Бесплатный фрагмент - Исцеление

     «Омыл я тебя водою и смыл с тебя кровь твою и помазал тебя елеем.»

(Иез. 16:9)

Звонок в дверь прозвучал неуверенно.

Я отметил это и понял, что ощущение иррационально.

Как компьютерщик — человек привыкший к идеологии нулей и единиц при законе исключенного третьего — я знал все тонкости бытия.

К тому в свои тридцать восемь лет уже миновал пору вздохов под луной, но еще не приблизился к пресенильному сладкодушию.

Все сущности окружающего мира виделись мне такими, какими являлись.

Не мог быть «неуверенным» голос квартирного домофона, срабатывающего от дискретного нажатия кнопки.

Но тем не менее, сигнал звучал так, будто нажавший передал электронике свое внутреннее состояние.

Он пиликал тревожно, сомневался, не стоит ли убежать, пока дверь не открыли.

Отпускать кого бы то ни было я не собирался. Я специально остался дома в светлый субботний день и намеревался достичь своей цели.

Не выключая компьютер, но на всякий случай гибернировав его «горячей» клавишей, я поднялся с кресла и вышел в переднюю, где на опорной колонне висел внутренний блок.

Простой монохромный девайс был оригинального корейского производства и давал картинку более информативную, нежели цветная система видеонаблюдения у меня на работе.

Сигнал отзвучал, но дисплей не гас довольно долго; взглянув туда, я увидел молодую женщину.

Она казалась маленькой и невзрачной, глядела испуганно.

Я подумал, что произошла ошибка: явилась не назначенная гостья, а случайно заблудившаяся.

Наш дом был малосемейным, на каждом этаже имелось по восемь квартир и при первоначальном поиске адреса сам черт мог сломать ногу.

Правое крыло площадки — открывавшееся за углом лифтовой коробки — имело глухую железную дверь, поставленную владельцем торцевой двухкомнатной квартиры. Я владел точно такой же, но в трех соседних однокомнатных жили многодетные съемщики, перекрытый вход лишил бы меня покоя.

Моя квартира первой бросалась в глаза и даже приличные люди, ошибшись этажом, звонили ко мне.

Хамить незнакомым я не любил.

Поэтому снял трубку и вопросительно кашлянул.

— Это я… — откликнулся дрожащий голос. — Эшли…

Сомнений не осталось, все-таки пришла та, которую я ожидал.

Такого несуразного вымышленного имени не могло оказаться у случайной посетительницы.

В том, что Эшли появилась сразу тут, не имелось странностей.

Из-за обилия гостей, круглыми сутками ползущих к азиатскому съемному сброду, подъездный замок был сломан, сюда мог войти кто угодно в любой момент.

И стоило радоваться, что она пришла, причем вовремя.

Вздохнув по непонятной причине, я шагнул к двери, не спеша отпер все замки, открыл.

На площадке болезненно мерцала еле живая лампочка.

От нее было скорее сумрачно, нежели светло.

Я вворачивал сюда и «экономические» и светодиодные, но их воровали черномазые дети иммигрантов. В конце концов я купил самую слабую, желтую лампу накаливания.

Когда-то такие стояли в убогих холодильниках советского производства, сейчас на нее не позарился бы даже бомжеватый пенсионер -пьяница Алексей с первого этажа. А лично мне видимость в отсеке была не нужна, я проводил тут секунды, свою дверь отпирал ощупью.

Под дрожащим светом «холодильной» лампы гостья выглядела еще более смущенной, чем на корейском экране.

Увидев меня в дверном проеме, она затравленно оглянулась.

Со всех сторон смотрели равнодушные глазки, за которыми не ощущалось людей.

Ни говоря ни слова, женщина скользнула в квартиру, сама закрыла за собой и даже попыталась запереть.

Этого, конечно, не вышло, поскольку замки были непростыми.

Они остались от прежнего хозяина квартиры, куда я переехал после развода с женой и раздела имущества — моей наследной четырехкомнатной «сталинки» в центре, на улице Ленина.

В лихие девяностые, когда строилась эта городская окраина, защита от воров стояла во главе угла. Давно настали другие времена, граждан грабили не бандиты, а государство, но сменить портал я так и не собрался.

Впрочем, старые замки до сих пор вселяли чувство уверенности.

— Дайте помогу, — сказал я, протиснулся мимо гостьи и замкнул все сам.

Сначала запер наружную дверь — стальную — затем внутреннюю, обитую кожзаменителем.

Щелкнули вертикальные тяги, блокирующие полотно сверху и снизу, как в фильме «Бриллиантовая рука».

Теперь моя квартира была изолирована от всего постороннего.

— Ну, здравствуйте, что ли? — я улыбнулся, повернувшись к женщине.

— Здравствуйте, — тихо ответила Эшли и протянула руку.

Ее ладонь ее оказалась холодной и напряженной.

1

— Мне разуваться? — спросила гостья, рассматривая стену, где не было ничего, кроме мелких узоров на английских обоях.

— Как хотите, — я пожал плечами. — Как вам будет удобнее.

Цель визита была ясна до предела.

О ней мы договорились несколько дней назад.

Ответив, я не скрываясь посмотрел на ноги визитерши.

Женщина с американским ником «Эшли» была одета, как грузинка.

За окнами бушевало жаркое лето, а она пришла во всем черном.

Простое платье было в меру коротким и красиво облегало ее тело.

Эластиковые колготки имели нулевую плотность в «денах» — если таковая существовала — поскольку плоть казалась неприкрытой, лишь тронутой черным.

Изящные туфли матовой кожи, очень качественной на вид, имели низенькие каблуки.

В красоте женских ног я разбирался и отметил, что у Эшли они красивые.

Тапочек: и с помпонами и без — у меня имелось достаточно, на все случаи жизни и на любой размер ноги. Но эта гостья лучше выглядела в туфлях; они добавляли последний штрих в ее образ.

Она вся была черной: от густых, чуть вьющихся волос до этих туфель — и любой иной цвет казался чужеродным.

— А я вам не испорчу пол? — спросила женщина, по-прежнему глядя в стену.

— Не испортите.

Я усмехнулся, удивленный заботой о моем жилище, столь нехарактерной для искательниц легких утех.

— Как видите, здесь кафель. На кухне тоже.

Мне хотелось добавить, что в гостиной, застланной дорогим березовым паркетом, нам делать нечего, а в ковролиновую спальню я пронесу ее на руках.

Я любил окружать женщин заботой, а эта маленькая Эшли просилась, чтобы ее лелеяли.

Но пояснять дальнейший ход событий я не стал.

Все-таки я не вызвал проститутку, а пригласил приличную искательницу приключений и стоило соблюдать минимум условностей.

— Тогда разуваться не буду, — сказала Эшли.

— Очень хорошо, — ответил я.

— Можно, я чуть-чуть причешусь? — попросила она, наконец взглянув на меня.

— Можно все, — ответил я. — Чувствуйте себя, как дома.

Кивнув, женщина расщелкнула маленькую черную сумочку и принялась рыться в содержимом.

Чтобы ее не смущать, я отступил в гостиную.

Но все-таки смотрел на нее, отвернувшуюся к зеркалу — довольно узкому, но пригодному для минимального приведения в порядок.

Эшлины икры радовали формой. Такие встречались у одной женщины из ста.

Ровные, они были наполненными, соответствовали и длине ног и толщине щиколоток.

Да и вообще, фигура женщины в таком ракурсе радовала соразмерностью частей: и шириной бедер и местоположением талии и формой неузких плеч.

Картинка в домофоне обманула: камера смотрела сверху и искажала обводы.

Женщина была совершенной и наверняка столь легкой, что соединиться с нею я мог на весу.

Возможно, с этого варианта стоило начать.

Но прежде следовало определить ее тип.

Ведь, несмотря на совершенства фигуры, Эшли казалась странноватой.

2

По части женщин я был знатоком, знал себе цену и знал отношение к себе.

Мужчины и женщины существовали лишь для того, чтобы со всей глубиной наслаждаться друг другом.

Я полностью вписывался в современный мир, вырвавшийся из черных веков ханжества.

Я находился в поре наилучшей зрелости, еще не увидевшей дальнего предела.

Неудачный брак показал, что семья мне не нужна.

Впрочем, полностью неудачным он называться не мог: несмотря на давление жены, мне удалось уклониться от детей.

По существу, из-за моего нежелания стать отцом мы и разошлись.

Детей я не любил и в них не нуждался; хрестоматийные доводы про стакан воды в старости вызывали у меня смех.

При моем темпе жизни, обусловленном недобрыми реалиями двадцать первого века, я не был уверен, что доживу до старости. Борьба за существование отнимала слишком много сил.

Я думал, что, скорее всего, рухну где-то на бегу и даже того не замечу.

Но если мне все-таки было суждено дожить, я не сомневался в своей грядущей обеспеченности.

То есть в случае жизненной удачи — ради которой я работал, как вол на руднике — я не сомневался, что в старости смогу нанять прислугу. Такую, которая не только подаст пресловутый стакан, но покажет упругую попку и даже позволит ее ущипнуть.

Только ущипнуть; насчет дальнейшего я иллюзий не строил.

Ведь даже сейчас, здоровый и нестарый, я ограничил контакты с женщинами до одного раза в неделю, и то не каждую.

На большее меня не хватало.

«Женским днем» у меня стала суббота, стоящая в центре выходных.

То есть позволяющая слегка аккумулироваться до и отдохнуть после.

Вероятно, такой график многим показался бы недостаточно интенсивным, но мне было не восемнадцать лет и даже не двадцать восемь.

В молодости, конечно, я предавался излишествам, да и после расставания с женой пустился во все тяжкие.

Но в последние годы все изменилось.

Я незаметно для себя устал от жизни.

Мне приходилось слишком интенсивно работать, чтобы конкурировать с молодыми, которые делали походя то, на что мне требовалось время. Меня поджимали снизу и давили сверху: директор фирмы был на десять лет моложе меня.

Разумеется, я был на порядок умнее недоучек с дипломами ВЭГУ, но борьба за себя — одного против всех — отжирала слишком много ресурсов.

На моем месте кто-то мог устроиться проще и спокойнее.

Но я не хотел жить «как-нибудь», я не видел причин, по которым не имею права жить лучше остального большинства.

Я знал, что по личным качествам превосхожу многих и не собирался этого скрывать.

Я любил хорошо поесть и недешево выпить, прилично одевался и даже в пекарню за горячим хлебом ездил на машине.

Кроме того, я до сих пор не оставил надежду вырваться из района, где во дворах гугочут немытые азиатские жены, и оказаться среди относительно приличных людей. Переезд в нормальное место с сохранением площади, к которой я привык, требовал существенной доплаты, поэтому я работал гораздо больше, чем было нужно для просто хорошей жизни.

В итоге одна женщина один раз через неделю оказалась оптимальным вариантом, выполняющим гигиеническую функцию, но не высасывающим лишнего.

И, кроме того, не слишком накладным в материальном аспекте.

Решение этой задачи при современном уровне информационно-коммуникативного пространства не составляло проблем, допускало разные варианты.

Я мог найти постоянную партнершу, причем какую угодно, на свой вкус.

От семейной, которой осточертели и муж и дети, до чистой «чайлдфри», которые стали появляться даже у нас.

Но после некоторых опытов я стал приверженцем секса на один раз.

Причем не из-за стремления к новизне; хотя новизна тоже когда-то входила в число приоритетов.

Корнем зла являлся общий быт, который убивает все, что дарит постель.

Идеальным был вариант, при котором с партнершей можно соединиться без воспоминаний о прошлом и дум о будущем, получить все возможное и дать в ответ еще больше — а потом отправить ее домой на такси, не заботясь о продуктах для ужина и выносе вечернего мусора, себе заказать пиццу по телефону.

Я очень любил женщин, по отношению к ним имел целый комплекс чувств.

Прежде всего, конечно, меня томило вожделение, рожденное потребностью тела.

Я никому этого не говорил — да и откровенничать было не с кем — но я вожделел почти всех женщин, попадающих в поле зрения.

Если желания не возникало, это означало лишь то, что в данный момент я болен или сверх меры удручен.

Не желал я только свою непосредственную начальницу, руководителя отдела продаж компании «СТС Урала» — лилейно тонкую тридцатитрехлетнюю, одинокую и бездетную, женщину по имени Ралина.

В школе со мной училась девчонка, которую звали так же, но она была башкиркой. Свое имя она ударяла на последнее «А» и страшно злилась, когда произношение перевирали.

У той РалинЫ были слишком широкие плечи и слишком маленькая грудь, но губы выглядели обещающе.

Однажды во время новогодней дискотеки, которая — за неимением иного места — проходила в спортзале, я ее поцеловал. Но идти со мной в физкультурную раздевалку РалинА отказалась, мы остались добрыми друзьями.

Начальницу называли с нажимом на «И», на башкирку она не походила, вообще казалась непонятно кем.

Наша дружба была теплой: мы не только пили кофе в комнате отдыха, но иногда после работы я подвозил Ралину домой, поднимался к ней и пил чай.

Мужчин она ненавидела, я являлся исключением, подтверждающим правило. Стремясь досадить и директору и московским владельцам фирмы, Ралина не только прикрывала мои отлучки, но помогала делать деньги «мимо кассы»: проводила в отчете продажу по более низкой цене, чем заплатил клиент, а разницу я обналичивал в свой карман.

Как она это делала — при том, что бухгалтерша вряд ли была чем-то ей обязана — я не знал, просто был благодарен.

Помимо плотской радости, женщины дарили эстетическое наслаждение.

Я обожал смотреть, как партнерша раздевается и еще больше — как одевается.

Женщин — правда, женщин, а не бесполых кошелок учительского пошиба в вязаных кофтах — я искренне уважал.

Ведь нужно было обладать недюжинной энергией и сильной верой в себя, чтобы оставаться женщиной в дикарской стране, где существо противоположного пола до сих пор считается чем-то средним между посудомоечной машиной и рожальным автоматом.

С этой точки зрения идеалом виделась Ралина, которая всегда прекрасно одевалась, радовала ухоженностью и выглядела инкарнацией одной утонченной российской актрисы, имеющей те же инициалы.

Но самым главным, основополагающим чувством, которое я испытывал к женщинам, была жалость.

Жалость всеобъемлющая, рожденная многими параметрами.

Начиная от того, что женщинам приходилось существовать в мире, приспособленном для дубинообразных мужчин, и кончая сочувствием к боли, которую каждая из них вынуждена терпеть каждые четыре недели на протяжении лучших лет жизни.

Многокомпонентная любовь к женщинам побуждала меня заботиться о своих гостьях с первой минуты до последней.

Будучи довольно экономным, ради них я не скупился.

После всего, происшедшего между нами по взаимной договоренности, я всегда отвозил женщину туда, куда ей требовалось.

Если по какой-то причине я не мог — или не хотел — садиться за руль, то вызывал и предоплачивал такси.

Я не мог отправлять своих мимолетных подружек домой на общественном транспорте.

В нашем городе «маршрутки» были полны вонючих стариков, которые моются раз в неделю земляничным мылом.

А комфорт последействия казался мне необходимым для женщины, разморенной любовью.

Относительно разморенности я говорил без лукавства.

Мнение, будто женщина не может испытать оргазм во время первого полового акта, порождено христианско-коммунистическими химерами.

Конечно, в советские времена — когда супруги не снимали пижам, даже в собственной спальне — вряд ли кто-то мог расслабиться с новым мужчиной. Причем хоть в первый раз, хоть в сто первый.

Но чувственно свободная представительница слабого пола, смеющаяся над лозунгом «В СССР секса нет!», стала иной.

Она всегда могла принять полную дозу наслаждения, потому что умела расслабиться, отключить голову и включить другое.

Такая женщина превосходила меня.

Даже при лучшем стечении обстоятельств сам я мог получить желаемое от силы два раза.

Иногда третий выходил утром — если мы с гостьей нравились друг другу до такой степени, что она оставалась ночевать. Но результаты, разделенные ночью, не могли суммироваться.

Да и вообще «несуммируемые» случаи оставались редкостью. Гораздо чаще происходило обратное.

Любой внешний раздражитель: хоть сотовый телефон, заверещавший в передней из сумочки моей посетительницы — сбивал состояние и вынуждал начинать все заново с гораздо бОльшим трудом.

А внезапный перерыв из-за потребности во второй противозачаточной свечке мог отключить питание и оставить меня ни с чем.

Конечно, встречались среди разовых партнерш и женщины «советского образца», которые испытывали ровное удовольствие, не выходя на пик.

Им тоже нравилось быть со мною, некоторые просили повторения, рассчитывая, что во второй раз у них получится. В просьбе я отказывал, ссылался на что-нибудь производственное: единичный случай оставался случайностью, повторение грозило привычкой, а привыкать к кому-то я не хотел.

Обжегшись однажды, я не верил, что длительная связь с женщиной может закончиться чем-то, кроме разочарования.

Для внутреннего покоя мне были нужны новые и новые.

Привыкнув к современным возможностям, я уже не мог представить, как поколение родителей решало проблему взаимоотношения полов, знакомясь лишь на танцах, среди музыки и чужих глаз.

Сейчас все стало просто.

Я выходил на сайт знакомств — точнее, на одно из зеркал, использующих общую базу данных — и сговаривался о встрече.

Потом забирал женщину где-нибудь в городе и привозил к себе.

Проведя некоторое время в постели, мы расставались с чувством взаимной симпатии.

Это входило в рамки нормальных межгендерных отношений.

Ни одна из сторон не требовала от другой чувственно невозможного.

Но встречались женщины, которые выделялись из общей массы, как «Мазерати Куаттропорто» в колонне одинаковых «Рено Логанов».

Вряд ли я мог забыть хоть одну из трех гипертемпераментных партнерш, чьи пики впору было регистрировать по системе, применяющейся при инвентаризации патчкордов.

То есть ставить четыре точки, потом соединять четырьмя отрезками, затем перекрещивать парой диагоналей, после чего «конвертик» означал полный десяток.

Таким я завидовал; на их месте я бы не занимался ничем, кроме секса.

Да и вообще в определенной степени — невзирая на общую жалость — я завидовал женщинам.

Несмотря на определенный русской классикой психотип «чувствительной женской натуры», я понимал, что большинство женщин смотрит на жизнь гораздо проще.

Например, я не просто разделял понятия «любовь» и «секс», но до сих пор любил только свою потерянную жену.

Любил так, что готов был начать все сначала, останься она до сих пор незамужней и бездетной.

Увы, самолет улетел, жена жила той жизнью, какой хотела, и во мне не нуждалась.

Я встречался с кем попало, но не мог представить, что полюблю кого-то еще.

Отдавая тело другим женщинам, я хранил мысли о жене под замком. А они обожали рассказывать о своих мужьях.

Каждая вторая из найденных по тегу «секс на один-два раза» на датинговых порталах, была приличной матерью семейства.

В этом я не видел странного.

Женская чувственность не зависит от актов гражданского состояния и идет по природной тенденции впротивоход с мужской: возникает постепенно и нарастает с возрастом.

И более того, не сдерживая эротизм, женщина становится гурманом, а для истинного гурмана глоток хорошего кофе обжигает в первый раз и отдает горечью при повторении.

Теория насчет привычки к партнерам для достижения максимума тоже кажется несостоятельной.

Привычка ничего не улучшает, лишь убивает имеющееся.

Любой мужчина согласится, что неизвестная женская грудь ласкает ожиданиями, а обнаженная оказывается обычной и просит следующей.

С этим, конечно могут поспорить апологеты «лебединой верности», но их я считаю ущербными.

Впрочем, я никогда не казался себе истиной в последней инстанции.

Живя с женой, я не собирался ей изменять. В нынешний разнос я пошел, оставшись один.

Но размышлять о подобных категориях я не любил; я всегда жил так, как хочется… и пока можется.

Сегодня я встречался с Эшли, которая нашла меня сама и договорилась о визите ровно в полдень.

Целью являлось однократное совокупление, для этого люди и посещали подобные ресурсы.

О себе эта женщина говорила — то есть писала — довольно уклончиво, подробностей жизни не освещала, фотографий не показывала и даже на аватарке имела маску.

Американизированный ник меня не удивлял; лишь единицы присутствовали на сайте знакомств под своими именами, подавляющее большинство маскировалось. Ведь даже одинокий человек мог стесняться своих знакомых или коллег.

Эшли засекретилась сверх меры, однако чутье говорило, что с ней может сложиться не хуже, чем с другой.

Я назывался своим именем: оно в какой-то степени предопределяло отношение, но будучи распространенным, исключало идентификацию по фамилии.

Мой профиль был глубоко рендерированным; я не опасался показывать себя во всех видах, в «закрытых» альбомах демонстрировал главную часть своего тела.

Ведь если в жизни с мужем женщину интересуют ум и характер, то встреча на один раз имеет иные критерии.

Я был высок, строен, почти красив и обладал пенисом совершенной формы.

Эти качества давали возможность не выискивать женщин на один вечер, а выбирать самому из желающих.

Отбирал я тщательно, поскольку понимал, что — ничем не обремененный и обеспеченный жильем — могу оказаться объектом матримониальных притязаний.

Защищая себя от опасности, я отсекал претенденток сомнительного происхождения. Они могли врать про собственные квартиры, а сами жить на съемных или в общежитии при готовности запустить когти в городского холостяка. Впрочем, будучи городским в пятом поколении, деревенских — даже натурализовавшихся — я не переносил на дух.

С женщиной, которая гостиную называет «залом», у меня не могло найтись ничего общего даже в постели.

К сельскому труду и пейзанам как таковым я относился адекватно. После родителей у меня остались десять «соток» чернозема в пятидесяти километрах от города. Из-за близости дремучей реки там тучами вились комары, делая отдых невозможным. Убогий дом сгнил, заброшенный участок я собирался продать, но в последнее время передумал. Качество продуктов, которые предлагались в супермаркетах, приблизилось к нулю. Я планировал, что через пару лет найму на свою землю какого-нибудь беспортошного Ваню из деревни МетелИ: буду платить ему полкопейки, хлестать кнутом за провинности и иметь хорошие овощи к своему столу.

Но опасность представляли не только деревенские коряги и не только полушлюхи с Украины.

Мужчин в этой стране всегда не хватало, приличных было еще меньше и попытаться меня женить могла любая.

Зная, что глубины женской хитрости неизмеримы, при малейшем подозрении я врал, будто женат, но супруга с двумя детьми купается на Гоа. Метод действовал безошибочно: он отсекал желающих поживиться на мой счет и оставлял лишь тех, кто хотел удовольствий.

Большинство любительниц пускалось на поиски в пятницу после обеда.

Эшли связалась со мной во вторник и всем позднейшим я отказал.

Отложил на неделю даже Ольгу, которая сидела на спинке кресла в короткой черной маечке и показывала чисто выбритую промежность.

Такие фотографии — даже при осознании нарочитости — всегда вызывали неуправляемый прилив желаний.

Но я оставался порядочным человеком. Если Эшли заказала меня заранее, то она имела право на приоритет.

Правда, при переписке сегодняшняя гостья вела себя активно, в реальности казалась стушевавшейся.

Это меня слегка удивило.

Обычно я понимал, с кем имею дело, уже в первые минуты.

Несмотря на разнообразие характеров, женщины с сайта знакомств легко классифицировались.

Раскомплексованные ничего не скрывали и не тратили времени зря.

Другие — хорошо воспитанные — пытались держаться достойно, спокойным тоном спрашивали, где находится душ, просили дать чистое полотенце. В ответ я выдавал банный халат: сохраняя образ женатого мачо, я имел дома женский.

Третьи играли по длинно прописанным нотам. С такими мы сначала шли на кухню, пили кофе и грызли печенье, совместно создавали иллюзию давнего знакомства, вводящую в нужную атмосферу.

Шкала была простой, прочие типы сводились к описанным.

Причем, как ни странно, я не мог сказать, что первый оптимален, а третий не обещает ничего путного.

Случалось, что тигрица, готовая совершить соитие на тумбочке для обуви, обрушивала ураган, который не нес ничего, кроме ощущения неуправляемой стихии. Бурно насладившись за десять минут, гостья исчезала, оставив меня ни с чем. Точнее, с вполне определенным чувством неудовлетворенности.

А любительница предварительной беседы за чашкой кофе, привыкнув в ситуации, спокойно переходила в спальню и там дарила несколько феерических часов: со взлетами и падениями, с бешеной скачкой и недвижной лаской, порой даже с фокусами на грани боли.

Странная Эшли — я понял сразу — не подходила ни под один из трех.

Эта женщина знала, что ей нужно, энергично настояла на встрече, сама назначила день и время, явилась точно в срок, причем не просила забрать себя с болота из Нижегородки, а приехала сама.

Но опыт говорил, что с нею что-то не так.

3

— Кофе? — спросил я, когда мы оказались на кухне.

— …Чай…

Голос Эшли был холодным.

Она присела на краешек стула, словно птичка, в любой момент готовая сорваться.

Нечто подспудное, сковывающее около мужчины, с которым через полчаса предстояло заняться сексом, проявлялось в ней больше, чем во всех известных женщинах.

— Индийский, китайский, мелкий, листовой?

Роль изысканного любителя предполагала разнообразие.

Хотя сам я в нынешнем чае разочаровался: массовый представлял собой обрезки веника, обмакнутого в краску, настоящий «Дарджилинг» в нашем городе не водился.

— Обычный в пакетиках.

— Может, коньяку? — предложил я.

В обычной жизни я пил немного, поскольку дешевой выпивки не переносил, а минимально приемлемый «Хеннесси» уровня «V.S.» стоил слишком дорого для регулярного употребления.

Но он всегда имелся, скованной гостье я был готов налить рюмку. Только одну, не больше: пьяная женщина в постели, как правило, оказывалась кошмаром.

— Н-нет! — в черных глазах Эшли мелькнул ужас. — Никакого спиртного! Только чай!

— Чай так чай, — покладисто ответил я и полез в шкаф за коробкой с разовым «Липтоном».

Четвертая категория, к которой, кажется, относилась нынешняя избранница, тоже была знакома.

Такие женщины хотели чего-то нового, но не умели переломить стыд.

Или обладали чувственностью нулевого уровня, для поднятия которой требовались средства, мне недоступные.

Слияние с ними бывало по-школьному унылым: изнуряющим, лишенным беззаботной сладости и не приносящим удовольствия ни одной из сторон.

Подобное случалось в моей давней, лишенной опыта жизни — когда секс как логическое завершение чаепития воспринимался лишь досадной обязанностью. Или проходил со смехом при взаимном понимании ненужности этапа.

Да, как ни странно: мне приходилось встречаться с женщинами, которые хохотали даже в момент, который когда-то имел условное название «das ist fantastisch».

Посадив подобную гостью на такси, я задавался вопросом, для чего она ко мне являлась.

Сейчас было еще хуже: мы с Эшли еще не взглянули в направлении постели, а я уже этого не понимал.

Но все-таки я провел ее на кухню, предложил и кофе и чаю и коньяка.

Я вел все согласно протоколу: если женщина настойчиво домогалась встречи, то было неприлично сразу показывать, что ничего от нее не жду.

Систему первоначального узнавания я отработал, применение не составляло труда.

В моей узкой передней было тесно и по-ненатуральному светло, там я заботился лишь о том, чтобы раньше времени не задеть ее грудь.

Я увидел икры Эшли, когда отступил в гостиную, но ничего большего оценить не смог.

На кухне обстановка была более благоприятной: большое окно наполняло солнцем, квадратная форма позволяла расположиться свободно.

Я усадил гостью за стол так, чтобы ничего не мешало ее рассматривать. Она молча пила чай, опустив в чашку густые ресницы, чувствовала мой взгляд, но не противилась.

На вид ей можно было дать лет тридцать.

Лицо Эшли не могло назваться кукольно красивым, но притягивало. Благородное во всех чертах, оно хранило бледность.

Ее грудь была не большой и не маленькой, черное платье натянулось, но не давило тяжестью. Наверняка мне предстояло увидеть пару умеренных полушарий, какие я любил больше всего.

Бедра слегка расширялись, давали понять, что их обладательница недевственна и не пренебрегает чувственными опытами. Но в отношении материнства они молчали: я знал рожавших женщин с тазом не шире плеч и нерожавших, которым оказывался мал мой широкий кухонный стул.

Колени, придвинутые одно к одному, спокойно смотрели сквозь черный эластик, были круглыми и обещали удовольствие от прикосновения.

Эшли казалась миниатюрной, но не хлипкой; ее стоило назвать крепкой, если бы под словом «крепкий» подразумевалась не склонность к полноте, а идеальная соразмерность частей.

Еще раз окинув гостью внимательным взглядом, я подумал, что к ее угольным волосам и мелово бледной коже идеально идет именно такой, черный наряд.

В этой женщине все казалось органичным.

Непривычными казались только широкие браслеты из непонятного материала на ее запястьях. Таких я никогда не видел.

Но любая женщина имела право быть экстравагантной в меру желаний.

Скорее всего, слияние с нею могло оказаться непривычным, но приятным.

— Еще чаю? — предложил я, заметив, что Эшлина чашка пуста.

— Нет-нет, спасибо, — она откинулась. — Хватит.

— Точно? — я зачем-то уточнил, словно это имело значение

— Да.

Я встал.

Стул ободряюще скрипнул.

Несмотря на скованность первых минут, все шло по плану.

Не могло не идти, если Эшли приехала сюда с обозначенными намерениями.

Все женщины были разными во внешних проявлениях; изъявив желание сходить на сторону, иные до последнего момента держались отстраненно, говорили знаками и жестами, молчали.

Я улавливал состояние без слов.

Сейчас настало время действия.

Последнее заключалось в том, чтобы продвинуться ближе к телу.

Переставив стул, я сел рядом с Эшли.

Ложка звякнула, она отодвинула чашку и быстро взглянула на меня.

Спокойно улыбнувшись, я опустил ладонь на круглое, розовато просвечивающее колено.

Она дернулась и с быстротой молнии отпрянула вместе со стулом.

Я успел ощутить, что несмотря на жару, нога под эластиком столь же холодна, как и рука.

— Извините… — пробормотал я.

Впервые за последние годы я растерялся.

В студенческие времена случалось всякое.

Двадцать лет назад все было иначе, чем сейчас. Девушки находились под тенью коммунистического ханжества, каждая требовала индивидуального завоевания; этапы включали различные — чисто советские — выверты типа эквилибристики на перилах балкона.

Надо сказать, что в период первоначального насыщения женским телом это не казалось утомительным. Напротив, плод, доставшийся нелегким трудом, казался более сладким.

Но потом стало ясно, что жизнь коротка и ее вряд ли стоит тратить на клоунаду.

Современность изменила все.

Женщины, которые нуждались в том, чтобы их добивались, остались старыми девами, либидо распыляли перед иконами.

Нормальные жили нормально.

Сейчас казалось обычным, когда девушка лет двадцати на порнокастинге говорит, что у нее было не «целых тридцать» сексуальных партнеров, а «всего тридцать».

Только неумные могли жить в целомудрии, откладывая все на потом.

Желающие секса вели себя просто.

Но если дорога в тысячу километров требует первого шага, то путь к высоте чувственного наслаждения начинается с прикосновения к коленке.

Реакция Эшли сбила с толку.

Теперь я не понимал абсолютно ничего.

Выпрямившись и проведя рукой по лбу, я сказал:

— Извините еще раз.

— Все в порядке, — гостья дернула головой.

Колени смотрели на меня и, кажется, тоже ничего не понимали.

Я вздохнул.

В кухне упала тишина, нарушаемая лишь ходом часов, которые висели на стене справа от вытяжки.

Когда-то очень давно — еще до женитьбы, при родителях — на кухне моей Ленинской квартиры тоже имелись часы. Не настенные, а простые, они стояли на буфете.

Те мелодично выпевали «тик-так». Я знал, что внутри вперед и назад колеблется маятник, напоминая о том, что время — живая сущность и от него зависит жизнь.

Нынешние китайские не тикали и не такали, а бездушно щелкали. Никакого маятника в них не имелось; микросхема выдавала импульсы, электромагнит толкал шестеренку: вперед, вперед и снова вперед.

Жизни в этих часах не было, они лишь отмеряли секунды.

Впрочем, в нынешнем мире не осталось почти ничего живого.

Все стало искусственным: от пластика, который дешево дребезжал в моей недешевой машине, до грудных имплантов, узнаваемых по первому прикосновению.

Да и на Эшли, чью ногу я неудачно потрогал, натуральными были только трусики. Или вообще одна лишь белая прокладка, которую, похоже, мне не предстояло увидеть.

Даже ее браслеты — какие-то кандалы без цепей — блестели, словно камень, но наверняка были отштампованы из композита и ничего не весили.

Правда, гостья вызывала натуральное желание, но в данной ситуации это не значило ровным счетом ничего.

В сексе самым важным условием я считал добровольность обеих сторон, причем с первой до последней минуты.

При неограниченности таящихся лавин любая женщина обладала ранимой душой — звенящей, словно флюгер на ветру ощущений.

В любой момент она могла передумать и повернуть.

Улавливая перепады настроения, я умел идти вперед осторожно, не спотыкаясь на неровностях.

Но даже вечная истина «добравшись до груди, ты овладел женщиной» порой давала сбой. Иногда, уже расстегнув бюстгальтер, мне приходилось застегнуть его обратно и везти гостью домой.

Конечно, подобный случай вызывал досаду, но я давил в себе раздражение и оставался нежным до расставания.

Женщины были женщинами — существами с другой планеты.

Прикладывать к ним свои мерки мог лишь сельский механизатор… да и то не выходя из коровника.

Моя любовь к женщинам позволяла прощать все.

Абсолютно все, вплоть до отказа уже в постели.

Кроме того, я умел трезво смотреть на жизнь.

Идиотизм нынешней ситуации казался смешным.

Настолько смешным, что к ней стоило относиться философски.

Завязывая знакомство с Эшли, я преследовал однозначную цель; ожидая ее, настроил себя на продолжение и окончание.

Тем более, что в эту субботу я чувствовал себя полным сил.

Я хорошо выспался, тщательно побрился, принял душ с дорогим душистым гелем, оделся в приличную одежду: новую рубашку и джинсы, не переведенные в разряд домашних из-за поношенности, а специально купленные для дома.

Я был готов ко всему и жаждал все иметь.

Даже при возможностях современного мира не всегда легко удавалось найти партнершу, соответствующую моим запросам. А они были не такими уж малыми: свою невечную жизнь я не собирался разменивать на толстух или футболисток.

Эшли принадлежала к излюбленному типу сложения.

В передней она понравилась настолько, что на кухне по вполне определенной причине я не поворачивался к ней боком.

Пересев поближе, я не скрывал своего состояния; все женщины в такой ситуации его замечали и обычно выражали удовлетворение.

Более того: если гостья ощущала, что я не испытываю к ней желания, я получал импульс неудовольствия.

По кодам внешнего вида элементарно просчитывались устремления.

Если женщина надевала короткое платье, не скрывающее, а подчеркивающее формы, то она знала, зачем это делает.

Когда она добавляла черные колготки — настолько тонкие, что от ног шло мерцающее сияние — и садилась, ничего не скрывая, то…

То не потрогать коленку означало выразить равнодушие и ее обидеть.

Я это понял давно: еще студентом, когда мои первые женщины — все материнского возраста — не дождавшись действий, начинали нерадостно раздеваться сами.

Но сейчас система дала сбой.

Эшли принадлежала даже не к четвертому типу, а непонятно к какому.

Это стоило принять как факт.

И смириться с возникшим осложнением.

Я не был мальчишкой, а свет не сошелся клином на ней.

Китайское время лишь недавно перещелкнуло полдень.

Пока могла оставаться свободной Ольга на спинке кресла.

Подумав о ней, я вспомнил еще Ирину, чья грудь мне понравилась.

А также — по ассоциации с ускользнувшей Эшли — Земфиру, которая стояла в полупрозрачном черном топе без бюстгальтера и в черных чулках, и я не мог понять, что манит больше: скромно просвечивающие соски или ослепительно белая полоска бедра.

Сейчас стоило перетерпеть несколько вежливых минут, вести себя адекватно — сообразно обстоятельствам, развивающимся независимо от моей воли.

Я опять встал.

Теперь стул не скрипел; он был со всем согласен.

— Эшли, давайте я отвезу вас домой, — сказал я, глядя сверху на ее ровные черные плечи. — Могу сам, могу отправить на такси. Заплачу водителю прямо тут, ясное дело. И запишу его номер на всякий случай. Как вам будет удобнее.

— Нет.

Голос прозвучал тускло.

— Не беспокойтесь, меня привезли и отвезут.

Гостья повернулась к часам.

Солнечные блики скользнули по ее волосам, уголь отлил красным.

Я все-таки кое в чем ошибался: голову она не красила, цвет был натуральным, живым.

— Давайте еще посидим.

— Посидим? — невольно отозвался я.

— Да. Или вы куда-то спешите?

— Я никуда не спешу.

Ответить следовало иначе, но я подумал, что Ольга никуда не денется.

Равно как и Ирина и Земфира — и остальные, из которых в любом случае останется хоть одна.

По большому счету, я не то чтобы пресытился, но не ждал от новых тел ничего нового.

Но в миниатюрной Эшли — точнее, в ее поведении — было нечто неизвестное.

И ее не хотелось упускать.

— Давайте посидим, Эшли, если вы хотите.

Я снова сел, взглянул прямо.

Грудь, угадываемая под платьем, смотрела на меня.

— Сделать еще чаю? Или, может быть, все-таки кофе? У меня есть хороший «Эгоист».

— Нет, спасибо.

Она покачала головой, волосы опять заискрились медью.

— Можно, я просто подержусь за вашу руку?

— За… мою руку?

Неожиданностям при общении с этой женщиной не имелось предела.

— Да. За вашу руку.

— Пожалуйста.

Избегая прикосновений к ее телу, я положил руку на стол.

Гостья потянулась, положила ладонь на мои пальцы.

Я вздрогнул, ощутив смертельный холод.

Ничего подобного со мной еще не случалось.

Я посмотрел женщине в лицо — она схватила темными глазами, держала сильнее, чем рукой.

Впрочем, и пальцы ее тоже были сильными.

Только сейчас я отметил, что на них нет ни перстней, ни колец.

Для женщины такого типа — при всех странностях поведения — украшения казались атрибутом.

Ее руки ее просили не браслетов из пластика, а бриллиантов в платине, потому что весь облик молча говорил о достатке.

Общение с Ралиной сделало из меня знатока женской одежды.

Начальница отдела продаж нашей процветающей компании получала гораздо больше моего, но жила в однокомнатной квартирке и ездила в маршрутном автобусе, где ее толкали локтями все, кому не лень. У нее не имелось машины, не хватало денег на такси, поскольку всю зарплату она тратила на тряпки, сумки и туфли.

Для Ралины не существовали ни Турция, ни Китай; слово «отечественный» для нее было синонимом «дрянной», она покупала только оригинальные вещи европейских производителей VIP-класса.

Я прекрасно ее понимал.

Я сам томился, вынужденный жить в социуме плебеев, где даже миллионеры выглядели огородниками.

Мне казалось само собой разумеющимся, что нормальный человек стремится вырваться из среды оборванцев, хочет хотя бы внешне отличаться от них.

Не имея близких подруг в том смысле, какой принят среди обычных женщин, Ралина регулярно хвасталась обновками передо мной. Благодаря ей я помнил названия почти всех брендов, многие узнавал на вид и представлял цены.

По ошеломляющей простоте черного коктейльного платья я понимал, что оно — как минимум — от «Прада», хотя Эшли не напоминала дьявола.

Дьяволом в ее глазах, возможно был я.

А она не подходила ни под одну известную мне категорию.

Видимо, при всех своих опытах я знал женщин недостаточно.

4

Солнце — невидимое за обрезом окна — не стояло на месте; тени переплетов медленно ползли по стене.

А мы сидели молча, как два школьника, которым для предэкстазного состояния хватало сплетения пальцев.

Это меня и смешило и удивляло и наполняло новизной — точнее, возвратом прошлого.

Нечто подобное у меня когда-то происходило с женой.

Я тоже начал с ее руки, пойманной как бы случайно.

Но перебрав пальцы, я все-таки взялся за грудь.

С Эшли такой вариант не проходил.

Да и вообще я утратил желание обладать ею.

Мне не требовалось физической близости.

Меня держали ее непонятные глаза.

Она смотрела не отрываясь, лишь изредка косилась в сторону часов, равнодушно щелкающих над плитой.

При этом казалось, что гостья не спешит, а просто сверяется со временем.

Отметив очередной быстрый взгляд на стену, я вспомнил слова про «отвезли и привезут».

Мне стало ясно все.

Студентами мы выпендривались друг перед другом, как могли.

Одни набирали общее количество побед, показывали списки, хвастались украденными трусиками.

Другие соревновались на количество результатов за один заход: кто-то голословно уверял, что может пять раз подряд с одной, кто-то собирал компанию особ легкого поведения и демонстрировал их росписи на бумажке.

А кое-кто гордился тем, что может провести ночь в постели с женщиной и ее не тронуть. В молодости такой результат тоже был результатом.

Сейчас пришли иные приоритеты; ни количество, ни качество, ни сдержанность уже ничего не стоили.

Но Эшли была странной и могла иметь вневозрастные привычки.

Скорее всего, она поспорила с такими же подружками, что просидит установленное время с незнакомым мужчиной и останется нетронутой.

Поняв это, я удивился самонадеянности своей гостьи.

Ведь она меня не знала, лишь списалась по интернету. И, направляясь на встречу, не могла иметь гарантий, что хозяин квартиры не окажется тихим маньяком, который изнасилует ее всеми способами, и от этого не помогут ни подруги, ожидающие в машине, ни газовый баллончик, который лежит в сумочке.

Хотя, конечно, аура человека, неспособного доставить женщине боль, могла ощущаться в моем аккаунте.

Догадка о том, что гостья отсиживает положенное время, оказалась верной.

Едва минутная стрелка заняла вертикальное положение, а маленькие часы на вытяжке показали «13:00», она отпустила мою руку, поднялась и одернула платье.

Я тоже встал, поняв конец аудиенции.

— Спасибо за чай, — сказала Эшли бесстрастным голосом. — И вообще спасибо.

Последнее «вообще» она произнесла странно.

Я ничего не понял, но улыбнулся.

Пропустив вперед, я пошел вслед за ней в переднюю.

Женщина нравилась мне так же сильно, как в первые минуты.

Время прошло и я снова ее желал.

Но прекрасно понимал, что это бесполезно.

Бесполезно потому, что мы вращались в разных пространствах и я даже не пытался понять, что конкретно нас разделяет.

Эту женщину стоило оставить в памяти как звезду, случайно залетевшую в мою Галактику и покинувшую ее прежде, чем я успел хоть что-то сообразить.

— В следующую субботу в то же время, — проговорила она, когда я начал отпирать замки.

Не спросила и не сообщила, просто приказала неожиданно твердым тоном.

— Но…

Я опешил.

Не потому — точнее, не только потому — что вряд ли хотел опять терять час выходного дня на посиделки с гляделками, а просто был удивлен.

Ведь попить чаю из пакетиков и подержаться за чью-то руку эта женщина могла с гораздо меньшими хлопотами и не в таком отстойном районе.

— Я заплачу за каждый раз, — добавила она.

— Заплатите?!

— Да.

Сняв сумочку с вешалки, она вытащила пятитысячную бумажку и положила на тумбочку.

Я застыл; никогда еще женщины мне не платили — тем более за то, чего не было.

— Впрочем, как хотите, могу заплатить потом за все сразу.

Не дождавшись ответа, она спрятала купюру обратно.

— Работать нам долго и сумма набежит серьезная.

— За что именно «все»? — наконец спросил я.