Бесплатный фрагмент - Искусство падения

Глава 1. Полная пустота

Она рассказывала свою яркую историю жизни, сидя напротив меня в одной из уральских кофеен, так спокойно и непринужденно, будто в очередной раз перечитывала мемуары толпе собравшихся почитателей на закате насыщенной жизни. Пролетающей сквозь время, наполненной энергией движения и развития, настолько привычной своим волшебством, что обыденный пересказ не вызывал у нее эмоций. Так равнодушно, словно земная жизнь — это лишь остановка на отдых в придорожном отеле, скучная сцена физического существования в паузе между великим путешествием души к неизведанному и его великим финалом. А весь человеческий мир лишь декорации для слушателей — нас с вами, покорно разинувших рты, живших свои первые и последние жизни на этой земле.

Она продолжала рассказывать свою историю, но я не мог раскусить эту девушку, нарисовать ее душевный портрет, психологические приемы не работали. Я кусал губы, анализируя текущие из ее уст слова, и упирался в предел научных знаний, за которым она существовала. Чтобы разгадать человека, надо опираться на тривиальные правила, лежащие в основе развития обычного индивида. Таким мог быть, например, обыденный я, но не эта девушка, рассказывавшая мне историю своего переезда в другой город и ее небольших по меркам вселенной приключений. Девушке был двадцать один год.

Она рассказывала о своих переездах, занятиях, старых знакомых и новых открытиях, болезненном опыте взросления, забродившем и отстоявшемся, как дорогое вино. Слушая ее сладкий голос, я чувствовал себя глупым, отсталым в развитии ребенком гусеницы. Она была похожа на многих, но состояла из особого минерала. Я видел отчетливую грань между ней и толпами обычных ветреных людей, которых носит по миру в поисках несуществующих вещей, людей, не находящих ответы, не задающих вопросы. Пустых, состоящих из ничего. Она была иной, спокойной, развитой, адекватной, неспешно прожившей много жизней в разных физических оболочках, прежде чем предстать передо мной в облике юной девы. Такая скромная разница в возрасте между нами, но это уже следующее поколение, воспитанное и выросшее в 21-м веке, с легкостью совершающее поступки, которых мы боялись, стыдились, никому о них не рассказывали, а рассказав, становились изгоями. Теперь многое стало нормой.

«Общество уходит в отрыв, — подумал я, — в свой последний полет». Самый незабываемый и торжественный, в направлении сверкающей точки духовной сингулярности, конца и начала одновременно. Новые люди рождаются одаренными, прошедшими весь наш путь еще в колыбели. Мы в одном шаге от вечного знания. «Бог все-таки сможет существовать», — решил я, смотря на эту девушку. Через поколение все люди смогут к нему прикоснуться. Эгоистично я пытался впитать как можно больше нового из ее слов, но девушка была равнодушна, иначе бы не зацепила. Она очень мудра, бесконечно великодушна, но пока не знала ничего о себе, а я сидел, широко раскрыв рот, мысленно припадая к ее священным ногам. «Если бы я выпивал, то бросил бы», — подумал я. Это не примитивная человеческая любовь, это скорее служение Всевышнему через одно из его воплощений, очень удачное, красивое и молодое. Незаметно ловил себя на мысли, что Бог никогда не бывает старым, ему проще умереть в юном теле и заново переродиться, нежели признать свое бессилие перед старением.

Я сидел напротив его перерождения в главной на тот момент точке вселенной, наблюдая за тем, как тону в отражении женских глаз. Точка называлась «Старбакс», а мы — Максим и Катерина. Еще был кофе, но о нем уже поведано чересчур много бессмысленной книжной воды.

— Можно нам воды? — обозначил я вслед бегущему официанту.

Мы запивали кофе и все сладкое водой, потому что так хотели.

Мы не собирались крутить роман, это была рабочая встреча. Зачем ограничивать себя отношениями, если можем вместо этого завершить историю человечества? По крайней мере быть к этому причастными. Заведомо выполнимые планы, которые, как мне казалось, нам предстояло вместе осуществить. А пока мы просто жили ради какой-то парочки влюбленных в глубине душного зала, которым всегда известно, что весь мир существует во имя и только ради них.

Мы сидели на высоких барных стульях, устав по дороге с общественного мероприятия в книжном клубе. За окнами кафе проплывали огни суетливых машин, размытые гуашью февральского снега, легкого и уже привычного с начала зимы, ставшего бы почти романтичным, не выпадай он никогда. Люди пробегали мимо нас по ту сторону окна, затем слышался хлопок входных дверей, с улицы приходил свежий морозный воздух, вызывая дрожь у сидящих за столиками, но уже через мгновение возвращался тягучий кофейных запах и жизнь продолжала кипеть всеми оттенками теплоты. Мы болтали ногами, пытаясь дотянуться до пола, грелись, как в последний раз по дороге домой.

— Вроде бы уже поздно, Максим, как считаешь? — спросила Катя, посмотрев на пустевшие за окном дороги.

— Время летит, — ответил я.

Мне не хотелось ничего, только слушать ее, отвлекшись от своих мыслей и дел. Иногда она вставала, ходила попудрить носик или вовсе лежала на столе, но чаще всего — сидела сбоку, за дурацкой барной стойкой у окна.

— Что ты вообще думаешь о времени? — спросил я.

Нужно было его потянуть.

— Как… о субстанции? — спросила она, поняв мой вопрос.

— Вот поэтому с тобой и легко. — Я сделал глоток воды, наслаждаясь продленным моментом.

— Насколько мне кажется, — она повернула голову, взмахнув волосами безымянно-пепельного цвета, — времени вообще не существует как такового. Его придумали, чтобы себя ограничить. Люди все делают с одной лишь целью — залезть в рамки и жить спокойно. Рамки. Я против. — Она всплеснула освободившимися от горячего стакана руками.

— Против всего, что можно легко описать? — навел я.

— Именно.

— Например, как твои волосы?

— А что с ними? — спросила она.

— Описать, какого они цвета или длины, — значит ограничить простыми словами их непостижимую красоту, загнать себя в рамки, внутри которых скучно и уныло, — ответил я. — Как и внутри времени.

— Ага, чудесный комплимент, — ответила девушка, потрогав волосы руками и покраснев.

— Я не пытался, — сказал и поплыл в потоках романтичной ванили собственных мыслей, как осуществивший все мечты разом ребенок с билетом в Диснейленд и пропуском в стриптиз-клуб.

Я водил рукой по ее тени на столе, по одежде и воздуху, который она выдыхала, стараясь не переходить черту вседозволенности, которую сам же себе и придумал. Наслаждаясь любой паузой, продлевающей сладкий момент, я потерял свою индивидуальность, стал чувствовать пространство вокруг, был всем этим миром и его Абсолютом. Чтобы достичь этого, религиозные люди служат Богу, а такие халявщики, как я, — божеству. Мы не дышали с ней одним воздухом — мы сами им были.

Парочка влюбленных позади нас тем временем обнималась и целовалась. Высокий брюнет и голубоглазая шатенка сливались губами в постоянном вихре интимной игры, били своей энергией через край. За угловым столиком посреди огромного города взрослых и их детей, стариков и животных, ветра и стужи, в эмоциональном угаре, в этом безжалостном мире. Они единственные были реальны, оставляя других невинной выдумкой времени, в том числе и нас.

— А вдруг вся наша встреча — иллюзия? — спросил я, не делая ничего.

— Все может быть. Для одних иллюзия, карма для других, — ответила Катя и больно ущипнула меня, чтобы разбудить. — Ведь роза пахнет розою…

— Хоть реальной назови ее, хоть нет, — скривил я лицо от боли.

Легко было существовать лишь воображаемыми потоками энергии в личном мире двух влюбленных людей за соседним столиком. Наши мнимые руки были развязаны для непотребства, как в чужом страстном сне, последние секунды отсчитывали несуществовавшее время до бесповоротной черты, которую нам обоим не хотелось переступать, ведь интимная страсть убьет всю божественность. Тощий официант принес спасительный счет за минуту до возникновения черной дыры между нашими мыслями и действиями, заработав огромные чаевые и нажив очередного врага, пока улыбался нам с девушкой. Катя облегченно допила кофе, доела маффин, догрызла фри, домяла салфетку и завернулась в меховое пальто и шапку из овечьей шерсти с помпоном. Все это крутилось в моих глазах, как кино, которое хочется пересматривать бесконечно, повторяя, как мантру, все ее действия, лишь бы они не прекращались.

Тем не менее мы пошли по домам, я лишь напросился проводить ее, чтобы взять почитать одну книгу. Дорога была недолгой и невыносимой. Снег сыпал в лицо, забивал мокрыми хлопьями наши глаза, и казалось, это никогда не закончится, не взойдет солнце, не расцветет трава, не нагреются реки и озера, не заблагоухает природа, а с ней и все мы, простые люди, не вдохнем полной грудью тепло и уют. Мои мысли были грустные, потому что все заканчивалось — эффект от кофе, общение, знакомство, приятное чувство взгляда ее одурманенных глаз на моем лице, которое иногда называют чувством взаимности. Мы пришли к дому, поднялись, отряхнулись от налипшей на нас стихии, я был приглашен на стакан воды, потому что всю дорогу предусмотрительно ныл о своем сушняке после выпитого в кофейне.

Она уронила ключ перед лифтом, затем еще раз на своем этаже, копошась и дергаясь, как в день, когда впервые привела в свой дом кошку. Я лишь улыбнулся в ответ ее краснеющим невинным щекам. Несколько лишних секунд возни, и яркий свет озарил привыкшие к потемкам глаза, это был свет ее совершенной квартиры. Так я решил еще при знакомстве — у идеала все идеально, ведь так. Поэтому легкий бардак пятой степени я списал на происки случая и пушистую серую кошку, мяукающую из всех углов разом.

— Мяу, — это звучало примерно так.

«Похоже на финал „Колыбели для кошки“, когда весь мир, кроме этой квартиры, уже замерз», — подумал я, но полет мысли был прерван виновницей всего.

— С газом или без газа? — спросил ее голос из кухни.

— Без газа, — хмыкнул я, осматривая обстановку в поисках возможных путей отхода, чтобы не дай бог не переступить черту.

У нее завибрировал телефон.

— Ну, мне пора, — с вызовом сказал я.

— Подожди, книга!

Девушка бросилась к книжному шкафу, к полке с многотомными сочинениями, я остался стоять в коридоре. Она перебирала сборники белоснежными пальцами, пока не нашла бело-синий том «Бхагаватам», и рванула обратно ко мне с радостным взглядом. Я предусмотрительно не сделал ни шага навстречу. Она сунула книгу мне подмышку, и мы перекинулись парой типичных для этой ситуации слов о различиях между направлениями индуизма и об эфемерном буддизме, который полностью из них вытекает. Я не погладил ее пышные волосы, она не провела рукой по моему плечу. Мы говорили о душе, сверхдуше, тонком теле в тот момент, когда я не поцеловал ее мягкие губы, а девушка не раскраснелась, как обычно бывает. Мы впервые пребывали на таком уровне возбуждения, что все низменные желания оставались где-то в разбитых кусочках летящей вверх жизни. Хотелось делиться чувствами со всем миром, петь и плясать, я не взял ее в тесные объятия и не положил на диван, она тяжело не задышала. Секунды текли вспять, момент высшего наслаждения. Мы обсудили випассану, санньясу, макросъемку, покадровое брекетирование, легкую атлетику, настольные игры, часовые механизмы, рождение, смерть, вторжение инопланетян. Я не вознес ее тело над своим, она не застонала, как одурманенная. Мы не видели собственного соития. Оно было в другом месте и называлось совсем иначе. Происходило между теми влюбленными из кофейни, ради которых все в этом мире и существует, в том числе наши бессмысленные действия посреди коридорного парящего в воздухе возбужденного очарования, мы лишь образы, увертюры чьих-то страстей.

Я обвел пальцами бороздки ее ладони и закрыл ладонь в нежный кулак. Все самое лучшее сошлось в одной точке. Ею был предел наслаждения жизнью.

«Убейте меня сейчас. Я готов», — сказал я в уме.

— Тогда ты не познаешь, что лучшего момента уже не будет, — издевательски ответила вселенная, которой все сходило с рук.

«Так в этом и весь смысл!» — крикнул я беззвучно, но вселенная уже полетела дальше.

Тишина и молчание — лучший ответ на вопросы о смысле бытия, все остальное будет ложью, наглой и беспринципной. Меня не убили, и я продолжил жить. К слову сказать, меня не убьют еще несколько десятков раз.

— Мне пора спать, — тихо сказала Катя, и через несколько минут, которые невозможно никак описать, я уже был на улице.

Оставленный наедине с мыслями о прозрении, о низшей страсти и высшей материи, о тех двух влюбленных, ради которых мы существуем, о нирване, которая накрывает до самой макушки вместе с нашим багажом проблем, со всем этим дерьмом. Моя голова стала кристально чистым общественным туалетом. Как всегда, было чему радоваться и чему огорчаться, я выбрал все сразу. Это образовало черную дыру, которая меня засосала, перемолола, отодрала и выбросила с другого конца в обычный мир, который мы называем реальным. В котором у нас было все присущее нормальным людям.

Я проснулся следующим утром в теплой кровати, вспомнил, что живу в новой квартире, оплата которой забирает почти все свободные деньги, одежда валяется в каждой комнате, шкафы и ящики наполовину пусты, на кухне стоит два литра вчерашнего молока, пакет с хлопьями, несколько бутылок вина, которыми я любуюсь, не открывая, и засыхает яичница в остывшей сковородке на электроплите. Почтовый ящик всегда пустой, корзина для мусора полная, окна холодные, потому что на улице этот бесконечный чертов холод. Всему виной вечная уральская зима и недостаток позитивных эмоций.

Вторая половина кровати пустая, потому что недавно я разъехался со своей бывшей, случайно встреченной девушкой, сразу охотно поселившейся у меня. Я думал, что смогу создать с ней что-то вроде семьи, но не вышло, мы были совершенно разные… Прожили вместе год, но даже в те отчасти прекрасные, отчасти невыносимые моменты совместной жизни она постоянно работала в разных концах города манекенщицей, мы виделись только во сне, когда что-то теплое и уставшее залезало под одеяло. Иногда она приходила первой и сопела укрывшимся одеялом комочком, а уже я пытался неуклюже пробраться в теплые складки постели, но сути это не меняло, мы жили в одиночестве вместе. Так что после расставания почти ничего не изменилось. Каждое утро я подходил спросонья к окну, чтобы раздвинуть шторы и впустить неуловимый солнечный свет, которым не балует наша страна, богатая на одни лишь бескрайние снежные кучи до горизонта. Редкий неосязаемой гость освещал квартиру, так начиналось каждое мое утро. Я уже давно не путешествовал по миру и пускал мертвые корни в землю между работой и домом. Никаких пальм и придорожных мотелей с досками для серфинга у каждой двери. Голубые лагуны с их бронзовыми обитателями остались в прошлом и будущем, покрытые мраком оставшейся жизни. Морские поездки и нескончаемый ночной бриз были идеей, полностью пережитой и разбившейся о скалы потребностей. Мы насытились, а желание хотеть не ушло, идея фикс растворилась под тропическим солнцем Таиланда, ничего в наших жизнях не изменив, вернула нас обратно копаться в своих делах и телах. Теперь я стою по утрам у окна и смотрю на бело-коричневый снег, угрюмых людей, бегущих на работу затемно, ежедневно крутящих свое колесо однотипных действий, выжимающих эмоции для счастья из самых мизерных мелочей, насильно радуясь жизни. Я допиваю молоко, надеваю всю свою одежду, заворачиваюсь в шерстяной шарф и становлюсь одним из них. Раньше мы ловили кайф, называя это колесом сансары, теперь ловим ностальгию по разбитым мечтами сердцам.

Дваждырожденные заслужили жить в скромности, мы нашли временные работы для нашей временной жизни, занялись осмыслением прошлого, смирились с нашим путем и начали копить деньги на будущие путешествия. С другими вопросами и другими ответами. Почти так же, как раньше, колесо всегда крутится, мы повторяем одни и те же слова, похожие действия, уже знакомые нам поцелуи, слова русского языка, которых с годами не становится больше.

Наше море — это заснеженные дороги, наши пальмы — уличные киоски, наши путешествия — недвижимость, наша уверенность — это сомнения, наши гуру — мы сами.

Я сделал шаг, затем еще один, затем прошло двадцать восемь лет. Пройдет еще столько же, и придется обеими руками браться за голову. А пока надо пересчитать друзей, которые навсегда остались в «Клубе 27» и «Клубе 28». И еще тех, которые сломались под натиском собственных гормонов, глупее кончину и не придумать. Всё как в записках Ирвина Уэлша, в «Порно» и «На игле», только вещества гораздо хитрее обычных.

Ведь все мы — персонажи каких-то фантастических историй внутри пятого тома эпопеи «Трудись, пока подохнешь», с одним календарем на всех, одним напитком и одинаково нарисованными женщинами. Новая поросль, засыпанная пеплом активности великого поколения Х. Мы делаем великие вещи, но лишь повторяем за ними. С каждым разом всё лучше и лучше, но менять мы ничего не хотим и не можем, наслаждаемся свободой от долга и выбора, которую нам дали сильные мира сего, наши предки. По утрам я читаю чужие новости, выбираю самую чистую рубашку, разношу всякие вещи по комнатам, спросонья задевая углы. На стенах висят картины с уличных барахолок, они вместо обоев, которые мы не смогли подобрать.

Я собираюсь тихо, чтобы не нарушить магию утра, медленно прикрываю двери, и всю идиллию нарушает только кипящий чайник, дарующий нам бодрящую жидкость. Пакетик заварки, ломтик сыра, и можно сколько угодно растворяться в тишине сонного утра, медитируя на высокие материи, мечтая о далеких географически, но таких близких сердцу тропических островах, если бы не обязательный ответственный труд.

Каждый день я опаздываю на работу на одну минуту, которую теряю, любуясь на серый город из окна своей многоэтажки. Это наше бунгало. Это не признание поражения, это признание того факта, что материальное не имеет значения. Неважно, идешь ты на завод или же в храм, преданное служение всегда с тобой. А еще с тобой всегда твое собственное дерьмо.

Это все, что следует знать.

— Доброе утро Максим, — говорили коллеги.

Я улыбался в ответ. Пахло очередным заговором вежливости.

В тот день всем хотелось чего-то пожестче. Кофе не помогал, а до более тяжелых напитков оставалось еще восемь часов показательной порки трудом. Город плыл в мареве желтого смога и табака. Суперлуние било в окна всех офисов своим острым, пронзительным блеском. Я вспоминал прошлый вечер — книжный клуб, кафе, ее квартира.

Бумаги перекладывались между равными стопками на столе, работа кипела. Без жара и дыма, как в разряженном воздухе, как в безмятежном космосе, так она протекала каждый будний день. Я не думал о Кате, читая поток ее сообщений в телефоне. Она в этот момент листала книгу у себя дома и тоже изо всех сил не думала обо мне. Я водил пальцами по электронной клавиатуре, ждал возвращения друга из долгой поездки, отсчитывая минуты, обедал в паршивом «Сабвее», чтобы день пролетел быстрее. Написал очередное сообщение Кате, все еще стараясь о ней не думать.

Она мне ответила в ту же секунду.

— Какой бред! — сказал я.

Полное безумие, бессмыслица, ахинея. Надо было отвлечься от окружавшей со всех сторон страсти, куда-то от нее убежать, чтобы не расстраивать себя и невинную девушку. Часы на стене слишком медленно приближали окончание рабочего дня.

Я позвонил другу, Матвею Славолюбову, возвращения которого из Нью-Йорка мы так долго ждали, но абонент оказался недоступен. Шел третий час дня, утренний рейс уже давно должен был приземлиться. Наверное, у него села батарея. Немудрено с такими долгими перелетами и пересадкой в Москве, по уши в зимней суматохе, орущих детях и багаже. Я надеялся на братский сувенир, вроде магнита для холодильника или надувной прокладки под бедра для просмотра футбола, но абонент по-прежнему не отвечал.

Зато отвечала Катя, которой было вовсе не обязательно это делать. Мне не хватало совести сказать ей это прямо, но в общем и целом я надеялся, что обстоятельства нас разлучат. Иначе все шло к похабщине отношений. Мужчина и женщина в самом центре бурлящей жизни способны на что угодно, лишь бы не начать бессмысленно думать, они ломают дрова и строгают из них детей. Но, вспоминая Катину улыбку, я ничего не мог с собой поделать. Вот почему меня это радовало, ее невинные ответы и скромные вопросы, с которых все начинается. Но чтобы прояснить ситуацию — меня также радовали пошлые фильмы, беспорядочные связи, крепкие напитки, ксенофобия, булимия, экономический кризис. Вот так меня радовали ее сообщения. Мои же ее доставали, но девушка ничего не могла с собой поделать.

Она лежала дома в джинсах и топике, с босыми ногами и пила заварной чай. Я лежал на офисном стуле, закрывшись монитором от проверяющих и цветком на подоконнике от всего остального мира. И пил заварной чай.

Если называть это общение самым бессмысленным в истории, что будет истинной правдой, то следует также отменить все романы и браки, заключенные после рождения Зигмунда Фрейда.

Я не написал ей ни одного комплимента, она их и не ждала, краснея от каждого моего намека на милоту и фантазируя продолжение. Кем была бы Лолита без педофилов?

— Тобой, — написал я.

И восторженно спрятал телефон в карман джинсов, стараясь как можно дольше не трогать его и не читать прозвеневший ответ.

Со мной оставались мой чай, осадок от прошлых, умерших отношений, вся моя жизнь и еще шесть часов до полуночи. День стремительно продвигался к закату. Когда кукушка пробила отбой, я уже выезжал с рабочей парковки в направлении к дому Матвея за своими магнитиками с Эмпайр-стейт-билдинг и материалами для новых статей. Улицы тянулись медленной чередой серых кварталов, стоящих посреди бурных потоков машин. Самый обычный час пик в мире работающих в офисах горожан был далек от воспоминаний и мечтаний о тропических буднях с пальмами и песочным бездельем. Пусть даже по радио играл могучий духовный нью-эйдж и елочка-пахучка со вкусом манго болталась на лобовом стекле. Изредка она закрывала вид на тягучую пробку, действовала подобно сладкому бальзаму на душу во время средневековой чумы. Ничто не могло полностью заменить неосуществимую мечту о дальних странствиях.

— Ну давайте же, скорее! — сигналил я каждому проходимцу в зажатом потоке машин.

Хотел первым получить свою порцию впечатлений, успев попасть к дому Матвея раньше всех наших друзей. С одной стороны, они были свободными от работы творческими личностями с огромным запасом времени, с другой стороны, это сильно вредило их дисциплине. Я же, наоборот, с прошлого вечера был на коне и гнал его к цели со скоростью пять километров в час. Дом возвращавшегося туриста виднелся на горизонте. Я запарковал машину возле открытой калитки. Одноэтажный белый коттедж, отделанный белым сайдингом. Освещенный яркими фонарями, он утопал в неубранном снегу, разбросанному по всему частному сектору, похожему зимой на небрежно брошенное одеяло с холмиками из крыш домов и гладкими прогибами в белом снегу — плавные благодаря ветру пейзажи Безье.

На лужайке перед небрежно очищенным от снега крыльцом лежали свежие следы, я уже чувствовал исходящий от них запах Нью-Йорка — бензин, перемешанный с дымом от бродяжных костров под мостами. Почистил обувь от налипшего снега и на мгновение замер перед входной дверью. Вкушал ценность момента — когда мы вновь увидимся одна эпоха сменит другую, оставив очередное круглое кольцо на стволе дубеющей жизни. Моя рука прижалась к холодной двери.

Взрослые примечательны тем, что у них есть собственная история. Наполненная страстью и болью, пронизывающая своим резким порывом многие судьбы на протяжении долгих цветущих лет и тоскующих зим, оставляющая грубые швы на румяном теле воспоминаний о нашей невинности. Такая особая история, которую не хочется пересказывать без лишней бутылки вина с твердым сыром или двух литров тягучего крепкого чая. У Матвея она была, так же как у меня, поэтому наши налитые свинцом глаза иногда встречались в полном понимания взгляде, что являлось редкостью в современном мире. Не то чтобы мы любили любоваться друг другом, мы вообще были мало знакомы. Но какая-то загадка все время манила меня, я пытался докопаться до самого сердца его истории. Основные факты я знал наизусть, но самое главное оставалось туманным.

От моего толчка дверь открылась, поманив внутрь домашним теплом. Натоплено и надышано — понял я. Но свет был выключен, один лишь шорох в кромешной вечерней тьме доносился из глубины гостиной. Я, стараясь не сильно затоптать пол, искал, где включается свет, давно я там не был. Внезапно раздался хлопок, и все лампочки вспыхнули разом. На меня полетели разноцветные бумажки конфетти из одиноко пущенного заряда. Инстинктивно я закрылся, выронив на пол пакет с гостинцами.

— С возвращением! — закричал первый голос из света.

— А, блин, это Максим, — сказал второй.

Парни вышли из укрытия и в расстройстве завалились на мягкий диван. Слива и Антон, тоже друзья, один пухлый и небритый, всегда в полосатых жилетках поверх выглаженной рубашки, в очках из какого-то европейского магазина и с короткой стрижкой, второй тощий, вечно в каком-то мятом тряпье, но всегда выбрит и идеально расчесан. Такими я их знал.

Слива, тот, что пухлый, недоуменно спросил:

— Где же Матвей? Есть в доме рабочий телефон, чтобы ему позвонить?

— Ты же сам здесь живешь через день, неужели не знаешь? — ответил ему худой Антон.

Я спешно поднимал выпавшие на пол пельмени и бутылку рома, все, на что хватило фантазии по дороге.

— Конечно, живу, коли хозяин мне разрешил, — уточнил Слива. — А сам-то сколько девушек сюда водишь? Своего дома нет, так вы тут все крушите, пока он в разъездах. И телефон раздавили вот, извращенцы, и ковер…

— Вот про ковер ни слова! — занервничал Антон. — Мы же договаривались! Ты дал слово джентльмена.

— Да-да, базара нет. Я просто волнуюсь. — Слива стянул с носа очки в толстой оправе и вытер их о свою полосатую жилетку.

Я переместился за их спины, складывая провиант в холодильник, заросший льдом, со вмерзшим куском старой ледяной рыбы и свежей связкой бананов, парни определенно постарались на славу, насколько хватило денег. И сказал:

— Звонил я ему! Успокойтесь. Каждые пять минут. Выключен абонент. А самолет приземлился шесть часов назад, такие дела, — договорил я и присел наконец на край большого дивана.

— Дела! — Слива почесал согнутой пластиковой бутылкой голову.

Мы втроем и куртка занимали весь диван, смотрящий на пустой вход с неявившимся гостем. Перед нами блестел пыльный след от ковра, когда-то лежащего на полу, теперь запорошенном разноцветными конфетти. Чуть дальше впереди нас была закрытая парадная дверь, крыльцо, улица, город и, возможно, вся наша страна. Я ничего не мог понять, думая совсем о другом человеке, — о девушке, с которой весь вечер переписывался короткими сообщениями, так ни разу и не отдохнув с момента вчерашней встречи. Внезапно меня озарила далеко не самая важная мысль.

— Владислав Вениаминович, — повернулся я задумчиво в его сторону, — вы не курить ли тут собирались?

— Курить? — переспросил Слива. — А, это… — Он спрятал за пазуху скрюченную бутылку с куревом. — Привычка юности.

— Давайте без привычек, — буркнул я. — Что-то странное затевается… Кстати, читали его новую статью о Нью-Йорке?

— Да, вчера упала на мыло. Восхитительная работа.

— Это точно, — поддержал Антон. — Выше всяких похвал.

— Жаль, что это был последний материал из кругосветки. По возвращении Матвей еще долго ничего не напишет.

— Зато привезет нам уйму заметок, — ответил я. — И тогда уже мы займемся своим делом. Пора собрать статьи для полноценного бумажного выпуска. Чтоб было как у самых крутых журналов.

— Было бы замечательно, — произнес Слива и, освободив насиженное место, пошел возиться на кухню.

Я машинально завалился в опустевший нагретый угол дивана, впервые за день сомкнув веки. Столько мыслей пронеслось диким гулом и растворилось где-то в забвении, окутав меня на миг пустотой. От сильно хлынувшего расслабления все тело аж вздрогнуло, заставив меня проснуться. Я взвился как ужаленный, подскочив на месте. Оказалось, что, обессиленный неожиданными знакомствами и несостоявшимися встречами, я проспал почти час.

Слива уже варил пельмени, а его друг Антон пытался разблокировать мой телефон. Они оба познакомились с Матвеем в его путешествии по Азии, вместе арендовав соседние комнаты в домике на берегу океана, разговорились, оказались родом из одного уральского города, с тех пор стабильно поддерживали отношения. Им было даже дозволено использовать этот гостеприимный дом при условии содержания его в идеальной чистоте. Слива устраивал тематические вечеринки с такими же ценителями киноискусства, каким являлся он сам. Пару месяцев назад я ходил на такую вечеринку, все смотрели «Касабланку» в оригинальной озвучке, пили коктейли со свежевыжатым соком, слушали старую музыку в современной обработке, типа саундтреков из новых фильмов о «ревущих двадцатых». Антон же водил сюда девушек исключительно для собственного удовольствия, личного жилья не имев по причине своеобразного характера и слабых моральных устоев. И наследственной бедности. Вечеринки были каждую неделю, и, видимо, ковер не пережил одну из таких.

Я закрыл телефон ладонью, пока он его окончательно не доломал.

— Хотел позвонить Матвею, — ответил Антон. — Ты тут целый час проспал. Надо что-то делать.

Исключив все поводы для недоверия и поставив вызов на громкую связь, мы снова услышали слова робота об отсутствии абонента в сети.

— Надо что-то делать, — все сильней волновался Антон.

Он был самым молодым из нас.

В конечном счете я познакомился с этой троицей через наш общий журнал, на который стал работать по велению сердца. Парни же пришли к нему через литературные собрания, на которые следовали за магнетической харизмой Матвея. Ради его общества они посещали эти тщеславные посиделки, где все хвастаются своими будущими достижениями, пытаясь открыть в этом мире еще хоть что-то уникальное. Матвей умудрялся ловить главный смысл общественных трендов, поэтому все тянулись дружить с ним, но получилось только у нас троих, повторявших древнюю историю Александра Дюма.

Но в тот вечер многое изменилось. Это была либо большая игра, либо большая трагедия.

— Позвоним в полицию? — спросил Антон.

— Давай лучше его отцу, — ответил Слива. — Может, он что-то знает? Сейчас только найду записную книжку.

Отец Матвея ничего не знал, разозлился, что его отвлекают в столь поздний час, и мы на ночь глядя заторопились в аэропорт. Я, сразу одевшись, читал новые сообщения в телефоне. Еще был пропущенный звонок от Кати. Судя по оповещению, очень короткий и поэтому подозрительный. После него прекратили поступать ее сообщения. Собравшись с мыслями, я перезвонил в ответ, но монотонные гудки закончились ничем.

Молчаливые парни убирали комнаты дома уже без единой нотки радости, пытались оставить все в идеальном состоянии, будто для выставки или, не приведи боже, грустного собрания всех родственников под одной крышей.

— Я говорил сразу поехать встречать его в аэропорт! — злился Антон.

— Да ты видел, какие там толпы? — кипел Слива. — Ты хоть раз там бывал?

— Побольше некоторых! — Антон швырнул подушку на диван. — Будешь мне рассказывать!

— Конечно, буду. Максим работает допоздна, поэтому решили подождать лишний часок и собраться все вместе, — объяснил Слива. — Не на то обращаешь внимание! Человек пропал! А ты ноешь.

— Да я хотя бы думаю, в отличие от некоторых.

Нервное напряжение, которое эти творческие натуры держали в себе целый час, перелилось через край.

— Ничего ты не думаешь, только портишь. Я больше всех забочусь об этом чертовом дерьме, которое ты называешь журналом!

— О еде ты только заботишься! — нервничал Антон. — Человека просрали, а этот обжора пельмени накладывает!

Они начали драться подушками, как нервные дети с замедленным развитием. Вместо того чтобы принять чью-то сторону, я снова набрал необычной девушке Кате. К моему удивлению, абонент тоже был недоступен. Меня окутало удивительным ощущением дежавю. Каждый раз голос автоответчика повторял одно и то же. Неожиданный удар так расстроил и обессилил меня, что я даже не стал разнимать дерущихся, вышел на свежий ночной воздух, походил кругами и в итоге сел на капот своего автомобиля, залипнув взглядом на уличном фонаре. Старался нервничать как можно сильнее. Беда не приходит одна, и когда она раскрывается всей своей драмой, почему-то хочется оказаться в самом ее эпицентре, лично засвидетельствовать все от и до. Это по-нашему, по-шекспировски. Маска жертвы сменяла маску романтика, а виновато, как всегда, было поколение Х, благодаря своему непобедимому характеру придумавшее все эти проблемы, с достоинством прошедшее через них, но не научившее нас, бесхарактерных, как их решать.

Сначала это поколение всемогущих стариков подсадило нас на мобильную связь, а потом разорвало ее к чертям собачьим. Не дало нам связаться по телефону, поиздевалось, как над беспомощными детьми. Зачем же было ее изобретать? Оторвать от меня двух близких людей за один вечер — это особо тяжкое преступление. Я знал адрес Кати, был полон уверенности в ее отсутствии дома, но все равно решил ехать, проверить, удостовериться.

«Может, они с Матвеем сбежали вместе?» — подумал я. Да нет, полный бред, они даже не знакомы. Наверное. Что я знаю о Катерине? Почти ничего.

Тучи сгущались на невидимом небе, закрытом от нас коварством подлой судьбы.

А что я скажу, если она окажется дома? Очередной детский лепет про заскучавшего паникера, который по каждой мелочи теперь будет ее терроризировать? Чтобы отвлечься, я зашел в соцсети, но ее аккаунт был удален, стал серой бессмысленной пустотой. А с ним и вся наша история переписки оказалась вычеркнута из жизни. Нас заманили к жизни в социальных сетях, но не предупредили, что человеку в них так легко испариться.

Я затянулся бы сигаретой, если бы курил. Пришлось лишь пускать белый пар, укутавшись в воротник куртки, и ждать двух драчунов, которые спешно закрывали обитель пропавшего человека. Слива вышел на морозный воздух с фотографией Матвея трехлетней давности, лежащего на гамаке меж двух деревьев в белой сетчатой шляпе и солнцезащитных очках на груди. При поиске человека любая деталь может оказаться полезной, особенно изображение его улыбающегося лица.

Шел первый час ночи. Я спешно посадил обоих молодых людей в такси, скомандовал сонному водителю ехать в аэропорт, а сам пообещал присоединиться сразу же, как решу один маленький волновавший меня вопрос. Любая большая проблема в человеческой жизни раздувается из крохотной мелочи. И чем больше стала проблема, тем невиннее эта мелочь была. Например, один час наедине, один выпитый кофе и недопитый стакан воды — это ничтожная мелочь в масштабах нашей горящей молодости. А вот постоянные мысли, бесконечные сообщения по каждому поводу, разглядывание ее страницы, ассоциации со всем окружающим — это уже явление с большой буквы. Она меня запутала, свела с ума, и чтобы решить проблему на пике привязанности друг к другу, разрубить гордиев узел, я должен поехать в логово этого необузданного создания. Встретиться с ней лицом к лицу, сказать пару ласковых слов, улыбнуться, спросить, почему оборвала связь. Мы живем в великом множестве параллельных вселенных, так вот в одной конкретной вселенной это было критически важно, и никто не представлял себе жизни иначе. К тому же я просто-напросто затосковал.

Через несколько минут приятной свободы на опустевших, блестящих снегом дорогах я приехал по адресу из памяти. Все осталось как днем прежде. Такие же вывески, здания, фонари. Какая-то мрачная дама в соблазнительном макияже, короткой юбке поверх обтягивающих чулок и крошечном пуховике на мощном бюсте заходила в нужный подъезд. Я заскочил следом за ней и подождал в предбаннике, пока женщина уедет на нужный этаж, чтобы не показаться насильником, затем снова вызвал лифт. Я нервничал, как мальчик на первом свидании, чувствовал озноб, несмотря на теплую куртку, которая не согревала снаружи, зато сердце горело в трепетном предвкушении непонятно чего изнутри. Дверь в квартиру была на своем месте, я помнил, как Катя смущенно роняла ключи. Спустя одни сутки здесь еще витал запах ее духов, так мне казалось. Дверной глазок источал свет и уверенность в скорой развязке.

Я снова набрал ее телефонный номер и после отказа оператора постучал в дверь. Раздался тихий шорох, я стукнул еще. Свет в глазке заслонился, я представил, как девушка заигрывающе смотрит на меня своим самым красивым из глаз. Ничто и никогда так не обламывает, как реальность. Дверь открыл злой мужчина лет сорока в больших тапках, семейных трусах и спальной майке без рукавов, растянутой на груди.

— Ты че, охренел? — примерно так он сказал.

За спиной послышался плач ребенка.

— А Катя дома? — оторопел я.

— Нет здесь никаких Кать! — рявкнул он. — Вали, пока я тебе морду не начистил.

Дверь захлопнулась, свет маленького глазка снова прикрыл его выжидающий взгляд.

Сцена меня шокировала, и все тело в миг онемело. Последовала долгая пауза, после которой я поочередно стал чувствовать свои члены, выходящие из оцепенения, кровь снова побежала по телу, я мысленно сматерился и пулей выскочил на улицу. Осмотрел дом, дорогу от кофейни, знакомые рекламные плакаты, все было на месте. Это казалось невероятным. Один большой сон под покровом реальности. Я умудрился потерять то, что не успел обрести. На огромных пустотах без света и воздуха летал маленький шарик под названием Земля, на котором кто-то разрешил случаться такой глупости. Какой-то жалкий трус, боящийся открыть свое космическое лицо, играл с нами, как африканский колдун с куклами вуду.

Я вытер лицо пригоршней снега, чтобы охладить пыл. Дошел до «Старбакса», посмотрел внутрь через широкие окна напротив вчерашнего барного стола, который еще помнил тепло наших тел. Стоял как одурманенный перед витриной любимой кофейни, пока не привлек удивленный взгляд уборщицы. Это была старая смуглая женщина в серой форме, с длинной лохматой шваброй. Она тоже подошла к окну и стала смотреть на меня изнутри угрожающим взглядом. Так мы и замерли, как два истукана.

Я оказался настолько ошарашен и подозрителен к происходящему, что передавал это ощущение всем окружающим, заражая их энергией недоверия, бьющей из меня, как раскаленные камни из недр вулкана по пролетающим самолетам. Хотелось бросить все и уехать, но, так как бросать было уже нечего, следовало действовать наоборот. Меня обходили на шаг, а может быть, на два. Ох уж эта странная паранойя!

Есть прекрасные мотыльки, живущие один день, бабочки, о которых пел Линдеманн по-английски, бывают залетные гастролеры с корыстными намерениями, бывают ветреные путешественники, сжигающие за собой чужие мосты, но Катя явно не относилась к их числу.

Вот если бы можно было вычеркнуть всего один день, а другой растянуть на всю оставшуюся нам жизнь! Если бы люди летали. Если бы вода превращалась в вино, а из всех уст всегда звучала лишь правда. Мы бы воспарили над снежными небесами, отправились на самый край суши, где всегда светит солнце и дует приятный ветер, построили бы дом из веток заброшенных гнезд на стыке стихий земли и воды и под расслабляющие звуки прибоя качали бы на руках своих маленьких демонов, из которых при большой любви и заботе вырастают прекрасные человеческие создания. Добрые и всегда идеальные.

Глава 2. Одиссея

Всю ночь я провел в раздумьях, ворочаясь с боку на бок. То были странные переживания — с одной стороны, не давала покоя пропажа лучшего друга, с другой — одолевал страх за себя самого, если полиция почует неладное и начнет подозревать всех подряд. Я прекрасно понимал их возможные сомнения в очень странной и запутанной ситуации, главными свидетелями которой могли выступать только мы с товарищами. На некоторое время страх отвечать перед непредсказуемо произвольным законом даже затмил собой пугающие переживания за судьбу человека. Я переворачивал сырую от нервного пота подушку несколько раз, пока сон окончательно не растворился в полусознании. Уже не спящий, но еще и не бодрствующий, я кое-как встал с кровати. На часах было пять утра. Стояла такая глубокая, абсолютная тишина, что ее можно было услышать, вернее сказать, почувствовать. Весь многоэтажный дом спал, город спал, и я не сомневался, что весь наш меридиан затаился в неподвижном небытие. То был загадочный момент перехода между сутками, на который у создавшего мир за шесть дней Бога не нашлось фантазии, поэтому на короткий отрезок времени все погружается в тишину. Мир замирает и перестает существовать, пока идет чернейший экран загрузки нового дня. Я, словно шекспировский призрак, добрел до кухни и нарушил покой вечности шумом кипящего чайника, заварил чай. Из кружки с зеленым пакетиком начал подниматься ободряющий пар, наполняя воздух вокруг себя запахом нового дня. В окнах разными оттенками света блестели, как звезды, уличные фонари — желтые, белые, голубые, образовывали плеяды и туманности в клубах выходящего из-под земли пара. Настоящие звезды, естественно, не виднелись.

После кружки крепкого чая мои мысли вернулись из небытия, а сон временно отошел на второй план. Я почувствовал в себе страх совершить ошибку, не сделав чего-то важного, нужного в этот момент. Только вот что я мог предпринять? Великое множество возможных действий кружили голову, не позволяя выбрать что-то конкретное. Но в любом случае просто лечь спать было самым худшим из вариантов, интуитивно противным, а значит подсознание через отвращение к мятой кровати пыталось дать мне намек. К сожалению, ничего конкретного оно не говорило, лишь повторяя, как мантру, что я обязательно найду Матвея, а может и пропавшую Катю, и что жизнь моя в этот момент только начинается.

Поставив на кухонный стол ноутбук, я стал рыться в электронных письмах от друга, отправленных из разных частей света во время его так странно завершившейся кругосветки. В каком-то из них должен был прятаться скрытый смысл, между строчек или в первых буквах слов. Я по несколько раз открывал сообщения, но ничего необычного не находил. Стал обращать внимание на дату и время отправки, записывая числа, чтобы с ними как следует поиграть, ведь математика — универсальный язык жизни, но потом вспомнил, что в момент написания писем Матвей находился в разных часовых поясах и не стал бы использовать такой метод шифровки — получатель не мог быть уверен, что выбрал верное время. Я обессиленно опустил голову на кухонный стол. Мысли крутились одна за другой в хороводе бессмысленных образов, пока я не почувствовал острую боль во лбу от въевшегося металла. Эврика. Резко подняв голову, увидел с грохотом упавший перед глазами, едва не оцарапавший мой нос железный предмет. Он звонко вернулся на стол, где находился все время, пока я не положил на него голову. Это была связка ключей от старой квартиры Матвея, доставшейся ему в наследство от матери. Он прожил с ней вместе большую часть жизни и теперь не мог решиться продать старую память. Вместо этого он часто прятался там от всего мира в порыве неконтролируемого вдохновения, а через несколько дней выдавал очередной журналистский шедевр. Перед кругосветкой он оставил мне ключи, просто, на всякий случай. Это была зацепка, ключ — в прямом и переносном смысле слова, в квартире должна была ждать подсказка, указывающая на верный путь поисков. Но подобно Антону и Сливе, которые вечером так и не решились поехать на известные в городе вписки Матвея, боясь оставить улики и привлечь к себе нежелательное внимание, если дело примет фатальный уголовный окрас, я тоже боялся приближаться к любому возможному месту его проживания. И без того слабое алиби прошедшего вечера могло полностью раствориться в пучине закона, утянув в нее и меня.

Я смотрел на две лампочки на кухонном потолке, словно желая получить их совет, полностью растворялся в ярком свете, от которого даже не отдает болью в глазах, и внезапно придумал, что могу попросить далекого родственника Матвея сходить в его тайное гнездышко, якобы беспокоясь, все ли с ним хорошо после долгого перелета. Алиби это не разрушало, а выбор подходящего человека сделала за меня генеалогия — у друга в этом городе был только один родственник — двоюродная сестра. Ее звали Ирина или Марина, и мы никогда не общались. Пять часов утра — не самое подходящее для знакомства время, но я уже завелся и не хотел спать, теряя драгоценные минуты, а скорее всего, и не смог бы.

Достав из корзины для фруктов два яблока и смешав кофе с порцией кипятка, я вернулся к ноутбуку, чтобы точно вычислить девушку. В век цифровых технологий и при полном отпечатке личности в интернете задача оказалась проще простого. Выборка из электронных друзей Матвея, сверка по возрасту и образованию — и вот я уже вижу перед собой Ирину Никитину двадцати пяти лет в белом купальнике на берегу моря, на не менявшемся с прошлого лета аватаре. Она была похожа на образ с их совместной с Матвеем фотографии, год назад случайно мною увиденной. Всегда жизнерадостный и общительный, он резко менялся, когда речь заходила о семье, при любом личном разговоре будто чувствовал себя не в своей тарелке, пытался уйти от темы, и единственное, что я узнал о его сестре, — это имя. Он вообще никогда ничего не говорил о семье, словно ее и нет. Такие мрачные и отсутствующие отношения с родственниками скрывали в себе какую-то тайну, его очередную загадку. Прилетев прошлым вечером и испарившись, он из человека с плотью и кровью превратился в сплошную головоломку. А я, завороженный феноменом Баадера — Майнхоф, теперь видел тайну во всем, что касалось пропавшего друга. Внезапно такой близкий и знакомый человек превратился в клубок интриг, который следовало развязать.

За сбившимися в кучу ночными мыслями прошло двадцать минут. Я уже знал адрес и телефон Ирины, но обращаться к незнакомой мне сестре Матвея было еще очень рано. Время тянулось тем медленнее, чем я пытался его подогнать. Устав любоваться ярким светом лампочек под потолком, я решил проехаться по городу под спокойную утреннюю музыку, которую обычно крутят по всем радиостанциям. Оделся я не очень тепло, но машина быстро прогрелась, а по радио заиграли самые неспешные композиции кантри, которые принято смаковать в самом конце долгой ночи под остатки виски, горького, как наша жизнь. Сам факт езды по пустым темным улицам наполнял спокойствием и наслаждением, как во время длительной медитации. Я бесцельно проехал пару-тройку кварталов, откинув тяжелую голову на спинку водительского кресла, удерживая руль одной вяло свисающей вниз рукой. Не придавая маршруту никакого смысла, я начал осознавать, что он идет по местам, так или иначе связанным с Матвеем. Так же сильно, как он, мне в душу запала его загадка, даже инстинкты не могли от нее оторваться. Проехав несколько нарушавших покой черно-белой ночи светофоров, я оказался перед зданием Белой башни. Такой высокой и притягательной казалась она в ночи, что я, засмотревшись на одноногого, опирающегося на трость бетонного исполина, в последний момент повернул вместе с огибающей башню дорогой. Смотря на некогда самое высокое здание Уралмаша, я вспомнил, как вместе с Матвеем поднимался на самый верх. Сам бы я не решился, но безудержный поток энергии, коим являлся мой друг, потянул меня ввысь, что наполнило мою жизнь очередным ярким событием. Мы тогда участвовали в городском квесте, отгадывая зашифрованные по всем районам места со спрятанными в них подсказками местонахождения следующих точек. Одна из них оказалась отмечена на Белой башне. По-летнему мягкий воздух грелся на зеленой траве, а задорный, игривый ветер охлаждал отдыхавших на пикнике вокруг этого архитектурного памятника. Наша команда долго рылась на первых этажах, не понимая, где именно искать ключ, но Матвей потянул всех на крышу, найдя первым искомый предмет, а заодно и сделав несколько памятных фотографий с нами в защитных касках поверх испуганных лиц. Заново переживая приятные вдохновляющие эмоции, я остановился перед башней и достал телефон. Палец тянулся открыть папку со старыми снимками, но сильнее ностальгического порыва был двойной страх лишиться друга, с одной стороны, и стать этому свидетелем или, не дай бог, обвиняемым — с другой. Я открыл социальную сеть на сохраненном контакте Ирины и увидел, что она наконец-то в сети. В семь часов утра многие просыпаются на работу, значит первые общие черты этой девушки начали складываться у меня в единый образ уже тогда.

Я написал что-то вроде скомканного приветствия, деликатно представился другом ее двоюродного брата и рассказал, что случилось в общих чертах, не нагнетая обстановку кипящими во мне эмоциями. Сообщение еще долго висело непрочитанным, одиноко смотря на меня со светящегося в темноте экрана мобильного телефона. Я снова вернулся из красочных летних воспоминаний в леденящее душу утро. Лежащий кругом снег крупных городских улиц не светился ярким светом надежды в удачном конце истории, как вокруг моего дома на окраине, до которого не доезжали посыпочные машины с реагентами и песком. Все вокруг томилось в угрюмом сером пейзаже, похожем на фотофильтр старого нуар-фильма, и даже включенные всю ночь фонари не могли наполнить окружающее пространство светом. Без ностальгических иллюзий, связанных с присутствием в этом месте Матвея, Белая башня казалась унылым столбом-переростком, тонущим в мертвенных испарениях уходящей на глазах ночи. На окружающей лужайке для пикников лежал размешанный с грязью перестарелый снег. Серые прямоугольники окружающих однотипных хрущевок создавали ощущение бесконечности жизни именно в этом ее заурядном и угнетающем виде. Один лишь экран телефона светился, как сердце Данко, оставаясь для меня единственной возможностью продолжить поиски.

Потом оказалось, что Ирина была в сети пять минут назад, видимо, посмотрев пришедшие за ночь сообщения, после чего отправилась заниматься своими утренними делами. Я беспомощно ждал ее возвращения. Мимо пронеслись несколько первых такси, знаменующих начало жизни нового дня. При новом взгляде на телефон я встретился глазами с девушкой, пока виртуально. Она без особого энтузиазма ответила, предложив позвонить Матвею на сотовый. Что ж, никто не говорил, что будет легко. Понимая, что терять нечего, я принялся настойчиво объяснять необходимость заглянуть к нему в гости. Потеряв несколько драгоценных утренних минут, Ирина, возможно, из вежливости предложила встретиться через час у нее на работе, прислала адрес и исчезла из сети. Такое глупое утро с глупыми поисками и перепиской могло бы раствориться в насыщенной истории жизни, не оставив следа, но интуиция мне подсказывала, что это начало какой-то большой и долгой дороги. Словно всю жизнь прожив в коконе, я почувствовал, как внезапно в спине прорезаются крылья, а тело тянется к нитям судьбы. Только бы они не оказались нитями паутины.

Находясь в замешательстве от рождающегося внутри дуализма привычного тела и совершенно новой вылупляющейся души, я поехал по медленно светлеющим улицам города, небо над которыми по всем законам нуара уже меняло свой окрас с черного на серый. В нашей стране безмолвный художник Бог не всегда берет цветную палитру.

По дороге я взял в круглосуточном KFC кофе и сэндвичи с мясом, которые мне тут же вручили в толстом утепленном картоне прямо через открытое водительское окно. Любое знакомство, особенно деловое, следует начинать горячим напитком и сытной едой. К тому же я совсем забыл подкрепиться, и неизвестно, какие события ждали меня впереди. Улыбчивая кассирша мастерски отточенными словами пожелала хорошего дня, смотря сквозь меня в какую-то беспробудную пустоту жизни серыми заспанными глазами. Я подобно джойсовскому Улиссу продолжил свою короткую одиссею, богатую на крошечные бессмысленные события, которых в любой самый будничный день можно найти превеликое множество, стоит лишь присмотреться к вещам повнимательнее, углубляясь в них, как в бесконечно повторяющиеся при увеличении фигуры множества Мандельброта. Опасаясь застрять в безостановочной дихотомии одного конкретного утра, я пытался выбраться из стягивающего меня страха за себя и Матвея, но все пространство вокруг, как и время, будто сужалось и не давало выйти за его пределы, чтобы спокойно посмотреть на ситуацию со стороны. Стараясь не нагнетать панику в своей голове, я пытался дышать медленно и расслабленно. Это дало плоды, и нервное напряжение стало медленно уходить, позволяя гораздо спокойнее продолжить свой путь.

Отражаясь светом приборной панели в лобовом стекле автомобиля, я ехал к месту работы Ирины — цеху в складском районе Екатеринбурга, вдалеке от спальных районов и магазинов. Заводская улица кишела мрачными черными фурами, полнилась синими выхлопными газами и серым стоячим смогом, который ветер ленился по утрам разгонять. Я проехал через длинный коридор пара из канализации и дыма от круглосуточно работающих производственных зданий, изредка освещаемых яркими фонарями, но свет этот не внушал ничего хорошего, делая темноту за своими границами еще более мрачной и пугающей. Зрачки, привыкающие к белому, не видели почти ничего в остальных местах. Небо затягивала дымка тумана, смешанного с тягучими, словно прилипшими к городу, облаками. Я проехал самый насыщенный предприятиями район и на его окраине, ближе к окончательной серой пустоте загородного пространства, на одной из последних имевших название и отображавшихся в навигаторе улиц, я увидел аккуратный, маленький свежеокрашенный синий цех, укрывшийся в череде одинаковых безжизненных зданий, которые всегда обрамляют собой естественные границы любого крупного города. Официально очерченная стоянка возле здания была заполнена еще теплыми, не покрывшимися инеем автомобилями прибывших на работу сотрудников, но я с легкостью припарковался на пустой, почти никому не нужной окраинной дороге. Длинная фура, с трудом завернувшая сюда с прилегающей трассы, остановилась задом у входа в цех, и несколько грузчиков резво стали забирать из нее тонны замороженных овощей своими автоматическими погрузчиками. В восемь часов утра город, как единый слаженный организм, наполнялся работой каждой из составлявших его миллионов живых, взаимосвязанных друг с другом клеток. Не заглушая двигатель, я вылез из теплого салона автомобиля, держа в руках два пластиковых стакана свежего кофе. Ирина уже шла ко мне, показавшись со стороны кабины длинной и неуклюжей фуры. На ней были короткие зимние сапоги, темно-синие джинсы, плотная белая куртка с пуховым воротником и серая шапка поверх черных волос. Лицо было гладким, без явных морщин, но ничем особо не привлекательным — обычное, проходное лицо, которое с трудом можно запомнить. Взгляд ее был недоверчивым, а движения аккуратными, она видела меня в первый раз.

Одновременно с личным знакомством в офлайне я предложил девушке кофе, и мы на морозе выпили первый и последний в нашей жизни общий напиток. Сесть в машину погреться она уклончиво отказалась, ссылаясь на работу и множество дел.

— У нас с утра сейчас самый аврал, — сказала она хриплым прокуренным голосом, как у подростка с окраины любого города. — Не уверена, что это хорошая идея. Мы с Матвеем совсем не общаемся с тех пор, как я вернулась из Омска.

Она, видимо, там училась или что-то вроде того. Такой незначительный факт показался мне не заслуживающим пристального внимания. Я продолжал настаивать, что маленький родственный визит не создаст никаких проблем. Для убедительности я покрутил в руке запасной ключ от квартиры Матвея, который он так любезно оставил.

— Не знаю вообще, я тебя первый раз вижу, — не унималась Ирина. — И с братом мы вообще не ладим, мы как чужие друг другу. Два инородных предмета на едином генеалогическом древе.

Так или иначе, как следует давить на совесть я мог, к тому же мог вызвать изрядную долю жалости, так что девушка перестала прямо отказывать.

— Ладно, может, я смогу выделить время, но тогда мне понадобится помощь, чтобы развезти до обеда всю нашу еду.

Ирина работала в компании, занимающейся кейтерингом — готовкой и доставкой еды, в основном в крупные и малые офисы на постоянной основе по договорам. С восьми до одиннадцати часов каждого буднего дня они жарили и варили десятки блюд на промышленной кухне — наборы из супов, гарниров, десертов, диетических комплектов, вегетарианских, постных, всех прочих, а потом доставляли проголодавшемуся офисному планктону. Работа невесть какая, но Ирина говорила о ней с придыханием и уважением к собственному труду, чувствуя гордость и собственную важность. Потом отведенное на перекур время закончилось, и она побежала обратно в контору — синее окрашенное здание, в котором уже кипела работа над разгруженными из фуры овощами.

Первое утро нового месяца окончательно вступило в свои права над городом, разогнало черно-белый нуар, привнесло новый оттенок мартовской желтой сепии, будто совершив скачок из тридцатых годов 20-го века в пятидесятые. Началась оттепель. Под прямыми лучами солнца иней на машине таял и стекал тонкими змейками, а грязный, пролежавший с ноября снег на улице заблестел непонятно откуда взявшимися белыми огоньками — это растаявшие снежинки по-иному преломляли свет. Все это было похоже на обложку альбома Dark Side of the Moon. Я взял отгул и хотел съездить домой принять душ или поработать со статьями, но, отпив половину кофейной кружки, едва успел поставить ее в держатель для напитков у подлокотника и медленно, но неотвратимо сладко уснул.

То была внезапно нахлынувшая дремота, во время которой чувствуешь и воспринимаешь почти все происходящее, но никакого интереса к нему не проявляешь. Я замечал, как засыпаю, и одновременно с этим полностью лишился сознания. Время перестало идти куда бы то ни было — скорее, я мог идти по нему в любом направлении, назад или вперед, пребывая одновременно в каждой точке трехчасового пространства, на которое закрылись глаза. Нервное напряжение просто вырубило тело, я был везде и нигде. Затем, как говорится, ко мне постучали.

Дернувшись, как при ударе током, я подскочил на водительском кресле, ударившись одним из пальцев о руль. Слева, за дверным стеклом, я отражался неизвестным лицом с женскими чертами и даже косметикой. Проморгавшись, я признал в нем Ирину, самую обычную и непримечательную внешность которой не запомнил при первой встрече. Она сдержанно улыбалась и махала рукой, постукивая костяшкой указательного пальца по моему стеклу. Ответным жестом я пригласил ее садиться со стороны пассажира. Удивительно, но даже насмотревшись на фотографии девушки в соцсетях перед знакомством, я так и не смог запомнить ее. Загадочная и во многом ценная внешность, за которую многое отдадут спецслужбы любой страны, использующие незаметных шпионов. Талант может появиться откуда не ждешь.

— Поможешь мне загрузить всю эту еду? — открыв правую дверь, спросила Ирина. — За два часа это надо доставить в несколько точек.

Ее маленькая машинка оказалась припаркованной прямо перед моей, а рядом стояла большая тележка со сложенными утепленными коробками для еды.

— После обеда мне надо вернуться на работу и фасовать заказы для корпоратива, — продолжила она, — так что даже не знаю, как нам успеть к твоему другу… И моему брату.

Понимая, что выхода нет, и смотря в ее ожидавшие одного-единственного ответа глаза, я галантно предложил отвезти заказы вместе — на моем более быстром и вместительном автомобиле — и помочь ей поднять в офисы тяжелые коробки, сэкономив тем самым необходимое время. Она одобрительно кивнула, довольная тем, что смогла использовать меня с выгодой, еще ничем не помогая.

Коробки оказались тяжелыми и при первом касании холодными, но, когда в попытке удержать большой вес я сжимал руки сильнее, плотно прижимая внутренние свертки фольги, начинал чувствоваться нестерпимый жар, из-за которого едва не уронил первую упаковку. Потом смог приноровиться и погрузил оставшиеся три штуки в багажник. Время теперь снова бежало, не давая остановиться или вернуться назад, поэтому девушка быстро села на пассажирское кресло, подгоняя меня хриплым прокуренным голосом. А я стоял возле своего автомобиля на окраине Екатеринбурга, наконец покинув пределы кокона окружавшего меня страха и посмотрев на ситуацию со стороны. Возле каких-то производственных зданий я проспал все утро в машине, в которой теперь сидит незнакомая ранее девушка, а в багажнике лежит результат трехчасовой работы целой компании, который я теперь должен вместе с ней доставлять. Зачем все эти глупости? Ради чего? Конечно, ради Матвея, но можно ли было сделать иначе? Увы, самый верный способ устроить то или иное дело мы никогда не узнаем. Обречены действовать наугад, стараясь, чтобы среди ошибок не было повторения уже совершенных.

— Ну ты едешь, Максим? — спросила Ирина, и я поехал.

Она сидела в машине немного скованно, и вся ее открытость общения и дружеские подталкивания заключались лишь в необходимости быстро и качественно выполнить свою работу. Девушка наслаждалась ею, даже находясь рядом с незнакомцем, помогавшим без особого энтузиазма. Она в любом случае была рада, что странная встреча и совместная поездка, на которую согласится не каждая девушка, поможет выполнить свои обязанности чуть быстрее. Этот стимул чувствовался в ней всю дорогу. Я удивлялся.

Мы вывернули на Московскую и поехали на север к бизнес-центру «Аврора», где должны были разгрузиться к полудню. Широкая дорога без пешеходных переходов позволяла разгоняться, взвывая двигателем; зимняя резина шоркала по реагенту, стуча его ошметками по кузову автомобиля. Звуковое представление длилось десяток секунд, затем приходилось тормозить перед каждым светофором, вставая в короткую пробку желающих побыстрее разобраться со своими будничными делами. Мы ехали наскоками, как кавалеристы, от одной точки к другой. Ирина оставалась неразговорчивой и, чтобы разбавить тяжесть молчания, мне приходилось переключаться между радиостанциями, лавируя между рекламой и болтовней ведущих. Под музыку сидеть с незнакомым человеком в машине было легче, и мы могли оставаться погруженными каждый в свои мысли.

Солнце окончательно поднялось над домами, достигнув такого уровня своего слепящего могущества, что решило показать его всем людям, не желая более прятаться за городскими постройками. Задремав утром в ожидании Ирины возле ее работы, а затем резко проснувшись, я мигом переместился из тягостной мрачной ночи в яркий ослепительный день. Ленная слабость сразу сменились энергией бодрости, заряжая электричеством солнечной батарейки. Душевная хворь отступила под натиском дел, навалившихся на меня вместе с новой знакомой, и появилась надежда избавиться от внутренних демонов страха, выпущенных на свободу пропажей лучшего друга, и нарушившей такой хрупкий баланс чувств и эмоций. Тогда я еще не догадывался, что на несколько месяцев оказался выбитым из колеи и возвратиться обратно поможет страх гораздо больший, чем в тот момент, а помощь незнакомой девушке окажется самым невинным поступком в поджидавшей меня впереди череде безумных событий, какие годами копятся на верхушке гор наших противоречий и, если их вовремя не преодолеть, набравшись веса, снежным комом летят вниз. А мы с Матвеем только и занимались оттягиванием решительных поступков, плыли по течению жизни, не замечая, как тяжелеем под грузом ошибок. И когда течение перестает нас держать, остается лишь нервно барахтаться в надежде поймать новый баланс.

Молчание погружало в мысли, опасно поселившиеся в голове и быстро размножающиеся в тепле человеческого мозга. Поняв, что слишком накручиваю себя, я сделал несколько медленных вдохов и постарался расслабиться. По радио играла хорошая музыка, за окном светило солнце, и город даже окрасился несколькими цветами, развеяв душевный нуар на несколько теплых дневных часов.

— Вот «Аврора», — сказала Ирина, указав на круглое синее здание из стекла с примесью разноцветной мозаики, как на картинах Герхарда Рихарда, — объедь вокруг и стань в переулке.

Синий цвет бизнес-центра символизировал небо, а прямоугольные вкрапления разных цветов походили на радугу в стиле конструктивизма. Понимая, что занимаюсь самообманом, я все-таки принял скромный знак судьбы и почувствовал, как на лице появляется теплая улыбка, беззаботно прожившая там несколько счастливых секунд, пока вечно бдящее подсознание не прогнало ее восвояси.

Весь центр города, в том числе переулки, был платным для долгой парковки, но двадцати минут, предоставляемых на оплату, нам должно было хватить для доставки еды. На улице оказалось намного прохладнее, чем в теплом уюте, созданном печкой внутри машины, и мы энергично, чтобы не замерзнуть, занялись работой. Я выгрузил нужное количество еще теплых коробок, а Ирина подготовила документы. Вокруг сновали увлеченные делами люди, не обращая на нас никакого внимания. Не зная, как надо себя вести, я остерегался придирчивых взглядов, будто какой-то преступник, боящийся сделать что-то не так. Впрочем, ситуация оставалась неловкой лишь для меня, а сестра Матвея, подобно всем окружающим, делала все привычно, гордясь своим местом и пользой для общества. В конечном счете через несколько минут я тоже смог стать шестеренкой огромного механизма города, работающего как часы.

По переулку, ведущему от парковки ко второму входу в «Аврору», я шел с коробкой позади Ирины, несущей нужные документы. Внутри здания я оставил ее возле поста охраны и вернулся к машине за второй упаковкой еды, весившей около десяти килограмм, но сложенной в такой большой неудобный прямоугольник, что принести за раз я мог только одну утепленную изнутри коробку. Пешеходы почтительно расступались, позволяя мне почувствовать часть беспредельной гордости, которую испытывала Ирина на протяжении нашего короткого знакомства. Оформив временный пропуск, мы погрузились в лифт и поднялись на нужный этаж, где кипела работа крупной консалтинговой компании, состоящей из десятков работников, желудки которых, какими бы профессионалами их владельцы ни являлись, уже требовали подпитки. Мы поставили коробки у входа в офисы, раскрыли и вынули из них парящие теплыми запахами обеденные наборы, плотно запечатанные в фольгу. Я помог девушке пересчитать каждую порцию и повторно свериться с необходимым заказом, но почти все делала она сама. Мое присутствие выиграло ей минут пять от силы, которые я потратил на возврат за второй упаковкой в машину. Хотя, будь Ирина одна, ей в любом случае пришлось бы проделать такой двойной путь. И точно так же подписать документы на посту охраны и в офисе на пятнадцатом этаже, а затем разложить и пересчитать порции бизнес-ланча. Я просто оказался путающимся под ногами помощником, который в лучшем случае лишь компенсировал потраченное на меня время. Стало понятно, что девушка просто переложила на меня физическую нагрузку и затраты на бензин. Если учесть, как внезапно я ворвался в ее жизнь и начал просить об услуге проверить квартиру брата, оказавшегося ей глубоко безразличным, такой обмен услугами был более чем равноценным. С этими мыслями я стал таскать коробки с гордостью и самоуважением за ответную помощь, которую получу не просто так, а в оплату за честно проделанную работу. Мы вернулись в машину с двумя одинаково сияющими самодовольными лицами.

В некоторых частях города обед уже начинался, поэтому мы торопились успеть в два оставшихся места, благо они были рядом друг с другом, поэтому было достаточно оставить машину где-то посередине и не искать лишний раз свободное парковочное место. В обед город кишел транспортом и толпами спешащего куда-то народа, становилось тесно, критически не хватало пространства и кислорода, то был ад мизантропа. Мы долго пытались повернуть возле дендропарка на Куйбышева. Пока наша длинная полоса желающих совершить неудобный всем другим участникам движения маневр простаивала в ожидании нужного сигнала светофора, слева от нас колыхались зеленые ели, сохранившие цвет в течение долгой, высасывающей краски зимы, которая, если ее вовремя не закончить, оставляет после себя серое ледяное безмолвие. Но, слава богу, деревья с иголками в очередной раз выдержали испытания и пережили белый плен. Не зря древние люди праздновали новый год в начале весны. Для них весна была освобождением из сжимающихся лап голодной смерти, а для нас освобождением из пробки стал зеленый сигнал светофора. Чтобы не заниматься дальше сравнением разных эпох, я решил развеять гнетущую тишину.

— Не знал, что вы почти не общаетесь с Матвеем. Иначе не стал бы тебя беспокоить и отрывать от дел.

— Без почти, — ответила Ирина, скромно держа руки на коленях. — Мы совсем не общаемся. Мы с ним разные.

— Конечно, не хочу лезть не в свое дело… — намекнул я, ведя машину по Куйбышевскому мосту через Исеть.

Но вместо ответа девушка лишь вздохнула.

— Поверни направо и ищи место для парковки, — сменила она тему.

Пока я следовал ее указаниям, в мысли стало закрадываться подозрение о неправильности происходящего, будто я пошел по ложному пути, выбрал какую-то глупость в попытке узнать о пропавшем друге. Все было лучше тупого бездействия, но был ли это самый подходящий способ поисков? И вообще, кого я больше ищу? Матвея или потерявшегося себя? Как и следовало ожидать, на мои вопросы не существовало ответа. Многие бегут от себя к чему-то более вдохновляющему, чтобы выбраться из рутины, если воображение, конечно, им позволяет. Иные же, вроде меня, не могут выбрать, куда бежать, поэтому бегут за кем-то, кто точно знает свою цель. Лишившись Матвея, я потерял и его цель, за которой вместе с ним следовал, словно тень. Теперь он пропал, и я бегаю на месте, как хомяк в колесе, занимаясь развозом пищи с молчаливой незнакомкой. По крайней мере, могло быть и хуже.

Как только заняли единственное пустое место на уличной парковке, Ирина сразу всучила мне документы.

— Без десяти час, — сказала она, выпрямляя потрепанные бумаги. — Если пойдем вместе, то не успеем, поэтому надо разделиться. Я понесу коробку в торговый центр, а ты иди в «Небо», тут за углом.

Удостоверившись, что я понял, где находится моя цель, она схватила свою часть груза и быстрым шагом последовала вверх по улице, ища удобную возможность ее перейти. Простояв минуту без дела, я пытался вспомнить, было ли на ней обручальное кольцо, когда она снимала перчатки в машине. Вроде бы нет. Идущая ко мне спиной, виляющая обтянутыми джинсой бедрами, девушка казалась мне помешанной на работе трудоголичкой, требующей в отношениях с парнем такой же беспрекословной ответственности и дисциплины, что никакой кандидат не мог под это подстроиться. Тогда я еще не понимал, по каким именно признакам вычислял одиночек, но они очень сильно бросались в глаза. Не успев подумать, могло ли у нас с Ириной что-нибудь получиться, я услышал гневный крик от обернувшейся на другом конце квартала девушки и быстро принялся за дела.

Бизнес-центр «Небо», куда скромнее предыдущего, находился перед большой парковкой, за которой текла речка со старой набережной. Грязных, с налипшим снегом машин стояло так много, что вид портился целиком и полностью, но я помнил, как красиво гулялось здесь в теплый летний выходной день, когда вся парковка и дорожка над водой были заняты лишь мягкими заботливыми лучами яркого солнца. Я понял, что зимой — а март здесь определенно зимний месяц — работать доставщиком ланчей мне не нравится, и сделал усилие над собой, чтобы осуществить свой первый и последний заказ. Выходящий из офисного здания человек придержал дверь и помог мне протиснуться с уже не обжигающей руки коробкой. Еще кто-то придержал лифт, и я вовремя добрался до нужного этажа, получив подпись заказчика за минуту до крайнего срока. Уже опытными движениями разделил слипшиеся от жара свертки фольги, сверил названия. Два куриных бульона, котлеты с пюре, пять мисо-супов, гарниры из печеных овощей, шесть порций грибного крем-супа с сыром и два вида свеженарезанных салатов к каждой порции, лежащих отдельно от горячего. Принимавший заказ удивленный клерк среднего возраста с сединой на висках ожидал увидеть Ирину, но я выдумал объяснение, что сегодня мы подменяем друг друга на соседних точках, после чего мужчина передал мне заготовленную заранее шоколадку и я ревниво, сквозь зубы, пообещал, что передам презент адресату. Не имея конкретных романтических целей, я злобно отнесся к попыткам другого человека сблизиться с девушкой, которая сегодня со мной. Пусть даже мы с ней незнакомы и почти не общаемся, но это наш день. Пусть клерк ждет своего. С этими мыслями я покинул здание бизнес-центра.

Вечно голодные черные птицы перелетали над людьми, садясь на обрубленные конечности изуродованных бензопилами тополей. Несчастные покалеченные деревья оставляли соответствующий отпечаток в душах угрюмых, неулыбчивых пешеходов, встречавших меня тяжелыми пустыми взглядами. Как осторожные звери, не доверяющие ничему, кроме своих зубов, они существовали в одном на всех городе, но делали вид, что никого рядом нет, живя каждый в невидимом пузыре своей собственной реальности. Я шел к машине между чужими людьми и оставался чуждым для них. Даже Ирина, с которой мы уже познакомились, не впускала меня в собственную версию окружающей нас жизни. И самое обидное крылось в том, что я был точно таким же замкнутым на себе, отрешенным, как и все, мизантропом. Лавируя в море людей, я оставался в пустыне эмоций. Будто кто-то в масштабах целого города открыл клуб глухонемых эгоистов с примесью садизма и мазохизма по отношению к ближнему своему, если тот вдруг ослаб. В таком обществе, если кто-то пытается залезть на следующую ступень пирамиды Маслоу, все общество хватает его за ногу и тянет назад. Вместе с недостатком света после долгой зимы я испытывал и недостаток общения.

— Успели? — спросил я у Ирины, в очередной раз пытаясь разбить стеклянную стену между нами.

— Да, спасибо. Теперь у меня всего час на обеденный перерыв и снова надо работать.

— У меня с собой сэндвичи, а чай или кофе можем прикупить по дороге к Матвею, — прямо напомнил я об утренней просьбе. — Кстати, вот еще шоколадка от какого-то седеющего клерка из офиса.

— А, спасибо, — даже не засмущалась Ирина.

Девушке некуда было деваться, и целый час своей жизни она теперь была вынуждена посвятить мне. Безликое в утренней темноте лицо теперь окрасилось рабочим румянцем и налилось солнечным светом. Линии носа, рта и бровей наконец позволили мне запомнить этот женский образ. Ранние морщины вокруг рта и на лбу, гусиные лапки у накрашенных век не вызывали дикого желания покорить девушку своим жарким мужским началом, но и не отталкивали от себя так сильно, чтобы не захотеть познакомиться с ней. Идеальный маленький подбородок под тонкими линиями губ был самой красивой частью ее лица, аккуратная шея пряталась в воротник плотной куртки, на время закрывающей от обзора тело Ирины, лишь с бедер снова показывая ее достоинства во всей репродуктивной красе. Для меня стакан был наполовину…

— Может, поедем уже? — спросила она с пассажирского сидения, отогревая дыханием замерзшие без перчаток тонкие пальцы со свежим красным маникюром.

Я завел двигатель и, как любой мужчина в самом начале знакомства с женщиной, мысленно решил, буду ли я клеить Ирину, если она не станет подавать откровенно негативных сигналов. Кто-то может отшучиваться, кто-то нагло врать, но, между нами говоря, все мужчины делают это. И не реже раза в месяц пересматривают свое мнение относительно уже знакомых девушек, мысленно переписывая свой тайный список.

Началась непринужденная беседа, прожившая дольше пяти секунд благодаря расслабившему Ирину вкусному сэндвичу, после которого она стала ко мне чуть добрее, словно прикормленный с руки одичалый зверек, пойманный в этом мире двуногих злобных животных. Мы рассекали бетонные джунгли, проскальзывая по ним машиной как древние путешественники своими мачете. Как незнакомые прежде конкистадор и амазонка, мы постепенно сокращали недоверие между собой, обменивались первыми неравнодушными взглядами, делились любимыми увлечениями, познавали повадки и привычки друг друга. За пятнадцать минут поездки я узнал любимое блюдо Ирины — блинчики с курицей и икрой, ее любимую страну — Турцию (потому что она больше нигде не была) и любимое животное — кошку (потому что других питомцев она никогда не держала). Отвлекшись на разговор, я не заметил, как приехал по нужному адресу.

Старое жилье не вернувшегося из кругосветки Матвея все так же располагалось возле УрФУ, на улице Мира. За несколько лет общения с ним мне ни разу не выпало возможности побывать в бывшем гнездышке друга. Наверняка это место наполняло его личными воспоминаниями об ушедшей матери, поэтому парень запирался здесь в одиночку и, проваливаясь во времени и пространстве воспоминаний и чувств, просто творил, никого не пуская в свой мир. Хоть он и оставил мне на всякий случай запасные ключи, мы оба прекрасно понимали, куда не стоит лишний раз наведываться, ограничиваясь лишь его новым домом, в котором на время кругосветки жили Антон со Сливой. Поэтому даже в таком форс-мажоре, как исчезновение друга, я боялся нарушить границы его публичной и частной жизни. Мы так и сидели в машине, я — в нерешительности, Ирина — в непонимании.

— Может быть, он просто высыпается с дороги? — Моя пассажирка развеяла тишину.

— Нет, это на него не похоже. Тем более он удалился из соцсетей, это явно какая-то спланированная акция, — сказал я, смотря в ее лицо обычной с вида соседской девчонки, которую сразу не обольщаешь, оставляя вариантом на черный день.

— Ну ключи-то у тебя есть, мог бы сходить без меня, — ответила она, разглядывая мое щетинистое, с широкими скулами, невыспавшееся лицо, уже придумывая в голове, как игриво отбреет меня, если начну приставать.

— А вдруг с Матвеем что-то случилось? Мы с друзьями работаем с ним в журнале и не хотим посещать его квартиру в такой ситуации без свидетелей, — ответил я, раздумывая, хочу ли начать действовать — совершить первый шаг, положив руку на подголовник за ее пышными черными волосами, освободившимися из-под шапки.

— Ну а родители? У него же есть отец — мой дядя… Хотя он живет далеко отсюда совсем другой жизнью. Но, может быть, все-таки общается с ним больше, чем я? Да кто угодно, увидевший его случайно на улице, уже общается с братом больше меня, — сказала она, встревожась, что я не начну приставать.

В чем дело? Может, девушка не накрасилась?

— У отца мы сразу спросили, но тот остался равнодушен, будто ничего его не колышет. Я, конечно, не осуждаю, к старости жизнь может наложить какой угодно чудовищный отпечаток… — проговорил я, кладя руку на подлокотник между нами, ладонью вверх.

Девушка из моих грез обязательно бы вложила в нее свою.

— Ну ладно, давай покончим с этим скорее. Только иди со мной. Не хочу иметь с ним лично никаких отношений, даже на расстоянии.

Мы вышли из машины, а я так и не узнал, что за черная кошка пробежала между братом и сестрой. Душу заполнила свербящая любознательность, а в глазах появилась зудящая белая рябь. Спустя пару мгновений я понял, что это пошел снег, кружась невесомыми пушинками вокруг нас. Очень мелкий, почти незаметный, но создающий наполненное невесомостью пространство. Казалось, что не он падает, а мы медленно летим вверх, становясь лишь фигурками, сотканными из миллионов снежинок. Хотелось отбросить земные тяготы и пребывать в этом парящем состоянии всю оставшуюся жизнь, пока не расшибешься в падении или не выйдешь за край мира в полете. Синхронная пляска снега походила на расслабляющую медитацию, которой мне так не хватало. Еще минуту назад я смотрел на Ирину, полный решимости влезть в их семейную жизнь своими любознательными вопросами, чтобы расставить все точки над i, а теперь потерял всяческий смысл в такой лишней, ненужной, а может быть, и вредной для меня информации. Остатки желания как можно больше узнать трансформировались в улыбку. Ирина улыбнулась в ответ. Глядя на девушку, я обычно знал, что хотел, — но внезапно щелкнувшая меня по носу вселенная наполнила все пространство вокруг и тело внутри меня такой самодостаточной свободой и пустотой, лишенной тяготящих сердце желаний, что я просто расслабился и поплыл по течению вслед за беззаботными, но от того гораздо более мудрыми, чем я, снежинками.

Вот примеры того, что дальше не произошло:

— А знаешь, я не похож на твоего брата, мы очень разные. Я бы точно ценил такую интересную и независимую сестру, — не сказал я.

— Аха, да ладно тебе, не смущай, — не ответила она, не шлепнув меня по плечу.

— Мне кажется, тебя невозможно смутить, ты же не какая-то там неразборчивая и неопытная девочка, — не засмеялся я.

— А ты умеешь пошутить, — не ответила она с улыбкой, не прильнув к моему телу.

— Знаешь, это ведь длинная история — рассказать обо всем, что меня к тебе привело. Прямо какой-то невероятный знак свыше, цепь далеко не случайных событий. Можем пообщаться об этом вечером после работы, — не сделал я резкий галантный выпад.

— До семи часов вечера я, пожалуй, смогу потерпеть без этой истории, — не согласилась она в ответ на все, до тех пор, пока я ловлю волну.

Так далее и тому подобное. И да, у нас не родились дети. Зато в молчаливой гармонии со мной город наполнился всевозможными красками, отражавшимися в дисперсии каждого клочка летящего снега. Непонятно откуда взявшиеся радость полета и счастье от нежелания. Все было похоже на демоверсию какого-то дорогого и редкого товара, за который в будущем придется дорого заплатить. Очень дорого. В молчании мы подошли к дому Матвея. Странная безликая нить отношений натянулась между мной и Ириной. Они одновременно и существовали, и нет, как в двух параллельных вселенных, сблизившихся настолько, что из одной было видно другую. Мы пребывали в суперпозиции. Мы были всесильны что угодно вокруг себя возвести, но выбрали свободу без рамок и ограничений. Я выбрал за нас двоих. Иногда самые лучшие отношения в жизни те, которые решаешь не начинать.

Мы обошли ресторан «Мама Азия» и оказались в старых дворах, ютившихся за современной вывеской красивых фасадов зданий внутри каждого уважающего свою историю квартала. Узкие, заставленные машинами серые проходы тонули в забвении между домами, скрывавшими от них солнечный свет. Они вернули меня с небес на землю, с планеты вечного счастья Голока на нашу бессмысленную Землю. Красоты во дворах стало намного меньше, развеялась минутная эйфория от радости, застлавшей пеленою глаза. Демоверсия счастья закончилась так же внезапно, как началась, оставив после себя только веру, что благоденствие и гармония достижимы. Жизнь вернулась в серые подворотни, в которых когда-то, четыре миллиарда лет назад начиналась. Я хотел во что бы ни стало снова достичь такой неописуемой благодати, но сначала требовалось, как Улиссу, завершить свою одиссею, так внезапно начавшуюся с утра и весь день дробящуюся на более мелкие события. С этим надо было кончать, я хотел перевернуть страницу своей временно взятой из библиотеки книги жизни. Мы как раз подошли к дому Матвея.

Нас приветствовали серый обвалившийся козырек над коричневой железной дверью подъезда с налипшими обрывками объявлений и черные кучи снега, подтаявшие вблизи подвальных проемов, в каждом из которых грелось по несколько кошек.

— Ты представляешь, — сказала Ирина, — я ведь здесь еще не была.

— Я думал, Матвей живет здесь всю свою жизнь.

— Вот и я о том же.

Мы вошли внутрь и поднялись на нужный этаж, попутно облаянные маленькой злобной собакой и осужденные взглядом ее крупной толстой хозяйки. Из открытого на одном этаже лестничного окна дул свежий морозный воздух, заглушая привычную жаркую духоту зимнего отопления. Горящая днем лампочка пятого этажа освещала дверь Матвея со всеми вставленными в нее и повешенными на ручку рекламными проспектами. Судя по всему, хозяин действительно не появлялся. Если висящие объявления можно было не трогать, то агрессивно торчащие из дверной щели бумажки с рекламой обязательно выпали бы при открытии. Чтобы не привлекать лишнее внимание соседей, я взглядом показал Ирине, мол, видишь, о чем я тебе говорил. Неподвижностью и молчанием она ответила: «Это ничего не меняет, мне все равно неприятно здесь находиться, хоть я и понимаю свой социальный долг помочь в сложившейся ситуации». А возможно, она ничего и не отвечала.

Ключ в двери повернулся, она немного скрипнула и открылась, попутно усеяв этаж приветственным конфетти из разлетевшихся разноцветных флаеров, выпавших из щелей. Пока девушка нерешительно всматривалась в темноту квартиры, я собрал весь бумажный мусор и подтолкнул ее ближе к порогу.

— Ау, есть кто дома? — спросил я, стараясь направить весь звук только вперед, но он предательски разнесся эхом в подъезде.

Ответа не последовало, и я спешно вошел внутрь, галантно придерживая Ирину то ли из страха войти первым, то ли не давая ей убежать. Нащупав входной выключатель света, я зажег все лампочки и закрыл дверь, для надежности повернув запор внутреннего замка. Коридор встречал меня в том же оставленном три месяца назад виде, вся мебельная стенка прихожей покрылась пылью, из открытых комнатных дверей на нас мрачно смотрели неподвижные задернутые шторы. Я посадил Ирину на тумбу у самого входа, чтобы сняла грязную обувь, сам поступил так же, и мы пошли разведывать кухню и комнаты. Самое страшное в жизни — это чувство ожидания чего-то плохого, пугающее нас в разыгравшемся воображении самыми жуткими образами, хотя, если даже они сбудутся, мы отреагируем не так судорожно, как в предвкушающих их мыслях. Я боялся увидеть все, что только возможно, что за сотни лет эволюции нарисовала нам поэзия, музыка и кино, но увидел просто пустую квартиру со спертым воздухом, потому что открывать на несколько месяцев окно, да еще и зимой — плохая идея. Давящий полумрак и неловкая тишина развеялись со звуком распахнувшихся штор, когда Ирина аккуратно развела их в стороны. Вместе с их шуршанием комната налилась светом и разогнала страх. Я медленно подошел к девушке, чтобы не испугать, и предложил в будущем включать только свет вместо такого резкого изменения экспозиции в квартире, в которой до выяснения обстоятельств лучше ничего не менять.

— Вот блин, — заговорщицки прошептала она. — Я как-то не подумала.

— Ничего страшного… Ну вот, смотри, как живет твой двоюродный брат.

Не считая толстого слоя пыли, с которой уехавший человек ничего не может поделать, в квартире царили идеальный порядок и чистота, позволяющие сложить хорошее впечатление о хозяине таким внезапным гостям, как мы. И вот Ирина стояла посреди квартиры и не могла ни к чему придраться. В этом была и моя заслуга — так редко получается ничего не испортить.

— Конечно, побольше моей, — протянула она. — И район неплохой. Когда-нибудь я тоже заработаю на такую квартиру.

По моим ощущениям, девушка была ровесницей тридцатилетнего Матвея или на несколько лет младше. Я слушал, что она говорит, позволяя молчаливой сестре друга выплеснуть накопившиеся с утра эмоции.

— А это фотография из Африки? — указала она на изображение папуасов в рамке, стоящее на коридорном трюмо. — Не знала, что он даже там побывал.

Она увлеченно ходила по комнатам, словно открывая для себя мир родного человека, пока имелась возможность. Учитывая полное отсутствие общения между ними, второго шанса могло и не быть. Я тоже растерянно озирался в надежде увидеть записку или лежащую не на своем месте вещь.

— Надо же, весь холодильник в магнитах, буквально весь, — сказала Ирина и принялась внимательнее разглядывать изображения и надписи на них.

В этот момент я понял, что мог бы чаще проведывать квартиру Матвея, чтобы позаботиться о некоторых вещах во время его кругосветки. Внутри холодильника, наверное, все поросло снегом и льдом — морозным отблеском долгой, надоевшей зимы. Впрочем, проверять это уже не хотелось, появились проблемы и поважнее. В пустой убранной квартире с разложенными по местам вещами легко было заметить полное отсутствие записок или тайных знаков. Втянув руку в рукав куртки, я принялся открывать ящики тумбочек и шкафов через ткань, чтобы не оставлять свои отпечатки. Не до конца осознавая смысл подпольной скрытности, я не мог поступать иначе, войдя в раж детективного поведения и практически стал копаться в грязном белье, с той лишь разницей, что все белье в квартире Матвея было кристально чистым. Ящики с одеждой особого интереса не вызывали, а вот у письменного стола пришлось повозиться — внутри оказалось много бумаг. Я подвинул поближе стул, касаясь его руками через рукав, и присел, сразу почувствовав жар в теле под толстым слоем зимней одежды. Хотелось раздеться и спать, но, естественно, не в этом месте. Над письменным столом висел постер группы The Doors с обнаженным до пояса Джимом Моррисоном. То была любимая группа Матвея, а погибший в двадцать семь лет ее вокалист был идолом целого поколения и символом девиза: «Живи быстро, умри молодым». Я еще сильнее испугался за друга, стараясь удерживать страх где-то внутри желудка, не выпуская его на свободу, затем встряхнул головой и отвлекся от постера на стене. Было слышно, как Ирина с энтузиазмом шуршала на кухне, делясь вслух эмоциями, обрывки которых долетали до комнаты.

— В квартире, которую я снимаю, такие же шторы, — говорила она.

— Так сколько, говоришь, вы знакомы? — спрашивала она.

— Ха-ха, Матвей коллекционирует спичечные коробки со всего света! — восклицала она.

Пытаясь унять нервную дрожь в кончиках пальцев и расслабиться, чтобы меньше потеть в теплой куртке, я перебирал бумаги из ящика его письменного стола. Большинство из них были оттисками статей, которые я уже видел, но с карандашными исправлениями и комментариями Матвея, совершенно незнакомыми для меня. То были его сокровенные чувства и размышления, не годящиеся для массовых публикаций. Я водил глазами по строкам и будто погружался во внутренний мир друга. Многое из наших статей его отвращало, но собственное мнение по этому поводу казалось парню настолько диким, что он не решался делиться с кем-либо сокровенными чаяниями и просто писал это, как говорится, в ящик, освобождался от засевших в душе эмоций, выплескивал энергию в пустоту. Я перебирал одну бумагу за другой, погруженный в живое сознание друга, явственно представшее передо мной, но не находил главного — ключа или скрытого сообщения. Я так и не узнал, куда подевался Матвей. С кончиков моих волос на затылке медленно капал за шиворот пот, но раздеваться, оставляя тем самым еще больше следов, не хотелось. Медленно поднявшись из-за стола и поставив стул на прежнее место, я принялся бесшумно бродить по квартире, как призрак потерянного прошлого и неизвестного будущего. Апатия и родившийся из нее страх стремительно сводили с ума. Казалось, что сейчас в закрытую дверь ворвется полиция и арестует нас с Ириной за похищение или убийство. За девушку я особенно не волновался, но вот собственное сердце колотилось все чаще. Захотелось вдохнуть свежий воздух, но открывать окна было опасно. Захотелось побежать, но скрипеть старым полом было страшно. Я взял себя в руки и решил поскорее избавиться от этого захватившего меня в заложники бесконечного дня, с каждой минутой замедляющего свой ход, чтобы не закончиться никогда. Словно узник в его непробиваемых стенах я ощущал подлинное бессилие, не в силах вырваться за пределы пространства-времени, закапывающих меня в одном маленьком дне. Я страшился повторить судьбу бедолаги Джойса и застрять в этих сутках на целое десятилетие, судьбу, высасывающую лучшие годы и убивающую все живое внутри человека.

— Никаких следов, — сказал я, стараясь держать ровный тон. — Пошли отсюда.

— Ты чего, тут столько всего интересного! — возмутилась Ирина, затем замолчала и свела брови, осматриваясь по сторонам, словно вернулась с небес на землю, смахнула пелену с глаз. — Ну да, ты, наверное, прав.

Мы задернули штору и поочередно обулись, стараясь капать растаявшим снегом только на коврик у входа. В подъезде нас снова облаяла маленькая безудержная собачка и смерила осудительным, злобным взглядом ее хозяйка. Во дворе все так же лежал подтаявший по краям дома снег. А при выходе на широкую дорогу нас снова заворожил яркий, сочный пейзаж живой улицы, полной света и разноликих людей, создающих каждый своей скучной посредственностью одну большую воодушевляющую индивидуальность. Дышалось легко, а перегретое тело с радостью избавлялось от накопившегося тепла. Ирина шла рядом и выглядела путешественницей во времени, вернувшейся из параллельного измерения в привычный для нее мир. Короткий экскурс в жизнь чуждого ей двоюродного брата закончился, а я не решался спрашивать о причинах столь холодного отношения между родственниками, своим нерешительным молчанием упуская идеально подходящее для расспросов неловкое молчание. Затем оно прервалось, навсегда закрыв за собой окно возможностей.

Обед давно закончился, и девушка спохватилась насчет возможных проблем на работе. Даже телепортировав Ирину в продовольственный цех, я не доставил бы ее вовремя, а мой автомобиль не был способен и на половину скорости света. Нас ждали добрые полчаса пробок и проездов на желтый сигнал светофора. Мы сидели в молчании, пронизывая город, как время пронизывает пространство. Посматривая на мелькавшие вокруг дороги образы улиц, мы прекрасно понимали, что зерна наших будущих чувств не попали на почву гипотетических отношений и просто ждали, когда же впереди появится синее здание на окраине города, в котором Ирина, извинившись перед начальством, продолжит гордо работать, все так же оценивая своих гипотетических кавалеров, разве что теперь будет иногда первой начинать разговор, чтобы не получилось как со мной — потерять шанс первой бросить настырного парня.

Широкие улицы закончились, плавно перейдя в пригород с разбросанными повсюду промышленными зданиями и складами. Я остановил машину на том же месте, где утром забирал девушку, попрощался с ней и помахал вслед уходящей фигуре. К счастью для всех нас, мои действия ничего не значили, поэтому Ирина махнула в ответ, изобразив на лице выработанную годами пустую улыбку. Девушка исчезла в двери теплого цеха, и я остался один. День, уже давно перешедший через экватор, следовало закончить и забраковать как неудавшийся экземпляр на длинном конвейере моей жизни, насчитывавшем уже двадцать восемь лет повторяющихся восходов солнца и его непременных закатов. Следуя на запад, к очередному заходу умирающего светила, я под невыносимую музыку радиостанций добрался до своего дома в другом пригороде медленно погружавшегося в темноту Екатеринбурга. Я был расстроен и опустошен второй день подряд. Пытаясь убить ненавистный вечер, я медленно разъезжал по знакомым улицам и вглядывался в пустые лица людей. Время текло медленно, посмеиваясь над попытками обычного человека ускорить его. Оно упорно сжимало меня изнутри.

Не желая возвращаться домой и непременно впадать в уныние, я оставил машину на привычной обочине и пошел гулять, быстрыми шагами сбегая от холода и от себя. Встречался взглядами с прохожими, но по традиции делал вид, что их не существует, получая взаимность в ответ. Наматывал прогулочные круги вокруг дома и небольшого торгового центра, расположенного за ним, сидел на лавке и читал новые сообщения в надежде увидеть новости о Матвее, но ничего, кроме нервных репостов смешных картинок от залегших на дно Антона и Сливы, не приходило. Вечер постепенно клонился к логическому концу, а я, развеяв досаду от безуспешной вылазки, почувствовал сильный голод, как бывает, когда за день съешь только один сэндвич. Пустой желудок маленькой черной дырой съеживался внутри живота, будто пытался всосать в центр себя весь накопившийся во мне негатив, создав там подобие жемчужины, которая растет внутри раковины под сильным давлением. Что-то во мне созревало, но, только открыв самого себя, можно было узнать, что именно. Только совершив самое сложное в жизни усилие над собой. А пока что черная дыра продолжала сжиматься в желудке, засасывая меня внутрь собственных страхов и нерешенных проблем. А как хорошо все начиналось! Пару лет назад, вдохновленный знакомством с Матвеем, я думал, что мир лежит у моих ног. Все так думают, окрыленно порхая по жизни, мечтают прославиться и стать звездами, пока злобное солнце не сжигает их крылья и они не падают на самое дно своей раковины, в которой раздавленные весом собственных желаний сворачиваются в маленькую черную жемчужину, которой не суждено больше увидеть солнечный свет.

Зайдя в тупик, я осознал, что ключ к пропаже друга лежал далеко в прошлом, когда мы оба вдохновенно парили в небе, не догадываясь, что крылья человеку даны только одни.

Глава 3. Несущий свет

Когда видят двух разных людей рядом, говорят, что противоположности притягиваются. Подобно двум мыльным пузырям липнут друг к другу. Несмотря на крылатое выражение, их место соприкосновения априори должно быть общим, иметь многие сходства. И чем сильнее притягиваются эти люди, тем больше становится взаимная грань интересов. Если повезет, два этих человека в конечном счете сливаются в один большой шар. Чтобы понять, почему я познакомился именно с Матвеем, а не любым другим человеком на планете, нужно почувствовать силу, которая толкала нас друг к другу, постепенно сплющивая наши мыльные пузыри. Поначалу это проходило медленно и незаметно.

Пару лет назад во времена, которые ничем не отличались от настоящей эпохи глобального потепления и тайного передела мира, Саша, моя старая знакомая, возвращалась с проходившего в Крыму фестиваля ретрита и йоги.

— Максим, вставай! Солнце взошло! — кричала она.

— Саша, отстань, — бурчал я в старенький телефон.

— Кстати, привет.

— Кстати, да.

Тогда я еще страдал от самого болезненного в жизни расставания с одной обаятельной путешественницей Дианой, прошедшей огонь, воду и крыши Бангкока, моей сильной любовью и самой большой вдохновительницей, для которой весь мир был домом. Сотни аэропортов в качестве прихожей, тысячи базаров как огромная кухня, монастыри всех религий ей заменяли спальню. В таком огромном уютном пространстве моя скромная лачуга с работой под боком казалась ей клеткой, в которой невыносимо было сидеть с прижатыми к телу крыльями. Я ни капли не соответствовал образу жизни Дианы, поэтому ее очевидный уход из моей жизни очень сильно травмировал примитивную мужскую психику. Если кого-то вдруг забыли научить этому в школе, то скажу, что страдание от расставаний занимает огромную часть нашего бытия. Оно воспринимается гораздо острее, чем в фильмах и книгах, куда обиднее поражения любимых спортсменов по телевизору и в сотни раз несправедливее речей наших политиков. Обнадеживает, затем расстраивает, после чего нагибает за новой надеждой, обходя сзади и в самый беспомощный момент вставляет огромную палку с шипами в наш неприкрытый…

— Макси-им! — Знакомая перебивала сон с новой силой.

— Ну что еще, Саш? Дай выспаться перед великим днем.

Оказывается, девушка все еще висела на телефоне. Задолго до ее поездки на фестиваль ретрита я начал заниматься растяжкой и уже был готов перейти на уровень полноценной йоги, единственного занятия, которое могло научить управляться с желаниями и чувствами. Чтобы забыть свою любовь, перестать страдать этим великим даром и начать наслаждаться им. Спастись из бесконечного плена собственных чувств, в котором томятся все обусловленные создания нашего маленького земного сообщества. Некоторым это надоедает, и они превращаются в Сашу и начинают все скоропалительно пробовать и изучать, утопая в идее поиска смысла бытия. А некоторые понимают, чего конкретно хотят и превращаются в Максима.

— Для чего тебе нужна йога? — спрашивала Саша за завтраком в пиццерии, где мы сразу же встретились.

— Ты же должна прекрасно понимать, для чего она нужна, — возмутился я в ответ, кладя кусок пиццы в рот.

Даже сытым всегда был готов есть это мучное блюдо, а будучи в то утро голодным, набросился на него с тягой вечного ученика к своему учению, с какой Саша поехала в Крым. Рядом лежали сувениры и фотографии с полуострова, которые она показывала, прилетев ненадолго в Екатеринбург по пути домой. Специально для меня, чтобы поделиться великим счастьем нового опыта. Или великим опытом нового счастья.

— Я от сенсея ни на минуту не отставала, — продолжила Саша с гордостью идеального ученика. — Но мне интересно знать, что видишь в этом учении ты.

— Ну я не так много ею занимался, — бубнил, глотая сочные куски сыра с грибами через каждое слово. — Всего несколько месяцев и преимущественно растяжкой.

— Ну а зачем ты начал?

Она удивленно посмотрела на то, как ненасытно я поглощал пиццу, и пододвинула свою порцию, оставшуюся нетронутой. Она привезла из поездки щедрость и теплоту.

— Когда ты последний раз ел? — спросила она.

— Наверное, вчера, я не помню, — ответил я и, вспомнив предыдущий вопрос, добавил: — А йогой начал заниматься, чтобы пересилить любовь.

— А-а-а, — протянула Саша. — Ты все об этом. Помогу, чем смогу.

Диана, виновница моих чувств, и Саша, помощница в моей борьбе с ними, в реальности были подружками, вместе путешествовали и идеально подходили друг другу, однако на меня оказывали такое разное воздействие. Как ангел и бес на разных плечах. В той редкой ситуации, когда ангел пинает под зад, а бес помогает и утешает, потому что недавно подхватил совесть от чихнувшего рядом доброго человека.

Саша провела мне все мастер-классы с этого фестиваля прежде, чем уехать домой. Мы сидели вдвоем на коврике в моей комнате с ароматическими маслами и тихой музыкой мантр. Ощущали изменение воздуха под их гармоничным слогом. Помещение наполнялось общим теплом и светом крохотных огоньков наших проблемных чувств. Они приходили в состояние покоя. Во время медитации мы чувствовали весь мир, одинаково успешно вмещавшийся и в моей маленькой комнате, и на поверхности огромной Земли. В состоянии душевного транса масштаб исчезал, представляя нам всю Вселенную на ладони, точкой во лбу. Чуть выше глаз лился свет бесконечного танца сансары миллиардов живых существ. Мы были всем и все было нами. Моя растяжка сработала, и мы слились в потоки энергий, которым открыли свои скованные тела. Я повторял за ней, добавляя что-то свое.

— Вот сейчас ты должен прочувствовать, — говорил ее голос, но секундой раньше я уже стонал от ментального счастья.

— Я не успеваю сказать, а ты уже это повторяешь, — говорила она.

Чакры открывались, проталкивая энергию дальше, йога была служением, и целью ее были мы сами, а именно то бесконечное нечто, что могло жить внутри физических тел. За несколько дней мы прошли все стадии открытия, получив огромный удар счастья по сознанию в течение этого времени.

— Теперь разум засыпает, — говорила она. — И проявляется то настоящее, чем мы являемся на самом деле и что нами управляет.

Но я уже ощущал этот диалог с подсознанием, когда обычные мысли настолько устали от изматывающих упражнений, что замолкают, открывая более низкий уровень чувствительности, на котором возможно прямое управление нашим телом и чувствами, к чему я стремился. Это был короткий луч света, пропавший в следующее мгновение.

— Практика нужна, чтобы научиться попадать в это состояние и оставаться в нем? — спросил я об очевидном.

— Да, и самое главное не сдаваться перед усталостью.

— И управлять из этого состояния своими чувствами и эмоциями, — произнесли наши голоса вместе.

— И главное не забывай, что все это ради всевышнего, который состоит из всех нас.

Храмами оказались не здания, а людские тела. Мы провели в восторге от служения Богу через самих себя очень много времени или очень мало, в энергии нет понятия минут и часов. Из уст Саши я слышал все сказанное ее учителем, девушка была отличным проводником. Прирожденным, как говорят, в этом, безусловно, одно из ее жизненных предназначений. Не знаю, скольким людям она еще передала то, что вертелось на кончике ее языка, но в то же время было настолько для девушки неуловимо. Она поднесла жаждущему такой прекрасный глоток новой жизни и поехала домой к своим собственным проблемам.

Я же, отдавшись служению со всей искренностью, через несколько месяцев начал получать плоды своего счастливого труда и немножко менять направление летящей в адский котел жизни, обуздал терзавшие меня чувства, научился любить их, и они научились любить меня. Как одомашненный зверь, они стали служить мне верой и правдой. Еще Саша успела показать технику чакрового дыхания для бега во время дыхательной йоги, и я наконец-таки побежал, окрыленный избавлением от любовных мучений.

По городу, в парке, на стадионе и беговой дорожке. Как персонаж фильма, освободившийся от оков. Я мог бежать всюду, надо было лишь правильно вдыхать воздух двумя сильными вдохами и выдыхать такой же парой выходов. Маленькая хитрость не давала запыхаться, и я, окрыленный жаждой новых возможностей, усиленно тренировался, бегая, как счастливчик, вставший с коляски, как Форрест Гамп, выживший в 90-х. Наконец ход жизни переломился, и несчастный разрушитель собственного здоровья понял, что можно повернуть часы вспять, сделать что-то полезное если не для общества, так для своего тела, которому отныне хотелось служить. Мне нужен был крепкий храм для преданного занятия праведным делом. Йогой где попало не занимаются, должен быть подобающий интерьер из крепких мышц и здоровый запах из легких.

Это была не прочитанная фраза из толстой книги, не чья-то добрая мысль, абсолютно не воспринимаемая чужим подсознанием, а собственное искреннее желание. Острая жажда обычного человека пережить разрушительную любовь и навсегда оставить ее мучения позади. Принять себя и весь мир, чтобы никогда больше не испытывать сердечных мук. Вот откуда пошло это преданное служение. У некоторых бывают храмы, воздвигаемые на деньги прихожан, а у йогов есть лишь их тело — единственная вещь, которая позволяет напрямую общаться с тем самым Богом, известным под разными именами во всех уголках мира. Некоторые никогда об этом не узнают, другие, как я, с большим трудом добираются к сокровенному знанию, а некоторые просто рождаются просвещенными и живут с ним, как один мой чудесный знакомый.

— О, Макс, привет, — произнес Матвей Славолюбов после двухчасового занятия йогой в одном из залов города.

— Не знал, что ты тоже практикуешь.

Мы все занятие сидели напротив друг друга и равнодушно смотрели прямо перед собой, принимая нужные асаны и повторяя упражнения, лишь после завершающего пения мантр и благодарения всех пришедших, дружески заулыбались и сошлись ближе.

— Делаю осторожные шаги, — скромно ответил я.

— Это похвально. — Он вытер голову блестящим шелковым полотенцем. — Могу достать приглашение на специальные закрытые практики. По воскресеньям хожу.

— Было бы здорово, — загорелись мои глаза.

— Ну ладно, надо бы уже переодеться.

— Да, конечно.

Мы занимались в одинаковых черных шортах и белых футболках. Мне они еще не облегали некоторые мышцы, а у Матвея все было в полном порядке по телесной классификации Леонардо да Винчи. Вообще любые упражнения и начинания давались ему очень легко. Такое бывает, если человек рожден с божественной отметиной где-то в душе. Я старался подолгу на него не смотреть, отворачиваясь в разные стороны. Мужские раздевалки в залах для йоги оставались редкостью, и мы, будучи единственными представителями сильного пола, переодевались в тамбуре на входе.

— Чувствую такой прилив энергии! — закричал Матвей.

Он тряс головой, чтобы высушить свои желтые кудрявые волосы. Под ярким светом они выглядели явно не русыми, хотя раньше при плохом освещении мне так казалось.

— Очень мощная штука, — ответил я.

— Читал мою новую статью? — Он уже переоделся и заталкивал вещи в свой маленький походных рюкзак.

— Не успел еще, много работы.

— А о чем она?

— О Камбодже. Не обычной, которую все знают, — поднял он градус интереса. — А о кхмерской, дореволюционной. Когда еды у всех было много, а развалин у Ангкор Вата намного меньше, чем сейчас.

Я тоже запихивал вещи в спортивную сумку, слыша приближающиеся к выходу женские голоса.

— Долго ты там прожил? — спросил я напоследок.

— Целый месяц в одной деревушке год назад, когда отправился в первую кругосветку, — ответил он, открывая мне дверь. — И еще месяц на обратном пути домой, так получилось неожиданно. Прожил с деревенщинами, такими далекими от жизни. Кажется, они только и делали, что выращивали коричневый рис. Но тот месяц определенно не потерялся, очень аутентичная атмосфера для творчества. Столько знаний и опыта… Обязательно вернусь туда в ближайшую кругосветку. Статья получилась на загляденье. Прочитаете с товарищами, и сразу опубликуем.

Мы уже выходили на улицу, пропуская вперед женщин, спешащих в другие спортивные центры на следующие практики с мастер-классами, которыми был забит их день.

— Завидую тебе по-белому, — с горечью сказал я.

Слова вырвались прямо из глубины души.

— Абсолютно зря, — сразу оборвал Матвей. — Все эти поездки по странам в поисках мечты не более чем утопия.

— Но ты ведь реально их все объехал.

— Реально, ничего в итоге не получив, а лишь растеряв свою человеческую наивность, увидел весь мир, прочувствовал все лишения на собственной шкуре. — Он стал крайне серьезным. — Все впечатления не более чем рутина, мечтать о них глупо. Я думал, что с каждой новой страной придет долгожданное счастье ответов на все вызовы жизни, я увижу все нужные мне ответы. Старые вопросы действительно ушли, только вот их место заняли новые, гораздо более сложные.

— Что плохого в таком саморазвитии?

— То, что это лишь удушающая петля, которая затягивается новыми, все более сложными вопросами жизни. У всего должен быть предел, который надо вовремя заметить и волевым решением удержаться от дальнейшего удушья. — Постепенно он стал подавленным. — Я свой предел по неосторожности переступил.

Матвей стал двигаться в сторону своего старого автомобиля, которым пользовался только в редкие месяцы оседлой жизни.

— Неужели есть вопросы, которые невозможно решить? — спросил я напоследок.

— Поверь мне, есть. Ну ничего, будем над ними работать, — вернул он свой жизненный оптимизм.

Казалось, последнее действие далось ему с изрядным усилием.