Бесплатный фрагмент - Инопланетянин в майке-алкоголичке

Любую достаточно развитую технологию не отличить от магии…

Артур Ч. Кларк

Из дальнего коридора за нами наблюдало зеркало…

Хорхе Л. Борхес

ВСТУПЛЕНИЕ

Дорогой читатель, в твоих руках — не просто сборник фантастических рассказов. Это билет на борт звездолёта, пилотируемого двумя странными парнями по имени Ян и Йонсон. Их корабль — это не гордый «Энтерпрайз» и не загадочный «Ностромо», а, скорее, космический аналог старенького «Запорожца», везущего через полгалактики несколько тонн микросхем, ящик бурбона и неистребимую уверенность, что «и там люди». Миссия героев — не завоёвывать чужие миры и не нести свет истины тёмным цивилизациям, а сбыть побольше барахла, купленного по случаю корпорацией и, если повезёт, покрыть расходы акционеров.

С первых же страниц цикл остроумно и с неизменной «ламповой» иронией погружает нас в мир, знакомый каждому любителю классической НФ Золотого века: прыжки через гиперпространство, первые контакты, невероятные технологии и экзотические планеты. Мы встречаем инопланетян, которые выглядят как эмбрионы, и целые миры, помешанные на роскошных похоронах. Кажется, что это — уютное, умное и доброе повествование в духе Лема и Шекли, где главное — блестящая идея и юмористическая развязка.

Но не обманывайся первоначальным впечатлением. Чем дальше мы следуем за Яном и Йонсоном, тем больше ощущаем, как почва уходит из-под ног. Этот «ламповый» космос оказывается лишь приманкой, входом в гигантский лабиринт отражений, где каждый следующий рассказ — это новый виток, заставляющий усомниться во всём, что ты узнал до этого.

Автор мастерски ведёт нас от пародии на колониализм и корпоративную жадность к фундаментальным философским вопросам. Что есть реальность, а что — симуляция? Визит на планету, где под песками скрывается то ли технологический рай, то ли коллективный сон, ставит этот вопрос ребром, оставляя нас без однозначного ответа. Являемся ли мы хозяевами своей судьбы или всего лишь персонажами в грандиозной игре, управляемой сводом непонятных нам правил?

Второй сквозной темой, пронизывающей цикл, становится мучительный поиск ответа на вопрос: что же является исконно человеческим? В мире, где можно заменить лёгкие, желудок и даже мозг искусственными аналогами, что остаётся от личности? Где та грань, за которой заканчивается человек и начинается киборг, добровольно отказавшийся от своих «несовершенств» — вкуса, боли, ошибок — ради холодного, идеального бессмертия? И не являются ли эти «несовершенства» — наш норов, наши неврозы, наша иррациональная любовь к вредным привычкам — тем самым стержнем, который и делает нас людьми?

Путешествия Яна и Йонсона — это и есть это великое исследование. Они — такие же «люди в майках-алкоголичках», как и тот первый инопланетянин, который встретил их на своей грядке. Они не супергерои, а обычные ребята, которые пытаются сохранить себя в мире, оказавшемся куда страннее и опаснее, чем они могли предположить. Они — наше зеркало, отражающее наше же замешательство перед лицом невообразимого.

Этот сборник — это уникальное путешествие: от улыбки и ностальгии по простой фантастике до головокружения от глубины. Это лабиринт, в котором автор не даёт готовых ответов, но предоставляет читателю роскошь самому искать выход, сверяясь по карте собственных представлений о мире, реальности и человечности.

Так что устраивайся поудобнее, заведи двигатель на малой тяге и будь готов к тому, что твоё представление о космосе и о себе после этой книги уже не будет прежним. Добро пожаловать на борт!

Игорь Вирм

Контакт

— И чего вам здесь надо?

Мы с Йонсоном замялись. Толстенький лысоватый инопланетянин в несвежей майке-алкоголичке, обрезанных джинсах и кроссовках на босу ногу выжидательно смотрел на нас. Ему было на что сердиться — выбирая место для посадки по­ровней, Йонсон плюхнулся прямо на помидорную грядку, превратив в кетчуп отборные томаты по крайней мере на двух десятках кустов.

— Понимаете, — начал я, — мы не совсем с этой планеты…

— Это я вижу, — бесцеремонно перебил меня абориген. — Свалились мне на голову без всякого приглашения. Хорошо еще, что не нырнули в озеро — всю рыбу перепугали бы. Чего хотели-то?

Только не таким мы представляли контакт с инопланетными существами. Это же надо: прыгнули через полгалактики, неся высокие идеалы дружбы и сотрудничества, и на тебе — столкнуться с каким-то замызганным фермером.

— Ну, а почему мы не могли бы просто заглянуть в гости? По-соседски! — спросил Йонсон.

— А вы к своим соседям тоже вваливаетесь без приглашения потому, что вам стало скучно? — перебил коротышка моего напарника.

— Эээ… Нет, но, кто знает, может быть, вам нужна помощь… — промямлил Йонсон с уже меньшей уверенностью.

— Кому помочь? ВАМ помочь? — оживился инопланетянин. — Вам нужна помощь?

— Нет, не совсем. Мы имели в виду, может быть, мы можем оказать вам какую-нибудь поддержку? Ну, там, знаете, культурная миссия, демократизация и установление долгосрочных контактов, обмен плодами научно-технического прогресса, в конце концов. — попытался растолковать я.

Инопланетянин поскучнел.

— Если бы нам нужна была помощь, — на секунду он прервался и кивнул в сторону песочницы, где в тени грибка копошилась, старательно вылепливая куличики, пара чумазых ребятишек лет пяти-шести, — мы бы сами прилетели и попросили об этом!

— То есть вам совсем-совсем ничего не нужно? — сделал я последнюю попытку наладить конструктивный разговор.

— А вы случайно не из этих? — вдруг подозрительно сощурился толстяк.

— Из кого?

— Ну, которые летают с планеты на планету, предлагая местным то стеклянные бусы, то технологию безболезненной депиляции бровей, — коммивояжеры — вот кого я имею в виду.

— Нет! Нет! — в один голос сказали мы с Йонсоном, стараясь выглядеть как можно более убедительно.

В числе поставленных перед нами компанией разведывательных задач, конечно, было изучение возможности выменять у аборигенов что-нибудь нужное землянам, но это делалось лишь для того, чтобы покрыть затраты на экспедицию. После повышения налога на малые исследовательские суда это была последняя возможность для акционеров получить свои гарантированные 10% прибыли.

— В общем, сами не знаете, чего хотите. — сделал вывод из нашего молчания инопланетянин. — Тогда больше не надо меня задерживать, залезайте в свой пепелац и улепётывайте.

Произнесено это было безо всякой угрозы, спокойно и рассудительно, словно мы не были представителями могущественной цивилизации, освоившей искусство межгалактических перелётов, а являлись всего лишь неразумными детьми, по ошибке забравшимися в чужой огород.

— Простите, но мы хотели бы поговорить с планетарным правительством, уполномоченным принимать какие-то решения. — спохватился Йонсон.

— С чего это? Я, как и любой житель моей планеты, вполне уполномочен принимать решения. — спокойно произнёс толстячок, отмахиваясь от усевшейся ему на нос мухи. — Если вам что-то нужно для обратного перелёта, скажите об этом прямо сейчас.

— Ян! Это шанс! — шепнул Йонсон.

— Видите ли, да! Действительно, да! — обрадовался я. — Одна, э-э-э, деталь нашего межпланетного двигателя… Она нуждается в текущем техническом обслуживании. Это может занять время.

— Давайте, показывайте, что там за деталь. — снова оживился инопланетянин.

Мы с Йонсоном усмехнулись. Почему бы и нет? Поразим этого дикаря мощью новейшего патентованного гиперпространственного крейсера.

— Сюда, пожалуйста, — Йонсон провёл самоуверенного толстяка в величественно поблёскивающую металлом галерею. Её назначение было понятно нам лишь в самых общих чертах, а уж на экскурсантов переплетение бесчисленных проводов, труб и цветных шлангов всегда производило величественное впечатление.

Инопланетянин на секунду замер. Похоже, нам удалось смутить и его. Толстяк почесал в затылке и присвистнул.

— Да здесь не обслуживание надо проводить, а выкидывать половину. — вдруг резко сказал он. — Как это у вас называется — регенерационная камера гиперпространственного двигателя? Да вы отчаянные ребята — летать на таком. Тупиковая архитектура — вероятность, что что-нибудь заклинит, составляет один на десять в минус шестой степени! Надо полагать, на миллион перелётов одна серьёзная авария с кораблём обязательно случается!

— А… А… Откуда вы знаете устройство гиперпространственных двигателей? — только и сумел выдавить я.

Толстяк посмотрел на меня с сожалением и вздохнул.

— Ладно, ребята, варианта два: я тут быстренько приберусь… — инопланетянин довольно потёр мозолистые руки.

— Нет-нет! Не надо! — обеспокоенно прервал коротышку Йонсон, — Пусти слона в посудную лавку!

— Или, — толстяк, казалось, не заметил колкости, — дадим вам простенький буксир, и он быстренько оттащит вашу колымагу до… откуда вы, говорите, прилетели?

— С Земли!

— А, ну, да. Конечно. До вашей Земли.

— Да, это, пожалуй, более приемлемый вариант. — согласился я. — А пока, если не возражаете, позвольте осмотреть планету!

— Ну, осматривайте, сколько успеете. — буркнул инопланетянин и вышел из корабля.

Мы проследовали за ним.

— Нет, ну ты видел? — зашептал Йонсон. — Живёт в какой-то глуши, а туда же — в новейших патентованных двигателях разбирается.

— Видать, встречался уже с путешественниками и понахватался у них словечек. — усмехнулся я. — Вот увидишь, сейчас пригонит свой ржавый трактор и предложит нам на нём отбуксироваться.

Йонсон прыснул. Инопланетянин тем временем что-то сказал детям и направился в сторону сарая. Ребятишки, оставив игру в куличики, увлечённо принялись перекапывать клубничную грядку своими ярко-красными совочками.

Избавившись от надоедливого толстяка, мы приступили к исследованиям. Йонсон запустил робота собирать образцы грунта, а я, следуя инструкции, расставил вокруг корабля измерительные приборы.

Закончив работу, мы уж было собирались полюбоваться идиллической пасторалью летнего полудня, как вновь появился толстяк. В руке он держал что-то вроде здоровенного гаечного ключа.

— Ну как, осмотрелись? — дружелюбно спросил инопланетянин. — Хотел в город съездить, да вспомнил: у меня же капа у самого есть. Я в юности увлекался моделированием.

— Простите, что есть? — не понял я.

— Ну, капа! — сказал толстяк, показывая на ключ. — Старая, правда, да, неважно! Вот и детишки уже закончили.

Я повернул голову: чуть в стороне у вскопанной грядки стояли довольные малыши.

— Вы уверены, что кроме этого, как его, технического обслуживания вам больше ничего не нужно? — спросил инопланетянин.

— Уверены-уверены! — улыбнулся Йонсон.

— Хорошо.

Толстяк подошел к грядке и засунул гаечный ключ прямо в ее центр, затем он что-то сказал детям, и те, радостно зачирикав, побежали к нашим приборам.

— Эээ! — только и успел крикнуть Йонсон, а малыш уже с лёгкостью тащил к ракете упирающегося двухтонного робота; девочка в панамке тем временем складывала рядом с кораблём дорогостоящую технику.

— Стой! Не надо! Аккуратнее! — закричал я и бросился к ней.

Йонсон побежал за мной.

— До свидания, дяденьки! Счастливого пути! — девочка, улыбаясь во весь рот, уже махала нам рукой.

Рядом стоял её брат, с интересом глядя на нас.

И тут перед глазами у меня помутилось, словно между детьми и кораблем появилась дрожащая дымка. Последнее, что я увидел, был растворяющийся в воздухе толстяк и торчащий из грядки гаечный ключ, из которого бил сноп искр. Полуденная планета растаяла и исчезла, на мгновение мелькнуло черное звездное небо, после чего из дымки медленно проявились знакомые очертания космодрома дальних перелётов «Атлантис».

Мы с Йонсоном стояли рядом с кораблём на бетонных плитах, а вокруг собралась целая толпа рабочих космодрома.

— Ян, — что это было? — растерянно спросил Йонсон.

— Не знаю, но, похоже, что экспедицию мы не оправдали…

Впрочем, опасения наши оказались преждевременны. Инопланетянин, перед тем, как с помощью своего садово-огородного буксировщика отправить нас на Землю, притащил на корабль целую коробку артефактов, над которыми сейчас ломают голову лучшие умы планеты. Внешне это полная дребедень: садовые ножницы, резиновый мяч, какой-то ржавый прибор, похожий на старинный манометр, но парни из лаборатории говорят, что никогда не встречали ничего подобного — материалы, из которых изготовлен весь этот хлам, на Земле не известны, назначение же предметов оказывается и вовсе загадочным. Как вам, например, садовая рукавица, изменяющая гравитационное поле в радиусе до трёх километров, или фонарик, под лучом которого любые процессы ускоряются в сто раз? В общем, нас с Йонсоном в корпорации зауважали. Даже премию за сэкономленное топливо выписали. Да что премия! Сам президент фирмы, выкроив полчаса между воскресным гольфом и ланчем, встретился с нами, чтобы лично выслушать подробный рассказ о путешествии.

Анализ. «Контакт»: Деконструкция мифа о «Великом Открытии»

Рассказ «Контакт» — это блестящая пародия, сатира и глубокая философская притча, упакованная в форму лёгкой юмористической новеллы. Автор с первых же строк занимается деконструкцией классических tropes научной фантастики о контакте с инопланетным разумом.

1. Сатира на колониализм и «бремя белого человека»

Самая очевидная тема рассказа — это высмеивание наивного и высокомерного подхода к «первому контакту».

Ожидание vs. Реальность: Герои ожидают встречи с величественными существами для обмена «высокими идеалами». Вместо этого они сталкиваются с «замызганным фермером», который смотрит на них как на надоедливых сорванцов, потоптавших его грядку.

Язык колонизаторов: Ян и Йонсон говорят казёнными, заезженными фразами: «культурная миссия, демократизация, установление долгосрочных контактов, обмен плодами научно-технического прогресса». Это прямой намёк на риторику европейских колонизаторов или современных неоколониалистов, несущих «бремя цивилизации» дикарям.

«Стеклянные бусы»: Фраза инопланетянина о «коммивояжёрах», предлагающих «стеклянные бусы», — это приговор всей их миссии. Он сразу видит суть: земляне — не просветители, а менедлы — «менеджеры дел», сотники прогрессоров из мира Стругацких, торговцы смертью, прикрывающие экономическую экспансию под видом «благой миссии», истинная цель которых — выменять что-то ценное за дешёвку.

2. Перевёрнутая иерархия: кто на самом деле «передовой»?

Автор мастерски меняет местами роли «передовой» и «отсталой» цивилизаций.

Технологическое превосходство: Весь юмор и смысл построены на том, что «примитивный» фермер с гаечным ключом оказывается носителем непостижимо развитых технологий. Он с первого взгляда диагностирует «тупиковую архитектуру» их гипердвигателя (вероятность аварии 1/1,000,000 — указывая, что это ужасающе высокий риск для космических перелётов!).

Социальное превосходство: Его фраза «Я, как и любой житель моей планеты, вполне уполномочен принимать решения» — это громадная по своему масштабу идея. Это общество горизонтальное, а не иерархическое. Каждый его член — суверенная личность, не нуждающаяся в «правительстве» для общения с пришельцами. Это куда более продвинутая социальная модель, чем земная.

Дети-сверхсущества: Апофеозом этой темы становятся дети, которые запросто таскают двухтонных роботов и сворачивают измерительную технику. Это показывает, что для этой цивилизации технологическое могущество — это нечто органичное, повседневное, встроенное в самую простую жизнь. Их «буксир» — это не ржавый трактор, а гаечный ключ, воткнутый в грядку. Их сила в том, что они не отделяют технологию от природы, они их синтезировали.

3. Ключ ко всему циклу: Намёк на истинную природу вселенной

«Контакт» задаёт вопросы, которые будут возникать при прочтении следующих рассказов серии.

Иллюзия технологического превосходства Земли: Земляне летают на кораблях с «тупиковой архитектурой». Их миссии диктуются не благородством, а жаждой прибыли акционеров («покрыть затраты на экспедицию», «гарантированные 10%»). Это сразу рисует их цивилизацию как меркантильную, ограниченную и не самую развитую в галактике.

«Волшебство» высших цивилизаций: Технологии аборигена — это, по сути, магия. Они не требуют гигантских кораблей, интерфейсов и объяснений. Они действуют на уровне «сказал — сделалось». Этот мотив «техномагии» напрямую перекликается с возможностями Глана в «Пробуждённом» и заставляет задуматься: а не являются ли эти «высшие» цивилизации теми, кто научился управлять самой структурой реальности?

Отсутствие языкового барьера: В самом первом рассказе этот вопрос даже не поднимается. Герои общаются с инопланетянами на едином языке. Это укрепляет версию о том, что либо это условность, либо (что интереснее) — это свойство самой вселенной, в которой происходит действие.

4. Психологическая проекция: Дети Галактики

В контексте следующих рассказов серии Ян и Йонсон предстают в особенно ярком свете.

Йонсон (Бессознательное): Его реакция непосредственна и эмоциональна. Он сначала хочет впечатлить «дикаря», а потом испытывает страх и почтение перед его силой. Ян (Сознание): Он пытается рационализировать происходящее, цепляясь за старые парадигмы («он понахватался словечек»). Его картина мира трещит по швам, но он до последнего пытается её сохранить.

Роль Яна и Йонсонх в галактике, которую начинает вырисовывать этот рассказ, — это роль детей. Неразумных, самонадеянных, но любопытных, которые вламываются во взрослый мир, не понимая его законов. Абориген относится к ним именно так — с снисхождением и лёгким раздражением, как к детям, забравшимся в огород.

Заключение: Установка правил игры

«Контакт» — это великолепная увертюра. Он сразу сбивает спесь и с героев, и с читателя. Рассказ сообщает:

Забудьте о звёздных войнах и великих империях. В этой вселенной главное — ирония, абсурд и тихая, непостижимая мощь. Земляне — не вершина эволюции. Они — одни из многих, и далеко не самые умные или развитые. Настоящие чудеса — не в масштабе, а в простоте. Ржавый манометр, меняющий гравитацию, — вот символ этой вселенной.

Этот рассказ — камертон, который настраивает нас на правильное восприятие всего последующего лабиринта. Он готовит нас к тому, что реальность — это не то, чем она кажется, и что самые важные открытия ждут не в глубинах космоса, а на скромной грядке с помидорами, которую нужно обойти стороной, чтобы не превратить в кетчуп.

Игорь Вирм

Исконно человеческое

Эта планета была превосходна. Прямо перед нами журчала по выбеленным камням прозрачная речка, за ней тянулся буйный лес с деревьями, увитыми огромными яркими цветами. Полное синевы небо казалось намеренно приукрашенным в графическом редакторе. Ветра, бушующие в верхних слоях атмосферы и доставившие определённые сложности при посадке, быстро несли от горизонта к горизонту роскошные белые клубы облаков.

Мы с Йонсоном стояли на бирюзовом лугу, вдыхая почти чистейший кислород, насыщенный влагой парящих трав и обжигающий, словно ментоловые леденцы. От буйства ароматов Йонсон чихнул.

— Будьте здоровы, — раздался рядом дружелюбный баритон.

Мы обернулись. В нескольких шагах от нас парил полупрозрачный инопланетянин. Не выше метра ростом с грушевидной головой, он напоминал картинку из учебника по акушерству. Точь-в-точь такими изображают человеческие эмбрионы в возрасте трех-четырех месяцев. Маленькие ручки пришельца были умильно сложены на пузике, крошечные ножки, которые, ступи человечек на землю, несомненно, переломились бы под тяжестью непропорционального тельца, не касались травы.

— Это всё пыльца, — пояснил инопланетянин, указывая на луг. — Сильнейший аллерген. И кислорода в атмосфере слишком много, он сейчас буквально сжигает ваши лёгкие. Хотите, я дам вам нейтрализатор?

Инопланетянин выглядел настолько бесхитростно-доброжелательным, что мы с Йонсоном кивнули. Тут же из травы появилась ещё парочка таких же синеватых человечков. С поклоном они протянули нам маленькие жилеты.

— Это надо надеть?

— Да-да! — человечки закивали головами.

Жилеты, не испытывая никакого сопротивления плотной синтетической ткани, мгновенно просочились сквозь одежду, легко коснулись кожи и растворились в наших телах. Это было не больно, пожалуй, немного щекотно. Как только искусственные лёгкие соединились с нашими собственными, вкус атмосферы изменился. Ледяное жжение исчезло, воздух стал тёплым, словно наполненным солнцем.

— Ян, — шепнул Йонсон. — Я могу не дышать!

Я задержал дыхание. Ожидаемого напряжения в груди, сообщающего об увеличении содержания углекислоты в тканях, не возникло. Никакого дискомфорта — искусственные лёгкие инопланетян наполняли кровь кислородом и без моей помощи. Вдох требовался только для того, чтобы заговорить.

— Здорово! Скажите, а эти лёгкие только на вашей планете действуют?

— Нет. Они автономны и универсальны. Извлекают необходимые для жизнедеятельности газы из любой смеси, — сказал инопланетянин, едва шевеля губами.

— Прекрасный аппарат! И моя аллергия пропала, — сказал Йонсон. — Можно ли заказать у вас партию таких для нашей фирмы?

Инопланетянин слегка кивнул головой.

— Мы посчитали функцию дыхания несвойственной человеку и устанавливаем искусственные лёгкие каждому новорожденному. Если хотите, можем подарить такие же вашим друзьям. Сколько лёгких вам нужно?

— Так… — Йонсон принялся считать. — Значит, ребятам из лаборатории штук десять, плюс по паре наборов парням из группы разведчиков, стало быть, ещё пятьдесят…

— Возьмите вот это, — инопланетянин протянул Йонсону нечто, напоминающее кусочек пластыря. — Прикрепите к затылку.

— Что это?

— Калькулятор. Видите ли, мы решили, что с функцией ведения сложных расчетов человеческий мозг справляется не очень хорошо, и устанавливаем каждому новорожденному вычислительную систему, содержащую понятийный аппарат из высшей алгебры…

Пластырь мгновенно впитался в затылок Йонсона.

— Ян! Я только что рассчитал траекторию гиперпрыжка! — восторженно сказал напарник. — Не поверишь! Только подумал о двух точках, и сразу же увидел весь расчёт!

— Ты бы поосторожнее был с этими штучками, дружище. — У меня появились смутные опасения относительно данайцев и их даров.

— Не беспокойтесь, мы используем эти средства уже не одно десятилетие, — улыбнулся инопланетянин. — Попробуйте сами.

Он протянул мне тяжеловесную пластиковую полусферу.

— Что это такое? Искусственный мозг?

— Нет. Желудок и в целом вся пищеварительная система. Мы посчитали, что функция добычи пищи не является исконно человеческой. Чувство голода отвлекает, необходимость каждый день принимать пищу навевает тоску, а уж всяческие проблемы с пищеварением — это бич, мучавший наших предков.

— Что же ещё вы отдали на аутсорсинг? — спросил я.

— Только вспомогательные функции организма. Мы всегда рады делиться, если хотите, можете попробовать.

— Я попробую! — вдруг сказал Йонсон, до этого забавлявшийся сложными расчётами в уме. — Мне это, в самом деле, очень интересно!

Йонсон прямо светился. Искусственные ноги, точнее, искусственная система передвижения в мгновение ока переносила его из одной точки поляны в другую. Глаза-микроскопы позволяли малейшим усилием воли проникать в микромир. Искусственная кровеносная система по желанию Йонсона изменяла скорость кровоподачи к любому органу. Кровь Йонсон тоже предпочёл заменить на искусственную.

— Йонсон, Йонсон! Не надо тебе этого! — кричал я, а в ответ слышал бормотание большеголового инопланетянина о том, что очередная функция тела была признана не являющейся специфически человеческой.

Махнув рукой на происходящее, я уселся рядом с кораблём с сигарой и бутылочкой бурбона. Никакого удовольствия я не испытал. Сигара вспыхнула бенгальским огнём, искусственные лёгкие отфильтровали никотин, а послевкусие от любимого напитка оказалось в этой атмосфере излишне резким.

— Йонсон, не наигрался? Нам уже пора лететь! Дома ждут. — позвал я напарника, копошившегося где-то в лесу с очередной игрушкой киборг-цивилизации.

Йонсон тут же возник рядом, и я чуть не поперхнулся: в двух шагах от меня стояло полупрозрачное синеватое существо с большой грушевидной головой. Черты его лица напоминали Йонсона весьма отдалённо.

— Ты знаешь, Ян, — произнесло нечто, едва шевеля губами, — после того, как я расширил способности мозга блоком, ускоряющим мышление, наш с тобой мир кажется мне совсем уж скучным.

— Боже, Йонсон, что ты с собой сделал? Ты же чудовище!

— Ян, боюсь, что домой тебе придётся лететь одному.

Отбросив бурбон, я схватил напарника за шкирку и затолкал в корабль. Йонсон не сопротивлялся.

— Ян, послушай, — бормотал он, — тысячелетиями мы вынуждены выполнять несвойственные нам функции! Гормональные сбои притупляют ясность мышления, настроение меняется в зависимости от того, сколько ложек сахара ты положил в утренний кофе; вся история человеческих войн нередко является всего лишь продолжением истории болезни очередного маньяка-толстосума — это же бред!

— Йонсон, может быть, это и бред, но это — часть меня и тебя, нашей с тобой жизни и наших неповторимых индивидуальностей! Ты можешь избавиться от всех этих инопланетных штук?

— Могу, Ян. Но не хочу.

— Хорошо, напарник. Хотя бы посмотри на себя в зеркало!

Я принялся готовить корабль к старту.

— Вернёмся домой, ребята из лаборатории помогут тебе содрать все эти штуки, и ты снова станешь стариной Йонсоном.

Напарник лишь печально посмотрел на меня. Корабль вздрогнул, медленно отрываясь от поверхности планеты.

— Ладно, Ян. Мне многое хотелось бы тебе рассказать, но времени, боюсь, нет. Из чувства ответственности я не могу бросить тебя одного, но остаться с тобой противоречило бы моему инстинкту самосохранения. Ты знаешь, местные жители посчитали функцию воспроизводства тоже не совсем человеческой и придумали сотню новых способов размножения мыслящих субстанций.

Корабль замер в сотне метров над поверхностью планеты, выравнивая положение корпуса для прыжка в стратосферу.

— Короче, Ян, я оставляю тебе прежнего Йонсона, а сам схожу на этой станции, — услышал я за секунду до прыжка.

Я дёрнул ручку старта, и упал на колени, сбитый с ног перегрузками. Через несколько мгновений нормальная гравитация восстановилась — корабль начал набор скорости для прыжка за пределы солнечной системы. Я обернулся: там, где только что парило в воздухе полупрозрачное четырёхфутовое нечто с непропорционально маленькими конечностями и грушевидной головой, я увидел Йонсона. Он сидел на полу и задумчиво тёр затылок.

— Дружище, это действительно ты?

— Как видишь.

— И что ты помнишь о произошедшем?

— Чёрт его знает, Ян. Я словно проснулся после очень красочного сна. Помню, что было здорово, но сейчас в голове осталась лишь бледная тень ощущений, а логические построения и мысли, которые приходили мне на ум, теперь кажутся полным бредом.

— Вот и здорово, Йонсон! Так и напишем в отчёте: после снятия местных приспособлений их галлюциногенное воздействие на организм прекратилось.

— А ведь было реально здорово, Ян… Такой свежести сознания я ещё никогда не испытывал. Вот только я так и не понял, после того, как я расстался со своим телом и навязанными им желаниями, что же осталось во мне человеческого?

— Не знаю, Йонсон. Помню, я читал где-то, что вся человеческая личность — это один затяжной невроз. Кто-то хочет от него избавиться, а кто-то нет.

— Ян, я даже не знаю, хочу ли я раскрыть свою истинную сущность, сбросив все наслоения, называемые личностью, или же меня устраивает моя примитивная жизнь как Йонсона.

— Думаю, напарник, ты единственный из землян, кому удалось пойти по двум дорожкам одновременно.

Йонсон вздохнул, а я вдруг понял, что всё время, что продолжалось наше поспешное бегство с киборг-планеты, я так и не сделал ни единого вдоха.

Анализ. «Исконно человеческое»: Киборгизация как путь к себе или побег от себя?

Рассказ «Исконно человеческое» из цикла о приключениях Яна и Йонсона — это виртуозное философское исследование, замаскированное под лёгкую научно-фантастическую новеллу. Если «Контакт» высмеивал колониальное высокомерие, то этот текст бьёт гораздо глубже, затрагивая вопросы идентичности, свободы воли и самой сути того, что делает человека человеком.

Утопия, которая ужасает: Цивилизация «оптимизированного» человечества

С первых строк автор создаёт обманчивую идиллию: планета прекрасна, но её красота неестественна, «приукрашена в графическом редакторе». Это ключевая метафора. Местные жители — цивилизация, доведшая идею прогресса до абсурдного и логичного конца. Они методом «аутсорсинга» решили все физические и ментальные ограничения человека:

Искусственные лёгкие устраняют необходимость дышать.

«Калькулятор» в виде пластыря выполняет все сложные вычисления.

Искусственная пищеварительная система избавляет от чувства голода и проблем с едой.

Системы передвижения, зрения, кровообращения делают тело идеальным инструментом.

Аргументация трансгуманистов безупречна: зачем мучиться с «несовершенным» телом, если технологии могут избавить от страданий? Они не злодеи, они — гуманисты-радикалы, видящие человеческое тело как источник бесконечных проблем, от которых нужно освободить разум.

Йонсон vs. Ян: Два ответа на вызов трансгуманизма

Реакция героев на предложение «усовершенствоваться» раскрывает два архетипа человеческой психологии.

Йонсон — это «Бессознательное», жаждущее удовольствия и могущества. Он — воплощение искушения. Он с детским восторгом принимает каждую новую «игрушку», не задумываясь о последствиях. Его легкость, с которой он отказывается от своей телесности, показывает, что для него человеческая форма — не ценность, а обуза. Его кульминационная фраза: «Тысячелетиями мы вынуждены выполнять несвойственные нам функции!» — это манифест того, кто готов отказаться от человечности ради божественных возможностей.

Ян — это «Сознание», цепляющееся за идентичность. Он — голос осторожности, консерватор, для которого вкус сигары и бурбона, пусть и вредные, — это часть его личности. Его ужас вызывает не технология, а утрата себя. Его ключевой вопрос: «Что же осталось во мне человеческого?» Он интуитивно понимает, что личность — это не только разум, но и сумма ограничений, привычек, слабостей и телесного опыта. Убрав их, мы получим не «истинное я», а что-то совершенно иное.

Главный вопрос: Что есть «исконно человеческое»?

Рассказ не даёт ответа, но мастерски сужает поле для поиска.

Это не тело: его можно заменить на более совершенное. Это не интеллект: его можно усилить имплантами. Это не эмоции: как справедливо замечает Йонсон, они часто зависят от «гормональных сбоев» и «ложек сахара».

Что же тогда? Автор предлагает два намёка.

Выбор и невроз. Фраза Яна: «вся человеческая личность — это один затяжной невроз» — ключевая. Возможно, человеческое — это способность выбирать, даже если выбор иррационален. Выбирать дышать, есть, ошибаться в расчётах. Именно этот «невроз» и создаёт уникальную, несводимую к логике индивидуальность. Незнание. Финал рассказа блестящ. Настоящий Йонсон возвращается, но не помнит логики своего «продвинутого» альтер-эго. Опыт оказался непередаваемым. Это указывает на то, что «исконно человеческое» может быть связано с нашим биологическим, а не технологическим носителем. Сознание, усиленное имплантом, перестаёт быть человеческим сознанием — оно становится чем-то другим, что прежний носитель понять не в силах.

Связь с циклом: Новый виток в лабиринте реальности

«Исконно человеческое» идеально вписывается в общую тему цикла.

Технологическое могущество vs. Мудрость: Как и в «Контакте», земляне снова сталкиваются с цивилизацией, чьи технологии для них — магия. Но здесь вопрос ставится острее: что такое прогресс? Борьба с внешней средой (как на Рже) или борьба с собственной природой?

Мотив симуляции: Превращение Йонсона в полупрозрачное существо и его последующее «восстановление» вызывает вопросы. А был ли это вообще физический процесс? Или некое информационное воздействие на его сознание, временно изменившее его самовосприятие? Это перекликается с темой симуляции из «Пробуждённого».

Ян и Йонсон как единое целое: Конфликт между консервативным Яном и жаждущим новизны Йонсоном — это внутренний конфликт любого человека между страхом потерять себя и желанием стать чем-то большим.

Заключение: Дорога к себе ведет не вперёд, а вглубь

«Исконно человеческое» — это притча о соблазне. Соблазне стать Богом, отказавшись от всего человеческого. Но автор предупреждает: на этом пути вас ждёт не просветление, а утрата. Утрата вкуса, радости, боли, ошибок — всего того, что и составляет ткань человеческой жизни.

Ответ на вопрос рассказа заключается не в технологиях, а в этике. Прогресс — это не то, что можно вживить в затылок. Это способность, оставаясь человеком со всеми его «несовершенствами», задавать себе вопрос: «А кто я?» — и не бояться услышать ответ. Йонсону хватило смекалки рассчитать гиперпрыжок, но не хватило мудрости понять, что истинная сложность — не в уравнениях, а в нём самом.

Игорь Вирм

Герой всей моей жизни

Из всех виденных нами планет Саркаш производил, пожалуй, самое удручающее впечатление — унылые глиняные мазанки, ютящиеся вдоль узких, кривых улочек; целые острова пластикового мусора посреди океана; заплёванный, грязный песок приморских пляжей и серый чадный воздух даже в предгорьях. Мы с Йонсоном опасались, что за предстоящую неделю ожидания погрузки точно сойдём с ума.

— Прошу прощения, — Линг-Линг был очень взволнован. — Вы — отважные покорители космоса, ваша жизнь захватывающа и интересна, мы бы очень хотели пригласить вас в лекторий, чтобы узнать больше о вашей столь нужной людям профессии.

Линг-Линг — крошечный пузатенький человечек, представляющий крупную корпорацию по организации досуга, казался нашим спасением.

— Хотя бы пообщаемся с аборигенами. — проворчал Йонсон, когда запылённый чёрный автомобиль остановился у бесцветного многоэтажного строения. — Кстати, скажите, Линг-Линг, почему у вас такая ужасная окружающая среда?

Линг-Линг секунду смотрел на нас в полном замешательстве.

— Ой, простите! — вдруг спохватился он. — Это всё наша вина! Конечно же, эти лентяи из группы международных приёмов забыли вас верным образом экипировать. Мне, право, так неудобно! Возьмите мои…

С этими словами он стащил с носа зеленоватые очки и протянул Йонсону. Водитель вручил мне такую же пару собственных.

— Ну что вы… — запротестовали мы.

— Нет же, нет! Это очень важно, господин Ян. Иначе у вас сложится, точнее, уже сложилось, неверное представление о нашей планете.

Очки оказались примитивной системой для наложения на окружающие объекты новых слоёв изображения. Здания распрямились и вспыхнули огнями рекламы, небо обрело глубокую синеву. Даже мусор, закручиваемый пыльными вихрями на перекрёстках, обрёл какой-то благородный вид.

Линг-Линг вытянулся и приосанился. Его засаленный сюртучок превратился в сияющий орденами мундир. Стало ясно, что перед нами действительно важный сановник. Мы с Йонсоном, впрочем, сохранили свой натуральный вид, разве что форма космолётчиков стала несколько ярче.

— Смотри, Йонсон, какие молодцы, — прошептал я Йонсону. В виду своей бедности не тратят ресурсы на создание внешнего лоска, а обходятся самыми дешёвыми средствами улучшить окружающий мир.

— Что-то мне подсказывает, дружище, что твоя догадка не совсем верна. — ответил напарник.

Лекторий был заполнен народом, собравшимся послушать наши рассказы о дальних странствиях. Люди сидели на высоких уходящих в бесконечность трибунах. Как только мы оказались на сцене, зал взорвался грохотом аплодисментов. Я приподнял очки и… обнаружил, что нахожусь в небольшой комнате медицинского центра. Сканеры мозга, считыватели мыслеобразов — её заполняло знакомое нам оборудование. Через процедуру ментального сканирования экипаж проходит всякий раз, стоит ему столкнуться в полёте с чем-то необычным. Делается это для того, чтобы самым точным образом воскресить в памяти произошедшие события, не упустив ни единой детали.

— Позвольте, а все эти люди — они ненастоящие? — спросил я у человека в затасканном белом халате. За миг до этого — до того, как я снял очки, — он представлялся мне тучным шоуменом, командующим представлением.

— Отнюдь. Наша трансляция проходит в режиме реального времени. Все эти люди — аудитория, присоединившаяся к просмотру телепрограммы. Ну, а для создания эффекта максимальной сопричастности, зал заполнен голограммами зрителей. Кстати, вы можете обратиться к любому из них.

— Ну что ж… Тогда… — я снова надел очки. — Йонсон, давай расскажем им про умирающий мир Железной звезды и про зыбучие пески Планеты бурь.

Аудитория встретила наши рассказы необыкновенно эмоционально. Тоненький ручеёк восторженного интереса, зародившийся в центре зала, перерос в водоворот, захватывающий всё новых и новых слушателей. Мозговые сканеры создавали ощущение реальности происходящего, а уж мы-то с Йонсоном знали, как усилить нужный образ, чтобы всецело овладеть вниманием зрителей.

Отчаяние распятого дикарями ипсилонского пророка, ужас ядерной бомбардировки райской планеты Шерам, пережитый Йонсоном восторг от превращения в сверхчеловека-киборга — для обитателей унылого пыльного мирка виденное нами было настоящим откровением.

— Это успех! Это несомненный успех, — Линг-Линг, пунцовый от напряжения, взъерошенный, с горящими глазами, судорожно тряс наши руки. — Вы открыли нам целый новый мир! Семьдесят миллионов человек забросили все дела и следили за трансляцией. Такого признания ни у одного шоу ещё никогда не было.

Выступление перед жителями Саркаша порядком нас утомило.

— Давайте обсудим все вопросы позже. Ментальные сканирования на самом деле очень выматывают. — вяло отозвался Йонсон.

На следующее утро мы проснулись знаменитыми. Толпа заполнила площадь перед гостиницей, так что властям пришлось оцепить здание, чтобы защитить нас от восторженных поклонников. Линг-Линг с трудом прорвался через кордон.

— Это просто триумф! — кричал он. — Два миллиона человек мечтают делать жизнь с вас! Могли бы вы рассказать нам о своей учёбе в академии космолётчиков, о вашей юности и о детстве?

— Послушайте, ну это-то зачем? — отмахнулся Йонсон.

— Как вы не понимаете! По мотивам ваших воспоминаний будет создана целая виртуальная вселенная. Человек, решивший прожить жизнь, такую же яркую, как ваша, погрузится в этот мир, а чем более детальными будут ваши биографии, тем реальнее окажется пребывание в нём.

— С нас что — сделают компьютерную игру? — спросил я.

— Больше чем игру! Для многих людей вы станете героями целой жизни.

— Героями чего?

Линг-Линг начал объяснять.

— Каждый саркашец проживает за отмеренный ему природой срок множество жизней. Он настраивает визуальный интерфейс таким образом, что, например, занимаясь уборкой по дому, отправляясь на работу, или просто бездельничая, он одновременно сражается с драконом, совершает величайшее открытие или покоряет сердце принцессы.

— То есть вы постоянно находитесь в виртуальной реальности! — понял я.

— Совершенно верно. Например, я представляюсь вам всего лишь клерком корпорации, на самом же деле я — великий авантюрист, живший три века назад. И вы сейчас для меня магистры мистической ложи — носители великого знания, с которыми чудесным образом столкнула меня судьба.

Йонсон улыбнулся — мы по-прежнему видели перед собой человечка в давно нечищеном лоснящемся костюме.

— Неужели каждый житель планеты живёт в собственном виртуальном мирке?

— Не совсем. Все миры взаимодействуют благодаря сети компьютеров-посредников. И все игры тесно взаимосвязаны. За счёт этого каждый полезный член общества выполняет положенные ему социальные функции.

— Вы сказали «полезный»?

Лицо Линг-Линга стало печальным.

— К сожалению, на Саркаше широко развита индустрия теневых компьютерных игр. Человек, погружающийся в пиратскую реальность, полностью выпадает из общественной жизни — он существует в собственной вселенной, общаясь лишь с такими же оторванными от жизни игроками, и никак не взаимодействует с государством. Именно поэтому ваш успех столь важен планете. Лучшие программисты уже работают, создавая мир ваших приключений. Вы же не разочаруете своих последователей, заставив их довольствоваться поддельными деталями вашей жизни?

— Да уж, дилемма. — пробормотал Йонсон.

Я подошёл к окну — гостиницу окружала пёстрая толпа: мужчины и женщины в разноцветных балахонах с нечёсаными грязными волосами, бледные, худые с нездоровым блеском в глазах.

— Так будет лучше, — мягко и словно извиняясь, сказал Линг-Линг, надвигая мне на нос зелёные очки.

Действительность преобразилась: яркое солнце теперь заливало светом гранитную мостовую. Почётный караул с флагами и штандартами застыл у мраморного крыльца. На уходящей к самому горизонту площади замерли многотысячные колонны счастливо улыбающихся янов и йонсонов в яркой форме службы космических курьеров.

Анализ. «Герой всей моей жизни»: Общество тотального эскапизма и цена отказа от реальности

Если ряд рассказов цикла исследует симуляцию как технологический феномен или личный выбор, то «Герой всей моей жизни» представляет её как социальный институт и основу всего устройства общества. Это история не об отдельном «пробуждённом» или соблазнённом киборгизацией, а о целой цивилизации, которая коллективно и добровольно сбежала в мир иллюзий.

Саркаш: Апогей общества потребления впечатлений

Планета Саркаш — это логическое завершение пути, по которому может пойти общество, поставившее комфорт и развлечения выше всего. Её убогая, серая реальность — не следствие катастрофы или бедности, а прямое следствие выбора её жителей. Все ресурсы и умения ушли не на улучшение физического мира, а на создание идеальной системы виртуального эскапизма.

Технология как костыль: Примитивные зелёные очки — это гениальная метафора. Жителям не нужны сложные нейроинтерфейсы, как в «Исконно человеческом». Им достаточно дешёвой, тотальной иллюзии, наброшенной поверх действительности, как плёнка. Они предпочитают «приукрасить» мир, а не изменить его.

Социальный лифт в виртуальности: Линг-Линг в реальности — замызганный клерк. В симуляции — важный сановник. Это показывает, что виртуальный мир стал для обитателей планеты не просто развлечением, а пространством для социальной реализации, которого они лишены в реальной жизни.

Ян и Йонсон: От героев к контенту

В этом рассказе меняется роль главных героев. Они больше не исследователи, а живой товар, источник самого ценного на Саркаше ресурса — подлинных, «диких» впечатлений.

Опыт становится продуктом. Реальные, опасные приключения героев (спасение пророка, ядерная бомбардировка) оцифровываются и упаковываются в формат шоу для общества, которое само уже ни на что не способно. Они — последние охотники в мире, который питается консервами.

Ян и Йонсон становятся брендом. Апофеозом становится идея создать из их биографии «виртуальную вселенную». Их личность, их детство, их юность — всё должно быть извлечено и превращено в контент для чужого потребления. Они из субъектов превращаются в объект для подражания в мире, где никто не хочет жить своей собственной жизнью.

Линг-Линг: Трагический менеджер иллюзий

Это один из самых глубоких персонажей цикла. Он не просто «жрец иллюзии», как Жук Брахмани. Он — идеальный продукт своей системы.

Он абсолютно искренен в своём восторге. Он действительно считает успехом не улучшение планеты, а рекордные 70 миллионов зрителей на трансляции.

Его фраза «я представляюсь вам всего лишь клерком… на самом же деле я — великий авантюрист» — это не обман. Это шизофренический разрыв, который система выдаёт за норму. Он полностью отождествился со своей виртуальной личностью.

Печаль Линг-Линга при упоминании «пиратских реальностей» — ключевой момент. Государство на Саркаше борется не с преступностью или бедностью, а с неконтролируемым эскапизмом! Ирония в том, что оно само является главным поставщиком этого эскапизма. Это борьба двух корпораций за монополию на сны.

Связь с циклом: Углубление лабиринта

«Герой всей моей жизни» делает вселенные цикла ещё более сложными и пугающими.

Масштаб симуляции: Если в «Пробуждённом» речь шла о симуляции одной планеты, а в «Исконно человеческом» — о модификации тела, то здесь симуляция становится повседневным, тотальным инструментом для каждого жителя. Экономика иллюзий: Рассказ вводит новую понятие — экономика впечатлений. Самая ценная валюта — это не драгоценности (как на Рже) и не технологии, а подлинный опыт. Ян и Йонсон становятся его «нефтью». Новая роль героев: Они всё больше осознают, что в этой вселенной они — диковинка, объект изучения и потребления. Их миссия «нести высокие идеалы» окончательно терпит крах, сталкиваясь с обществами, которые в них абсолютно не нуждаются.

Финал: Коллективный гипноз и этический выбор

Финальная сцена, в которой толпа «бледных, худых» людей с «нездоровым блеском в глазах» — это образ нации цифровых наркоманов. А потом Ян надевает очки и видит море улыбающихся клонов себя и Йонсона.

В этом заключён главный ужас: общество Саркаша не просто потребляет контент. Оно стирает индивидуальность даже в своём идеале. Мечта жителей — не стать уникальными героями, а стать кем-то другим. И этот кто-то другой — тоже всего лишь шаблон, тиражируемый миллионами копий.

Заключение: Бегство от себя как форма духовной смерти

«Герой всей моей жизни» — это притча о том, что происходит, когда эскапизм из личного выбора становится основой цивилизации. Это мир, который заменил развитие — потреблением, реальность — симуляцией, а собственную жизнь — чужой.

Рассказ отвечает на вопрос «Что есть исконно человеческое?» из предыдущей новеллы. Ответ оказывается мрачным: исконно человеческое — это потребность в побеге от себя. И технология даёт для этого беспрецедентные возможности, превращая целые миры в гигантские театры, где каждый играет чужую роль, чтобы не видеть убожество своей собственной.

Саркаш — это не антиутопия в духе Оруэлла с тотальным контролем. Это постиндустриальная антиутопия тотального добровольного бегства, где тюремщиком является сам заключённый, а решётка нарисована на его очках. И самое страшное, что он и не хочет её снимать.

Игорь Вирм

Мы можем себе это позволить

— Уж это-то мы можем себе позволить! — слова Тракса — торгового представителя с планеты Терктониум звучали очень ободряюще.

Выполнение заказа сулило компании не меньше пятисот процентов чистой прибыли. Коллекционные часы, всякие электронные ювелирные штучки, нижнее бельё на меховой опушке со стразами — все эти предметы, столь ценящиеся в банановых республиках Земли, редко находили своего покупателя за пределами Солнечной системы. На Терктониуме же произведения современного искусства и книги по дизайну интерьеров разлетались, словно горячие пирожки. Планета явно вошла в период бума потребления и нуждалась в притоке предметов роскоши. По улицам городов, сказать по правде, весьма убогим, сновали дорогие лимузины. Приморские отели и горные курорты были переполнены — рядовой терктонианец был готов упорно трудиться целый год, чтобы провести пару счастливых недель в каком-нибудь модном местечке, а затем ещё год обсуждать с сослуживцами, как он провёл отпуск.

Пробная партия золотых мундштуков и коллекционных вин была разобрана местными перекупщиками через полчаса после прибытия корабля. Запыхавшийся Тракс, глядя вслед умчавшимся в клубах пыли грузовикам, отгрыз кончик от толстенной сигары, подмигнул и сходу предложил подписать бессрочный контракт на поставку предметов высокого социального статуса.

— Что думаешь, Йонсон? Мы напали на золотую жилу? — спросил я своего напарника.

— Даже не знаю, Ян, — ответил он. — Честно говоря, я привык считать моду слишком капризной девицей, и не очень бы хотел делать ставку на потребительские психозы.

Подробное изучение планеты, впрочем, избавило нас от большинства опасений. Народ Терктониума отличался высоким уровнем коллективизма. После нескольких столетий тяжёлого труда, потраченных на создание индустриальной базы планеты, терктонианцы вступили в эпоху относительного изобилия и благополучия, которые теперь воспринимались как нечто должное и неизменное. Новое поколение с сомнением относилось к трудовым подвигам дедов, осваивавших урановые месторождения среди москитных болот и строивших комбинаты-гиганты по берегам обезображенных плотинами рек. Высшей целью молодёжи было провозглашено достижение личной успешности, а её материальным выражением стал доступ к символам цивилизованности. Учебник социологии предупреждал, что хотя это — временное и нестабильное состояние общества, на пару поколений запасов воодушевлённости и меркантильности должно хватить.

К корпоративному грузу мы добавили кое-что от себя. Конечно, контрабанда не красит космолётчика, но в таможенном управлении Терктониума весьма прозрачно намекали о готовности за небольшое вознаграждение в виде позолоченных часов и галстучных булавок закрыть глаза на пересортицу. Каждый последующий рейс, впрочем, требовал всё большего количества подарков — по мере того, как новый стиль жизни завоёвывал сторонников, на планете росла и численность чиновников.

— С этими людьми становится невозможно работать! — ругался Йонсон. — Две недели ждать очереди на таможенный склад! Мы выбьемся из графика, а кто оплатит простой?

Корпорация упорно отказывалась включать взятки в список производственных расходов, так что стоимость подарков приходилось возмещать из нашей собственной прибыли от контрабанды.

— Последний рейс — и я отказываюсь работать на этом направлении! — кричал Йонсон, выгружая партию одеколона на жемчужной пыли.

— Это всё временные трудности! — вздыхал Тракс, не пожелавший, впрочем, поделиться своими тридцатью процентами для уплаты мзды таможенному управлению. — Молодёжь поголовно мечтает найти себя в чиновном сословии, а постоянно идущее сокращение аппарата управления лишь приводит к его росту. Но что делать? Принадлежность к касте принимающих решения — тоже предмет высокого социального статуса. Кстати, в следующий рейс неплохо было бы захватить побольше представительских аксессуаров для чиновников — золотых перьев, запонок с алмазами и чего-нибудь эдакого подороже и посолиднее. Уж это-то мы можем себе позволить!

Следующий рейс, впрочем, случился лишь спустя год. Сначала корпорации вздумалось направить нас с Йонсоном на кратковременные курсы повышения квалификации, потом были срочный заказ на богом забытую планету Шерам и разведывательная миссия к дикарям с планеты Катар. Чтобы покрыть недополученную прибыль, пришлось завалить контрабандным ширпотребом всё свободное пространство корабля. Недельный перелёт до Терктониума мы провели, поминутно спотыкаясь о коробки с силиконовыми имплантами и тубусы с постмодернистскими полотнами.

— Так, ребята, значит, электронику я готов забрать за треть цены исключительно ради микрочипов, а всё остальное везите назад, — деловито заявил Тракс.

Нашему возмущению не было предела.

— Уважаемый, так дела не делаются! У нас ломятся трюмы от самых лучших бус, произведённых по лицензии именитейших дизайнеров. Куда прикажете всё это девать? — возразил я.

— Друзья, но и вы меня поймите, — всплеснул руками Тракс. — За тот год, что вас не было, Терктониум кардинально изменился! Кожаные плащи и трости из слоновой кости больше никому не нужны!

Мы с удивлением уставились на Тракса. Вместо холёного довольного жизнью барыги с брюшком, выдающим любителя скоротать досуг в модном ресторане, перед нами стоял поджарый мужчина в грубой куртке и с дешёвым дипломатом в руках.

— Годы праздной роскоши и мотовства весьма неблагоприятно сказались на экономике планеты. После того, как инженеры переквалифицировались в контролёров, а электромонтёры в юристов, мы испытали серьёзные потрясения. Техногенные катастрофы, наркомания и всяческие излишества — это прямой вызов существованию разумной жизни на Терктониуме. В общем, с гнусным наследством постиндустриального индивидуалистического прошлого пришлось покончить, и сегодня мы всерьёз занялись модернизацией.

— Позвольте, господин Тракс! У нас с вами подписан бессрочный контракт!

— Всё верно! Ваш контракт остаётся в силе. Но с тех пор, как терктонианцы поголовно мечтают стать учёными и инженерами, предметами высокого социального статуса считаются электронно-вычислительные машины и передвижные лаборатории. С удовольствием закуплю у вас научное оборудование и технологии в любом количестве. О цене договоримся — не обижу. Уж это-то мы можем себе позволить!

Игорь Вирм

Анализ. «Мы можем себе это позволить»: Общество потребления и его закономерный крах

Рассказ «Мы можем себе это позволить» — это острая, ироничная и до боли узнаваемая притча о цикличности истории и о том, как общество, достигшее материального изобилия, начинает пожирать само себя, подменяя реальные ценности — символическими, а суть — статусом.

Терктониум: Диагноз болезни под названием «Постиндустриальное общество»

Планета Терктониум — это не просто очередной странный мир. Это зеркало, которое автор подставляет к западному (и не только) обществу потребления, доведя его логику до абсурдного и логичного конца.

От культа труда к культу статуса: Автор мастерски показывает генезис проблемы. Первое поколение терктонианцев — герои, строители, создавшие индустриальную базу «среди москитных болот». Их дети и внуки, получив «эпоху относительного изобилия» в готовом виде, воспринимают её как данность. Им нечего conquering, и они переносят энергию самореализации в сферу потребления и демонстративного статуса. Труд больше не ценен, ценен символ успеха.

Экономика впечатлений vs. Экономика реальности: Как и на Саркаше, здесь возникает экономика, оторванная от реальных нужд. Но если Саркаш потреблял виртуальные впечатления, Терктониум потребляет физические, но абсолютно бесполезные вещи: «коллекционные часы», «бельё на меховой опушке», «книги по дизайну интерьеров». Это общество, которое научилось производить, но разучилось производить смысл, и потому закупает его в виде безделушек.

Раковая опухоль бюрократии

Пророческая деталь рассказа — это неизбежное разрастание бюрократии в обществе потребления.

Чиновник как новый идеал: Молодёжь «поголовно мечтает найти себя в чиновном сословии». Почему? Потому что чиновник — это не тот, кто производит, а тот, кто распределяет и разрешает. В экономике, где главное — не создание, а потребление и обмен, именно фигура чиновника становится ключевой и самой статусной.

Парадокс: «постоянно идущее сокращение аппарата управления лишь приводит к его росту». Это идеальная формула бюрократической системы, которая существует сама для себя. Её рост — это и есть её цель.

Коррупция как смазка: Взятки в виде «позолоченных часов» — это не нарушение системы, а её неотъемлемая часть. Это валюта, на которой работает вся машина статусного потребления. Чиновник не ворует; он демонстрирует свой статус, получая те самые символы «успешности», которые и являются главным товаром.

Фраза-вирус: «Уж это-то мы можем себе позволить!»

Ключевая фраза рассказа, повторяемая с иронией, — это диагноз. Это мантра общества, находящегося в пике безответственности.

Сначала она звучит оптимистично: мы богаты, мы достигли такого уровня, что можем позволить себе роскошь.

Затем она становится оправданием для коррупции и взяток.

В финале фраза становится приговором: даже пережив крах, общество не извлекло уроков. Оно просто сменило один фетиш на другой и с той же беспечностью заявляет: «Уж научное оборудование мы можем себе позволить!».

Эта фраза показывает отсутствие рефлексии. Общество не учится, оно лишь меняет объекты своего потребительского желания.

Ян и Йонсон: «Менедлы» в ловушке собственной жадности

В этом рассказе герои окончательно теряют намёк на романтику «космических исследователей». Они — типичные торгаши, «менедлы» в чистом виде, которые сами попадают в ловушку системы, которую эксплуатируют.

Их мотивация — 500% прибыли. Они готовы везти любой хлам, лишь бы он продавался.

Они с лёгкостью идут на контрабанду и коррупцию, сами становясь частью больной системы Терктониума.

Их крах закономерен: система, которую они кормили, внезапно переформатировалась и выплюнула их, оставив с трюмами никому не нужного барахла. Они — спекулянты, опоздавшие к раздаче.

Финал: Вечный цикл глупости

Финальный поворот — это не хэппи-энд, а горькая ирония. Общество не «исправилось», оно просто сменило моду. Вчерашние чиновники и модники сегодня надели «грубые куртки» и стали говорить о «модернизации». Но система осталась прежней: та же жажда «предметов высокого социального статуса» (теперь это «передвижные лаборатории»), тот же Тракс, который легко меняет кожаную куртку на дипломат, и та же мантра: «Уж это-то мы можем себе позволить!».

Это история не об исправлении ошибок, а о вечном цикле человеческой глупости, когда одно заблуждение сменяет другое, а извлечь настоящий урок так никто и не способен.

Заключение: Цена, которую общество не может себе позволить

Рассказ отвечает на вопрос, вынесенный в заглавие, — нет, они не могут себе этого позволить. Ни роскошь, ни науку, ни что бы то ни было, пока общество не излечится от главной болезни — подмены сути формой, труда — статусом, а реальных достижений — их символами.

Терктониум — это предупреждение о том, что любое общество, которое забывает, как и зачем оно производит, и начинает ценить только то, что оно потребляет, обречено на деградацию и циклические кризисы. И единственное, что оно в итоге действительно может себе позволить — это бесконечно наступать на одни и те же грабли.

Игорь Вирм

Таблетка для памяти

— Смотри, Ян, какая красотища!

Мощная вспышка маленького солнца системы Катара отобразилась на экранах транспортного звездохода радужным сиянием.

— Немудрено, что планета обратилась за помощью. Эта «красотища» должна была вырубить всю их внешнюю электронику. — ответил я Йонсону.

Катар — древняя умирающая звезда с одноименной единственной населенной планетой — не представляла интереса для космических корпораций. Планетарное правительство также не было заинтересовано в установлении контактов — истощившая собственные ресурсы цивилизация Катара впала в спячку, по меньшей мере, десять тысяч лет назад. На окраинных планетах звездной системы исследователи обнаружили остатки старинных станций — свидетельство того, что когда-то давно Катар успешно вступил в эру ближнего космоса, но затем оставил всякие попытки выбраться за пределы своей планетарной колыбели. Средства дальней связи катарцы по каким-то причинам сохранили, и недавно наши разведчики поймали обращение с просьбой доставить сюда какие-то лекарства. Что за напасть обрушилась на жителей, не уточнялось, так что нам с Йонсоном пришлось отклониться от прямого пути домой и заглянуть на Катар.

Великий вождь Йонгуу-У в набедренной повязке и с болтающимся на поясе бластером любезно провёл нас в шатёр совета, растянутый посреди главной площади древнего города. Судя по циклопическим развалинам, в былые времена это был огромный мегаполис, но теперь город почти полностью зарос лесом, и лишь центральная его часть сохранила свои былые очертания благодаря кропотливому труду туземцев, беспрерывно подстраивавших, подкрашивавших и ремонтировавших ветшающие строения.

— У вас очень необычная цивилизация. — неопределённо сказал я, опасаясь ненароком обидеть дикарей, ещё помнящих секреты ядерного оружия.

— Много тысяч лет назад духи предков повелели нам слиться с природой. — произнесла черноволосая женщина с горящими глазами и, причмокнув, выпустила сизое облачко дыма из костяной трубки. — Вы духи наших предков?

— Э-э-э… Ну, как бы сказать… — замялся Йонсон, а мои опасения сложились в гипотезу: сочтут духами предков, будут относиться уважительно, почуют ложь — тут же съедят.

— Вы послали сигнал, то есть призыв, с помощью такой штуки… — вмешался я.

— Гиперпространственного передатчика, — подсказал бородатый мужчина в очках.

— Да-да!

— В общем, мы здесь, чтобы уточнить детали.

— Мы посылали? — вдруг спросил Йонгуу-У и растерянно потер затылок.

— Да! На прошлом верховном совете мы решили призвать духов из бездны. — подтвердил бородач в очках, роясь в бумагах. — И отправили послание два месяца назад… Кстати, я выступал против, но вы, великий вождь, меня переубедили.

Йонгуу-У обвёл собравшихся растерянным взглядом.

— А я этого не помню…

Мы с Йонсоном переглянулись. Массовое слабоумие среди членов мировых правительств, конечно, явление не редкое, но с массовым склерозом нам доселе встречаться не доводилось.

— Стало быть, вы — врачи из бездны, — предположил сидящий в тени шатра ладно сложенный юноша в ожерелье из огромных белых клыков какого-то местного зверя.

— Наша миссия — понять, в чем ваша беда, чтобы призвать тех, кто поможет вам. — коротко и с достоинством ответил я.

— У меня сегодня с самого утра гудит в голове. — вдруг протянул бородач в очках. — Напомните, зачем мы здесь собрались?

Йонгуу-У указал на нас:

— Духи предков, призванные нами, откликнулись на зов и пришли помочь в нашей беде.

Молодой вождь поднялся из тени и вышел в центр освещённого стилизованным плазменным костром круга.

— Много поколений назад мы истощили планету и едва не довели её до катастрофы. Тогда мудрейшие, вняв предупреждениям предков о самоубийственности прогресса, отказались от дальнейшего наступления на природу. Мы вернулись к естественной жизни, сохранив, впрочем, древние знания.

— Мудрейшие хранят секреты космических полётов, превращения горючей жидкости в тончайшие и прочнейшие ткани, тайны сохранения здоровья и продления человеческой жизни. — подхватила женщина-шаман, отрываясь от трубки. — Но мы редко обращаемся к этим знаниям, стараясь жить в полной гармонии с природой, и жестоко наказываем непосвящённых, по неведению вставших на губительный путь прогресса. Наш мир был раем до недавнего времени, но неизвестная болезнь поразила нас. Мы начали терять память.

Целую неделю мы провели, общаясь с аборигенами. Они действительно достигли удивительной гармонии с природой. Тридцать миллионов человек, бродящих по экваториальному поясу дождевых лесов, — в основном молодые и здоровые люди — охотились и удили рыбу, выращивали злаки на крошечных делянках. Государственная система обучения в столичных интернатах, куда аборигенов свозили лёгкие бесшумные вертолёты, сохраняла единство нации. Всякое нарушение канона, могущее в отдалённой перспективе запустить язву прогресса и нарушить достигнутое с таким трудом равновесие, каралось изгнанием еретиков в холодные северные широты. Но сейчас народ Катара действительно постигла беда: у всех обследованных жителей планеты мы наблюдали зловещие симптомы ментального расстройства.

— Сначала никто не заметил перемен, но год от года всё чаще здоровые и крепкие мужчины и женщины обретают разум младенца. Беда коснулась даже мудрейших. — с траурным выражением на лице рассказывал молодой вождь — член верховного совета Катара. — Мы забываем имена друг друга, не помним вчерашний день, словно он был сном. Мы готовы заплатить любую цену за средство от беспамятства.

Но мы были бессильны помочь.

Очередную ночь мы решили провести на корабле, отказавшись от радушного приглашения катарцев скоротать время за пением и танцами вокруг костров.

— Положение крайне серьёзное. — рассуждал я, меря шагами кают-компанию. — Они уверены, что мы дадим какую-нибудь чудодейственную таблетку, а я даже не представляю, что писать в докладе для комиссии по исследованиям.

— Боюсь, даже если мы найдём чудодейственное лекарство, оно вряд ли осчастливит аборигенов. — задумчиво сказал Йонсон. — Взгляни! Пока мы порхали над тропиками, корабль продолжал анализировать солнечную активность. Всё говорит о том, что звезда взорвётся в обозримом будущем — от 1 × 10³ до 1 × 10⁷ лет.

Я проверил расчёты.

— Кстати, период нестабильности звезды начался совсем недавно. Буквально сотню лет назад! Вспышки становятся всё чаще — гляди, дружище, — они ведь нарушили электромагнитное поле планеты. Полюса чуть ли не в пляс перешли!

— А когда был последний период нестабильности?

— Ну, этого я сказать не могу. Хотя… Кое-какие косвенные свидетельства дают возможность предположить, что предыдущий период активности случился примерно десять тысяч лет назад, до этого — сто тысяч, ещё ранее — миллион лет назад ±10%.

— Забавно-забавно, — пробормотал Йонсон. — Полагаю, предыдущие вспышки были намного слабее.

— На порядки, но зато их длительность была больше.

— Нам надо срочно доставить на корабль несколько аборигенов!

Догадка Йонсона казалась абсурдной, но, как это ни удивительно, оказалась верна!

Йонгуу-У и члены великого совета с любопытством смотрели на опутанных проводами соплеменников.

— Итак, подлетая к вашей планете, — рассказывал я, — мы обнаружили нетипичную для вашей солнечной системы активность, сместившую полюса Катара. Эксперименты, проведённые нами на корабле, выявили поразительный факт — стабильность нервных связей в вашем мозгу связана со стабильностью электромагнитного поля планеты!

— Смотрите, мы в разной мере меняем электрическое поле вокруг подопытных, — продолжил Йонсон, касаясь пульта электромагнитной установки. — И теперь можете задать вопросы этим людям, и вы обнаружите у них потерю памяти — от частичной до полной!

Совет был потрясён. Его члены немедленно купили у нас поспешно отштампованную в корабельной мастерской партию защитных шлемов, многократно покрыв затраты на экспедицию. Теперь предстояло заключить контракт на разработку, поставку и обслуживание подобных устройств для всего населения планеты. Мы дожидались решения аборигенов на корабле, потирая руки в предвкушении солидных барышей.

Утром следующего дня на космодроме появился Йонгуу-У. На голове у него красовался сверкающий на солнце шлем.

— Дельце-то, похоже, выгорело! — подмигнул я Йонсону.

— Мы просим вас удалиться в бездну, — торжественно сказал великий вождь.

— Что? И это всё? — Йонсон оторопело уставился на аборигена.

— Совет отклоняет ваше предложение. Ваши шлемы — это вмешательство в человеческую природу. Они нарушат гармонию нашего мира. Совет обратился к оракулу…

— К чему?

— Мы включили компьютер в запретном городе и смоделировали дальнейшее развитие цивилизации Катара с вами и без вас. Всякие контакты с инопланетянами приведут к разрушению гармонии и активизации убийственного прогресса.

— Но ведь смена полюсов превратит ваш народ в животных! Вам придётся либо двигаться вперед, либо отращивать хвосты и возвращаться на деревья! — взорвался Йонсон.

— Мы считаем иначе, духи бездны. Члены совета смогут по-прежнему управлять планетой, компенсируя негативные последствия амнезии, поэтому мы готовы организовать поставку ограниченных партий защитных устройств для вождей. Не более тысячи в год.

— Но ведь планета на грани гибели! Звезда вот-вот взорвётся и испепелит вас!

Йонгуу-У снисходительно улыбнулся.

— Сохранив гармонию с миром, мы проживём ещё несколько миллионов лет. Испугавшись смерти, мы истощим ресурсы планеты за несколько поколений. Да, народ Катара получит шанс выжить, но зачем нужна жизнь, если будет безвозвратно утеряна наша человеческая природа?

Анализ. «Таблетка для памяти»: Цивилизация, выбравшая забвение вместо предательства себя

Рассказ «Таблетка для памяти» — это философская драма высочайшего накала, которая ставит героев и читателя перед выбором, не имеющим правильного ответа. Это история не об очередном «странном мире», а о цивилизации, прошедшей полный исторический цикл и сделавшей свой осознанный, трагический выбор.

Катар: Уникальная модель «осознанного застоя»

Цивилизация Катара фундаментально отличается от всех, с которыми сталкивались Ян и Йонсон.

Не примитивная, а пост-технологическая: Это не дикари, а мудрецы, добровольно отказавшиеся от прогресса. Они не забыли технологии («лёгкие бесшумные вертолёты», «компьютер в запретном городе»), законсервировав их по причине губительности. Катарцы не отступили назад, а совершили цивилизационный выбор в пользу стабильности и гармонии с природой.

Идеология как основа выживания: Общество этой фантастической планеты построено не на потреблении (Терктониум) и не на эскапизме (Саркаш), а на строгой идеологической доктрине. «Язва прогресса» — это главный враг, а её предотвращение — сверхзадача всего общества. Это придаёт их культуре невероятную прочность и целеустремлённость.

Болезнь как метафора и главный этический вызов

Проблема потери памяти, с которой столкнулись катарцы, — это не просто сюжетный ход. Это многослойная метафора.

1. Физическая угроза: Реальная аномалия, вызванная вспышками звезды, разрушающая личность.

2. Метафора исторического забвения: Народ, забывающий свою историю (имена, вчерашний день), обречён исчезнуть. Это прямая параллель с их решением забыть технологическое прошлое.

3. Главная дилемма: Что страшнее — потерять память (а с ней и личность) или потерять себя, свою «человеческую природу», начав новый виток технологической гонки для спасения?

Ян и Йонсон, классические менедлы, видят лишь первый аспект. Они нашли «таблетку» — защитные шлемы. Но для катарцев это не решение, а новая проблема.

Финал: Выбор в пользу трагического достоинства

Решение Совета Катара — это кульминация рассказа и один из сильнейших моментов во всём цикле.

Они не отвергают технологию вовсе. Они принимают её выборочно («тысяча шлемов в год для вождей»). Это не глупость, а высший прагматизм: они сохранят управление и память о решении, чтобы вести народ через забвение.

Их аргументация безупречна: «Сохранив гармонию, мы проживём ещё несколько миллионов лет. Испугавшись смерти, мы истощим ресурсы за несколько поколений». Они выбирают продолжительность существования в качестве самих себя вместо короткой, но предательской по отношению к своей идее жизни.

Они выбирают судьбу. Звезда Катара обречена. Но вместо того, чтобы в панике пытаться спастись (что разрушит их культуру), они принимают этот факт и выбирают достойный путь ухода. Вожди предпочитают встретить конец как катарцы, а не выжить как кто-то другой.

Связь с циклом: Апогей темы «Исконно человеческого»

Этот рассказ напрямую перекликается с «Исконно человеческим» и даёт на его главный вопрос неожиданный ответ.

Что есть человеческая природа? Для катарцев — это не биология (которую можно улучшить шлемами), а их культура, идея, цивилизационный выбор. Их «исконно человеческое» — это их принцип гармонии. Сохранить его — значит сохранить себя.

Ян и Йонсон как антиподы катарцев: Герои — это вечные кочевники, для которых нет иной цели, кроме прибыли и выживания. У них нет своей «планеты», своей идеи. Они готовы на всё ради продолжения существования. Катарцы — их полная противоположность: у них есть дом и идея, ради которых они готовы умереть.

Катар и другие миры цикла: Если другие общества (Ржа, Саркаш, Терктониум) болели из-за бегства от реальности, то Катар принял свою реальность целиком, со всеми её трагическими условиями, и нашёл в себе силы сделать из этого осознанный выбор.

Провал миссии: Крах миссионерской идеи

В этом рассказе окончательно рушится последний намёк на то, что земляне несут «благо». Их помощь была отвергнута не из-за глупости, а из-за более глубокого понимания ситуации. Они снова оказались не героями-спасителями, а слепыми коммивояжёрами, предлагающими стеклянные бусы (шлемы) в обмен на душу цивилизации.

Заключение: Цена идентичности

«Таблетка для памяти» — это рассказ о том, что у всего есть своя цена. Цена выживания для катарцев — отказ от самих себя. И они не готовы её платить.

Катарцы отвечают на главный вопрос: что делает жизнь ценной? Не её продолжительность, а её смысл. Они предпочли конечную жизнь, наполненную смыслом (даже если этот смысл будет периодически забываться и вспоминаться вождями), — бесконечному существованию без него.

Это один из самых мудрых и самых печальных рассказов цикла. Он не о симуляции или потреблении, а о последнем бастионе человеческого достоинства — способности сказать «нет» соблазнительному, но губительному для души выживанию и принять свою судьбу с открытыми глазами. Катарцы не сбежали от реальности. Они приняли её всю, целиком, и это делает их самой сильной цивилизацией из всех, что встретили Ян и Йонсон.

Игорь Вирм

Брендированная смерть