Бесплатный фрагмент - Империя машин

От автора

Дорогой читатель!

Прошу принять к сведению необходимость большого объема названий мест, городов и островов. Это необходимо для воссоздания автором самостоятельного мира, отличного от творений других писателей.

Упомянутые на протяжении истории события не будут забыты. Для множества островов-городов придуманы собственные истории, повествование о коих ложится на последующие части серии.

Предыстория содержит множество государств, которыми в дальнейшем будет пополнятся карта мира, и, главным образом, является введением в сложившуюся на начало книги ситуацию.

Приятного чтения!

Второе издание. С изменениями и доработками.

Предыстория — 0 —

Прилог: «Островная империя — Севергард разбросана по океану, а острова — кожурки от семечек, хаотично вьющиеся в реке. Когда-то единый громоздкий материк… — шептал голос из-под чернеющего комбинезона, — растаял, развалился».

Лоб его был перетянут повязкой. Перегоревшая лампочка свисала с потолка, периодически пуская искру, освещавшую подбородок сидящего. Пес у его ног скреб запертый гермозатвор. Напротив пустынника, в кассетном магнитофоне проигрывала аудиозапись. И было сложно определить: то ли говорит он, то ли в такт ее вещанию шевелятся его губы. Пустынник вслушался в тишину и удостоверившись, что за ним не следят, продолжил изложение

— Но натиск промышленного переворота, разрастание популярности механики, иссушали все большие и большие земли Севергарда. Вырубались леса, и на их месте строились города. Опустошались равнины, лучистые поля, и страна как чашка наполнялась отходной вонью. Но детям машинной эпохи этого мало! Набившиеся плотнее мух, они возводили города над городами, поселения над поселениями. Сливали отходы в реки и озера, пока не загубили все окрестности. И тогда им стало любопытно — а что же там — дальше?

Во времена, когда труд во имя общественного благополучия не требовал надзирателей, когда совместные старания направлялись на прозрачные, выполнимые в пределах жизни отдельного человека, и не растянутые на века цели… не существовало Севергарда — этого муравейника по переработке человеческих судеб, вычистившего города, — пустынник, причмокивая, осушил флягу с выпивкой, — не существовало механизма, приводящего к вырождению людей, не существовало холода, способного одолеть тепло.

Червивая страна… Как его называли в свободных землях, еще не родился.

Но сырые земли и невесть откуда объявившийся чужак, обвешенный талисманами, внушительной речью и прочей мишурой, привели ученых к выводу — «на одной механике далеко не уйдем». Надо же, великие умы пленил обыкновенный проходимец! Или нет? Заря Севергарда — время импульсивных людей. Некто по имени… то ли Странник, то ли Путник вложил им мысль, что для выживания человечеству необходима система контроля погоды. Как он это сделал, почему — история умалчивает. Я знаю одно, псина: этот тип умел убеждать. Некоторые идеи взрастут сами, если посадить их в правильную почву… И они развились до соответствующей духу того времени фразы: «суровый мир достался нам, создадим же ее. Кто не примерял на себя роль бога? А изменить циклы природы — чем не свернуть и перекроить тайный план творца? Самому занять его место. Но как всегда нашлись отступники… Много отступников. Кто-то согласился с этой идеей, но большинство населения было довольно достигнутым.

Люди и так заселили практически всю поверхность, зачем суетится?

Тогда горстка недовольных обратилась к Путнику, но он растаял во мраке прежде, чем кто-либо обнаружил его отсутствие.

Когда эти бунтари, люди завтрашнего дня с факелами наперевес подходили к его ночлегу, то они обнаружили как вещи странника развеялись по ветру, не оставляя и пылинки. Они воззвали исчезающие тени, и их молитвы были услышаны…

Испепеленные удобрениями поля кровоточили скверной, а род людской рос и рос.

Высушивались пресные озера, угоняемые облаками к океану, и множились пустыни, а неприспособленные города вымирали в пустыри.

Мир призывал людей к смирению, умеренности наконец! А они демонстрировали ему средний палец, продолжая грызть земное чрево.

Ввергнувшись в авантюру, в гонку с природой, цивилизация выстроила ответ на ее призыв. Но об этом позже.

С нехваткой ресурсов возникла угроза перенаселения.

Посевы не орошались, а океан, куда приспособили заводские стоки скорее годился на убой нежели на кормежку. Некогда открытые вольные города стали военизированными поселениями с жестким паспортным контролем. Никто посторонний не мог пересечь границ своего пребывания без соответствующих разрешений. Если ты застрял в разоренном городе между двумя такими же, то либо дох с голоду, либо хватал вилы и лез на стены… И множилось число убиенных, росла толпа обреченных, города сдавались под атаками эпидемий и собственных граждан… Обстановка обострялась лживыми доносами с пометкой: сократить численность населения, и тому подобное. Нужен был лишь первый шаг — и начнется гражданская война… Кто его произвел, кто повинен в неминуемой гибели тысячи тысяч людей — уже и не вспомнишь. Но люди воздвигнули флаги, окрасили их в разные цвета и прокричали: «Мы не сдадимся!» — с этой фразы произошли коренные перемены в жизни всех, кто населял данный нам клочок суши.

Спохватившись, бывшие хозяева земли пообрубали пагубные предприятия, и ленты заводов встали вместе с рабочими. Первые — от безделья, последние — с голода.

Мученические ожидания принесли плоды — дожди вернулись на родину и более не блуждали по Простору — оборотной стороне планеты, где правила одна вода. Но вылезла загвоздочка — испорченная земля отказалась принимать преподнесенные ей дары, выплевывая наружу семена в виде вялых и однолетних растений, разросшихся по континенту. Больше никаких столетних рощ, могучих зарослей, ломящихся от овощей и фруктов, а только мелкие сорняки да седые коряги.

Зараженные западные земли обросли неплодоносными деревьями, а на еще не освоенном востоке отчаянные смельчаки бурили камень и прокладывали новые дороги. Снова леса сменялись лесопилками, снова повторялся цикл. Человек отсрочивал неизбежное. Либо… Завоевывал девственные земли. Но вот беда — восточное солнце лишь бегло показывало себя, стремясь как можно скорее отдаться на милость Западу, где в полдень от нависшего солнцепека не спасали ни каменные стены, ни земляные погреба, ни подземные туннели, а одомашненные животные мерли, поедая синтетический корм. Однако, несмотря на холодные темные земли, человечество бросило западные поселения и устремилось на восток. Скот переправляли на поездах, а люди шли следом, вдоль рельс. Ох и полегло их! Но отстроили Восток, отодвинув час кончины. Я слышал об экспедициях в далекие земли, о массированной промывке мозгов. Изощренных механизмах, перемалывающих человеческие чувства… Борьбе за власть, междоусобных войнах… Многие потрясения сотрясали новый свет. Авангард цивилизации. Везло лишь западным колхозникам. Отстающий в развитии старый мир столетия не видал крови… Пока и его не накрыла буря.

— Ты слушаешь меня, животина? — сомкнул Пустынник руку на ошейнике и встряхнул пса.

Лязгнув челюстями, пес прикусил язык и жалобно заскулил.

— Умница, подвывай мне — погладил он холку. Пес потерся о поручень. Шерсть обильно выпадала, едва он соприкасался туловищем с твердыми предметами.

— Как считаешь, пес: протянем до того, как песочек осядет?

Услышав свое имя, животное завертелось, ожидая команды, но Пустынник увлеченно выскребывал из банки заплесневелый паштет.

— Заришься на жратву, гадина? — оскалился он, когда отогнул крышку, чтобы облизать грязные пальцы. Струйка дыма выбралась меж сардин.

Пес повел носом за ней и поймал удар по морде.

— Нее-е-т. Глотай слюну, шерстяная дрянь.

Повертевшись на месте, пес послушно лег в ноги.

— Презираешь меня? Тоже считаешь сумасшедшим? Позабыл, как я приютил тебя, паршивец?

И как в подтверждение его слов, пес повернулся мордой к гермозатвору, поджимая рваные уши. «Правда, не правда. Все нуждаются в истории». Пустынник чиркнул спичкой, прижимая фитиль к земле. Пламя заскользило по насыпанной порохом дорожке. Свет расступился под комбинезоном, и накинулся на стены, придавая им городские оттенки. Когда цветная масса окончательно оформилась в ночной проулок от тесной коморки не было и духу.

Группа мятежников бросала камни в перечеркнутый красными мазками плакат. Полосы сходились на неизвестном человеке в комбинезоне. Лицо его и капюшон были в аккурат замалеваны черной краской, а в приписке снизу не имелось имени.

Когда луч прожектора нырнул в проулок и послышался топот солдат, мятежник хлопнул по спине разрисовывающего плакат товарища, и, покидав в сумку краску с кистями, группа поспрыгивала на крыши мансард многоуровневого города.

Сросшиеся с крепостными укреплениями улицы составляли единую ограду, обстраиваемую на разный лад держателями лавок, мастерских и жилых комнатушек, свисающих подобно сосулькам. Самострой облепливал укрепления с обеих сторон, перерастая затерявшуюся в городской палитре крепостную стену.

Обычно стене присваивали название центральной улицы, и от нее расходились развилки. Так росло поселение. Для чужаков с захолустья и деревень были указатели, по которым они выходили к перекресткам и уже оттуда, ориентируясь на Часовые Башни, сходили куда им нужно. За башнями, вдалеке виднелись забитые мельницами низовья извилистых рек. Побережья кишели выволоченными на мель паромами, откуда по торговым путям продвигались тягачи, груженые медью и углем. Не отходя от места тысячи человечков толкали старые баржи и разбирали на металлолом, после чего грузили на конные повозки.

Пышущий паром индустриальный город развивался, плодя грязевые разводы над собой, которые сгущаясь и наплывая один на другой, скапливались в плывущие по небу лужи.

Дирижабли, заполонившие извилистые фьорды курсировали на восток, растворяясь в дождливом закате. Скоростные паровозы, прорубали обесточенные улицы огнями, размещенными на котлах. Они неслись по стенам, чтобы обогнуть реку и совершив, круг, вернуть шахтеров домой. Правее, в районе утесов, рабочие забрасывали лопатами высушенные устья рек. Перерабатывающие устройства тут же распределяли закаченную воду по трубам к генераторам заводов, где, охлаждая их, она выветривалась наружу, образуя густые клубы пара.

Картина отдалилась. Город сузился до квадратика, выплескивающего тонны газовой пыли. А за, под и над ним десятками, сотнями испражнялись аналогичные трубы. Ими и высчитывалось могущество человечества, одолевшего превратности судьбы. Мелкий комбинат по производству технологий, отвоеванный у противостоящего ему мира… Огнем и мечом. Как и положено Севергарду, город признавался развитым и достойным подражания, если его архитектура, инфраструктура и расположение отвечали требованиям производства и извлечения доходов. Доходов ради доходов, роста ради роста, масштабов ради масштабов. Полученные ресурсы пускались на новое строительство предприятий и инвестировались в исследования восточных гор для добычи металлов. Происходила тотальная подмена цели жизни средствами ее обеспечения. Естественные природные ритмы сменились непрерывными рабочими циклами. Само существование людей определялось производственными отношениями.

Когда под конец нетерпеливые народы осели в предгорьях и поутихла их страстная голодовка по деятельности, на сцену шагнул следующий гость.

Один поселенец Востока заметил, что, несмотря на несметные достижения в науке, позволившие покорить природу, у них так и не было лидера, который бы провел народ сквозь время и выстелил тропинку к величию. Не тому пресмыкательству, заискивающему у превратностей судьбы. Как бы угодить, как бы подстроиться под очередную выходку природы, а взять руль и устроить ей настоящее поражение. «Вольные города разобщают нас, мы все стремимся и ратуем за братство народов! Присоединяйтесь к нам!» — вступительная речь его была столь же наивна, сколь и великолепна. Имея в распоряжении ящики из-под овощей, повозку, да легенду в зубах, он собрал подписей больше, чем всякий почтенный чиновник, заведующий городским управлением. Имя этому человеку было Бардонор. Бедные люди, чей разум опередил развитие чувств, они были столь простодушны, что не ведали собственных мотивов. Они верили всему, ибо в том мире еще не зрели семена лжи. Все происходило впервые, как у младенцев, познающих окружение. Они с чистым сердцем зачищали легионы лесов, пускали под пилу редкие виды животных, навсегда уничтожали и без того скудые запасы чернозема, а озера обращали в хранилища отходов. И снова выступил он. Первый создатель, первый единитель всечеловечества. Не купился на его зов лишь горный народ. На ту пору горцы сами подумывали приобрести вольные города, но из–за затратности в организации и строительстве дорог посчитали это расточительством. Никто не знает, почему проклятие машины обошло горцев стороной. Быть может это из-за бытующего у них поверья, по которому Барданором назывался дикий клевера Долины Полых Холмов. Коротко лиственный саженец, растущий на склонах вершин, разрастающийся за лето в опахало, затмевающее свет траве и деревьям. Питающийся ими и обрекающий на погибель. Как заявил основатель Дома Ветров и предводитель горцев — Атман: «Барданорами нарекают непутевые матери, плохо разбирающиеся в словах». Горцы отступили в свои высокие жилища, где земля равнялась с небесами, и наблюдали за основанием империи.

Барданор призывал народ не довольствоваться сложившимися условиями, восстать на исконный порядок, установленный враждебным миром. «Взять в свои руки орудие, как когда-то это сделали наши предки и перевернуть циклы эволюции! Мы должны, нет, обязаны изменить климат! Пусть вначале это случится на части материка, но я твердо знаю — кто убоится, сгинет во тьме. Холод близок. Чувствуете?». И он был пророчески прав. Запад беднел и скудные запасы растаскивались выносливыми мужчинами и женщинами. Постоянно происходили мелкие стачки, после чего воры прятались в городских стенах. Отношения обострялись, каждый город сражался сам за себя. А массовый отток населения к востоку, прозванный великим переселением или походом сквозь пустыню, завершился, едва выяснилось, что в темных восточных долинах люди тухли быстрее, чем свечи. Когда ночь в трижды превышает день, когда никакой дикий огонь жаровни не перебивает холод, когда всюду растет пугающий сухой лед.

А на хребтах и перевалах, средь пикообразных вершин, куда только и дотягивались лучи света, развивалась Торговая Империя.

Так считалось…

Барданор завлекал рекламой, плакатами о лучшей жизни, создавал кофейни, принимал аудиенции, собирал активистов, желающих бороться с народной апатией, вызванной по сути погодой, а не результатами деятельности Вольных Городов, как это преподносили пропагандисты. Молодые переселенцы с горячими сердцами брались за множество дел. Переход из Старого Мира длинною в год не отучил их от спешки. А несменяемая ночь подталкивала к скороспелым выводам. Задержишься — растеряешь ускользающие в ночи силы. И что их влекло к Сумеречным Землям, где мерзлота растапливалась лишь котлами да единичными горячими источниками? Быть может, они иссякнут? Но вера человека неисчерпаема, потребность в смысле невообразима. Ради самосохранения он был готов поверить во что угодно, лишь бы найти путь, который не уведет народ к вымиранию. И именно на себя взял эту задачу Барданор. Успешно завоевав расположение масс, он принялся за привлечение квалифицированных ученых, которых финансировал из кошельков отчаявшихся беженцев. Тогда же произошли первые открытия куполов, окаймляющих город и удерживающих тепло, но парниковый эффект, создаваемый ими, становился рассадником бактерий. Однако, Барданор не желал делиться технологиями с остальными. Севергард нуждался в дешевой рабочей силе. Внезапно пропадали ученые, отправляющиеся в западные экспедиции, сворачивались проекты…

Расширив агитационные работы, он перекупал эфир радиовещания и проплачивал странникам съем жилья, чтобы те, останавливаясь на передых в западных городах, толкали его речи. Им выдавали по костюму, копирующему одежды, в которых изображался Барданор на плакатах. По регионам ползли слухи. Якобы, сторонники Барданора нашли выход из, казалось бы, безысходного положения.

Имя его разрослось до мистической фигуры.

Менестрели воспевали его доблесть, сказатели хвалили его храбрость, законники поддерживали его невинность, а жители слушали и внимали, пока он играл на струнах их желаний, раскачивая атмосферу стабильности, «застоя». Он не гнушался и людским разочарованием. Раздражал, провоцировал, припоминая каждый провал, после чего подыскивал выход скопившимся эмоциям, находя «виновных». Все неудачи прямо или косвенно связывались с прошлым курсом. Непонятно, как ему удавалось балансировать на грани дозволенного и возможного, сохраняя при этом «рамки приличия». Складывалось впечатление, что последователи вливались в его проект без усилий.

Барданору содействовали и провокации о войне, подогреваемые паникерами. Толпы беженцев обрушились на стены городов. Быть может, он первым подал сигнал, сейчас уже не проверишь… Изолированные друг от друга поселения легко поддавались внушению. В обстановке голода, раздора, предательства, болезней, стирающих с карт целые поселения, людям повсюду мерещились враги.

Торговая Империя стягивает войска на востоке! Под руководством безземельного бастарда движется угроза с юга! Его флот скоро займет перешеек и перекроет поставки угля. Торговая Империя объявила мобилизацию. Торговая Империя заручилась поддержкой Черных Ножей — страшных наемных убийц из старых легенд, и ее спонсируют гильдии торговцев Часовой Крепости (негласной столицы материка). Часовщики проектируют машины массового поражения! Они уже все решили за столом переговоров, когда поделили страну как пирог. Сладкий и желанный.

В кратчайшие сроки на сторону Барданора перешла четвертая часть населявших материк. Люди хватали одежду и бежали из домов. Западные предприятия останавливались без рабочих, целые гарнизоны складывали знамена, отопительные цеха натурально замерзали и разрушались. Но каково было удивление народа, когда выяснилось, что Барданор договорился с главным «пропускным пунктом» на восток, который и контролировал большинство новостного фона. Только поздно возвращаться — или ты стотысячный на тропе в очереди к новому свету, вздымающейся до гор, или — безымянный беженец, который может вернуться назад, в полузаброшенные города, доживать последние деньки, ибо сам их и оставил, навлекая собственную гибель.

Им оставалось смотреть на Часовую Крепость, как последнюю надежду. Этот пограничный город, возведенный при первом переселении народов, был единственным связующим звеном, где проходила ближайшая тропа на Восток. Когда очередей стало слишком много, а мигранты, с коими не справлялся гарнизон, уже громили склады, ухватывая за пазуху все, что могли унести, раздался приказ «опустить ворота». Тем самым были отрезаны все известные пути к Сумеречным Землям.

Барданор уничтожил врага без боя, посеял в рядах западных граждан панику и хаос, полностью деморализовал оставшихся «по ту сторону». Застрявшим людям только осталось объявить войну самим себе. Пока они соберутся вместе, их заводы окончательно придут в негодность, системы фильтрации откажут, а регулярная армия обернется в бандитов. Те единичные дирижабли, что проплывали над землей, не составляли особой проблемы. Барданор был уверен, что совсем скоро и они прекратят свои перелеты на запад. Надо лишь переманить некоторых западных ученых, принимавших участие в наработках. Без них работа могла затянуться на долгие месяцы, а то и годы. О подобной щедрости он не мечтал. Жители нового Севергарда раньше выйдут из-под контроля. Поэтому, он сутками напролет строчил ученым пригласительные письма, одновременно придумывая новые титулы и назначая «справедливую цену» за их вклад в общее благополучие. Он не сомневался, что они примут щедрое предложение. Кто в своем уме отринет славу спасителя человечества? Роскошь, почет, уважение, богатство, беззаботную жизнь, в конце концов — благополучие Севергарда? Кто, будучи в здравии и трезвом уме променяет все это на какие-то памятники древности и полумертвую землю?

Пока его сила убеждения была крепка, он постоянно выступал на публике, демонстрировал тонны отчетов и скорейшее приближение перемен. Все шло по заранее установленному плану. Он уже успел возликовать своей победе, но против выступила группа ученых, полагающих, что затея по изменению климата не осуществима. Они привели множество доводов и негативных последствий системы контроля погоды. «Даже в том случае, если найдется источник энергии, который запустит процесс по смене магнитных полюсов земли… Мы не сможем и далее прогнозировать, куда сдвинется день. Это сродни броску в кости. Более того, у нас до сих пор нет ни четких данных, ни сведений, на основании которых возможны эти эксперименты. Сплошные слухи с дальнего востока». Поначалу Барданор думал, что пара-тройка «частных мнений» затеряется в общем информационном потоке, но по неясной причине, эти обоснованные сомнения просочились мимо радиофильтров, и распространились по газетам быстрее вируса. За какие-то девять дней он утратил статус кумира и проводника человечества. Власть ускользала, подобно песку. Люди были напуганы, они требовали их выпустить назад. На запад. Мир как бы завис на перепутье. Он слал письма, раздавал новые титулы, лишь бы ученых привели к нему силой, но многие разведчики, посланные на запад, не возвращались. «Винтики моего механизма ослушались», — огрызался Барданор, рассылая гневные письма. Кто бы мог подумать, что главным источником смуты станут седовласые дохляки и тщедушные юнцы? «Как песок сквозь пальцы…». Он вспомнил, как в детстве ломал песчаные замки ногой. «Бездной клянусь!». Как он желал в эту минуту отбросить перо и ухватить за глотку кого-то из этих болтунов! Ведь, наверняка им было просто мало. Барданор мог остановить «поток абсурда», но, чтобы быстро покончить с диверсантами, требовалось просто… открыть пути и пустить поезда на запад. Он не мог позволить себе подобных рисков. Светила Храма Знаний, как заводные игрушки, тараторили о необратимых изменениях, которые постигнут не только тех, кто останется на востоке, но и для жителей западных городов. «Мерзавцы… Вы умеете обесценивать чужой труд… Сразу видно — профессионалы». Что он, избранник народа, мог противопоставить большим головам? Быть может, блеф?

Впервые за долгие годы, Барданор сошел с дирижабля, ступая на западные земли. Он был главным гостем на пленарном заседании Совета Науки. Но, несмотря на присутствие главы Севергарда, ученые продолжали твердить о вреде радикальных технологий. Доклад за докладом, отчет за отчетом, справка за справкой. Когда слово передали Барданору, он демонстративно зевнул, прибирая руками фальшивые результаты исследований. Были объявлены прорывы в исследовании природы климата. Ученые из-за трибун потребовали доказательств. Барданор не растерялся. «Приехать смогут те, кто свяжет себя государственной тайной и пройдет отбор на профпригодность. Нам тунеядцы не нужны. Пока же — приглашаю всех». После краткого вступления он попросил микрофон и обратился лично к председателю комиссии — Говерману. «А вы дорогой — чего достигли? Скопировали наш защитный купол? Так и будете прятаться под кастрюлями? Поймите, умы Севергарда сделают открытия и без вас, последствия же отразятся на всех. Но коли вы отказываетесь… То, после успешных испытаний, вход на восток будет вам закрыт. Всегда следует нести ответственность за свои поступки. Оставайтесь дома и радуйтесь природе, глядя из окна на несметные потоки грязи, льющееся с неба. Это же — та самая стабильность, которую вы спасаете?». — пояснил он сахарным голосом.

Данное выступление крайне оскорбило Говермана, и он вместе с возмущенными профессорами быстро покинул зал и вернулся в Город Дождей. Но семя сомнения уже глубоко засело в головах людей и медленно прорастало, давая первые плоды. Как ему донесли по радио: сразу после совещания, ученые разругались. В среде совета произошел раскол, и необходимые Барданору лица явно находились в меньшинстве. Поэтому он отложил перелет домой и задержался в одном из своих старых особняков.

К новолунию, поздно вечером, на пороге объявился гость. Он раскланялся и сказал, что имеет честь быть личным учеником Говермана. Знает все его разработки, и прототипы моделей контроля погоды. Бардонору потребовалось сделать недоверчивое лицо и отмахнуться. Тогда тот достал из кармана пиджака помятый лоскут с чертежами. «Винтик вертится, колесо — крутится» — восторгался Барданор — теория человека, как податливой машины, прочно засела в его голове. Внимательно разглядывая чертеж, Барданор подманил лакея

— Позовите любого мало–мальски смыслящего в этом ученого.

Промокшие чертежи прилипли к мраморной столешнице на камине и подсыхая, свертывались лентой.

В ожидании он расхаживал по комнате из угла в угол, непрерывно задавая вопросы отсыревшему гостю. Один за другим, методично и жестко, точно закручивал шурупы в подвижный механизм. Он не позволял ему передохнуть. Не предлагал гостю вина, вызывающе булькавшего в прозрачном сосуде и не разрешал сесть на теплый диван со стеганными подушками из бархата.

Барданор обожал нежность, мягкость, уступчивость, но женщины вводили его в тоску. Ему бы подошла их кожа… Замечая, что человек старался держаться поближе к камину, император сам стремился занять пространство посередине, как бы ненароком мешая ему согреться, и одновременно привлекая внимание к своей особе. Он — единственный посредник мира. Тот, кто определяет контуры будущего. Поэтому все наличное окружение, будь то кров, свежая пища, тепло, и банальное уважение — это награда за послушание и преданность. Пора Западу привыкать к тому, что добыто чужим трудом.

Барданор умел производить впечатление на людей, и гость поддавался обаянию, с коим расхваливались прелести и перспективы их совместного будущего. Но наибольший эффект произвели на посетителя искусно имитирующие дневной свет фонари, установленные по всем улицам, прилегающим к дому. Правитель намеренно организовал экскурсию по залам, чередовал неудобства с мимолетными ощущениями комфорта, будто выдавал щепотку поощрений дрессированной собаке. Едва гость присядет — он выдавит вопросец. И если его не дай бог чем-то не устраивало сказанное, он незамедлительно тянул измотанного путника за собой, пока не «закрепил» за ним привычку всюду следовать позади. «Как на поводке». Долго длилось знакомство с местными достопримечательностями. Под конец ученик совсем размяк и тупо мямлил невпопад, готовый свалиться от усталости. И лишь тогда, удовлетворенный ответами, Барданор сел на подлокотник, и положив ему руку на плечо, произнес: «теперь мы партнеры, но! — поспешил он, наливая гостю вина, — с одной оговоркой…». Диван и хмель. Благодарности мужчины не было предела. Он жадно приник губами к сладкой выпивке, опустошая бокал. Хлебая напиток, он пропустил мимо ушей то что его могут и не взять в столицу. Все, чего ученику хотелось — провалиться в сладкий сон. А поутру — пересечь границу и навсегда оставить в прошлом нищету и тьму.

Люди в желтых полухалатах и плоских ботинках зашли пучком и переглянулись с гостем. Кто-то из них сидел накануне по одну сторону с Говерманом. Склонившись над рисунками, они долго что-то высчитывали. Ночные тени давно укатили за горизонт, посетитель дремал, Барданор вливал в себя вино. Наконец, ученые удовлетворительно кивнули, и он разрешил им удалиться, попутно изымая чертежи.

Проснувшийся гость хотел было возразить, но Барданор прервал его, объяснив, что это был его первый вклад. Следующий их шаг — в сердце Севергарда. «Ты принят, гражданин нового света», — сказал он. Ученик важно улыбнулся и открыл кейс, после чего попросил нож и, вырезав поддон, вытащил оттуда еще с десяток рукописей. Соглашение было достигнуто.

О пропаже большинства разработок Говерману сообщили лишь спустя две недели, когда уборщики хотели прочистить лабораторию от забившийся в углах скоплений пыли.

Говерман сразу понял — они украдены, созвал ученый совет… и не досчитался половины. Он не стал утруждать себя их поисками, итак понятно — ушли на другую сторону. «Соблазнились! Предатели!», — прокричал он в окно, но ветер плюнул ему в лицо птичьим пометом.

Он назначил экстренное совещание, где выступил с речью. И его тезисы разбили в пух и прах в собственной лаборатории. Он должен был перетянуть на себя сферу влияния, но без основы, без записей и лабораторных экспериментов его мысли расплывались по вяжущим ртам профессоров, пережевывающих его слова в абсурд, и он не мог дать им ответов. Все его аргументы таяли, едва у него требовали предоставить теоретические модели установки по контролю погоды. «Вы хотите нам сказать, что втайне работали над запрещенным проектом, и потеряли все результаты своей деятельности? Что за вздор! При всем уважении…». Он сорвался с кафедры и выбежал на воздух. «Пропало! Пропало!» — бунтовал его дух с телом, выдавая натянутую флегматичность несуразным тремором рук.

Спустившись к себе в кабинет, он закрылся и просидел там до обеда, глубоко потрясенный случившимся.

Он в потерянности перелистывал книгу прошений. Подшитые грамоты, поступившие накануне неутешительно уведомляли о полном провале.

Городская Цитадель — центр западного правосудия, отказалась влезать в политику. «Беспутные ленивцы, отсиживающие свои задницы деликатно намекнули о долгах, а проблемы Говермана списали на сложность времени, — подумал он с горечью, — но это коснется и их! Боги, какие идиоты!»

Он вышел из лаборатории и спустился в архив, куда позвал маленького талантливого мальчика, работавшего в машинном отделении, контролировавшем уровень воды у портового города.

Весь чумазый и испачканный сажей, мальчик подошел к нему и потянулся жирными руками к конфете.

— Опять без дезинфекции работал? — спросил ученый, и развернув бумажный коричневый фантик, отломил ему дольку.

— Угу. — ответил тот потупив голову.

Говерман потрепал его по голове, и сказал:

— Ты единственный, кому я могу доверять, понимаешь? Мальчик кивнул.

— Ты должен пробраться в строящийся дворец Барданора. В качестве посла с прошением о перемирии. Он примет тебя, а ты раздобудешь результаты первых исследований.

— И все? — удивленно спросил тот.

— Там будет нелегко, ты это знаешь, я бы пошел сам, не видь твой талант.

Говерман старался выглядеть уверенным, но мальчик сам подбодрил его

— Я справлюсь, не беспокойтесь. Плащ Теней выручит. И шоколад горьковат — сказал он вежливо ученому.

В тот–же вечер вместе со свитой из двух других алхимиков, он отправился в дорогу, и уже через неделю вернулся назад на дирижабле с откопированными результатами.

Говерман не спал последние два дня, и не зря. Его опасения подтвердились.

Результаты были ужасающими.

Система работала нестабильно, но самое большое потрясение вызвало другое — Барданор всеобще объявил об успешных испытаниях машины контроля погоды, и о включении проекта «Полдень» ровно через четырнадцать дней. «В постоянное и повсеместно доступное пользование» — дочитал он цитату. А помогал ему никто другой как его сын. «Это он сдал меня, он…» — вырывая волосы на голове, сидел и плакал несчастный отец, в то время как на другом конце континента его чадо боролось с ожившим одеялом, обвившим посиневшую шею. Как в сказании о страннике — все, к чему прикасался Барданор — умирало. Говерману не довелось прослышать об участи сына, поэтому он продолжал печатать отчет.

— С вами все в порядке? — последний раз в тот вечер зашел к Говерману в кабинет чумазый мальчик.

Ученый снял очки, протер расцарапанные, побитые линзы, и улыбнулся.

— Не беспокойся, сильные люди тоже плачут. Чтобы слезы закончились и не были видны пред лицом врага. Ступай в дом. Я тебя догоню.

Раз дело жизни попрано, пора готовить ответный удар. Утром он наведался в крупнейший мануфактурный центр и пустил в печать все копии экспериментов, затем договорился с товарищами о прямой трансляции, на которой провел прямые разборы последствий «Полудня». Его сообщения вызвали бурю недовольства среди населения. А после получения телеграмм Восток затопили мятежи. Физики, биологи и геотехники выступали требовали остановить проект. Их бросали в тюрьмы, но шумиха уже не улегала. Сотни людей выходили с плакатами. Немалое количество добровольцев побросало работу и выводило из строя механизмы по добыче золотистого минерала, узнав, как их действия приведут человечество к гибели. Ворота Часовой Крепости снова ломились от перебежчиков, желающих метнуться назад. Страна буквально разрывалась надвое. И в этот раз перевес был явно не на стороне «нового мира».

Услышав о многочисленных погромах, беспорядках и нарушении всей структуры производства Барданор впал в неутолимое бешенство, но ближе к вечеру без предупреждений сел в дирижабль и покинул Часовую Крепость. Никто не знал, что происходит, ворота открылись, солдаты отступили на стены, и люди ломанулись, кто куда горазд. Они обнимались и целовались, клялись в верности распавшиеся семьи. Садились на полуразряженые поезда и разбредались по домам. Бывшие беглецы смущенно оправдывались перед товарищами. «А правитель то ваш — сбежал!». Целые сутки официальный канал молчал. Небо сравнялось с пустыней. Затревожились даже самые верноподданные слуги, прильнув к микрофонам. А затем сверху поступил внезапный приказ закрыть ворота и не открывать ни под каким предлогом. После чего… раздался пронзительный грохот. Люди похватались за уши, горизонт словно перевернулся. Темные далекие звезды, казалось, вот-вот упадут на головы, тучи проносились с необыкновенной скоростью, повсюду громыхало. Мерцали сине-зеленые молнии, воздух то сжимался, то расширялся. Кто-то падал замертво, скошенный невидимой силой. Волны тепла и холода бились о камни, Из сухого грунта лезли жуки и черви. Казалось, сейчас землю вывернет наизнанку. А затем все так же внезапно утихло.

Тогда они — жители двух миров, ослепленные сиянием, подняли головы, чтобы увидеть, кому судьба предначертала день, а кому — ночь. Впереди — все та же серость. Странно. Люди оглянулись. Это выглядело невозможным, но именно город-исполинская стена позади них стал прямым водоразделом между светом и тьмой. Западу перепало лишь остаточное свечение мира. Внеплановое включение удалось. Материк был разделен надвое. Те, кто остались по ту сторону — ликовали, обнимались, знакомые и неизвестные, близкие и далекие — все отмечали праздник жизни. Ощущали себя кровными братьями.

А левые… брели туда, откуда пришли. В долины, усеянные тьмой, серым небом и голой землей. Они завидовали им. Они плакали. Некоторые из западников упорно бились в каменные двери. Они клялись, молили, кричали, проклинали. «У меня там сын! Пустите». Но сверху лишь посмеивались. «Слаб, кто не верует». В восточных реках вновь объявилась рыба. Заливаясь лучами солнца, плыли баржи. Рыбацкие сети полнились окунями и налимами. Ближе к вечеру народ шел на рынки. После рабочего дня объявлялись шахтеры и пограничники — поглазеть на колоритный берег. Растительность оживала сама собой. Без особых трудов со стороны человека.

Когда до самых отдаленных земель дошли сведения о расцвете империи, люди со всех уголков мира ринулись в Севергард. Но Барданор решил по-иному. Он расставил патрули на границах, вооружив их ружьями, изрыгающими снаряды с жидким огнем. Часовую крепость укрепили дополнительными стенами, а горные районы заминировали. С тех пор за ворота пускали только по личному распоряжению главнокомандующего.

К концу месяца Барданор объявил себя Императором Севергарда, и под всеобщие возгласы, занял трон.

А Говерман получил подарок — посылку с телом сына, и подписью: «От императора». Барданор приносил ему личные соболезнования, но не упустил возможности объясниться: «Когда ваш сторонник выстрелил в смотрителя, ему срочно понадобилась трансплантация. Видите шов? Нам пришлось забрать печень». Ученый провел ладонью по лицу мертвеца, дотронулся до губ, носа, сдавил щеку… «Дорогой мой несмышленыш… Прости, что не защитил тебя. Прости меня, Анна». Он накрыл сына простыней и дотащив до обрыва, сбросил в бушующее море. Пусть волны унесут его подальше от нашей земли.

Он шел назад, опустошенный, без какой-либо цели или смысла. Все намерения смыли воды вместе с телом его наследника. Но недолго ему было положено наслаждаться тишиной. Когда он вернулся в кабинет, телеграф ломился от сообщений. Он покрутил ручку радио, но все станции оказались забиты яростными спорами. Жители запада выли от обиды, призывали к оружию. «Это будет гражданская война». «Послушайте, сегодня свет, завтра электричество, потом что — вода? Вы не видите, как они загоняют нас в могилу!». Ведущие отпирались, говорили о гуманизме и ценности жизни, но прошел месяц, и ничего не изменилось. Города разрушались, предприятия разворовывались, технику разбирали на лом. Правительство их постепенно бросало, лучшие умы принимали приглашения и тихо съезжали под шумок. Как-то раз Говерман выбрался из своей берлоги и узнал, что муниципалитеты поспешно ретировались с горячей точки и заняли горный хребет. Тот что близ границы, торгуя с империей Барданора и завозя контрабандой дорогостоящие лекарства и оружие в «страну отбросов». «Вот как нас именуют впредь» — проговорил ему сторож, охраняя давно закрытый сортировочный терминал.

А самозванная империя растет и здравствует. Богатые луга, зарастающие живностью, белые ночи и ясное небо. Чем не повод для гордости? Город Дождей наполовину опустел. Большинство молодых и здоровых. Как мужчин, так и женщин ушли в Севергард. Они выбивали себе талон, койко-место и устраивались на тяжелые каторжные работы. Молодых девушек заставляли рожать, после чего отбирали детей. Они становились добровольными инкубаторами новых поколений. Взамен им гарантировалась еда и безопасность. Страх смерти гнал западников прочь из родных поселений в бесчеловечные объятия солнечной страны.

Темную сторону ожидало медленное угасание. Затапливались поля, сгнивали урожаи. Сезон за сезоном голод ощущался все острее. Проливные грязевые дожди смывали чернозем, унося плодородные слои почвы. Вдоль горизонта мигрировали разрывающиеся от токсинов тучи.

Нужны городские купола, фильтры, но нет материалов. Чтобы синтезировать материалы — необходимо топливо. Чтобы возобновить производство и обработку — нужны ресурсы. Чтобы добыть ресурсы… нужны люди, которых нет! Все упиралось в людей. Кто, будучи в ясном уме и памяти, полезет в подземные лабиринты, заваленные отходами производства? Без защитных костюмов, без лекарств и без запасов еды. А именно в таком положении оказался Запад, когда после первой новости об удачном запуске проекта «Полдень», тысячи рабочих оставили свои места и двинули на восток. Часть из беглецов вернулась домой, но предприятия были испорчены, сломаны, разграблены. Но самое важное — почти не осталось специалистов. Их всех перекупила Торговая Империя либо Севергард. Оставшиеся сложили руки и ждали конца. «На наш век хватит, мы просто ничего не оставляем детям. А может ну его… потомство?». Но и усталые от жизни пацифисты не ведали всей картины происходящего. Лишь те, кто как Говерман, бывали на гигантских искусственных плантациях, видели сколь скоро народу грозит голодомор. Запасы продовольствия портились сами собой. Сказывалось низкое качество очистки и обработки. Системы орошения забивались слизью. Говерман работал на одной из северных плантаций и воочию наблюдал, как тысячи изначально здоровых ростков отказывались давать плоды, словно что-то высасывало их жизненную силу до того, как она перетечет к листьям. В них будто отсутствовал стержень, вокруг которого могли сплестись очаги жизни. Работая дни напролет, плантаторы множили лишь смерть. Каждую неделю закрывали один из участков и сжигали дотла, чтобы остановить распространение заражения. «Им нужно солнце, которого у нас нет». Искусственные лампы могли обеспечить лишь часть необходимой воли к жизни. Сам купол над городом поглощал остаточные лучи света и проецировал на дороги и улицы, но этого было недостаточно. Люди чаще болели, страдали хрупкостью костей. У подростков ломили суставы, тех, кто постарше — настигали хронические депрессии, самоубийства били рекорды. Злоба, агрессия и зависть стали их постоянными спутниками. Когда под вечер Говерман срывал с потного тела гидрокостюм и поднимался в личный кабинет, то уже заранее предвкушал потоки ненависти, обрушивающиеся на головы ученых. Каждый день на линии скапливалось неисчислимое количество жалоб. И даже во время ночных перерывов они поступали снова и снова. А он, как ответственное лицо — должен был прослушать каждое обращение и разрядить накалившуюся обстановку очередным лживым докладом. Люди обвиняли его в правокаторстве, трусости, слабости, глупости, однако в целом от Совета требовали аналогичного «подарка». «Если вы правда создатель Контроля Погоды, почему не помогаете согражданам?». Как ему объяснить людям, что в мире может существовать только одна подобная установка?! И источник энергии машины Севергарда неясен до сих пор. Когда его спина сдавала, он заваливался на стол и засыпал под треск приемника. Он часто просыпался в холодном поту. Изможденный и высушенный, как осенний лист. И ради чего? Вновь принимать удары от тех, кому он помогает? Это не могло продолжаться бесконечно.

Когда однажды утром неизвестный посыльный передал Говерману приглашение в Севергард, ученый сорвался. «Мои соболезнования, — учтиво ответил посредник, пропуская оскорбления мимо ушей, — с позволения императора, вашему сыну полагается место в долине света». «Вы же его и прикончили!» — заорал Говерман на опешившего посланника, угрожая ему смертью. Однако, он быстро принял степенный вид.

— Скоро вы перетравите друг друга. Мы уже обсудили, кому отойдет этот… — он сделал охватывающий жест, — город. Полагаю, император одобрит нашу просьбу. Разве, что придется почистить район от скверны…

Тогда Говерман окончательно утратил самообладание.

— Я не сдамся! — прокричал он ухмыляющемуся гонцу вслед. Предчувствуя опасность, последний быстро вскочил на коня, пока ученый искал гвозди для болтореза и нашпиговывал ими магазин. Прицелился. Мимо! Досада. Он повторно навел мушку, и ветер снова плюнул ему пометом в лицо. «Следовало привязать лошадь…» — подумал Говерман, злобно отирая лоб. Вернувшись на станцию, он отправил запрос о военных сборах, но служители Цитадели ссылаясь на его недальновидность, отказали в рассмотрении ходатайства. Тогда Говерман предупредил товарищей и собрался в экспедицию. Заодно, он планировал навестить дорогих чиновников, выяснить: «Как же так? Когда о нас вытирают ноги, вы тупо молчите», но обнаружил, что Городская Цитадель опустела, а на контурах электронной карты, вмонтированной в стол переговоров, виднелся недавний транспортный след. «Сбежали морем на восток». Значит, правительство их тоже кинуло. Отправившись на радиостанцию, Говерман подал сигнал о сборах. «Быть может, кто-то откликнется…». Затем дождался перезагрузки путей, сел на электротрамвай и докатил до местного депо. В воздушной верфи неподалеку оставался резервный дирижабль. Как учредитель исследовательского центра, только он имел магнитную криптокарту с шифром, который снимал блокировку с двигателей воздушного судна. Говерман всегда держал ее на повязке у шеи. Он обогнул заброшенную станцию и окинул взором здание в форме вытянутого кувшина, расширяющегося к макушке. Подобная планировка позволяла сэкономить топливо и оторвать воздушный транспорт с земли исключительно на стартовой тяге двигателей. Он помнил, как изнутри вся конструкция была пронизана сотнями полых трубок и вентиляционных шахт, концентрирующих давление на взлетной палубе. Когда сопла дирижаблей выбрасывали первый «залп», платформа улавливала импульс, и, сквозь мелкие сетчатые отверстия в недра помещения проникали заряженные энергией частицы, которые, ускоряясь магнитной тягой, разгонялись в десятки встречных потоков, после чего возвращались обратно к платформе и приподнимали транспорт. Для этого нижняя сторона обшивки дирижаблей выполнялась из жаростойких материалов.

Само голубоватое здание уже слегка облезло: видимо, городской купол пострадал и дал течь. Он осмотрел поврежденную криптокарту. «Должно сработать», и сделал краткий обход воздушной верфи. Периодически приходилось наворачивать большие круги, чтобы не попасться на заряженные рельсы. Когда система перегружалась, и железная дорога вспыхивала голубым цветом, он выжидал разрядки, и продолжал переход. Наконец, он разглядел пропускной пункт и решил поискать альтернативный проход, но, увидев в бинокле привычные лица, ученый расслабился и пошел к главному входу. В карауле оказались его близкие знакомые. Он предупредил охрану, о том, что заберет судно, и поклялся прилететь с хорошими известиями. Как ни странно, его отпустили. «Ты главное вернись, старина. Нас-то все равно не пустят…». Он обнял друзей и запрыгнув в кабину управления пустил двигатели.

Говерман на протяжении полутора суток не отлипал от руля. Корпус штормило, дирижабль неоднократно сносило с курса, но он строго придерживался магнитной стрелке. Ученый хотел увидеть свой любимый дом с высоты птичьего полета, но был вынужден подняться над облаками и наблюдать лишь сплошную черную кашу, стекающую вниз. Все это время он не ел и не пил. Лишь к завершению второго дня он позволил себе оторваться от штурвала и, зафиксировав руль, размять спину. Он пребывал наедине с разбитыми чувствами. Почему вселенная допускает страдания, не оправдываемые смыслом? Почему земная гармония так похожа на потаскуху? Где зарыты концы людской жадности? Он обязан остановить это безумие. Больше никто не умрет чисто из принципа. Барданор хочет, чтобы его признали императором — пусть так. Он явится к нему, признает, что просчитался… Что проиграл. Каждая заминка стоила Западу жизней. Понадобится — они договорятся о перемирии. К счастью, сынок вывез далеко не все его наработки. Больно отрывать от сердца то, над чем ты корпел годами, но никакая научная гордость не стоит слез детей, женщин и задыхающихся замученных стариков. Народ хочет ада для мучителей, будто страдания Востока искупят их муки в зловонных конурах под куполами. Будто чужие истязания восстановят некогда утраченную гармонию, которой не видывал этот мир. К чему вам отмщение, когда мы все равно и близко были замучены? Говерман не желал, чтобы национальная ненависть докончила то, что породил изначальный раскол общества. Пусть бьют себя в грудь другие, но без нашего позволения. Человечеству пора взрослеть, откинуть жесткую логику машины по производству бездушного коллектива, и озаботиться о будущих поколениях. «Поверить не могу, что подготавливаю себя к унижениям через морализаторство».

Когда корпус дирижабля вынырнул из пучины, ученый спохватился за лоб. Глаза пронзила режущая боль. Бесчисленные фотоны света просачивались сквозь ладони, и он никак не мог от них укрыться. Сколь ослепителен был этот дикий, первородный источник. Он кое-как нащупал переключатель, опустивший защитные экраны. Из покрасневших глаз текли слезы, руки слегка подрагивали, а кожу будто поджарило. Как непривычен и опасен оказался иной мир. Перед неокрепшими глазами всплывали бирюзовые облака, сквозящие просторы. Густые волны тумана, ветра и золотого лучистого песка облекали тонированные стекла. Он видел не только мир под ним, с завораживающими картинами горных ручьев, льющихся вдоль лесных чащ, но и звездное небо над головой, на котором одна за другой загорались маленькие перламутровые огоньки. Внезапно он ощутил странное желание… Засмеяться? Впервые за долгие годы. Когда-то… давным-давно он застал Солнце. Мать говорила, как он родился в его зените. «Это знак, мой любимый. Ты будешь хранителем равновесия». Как она выглядела? Почему ее лицо расплывалось, едва ученый напрягал память, и отдалялось, когда он пытался проследить за ней и прикоснуться? Вечно чуждая, отсутствующая, и, одновременно, всегда рядом. «Как и наша вселенная». Сколько неизведанного таил этот мир. Сколько времени было потеряно на мелкие дрязги, не заслуживающие и тени его величия. «И теперь он зависит от нас, от того, как мы сохраним и передадим его потомкам. В наших руках и боль природы, и триумф техники. Возьмемся же за разум, ибо никогда не поздно стать совершеннее». Завороженный, Говерман едва не врезался в скалу. Успев отклонить руль, он увидел выпирающий из-за стены вдалеке стыковочный ключ, после чего направил судно прямиком к Часовой Крепости. У ее вершины толпились иные суда, но ему нашлось место неподалеку от скважины — крытой площадки у одной из дозорных башен, откуда его после сопроводила к императору стража новой империи. Там он повстречался с другими послами Запада. Рядом стоял и бывший управленец южной системы дозорных башен — Йен. Позади, держась в тени большого друга — помощник Города Ветров — Крон. Их сопровождала группа молодых ученых, которых Говерман видел впервые. «Мы услышали твой сигнал. Думаешь, мы отпустили бы тебя одного, старина? — сказал Крон, — пятнадцать лет работы, и ты прятал от нас эту красоту… Погляди за окно. Мы мечтали, нет, грезили о дне, когда земля остановится и свет навеки снизойдет на наши головы! И вот, это произошло». Говерману стало дико неловко. «Когда нас примут?» — спросил он у пары стражей в белых мантиях, но те лишь пожали плечами. «Ты долго не выходил на связь, Йен. Мы думали, вас затопило», — произнес Говерман. «Сам знаешь, океан рядом… Землетрясения». «Ну, похоже, нас свела судьба», — перевел тему Крон. «А они?». «Добровольцы. Представьтесь…», — но не успел он договорить, как отворились двери и их повели в другую башню. «Думаю, мы договоримся, — сказал Крон оптимистично, — у империй никогда не бывает лишних земель».

«Люди будут недовольны… — ответил Йен, — Мы ведь проворачиваем все это за их спинами». «Люди будут сыты и здоровы, а это главное, — отрезал Говерман, — Уж как-нибудь переживу народный гнев. Благо, опыт имеется». Однако, он просчитался. Никто не возжелал их слушать. Когда, попав в приемный зал, Говерман обратился к Барданору с прошением тот вначале сделал вид, что не слышит, а затем попросил повторить. «Если вы обеспечите нам допуск к системе контроля погоды, мы изучим показатели и сможем сделать более точные выводы… Чтобы затем перенастроить машину и изменить ее зону покрытия». «Если его расчеты верны, — поддержал друга Крон, — то мощности машины хватит на весь континент». «Не совсем так. Достаточно усилить «противовесы». Разместить на границах земель Стабилизаторы напряжения и…». Его неожиданно прерывали. «А взамен? — причмокнул император, — вы требуете от меня поделиться сокровенным благом человеческой культуры и цивилизации. Какие выгоды приобретут жители Востока от присоединения отсталой озлобленной, антигосударственно-настроенной армии маргиналов? Тысячи потенциальных диверсантов, дезертиров, преступников, преемственных противников существования нашей страны». Западников покоробило, однако Йен даже не двинул бровью. «Вы получаете весь Запад. Под нашим руководством остаются только отдельные поселения. Это не только сохранение нашего положения, но и гарантия стабильности. Мы управимся с местным населением». Барданор засмеялся. «То есть вы предлагаете или подождать, пока там все вымрет, и забрать все? Или, пойти на уступки, понести существенные расходы… Валяйте отсюда» — он лишь презрительно посмеялся. «Мы все благоразумные люди. Послушайте! Давайте все обсудим!» — начал Крон. «О! Компромисс! Этот блеск в глазах… Давненько я его ждал. Живой признак неуверенности. Вы сомневаетесь, что добьетесь успеха. Теперь мне куда интереснее с вами общаться. Осталось узнать, какие секреты кроются под кожей, — произнес Барданор, потирая руки, — Наконец-то вы осознаете суть своего положения. Стража! Проводите дорогих гостей по комнатам. Раскаляйте печь!». И пока недоумевающих послов силой распихивали по крохотным комнаткам, готовилось немыслимое. Когда двери помещений оказались заперты, солдаты обезглавили всех, кроме Говермана. Ученый прислонился к обитой железом двери, напоминавшей темницу и слышал, как скреблись ногти в соседних комнатах, как раздавались охи, пинки и свист топоров. Услышав скрип позади, он обернулся, прижимаясь спиной к металлу. То возвещал колокольный звон, подавивший вопли убиенных. Его две недели держали на воде, не давали спать, били в глаза лучом прожектора. Кажется, он простыл, лоб горел, колени, выворачивало желудок. А еще этот колокол, раздающийся в ушах… Денно и нощно бьющий по мозгам молоток, отчитывающий минуты, будто… часы? Он в Часовой Крепости… Его заперли прямо над циферблатом. Он так истощал, что едва ползал по комнате. «Почему меня оставили в живых?» — вертелось у него в мыслях. В чем-то он походил на измученного, бешеного пса, запертого в клетке, который воет, ходя кругами. Кожа его потрескалась, просвечивались кости и вены. Наконец, на пятнадцатый день его оставили в покое, и он отрубился.

Потихоньку, когда натянутые нервы ослабли, Говерман внимательно осмотрел комнату из-под опухших век. Прополз по каменному полу до чугунного трона и сдернул еще один дождевой плащ, из которых он соорудил себе под дверью ночлег. Порывшись в чужих карманах, ученый заметил до удивления знакомую вещицу. Когда он распорол ткань и вывернул подклад, то изъял из воротника пропускную карту, принадлежавшую одному из западных мэров. «Почему меня оставили в живых?» — вертелось у него в мыслях. Но время заточения подходило к концу. Раздался звук отодвигаемых засовов и в комнату вошла стража. Его усадили на холодный чугунный трон, затем к Говерману подошел Барданор с зажатым в руке раскаленным куском металла, и приложил к лицу оконечность в форме поделённого круга, одна половина которого была закрашена черным, словно карта планеты, на которой они жили, а вторая — полая, светлая, пуста. «Ты раб, — сказал он, — и будешь служить, иди назад и передай мои слова людишкам, собственноручно отказавшимся от перемен. В то время как мы процветаем, вы будите гнить в берлогах. Где вы были раньше, уважаемый Говерман? Вас же предупреждали, что станется поздно». Повторное наложение клейма, боль и тьма.

Когда ученый очнулся вновь, то над головой висели застывшие капли дождя. Его обессиленное от стресса и боли тело выносили из дирижабля на руках. Или, наоборот, несли к нему? Но почему они на земле? Ноги влачились пластом. В одной изорванной белой рубахе до пят, стражи востока волокли полутруп. А собравшаяся позади толпа с негодованием смотрела на обвисшее тело. Они возмущались, переругиваясь между собой. «Каждый принял свой выбор, и получил то, чего заслужил». «Мы не намерены отдавать земли Посторонним!». «Руки прочь от родины!». «Изыдите твари с нашей земли!». Какой-то мужчина выбежал из толпы и, бросив в Говермана булыжник, прокричал: «Я не стану делить кров с чужаками!».

Посторонние… Это слово врезалось в память ученого на всю оставшуюся жизнь.

«Теперь мы чужие… Нас не считают людьми, нас не считают даже живыми, и для них мы вообще не существуем».

Вернувшись домой Говерман долго валялся в горячке, и когда впервые открыл глаза, за ним ухаживал только тот чумазый мальчик. Больше никто не хотел делать этого. Горожане винили его, считали жалким завистливым лгуном, но не он. Не этот маленький отважный герой безымянной республики. Когда к Говерману вернулся аппетит, он попросил принести к нему последние новости с Востока. «Покажи мне письма. Я хочу знать…». К обеду мальчик приволок целую кипу писем и подслеповатый ученый разгребал их, скидывая в мусорный мешок, пока не наткнулся на любопытное обстоятельство. Обрывок газеты. Дошла весть… Взгляд поплыл, тогда он попросил мальчика прочитать текст, и озвученный фрагмент, написанный неизвестным автором точно божье слово, воскресил увядающее тело. Вдохнул пламя в наводненный призраками, пустырь прошлого. Поля света и тьмы сместились. Границы сдвинулись самостоятельно. Разве это не знак чего-то свыше? Что-то произошло с установкой и баланс изменился… «Больше нельзя тянуть. Полюса сдвинуты, а это значит — что ничего не определено, все в наших руках». Говерман чувствовал фантастический прилив энергии. А еще… Теплое жжение на лбу от клейма. Энергия пульсировала в подушечках пальцев, поджигала копчик и ввивалась спиралью до шеи. Как яйцо дракона, попавшее в печь, он переродился. «У тебя великое сердце», — сказал Говерман ребенку. «Я знаю, вы мне как папа». Немногословности ребенка Говерман поражался при каждой встрече. «Знаешь, я решил, что мы начнем войну…». «Вы хотите знать мое мнение?» — удивленно спросил ребенок. «Я хочу знать мнение непорочного ребенка». «Это правильное решение». «Ты не понимаешь… На войне будет много…». «Но вы ведь решили?». Говерман сжал веки: как мне убедить последовать за собой остальных? Но, словно предчувствуя его замешательство, ребенок взял мужчину за руку. «Я пойду с вами, не беспокойтесь. А пока — мне пора, печь ждет». «Стой, твое имя…». «Имя? Разве только Лени, другое я не помню». «Мне жаль». Мальчик ушел.

Говерман готовился к войне. Он агитировал народ, обещал «нет иждивению, мы боремся за право называться человеком», хоть и сам не особо верил в такую мечту. Однако, жители запада хотели иного, и Говерман поддался их зову. «Посмотрите, циклы сдвинулись! Если мы захватим машину, то переменим ход истории. Вы предпочитаете сгнить здесь заживо? Доживать последние деньки? А ведь именно этого желает Севергард для нас. Чтобы мы поубивали друг друга и погибли от холода!»

На этот метод со «светлой стороны» выступили иначе. Пограничье усилилось дополнительными аванпостами, гарнизон дворца и городов пополнялся добровольцами, разрабатывалось химическое оружие. И вот, наступил тот час, когда левая сторона схлестнулась с правой, темная со светлой. Сколько бессмысленных убийств, пролитой крови, на границу шло все больше и больше людей с обеих сторон. Всеобщая мобилизация, старики и старухи, девочки с матерями, братья с сестрами — все они сбросились в единый котел, под названием «гражданская война».

Говерман ожесточился, как и мальчик, который стал мужчиной третьего десятка от роду. Вместе они устраивали диверсионные работы, вместе сбегали из плена, и вместе отчаянно ждали конца. Долгие годы длилась непрерывная схватка, на протяжении всей границы происходили военные столкновения, бунты, перебежки, измены, предательства и примирения. Однако, по итогу более подготовленная армия Барданора устояла. Она смела все приграничные рубежи и оттеснила мятежников за черту света. В подавленном состоянии, повстанцы отступили, разбитые собственным горем и неудачами. Люди уже не злились на Говермана, да и он сам устал от злобы. Нервные срывы подорвали здоровье ученого. Он трясся, и к холодам кожа покрывалась дымкой морозца. У Лени родился ребенок, и больше он не наведывался к одинокому отверженному герою. «Даже не думал, что до такого дойдет… а мой малыш уже вырос, теперь у него будет своя семья, но он все еще не бросил меня, все давно разошлись по городам и поселкам, он один и я работаем в лаборатории с утра до вечера». Хотя теперь Говерман работал лишь тем, что прослушивал на повторе записи голоса маленького Лени и их совместные беседы. Они — далекие голоса из канувшего «вчера», позволяли ему не покончить с собой.

Иногда, вместе с другими выжившими, они снова собирались на Ученый Совет и пытались с нуля воссоздать систему по контролю погоды, хотя и понимали — это безнадежно. Над ее разработкой работало немереное количество умов. Это непосильная задача даже для него, лишившегося памяти вследствие инсульта. По улицам ходили солдаты Севергарда, большинство контрольных точек было занято военными с Востока, но, они хотя бы не стремились навязывать свои порядки, приезжая на Западные земли, как на вахтовую службу.

И тут, внезапно, случилась та катастрофа, которую он предрекал много лет назад.

В светлое зимнее утро, когда города на освященной части только просыпались и на улицы сыпались горсти людей, вылезая из домов и спеша на работу раздался ужасающий грохот.

Небо затянулось тучами и стало черным как смоль, воздух спертым, а атмосферное давление ослабло, вызывая дискомфорт, головные боли и носовые кровотечения. Прошло выступление императорского приказчика, который сказал, чтобы люди не беспокоились: «То — временные неудобства. Система слегка повреждена саботажником Посторонних, скоро все исправят». «Чужих!» — рычало радио. К вечеру все вернулось на свои места.

В газетах и звездных новостях, ведомых вечерами, налепливалась ниточкой фигура с мутным лицом в плаще — Чужой — его обсуждали в самых страшных передачах, им обещали стать непослушным детям, ломавшим дисциплину в школах. Посторонние живут грабежом, у них не зубы, а клыки, и они умерщвляют грудных младенцев ради забавы.

Периодически ловя волну Севергарда, Говерман от скуки слушал безалаберные речения ведущих, надеясь найти логичное объяснение случившемуся феномену.

Следующий день прошел в обычном ритме.

В двенадцать часов третьего дня на Востоке раздался уже не грохот, а пронизывающий свист, и соленый ветер подул на лица прохожих. Они встревоженно глядели, но ничего не видели.

Что случилось потом — описать невозможно. На материк обрушились чудовищные волны, из-под земли вылезали горы, земля стонала от боли, всюду вспыхивали пожары, лава лилась из недр. Кислорода не хватало на всех, тела валились на мостовые, сгорал воздух. А затем произошел взрыв.

Говерман вертел ручку радио, когда до него донесся шум.

Он недовольно поднялся с кровати и в его комнату вломился Лени:

— Нам пора в убежище, поторопитесь, мест может не хватить.

— Что случилось? — сонным голосом спросил его Говерман.

— Катастрофа, — так же просто, как двадцатью годами ранее ответил Лени. Но именно такая простота моментально сняла с ученого сон, отрезвила и он, быстро надев брюки, накинул куртку, схватив всего два кейса и поспешил по лестнице за Лени.

— Подводное убежище — Искатель, спроектировано по чертежам с Земель Исхода.

— Ты назвал его как в легенде?

— Не я его строил.

Говерман состарился и не поспевал за молодецким шагом друга, на лестничной клетке ему понадобилось время, чтобы продышаться. Лени нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Их ждал водитель в рельсовой машине.

Горожане облепили транспорт, стуча в окошко.

Лени взял Говермана за запястье и потащил в толпу, раздавая тумаки.

Когда они подошли ближе, Говерман разглядел особенности машины. «Вагон?!»

И в самом деле, рельсовая машина походила на миниатюрный четырехместный вагончик, сужающийся к носу. Без окон с задвижками как у военных поездов и откидной дверью.

Но горожане! Как они отреагировали на его приезд!

— Разойдись! — скомандовал Лени и выстрелил из револьвера в воздух. Прильнувшие к окнам машины, они бросились в рассыпную. Говерман пригнулся, затыкая уши. Он отвык от звука выстрелов.

— Не затягивай — поторопил его Лени и, подбирая выроненные им кейсы, побросал их в открывшийся люк. Они сели в вагон, и машина тронулась по скрипучим рельсам.

— Волна настигла предгорья?

Водитель сосредоточенно кивнул.

— Ввожу в курс дела. Содержимое чемоданов придется оставить иначе застрянем на пропускных пунктах.

— Там наработки по тепловым генераторам!

— Поступай как думаешь.

Говерман высунулся в окошко — машина обгоняла мчащиеся параллельно поезда.

Вытянувшийся по дороге лесной массив рос обособленно от выжженных земель, где полыхали нефтяные скважины. То и дело он вдыхал их мерзостный запах. За придорожными соснами виднелась пятнистая почва. Следы горелых насаждений проступали как шкура зебры, пока чередующийся с ними лесной покров не сменился серой полосой. Непрекращающаяся вьюга налетала на вагон и снег лип к смотровому окошку.

— Лон, доедем? — спросил водителя Лени

Он буркнул что–то в ответ.

Не переспрашивая его, Лени занялся сортировкой документов.

— Пропуска с тобой? — Говерман более спрашивал для того, чтобы как-то разговорить друга. Его то и без пропуска допустят, он известный ученый. О Лени же многие и не слыхивали до сегодняшнего дня.

— Завалялись где–то в сумках. Туда! Въезд в город, — крикнул он водителю.

Говерман повернулся к отпертому окошку.

Заброшенный пригород приветствовал пассажиров перемигивающимися сигнальными знаками и вышками. Железная дорога… Говерман помнил себя, когда он — молодой инженер, был направлен на проектирование магистралей и путей снабжения столицы и прилегающих городов. Снежинки ввалились в машину и забросали штаны. Заперев окошко, Говерман выдохнул пар. Кто бы мог подумать, что это закончится так? Он сидел над двигателем и кресло жарило зад. Лобовое окно чуть больше тетрадного листа залепило теплом от нагретых тел. Лон периодически протирал его, но мгновение спустя оно запотевало. Ученый было расслабился, но неудобное расположение подлокотников принуждало сидеть полулежа, а жесткая спинка обрывалась ниже его плеч. Пассажирские места явно не были приспособлены для высоких людей. В машине не было предусмотрено просторных окон или системы охлаждения. Да и назвать вагон машиной язык не поворачивался. Привинченные сиденья, обитые кожей решетчатое дно салона, где проглядывали элементы механизмов, ящики с инструментами. Ему некуда было ставить ноги. Минимум комфорта сочетался с поразительной скоростью, набираемой вагоном, когда рельсы шли прямо.

«Союзники с торговой империи не сдержали слово», — подумал Говерман. Повстанцы были изгнаны с пригодных для хозяйства земель, они утеряли честь, достоинство, независимость… И сейчас бежали от последствий неудачного творения врагов прятаться в консервные банки. Без друзей и права на солнечный свет с чистым воздухом. Исивор, Клейм, Морр. Скольких товарищей по парте и вере он видел либо в агонии, либо застывших перед очередной бомбардировкой и уставившихся на грязные тучи. Все они боролись ради проблеска зари. Глупые и разъяренные, осознававшие бесполезность войны и предвидевшие поражение, они терпели крах на каждом рубеже, но неукоснительно отстаивая свое существование. Ученому отчаянно захотелось выпить. Его друг, как показалось Говерману, и не думал о прошлом. Таков он — умерший человек переставал для него быть человеком, как и предметом обсуждения. Лени вытаскивал из беды с неимоверным усердием, но если те, кому он оказывал помощь, сдавались или гибли, то он выбрасывал их из своей жизни.

До коих пор он его знал, Лени не совершал щедростей даром. Чумазый мальчик умер, когда в нем родилось хладнокровие. Когда на его глазах сожгли заживо десятки военнопленных. Он списывал это на необходимость и Говерман признавал, что он прав. Вероятно, прав. Подумалось о женщинах. У него давно не было женщины. Она ушла от него, когда общество нарекло его неудачником и коленопреклонником… Или то было раньше?

Вагон тормозил, ученый ощутил тряску, мысли вывалились из головы.

— Лон? — Лени затряс водителя, когда тот начал заваливаться носом на руль. Говерман привстал. Лени натянул к носу пальто и кулаком выбил окошко.

— Газ, провались он!

Освежающий воздух пронесся по щекам водителя. Встрепенувшись, Лон ухватился за рычаг. Машина въехала в вагонетку. Их побросало с сидений. Лени рассек бровь. Съехав с рельс, машина встала, завалив салон горелым запахом. Лон вывалился, откашливая дым, за ним через водительское сиденье пролезли и Лени с Говерманом. Ученого мутило, и он встал, придерживаясь за покрытое льдом ограждение. Лон тыкал куда-то, рот его двигался, но Говерман беспокоился лишь о том, чтобы его не вырвало. Болел живот и сводило ноги. Он бы рухнул на месте, но морозец и проникающий в ладонь холод привел его в себя.

— Продышись — подошел к нему сочувствующе Лени.

Говерман принял перчатки, и друг объяснил ему ситуацию. Какие-то умельцы открутили на рельсах болты и те сдвинулись к соседним путям. Им повезло, что Вагон не соскочил позже. Выдернутые шпалы были уложены подле разграбленной лавки, а вагонетками неизвестные заставили весь проезд.

— Мы приехали — сказал Лени, забравшись на вагонетку. Впереди погрузочные доки и пристань.

Говерман осмотрелся. Снежную рябь сдерживал прозрачный купол, охватывающий город. Вентиляторы на куполе, в которых легко бы пролетел не один дирижабль еле проворачивались. Казалось, лишь ветер заставлял их работать.

Раскрытые входные двери, окна с гудящими фильтрами в форточках, множественные следы на снегу. И как он угодил под купол?

Город покидали в спешке. То тут, то там раскиданы мусорные пакеты.

— Поломка — завозился с Вагоном Лон.

— Сколько займет ремонт?

— Подгоню болты да подожду поезда.

— У нас полно забот и без него — сказал Лени, отводя Говермана.

Говерман сказал бы, что Лон обеспокоен, но водитель не отличался поведением от любого другого видимого им водителя. И полноватый живот, упрятанный за пиджаком, и борода, и стрижка, и форма усов под копирку, и…

— Он с Империи — пояснил Лени, когда Говерман чересчур уж пристально загляделся на его физиономию.

Услышав, что говорят о нем, Лон схаркнул. По изменениям на его лице Говерман определил, что он вовсе не переваривает этого слова. Сбоку Вагона были приделаны упоры, чтобы вручную открывать дверь.

— На чем оно едет?

— Электрический ток, мой экземпляр.

Лени достал из внутреннего кармана плаща диск и приложил его к стыку створок.

Устройство пиликнуло и с завидной силой раздвинуло сталь, переломав блокирующий механизм.

— Держи сумки с консервами. И не роняй их, без еды пропадем. Первые дни в убежище та еще суматоха, а есть то хочется.

Говерман принял груз и ждал, когда Лени возьмет его кейсы.

— Поторопись, опоздаем на посадку — и в бездну все предприятие.

— Но там мои работы!

— Пешком девять миль. Ты или я дотащим их? Тебе важнее наброски проектов, чем жизнь?

Говерман хотел сказать, что эти «наброски» и были его жизнью, но Лени захлопнул створки и навесил замок, пока он собирался высказаться.

— Держи крепче, некогда задерживаться. Волна близко.

— Мы оставим Лона? — удивился Говерман.

— У него все равно нет пропуска.

Говерман беспомощно обернулся на водителя. Тот, как ни в чем не бывало закуривал сигару. «Неужели он смирился?!» — думал ученый, но мысли оставались мыслями и ему не пришло на ум, что его друг взял бы Лона с собой, если захотел.

А Лени, как чужой, с сумками наперевес зашагал по направлению к пристани. Говерман обескураженно вертел головой. Город как вымер! В безветрии он слышал гул провисающих проводов. Пострадавший от землетрясения, асфальт бугрился у гладких рельсовых дорог.

— Горожане в убежище?

— Оно не рассчитано на них.

— Но для кого же его строили?

— Для нас с тобой.

Лени не желал продолжать разговор и прибавляя шаг, поравнялся с мужчиной, волочившем в телеге съестные припасы. Крепко сложенный, он, не ощущая тяжести тащил на спине полные мешки. Лени скинул сумки в его телегу и бросил на ее дно монеты.

— Довезешь к докам, получишь троекратно.

Бесцеремонность друга задевала Говермана и он извинился перед мужчиной за него.

Затем, они повстречали паровой локомотив, который, как выяснилось, ждал Лени.

«Кем же он устроился там, в корпорации? Проворачивает неясные сделки, от которых не видно результатов»

По пути они встретили и его семью.

Жена прижимала к груди сверток с малышом.

Локомотив затормозил, но подступающих людей отогнал вооруженный экипаж.

— Он напуган, так много шума — говорила она.

— Бывает, — спокойно ответил отец.

Сверток с ребенком подхватили на руки, и, передавая по очереди, экипаж одновременно палил из ружей. Люди в форме пересадили их на дирижабль, и он взмыл в воздух, наполняемый слезами бегущих следом за ускользающей надеждой. «Что его связало с этой женщиной?» — подумал Говерман. По его меркам она была безобразна. Суженое лицо с выпирающимся подбородком, раскосые глаза, короткие ноги и рост… Но вспомнив, что, сколько он его знал, друг удостоился по наследству скверным характером, Говерман промолчал. От него не ускользнул и овладевший им цинизм мыслей. Длительная изоляция не пошла ему на пользу, как и война — Лени. Его отталкивали пассажиры, но он погряз в дневниках памяти, и они подбрасывали ему новые картины.

Свободных мест не оказалось, и ученый стоял, зажатый у иллюминатора.

Уйма народу проталкивалась к сидячим местам. Говерман искал Лени, чтобы прояснить для себя пару моментов касаемо положения друга и эксцессов с применением оружия, но он был оттеснен давящими спинами к багажному отсеку.

— Смотрите, смотрите! — закричал человек, сидевший у ближайшего иллюминатора. К иллюминаторам с левой стороны прильнуло огромное количество голов.

Все разом побледнели. Говерман тоже решил посмотреть, что так встревожило людей и пододвинулся к остальным.

Огромная волна шла в их сторону, затопляя и пряча под водяным потоком дома, смывая улицы и города.

— На западе нет вершин, где можно переждать потоп, — проговорил кто-то взволнованно.

— Откуда столько воды? — спросил тревожно Говерман.

— Не знаю, — сухо ответил Лени, — не имеет значения.

Если не поспеть — закончится горючее, дирижабль рухнет, и их погребет заживо.

Она сметала мегаполисы словно мух, встрявших на пути у льва, и накрывала отстающие дирижабли, тут же утопающие в ней. «В городах есть бомбоубежища, люди могут укрыться там, но если уровень воды не спадет…»

Дирижабль затрясло, персональные счетчики давления в пиджаке Говермана и пассажиров зашкаливали.

Их клали в передний карман пиджака или иного костюма при покупке. Циферблат, из которого выходили разноцветные трубочки, наполненные жидкостями, определял температуру, давление, потоотделение и интоксикацию носителя.

Корпус судна скрежетал, деформируясь и скукоживаясь в гармошку, но несмотря на существенные повреждения, дирижабль заходил на посадку, обволакиваемый какими-то голубоватыми волнами. «Резонансная технология!» — озарило Говермана. Внезапно излишнее давление исчезло, счетчики утихли.

В ушах звенело, но впереди виднелась крыша бункера, торчавшего из-под воды горячей западной птицей счастья, ждущей их подобно детскому волчку, готовому закружиться вокруг своей оси. Это был шестигранник с выпирающим из центра стержнем–маяком, соединявшимся в пружины–сваи, с помощью которых плоское убежище вкручивалось в земную кору. Его сплавили из лавовой руды, а материал свай, уже готовый был взял из недр в Огненных Землях, севернее Туманных Гор, за убежищем, к которому причаливал дирижабль.

Эти естественные сваи, обволакиваемые всплесками пламени, просматривались и сейчас. Выпячивающиеся и похожие на угольные стволы гигантских деревьев, но невероятно прочные, они удерживали на себе вес гор, словно стебли, вылезшие из земли. Они подняли скалы ввысь, к небу. Они росли как грибы и кормились пещерными кристаллами, засеявшими их основания.

Само убежище обладало зубцами на гранях, которые при включении пускового механизма зарывались в твердь.

На мостовой, ведущей к подводному бункеру столпился живой организм, пульсирующий тревогой, и рвущийся внутрь. По краям этой единственной дороги к спасению размещались резонансные столбы, регулирующие течения прибрежных вод, но, обычно, используемых для разгона небольших облачков. Конусы, сложенные из разноцветных дисков с голубым кристаллом вместо навершия, пульсировали, улавливая перемены климата.

— Охрана будет вынуждена применить оружие, когда начнется паника. А она начнется, стоит им лишь увидеть волну. — сказал подобравшийся к Говерману Лени.

Ученый повернулся на голос, но его друг уже перебрался к наемникам, сторожившим рубку управления. Люди расступались перед его шагом. Что–то было в одежде Лени неуловимое, от чего он имел привилегию над сидящими в летательном аппарате. Дирижабль, как и положено, сел на отведенном месте.

Конвоиры, одетые в бронекостюмы поприветствовали сходящих особ. Лени переглянулся со страшим из них.

— В очередь — распорядился конвоир.

Лени предъявил опознавательный значок о службе в западном ополчении.

— Повстанец? — он нахмурился, но к нему подошел вооруженный стражник — В общую очередь!

Тогда Лени опустил кисть руки к ноге и меч разложился в боевую позицию.

Голубые молнии проскользили от гарды к острию. Плащ его затвердел и боле не метался от ветра.

— Мы делаем свою работу — осторожно ответил конвойный.

Конвоиры застопорились, Говерман потерял дар речи.

— В сторону, — процедил Лени.

— Нам положено контролировать… — заоправдывался конвоир, но старший выхватил у него винтовку

— Я сказал в очередь!

— Повремените с очередью — ответил Лени, бледнея. Клинок сложился.

Солдаты заторможено повернулись туда, куда он глядел и губы их невольно задвигались. Волна нависла над горизонтом, затмевая небо.

— Слезайте! — крикнул он жене и ребенку.

— Стоять! — Конвоир прицелился, но Лени рывком уложил обоих и пробил встающему висок. Он подал руку жене, но она отшатнулась, жмясь к Говерману. Ребенок неудержимо рыдал. С ученым они не переглянулись. Выскочив из дирижабля, троица побежала в сторону убежища, нося на руках мальчика. «Вода-а-а-а-а-а!» — вскричал человек в гражданском, выхватив громкоговоритель. Конвоиры не успели и оглянуться. Толпа навалилась на сетчатый забор, и военные взялись за отстрел прорвавшихся за заграждение. Один из них едва успел дернуть рубильник. Резонансные столбы соединились голубыми лентами, источающими энергию. Уже нависшая волна замерла, бросая на земли крупные пласты воды, точно кобра перед броском. Это позволило им отступить и броситься в рассыпную. Но столбы недолго сдерживали порыв, посыпались снопы искр, повыбивало голубые кристаллы, разлетающиеся на осколки, порванная проводка угодила в воду. Запах паленых тел, гарь, вонь.

Первые приступы волн накрыли семью и Говермана на подходе. Их спасла резиновая обшивка конечной платформы, уже успевшая частично оплавиться. Людей с побережья разметало по асфальту, бросая как тряпичные куклы о кирпичную кладку. Споткнулась жена Лени. Говерман, повидавший немало раненых в госпиталях, сразу определил вывихнутую ногу. Муж остановился и помог ей встать. В его глазах отразился ужас. Они не добегут до шлюза.

— Не пойду с тобой убийца! — прорыдала она.

Он набросил на нее плащ

— Доведи ее в целости или…
Их прервал пронесшийся строй подкреплений.

Ученый поддерживая прихрамывающую женщину волок её ко входу.

Лени вовсю орудовал мечом–стражем. Раздвижное лезвие разметывало загораживающих им ход.

Жена… Кажется, ее звали Лора — прятала лицо в его груди.

Говерман раскрыл рот, чтобы крикнуть — «Нет необходимости убивать!»

Но не успел, их накрыла вторая волна.

Чуть позже:

Мужчина в панике закрывал за собой люк.

Еще немного и его заметят, ведь он — контрабандист, пробрался в убежище через запасной вход. Да чего там заметят, водой затопит. Придется нарушить договор… А вот и вода… Он сделал шаг вперед, приподнимая гермодверь и отшатнулся, как ошпаренный: Из холодной жижи вытянулась бледная синяя рука, а в ней — кричал маленький ребенок. Затем наружу показалась голова:

— Возьмите только его, прошу.

Рука начала медленно погружаться, уносимая потоком на зубья убежища. Мужчина схватил кричащий сверток и с проклятиями запер люк. Когда штыри вошли в пазы, и начался процесс герметизации, через запирающийся клапан он услышал:

— Лени, я спасла его! Наш сын жив! Ты слышишь?! Лени!!! Где ты?!

Шестигранник выпустил шипы для дробления. Они закружились по оси, вспенивая воду.

Убежище покачнулось, погружаясь в пучину, и во мраке помещений отдавался скрежет стали о камень.

Так образовалась Островная Империя.

На тщеславии и пороках, водруженная болью и ей же множимая, как оспа.

Вскоре сошла вода. Люди решились открыть запечатанные на десятки лет крышки убежищ, и побрели навстречу свету…

Света они не узнали.

От их мира остались лишь обломки, как от ветви дерева остается трухлявая палочка.

Глава — 1 —

Комната подводного убежища была заставлена койками и ящиками. В те, что стояли повыше, вкручивались лампочки. Пазы для большинства из них пустовали, а отслужившие срок выбрасывались в перерабатывающий мусоропровод.

По утрам, мужчина разносил контейнеры по каютам и подключал к генератору в мастерской. Заканчивая работу, он усаживался на изъеденные клопами матрасы, чтобы передохнуть. Сегодня ему предстояло проверить целостность проводки и убедиться в отсутствии протечек в туннеле. Возможно, спуститься этажом ниже. Короче, по ситуации.

Он посадил ребенка на колени. Темные волосы, острый нос, поношенная тряпичная одежда… «Он и не мог быть моим». Как же не вовремя он затеял этот разговор…

— Ты не мой отец?

— Прости, что не сказал раньше.

— А как его звали?

Индикаторы на тумблерах генератора подавали тревожный знак. Желтоватый огонек бежал по дисплею, и мужчина раздумывал о причинах утечки энергии, поглаживая голову ребенка, когда мальчик переспросил громче.

— Кого?

— Моего отца.

Он едва сдержал хрип, проглатывая слюну.

— Помню… как я услышал — Лен, но это мог крикнуть кто угодно. Тогда… На побережье творились невообразимые вещи.

Мальчик досадно поглядел под ноги.

— Он… Утонул?

— Мы не знаем наверняка, — ответил уклончиво мужчина, — когда мне подали сверток с тобой, его скрепляла ленточка из изысканной вышивки.

Мужчина порылся на верхней полке, откуда мальчик накануне вытянул карту.

— Погляди.

Детская рука ощупала хрустящую и эластичную повязку.

— Это могли быть и слуги. Ткань, в которую тебя завернули я видел лишь раз — на коронации в Часовой Крепости.

— Как ты попал туда?

«Удалось отвлечь его!» — обрадовался он на мгновение, ощущая приятное облегчение.

— Устроился служкой в святилище. Носильщиком воды для омовений тела предшественника. Черные Ножи уложили его прямиком на приеме, — мужчина отвернулся, и, согнувшись, начал штопать подошву.

— Я был обязан супруге его милости… Когда он выходил из кареты, его жена заметила мою беременную мать. Обыкновенно, нищенок выгоняли в пригород, но она приглянулась ей ярко алыми волосами, выделяясь из толпы. Жена отвела его от свиты, они пошептались, и ей уделили комнату при императорском дворе. Ходила новость, что он подобрел, как женился на дочери Долины Полых Холмов. Она благотворно воздействовала на него, перемирия, договоры… Расцвет страны! Мать говорила, что Мирре приходилось искать предлоги дабы оставлять ее подле себя, на дистанции от завистников и клеветы. И она нашла его — волосы матери шли на парик, который Мирра надевала на приемы.

Мужчина задумался, вновь следя за переключателями. Отчим нечасто рассказывал о себе или былом, и мальчик старался слушать, хотя и ощущал скуку, накатывающую при описаниях незнакомой страны. Поначалу его будоражили могущественные постройки человечества, приключения, преодоление опасностей и путешествия по далеким городам, но скудное воображение, подпитываемое единичными картинками, сохранившимися в убежище, быстро иссякало. Он не ведал иного мира, чем этажи замкнутых пространств, стальных стен и редких заплывших иллюминаторов, которые обросли водоросли. Его солнце — свет люминесцентных ламп, его родная почва — гудящие трубы под ногами, а дом — скромная каюта, доверху набитая старьем. Поэтому, представляя внешний мир, он испытывал смешанные чувства любопытства и недоверия, а разовые вылазки на всплывшую крышку дискообразного бункера, куда изредка взбирался отчим, отдаваясь одинокому созерцанию, вызывали у него смутную тревогу. «Не зря он поднимается наружу сам, не приглашая никого. Нечего там искать». Мальчик жил рутинной жизнью, постигая континент по фотокарточкам, выцветшим вкладышам, обрывкам газет с цветастыми заглавными буквами. Ребенок быстро терял интерес к этому безликому занятию и просился поиграть с тенями. Но мужчина настаивал, и обиженный мальчик возвращался к запоминанию и пересказу событий неопределенной давности. «Зачем мне это, отец?». «Память — наше все» — отвечал он неуверенно. Он и сам многое позабыл, не видел или не слышал. «Как же ты тогда жил, если говоришь мне, что это настолько важно?». «У меня были другие умения. А пока — время наверстать упущенное». С тех пор, как восстановление «истории» стало его новым занятием, мальчик чувствовал себя брошенным. Конечно, ребенок ощущал пользу от подобной тренировки памяти. Он легче вспоминал, куда прятал игрушки, лучше ориентировался в пространстве и на зубок помнил знакомые ему места убежища. Но, разве это жизнь? Это череда описаний давно вымерших людей. Тех, кто никогда не ответит ему — зачем он это делает: повторяет их слова, пытается проникнуть и понять их чувства, осознать их мысли и увидеть связи, соединяющие одних с другими. Все волнующие ребенка вопросы оставались не отвеченными. Ему чудилось, будто он тратил время понапрасну. «Отец, если мир столь богат, почему на всех… бумажках — одни и те же лица, места? Они так похожи… Иногда мне кажется, что они были чем-то недовольны, если испортили его. Значит, там нет ничего особенного? Я вот никогда не ломаю любимые вещи!». «И не поспоришь» — думал, вздыхая, приемный отец. И все же, иногда под палкой, иногда добровольно, но он возвращался к старым фотокарточкам. Было в них какое-то притягательное чувство. Он не мог выразить его словами, но понимал, как трудно лишиться дорогих тебе предметов. Поэтому, он сопереживал отцу. Не как «последнему человеку», хранителю сакрального знания, а в по-простецки привязчивой детской манере. Ему нравились редкие сложные слова, описания явлений, однако он ценил их за звучание, а не несущий в себе смысл. Что есть Солнце для человека, видящего только прямоугольные светильники и размытые пятна на фотографиях? Чья глаза адаптированы к полумраку подвальных помещений и искусственному линейному блеску ламп. Самое яркое место, в котором он бывал — это кактусовая оранжерея на нижнем этаже, где цветы поливались обильными потоками света. От самих растений давно не осталось и следа, поэтому все, чего застал ребенок — это выращиваемые в «палисадниках» горьковатые корешки, пригодные для похлебки. А земля, как континент — он же имел о ней лишь самые отдаленные представления. В его опыт входили только круговые коридоры. Как он выживет там? Будет бродить, затерявшись на месте или наследуемые инстинкты дадут ему второй шанс? Никто не подскажет, куда, почему и зачем. Никакого навигатора, помощи и теплого словца. Потому отчим и не спешил. Лишь время вынудит его изменить решение. Для ребенка все одинаково — сон, игра, еда, физические нагрузки… Стереотипные действия, закрепленные в привычку. Куда спешить, когда обгонять тебя попросту некому? Как не сунься, куда не двинь — везде окажешься первым. И приятное, и горькое чувство одновременно. С Великим Потопом время машин закончилось, но вот, мы — люди, воспроизводим их образ, цепляясь за шаблонные модели поведения. Говорят, машина преодолена. И где эти свидетели перерождения человека? Консервируются в точно таких же убежищах, поучают детишек, наставляют на пусть истинный… До гроба верные программе просвещения. Впрочем, ребенку надо трудиться, иначе он так и застрянет на месте, в своем скромном возрасте. Каждодневный труд занимал весь его досуг, избавляя от досаждающих размышлений о чем-то ином, отвлеченном и еще более бесперспективном, нежели столетняя история.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды отец не взял мальчишку с собой… Ребенок долго сопротивлялся, не желая покидать привычный ареал обитания. Но, когда гермозатвор приподнялся, став мостом в новый, неизведанный и пугающе бесконечный мир, его отношение изменилось. Точно сам он стал кем-то иным. Стремящийся к новому, неудовлетворенный настоящим, плененный несбыточной мечтой о бескрайнем просторе неба, соприкасающегося с неудержимым глазами, океаном. С тех пор они появлялись там чаще. Болтали, учились. Мужчина что-то постоянно объяснял, а ночами показывал на места, где когда-то мерцали звезды. Мальчишка на удивление легко пережил знание о своем усыновлении. Когда случайно разговор заходил про его, вероятно, покойного отца, он просто отвечал: «а я его не помню», и на этом обсуждение заканчивалось. В чем-то мужчина даже испытывал гордость. Он вырастил его, как собственного сына. И как и подобает нормальным семьям, когда приходит время… Необходимо расстаться. До того, как все выйдет наперекосяк. Поэтому он потихоньку заносил в его головку идею о том, что есть немалые шансы, что его настоящий родитель пережил катастрофу. Они разбирали примерную карту убежищ и прикидывали, сколько еще людей выберется на поверхность, заново осваивать некогда утраченные земли. Сколько из них спаслись, кто спрятался в горах, пережидая нашествие волн. «Для человека нет невозможного» — говорил он, поглаживая ребенка по голове. Мальчик улыбался до ушей. После серьезных разговоров они обычно играли вместе в прятки. Жаль, когда поджимающее время расставило иные приоритеты.

— Мы должны покинуть убежище, — заговорил «отец» после очередной «вылазки», — Итак, десять лет без техобслуживания… Поражает! Как убежище не затонуло со всеми нами на борту. Наш этаж — последние, кто уцелели, но я не смогу посетить с тобой Темплстер. В каком-то смысле, наши пути расходятся.

— Почему? Ты вылечишься, и мы пойдем вместе.

— Дорога не близка. Старость мальчик, старость.

— Пятьдесят — не старость.

— Я любил выпить, погулять, для меня это личный рекорд, достижение. Ты выйдешь в свет, найдешь своего отца, а мне хорошо и тут. Нагоню позднее, когда слегка оправлюсь после тягомотины и возни с центром управления.

— Тогда я остаюсь, — он возмущенно сложил руки на груди, принимая его слова за игру.

— Помнишь — мы договаривались выполнять важную миссию, — с серьезным тоном заговорил отец, — иначе зачем я бы поручал тебе следить за приборами? Наша задача крайне важна, и отступление недопустимо, помнишь, что я говорил о дезертирстве? Разве мы падем так низко? Давай, солдатик, мы — часовые на посту, дозорные, а как известно — дозорным надо периодически выбираться для осмотра местности, считай это твоим личным заданием, только внимательно собирай результаты, они нам понадобятся позднее.

— Правда? Я согласен, но без тебя не уйду.

Мужчина проморгался, сжимая веки.

— Нет, за неисполнение приказов, я вышвырну тебя. Хватит тунеядствовать, пора и работать.

— Я днями драил пол!

— Этого мало. Завтра ты уйдешь, — сказал он и ощутил тянущую комом боль в груди. Мальчишка ушивался за ним, когда он работал, отдыхал, раскуривал сигары, дремал. Носился со свойственной детям простодушию. Цеплялся за одежду, когда он подготавливался к дежурству в реакторной. Оно и понятно — на уровне убежища он был единственным ребенком. Скучает малыш, скучает… Ему бы товарищей. Ни забавы не знает, ни смеха. Кем он вырастет? Но убежище наполовину обесточено. Не отпускать же его разгуливать по полутемным переходам.

Уверовать бы самому в иной исход… Да и как можно убедительно говорить о том, в чем и сам не наблюдаешь искренности? «Как же я чертовски все затянул… Мог бы успеть его подготовить!». Но оставить ребенка здесь — это признать поражение, свершить над ним приговор, который он был бы не в силах вынести.

— Понаблюдай за огоньками, я удалюсь ненадолго… — сказал он добродушно, и шаркающей походкой вышел из каюты. «Островная империя Севергард разбросана по океану…» — прочитал мальчик выученный наизусть заголовок с оборванного газетного листа. «Откуда он взялся у отца?». Моргнула на секунду обесточенная лампочка, и боле ничего не происходило. Вскоре он заскучал. Индикаторы мелькали на панели, не меняя порядка зажигания. Пиликание, хрипотца вентиляторов, продувающих каюту, простукивание каким-то металлическим предметом труб — то отец проверял их на целостность. Он ощутил зевоту. Его взгляд уперся в рычаг, торчащий из-под полости над шкафом. Он видел, как отец часто заглядывал в нее, и, не отрываясь, что–то поглаживал. Мальчик взобрался на двухъярусную койку, и попытался дотянуться до потолка, за вставленной в выемку рычагом.

Не вышло.

Упав, он потерял интерес к недостигаемой цели и занялся чисткой обуви. Но раскачавшийся шкаф сбросил лист бумаги, который плавно слетел в ведро с водой. Ребенок спохватился, и вытянув его за краешек протер рукавом и подвесил сушиться, а когда тот подсох, он аккуратно вытащил его из щипцов для разборки устройств и принялся за изучение. «Карта старого запада» — прочел он в уголке писанный пером текст. Обладающая трехмерным изображением, она переливалась в зависимости от того, с какой стороны падал свет от лампы на полке. Перечеркнутые названия городов, обводки путей красным маркером, зарисовки поверх границ с востоком. Он не разобрался в обозначениях, карта не содержала пояснений. Но железные дороги и воздушные пути он узнал по картинкам. А размеры! Разложенная, она занимала кровать. Железнодорожные линии заполняли все промежутки между городами. Особенно это было заметно на приграничных районах, где, огибая кольцом поселения, они параллельно шли с востока на запад. Попадая в город необходимо было совершить пересадку на внутренний транспорт. Рельсы едва видимым сквозь лупу пунктиром шли чуть ли не до каждого дома. Значок воздушных путей располагался в центральной части покрывающих города, куполов. По словам отца, «при той погодке без термокостюма и вблизи рельс не погуляешь», поэтому западники жили, не выходя за пределы городских поселений. На сгибах слова и наметки потекли. «Отец рассердится». Окончив восхищенно рассматривать переливающиеся прозрачные модели домов и ландшафта, мальчик заметил, что механические часы отбили полночь.

Время сна.

На следующее утро «отец» убедился, что течение временно прибило убежище к берегу, после чего зашел в каюту к ребенку. Он хотел посидеть рядом, пока тот спит, однако, к сожалению, обнаружил, что его глаза были открыты.

— Тебе следовало отдохнуть и набраться сил, путь предстоит не легкий.

«Так он не шутит?» — мальчик не верил ушам. Вначале он вцепился в койку, но, заметив осуждающий взгляд, устыдился своего поведения.

— Какая разница? Я ухожу один, а значит сам решаю, как мне жить дальше. Вы ведь так мне сказали?

— Хорошо, иди, давай я дам снаряжение.

— Иди?

Но мужчина не растягивал общение, приступы удушья били час за часом, он кое-как отдышался. Он зашел в свою комнатушку, поднял кровать и вытащил оттуда дыхательную маску, затем несколько баллонов с кислородом, таблетки, еще таблетки, и запечатанные консервные банки с едой.

— Вы отдаете мне практически все!

— Да, тебя смущает? Самое главное — маска и баллоны. Это твой билет к жизни. Даже вода не так важна. Маска конечно хороша, но она лишь отчищает воздух от вредных испарений, а вот кислорода в воздухе по моим замерам не так чтобы достаточно. Поэтому ты можешь погибнуть даже с такой крутой штукой как противогаз.

Противогаз — мужчина называл так связку полотен с железными вставками и вворачивающимся дыхательным мешком из гибкой как пластилин материи, куда вводился кислород.

Вот тебе кхм… Кабель… нет шланг. Его вставляешь вот так в рот и аккуратно открываешь легонько вентиль на баллоне.

«Как он протянет там, без меня?» — думалось ему, и он скрывал волнение за скороговоркой и укладыванием в заплечный мешок пищи.

— Легонько понял? Спросишь почему так примитивно? А, не знаю, умнее не придумал. Таблетки от излучения, их экономь. Принимать солнечные ванны строго не советую, как и дневные прогулки. С едой ты надеюсь умеешь обращаться? Да? — мужчина говорил так, словно торопился, и мальчик это заметил.

— Ну будь здоров, вот я тебе ложу револьвер. Почему старый, ржавый, да еще на воздухе качает? Это не просто револьвер, он сопровождал меня всю жизнь. Его нутро съест что угодно, главное, чтобы в прорези для патронов пролезло, а бьет дай бог как сильно.

— Вы меня и правда выгоняете?

— Нет, сынок, я тебе открываю путь в мир, более реальный, чем тот, в котором мы сейчас живем. Дорогу на поверхность.

— Я не хочу идти без тебя.

— Мир куда добрее, чем ты думаешь… К тому же, с тобой будет меч–страж.

— Чего?

— Вот он, красавец.

Золотистое полотно соскользнуло на землю, и мужчина благоговейно положил клинок на колени

— Мечам–стражам предуготовлено оберегать хозяина рукояти. Поставь палец в углубление и представь, что он есть твоя сила.

Мужчина подал ему ребристый меч.

Шестигранное сечение сочеталось с трехгранным — у острия, а меж швов проливались искры.

— Не обожгись, держи лезвием от себя.

Пока мальчик разбирался с устройством, мужчина объяснял

— Он предназначен хранить, а не умертвлять. Когда ты берешь его в руку, то приноравливаешься к его неровностям, а он к твоему складу характера. Говорят, мечи–стражи присматриваются к качествам носителя, и если сочтут его достойным, то между ними заключается нерушимый союз. Тогда он будет согревать, когда ты мерзнешь, охлаждать, когда тебе жарко, окружать ореолом спокойствия, если ты встревожен, разгонять темноту, приглушать шум сражений, дабы не нарушать концентрацию. Про них ходят легенды. Он и бьет током, когда ты заснул, а к тебе подбирается опасность, тем самым бдительно следя за твоим самочувствием. Их называют еще ночными защитниками.

— Как мне определить, что я понравился ему?

— Никто, кроме собственников мечей этого не знает. Я не трогал его, так как он, как и верная жена — привыкли принадлежать одному человеку — мужчина рассмеялся.

Увесистая рукоятка потянула мальчика к полу.

— Чувствуешь? Привыкание? Настрой?

Но он ощущал лишь тепло, исходящее от льдистой поверхности, и тяжесть. Ему не удержать меча более минуты!

Раздвижное лезвие щелкало подвижными элементами как челюстями, приспосабливаясь к обхвату мальчика. Было что–то жуткое и противоестественное в этих звуках. Даже более постороннее, чем те отголоски из прошлого, когда убежище еще лежало на дне, а над океаном бушевали водяные смерчи.

— Не бойся, он проверяет тебя на смелость.

Но, поежившись, мальчик решил, что таких проверок ему не надобно.

Щитковые кольца у крестовины раскручивались. По виднеющимся канальчикам за прозрачным покрытием вливалась жидкость, окрашивая кольца, пока они не начали источать голубое свечение.

Наконец, мягкая рукоять подгонялась под вцепившиеся пальцы мальчика, и отвердела.

— Сварился меч? Позволь, упакую.

— Сварился?

— Так называют его приготовление к первому запуску. До тебя рукоять стража не знала иного человека. Когда мужчина склонился над мечом, чтобы нанести охранный знак, то прошептал: «сохрани его, ради всех богов и укажи путь».

— Прислушивайся к его советам, — обратился он к мальчику, — меч куда умнее, чем кажется.

«Но это просто оружие» — подумал он, молчаливо кивая головой. Несмотря на внешнюю собранность, вызвавшую одобрительную улыбку отца, он ощущал пустоту и… страх, еще не вполне осознаваемый маленьким сердцем, отбивающим скоростной марш.

Снарядив ребенка, отчим приступил к рассмотрению и пометкам на карте.

Здесь все оказалось куда сложнее. Он выбирался на поверхность не далее клева рыбы. Сообщений с маяковых антенн пару лет как не поступало. Поэтому, он предположил, что ближайшие острова будут перенаселены, и следует брать чуть подальше.

Чуть — это сантиметр на карте, и недели путей по суше. Карта, конечно, тоже небольшая, но… ребенку… пройти ее…

«Он сможет, я знаю! Пускай запомнюсь опытным наставником, нежели немощным больным».

— Вначале пойдешь на остров, который… был на месте торгового района Темплстера. У меня там знакомый. Если он выжил, то спроси Даффи.

— А если нет?

— Не перебивай. Он будет уже там, обоснуется лавочником… Через мостовую, если мостовая еще осталась, к заводу по изготовке труб имени Баркевилей. Он выделяется отделкой под убежище. По сути — трубный завод — макет наших укрытий. Обойдешь его, как я покажу на обратной стороне карты, зайдешь через главный вход держась левой стороны, потом внимательно смотри. Сюда и сюда, затем спустишься сюда, и там будут запасы, на всякий. В свое время я был параноиком, вот и пригодился мой схрон.

— А если завод ушел под земли?

— А если? А если? Он устойчив к её волнениям. Ты сможешь, я верю.

Мужчина свернул карту и поставил на столик металлические миски

— Поедим напоследок.

Он налил супа, и мясной бульон смешался с пылью

— Захламили! — он с горечью вылил свою порцию. Не ешь эту гадость…

И, вместо супа, ребенок впервые отведал шоколад. Кружка с ним была горячей, отец нагрел его на тепловой трассе в машинном отделении, и принес, сжимая в синтетических перчатках

— Пробуй.

Мальчик едва коснулся губами и уже не мог оторваться.

Насытившись он заметил, что «отец» наблюдал за ним

— Почему ты не пробуешь?

— Мне его выдают раз в месяц, поэтому я

— Как он называется?

— Шоколад.

— Шоколад… — повторил ребенок, чтобы запомнить.

— Кто научил его тебя так готовить?

— После «неудачного приема», я скрывался. На меня пало подозрение, и вместе с потоком нищих, перебегающих из города в город, я устроился работать на фабрику. Городское управление гнало нас как метлой, и отсидевшись на передыхе у какого-нибудь скупщика дешевой работы, мы собирали вещички и… Так, бегая от необоснованных слежек, я посетил множество мест.

Он хлебнул остывшую настойку

— Отрываемся от главного. И обойдемся без прощаний, достаточно устал от твоего нытья.

Он грубил ребенку и чувствовал, как тем завладевает обида. Но иначе нельзя. Он должен забыть убежище и ходы к нему навсегда, ненависть активно вытеснит в нем желание вернуться. Он неправильно воспитывал его и в текущий момент прилагал все усилия, чтобы тот его возненавидел.

— Давай провожу тебя до выхода.

— Но я знаю дорогу.

— Дверь сама не закроется, — сказал он отрывисто, и, поторапливая, провёл ребенка к люку.

Ржавая, она не поддавалась, как не наседал на рычаг мужчина. «Проклятый контрабандист! Так и не вышло из тебя человека!» — проносилось в его голове.

Мальчик помог ему, налегая рядом, и он моментально осознал, как сильно ослаб, если даже ребенок дал ощутимую поддержку.

— Что думаешь? — спросил «отец» неопределенно, когда путь был открыт.

— О чем?

Он перевел дух. «Вроде не заметил, и ладно».

Одев противогаз на лицо, он проверил как сидит на детской голове маска, подтянул лямки, поменял завязки на обуви, и достал из кармана фотокамеру.

Громоздкого и уродливого вида коричневый коробок, расчехляющийся до вращающегося как барабан, объектива с подставкой на выдвижных ножках.

Установив его, он завел таймер и отбежал к мальчику, подняв его на руки.

Череда белых вспышек охватила коридор, заставив обоих засмеяться.

— На память. Что уставился как щука? Помнишь? Которую поймали? Мясистая, вкусная, у тебя слюнки сбегали по подбородку.

Мальчик улыбнулся.

Мужчина еще раз проверил лямки заплечного мешка, целостность комбинезона, наличие таблеток, заряжен ли револьвер, плотно ли сидит одежда, не будет ли поддувать.

— Пора.

Подтолкнул мальчика и включил процедуру закрытия люка

— Я ведь так и не придумал тебе имени.

— И не надо. Я не знал отца, отец не знал меня, я не знал матери, как и она меня не знает.

— Значит неизвестный? Таким будешь?

Мальчик кивнул и неуверенно зашагал.

«Вот он — наследник мира, который постигла катастрофа», — подумал отчим, с беспокойством и страхом взирая на пугающие линии громового неба.

Он было перевел рычаг в положение закрыто, когда вспомнил, что не подбросил ему даже бобов.

Ринувшись к складам, он посбивал с коек доски, загромождающие проход. Ногу обожгло, и потекла кровь, но не обращая на неё внимания, он расколотил ей ящик, и, насовав дозревающих семян в подол рубахи, взбежал по лестнице к гермозатвору, в хрипоте окликая его. Мальчик приблизился к мужчине.

Оказывается, он и вправду его обидел, и ребенок оставил все принадлежности, кроме противогаза у ступеней.

«Отец», кашляя, облокотился на упоры двери

— На — сказал он, ссыпая семена в лощеный мешок. Будь добр, подними его, про стража не забывай… И уходи.

Руки его тряслись.

Ему надлежало отдохнуть, он боялся беспомощно упасть перед мальчонкой.

Перед сыном.

Глава — 2 —

Дня два мальчик бродил по отмели. Неподалеку от милого сердцу обиталища, своего дома, в котором он прожил детство.

Следуя наставлению отца, постоянно чистил фильтры дыхательной маски, экономно расходовал кислород и ночевал в наклоненной под углом трубе, подтопленной водой.

Плотно забетонированная сверху, она позволяла ему выпускать из баллона кислород, и, не опасаясь, что он выветрится, греться и сушить вещи. По ночам он накладывал на трещину изнутри шарф, зажигал свечку, и следил за тающим пламенем, медленно засыпая.

Пустынный океан поутру безжалостно цвел, выплевывая на поверхность дохлую рыбу.

Застойные воды перебирались подводными течениями и к полдню вздымались по приказу ветра. Глубокие и холодные, они кочевали меж островами и изображали одним им известный узор.

Меж насыпей неведомая сила набросала валунов. Разбросанные по берегу, они облокачивались на останки пристани или врастали, погружаясь в песок глубже и глубже.

Вне сомнений — берег в скором времени размоет и от острова останется лишь город, который позже осыплется, как песчаный замок.

Мальчик нуждался в разговоре, напутствии. Тишина и одиночество тяготили его.

Город приманивал ребенка, великие здания, плоско обозначенные на карте росли из земли. Но окна с вымытыми от наводнений рамами, слепо ищущие хозяев, опадающие балконы, скрипящие на проспектах вывески и множественные рытвины, которые он засек, взобравшись на трубу, отталкивали его, а мрак улиц отгонял даже птиц.

Облезлые ворота у мостика на пристани приглашали в павшее царство индустриальной империи.

У надписи на воротной арке выпадали буквы, но из того, что он сложил ему удалось понять, что речь шла о промышленном районе.

Отчим говорил, что строительством города занимались пленные имперские солдаты, в конце сами обосновавшиеся в новострое. Где–то там мог быть и шахтерский городок, если его не смыло волной. Западные земли были бедны на ископаемый уголь.

Его залежи преобладали на дальнем востоке, ввиду чего не принадлежащие к империи города были вынуждены вести с ней торговлю.

В период войны у пограничных зон даже построили железную дорогу под финансированием наварившихся на медикаментах коммерсантов.

Отчим называл их воробьями «Клюют, что дают».

Они обклевывали бедняков, когда те волокли к ним семейные реликвии в обмен на тухлые яйца и черный брусок мыла.

Этим мылом можно было разве что забивать гвозди, а торговцы запрашивали золотые сервизы только за «прогон» вагона по железнодорожным путям. «Чтобы риски были оправданными».

Как выражались мятежники в заметках, тщательно оберегаемых отчимом от сырости, «Император прикрыл угольную лавочку, и собаки пошли на телогрейки».

Мальчик не мог вообразить, как надо ожесточиться, что порезать того, кто служит вернее всех вместе взятых сторожей.

Когда-то в убежище была собака. Он помнил, как она лизала ему щеку.

Издохла… Но то непродолжительное существование, отпущенное судьбой дарило ребенку минуты блаженной радости.

Отец цитировал ему быт имперцев. Их грубоватая речь, отсутствие манер, чопорность — не чета сказкам и легендам, но с помощью отчима он научился чувствовать мысли этих людей, и они оказались не такими и холодными, как-то казалось с первой.

«Под льдинами нередко кроются теплые пещеры» — запомнил он цитату без подписи.

Ворох занесенного с океана тряпья осадило воронье, выклевывая ошметки мяса. Где–то недавно потерпел крушение корабль.

Он осмотрел зеленоватую сыпь на воде. Вскруживший ее водоворот рассосался, достигнув поверхности. «Подводный вихрь!»

Они не хило подолбили убежище. Отчим простукивал стены на следы бреши, когда датчики активности на панелях чересчур моргали. Из–за вихрей полно пароходов не добрались до убежищ. Отдалённость от берегов — как средство от незваных гостей, сыграло злую шутку, когда понадобились убежища.

У отмели сбежалась собачья стая. Заблаговременно увидев животных, мальчик спрятался за камнями.

По маске били брызги от луж. Произвол океана, считавшийся исключительно с ветром, пугал его. Могучие волны омывали песок, оставляя токсичный след. Собаки отпрыгивали, поскуливая, когда желчь касалась их лап, разъедая шерсть, но продолжали искать добычу.

Засидевшись под изрезанным трещинами камнем, он позабыл о фильтрах и надышался паров.

Заброшенность, опустошенность и мерклый свет сжимали ему горло. От страха настукивало сердце, и он задыхался в потном противогазе.

Мимо проскользили тени псов.

Голод манил их, но они сторонились мальчика. Или же их отпугивали пузыри, выныривающие из земли.

Сорвав маску он как исступленный раскачивался, проглатывая токсичный пар.

Вожак стаи, навострив уши, выжидал.

Слюна капала с пасти, впитываясь в песок.

Он учуял или его или оброненные бобы, угодившие в лужу. Сварившись, от неё шел сладкий запах, дразнящий ноздри.

Мальчик старался упаковать рассыпанное обратно. Он затягивал мешок и клал на него склянки.

Интоксикация лишила его всякой последовательности.

Он утерял таблетки, и, когда перемахивал к другой стороне камня, то подмочил и фильтры.

Такова судьба неподготовленного человека.

Но мир изъявил к нему благосклонность.

После часа безуспешного ожидания вожак завыл, задирая морду к тучам, и стая поспешила дальше.

Они не решились пересечь болотистые лужи, а мальчик завалился в сон.

Ему виделась тень с собакой–поводырем. Она что–то вынюхивала вертя носом.

— Позже — сказала неопределенно тень, держа на веревке пса. Покормимся дарами города.

Тень встретилась глазами с мальчиком, и он проснулся в крике, тут же зажав уши и подтянув колени.

Как громко!

Пары отражали шум, а его мутило. Он набросил на плечи мешок. Витиеватые полосы маячили перед глазами. Не выдержав, он решил вернуться назад, в обиталище света и тепла.

Свобода представлялась ему каторгой, ужаснее которой нет на свете зрелищ, и он ругал себя за дурость, считая, что «отец», разглядев его желание, решил помочь ему его воплотить.

Минуя побережье и откидной мостик, он постучал в полнощекий гермозатвор.

Никто не отозвался.

Мальчик знал, что произвел много шуму. Они с «отцом» «усовершенствовали» дверь так, что при легком ударе внутри раздавался грохот. Тогда он достал украденный из кают компании ключ и всунул его в скважину, вначале в одну, затем в другую.

Старая, заржавевшая система начала медленно сканировать чип ключа.

Он выявил, что дверь не зафиксировала его выход. Счетчик на ней у панели не изменился.

Наконец загорелся синий огонек и дверь слегка приоткрылась обдав ноги паром.

Мальчик заглянул аккуратно внутрь — никого.

Его не могли не услышать!

Он закрыл за собой дверь, снял противогаз и начал с обыска комнат.

Мужчины нигде не было.

Он позвал его, но не нашел.

Обесточенные коридоры озарялись аварийным светом.

Мальчик облазил все что мог, вышел в реакторную и протер бесперебойник

— Где ты?! Отец! Папа!

«Это не его дом, а незнакомое ему захолустье», — прорыдал он. Слезы липли к немытым и нестриженным волосам. Одеяло! Завернувшись в него, он застонал.

Плач гас в одеяле мужчины. В последнее время «отец» просиживал ночами в кресле и глядел на запотевающее от поршней и соли ядро.

Теплая атмосфера с постукивающим механизмом привела его в чувство. «Все как прежде, дом — милый дом», — подумал он, расслабляя мышцы.

Мальчик вспомнил, что надо постричься и пошел умыться в туалет. Радиоактивная пыль опасна — он ощущал жжение кожи.

Обычно, он пользовался мусорным отсеком для нужды, но где–то здесь был еще один туалет. Сориентировавшись по цифровому табло, подсвечивающему наклеенную на стене карту, он протолкнул гермодверь, очутившись на развилке. В этой части он не был ни разу. «Почему она не заперта?»

Отчим носил воду в просветленные сектора и баррикадировал на ночь проходы и пролазы. Здесь же было сыро, и холодно. Похоже, он отключил отопление. Указательная стрелка — «спуск на центральную линию». Мальчик надавил на кнопку по соседству. Лампы одиноко пшыкнули, подсвечивая дальнейшие указатели.

При подходе он скашлянул, почувствовав вонь.

В темных затопленных коридорах пахло трупами. Он натыкался на стены и пугливо отпрыгивал, когда его нога наступала на что–то хрустящее.

Вот он! — желтая полоска над дверью и знакомая ручка.

Мальчик медленно открыл дверь и увидел мертвого человека, ставшего за девять лет ему отцом.

По стенам белой кабинки была размазана засохшая кровь, где–то уже впечатавшаяся, и выглядевшая как краска.

Он подошел к лежащему на спине мужчине.

Вся грудь была залита ей, запекшийся и смолистой.

Пальто покрылось инеем, а изо рта пахло разложением.

Немеющими пальцами он натянул противогаз, и подбирающийся к горлу горький ком осел. Легкие в момент наполнились отфильтрованным и безвкусным воздухом с примесью порошка.

Мальчик дотянулся до краюшка пальто и одернулся.

Тряслись ноги.

«Он скрывал от меня болезнь».

Сломленный, мальчик вернулся в каюту, и, нашарив упаковку, из которой мужчина кормил его витаминами, и от которых отказывался сам, когда ребенок предлагал ему разделить их, прочитал оглавление инструкции:

«Экспериментальные образцы против эпидемии. Наиболее эффективен во взрослом возрасте».

Дальше он смотреть не стал и выбросил её в коридор.

Значит, лечение помогло. Он съел все таблетки.

Столько их требовалось на курс? То–то при малейшей простуде «отец» бегал вокруг него как мать вокруг дитя, сам не принимая ни штуки.

Знал, что может не хватить ему.

Мальчик постоял немного в каюте, где он любил свой уголок, приложился лбом к матрасу, погрузившись по щеки в родную атмосферу. Огоньки на панели мигали, как и прежде. Эжекторы под потолком застыли, и с труб струился пар, рассеиваемый по каютам. На противогазе образовались капельки. Одежда мокрела. «Отец» каждое утро запускал эжектор и воздухообменник из генераторного отсека, но мальчик не знал, какой из переключателей отвечает за отсос пара. Приборная панель истерлась и отличить один от другого для него не представлялось возможным.

«Не бросать же его так?!» — на глаза вновь навернулись слезы. Он оторвался от сырого матраса и вернулся в туалет. Поцеловал мужчину в лоб, накрыл одеялом, взятым из реакторной, и вышел из бункера, разбитый горем.

Пару дней он жил в трубе у пляжа, пока его не разбудил дневной шум воды. Занырнув, он вылез из трубы, и глядел как океан поглощал убежище, медленно пожирая его, жадный и голодный, как китоед. И, когда синее чудовище насытилось, и у его кромки раздался последний всплеск, оно уснуло.

Рубашка липла к животу, его морозило. Сумка, казалось, примерзла к спине. И откуда взялся холод? Со стоячей воды веяло зимой, но не колыхались волны. Отделившиеся от неба снежинки вязли в тумане и таяли, не доходя до земли.

«В город» — принял решение мальчик, и, затянув потуже пояс, забрался на насыпь.

Не привыкшее к нагрузке сердце колотилось, встряхивая стуком тело. Ушитые штаны болтались на нём, а ботинки то и дело слетали с пят.

Меч, переселившийся в мешок не потерял в весе.

Стоило ему подустать, и он пригвождал ребенка к земле, хлестая по спине, точно подгоняя его куда-то.

— Стражем тебя зовут? — спросил мальчик вынимая из мешка меч, но он не отозвался. Мальчик расположил пальцы, как показывал «отец», но меч отказывался загораться, и лишь холостой щелчок сообщал ему, что он делает правильно. Он жал, давил на кнопку, обхватывал рукоять и так, и этак, но канальчики не наполнялись жидкостью, а кольцо отливало медью и ржавчиной. «Неужели он непригоден?!»

Меч и правда, как–то потускнел и состарился. Искривляясь при давлении, он походил на игрушечную подделку, только и годную для щёлканья.

И тяжелел с каждой секундой.

Заломило руку, меч так и рвался в землю, пока суставы пальцев не сместились.

С шипением он отпустил его, обхватывая конечность и прижимая её к себе.

«Что за бесполезная вещица?!» — вырвалось из него вкупе со стенаниями. Пульсировала кость, болела отекшая ладонь. Суставы самостоятельно вернулись в прежнее место, и он облегченно гладил руку.

Его взгляд обратился к оружию. Меч приковывал внимание, как золото.

— Что с ним? — мальчик склонился и стёр песок с навершия. Кольцо у рукояти мигнуло и раскололось, выпуская пар.

Он поднял меч. Из щели вытекала вода.

И снова нарастающая тяжесть влилась ему по плечо, а у меча отваливались подвижные детали, пока от лезвия не остался огрызок.

Мальчик прицелился и зашвырнул его вслед утонувшему убежищу.

Океан неохотно проглотил «стража». Меч долго плавал, несмотря на образовавшуюся воронку.

— Вот и попрощались — сказал он тихо. «Отец» рассчитывал на то, что меч–страж сбережёт его, а тот сломался.

Мальчик брел по пустынной насыпи, сверяясь с картой и протирая рукавом запотевающие стекла противогаза.

Куда не глянь либо пустыня, либо руины.

Одним словом — помойка.

Вначале он шёл, глядя на тянущуюся по земле гальку, но пересилив уныние, запел песенку: «не унывай, не унывай, ты поиграй и поиграй». Слова сбивались в кучу, из обрывков известных ему строк он скомпоновал что–то своё, дабы отвлечься, и тут же забывал их.

Из–за некачественного шва страдал обзор, одно стекло запотевало сильнее другого создавая ощущение головокружения.

Он потрогал маску за швы — наскоро сшитые неопытной рукой, зато держались как проштопанные на станке.

Вообще все, одетое на нем было сшито из ткани, найденной на борту «затонувшей могилы».

Он еще помнил, как капризничал, не желая царапать пальцы, и отлынивал от работы по поддержанию надлежащей работоспособности этажа.

Отныне капризы его приходили так же быстро, как и уходили.

Близился вечер.

Определять время суток он научился по поучениям «отца», но сейчас, в реальных условиях он просчитался на целых два часа.

Следовало искать убежище.

Не дело будет попасться в чужие руки, которые первым делом сорвут с него жизнь — противогаз, затем отберут баллоны и еду.

Может, и не убьют, но какая потом разница? «Как и какая разница во времени суток?» — подумал он.

Когда день и ночь отличаются только рассветом или закатом, кои используют группы мародеров, как сигналы, ему, одиночке об открывшейся охоте. Имеет ли значение знать который стукнет час?

И без того уцелевшим охотникам было чем заняться, кроме отлавливания «костяных мешков».

«Костяные мешки» — обыденное наименование голодающих странников.

Пляж заканчивался, впереди виднелся брошенный городок.

Высокие дома, разломанные по полам, молча лежали у ног более мелких, словно кланяясь им.

Ему нужно было подняться наверх.

Слишком высокий склон, чтобы сделать это на своих двоих.

Понадобится веревка, но где ее достать он не знал.

Верфь унесло в океан, но уровень воды, видимо, упал, так как иначе люк убежища затопило бы водой.

Он грустно поглядел на свою одежду и начал распускать нитки, нет он не надеялся, что веревка, свитая им за два часа из пяти кофт выдержит его вес, но поначалу, если сорвется она смягчит удар.

Он отыскал застрявший в песке металлический прут, обвязал самодельным канатом, прицепил к спине и полез.

Веревка не помогла.

Удачный бросок хоть и закрепил основание, но когда мальчик перебросил свой вес полностью на канат, тот порвался.

Он ударился о песок и долго сидел, не имея сил встать.

Наступила ночь и со стороны воды подул холодный ветер, заставив тело содрогнуться в непроизвольных судорогах.

Он шел вдоль склона, пока не очутился у подобия пещеры. Сел спиной к выходу, накрыл спину мешком, зажег свечу, подержал в руках, согревая промерзшие ладони. Достал керосиновую лампу — единственное, что могло помочь согреться сильнее.

Тени от домов лежали как влитые, и не шелохнулись при появлении света. Его это сильно впечатлило. Когда он жил в убежище, то там они убегали от любого яркого источника. На поверхности же властвовал мрак, не поддающийся ужимкам.

Он не спал всю ночь, а на утро, покачиваясь на окоченевших ногах, заставил себя подняться и начал делать зарядку.

Он опасался простуды.

Заболей сейчас, он так и останется здесь, неизвестно где… Сознание подбросило — «неизвестно кем».

На карте его место нахождения обозначено водой.

Вернувшись назад, он взял остатки веревки, до которых смог дотянуться, и пошел дальше.

Пол дня ходьбы, и он увидел выступы.

Это торчали обломки заводских труб, напрямую сливавшие отходы в океан.

Из некоторых капала синяя жидкость, но в основном воняло пробивающимся сквозь фильтры противным, застоявшимся воздухом.

Он медленно поставил ногу на самую нижнюю трубу, аккуратно подтянулся, не торопясь перекинул вторую ногу.

В таком неторопливом темпе он поднимался наверх.

Если он пораниться, то начнется заражение, а таблетки тратить крайне глупо. Причем многие из них были просрочены…

Последний подъем.

Он подтянулся на дрожащих от напряжения руках, вылез головой и огляделся — слои асфальта разрезались грунтом.

Забросив тело, он стянул маску, чтобы отдышаться.

Никто не проходил по застывшему городу и его опустелым улицам.

Ни мародеры, ни разведчики, ни тем более шпионы.

Да и не кому было тут проходить. Слои пыли, перегнивающих водорослей и асфальтовой крошки хранили единичные бессвязные следы.

Всюду лежали мумифицированные трупы, у оснований домов в пробках застряли множество паровых машин, в стеклах которых навечно глядели в небо застывшие чужие и одновременно столь знакомые глаза.

Как их не растаскало воронье?

Он со страхом и с любопытством разглядывал каждого, сглатывая от мерзостного запаха.

Смерть уже не воротила его.

«Я повидал достаточно в убежище» — так он считал, но все равно торопился преодолеть участок за участком.

Кое–где паровые машины врезались в раскуроченные локомотивы — это водители старательно искали обход застрявших поездов.

Краска давно сползла с корпусов, обнажая железо и проводку.

Он вспомнил, что отец рассказывал, будто правительственным войскам или чиновникам железнодорожных служб был отдан приказ слить топливо при пересечении магистралей, чтобы приостановить поток к эвакуационным шахтам.

Дорогу перегораживал лежащий боком, паром.

Выброшенный бурей он постепенно разваливался. В распоротой носовой части что–то глухо перетекало. А борта закрывали анти-штормовые листы, копирующие форму днища вплоть до рубки.

Обойти его не получалось — слишком узкое пространство между домов подверглось завалам, а первые этажи были забетонированы.

Только лезть наверх.

Он поискал по машинам веревки, одергиваясь на каждый скрип дверок, но нашел старый гарпун. За запотевающими стеклами рельсомобилей нередко прятались полуразлагающиеся трупы. Отдельные салоны со временем законсервировались, и вскрыть дверные замки не представлялось ему возможным. Шёл дух зловония, и он остерегался сближения с ними. У части машин были побиты стекла. Потратив день, он раскопал в одном из салонов крюк к нему.

Аккуратно вытащив, он соединил составляющие гарпуна.

Он оказался достаточно легким даже для слабой руки ребенка.

Мальчик навел его в землю. Щелчок — спусковой механизм не работал, но из дула вывалились крюк и веревка.

Он обмотал ей гарпун и бросил с размаху крюк.

Перемахнув на другую сторону, тот зацепился.

Для надежности мальчик подергал веревку и приставив ноги к рифленой крыше парома полез.

Подняться к рубке ему мешала скользящая в руках веревка. Упершись в выступы он дернул её сильнее и вместе с крюком к нему вылетела оторванная голова.

Он завопил и покатился по обшивке, выронив гарпун и цепляясь за выступы, пока его пальцы не сомкнулись на фальшборте. Судорожно сжав их, он свисал ногами за пределом бортов. Чудом удержавшись, он забрался на бок, подполз к рубке, и не глядя на мертвецов в ней, пробежался по оконной раме. Он скатился по анти-штормовому листу и спрыгнув, бежал вперед, до изнеможения, пока легкие не издали хрип.

Как же так. Ведь не могло это произойти с кем–ни будь другим, именно его гарпун зацепился за чью–то голову! И попёрло его лезть!

Придорожные кусты разрослись, из маленьких лепестков торчали еще более маленькие шипы.

Они не выглядели опасными, но он не сомневался в их ядовитости. Пышные облачка от растений то и устремлялись к его носу.

Город раскинулся пред ним, великий и мрачный.

Всюду ощущалось присутствие прогресса. Эти неумолимые стены, возносящиеся над головой, паровые машины, могучие механизмы-шестеренки, на которых строились фундаменты, поезда…

Мальчишка был впечатлен свидетельствами силы человечества, но… Все было настолько однотипным.

Одни заводы, да мало отличимые дома встречались на пути.

Бетон сменялся бетоном, в редких случаях железом.

Ни шедевров архитектуры, ни изящества стилей, ни живописных строений, а простецкая необходимость, повсеместное господство нужды, поставленной во имя прогресса. Поезда напоминали передвижные клетки, а бульвары из ржавых сухих стволов, олицетворявших застывшую агонию земли.

В конце улицы виднелся дом, имеющий вместо стен стекла, но все они были побиты или погодой, или рукой человека. «Как потоп не смыл город?» — подумал мальчик, и подошел к дому, намереваясь поближе рассмотреть каркасы поездов. «Это завод!»

В подошву угодил резец.

Он оступился.

Обувь не столь крепкая, не выдержит.

Перспектива рассечь ноги о стекло его не привлекала.

Он медленно обошел дом, но не нашел входа, поэтому полез через приоткрытую отдушину.

Плюхнулся вниз.

Раздался легкий шум сдуваемого матраса и снова все погрузилось в тишину.

Кто–то подволок сюда кровать. Старый след, оставляемый ржавыми ножками вел в проем.

Солнце скрылось за тучами, и он разглядывал сквозь теневое освещение, идущее из окна, обстановку.

Чем–то здание напоминало торговый ряд с картинки.

Мальчик встал и начал обходить первый этаж.

Он не решился заглянуть в туалет, но побывал в кладовой.

Винтовая лестница вела на второй этаж.

Ступени под ногами капризно скрипели, готовясь обвалиться в самый неподходящий момент.

Успешно миновав лестницу он увидел большую надпись: Склад.

Непроглядная темнота рассеивалась от открытой двери.

Подумав, он вернулся назад и стал заглядывать в кабинеты.

Отчим вводил его в курс по размещению оборудования на предприятиях, и он вспоминая его лекции и чертежи, полуощупью искал энергетический узел, пока наконец не нашел нужный.

Запаянные решетками вытяжки прогоняли ледяной воздух, и он ощутил, как тот заполз в подмоченные ботинки.

Он развязал горлышко мешка и зажег свечу.

Осветился проход — места пустели, свет отбрасывался в лужах. Миновав опрокинутые столы он подошел к рубильнику и дернул ручку вниз.

Шум, вибрируя приближался. Треснул пол, и часть здания начала оседать.

Спохватившись он перебежал к проходу и оседание прошло.

Тогда он вернулся к складу.

Изнутри шел свет.

Получилось, реактор каким–то чудом работал.

«Реакторы основаны на нагревающемся масле» — говорил ему его отчим. Подробности мальчику слушать было не интересно, поэтому он пропускал мимо ушей все остальное, его забавили машинки, отрыгивающие дым, и он прикидывался, что слушает.

Огорчение было велико, когда он свернул за поворот.

Все полки были завалены деталями, смазочными материалами, схемами, но ничего, чем он смог бы воспользоваться или приложить свой крохотный ум.

Подойдя к ближайшей схеме, единственное, что он понял — это название и номер.

Вот и все, на что хватало его знаний.

Здесь наверняка было все, чтобы починить искусственную вентиляцию в убежище и восстановить систему жизнеобеспечения.

Мальчика взяла досада.

Так близко было необходимое, и одновременно так далеко, и уже давно упущено.

Отчим уповал на этот город.

«Если мы соберемся, то враз отремонтируем лифты и заживеееем!»

Но поход откладывался и откладывался, пока он вовсе не позабыл о нём.

В следующем ряду были маленькие каркасы паровых машин, он прошел к стеллажам — части для дирижаблей.

Гуляя по складу он отметил, что большинство деталей выглядело новыми.

На потолке слабо работал кондиционер, собранный из десятка турбин, спаянных резиновым швом.

Противогаз снять он не решился. Дыхательный мешок засорялся, и он вспомнил, что его надлежало беречь от попадания масляных пятен.

Склад подходил к концу, и там была другая дверь, подпертая палкой, он отодвинул ведро в сторону, убрал палку, и потянул ручку на себя.

В фильтры дунуло затхлостью и обвалившийся краской, он увидел рычажок в углу, потянул за него, и комната осветилась.

Был ужасно сухой воздух.

Ему сразу пришлось снять фильтр и подключать баллон с кислородом, вытряхивая из первого пыль.

Затем он снова одел его, и начал разглядывать облупившиеся стены.

Ничего не обнаружив он хотел было уйти, но в самом углу, на полу стояло радио.

Небольшого размера находка сливалась с белым цветом стен.

Он поднял радио и покрутил ручку как его учил «отец». Надавив на рычажок он добился фоновых помех.

«Работает» — восторженно подумал он.

Радио было такой редкостью, что даже в убежище стояло всего два коробковых устройства.

Вытерев устройство о куртку, он положил его в мешок.

«Здесь оставаться нельзя. Надо найти место, где можно переночевать».

Фильтры изрядно засорились. Он не особо умел их чистить. Отчим учил его на скорую руку, хотя и сам был далеко не мастер в подобных делах.

Мальчик спустился на первый этаж по лестнице, и вылез через окно, так же, как и залез сюда часом ранее.

Темнело, и ему становилось страшно идти.

От обуви раздавался громкий звук, который разносился по размытому асфальту. Он ощутил бьющееся сердце.

Когда он свернул по указателю к Темплстеру, на город наползла непроглядная темнота.

Он шарахался от шорохов, но продолжал идти вперед придерживаясь центра дороги.

Идти рядом с домами было чрезвычайно опасно. Он еще помнил, как осел этаж. В любой момент здание могло обвалиться.

Свернув налево на очередном переулке, мальчик достал половинку свечки, и убрав ногтями воск, зажег её спичками.

Приблизил карту к лицу, поглядел на нее немного, и пошел дальше, задув свечу и рассовав по карманам все назад.

Карта попортилась, вероятно, когда он отсиживался от собак. Расплывались названия и улицы, он протер ее о куртку, но лишь размазал и без того трудно разборчивые зигзаги до каракуль.

Отчим не додумался поискать влагостойкую бумагу.

«Прогнал его и умер!» — тихое отчаяние душило ребенка.

Он пробирался как улитка, не видя дальше двух шагов.

Его приманил звук перетекающей воды. Идя на ее шум, он пришел к берегу и зажег керосиновую лампу.

Земля резко шла под откос. Он склонился ниже и разглядел занесенные тернистыми водорослями квадраты, темнеющие под водой.

Крыши домов!

— Должно быть, это стартовая площадка для дирижаблей — прошептал мальчик.

По проекту в низине предлагалось снести постройки, и запустить воду, поставив дамбы.

Но город соскользнул до того, как инженеры осуществили свой замысел.

Сориентировавшись на местности, он следовал вдоль обрыва, у то и норовящих съехать домов.

Так мальчик нашел, что искал — тюрьму для заключенных.

Окна в решетках, ров вокруг, копья за переломанным забором, на которые насаживали головы казненных.

Из приоткрытых тюремных ворот выглядывала cобака. Не та, что со стаи.

Он миновал мост и заглянул в башню — не подняться. Лестницы обкрошились.

Пса нигде не было видно.

Мальчик медленно прокрался внутрь и претворил дверь, дабы ветер не вводил его в заблуждение касаемо тишины.

Но, когда он отошел к пропускным пунктам, та вновь заскрипела.

Пропускные пункты граничили с будками. Кто ставит их за воротами? Или это для того, чтобы у заключенных не имелось и мыслей о побеге?

С плоских столов смели все, что не забивалось гвоздями.

Уцелела счетная машинка, экранчик которой пищал, когда открывалась дверь.

Сорванная от упавшего шпиля кровля шуршала под его стопой.

У потолка висел план, освещенный лунным светом.

Наметив для себя столовую, мальчик хотел вначале пойти туда, но потом, еще раз оглядев его, увидел небольшое ответвление в сторону.

Зарисовывая на оборотной стороне карты расположение помещений, он подумал, что план приклеили туда неспроста.

Не дотянуться, не поправить неточность.

Он разглядывал указания и раздумывал как скорректировать маршрут, пока не услышал голос:

— Смотри ниже.

Мальчик машинально последовал совету.

Едва запекшаяся кровь. План перетаскивали!

О ногу потерлось что–то влажное

— Не хочешь побегать? — спросил голос мягко, и когда он хотел было ответить, то голос продолжил

— Беги.

И мальчик рванулся, а человек обвязанный шарфами смеялся, когда пес скакнул чрез стойку за ним.

«Куда?!» — ребенок панически шарахался по коридорам.

За входным проверочным пунктом из разваливающихся от касания стоек и баррикад шли камеры.

Он надеялся запереться в какой–либо из них, но мимолетный взгляд на почерневшие обглоданные фигуры, заставил его передумать.

Пес увяз лапами в липкой жиже, и на время погоня приостановилась.

Мальчик протиснулся чрез преграду из мебели, и рванул пуще прежнего.

Напоровшись на возникшую дверь он забил в нее руками.

Пот струился по шее. Его хватануло назад.

Пес вгрызся в мешок и оторвал лямку, а с ней и горку паштетов, тут же впиваясь в еду.

— Вот и дары города. Каждый вошедший обязан что–то отдать, или город забирает жизнь. Смотри не простынь, кашель привлекает Слепцов — сказал человек и подманив пса, переносившего в пасти отобранное имущество, пара вышла из тюрьмы, подложив снаружи подпорку.

Темнота давила на душу. Он обмочился, и мерз. Дрожащие руки соскальзывали с ручки, и он не мог сообразить куда давить. Дверь покрывали царапины, а в деревянных досках под замком остались вмятины и застрявшие ногти. Её пробовали открыть.

Мальчик надавил. Она расшатана. Их усилия не прошли даром. Если качать ее туда–сюда, то она будет не сложным препятствием. Но шум…

Он услышал приглушенный стук. По кровле кто–то шел, неуклюже и спотыкаясь.

С разнообразными мыслями он просто рванул ее на себя.

Дверь поддалась, он вывалился, из дыры в мешке сыпалась снасть.

Открытая площадка. Место для отдыха заключенных, а вот и виднелась труба водонапорной башни с ответвлениями за пределы тюрьмы.

Оторванный люк лежал рядом со входом.

Мальчик попытался поднять его, чтобы задвинуть за собой, но не хватило сил.

Он залез в трубу и начал карабкаться к городу. Доползая до перекрестка, он сел в тупике.

Его здесь не найдут и не увидят. Он достал тонкий материал, похожий на полиэтилен. Устойчивый к плавлению, он хорошо клеился, если нагреть.

«Отец» учил его, как правильно припаивать края, чтобы сделать герметичную прозрачную форточку. Он запаял таким образом проход и открыл баллон.

Кислород разошелся по огороженному тупику, и мальчик в изнеможении заснул.

Ему виделся смутный сон. Его несло по коридору убежища, а потолок украшали звезды. Он не руководил движениями, и на развилках подчинялся указателям. Было необычайно странно очутиться дома, но его переполняла тревога. Нежелательные повороты были заставлены метровыми свечами, подсвечивающими стрелки указателей. По ним и влекло его тельце.

По мере продвижения стены убежища просвечивались, и он мог разобрать, что отклоняется или следует намеченному пути лишь по указателям, мерцающим сквозь контуры стенок. И вот — он замечает, что вдалеке они прерываются. У него защипало лоб. Он вдохнул запах обожженной плоти и потрогал — горячий. А на руке остался след какого–то знака. Вдруг он увидел комнату, где сидел отец. Почему–то он точно знал, что это он. Он сидел за письменным столом. Мальчик повернул голову, чтобы окрикнуть его, но оказалось, что рот его зашит, а ноги уводили все дальше и дальше во мрак, пока отец не рассеялся в нём. Затормозив у лестницы, он огляделся. Очертания стенок вновь наполнились железом. Придерживаясь за поручни, мальчик ступил в лужу, но ноги не останавливались. Его уже скрыло по пояс, обувь скользила. Ступени вели в озеро! Он споткнулся, и вода сомкнулась над ним.

Глава — 3 —

Мальчик проснулся от стучащих по трубе капель. В углу, куда он лег головой, обосновался паук, плетя мохнатыми лапками сеть. Паутина огибала его куртку, точно кокон. Мальчик раскрыл глаза и вздрогнул. Ветер качал трубу. Не осознавая, что сон сошёл, он вскочил, напугавшись, что тонет, и ударился головой.

Обнимая лоб, он вспомнил где находится. Баллон пустел. Он чуть не расплакался. «Вот растяпа!». Он забыл перекрыть вентиль. Одев противогаз, он закашлялся. Осмотрел помутневшее «полотно». Плохо сработал… Пропустил пару отверстий. Удивительно, что он еще жив, хотя баллон использованный за место подушки, вызывающе показывал причину его выживания.

Просидев до утихания качки, он наблюдал за жучками, привлеченными теплом и обклеившими туловищами пленку. Чтобы пробраться к ней, они откусывали товарищам головы, отдавливали лапки, а прилипнув к теплой прослойке впадали в какой-то летаргический сон. Капли забили сильнее. Разорвав пленку, мальчик вылез из трубы, отряхиваясь от ползающих под одеждами насекомых.

Было достаточно светло, он помнил местонахождение столовой, поэтому миновав проверочный пункт, прошел другой поток камер, попав в машинное отделение. На лакированном полу прослеживалась цепочка одиноких следов. Это были его ботинки. Но он видел пса и чувствовал засыхающую на затылке слюну!

Как не высматривал он коридоры, следов лап не обнаружилось. Отложив вопросы, он занялся осмотром. По внешнему виду оборудование напоминало гидравлические насосы для откачивания воды, а за ним коридоры, и каждый из них заканчивался окном, из которого вкрадывался дневной свет. И двери.

Не обнаружив и следов ночного кошмара, как и оброненных вещей, он вернулся назад и по новой оглядел план здания. В тюремную столовую можно попасть и снаружи.

Он подтащил столы к скосу стены, и подпрыгнув зацепился за пролом в крыше. Минутой позже он плевал на кровоточащую ладонь. Недаром «отец» говорил, что он ловкий мальчонка. Если тут и обитали Слепцы, то они явно не любили день.

Он спустился к столовой через трубу, и, выпнув задвижку, вылез, весь в золе. Ничего радостного мальчик не увидел. Полки пустовали, как и тарелки с кастрюлями. Столы покрыты слоем пыли и грязи, а пол усеян впитавшимся илом. «Пора покидать тюрьму, срок закончился», — прочитал мальчик вслух нацарапанную надпись на стене. Под ней лежало упакованное в одеяла тело. Хоть он и замерз, но ворошить и нарушать чужой покой не стал. Не меньше боялся и подходить к трупу. Однако, увидев зажатую за пазухой карту, преодолел себя, и вырвал ее из объятий мертвеца.

Он вышел, сел на крыльцо, вытащив консервы, снял противогаз, и глотал маслины, глядя на идущий ливнем кислотно-зеленый дождь. Ближе к сумеркам ливень прекратился, последняя одинокая капля упала ему на ботинок, отскочив от крыши, и растворилась в коже.

Он протер стекла противогаза, проверил содержимое заплечного мешка, убедился, что припасов осталось не так уж и много, и согласно карте, пошел на север. Заброшенный остров закончился также внезапно, не успев начаться. Через пол часа он стоял на противоположной его стороне по отношению к затопленному убежищу.

Резкий скалистый обрыв, о который бьются и бушуют волны, а за ним синяя гладь, с мерзкими ядовитыми испарениями. Он быстро отвинтил фильтр, просунул в рот таблетку, и установил фильтр на место, после чего — тихо присел.

Усталость брала свое. За водной гладью виднелся другой остров. Мальчик еще раз поглядел на карту — это Темплстер. Город часов и храмовников. Религия, сочетающаяся с машиной… Название ему подходило.

Вокруг островного города из-под воды торчали куполообразные крыши бункеров, а сам он напоминал часовую башню, если смотреть на него со стороны. Дома в виде здоровенных шестеренок, насаженных на столбы… Они постоянно заворачивались по часовой оси, поднимались то вверх, то вниз, словно гайка, постоянно накручивающаяся на винт. И таких винтов, и гаек были сотни. Снизу, с тусклых прожекторов, шел слабый свет, который едва доходил до средней линии столбов. Сложный механизм, полети одна деталь, он остановится, замрет и погибнет — подумал мальчик.

Он раскрыл найденную у трупа карту. На землю выпал проржавелый медальон. Мальчик осмотрел его и отбросил подальше, после чего взялся за разбор маршрутов. Кривой почерк, скачущие буквы, извилистые линии… Однако, бумага содержала крупицы полезной информации. Судя по зарисовкам, к Темплстеру вели пять мостов, соединяющих четыре острова. Пятый был либо намеренно поломан, либо не достроен. Он как-раз обрывался по направлению к острову, где сейчас стоял мальчик. Сваи, торчали из земли, упираясь в океан. «Город изолирован…». Спина похолодела. Развернувшись, мальчик решил обойти островок с левой стороны. «Где-то наверняка должны быть лодки, да что угодно, не может весь путь быть таким напрасным и глупым».

Торчащие из воды скобы гордо стояли и смеялись над ним немыми голосами.

Ему пришлось вернуться к перекрестку дорог, и продолжить свой путь в ином, неизвестном направлении. Он надеялся найти подходы к соседним островам. Ведь попадали как-то люди в обход! Беседовали с отчимом, иначе как он имел бы столь подробную карту? Как тот же заключенный знал, куда ведут мосты? Все сходится!

Он облазил четверть города, но нигде не было видно и подобия постройки, походившей на мост. Торчавшие из прибрежных зон огрызки выедала ржавчина. Тем временем, бетонные стены сменились каменными, которые выдержали проверку волн и запустения куда лучше, нежели их предшественники. Он огибал улицы, напевая про себя уже другую песенку. Песнь отчаяния. Он просто ребенок, его организм еле выдерживает навалившиеся тяготы. Мальчик понимал, что может, сошел с ума и бродит по кругу, ищет путь, а перед ним сидит отец и смотрит на него с грустью. «Ничем тут не поможешь». И он сам ничем не помогал себе, а лишь сильнее проваливался в безысходность.

Наплыло воспоминание: они с «отцом» в нетерпении ждали. Он — в нетерпении от жажды познать большой новый мир. «Отец», покачивая ногой, из-за потерянного табака. Этот день, когда люди решили открыть люки, сбросить клеймо изгоев, и нажав на рычаг, привести столетние двигатели в действие.

Как при подготовке к ритуалу, обитатели убежища выстроились у котла и у гермоврат-глаза, раскрывающегося, когда глубина позволяла стеклянной сфере сохранять целостность. «Ваше слово», — отошел к зажимам Мастер Убежища, пропуская отчима вперед. Сосед подал ему сигару и люди ждали, когда он докончит. Его уважали, поэтому не прерывали пламенную речь, заряженную долгим, кропотливым трудом. Докурив сигару, он опустил окурок в наполнившийся котел, после чего крышку его завинтили так, чтобы открутить не смогла и ватага людей. Двигатель хлюпнул, лампы моргнули и по накатанной схеме персонал за пультами повернул штекеры. Ядро этажами ниже, накрылось изолирующими контейнерами и пусковой механизм заставил его пожирать раскаленный иридиум, с натугой поднимая по нарезному пути «винт» — их убежище, со дна морского, с тайных глубин наверх. К земле, к свету.

Но сама система была изношена и не поддерживалась в должном внимании, еще до посадки выяснилось, что половина всех убежищ не проходила регулярного техобслуживания. Поднявшись на несколько витков вверх, их диск застрял. На второй сотне метров выше дна, и на половину ниже поверхности воды. Иридиум качался из-под земли, сквозь этот живительный столб, по которому и поднималась энергия вверх, разливаясь кровью по сосудам убежища. Подача напряжения усилилась, однако, нагнетающаяся мощь не производила никаких изменений. Винт крутился вхолостую. Люди были в смятении, и паника усугубилась… Когда надломился стержень и свет погас, точно померкли небеса… Тогда пропало все. Вентиляция отключилась, отчистка воздуха велась местными фильтрами. Отопление давало сбои, холодные глубины медленно и неуклонно проникали в стены убежища. Система жизнеобеспечения работала на резервных генераторах, на которых пахали вручную денно и нощно добровольцы, крутя винты взад и вперед. Запасы их были невелики. Сколько нас находилось в убежище? Тысяч пятьдесят с кромкой. А сколько выжило? Мальчик помнил, что спаслись они с «отцом», да отбившиеся группки, забаррикадировавшие переходы. Вот и все живые. Остальные умирали долго и мучительно. Не было света, и приходилось пить воду, используемую для мытья. Представить только себе, еще вчера ей мыли обувь, а сегодня ты прильнул к бутылке губами и жадно пьешь намешанное нечто вместе с ядовитыми отбеливателями.

И это не самое худшее. Худшее ожидало впереди, в тот момент, когда однажды иридиум попал в первого человека. Это случилось в обычный злосчастный день. Механик в машинном отделении нижнего уровня сидел, попивая кофе. Так говорил отец… Вдруг приборы ожили, и он увидел нарастающую стрелку, которая указывала о повышении уровня энергии. Когда показатель достиг пятой части, механик включил освящение в жилых секторах, активировал все системы, и блаженно потянул рычаг вверх. Тяга наросла и бункер поплыл по погнутому стержню. Бурным восторгом встретили его, когда он отошел из машинного отделения. Все люди шли к нему обниматься и целоваться.

Он чувствовал себя спасителем. Пусть, произошедшее никак не относилось к его личным качествам, казалось, удача очутилась на нашей стороне.

Но никто из техников не обратил внимания, точнее не заметил маленькой трещинки, в самом нижнем уровне. Когда под тяжестью и износом надломился стержень, то он проломил каркас блинообразного бункера в отсеке, куда сбрасывали все отходы.

Отходы попали в океан, но первородный иридиум приплавился и стал жестким, заполнив собой отходный отсек. Он даже спаял края пробоины, заметая следы.

В тот день техник, дежуривший на капитанском мостике удивился внезапно загоревшемуся индикатору, но, когда поврежденный сектор стал зеленым и показал значок удачной герметизации без его участия, он допил бутылку пива и заснул.

Поскольку система работала, вернувшийся техник первым делом включил уничтожение отходов через сожжение. В канал сброса поступила горючая смесь. Оставалось ждать, пока машина переработает ее и выплюнет в океан.

Иридиум начал плавиться, и превратился в летучий газ. Сквозь вертикальные трубы, он поднялся наверх, и одна из таких труб была в этот момент открыта. Особенность конструкции убежища состояла в том, что мусор выбрасывался через персональный трубопровод, снабженный клапанами и затворами, на случай затопления. Но так как в промежуточных отсеках скопились приличные объемы мусора, а вентиляция заработала совсем недавно, то все затворы были открыты. Иридиумовый пар устремился к клапанам, обтекая каждый миллиметр свободного пространства.

К мусоропроводу подошел техник и открыл по кодовому замку люк, чтобы вылить остывший кофе. Внезапно ему обожгло глаза, он начал кашлять, и выронил кружку на пол. Иридиумовый пар не имел цвета, поэтому, невзирая на то, что машинное отделение с видом на реактор соединялось с коридором прозрачными стеклами, никто и не догадался о истинной причине. Снаружи, в коридорах, подумали, что ему плохо, женщины побежали за медиками. А механик упорно полз к кнопке, блокирующей проход, пока люди — искали, как прийти на встречу… оказать первую помощь. Мальчик помнил это — он словно сегодня стоит в том зале, а рядом с ним незнакомый человек, сотканный из тени, в длинном плаще. Постороннего не замечали, да и мальчик непроизвольно глядел в тот момент сквозь прозрачную дверь на то, как мужчина, страдая и корчась от боли, упорно полз к переключателю.

Ребенок подошел к двери, прикладывая руки. «Как помочь дяде?». Мужчина по ту сторону резко махнул рукой. «Где охрана?! Увести детей!». А полуослепший техник с еще медленно вытекающими глазами заорал, остановив всех перекошенным лицом. Мальчика оторвали от стекла. Сзади очутился его «отец». «Это ожоги, он поправится», — и взяв за руку начал уводил ребенка прочь. Подбежали медики, и с помощью ломов вскрыли дверь.

Если до этого, сквозь нее ничего не было слышно, то теперь все люди, стоявшие у створок, услышали прорывающийся свист… «Газ! — выкрикнули из толпы, — закройте проход! Или погубите всех!». Медики в халатах бросили взгляд на открытый люк. Небольшое отверстие расползлось до огроменной дыры, откуда хлынуло желтое вещество, а пары моментально развеялись в воздухе. «Отец» поднял меня на руки, и побежал, сзади, врываясь, лился поток воды, лампы взрывались за спиной, от оборудования шли искры.

Люди в панике метнулись за моим «отцом». Коридоры сменялись коридорами, он бежал к лифту, но лифт не вместит всех. Их каюта была на третьем этаже убежища — последнем, и находилась рядом с выходом, единственным выходом теперь…

«Отец» был его смотрителем, и по всей видимости, понимал опасность иридиума.

Сзади огромное количество людей смешалось с водой, а иридиум пробивался только сильнее. Вода достигла колен «отца» и бежать становилось все тяжелее. Из комнат выпрыгивали фигуры с газетами или кофе и очумело глядели на бегущую толпу. Кто-то следовал за отцом, кто-то — запирал двери кают. Они не понимали, что таким образом хоронят себя. Отчим первым добрался до лифта, и нажал на кнопку, заскрипели засовы, и лифт начал спускаться, огромные турбины подавали сжатый воздух и заставляли его опускаться.

Люди были уже близко, их испуганные лица сковали его волю. Мальчик на всю жизнь запомнил царивший ужас в том кромешном аде. Лифту предстояло преодолеть еще один этаж, и тут «отец» достал служебный арбалет с осколочными стрелами, пропитанными зеленым раствором. На стреле было написано: имеет парализующее действие. Он поднял семизарядный арбалет, одной рукой поддерживая меня и прокричал:

«Все стоять! Пойдете по очереди!». Но его не послушали, и тогда он открыл огонь. Первые упали, но по их телам заползали остальные, лифт подъехал, отец забежал спиной, затащив меня за ворот, и нажал на подъёмник.

Двери медленно начали закрываться, слишком медленно, и тогда он достал револьвер и пристрелил с десяток человек. Двери сомкнулись на голове одиннадцатого.

Мальчик с ужасом и с плачем сидел у него на коленях. Отчим вколол ему в спину транквилизатор, и он прогрузился в призрачный сон. Временами, сквозь полуприкрытые веки, он видел, как лифт миновал второй этаж, где люди прижавшись к иллюминаторам смотрели с завистью на нас, как они молотили в двери, тонули, захлебывались, а лифт медленно уходил вверх, к небу, к спасению. Там стояли женщины, протягивали детей, их лица заволокли мольбы. «Возьмите ребенка и проваливайтесь в бездну!». Но «отец» был непреклонен, и спустя секунды коридоры затапливало водой. Захлебываясь, тонущие люди дрались за последний вздох.

Поднявшись на третий этаж, он замкнул двери лифта, разбил пульт управления, а из прибора в стене вытащил схемы и сложил в карман. Убежище автоматически заполнило герметиком образовавшуюся пустоту, отрезая выживших от «пораженных» секторов. Единственный механик, дежуривший в этот момент на третьем этаже поблагодарил небеса, что он согласился остаться здесь, а не ближе к кухне. «Отец» спросил стоит ли закрыть двери лифтовой шахты, но услышал отрицательный ответ. Механик сказал, что уровень воды перестал прибывать, и бункер медленно, но уверенно поднимается на поверхность.

А потом началась эпидемия…

Я ее не видел, но отец каждый раз запирал за мной каюту и уходил, а возвращался бледнее мертвеца. Пару раз он приходил и падал на кровать, а дверь приходилось закрывать мне, но наружу глядеть я не пытался. Он приказал мне не делать этого грозя выселением. Время проходило, и наконец «отец» разрешил мне выйти. Мы вместе прогулялись до конца коридора, прошли дальше, и там я увидел самодельную баррикаду, а у нее сидевшего военного. На мой вопрос, что он тут делает, тот ответил, что отдыхает. Но когда я отошел, то услышал:

— Зараженные были?

— Вчера пристрелил троих. Ты не представляешь… там был ребенок… И не один, целая троица. Их вели старики, а мне… пришлось, я сойду с ума, я сойду с ума…

— Тише, сын услышит.

— Он не твой сын, ты же знаешь.

— Это не имеет значения, он стал мне сыном.

— Будьте осторожней там, и при входе назад сдайте кровь. Ты же знаешь, если заражение… то мне придётся…

— Знаю — оборвал его отец.

Мы прогулялись дальше, по затопленным коридорам и пошли назад. Я сказал, что хочу в туалет. Отец первым зашел туда, все оглядел и разрешил. Он не заглянул лишь в саму кабинку. Я открыл дверцу и увидел напуганную девушку. Она сидела, поджав колени и смотрела на меня со страхом, пряча глаза за русыми волосами. Я не знал, что делать. Ей по крайней мере было двадцать, а мне всего семь.

Так и получилось, что я сидел и успокаивал ее, на вопрос отца, чем я там занят, я сказал: «у меня запор, подожди еще минуту». Я сказал ей, что все будет хорошо, мой папа добрый, и у нас в каюте тепло и светло. Она долго противилась. Еле заставил ее выйти, и за руку вывел из туалета. «Отец» смотрел на нас первую минуту, а затем резко подскочил и выхватил мою ладонь из ее руки. Потом достал пистолет и сказал, чтобы она повернулась спиной.

— Папа, это же ребенок — сказал я, удивляясь собственным словам.

— Какой это ребенок?

— Ты на глаза посмотри, на эти доверчивые глаза, пап, подумай, ты же хороший.

Он нехотя сказал ей:

— Иди за нами. И мы пошли назад. Подошли к посту проверки крови. Военный встретил нас лучом фонаря, ярко бьющим в глаза.

— Кого это ты привел?!

— Вот, сын мой… нашел в туалете.

— Кровь сдавайте живо, и без шуток.

Военный взял ее под руку и повел в соседний коридор. Я не выдержал:

— Вы только дядь аккуратнее с ней, нельзя ведь так с женщинами обращаться, зачем так грубо хватать? За руку возьмите.

Военный высказал непонятную ругань, но взял ее за руку.

Отец сдал свою кровь, проверил — чистый ли анализ, а затем сказал:

— Дай руку сюда, сделал надрез на моей руке, снял слегка кожу сверху, промыл, бросил лоскуток в пробирку, из кармана добавил слегка какой-то кислоты, и затем взял у себя повторно кровь и налил.

— Беги в каюту, стой, дай перевяжу ранку и затяну посильнее.

Военный подошел, удовлетворился, что результаты отрицательные.

— Повезло вам обоим, не заражены. Удачливые сволочи…

— При сыне…

— Понял, понял. Иди, иди малыш, играй… Или чем ты там занят…

Все разговоры о дальнейшей судьбе девушки были пустыми, отец постоянно переводил темы.

«А я… Я не забуду ее глаз, широких зрачков, пугаемых светом».

Глава — 4 —

Голова раскалывалась от стука в висках. Мальчик открыл глаза. Легкие нуждались в кислороде, а маска мешала продохнуть. Он сдернул противогаз и долго не отлипал от трубки. С засорившегося фильтра высыпалась пыль. Он повернулся на бок и вытащил придавленный телом мешок.

Пошарив, он обнаружил пригорышень таблеток.

Штук десять у него вышло изъять ладонью, он проглотил все. Сколько часов он проторчал в таком виде? С грустью оглядел остатки своего снаряжения: кусок «кофтяной» веревки, склянка с мазью, стопка консервов, полупустая бутылка с водой — он даже не заметил, когда пил. Револьвер, пара патронов к нему, радио, керосиновая лампа и спички.

Скудный набор для выживания.

Последний баллон с кислородом опустел. В кармане лежали запечатанные в полиэтилен фильтры. Он вскрыл упаковку и заменил пластинку в противогазе. Свечи закончились. Он попытался встать, но не гнулись ноги. Со второй попытки получилось опереться на завалявшуюся рядом доску. Он шагнул вперед, как правая нога начала проваливаться. Отскочив, он поразился, как не заметил канализационный люк. Напрягшись, он поднял его, убрал в сторону и заглянул внутрь.

Старые ступени, покрытые налетом уводили в темноту. Мальчик достал керосиновую лампу и осветил туннель. Воды в нем не было, но и океан вокруг находился в отливе. Он поднялся с колен и пошел вперед, придерживаясь примерного курса трубы. Через пол часа отслеживания водотока, он дошел до границы острова. Очередной скалистый обрыв вел вверх, словно земля сместилась как слоеный пирог. Обойдя сбоку задранную кайму, он заметил, что верхняя сторона трубы уходила под воду, и тянулась… похоже, до следующего острова, выныривая на противоположной стороне. «Это мой единственный путь, может последний, хватит ли смелости, или все-таки глупости? Зайти в утробу червя…». Времени на раздумья не оставалось. Совсем скоро начнется кислородное голодание, разряженный воздух простирался вплоть до окраин Темплстера. Когда-то тут были горы, но прилив и уравнивание вод с прилегающими областями, по неясным причинам, не насытили земли плодотворным богатством. «И почему деревья не растут?»

Но более насущная вещь отвлекла его. Всего два фильтра. При таком загрязнении атмосферы их хватит немногим больше дня. Он быстрым шагом вернулся назад к люку, и, набравшись духу, принялся слезать, озираясь на паучьи волокна и проводку.

Раздался пронзительный писк. Мальчик дернулся, прижимаясь к скобам, когда одна обломилась под тяжестью ноги. Руки вытянулись, напрягшись до боли, и скоба отломилась, он чуть было не ударился головой о дно, но ступень, в которой застряла нога спасла.

Хрустнула кость. Мальчик вскрикнул, эхо отразилось от трубных стенок. Летучие мыши вылетали из туннеля. Заставив себя подняться, он вытащил ногу, попробовал ее массировать. Не сломалась — упругие подшивки из пластин защитили лодыжку.

Минут пять он устраивал разминку, а потом пошел по бездонному туннелю. Когда стало неотличимо где зад, а где перед, ребенок наощупь раскрыл мешок, достал спички и зажег керосиновую лампу. Тьма обступала, как паучьи волокна — угодившую жертву. Она стискивала грудь подобно жесткому корсету, заставляя останавливаться на передышки. Ему было страшно, он боялся всего, что вырастало перед ним из мрака. Тусклый свет освещал мокрые стены, с которых свисала плесень и стекали водяные капли. Вдали и позади туннеля стояла непроглядная ночь. Она заставляла двигаться ноги быстрее, и одновременно усиливала апатичное состояние. Гирлянды бело-зелёной консистенции и щелочной налет перемежались с размягченными и давящимися под ботинками грибами, источающими вонь. Наиболее крупные вскрывались от колыхания соседних грибов и испускали дополнительные споры в воздух. Мальчик сплевывал тяжесть с языка. Стенки туннеля ощущались махровым ковром, надави — и отожмешь порцию гнили. Нескончаемое путешествие угнетающе воздействовало на него. Чем больше он погружался в потемках, тем гуще казались они, и тем медлительнее он передвигался.

Вот спуск. До сих пор он еще чувствовал свою связь с землей и миром, но там, впереди он будет вынужден осилить трехкратно превышающий путь, чем пройденный сейчас. Дрожащими руками мальчик схватился за место сгиба и свесился. Когда тело прекратило болтаться он отпустил руки и приземлился на продолжение трубы. Конструкция, прогибаясь, заскрипела. Горючего оставалось маловато, он попытался бежать, но ничего из этого не вышло.

Туннель легонько тряхнуло. Ребенок поскользнулся на гадко выглядевшей лужице и плюхнулся в нее носом. Мелкие зеленые точки уставились на него из жилистых наростов.

Он хотел стряхнуть личинки, но они размазались по куртке смесью гноя и тины. Проходил час, а мальчик брел, пошатываясь от лужи к луже. Его стошнило, и в противогазе застоялся запах рвоты как он не старался удалить его. Стены давили на голову, он желал только сесть, но это равнялось бы самоубийству, и пока он еще понимал, что нельзя задерживаться или сколь бы то ни было допускать мысли, его жизнь находилась в относительной безопасности.

Непроглядная темень создавала иллюзию бесконечности, и только наличие разных «порезов» на стенке трубы, коих касались промокшие перчатки говорило о том, что он двигается в едином направлении. Но и это вскоре перестало иметь значения.

Он шел вслепую и терял ориентир. Труба все еще выдерживала наклон, и он опасался, что однажды соскользнет в неизвестность. В голову лезли подлые слова: «назад! Назад!». Инстинкт же выживания абсурдно толкал вперед. Фильтры забились и перестали пропускать воздух. Мальчик снял противогаз.

Его сразу встревожил запах соли — вода в туннеле. Он взглянул на респиратор. В огибающих маску волокнах пузырились личинки… Его передернуло от омерзения. Он еще долго не мог вытащить фильтр из противогаза, а затем распаковать новые. На четвертый раз, путем титанических усилий негнущиеся от страха пальцы справились с задачей.

Разум подбрасывал ему чудовищ, мерещившихся в темноте, и он брел, с учащенно бьющимся сердцем по выскребанным меткам, отгоняя липших к оголенным участкам тела москитов. Они пробрались и под шарф на шее. Их слюна вызывала раздражение кожи, и он чесался, растирая пораженные части докрасна.

Ноги то встревали в иле, то утопали в болотцах.

Заплутать тут не заплутаешь — дорога одна, но так тяжело идти, так давит туннель…

Он вспомнил о мече–страже. Сейчас бы он пригодился. Раздвигать паутинистые лианы было омерзительно. К тому же они липли на окуляры и лезли в рот, извергая вонь.

Туннель бродил под ним, раскачиваемый глубоководными ветрами. Мальчик почувствовал привкус тошноты, схватился за темя, сполз на колени и прижав голову к ногам, заплакал. Много слез пролилось, когда лампа почти потухла. Неустойчивое пламя окутывалось темнотой.

Из оцепенения его вывел сильнейший удар. Тело сделало кувырок и брякнулось в лужу, полную отходов. Мальчик ошалело попытался подняться, и снова удар. Неизвестное существо било хвостом по трубе, чуя запах плоти. Он лежал, перевернувшись на спину и слушая урчание желудка за слоем стали. Существо было ужасно голодно, если нападало на металл. Тухлая вода забралась под одежду и попадала на грудь и в штаны.

Подняться его заставил холод.

Он ужасно замерз. «Развести бы костер» — подумалось ему, но он привлечет рыбу-монстра. Упираясь в стену правой рукой, он поднял лампу и прихрамывая пошел вперед. Он надеялся, что ориентировка не сбилась в голове, и он не возвращается назад. Иронично бы вышло… Поврежденная нога еле шевелилась. Она нуждалась в покое. Он все чаще останавливался на отдых. Двинувшись в очередной раз, он попытался облокотиться на стену, но рука его провалилась в пустоту.

Потеряв опору, он начал заваливаться в правую сторону.

Судорожно размахивая конечностями, он наткнулся на скобы и схватился ладонью за уступ, выронив лампу. Это оказалось нижнее ответвление в трубе.

Он опустил глаза. Виднелась зеленоватого цвета вода с плавающими досками, а на досках… лежали скелеты, обглоданные кости, и гнилые трупы. Когда лампа упала, вода загорелась. Трупы покрылись пламенем, и от их тел пауки, направляясь в сторону мальчика.

От такого зрелища он снова был готов бежать, изо всех ног бежать, подальше от очередного захоронения. Но мышцы выжали из себя лишь рваные, безотчетные движения. Отступив на приличное от развилки расстояние, он ненадолго присел, вспоминая увиденное. «Тела, некоторые из них лежат там не так давно, иначе почему пауки не съели их? Неужели они настолько отравлены, что даже подземные жители отказались от пира?» Ответ прост и ужасен — на острове он не найдет спасения. Возможно там разгорелась эпидемия, и это беженцы, которые, как и он, искали приюта. Они надеялись, что здесь их никто не достанет, никто не найдет, но смерть была настойчивее, она лезла в самые недра земли и выковыривала оттуда свой обед, упорно и неотступно, следовала по пятам, и ждала, ждала удобного момента. Он и на себе ощущал ее когти.

Слепой от темноты, он взял плетеный канат и поджег его спичками. Свет вылизывал влажный пол, и освещал лишь ближайшие пол метра. Дальше царила темнота. Тишину нарушало только нервное дыхание ребенка. До него дошло, что в воде скрывался не один, а вереница туннелей. Издали раздался глухой удар, труба задрожала. Постепенно шум приближался, пронесся мимо со скоростью идущего поезда, и направился дальше. Мальчик шел и шел. Путь начал делать легкий поворот налево, и в один момент мальчику в глаза ударил свет. Он резко зажмурился, подняв к глазам руки, и закрываясь, словно щитом. «Не трогайте меня, я хороший», — только и сказал он, но никто не отозвался. Он бы еще долго простоял так, но свет замерцал. Мальчик убрал руки и проморгался. На полу, рядом с полусъеденным трупом, лежал фонарь. Нижняя часть тела отсутствовала, разбитые стекла маски заменяли глаза. Не глядя, мальчик отцепил фонарь от трупа. Он понимал, что может найти нечто ценное, но ковыряться в покойнике… «Это же слишком… нечестно, надо проявлять уважение к ним…». Но человек мертв, а он жутко хотел есть. «Я возьму твои вещи, прошу прости меня. Я бы ни за что так не поступил, будь ты живой или раненый». Он залез в зеленую жилетку, раздвинул подолы пальто, пошарил с внутренней стороны и нащупал запекшуюся кровь. Прощупав карманы, хотел вставать, но из-за неуклюжести задел ногой сапог. Он услышал металлическое бренчание. Сняв с трупа обувь, он перевернул сапог и вытряхнул в ладонь значок. С одной стороны, на нем был вырезан знак в форме перечеркнутого пополам двуцветного квадрата, а с другой — выпуклый рисунок из расплавленного метала в виде восьмиконечной звезды с дырочками по периферии, где виднелись кровяные капли. Он долго думал — брать медальон или нет? «Тебе он не принес удачи, принесет ли мне? Стоит ли уповать на нее?». Звуки из водостоков подпитывали тишину. Мальчик снова оглядел труп. Расстегнул жилет. На груди убитого болталась веревочка. Когда он увидел фрагмент украшения, то почувствовал в своих движениях преднамеренность, словно извне его тело направляла неведомая призрачная рука. Его воля противилась, он приказывал пальцам выпустить «груз», но невыразимая жажда одеть знак победила. Придерживая трупу голову, он аккуратно снял её, достал бутылку воды, промыл украшение, допил остатки, после чего — одел на себя. Продев веревочку в кольцо медальона из сапога, мальчик затянул узел и застегнул мокрые одежды. Но на этом автоматизм не закончился. Он переодел обувь и лишь тогда вернул себе свободу.

Немногим позже мальчика забил озноб. Он достал укол. Прочное стекло дало трещину, но содержимое, вроде, оставалось на месте. Единственный, сохранившийся еще со времен расцвета материка, не имеющего тогда административного центра, и процветающего во всех регионах. Главным реагентом являлся палланиум — разновидность иридиума. Палланиум обладал чудодейственным способом исцелять раны. «Не совсем так», — поправил свою память мальчик. Он, скорее, моментально убивал заражение и повышал клеточную регенерацию, одновременно сокращая отведенный на земле срок. Такую инъекцию можно проводить лишь дважды, третье применение вело к противоположному эффекту: а именно, старению, отказу органов и распаду. Ученые ставили опыты, но даже когда максимально защищали почки, печень, сердце, мозг, поджелудочную, то открывались спонтанные кровотечения. Медики сгущали кровь у подопытных — появлялись десятки тромбов. Устраняли тромбы — вылезало что-то еще, но обязательно приводившее к скоропостижной смерти. Через десятилетия безуспешных экспериментов они бросили эту затею, и назвали препарат — «вторым рождением», коим он и являлся. Даже смерть мозга он иногда обращал вспять, одна проблема — не восстанавливались поврежденные участки памяти.

Мальчик повертел укол в руках, но передумал. С ним может случится кое-что и похуже простуды, не рационально истратить его сейчас. «Рационально?» — посмеялся он над собой. Поднявшись на ноги, он поглядел на мертвеца. «Прощай».

Туннель вел вверх. Тусклое свечение фонаря озарило огромное количество ответвлений. Из некоторых доносилось эхо падающей воды. На какое-то время он залюбовался мелодией жизни, вспомнив водопад, видимый им однажды на картинках. Отец сказал, что они существовал еще до эры технологий и механики, до всего того, что привело к скончанию веков. «Кто его построил?» — спросил он тогда. Отец расхохотался и еще долго посмеивался над ним. «Глупыш, это природа, мир, он таким был всегда и будет, но мы все разрушили, уничтожили, сцепились как псы за лакомый кусочек, и ничего не получили, потому что земля под нами была деревянной балкой, а балка держалась на маленьком выступе, а под выступом — торчали колья. И сцепились слишком резко, и не заметили, что давно перешагнули черту дозволенности. И рухнули в обнимку навзничь. Без победителей». Отец всегда говорил ему вещи, коими они ему виделись, и обучал мальчика «суровой действительности». Да и сам он не шибко любил выдуманные истории, даже если они были лекарством от запустелости мира. Как он радушно бы встретил это противоядие теперь! Любой утешительный обман, развеивающий вокруг явление смерти.

Луч фонаря терялся в дали, ему не хватало мощности пробить неосязаемую преграду темноты, но мальчик уже понимал — город рядом. Он без раздумий полез по центральному туннелю. Преодолев небольшой подъем увидел первый свет, исходивший сверху.

Оттуда же лилась вода. Это был не настоящий водопад, но ребенок скинул всю одежду и кинулся под нее забыв о болезни. И самое странное — тело отчищалось, сознание яснело, а боль ушла. Словно прикосновение матери, оживляющее дыхание природы, самой жизни, соизволившее пройти сквозь его плоть. Теплая жидкость изливалась на плечи, хотя это выглядело невозможным. Горячий источник посреди холодных останков прошлого. Вдруг он реально коченеет? А поступающий на тело жар — продукт испорченного рассудка? Что, если он почти мертв? Валяется подле чужого трупа, надышавшись всякой дряни? Он колебался: отойти, следуя разуму, или наивно довериться чувствам? Однако, секунды текли, а мальчик продолжал принимать струи живительной влаги. Наконец, согретый, он обтерся мешком и оделся, перейдя на другую сторону. Сразу за водопадом виднелась отвесная стена, вдоль которой вздымалась ввысь огромная лестница. Само помещение походило на подземное хранилище. Значит, он справился. Мальчик обернулся в сторону ниспадающей воды, и, поблагодарив ничто, с новыми силами лез к поверхности.

Глава — 5 —

Выступы исчезали в темноте. Мальчик перебирал руками стальные скобы. Впереди виднелся мир. Крышка люка плотно прилегала к выходу, но он правильно определил место подъема. Странный шум. Он пригнулся, втягивая голову. По земле проехалась паровая машина, затем прошло с десяток человек. Их тени ниспадали в крохотные отверстия, скользя по лицу ребенка. Он приободрился и полез быстрее.

Схватившись за последний уступ, он попытался поднять крышку рукой. Ничего не вышло, и тут скоба выпала, а мальчик полетел вниз. Полет длился недолго.

Он упал спиной на камень. В глазах помутнело, свет из люка принял сероватый оттенок. Ноги пронзила острая боль. Он попытался пошевелить руками, но не мог. Едва двигалась только голова.

Над люком прошли двое в масках, а затем один из них остановился. Вероятно, они уловили чужой стон.

— Стой — шепотом проговорил второй. — Смотри, имперский шпион?

— Не думаю, он в противогазе старого образца. Одежда не наша.

— И не городская. Имперский пес?

Они подняли люк

— Скоба вылетела.

— Не имеет значения, брат. Посмотрим, что у него есть.

Они спустились на уровень и перескочили на выступ. Да так быстро, что глаза не успели уследить.

— В сознании.

Мальчик почувствовал руку на шее — парализован, не может двинуться.

— Посмотрим, что тут интересненького.

— Он ребенок…

— Лет четырнадцать.

— Прости парень, но все что найдем — наше. Тебе, скорее всего, уже ничто не понадобится… Кроме воды — доползешь ведь? — он окинул взглядом расстояние, — Доползешь.

Они слегка наклонили его тело, ощупывая одежду.

— Эй, не дергайся понапрасну. Потерпи.

— За спину не паникуй — переворачивать не станем. Мы же не какие-то звери…

Мальчик попытался что-то сказать, но вырвался лишь приглушенный стон.

— Тише… тише… — зажали ему рот, — еще стражу приведешь, придется и им горло резать.

— Снаряга пустая, один хлам. Как он протянул в туннелях столь долго?

— Йен, забудь о нем, не наше дело, закидывай мешок в сумку и уходим.

Над люком склонились фигуры в капюшонах. Грабители резко отстранились. Приятель наскоро пнул под ребра мальчика.

— Из-за тебя нас заметили!

Незнакомцы в масках прижались к стене, пока фигуры с улицы разглядывали неподвижное тело. Мальчик расслышал незнакомый акцент, а еще… В голосе говорившего ощущалось неподдельное сочувствие. Он попытался крикнуть, но заметивший глубокий вдох мародер наступил носком на плечо, лежащее в тени.

— Только попробуй.

Фигур позвали, со стороны, и тот из них, что стройнее бросил в канализацию монетку.

Она отскочила от камня и упала мальчишке прямиком на живот. После этого люк был закрыт. Мародеры рассмеялись

— Вот и поладили!

Затем они полезли за монетой.

— Стой! Погляди!

Мальчик заметил, как они разорвали рубашку на его груди и подняли над головой медальон.

— Быть не может… Парень?

Ребенок молча смотрел на них. Холод проступал в животе.

Они шептались о чем-то друг с другом. «Если это действительно он, и мы его бросим, нам конец». «Мы обещали Альфредо — это плата».

— Попробуй его поднять и быстро перевернуть на живот. Убедимся не сломана ли спина.

Быстро обхватив плечи и перевернув вниз головой, они устроились рядом и раздели его до торса. Дыхание сперло от боли. Затем начали прощупывать позвонки. Каждое прикосновение отдавало пульсацией в ногу.

— Везунчик, — заключил первый, — доски в порядке, только тряхнуло сильно. Не впервой, я вижу. Отхватил синяков.

— У него карта… Где только достал?

— Да… Не простой пацан, в такие годы… Не удивлюсь, если он весь путь от того острова по дну проделал.

— Смотри! Судя по отметкам, он прошел без малого — тридцать миль.

— Город в океане? Что за чушь.

— Мой дом… — едва смог вымолвить мальчик, теряя сознание. Образы сливались воедино, образовывая белую картину.

— Там может располагаться только одно место — восьмое убежище. Лет десять, как сигнал пропал, я не путаю?

— Значит ошибались. Насчет три подня-я-я-ли.

Так и прошло его первое знакомство с миром людей. Ребенок открыл глаза лишь спустя несколько дней. Долго разглядывал потолок, покрытый трещинами от старости, потом перевел взгляд на стены с облупившейся белой краской.

Осмотр успокоил его.

Мягкая кровать, под спиной валик с острыми чешуйками, ноги закрыты одеялом.

Он попытался потрогать лицо, но у него не вышло. Руки не подчинялись.

В дальней комнате раздалось движение, и к нему зашел человек в маске-полумесяце, укрывающей глаз и щеку. Был ли он одним из тех, кто его «откопал» в туннеле, или нет — он не знал.

— Уже пришел в себя? Быстро, однако, мы бы хотели узнать твою цель. Куда идешь? Откуда пришел? И почему? Если будешь сотрудничать, то все хорошо закончится, ну и самый главный вопрос — откуда у тебя это? — достал он медальон.

У мальчика пред глазами промелькнуло тело, с которого он снял его, и он вспомнил, или нечто встроило ему в голову воспоминания, будто он видел на теле покойника записку: «если ты найдешь меня мертвым, кто бы ты не был, незнакомец, тебе обеспечено спасение. Я сделал ужасную ошибку, помог императору подняться на трон, и теперь моей последней просьбой будет — верни все назад, если ты захочешь и сможешь — то верни, прошу, это не просто медальон, не отдавай его никому, и помни мои слова: „день сменяется ночью, кинжалы хранят судьбу“. Озвучь эту фразу — и братство парящих кинжалов защитит тебя, где бы ты ни оказался».

— Что ты сказал? Склонился ниже человек, и мальчик почувствовал его зловещее дыхание.

— День сменяется ночью, кинжалы хранят судьбу.

Незнакомец встал, начал ходить по комнате, вышагивая ровные шаги из края в край.

— Человек в маске, нашел меня и передал медальон. Он сказал, что это мой шанс на спасение, и он дарит мне это — соврал мальчик, но его голос звучал так убедительно, что он сам поверил в свою ложь.

— Я Альфредо. Друзья и товарищи зовут меня Альфом. Человек… с которым ты встретился, говорил что-то обо мне? Из твоих слов я понял — что это все, о чем он сообщил. Я не понимаю его выбора, но принимаю его. Мы будем тебя обучать, чтобы ты стал тем, кем он захотел тебя увидеть.

— Хочу ли я им быть?

— Можешь отказаться, мы не принуждаем, ты полностью свободен, мы вернем тебе все снаряжение, дадим припасов столько, сколько сможешь унести, можем предоставить проводника, но на большее не рассчитывай.

«Полностью свободен?» — его насторожила формулировка. Он еле шевелился. Туман обволакивал голову, притупляя чувства.

— Я остаюсь.

— Мудрое решение.

— Оно не мудрое, а логическое. Я начал свой путь из убежища, оно затонуло спустя дня три после того, как я вышел на поверхность. Мне исполнилось девять.

— Сколько ты говоришь? Тебе девять лет?

— Какой сейчас год?

— 774 от сотворения материка и тридцать первый от создания империи.

— Откуда люди знают, когда был сотворен материк?

— Я предполагаю, что все это выдуманная история, но надо же с чего-то начинать счет? Вот они и решили, взяли какое-то крупное событие за точку, и обозначили ее нулем.

— Время не может быть нулем, и, если сегодня идет 774 год, получается, мне четырнадцать, но я не помню…, наверное, отец сбился, либо я столько лет лежал в беспамятстве.

— Возможно, а твой отец — ты так его назвал? Кем он был?

— Он не мой настоящий, настоящего я никогда не видел. Говорят, он погиб во время потопа. Отчим сказал, его звали Лени? было что-то еще… — он напряг память, выискивая отголоски прошлого, — я не помню… — с досадой проговорил мальчик.

— Можно узнать твое имя?

— Имя? Мне его так и не придумали, да и я сам предпочитал быть без него — сказал мальчик, хотя эти слова давались ему нелегко. Он вспомнил безымянного автора, запечатлевшего на титульном листе отсыревающего в подвале рассказа жестокие слова: «человек без имени как лодка без весел. Ее бросает течение, и она не знает, когда нужно свернуть. Никем и ничем не связанная, без корней и фундамента. Сплошной хаос и никакой истины».

— Неизвестный…

Мальчик похолодел. Неизвестный… Имя — засов. Отпадение всякой наличности, всякого Я, близкого сердцу, всякой зависимости, всякой любви. «Но это — твое имя» — возразил ему внутренний голос, и мальчик принял его.

— Также сказал отец.

— Хорошее имя для члена братства. Не высокомерное, ни блестящее, ни агрессивное, ни красивое — никакое, просто неизвестный — нейтральное.

— В этом есть плюс — сказал мальчик, не желая показывать колющую боль. Я могу быть кем угодно, и одинаково отзываться на любое обращение.

— Ты достаточно умен для своего возраста. Хочешь стать убийцей?

— Убийцей? Я хочу сделать только два дела.

— Какие?

— Вы допытываетесь до меня!

— Мне же надо знать, как проводить обучение.

— Это личное, но я хочу стать достойным сыном — повторил он слова из прочитанной им в детстве книги.

— Благодарю за доверие — насмешливо поклонился Альфредо. Тело уже слушается тебя?

Мальчик потянулся в ответ и обнаружил легкость. Такая разительная перемена насторожила его, но он придержал вопрос. Мужчина помог ему подняться с койки, и они перешли в соседнюю комнату, откуда вышли на балкон, пройдя через обломки лежащей на полу стены. Закружилась голова, а глаза разъедало непривычным зрелищем. Он прикрыл лицо, ощущая невидимую угрозу.

— Расслабься и прими его, — посоветовал Альфредо, заметив, как ребенок испуганно пятится назад. Мальчик нехотя приоткрыл глаза. Солнце из–за паров и грязи лилось белым рассеянным светом. Разрушенные высотные здания ныне походили на обглоданные кости, лишенные стен — один скелет. Дорога внизу обрывалась, образуя земной разлом, разделявший улицу пополам. Над разломом, на высоте пятого-шестого этажа болтались висячие мосты. Десятки звеньев, перетекающих в целостную структуру. Они покачивались под натиском ветра, и могли оборваться в любой момент.

Мальчик бросил взгляд налево. Там, разворошив землю и снеся несколько пятиэтажных кирпичных зданий, лежал дирижабль. Словно раненая птица, но бока уже не вздымались, лишь со стороны головы-кабины торчали металлические прутики точно всаженные копья. Внутри было накидано огромное количество тел, все они лежали друг на друге, часть сгнила, но в основном выглядела целыми.

— Да, паренек, они умирают в огромном количестве.

— Кто они?

— Люди, кто еще.

— Вы не считаете себя человеком?

— Здесь мы в безопасности, внизу бушует инфекция, и она странным образом не поднялась выше двух моих ростов. Предполагаю, что заражение устроило правительство.

— Но, почему только внизу?

— Наверх то погляди.

Мальчик поднял взгляд: «Как он их не заметил?» — здоровенные шарниры поднимались вверх и вниз вдоль столбов толщиной с дом. Сконструированные по образу и подобию убежищ, они стыковались меж собой тамбурами, а на зубьях этих «шестерней» располагались утопленные внутрь окна, чтобы при полном обороте не повреждалось ударопрочное стекло. Он пригляделся: в одном из квадратных иллюминаторов мужчина поправлял галстук, игнорируя придавленного арматурой и вопящего десятью метрами ниже, человека. Его взор гулял поверх мелких неприятностей, строго вдаль. Но больше мальчика поразил факт того, что на пострадавшего вообще никто не обращал внимания, словно звуки раздавались неодушевленным предметом. Тем временем, поселенцы «шестерней» вышли на выдвижную платформу и быстрым шагом преодолели расстояние, соединяющее диски, по открытому воздуху. Затем гермоврата сомкнулись, а шлюз втянулся в стены. Монотонный гул прохрустывающего города над городом вгрызался в уши.

— Воздух… Он заражен?

— Увы. Лекарства не помогут. Противогаз твой — крайне ценная вещь. Они вымерли после катастрофы, материалы для производства фильтров ушли под воду. А там боги знают какая радиация, да еще и иридиум начал вытекать из разломов в земной коре. Слишком опасно. Минутное пребывание чревато летальным исходом.

— Иридиум? Я не вижу птиц…

— Быстро меняешь темы. Птицы? Что им здесь делать? Которые могли — давно улетели куда подальше. Подальше от нас. «Мастер Альфредо!» — крикнул его человек с поднимающегося на тросах внешнего лифта.

— Глянем, что у него? — и не дожидаясь ответа, старик направился по крышам к подъемнику.

Члены Парящих Кинжалов и не думали пропускать гостя за пределы лифта, и он стоял, помахивая конвертом. У каждого подъемника дежурило по паре в масках как у Альфредо.

— Они и ночью караулят подъёмы? — поинтересовался мальчик.

— А как же. Что у вас? — обратился он к прибывшему.

Члены ордена расступились и пропустили разукрашенного в золото дельца.

— Я пожалуюсь начальству! Их выпорют! Меня заставили простаивать без дела!

— Твое начальство не властно над моими людьми — ответил Альфредо.

— Но оно в силе пригрозить вам. Вот — он передал конверт и собирался уйти, но Альфредо отдал распоряжение

— Задержите.

Парящие Кинжалы ухмыльнулись, кивнув головой в сторону ската крыши.

— Высоко падать.

— Что–о–о?!

И пока делец возмущался, Альфредо прочитал послание.

— Координаты не уточнены, кто будет на обмене?

— Не имею полномочий объясняться.

— А я — имею право на ваш арест.

— Он дорого вам обойдется — осклабился делец.

— Поэтому не считаю нужным вам препятствовать.

Когда дельца посадили на лифт, Мастер вздохнул.

— С ними надо быть начеку. Олем, Ион — проследите за гостем.

— До дверей?

Альфредо улыбнулся, наблюдая за тем, как его помощники готовятся к вылазке.

— Хорошие парни — сказал он, когда те спустились по тросам, — но нетерпеливые, серьезной работы им не поручишь. Ты умело слушаешь для ребенка. Однако безропотные слуги меня не устраивают. Что думаешь про ребят?

— Я… думал про город. Каков он? Чем люди жили? К чему стремились?

— Знакомое чувство, только не помешайся на нём. Я вкусил немало мечт, прежде чем подавиться. Надо глядеть на то, что имеем. А имеем мы руины. Или руины имеют нас… Кто кого запомнит — человек камень или камень — человека?

Мальчик не согласился с его выводами. Теневые облака скапливались над городом.

— Дождливая выйдет ночка. Идем же.

За пустыми глазницами окон отливали купола, как треснутые яичные скорлупки. Мальчик ощущал гладящий щеку ветер. Приятный, не тот, что в убежище.

— Настоящий театр?

— А он похож на макет? — засмеялся Альфредо. Мастера Эрнстарда. Первого ассасина для просветителей, и первого человека, объединившего нас после катастрофы.

— Но он разрушен, колонны на земле, часть крыши внутри.

— Забыл сообщить. Та волна, о кой тебе говорили. Это далеко не всё, что могло произойти. Когда уровень воды упал, и мы вышли из убежищ… Не все. Часть из дисков застряла, поврежденные стержни блокировали ход, выжившие поодиночке всплывали через спасательные капсулы. Все… проходило не совсем гладко. Те убежища, что заражены пылью, приходилось взрывать, и… топить. Этот театр — напоминание, чем мы пожертвовали ради мира.

— У нас тоже было заражение.

— Тебе повезло. И с отцом, и с убежищем, и с поселенцами. Когда ты спал после травмы, я следил за твоим телом — оно желтело, словно вместо крови твои вены были накачаны палланиумом. Экспериментальное лечение… В восточных секторах за дозу такой дряни ведутся войны, кои не снились и битвам за иридиум. Ваш ковчег был особенный, раз там хранились его запасы. Как думаешь, почему он решился проводить опыты над ребенком? Мальчик вспомнил, как корчился на кушетке, привязанный по рукам и ногам, будто в него вселилась нечистая сила. Это ожившее впечатление, выползшее из недр подсознания, произвело ошеломительный эффект.

— Он не мой настоящий отец!

— Но, когда я говорю тебе об этом — ты возмущаешься. Определись уже. И не отставай.

Мальчик не припоминал, когда они беседовали об отчиме, однако промолчал. Ему и без того хватало перемешанных в кучу обрывков воскресших из ниоткуда воспоминаний.

Они перебрались с покатой крыши к охраняемому механизму, вращающему стержень «небесного» города. На посту сидел человек в белом плаще и поедал бутерброды. Он безразлично слушал радио, никак не отреагировав на появление посторонних.

— Они не выставляют охраны?

— Просветителям не надобна защита.

Насосная станция, огороженная бетонными плитами, качала в кольца на стержне воду, охлаждающие его. В местах трения с иными шестернями «ствол» перегревался и тогда, охранник, отрываясь от поедания всякой всячины, жал на кнопку. В днищах шестеренок открывались клапаны и… В нижней части города шёл дождь, — из воды, разбавленной машинным маслом и отходами…

Каждый стержень обвивала лестница, не доходящая до земли с дверцей и замком. Вход находился примерно на высоте трех человеческих ростов, сложенных воедино, а вокруг «стволов» находились подозрительного вида стены. От бетонных плит тек яркий свет, словно что-то внутри разряжалось, испуская в округу мощные импульсы.

— Они расходуют энергию в… пустоту?

— Световые стены, мальчик — сказал Альфредо, но не пояснил зачем они необходимы.

Ребенок наотмашь ударил себя по щеке, прогнав подлый ветер, натягивающий улыбку. Они могли пойти куда угодно, без ограничений. Здесь каждый человек — вольный в диком просторе. Неизъяснимое чувство влекло его исследовать мир. Сладкий загазованный воздух оседал на языке.

— Постоим?

— А мост не обвалится под нами? — спросил он у Альфа, пробуя согнать мурашки.

— С чего бы?

Альфредо присел на край крыши, приглашая мальчика присоединиться. Он запалил пепельную сигару и продолжил: