в Испанию, где снова обострилась ситуация и родине нужны были ее сыновья.

С тех пор князь Ладрон был постоянно мрачен. Он не находил утешения и надежды ни на земле, ни на небе, ни в жизни, ни в смерти. Тогда отец решил, что клин клином вышибают и что единственная надежда — отправить сына в дальний и тяжелый поход, навстречу новым странам, новым опасностям, новым друзьям и, как знать, может быть, новой любви.

* * *

И вот Педро здесь, на берегу речки у города со странным названием «Вибинум». Их отряд должен двинуться к святилищу Ангела на мысе Гаргано, а оттуда уже отплыть на Святую землю.

Отправились в путь только на закате. Минут через десять князь Ладрон оглянулся. На фоне горящего багрянцем неба белел на вершине горы город, так похожий на его Калаат-раву, что у него защемило сердце. Надо запомнить это название — Вибинум. «Я еще вернусь, — пообещал он себе. — Я еще освобожу Калаат-раву. Ну, не я, так мои сыновья или сыновья моих сыновей, или их сыновья. М-да, но для этого все-таки нужно обзавестись сыновьями». Эта неожиданная мысль заставила его усмехнуться — впервые за почти что год.

2 Святая Земля

В походе князю и впрямь было не до мрачных мыслей. Очень скоро выяснилось, что у него наследственный полководческий дар — все Гвевара были отменными воинами, — и он был привлечен к разработке военных операций. Конечно, немалую роль в этом сыграло его славное имя и славное происхождение. Но однажды прошлое нагнало его и нанесло очередной удар.

Крестоносцы уже давно осаждали городок, в котором неделю назад кончились и вода, и еда. Каждый день за ворота города выбрасывали тела людей, умерших от голода и жажды — в основном, детей, стариков и женщин, поскольку последние крохи еды и собранную на рассвете росу отдавали воинам. Крестоносцы внимательно наблюдали, не зашевелится ли какое-либо тело: среди трупов мог спрятаться лазутчик. Ровно в полдень ворота открылись, и из них стали выкидывать очередные тела. Внезапно среди них проскользнула молодая женщина и бросилась бежать, прижимая к груди младенца.

— Что это? — обратился к старику-переводчику Ладрон. Тот пожал плечами.

— Пытается спасти своего малыша. Но кто ж ей позволит? Она же может рассказать вам о положении в городе.

И действительно, после минутного замешательства вслед женщине полетели сначала проклятья, а потом камни.

— Смотри-ка, стрелы берегут, видимо, тоже кончаются, — сказал старик Ладрону. Но тот ничего не слышал. Бегущая женская фигурка, камни… Как его Мириам! Он вскочил на коня и бросился навстречу женщине. Тогда полетели стрелы — немного и прицельно. Одна из первых вонзилась в спину женщине. Та упала и замерла.

Когда юноша подскакал, женщина была мертва. Младенец ожесточенно сосал ее помертвевшую грудь, из которой сочилось уже не молоко, а кровь. Ладрон подхватил его почти невесомое тельце и помчался назад. В его сознании мелькнул образ его предка, унесшего от врагов другого младенца — королевича. Только этот был совсем не королевич…

— Не жилец, оголодал очень, нам его не выходить, да и не вынесет он походной жизни, где мы ему молоко будем доставать? — удрученно сказала старшая из монахинь, которые ухаживали за ранеными.

Юноша пожевал хлебный мякиш, завернул его в самую чистую из имеющихся тряпицу и сунул младенцу в рот, но тот был слишком слаб и мал для такой пищи… До утра сидел Педро, покачивая младенца, а на рассвете тот окончательно затих… Князь плакал так, как не плакал даже над телом Мириам, — беззвучно и безнадежно. И этот тоже не попадет в царствие небесное. И его мать…

Рядом с юношей присел монах. Он как будто прочитал его мысли:

— Не убивайся ты так. Там, на небесах, между адом и чистилищем, есть зеленая долина и замок, в который ведут семь ворот. В нем живут души некрещенных младенцев и тех, кто при жизни не встретил Бога, но жил, сам того не зная, по Его заповедям. Они не мучаются, не страдают, они даже почти счастливы. Почти — потому что они лишены возможности видеть Бога. Их не жжет адский пламень, не морозит одиночество. Журчит река, цветут цветы, порхают бабочки. Все у них есть, кроме одного — они не видят Бога, и это рождает в них вечную тоску… Но если они и не видят Бога, то никто не возьмется утверждать, что они не видят и Его Матерь. Мадонна приносит в Зеленую долину утешение и покой… Как будет по-испански «зеленая долина»? Вал верде? Вот и молись Мадонне Зеленой долины — Мадонне Валверде…

Речь монаха текла плавно, почти убаюкивающе. И действительно, слезы князя постепенно высохли, жгучая боль в душе отступила.

«Мадонна Валверде, — повторял он про себя. — Я сам, или мои сыновья, или сыновья моих сыновей, освободим от мавров Калаат-раву и построим у речки святилище черноглазой смуглой Мадонны Зеленой долины — для моей Мириам, для этой женщины, для ее крохотного сына… Святилище Мадонны Валверде…»

3

Крестоносцев сопровождала группа монахинь, которые занимались, в основном, ранеными и больными, а также готовили еду, штопали одежду и как могли утишали тоску воинов по дому.

Педро подружился с некоторыми из них, особенно с сестрой Терезой. Она была из южной Италии, их община сопровождала Боемонда Тарентского, сына Роберто Гуискардо. Обычно живая и веселая, в последнее время Тереза сильно изменилась. И однажды решила поговорить с Педро по душам.

— Знаешь, мне кажется, что я ошиблась в своем призвании. Не в смысле монашества вообще, а в служении крестоносцам. Я больше не могу видеть, как погибают старики и дети, виноватые только в том, что они не христиане. Перевязываю раны и лечу наших воинов, а наутро они вновь идут на штурм, и вновь гибнут невинные…

— Они гибнут не только из-за нас. — князь помолчал, а потом рассказал монахине о Мириам.

Тереза безуспешно искала слова утешения. Педро сам прервал молчание:

— Думаю, не только нас мучают эти мысли. Все видят, что и среди мусульман есть хорошие, достойные люди. — Он оглянулся и указал на Абдуллу, — например, он.

Крестоносцам часто встречались беженцы. С приближением отряда из городов спешили уйти женщины, дети и старики. Их пропускали, и они шли к родственникам или друзьям в надежде укрыться там от войны.

В одной из таких групп шел и Абдулла, седой старик, он подвернул ногу и вынужден был отстать от остальных. Монахини перевязали его, уложили в тень, он еще немного поболел, а потом прижился в лагере, да так и остался с крестоносцами, служа им переводчиком и объясняя местные обычаи.

— Куда мне идти, у меня никого нет, бояться мне нечего, а смерть везде найдет, когда срок придет, — говорил он.

Абдулла был математиком и астрономом, а к тому же широко образованным человеком. В свою профессию он был влюблен и умел рассказывать о ней так, что по вечерам у костра рыцари слушали его, открыв рот.

— Вот, например, сколько будет один плюс один? — спрашивал он.

— Два! — дружно отвечали ему.

— А вот и нет! Одна кошка плюс одна мышка будет одна кошка, а один кролик плюс одна крольчиха будет двадцать четыре крольчонка!

— Вообще-то верно, — озадачились слушатели.

— Или еще: один всадник плюс один пехотинец будет два человека и одна лошадь, — подначивал их старик.

— Погоди, тут что-то не так! Нас же учили: один плюс один — два, два плюс два — четыре. Вот смотри: одна монетка и еще одна — две монетки, одна руки и другая — две руки.

— А одна рука и одна нога? — хитро улыбнулся Абдурахман.

— Тоже две!

— А две чего — руки или ноги? Тут дорогие мои, мы должны понять, что такое абстракция и обобщение…

А когда угасал костер, все ложились на траву, смотрели в небо, а старик рассказывал им о звездах.

4

Такие вечера нравились всем, но в одну несчастливую ночь искра от костра подожгла палатку, в которой спали монахини. Пламя мгновенно взмыло ввысь. Рыцари бросились тушить огонь, засыпая его песком. Абдулла прорвался сквозь пламя в палатку и начал помогать выбраться женщинам — одной, второй, третьей… а потом схватился за горло и рухнул. Когда его удалось вытащить, было уже поздно. Правда, в нем еще теплилась жизнь, но было ясно, что его не спасти.

— Прими крещение, ну пожалуйста, прими крещение! Я так хочу встретиться с тобой в царстве небесном! — упрашивала его Тереза.

— Не горюй, девочка, — еле выдавил из себя Абдулла. — Если ваш Бог такой мудрый и милосердный, как вы думаете, Он что-нибудь для меня придумает…

Тереза, которая выскочила одной из первых и тоже стала тушить пожар, сидела над телом старика молча и недвижно. «Как я над телом Мириам», подумалось Ладрону. Он сел рядом с ней и приобнял за плечи:

— А ведь он опять прав… Бог все уже придумал. На границе между адом и чистилищем есть зеленая долина…

Педро повторял слова монаха также монотонно и успокаивающе и почувствовал, как Тереза сначала отмерла, начала тихо всхлипывать, а потом затихла.

— И ты, когда закончится этот поход, создашь общину, и вы будете молиться смуглой и черноокой Мадонне Валверде о Мириам, об Абдулле, обо все остальных некрещенных, но праведных людях. Я уверен, что тебя поддержат многие. Видишь, уже и храмовники выбрали своей покровительницей Черную Мадонну, и это неспроста. Правда, они ссылаются на Песнь песней — «Черна ты, но прекрасна, возлюбленная моя», — хотя мне кажется, что дело в другом…

В том же году в Акре была основана женская монашеская община Мадонны Валлеверде. А в 1229 году валлевердианки появились и в окрестностях Матеры.

Князь Педро Ладрон Гвевара вернулся в Испанию, нашел себе жену и растил сыновей, чтобы было кому передать обеты.

Глава 3. Дон Педро младший Гвевара

1157 год. Италия

1

Педро с самого утра был взбудоражен, хотя и старался этого не проявлять. Еще бы — впервые после 10 лет, проведенных вдали от родины, он возвращался в Испанию.

В его возбуждении было все: и предчувствие дальнего и сложного путешествия, и радость от предстоящей встречи с матерью и бабушкой, и гордость от участия в важном деле, и даже некоторый если не страх, то беспокойство.

Они ехали большим отрядом. Вернее, большой отряд состоял из нескольких групп рыцарей, прибывающих из разных монастырей. Это его великий дед, Педро Ладрон де Гвевара, придумал и создал такую структуру.

Вернувшись из крестового похода, Педро-дед занялся поисками жены, достойной матери своих будущих сыновей. Он не питал иллюзий по поводу возможности сразу же освободить дорогую его сердцу Каалат-Раву, у короля не было на это сил, а самое главное — молодые воины погибали раньше, чем успевали набраться опыта, жениться и родить сыновей, мавры внимательно следили за любой группой юношей и наносили удар прежде, чем те взрослели. И тогда Педро пришла в голову идея: надо отсылать младших отпрысков в соседние страны и там готовить из них настоящих воинов. Тогда мавры не достали бы их, и можно было бы подготовить в тайне от них настоящую армию.

Центрами подготовки юношей должны были стать монастыри во Франции и Италии. Однако местные владыки не спешили позволить группам иноземных вооруженных рыцарей наполнять монастыри. Деду пришлось проявить весь свой незаурядный талант стратега и дипломата, убеждая их. Например, монастырь в Трое, где обучался Педро, был передан испанцам в 1124 году после того, как отряд молодых людей во главе с Санчо, сыном Педро, помог норманнам, а в особенности графу Лоретелло и сицилийскому королю Роджеру II, укрепить свое господство в Пулии. Этот монастырь так и стал называться — Сан Никола Калатрава.

Но все равно нельзя было собирать много молодых людей в одном месте, поэтому по мере прибытия юношей из Испании создавались или принимались в управление новые монастыри.

Время шло, число подготовленных воинов росло. В 1147 году отряд юношей во главе с настоятелем монастыря в Орсаре отправился в Испанию. Официально считалось, что настоятель-испанец предпринял дальнее путешествие, чтобы узнать новости и подружиться с королем, хотя их дружба насчитывала уже многие годы: они родились и выросли в одном городе. А взял он с собой так много послушников потому, что путешествие было очень опасным. Но все рыцари знали, что их ждет великая битва — за Калатраву. И битва состоялась. Калатрава была освобождена, а настоятель получил от короля в дар виллу Бамба — за отвагу, проявленную его «послушниками».

Среди юношей был старший брат Педро-внука, Вела. Он и стал управителем Бамбы. Неудивительно, что первым делом он основал поблизости святилище Святой Марии Валлеверде… Но Бамба — это не Калатрава, завет деда еще не был исполнен полностью. И завет теперь принял на себя старший внук Педро. Сам Педро и его сын Санчо погибли в битве.

2

Все это Педро знал по рассказам Велы, бабушки и матери. Ему тогда было всего 10 лет. Педро-дед ринулся в атаку не просто в первых рядах — первым. В самой его фигуре в развевающемся плаще на мчащейся лошади было что-то устрашающее и мистическое. Санчо пытался догнать отца, но сумел только тогда, когда под градом стрел рухнула лошадь Педро. Но это его не остановило. Сын предложил ему своего коня, но Педро только молча отмахнулся и побежал вперед. Он врезался в город как нож в масло. Некоторое время казалось, что смерть его не берет, но вот один удар настиг его, потом второй… Санчо хотел подхватить раненного отца, но тот опять отмахнулся и вновь ринулся в бой. С крыш домов летели стрелы. От одной из них Санчо успел загородить отца и рухнул замертво. Но Педро и это не остановило. Следующая стрела настигла и его, и он упал рядом с сыном…

Педро с замиранием сердца слушал этот рассказ. Его брат Вела вошел в город с другой стороны вместе с отрядом «послушников». Они и нашли тела деда и отца.

3

Педро собирался в путь. Пришла его пора отправляться в Италию, борьба еще отнюдь не была закончена. Мальчику было страшновато уезжать из дома.

— Ну почему я не могу остаться? — спрашивал он. — Калатрава освобождена, зачем теперь готовить воинов в других странах?

— Взять город проще, чем удержать его, — рассудительно объяснял ему брат. — У короля нет сил на его оборону. Видишь, он вынужден отдать Калатраву тамплиерам, но они тоже не могут держать здесь большой отряд, ведь основной их долг — в Святой земле. А мавры все еще очень сильны. Дай Бог, чтобы тамплиеры продержались лет десять, пока не подрастете вы. Ведь почти все ваши отцы, деды и старшие братья пали в бою. Что будет, если храмовники уйдут?

— А ты почему остаешься?

— На кого оставить маму и бабушку? Да и подготовить ваше возвращение надо, не так все просто…

Разговор с бабушкой вышел еще более строгим. Потеря мужа и сына не сломила ее, а, казалось, заморозила.

— Ты должен — вот и все. Все твои предки были воинами, будешь им и ты. Это опасная работа, она несет смерть. А чтобы выжить и победить, или хотя бы просто победить, нужно быть хорошим воином. Для этого ты и едешь в Италию — чтобы стать хорошим воином.

— А может быть, я не хочу быть воином? Я хочу делать что-нибудь другое!

— Что? Выращивать цветы? Этим можно будет заняться после войны.

— А когда кончится война?

— Эх, дай Бог, чтоб твои праправнуки до этого дожили… А пока надо быть хорошим воином. Видишь, даже монахи в бой идут, а уж они-то могли бы отсидеться за стенами монастыря.

А мама ничего не говорила Педро, она только прижимала его к себе и старалась удержаться от слез. Только напоследок сказала:

— Лучше поезжай, хоть за тебя сердце болеть не будет.

4

И вот теперь Педро возвращается на родину. За ними приехал Вела. Он и рассказал о том, что их ждет.

— Тамплиеры больше не могут удерживать Калатраву. Нужно готовиться к новому крестовому походу, беречь силы. Король Санчо III ввязался в войну с Наваррой, ему не до этого. Храмовников должны заменить мы.

— Кто это — мы?

— Дело в том, что тамплиеры, как ты знаешь, военный монашеский орден. Они не хотят передавать город вассалам короля, потому что те обязаны воевать там, где он прикажет, а Санчо сейчас волнует только Наварра. Значит, нужны люди, независимые от короля.

— А мы — независимые?

— В общем-то, да. Вы живете в монастырях, то есть можно сказать, монашествующие. И вы — рыцари. Почти как тамплиеры.

— Ну, у них-то свой орден, а у нас? Еще раз спрашиваю: мы — это кто?

— Вы — калатрава. Будет и у вас свой орден, погоди.

Из Трои они двинулись на Неаполь. Выехали в ночь, чтобы утром погрузиться на корабль. На вершине одной из гор Педро оглянулся и увидел висящую в темном небе золотую корону. Сначала он изумился, а потом, приглядевшись, понял, что это огни Вибинума, города, в который его дед обещал вернуться.

Педро казалось, что их поход напоминает рождение реки. Небольшие отряды встречались, сливались и двигались дальше вместе, вбирая по дороге все новые отряды-ручейки, пока не стали похожи на полноводную реку. Еще одна «река» стремилась из Франции, «речки» поменьше — из других, иногда очень дальних краев.

5. Испания

Отрядам было приказано остановиться вдали от Калатравы и не привлекать внимание. Педро не мог понять, зачем это надо.

— Понимаешь, не стоит показывать королю Санчо, что тамплиеры не хотят отдавать ему город — он может воспринять это как обиду, и тогда жди беды. Мало нам врагов-мавров, так еще и конфликт с королем.

— А что же делать?

— Сам увидишь. Главное — появиться в нужное время в нужном месте.

Педро стал с интересом наблюдать за событиями. Вот тамплиеры отказались оборонять город. Вот вернулся из Наварры король и стал искать, кому бы отдать Калатраву. Но все отказывались, что в общем-то, неудивительно: если уж такому мощному ордену, как храмовники, не под силу защищать цитадель, то что уж говорить об отдельных местных правителях.

— Неужели и впрямь никому не нужна Калатрава? — спрашивал он у брата Велы.

— Кое-кому нужна, конечно, но их сумели уговорить не высовываться.

— А как сумели уговорить?

— Объяснили, что ордена умеют быть благодарными. В отличие от некоторых королей…

В день прибытия короля Санчо в Наварру в лагере рыцарей произошло странное событие. Рано утром туда прибыли два каких-то монаха. Они прошли в палатку Велы, который приказал не беспокоить ни его, ни его гостей, но разрешил Педро присутствовать при разговоре.

Один из монахов оказался Раймонд Серрат, настоятель монастыря в Фитеро, поблизости от Наварры, где король вел войну. Вторым был брат Диего Веласкес.

— Вы готовы? — спросил аббат.

— Да, а вы?

— Мы тоже.

— Как вы надеетесь убедить короля?

— Брат Диего — не только бывший рыцарь, но и друг детства короля Санчо. Он ему поверит.

— Тогда вперед.

Так оно и вышло, монарх согласился передать город монахам, но с одним условием: сначала они должны доказать, что в состоянии защищать Калатраву. И тут пришел черед рыцарей. В течение нескольких дней (стольких, сколько понадобилось на то, чтобы свернуть лагерь и добраться до города) к стенам Калатравы собралось почти 20 тысяч молодых, хорошо обученных и вооруженных рыцарей, в основном, из Франции и Италии. А еще через полгода король подписал дарственную на город в пользу «Бога, Девы Марии, аббата Серрат и его братьев»…

6

— Теперь можно, наконец, исполнить завет деда, — сказал Вела Педро. — Ты еще помнишь о нем?

— Но Калатрава же не только освобождена, но и независима! Разве был еще какой-то завет?

— Был. Основать у города, на берегу реки, святилище Мадонны Валлеверде.

— Валлеверде? Это где?

— Поблизости от чистилища, — и Вела рассказал брату историю деда: про прекрасную Мириам, про Абдуллу, про женщину с ребенком. Про зеленую долину лимба…

— А как же бабушка? Он что, совсем не любил ее?

— Поначалу не любил. Он искал мать своих сыновей — сильную и умную девушку, способную понять и принять его цель жизни, его служение Мадонне Зеленой долины. И он нашел бабушку.

— А она знала..?

— Знала. Дед хотел, чтобы она приняла его таким, как он есть, не обманывая ее надежд и не притворяясь. И она приняла.

— Наверное, она его очень любила…

— Знаешь, он ее тоже очень любил — совсем не так, как Мириам, вероятно, намного сильнее. В Мириам он был по-юношески влюблен, а любовь — это совсем другое…

И они нашли то заветное место у реки. И построили святилище. И поставили статую смуглой черноглазой Мадонны. А потом подарили святилище Богу, Деве Марии и Ордену Калатрава.

Глава 4. Дон Энрико Гвевара

1208 год. Сицилия. Мессина

Эта нелепая смерть все окончательно запутала. Ну надо же — погибнуть от руки отвергнутого жениха дочери! И это в королевском семействе! Несчастная любовь? Как будто такое бывает с принцессами! Энрико с недоумением покачал головой. Теперь придется срочно предпринимать какие-то шаги, чтобы разрулить ситуацию в столь важной для него — и не только — Пулии. Поэтому и спешит он сейчас в Мессину, вести переговоры с 12-летним мальчишкой!

Он потер свою больную руку — ее всегда ломило от сырости. Энрико, поздний ребенок Педро Второго Гвевара де Ладрон, родился с частично парализованными ногой и рукой. И речи не могло быть о том, чтобы стать воином. В детстве это его очень огорчало, как, впрочем, и его отца. Но потом он нашел свой путь. Практически не покидавший дом мальчик вынужденно присутствовал при встречах и разговорах взрослых. Смысла их он часто не понимал, но ему было интересно следить за выражением лиц, интонациями, позами… Со временем он выработал в себе редкую наблюдательность и способность по отдельным фразам, жестам, даже взглядам понять происходящее, отношение собеседников, их интересы и намерения. Отец понял, что, соединив это с присущим всем Гвевара стратегическим мышлением, мальчик может стать прекрасным дипломатом. И он стал им, вернее, пока еще советником. Надо сказать, что последние лет двадцать Германию просто преследовали королевские смерти, одна сменяла другую. В 1190 году утонул Фридрих Барбаросса, отец Филиппа Швабского, через год, во время крестового похода, умер один из старших братьев Филиппа, Фридрих VI, герцог Швабский. Тогда еще были живы другие старшие братья — Генрих, Конрад и Оттон, — но ни у кого из них не было сыновей. Потом умерли Генрих и Конрад, а теперь вот и Филипп…

Энрико задумался над судьбой Филиппа, почти епископа, почти императора и иногда — короля… Самый младший сын Барбароссы с детства знал, что будет священником — больше ничего ему не светило. И он хотел стать хорошим пастырем, старательно учился и вообще был примерным мальчиком. Ему было всего 13 лет, когда отец, как будто предчувствуя свою скорую гибель, организовал избрание Филиппа епископом. В том же году Барбаросса утонул, а новоявленный епископ так и не был рукоположен… Энрико попытался представить себе его эмоции. Испытывал ли мальчик чувство обреченности сначала? Как-никак, духовную карьеру ему предопределил отец. И чувство освобождения — потом? Да, он был уже избран, но таинство-то еще не свершилось… Судя по тому, что он почти сразу же отказался от своего сана, он был рад обмануть судьбу… Или это Господь внес поправки в замыслы императора?..

Так или иначе, его брат, император Генрих добился того, чтобы Филиппу позволили вновь стать мирянином. Наверное, им руководила не только братская любовь, но и то печальное обстоятельство, что ни у кого из братьев не было сыновей, к тому же один из них, Оттон, оказался способен на все, что угодно, кроме правления. В такое кровавое и смутное время стоило иметь под рукой возможного преемника… И опять Господь вмешался в людские планы — всего через год у Генриха родился наследник, Фридрих! Энрико искренне посочувствовал Филиппу. Обратного пути у него не было, на епископской кафедре сидел уже другой человек, да и вернуться к священству было теперь сложно…

Конечно, брат понимал смятение юноши — ведь тому было всего 17 лет. Или уже 17 лет, если подумать о том, что он теперь совсем ничего не знал о своей судьбе. Император Генрих постарался утешить Филиппа и как только завоевал в 1194 году Сицилийское королевство, отдал в лен бывшему почти епископу Тоскану. И вновь божественное провидение сказало свое слово — через год умер дядя Конрад, и Филипп получил его владения, став герцогом Швабии. Энрико усмехнулся — вот он, краеугольный камень всей интриги: останься Тоскана в руках у Филиппа, сегодня многие проблемы виделись бы по-другому.

Вообще во всей этой истории Сицилийское королевство играло какую-то мистическую роль. Еще будучи маркграфом Тосканы, Филипп обручился со вдовой сицилийского принца Роджера, герцога Апулии. Это мог бы быть брак с дальним прицелом… Но свадьба состоялась только через два года, когда Филипп уже снова был в Швабии. А Генрих VI унаследовал от отца корону Германии и через жену Констанцию получил права на корону Сицилии. 25 декабря 1194 года он был коронован в Палермо, в кафедральном соборе. Констанция, которая была уже беремена, сразу же поехала к супругу. 26 декабря 1194 года у города Джези близ Анконы у нее начались схватки. Констанция велела поставить шатёр на площади и родила в нём сына. По её приказу при родах могла присутствовать любая женщина города. Приложив новорождённого сына публично к груди, королева продемонстрировала, что у неё есть молоко. Дело в том, что ходили слухи, что королева только прикидывается беременной — ей было уже более 40 лет и за десять лет супружества у нее не было детей.

Так, волею обстоятельств Фридрих родился на следующий день после коронации его отца в Сицилии. При рождении наследник двух корон — Сицилии и Германии — получил имя «Фридрих Рожер». Воспитывался он первое время в Сполето.

В 1196 году Генрих добился согласия германских князей на провозглашение двухлетнего Фридриха немецким королём, а через год вызвал в Италию своего брата Филиппа, чтобы тот отвёз Фридриха в Германию. Однако 8 ноября Генрих скоропостижно скончался. Императрица — теперь уже вдовствующая — Констанция категорически воспротивилась переезду сына в Германию.

— Ты — человек хороший, тебе я верю, — говорила она Филиппу, — но нашу знать я знаю как облупленную. Так она и признает королем трехлетнего малыша, да еще и рожденного не в Германии! Начнутся свары, дрязги… Нет уж, мы останемся здесь, и я постараюсь обеспечить ему хотя бы Сицилийскую корону. А ты забирай своих соотечественников и возвращайся на родину. Постарайся отстоять права племянника, я подожду и буду молиться за тебя — и за него.

Так она и поступила. Констанция увезла сына Фридриха из Сполето в Палермо, где его провозгласили королём в мае 1198 года. А Филипп с большим трудом добрался до Германии. Там он довольно быстро понял, что отстаивать права племянника ему будет действительно трудно, особенно в отсутствии королевы и наследника престола. Если бы хотя бы он был назначен опекуном! Единственный выход, казавшийся ему разумным, — принять корону самому. Филипп был избран королём Германии за две недели до коронации Фридриха королем Сицилии. Филипп пытался убедить Констанцу — и самого себя, — что это только временно, что как только Фридрих подрастет, он передаст ему трон, но вдова не поверила.

27 ноября 1198 года Констанция умерла. Согласно ее завещанию Сицилия была передана в управление Иннокентию III, недавно избранному папе Римскому. Поручив папе опеку над сыном, королева надеялась сохранить Фридриху корону. Но Папа находился в Риме и не мог править Сицилией лично. Он прислал на Остров кардинала Ченчио Савелли. Но тут Филипп, король Германии и герцог Швабии, вдруг решил, что он будет лучшим опекуном короля-ребёнка, чем папа римский. Опасения Констанции оказались не беспочвенными. Опекать короля Филипп поручил Маркварду фон Аннвейлеру. Тот захватил сначала Неаполь, а потом, в 1200 году, и Сицилию. Фридрих с воспитателем безуспешно пытались скрыться.

Однако противники обвинили Филиппа в том, что он нарушил присягу своему племяннику и выдвинули своего кандидата и как короля Германии, и как опекуна Фридриха. Им оказался Оттон Брауншвейгский. Филипп обратился за помощью к королю Франции — и началась 10-летняя свара… Но опять смерть внесла свою лепту — умер король Ричард, поддерживавший Оттона. Казалось, виден конец междоусобице, но неожиданно вмешался Иннокентий — на стороне Оттона. Представители Филиппа говорили папе:

— Ваше святейшество, Вы — опекун Фридриха, законного наследника престола, а Филипп — его дядя. Он не обидит племянника!

— Допустим, племянника он не обидит, а вот меня?

Послы растерялись: на этот счет у них полномочий не было. Филиппу нечего было предложить понтифику…

— Оттон предложил папе Равенну, Анкону, Тоскану и Сполето, — доложили послы, вернувшись в Германию.

— Вот мерзкий торгаш! — взорвался Филипп. — Так он свое опекунство понимает!

Иннокентию донесли о неосторожных словах Филиппа, и тот отлучил его от церкви. Впрочем, в калейдоскопе событий этого почти никто не заметил… Или почти не заметил. За пару лет на сторону Филиппа перешли не только многие феодалы, но и священство, включая архиепископа Кельна.

— Так, глядишь, дело до раскола дойдет, — раздумывал папа. — А такая выгодная междоусобица была… С другой стороны, вроде негоже переходить теперь на сторону Филиппа. Надо бы их помирить…

Отлучение с Филиппа он снял, но и этого, похоже, никто не заметил. Помирить противников явно не удавалось. Правда, и на этом папа не прогадал.

Энрико присутствовал на переговорах папы и посланников Филиппа и с огромным интересом наблюдал за происходящим. Это был бесценный опыт!

— Поскольку Оттон явно потерял преимущество, рассчитывать на обещанные им земли Вам уже не приходится, — говорили послы. — Эти земли теперь принадлежат королю Филиппу.

— Ну, положим, принадлежат — это громко сказано, их надо не только захватить, но и удержать. Для этого нужна сильная рука, причем здесь, поблизости.

— И Вы знаете такую руку? — спросили посланники, и Энрико понял, что предыдущая их фраза была «домашней заготовкой». У папы загорелись глаза: такой вопрос означал готовность к торгу.

— Найти можно…, — сказал он. — Вот, например, мой брат Рикардо — очень способный на это человек.

— Да, это так. Но не может же король просто так подарить ему Тоскану, Анкону и Сполето…

— Зачем просто так? Неужели у вашего короля не найдется лишней дочери, которой можно было бы дать приданное?

Энрико поразился тогда, как молниеносно Иннокентий среагировал — как кот при виде очень вкусной мышки…

Сейчас же он думал о том, что не стоило королю Филиппу нарушать свои принципы и вступать в торги. Эта злосчастная беседа стоила ему жизни. На свадьбе своей племянницы с братом Папы он был заколот отвергнутым предыдущим женихом родственницы. Той самой…

1209 год

Спустя год Энрико снова ехал в Мессину, но на этот раз на свадьбу. Он был очень доволен собой. Пожалуй, это была его первый серьезный успех как дипломата.

— Ваше величество, — говорил он год назад королю Сицилии и племяннику Филиппа, передавая ему буллу понтифика, — этим документом Его Святейшество признает Вас совершеннолетним.

— И что мне это дает?

Энрико не знал, как объяснить мальчику все дипломатические тонкости этого решения, поэтому ответил просто:

— Вы можете жениться, — на самом деле, не «может», а «должен». Папа прекрасно понимал, что его 13-летний воспитанник, обладавший незаурядным умом и непростым характером, к тому же сирота, не готов должным образом управлять королевством, и решил женить его на взрослой опытной женщине, богатой сильной родней. Но говорить это прямо Фридриху не стоило: он вполне мог взорваться и отказаться от брака.

— Жениться? Уже? Это хорошо, — реакция подростка была неожиданной. Энрико был готов увидеть растерянность, может, даже страх, но никак не радостную готовность. — А на ком?

Это был сложный момент. Папа сам выбрал Фридриху жену — вдову, на 15 лет старше него и уже имевшую ребенка, правда, недавно умершего. Сначала Гвевара хотел притвориться, что его интересует мнение короля о том, какой должна быть его жена, и постепенно подвести его к мысли, что это должна быть взрослая, зрелая женщина. Однако теперь он понял, что с этим мальчишкой лучше говорить прямо.

— На Констанце Арагонской. Правда, она немного старше Вас…

— На 15 лет, — уточнил Фридрих. — И вдова. Это тоже хорошо.

— Почему?! — не удержался от вопроса Энрико: лично ему совсем не казался привлекательным брак с такой разницей в возрасте.

— Опытная значит. — Энрико хотел было удивиться неожиданной мудрости мальчика-короля, но тот добавил: — А то мне с этими девчонками скучно, ничего не умеют, только хихикают и повизгивают.

Энрико понял, что тот имел ввиду совсем другую опытность. Фридрих все больше поражал его и даже немного пугал. Пугал непредсказуемостью и неординарностью.

— А свита у нее будет большая? Я имею ввиду, воинов много?

Вот этот вопрос был кстати. Еще до приезда к королю Энрико видел в свите невесты главный аргумент в пользу брака с ней — он знал, что у Фридриха много врагов и мало обученных воинов.

— Свита будет отборная, все опытные вояки. 250 человек.

— А побольше нельзя? Человек 500.

Это был уже полный успех, гораздо больше, чем Энрико мог рассчитывать. Он отдавал себе отчет в том, что никакой владыка не хочет иметь на своей территории много вооруженных чужестранцев. Но это обычный владыка. Фридрих никак не относился к числу обычных.

Таким образом первая часть его дипломатической миссии была выполнена, теперь надо было спешить в Испанию и делать следующий шаг, пожалуй, еще более сложный. Надо было убедить невесту взять с собой рыцарей Калатрава, которые будут служить ей свитой.

Дело в том, что после взятия Калатравы положение испанских рыцарей в монастырях Пулии стало двусмысленным. С одной стороны, главная цель их присутствия здесь — тайная подготовка армии для взятия Калатравы — была достигнута. С другой — война с маврами была не завершена, военные лагеря — каковыми по сути стали эти монастыри — все еще были очень нужны. С норманнами конфликтов не возникало, их вполне устраивало, что рыцари брали на себя и охрану городов, в которых селились, и их верность норманнским правителям, благо последние часто отсутствовали, как это было, например, в Вибинуме, где калатрава жили даже не в монастыре, а в странноприимном доме, специально построенном с хорошим обзором подступов к городу. Но вот со швабами еще предстояло установить отношения. И законный повод присутствия рыцарей был более, чем кстати. Однако и здесь особых сложностей не возникло — Констанца была дочерью короля арагонского и дочери короля кастильского. Оба короля были сейчас заняты не только борьбой с маврами, но и междоусобицей, а калатрава не принадлежали ни к одной из противоборствующих сторон и тем самым устраивали обе…