Бесплатный фрагмент - Искупление

Достаточно ли прошло времени после раскола привычного мира на множество частей, но в один прекрасный день жители Адия́ко поняли, что оказались выброшенными в неизвестность, и совсем скоро стали забытыми навсегда для тех, кто когда-то был частью их жизни.

Адияко — необычайный мир красок и оттенков, в котором сохранились немногочисленные расы.

Нашлись двое, что поделили людей на два клана. На небольшой территории Адияко один из кланов возглавил Гунън — гордый, властолюбивый житель северных морей старого мира. Управленцем второго стал мирный и мудрый Свиф, что занимался просвещением, проживая на пустынных землях юга.

Были созданы провинции, в которых и обосновались жители кланов. Между ними не было вражды до тех пор, пока Гунън не проявил желание властвовать обоими, а Свиф был вынужден защитить права и свободу своего народа.

Мир Адияко стал песчинкой во вселенной, который бросало в разные стороны ветрами и катаклизмами, но он выстоял и получил титул «заблудшего» со своей судьбой и судьбами людей, населяющих его.

Серия «Заблудший мир Адияко».

Книга 1. Искупление

Глава 1

В год Шафрана в провинции Ми́ццу — на юге Адияко — под опекой ласкового солнца и «присмотром» постепенно зарастающего водоёма именно в это самое время густо зацветает плодоносная айва́. Хатисай искренне верила, что переродилась из этих очаровательно красивых цветов на коротких цветоножках. Она считала их правильными, искренними, как она сама, не представляя, что стало бы с миром, если б не эти живые ярко-красные и коралловые оттенки соцветий.

Хатисай являлась столь мечтательной и созерцательной, что частенько позволяла себе находиться в айвовом саду у местного водоема. Она часто целовала нежные лепестки и проводила ими по своим щекам…

— Ха́та! Повозка учителя прибыла! — закричала соседская девчонка Ки́ри.

Кири и Хатисай не считались близкими подругами. Дружили их матери. Но по возможности Кири частенько выручала Хату, особенно, если дело касалось танцевальных занятий, которые три раза в неделю проводил учитель Гон, приезжавший из соседней деревушки. Кири всегда предупреждала о прибытии местного учителя в школу, чтобы соседка не опоздала на урок.

Хата тут же сорвалась к темноволосой девушке с веснушками. Та, прищуривая зелеными глазами от яркого солнечного света, стояла за дальними кустарниками и грызла ложное яблоко — так называли местные плоды айвы.

— Как ты их ешь?! Они же вяжут! — выдохнула от быстрого бега Хатисай и остановилась перед Кири.

— Я не чувствую, — пожала плечами девушка.

— Ты их ешь ведрами! Еще бы! — засмеялась Хата и осеклась, заметив у виска соседки шишку. — Что это?! Это что, она сделала?

— На этот раз в ход пустила башмак, — засмеялась теперь Кири и, с присущим только ей аппетитом, откусила очередной бочок ложного яблока.

— Башмаком?! Но это уже слишком…, — грозно пробурчала Хатисай и отправилась в сторону дома на дальнейшие разборки со своей строгой матерью, которая и сделала это.

— Стой! Учитель Гон собирается с выступлениями в Ти! Говорит, что занятия станут короче обычных. У них репетиции каждый день! Не теряй время! — выкрикнула заботливая и необидчивая Кири вслед. На что Хата резко повернула в сторону школы, где и проводились занятия, отложив разбирательства с матерью на потом.

Мать Хатисай — А́йри — бывшая военная пребывала на заслуженном обеспечении клана свифов после полученной травмы ноги в битве с военными из клана гунънов. Ее блестящая карьера оборвалась в довольно молодом возрасте. Она сильно хромала, но рвалась во всевозможные межклановые конфликты, куда ее, разумеется, не допускали.

Она обращалась даже к самому главнокомандующему Ора́то с письменным прошением взять ее на службу обратно, но отказ был получен сразу же. Вскоре вышла замуж за местного учителя словесности и письменности и родила дочь — Хатисай.

Не прошло и дня, чтобы ее мама не плакала о прошлом. С годами плакать перестала, но стала чаще срываться на семье и заодно на соседской девчонке за то, что та верно поощряла Хату в ее интересах. Матери было совершенно не по душе рвение дочери заниматься «недостойными кривляниями» — так называла она занятия танцами. Айри мечтала о том, что сильная и крепкая Хатисай пойдет по ее стопам, но никак не смогла выбить из нее это пристрастие.

Обычно, когда Айри видела, как Кири бежит искать Хатисай всякий раз, как к местной школе подъезжала лошадь учителя Гона, сразу хватала что-нибудь, что небрежно и не в пользу Кири лежало под рукой, и бросала в нее. Поступала так попросту из-за того, что была не в силах догнать прыткую девчушку из-за болезненной и хронической травмы ноги.

Мать Кири никогда не осуждала соседку Айри, с которой дружила, с пониманием относилась к ее «дисциплинарным» манерам. Но иногда, когда синяки на спине или на руках Кири становились заметными издалека, все же заходила к Айри с «просьбой» быть снисходительней в методах рукоприкладства даже в целях воспитания.

Хатисай определенно устала от жесткого контроля матери и бесконечного вмешивания, как она считала, в ее личную, уже взрослую жизнь. Хатисай было двадцать два, и она уже целый год считалась совершеннолетней. Благо поддерживал, а точнее спокойно относился к увлечению дочери, отец — Фа́ццо, от чего так же наряду с Хатой стал противником своей супруги. Его тихий и добрый нрав гасил в Айри воинственный пыл, но та в свою очередь чересчур часто позволяла себе оскорблять Фаццо прямо при дочери…

— Учитель Гон, — обратилась Хатисай к молодому мужчине, что начал занятия с подростками помладше. Он, молча кивнул ей, разрешая войти и приступить к занятиям.

С Хатисай учитель занимался отдельно одновременно с остальными. С ней они всегда разучивали более сложные элементы. Учитель Гон постоянно хвалил Хату за усердие и за то, что всегда добивалась того, чему страстно хотела научиться.

Гон прекрасно знал отношение Айри к этим занятиям. Айри не раз врывалась во время урока и срывала образовательный процесс, в гневе поливая учителя самыми гнусными словами.

Учитель, несмотря на небольшой свой возраст, но наличию некоторой мудрости, не обижался на мать Хатисай. С уважением относился к ее военному статусу и был искренне благодарен за ее заслуги перед свифским народом, который постоянно подвергался нападам и насилию со стороны вражеского клана.

— Когда вы выедете в Ти? — поинтересовалась всё же Хата во время недолгого перерыва. Остальные ученики уже покинули небольшой зал для занятий, вместо окон которого, проем был затянут марлевыми полотнами, которые отстирывались раз в неделю от обильной пыли, что, естественно, оседала на них с улицы.

— Завтра. Нас ожидает четыре дня пути.

— Так скоро? А, правда, что Вас пригласили выступать прямо перед важными гостями и самим главнокомандующим Ора́то?

— Правда, — почему-то не сильно обрадованно отозвался учитель и нахмурил лоб.

Гон — молодой мужчина лет сорока вообще редко выглядел счастливым. Хатисай была очень любопытна и мила, от чего на его лице изредка, но проявлялась морщинка от ненавязчивой улыбки. Он был крепким, добрым и сильным человеком, зарабатывающий на жизнь этими уроками.

— Эх, жаль мне с Вами нельзя, — искренне расстроилась она и приступила к тренировочным упражнениям по растяжке. Она была очень гибкая, пластичная. Ей часто аплодировали прохожие на улице, когда та по пути домой делала полный круговорот, вставая с рук на ноги.

— На дорогах неспокойно, Хата. Я бы в первую очередь, взял именно тебя. Но путь до Ти не близок и не безопасен. Прости. Ты еще блеснешь перед всеми и будешь прославлена на весь клан, — он по-отцовски, как мальчишку-сорванца потрепал ее по темноволосой макушке, и они продолжили занятие.

Глава 2

— Совершена диверсия, главнокомандующий Мамэ́т. В провинции Сиро́зо осуществлен подрыв колонны конного эскадрона, что привел к потерям в численности ста шестидесяти воинов. Мы подозреваем, что в штате появился перебежчик.

— Тут и сомневаться нечего…, — пожилой главнокомандующий гунънов Мамэт замороченно упер пальцами в висок, пытаясь рассуждать. Его вдоволь морщинистое от немалого возраста лицо стало мгновенно серым от давления тяжелых мыслей.

— Были взяты в плен двое воинов из свифов. Пытали долго. Один так и подох, ни в чем не признавшись. А вот второй всё же дал нам небольшую наводку. Мы обнаружили на его кулаке наколотый символ, характерный для провинции Миццу.

— Хочешь сказать, что мы должны отправить лучшего лазутчика в провинцию танцоров и песнопевцев, чтобы развернуть наступательное движение?

— Мы выяснили, что Миццу далеко не невинное пристанище. На территории расположены места для хранения нового оружия свифов — подрывающие при помощи огня, ядра, и сам изготовительно-испытательный полигон. С тех пор, как враги стали применять это оружие, наши лучшие агенты день и ночь работали над поиском любых сведений о методах разработки и создания. Сопоставив факты и данные, мы нацелили наше внимание на провинцию Миццу.

— И что же ты предлагаешь, Каддо́? — заинтересованно обратился главнокомандующий к своему соратнику — генералу, который приходился по возрасту ему ровесником.

— Дайте распоряжение на отправку в Миццу нашего лучшего бойца. Мы располагаем точными данными, где ему будет нужно локализоваться для дальнейшей работы.

— На ум приходит лишь один воин, — задумался Мамэт и встал с места.

На нем с иголочки лежала форма лидера целого клана гунънов, который веками стремился стать единственным властителем в Адияко. Черный костюм, состоящий из куртки и игабакам, отличался от формы воинов лишь наличием огромного количества алмазных вставок в виде плоского круга, приравнивавших числу боев. Вся правая часть куртки пожилого Мамэта была усыпана ими. Подобными мог похвастаться и Каддо, который много лет служил клану бок о бок с самим главнокомандующим, чем и заслужил свое высокое звание в штате командования.

Мамэт имел уважение, непререкаемый авторитет. Только вот его потомство: несерьезный и безответственный сын — Нара́н — пожелал не идти по стопам отца. В отличие от доблестного и бесстрашного главнокомандующего гунънов, слыл трусливым и корыстным характером, чем вызывал неподъемное разочарование своего пожилого родителя. Мамэт с рождения единственного и любимого сына мечтал, что когда-нибудь вместе с ним будет нести службу во благо процветания клана, но, увы, этой мечте не суждено было сбыться.

Мамэт видел, с какой отдачей и преданностью служат другие молодые воины, и даже завидовал отцам достойных сыновей, понимая что никогда не испытает гордости за успехи Нарана на военном поприще.

— Сын Хо́сока…, — подтвердил безмолвный выбор Мамэта генерал.

***

К чему приводит чрезмерное употребление солодового макаджи́на — можно прямо и безошибочно спросить у любого гунъна. И этот самый любой гунън ответит, что рвоты на всю ночь точно никому миновать не удастся. Любой, но не Амгу́л. Сколько бы ни выпил этот сильный и отважный воин, который в свои двадцать семь успел войти в штат военного командования со званием младшего генерала, и заслужить уважение и доверие самого Орато, не свалится без сознания от опьянения.

У Амгула было ровно столько затянувшихся на теле шрамов от боевых ранений, сколько было самих сражений с заклятым врагом — не счесть. Его отец — Хосок много лет служил советником Мамэта. Его стратегические планы несколько десятков раз приносили победы главнокомандующему. Его отменность и гениальность, увы, привели к трагической смерти от клинка врага. Хосок и его супруга были найдены в своем же доме с перерезанными горлами. Амгул тогда был сослан на дело, от чего не смог повлиять на это событие и спасти родных.

Прошел всего год после закатного огня и захоронения праха родителей в земле предков в провинции Чокко́н, но Амгул с тех пор переменился: стал более жестким, малоречивым и резким в решениях. Мало кому доверял, ни с кем не дружил, но ценил и дорожил каждым воином своего отряда. Во время столкновений врага не щадил, в пытках лично никогда не участвовал, но направлял в методах выяснения сведения у пленных и часто добивался положительного результата.

Амгул получил свой статус благодаря заслугам отца и личным достоинствам, но никогда этим открыто не гордился и не демонстрировал свое явное превосходство над другими воинами, которых считал братьями.

Черноволосый, привлекательный молодой воин занимал важную нишу на пьедестале почета клана гунънов. Многие даже сравнивали его с самим гордым Гунъном — основателем клана — потомком севера старого мира. Среди военных историков были и те, которые находили определенное внешнее сходство Амгула со своим прародителем. Сам Амгул называл подобные высказывания чушью и никогда не принимал во внимание пересуды, как он считал, глупцов. Считал военное ремесло самым оправданным и необходимым из всех…

Утро Амгула началось в доме увеселений в измятой постели в компании двух нагих али́д, которые крепко спали, отработав свое дело прошлой бурной ночью с одним из прославленных воинов клана.

Алиды — женщины, предназначенные для всякого рода увеселений мужчин. Они не имели привилегий, но могли зарабатывать достаточно много си́нов (денежная мера Адияко). Благодаря чему обзаводились своими собственными Домами, куда приводили и содержали для дальнейшей отработки, добровольно согласившихся стать алидами, девушек.

Амгул привычно легко встал с постели, совершенно не заботясь о девушках, и грубо переступив через них, открыл дверь воину-писарю, что принес ему очередное призывное письмо. В письме было указано название провинции, куда нужно было отбыть немедленно.

Из Чоккона в Миццу умеренный путь составлял дней пять-шесть, но Амгул планировал добраться дней за три, не растрачивая времени на сон и отдых.

***

— Мама, ты ведь могла убить Кири этим деревянным башмаком! Сколько можно обсуждать одно и то же!? Я все равно буду заниматься танцами, нравится тебе это или нет! — пыталась убедить Айри Хатисай.

На Хату строгая женщина опрокинула ведро с ледяной колодезной водой, когда та после занятий переступила порог дома.

В это время глава семьи — Фаццо — тоже был дома и успел выслушать от супруги немало интересного о том, что его, как отца, совершенно не заботит судьба их дочери.

— Ты слышала, что произошло на границе?! Был подорван вражеский эскадрон! Сирозо сегодня оплакивает своих бойцов, а завтра — могут перейти в ответное наступление! Наш клан каждый день находится под угрозой вторжения врагами, а ты думаешь только о себе! — кричала Айри на дочь.

— Я лишь хочу делать то, что действительно умею, и то, что приносит мне истинное счастье! — боролась Хата за свои интересы.

— Военное дело — это почет и вечная слава!

— Я не хочу такого почета, как у тебя! И не хочу проживать жизнь, которую проживаешь ты! — не выдержала Хатисай, и сказала то, что, не единожды, сорвавшись, собиралась сказать во время подобных ссор. — Я не хочу быть похожей на тебя!

— Что? — осеклась Айри, не ожидая от дочери такой грубости и несправедливости. От обиды она даже присела на табурет, что стоял рядом, и выронила трость, которую когда-то смастерил ей заботливый супруг.

— Мама, не надо воспринимать близко к сердцу то, что я сказала! — Хатисай в действительности и не собиралась обижать мать. Она лишь хотела, чтобы Айри хотя бы раз ощутила то, что чувствуют ее дочь и муж, когда сама поливает их несправедливыми обвинениями. — Откуда тебе знать, в чем мое предназначение? — присела она на колени перед матерью, резко убавив свой тон. — Пожалуйста, позволь мне самой выбрать.

Девушка обхватила ладонями тонкие руки Айри и поцеловала ее запястья, безмолвно извиняясь за сказанное.

Айри ходила как заведенная именно с того момента, как в Миццу объявили об успешном завершении диверсионной операции. Сирозо — провинция на земле гунънов, близ которой много лет назад Айри и получила тяжелое ранение, и после отбыла на «заслуженный отдых». Она руководила операцией на гаммаде, что располагалась недалеко от этого места. Айри хорошо помнила ту местность, и без карты и обозначений могла найти укрытие, где вверенному ей отряду тогда приходилось прятаться в ожидании приказа…

Женщина смотрела на дочь, не проявляя никаких эмоций, но все же спустя некоторое время заговорила.

— Мое несчастное дитя…, — погладила она ее по голове. — Ты не виновата в том, что стала такой, — Айри вдруг позволила себе улыбнуться. — Это моя ошибка. Я ошиблась, когда выбрала в спутники твоего слабохарактерного и беспринципного отца! Надо было послушаться старших…, — ее тихий тон нарастал в грубый и злобный ор, от которого Хатисай даже отодвинулась назад.

— Мама, что ты такое говоришь?! — Хата начала плакать. А отец, что все слышал из соседней комнаты, тихо вышел к ним и, несмотря на красные пятна на лбу, которые проявлялись всякий раз, когда он скрыто нервничал, спокойно произнес:

— Хата, сегодня ты переночуешь в доме Кири. Иди и постарайся успокоиться. — Фаццо сказал это тихо, но твердо — по-хозяйски.

Дождавшись, пока Хатисай по обыкновению заплаканная выбежит из дома, Фаццо поднял валявшуюся трость жены и, присев на колени перед ней, спокойно выдал:

— Ты стала чудовищем, Айри. — Та удивленно приподняла брови. — Твой гнев когда-нибудь погубит тебя. Я был бы благодарен тебе за счастье прожитых лет, если твоя ненависть и неумение отпускать прошлое никогда не затянет в бездну Хатисай. — Айри хотела возразить, но Фаццо поднес указательный палец к своим губам, указывая, что этого делать не нужно. — Я знаю, тебе все равно, что думаю я, но все же скажу: я не желаю нашей дочери твоей участи…, а ее будущему избраннику — моей. Я люблю тебя, Айри…. Всем сердцем…. Но не в силах терпеть твой гнев больше. Если тебе лучше без меня — что ж — я уйду.

Мужчина заботливо поцеловал лоб своей Айри. Сунул в руки трость и вернулся в комнату…

Нет человека, у которого не было бы тайн из прошлого. И у некогда безупречной Айри они тоже имелись, о которых знал лишь ее верный и добропорядочный супруг. Фаццо никогда за всю совместную жизнь не позволил себе осудить и упрекнуть жену, которую полюбил когда-то с первого взгляда и навсегда.

Дело в том, что Айри уже была беременна, когда познакомилась с умелым и заботливым молодым учителем. Девушка, что потратила много лет на службе клану среди жестких людей в условиях суровых и строгих правил, восприняла любовь и внимание Фаццо, как нечто исключительное и редкое. Она тоже полюбила его, но только испытывая при этом благодарность и уважение к его личности.

Фаццо не колеблясь, принял ее в жены, пресекая пересуды среди местных; вырастил Хату, как родную. Увы, Айри не пожелала родить ему еще одного ребенка, сваливая обстоятельства на неразрешенный конфликт между кланами и возможного вторжения. Фаццо принимал все, что предлагала Айри своими объяснениями. Да и Хатисай успел полюбить всем сердцем так, как порой не любят своих детей родные отцы.

Кто был отцом Хатисай, Фаццо тоже знал: главнокомандующий кланом свифов — Орато.

Айри была настоящей красавицей. Дисциплина, острый ум и смекалистость всегда выделяли ее из других воинов-женщин свифской армии. Она никогда не любила Орато, который в те времена только-только принял свои пост и звание. А Орато — ее. Так уж сложились обстоятельства, что и Орато, и Айри оказались наедине не в то время, не в том месте, в неположенном состоянии. Случайная ночь не сроднила их и не вызвала соответствующие чувства… Айри не сообщила Орато о беременности, о рождении дочери. А Орато от себя и подавно забыл об искрометной интрижке.

Как-то Айри прибыла в Ти вместо Фаццо по исполнительным делам управляющей школы Миццу. Фаццо подхватил тогда сильную простуду и остался с трехлетней Хатой дома.

Айри встретила сослуживца, который последние годы входил в состав военного штаба клана, куда собирались в свое время включить и Айри до полученной травмы. Ему удалось уговорить смущенную женщину своей хромотой зайти поздороваться с теми, кто, так же как и он сумел подняться по карьерной лестнице, и которых по службе хорошо знала Айри. Тогда она и встретилась с Орато. Тот сначала не узнал ее. Но потом, расспросив о жизни и семье, оглядев ее трость с усмешкой отметил: «Да, Айри, простая крестьянская жизнь никогда не была предназначена для тебя. Жаль…».

После этих слов она возненавидела Орато настолько сильно, что решила никогда в Ти не возвращаться. Обида и невозможность что-либо исправить, чувство неполноценности, ненависть к самой себе вызывали страдание. Айри проливала слезы с тех пор каждый день, оплакивая свою прежнюю жизнь и проклиная саму себя за проявленную слабость перед Орато….

Матери Кири было привычно впускать в свой дом Хату для ночлега. Ей было жаль и Айри, и Хатисай, и Фаццо. В провинциях не жило ни одной семьи, чья судьба не затронулась бы многовековой войной.

Война и разрознила всех, и приравняла. Свифы считали, что им повезло больше, чем гунънам. Гунъны славились жестокостью не только к врагам, но и к своим. Подозрения в измене приводили к кардинальным мерам, и в крупных провинциях были обустроены площади для демонстративного наказания предателей: начиная с телесных увечий и заканчивая казнью.

У свифов такого не было. Их предки занимались просвещением, культурой. Они вынужденно освоили навыки военного дела, чтобы защититься и сохранить свободу.

Звания военных, что у гунънов, что у свифов были одними и теми же. Кланы были поделены на провинции. Столицей свифов считалась Ти, где обязанности главнокомандующего принял Орато, которого много лет назад избрали члены штаба военного командования. У гунънов эти обязанности принял главнокомандующий Мамэт.

По правде говоря, все давным-давно устали от бесконечного страха угрозы нападов. Но обоими кланами двигало желание максимально отомстить за смерти бесчисленного количества людей.

Несмотря на затянувшееся военное положение, свифское население, найдя в себе силы, стремилось к миру: организовывало школы, театры, рынки, благодарило судьбу за то, что им достался мир Адияко, хоть и с плачевной судьбой, но с необычайными природными явлениями.

Год в Адияко составлял двести дней. Началом нового года считался тот день, когда небо сменяло свой окрас. Периодичность смены всех цветов приходился один раз в год.

В год Асафети́ды небо в ночное время окрашивается в приглушенный молочный цвет. Воздух в этот период немного охлаждается, но тоже только по ночам. Повышается урожайность клюквы, водяники и морошки.

За годом Асафетиды жители Адияко ожидают приход года Акри́да — тяжелый год, который несет за собой голод и опустошение. Небо окрашивается в черный, земли иссыхают, покрываются снегом, и на полгода все благополучно забывают об урожае.

Все четыре года жители выделяют средства и силы, чтобы наготовить запасов во избежание голода, и все это на фоне постоянных военных событий.

Но после Акрида приходит год Конвала́рии, что знаменуется началом новой жизни. Жители достают из тайников бесценные семена, выращивают рассады, начиная усиленную подготовку к приходу, как говорят в простонародье, следующего «черного» года.

Год пробуждения природы заменяется годом Равновесия. Природа продолжает крепнуть, благоухать и дарить жителям вдохновение и возможность трудиться. Земля покрывается зеленью, очищаются водоемы.

Год Шафрана приносит плоды созревшего и созревающего урожая. Почти вся земля Адияко усеивается ярчайшими оттенками самых различных и невероятно красивейших цветов. Ночное небо окрашивается в алый. Тепло воздуха повышается днем, и начинаются сезонные ливни. Но ночи противоречиво становятся ощутимо свежее и прохладнее.

Смена года отмечена еще одним чудом нового мира: звоном небесных колоколов. В ночь, в которую должен вступить новый год, по всему Адияко ветер проносит, необъяснимо, откуда воспроизводящее, невесомое и звучное треньканье самых настоящих колоколов. Народ обозвал чудесное явление «звоном небесных колоколов», непосредственно связывая это событие с сезонной изменчивостью цвета небес. Существовали всевозможные легенды и мифы необычного феномена, но никто так и не смог найти ни одного труда науки или простого народного объяснения его существования.

***

Амгул, как и рассчитывал, стоял на границе с Миццу уже на третий день своего путешествия. Ему пришлось нелегко в пути.

Что бы там ни было, гунъны знали о некоторой лояльности свифских законов. Гунънам даже приходилось подавлять возмущения «своих же», в приближенных к границе врага, провинциях, которые, видя, как ведут себя вражеские кланы по сравнению с их кланом, требовали пересмотра переустройства в законе гунънов.

Границы были укреплены контролем пограничников. Местное население свифов, что все еще проживало на границе, гунъны не трогали по той простой причине, что «трогать» там было уже некого. В приграничных провинциях проживали в основном старики и калеки. Да и свифские военные давно не нападали на жителей гунънов, проживающих на землях приграничья.

Несмотря на всеобщий запрет, рождались дети от разноклановых родителей. Таких детей гунъны убивали по доносу обычных соседей или «ответственных» родственников. А несчастных отца и мать, которые по воле судьбы полюбили друг друга, гунъны — своих — демонстративно казнили на специально сконструированных для этого площадях, а свифы — своих — отправляли на тяжелые работы.

Предательства можно было ожидать от любого гунъна. Порой свифские военные вербовали пленных, обещая безопасную и, по сравнению с укладом жизни гунънов, благополучную жизнь. Но, предавшие родных абсолютно точно могли предать и доброжелательных свифов. Поэтому пленные у свифов находились на особом контроле, в отличие от гунънов, у которых после долгих пыток пленных казнили…. Для контроля почти в каждом населенном пункте свифов имелся пункт военной охраны, где проходила службу обычно группа бойцов. Они следили за порядком и спокойствием на подступах к поселению.

В Миццу всё же проживал один из предателей клана гунънов — Ко́о. Тридцати шестилетний безобидный, казалось бы, житель Адияко, желающий мирной жизни, сбежал к свифам, когда одного из его родственников обвинили в измене и всенародно казнили на центральной площади столицы.

Коо решил, что по обыкновению подобных случаев его и других представителей его рода постигнет та же участь. Он чудом спасся от клинков пограничников, когда пересекал особую охранную зону. Получил ранение в плечо, но скрылся и выжил.

Коо еще долго сидел в подвале местного председателя, пока шли разбирательства о его благонадежности, но клеймо перебейщика он получил на пожизненно, хотя свифы дали ему возможность проживать обыкновенную крестьянскую жизнь с местным бытом на окраине провинции.

Коо был полезен и опасен для обеих сторон. Нельзя было предугадать, в какое русло направит совесть этого человека. Гунъны не могли предполагать, что свифы оставили Коо в живых еще на границе. Но данные по сбежавшему обычно обязательно разносились по всем военным штабам. И в ходе планируемой операции всегда имели в виду, что в игре может появиться фигура потерянного, но не забытого «Родиной» изменника…

Амгул глядел на просторные равнины свифов и думал о чем-то глубоком, личном. Его последний год промчался в терзаниях за то, что не смог в тот самый страшный день спасти свою семью.

Ветер развевал черные, спадающие на мочки ушей, волосы. Бледная кожа придавала хладнокровия и жесткости. Серые, залитые хрустальным блеском, чуть раскосые глаза неподвижно наблюдали за летящим в небе сапсаном. Амгул и сам походил на эту хищную птицу — гордый, сильный, полный решимости. Четкий овал лица выдавал уверенность; высокие скулы — природную мужскую красоту; крепость рук — силу и упорство; правильные очертания губ, делающие его внешность притягивающей — всегда подкупало женское внимание.

На нем была обыкновенная черная куртка с капюшоном, обтянутая на животе широким поясом, брюки — игабакамы, ножные обмотки и сапоги. На запястье левой руки была наколота лапа в продолжение разъяренного ирбиса с разинутой пастью, бравшая свое начало у основания шеи.

Отличительным символом гунънов, который должен был наколот на каждом ребенке с четырнадцати лет независимо от пола, являлся коготь ирбиса. Хоть и коготь наносился не раньше этого возраста, чтобы обезопасить детей, не имеющих достаточно сил, противостоять ненавистным свифам в случае захвата, его наличие означало отвагу и силу клана, отсутствие страха стать раскрытым или узнанным.

Свифы же не имели такой привязки к символам и тем более никого не обязывали набивать на тело рисунки. Но не запрещали делать это, не вмешиваясь в выбор самого символа. Свифы жили под лозунгом: «свобода», и стремились на протяжении многих веков сохранить свою.

Командир пограничного отряда доложил по прибытию, что путь в Миццу открыт через подземный ход, прорытый когда-то воинами.

На заполучение письменного свода методов поэтапного изготовления свифского оружия со всевозможными указаниями и предписаниями штаб военного командования дал четыре дня. Амгул понимал всю серьезность и ответственность дела и был готов. Он отказался от отдыха и сразу отправился в путь.

Тоннель должен был привести к водоему у поселения, в котором нужно было проверить наличие места хранения подрывающихся при помощи поджога ядер. Амгул отказался от сопроводительных бумаг, полагаясь на интуицию, импровизацию и удачу. Да и неполное знание соответствующих отметок на этих бумагах, как должно быть у свифов, могло привести к разоблачению, и значительно повышало риск попасться на подделке.

Амгул не спал две ночи, но все же решил не терять времени.

Глава 3

— Отец поселился в амбаре и спал прямо на соломе. Мать не проронила ни слова, когда я вошла в дом. Даже не взглянула на меня, — в расстроенных чувствах Хатисай рассказывала Кири о домашней обстановке утром. — Мне жаль маму, но она так заблуждается, ведя себя подобным образом.

Девушки шли по айвовому саду. Хатисай по пути по обыкновению приглаживала цветущие ветви, а Кири жевала плоды.

— Я так хочу уехать далеко-далеко. Дарить людям счастье своими знаниями. Эта война сидит в печёнках, — пробурчала Хата, остановилась, и они с Кири понимающе переглянулись.

— А я уеду с дядей в Ти через пару недель. Он обещал устроить меня на работу на мыловаренный цех, где-то на окраине. Я привезу нашим мамам знаменитое орегановое мыло! Наконец-то, я уеду, — мечтательно выдохнула Кири.

— И я уеду…. И очень скоро, — твердо решила Хата вслух.

— Кири! — позвал девушку, стоявший у изгороди, мальчишка.

— Чего тебе?! — отозвалась та.

— Мать твоя зовет!

— Бегу! Мы собирались налепить рисовых лепешек. Приходи к нам с мамой на обед, — добродушная Кири всегда была вежливой и отзывчивой.

— Спасибо. Я искупаюсь. Сегодня душно. Да и учитель Гон не приедет. У них в Ти ожидается целая постановка с самыми настоящими декорациями. Сегодня он проведет время в сборах, — уведомила Хатисай, и соседки разошлись в разные стороны.

***

В год Равновесия всё в природе и в жизни жителей Адияко приобретает благостное состояние. Водоем у айвового сада становится прозрачным, и в год Шафрана сюда частенько прилетают большие белые цапли.

Хатисай, которая отдавала предпочтение удобным брюкам, как и ее мать, разделась у камышового берега. Оставшись в сплошном нижнем белье, где верх был соединен с нижней частью, нырнула в бодрящую холодную воду. Девушка отлично плавала, с удовольствием рассекая водную гладь упругими руками и ногами.

Хата частенько перебиралась на противоположный берег, где под кронами невысоких деревьев, которые в совокупности образовывали небольшую кучку стоячих столбов, где можно было спрятаться от солнца, любила полежать и попытаться услышать свое сердце. Отец всегда советует делать именно так: слушать свое сердце, чтобы понять его желание.

К деревьям протягивался некрутой подъем из желтого песка, где иногда, улавливая теплые лучи солнца до полудня, грели свои чешуйчатые бока зеленые и серые ящерки.

Сегодня же, на свое изумление Хатисай на берегу обнаружила спящего молодого человека, одетого в обычную крестьянскую одежду свифов, которая, в свою очередь, не слишком-то отличалась от одежды гунънов. Ее удивило даже не само присутствие незнакомца, а полностью обернутые в лоскуты запястья рук, словно у него там страшная рана.

Хатисай знала, что от незнакомцев следует держаться подальше, но она буквально засмотрелась на необычно бледную светлую кожу лица, на которой четко вырисовывались жгуче черные ресницы…

***

Амгул открыл глаза после хорошего двухчасового сна прямо на берегу. Его накрыло сонной пеленой сразу, стоило ему ополоснуть лицо в водоеме после долгого пути под землей.

Амгул встал во весь рост и подтянулся. Тело немного затекло ото сна на голой земле. Он сразу заметил, что за ним наблюдают, но сделал вид, что никого не увидел. Присел на корточки и снова ополоснул лицо. Его глаза покраснели от резкого пробуждения после длительного времени без сна и напряженности пути. Он заприметил у наблюдавшего из-за деревьев длинные тёмно-русые волосы и сразу понял, что там прячется чересчур любознательная девушка.

Амгул изначально решил, что скрываться не будет. Решил импровизировать и намеренно заснул на берегу, чтобы кто-нибудь из местных его заприметил. Было необходимо войти в доверие к кому-нибудь из Миццу, и желательно миновать местный пункт охраны. По данным лазутчиков в Миццу действовал такой. Но часто воинов оттуда командировывали в другие провинции.

Много лет Миццу не входил в область изучения военными стратегами гунънов. Почему-то отсутствие охраны наталкивало их на версию, что в Миццу ничего ценного для вражеского клана нет. Именно отец Амгула — Хосок — оспорил это предположение. Он истолковал это как хитрость свифов: именно отсутствием охраны отвлечь внимание гунънов от стратегически важного объекта…

Амгул резко схватился за живот и согнулся, издав приглушенный стон для пущего правдоподобия — представительницы слабого пола всегда велись на подобные постановки. Затем, не дождавшись нужной реакции, и вовсе упал на колени и простонал еще громче. Результат не заставил себя долго ждать — рядом на колени упала девушка, которая все это время наблюдала за ним со стороны.

— Что с Вами?! — девушка всерьез заволновалась за состояние незнакомца.

— Мм, — продолжал наигрывать Амгул и на короткое время поднял глаза. Перед ним сидела свифка с большими серо-голубыми глазами, что было непривычно для представительниц клана гунънов, которые отличались жесткими черными прямыми волосами и разрезом вытянутых к вискам глаз. У этой девушки было в меру вытянутое лицо с острым подбородком. Маленький нос был вздернут, словно она — любопытное дитя — столкнулась с самым необычным явлением в своей жизни.

Они на несколько секунд изучающе задержались взглядами друг на друге. Девушка решила, что было бы неплохо привести сюда пол поселения на всякий непредвиденный случай, а в мыслях Амгула бродила не самая светлая идея свернуть девчонке шею. Но оба продолжали, молча друг на друга смотреть.

Амгул спустя мгновение резко принял расслабленное положение, будто и не было никакого приступа боли, присел и свесил перевязанные запястья на колени. Он смотрел нагло и развязно, оценивающе, и совсем невежливо. Девушка поддала назад, но не отрывала от незнакомца взгляд.

— Ты кто? — у Амгула был пробирающий низкий голос, от чего у девушки мгновенно пробежались по спине мурашки.

— Хатисай, — честно ответила она.

— Глупая.

— От чего же? — наклонила голову в бок, удивленно приподняв брови.

— Ты меня не знаешь и говоришь свое имя. Глупая.

— А ты мне своего имени не скажешь?

— Нет.

— От чего же? — наивно поинтересовалась она, приподняв брови еще выше.

— Я тебя не знаю.

— Ты знаешь мое имя.

— Всего-то, — хмыкнул он. — И что мне делать с твоим именем?

— И кто из нас глупый? — улыбнулась она, и в ее глазах заиграла скрытая искорка, на которую Амгул непроизвольно обратил внимание.

— Ам.

— Ты голоден?

— С чего ты взяла? — недоуменно буркнул Амгул.

— Ты сказал: «Ам».

— Я назвал тебе свое имя.

— Прости, — невинно улыбнулась она снова, разглядывая его лицо. — Что с твоими руками? — указала она на них. — Откуда ты? Что тебе нужно в Миццу?

— Я…. Я прибыл из Ти, — Амгул стал вдруг говорить размеренно, не спеша, пытаясь нащупать хоть какую-нибудь деталь, чтобы разговор принял нужное и выгодное для него направление. — В поисках… работы. У меня… травма — ожоги на обоих запястьях. Шрамы… уродливы, поэтому я не люблю показывать их.

Хата невинно продолжала сидеть в ожидании продолжения его истории.

— В Ти еще построили самую высокую башню, откуда возможно увидеть даже Чоккон? — вдруг спросила Хата.

— Ты так спокойно произносишь имя столицы вражеского клана? — немного удивленно выдал Амгул. Гунънам грозило жестокое наказание за упоминание чего-угодно из жизни и места обитания свифов.

— Что с того? — пожала она наивно плечами, продолжая сидеть на том же самом месте. — Учитель Гон говорит, что эта война никому, кроме главнокомандующих и их бестолкового миропонимания, не нужна. Народу обоих кланов нужен мир.

— Гм. Вот как…. И где же сейчас… учитель Гон? — у Амгула был бархатный пронизывающий голос, и Хата очень внимательно в него вслушивалась.

— Готовится к выступлению в Ти. Отменил даже занятия в школе, — честно ответила девушка.

— Какое совпадение, — наигранно промолвил Амгул. — Меня, значит, отправили временно на его место. Давай проверим, чтобы не оказалось путаницы. Что он преподает?

— Танцы, — снова добросовестно выпалила Хата, попав на уловку незнакомца.

— Просто невероятно, — ни в голосе, ни в глазах Амгула не было ни единой капли намека на правдоподобие и искренность, но Хата ему, кажется, верила.

— Вы тоже преподаете танцы?!

— Я к вам в Миццу буквально на несколько дней. Только вот местный пункт охраны не успели предупредить вовремя. Отправили запрос о моем устройстве, но на дорогах сейчас опасно. И кто его знает, что стало с писарем, — ухмыльнулся он и осмотрел на Хатисай ее одежду.

После того, как девушка обнаружила спящего неизвестного, перебралась на противоположный берег, где оставила свои вещи, и вернулась обратно пешком, переодевшись и обойдя водоем. Решила дождаться пробуждения молодого человека, чтобы срочно выяснить, кто это. Помощь звать не стала, боясь упустить незнакомца с поля зрения.

— Но у нас нет пункта охраны, — и об этом призналась она. — Я Вам помогу, учитель. Честно сказать, я очень расстроилась, узнав, что учителя Гона не будет так долго. Все Вам будут только рады! — встала Хата на ноги и приветственно поклонилась.

Амгул не собирался отвечать ей взаимностью, но произвольно встал тоже и тоже поклонился, хмуря при этом лоб.

— Я провожу Вас! Помогу с вещами! — бодро и деятельно стала искать взглядом свертки нового учителя.

— Ээ, их у меня нет, — кажется, бесстрашный Амгул растерялся и неподвижно продолжал стоять на месте.

— Вам отлично подойдут вещи моего отца! — тут же решила и обрадованно уведомила девушка. Не дожидаясь одобрения новоявленного учителя, позвала идти за ней…

Амгул мрачнел с каждым шагом, поражаясь доверчивости этой девушки. Она его раздражала своей легкостью и учтивостью.

Хатисай шла быстро, что молодой человек местами даже не успевал за ней.

— Это прекрасное место! — разводила она руками, пересекая айвовый сад. — Обязательно прогуляйтесь здесь в свободное время, учитель Ам.

Амгулу было непривычно слышать подобное обращение, но неохотно все же кивал в ответ.

***

— Поверенный уже в пути?

— Прибудет через четыре дня, — отчитался советник Бати́с перед свифским главнокомандующим.

— Следующую партию необходимо доставить в ближайшее время. Планы передвижения держать в секретности. К подбору людей отнестись с особой избирательностью и с полной ответственностью.

Главнокомандующий Орато выглядел озадаченным. Гунъны свирепствовали, не оставляли в живых пленных, в то время когда свифы давали пленным шанс.

Жестокость и беспощадность врагов привели к тому, что лучшие умы свифов придумали в дополнение клинкам бойцов подрывные каменные ядра, которые могли, как разорвать человеческую плоть, так и разрушить деревянное строение. Алхимики смешали уголь, серу с земельным металлом и получили огненную смесь, при поджоге которой подрывалось ядро и несло за собой существенное убывание вражеских жизней. Свифам до нынешних дней удавалось скрывать месторасположения полигонов по изготовлению разрушительного оружия, путем их частого перемещения, а иногда и уничтожения.

В тылу врага ожидалась диверсия. Было необходимо максимально без потерь снабдить своих запасами нового оружия. Но время шло, бойцы погибали, а враг не бездействовал.

Орато неоднократно предлагал Мамэту переговоры о мире, но тот стоял на своем, и в последний раз отправил в Ти труп посыльного, который являлся переговорщиком. Этот жест и стал определяющим щелчком в дальнейшем ходе войны.

***

Отец Фаццо считался благонравным, терпеливым и скромным человеком. Когда он увидел на пороге амбара свою дочь в компании по виду не слишком общительного молодого человека, проявил вежливость, и впустил его в свое облагороженное пристанище для отдыха.

Фаццо был удивлен безвременному появлению человека его профессии без официального запроса в школу. Ведь и соратник Гон ни разу не упомянул о том, что кто-то будет его заменять.

Фаццо не считался наивным простаком и все же планировал выяснить у управляющей школой о сложившейся ситуации. Тем не менее, мужчина позволил стать незнакомцу гостем.

— В какой провинции Вы обучались? — по-свойски поинтересовался он.

— В Ти, — равнодушно ответил Амгул.

— В самой столице, — понимающе отметил Фаццо. — Стало быть, в самом храме Ссо́та. Последнее десятилетие только Ссота выпускал преподавателей.

— Да, — подтвердил молодой человек.

— Кто Вас наставлял? — не унимался Фаццо.

Амгул судорожно вспоминал имя недавно казненного в Чоккон старика, который перед смертью без остановки твердил, что он ничего плохого не сделал ни одному человеку в этом мире. Что он всю жизнь делился знаниями и преумножал их в области философии и искусствоведения.

— Мой наставник не совсем обучал танцевальному искусству. Он преподавал искусствоведение и философию.

— Наставник Хато́шо? — выпалил Фаццо.

— Да, — уверенно подтвердил Амгул, тут же вспомнив имя того болтуна на площади.

Наставника Хатошо схватили лазутчики гунънов, когда тот направлялся в соседнюю провинцию на благотворительные сборы, посвященные детям-сиротам. Амгул лично пребывал на площади во время его казни.

— На его счету несколько десяток достойных преподавателей. Вам очень повезло. Значит, Вы — самоучка.

— Да.

— Ваша травма связана с ремеслом? — указал он на руки.

— Все норовят выяснить, — вдруг нелюбезно буркнул Амгул, которого раздражали свифы независимо от того, крестьянин это был, или, тем более, военный. Хатисай тем временем переодевалась в доме и не услышала проявленной грубости к ее отцу.

Представитель клана врага все же постарался и заметно унял свой внезапный пыл

— Я — бывший военный. Меня комиссовали. Неудачно оказался рядом с приземлившимся ядром и получил после подрыва сильные ожоги. Мне повезло, конечности удалось спасти. Война отравляет изнутри, поэтому призываю не обращать острого внимания на мою некоторую грубость.

— Мне жаль, Учитель Ам, — понимающе кивнул Фаццо. — Невзирая на то, под каким лозунгом воюют обе стороны, прежде всего, страдает простой люд. Теперь никому не нужна эта война. Все хотят мира.

Амгул пристально всмотрелся в лицо немолодого Учителя и задумался. В какой-то момент, он даже пожелал извиниться за свою грубость, но не дал воли чувствам и промолчал.

— Я готова! — зазвенел голос Хаты, что вернулась в амбар. — Я познакомлю Вас с Управляющей нашей школы, Учитель Ам. Она будет рада! — уведомила она, улыбаясь, и не теряя времени, повела его за собой….

Управляющая школой Нигаха́на крайне удивилась появлению молодого учителя, который неохотно выдавал манеры вежливости даже при ней — пожилой женщине. Он поклонился с приветствием с явной тяготой и, не дождавшись разрешения, прошел в зал, где обычно проходили занятия.

Это было единственное просторное помещение во всей одноэтажной школе. В остальных комнатах детей учили письменности, чтению, счетам, философии и основам безопасности, где военные теоретические знания закрепляли практическими навыками на специально отведенном на улице, месте.

Походка Амгула демонстрировала дерзость, полную уверенность своего хозяина. Но порядочность управляющей и нетерпеливое рвение Хатисай немедленно приступить к уроку, сыграли свою роль, и никто не стал глубоко задумываться, почему он себя так ведет.

— С остальными учениками занятия начнутся с завтрашнего дня, учитель Ам, — уведомила Управляющая. — Ваше появление — неожиданность. Просим не принимать это как дисциплинарное упущение. Дети намеренно разошлись по домам после уроков не от безответственности, а от простого незнания.

— Не страшно. К Вашей работе жалоб не имею…, — спокойно выдал он и нагло расселся на единственном учительском стуле, предназначенный для отдыха учителя.

Управляющая смутилась от прямой грубости молодого человека — садиться в присутствии пожилого человека, что говорило о неуважении к старшим. Но Нигахана на протяжении своей долгой жизни успела повидать многое: потерять мужа и двоих сыновей в этой нескончаемой войне. И то, что происходило, в силу своей мудрости, решила пропустить мимо и удалиться, пожелав учителю и ученице благоприятной работы.

— Учитель Ам, это было не совсем вежливо, — стоило Управляющей уйти, неуверенно проговорила Хата, которая, разумеется, приметила особенности поведения нового учителя.

— Правда? — как ни в чем не бывало, отозвался Амгул. — Тебя это задело?

— Управляющая Нигахана — уважаемая женщина в Миццу. Война забрала всех ее близких, но она не сломалась. Продолжает трудиться во благо клана, — просто и незаурядно объяснила Хата и начала разминать шею и плечи.

Амгул же ничего не ответил, а сложив одну ногу на другую, наклонил голову и стал наблюдать за ненавистной ученицей.

На Хате была короткая облегающая блуза светлого молочного цвета и черные колготы, которые подарил ей сам учитель Гон, решив, что это самая удобная одежда, что могли придумать для девочек и девушек, чтобы с удовольствием заниматься танцами. Колготы не стесняли движения, не мешали при растягиваниях ног.

Хатисай наивно полагая, что Учитель Ам действительно является учителем, перед ним простосердечно продолжала растягиваться для разогрева. Делала наклоны вперед и в стороны.

Амгул смотрел, как девушка нагибается, как приподнимается ее блуза, как напрягаются мускулы на округлых сильных бедрах. Он с достоинством оценил ее стройное тело и нагло всматривался в него, сожалея, что не держит сейчас в руках солодовый макаджин.

— Что мы будем сегодня разучивать? — бодрый тон Хаты вырвал Амгула из его темных и порочных мыслей. На что тот с совершенной невозмутимостью выбрался из ситуации:

— Покажи, что умеешь.

— Музыканты уехали вместе с Учителем Гоном. Вы не могли бы набить мне ритм, Учитель Ам?

— Без ча́нгу? — не растерялся тот.

— Хлопками, — пожала плечами Хатисай и доверчиво уставилась на него в ожидании.

Если Амгул и занервничал от непонимания, что нужно делать и как это нужно делать, сомнение никак не отразилось внешне. Он просто стал равномерно хлопать, а Хатисай, уловив ритм, стала танцевать. Хлопки из-за перевязанных запястий получались глухими, но довольно слышимыми. Это никак не помешало Хатисай безупречно исполнять танец.

Она напоминала птицу, чьи изящные крылья плавали в воздухе, рассекая пространство на множество невидимых частей. Прыжки были столь рассчитанные и уверенные, что Амгул и не заметил, как стал внимательней наблюдать за ее движениями. В какой-то момент что-то вызвало у него раздражение, и он решил намеренно ускорить ритм, и Хата стала двигаться еще быстрее, затем еще и еще. Амгула это даже позабавило. Но подлинный воин быстро устал и остановился.

Он уловил ее громкое дыхание, вызывающе бросил взгляд на ее вздымающую грудь. Тут же посетила мысль овладеть этим свежим телом прямо вот на этом учительском стуле, расположив девчонку сверху, но он помнил о деле, и благополучно запер похотливые замыслы в недоступных и надежных закромах своего разума.

— Я хочу есть, — грубо и повелительно произнес он, от чего Хатисай малость опешила, ожидая немного других слов. Но сваливая не совсем положительные манеры учителя на трудности, с которыми, наверняка, ему пришлось столкнуться на непростом пути из Ти в Миццу, предложила зайти к Кири на обед, мгновенно отбросив идею пообедать в родительском доме.

Глава 4

— Тебя что-то беспокоит?

— Да.

— Поделись со мной. Это из-за сына?

Учитель Гон и учитель по военной практике Тако́ ехали верхом, сопровождая груз с декорациями в Ти. Они дружили довольно долго и всегда были друг к другу внимательны. Тако не преподавал в Миццу. Он работал в другой провинции, но часто виделся с Гоном.

— Да. Жена не хотела рожать. Я настоял. Теперь Мия не может оправиться после родов. Я был вынужден уехать. Моя пожилая мать осталась присматривать за лежачей Мией и новорожденным.

— Почему ты не рассказал все сразу? Я ведь не знал, что Мия перестала ходить.

— Роды прошли тяжело. Повитуха пророчила смерть либо Мии, либо сына. Выжили оба, но…

— Мне очень жаль, Тако, — Гон был искренне встревожен за судьбу семьи своего друга. — Так как все обязательства за дело лежат на мне, — задумываясь о чем-то, начал он, — я приказываю тебе немедленно отправиться домой. Я направлю официальное письмо с ближайшей деревни в Миццу, о том, что в школу на временный срок на мое место прибудет новый учитель, что по дороге сильно заболел. Я не стану указывать имена. Лишь укажу, что ты — выпускник храма Ссота на листе с особым начертанием…

— Нет, Гон. Дело серьезное…, — попытался возразить Тако.

— Возвращайся домой, — перебил его друг. — Все остальное я беру на себя.

***

В амбаре на скромной соломенной кушетке с чистой накрахмаленной простыней и пуховой подушкой расслабленно лежал воин, которому удалось прожить целый день в провинции вражеского клана и пока остаться нераскрытым.

В сухом и чистом амбаре не пахло ничем, что свидетельствовало бы о том, что здесь нет-нет да пробегают по заполненным ме́шанкой, деревянным бочонкам, крысы и мыши.

Амбар скорее походил на просторную кладовую. Семья Хатисай из скотины содержала только кроликов и кур. И основные мешки с кормом держали прямо во дворе. Заносили их только во время дождя. А вот с кроликами дело обстояло совсем иначе. Свежую траву приносили прямо по требованию, так как хозяйство располагалось вблизи водоема, на берегу которого простирался широкий луг со свежей и сочной травой.

Фаццо уступил гостю свое место, так как попросту некуда было его разместить. Хотя обязательно нашлись бы гостеприимные местные, которых не смутило отсутствие официального письма в школу о временном назначении нового учителя. Все же Фаццо сам настоял, чтобы Амгул остался на сегодняшнюю ночь в их доме, точнее в амбаре. Хатисай же сейчас очень переживала за реакцию матери, которая до сих пор не знала о новом обитателе.

Хата с отцом отправилась в дом после того, как накормили гостя.

— Надолго ж тебя хватило, Фаццо, — съязвила Айри, царапая слух звоном острого металла в своем тоне, когда тот переступил через порог.

Отец и дочь переглянулись. Хатисай было очень жаль отца, и она очень благодарила его за понимание и вежливость по отношению к новому учителю.

— А ты — бесстыдница — привела к соседям чужака. Совсем стыд потеряла! Мало того, что, не обедая дома, выставляешь меня змееисчадием, так еще и позоришь мое честное имя, таскаясь с человеком, чьи настоящие намерения никому неизвестны! Ты думала, я ничего не узнаю?!

— Он — учитель, мама! — возразила Хата, ругая про себя мать Кири, от кого, естественно, обо всем и узнала ее мама. Это было очевидно. Хата толком и не успела продумать, что скажет, когда Айри «припрет к стенке» с допросом.

— С чего быть такой уверенной?! Не меньше меня поразила Нигахана, которая не проверила у проходимца соответствующего документа! Вы что забыли, что происходит в мире? Где он теперь — этот самозванец?!

— Он спит в нашем амбаре, — уверенно уведомила Хата.

— Что?! Это просто не слыхано! Фаццо! Ладно, она, но ты! — Айри ошарашенно оглядела пространство. Немного подумала и хромая, с допустимой в ее положении максимальной быстротой, направилась в сторону выхода.

— Мама, куда ты?!

— Айри, успокойся! — вмешался Фаццо.

— Кучка глазастых пней! — резко развернулась Айри и выставила перед собой трость, останавливая мужа и дочь, которые одновременно сорвались за ней. — Он перережет нам глотки и сожжет Миццу вместе с вашей школой, управляющая которой совсем потеряла чутьё после того, что война сделала с ее жизнью! Необходимо связать его и запереть до прихода официального письма из Ти!

— Он — выпускник самого Хатошо, — попытался объяснить Фаццо.

— Какая разница, Фаццо! Как же ты наивен! Он может быть перебейщиком! — не успокаивалась Айри. — Знание имени какого-то там наставника ни о чем не говорит! Я сейчас же вызову помощь! — Женщина кричала, но вдруг резко остановилась и принюхалась. Под алеющим послезакатным небом на крыше соседнего дома, в котором жила со своей матерью Кири, медленно, но верно дребезжали язычки пламени.

— Пожар! — вскрикнула Айри.

— Кири! — подхватила Хатисай и тут же сорвалась на улицу.

В воздухе уже во всю пахло гарью, а крыша дома полыхала огнем.

Хата добежала до небольшого строения, что считалось соседским домом. Дверь оказалась запертой. Девушка с ходу несколько раз попыталась снести деревянное полотно, но безуспешно. Вспомнила про топор, что всегда лежал у дома, и рванула к нему. Когда Хата бежала обратно уже с рубящим инструментом, Фаццо, что выбежал следом, пытался пробраться через окно.

Только Хатисай замахнулась в сторону дверного проёма, позади вдруг прозвучал невозмутимый голос учителя.

— Лучше я.

Хатисай на мгновение застыла. А Амгул, не дожидаясь потери драгоценного времени, выхватил топор и выбил пару входных досок.

— Отойди в сторону! — приказал он.

Перевязал нижнюю часть лица своим широким поясом и сорвался внутрь, где огонь разыгрался уже вовсю.

Хатисай не стала стоять и бездействовать и побежала в сарай, где в поилках должен был оставаться хоть какой-то запас воды. Девушка решила полить хотя бы порог, чтобы учитель на выходе не попал в огненную ловушку. С поселения тем временем с ведрами к водоему уже сбегали люди.

В буфетной Фаццо обнаружил тело матери Кири. Та лежала без сознания, но была еще жива. Мужчина протащил ее тело к выходу и столкнулся с Амгулом. Воин быстро принял тело женщины и вытащил на улицу, где уже Хатисай и Айри стали приводить соседку в чувства. А Фаццо уже скрывшись в задымленной тени горевшей старой этажерки, не теряя времени, побежал в комнату, где надеялся найти еще живую Кири.

Амгул вернулся в дом. Дым затруднял видимость, и дышать стало существенно труднее.

Новоявленный учитель в силу своего истинного ремесла, по настоятельному приглашению Хаты еще днем побывавший в этом небольшом доме во время обеденной трапезы, запомнил нехитрое расположение комнат, и поэтому сейчас рванул в самый отдаленный.

На кровати лежала девушка с веснушками, а на полу откашливался Фаццо. Всё же у мужчины не хватило здоровья противостоять беспощадной и всепроникающей силе дыма.

— Вставай! — приказал ему Амгул, поднял на руки Кири и двинулся к выходу.

Передав девушку многочисленной толпе, что продолжали тушить огонь снаружи, Амгул снова вернулся уже за отцом Хатисай.

«Может достаточно спасенных?» — попутно думал он, входя за мужчиной.

Неожиданно сверху на воина свалилась деревянная доска и ударила по шее и затылку. Это сбило его с толку и сорвало повязку с лица. Амгул неудачно вдохнул дым и закашлял. Потом упал на колени, продолжая поглощать серую мглу. Немного погодя, он все же встал и, задыхаясь и тяжело откашливаясь, еле добрался до обездвиженного тела Фаццо.

Амгул из всех не оставшихся сил пытался тащить мужчину, но густой дым не давал этого делать в полную силу, продолжая заполнять дыхательные пути. Воин понимал, что, несмотря на свою, итак уже затянувшуюся выдержку, ему не вытащить Фаццо, но продолжал бороться с необуздаемой силой пожара и нарастающим собственным бессилием. В конце концов, он упал рядом с Фаццо.

Позади кто-то бодро забежал в комнату и бросился помогать. Своевременной «подмогой» оказалась Хатисай, перевязавшая нос и рот повязкой. Она обхватила отца и стала оттаскивать к выходу. Спустя некоторое время им удалось выбраться наружу. Амгул же, не сумев встать на ноги, прополз буквально немного, и от удушья потерял сознание…

***

— Хатисай. То, что он спас их, никак его не оправдывает.

Молодой человек очнулся от разговора двух женщин. Точнее ругалась одна, а другая, что помоложе, терпеливо выслушивала. При этом Амгул ощущал на лбу и на висках влажные касания, но не спешил открывать глаза.

— Мама, при всем моем к тебе уважении, не могли бы мы отложить этот разговор до лучших времен, — вежливо и спокойно попросила Хатисай.

Амгул чувствовал, как та осторожно проводила мокрой тканью по его лицу, затем, по подбородку, потом опустилась к шее.

— Ты еще смеешь говорить об уважении?! Я не удивлюсь, если пожар был спровоцирован этим человеком!

— Мама! Перестань! — громко шепнула Хата, боясь, что учитель узнает о маминых подозрениях. — Прошу, вернись в дом и побудь с отцом! Учитель Ам всех спас и сам чуть не погиб. Мы должны быть благодарными…

— А если он враг? — не унималась Айри, но уже шепотом. Хата выдержала паузу, прежде чем дать ответ.

Амгул, как ни странно, заинтересовался тем, что же скажет его спасительница. Он не был настолько самоуверенным и понимал, что шансы выжить были малы.

— Кем бы он ни был, если не ты, то я обязана ему своей жизнью за спасение отца.

— Ты такая же, как Фаццо. Вы не видели смерть… Наивные овцы, — гневно, но все же тихо выговорила Айри напоследок. И по тому, как из амбара с увесистой хромотой удалились тяжелые шаги, Амгул понял, что остался с Хатой наедине.

Девушка не заметила, как тот открыл глаза, так как, сосредоточенно нахмурив переносицу, смотрела на свои скрещенные руки, в которых была сжата влажная тряпица, в глубоких размышлениях о том, что сказала мама.

— Учитель Ам? — отозвалась она, когда глухой хрип из пересохшего горла Амгула вывел ее из этого состояния. — Вы меня слышите?

— Пить…

— Сейчас! — она сорвалась к ближайшему бочонку, на котором стоял кувшин с водой, что Хата оставила для него еще вчера. — Вот!

Она подвела толстостенную кружку к губам учителя, придерживая за затылок, и Амгул жадно опрокинул в себя все содержимое. Потом всем весом рухнул на подушку.

— Как Вы, учитель Ам?

— Не гунди, — «попросил» он, с закрытыми глазами запрокинув голову.

— Все выжили благодаря Вам, — тихо промолвила она. — Спасибо Вам за отвагу и бесстрашие.

Амгул все же взглянул на нее и без никакой причины протянул руку к ее лицу. Его взгляд был отрешенным, глубоким, изучающим. Но все это безмолвие длилось недолго, потому что воин резко отдернул руку обратно и так же резко принял сидячее положение и уставился непонятным выражением лица снова на Хатисай.

— Что? Что случилось?

— Мои руки…, — Амгул заметил, что повязки на запястьях другие — чистые. В этот самый момент он уже бесповоротно принял решение придушить девчонку и утопить в водоеме, а потом исчезнуть, как вдруг Хатисай улыбнулась ему.

Амгул заметил еще в школе, как улыбка очаровательно преображала лицо Хаты. Это ему не понравилось и тогда, и не понравилось сейчас.

— Когда я увидела наколотый рисунок, решила, что перевязывать не буду. Но потом подумала, наверно для Вас важно, чтобы это оставалось тайной, и поэтому перевязала их снова. Не волнуйтесь, я никому не скажу, — снова улыбнулась она. — Я умею хранить секреты, — уверенно заявила девушка.

— И это говорит та, что легко назвала свое имя незнакомому человеку? — с тем же безразличием и хладнокровием выдал Амгул, продолжая сидеть.

— Говорить о себе — мое дело. А что касается других — никогда в жизни не позволю лишний раз открыть рот.

— Неужели? — изобразил наигранное выражение удивления воин и медленно вернул тело в лежачее состояние. Он решил, что Хатисай понятия не имеет о существовании традиций нанесения гунънами когтя ирбиса на тело, и не догадалась, кто перед ней лежит.

Когда свифы нарываются на неизвестных, первым делом проверяют наличие наколотого когтя. Наиболее «яркие» личности позволяли себе накалывать отдельные части тела хищника в дополнение к когтю. А находились и те — что встречались крайне редко — изображали ирбиса целиком. Чаще это обозначало высокое военное звание обладателя и весомость статуса.

— Честно, — убедительным взглядом уперлась Хата в лицо учителя, пытаясь доказать важность ее слов. А Амгул задумался, продолжая смотреть на нее. Что-то в этой девушке привлекало его внимание. Но он точно не мог объяснить, что именно, поэтому, все же поверив «честному слову», тяжело вздохнул.

— Хорошо. Но если ты кому-нибудь вякнешь о том, что видела, я напишу такое письмо в Ссоту, что о творческом будущем придется благополучно забыть.

— Никому, — бодро отчеканила она и снова улыбнулась.

Странно, но грубость и неучтивость Амгула ее совсем не смущали и не наталкивали на какие-либо подозрительные мысли. И это выводило воина из себя. Столкнувшись с ее улыбкой, он просто отвел глаза в сторону и прикрыл веки, демонстрируя свое нежелание продолжать беседу.

Хатисай быстро сбегала в дом за порцией рисовой каши. Но пришлось оставить тарелку на бочонке, так как за это время учитель успел заснуть. На самом деле он просто сделал вид, что уснул, чтобы поскорее спровадить назойливую «няню». Нужно было обо многом подумать и принять решение, что делать дальше.

Амгул прекрасно слышал, о чем вчера говорила мать Хатисай, так как, естественно, последовал к дому за Фаццо и Хатой, и стоял под окном, чтобы не «упустить» возможного высказывания домочадцами особого мнения о нем.

Амгул действительно понимал всю серьезность дела. Если официальное письмо не придет в ближайшее время, то его могут спокойно заключить под арест сами местные и без вмешательства военных. Амгулу будет несложно в одиночку перебить местных мужчин, но тогда на него объявят охоту. А шумиха в Миццу совершенно не выгодна для командования гунънов.

Придумать и расписать документ самому — тоже неудачная идея, так как каждым кланом предусмотрена во избежание подделок наличие на определенном бланке листа специального письменного начертания, которое просто так нигде нелегально не достанешь. Лишь особый знак на листе — гарант подлинности личности человека, что у свифов, что у гунънов.

Отлеживаться в амбаре местного учителя и бывшей военной-калеки — то еще удовольствие. Просто так уйти Амгулу также не удастся, потому что его попросту не отпустят. Начнутся выяснения, и все равно придется сбежать. Именно эти заключения привели Амгула к тому, чтобы спровоцировать пожар в доме соседей Хаты.

Он еще во время обеда заметил, в какой упадок пришла печь в доме, где жили только женщины. Отсутствие мужской руки чувствовалось уже на подступе к дому с искосившейся изгородью и ненаколотыми в куче бревнами во дворе, предназначенных стать когда-нибудь дровами.

Амгул предположил, что на внутренних стенках дымохода в печи, вследствие сажевых отложений и смолянистого налета, легко может возникнуть пожар. Или можно легко его устроить, создав очаг в другом месте, а сбросить причину на старую обветшалую печь. Так он и поступил. Сделал так, что возгорание началось таким образом, чтобы огонь не проявился заранее, пока не распространится на большую площадь изнутри. Правда, воин рассчитывал, что домочадцы, заметив пожар, успеют выбраться самостоятельно. А тут самого поджигателя спасла совсем молодая, но смелая девчонка.

Ситуация оборачивалась пока в пользу Амгула. Но надолго ли? Мать Хаты оказалась чересчур настойчивой. Долго ли Хатисай сможет противостоять ее нравоучениям и быть пока на стороне своего учителя? Этого Амгул не знал.

***

Мать Кири, очнувшись, впала в некоторое отстранение и ни с кем не разговаривала. Кири в силу своего возраста и крепкого здоровья уже вовсю помогала разбирать местным выгоревшие доски своего дома. Фаццо тоже оклемался к вечеру и пытался успокоить пожилую соседку разговорами и утешениями о том, что в их доме хватит места и для них с Кири. Что они обязательно успеют выстроить новый дом до наступления года Акрида.

Полностью сгорела комната буфетной и развалилась добрая половина крыши. Соседи приносили матери Кири какие-то вещи, необходимые для жизни и существования, за что сама Кири искренне благодарила и кланялась каждому из них.

Хатисай тоже всячески поощряла ее словами поддержки. Напоминала, что главное — все выжили. И часто направляла свой взор на неброское строение амбара, угол которого можно было увидеть с того места, где располагался пострадавший от пожара дом, и о чем-то задумывалась. Разумеется, она думала об учителе Аме. Она верила, что он появился в Миццу неслучайно. Видела в этом некий добрый знак…

После ужина и после того, как Хата и Кири убрали со стола и перемыли посуду, в дверь постучались. В доме в это время находились только женщины, так как Фаццо любезно уступил соседкам место и отправился спать в амбар, устроив себе постель из широких бочонков.

Это была управляющая Нигахана.

— Учитель Гон прислал письмо из пригорода. Он пишет, что направил в Миццу вместо себя учителя. Почему-то имя не указано. Но учитель Гон указывает на выпуск из Ссота в Ти.

— Учитель Ам — выпускник храма Ссота, — выпалила Хатисай и осеклась под строгим взором матери.

— И он указывает, что этот человек заболел на пути сюда.

— Учитель жаловался на головную боль, — соврала Хата.

— Причин для беспокойств и сомнений я не вижу, Айри, — спокойно выдала Нигахана. — Я решила, что для всеобщего покоя будет лучше не оставлять эту новость до завтра и прибыла к вам с визитом сегодня.

— Выпейте мятного чая, управляющая Нигахана, — вежливо предложила Хата.

— Спасибо, девочка. Мне пора, — женщина кивнула всем присутствующим и удалилась.

Айри с безразличием на лице, молча прошагала к своей кровати и легла спать, а девушки, переглянувшись, довольно улыбнулись, наконец, выяснив, что учитель Ам — не враг.

Глава 5

Следующий день Амгулу предстояло начать официальные занятия танцами уже со всеми учениками школы, что не особо радовало молодого человека, а точнее неимоверно раздражало.

День уже с раннего утра угрожал быть тяжелым из-за нарастающей жары. А уроженец северной части Адияко — младший генерал Амгул — не выносил жару.

Хатисай, еще не успев полностью переместить свое тело в помещение амбара, бодро и торжественно объявила о том, что Нигахана получила официальное письмо о назначении нового учителя.

Судьба оказалась благосклонной и на этот раз. Теперь с официальным документом учитель Ам мог спокойно передвигаться по земле врага.

Про себя он буквально высмеивал порядки свифов. На территории гунънов, будучи вражеским лазутчиком без документов и перевязанными запястьями, его бы разоблачили, сделай он первые десять шагов. Да что скромничать — Амгул был уверен, что будет уничтожен стрелками сразу без разбирательств, переступи он только границу.

Молодой воин еле заставил себя без раздражений и грубости, молча добраться до школы в обществе добродушной Хатисай.

Каково же было его удивление, когда в зале обнаружил десяток ребятишек, которые пришли на урок по танцам с новым учителем, да еще и героем.

— Что за…, — только хотел выругаться Амгул, как мягкосердечная Хатисай, что успела изучить некоторые особенности его резкого характера, вышла вперед и вежливо поприветствовала детей.

— Сегодня урок будет проводить наш новый учитель Ам. Он прибыл в Миццу всего на несколько дней, поэтому не станем огорчать его недостойной дисциплиной и со всем старанием покажем, чему научил нас уважаемый учитель Гон, — улыбнулась она.

Дети с пониманием отнеслись к словам Хатисай и поклонились, приветствуя нового учителя.

Амгул же молча кивнул им в ответ и лениво присел на тот самый единственный стул посреди зала.

— А теперь начнем подготовку. Начинаем с шеи! — бодро отчеканила девушка и встала перед учениками.

Амгул смотрел на «свифских потомков» и думал: какова вероятность выжить у воина, который чуть ли не с рождения обучался военному ремеслу в клане гунънов, и у воина, чье детство прошло в бесполезных занятиях, к примеру, на этих, да и еще под наставлением слабой и наивной девушки. Подумал и произвольно в очередной раз возгордился своим происхождением.

Гордый Гунън — так величали основателя клана жителей севера Адияко. После страшного катаклизма, унесшего жизни огромной части населения Земли, оставшиеся в живых народы севера, избрали его своим лидером за решительность, железное самообладание и организованность. Именно эти качества были необходимы в то время для того, чтобы восстать из пепла разрушения и утрат.

Выжили немногочисленные народы и на юге. Так уж вышло, что лидером со временем стал находчивый, грамотный и человеколюбивый Свиф. Благодаря знаниям ему удалось быстро восстановить подобие той жизни, которая существовала до всемирного раскола.

Как-то слухи о нарастающем благополучии южан дошли и до самого Гунъна, которого немного не устраивало чье-то превосходство. Себялюбие тоже находилось в заглавии качеств его характера.

Климат в Адияко был одним и тем же, что на севере, что на юге. Условия жизни были для всех одинаковыми. Это лишь спустя века мир стал обращаться к прежним условиям природной среды, и на севере степень теплоты воздуха стала понемногу понижаться.

Гунън был, бесспорно, уверен в том, что сила в силе буквально. Он считал, что после любого разрушения восстановить результаты хаоса могут только сильные и выдержанные люди, не выделяя важность науки и просвещения. Он предложил особый режим по подготовке населения к возможным еще катаклизмам. Уделял большое значение питанию, ежедневным тренировкам и физическому развитию. Образованность населения пришла в заметный упадок, что не давало развиваться дальше, в то время как свифы не отставали ни в чем: ни в физическом, ни ученом развитии.

Когда Гунъну донесли поверенные, что на приграничных поселениях начались оттоки гунънов к свифам за «благополучной» жизнью, это сильно ударило его по гордости. И Гунън выдвинул закон о разделении территории и провозгласил свою отдельным кланом. Даже прибёг к похищению свифских просветителей, которых угрозами и пытками заставляли забыть о прежней жизни и проводить годы во благо и процветание клана гунънов.

Гунън призывал к принятию в клане главенства армии, военного ремесла и некоторой изоляции, желая оставаться единственным лидером для своего народа. Со временем стал прибегать к крайним мерам. Инсценировал напады со стороны свифов с настоящими смертями своих же жителей, о которых свифы даже и подумать никогда не могли. А потом призывал родных погибших к отмщению. Отсюда и пошли враждебные отношения между кланами, и продолжаются на протяжении нескольких веков. И всё это лишь из-за стремления Гунъна к единоличной власти в Адияко.

Просвещение просочилось, разумеется, и к гунънам, но оно некрепко заняло приоритетное место в жизни клана.

Гунъна почитали. В одно время потомки даже обожествляли его. И нередкие подвижники продолжали укреплять его убеждения и навязывать их населению и после его смерти…

Амгул бесстрастно наблюдал, как Хатисай старательно работала с каждым учеником, позволяя новому и абсолютно незаинтересованному учителю отдыхать. Она объяснила ребятам, что пришлось пережить этому герою, и что ему необходимо полноценно восстановиться, поэтому взяла на себя все обязательства по освоению новых танцевальных элементов.

Воин сидел, сложив руки на деревянные подлокотники стула со спинкой, уперев голову на обвязанные запястья. Лишь глазами следя за движениями Хатисай, слышал, как она каждому терпеливо рассказала, что нужно делать, не проявив ни разу ни капли раздражения или желания всех разогнать.

Чуть широковатые плечи, узкие сильные бедра, стройные ноги, плавные и в то же время уверенные движения создавали образ не простой крестьянки, а изысканной особы. Но Амгул никак не воспринимал девушку. У него вообще отсутствовали какие-либо определения внешности Хаты, которая с одной стороны навязалась, как колючки репейника, а с другой — здорово помогала ему сейчас. Но учитель Ам не собирался проводить здесь еще одну ночь, поэтому с нетерпением ждал окончания занятий.

К несчастью Амгула после одного урока начался второй. А после него собирался начаться третий, на который у гунъна уже не хватило терпения. Это при всем при том, что занятия проводила вместо него Хата.

— Я устал, — грубо выдал он девушке.

Та, приняв к сведению услышанное, быстро поблагодарила детей за проявленные старания, и вежливо попросила расходиться по домам, попутно раздавая указания для закрепления полученных знаний дома.

— Я предупрежу управляющую, учитель Ам. А Вы пока подождите здесь…, — попросила она, дождавшись пока зал покинет последний ученик.

— Нет, я хочу уйти сейчас! Пройтись немного…, — резко оборвал он. И, не дожидаясь ответа, который его совершенно не интересовал, покинул стены школы.

Хата, быстро «отпросив» учителя, и, объяснив Нигахане, что тот страдает головной болью после недавних событий, сорвалась за ним.

Почему-то она предположила, что тот пошел к водоему освежиться, так как внешне уже напоминал пролежавшую на берегу без воды достаточно долгое время, рыбу. Но его там не нашла и самой себе пожав плечами, отправилась домой.

Амгул же ловко перепрыгнул через покосившуюся ограду. За пару мгновений пересек улицу и исчез в переулке за углом. Ему нужно было срочно оторваться от неотвязной девчонки и побывать в одном важном месте на окраине Миццу: в ткацкой мастерской…

***

Шесть цехов по обработке шерсти, четыре красильных мастерских и три прядильных и ткацких — было слишком много для такой маленькой провинции. Но основная часть готовых изделий уходила в столицу для дальнейшего обеспечения военных. Качество изделий ценилось на высоком уровне и производство, разумеется, поддерживалось высшим Управлением клана.

Наконец, добравшись до последней прядильной, и расспросив на входе обо всем необходимом плохослышащего старика, Амгул прошел на задний двор.

На широком камне были размещены широкие металлические тазы с замоченной шерстью. На небольшой веранде в больших чанах шерсть валяли и отмывали, а здесь в тазах — полоскали. Всем этим процессом, судя по важному и озабоченному виду молодого мужчины, что носился то к чанам, то к тазам, управлял именно он.

Мужчина, за которым остановился гунън, резко обернулся и уткнулся взглядом на нежданного посетителя.

— Заблудились? — Вежливым тоном спросил воина работник.

Амгул по своему обыкновению с явным равнодушием осмотрел мужчину с ног до головы. С каждым часом становилось жарче и душнее, от чего его спина стала абсолютно мокрой от пота.

Нагло без позволения прошел к широким камням, и, усевшись вальяжным видом, скрестил руки на груди.

— Чем могу быть полезным? — тон мужчина немного поубавил и подозрительно оглядел незнакомца.

— Надо ж, как пригрели собаку: и одели, и накормили, и работу дали. И даже ради приличия кожу не содрали, — сплюнул он под ноги мужчине. — Обидно.

Мужчина произвольно прикоснулся до наколотого рисунка когтя на своем открытом плече и осекся, поняв, что перед ним сидит гунън.

— Кто ты?

— Страшно?

— Страшно было там. Здесь я хотя бы верю в наступление завтра, — уверенно выдал мужчина.

— Та земля мила, где мать родила. Еще помнишь пословицу, Коо?

— Помню. Только исковеркали мудрость пословицы громкие лозунги штаба командования. Зачем явился? — Мужчина не сразу признал младшего генерала Амгула.

— Забавно, — задумался Амгул. — По твою душу.

— Я готов ответить, младший генерал. Только вот обижать местных не надо.

— О, как же заразительна свифская самоотверженность и чрезмерная учтивость к чужой жизни. Хочется вытошнить в лицо самого Орато.… Что касается тебя, то ты обязательно ответишь за измену, сучий выродок. Казнь твоего дядюшки-предателя была оправданной. Ты станешь первой жертвой всенародной казни на выжженной земле Миццу, не сомневайся.

Коо, улыбнувшись, хмыкнул и стер испарину со лба, что выступил от невыносимой жары. На угрозу отвечать не стал. В конце концов, ему давным-давно надоело жить в постоянном ожидании расправы с чувством отравляющей вины за жизни близких, ответивших после его побега.

— У тебя есть шанс умереть не мучительной и быстрой смертью. Даю слово воина. Выкладывай все, что знаешь об изготовительном полигоне свифов. Мы обладаем точными данными: полигон в Миццу. Штаб командования проявил милосердие и не взял штурмом провинцию. Тогда не пришлось бы тратить время на разговоры с собаками вроде тебя. Но судьба решила одарить тебя особой возможностью очистить совесть.

— Я ничего не знаю ни о каком полигоне, младший генерал. Готов поклясться…

— Отец! — неожиданно со стороны каменной постройки, наполняя звонким смехом это место, выбежала маленькая девочка лет четырех и подбежала к Коо. Ловко запрыгнула на его руки и восхищенно заявила:

— Наша Хора́на родила троих котят! Я буду сама за ними смотреть! Честно-честно, отец! Позволь взять их в дом! Пожалуйста! Во дворе их будут обижать! А дома я их защищу!

Коо растерялся и уставился на Амгула, который самодовольно улыбался, глядя на них со стороны.

— Надо же, Коо… Свифская алида родила от тебя будущую алиду для гунънов?

— Папочка, а кто такой Коо? — поинтересовалась наивно девочка.

— Никто, милая. Вернись в дом и присмотри за котятами. Им сейчас необходимы забота и внимание. Я скоро вернусь. Хорошо? — спокойным тоном уговорил Коо дочь, и та благополучно убежала.

— Секретность и маскировка…, — понял Амгул, что свифы дали перебежчику другое имя вместе с другой жизнью. — Мне нужен полный и подробный свод с описанием создания оружия свифов; сам полигон и место хранения ядер. Срок — до заката. Найдешь меня сам у водоема за айвовым садом. Приведи дочь для отвода глаз. Ты меня понял? — Амгул сверлил Коо дерзким прищуром, поддавшись вперед.

— Но как я могу все это узнать? Тем более до заката? — мужчина удрученно думал.

— Если дорожишь жизнью семьи, продажная сволочь, найдешь решение.

Амгул встал, проходя мимо Коо, нарочно оттолкнул его в плечо, и добавил:

— Только без глупостей… Я под надежной защитой, уж будь уверен…, — сказал и исчез за небольшими воротами. Коо же обреченно опустил голову и прикрыл глаза, приступая усердно искать это решение.

***

Закатное небо медленно перекрашивалось в алый, с яркими рыжими прослойками на горизонте. Именно в это время дня год назад Амгул и предал огню тела своих родителей, а потом закопал их прах.

Этот жесткий и далеко немилосердный воин был когда-то гордостью своих родителей, которых он почитал. Отличался благонравием и справедливостью принципов.

По правде говоря, не раз задумывался о том, до чего дошла жизнь в этой войне. Но быстро развевал ненужные мысли, что ослабляли наставления и пропаганду военного штаба.

Амгул смотрел на горизонт, а в ушах звенел смех дочери Коо. Он не понимал, что его раздражало больше: что Коо безнаказанно выстраивает жизнь во вражеском клане и довольно благополучно, или появление в груди острого укола в районе сердца по необъяснимой для него причине с тех пор, как он вернулся в дом Фаццо после разговора со своеземцем.

Всю эту обстановку в Миццу никак нельзя было прировнять к жизни, что была у гунънов. Гунъны все же были несчастными. А здесь, вопреки тяготам войны, жители стремились к миру, к прекрасному.

Раздумывая обо всем этом, воин гневно отхаркнул под ноги и тут же услышал тот самый смех девочки из двора прядильной. Коо привел вместе с дочерью и жену, оставил их на окраине сада и к водоему пошел один…

— Ну что? — так и продолжая глядеть перед собой, поинтересовался младший генерал.

— Я не принес ничего из того, что Вы приказали, младший генерал. Но мне удалось узнать кое-что важное.

— Я внимательно тебя слушаю, — повернулся он к мужчине.

— Обувщик, что работает в переулке за торговой площадью, видел, как пару дней назад музыканты и танцоры выносили из Дома искусства огромные сундуки со всякой утварью и тряпками. Только у одних сундук-то сорвался. Замок раскрылся, и покатились по земле небольшие ядра. Музыканты засуетились, но все быстро исправили и удалились. Обувщик невзначай отметил, что ядра были тяжелые.

— Куда их повезли?

— Говорят, в Ти ожидается съезд важных личностей. На закрытом торжестве будет сам Орато. Туда должны были доставить декорации из Миццу. Наш цех работал день и ночь в течение месяца, готовя сукна как раз для того самого Дома искусства.

— Дом искусства…, — хмыкнул Амгул. — Кто там главный в этом Доме искусства? Ты ведь знаешь, как можно в него незаметно пробраться?

— Управляющим считается Муцухо́то, но из-за жары и слабого сердца, он там почти не появляется. И делами заправляет его младший брат — Мацухо́то. В прошлом году Мацухото нанял несколько крепких мужчин, чтобы засыпать вход в подвал, но с отдельными людьми, что выступали в Доме — музыкантами и танцорами — вырыл новый вход. Я попробую завтра выяснить, где именно.

В это время у жены с дочерью Коо нарисовалась еще и фигура Хатисай. Амгул увидел, как та с ними поздоровалась и тут же подняла на руки девочку, которая нисколько этого не смутилась, будто хорошо ее знала.

Амгул смотрел на Хату, а сам продолжал говорить:

— Сегодня. Ты выяснишь это сегодня. А через час после полуночи будешь ждать меня и поможешь проникнуть внутрь.

— Но…, — хотел возразить Коо, как Амгул, оторвав взгляд от Хатисай и девочки, резко посмотрел холодными серыми глазами на изменника и прошипел:

— Не время жаловаться, Коо. Я приказываю.

— Тату́рри! Рада вас видеть! — поздоровалась Хатисай, столь быстро оказавшаяся у водоема и поклонилась мужчине. Коо, нехотя улыбнулся ей в ответ. — Все хорошо? Сейчас поздновато для прогулок.

— Уважаемый… Татурри, — протянул Амгул, узнав новое имя земляка, — просил меня посмотреть, как танцует его дочь.

— Правда?! Это чудесно! Я так рада, что Вы решились! — наивно поверила Хата словам воина. Коо — он же Таттури, скромно улыбнулся. Коо знал Хатисай, но появление в его жизни такой напасти, как младший генерал, держал его чувства в крепких тисках, что не позволяло проявить сейчас перед этой девушкой обыкновенную вежливость.

— Хатисай права: уже поздно. Спасибо за выделенное время, — поклонился он Амгулу. — Я Вас понял.

Хатисай передала Коо дочь, и те удалились с водоема.

— Это замечательно, что Вы согласились! Сказать честно, не ожидала от Вас такой милости, — с восхищением смотрела она на учителя.

Хата стояла так близко, от чего Ам все же нахмурил брови.

— Какой такой милости? — не понимал он.

— Согласились взять девочку с редкой болезнью. Лекари сказали, что ей осталось жить до середины года Асафетиды, и не смогли предложить спасительного лечения. Таттури очень любит ее и, день и ночь работает, чтобы заработать на возможность показать девочку лекарю самого Орато. Я занималась сборами добровольных самопожертвований от желающих поделиться с ним своими сбережениями. Собрать удалось немного, но… все же удалось. Учитель Гон даже продал свою лошадь и отдал все сины Татурри! Я слышала о талантах лекаря главнокомандующего гунънов. Ах, если б, Мамэт не был упрямым чурбаном, я бы сама лично пошла к нему с мольбами позволить его лекарю осмотреть Са́шу…, — с досадой выдохнула она.

Амгул слушал Хатисай и молчал. На его лице отражалось то же самое равнодушие, как и всегда. Но шипящая змея гнева складно и прочно заползала в его душу, выжигая все теплое и живое.

Воин резко сорвался с места и направился в сторону дома Хатисай.

— Что не так, учитель?! — недоумевала она ему вслед.

— Я устал.

— Неправда! Что Вам не понравилось в моих словах? — не унималась она, продолжая идти хвостом.

— Я тебя не слушал.

— Вы опять врёте, учитель.

Амгул резко остановился и тут же развернулся так, что Хатисай буквально в него врезалась и ойкнула.

— Ведешь себя, как ребенок, — озлобленно произнес он и с холодным прищуром вгляделся в ее большие глаза.

— Я и есть ребенок, — уведомляюще отчеканила та, всматриваясь в ответ. — Но я честно борюсь с этим, — как ни в чем не бывало, улыбнулась девушка.

— Я отказал Татурри, — из вредности вдруг выдал Амгул, так как легкость и учтивость девушки приводили его в бешенство.

Улыбка с лица свифки тут же исчезла, но она появилась на губах у учителя.

— И знаешь, почему? Он предложил мало синов. А я не собираюсь тратить свое время за гроши с ребенком, который обречен на смерть!

Амгул развернулся и скрылся за айвовыми деревьями. А Хата, ошарашенная услышанным, так и осталась стоять у изгороди, перебирая в голове тяжелые и жестокие слова учителя, которые никак не ожидала сейчас услышать.

Глава 6

— Есть известия от младшего генерала?

В помещении находился Мамэт и его генерал Каддо.

— Пока нет. Срок дела еще не истек.

— Время — наш главный враг…, — выдохнул Мамэт….

***

Амгул, разумеется, не спал до полуночи не из-за того, что нужно было идти на дело, а потому что, стоило ему закрыть веки, как в голове возникала серая голубизна глаз Хатисай, в которых отражалось полнейшее в нем разочарование.

Амгул изъерзал всю постель, отгоняя мысли об этой назойливой девчонке, которая не давала покоя даже своим отсутствием.

Воин успел нагрубить и Фаццо, когда тот предложил ему выпить анисовой настойки после ужина. Эта грубость не породила у хозяина дома обиды на молодого человека. Тот, на счастье Амгула, выпил настойки сам, вскоре лег спать и благополучно заснул…

Коо прибыл в назначенное время в назначенное место. Амгул ждал его и не сомневался в том, что, хоть и продажный, но все же гунън придет.

Дом искусства представлял собой каменное строение с небольшой аркой, парой колонн и деревянными резными воротами.

Коо точно не знал, где находится новый вход в подвалы, но примерно представлял, где он может быть. Миновав темный коридор арочного входа, гунъны проскользнули на засаженный цветами участок за зданием. Пришлось старательно преодолевать деревянную изгородь. Чуть позже, прячась за розовыми кустами, они пробрались до ниши в стене, который и являлся старым входом.

— Вот здесь был прежний вход в подвал, — уведомил Коо.

— Нужно подумать, где новый.

— Примыкающая стена — не подвальная, за ней как раз небольшая сцена, — указал на ту сторону Коо.

— А на сцене есть яма для смены артистов?

— Яма имеется, — немного повспоминав, ответил мужчина. Ему доводилось несколько раз приходить на выступления местных музыкантов вместе с семьей. Зал в Доме искусств был рассчитан от силы на пятьдесят человек, поэтому в нем частенько проводились лишь небольшие собрания, либо вечера чтения, или же занятия с учениками по обучению игре на музыкальных инструментах.

— Значит, проверим противоположную стену, — приказал Амгул и Коо последовал туда.

Вход действительно оказался там, да только не сразу его заметили из-за маскировки в виде выросшего почти в человеческий рост лопуха. Само собой, миновав одно препятствие, мужчины столкнулись со следующим: с огромным замком. Но у людей, что запланировали вторжение, с собой были отмычки, которые те подготовили заранее: Амгул — для скорейшего выполнения порученного дела, Коо — скорейшего избавления от пугающего влияния на его жизнь и жизнь его семьи младшего генерала армии гунънов.

Замок удалось отпереть, и мужчины, наконец, оказались в небольшом темном коридорчике с некрутым спуском в углублении, уходящий прямо под здание Дома. Здесь больше запертых дверей не было, и правонарушители из подвального помещения вышли в небольшой кабинет, где тут же столкнулись с хозяином заведения — с Муцухото…

Амгул теперь понял, почему Муцухото передал все дела своему брату и не может терпеть жару и имеет проблемы с сердцем. Муцухото страдал чрезмерно излишним весом. Если бы на тот момент он не стоял лицом ко входу, откуда вошли Амгул и Коо, то у этих двоих еще был шанс скрыться незамеченными, пока Муцухото медленно не развернул свое огромное тело.

Коо, разумеется, не мог знать, что Муцухото все же появляется на рабочем месте, но только в ночное время, когда наступала долгожданная прохлада, и бедняга мог без одышки добраться до Дома искусства.

Муцухото растерянно провел глазами по нежданным посетителям и только неуклюже дернулся к столу за лежащим на нем клинком, как Амгул сообразил наброситься и свалить не без помощи Коо его тело на пол.

Муцухото рухнул на живот, Коо тут же связал его руки за спиной, при этом думая, что станет теперь с его семьей после того, как его самого обвинят в преступлении незаконного проникновения, и нанесения вреда здоровью хозяина.

— Да что ты здесь делаешь ночью, Муцухото? — выругался Коо.

— Я работаю! А вот что здесь делаешь ты, сучий сын?! И что это за собачье вылюдье с тобой?!

Амгул и Коо переглянулись, отметив величину «высокопросвещенного» изречения управленца подобным местом, и отвечать на вопрос, естественно, не стали.

— Если хочешь еще немного пожить, отвечай, где находится полигон для изготовления ядер.

— Почеши в моем заду, гунън! — засмеялся Муцухото и тут же застонал от боли, получив крепкий удар в поясницу от младшего генерала.

— Неправильный ответ, — Амгул оставался спокойным, но на лбу все же проявились капли пота. Тем временем Коо обошел ближайшие помещения, и, удостоверившись, что никого больше в Доме нет, вернулся обратно.

— Знаешь, что ждет тебя, Татурри, за предательство? — прокряхтел Муцухото, который, несмотря на смену имени, знал, что Коо — перебежчик, ведь смена имени было необходимо для безопасности перебежчика, в первую очередь, от своего клана.

— Давай без подробностей, — устало произнес Коо, который всеми душой и телом искренне не желал здесь находиться, но по воле судьбы-насмешницы собственноручно рвал свою жизнь на невосстановимые части.

Амгул оглядел все полки и ящики, забитые всяким хламом в поисках тайника. Коо указал ему на дверце в полу со сбитым кольцом, что заприметил еще раньше, и они немедля откинули деревянную крышку.

— Проклятые гунъны! — ругался Муцухото, не имеющий возможности пошевелиться. Его лицо заметно покраснело, стал задыхаться и этим самым отвлек внимание гунънов от цели. Те, вопреки обратному, поспешили к мужчине и еле перевернули его тело. Но тот к этому времени уже перестал дышать. Сердечный приступ все же настиг полновесного беднягу.

Коо констатировал его смерть после того, как нащупал отсутствующий пульс.

— Тьфу ты…, — расстроился он.

— Его все равно пришлось бы убить. А здесь хоть руки пачкать не понадобилось, — спокойно уведомил Амгул.

— Начнутся разбирательства…, — с тревогой выдохнул перебежчик.

— Мы все подчистим. Не нагоняй паники, Коо.

Двое сильных воинов кое-как усадили грузное тело Муцухото на широкий табурет и сложили руки и голову на стол, сымитировав неожиданный приступ во время работы, и спустились в погреб.

В погребе начинался узкий проход, а за ним гунъны вышли в просторное подземное помещение, где буквально несколько дней назад в действительности хранилось готовое подрывное оружие.

— Здесь нет приспособлений, указывающих на место, где бы изготавливали ядра. Это просто хранилище, — отметил Коо.

— И сам вижу. — Амгул порыскал по высоким этажеркам, на которых лежали какие-то бумаги, и попробовал найти что-нибудь полезное, и наткнулся на предписания правил использования данного вида оружия. Решил, что это будет полезным, и убрал бумаги под куртку.

Взгляд воина упал на нишу в стене в дальнем каменном углу, где вырисовывались очертания стыков. Аккуратно оттолкнул ровную плоскость, и стена поддалась. За ней мужчины обнаружили еще одно помещение, которое и оказалось тем самым полигоном по изготовлению.

— Найти бы все полигоны до единой…, — вырвалось у Амгула, когда он удовлетворенно прятал свертки с указаниями на этапы изготовления с подробным указанием всех методов себе под куртку.

Они с Коо постарались предусмотреть все детали, покидая Дом, чтобы запутать тех, кто станет заниматься выяснением обстоятельств смерти хозяина.

Коо выполнил условия Амгула, поэтому воин отпустил своеземца, напомнив об обязательном молчании. Сам же он вернулся в амбар с мыслями, что завтра же покинет Миццу официально. Нет, не для отвода внимания от себя. Почему-то он это решил сделать для Коо, а точнее для его дочери. История этой девочки затронула невидимую струну милости его души, что его самого это очень удивило. Но решение было принято, и Амгул лег спать в ожидании первых лучей солнца над Адияко.

***

Видимо, сказалось и утомление, и некоторое внутреннее удовлетворение от удачного расклада событий по поискам, что Амгул не смог оторваться от объятий крепкого сна, и проснулся от того, что его разбудила Хатисай.

— Как ты мне надоела…, — пробурчал воин, когда увидел сидящую у края его постели стройную, тонкую фигуру Хаты.

Ранние лучи прозрачно алого солнечного света ложились на ее русые пряди и озолачивали волосы на кончиках, словно этот свет исходил от нее самой. Кожа на ключицах и на руках так же светилась этим свечением, а глаза, словно вода, заставляли приглядеться к своему в них отражению, как это обычно делают люди, когда оказываются на берегу озера с чистейшей водой.

Амгул почувствовал, как его детородный орган отреагировал на присутствие противоположного и весьма привлекательного пола. Воин ненароком дернул плечом, чтобы отвлечь себя от этого традиционного утреннего желания.

— Хозяин Дома искусства — Муцухото — умер ночью от сердечного приступа, — тихо и без эмоций объявила девушка, чем вызвала быстрое пробуждение своенравного постояльца.

— И зачем ты говоришь об этом мне? — просипел он, уставившись на нее своим привычным прищуром от яркого света, от которого его бледная кожа казалась еще более бледной.

— Его брат — Мацухото — допрашивает местных о возможных странностях в Миццу среди жителей. В Доме искусства помимо следов Муцухото обнаружились и другие. Сейчас они в школе у Нигаханы читают официальное письмо о Вашем назначении.

Амгул заметил некоторые изменения в девушке. Добродушие и наивность были заменены некоторой отрешенностью и твердостью.

— Я подтвержу, что Вы никуда из амбара ночью не отлучались, — продолжила она.

Амгул с усмешкой выдохнул, оголив зубы в красивой улыбке.

— Так я и так никуда не отлучался….

— В противном случае, я расскажу, что Вы были в Доме искусства и убили Муцухото.

Этих слов от этой девчонки Амгул явно не ожидал и резко принял сидячее положение.

— Что ты несешь? — сквозь зубы прошипел воин и, вспомнив о чем-то важном, стал выискивать ладонью на груди, где под рубахой это самое важное еще ночью было надёжно припрятано.

— Бумаги в надежном месте, — спокойно уведомила она, отойдя на безопасное расстояние от молодого человека.

— Ты что, следила за мной? — ухмыльнулся он, пытаясь не паниковать и думать, что делать. Эта девчонка знала, кажется, слишком много.

— Нет, я видела, как Вы выходили из амбара…

— Чего ты хочешь? — Амгул не пожелал дослушивать. Какая теперь была разница — свифка пыталась манипулировать им, и это ничего хорошего не сулило ни ему, ни ей.

— Я не знаю, для чего Вам все это. Мне и не нужно это знать. Но Вы должны уговорить родителей, и забрать меня с собой в Ти. Соврите, что у меня есть потенциал. Что Вы будете помогать мне, и что у Вас в Ти есть связи. Вы — пока мой единственный шанс безопасно уехать отсюда.

— Что ты потеряла в Ти?! — потихоньку раздражался Амгул от предложенной Хатисай чуши.

— Хочу танцевать на большой сцене, — просипела та.

Амгул тяжело вздохнул, и подумал, что это далеко неплохая идея в данной ситуации и лишний свидетель в его пользу не помешает.

— Отдай мне бумаги, — спокойно потребовал он.

— Отдам только после разговора с родителями.

Амгул сжал челюсти, прищурил снова глаза, но все же согласился…

***

Слух о новом учителе-герое в этой окраине Миццу разошелся быстро. Естественно, Мацухото не стал откладывать личной с ним встречи, и вскоре с двоими сопровождающими стоял в доме Фаццо и уже допрашивал воина.

На всякий случай Амгул держал руки за спиной, чтобы не привлекать к лоскутам ненужного внимания. Хатисай, как и обещала, подтвердила, что учитель Ам всю ночь был в амбаре. Это и подтвердил Фаццо, так как сам ночевал с Амгулом под одной крышей, не распространяясь тем, что все же заметно охмелел, выпив в одиночку анисовой настойки.

— Нам очень жаль, Мацухото, — вмешалась в разговор мать Кири.

— Муцухото не следил за здоровьем, давайте уж будем честны друг перед другом. Его безразличие к своему здоровью, к сожалению, и привело к безвременной кончине. Что именно Вас смутило в случившемся? — в разговор вступила и Айри, которая все время, пока шел допрос, наблюдала со стороны за Амгулом.

— Выключенный свет. Муцухото никогда не выключал свет, даже днем… Он панически не терпел темноты. Работал по ночам вынужденно по долгу службы любимому делу, — прохрипел мужчина, который был младше брата на десяток лет. Несмотря на родство по крови, они были совершенно разные по внешности. Выглядел Мацухото в отличие от брата намного здоровее и моложе. — Возможно, я зря трачу время…

— Нет, Мацухото, — оборвала его Айри. — Порой мелочи часто кричат о важном, но их не хотят слышать, принимать во внимание. Вы правильно сделали, решив допросить сомнительных людей, — с презрением взглянула она на Амгула.

— Мама…, — окликнула ее Хатисай.

— Что ж, спасибо за выделенное время, — вежливо поблагодарил Мацухото женщину. Нрав Айри знали многие, поэтому подобное высказывание мужчину не смутило — ведь Айри всегда и во всем искала подвох. И это было всемизвестное «достояние».

Мацухото поклонился Фаццо и покинул дом.

Амгул тоже хотел вернуться в амбар, как Хата взглядом напомнила о сделке, указывая, чтобы тот немедленно начал запланированный разговор.

Гунън строгим изгибом бровей попытался объяснить, что сейчас не время, но ее взгляд оказался более убедительным, и он неохотно начал.

— Учитель Фаццо, Хозяйка Айри, — обратился к родителям Хаты, и все устремили свой взор на него — бледного и, как обычно, бесстрастного. У него даже запершило в горле, но «гымкнув» пару раз воин привел чистоту голоса в порядок и продолжил. — Как вы знаете, меня отправили сюда лишь на пару дней. Мне пора возвращаться в Ти. Хочу высказать слова благодарности за прием и радушие.

Ни лицо, ни тон не выдали никаких чувств. Он с обыкновением равнодушно и безучастно проговаривал фразу за фразой, не принимая в толк, что слова его могут показаться родителям Хаты неубедительными.

Он еще раз взглянул на растерянную от волнения и напряжения девушку и продолжил.

— Прошу… отправить в Ти вместе со мной Хатисай.

— С какой это стати?! — вдруг сорвалась Айри, не дослушав до конца.

— У нее явный талант… к искусству. В Ти у меня много полезных связей. Я помогу посодействовать Вашей дочери поступить на обучение в храм Ссота.

— Это же прекрасно! — восхитилась доброжелательная Кири, которая в это утро тоже еще находилась в доме Хатисай.

— Закрой рот! — тут же заткнула ее посеревшая от злости Айри. — Я против! Ты приехал на пару дней, облапошил дурехе голову и решил, что мы с Фаццо поведемся на этот блажь?! Что ты молчишь, Фаццо?! — накричала она на мужа.

Мужчина стоял у окна и смотрел на Хатисай с живой отцовской любовью. Он видел, как их с Айри дочь выросла и стала настоящей красавицей, и что пришло время ее отпустить.

— Хата, ты готова уехать и начать самостоятельную жизнь в столь опасное время? — строго спросил он.

— Да, отец. Вне стен нашего дома я всегда буду помнить о чести семьи и благодарности вам с матушкой за все, что вы для меня сделали, — медленно поклонилась она.

— Тогда какое же я имею право запрещать тебе, дочь моя? — улыбнулся он и раскрыл объятия, в которые тут же влетела счастливая Хата.

— Ты что, сошел с ума?! — разъяренная женщина, которая, несмотря на тяготы судьбы и покалеченную ногу, всегда вела себя достойно и гордо, сейчас выглядела отчаянной и уродливой от своего же гнева.

— Мы не можем держать ее при себе всю жизнь. Хатисай стала взрослой и ей решать, как жить дальше, — спокойно объяснил мужчина.

— Мало того, что ты поддерживаешь ее во всяческих глупостях, так еще готов отпустить ее непонятно с кем в Ти, куда четыре дня пути?! Ты в своем уме?! Я не доверяю этому… учителю. Я насквозь вижу всякую ложь. По правде говоря, от него попахивает гунънами, и я не удивлюсь, если он побывал ночью в Доме искусства!

— Ты обезумила, Айри! — не выдержал Фаццо. — Твоя гордость утопила в себе твою человечность! Ты ведь мать!

— А ты не ее отец! — в ярости перебила мужа Айри, и комната в которой находилось столько человек, вдруг окунулась в мертвую тишину.

Фаццо застыл на месте. Обреченно посмотрел на Хатисай и опустил глаза.

— Был бы ты ее родным отцом по крови, трижды подумал бы, прежде чем потакать ее глупым прихотям, и не допустил бы того, что она собралась делать! — кричала сорвавшаяся Айри, постукивая в такт словам тростью по половице.

Фаццо, не выдержав давления супруги, вышел из дома и направился в сторону водоема, а Хата с непониманием уставилась на мать.

— Что ты такое говоришь, мама? Как ты можешь такое говорить этому святому человеку? — почти шепотом прохрипела она.

— Я не знаю, в кого ты такая уродилась Хата. Твой настоящий отец — лидер клана, военный главнокомандующий свифов — ответственный, решительный, рассудительный человек! А ты, как недозревший плод айвы во время сбора урожая!

— Хватит! — закричала Хата.

Амгул все это время наблюдал за разбирательствами и думал о том, как хорошо было бы применить на пользу клана факт появления внебрачного ребенка Орато.

— Я ненавижу тебя! — вдруг вырвалось у Хатисай, чем вызвала изумление у присутствующих в доме Кири и ее матери. — Я уезжаю из Миццу. Вернусь только тогда, когда совершу важное дело.

Хатисай сорвалась в соседнюю комнату, вытащила из сундука небольшую дорожную суму, и стала безразборно складывать необходимые вещи.

— Если ты уедешь, о возвращении можешь забыть, — низким и усмирившимся тоном проговорила Айри, от чего заплакала мать Кири, на глазах которой выросли обе девочки.

— Я тебя услышала…, — тихо отозвалась ей Хата и вышла из дома, молча позвав за собой Амгула…

Утро разгоралось яркими ароматами айвовых цветов. Небо приукрашивалось тяжелыми белоснежными облаками, а Хатисай, обняв напоследок у водоема отца, отправилась в пеший путь до противоположной окраины в Миццу, где для дальнейшего и долгого путешествия согласованно с Амгулом решили оплатить повозку.

Она не стала спрашивать у Фаццо об Орато, и тот тоже промолчал, прижимая дочь к груди. Фаццо любил Хату, а та — его. На лбу мужчины от волнения снова проявились красные пятна, но он достойно воздержался от слабости выпустить отцовскую слезу. Тихо пожелал дочери удачи, и также тихо попросил учителя Ама:

— Береги ее…

***

— Бумаги, — напомнил Амгул, стоило прошагать небольшое расстояние от дома родителей Хатисай.

Вещей у него было немного, только вот ушли они, не позавтракав, от чего воин очень скоро пожелал от голода завалить лошадь.

— Вот, — не глядя, опечалившая неожиданной вестью об отце, девушка передала молодому человеку свертки, аккуратно перевязанные голубой лентой для волос.

— Ты их читала? — невзначай поинтересовался тот, и почему-то был уверен, что не читала.

Хатисай молчала.

— Ты что, оглохла?

— Если ты обратил внимание, я без благословения матери покинула Отчий дом. Ты не мог бы немного помолчать? — спокойно выдала она, вызвав изумление теперь у воина. — Не читала я! — махнула она по-свойски на него рукой, что вызвало даже у Амгула улыбку.

— От чего же? — продолжал он докучать ей. Кажется, воин был доволен тем, что происходило сейчас.

— Скажи спасибо моей маме. Как ты понял, она — бывший военный. Получила травму в звании младшего помощника младшего генерала. Она читала письма мальчишки из моей школы, который, писал их мне, и который, к сожалению, увлекся не той девочкой. Мама не давала мне продыху, контролируя везде и всюду. Именно тогда я взяла за важное правило: никогда не брать чужого, и не читать чужих писем. Тебе повезло.

— Хорошая девочка, — отстранённо и равнодушно похвалил ее воин, и продолжил путь уже молча…

Глава 7

Что бы там ни было, и как бы не складывались события, Амгула не устраивало присутствие в деле Хатисай, хоть она и не докучала девичьими капризами и жалобами, и вела себя абсолютно ненавязчиво.

Амгул, естественно, оценил подобное поведение, но вскоре быстро понял, что это раздражает его ещё больше.

На самом деле подлинный воин желал появления веской причины, чтобы избавиться от Хаты. Посещала мысль просто бросить девчонку по дороге, или оставить по прибытию в каком-нибудь тёмном закоулке Ти и поделом.

То, что Хатисай — дочь самого Орато, безусловно, подталкивало воина на некоторые, далеко не благородные задумки, но почему-то вызывали так же необъяснимые чувства отвращения. По той же, неясной для себя, причине, Амгул пока ничего не предпринимал. Да и сожалений по данному поводу тоже не испытывал. Лишь частое в последнее время непонимание себя приводило в основательное бешенство. Хотя закипающая лава внутри, естественно, никак не отражалась внешне.

Хатисай не раз думала о том, что учителю как раз, кстати, подошёл бы образ удава или невозмутимой водосвинки. Хата, несмотря на свой довольно бойкий, и временами необузданный характер, всегда с глубоким уважением относилась к людям, и вообще всегда была тактична со всеми и совсем незаносчива.

Ей — молодой девушке, разумеется, было непросто в пути: тем более, в первый самостоятельный выезд из родной провинции. В душе ютилась мучительная тревога из-за — как твердила её совесть — неправильной разлуки с родителями. Хатисай было искренне жаль оставлять отца, и девушка очень рассчитывала, что родные когда-нибудь простят её.

Повозка, которую путники оплатили на другой окраине Миццу, ехала умеренно, добросовестно подхватывая все неровности на полевой дороге. Хата чувствовала, как её беспощадно клонит ко сну, но настырно боролась с нападающей дремой и старалась всеми способами отвлечься. Резко скинула плед, пару раз размяла пальцы на руках и попыталась вспомнить хоть какое-нибудь стихотворение из тех, что в детстве читал ей отец. Она с лёгкостью могла запомнить короткие строки с первого прослушивания и всегда гордо кланялась перед восхваляющим её за талант счастливым отцом…

Амгул повёл пальцем правой руки поверх повязки левого запястья и отстраненно отметил:

— Я с тобой нянчиться не собираюсь, если подцепишь в дороге хворь. Кажется, год Шафрана не может похвастаться теплыми ночами. Укройся

— Не хочу засыпать, а под пледом слипаются веки.

— Тебе когда-нибудь приходилось стоять в карауле в акридовый буран в полный оборот дня?

— Нет, — по-детски выпалила она.

— Ты бы знала, что на холоде спится слаще, — устало выдохнул Амгул, не глядя на ненавистную собеседницу. Ему хотелось подумать в тишине, а неспящая спутница сбивала его от нужных мыслей.

— Гм, — хмыкнула Хата, но накрываться решительно не торопилась.

Ее упёртость стала выводить воина из себя. Он привык к тому, что в отряде все воины беспрекословно подчинялись его приказам и сам привык подчиняться приказам вышестоящих по званию военных.

— Почему бы тебе не выспаться? — грубо оборвал он. — Кто его знает, что будет в Ти, — все же молодой учитель поощрил девушку прямым взглядом.

— Я все же постараюсь, — буркнула та и отвернула голову.

Почему-то и это совсем не понравилось Амгулу. Немного глубоко о чем-то задумавшись, он медленно съехал с дорожного сидения и присел на колени прямо перед Хатисай, беззвучно добиваясь её внимания.

— Я помогу тебе…, — спокойно произнёс он и…, резко раздвинул её ноги.

Хатисай, не ожидавшая такого от учителя, не успела и пикнуть, как тот крепко схватил её за руки, блокируя движения, и плотно прижал к себе.

— Что ты делаешь?! — без истерики, но довольно громко потребовала она ответа, смотря прямо в его глаза. Оказавшись слишком близко к человеку, который с самого момента знакомства вызывал неудержимое любопытство, Хатисай растерянно забрыкала плечами. Но это совсем не помогло, а лишь усилило хватку молодого человека.

Он не спеша прошелся концом носа по её щеке, вдыхая запах кожи, который оказался весьма приятным. Затем, поддавшись немного в сторону, шепнул прямо в ухо:

— Возбуждаю в твоих жилах кровь… — Сказал, и тут же выпустив вспыхнувшее жаром, тело, сел обратно на место. Изумленная поступком, Хата резко отодвинулась подальше от учителя.

Амгул с видимым безразличием, будто ничего и не было, устало запрокинул голову назад и закрыл глаза. Он, разумеется, ощутил, как тело Хаты напряглось в его крепких руках, но четко давал себе отчет, что девушка не запаниковала. Испуг был неглубоким… В ней больше проявилось любопытство, нежели страх. А это говорило о том, что Хатисай — далеко не трусиха, но и совершенно неосторожна.

Хата всё же торопливо накрылась пледом, и благодаря «стараниям» учителя, спать ей теперь радикально и совершенно точно расхотелось. Она глядела в сторону, иногда обращая внимание на спящего молодого человека, от которого абсолютно ничего подобного не ожидала. Осторожно ловила себя на мысли, что всецело доверяла ему с первого мгновения, как увидела спящим у водоема, и молча ругала себя за проявленное простодушие. Мать бы точно осудила ее, если б могла знать чувства и мысли своего дитя.

Хата действительно не испугалась — да и не совсем поняла, что произошло. Ей не было страшно и сейчас. Она просто ехала, наблюдая сквозь небольшое зашторенное окошко, как небо багровело в насыщенных красках перед тем, как резко померкнуть перед самым рассветом нового дня.

***

Утренний восход с красными и желтыми отсветами у самого горизонта еще не успел утвердить свое полноправное воцарение, как повозка остановилась посреди лесополосы, внутри которой простиралась земляная дорога.

Хатисай, как и желала, заснуть не смогла. Она думала о словах матери, о чувствах своего отца, о своей жизни, о том, что ее ждет впереди. Почему она доверилась незнакомцу? Что ею движет по-настоящему? Эти вопросы не давали покоя и заставляли, то и дело, вариться в котле собственных терзающих мыслей.

Повозка остановилась. Дверь рядом с Хатой открылась. Заслонив небесный свет, в полный рост стояла сгорбленная фигура возничего. Его черная плащевая накидка, что укрывала от дождя и ветра давно требовала более достойной замены. Осунутое от усталости, лицо выражало то ли неуверенность, то ли обыкновенное состояние своего обладателя. В довесок к сомнительной внешности возничего, тот неожиданно вытащил клинок и, нахмурив брови, пригрозил им девушке. Хата произвольно дернулась в сторону и накрыла своим телом спящего Амгула.

— Что Вы делаете?! Что Вам нужно?!

— Вытряхивай все сины, какие у тебя есть и вылезай из повозки! — потребовал он.

Этот отчаянный немолодой мужчина заметил толстую кошель Амгула, когда тот оплачивал его услугу. Обвязанные лоскутами запястья убедили грабителя в своем незыблемом превосходстве, и решил, что сможет поживиться на них еще. Тем более, если парень-калека.

Но тут Амгул, что еще пару мгновений назад вроде как спал и видел не первый свой сон, резко вытащил свой клинок и воткнул в свифа, от чего тот тут же замертво упал на дорогу рядом с повозкой.

Амгул молча оглядел растерянную Хатисай в поисках каких-либо увечий, но, не обнаружив ничего, и также безмолвно отметив ее устойчивое душевное состояние, пересел на место возничего. Подхлестнув лошадей для полной прыти, рванул вперед, оставив тело убитого свифа на дороге…

Хатисай испугалась, но постаралась взять себя в руки. Повозку трясло так сильно, что девушка в одно время почувствовала сильную тошноту. Но, к счастью, в этот самый момент, лошади остановились у небольшого пруда рядом с лесом.

Девушка никогда не была свидетельницей убийств, да еще прямо перед самым носом. И никогда не была сама так близка к смерти. Пока ее все же выворачивало за ближайшим деревом, Амгул напоил лошадей и решил дать животным время отдохнуть.

К счастью, он спал довольно чутко. Хотя уже дважды еще в Миццу не отреагировал на прикосновение и присутствие Хатисай.

Гунън еще на бирже извозчиков заметил оценивающий взгляд подозрительного возничего, но решил, что на тот момент сыграла его чрезмерная недоверчивость, отсюда и сомневающееся выражение лица. Амгул честно удивился тому, как бесстрашно девушка попыталась закрыть от опасности своим телом его. В нем тоже что-то прощёлкнуло, и это повлияло на то, как он быстро и хладнокровно расправился с грабителем.

Пока Амгул размышлял обо всём этом, не заметил, как вдруг стал мишенью острия холодного оружия в руках, постоянно удивляющей его, свифки.

Хатисай стояла перед ним с вытянутой рукой, сжимая в ладонях массивную рукоять клинка, который когда-то был верным спутником ее матери и не раз спасал Айри жизнь в бою.

Амгул растерянно ухмыльнулся и приподнял руки вверх.

— Это новый сценический образ, Хатисай? Впечатлила…. Только аккуратней. Все-таки в руках держишь серьезное оружие, — улыбнулся он.

— Я с самого начала знала, что ты — гунън. Еще у водоема.

— Интересно…. И как же?

— По твоим следам на песке. Они вели к подземному входу в пролеске. Я родилась и выросла в Миццу. На моих глазах замуровали этот вход. Только видимо нашлись упрямцы, которые смогли обнаружить и снова открыть. Я поняла, что ты пришел оттуда. Другого пути там нет. — Хатисай вела себя более менее спокойно. Говорила умеренно, но дыхание иногда дрожало от попыток стараться держаться уверенной, и Амгул, разумеется, уловил это.

— Почему ж не доложила? — воин не поддавался панике. Однако ж поразился тому, как резко Хатисай переменилась.

— Хороший вопрос. На него у меня нет ответа…. Твой рисунок.… В наших школьных учебниках не раз упомянута традиция гунънов наносить на тело коготь ирбиса. Сорвать лоскуты — первое, что пришло мне в голову, когда я их заметила. Странно, что мама мне этого не предложила. Твой обморок позволил оправдать все мои подозрения. И я получила ответ.

— А ты всё же пошла в мать, Хатисай, — задумчиво определил Амгул. — Могла бы посмотреть еще что-нибудь… интересное на моем теле, — протянул воин и сделал осторожный шаг в сторону девушки, но Хата уверенно прижала конец клинка к основанию его шеи.

— Не двигайся…, — шепнула она.

— Обо мне не доложила, рисковала жизнью близких, впустив меня на ночлег, жизнью детей, позволив мне войти в доверие Нигаханы. Отправилась со мной в дальний непростой путь. Для чего же? Ради сцены?

— Ты отвезешь меня в Чоккон. Устроишь мне встречу с заглавным лекарем Мамэта. Я покажу ему освидетельствования местного лекаря. Сашу я не могла взять с собой. Мне нужно, чтобы лекарь подтвердил, либо опроверг заключение. И в благоприятном случае назначил правильное лечение.