Бесплатный фрагмент - Искры моей памяти в лабиринтах времени

Дорога в вечность

Я больна — более 20 лет я страдаю от странной болезни. Правда, я улыбаюсь и сержусь, смеюсь и плачу, работаю и отдыхаю, получаю помощь и помогаю сама… Я дружу, ссорюсь, люблю, мечтаю… Словом, я живу — и одновременно умираю от болезни, имя которой — НОСТАЛЬГИЯ. Эта болезнь глубоко внутри, она затаилась, она почти не проявляется — и лишь иногда она дает знать о себе — когда я смотрю фотографии и видеоролики, читаю письма друзей или общаюсь с ними по скайпу. Мой диагноз — я бакинка, 20 с лишним лет назад насильно покинувшая Родину… Но именно благодаря этому вынужденному переезду (как ни странно это звучит) у меня есть настоящие друзья — когда-то они спасли мне жизнь, сегодня мы по-прежнему обсуждаем свои радости, свои проблемы, поддерживаем друг друга… И я льщу себя надеждой, что я для них — такой же друг, какими они всегда были и есть для меня.

А мой Баку — моя Родина — он в моем сердце. Короли, президенты, правительства сменяют друг друга, Родина остается с нами всегда…

Я люблю его улицы — вымощены ли они современной плиткой или камнями тысячелетней давности. Я люблю его дома — современные высотки, старинные уютные домики, дома, построенные на стыке 19 — 20 веков, где у входа выложена мозаика с датой постройки… Я люблю его сады и парки, дающие прохладу даже в самую сильную жару… Я помню уютные чайханы, где в самое жаркое время дня сидели старики, попивая чай из фигурных стаканчиков — армуды…

Я люблю и помню старый дом моей подруги — во дворе рос чинар, посаженный еще ее прадедом, — и сколько тайн сохранил этот чинар, скольким шуткам улыбнулся в свою густую листву, сколько сплетен выслушал…. А старый дядя Ибрагим — «Би-би-си» этого двора — мир праху его — мы здоровались с ним первым, еще только подходя к дому…

А эклеры одной из моих тетушек — достаточно было с утра выпить чаю с двумя эклерчиками — и можно было не есть весь день, чтобы не утратить воспоминание об их вкусе и аромате…

А другая тетушка по пятницам пекла торты и пирожные — чтобы в субботу гости смели их буквально за час…

Я помню ласковый плеск волн Каспия, набегающих на теплый песок пляжей Апшерона, вкус рыбы, запеченной прямо в горячем песке… И до сих пор чувствую брызги огромных волн, оседающие на моем лице, пока я стою рядом с капитаном на мостике водолазного катера… В моих ушах — крик чайки, пикирующей за рыбой, — я поворачиваю голову, чтобы увидеть эту птицу, а вижу огромного каспийского тюленя, невозмутимо дрейфующего в двух метрах от меня… И спасатели с пляжей — они дежурили вместе с огромными собаками — водолазами, готовые в любой момент кинуться спасать тонущего беднягу…

А моя школа, построенная на месте храма Александра Невского, взорванного в 1938 году — в годы Отечественной войны в ее здании был госпиталь… Сколько событий, сколько радостей и горестей связано с этим зданием, в окна которого тихо постукивают ветви деревьев и льется солнечный свет…

И Университет… и группа 013 мех. — мата — мы всегда помогали друг другу…. Нет, мы, конечно, спорили, ссорились, но… в трудное время мы объединялись, помогая любому, оказавшемуся в тяжелой ситуации, а ссоры — ссоры забывались…

На одной из первомайских демонстраций нашего декана спросили, где его студенты. Он ответил, не задумываясь:

«Вон „плывет“ куст сирени — это группа 013, остальные рядом».

Одна из девушек всегда приносила для нас ветки сирени с куста, росшего в ее саду, — мы шли все вместе — а издалека казалось, что это «шагает» куст сирени…

А наш декан — он помнил всех своих студентов в лицо и по именам — и это повергало в шок всех, кто сталкивался с ним впервые…

А наша Торговая улица — наш бакинский «Бродвей», где можно было встретить на прогулке почти всех знакомых за один вечер. Говорят, когда пронесся (к счастью, ложный) слух о смерти Юлия Гусмана, он просто прогулялся по Торговой — и слух был тут же опровергнут…

А персидская сирень, цветущая на Приморском бульваре, и фаэтоны, на которых можно было прокатиться по городу… Моя соседка в день своей свадьбы ехала в загс на фаэтоне, запряженном белыми лошадьми…

Со старых фотографий нам улыбаются те, кто жил в городе давным — давно: прадеды — кузнец, нефтяник, врач — офицер русской армии, прабабушки — выпускницы Смольного института, бабушки, хранящие личный автограф Есенина, учившие детей в школе, репрессированные в 30 — ые годы ХХ века деды, все те, кто в Отечественную Войну защищал страну от нацизма, наши отцы, дежурившие на крышах, чтобы сбрасывать зажигательные снаряды, а после Победы строившие красивые здания, разводившие сады, добывавшие нефть…

Странно — собиралась рассказывать о городе, а говорю о людях… Может быть, потому, что люди, жившие когда-то в этом городе, живущие сейчас — это его душа?! Ведь без души нет города, нет жизни…

Мы можем говорить о своем городе бесконечно — и все равно нам не рассказать о нем всего…

«Ностальгия — это просто болезнь, от которой излечения нет», — написала моя подруга. Что ж, значит, моя болезнь неизлечима…

…Моя память с тобой, Баку. Легкого тебе пути — в Вечность!

История, ставшая легендой

— С днем рождения, ласточка моя!..

По щеке ласково скользнул… то ли солнечный зайчик, то ли поцелуй — еле заметный, как и все, что делала бабушка Мария (как звали ее соседи и друзья), или бабуля Фиалочка (так я переводила ее имя на русский).Я открыла глаза, потянулась… Господи, мне уже 17…и сегодня вечером выпускной бал в школе. Платье уже готово — обманчиво простого покроя платье из серебристого атласа с глубоким вырезом — первое «взрослое» платье, сшитое специально к этому дню.

— Бабуля, а где же.., — я не успела договорить. Вошел отец и, улыбаясь, положил на стол два футляра.

— Открой.

Я почему-то медлила. Просто волновалась. В этих футлярах должны были лежать мои первые драгоценности, которые обещали мне мои родители и бабушка, те самые, сделанные еще моим прадедом и передававшиеся в нашей семье младшей дочери… Я была единственной дочерью. Младшему брату было всего полгода.

— Ну что же ты, дочик? Открывай!

Чуть дрожащими пальцами я открыла сначала один футляр, затем второй… Сказочной красоты колье и браслет мерцали на черном бархате.

— Спасибо, отец, бабуля!

— Спасибо твоему прадеду, — грустно улыбнулась бабушка. А отец очень внимательно посмотрел на меня и добавил:

— Ты помнишь, что должна будешь передать эти украшения своей дочери и рассказать историю твоего прадеда Саака?!

История моего прадеда… История, ставшая легендой, — так думала я, надевая колье и браслет, чтобы закончить свой туалет, сесть в машину и отправиться на выпускной бал…

…1918 год. Мой прадед Саак с женой и детьми уже несколько лет жил в небольшой деревне Минкенд в Азербайджане. Что именно заставило их переехать туда из села Уз, что в Сисианском районе Армении, я не знаю. Старший из сыновей Саака остался в родной деревне, тем не менее регулярно навещал родителей. В последние месяцы он настаивал на возвращении семьи в Армению — на границе было очень неспокойно. Но Саак отказывался переезжать — в селе его любили и уважали. Еще бы! Мастер на все руки, умевший ковать оружие и делать драгоценности, прекрасный строитель, построивший мельницу для сельчан, никогда не требовавший денег за свой труд, никогда не отказывавший людям в помощи.

— Зачем мне переезжать, сынок? Все будет хорошо, вот увидишь.

Его жене Марангюль оставалось лишь отводить глаза и слегка пожимать плечами в ответ на укоризненные взгляды старших сыновей: — Мол, отец так решил, что же я могу поделать!

Но мальчики хорошо знали — если наступит решительный момент, именно мать, красавица с отважным сердцем и твердым характером, возьмет «правление» в свои руки. Саак, прекрасный мастер и любимец односельчан, иногда терялся в сложных ситуациях.

Во время одного из таких споров дверь неожиданно распахнулась. В дом вошли два нукера и без лишних слов увели Саака с собой. Обратно он вернулся очень поздно. Молча прошел к столу, сел и обхватил голову руками.

— Саак, что случилось? — затянувшееся молчание нарушил сосед, зашедший еще днем по делу, да так и оставшийся ждать Саака. Мой прадед поднял голову:

— У Султан — бека я был, чтоб ему покоя не видать ни на том, ни на этом свете!

— Что ему надо? Выселить вас хочет, наверное…

— Да нет! Требует, чтобы я оружие для его нукеров сделал!

— Оружие? Опять беспорядки? Когда же покой на этой земле наступит?! А что же ты, сосед?

— А что я? Оружие против моих братьев повернут, как же я могу согласиться! Так и сказал псу этому!

— И он оставил тебя живым!

— Оставил… И уговаривал, и грозил… Я не согласился.

— А потом?

— А что потом? Дал неделю на раздумье, пригрозил, что детей перережут, а Марангюль в гарем свой возьмет, если не дам согласия работать на него.

— Убьют детей! Жену отберут! — сосед потерял дар речи. Марангюль промолчала, лишь молнии сверкнули в ее глазах.

— Бежать вам надо, бежать немедленно!

— Султан — бек нукеров своих поставил на тропинках и дорогах в деревню, куда я с семьей побегу!

Сосед промолчал, не найдя слов для ответа. Посидел еще немного и, так ничего и не придумав, вышел. А через час в дом Саака пришли все взрослые мужчины села.

— Саак, мы не дадим нукерам Султан — бека добраться до твоих детей и жены. Мы будем защищать вас.

Прежде чем оглушенный этими словами Саак раскрыл рот, прозвучал еще один голос:

— Какой толк в вашей смерти?

Это был старейшина села Сафарали-баба. Люди молча смотрели на него. Наконец кто-то нарушил молчание.

— А что же нам теперь делать? Что мы еще можем?

— Увести их надо отсюда.

И Сафарали-баба начал распоряжаться. А Марангюль молча укладывала вещи — самые необходимые.

Побег должен был состояться через три ночи. Было новолуние. По вечерам на землю спускался густой туман. Этим и решили воспользоваться беглецы. В деревне не было постоянного пастуха. Каждый сам выгонял свою скотину на пастбище, а вечером загонял обратно. При встрече с нукерами можно было сказать, что люди ищут заблудившуюся скотину.

Накануне побега Салех, сын Сафарали-баба, и его друзья предупредили жителей по обе стороны границы о том, что необходимо помочь людям. В ночь побега не было сделано ни одного выстрела. По узким тропинкам сельчане вывели Саака, Марангюль и их детей (самую младшую, мою бабушку, которой было 2 года, Саак посадил в свою котомку), довели до границы с Арменией и переправили к друзьям…

Узнав об исчезновении Саака с семьей, Султан — бек рассвирепел. По его приказу Сафарали-баба выпороли шомполами, а Салеха арестовали и повезли в Шушинскую крепость — в тюрьму. Когда известие об этом дошло до Саака, то его старший сын с друзьями кинулся вдогонку — Салеха им удалось освободить по дороге в Шушу.

…Шли годы. Саак умер вскоре после побега. Просто во время застолья встал, произнес тост, выпил вина… и умер с улыбкой на губах… Дети выросли, у них появились свои дети…

…1941 год. Азербайджан, город Шеки (по-старому Нуха).Мой дед с семьей был переведен туда на работу. Вскоре после приезда в город дед, вернувшись с работы, сказал бабушке, что секретарем райкома работает …Салех, сын Сафарали-баба.

— А адрес? Адрес взял?!

— Ой, подожди… — листок с адресом дед потерял. Хорошо, хоть название улицы вспомнил.

Бабушка, взяв свою дочь Лауру (той было всего несколько месяцев) на руки, отправилась на названную улицу, решив узнать о Салехе у соседей. Было жарко, Лаура расплакалась, и бабушка подошла к первому встречному старику с длинной бородой.

— Отец, можно попросить воды для малышки?

— Можно, дочка… — старик дал воды, а когда бабушка напоила дочку, ласково спросил:

— Ищешь кого, дочь моя?

— Ищу, отец. Семью Сафарали-баба ищу.

Старик внимательно вгляделся в лицо женщины, стоящей перед ним, и неожиданно спросил слегка дрогнувшим голосом:

— Скажи, дочь моя, твоего отца звали… Саак?

Бабушка молча кивнула.

— Девочка моя, Сафарали-баба — это я.

Очень многое рассказали они друг другу в тот день. А через месяц, находясь при смерти, Сафарали-баба сказал, что в ночь перед побегом они с Сааком стали побратимами. Салех и бабушка, а потом и их дети продолжили традицию побратимства. Именно Ибрагим-даи, сын Салеха, побратим моего отца, будучи отличным хирургом, спас жизнь отцу моей подруги, прооперировав его вовремя. Именно Ибрагим — даи вывез нашу семью из Баку осенью 1989 года…

…Я смотрю на фотографию, сделанную очень давно — на выпускном балу. С нее улыбаются юные красивые лица детей — взрослых детей, не подозревающих, что ждет их впереди. Смотрю на себя — ту, 17-летнюю девочку, надевшую в тот день колье и браслет, сделанные Сааком, верившую, что передаст их когда-нибудь своей дочери…

…Дочери у меня нет. Драгоценности сгинули в огне междоусобной войны. Друзей раскидала жизнь. Что осталось? Остались улыбки друзей. Остались сами друзья, спустя много лет снова протягивающие мне руки… Осталось то, что светит ярче блеска любых драгоценностей — остались любовь и память…

Искры памяти в лабиринтах времени

Все совпадения случайны.

Искорка первая

…Ликса бежала к реке. По каменистой тропинке, полого спускавшейся к воде, бежать было легко, но девушка устала, задыхалась, и все равно боялась присесть и перевести дух, когда цель — река — была так близка. Стража жреца ее племени неумолимо преследовала ее уже второй день. Жрец отдал приказ схватить ее, как только обнаружился ее побег. Ликса считалась самой красивой девушкой в племени, и ее должны были принести в жертву духу дождя. Но ей было всего 15 лет, она так хотела жить, родить детей сыну вождя племени… Карн и помог ей бежать, напоив охрану, но жрец послал свою личную стражу за ней, велев привести ее живой. И вождь, и его сын Карн ничего не могли сделать — власть жреца во всех вопросах, касавшихся поклонения духам, была неоспоримой. Жертвы духам были обязательны всегда, а в это лето, когда стояла жара, и за последние недели не пролилось ни капли дождя, жрец считал, что умилостивить духа дождя совершенно необходимо. Правда, в племени почти никогда не приносили в жертву людей, обходились бараном или козлом. Последний раз человека в жертву принесли много лун тому назад, после сильного камнепада в горах. И теперь люди шептались о том, что жрец просто хотел забрать Ликсу в свою пещеру. Не сумев преодолеть ее сопротивление, он воспользовался случаем и решил принести ее в жертву. Но Ликса сбежала. Она бежала уже второй день, присаживаясь ненадолго за большими камнями и подальше от зарослей и деревьев, за которыми могли притаиться воины. Ела только ягоды, пила росу с больших листьев. Ей надо было как можно быстрее добежать до реки и переплыть ее — за рекой кончалась земля ее племени, за рекой жили другие люди, ими правил старший брат Карна, ненавидевший жреца ее племени за жестокость и жажду власти.