Бесплатный фрагмент - Искушение Ксилары. Книга восьмая

ИСКУШЕНИЕ КСИЛАРЫ
КНИГА ВОСЬМАЯ

Глава 1. Граница забвения

Ветер, который встретил их на северных склонах Хребта Седых Слез, уже не был просто порывами холодного воздуха. Он был жидким льдом, вязкой и безжалостной субстанцией, заполнявшей легкие тысячами невидимых лезвий. Каждый вдох давался с усилием, словно тело само восставало против этой неестественной, высасывающей все тепло пустоты. Воздух звенел. Не метафорически, а буквально — тонким, высоким звуком, похожим на вибрацию переохлажденного стекла, готового треснуть. Этот звук впивался в виски, вгрызался в кости, становясь назойливым, невыносимым саундтреком их пути.

Ксилара шла, закутавшись в толстый плащ из шкуры снежного барана, подарок Бурвина. Но даже его плотная, сохраняющая тепло шерсть казалась здесь бумажной преградой. Холод просачивался сквозь ткань, через подошвы сапог, пропитанных специальной жировой пропиткой, через малейшую щель у ворота. Он был вездесущ, как сама смерть.

Она украдкой посмотрела на Зираха. Он шел чуть впереди, прокладывая путь в глубоком, рыхлом снегу. Его фигура, обычно такая гибкая и готовая к мгновенному взрыву движения, теперь казалась скованной. Поза выдавала не физическую усталость — его демоническая выносливость справлялась с нагрузкой, — а глубинное, инстинктивное напряжение. Он был существом, рожденным в хаосе и жаре Разлома, в багровых отсветах разорванного неба. Этот первозданный, безмолвный холод был для него абсолютно враждебной средой. Его плащ был накинут на обычную походную одежду, и Ксилара знала, что он просто не хотел признавать, насколько ему плохо. Гордость. Всегда гордость.

Они молчали уже несколько часов. Слова замерзали на губах, не успев родиться, казались ненужной, расточительной тратой энергии. Энергии, которой и так оставалось все меньше.

Именно тогда Ксилара впервые почувствовала это с пугающей отчетливостью. Не просто холод. Не просто усталость. Нечто иное.

Пустота.

Она замедлила шаг, сосредоточившись на внутренних ощущениях. Все эти месяцы, с момента пробуждения в теле аристократки, ее окружал гулкий гомон магии. Иногда тихий, как отдаленный шум города, иногда оглушительный, как раскат грома в момент использования дара. Магия Олтании была повсюду — в земле, в воздухе, в живых существах. Она была фоном, почвой, на которой произрастала ее собственная странная сила.

Теперь этот гул стих.

Сначала она подумала, что это обман чувств, последствие битв и стресса. Но нет. Она мысленно потянулась к тому, что всегда ощущала внутри — к драконьей искре, подаренной Игнисом. Та теплилась, как одинокий уголек в остывающей печи. Не гасла, но ее жар был призрачным, едва уловимым. Она пыталась ощутить эхо магии эльфов, доносившееся сквозь мили, — ничего. Абсолютная тишина. Магическая паутина, связывающая мир, здесь обрывалась, уступая место чему-то древнему, до магическому, сырому и безразличному.

— Здесь что-то не так, — хрипло произнес Зирах, обернувшись. Его голос, обычно грубый, сейчас звучал приглушенно, словно снег поглощал не только свет и тепло, но и звук. — Не просто холод. Воздух… мертвый.

Ксилара лишь кивнула, не находя слов. Она снова попыталась разжечь внутри себя ту самую силу, что помогла ей обратить в бегство воинов «Серой Сферы» в лесах беаров. Ничего. Ее дар, «Чароцвет», лежал внутри тяжелым, холодным камнем. Он не отзывался. Не было той привычной, порочной пульсации в крови, готовой вырваться наружу и подчинить себе чужую волю. Была лишь та же ледяная пустота.

Их проводник, нордлинг по имени Хорг, шедший все это время молча и упрямо, словно снежный баран, вдруг остановился. Он был приземистым, ширококостным мужчиной с лицом, обветренным до состояния старой кожи, и глазами цвета свинца. Он снял меховую рукавицу и ткнул пальцем в сторону седловины между двумя пиками, в которую упиралась их тропа.

— Дальше не пойду, — его голос был низким, скрипучим, как скрип полозьев по насту. — Вот граница. Наша и… их.

— Чья? — шагнула вперед Ксилара, ее собственный голос прозвучал неожиданно громко в этой давящей тишине.

Хорг не посмотрел на нее. Его взгляд был прикован к седловине, затянутой маревом ледяной дымки.

— Ничья. Теперь уже ничья. Земля Вельгард. Забытая богами и людьми. — Он перевел на них тяжелый взгляд. — Вы не чувствуете? Проклятие молчания. Оно высасывает душу. Сначала перестаешь слышать ветер. Потом — биение собственного сердца. Потом… мысли гаснут, одна за другой. Остаешься тут, стоять, как ледяной столб, пока время не сотрет тебя в пыль.

Зирах фыркнул, но в его фырканье не было прежней уверенности. Слишком уж неестественным был этот холод, слишком реальной — та самая «тишина», о которой говорил нордлинг.

— Сказки для детей, старик. Нас не напугать.

— Я не пугаю, чужеземец. Я констатирую факт, — Хорг натянул рукавицу. — Магия ваша тут не работает. Ни заклинания, ни амулеты. Только плоть да кость против вечного холода. А его вам не одолеть. Я свое отработал. Провел до границы. Дальше — ваша воля. Но моя воля — жить.

Он выдержал паузу, посмотрел на Ксилару с странной смесью жалости и суеверного страха.

— Ты не похожа на них. На тех, кто иногда решается сунуться туда за славой или сокровищами. В тебе есть… огонек. Но и его этот холод погасит. Поверь старому Хоргу.

С этими словами он развернулся и, не прощаясь, зашагал обратно по их же следам, которые уже начинало заметать свежим снежком. Вскоре его фигура растворилась в белой пелене, и они остались одни — двое живых существ на краю белого небытия.

Зирах подошел к Ксиларе. Его желтые глаза сузились.

— Может, он и прав. Без магии… мы здесь уязвимы. «Сфера» могла выследить нас. А я… — он сжал кулаки, — я не смогу защитить тебя как следует. Моя сущность тоже притупляется. Будто меня окутали ватой. Голоса… стихают.

Ксилара знала, что он имел в виду внутреннюю борьбу с демонической половиной своей натуры. В Разломе она была его и проклятием, и оружием. Здесь, в Вельгарде, она затихала, и это было ненадежным облегчением. Ослабленный демон означал ослабленного воина.

Она посмотрела вперед, на седловину. Оттуда веяло таким холодом, что слезились глаза. Но она не чувствовала страха. Вернее, страх был, но он был приглушен тем же онемением, что охватывало все ее существо. Сквозь него пробивалось иное — упрямство и та самая воля, которую она с таким трудом обрела.

— Мы не можем повернуть назад, Зирах, — тихо сказала она. — «Слеза Ледяного Великана» — последний компонент. Без нее Эликсир Воли… просто смесь трав и пыли…

Она не договорила. Без него ее дар так и останется проклятием, а ее связи с теми, кого она прикосновением «Чароцвета» привязала к себе, превратятся в вечное рабство. Или ей, или им. Она вспомнила Кэлана, его новую, хрупкую свободу. Элриндора, чей разум был с ней связан узами, рожденными не только магией. Даже этого дикого, страстного Игниса. Она не могла позволить, чтобы их воля всегда была скована эхом ее силы.

— Кроме того, — добавила она, и в ее голосе прозвучала тень старой, машиной иронии, — нам уже некуда возвращаться. Лузарис? Где Кэлан, возможно, уже объявлен предателем? Разлом? Где за нашими головами назначена цена? Мы идем только вперед. Потому что отступать — значит признать, что все, что мы прошли, все, что мы потеряли… было напрасно.

Зирах смотрел на нее, и в его взгляде читалось не просто согласие, а признание. Он видел не просто женщину, которую поклялся защищать. Он видел лидера. Хранительницу. Ту, чья воля была сильнее страха и сильнее этого высасывающего душу холода.

— Как прикажешь, Хранительница, — просто сказал он. — Вперед, так вперед.

Они двинулись к седловине. С каждым шагом холод сжимал их в своих тисках все сильнее. Снег под ногами стал другим — не рыхлым и мягким, а твердым, зернистым, как соль. Он хрустел с сухим, коротким звуком, который тут же поглощался тишиной.

Именно тишина была самым страшным. После грохота битв, шепота заговоров, звона бокалов на балах, даже после громкого, яростного дыхания любви — эта тишина была оглушительной. В ушах стоял звон, но это был звон пустоты. Ксилара ловила себя на том, что прислушивается к биению собственного сердца, к шуму крови в висках — единственным звукам, которые подтверждали, что она еще жива.

Они достигли седловины. Вид, открывшийся перед ними, заставил ее остановиться и замереть, забыв на мгновение о холоде.

Это были не горы, это был океан льда. Бескрайнее, плоское плато, усеянное гребнями замерзших волн, будто некогда здесь бушевала гигантская буря, и в один миг все застыло. Небо над плато было не серым, а молочно-белым, бездонным и безликим, сливающимся с землей на горизонте в ослепительную, монохромную муку. Ни деревца, ни камня, ни намека на жизнь. Только лед и небо. И ветер, который здесь уже не выл, а пел свою ледяную, безумную песню, завывая на разной высоте, словно перебирая струны невидимой арфы.

— Фильхейм, — прошептала Ксилара, вспоминая карту и легенды, которые они успели собрать. Ледяная крепость последнего великана. Где-то там, в сердце этой ледяной пустыни.

Она сделала шаг с седловины на плато. И ощутила это всей кожей, каждой клеткой своего магического существа. Резкий, окончательный переход. Если до этого магия была слаба, то здесь ее не было вовсе. Совсем. Воздух стал абсолютно нейтральным, стерильным. Ее драконья искра не просто затухла — она исчезла, как будто ее никогда и не было. Внутри воцарилась та же пустота, что и снаружи.

Она обернулась на Зираха. Он стоял, съежившись, его лицо исказила гримаса почти физической боли.

— Пусто… — выдавил он. — Как будто меня… выпотрошили.

Именно так. Это было чувство магической пустоты. Лишения фундаментальной части их самих.

Ксилара посмотрела на свои руки в толстых рукавицах. Она была просто женщиной. Хрупкой, замерзшей, идущей по краю света. Все ее могущество, весь ее ужасный дар, вся та сила, что заставляла трепетать герцогов и драконов, осталась где-то там, за спиной. Здесь она была лишь Машей, заблудившейся в кошмаре, из которого не было пробуждения.

Сердце у нее в груди сжалось от паники. Чистого, животного ужаса перед этой белизной, этим молчанием, этой пустотой.

Но затем она вспомнила. Вспомнила Кэлана, ждущего в Лузарисе. Зираха, смотрящего на нее с безоговорочной верой. Бурвина, Элриндора, Игниса.

Они были с ней. Их воля, их вера, их любовь — вот что было ее магией теперь. Магией, которую не мог поглотить даже холод Вельгарда.

Она выпрямила плечи, сделала глубокий, обжигающий легкие вдох и посмотрела в белое безмолвие.

— Пошли, — сказала она Зираху, и ее голос прозвучал неожиданно твердо, бросив вызов давящей тишине. — Нам нужно устроиться на ночь. Или на то, что здесь заменяет ночь.

Они начали спуск на плато, оставляя за собой на идеально белой поверхности первые, кощунственно черные следы. Два крошечных, хрупких существа против вечного холода. Два сердца, стучавших в такт, — последний звук живого в царстве забытья. Их путь только начинался, и Ксилара уже знала, что самое страшное испытание ждет ее не в битве с великаном, а в этой тишине, где ей предстояло услышать голос собственной души, без прикрас и без магии.

Глава 2. Саги о Йормунде

Их продвижение по ледяному плато было похоже на сон, рожденный в горячечном бреду. Белизна, которая вначале ослепляла, теперь давила на сознание, сливаясь в сплошное, безликое пятно. Небо и земля теряли границы, и Ксиларе то и дело приходилось останавливаться, чтобы не потерять ориентацию и не начать движение по кругу в этом идеально белом аду. Единственными точками отсчета были их собственные следы, но и их ветер, невидимый и беззвучный, начинал медленно, но верно сглаживать, словно стирая доказательства их существования.

Зирах шел впереди, его фигура, обычно такая уверенная, теперь казалась съежившейся. Он постоянно поворачивал голову, вслушиваясь в тишину, но слышал лишь навязчивый звон в собственных ушах. Его демоническая природа, всегда бывшая источником силы и боли, здесь была лишь бременем. Он чувствовал себя слепым и глухим, лишенным тех инстинктивных ощущений, что не раз спасали ему жизнь в хаосе Разлома.

— Здесь нет ничего, — его голос, сорвавшийся с губ после долгого молчания, прозвучал хрипло и неестественно громко. — Ни зверей, ни птиц, ни даже насекомых. Только лед.

Ксилара лишь кивнула, экономя силы. Ее тело дрожало от холода, проникавшего сквозь все слои одежды. Внутри царила та же леденящая пустота. Попытки разжечь хотя бы искорку дара заканчивались ничем. «Чароцвет» молчал, и это молчание было страшнее любой его буйной активности. Оно напоминало ей о том, что без этой силы, этого проклятия, она была всего лишь хрупкой женщиной в мире, созданном для титанов.

Они шли еще несколько часов, время потеряло всякий смысл, превратившись в бесконечную череду шагов. Солнце, бледное и холодное, не двигалось с зенита, вися в молочно-белом небе неподвижным призрачным диском. Внезапно Зирах замер, подняв руку. Он всматривался вдаль, его глаза, прищуренные от белизны, уловили то, что она еще не видела.

— Дым, — коротко бросил он.

Ксилара последовала за его взглядом и через мгновение тоже различила тонкую, почти прозрачную струйку серого дыма, поднимавшуюся где-то у горизонта. Это был первый признак жизни, увиденный ими за долгие часы, и он вызвал в ее груди волну такого острого, почти животного облегчения, что она едва не заплакала.

Они изменили курс, двигаясь теперь на этот едва заметный маячок. С каждым шагом силуэты низких, приземистых построек начали проступать из белой пелены. Поселение было крошечным, втиснутым в узкую расщелину между двумя ледяными грядами, словно пытаясь спрятаться от всевидящего ока пустоши. Дома, скорее похожие на барокары, были сложены из глыб плотного снега и льда, укрепленных деревянными балками, почерневшими от времени. Дымок поднимался из трубы, вделанной в крышу самого крупного из них.

Когда они подошли ближе, на них уставились. Из-за углов, из низких дверных проемов появились люди. Высокие, широкоплечие, с лицами, как у их проводника Хорга, — обветренными, жесткими, с глазами, в которых читалась стоическая покорность судьбе. Они молча разглядывали чужаков, и в их взглядах не было ни гостеприимства, ни открытой вражды, лишь глубокая настороженность и усталое любопытство. Эти люди были такой же частью Вельгарда, как и лед под их ногами.

Дверь самого большого дома отворилась, и на пороге появился старик. Он был невысок, но кряжист, его спина оставалась прямой, а взгляд из-под мохнатых седых бровей был острым и пронзительным. Он был одет в толстую меховую куртку, а в руке сжимал длинную, украшенную резьбой из моржовой кости трубку.

— Заблудились? — его голос был низким и скрипучим, как скрип льда под ногами. — Или ищете смерти? Ибо другая цель не приведет живого человека в Утгард.

— Мы ищем знания, — шагнула вперед Ксилара, стараясь, чтобы ее голос звучал уверенно, несмотря на дрожь в коленях. — Нам нужен путь к Фильхейму.

Тишина, воцарившаяся после этих слов, была красноречивее любого крика. Люди переглянулись, некоторые невольно отступили назад, коснувшись пальцами амулетов, висевших на их груди. Старик не моргнул, лишь прикурил свою трубку, выпустив струйку едкого дыма.

— Фильхейм, — произнес он, растягивая слово, словно пробуя его на вкус. — Мертвые идут к мертвым. Живым там нечего делать. Вы принесли свое проклятие с собой или хотите обрести его там?

— Наше проклятие мы носим в себе, — тихо ответила Ксилара. — И мы надеемся его облегчить.

Старик внимательно посмотрел на нее, потом на Зираха, и его взгляд на мгновение задержался на нечеловеческих глазах полудемона.

— Входите, — наконец сказал он, отступая от двери. — Хейдемаль редко ошибается в людях. А раз он пропустил вас через свое молчание, значит, в вашей судьбе есть доля правды. Я — Бруни, старейшина этого поселения. И я расскажу вам сагу о Йормунде. Может, тогда вы одумаетесь.

Внутри дом оказался единственной большой комнатой, служившей и кухней, и спальней, и общим залом. Воздух был густым и теплым, пах дымом, вареным мясом и человеческими телами. В центре горел очаг, сложенный из камней, даруя драгоценное тепло. Ксилара с трудом сдержала стон облегчения, когда жар коснулся ее замерзших конечностей.

Их усадили на грубые деревянные лавки рядом с огнем, подали мисочки с густой похлебкой и кружки с чем-то крепким и обжигающим. Зирах сначала с подозрением понюхал напиток, но затем сделал большой глоток и одобрительно хмыкнул. Алкоголь разлился по жилам смутным, но приятным теплом.

Бруни устроился напротив, его трубка мерно потрескивала.

— Вы думаете, Йормунд — чудовище? — начал он без предисловий. — Злобный великан, ворующий скот и детей? Так поют песни на юге, где боятся того, чего не понимают. Но наши саги, саги народа утгард, говорят иное.

Он выпустил клуб дыма, и его взгляд унесся куда-то в прошлое.

— Йормунд был стражем. Последним стражем великой расы ледяных исполинов, что жили здесь, когда мир был моложе, а лед — не проклятием, а их плотью и кровью. Они были детьми зимы, и их магия была магией холода, тишины и вечности. Они строили города изо льда, что пели на ветру, и их сердца бились в такт с сердцем мира.

Старик помолчал, давая им прочувствовать величие этой утраченной цивилизации.

— Но пришла Белая Смерть. Не болезнь, не чума. Что-то другое. Сущность извне, что пожирала не плоть, а саму жизнь, саму магию. Она приходила беззвучно, и на ее пути оставалась лишь пустота, подобная той, что царит сейчас в Вельгарде. Исполины гибли, один за другим. Их магия была бессильна, ибо эта тень пожирала ее. Йормунд был величайшим воином, самым могущественным стражем. Ему было поручено спасти сердце своего народа — души его собратьев, запечатанные в кристаллах вечного льда.

Ксилара слушала, затаив дыхание. В словах старика она слышала отзвук собственной боли, собственного страха перед пустотой.

— Он сражался, — продолжал Бруни. — Сражался так, что дрожали горы. Но он не смог победить то, что нельзя поразить мечом или магией. Он не смог спасти их жизни. Все, что он смог — это унести их души в последнее пристанище, в Фильхейм, и запечатать себя там вместе с ними. Не в наказание. Это не его тюрьма. Это его крепость. Его добровольная могила. Он стережет последнее, что осталось от его расы. Его одиночество — это и есть его наказание. Не боги наслали его на него. Это он сам обрек себя на вечную стражу, на вечную память. Он не спит. Он помнит. И его память — это та сила, что держит Фильхейм неприкосновенным и что рождает это… проклятие молчания. Это не злоба. Это скорбь. Скорбь, столь огромная, что она вытеснила саму магию и саму жизнь из этих земель.

В доме стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня. Даже Зирах, обычно скептически относящийся к легендам, слушал, не проронив ни слова. В этой истории была пугающая, трагическая логика.

— Он не злобный, — прошептала Ксилара, и ее собственное одиночество, одиночество души, застрявшей между мирами, отозвалось в ней жгучим сочувствием. — Он… последний.

— Именно так, дева, — кивнул Бруни. — И он не жаждет компании. Он не жаждет ничего, кроме покоя, который никогда не придет, ибо он не может позволить себе забыть. Те, кто шел к нему с мечом, не возвращались. Те, кто шел с дарами, тоже. Его не соблазнить золотом или славой. Его сердце замерзло в тот день, когда погиб последний из его сородичей.

— А его «Дыхание»? Слеза? — спросил Зирах, его практичный ум искал точку приложения в этой поэтической грусти.

Бруни посмотрел на него, и в его глазах мелькнула тень чего-то, похожего на уважение.

— Вы и вправду не от мира сего, если ищете этого. «Дыхание» Йормунда — это не слеза в прямом смысле. Говорят, это сгусток его жизненной силы, его души, кристаллизовавшейся от горя. Той самой силы, что держит Фильхейм. Чтобы получить ее… он должен умереть. Или захотеть умереть. А он желает только одного — помнить.

Ксилара почувствовала, как по ее спине пробежал холодок, не имеющий отношения к морозу за стенами. Они пришли не чтобы сразиться с монстром. Они пришли, чтобы уговорить живое наследие целого мира добровольно уйти в небытие. Это было хуже любой битвы.

Вдруг дверь распахнулась, и внутрь ворвалась струя ледяного воздуха вместе с молодым парнем, его лицо было искажено испугом.

— Бруни! С неба! Огненный змей!

Все высыпали наружу. Люди смотрели в небо, указывая пальцами. И тогда Ксилара увидела. На фоне молочно-белого неба, разрезая его, как раскаленный клинок, летела знакомая, величественная фигура. Дракон. Его чешуя отливала бронзой и золотом, а могучие крылья рассекали застывший воздух с грохотом, который был первым по-настоящему громким звуком, услышанным ими в Вельгарде.

Это был Игнис.

Сердце Ксилары екнуло. Она ощутила странный спазм внутри — тот самый, почти угасший уголек драконьей искры дрогнул, словно отозвавшись на присутствие сородича.

Дракон сделал круг над поселением, его зоркие глаза, без сомнения, уже заметили их. Затем он ринулся вниз, и прямо на лету его тело начало преображаться, сжиматься, принимая человеческую форму. Он приземлился на снег в нескольких десятках шагов от них, голый по пояс, несмотря на лютый холод, его грудь вздымалась, а из ноздрей вырывались клубы пара. Его черные волосы были растрепаны, а в глазах пылала знакомая дикая ярость, смешанная с облегчением.

— Ксилара! — его голос пророкотал, заглушая шепот местных жителей, которые в страхе отступили, увидев оборотня.

— Игнис? — она сделала шаг вперед, не веря своим глазам. — Как ты… почему?

— Как? По воздуху, женщина! — он фыркнул, подходя ближе, его взгляд скользнул по Зираху с привычным презрением, но сразу вернулся к ней. — А почему? Потому что ты умудрилась затушить нашу связь! Я чувствовал, как ты слабеешь, как гаснешь! Драконы не бросают своих, особенно когда их маленькая, хрупкая человеческая половинка решает соваться в пасть вечности!

Он стоял перед ней, весь из себя воплощенная сила и ярость, и его появление было настолько неожиданным и жизненным в этом царстве смерти, что Ксилара почувствовала, как по ее щекам текут слезы, тут же замерзающие на ветру.

— Ты последовал за мной, — прошептала она.

— Конечно, последовал! — он схватил ее за плечи, его пальцы были обжигающе горячими. — Ты думала, я позволю тебе одной встретиться с ледяным призраком? Ты носишь мой огонь, Ксилара. И я пришел посмотреть, не нуждается ли он в подпитке.

Его появление вносило новый, непредсказуемый элемент в их миссию. Его грубая сила, его огненная природа были абсолютной противоположностью тому, с чем им предстояло столкнуться. Но глядя в его пылающие глаза, Ксилара понимала — теперь она была не одна. С ней был ее гарем, ее союз, собиравшийся по кусочкам даже здесь, на краю света. И в этом была своя, странная надежда.

Глава 3. Лед и Тени

Три фигуры, черные на ослепительно-белом полотне плато, двигались к сердцу пустоши. Присутствие Игниса меняло все. Его грубая, животная энергия, его жар, исходивший от обнаженного торса, казалось, отталкивал давящую тишину, создавая вокруг них хрупкий пузырь жизни. Но даже этот пузырь сжимался под неумолимым натиском Вельгарда.

Игнис шагал впереди, его плечи были напряжены, а кулаки сжаты. Каждый его выдох вырывался в воздух густым, сердитым облаком пара. Он был воплощением огня и ярости, запертым в царстве льда и покоя, и это противоречие медленно сводило его с ума.

— Ничего! — проворчал он, в очередной раз всматриваясь в бескрайнюю равнину. — Ни дерева, ни камня, чтобы высечь искру. Только этот проклятый лед! Моя сущность задыхается здесь, Ксилара. Как тлеющий уголь в сугробе.

— Твое присутствие здесь — уже риск, Игнис, — тихо сказала Ксилара, с трудом поспевая за его широким шагом. — Твоя природа противоположна всему, что есть здесь. Что, если твой огонь потухнет окончательно?

Он резко обернулся, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, о котором он говорил.

— Он не потухнет! Пока я дышу, я горю. И если этому ледяному призраку нужно пламя, он его получит. Прямо в глотку.

Зирах, шедший сбоку, молчал. Его взгляд, лишенный былой остроты, скользил по горизонту, фиксируя малейшие изменения. Он был тенью, ставшей еще более неосязаемой в этом мире без теней.

— Не трать силы на угрозы, дракон, — наконец произнес он, и его хриплый голос прозвучал особенно громко. — Ты сам чувствуешь. Здесь нет ничего, во что можно ударить. Только пустота. И она высасывает не только магию. Она высасывает волю.

Игнис фыркнул, но не стал спорить. Он тоже это чувствовал. Давление, которое было не физическим, а ментальным. Оно подкрадывалось к краю сознания, шепча о бессмысленности любого усилия, о вечности, перед которой все их стремления — лишь пыль.

Шли они, казалось, целую вечность. Солнце не двигалось, время застыло. Их трое, связанные странной, причудливой связью, в молчании пробивались через царство, где сама мысль о связи казалась кощунством.

И тогда на горизонте показалось Нечто.

Сначала это было похоже на гигантскую, исполинскую сосульку, вросшую в небо. По мере их приближения форма начала проступать четче. Это не было строением в человеческом понимании. Не было прямых линий, квадратных блоков или четкой архитектуры. Фильхейм был колоссальным, ажурным творением природы, слепком из самого льда, выросшим из недр плато. Он напоминал гигантский, полый сталактит, уходящий своим острием в молочно-белое небо. Его стены были не гладкими, а испещренными бесчисленными гранями, ячейками и выступами, которые переливались мириадами бледных, призрачных отсветов. Он казался одновременно хрупким и незыблемым, творением мгновения и вечности.

— Великие небеса, — вырвался у Игниса сдержанный возглас. Даже его драконья натура, видавшая пики своих собственных гор-гнезд, была поражена масштабом и неестественностью этого зрелища.

Они остановились у его подножия. Воздух здесь звенел с новой, пронзительной силой. Тишина была не просто отсутствием звука, а активной, давящей субстанцией. Она впитывала в себя любой шум, любое движение, делая их шаги неслышными, а дыхание — призрачным.

Ксилара подняла голову, пытаясь разглядеть вершину, но терялась в сложной игре светотени на ледяных стенах. Внутри, сквозь полупрозрачный лед, угадывались очертания чего-то большего — залов, галерей, арок. Целый город, застывший в момент гибели, погребенный в сердце ледяного исполина.

— Он… живой? — прошептала она.

— Нет, — ответил Зирах, его аналитический ум пытался осмыслить невозможное. — Но и не мертвый. Он… существует. Вне времени. Вне жизни и смерти.

Игнис подошел к стене и с силой ткнул в нее кулаком. Раздался глухой, невыразительный стук. Лед даже не дрогнул.

— Прочнее стали, — проворчал он, отряхивая руку. — Ни зацепиться, ни проломить. Как мы попадем внутрь?

Внезапно Зирах замер, его взгляд устремился к основанию Фильхейма, где лед образовывал нечто вроде арки, больше похожей на вход в пещеру.

— Следы, — коротко бросил он.

Они подошли ближе. На снегу, едва заметные, виднелись отпечатки. Но это были не следы людей и не следы зверей. Они напоминали очертания странных, гусеничных механизмов, оставленные чем-то металлическим и тяжелым. А рядом — глубокие, правильные отверстия, словно от штативов или анкерных креплений.

— «Серая Сфера», — мрачно констатировал Зирах. — Они уже здесь.

Игнис оскалился, и по его телу пробежала судорога, будто он пытался силой воли вызвать свою драконью форму.

— Где они? Я разнесу их в клочья!

— Сомневаюсь, — Зирах указал на несколько странных предметов, валявшихся неподалеку. Это были металлические коробки с потухшими световыми панелями и причудливые механизмы, покрытые изнутри толстым слоем инея. Один из них был раскурочен, словно его разорвало изнутри. — Смотри. Их технологии. Они замерзли. Буквально. Магия Вельгарда не просто подавляет их. Она их убивает. Физически. Металл становится хрупким, энергия — недостижимой. Они попытались разбить лагерь здесь, у входа. И потерпели неудачу.

Ксилара подошла к одному из мертвых механизмов. Она почувствовала исходящий от него холод, еще более глубокий, чем окружающий. Это была не просто температура. Это была абсолютная нейтральность, прекращение любого процесса.

— Они не смогли войти, — сказала она, и в ее голосе прозвучала надежда. — Фильхейм их не пустил.

— Но они не ушли, — Зирах указал взглядом дальше, где следы уходили вдоль стены крепости. — Они ищут другой путь. Или ждут. Возможно, ждут, когда мы сделаем всю работу за них.

Мысль о том, что за ними наблюдают, заставила Ксилару содрогнуться. «Серая Сфера» была как раковая опухоль, проникающая даже в самые недоступные уголки мира.

— Тогда нам нельзя медлить, — решительно сказала она и направилась к ледяной арке.

Вход в Фильхейм был гигантским туннелем, уходящим вглубь. Стены здесь были гладкими, словно отполированными за тысячи лет. Воздух внутри был неподвижным и таким холодным, что больно было делать вдох. Но это был не просто холод. Это было ощущение погружения в нечто грандиозное и абсолютно чуждое.

Они вошли внутрь. И замерли, пораженные.

Они стояли в гигантском зале, чьи своды терялись где-то в вышине, в синеватой дымке. Весь зал, колонны, поддерживающие потолок, арки и галереи — все было вырезано изо льда. Лед здесь был разным — где-то мутным и молочно-белым, где-то кристально чистым, открывающим вид на застывшие в нем призрачные фигуры, напоминавшие гигантские соцветия или замерзшие фонтаны. Свет проникал сквозь толщу стен, преломлялся в миллионах граней, наполняя пространство призрачным, мерцающим сиянием. Не было ни факелов, ни светящихся камней. Весь свет был рожден самим льдом.

И стояла абсолютная тишина. Та самая, о которой говорил Хорг. Тишина, которая давила на уши, на мозг, на душу. Она была густой, вязкой, почти осязаемой.

— Никогда… я не чувствовал себя таким… ничтожным, — прорычал Игнис, и его голос, обычно громоподобный, здесь прозвучал жалким шепотом, поглощенным молчанием.

Зирах молча осматривался. Его глаза, привыкшие к теням и опасностям, не находили здесь ни угроз, ни укрытий. Только бесконечный, безразличный лед.

Ксилара же чувствовала сквозь онемение, сквозь ледяную пустоту внутри нее, начало пробиваться смутное, глухое эхо. Не звук. Скорее, состояние. Бесконечная печаль. Она витала в воздухе, была вморожена в стены, составляла самую суть этого места.

— Он здесь, — прошептала она. — Он смотрит на нас.

Они двинулись дальше, по залу, который, казалось, не имел конца. Их шаги не отдавались эхом. Звук умирал, едва родившись. Они прошли под гигантской аркой и оказались в еще большем пространстве. Замерзшее озеро, по берегам которого возвышались ледяные скульптуры, изображавшие исполинов в динамичных, величественных позах. Казалось, вот-вот они двинутся, но они были лишь прекрасными, скорбными памятниками самим себе.

Внезапно Зирах снова поднял руку. Он указал на одну из галерей, уходящую наверх.

— Там. Движение.

Игнис мгновенно напрягся, его ноздри расширились, словно он пытался уловить запах.

— Ничего. Ни запаха, ни звука. Твои демонские глаза играют с тобой, полудемон.

— Я не обоняю, я вижу, — холодно парировал Зирах. — Отблеск на льду. Металл.

«Сфера». Они все-таки нашли способ проникнуть внутрь. Возможно, неглубоко, но они здесь.

Призрачное сияние вокруг вдруг померкло. Будто огромная туча закрыла солнце снаружи. Но неба видно не было. Тень легла на зал, и вместе с ней пришло новое ощущение — тяжести, внимания, направленного на них.

Воздух задрожал. Не от звука, а от изменения давления. Тишина стала еще более глубокой, еще более неестественной.

И тогда из глубины гигантского зала, из-за леса ледяных колонн, бесшумно показалась фигура.

Он был так огромен, что сначала сознание отказывалось воспринимать его как живое существо. Это была гора, ожившая и принявшая форму. Его кожа цвета старого, векового льда сливалась со стенами Фильхейма. Длинные, спутанные волосы, похожие на сосульки, свисали на плечи. Черты лица были грубыми и величественными, как скалы, а глаза…

Ксилара встретилась с его взглядом, и у нее перехватило дыхание.

Его глаза были цвета ледниковой расселины — бледно-голубые, почти белые, бездонные. В них не было ни гнева, ни интереса, ни любопытства. Лишь вселенская, бесконечная усталость. Усталость, прошитая такой глубокой печалью, что сердце Ксилары сжалось от ответной боли.

Он не издал ни звука. Он просто смотрел. И в этом взгляде была вся история, которую рассказал им Бруни. История потери, долга и одиночества, длящегося целую вечность.

Это был Йормунд. Последний страж. И он наконец обратил на них свое внимание.

Глава 4. Первый контакт

Он не двигался. Он просто был. Его присутствие заполняло гигантский зал, переопределяя саму реальность. Воздух, и без того леденящий, стал густым и тягучим, словно превратился в жидкий азот. Давление нарастало, физическое и ментальное, заставляя барабанные перепонки сжиматься от беззвучного гула, который исходил не извне, а рождался внутри черепа, как отзвук чудовищной, нечеловеческой печали.

Йормунд.

Его глаза, эти бездонные расселины в леднике вечности, были прикованы к ним. Но это не был взгляд стража, оценивающего угрозу. Не был и взглядом хищника, высматривающего добычу. Это было созерцание пылинок, занесенных ветром в его вечный дом. В нем не было ни злобы, ни любопытства. Лишь апатичная усталость, прошедшая сквозь тысячелетия и отполировавшаяся до состояния абсолютного, безразличного покоя.

Игнис застыл в полуприсев, его тело напряглось инстинктивно, готовое к броску или трансформации. Но броситься было некуда. Сражаться — не с чем. Как сражаться с горой? С океаном? Его мускулы дрожали от беспомощности, а внутри бушевала ярость, не находившая выхода. Он был воплощением огня, которому нечего было жечь.

— Черт… — его шепот был похож на скрежет камней, едва слышный в поглощающей тишине. — Он… смотрит сквозь нас.

Зирах стоял неподвижно, его рука лежала на рукояти кинжала за спиной, но он не делал попытки его извлечь. Его демоническая сущность, всегда откликавшаяся на угрозу ядовитым жаром, была мертва и холодна. Впервые за всю свою жизнь он чувствовал не страх, а нечто худшее — полную нерелевантность. Он был ничем. Пятнышком, не стоящим внимания.

— Не двигайся, — его голос прозвучал с непривычной для него осторожностью. — Он не атакует. Он… изучает. Или нет. Даже не изучает. Просто воспринимает.

Но Ксилара чувствовала нечто иное. Да, его взгляд был пустым. Но в этой пустоте была бездна. И в эту бездну теперь устремлялась часть ее сознания. Ее дар, «Чароцвет», все еще молчал, замороженный, как и все вокруг. Но что-то другое, более глубокое и фундаментальное, начало откликаться на присутствие исполина.

Это была не магия.

Она, как и он, была чужой в этом мире. Она, как и он, носила в себе бремя, отделявшее ее от других. Ее одиночество души, застрявшей между мирами, было лишь бледной тенью его вечного затворничества, но природа его была той же. И сейчас, под этим безразличным, усталым взглядом, она ощущала свою собственную, человеческую, ничтожную усталость. Усталость от бегства, от борьбы, от необходимости постоянно быть настороже, постоянно кого-то соблазнять, подчинять, бояться или любить.

Он просто был. И в этом «бытии» было больше покоя, чем во всей ее сумбурной, наполненной страстями жизни.

Не думая, повинуясь импульсу, рожденному где-то в глубине ее израненной души, Ксилара сделала шаг вперед. Один маленький шаг навстречу гиганту.

— Ксилара! — прошипел Игнис, его рука инстинктивно потянулась, чтобы остановить ее, но замерла в воздухе.

Зирах лишь сжал губы, его желтые глаза пристально следили за исполином, пытаясь предугадать его реакцию.

Реакции не последовало. Йормунд не пошевелился. Его глаза не изменили выражения. Он просто продолжал смотреть. Но Ксилара, стоя теперь чуть впереди своих спутников, почувствовала едва уловимое изменение в давлении воздуха. Оно стало… внимательным. Будто гигантская, спящая психика на мгновение сфокусировалась на точке своего внимания. На ней.

Она подняла голову, чтобы встретиться с его взглядом, и ее сердце бешено заколотилось в груди, посылая по жилам приливы горячей крови, такой хрупкой и временной перед лицом его вечного холода.

— Мы пришли не сражаться, — сказала она, и ее голос, тихий и чистый, не был поглощен тишиной. Напротив, он повис в воздухе, единственная вибрация в застывшем мире, и каждая его нота отдавалась в ее собственном теле. — Мы пришли… поговорить.

Слово прозвучало нелепо, почти кощунственно. «Поговорить» с существом, которое, вероятно, не слышало ни одного звука со времен гибели своего народа.

Йормунд не ответил. Он не шелохнулся. Но вдруг Ксилара ощутила не мысль, не образ, а чистое ощущение, пришедшее не извне, а возникшее внутри нее самой. Оно было тяжелым, холодным и безграничным, как океан. Это было чувство вопроса. Не словесного, а экзистенциального. Вопрос, обращенный не к ее разуму, а к самой сути ее существования.

Зачем?

Вопрос витал в воздухе, он исходил от ледяных стен, от мерцающего света, от самого пронизывающего холода. Зачем приходить? Зачем нарушать покой? Зачем существовать, если существование — это лишь краткая вспышка боли в вечном мраке?

Слезы снова выступили на глазах Ксилары, но на этот раз не от страха или облегчения. Они были от сострадания. Она поняла, что он не просто смотрит на них. Он смотрит сквозь них. Он видит их хрупкие, мимолетные жизни, их суетные страсти, их ничтожные надежды — и не понимает их. Для него они были лишь напоминанием о том, что все проходит. О том, что он остался один.

— Я… я тоже знаю одиночество, — прошептала она, и ее голос дрогнул. Она говорила не как хранительница, не как соблазнительница, а просто как женщина. Как Маша. — Я не из этого мира. Моя душа… заблудилась. Я ношу в себе силу, которая отделяет меня от других. Которая заставляет других хотеть меня, но не видеть меня. Как эти стены. Все видят их красоту, их холод… но никто не чувствует боли, что в них заперта.

Она не знала, понимает ли он ее слова. Но она чувствовала, что он воспринимает сам посыл. Эмоцию. Волну человеческой, ничтожной, но от этого не менее острой тоски.

Игнис и Зирах молча слушали, завороженные и обеспокоенные. Они видели, как Ксилара говорит с великаном, и понимали, что происходит нечто, лежащее за гранью их понимания. Это была не магия, не битва. Это было нечто более примитивное и более возвышенное одновременно. Диалог душ, одна из которых была размером с гору, а другая — с пылинку.

Внезапно Йормунд медленно, очень медленно повернул голову. Всего на несколько градусов. Лед под его движением не скрипел, не трещал. Он просто… перемещался, как часть единого целого. Его взгляд скользнул с Ксилары на Игниса.

Игнис почувствовал это как физический удар. Холод пронзил его насквозь, погасив на мгновение внутренний огонь. В этих бледных глазах он увидел не угрозу, а… оценку. Оценку чего-то знакомого, но чужеродного. Огонь в царстве льда. Жизнь в царстве смерти. И в этой оценке не было враждебности. Было нечто вроде отдаленного, апатичного удивления, будто он смотрел на редкий, но бесполезный минерал.

Затем взгляд исполина переместился на Зираха. И здесь что-то изменилось. Бездонные глаза сузились на долю миллиметра. В них мелькнула тень чего-то, что можно было принять за… распознавание. Зирах, существо раздора, полукровка, разрывающаяся между двумя природами, был ему понятнее. В нем была внутренняя борьба, дисгармония, которая, возможно, резонировала с его собственной, гигантской, застывшей болью.

Зирах выдержал этот взгляд, не отводя глаз. Его собственная, выстраданная ярость и боль встретились с безмолвной, вселенской скорбью. И в этом беззвучном диалоге не было победителя. Было лишь взаимное признание двух разных, но одинаково глубоких страданий.

Йормунд снова перевел взгляд на Ксилару. И на этот раз Ксилара почувствовала не вопрос, а разрешение. Слабый, едва уловимый луч внимания, лишенного былого абсолютного безразличия. Он не приветствовал их. Он не был рад их видеть. Но он… допускал их присутствие. Пока.

Затем, так же бесшумно, как и появился, он начал отступать. Его гигантская фигура растворилась среди ледяных колонн, становясь частью пейзажа, пока не исчезла из виду совсем.

Давление ослабло. Воздух снова стал просто холодным, а не давящим. Тишина осталась, но теперь она была привычной, лишенной того вселенского внимания.

Игнис выдохнул, которого, казалось, не делал все это время, и прислонился к ледяной стене, проводя рукой по лицу.

— Великий огонь… — пробормотал он. — Я дрался с горными троллями, с небесными змеями, но никогда… никогда я не чувствовал себя таким… букашкой.

Зирах медленно отпустил рукоять кинжала. Его пальцы онемели от холода.

— Он не рассматривает нас как угрозу, — констатировал он. — Мы для него… погода. Мимолетное изменение в вечном постоянстве. Это хуже.

— Хуже? — переспросил Игнис. — Он мог бы просто раздавить нас!

— Именно, — Зирах посмотрел на Ксилару, которая все еще стояла, глядя в ту сторону, где исчез великан. Ее щеки были влажными от замерзших слез. — Чтобы раздавить, нужно приложить усилие. Проявить волю. У него нет на нас ни малейшей воли. Мы для него не существуем на уровне, достойном действия. Мы — пыль.

Ксилара обернулась к ним. В ее глазах не было страха или унижения. В них горел странный, новый огонь.

— Нет, — тихо сказала она. — Он нас увидел. В конце. Он увидел меня. Не как пыль. Как… кого-то, кто тоже знает боль. Это начало.

— Начало чего? — скептически спросил Игнис. — Начало долгой и бессмысленной беседы с глыбой льда?

— Начало контакта, — ответила Ксилара. — Он не говорил с нами словами. Но он говорил. Молчанием. И я должна научиться его слушать.

Она посмотрела на огромный, безмолвный зал. Где-то в его глубинах бродил исполин, несущий бремя целой цивилизации. И где-то здесь же прятались агенты «Серой Сферы», ждущие своего часа.

Их миссия только началась. И первый, самый трудный шаг был сделан. Они были замечены. Теперь предстояло самое сложное — быть услышанными.

Глава 5. Неверный шаг

Тишина, последовавшая за уходом Йормунда, была наполнена отзвуком того безмолвного диалога, что состоялся между гигантом и людьми. Воздух, по-прежнему леденящий, вибрировал от невысказанных вопросов и призрачного внимания. Они получили отсрочку, разрешение на временное пребывание, но каждый их шаг теперь был под незримым контролем.

Игнис первым нарушил молчание. Он оттолкнулся от стены, на его лице застыло выражение глубочайшего недовольства.

— И что теперь? Будем стоять здесь и ждать, пока он снова соблаговолит показаться? — он провел рукой по своим мощным бицепсам, пытаясь разогнать онемение. — Мы теряем время. Пока мы тут переглядываемся со льдинами, «Сфера» не дремлет.

— Он не льдина, — тихо, но твердо возразила Ксилара. Она все еще смотрела в ту сторону, где исчез исполин, словно пытаясь удержать нить того хрупкого контакта. — Он страж. И он страдает. Мы не можем просто требовать то, что нам нужно. Мы должны… заслужить это.

— Заслужить? — Игнис фыркнул. — И как, интересно, мы можем заслужить внимание того, для кого мы — мимолетный ветерок? Ты слышала старика. Его не прельщают ни золото, ни слава. Его сердце замерзло. В прямом и переносном смысле.

Зирах, до сих пор остававшийся в тени, внезапно заговорил. Его голос был низким и задумчивым.

— Старейшина говорил, что он помнит. Что его миссия — хранить память. — Он медленно прошелся вдоль ледяной колонны, касаясь ее пальцами. — Но что такое память? Это не просто картинки в голове. Это энергия. Эмоция. Отпечаток. Все, что имеет энергию, можно считать. Можно проанализировать.

Ксилара почувствовала холодный укол тревоги.

— Зирах, что ты задумал?

— Он не позволил нам использовать магию, — продолжил полудемон, словно не слыша ее. — Но мой дар… он всегда был другим. Он часть меня, как рука или глаз. Он не требует внешних потоков. Он исходит изнутри. — Он остановился и повернулся к ним. Его желтые глаза сверкнули с мрачной решимостью. — Если я смогу хотя бы на мгновение коснуться его ауры, просканировать ее… возможно, я пойму, с чем мы имеем дело. Узнаю его слабость. Его истинное желание.

— Нет! — воскликнула Ксилара, инстинктивно чувствуя опасность. — Это слишком рискованно! Он воспримет это как вторжение! Как атаку!

— А что он воспринимает иначе? — резко парировал Зирах. — Наши слова? Наши слезы? Он не человек, Ксилара. Он даже не дракон. Он — сила природы. И с силами природы не ведут переговоры. Их изучают. Ими овладевают.

Игнис, к удивлению, хмыкнул в знак одобрения.

— Полудемон прав. Мы ходим вокруг да около, как испуганные кролики. Нужно действовать. Если его способ может дать нам преимущество… я за.

Ксилара хотела возразить, привести десяток доводов, но было уже поздно. Зирах закрыл глаза, его лицо исказилось от концентрации. Он стоял неподвижно, но Ксилара, связанная с ним незримыми узами, почувствовала, как внутри него что-то шевелится. Не магия в привычном понимании, а нечто темное, вязкое, врожденное — его демоническая сущность, пытающаяся прощупать окружающую реальность своими невидимыми щупальцами.

Сначала ничего не происходило. Игнис наблюдал с напряженным ожиданием. Ксилара замерла, сердце ее бешено колотилось, предчувствуя беду.

И тогда случилось.

Это не был звук. Это было ощущение. Словно гигантская, спящая нервная система внезапно получила укол в самое чувствительное место. Воздух дрогнул. Не физически, а на каком-то более глубоком, фундаментальном уровне.

Ледяной пол под их ногами, до этого идеально гладкий и монолитный, издал тихий, высокий звук — словно лопнуло гигантское стекло. От места, где стоял Зирах, во все стороны побежали тонкие, как паутина, трещины.

— Зирах, хватит! — крикнула Ксилара.

Но было уже поздно. Зирах, погруженный в свой опасный сеанс, либо не услышал ее, либо не смог остановиться. Его демоническая природа, однажды выпущенная на волю, с жадностью впивалась в невидимую ауру великана, и это вторжение было подобно касанию раскаленного железа к обнаженному нерву.

Фильхейм проснулся.

Не Йормунд. Сам Фильхейм.

Стены зала, до этого неподвижные, вдруг пришли в движение. Это было медленно, неизбежно, как движение тектонических плит. Гигантские ледяные панели начали сдвигаться, скользя друг относительно друга с тихим, ужасающим скрежетом, который, казалось, скоблил самое душу. Потолок над ними затрещал, и с высоты посыпалась ледяная крошка, а затем и целые глыбы размером с повозку.

— Двигайтесь! — проревел Игнис, хватая Ксилару за руку и оттаскивая ее от центра зала.

Зирах наконец открыл глаза. Они были широко раскрыты от шока и боли. Его демоническое зондирование было резко обрублено, и обратная связь ударила по нему, как молот. Он пошатнулся, кровь тонкой струйкой потекла из его носа и мгновенно замерзла на губах.

— Он… он повсюду… — прошептал он, с ужасом глядя на оживающие вокруг стены. — Весь замок… это он…

В этот момент пол под ним просто исчез.

Огромная плита прозрачного льда ушла вниз, словно ловушка, открывшаяся по команде. Зирах, дезориентированный и ослабленный, не успел среагировать. Он провалился в черную, зияющую расщелину с коротким, обрывающимся криком.

— ЗИРАХ! — крик Ксилары был полон чистого, животного ужаса.

Она рванулась вперед, к краю пропасти, но Игнис удержал ее с силой, заставившей кости хрустнуть.

— Безумие! Все рушится!

Она вырвалась, упав на колени у самого края. Внизу, в глубине, виднелось лишь непроглядное мрачное сияние, и не было ни звука, ни признака жизни.

— Он умер… — прошептала она, и мир вокруг поплыл. Зирах. Ее тень. Ее защитник. Тот, кто жертвовал собой снова и снова. Погиб из-за собственной опрометчивости, на ее глазах.

Ярость, горячая и слепая, поднялась в ней, сметая страх и осторожность. Она подняла голову, глядя на сдвигающиеся стены, на рушащиеся своды.

— Довольно! — закричала она, и в ее голосе зазвучала не ее собственная сила, а эхо той власти, что она когда-то имела. — Мы пришли с миром! Мы не враги!

Но Фильхейм не слушал. Он был живым организмом, реагирующим на угрозу. А Зирах был угрозой. Ледяные щупальца начали выползать из стен, пытаясь схватить их, отсечь пути к отступлению. Игнис, рыча, отбивался, выламывая целые глыбы, но на их место тут же нарастали новые. Его сила была бесполезна против целого замка.

Вдруг движение прекратилось так же внезапно, как и началось. Скрежет стих. Падение льдин прекратилось. Стены замерли в новых, причудливых позициях, изменив геометрию зала до неузнаваемости. Давление в воздухе спало.

Тишина вернулась, но теперь она была тяжелой, укоряющей.

Игнис, тяжело дыша, опустился на одно колено. Ксилара продолжала сидеть у края пропасти, ее плечи тряслись от беззвучных рыданий. Она проиграла. Они все проиграли.

И тогда она услышала. Слабый, едва уловимый звук, доносящийся из глубины. Не голос. Не стон. Скорее… скрежет. Металла о лед.

Сердце ее замерло. Она свесилась еще ниже, рискуя упасть.

— Зирах? — крикнула она, и ее голос сорвался на шепот.

Пауза. И потом — слабый, прерывистый звук, который она с трудом узнала как его хриплый голос.

— Здесь… Я здесь…

Он был жив.

— Держись! — закричала она, оборачиваясь к Игнису. — Он жив! Мы должны его спасти!

Игнис подошел к краю и заглянул вниз. Его зоркие драконьи глаза что-то увидели в темноте.

— Он неглубоко. Упал на выступ. Но он в ловушке. Лед сомкнулся вокруг него.

— Мы можем спуститься? — лихорадочно спросила Ксилара, оглядываясь в поисках хоть какой-то возможности.

— Спуститься? — Игнис мрачно рассмеялся. — Посмотри вокруг, женщина! Лестниц тут не предусмотрено. А магией мы не владеем. — Он с силой пнул ледяную глыбу. — Сила здесь бесполезна. Ты была права. Полудемон был не прав. Его сила, моя сила… она ничего не значит перед лицом этого.

Осознание этого было горьким, как полынь. Они, обладатели могущественных даров, маги, воины, оборотни, были здесь беспомощнее детей. Фильхейм доказал это с безжалостной наглядностью.

Ксилара закрыла глаза, пытаясь заглушить панику. Сила бесполезна. Значит, нужно что-то иное. Что-то, что не является силой. Что-то, что она уже пыталась предложить.

Диалог.

Она поднялась на ноги. Слезы на ее щеках замерзли, превратившись в ледяные бриллианты. Она выпрямила спину и повернулась лицом к пустоте зала, к невидимому присутствию, которое наблюдало за ними.

— Йормунд! — позвала она, и в ее голосе не было ни требования, ни мольбы. Была лишь ясность и решимость. — Мы понимаем. Мы совершили ошибку. Мы попытались взять силой то, что можно получить только с разрешения. Мы просим прощения.

Она сделала паузу, давая тишине впитать ее слова.

— Наш друг ранен. Он в ловушке. Он действовал по глупости, из страха и непонимания. Но он не заслуживает смерти в ледяной могиле. Я прошу тебя… позволь нам помочь ему. Позволь нам исправить эту ошибку.

Ничего не происходило. Игнис смотрел на нее с нескрываемым скепсисом. Снизу доносилось лишь тяжелое, прерывистое дыхание Зираха.

И тогда, прямо на стене рядом с ними, лед начал меняться. Он не сдвигался, а… перетекал. Образовалась узкая, едва заметная пологая рампа, спиралью уходящая вниз, в темноту расщелины. Это не было дружелюбным жестом. Это было холодное, функциональное разрешение. Как если бы человек почесал там, где его кусает комар, чтобы прекратить раздражение.

Этого было достаточно.

— Идем, — сказала Ксилара Игнису и, не дожидаясь его, ступила на ледяную рампу.

Спуск был опасным. Лед под ногами был скользким, а перилл не существовало. Но они добрались до низа. Зирах лежал на небольшом выступе, его нога была зажата гигантской ледяной глыбой, придавившей его с бедра до щиколотки. Его лицо было белым от боли и холода, но сознание было ясным. Он смотрел на Ксилару, и в его глазах читалась не боль, а жгучий стыд.

— Я… подвел тебя, — прошептал он.

— Молчи, — коротко бросила Ксилара, опускаясь рядом с ним на колени. Она осмотрела ледяную ловушку. Сдвинуть ее было невозможно. — Игнис…

Дракон-оборотень уже был рядом. Он уперся плечом в глыбу, мышцы на его спине вздулись от напряжения. Он рычал, из последних сил пытаясь сдвинуть неподъемную тяжесть. Лед даже не дрогнул.

— Бесполезно, — хрипел Зирах. — Оставьте меня. Спасайтесь сами.

— Мы не оставим тебя, — сквозь зубы проговорил Игнис, делая еще одну безнадежную попытку.

Ксилара смотрела на лед, сковывающий ногу Зираха. Сила бесполезна. Что же тогда? Она прикоснулась к ледяной глыбе ладонью. Холод обжег кожу. И снова, повинуясь интуиции, она заговорила. Не с Йормундом. С самим Фильхеймом. С замком. С льдом.

— Мы не враги, — шептала она, гладя шершавую, холодную поверхность. — Мы причинили боль. Мы вторглись. Мы понимаем. Но он страдает. И его страдание… оно беспокоит и тебя, не так ли? Ты — часть его. Ты чувствуешь его боль. И боль не должна длиться вечно. Иногда ее нужно отпускать.

Она не знала, понимает ли ее лед. Но она вкладывала в свои слова все свое сострадание, всю свою волю, всю свою надежду. Она не требовала. Она просила. Она предлагала облегчение.

И лед ответил.

Он не растаял. Он просто… разжался. Медленно, беззвучно, глыба приподнялась на несколько сантиметров, ровно настолько, чтобы можно было вытащить раздробленную ногу.

Игнис не поверил своим глазам. Он быстро, но осторожно потянул Зираха на свободу. Нога была в ужасном состоянии, но он был жив.

Ксилара сидела на ледяном полу, дрожа от перенапряжения и облегчения. Она подняла голову и снова посмотрела вверх, в тающую темноту.

— Спасибо, — прошептала она.

Ответа не было. Но ледяная рампа, по которой они спустились, оставалась на месте. Это был единственный знак, который им был нужен. Сила действительно была бесполезна. В царстве вечного льда и скорби единственной валютой было понимание. И им предстояло научиться ей пользоваться.

Глава 6. Язык холода

Воздух в боковом гроте, куда они в конце концов отступили, был чуть менее леденящим, но не менее насыщенным безмолвным укором. Они устроили импровизированный лагерь у стены, подальше от зияющей расщелины, все еще служившей мрачным напоминанием о том, как легко равновесие здесь может быть нарушено. Зирах лежал на разостланном плаще, его лицо было серым от боли, а сломанная нога, туго перетянутая с помощью Игниса и кусков дерева от их скудных запасов, пульсировала огненными вспышками, которые он стискивал зубами, чтобы не закричать.

Игнис ходил взад-вперед по небольшому пространству, его энергия, не находя выхода, копилась внутри, угрожая взрывом. Он то и дело бросал мрачные взгляды в сторону основного зала, словно ожидая, что ледяные стены снова придут в движение.

— Мы как мыши в ловушке, — проворчал он, останавливаясь и сжимая кулаки. — Он позволяет нам ползать тут, но один неверный шаг — и все. Конц. Мы не можем так работать. Нам нужен план. Нам нужно хоть какое-то преимущество.

Ксилара сидела рядом с Зирахом, прижимаясь к нему боком, делясь скудным теплом своего тела. Она смотрела не на Игниса, а на бледное, искаженное болью лицо полудемона. Его провал, его почти гибель стали для нее последней каплей. Подход Игниса — сила и агрессия — и подход Зираха — анализ и скрытность — оба потерпели крах. Они пытались играть по чужим правилам, и проиграли.

— Преимущество? — тихо произнесла она, и оба мужчины посмотрели на нее. В ее голосе не было ни страха, ни неуверенности. Была усталая, кристальная ясность. — У нас нет преимущества. И оно нам не нужно.

— Что? — не понял Игнис.

— Сила бесполезна. Хитрость — тоже. Мы пытались применить здесь то, что работало там, — она махнула рукой в сторону, где остался внешний мир. — Но здесь другие законы. Здесь… другой язык.

Она медленно поднялась на ноги, ее суставы скрипели от усталости и холода.

— Я иду поговорить с ним.

Игнис заслонил ей путь. Его лицо выражало откровенное недоверие.

— Опять? Ксилара, ты видела, чем закончилась твоя последняя «беседа»! Он чуть не убил Зираха!

— Потому что мы говорили на неправильном языке, — парировала она, глядя ему прямо в глаза. — Зирах попытался «просканировать» его. Это язык вторжения. Язык силы. Язык «Серой Сферы». Я же… я попыталась говорить на языке разума. Слов. Но он не слышит слов. Он слышит… суть.

— И какую же суть ты собираешься ему донести? — с вызовом спросил Игнис.

— Ту, что он понимает лучше всего. Одиночество.

Она обошла его и направилась к выходу из грота.

— Иди к черту, — хрипло проговорил Зирах с земли. — Он раздавит тебя, как насекомое.

— Тогда так тому и быть, — не оборачиваясь, ответила Ксилара. — Но я больше не могу прятаться. И я не могу сражаться. Мое оружие всегда было другим. И сейчас пришло время использовать его по-настоящему.

Она вышла в главный зал. Ледяной пол был испещрен новыми трещинами, стены стояли под причудливыми углами. Фильхейм залечивал свои раны, нанесенные недавним катаклизмом. Воздух снова был неподвижным и безмолвным, но теперь она чувствовала в этом безмолвии настороженность. Ожидание.

Она не стала искать Йормунда взглядом. Она знала, что он видит ее. Всегда.

В центре зала, под самым куполом, она остановилась. Здесь, в эпицентре его власти, она чувствовала себя особенно хрупкой и ничтожной. Но именно это ощущение она и решила использовать.

Достав из походной сумки несколько последних сухих поленьев, оставшихся от их путешествия по плато, она сложила их в скромный костерок. Драгоценное тепло, последняя связь с миром живых, с миром огня. Игнис, наблюдавший за ней из грота, издал подавленный стон. Он видел в этом костре оскорбление, вызов. Но для Ксилары это было нечто иное.

Она не стала использовать магию, чтобы разжечь его. Она терла друг о друга два куска кремня, высекая скудные искры, пока одна из них не упала на сухой мох. Тонкая струйка дыма поднялась вверх, а затем вспыхнуло маленькое, но упрямое пламя. Оно было таким хрупким в этом царстве льда, таким мимолетным. Как и они сами.

Устроившись поудобнее у костра, скрестив ноги и положив руки на колени, она подняла голову. Она не смотрела в какую-то конкретную точку. Она смотрела в саму тишину.

И начала говорить.

Не уговаривать. Не требовать. Не оправдываться. Просто говорить.

— Я не знаю, понимаешь ли ты мои слова, — начал ее голос, тихий и ровный, но не поглощаемый тишиной, а вплетающийся в нее, как еще одна нить в гигантском гобелене. — Но я надеюсь, что поймешь чувство, что стоит за ними.

Она сделала паузу, глядя на трепетное пламя.

— Я пришла из другого мира. Мира, где нет такой тишины. Мира, который кричит. Кричит машинами, голосами, желаниями. Я была там никем. Обычной женщиной. Машей. Я просыпалась, шла на работу, где меня никто не видел, возвращалась в пустую квартиру и ложилась спать, чтобы на следующий день сделать то же самое. Я была так одинока, что это стало фоном моей жизни. Шумом, который заглушал все остальное.

Она замолчала, давая образу улечься. Воздух вокруг не дрогнул. Но она чувствовала, что ее слушают. Не с интересом, но и не с отвержением. С нейтральным, отстраненным вниманием.

— А потом я оказалась здесь. В этом теле. С этой силой. И я подумала — вот он, шанс! Шанс быть замеченной. Услышанной. — Горькая улыбка тронула ее губы. — И моя сила… мой «Чароцвет»… он дал мне это. Он заставлял людей хотеть меня. Но это было не настоящее. Это была иллюзия. Магия. И с каждым таким… завоеванием… я чувствовала себя еще более одинокой, чем в своей старой квартире. Потому что они хотели не меня. Они хотели мое проклятие. Я снова стала невидимой. Спрятанной за завесой чужой страсти.

Она протянула руки к огню, грея замерзшие пальцы.

— Я смотрю на тебя и вижу то же одиночество. Но в миллион раз большее. Ты не просто одинок. Ты — единственный. Ты — целый мир, который остался в живых, чтобы хоронить свой народ. Ты несешь в себе не просто память. Ты несешь в себе целую вселенную, которая больше не существует. И никто, никто не может понять, каково это.

Ее голос дрогнул, и она с силой сжала пальцы.

— Моя вселенная тоже умерла. Тот мир, та Маша… они исчезли. И я застряла здесь, между небом и землей, между прошлым и будущим, между желанием и отвращением. Я тоже страж. Страж своей собственной погибшей цивилизации. Из одного человека.

Она замолкла, и в тишине зала ее слова повисли, как кристаллы льда. Она не просила его о помощи. Не предлагала свою дружбу. Она просто делилась. Делилась самой своей сутью — раной, которая никогда не заживет, пустотой, которую невозможно заполнить.

И тогда случилось нечто.

Стена перед ней, идеально гладкая, вдруг начала меняться. Лед не сдвигался. Он… проявлял. Как проявляется изображение на промерзшем стекле. Сначала это были смутные тени, затем линии, и, наконец, проступил четкий образ.

Это был не образ из ее памяти. Это было лицо. Женское лицо исполина, прекрасное и суровое, с глазами цвета полярного сияния. В них читалась такая же бесконечная усталость, что и в глазах Йормунда, но смешанная с нежностью. И еще один образ — маленький исполин, дитя, с доверчиво улыбающимся личиком, прижавшееся к гигантской руке.

Их лица на мгновение застыли во льду, а затем растаяли, исчезли, оставив после себя лишь смутное эхо чужой, невыразимой потери.

Ксилара задохнулась. Он не просто слушал. Он отвечал. Он показывал ей свою боль. Источник своего одиночества.

— Ты… ты тоже потерял их, — прошептала она, и ее сердце наполнилось не просто состраданием, а каким-то странным, горьким родством. — Не просто народ. Семью.

Ответа не последовало. Но ледяной пол рядом с ее костром стал гладким, как зеркало. И в нем она увидела не свое отражение. Она увидела себя — ту, прежнюю Машу, в унылом офисном платье, сидящую перед потухшим монитором в пустом кабинете. Искаженное, отчаянное одиночество кричало из каждого пикселя этого изображения.

Он видел ее. По-настоящему видел. Не хранительницу. Не соблазнительницу. А заблудившуюся, одинокую душу.

Слезы, горячие и соленые, потекли по ее лицу, но она не пыталась их смахнуть. Она смотрела на это ледяное зеркало, на призрак своей прошлой жизни, и впервые не чувствовала стыда. Только признание.

— Да, — просто сказала она. — Это я.