Бесплатный фрагмент - Имитация

Алишер Таксанов

ИМИТАЦИЯ

(фантастическая повесть)

Пролог

Мы не считались астронавтами, так как в реальный полет никто нас не планировал отправлять, да и не пропускали через соответствующую программу подготовки экипажа марсианской экспедиции. Официально в моей трудовой книжке написали «Принят на должность испытателя имитационного полета сроком на 150 дней», и это свидетельствовало о том, что моя скромная персона имела отношение к приготовительным процессам настоящего полета на Красную планету. Конечно, туда должны были отправиться настоящие астронавты, которые готовились в течение трех-пяти лет и пока на стапелях подземного завода в режимной зоне Новосибирска строился космический корабль «Радуга», класса «галеон» по Международной Регистрационной Книге, что с 2019 года велась специальной Комиссией по космонавтике ООН.

Я видел его — это семидесятипятиметровая труба диаметром в двадцать метров и с «колесом» цветом в российский триколор. «Колесо» вращалось вокруг «втулки», создавая тяготение и астронавты внутри чувствовали привычную силу тяжести; там располагались жилые и бытовые отсеки, командный пункт, лаборатории, оранжерея. А вот в трубе находились атомный реактор, система жизнеобеспечения, топливо, вода, кислород, продукты питания, двигатели. Внешняя стальная обшивка от 35 до 56 миллиметров могла выдержать серьезную нагрузку и защищала от внешнего воздействия, внутренний корпус был тоньше и состоял из различных слоев металла, углепластика, резины и композиционных материалов. На носу корабля установили три шлюзовые камеры со стыковочными узлами и взлетно-посадочный модуль типа «Перископ», который удлинял галеон еще на двадцать метров. Двигатели считались самыми мощными, технологии — продвинутыми во всех отношениях, но зато вся эта махина стоила двадцать пять миллиардов долларов — фактически бюджет небольшого государства где-нибудь в Центральной Азии. Сами понимаете, что и ответственность конструкторов, инженеров, технологов, разработчиков была высокой — отправить в космос самый совершенный аппарат, когда-либо созданный в истории человечества.

150 дней — это тот срок, в рамках которого галеон мог достигнуть Марса (два месяца), провести на орбите один месяц, возможно, со спуском на поверхность на две недели, а затем возвратиться на Землю (еще два месяца). Ученые хотели узнать, можно ли не только создание в последствии долговременной станции, но и вообще заселение людьми, как второй родины; угрозы глобального уровня, о которых нет смысла упоминать в этой истории, вынуждали землян осуществлять такие проекты. Настоящий экипаж состоял из восьми человек, все специалисты в космической навигации и управлении «Радугой», межпланетной геологии, биологии, медицине, инженерных науках и технологиях жизнеобеспечения, и они проходили самые жесткие испытания. Поэтому их не зря называли суперменами, ведь на их долю должны были выпасть самые большие трудности и испытания. Среди них были люди, близкие к верхам государственной власти, то есть именитые, влиятельные и состоятельные; иначе говоря, право первым посетить Марс предоставлялось правящей элите, да, это противоречило принципам социальной справедливости, но именно такая обстановка сложилась в начале XXI века в России, и с этим не поспоришь.

Сейчас много можно говорить о социально-политической системе, сложившейся в России после распада Союза ССР. Некоторые называют ее кланово-олигархическим или криминально-полицейским с встроенными элементами авторитаризма. Идеи коммунизма пришлось похоронить, а вместе с ним и надежды сделать космическую орбиту местом пребывания обычных советских граждан. Вместо этого в жизни людей прочное место заняли прагматизм, порой жесткий и лицемерный, ханжество, национализм, правовой нигилизм. Астронавтика, естественно, не прошла мимо таких «реформ»: здесь тоже произошло социальное расслоение. Это сфера превратилась в элитную, недосягаемую для простого человека. Если в первые годы в отраде астронавтов были представители рабочего класса и крестьянства, то ныне — только «трясущие кошелем». Естественно, на Марс «покупали» билеты те, кто имел сильное финансовое и аминистративное влияние на «Роскосмос».

Что касается нас — меня, Анвара Холматова, тридцатипятилетнего дипломированного программиста или, как ныне говорят, «айтишника», Сергея Ушакова, инженера космических систем, выпускника Московского государственного технического университета имени Н.Э.Баумана, Марины Ульяновой, врача-хирурга из Института космических биолого-медицинских исследований, а также Ашота Саркисова, пилота ВВС России, правда, уволенного в запас, — мы обычные люди, никак не профессионалы в космосе, и всего лишь обязаны были протестировать бортовое обрудование на корабле-макете, прожить вместе 150 дней, став на какое-то время «подопытными кроликами» для психологов, врачей, специалистов по управлению полетом. В отличие от реальной «Радуги», наш галеон оставался на Земле, соединенный кабелями с компьютерами для контроля и наблюдения за нами; в остальном все функциональные системы оказались замкнутыми, то есть независимыми от внешнего мира. Оборудование очищало воздух и воду, и возвращало в оборот, к тому же мы использовали наши естественные отходы для воспроизводства питания — обогащения почвы в оранжереях, где выращивали растительные продукты; лишь мясные изделия хранились в холодильниках, поскольку вот уж мясное производство организовать невозможно. Иначе говоря, целью нашей имитации была проверка работоспособности всего на галеоне, чтобы реальные астронавты не испытывали проблем и их полет не осложнялся непредвиденными обстоятельствами.

Естественно, для имитации не требовалось реальный объем экипажа, поэтому отобрали четверых из числа кандидатов, которые подали заявки. В то время я работал в одной из ИТ-компаний, обслуживающей государственные интересы в космической сфере, и мне шеф как-то сказал, что в «Роскосмосе» набирают испытателей для полета на Марс. Не скрою, меня предупредили, что я никакой не астронавт, не полагается мне соответствующий пакет привиллегий и льгот, но вот свой вклад и след в истории национальной астронавтики оставить смогу. Мое тщеславие и самолюбие сыграли свою роль — а почему бы и нет, чем я хуже? — и я отнес свое резюме в космическое ведомство, хотя, если честно, не особенно расчитывал на положительный результат — там было тысячи желающих, более квалифицированных, чем я. И все же меня пригласили через месяц, я прошел собеседование и соответствующих психологические и квалификационные тесты, меня «простукали» по соответствующим серьезным инстанциям, и через пять месяцев мне сообщили, что принят в команду испытателей. Моей радости не было предела. Так я познакомился с тремя другими членами, с которыми мне предстояло прожить около пяти месяцев. Для создания соответствующего настроя и атмосферы, мы прошли краткие курсы использования скафандров, использования систем спасения. Сергей Ушаков изучал все системы галеона, так как, типа, отвечал за их бесперебойное функционирование и обязан был в случае чего их починить. Марина, как врач, само собой разумеется, брала на себя обязательство охраны нашего здоровья и могла провести хирургические операции на борту корабля-макета. Я же как системный администратор контролировал всю компьютерную сеть и поддерживал программное обеспечение, работа не пыльная, но интересная; здесь вообще все было зашорено на компьютерном контроле, ни один механизм не мог даже взвизгнуть шестеренками без на то разрешения. Ашот имитировал управление кораблем, хотя я заметил, что он грыз локти от унижения того, что в реалии никогда не получит доступа к штурвалу «Радуги». Да, мы лишь только все имитировали, что, если признаться, не всегда нравилось; хотелось все-таки чего-то реального.

Но кто знал, что за этим экспериментом скрывалось нечто иное, и что наша жизнь может в одночасье круто изменится и судьба вовлет в бурную историю, полную опасностей и приключений…

Глава 1. Испытательная группа

Как нам сказал в первый же день руководитель марсианской программы генерал-лейтенант ВМС Даниил Хамков, он же первый заместитель главы Государственной корпорации по освоению космического пространства «Роскосмос» (аналог американского НАСА), имитация будет приближена к реальности чуть ли не на сто процентов. «Мы сделаем все, чтобы вы ощущали то, что может произойти в космосе», — произнес он, сурово, можно сказать с каким-то неодобрением смотря на нас. Видимо, испытателей он не воспринимал как за астронавтов или каких-то серьезных специалистов. Ну, действительно, кто переживает за «подопытных кроликов»?

— То есть? — спросил я, теребя лоб. Мне хотелось ясности: так имитация или что-то реальное? Наверное, из нашей команды только я оказался самым любопытным. Впрочем, для айтишника это считалось вполне логичной чертой характера.

— Мы хотим выжать все из того, что есть на макете, и внести необходимые изменения до реального полета, — пояснил Хамков, высокомерно глядя на меня. Говорят, он человек жесткий, суровый, бесцеремонный, способный принимать самые неприемлемые и жестокие решения, иначе говоря, если требовалось пожертвовать чей-то жизнью, он отправил бы на смерть не задумываясь. Цель оправдывает средства — таковы правила подобных личностей, к которым обычно относят как военноначальников, так и диктаторов. Может, такие и нужны были в руководстве «Роскосмоса», но меня это смущало, ведь космос — это не поле брани, здесь нужны иные подходы, и жертвы вовсе не обязательны. Период холодной войны остался лишь в мировой истории, нет прежнего американо-советского противостояния в космосе — к чему такие напряги? Впрочем, зачем спорить, если я сам напросился на программу имитационного полета? Мне-то ничего не угрожает, в любом случае можно «катапультироваться» на Землю, то есть просто выйти из корабля и сказать: хватит и досвиданья!

— Вы почувствуете взлет галеона, работу двигателей при смене курса или изменения орбиты, мы будет отключать некоторые системы, создавая аварийную обстановку и вам придется приложить немало усилий, чтобы исправить ситуацию, — невозмутимо продолжал шеф программы, ни один мускул не дрогнул на его лице; складывалось впечатление, что с нами говорит машина. Я где-то читал, что 4% всех руководителей корпораций, министерств, администраций, фирм и фабрик — это психопаты, которые испытывают удовлетворение от того, что управляют массами в рамках своих психических приступов и «причуд»; им чужды милосердие, гуманность, руководствуются они чаще всего жесткими и суровыми правилами.

— А что за аварийная обстановка? — удивился Ушаков, нервно вращая пальцами карандаш. Он человеком был немного эмоциональным, и удивительно, как это его взяли даже в имитационную группу. Ведь в нашей команде неврастеник был бы не к месту. Впрочем, это не мне решать — тем, кто осуществлял отбор. Может, такой нужен, чтобы «тормошить» других, пробуждать к действию или служить «громоотводом» для тех, кто слишком много накапливал отрицательной энергии в себе.

— Ну, к примеру, засорение очистительной системы и вам, пардон, придется самостоятельно прочищать трубы от вашего же дерьма, выполнять функцию сантехника, — даже не улыбнувшись, произнес Хамков. Я шмыгнул носом, представив такую работу — бррр. А хотя… куда денешься? За тебя фекалии из системы никто разгребать не станет!

— Или пробой метеоритом обшивки галеона, и вам придется залатать дыру, — продолжал пояснять руководитель, и рядом сидевшие чиновники утвердительно закивали. — Короче, всего у вас будет немало подобных ситуаций, и счастье вам, если сумеете их разрулить.

— А если нет? — спросил я на всякий случай. Имелось ввиду, получим ли премиальные или нет. То, что дошло до наших ушей, ввергло в легкий шок. Нет, не страшно, но уж больно жестко и хлестко.

— Тогда… сдохните, — ничего короче и яснее слышать не приходилось. Мы переглянулись. Было трудно понять: Даниил Дмитреевич шутит или это всерьез? Неужели они позволят нам умереть, если прорвет кислородный баллон, как это было, к примеру, во время полета американского «Аполлона-13» на Луну? То есть они хотят, чтобы мы ощутили еще и присутствие смерти? Тогда это опасная имитация и, может, напрасно я влез в эту программу? А как же права человека? Если Хамков честен в своем признании, то лицемернее его человек быть не может; не хотел бы я работать напрямую с ним. «Хорошо, что между нами корпус корабля-макета и автономное существование», — подумал я в этот момент. Жаль тех, кто в его подчинении, наверное, он их ни в грош не ставит. И все же, неужели нужна прям такая буквальная имитация? А вообще, наши жизни застрахованы? Скорее всего, да, только не на такие суммы, как у настоящих астронавтов.

И услышал следующее из уст руководителя «Роскосмоса»:

— Вы подписались на 150-ти суточный полет. Это означает, что никакого отказа от вас последовать не должно. Если кому-то станет плохо или тоскливо, надоест и захочется домой, то мы вас не выпустим из «консервной банки». Вы там проведете ровно этот срок. От команды, что будет вести наблюдения за вами, не ждите жалости, что кто-то проявит слабость и разрешит вам покинуть испытание. Кто это сделает — я расстреляю лично! — и как бы в подтверждение своих слов Даниил Дмитриевич хлопнул по боку, словно у него там была кобура; рефлекс военного, наверное. В сталинские времена он пристрелил бы точно кого-либо из нас.

— А если кто-то начнет умирать или потребуется помощь врача? — облизнув высохшие губы, спросил Сергей.

— Как я сказал: умрете там же. Если, конечно, ваш врач не сумеет вас спасти! — сердито произнес Хамков, стрельнув глазами в сторону Ульяновой, мгновенно побледневшей. — Повторяю: имитация на 100 процентов приближена к реальности. Спустя некоторое время «полета» вы почувствуете отставание радиосигналов, вплоть до «приближения» к Марсу, это на 20 минут. Мы это делаем намерено, чтобы следить, как будет реагировать экипаж, как вообще управлять на расстоянии людьми в замкнутом пространстве, какое между нами сотрудничество и координация возможны.

— Но ведь реальный экипаж может реагировать по-другому, они же профессионалы, а мы всего лишь, можно сказать так, «любители», — пытался внести свою точку зрения Ушаков, что не понравилось руководителю программы.

— Все люди одинаковы, а вот реагируют на опасности и решают задачи, вы тут правы, по-разному, — процедил он сквозь зубы. — Но хочу вас предупредить: «Радуга» -это практически автоматизированный корабль, там все способно функционировать без участия человека. Однако мы не собираемся отправлять дорогостоящий галеон в одиночку, ибо наша миссия — освоение Марса и, желательно, полет должен состоятся до того, как американцы совместно с Европейским союзом или без него направят свою экспедицию.

О стремлении американцев первым оказаться на Марсе я знал и раньше. Еще в начале 2004 года президент Джордж представил для НАСА долгосрочный план, основной задачей которого были пилотируемые миссии на Луну и Марс, что положило начало программе «Созвездие». В рамках этой программы первым шагом должно было стать создание до 2010 года космического корабля «Орион», на котором астронавты могли бы полететь сначала на Луну, а потом на Марс. В последующем от этой программы отказались, однако спустя два десятилетия вернулись к ней, переориентировав свои приоритеты. В США строили большой корабль «Пэтриот» класса каравелла, правда, до эксплуатации было еще далеко — кое-какие узлы еще отрабатывались на стендах. С конца 2010 годов Европейский союз приступил к конструированию своего корабля «Юнион» класса фрегат и до реальных очертаний тоже должно пройти немало времени. У нас же имелось преимущество в виде галеона «Радуга». Денег на это не жалела ни одна сторона, видимо, цель того стоила. Я думал об этом и одновременно слушал Даниила Дмитриевича:

— Лунную гонку наша страна проиграла много десятилетий назад, а вот марсианскую мы не уступим никому, даже китайцам, которые тоже ныне активно готовятся к пилотируемому полету! Еще в 2016 году первый вице-премьер Рогозин заявил, что наша страна по темпам развития в девять раз отстала от США в сфере освоения космоса и мы упустили пальму первенства, более того, вышли из списка лидеров! Но «Радуга» — это реальный ответ на тот политический и экономический, а также технологический вызов, что был брошен России! Я не дам никому провалить этот проект, вам ясно?! Ваше участие — испытание на себе всех функциональных систем, поэтому можете особенно не беспокоится над тем, как правильно выполнить маневр или разогнаться до определенной скорости, выдерживать курс и так далее — все заложено в компьютеры. Если будет «авария», мы подскажем, как починить… и может случится так, что чинить придеться вам самостоятельно, и для этого на борту мы оставляем вам схемы…

И тут Хамков придвинулся к нам, чуть ли не грудью лег на стол, его глаза метали молнии:

— Помните, ваша «ареал» обитания — это жилые и рабочие отсеки. В трубу, где находятся атомный реактор, ускорители и топливо, вода и прочее — вам вход воспрещен. Там все будет опечатано.

— Даже если мы и влезем — вам-то какая угроза? — удивился Ашот, который всегда отличался немногословностью, и я порой думал, что это результат какой-то контузии. Скорее всего, он, как военный, не любил много болтать, а предпочитал действовать. — Ведь мы в макете, а не на «Радуге». Все равно там неработающая аппаратура.

Хамков вдруг прищурился и, вернувшись на место, захохотал. Его подхватили другие чиновники, что находились в помещении, но не от веселья, а чтобы поддержать шефа.

— Ха-ха, вы правы, — лицо у Даниила Дмитриевича посерьезнело. — Вы будете всего лишь в макете. Однако там дорогостоящая аппаратура слежения за вами и контроля за функционированием основных систем галеона. Вы можете столкнуться с обслуживающим персоналом, это лишит эксперимент своей «чистоты», ведь мы модулируем абсолютную вашу оторванность от Земли. Да, еще: в полетном листе у вас номер МЭ-000и, то есть «Марсианская экспедиция, ноль-ноль-ноль-испытательный». Это означает, что вы признаетесь как группа имитационного полета. Ваши оклады составят двадцать процентов от ставок реальных астронавтов, и уверяю вас, это немало.

Вообще-то мы, подписывая контракт, были ознакомлены с суммой нашей зарплаты и, признаемся, она была немаленькой. Теперь я имел представление, сколько получил бы тот, кто полетел на Марс. Фактически он считался бы миллионером, хотя опасности, что его ожидают, вряд ли компенсируют доход. Ведь с полета можно и не вернуться или вернутся больным — тогда к чему эти деньги? Хотя деньги — это мотор сегодняшней астронавтики, без них невозможно было создать то, что должно улететь к другой планете. Много лет Госкорпорация «Роскосмос», которая меняла не только свою организационную форму и бюджет, но и руководство, считалась «черной дырой» — миллиарды и миллиарды рублей, выделенных правительством и спонсорами на развитие национальной космической программы, исчезали. Удивительно, что ни Счетная плата, ни прокуратура, ни Минфин, ни Минэкономики не могли найти концы всех упрятанных и уведенных средств, словно это была область черной магии. Коррупция — вот что определяло реальность в этой отрасли, деньги перетекали в оффшоры и скрывались в западных банках, делая кого-то из российских чиновником олигархом, а вот в стране оставались недостроенные космодромы и космические аппараты, хроническое недофинансирование производства и месячные задержки и без того невысоких зарплат для специалистов, конструкторов, рабочих и управленцев. Это была одна беда, вторая — технологическое отставание и потеря кадрового потенциала. К началу XXI века Россия пришла к космическому рынка как одна из отсталых, не смотря на наличие орбитальных станций и сети спутников — все это было еще наследием советской эпохи.

Развалившуюся фактически отрасль подобрал циничный, но хваткий и сильный менеджер — Даиниил Дмитриевич Хамков, который скрутил в «бараний рог» всех коррупционеров, арестовал и посадил воров, дал простор талантливым инженерам и изобретателям, открыл дорогу для частных инвестиций, естественно, взамен на участие отдельных персон в космическом полете. Марсианская программа — это результат такого компромисса власти и купцов. Хамков не позволил уйти на сторону ни одному рублю, все вложенные средства получили реальные очертания, и теперь фактом этого метода сурового и жесткого управления стало строительство космодрома «Сибирь», ТИЦа и двух галеонов, один из которых считался кораблем-макетом для наземных испытаний. То есть для меня и еще троих моих коллег.

— Итак, господа, — хлопнув рукой по столу, произнес Хамков. — У вас сегодня свободный день, можете провести вместе в городе. Только, естественно, под наблюдением наших кураторов, — и он кивнул на мрачного вида людей, что стояли у выходов: ясное дело, сотрудники спецслужб. «Роскосмос» — официально гражданская организация, однако на половину укомплектованная людьми, имеющим отношение к государственной безопасности и обороне. Так что с первых же минут, как мы вошли в здание испытательного центра в под Новосибирском, мы находились под «колпаком». — Отдыхайте, веселитесь. А завтра вечером — имитационный старт! С этого момента — никаких контактов с внешним миром! Вы будете одинокими в вашем полете!

Он встал, кивнул, прощаясь, и вышел. Вслед за ним выкатили остальные чиновники, которые ни слова не сказали нам в этом разговоре, скорее всего, они оформляли «фон» коллегии, решающей судьбу программы, хотя, по мне, это тоже была имитация, Хамков — высшая персона и конечная инстанция, которая выносила вердикт всему. Остались мы, испытатели, и охрана, равнодушная к нам — они охраняли здание и руководителя. К нам подошел Геннадий Масляков, глава имитационного полета, он же директор Тестово-испытательного центра, или кратко, ТИЦ. Выглядел он как доктор Айболит: остроя бородка, седые взъерошенные волосы, старомодные очки-пенсье (хотя я уверен, что они ИТ-устройствами), высокий и подвижный; умные и добрые глаза свидетельствовали о его интеллекте и характере. Именно Геннадий Андреевич отвечает за результаты нашей работы и теперь он будет иметь с нами непосредственную связь во время испытаний. С ним мы познакомились еще в первый день, когда были приняты на работу, и он казался нам единственным, кого человечность «не испортила».

— Ну что же, друзья, пройдемте ко мне, а потом поедем в город. Я вам заказал столик в одном ресторане, — сообщил он. — Музыка, танцы, вкусные блюда — это последннее, что вы «испытаете», потому что потом — никакого алкоголя, жаренной еды, дискотеки…

— Ха-ха-ха, — засмеялись мы, хотя наши эмоции были обусловлены разными причинами. Я от того, что радовался отсутствию Хамкова на этой пирушке, остальные, может быть, от того, что им позволят оттянуться на полную катушку или наконец-таки они приступят к испытаниям.

Хамков не обманул нас: за нами действительно следовали трое мрачных и очень серьезных «наблюдателей». Не понимаю, зачем нужны были эти люди, ведь сбежать никто из нас не собирался, передать какие-либо секреты иностранной разведке не могли — город закрытый, «лишних» здесь не встретишь. Впрочем, они нам не мешали, сидели в стороне, пока мы в баре распивали пиво и беседовали. Полутемная и уютная обстановка, негромко играла музыка, несколько мужиков на бильярдных столах загоняли шары в лузы, бармен разливал по рюмкам и стаканам алкогольные напитки. Народу немного. Вот-вот должны были принести легкие закуски, что мы заказали. Масляков задержался в ТИЦе и обещал явится позже.

Я тянул «Куба либре» — любимый коктейль и слушал, что говорил Ашот. Наверное, стоит его описать: мускулистый, невысокого роста, седоволосый армянин, отличительной чертой которого был крупный мясистый нос, как, впрочем, у любого кавказца, тяжелый, командный голос. Я знал, что он являлся военным летчиком, воевал в Сирии, был ранен при обстреле с земли из зенитки арабскими террористами, но при возвращении в Россию вышел в отставку, работал гражданским инспектором в Министерстве транспорта. Очень серьезный и твердый характером мужчина, уверенный в себе, уравновешанный, держащийся с достоинством, наверное, других в авиации не держат.

— Я очень хотел полететь на Марс, — тихо говорил он, крутя в руке стакан с апельсиновым соком и водкой. Несмотря на то, что он долгое время прожил в атмосфере русского языка, его армянский акцент оказался неистребим; впрочем, это даже вносило какой-то колорит в разговор. — Но меня отсеяли на комиссии, сказали, что квалификации не хватает. Словно в полет берут сразу, не подготовив. Ведь астронавты проходят обучение не менее двух-трех лет. Не знаю, в чем же была реальная причина, но дорога в космос для меня закрыта. Кто-то намекнул, что блата нет в «Роскосмосе», а сирийская военная кампания, в которой я участвовал, наоборот, лишила меня шансов…

— Почему? Ты же ведь герой? — в недоумении спросил я. Об участии российских военных борьбе с террористами из ИГИЛ. не знали лишь недоумки. Конечно, находились всякого рода болтуны, что переводили стрелки в иное русло: мол, защищали диктатора Башара Асада, испытывали свое оружие на Ближнем Востоке, в реальности уничтожали мирных граждан, решали свои мелкие проекты и так далее. Как и в любой войне были где-то, наверное, перегибы или ошибки, но в целом российское участие все же имело миротворческий характер.

— Герои самолеты не теряют, а мой штурмовик подбили… такое не прощают… Единственно, в чем меня подсластили, так это допустили к имитации. А я и этому рад. Поэтому вызубрил все, что касается управления макетом, проводил даже субботние дни на тренажере.

— Ты рад? — спросил меня Сергей, раскинувшись на диване и разглядывая посетителей. Он заприметил одну даму, бросавшей в нашу сторону кокетливые взгляды и раздумывал, противоречит ли правилам, если проведет ночь в бурной любви. Конечно, Ушаков не считался Аполлоном, жилистый, высокий, рыжая шевелюра, большие уши, но для этой дамы, профессионально исполнявшей свою работу, это никакого значения не имело; ее интересовало содержимое портмоне, а вот деньги у бортинженера-имитатора имелись. Скорее всего, от такого шага его отвергла то ли собственная неуверенность, то ли боязнь прослыть в нашем коллективе этаким донжуаном, что не приветствуется в астронавтике.

— Рад, — признался я. — С детства мечтал о космосе, хотя понимал, эту профессию не одолею. Там нужны такие качества, которые вырабатываются годами, а я, по сути, лентяй, мне и пробежаться лишний раз по треку не охота, лишь по принуждению, хе-хе. Поэтому для меня участие в имитационном полете — уже достижение, выше которого ничего нет. Ведь в учебниках истории напишут, что Анвар Холматов, выходец из Узбекистана, «летал» в космос; был предшественником первой реальной экспедиции на Марс. Ты не представляешь, как гордится будут мои родственники, земляки. Статьи в газетах, передачи на телевидении и тыдыр и тыпыр… — я пошевелил пальчиками, словно разминал невидимый мячик.

Тут послышался хмык — этот звук издала Марина, о чем-то думавшая и не особенно прислушивавшаяся к нашей беседе. Удивительно, что уловила мой ответ.

— А ты человек тщеславный, — скривив губы, сказала она. — Слава рождает высокомерие, чванство, пренебрежение к другим… можно легко скатиться к низменным инстинктам, мой коллега!

Сказано прямолинейно, не не совсем верно, во всяком случае, к условиям восточного общежития. Я повернулся к ней:

— Нет, Марина, у тебя ошибочное представление о азиатах. На Востоке принято, чтобы кто-то продвигал имя своего рода, семьи, племени, потому что это дает шанс всем членам занять достойный социальный статус. Можно заниматься бизнесом, развивать науку, быть государственным деятелем или политиком, играть в театре, но всегда человек обязан помнить и заботиться о своих близких. Имя человека — лицо рода. Если кто-то в Ташкенте, Бухаре или Карши скажет, что их родственник участвовал в марсианском проекте, то, уверяю тебя, он получит неплохое предложение поработать где-нибудь, если же кто-то подпортит имидж рода, то и проблем станет больше. Это палка о двух концах… Только слава вряд ли сделает меня заносчивым или высокомерным — я воспитан иначе.

— М-да, Восток — дело тонкое… и темное для меня, — призналась Марина, наконец-таки улыбнувшись.

— С первых лет астронавтики всего лишь один этнический узбек и один выходец из Узбекистана участвовали в пилотируемых полетах, согласитесь, это немного, — добавил я. — Так что я буду, типа, третьим…

Только мое пояснение вызвало недоумение у Саркисяна:

— Не понял, ведь экспедиция не международная, а национальная… Почему иностранца включили в состав имитационного полета, особенно если мы все подписали документы о секретности?

— А я россиянин, друг мой, — немного высокомерно ответил я. — Это мои родственники живут в Узбекистане, Таджикистане и Казахстане. А в России моя семья — жена, две дочери, все граждане Российской Федерации. Так что не стоит искать шпиона в нашем коллективе.

Мои слова остудили бывшего военного летчика и он пробормотал что-то извинительно. Я махнул, мол, ладно, не парься, не бери в голову, все нормально. Но при этом сделал вывод, что никто еще не обмолвился о своем семейном положении и своем текущем социальном статусе. Может, все еще впереди? Ведь «лететь» нам 150 дней внутри макета.

— Ну, друг мой, если исходить из твоего понимания, сколько этносов побывало в космосе, то 99,9 процентов никогда не поднималось выше 20 километров над Землей, — пробубнил Сергей, переключив свое внимание с дамы на наш разговор. — А ныне астронавтика — это удел или очень богатых людей — они же туристы, или сверхпрофессионалов — удачников, прошедших все тесты, или имеющих связи с Олимпом власти, например, как те двое, — и он кивнул в отдельную кабинку.

Мы разом повернулись в ту сторону. Там сидели двое — женщина лет тридцати, белокурая, красивая, очень похожая на кинозвезду или жену олигарха, вся холеная, утонченная в манерах, а ее красное платье, по моим оценкам, стоило порядка двух-трех тысяч долларов; мужчина, который расположился напротив, был образцом для атлетов, бычья шея, короткая стрижка, ладони как лопаты, солидный костюм на его теле казался насмешкой — этому человеку больше подходило бы кимоно для дзюдо или армейский мундир. На столе были фрукты, шоколад и французский коньяк. Бра горели не ярко, но мы даже издалека чувствовали, что между ними имеется определенная связь.

— Ну… муж и жена, — насмешливо произнесла Марина. — Или… любовники! И что?

Ушаков обалдело уставился на нее:

— О чем ты, Марина! Это же Игнат Громов и Елена Малая! Я буду обескуражен, если услышу твое признание, что ты не знаешь эти имена.

Я хмыкнул. Ну, для общественности эти имена мало известны, но те, кто имеет отношение к марсианской программе, слышали их не только в кулуарах, но и в некоторых документах. Игнат Громов — военный летчик, полковник, как и Ашот Саркисов, говорили, что он — внук знаменитого маршалла авиации, а Елена Малая — биолог, доктор наук, дочь вице-президента России. Оба они — кандидаты в члены экипажа «Радуги», то есть будут настоящими астронавтами. Удивительно, но за несколько месяцев, что мы провели в ТИЦе в рамках марсианской программы, никто из нас не встречался с предполагаемым экипажем корабля (говорю предполагаемым, потому что до настоящего времени Правительственная комиссия не утвердила окончательный список); нас даже не удосужились познакомить, словно не хотели, чтобы кто-то из них мог предположить, что им готовят более комфортные условия полета за счет испытателей, которые переживут вся тяготы и невзгоды на Земле. Хотя астронавты не могли об этом не знать, просто им не было до нас дела: мало ли кто участвует в проектах, не дружить же со всеми, включая монтажников и уборщиков на заводах и космодроме. Впрочем, мы не видели и других астронавтов, которые летали на околоземные орбиты, а также проводили время на станциях «Мир», «Салют» и МКС — они сюда не приезжали. Единственное, с кем я все-таки познакомился, был тайконавт — китайский покоритель космоса, который провел три месяца на низкоорбитальной станции «Небесный дворец-2», только это знакомство состоялось задолго до подачи заявки на имитационный полет — на выставке высоких технологий в Пекине, куда я ездил по командировке.

— Ну-ка, ну-ка, — оживился Ашот. — Может, познакомимся?

— Не стоит, — хмуро ответил Сергей, откинувшись на спинку кресла. Он отпил немного из бокала с чешским пивом «Козел», точнее слизнул обильную пену.

— Почему? — удивился я. — Мне будет приятно общаться с членами экипажа «Радуга». Ведь это и для нас какой-то почет…

— Почет? О чем ты? — Ушаков, видимо, знал больше нас. — Малая — богатая женщина, хотя и не рекламирует свое состояние, но вот оппозиционеры за рубежом накопали, что мадам имеет в швейцарских и прочих банках активы на три миллиарда долларов. А ее родственники имеют в оф-шорах не менее пятнадцати миллиардов, в свое время незаконно вывезенных из России. Так что это не бедная Золушка!

— Оп-ля! — вырвалось у меня.

— Это же «золотая элита», причем я говорю дословно, — продолжал наш бортинженер. — Они не переживали разруху и голод, учились в престижных вузах, постоянно обитают за границах. А вот Громов — владелец 42% акций компании «Российские двигатели», то есть предприятий, создающих двигатели для космических аппаратов и баллистических ракет. Что касается его военного опыта, то он обычный летчик, никогда в боевых вылетах не принимал участие. Звезду героя получил за кабинетные бои — он большую часть времени просиживал штаны в Генштабе или в кресле замдиректора вышеуказанной компании. Иначе говоря, свою медаль он просто купил. Миллиардерам это просто…

У Ашота лицо окаменело, видимо, такого услышать не ожидал. Свои ордена он получил совсем иначе. Поэтому медленно сел обратно и отвернулся.

— Они общаются с персонами своего круга, аристократы хреновы… — Ушаков, несомненно, был левых взглядов, если не коммунист. Но утверждать такое не могу, ведь все мы не проявляли своих политических интересов, может, были вообще аполитичны. — И такие люди предпочитают быть в «тени», не афишировать себя и свои финансовые ресурсы… Связи с «низами» они не имеют.

Однако я решился на знакомство, встал и подошел к сидевшим в кабинке. Но за два метра меня остановил какой-то мужчина, вид которого не оставлял сомнений в его профессиональной принадлежности.

— Вам нельзя! — жестко произнес он, кладя руку на пояс. Было ясно, что за пиджаком висит пистолет. Сидевшие в кабине астронавты не посмотрели в мою сторону, хотя не слышать моего приближения не могли.

— Я член имитационного экипажа, — пытался пояснить я, — хотел бы…

— Вам сказано: нельзя, — взгляд у охранника стал настолько колючим, что меня словно проткнули насквозь. — Если вы не уйдете, я вызову группу… — и он приложил палец к малозметному микрофону на воротнике. Так, сейчас сюда ворвется «группа поддержки» из ГРУ, и мало нам не покажется.

Я понял, что говорить бессмысленно и, развернувшись, вернулся к коллегам. Те смотрели на меня молча и с неодобрением. Громов и Малая так и не взглянули на меня. Тем временем один из нашей охраны подошел к мужчине, что остановил меня, что-то шепнул ему, и тот кивнул, что-то ответил. Видимо, контакты между имитационной и реальной командами полета не предусматривалось.

— Ну, что? Получил по зубам? — усмехнулся Ушаков.

Я испытывал некоторую обиду и недоумение, и лишь пожал плечами. Но остываю я также быстро, поэтому спустя пару минут перестал коситься в сторону астронавтов и охранника. Марина улыбнулась мне:

— Не огорчайся, мы просто на разных полюсах — вот и все.

И тут я задал ей вопрос:

— Хорошо, а что же тебя потянуло сюда? Тебя же не интересует слава, почет… Или деньги?

Наша коллега немного помолчала, собираясь мыслями, а потом нехотя выдавила:

— Карьера…

— Ага, карьеристка? — у Сергея взметнулись брови как у испуганной птицы. — Вроде бы не очень хорошая сторона человека…

В ответ его чуть не испепелил гневный взгляд:

— Не тебе судить, Сергей, ты не прошел то, что испытала я в своей жизни. Моих предков репрессировали в 1939 году, они прошли все круги ада… Мой отец, ученый, в 1990-е года фактически «сгорел», пытаясь вытащить семью из нищеты, в которую вдруг свалилась практически вся страна. Он умер после третьего инфаркта, а его бизнес прибрали «партнеры», оставив нас в долгах. Мама торговала у кавказцев, те ее постоянно обманывали и унижали, да еще и своя милиция вносила лепту в страх женщины. Мы голодали, средств не хватало на оплату коммунальных услуг. Я ходила в школу в обносках, в вузе сидела в углу, чтобы никто не видел моей старомодной юбки и кофточки. А училась сама, ни копейки взяток не дала. Работала вначале в районой больнице, где нет ни перевязочных средств, ни шприцов, ни лекарств, а резали кухонными ножами. Кандидатскую тоже защитила без поддержки, хотя, признаюсь, пробиваться было сложно. Но это был предел, которого я достигла. Делать докторскую и занимать серьезный пост в Институте я уже не могла — не было «толкача», а без этого ныне никуда! Марсианская программа — это способ перешагнуть барьеры, добиться того, что я итак претендую умом.

— Гм, я бы сказал, что ты тоже тщеславная, но у тебя иные причины, — сказал я, чувствуя некоторую неловкость. — Ты боец, если добивалась всего сама. Я тоже такой — Москва не очень-то любит иностранцев, особенно из южного «подбрюшья». Меня тоже тыркали в первые годы, но потом я притерся, нашел единомышленников, коллег, пристроился в неплохую фирму, получил российское гражданство. Короче, как программист состоялся, звезд с неба, конечно, не хватаю, но жаловаться грех, особенно смотря на соотечественников, что хрячаться гастарбайтерами на рынках, стройках и ЖЭКах.

Улыбка Ульяновой была лучшим ответом, мне кажется, что между нами установилась какая-то невидимая и пока тонкая связь.

И тут Сергей задал несколько неожиданный вопрос:

— А вообще, зачем лететь на Марс? Я вот все время размышляю над этим и прихожу к следующим выводам против пилотируемого полета: во-первых, эти деньги лучше потратить на решение земных проблем, например, в самой России много ветхого жилья, негазифицированы поселки, проблема с канализацией. Во-вторых, научные задачи, которые должна выполнить человеческая экспедиция, могут быть выполнены и автоматами-беспилотниками. Да, это будет медленнее, но в разы дешевле. Посмотрите, отправка робота «Кьюросити» обошлась Америке в 2,5 миллиардов долларов, а только «Радуга» стоит свыше двух десятков миллиардов долларов. В-третьих, сегодня нет политических условий, оправдавших бы экспедицию, целью которой по сути являлась бы установка флага космической державы на Марсе. России нет смысла начинать новую гонку в космосе с такими державами, как Китай, США, Европейские страны. В-четвертых, люди, прилетевшие на Марс, привезут с собой триллионы микроорганизмов, которые поставят крест на решении вопроса «Есть ли жизнь на Марсе?» — невозможно будет впоследствии сказать, марсианские ли корни у обнаруженных микроорганизмов. К тому же, привезенные с Марса ихние вирусы и бактерии поставят под угрозу жизнь самого человечества. Ну и в-пятых, на Марсе нет ресурсов, ценность которых могла бы оправдать их транспортировку на Землю.

Речь коллеги вызвала у нас недоумение, мы переглянулись. Хотя, если уж признаться, в словах Ушакова была правда. Может, такое он говорил, потому что в настоящий полет его-то и не брали. Хотя имитационный — это тоже прорыв для нас. Однако у Марины было что на это сказать и одна выдвинула свои контраргументы:

— Знаешь, не ты один такой вот пессимист с реалистскими чертами, который ставит прагматичные вопросы: «Зачем вообще лететь на Марс?» В конце концов, это дорого, астронавты подвергнутся огромному риску, да и что им делать на этой мёртвой и далёкой планете? Первая и главная причина: мы не знаем, насколько эта мёртвая планета мертва. И если она лишена жизни сейчас, было бы неплохо узнать, как обстояли дела в далёком прошлом — это помогло бы многое осознать о жизни как на Земле и так и вообще, где кончается мертвая материя и начинается живая. Роботы ограничены в своих возможностях и не дадут окончательного ответа — надо чтобы человек посмотрел на Марс своими глазами. Все автоматы, посланные на Красную планету, так и не смогли дать четких ответов. Вторая причина — политическая, как тут не крути: нельзя позволить Китаю или США опередить Россию в деле освоения космоса, поскольку мы в последние годы итак теряли свои позиции и отстали во многом. Даже Индия отправила пару автоматических станций на Марс, Сатурн, Япония — на Меркурий и Каллисто, а мы даже на Юпитер не проектируем полеты. Третья причина — фантастическая: выживание вида. Нам надо на всякий случай освоить как можно больше мест обитания. Как сказал один умный человек по имени Стивен Хокинг, не надо класть яйца в одну корзину. Иначе говоря, всегда нужна вторая планета для спасения человечества. Так что терраформировать Марс нам все равно придется.

Я видел, как внимательно слушает Марину наш бортинженер и как вытягивалось его лицо. Видимо, не ожидал такой обоснованной позиции от женщины. Да, Ульянова была не дурой. А та продолжала, не обращая внимание на наши изумленные взгляды:

— Четвёртая причина — социально-психологическая: невозможно в полной мере представить себе, как активизирует общество полёт человека на Марс. Это будет вершина научно-технического прогресса — трудно оценить, какие новые технологии потребуется для этого изобрести и как они облегчат нам жизнь. И, конечно, это будет подвиг, способный вдохновить целые поколения.

— И мы тоже вдохновим эти поколения? — ехидно спросил Сергей.

— Да, конечно, даже если ты будешь протирать штаны на борту корабля, который никогда не покинет земную поверхность, — невозмутимо ответила Марина. Она встала и хотела пройти к барной стойке, чтобы заказать себе какой-то напиток. В это время к нам подошел какой-то подвыпивший парень в кожаной куртке, джинсах и кроссовках. Щетина, шрам на левой щеке, недобрый взгляд. Мы вопросительно уставились на него: что нужно?

— Эй, ты! — грубо обратился он к Марине. — Пошли со мной!

— Куда? — не понял я, привстав с места. Мне этот мужчина совсем не понравился. Не люблю, когда кто-то вмешивается в компанию, при этом ведет себя неподабающим образом.

Странно, что куда-то исчезла наша охрана. Может, в туалете? В любом случае, конфликт нужно гасить нам.

— Парень, тебя это не касается! — рявкнул он и схватив нашу коллегу за руку, потянул к себе и попытался впиться в ее губы. И получил мощный удар в пах — это Марина дала отпор.

— О-о-о, — сумел лишь выдохнуть тот, согнувшись. Тем временем женщина схватила его за шкирку, прокрутилась на правой ноге и… совершила прекрасный бросок через плечо. Насильник шмякнулся на пол, при этом опрокинув соседний столик. Напоследок Марина выкрутила ему руку, и болевой прием оказался настолько чувстительным, что мы услышали хрип и просьбу отпустить его.

Итак, вечер перестал быть скучным, даже астронавты оторвались друг от друга и любовались событиями, что крутились возле нашего стола, при этом не делая попытки вмешаться и остановить. В этот момент к нам подскочили еще двое, видимо, друзья нападавшего. Им хотелось принять участие в заварушке или отомстить за унижение своего товарища — это уже потом установит милиция. Только мы дали им отпор. Ашот сразу понял их намерения и первым ударил в лицо парню с усами. Я услышал звуки ломавшихся зубов — да, летчики, оказывается, мужики крутые. Этого оказалось достаточно, чтобы прекратить дальнешую атаку. Второго нападавшего — лысого в спортивной куртке — на себя взял я: пригнувшись, я отразил пинок, потом схватил за туфлю и потянул наверх. Тот потерял равновесие и упал, головой ударившись на уже перевернутый стол. Боль была очень сильной, так как его крик заставил действовать трех сотрудников спецслужбы, что дежурили в баре. Нашу драку они прозевали и появились лишь тогда, когда все закончилось. И все же они схватили трех парней за руки и выволокли наружу, поминутно поддавая каждому поддых. Там уже передали милицейскому патрулю, который вызвали по сотовой связи.

— Да, они оплатят и за поврежденную мебель! — крикнул вдогонку Ушаков, который тоже хотел было помочь нам в драке, но не успел. Все произошло в течение полуминуты. Один из нас охранявших махнул рукой, мол, дальше уже не ваша забота, тут уже наша сфера деятельности.

На полу остались кровянные пятна. Да, уборщице придется еще смывать и эти последствия драки. Я подумал, что нас выведут в городское отделение внутренних дел, однако вернувшийся сотрудник спецслужбы заявил, что милиционеры просто снимут информацию с видеокамеры, что фиксировала все в баре, после чего составят протокол. Если мы будем нужны, то вызовут. А парней продержат 15 суток за решеткой — таковы нормы Кодекса об административных нарушениях.

— Это только вряд ли, — хмыкнул Сергей. Он был прав. Завтра вечером мы уже будем в «полете», и «вернемся» лишь спустя пять месяцев. Так что следователям РУВД придется подождать. А с другой стороны, охранники наши все видели и сами могут засвидетельствовать, как все здесь происходило. Хотя бы в этом был какой-то прок от них.

— Ты здорово дерёшься, — с удивлением обратился Ушаков к Марине. Та недовольно скорчила мину:

— Жила в неблагополучной среде, вся улица кишела хулиганами. Пришлось заниматься самбо… В жизни пригодилось.

Ну, в этом мы уже убедились, подумал я. Эта женщина была сильной, не знаю, может неблагоприятная среда выковала ее в сталь; в любом случае с таким человеком можно без опасения отправляться в реальный космический полет.

Наши разговоры прервал Масляков, явившийся с тревожным видом:

— Что здесь произошло?

— Да, небольшая потасовка, — лениво ответил Ушаков. — Враги получили достойный отпор.

— Я это и вижу, — с неодобрением смотря, как официанты выносят из помещения сломанный стол и убирая разбитый графин с пола, произнес наш непосредственный начальник. Потом он заметил двух астронавтов, продолживших общение между собой, и взволновался: — Ах, этого еще не доставало!

— А что? — не поняла Марина.

— Ну, не нужно, чтобы астронавты видели, как испытатели ведут себя вне служебного пространства, подумают, что мы в команду набираем драчунов и хулиганов!

— Ха, позвольте, но это хулиганы начали драку, а мы всего лишь защищались! — возмутился Ушаков. — А астронавты и пальцем не пошевелили, чтобы нам помочь… И охранники, что вы прицепили к нам, не успели…

Наш командир Саркисов лишь молча кивнул и спрятал свои могучие кулаки за спиной.

— А зачем? Мы и сами справились, — усмехнулся я. — Им, астронавтам, тоже пальчики ломать нельзя, в служебном листке иметь записи о правонарушении… А сотрудникам спецслужб — это укор, нужно нас охранять от всяких проходимцев, а не лясы точить в углу… Хамкову пожалуемся!

Лицо у Геннадия Андреевича было зеленым. Он волновался:

— Ладно, хорошо что все закончилось без членовредительства… Нет, это я не про хулиганье, а про вас. Нельзя в имитационный полет допускать людей с травмами. Вы нам чуть всю программу в унитаз не спустили… И хорошо, если рапорт об инцеденте не достигнет Хамкова…

— А что будет тогда? — во мне проснулось любопытство.

Геннадий Андреевич с неодобрением посмотрел на меня:

— Вы слышали историю о трех астронавтах из первого отряда?

Ашот мрачно кивнул, но остальные были не в курсе, и тогда Маслякову пришлось пояснить:

— 17 апреля 1963 года три астронавта — Иван Аникеев, Григорий Нелюбов и Валентин Филатьев — были отчислены из отряда за стычку с военным патрулем у железнодорожной платформы. Тогда они были пьяны и решили подерзить представителям военной комендатуры, рапорт ушел наверх, и приказом генерал-полковника ВВС СССР Николая Каманина, руководителя подготовки астронавтов, эти трое были уволены, потеряв какую-либо возможность отправиться в космос. Я бы не хотел, чтобы и вы перед самым стартом оказались за бортом эксперимента. Вы — самые лучшие, но ведь и у вас есть дублеры…

Эти слова нас отрезвили и мы замолчали.

— Так, так, во избежание иных проблем, давайте-ка мы все вернемся в служебные корпуса Тестово-испытательного центра «Роскосмоса». Завтра вам предстоит начать новую жизнь, поэтому лучше выспаться.

Мы не возражали, и через пять минут уже сидели в минивэне «Фольксваген», который в сопровождении другого автомобиля повез нас по осенней дороге в сторону закрытого объекта. Астронавты не повернулись в нашу сторону, так что наше знакомство так и не состоялось. «А нужно ли было оно нам?» — мелькнула мысль. Может, независимость друг от друга и есть гарантия чистоты эксперимента?

Пока мы ехали в минивэне, я спросил у Маслякова:

— Значит, мы первые, кто участвует в имитационном полете на Марс?

Мой вопрос, однако, вызвал удивление у начальника:

— Анвар, я уж думал, что вы в курсе, успели если не «погуглить» в Интернете, то хотя бы спросить у наших сотрудников…

Я покраснел и виновато развел руками.

— Вы не первые, друг мой, — сказал Геннадий Андреевич. — В 1960-х годах по указанию Сергея Павловича Королева готовилась марсианская программа: создание ракеты-носителя Н-1, марсианского транспортно-пассажирского корабля, тестовые испытания экипажа. В 1967—68 годах состоялся первый эксперимент «Марс-365», в рамках которого трое советских испытателей прожили в замкнутом пространстве, очень небольшом. Все происходило под грифом «секретно». Много что произошло за год у участников, однако испытания завершились в положительным результатом: да, люди смогут выдержать годичный полет в космосе, если будут заняты работой и не станут отвлекаться на грустные мысли. Хотя это было больше психофизиологическое испытание, ведь условия невесомости никто не моделировал, а это самая главная была задача, самый сложный барьер в экспедиции. Хотя я читал результаты, там много чего было такого… например, галлюцинации, желание совершить суицид…

Все слушали молча, хотя я был уверен, что кто-то знает неплохо истории подобных испытаний, наверное, та же Марина Ульянова, которая обязана проводить медико-биологические исследования на нашем корабле-макете.

Машина мчалась по шоссе, останавливаясь лишь у контрольно-пропускных пунктов, где на нас военные только всматривались и махали рукой: езжайте дальше.

— Второй эксперимент прошел в 2010—2011 годах и назывался «Марс-500». Оказалось, что при тех технологиях корабль достигнет Марса и вернется домой за пятьсот дней. Экипаж был на этот раз интернациональный. Помещения, в которых жили испытатели, не был приближен к реальным, хотя весь процесс обитания, включая обеспечение продуктами, кислородом и прочее, оказался замкнутым, воспроизводимым. Да, у людей было больше пространства, имелся неплохой досуг, выход в Интернет, возможность заниматься спортом, и все же срывы имелись, как и в первом эксперименте, причем один из испытателей — гражданин Китая — отказался от участия и покинул команду. И в этот раз руководство интересовали вопросы выживаемости и психологического состояния экипажа. Через 500 дней все завершилось, и также был достигнут положительный вывод: да, человек сумеет добраться до Красной планеты. Вопросы психосостояния в основном уже были решены… Насколько нам известно, подобные эксперименты ставились и в Китае, и в США, и даже в Индии…

— Тогда к чему наша имитация? — спросил Ушаков. — Если все вопросы как бы устранены?

— А ваша — это проверка техники, возможности всех систем галеона, обеспечить не только полет до Марса и обратно на Землю, но и безопасность экипажа, его выживаемость. Вы в большей степени испытатели бортового оборудования. Поэтому мы, повторюсь может, моделируем все для вас: и старт, и полет, и даже метеоритную атаку, ломку агрегатов и многое другое. И вы должны будете воспринимать это как реальность — таково требование чистоты эксперимента. Даже если что-то произойдет на борту катастрофическое, опасное, вы обязаны решать самостоятельно, вплоть до того, что Анвару придется, к примеру, вырезать аппендицит Ашоту, а Марине менять фильтры в очистельной камере — это там, где фекалии. То есть к вам на помощь не придет ни один сотрудник центра — мы не имеем права до завершения эксперимента вступать на борт макета-корабля, пускай даже нас разделяет пятисантиметровая сталь обшивки. С другой стороны, ваше участие здесь минимально, так как на борту все автоматизировано, системы дублируются, есть даже «защита от дурака»… Но все равно непредвиденные ситуации возможны, и мы их будем вам создавать по мерее развития нашей фантазии и садитской изощренности.

Масляков улыбнулся, хотя последняя фраза была выдавлена, сам руководитель, видимо, не испытывал удовольствия от того, что пустит нас в некую мясорубку. Тут Саркисов спросил:

— Имитация посадки будет? А то я учился управлять взлетно-посадочным модулем.. на тренажере, естественно.

— Нет, на Марс реальные астронавты высадятся без вашей предварительной имитации. Ведь мы не можем моделировать процесс вхождения в атмосферу, нахождения на планете, старт и прочее, с чем столкнутся члены экипажа «Радуги». Зато мы имеем большой опыт полетов в открытый космос и поэтому этот процесс для нас более стандартный и приемлемый. Вы просто полетаете на Земле, как в космосе. А ваше желание, Ашот, я понимаю, любой летчик мечтает испытать и этот марсианский аппарат. Но в вашей программе этого нет, увы…

При тусклом свете плафона в салоне я увидел, как помрачнел Саркисов. Неожиданно Масляков вздохнул и сказал:

— А Марс… Знаете, там есть много чего интересного, то, ради чего стоит тратить 25 миллиардов долларов и испытывать трудности… — а потом вспохватился, видимо, осознав, что сболтнул лишнее. — Ладно, забудем. Вам это не грозит…

— Что не грозит? — Сергей пытался выглядеть дураком.

— Не грозит знать то, чего не полагается!

Разговор словно обрубили топором, нависла неловкая напряженность. И тут я, стараясь смягчить ситуацию, вырулить беседу в интересующее нас русло, задал, казалось бы, простой вопрос:

— Геннадий Андреевич, а почему в нашей команде только четверо, а не восемь, как в экипаже «Радуги»? Ведь это было бы приближено к реальности.

Лицо у Маслякова как-то передернулось, он откашлялся, а потом сказал:

— Нет нужды в восьми испытателях. Четыре — это оптимальный вариант. Если в имитационном полете будет маньше четырех, то возникнут сложности эмоционального порядка. Если примут участие двое, то в условиях изоляции они через месяц — другой окажутся на грани суицида или серьезного межличностного конфликта. Если создать команду из трех человек, то как показывают предыдущие эксперименты, двое начнут, как бы сказать, «приятельствовать» против одного, а это уже ломает психологическую атмосферу и создает угрозу достижения целей. Поэтому лучший состав — это четыре человека. И вас выбрали за ваши определенные качества. Помните, что на каждого в день полагается по десять килограмм воды и продуктов, не говоря о запасах топлива для полета на Марс и возвращения обратно — так что вы и не потолстеете, и не похудеете.

— Но это нужно для экипажа «Радуги», мы-то остаемся на земле, — хмыкнул Ушаков.

— Да… вы остаетесь на Земле, — как-то отрывисто произнес наш руководитель. — Но надежды на вас накладывают самые большие… Для полета нужны четыре профессионала: пилот, который будет вести корабль, ориентироваться в космосе и сажать модуль на Марс; бортинженер, который знает все технические процессы на корабле и способен починить вышедший из строя агрегат; компьютерщик-айтишник — человек, который будет отвечать за функционирование всей электроники и программ, поскольку без этого невозможно функционирование всей системы; в состав экипажа должен быть обязательно включен врач, обладающий высокой квалификацией в области терапии, хирургии и психотерапии. Известно, как отрицательно действует космос на мышечный тонус и в целом на здоровье человека.

Звучало убедительно, но вопросы не были ичерпаны у нас.

— Геннадий Андреевич, почему наша команда не состоит только из мужчин или только женщин? Почему среди нас только одна женщина? — поинтересовался Сергей, заострив внимание на слове «женщина». Что он имел ввиду? Наш шеф, однако, воспринял вопрос как технический и ответил без каких-либо скрытых подтекстов:

Мы продолжали мчаться в ночной тишине, деревья в снегу мелькали за окнами. Луна, да фары освещали дорогу, которая оказалась не очень-то и ровной.

— Да, Ушаков, эта проблема эта совсем не простая и вовсе не надуманная. По всей вероятности, наиболее работоспособным и психологически устойчивым был бы смешанный экипаж. Если говорить о будущих марсианских поселениях колонистов, которые прибудут на Марс для его освоения, то в таких поселениях, разумеется, должны быть и мужчины, и женщины, а позднее — и дети.

Сергей хмыкнул.

— Далее: мы не хотели, чтобы во время имитации появились социальные патологии, которые имеются в изолированных однополых группах, например, тех, что бывают в тюрьмах или в армии. Сексуальная инверсия необходима, чтобы избежать конфликта и чтобы была здоровая психологическая атмофсера. В реальном полете будет соблюдена гендерная политика, но в вашей команде всего одна женщина, и это связано с тем, что мы не смогли из имеющихся кандидаток отобрать кому-то вам в замену, — пожал плечами Геннадий Андреевич. — Не было опытного пилота, высококвалифицированного бортинженера и программиста, чьи способности близки к таланту хакера… Но вот как врач Ульянова оказалась не хуже мужчин, и поэтому мы вынуждены были включить только ее одну… хотя в плане было 50 на 50…

У Марины было каменное лицо. Машину слегка трясло на дороге, я почему-то вспомнил слова Сергея о том, что лучше вложить деньги на инфраструктуру самой России, к примеру, на эту же дорогу, по которой мы едем в ТИЦ. Геннадий Андреевич усмехнулся и перевел тему:

— Что касается космической техники и систем управления, то они должны быть эффективны и надёжны, чтобы гарантировать бесперебойную работу всех механизмов и систем космического корабля на всех этапах длительного полёта. Однако запуски космических аппаратов до сегодняшнего дня осуществлялись практически при помощи таких же двигателей, которые 4 октября 1957 года вывели на орбиту первый искусственный спутник Земли. Эксперты считали, полёт на Марс может быть осуществлён только при помощи мощных ракет следующего поколения. И вообще тогда уже говорили: необходим качественный скачок в области технологий. Ведь при межпланетных полётах расстояния от Земли до космического корабля могут достигать таких величин, когда радиосвязь с кораблём и управление с Земли станут невозможными. Поэтому потребуются такие аппараты, которые смогли бы решать возникающие на борту космического корабля проблемы без подсказки с Земли. И государственная корпорация «Роскосмос» сделала большой рывок в этом направлении. Корабль «Радуга» — это то, что дает нам ключ к открытию дверей на все планеты Солнечной системы… Ладно, мы уже приехали, все беседы отложим уже на потом, когда эксперимент начнется.

Мы уже въезжали в закрытый городок. За нами опускался огромный щит, который отражал любые радиоволны и создавал помехи для радиоэлектронных средств слежения с космоса. Со шпионажем в Тестово-испытательном центре боролись как полагается и, как я знал, интерес к этому объекту у заграничных спецслужб был особый. Солдаты помахали, указывая, куда ехать дальше, хотя водитель итак сам все знал.

Сам ТИЦ — это огромное по площади сооружение, десять уровней которого расположены под землей; там тысячи комнат, помещений, складов, лабораторий, агрегатных, есть своя атомная миниэлектростанция, тоннели с транспортными коммуникациями, сети космической связи и контроля. Но самое главное — это гигантский купол, под которым на специальных ложементах покоился макет космического корабля, один к одному идентичный «Радуге». Я не знаю, сколько миллиардов было вбухано в этот комплекс, но уверен, что на них можно построить небольшой город со всей инфраструктурой. Видимо, на нынешнем этапе для политического руководства строительство подобных объектов было важней и приоритетней. И не мне спорить в этой части, ведь благодаря такому решению я стал составной частью марсианской программы.

Глава 2. Начало имитациии

На следующий день вставать пришлось в шесть утра. На нас были полетные комбинезоны — такие, как у настоящих астронавтов; у меня феолетового цвета, у Ашота — коричневого, у Сергея — красного и у Марины — зеленого, каждый цвет выбирал заранее, исходя из личных предпочтений, правда, у нас были шевроны с уточняющей позицией: «Испытатель такой-то». Мы выполнили все процедуры: гимнастику, плавание, завтрак по специальной диете, прошли медицинские тесты и, облачившись в комбинезоны, взошли в… в небольшой кинотеатр.

— Это еще что? — не понял я, когда нас пригласили усесться на мягкие и уютные кресла.

— Покажут фильм, — ответил Сергей, который, видимо, знал больше меня.

— Что за фильм? Мы ведь все учебно-практические фильмы просмотрели… Или это обращение президента к нам? — попытался съехидничать я.

Но пояснил мне Геннадий Андреевич, который появился в проеме двери:

— Согласно старой советской, а теперь и российской традиции, мы посмотрим художественный фильм «Белое солнце пустыни»…

— Оп-ля, — произнес я в недоумении. Этот фильм мне был известен с детства, причем те события, которые освещалась в нем, когда-то происходили и в Узбекистане; поэтому ничего нового для себя я не открывал, хотя для моих коллег восточная культура и образ жизни могли быть познавательными. Однако Масляков понял это по-своему:

— Анвар, это традиция появилась с полетом пилотируемого корабля «Союз-12». Предыдущий — «Союз-11» — оказался трагическим для трех астронавтов — они погибли. И с тех пор те, кто смотрел этот фильм, избегали подобной участи. «Белое солнце в пустыни» — это наш талисман, и его смотрят не только наши астронавты, но и иностранцы. И для вас он будет неким символом удачи!

— А-а-а, ясно, — пробормотал я и уселся поудобнее. Традиции нарушать нельзя! Раз так заведено до меня, то это следует воспринимать как некую культуру образа жизни астронавтов.

Свет погас, включился видеопроектор, из динамиков ударил шум… «Восток — дело тонкое!.. Сухов, ты же стоишь одного взвода, а то и роты!.. Зухра, Лейла, Гульчитай… Гульчитай!!! Советская власть освободила вас… Саид, что ты здесь делаешь?.. Стреляли!.. Теперь у каждого из вас будет по одному мужу… Гульчитай, открой личко!.. Павлины говоришь? Хэ!.. Ваше благородие госпожа чужбина, крепко обнимала ты, да только не любила… Знаешь, Абдулла, я мзду не беру, мне за державу обидно…» — все эти фразы и образы скакали перед мной и я испытывал определенное чувство удовлетворения. Моим друзьям фильм тоже оказался по вкусу. Классика советского вестерна!

А после завершения демонстрации, мы встали и прошли в полигонный зал Тестово-испытательного центра. Там под гигантским закрытым куполом находился корабль-макет, полная копия «Радуги». Насколько я знал, настоящий галеон находился в ста километрах от нас, тоже на стартовой площадке, именуемого как завод-космодром «Сибирь». Только он не был готов к полету, так как его собирались «довести» до безопасного уровня по ежедневным результатами нашего имитационного полета. Я видел, как железнодорожные составы под наблюдением вертолетов везли туда какие-то огромные части и механизмы.

Безымянный корабль-макет, как я говорил, был огромным и внушал уважение к его конструкторам. Наверное, технология его создания считалась более сложной и прогрессивной, чем при строительстве тяжелых атомных подводных крейсеров стратегического назначения. Я знал, что были семь попыток со стороны китайцев, французов и американцев заполучить доступ к любой технической информации к марсианской программе и к «Радуге» в отдельности, однако спецслужбы действовали как надо, и шпионов вылавливали, одного даже пришлось застрелить, так как тот сопротивлялся при аресте. Секретность была во всем, что касалось и нашего имитационного полета. Мы своим семьям лишь сказали, что откомандированы на 150 дней без права переговоров по Интернету или телефону, и чтобы они не беспокоились. Что с нами и где мы — это была государственная тайна, и все участники эксперимента безропотно отнесли к этому требованию.

Вначале нас представили команде, которая будет обслуживать наш полет — это почти сотня человек разных специальностей, и с десятью из них мы будем в прямом контакте — это диспечеры, принимающие отчеты и дающие команды на выполнение той или иной операции, выдающие советы и рекомендации при возникновении непредвиденной ситуации. А такие в космосе вполне возможны. Меня, правда, удивило загадочная фраза, что тихо шепнул мне Масляков: «Может… ты получишь сообщение… можешь открыть без страха». Глаза его бегали как бы в беспокойстве, в лицо Геннадий Андреевич старался не смотреть, словно, стыдился чего-то.

— Что за сообщение? — не понял я.

— Ну… я просто сказал. Может, сообщение и не будет, — как-то криво ответил наш начальник и жестом пригласил войти в купол, под которым находился корабль. Я все ждал разъяснения, но они не последовали. Вздохнув, я двинулся следом за своими коллегами.

И почему-то я вспомнил вчерашний разговор, о котором не упомянул в своем рассказе. Кто-то из нас поинтересовался, почему такие сжатые сроки для подготовки к полету?

— Американцы хотят нас опередить, — ответил Масляков.

— Опять политическая игра, типа «лунной гонки»? — поморщилась Марина.

— Нет, все намного хуже. Объяснять пока не стану, но скажу лишь, что американцы хотят нас опередить. Правда, у них пока хуже, чем у нас обстоят дела.

— То есть? — недоуменно спросил Ашот.

— Они стоят многосекционный корабль общей длиной в 200 метров — это почти в три раза больше нашего. Выводить на орбиту будут секции по отдельности, затем в космосе соединять. Это не просто и долго. Но у них мощности другие. Их корабль, по нашим данным, способен развивать чуть более 20 километроов в секунду, так что лететь им до Марса много месяцев. И поскольку не разрешена проблема гравитации на борту, то экипаж вынужден будет находится в анабиозе!

Тут Марина встрепенулась — коснулись ее темы:

— Как, в США уже есть готовая разработка анабиоза?

Геннадий Андреевич поморщился:

— Не совсем это анабиоз. Они создали капсулу, куда поместят астронавта на 14 дней. Для этого температуру человека понизят на 5 градусов Цельсия, чтобы достигнуть состояния гипотермии. Известно, что так обмен веществ сниэжается до 70%. Это означает, что человеку меньше необходимо пищи, воды, кислорода, фактически это схоже с зимней спячкой некоторых животных, например, медведей. В таком состоянии, что важно, не происходит деструкция мышц и костей.

— То есть они экономят на ресурсах? — уточнил я.

— В том то и дело, что нет. 70% объема корабля — это склады. Есть два грузовых шаттла. Вначале мы думали, что американцы планируют развернуть станцию на поверхности планеты, но никаких данных о самой станции не обнаружили. А я вас уверяю, что ГРУ копало глубоко насчет этой информации. То есть речь не идет о постоянной марсианской базе. Выяснилось, они будут перевозить что-то с Марса на корабль. Поэтому все склады — пустые. Экипаж — это обычные грузоперевозчики. Работать будут посменно: шестеро управляют кораблем в течение 14 дней, шестеро — спят, набираются сил. Потом меняются. Итак весь полет в вахтенном режиме. Хотя состоянии гипотермии они уже сейчас способны дотянуть до 30 дней. Мы таких разработок не проводили.

— Значит, они обнаружили что-то на Марсе, — произнес задумчиво Сергей. — Не за камнями же лететь…

— Может, гробницу Аэлиты нашли? — неудачно пошутил я.

— Все может быть, — загадочно ответил Масляков, и знаками показал, что тема закрыта.

В четыре часа дня мы вступили на борт макета. Теоретически никаких различий с реальным кораблем не было, даже стоял он на стартовом блоке, какой есть на космодроме «Сибирь». «Радугу» должны были разогнать электромагнитные ускорители на изгибающей вверх под 75 градусов рельсовой рампе, затем на высоте трех километров включаются взлетные двигатели галеона, которые медленно поднимают сдесятитысячетонную махину на высоту в 120 километров, а уже там запускаются маршевые газофазные ядерные ракетные двигатели, выводящие к траектории полета на Марс. При такой схеме не перегревалась обшивка, не разрушались иные части корабля при трении о воздух, не испытывали перегрузок астронавты, находящиеся в кабине, короче, было больше позитива, пускай и при более высоких затратах топлива; всего объема было достаточно на всю экспедицию.

Горизонтальный взлет — это идея, взятая с проекта «Сильверфогель» («Серебряная птица») австрийского инженера Ойгена Зингера, который создавал суборбитальный гиперзвуковой самолет-бомбардировщик для Третьего Рейха. По замыслу, самолет начинал стартовать с катапультной установки длиной до 3 километров, при этом он сам располагался на стартовой тележке (так называемых «салазках»), которая приводилась в движение размещенными ракетными двигателями. После десяти секунд работы скорость «Сильверфогеля» на стартовой тележке должна была составлять около 500 метров в секунду. После этого срабатывали пироболты, бомбардировщик отделялся от тележки и, набирая высоту, через 36 секунд включал свой собственный ракетный ускоритель, которая работала до истощения запасов топлива. Теоретическая максимальная высота полёта, рассчитанная доктором Зенгером, составляла 260 километров, а скорость «Сильверфогеля» — 6400 метров в секунду. Самолёт фактически взлетал в безвоздушное пространство ближнего космоса, а лётчик ненадолго становился астронавтом. Проект, к счастью, не пошел дальше чертежей, но вот замысел старта был взят Роскосмосом как за основу для «Радуги». Именно так, с учетом дополнительных инженерных решений, должен был взлететь первый марсианский тяжелый корабль. Когда я в первый раз увидел эту схему, то в мыслях проскочило видение, как мы на корабле-макете устремляемся в высь неба и… тут себя заставил прервать, ибо мечтать не вредно, но лучше не надо.

Мы входили в шлюзовую камеру по очереди — первым Марина, потом я, затем Сергей и замыкал Ашот, считавшийся командиром экипажа, и сотни сотрудников провожали нас, махая руками. Конечно, мы являлись не первыми, кто имитировал полет на Марс, до нас было с рассказов Маслякова и как я выяснил ночью через интернет-поисковик, около двадцати подобных экспериментов в СССР, затем в России, Европейском космическом агентстве и НАСА, и результаты сложились разные, порой не всегда обнадеживающие. Поэтому от нашего зависел успех реального полета. Если мы не выдержим, сломаемся и не протестируем бортовую систему как следует, то экипаж «Радуги» ожидают самые серьезные трудности, может, и гибель, чего допустить никак нельзя. Россия должна была выиграть эту марсианскую гонку — таково была жесткая установка властей, и об этом на той встрече прямо заявил Хамков.

Очутившись внутри галеона, мы прошли в центральный пост и заняли свои места; люк за нами закрыли. В этом отсеке было восемь кресел и пультов, однако четыре оказались сложенными и законсервированными специальным колпаком — эти места предназначались для специалистов другого профиля, но в нашем эксперименте они не принимали участия. Помещение было утыкано приборами, мониторами, кнопками и штеккерами, как в пилотской кабине «Боинга-747», только их число во много раз было больше; я понимал, что это ручная дублирующая система управления на тот случай, если автоматика или отключится, или начнет давать сбой, или вообще не справится. В любом случае, увиденное не могло впечатлить тех, кто впервые вступал на борт этого корабля. Все, с этой минуты нас считали самостоятельной космической единицей. Предстояло выполнить предстартовую операцию: запустить всю бортовую систему, проверить готовность всех механизмов и оборудования, загрузить программы взлета, выхода на орбиту и курса на Красную планету. Сам старт планировался в 19.15 по местному времени. Таким образом, на все процедуры уделялось три часа. Нужно заметить, что взлет совершенно отличался от того, что производился на космодромах «Байконур», «Восточный», «Плисецк», «Капустин Яр», «Морской старт» — то есть это был не вертикальный старт с горизонтального стола, а разгон по рельсам с постепенным подъемом. Именно так можно было обеспечить сохранность массивного и не совсем обтекаемого корабля. Поэтому стартовые площадки были сконструированы под специфику «Радуги». Наша задача на нынешнем этапе — сымитировать именно такой подъем в космос. Я подозревал, что на самом деле такой старт воссоздать искусственным путем сложно, и все же нам обещали кое-какую реальность в этом процессе.

Мы сидели в Центральном посту — так назывался наш командный отсек — и пошагово делали необходимые операции. Хочу отметить, что сидели не спиной или, точнее, лежали, как это делается при вертикальном взлете на ракете-носителях, например, на кораблях «Восход», «Союз», «Джемени», «Аполлон» или на шаттлах, а как обычно — из-за специфика нашего старта. Это была первая отличительность «Радуги». На МКС, станциях «Салют» не было ни потолка, ни стен, ни пола — невесомость создавала одинаковый фон, поэтому астронавтам не было никакой разницы, куда прикрепляются приборы и кресла. Но вот на нашем корабле, точно также как на шаттлах было привычное пространство из-за искусственно создаваемой гравитации. Предполагалось, мы будем ходить по полу, а не летать в воздухе, отталкиваясь от бортов руками и ногами подобно пинг-понгу. Поэтому основные мониторы и приборы были на стенах и на пультах. Между тем, за нами внимательно наблюдали диспечер и сотни других сотрудников, проверяя синхронность и скоординированность движений и выплнения команд, поступающих на наши пульты. Ведь системы корабля и Тестово-испытательного центра сейчас работали воедино, чтобы обеспечить эффективность функционирования всего оборудования, включая взлетные механизмы.

— Давление в баках с горючим в норме… Кислород — в норме… Электропитание — в норме… Атомный реактор — стабильный… Двигатели взлета — в норме… Маршевые двигатели — в норме… Напряжение в конструкции — в норме… Герметизация — в норме… — один за другим выдавали мы информацию, снимая показатели с приборов и отчетов компьютера, хотя внешние наблюдатели получали идентичные сообщения самостоятельно — по своим кибернетическим схемам. Просто таковы были правила — отчитываться за все. Уверен, что видеокамеры утыкали не только в наших отдельных жилых отсеках, но и в туалетах, что для меня создавало определенный дискомфорт. Утешением служило то, что смотреть за нашей жизнью будет ограниченный круг специалистов. Не люблю, когда за мной шпионят, все-таки есть частная, неприкасаемая зона… но, видимо, не в имитации.

Учитывая размеры корабля и количество оборудования, мы испытывали напряжение от необходимости обрабатывать такое количество информации. С другой стороны, без этого невозможно было начинать старт, ведь от неправильно воспринятого параметра можно было задать неверную команду, что повлекло бы за собой серьезные проблемы, вплоть до катастрофы. Наша кабина была утыкана не только датчиками и приборами, но и мониторами обзора, где мы видели все, что творилось внутри и снаружи корабля-макета. Были иллюминаторы, но их заблаговременно заварили, поскольку нужды для нас в них не было. Один из сотрудников как-то нам сказал, что смотреть в космос из вращающегося колеса сложно — вызовет тошноту и потерю ориентации. «Трудно сосредоточиться, если звезды, планеты и солнце постоянно кружаться вокргу вас, — пояснил он. — Психологи рекомендовали запаять иллюминаторы, а вот компьютеры на мониторах выдатут статичную картинку окружающего пространства, так что вам лучше смотреть на мир через электронное изображение».

Он был прав, это и безопасно, учитывая, что стекло в иллюминаторе не всегда способно защитить от мощного солнечного ветра — высокоэнергетических частиц, имеющих энергию от 10 до 100 МэВ, которые легко разрушают клетки и ДНК. Теоретически сплав, из которого был сконструирован корпус, должен был выдержать любую солнечную вспышку, но как это практически… нет-нет, проверить это мы не могли, это на своей шкуре испытают настоящий астронавты — может, это единственное, что вызывало у меня злорадство по отношению к членам экипажа «Радуги». После истории в баре мое отношение к ним было не столь уж благосклонное и позитивное. А с другой стороны, ведь через иллюминатор мы, испытатели, видели бы все тот же Тестово-испытательный центр, а значит, психологически настраивали себя на земную жизнь. Такого допустить было нельзя.

На экране появился Геннадий Андреевич:

— Предупреждаю, мы запустим вам на мониторы имитацию старта. Вы испытаете перегрузку, а для этого раскрутим «колесо», но не беспокойтесь, все в рамках предусмотренного…

— Хе, только не переусердствуйте в реалистичности, пожалуйста, — хмыкнул Ушаков. — А то в штаны наложим!

— Сергей! — возмущенно вскрикнула Марина, стукнув его по спине — она сидела сбоку и взади него, только за пультом медицинского контроля. В наши комбинезоны встроены датчики разного калибра, фиксирующие состояние организма, уверен, что мое учащенное сердцебиение она видела на экране, потому что сказала: — Анвар, дыши спокойно, потребляешь много кислорода…

— Есть, могу вообще не дышать, — буркнул я. Ей ли объяснять, что испытывает человек, которому предстоит совершить… имитационный старт?

К семи часам все процедуры были завершены. Готовность была стопроцентная. Осталось последнее… Пока было немного времени, я быстро сбегал в туалет и спустил содержимое мочевого пузыря в специальный песьюар — моча, как я знал, будет потом переработана в питьевую воду и подана нам для потребления; — и, вернувшись в центральный пост, сел в свое кресло и пристегнулся ремнями безопасности. На табло отчистывалось время: 19.13… Получив итоговые результаты, Хамков, который наблюдал за происходящим со своего монитора, дал команду:

— Внимание…

— Есть внимание! — одновременно ответили Саркисов и дежурный оператор в Тестово-испытательном центре. Все заметно волновались.

— Ключ на старт!

Мягко загудели моторы. По обшивке прошла мелкая дрожь, однако стабилизаторы в наших креслах гасили колебания. Индикаторы на пультах мигали как светомузыкальные установки прям в ритм и такт клапанам моторов. С мониторов подавались обзорные картины корабля-макета. Мне казалось, что все оброрудование запускается в реальности, ибо я видел, как поочередно включаются предстартовые механизмы, загружаются компьютерные программы, обслуживающие и сопровождающие взлет.

— Есть!

— Продувка!

Гул усилился. На экране мы наблюдали, как раскрылись купола над макетом, и яркое солнце осветила Тестово-испытательный центр, как иссине-яркий факел начал полыхать за дюзами — свидетельство прогрева электрореактивных двигателей.

— Есть!

— Протяжка один!

— Есть!

— Протяжка два!

— Включается рельсотрон! — сообщил голос диспечера ТИЦа. Этот механизм должен был разогнать по рельсам корабль и выбросить в стратосферу, а там уже запустились бы на полную мощь маршевые двигатели на подъемном режиме.

Я видел, как цифры на индикаторах подтверждали готовность рельсотрона, на котором покоился наш галеон, начать свое пятикилометровое движение с подъемом к небу. Теоретический, естественно, подъем, ибо корабль-макет могли раскачивать всякие там устройства, создавая ощущение ускорения и взлета, но с места он не сдвинется.

— Пять… четыре… три… два… — начал отсчет диспечер. С экран на нас глядели взволнованные лица сотни сотрудников Тестового центра, складывалось впечатление, что они на самом деле наблюдали за реальным стартом, уж в этом они перестарались, так показалось мне. Лишь хмурым был Хамков, впрочем, улыбающимся я его никогда не видел, и я почему-то передернулся от неприятия этой личности. Скользкий и хитрый, жестокий и наглый — таково впечатление о Данииле Дмитриевиче сложилось не только у меня. Его не любил, по-моему, и Масляков, который, в свою очередь, искренне переживал за нас.

— Один… Старт!

Загудело под кораблем, и я почувствовал, как мягкая рука надавила на мою грудь, как бы вталкивая в кресло — обычно такое состояние происходит от ускорения. Но мы не могли ускряться, ведь макет оставался на месте!! Странная ситуация! Между тем, датчики с корабля передавали сигналы на мониторы, и мы видели свой взлет. Условный, естественно, ибо все это было компьютерной проекцией имитационного полета. Единственное, что меня удивляло, как сумели создать ощущение ускорения, такого, который бывает при взлете обычного самолета с аэродрома. И у нас сработали противоперегрузочные костюмы, представляющие собой матерчатые брюки с резиновыми трубчатыми камерами, которые располагались на животе, бедрах и голенях и соединялись между собой. При перегрузках камеры автоматически наполняются воздухом, костюм обжимает живот и ноги и препятствует притоку крови к голове (или оттоку от нее). Кроме того, на нас были специальные шлемы, создающие повышенное давление воздуха на шею и голову в случае продольных отрицательных перегрузок. Благодаря своей конструкции кабина астронавтов располагалась так, чтобы максимально уменьшить действие перегрузок или хотя бы распределить их в наиболее подходящем для человека направлении. Поэтому кресла помогали нам принять оптимальную позу и обеспечивают большую площадь противодавления. Кроме того, мы занимались спортом, имели хорошую мышечную массу и поэтому это обстоятельство также позволяло переносить нагрузки.

На мониторе мелькали изображения нашего разбега по рельсам. Мы вишли за пределы купола и теперь под нами чернело темное пространство Сибири, а в вышине горела Луна и звезды, еще не затронутые пеленой облаков. Рельсотрон ускорялся, и сила продолжала давить на нас. А я все вспоминал из уроков, что нам читали в ТИЦе: «С момента старта до вывода пилотируемого корабля на орбиту астронавты испытывают продольные, поперечные и боковые перегрузки. Первые действуют по направлению от ног к голове, при их воздействии внутренние органы смещаются, что может привести к нарушению их работы; а когда направление от головы к ногам — внутренние органы прижимаются к диафрагме, затрудняя деятельность сердца и легких. В обоих случаях происходит перераспределение крови, ее прилив (или отлив) к голове, что в целом оказывает неблагоприятное воздействие на весь организм. Поперечные (по направлению от груди к спине или наоборот) и боковые (от одного бока к другому) перегрузки переносятся человеком легче, чем продольные, так как они не влияют на перераспределение крови в организме. Поэтому в момент взлета или торможения астронавты должны располагаться таким образам, чтобы на них действовали поперечные перегрузки». Получается так, что данные уроки имели смысл и для имитации, странно как-то? А тем временем индикаторы показывали быстроменяющиеся цифры: 100… 300… 500… 700… 1000… 1200 километров в час… и тут галеон слегка вздрогнул — это рельсотрон остановился, а мы продолжили взлет по инерции, пока не включились в автоматическом режиме двигатели. Экраны показывали, что мы прошли облачный покров, зачит, находились на высоте свыше десяти километров.

Луна ярко светила нам в глаза. От работы двигателей нас сильнее прижало к креслам. Я видел, как кровь отхлынула от лица моих товарищей, они были взволнованы не меньше моего и, может, у них тоже возникло мнение, что инженеры, создающие имитацию, слегка переборщили в этом — такого взлета можно было нам и не предлагать. Хотя отмечу, что каких-то уж слишком неприятных ощущений, какие бывают у астронавтов на борту вертикально стартующих ракет, испытать не пришлось. Галеон сотрясался и не разваливался, проходя через атмосферу. Мы продолжали снимать показания с датчиков, Ашот держал рычаги, хотя переходить на ручное управление ему полагалось лищь в случае отказа автоматики, а это считалось делом маловероятным. В любом случае, пилотировать такую махину и при такой скорости было очень сложно, и только наш командир получил допуск к такой операции. Жаль только, что в реальности ему не придется применить свои навыки и знания.

— Точка невозвращения пройдена, — произнес Саркисов, и диспечер откликнулся:

— Вас понял! Продолжайте взлет!

Под нами растилался темный фон поверхности, лишь где-то слева горели огоньки городов и поселков, мчавшихся автомобилей, словно там в хороводе кружились светлячки. А корабль поднимался дальше, и команда «продолжать взлет» считалась условной, так как прекратить его мы могли лишь в случае экстренной ситуации и лишь с переходом на ручное управление. Перегрузка — 2g, но это терпимо. Ушаков говорил:

— Температура обшивки: триста градусов… триста пятьдесят… Конструкция устойчива, нагрузка на несущие стержни в пределах нормы…

Нас продолжало трясти — не очень приятное ощущение, словно находишься в турбулентном потоке в салоне пассажирского лайнера. В реалии, наверное, наш Центральный пост представлял собой не только командный пункт управления, но и камеру спасения. Иначе говоря, в случае угрозы мы могли отстрельнуть от корабля и спуститься на поверхность за счет пяти парашютов, встроенных именно в этот отсек. Впрочем, и здесь не требовалось человеческого решения — компьютер просчитывал угрозы быстрее и сам принимал решение в рамках программу, что следует делать. Другое дело — синдром Кесслера, который невозможно предугадать. Меня же успокаивала мысль, что в имитационном полете нет смысла моделировать возможность столкновения с каким-либо куском обвалившегося космического зонда. Такую опасность придется избежать экипажу «Радуги», хотя я уверен, что на сей счет в «Роскосмосе» уже проработаны соответствующие методы.

Мы были на высоте ста километров, и панорама поверхности Земли раскрылась перед нами в своей красоте. Это было невероятно — слой воздуха и зелено-сине-коричневая поверхность, отражающиеся от атмосферы звезды и солнечные лучи. Слева горела Луна, причем более ярко, чем это можно увидеть с Земли. Я аж задохнулся от восхищения. Мониторы в режиме 3D создавали иллюзию реальности и, казалось, протяни руку, и ты почувствуешь каждый объект в космическом пространстве. Я огляделся и заметил, что у Сергея и Марины была точно такая же реакция на события — они руками махали на голограмму, вызвав у меня легкий смех.

Круглая Земля — в это трудно поверить, находясь на ее поверхности. В средние века утверждали, что она плоская, возможно, так считали люди с плоским мышлением. Впрочем, были еретики этого утверждения, причем еще до Инквизиции. Уже в 330 году до нашей эры Аристотель привёл доказательства сферичности Земли, а в I веке нашей эры Плиний Старший заявлял о сферической Земле как об общепринятом факте. И все же, на самом деле наша планета не имеет форму идеального шара, она приплюснута с полюсов из-за суточного вращения. Кроме того, материки оказались тоже не не на одной плоскости, так как поверхность искажают приливные деформации. Из-за этого есть разное понимание высот. Например, Эверест — самая высокая гора, если отсчет вести от уровня моря, но если от подножья, то Мауна-Кеа (свыше 10,2 км), большая часть которой скрыта под водой; а если от центра Земли, тогда самой высокой следует считать Чимборасо. Вот такие познания порой дает подготовка к имитационному полету.

Тем временем диспечер сообщил:

— Первый этап завершен. Вы достигли низкой орбиты!

На этой высоте мы ощущали легкое сотрясение атмосферы, и по обшивке стреляли электрические заряды, но угроза состояла в том, что мы могли быстро потерять скорость и упасть на Землю. Под нами находился Атлантический океан — мы взлетали по направлению вращения планеты, — и огромная масса водного пространства вызвали у меня ассоциации с его обитателями — рыбами, морскими млекопитающимися, а также бурной и непростой историей мореплавания; эти картины сами собой всплывали из памяти. Водная поверхность отражала солнечные лучи, создавая ощущение зеркала. Я видел заснеженные горные хребты, желтые пятна пустынь и зеленые массивы континентов — там, где бурно произрастала растительность. Были бы у меня сейчас краски — точно бы нарисовал эту картину увиденного. Между тем, следовало перейти ко второму этапу — подъему на более высокую орбиту.

— Перевести режим двигателей на фазу «два», — приказал диспечер. Но выполнять этот приказ должен был бортовой компьютер, а мы лишь фиксировали действия системы. Ашот продолжал сжимать рычаги, а я следил за функциональной работой компьютеров, тогда как Сергей отвечал за агрегаты и приборы, Марина наблюдала за состоянием нашего самочувствования через прикрепленные к телу датчики, результаты которых поступали на ее медицинский дисплей. Уверен, сигналы говорили о возбуждении и нашей нервозности, интенсивном потоотделении и повышенном сердечном ритме.

Спустя несколько секунд заработали двигатели, только более мощнее, и макет опять задрожал, нас придавило к креслам. Мониторы показывали траектории движения с разных ракурсов и системы координат. Теоретически отслеживать курс должны были наземные станции, но сигналы приходили от Тестово-испытательного центра, ведь мы находились на Земле. Только я все продолжал поражаться реальности имитации: да, вот в этом российская наука и технологии преуспели не меньше, чем в создании реального корабля «Радуга». Центральный пост был залит световыми сигналами, исходящими как от приборов, так и дисплеев, мониторов, и наши лица казались погруженными в радугу.

Макет-галеон «поднялся» на высоту пятьсот километров над Землей. Двигатели замолкли, ускорение прекратилось. Все стихло, даже не было шума трения об атмосферу. Мы переглянулись, и я увидел улыбки на лицах моих товарищей. Начало нашему эксперименту был дан с хорошим стартом. Но вставать с кресел нам не полагалось, по программе корабль следовало развернуть на траекторию полета к Марсу, а затем включить механизмы внутренней гравитации. По правилу, все предметы в этот момент должны были быть закрепленными, но я заметил, как оставленная мной на пульте авторучка вдруг… стала плавно подниматься в воздух. Я ошарашенно смотрел на нее, ничего не понимая. Ручка оказалась в состоянии невесомости! Как это возможно? Неужели Тестово-испытательный центр способен имитироваь и микрогравитацию? Я закрыл глаза, думая, что это галлюцинации от напряжения и возбуждения.

В этот момент послышался голос диспечера:

— Внимание, включается искусственная гравитация!

Послышалось жужжание моторов, приводящих в действие механизмы вращения «колеса», при определенной скорости — около 30 оборотов в минуту — человек испытывал привычное земное притяжение. Я почувствовал, как закружилась голова, но это ощущение прошло. Ведь моторы работали вхолостую, на Земле не нужна такая «искусственность». Я открыл глаза и увидел валявшуюся на полу авторучку. Когда поступило разрешение покинуть свое место, то я вскочил, быстро нагнулся и поднял с пола забытый предмет. О том, что мне погрезилось, я никому не сказал. Ведь в космосе нас итак ожидают неприятности, и об этом нам поведала Марина, когда я начал чуть позднее разговор. А сейчас Масляков поздравлял нас:

— Дорогие друзья! Поздравляю. Вы на околоземной орбите! Наши локтаторы и станции слежения держат вас под своим наблюдением! Все параметры кругового движения соответствуют расчетным! Отклонения практически нет! Теоретически вы — в космосе!

По стандартам НАСА космосом считалась высота в 100 километров, ВВС США — 80 километров, а «Роскосмоса» — 120 километров над Землей — это границы между планетой и безвоздушным пространством, но практически наш галеон оставался в Тестово-испытательном центре, и астронавтами мы были только условно. Я вздохнул, едва такие мысли пришли мне в голову. И все же, мы считались кем-то значимыми в этой большой и необходимой для страны программе! И все же околоземная орбита… Хотел я хотел посмотреть с высоты сотни километров Великую китайскую стену, говорят, ее видно из космоса. Правда, потом мне Ашот пояснил, что это невозможно, так как стена достигает 9 метров в ширину и по цвету сливается с поверхностью, так что ее невооруженным глазом невозможно обнаружить.

— Спасибо, — поблагодарили мы. Трудно описать, какие чувства испытывали, когда наконец-то наш полет начался. На нас смотрели сотни, если не тысячи людей, работающих на Госкорпорацию. Я собирался доказать наблюдающим за нами в Тестово-испытательном центре, что не подведу, оправдаю доверие и прославлю свой этнос как нацию покорителей невозможного. Пускай я не в космосе, не в настоящем полете, однако даже такой эксперимент дает шанс на многое как мне, в частности, так и всем узбекам, в общем.

Даниил Дмитриевич хмыкнул и ничего нам не сказал, он отключился. Видимо, его соучастие в имитационном старте на этом завершилось. Теперь следить и корректировать наш пролет, поведение, помогать во всем должна команда во главе с Масляковым, а в его глазах я узрел некую грусть, словно не радовал его наш первый шаг. Понимаю, реальный полет на борту «Радуги» окажется более сложным и серьезным, чем наш, но все равно, ведь мы сейчас протоптываем тропинку к Марсу — зачем грустить?

— С вами все в порядке, Геннадий Андреевич? — спросил я, шагая по кабине.

Тот встрепенулся — экран четко показал это состояние — и торопливо ответил, будто боялся в чем-то быть изоблеченным:

— О, Анвар, конечно все хорошо! Мы теперь должны работать так, чтобы были положительные тесты вашей имитации, и настоящий полет «Радуги» открыл нам путь к Марсу! А теперь я отвлекусь, вам дается полдня для отдыха и проверки всех бортовых систем. Помните, что в сектора от «L» до «S» вам входить запрещено: сейчас там минусовая температура и минимум атмосферного давления и кислорода — это делается для эффективной работы агрегатов и машин корабля.

— В 01.30 часов мы произведем включение маршевых двигателей для разгона. С этого момента вы считаетесь летящими к Марсу, — добавил диспечер, имя которого я так и не узнал. Впрочем, познакомимся позже, ведь он не единственный, кто будет координировать наши действия на борту макета.

Итак, сейчас мы были свободными, можно было покинуть Центральный пост и разбрести по кораблю. Проверку Ашот обязал нас сделать через два часа. Я посмотрел на мониторы и увидел, как под нами вращается Земля, а Луна как бы приблизилась, что я мог разглядеть кратеры и трещины на ее поверхности. Да, картинка четкая и объемная, нынешнии технологии действительно создают эффект присутствия. Наши астрономические приборы считывали всю информацию о звездах и небесных телах, определяя наши точные координаты, после чего компьютер должен был начать перерасчет на траекторию полета к Марсу. Это задача, конечно, была решена ранее, однако требовались уточняющие детали.

— Эх, по мне бы лучше невесомость, — проворчал я, топча ногами по полу и оттягиваясь. И получил ответ от Марины, которая удивленно посмотрела на меня:

— Невесомость — первый враг астронавта, ты разве этого не знал?

— А что враг? В невесомости все легко дается, — в недоумении сказал я.

— Тогда позволь мне просветить тебя в некоторых медицинских вопросах, связанных с микрогравитацией, — с серьезным тоном произнесла бортовой врач. — Прежде всего, это рост человека и деформация его органов… Не смотри на меня так. Я не шучу! В условиях невесомости наш позвоночник распрямляется, ибо уже не испытывает земное притяжение, и рост может достигнуть шести-семи сантиметров; это может вызвать боли в спине, ущемление нерва. Далее, все наши органы сдвигаются вверх по туловищу, и это приводит к сужению талии также на несколько сантиметров. Не меньше страдает сердечнососудистая система: перераспределяется отток крови и жидкости от ног к верхней части туловища, что приводит к увеличению торса и уменьшению обхвата ног; кстати, американцы этот феномен называют «куринные ножки». Человек больше походит на некий мультяшный образ героя, у которого тонкие ноги и узкая талия, но огромная грудь, шея и лицо, которое, кстати, одутловатое и опухшее. Сам понимаешь, что синдром космической адаптации вызывает далеко не самые полезные последствия для организма.

— Мдя, — произнес Ушаков, который тоже внимательно слушал лекцию о вредности невесомости. Видимо, он представил себя таким, каким мог бы быть, исходя из сказанного Мариной. Это видение его не воодушевило, как и меня мое тоже.

— Кроме того, в условиях невесомости мозг перестает нормально воспринимать окружающий мир, поскольку мы все оцениваем через силу притяжения, например, расположение вещей, падение, взлет. Из-за этого мозг путается, у человека развивается космическая болезнь, которая по симптомам похожа на морскую: от тошноты и легкого дискомфорта до непрекращающейся рвоты и галлюцинаций. Астронавты используют лекарства от укачивания, однако они не всегда помогают. Кстати, есть такой термин — «Шкала Гарна», не слышал?

Я развел руками:

— Нет…

Я увидел ухмылку на лице Ульянову и понял, что кое-что может относится ко мне:

— Это имя американского астронавта Джейка Гарна, ставшего позже сенатором. Так вот, он стал чемпионом мира по худшей адаптации к космическому пространству. НАСА старается не признаваться в этой истории, но многое что всплывает, особенно среди сообщества профессионалов нашего профиля. Данная неофициальная, естественно, «шкала» — это состояние страшного недомогания и полной некомпетенции, все то, что проявил Гарн в своем полете.

— Но я не так уж некомпетентен, — пытался оправдаться я, чувствуя, как краснею. Сергей прыснул в кулак, увидев мою реакцию. А Марина продолжала как ни в чем ни бывало:

— Надеюсь, Анвар, ты не передешь по этой шкале» больше чем на 0,1 Гарна…

— Ха-ха-ха! — тут уже не выдержал Саркисов, и чуть не получил от меня кулаком по спине. Правда, командир вовремя остановился и стал внимательно смотреть на приборы и мониторы, хотя я был уверен, что его уши локатором направлены в зону нашего разговора.

— В невесомости человек перестает ощущать руки и ноги, и ему кажется, что он все время вверх ногами. А при прилете на Землю астронавтам приходится переучиваться жить: например, они пробуют оставить чашку в воздухе, подсознательно ожидая, что она зависнет в воздухе. Теперь о сне… Не все так просто в условиях микрогравитации. Нужно быть всегда пристегнутым к стене, к кровати, находится в спальном мешке, чтобы тебя не отнесло в сторону и ты не ударился о какие-либо приборы, не сломав не только их, но и свою голову, — подняв палец к потолку, произнесла Марина. — Правда, есть кое-что положительное в этой ситуации: человек в невесомости не храпит и опасность апноэ незначительна.

— Хм, — многозначительно произнес Саркисов и снова уткнулся в приборы. Однако мы все поняли, что это могло означать. Ашоту, видимо, лучше жить в условиях невесомости. Хотя его храп мы до сих пор не слышали, но следует радоваться, что каждая каюта звуконепронициаема и отделена от другой. Создатели галеона учитывали право каждого на собственое «я», а отдельное помещение было тому подтверждение.

— Гигиена — это важный аспект общежития астронавтов, находящихся в замкнутом пространстве и долгое время друг с другом, — говорила Марина. — Мы можем стирать одежду, так как используем техническую воду, которая очищается и вновь подается для пользования в бытовых нуждах. А вот тем астронавтам, которые проживали на орбитальных станциях и в условиях невесомости, приходилось каждые три дня менять одежду, а старую выкидывать, ибо простирать ее не имелось возможности. Вода — это был ограниченный ресурс на всех обитаемых аппаратах, но использовать ее не так уж и просто, если говорить о ваннах или душе. Дело в том, что вода из душа прилипает к телу или летает в виде шариков, что делает невозможным купание; приходилось использовать влажные губки, а волосы мыть шампунем, не требующем ополаскивания. Бриться приходилось машинками с засасывающим устройством, так как волосы могли попасть в глаза, рот астранавтам или забиться в аппаратуру, что могло привести к поломке. Зубы мыть тоже считалось проблемой, поэтому зубную пасту нужно было проглотить, а не выплевывать.

— Мдя-я, — протянул второй раз Ушаков. — Не весело.

— Конечно, особенно, если узнаешь, как сложны были туалетные процедуры… Первые туалеты просто всасывали в себя фекалии и мочу и складировали их в пакеты для последующей утилизации на Земле или выкидывали в открытый космос — для этого часто использовались вакуумные трубки. Сейчас эффективно используются механизмы управлением отходами: аппаратура ферментирует испражнения, высушивает, и мы можем использовать в качестве удобрения в наших оранжереях. Звучит, конечно, не очень приятно, но технологи пытались создать более-менее стабильную экологическую и замкнутую систему на «Радуге» и, естественно, на нашем корабле-макете. Астронавтов учили пользоваться унитазом при помощи видеоаппаратуры, так как в условиях невесомости любая ошибка может стоить больших неприятностей для всех. А мочу фильтруют и подают нам на стол в качестве питьевой воды.

— У нас тридцать тонн дестиллированной воды, — заметил Сергей. — А на советской станции «Салют» была сауна. Воду экономили, но ее хватало для для жизни на орбите.

В нашей беседе участвовали трое, Ашот был занят своим делом. Но нас, естественно, прослушивали диспечеры в ТИЦе, конечно, не из-за любопытства, а потому что такой уж был порядок — фиксировать все на борту.

— Но если ее использовать безвозвратно, то не хватит на полпути к Марсу, — отметила Марина. — Учти, что нас здесь четверо, а в реальной экспедиции в два раза больше, значит, потребляться будет также много. Поэтому все зависит от фильтров, которые очищают воду. Очищать необходимо и воздух, так как в туалете остается неприятный запах, и мы дышим им. Созданы вентиляторы, химические фильтры, гасящие «ароматы» и удаляющие метан.

— Метан? — не понял я. — О чем ты?

— Метеоризм — это частое и, увы, опасное явление в космосе…

— Ты имеешь ввиду метеоритные атаки? — переспросил я. — Но астероиды угрожают кораблю не меньше…

— Ты меня не понял, Анвар. Метеоризм — это термин медицинский, а не астрономический, означает испускание газов из кишечника… Метан и водород из человеческого организма являются вызровоопасными газами, а в условиях замкнутого пространства это ведет к пожару, который в условиях микрогравитации потушить не просто. Поэтому аппаратура очищает наш воздух от естественных продуктов нашего организма, чтобы снизить уровень угроз и повысить комфорт проживания. Кстати, все наши продукты выбраны с таким расчетом, чтобы меньше в кишечниках образовывался газ… К примеру, исключены бобовые, молочные изделия, капуста.

— Я-то смотрю нет у нас йогуртов, — протянул Ушаков.

— Космос порождает и запоры… Поэтому вам необходимы слабительные средства…

— Мдя, — в третий раз выдавил себя Сергей.

— Еще проблема — это микроорганизмы. Дело в том, что грибки, плесень, микробы, бактерии представляют опасность в результате как мутации, так и изменения поведения в условиях микрогравитации. Из-за того, что станции то входят в зону солнечного света, то оказываются в тени, образуется конденсат, и в этой влаге прекрасно чувствуют себя микроорганизмы, которые способны разъесть материалы и даже нержавеющую сталь, вызвать короткое замыкание, вывести из строя электронные платы, а также стать источниками болезней, излечится от которых очень трудно. Хочу заметить, что как бы не старались дезинфецировать корабли и станции, все равно полностью избавиться от биологических субстанций невозможно.

— Значит, и на нашем корабле-макете они есть?

— Конечно. Только, к счастью, мы не летим и против земных бактерий у нас есть антибиотики, — резонно заметила Марина. — И все же я обязана раз в три недели делать вакцинацию… Таковы требования Роскосмоса. Мы на себе испытаем все прививки, что разработаны российскими фармакологами и медиками против инфекций для космических перелетов.

— Еще чем опасна микрогравитация? — я пытался выведать все, что могло угрожать астронавтам в космосе. Ульянова делилась знаниями с удовольствием, словно чувствовала себя учительницей младших классов. Я, естественно, первоклашка.

— Поскольку нет чередования дня и ночи, то ведет к дисфункции сна, головным болям, тошнотам, потере ориентации. Последнее, что я хочу сказать об особенностях невесомости, это недостоток физической нагрузки. Из-за отсутствия гравитации атрофируются мышцы, со временем ослабевают даже позвоночник и кости, потому что им не нужно поддерживать вес; они становятся тонкими, хрупкими; теряются кальций и калий в костях таза, ребра, рук. Астронавты, вернувшиеся на Землю, испытывали жуткие боли, не способны были встать, их кости ломались… Да, при длительном полёте потерять до 25% от своей первоначальной массы. Даже обязательные для космоса трехчасовые в день физические упражнения не всегда выручали.

— Значит, с созданием искусственной гравитации все проблемы человеческого здоровья разрешены, так? Ведь на «Радуге» с первого момента выхода за атмосферу Земли включаются моторы, которые раскручивают «колесо» до уровня земного притяжения, и больше ничего не угрожает людям, — подвел я итог нашей беседы, но получил отрицательный ответ:

— Нет, друг мой, это еще не все. Ты услышал лишь небольшую часть проблем.

— А что еще?

— Радиация. Весь космос пронзен излучениями разного формата, и они опасны для человека. Можно получить смертельную дозу, если бы не прочная защита корабля и специальная электромагнитная защита, которая подобна земному электромагнитному полю, что охраняет жизнь на планете. Вселенная — это фактически микроволновая печь низкой интенсивности. Таким образом, чем дольше человек проводит время в космосе, тем сильнее поглащает его тело радиацию, а это ведет к серьезным нарушениям на клеточном уровне; считается, что помимо прочего может ускорить начало болезни Альцгеймера.

Я проомычал что-то в ответ, а Марина продолжала читать нам лекцию:

— Второе, это психологическая совместимость. Астронавты проходят тесты на совместимость, чтобы устранить возможные конфликты во время полета. Да, «Радуга» — большой галеон, есть значительное жизненное пространство, однако все равно плотность населения, как бы выразиться так, здесь более высокая, чем в Китае. Нас четверо — и мы чувствуем себя уверенно, но для настоящих астронавтов, которых в два раза больше на марсианском полете, все равно это будет мало. Стресс, нервоз, суицид, дипрессия, алкоголизм или наркомания, клаустрофобия — это возможные последствия такого скученного общего проживания.

— Лишь бы не сойти с ума, — медленно произнес я. — А алкоголизм… Так на борту нет алкоголя… Здесь нет бара или пивнушки.

— Есть спирт для медицинских целей, — заметила Марина. — Все-таки на борту имеется отсек для операций и исследований. Там полно медикаментов и реактивов.

— Есть еще биохимическая лаборатория, где синтезировать алкоголь не сложно, — добавил Ушаков. — Так что наш бортврач прав. Только я вот что думаю, мы все российские граждане, но этнически разные. Ашот — армянин, Анвар — узбек, я и ты, Марина, — русские…

— Я украинка, — поправила Ульянова. — А родилась в Киеве.

— Ага, ясно… В любом случае, мы интернациональный экипаж, но все равно у каждого своя культура, традиции, ментальность, как бы не пересорится из-за непонимания образа жизни и поведения другого…

— Я думаю, что мы — группа испытателей, — медленно произнес я, стараясь выбрать правильные слова, — перед которыми стоят сложные задачи. И поэтому наша миссия выше всяких раздоров и личных недоразумений. Мы должны действовать по уставу и режиму, который принят в астронавтике, и тогда ни у кого не возникнет соблазн злоупотребления своего статуса, проявления шовинизма и чванства. Субординация и партнерство, понимание и толерантность — вот наш рецепт от возможных конфликтов. На борту космического корабля это смертельно опасно. Нужно уметь держать себя в руках и концентрироваться лишь на задании. И не забывать, что настоящие астронавты должны иметь готовые формулы поведения, разработанные на нашем опыте, чтобы во время их реального полета не произошел бунт, самоубийство или какая-нибудь резня.

— Экипаж на «Радуге» тоже интернационален, — напомнил Ашот. — Так что Анвар говорит верно, я с ним согласен.

— Согласен, — кивнул бортинженер. Марина тоже знаком показала, что мое предложение ею принимается.

Правда, никто на тот момент не мог предположить, что все равно конфликты возникнут, ибо для их проявления имеются сотни причин. Особенно для живущих в замкнутом от внешнего мира пространстве четверых испытателей. Но в тот момент я сделал для себя раскладку психологической характеристики коллег и выработал методику общения с каждым, чтобы извлечь больше пользы для себя в смысле получения опыта и знаний по кораблю и избежания конфликта.

Итак, Ашот Саркисов, человек уравновешанный, как и полагается военному, за словом в карман не лезет, но не птица-говорун, не психует, пытается всегда решать на трезвую голову. Бесстрашен и силен причем не столько физически, сколько духом, человек-стержень, такого не согнешь ни силой, ни ложью, не испугом. Это хорошо, за таким как за каменной стеной. Он верный товарищ и честный партнер, своему слову не изменяет. Можно ему доверять. Всегда готов поддержать, если почувствует за тобой правду. Взвешивает каждое слово, не совершает бездумных поступков. Я думаю, что руководство Тестово-испытательного центра сделало верный выбор, доверив Саркисову управление командой испытателей, то бишь нами.

Сергей Ушаков, умный, однако не сдержанный, импульсивный, легко сам себя раздражает и может вспылить по всякой глупости, хотя потом жалеет о совершенном поступке. Провоцирует человека на что-то, словно хочет испытать, проверить, кто есть кто. Пытается закрепить за собой статус неформального лидера, хотя ни я, ни Марина, ни тем более Ашот не признаем за ним такого права. На его попытки выдвинуть свое «я» как нечто значимое и важное в нашей миссии отвечаем молчанием или просто игнорируем, чем больше злим Ушакова. Хотя мы перед собой такую цель не ставим, просто не хотим, чтобы он взял на себя ответственность быть нашим руководителем или, если проще, вождем. Возможно, его в детстве ущемляли, задвигали на второй план, от этого у него выработался комплекс неполноценности и стремление выбиться в «люди». С другой стороны, я пытаюсь с ним держаться наравне, найти точки соприкосновения, ведь все равно мы в одной лодке, одной команде.

Марина Ульянова — человек сильный, такой же, как и Саркисов. Но она очень внимательная, точнее, чуткая, проявляет заботу и, увы, любит воспитывать, видимо, ее мама была учительнией и свои профессиональные качества передала дочери. Отсюда у нашего врача стремление указывать на ошибки и недостатки, требовать их исправления, хмурится, если мы ворчим или сопротивляемся в ответ. Может не церемонится, если дело касается всех или нечто главного в нашем имитационном полете, иначе говоря, взъерошить наши чубы, наорать, простимулировать хлопком по спине. Храбрая, может дать достойный отпор — и в этом мы убедились в небольшой потасовке в баре. В тоже время веселая, любит анекдоты, танцы и музыку. Она же составляет наши психологические портреты.

Спустя неделю нашего имитационного полета я, застав ее одну в медотсеке, спросил Ульянову:

— Слушай, тебе не кажется странным, что в состав нашей команды взяли Ушакова? Он же постоянный раздражитель, мы можем сорваться, психануть, если он начнет лезть в бочку, выставлять нам какие-то неприемлемые требования.

Та отложила бумаги, что держала в руках, и, серьзно посмотрев мне в глаза, ответила:

— Думаю, это сделано намерено. Ведь люди неодинаковы, мы не инкубаторские. Нужно проверить не только реакцию «непохожего» на нас, но и наши реакции на такую личность. Мы должны разработать механизмы, как гасить возможные конфликты с такими персонами, учиться работать с ними, ибо от этого зависит исход реального полета. Второе — и это мое предположение! — в состав астронавтов включили человека, у которого психологические характеристики близки к Ушакову.

— Да? — поразился я. Трудно было представить, чтобы госкомиссия при «Роскосмосе» могла пойти на такое. С другой стороны, откуда мне знать «тайны мадридского двора»?, то что делается в Госкорпорации Может, это новые требования при подборке экипажа…

— Скорее всего, — кивнула Марина. — Ведь первый полет на Марс — это не столько торжество российского научной мысли и высоких технологий, сколько самоудовлетворение элиты в своей значимости и возможностях. Не скрою, большую часть затрат на строительство «Радуги» и наш тестовый полет компенсировали олигархи, и они, сам понимаешь, оплатив музыку, танцуют девушку. В числе экипажа будет «золотая элита», хотя в профессиональном смысле они обязаны быть не хуже квалифицированных астронавтов. Только их никто не воспитывает, на них не давят, с другой стороны, «Роскосмос» не хочет создавать опасной ситуации во время полета из-за психологического срыва кого-то из астронавтов, поэтому мы обязаны отработать все сценарии поведения, и здесь Сергей сыграет свою роль… роль «подопытного кролика».

В этот момент в пробирках что-то забулькало, но мы не обратили на это внимание. Марина лишь нажала на кнопку на щитке, и испускание пузырьков в стеклянной емкости прекратилось, жидкость стала синей. Интересно, над чем тут колдовала наш бортврач?

— Но он не из элитарной среды, — возразил я. — Не капризный, не высокомерный. То есть его нельзя отнести к аристократам или высокородным, надменным сынкам олигархов и магнатов, правителей судьб человеческих.

— Он, как ты сказал, «раздражитель», а это означает многое, — улыбнулась Марина. — Ладно, не я комплектовала команду испытателей, я просто объясняю причину включения Ушакова в имитационный полет. Хочу сказать, что все происходящее на борту, включая наши разговоры и поведение каждого, я фиксирую и передаю туда, — и она пальцем ткнула куда-то в неопределенность, но я понял, что речь шла о ТИЦе. — Это не шпионаж, а обычная практика по психологии в экстремальной ситуации. Пардон, если не нравится.

— А ты?

— Что я?

— Ты разве не «раздражитель»? Одна в мужском коллективе… — я говорил очевидные вещи. — Сама понимаешь, сто пятьдесят дней — это много времени для воздержания…

— Этот вопрос был проблемным во все космические экспедиции, — согласилась Марина. — И естественный, так как у мужчин в условиях невесомости бывают поллюции, непроизольная эрекция. В условиях гравитации напряженность снимается, но желание остается. И чтобы его удовлетворить есть несколько способов. Первый, медикаментозный…

Я сделал удивленное лицо, хотя понял, о чем идет речь.

— Получаешь таблетки или укол — и сексуальное влечение подавлено. Хотя это ведет к апатии и потере интереса к экспедиции, эксперименту, человек становится равнодушным ко всему, не только к противоположному полу. Второй способ — это тот, что тебе дали в коробке.

— В какой коробке? — тут я не понял в самом деле.

— У тебя под кроватью есть синяя коробка, взгляни, — улыбнулась бортврач.

Я проверил. Действительно нашел коробку синего цвета. Когда открыл, то обнаружил там диски с порнофильмами и ряд пластиковых изделий, имитирующие женские прелести, пояснения для чего они предназначались мне не требовалось. «Прекрасно, — прошипел злым тоном я, закрывая крышку и возвращая коробку под кровать. — Вот это действительно то, еть твою мать, чего мне не хватало!» Впрочем, не я один стал обладателем таких игрушек, наверняка и Марине что-то предложили. От этой мысли у меня невольно возникла улыбка. Но не ехидная, а просто невеселая. Потом я поднял глаза к видеокамере и сказал тому, кто сейчас смотрел на меня и Тестово-испытательного центра:

— Меня, онанирующим, вы не увидите! Не дам такого удовольствия, пошляки-вуайлеристы!

В первый день, как мы очутились на «орбите», мы разбрелись по своим жилым отсекам, чтобы привести в порядок свои вещи. Хотя наши вещи итак были в порядке. Просто каждый из нас хотел записать свои наблюдения и чувства в личный ежедневный дневник, который был обязателен для всех участников испытательного полета. Естественно, про шариковую ручку, летавшую в невесомости, я не сделал и строчки — зачем? Подтверждать, что испытатель с первых же минут подвергся галлюцинации? Нет, об этом писать не следует. Было о чем писать, в частности, следовало рассказать о нашем корабле-макете. Нам говорили, что это двойник реальной «Радуги», но только никогда не полетит в космос и поэтому не имеющий своего имени, нумерации и экипажи на нем будут только имитационные. Геннадий Масляков на мой вопрос: «А почему бы не отправить этот макет следом за „Радугой“ на Марс? Ведь он такой же галеон, у него идентичное оборудование?» ответил:

— Ты знаешь об американской космической программе «Спейс шаттл»?

— Да.

— Тогда знаешь, что было построено пять кораблей-челноков, но только четыре из них поднимались в космос. Самый первый — «Энтерпрайз» предназначался для атмосферных испытаний и хотя был абсолютно идентичным к «Колумбии», «Челленджеру», «Индоверу» и «Атлантису», однако никому не взбредало в голову запустить его, даже когда два шаттла с экипажами погибли в катастрофе. Так тоже самое с макетом, на котором мы проводим имитационный полет. Да, его стоимость равна «Радуге», но это тестовый корабль, на нем мы отработаем процедуры первого полета, а затем и последующие. На базе таких испытаний будут вносится новые конструктивные решения, технологии, научные разработки, что способствует совершенствованию других космических аппаратов. Мы не собираемся лишать себя такого испытательного галеона.

И голосе Геннадия Андреевича проскользнула нотка сожаления, словно он сам был расстроен, что нельзя в космос отправить тот корабль, на котором мы проведем имитационный полет. Это 25 миллиардов долларов в пачках, фактически гвоздями прибитых к столу — не съесть, не пустить в оборот, не сжечь.

— Ясно, — мрачно ответил я, уже видевшего себя в составе реального экипажа, который отправится на… ну, назовем его «Радугой-2» на Марс после возвращения первой экспедиции. Ответ Мяслякова меня огорошил.

И все же, я был рад тому, что участвую хотя бы в имитации. А вот макет-галеон облазил еще за месяц до наших испытаний, благо нам не просто разрешали это делать, но и поясняли для чего предназначены те или иные агрегаты. Итак, марсианский корабль — это «колесо» со «втулкой». В отличие от предыдущих космических кораблей и орбитальных станций на «Радуге» был реализована идея искусственной гравитации — через центробежную силу. Конструкция оснащена массивной центрифугой — крутящимся кольцом, которое, вращаясь, притягивает предметы к поверхности. Такие конструкции были довольно часто использованы в фантастических фильмах, например, в американских «Космической одиссее 2001 года», «Миссии на Марс», «Марсианин» и других. Астронавт способен передвигаться по внутренней поверхности стенок центрифуги, как будто это пол; в нашем же случае этого не будет, так как земная гравитация будет имитировать искусственную, что должна быть на «Радуге» после взлета и достижения заатмосферного пространства. Хотя Масляков предупредил, что моторы, вращающие «колесо» будут работать вхолостую, так как требуется определить их работоспособность и ресурс времени безотказности. С другой стороны, в случае чего мы обязаны были сделать ремонт механизма и заменить изношенные части. И все же… какие-то странности мы испытывали: в частности, головокружение и ощущение, что тело сносит влево. Марина сообщила, когда вначале я, потом Сергей, а затем и Ашот сообщили о неприятных ощущениях, что это вполне ожидаемая реакция организма на… некоторые медикаменты, что обязаны принимать в течение 150 дней. Оказываются, они влияют на вестибюлярный аппарат и поэтому у нас тяга «влево». «Это прописано в инструкциях, поэтому ничего опасного, вы привыкните и перестанете обращать внимания на это», — добавила Ульянова. В принципе, она оказалась права — вскорее наш организм адаптировался и мы уже не замечали ощущение вращения и своего ускорения.

«Колесо» — это тоже замкнутая труба диаметром в десять метров и делилась на несколько отсеков. Первый и самый главный — Центральный пост или командный отсек, имеющий латинскую нумерацию «А», — отсюда осуществлялось управление всем кораблем, там были пульты для каждого специалиста, приборы навигации и пилотирования, отсюда осуществлялся контакт с Землей и другими космическими аппаратами; это место постоянного нахождения командира экипажа; и это отсек аварийного спасения, который при старте мог отделиться и приземлиться на парашютах. Далее шел бытовой отсек «В», состоявший из трех подсекций: кухня (или камбуз), где мы готовили и принимали пищу; туалет и душ; стирки и сушки белья. Третьим «С» являлся жилой отсек, разделенный на восемь комнат, то есть каждая для одного астронавта. Это было уютное и приятное для проживания помещение с креслами, столом, экранами, кроватью. Астронавт имел право оформить ее по своему усмотрению. Моя комната, к примеру, была превращена в террариум с динозаврами, естественно, голографическими и наклееными на стену — гибкий и меняющийся видеопластик, новое слово в арт-искусстве.

Четвертый отсек «D» — спортивный, здесь люди могли заниматься физическими упражнениями на специальном оборудовании, имелась возможность танцевать и петь (тоже смонтированная аппаратура для дискотеки). Здесь, как нам сказали в Тестово-испытательном центре, экипаж отмечает дни рождения, праздники и иные значимые события. В отсеке находился иллюминатор, только задраенный. Хочу отметить, что даже страдающие клаустрофобией не испытывали бы ужаса, так как помещения достаточно просторные и не было ощущения некой сдавленности, зажатости, узости, что имелось на предыдущих кораблях.

Пятый отсек «E» — медицинский, где имеются изолятор, операционная, аптека, обрудование для хранения и обработки инструментов, отделение проведения биохимических и генетических лабораторных исследований. Это царство Марины Ульяновой, и она здесь проводила большую часть времени. Сюда нам полагалось входить лишь с ее разрешения.

Шестой отсек «I», покрытый дополнительной свинцовой изоляцией, — компьютерная, мозг нашего корабля. Здесь собираются и хранятся все данные о состоянии аппаратуры, самого космического корабля, информация о полете и окружающем пространстве, сюда сводятся все датчики и диагностеры. В этом отсеке законсервированы «черные ящики» — самописцы, предназначенные для фиксировании всех событий на случай катастрофы. Сюда входить можно было лишь в экстренном случае. Хочу отметить, что корабль полностью автоматизирован, иначе говоря, он способен самостоятельно добраться до Марса и вернуться, без участия человека. Но ведь наша цель послать туда не робота, а человека, поэтому мы, испытатели, протестируем все оборудование, обеспечивающие жизнедеятельность астронавта в этом полете. И если отсеки потеряют герметизацию, снизится температура, повысится радиация, то для компьютера и самого корабля это ничего не означает, однако для живых организмов — явная смерть. Свинцовая защита могла бы служить и для человека, если солнечная вспышка окажется более мощной, чем противорадиционное покрытие галеона, тогда экипаж на какое-то время мог скрыться в отсеке «I», пускай там и не очень уютно.

От «колеса» отходили четыре трубы, которые фактически крепили «колесо» со «втулкой» — семидесятипятиметровым цилиндром, включавшим в себя технические отсеки, о которых речь я поведу позже. Первая труба «F» — это переходный блок от «колеса» во «втулку» для экипажа, здесь же хранились скафандры. Вторая труба «G» — это шланги и шахты как для прокачки воздуха и воды, а также тепла, так и для возвращения отходов жизнедеятельности для переработки (углекислый газ, моча, фекалии) и повторного употребления (циркуляция). Третья труба «H» — оранжерея, где выращивались сельскохозяйственные продукты и создавался дополнительный кислород. Это был наш сад, и здесь работать обязаны были все. Как говорил Сергей, агроповинность является атрибутом выживания современного астронавта. Здесь же был второй вход во «втулку», можно сказать, аварийный; также задраенный иллюминатор. Четвертая труба «K» — это электрокабели, компьютерные разъемы, механизмы жизнеобспечения, средства связи и локации — локаторы, радары, антенны, это та часть, которая должна поддерживать контакт астронавтов с Родиной.

Цилиндр или, как еще называли это пространство конструкторы, «втулка», также был поделен на самостоятельные и состыкованные друг с другом отсеки. Самый первый «L» — это шлюзовые камеры со встроенным взлетно-посадочным модулем, именуемым «Перископ»; на нем астронавты должны были совершить посадку на Марс и провести на поверхности планеты две недели. Второй отсек «M» — хранения воды, кислорода и холодильники с пищей. Третий «N» — агрегатная для переработки воздуха, воды, отходов. Четвертый «O» — это ядерная энергетическая установка — сердце корабля, снабжавшая нас энергией. Я вспомнил, как на второй день полета заметил усердную работу Сергея, который на центральном посту делал замеры и пересчеты.

— Слушай, ты постоянно смотришь на индикаторы этого пульта, что именно беспокоит тебя? — спросил я, подсев к Ушакову. Тот вначале недоуменно уставился на меня, мол, что за очевидные вещи спрашиваешь, а потом осознав, перед ним находится не инженер-механик, а программист, смягчился и сказал:

— Это пульт управления и контроля за ЯЭУ.

— Чего?

— ЯЭУ, — с улыбкой повторил аббревиатуру Сергей. — Или, ядерно-энергетическая установка, то есть реактор, который снабжает нас электроэнергией. Контроль необходим, так как на борту фактически находится атомная бомба. Сам понимаешь — не игрушка!

— Да ты что! — поразился я.

— Ага, а чего ты ожидал, нас солнечные батареи питать будут? Таких источников не достаточно для марсианского полета. ЯЭУ же вырабатывает столько энергии, что хватит для городка с населением в 50 тысяч человек в течении 10 лет, потом нужно менять топливные стержни.

— Но зачем нам столько энергии? Мы что, потребляем столько на корабле?

— Ну, теоретически энергия нужна не только для работы бортовых систем «Радуги», но и для газофазных ядерных реактивных двигателей, которые и разгоняют корабль в космосе до 200 километров в секунду. Сам понимаешь, на двигатели уходит 90 процентов всей вырабатываемой энергии.

— Ну, это для реального полета. Но вот сейчас мы находимся на макете, никуда не летим, зачем нам столько энергии?

Ушаков пожал плечами:

— Мы тестируем все оборудование, ЯЭУ тоже, причем в первую очередь. Как мне сказали, что вся энергия пойдет на нужды Тестово-испытательного центра, а также для оборонных нужд, то есть объектов, расположенных поблизости. Мы же под юрисдикцией Новосибирского гарнизона. Иначе говоря, наш галеон работает на защиту нашего государства. Для нас же, испытателей, это как бы обеспечение потребностей полета… По процедуре, я обязан снимать показатели с пульта каждые полчаса, все данные затем отправляю в центр.

— А, ясно, — кивнул я. — Хотя они, сидящие по ту сторону корпуса, итак все получают по проводам… Дублируешь, получается.

— Ну, это итак ясно. Просто я выполняю процедуру, ведь мне за это и платят. В реальном полете именно так и должно быть, ведь не протянешь провод от Земли до Марса, — с ехидцой в голосе произнес Сергей. — Ладно, не отвлекай!

Я отошел, удивленно качая головой.

Ладно, отвлекся. Так вот, за ЯЭУ находился склад с запасными частями и инструментами «P», после чего шел отсек «R» с резервуарами топлива, а потом и сами газофазные ядерные ракетные двигатели «S», которые придавали кораблю крейсерскую скорость. Кроме них, были также поворотные или маневровые двигатели, но мощностью уступающие маршевым. Я немного знаю о конструкции маршевых двигателей, но мне сказали, что с ними легко покорить Солнечную систему. На одном из лекций, которые мы прослушивали в ТИЦе, инженер дал краткую характеристику: оказывается, в критической сборке реактора расположены специальные тепловыделяющие элементы, в которых плутоний находится в паровой (газообразной) фазе (так называемая «урановая плазма»). Разогретая до десятков тысяч градусов эта плазма передаёт тепловую энергию теплоносителю (в нашем случае, водород, гелий) с помощью лучистого теплообмена, а теплоноситель, в свою очередь, будучи нагрет до высоких температур, и образует реактивную струю с высоким удельным импульсом. «Преимуществом такого двигателя перед другими типами и видами состоит в том что в нём могут быть реализованы чрезвычайно высокие мощностные характеристики, удельный импульс, и относительно малая масса на единицу мощности; иначе говоря, может быть получена тяга в десятки тысячи тонн, — говорил нам инженер. — Достижение возможности ускорения космических кораблей до сотен и первых тысяч километров в секунду открывает путь пилотируемым полётам к самым отдалённым уголкам Солнечной системы, к слову, к поясу Койпера за разумно короткие сроки. Помимо этого применение газофазного ядерного реактивного двигателя позволит обеспечить практическое освоение и колонизацию Луны и Марса».

Это все было нами аккуратно законспектировано, и теоретически мы имели представление, что будет двигать «Радугу» в сторону Красной планеты. Хочу только отметить, заканчивая описывать наш корабль-макет, каждый отсек — это фактически автономное помещение, и принцип «подводной лодки» был приемлем для галеона. Переходя из одного сектора в другой, от каюты в спортзал, из Центрального поста в медотсек мы всегда открывали и закрывали за собой люки. Самое страшное, что может быть в космосе или под водой — это пожар или разгерметизация; в этом случае все проходы задраиваются и никто проникнуть в опасное место не может. А если там кто-то есть, то у него есть шанс спастись лишь тем, что самостоятельно потушить пожар сподручными инструментами или найти пробоину и заделать ее — для этого в каждом отсеке висели красные шкафчики с необходимыми для этого вещами. Жестоко? Да, конечно. Но иначе быть не может. Когда я глядел на корабль, по которому бродил, то поражался силе инженерной мысли, да, сконструировать такое могла только технически разитая цивилизация, продвинутое в технологиях государство. И как хорошо, что именно Россия оказалась способной на такой прорыв. Я всегда испытывал гордость за свою принадлежность к этой стране, и поэтому государственный флаг и флаг корабля, находившиеся в центральном посту, считал необходимым атрибутом для поддержания патриотизма и моральной планки, атмосферы сотрудничества и понимания.

Не смотря на то, что «Роскосмос» — это полувоенная организация, а Министерство обороны практически курирует все космические проекты, однако оружия на борту не имелось — ни торпед, ни ракет, ни пулеметов. Все-таки это гражданское судно, хотя, как нас предупредили, экипаж имеет личное оружие — трехствольный неавтоматический пистолет ТП-82, предназначенный для защиты от хищников и криминальных элементов во время посадки на Землю, боеприпасы разного калибра и назначения к нему. На Марсе, естественно, нет никого из вышеназванного, но все равно по традиции пистолеты хранятся в специальном ящике и ключ доступа имеет только командир. Я лично их не видел, но Саркисов сказал, что пистолеты есть и на нашем галеоне, он лично принимал и опечатывал этот ящик. То есть даже в этом наша имитация была приближена к реальности.

Старт к Марсу мы произвели ночью, если говорить о бортовом времени. Мы договорились заранее, что будем условно делить 24 часа на привычные нам промежутки — утро, день, вечер, ночь. Известно, что на Международной космической станции астронавты в сутки видели 16 раз заход и восход сонца, и им привыкнуть к смене дня в течение 90 минут было не просто. На нашем корабле, как, впрочем, и на «Радуге», такая проблема разрешалось тем, что мониторы и видеопластика создавала привычную иллюзию земной жизни. И, нужно сказать, это оказывало большой психологический эффект. Потому что мы должны были провести более 8 месяцев в искусственном полете, а за время пути многое что могло произойти. До сегодняшнего дня самое длительное пребывание в космосе в изоляции принадлежала россиянину Валерию Полякову, который находился на околоземной орбите 438 дней. Конечно, он постоянно был на связи с центром управления полетами, однако 258 дней оставался в полном одиночестве, и этим самым доказал, что длительные полеты в космосе без вреда человеческой психике вполне возможны. Впрочем, нельзя сказать, что Поляков пережил такое длительное пребывание в космосе без каких-либо последствий: психологи отметили изменения в его эмоциональном состоянии и общем настроении. После полета он стал мрачноватым и очень быстро раздражался. Нас спасало то, что в экипаже четыре человека, плюс подсознательное ощущение того, что находимся все-таки на Земле.

В 01.20 ч. по бортовому времени мы опять расселись по креслам и стали просматривать окончательные расчеты компьютера, проверенного Тестово-испытательным центром — все сходилось. В необходимый момент Саркисов, заметно волнуясь, произнес:

— Прошу дать разрешение на взятие курса на Марс!

— Разрешаю! — ответил Масляков, заметно волнуясь. Мне кажется, он чувствовал такую же ответственность, как когда-то генеральный конструктор советских ракет Сергей Королев, дававший команду на выполнение той или иной операции для пилотируемого полета.

По команде пилота включились двигатели в маршевом режиме. Нас опять прижало к креслам. Даже сквозь мощный корпус я почувствовал гул, дрожь и силу газофазных ядерных реактивных двигателей. Из сопел вырывалось плямя с температурой свыше трех тысяч градусов. Если бы двигатели работали в реалии, то они испепелили бы сам ТИЦ, хотя даже имитация их работы внушала уважение. На мониторах мы наблюдали, как сорвалась с орбиты наша посудина и стала разгоняться до рабочей скорости — 70 километров в секунду (хотя крейсерская была значительно выше — до 250), пролетая между Землей и Луной. Да, полет был не прямым, ибо в космосе все объекты движутся по орбитам, кривым маршрутам, и поэтому нет прямолинейных путей. Мы должны были достигнуть Марса в догонке или на встречных параллельных курсах.

Спустя два часа двигатели прекратили работу, и теперь корабль по инерции «летел» к Красной планете. После того, как цифры замерли на нужных положениях, мы облегченно вздохнули. Диспечер сообщил, что курс выверен нами верно, отклонений ни на йоту, мы движемся в правильном направлении. «Вас начнут сопровождать станции слежения, вы, в свою очередь, будете фиксироваться в пространстве по локации и навигационным картам», — сказал он. С его слов выходило, что вскоре мы почувствуем заметное отставание радиосигналов, поэтому беседа будет несколько затруднительной. На этот счет нами уже была проработана методика — говорить блоками, не требовать сразу ответа, как бывает в привычной жизни. Понятное дело, что находящиеся в трех метрах от корабля сотрудники Тестово-испытательного центра могли общаться быстрее, но имитация требовала полного соблюдения принятой модели восприятия реальности.

Лететь до Марса нам предстояло два месяца. Срок незначительный, учитывая расстояние между планетами. В средние века на парусниках уходило не меньше времени добраться от одного континента до другого. Только в отличие от мероплавателей настоящие космонавты не встретят острова, рифы, бурные течения, штормы, жителей иных земель, ведь в космосе совсем иные угрозы — радиация, метеориты, поломка двигателя, систем жизнеобеспечения, и конечная цель — безжизненная планета. Моряки могли надеятся на спасение, у них были шлюпки, а на «Радуге» аварийный отсек мог гарантировать безопасность лишь во время старта с Земли, а в космосе был бесполезен. И никто не мог прийти на помощь тем, кто в сотнях миллионов километрах от планеты.

Что касается меня, то я порой грустно размышлял, что если бы Христофор Колумб имитировал свое плавание, то никогда бы не открыл путь в Америку через Атлантический океан. Но в моей ситуации получалось так, что я «готовил» такой поход для марсианских «колумбов».

Глава 3. Бортовая жизнь

Итак, мы в имитационном космосе. Теоретически мы покрывали около 6 миллионов километров в день, и за 57 дней могли достигнуть Марса. Говорить, что жизнь на борту галеона такая, как на Земле, не приходится. Вообще, каламбур получается: мы на Земле, имитируя космос, но при этом окружающая среда не похожа на земную и нам полагается вести так, словно ничто не связывает нас с прежним образом существования. В чем отличия? Теоретически нас должно обволакивать тишина, ведь Тестово-испытательный центр создал для нас соответствующую обстановку. То есть в космосе нет звуков. Только на борту нашего корабля функционировали приборы, машины и агрегаты, а это шум, который невозможно избежать. Щелчки, гудение, скрежет, писк, трель — все это преследует вас в любом отсеке, ибо нас окружает технологическая среда. Отключить их — означает задушить, заморозить самого себя. И поэтому мне приходилось привыкать, вначале используя затычки в ушах, иногда употребляя снотворное, однако спустя две недели я привык ко всему, и звуки дальше меня перестали волновать. С другой стороны, мои сны стали более яркими, позитивными и эмоциональными, и если раньше, проснувшись, не мог сказать, что именно видел, то сейчас описывал все в подробностях, словно это было кино. Наверное, это тоже было результатом нашего эксперимента.

Правда, я стал замечать какое-то ярко-зеленое и голубое мельтяшение в глазах, это бывало даже тогда, когда я не работал с мониторами. Что это было — не знал, поэтому посетил медотсек. Ульянова, выслушав меня и осмотрев мои глаза через приборы, сказала, что это не свет, а радиация, которая воспринимается мозгом как вспышка. «Всем надо принимать антирадиационные препараты, а также носить затемненные очки», — сказала она, немного ошарашенная.

— Радиация? — не понял я. — Откуда радиация в Тестово-испытательном центре?

— Ну, наверное, переправляют радиацию от ЯЭУ на корпус корабля, чтобы проверить экранную защиту, определить уровень безопасности для жизни экипажа, — предположила Ульянова, причем она произнесла это неуверенным голосом, видимо, сама не понимая смысла такого эксперимента. Получалось, что в рамках имитации нас обстреливали протонами, альфа-частицами и ядрами тяжелых элементов. Блин, это уже не игрушки. Или это правомерное мероприятие? Так можно превратить сам ТИЦ в зону радиоактивного заражения… Если честно, то такая сторона эксперимента для меня оказалась несколько неожиданной.

Чуть позднее Сергей нам пояснил, что субатомные частицы проникают внутрь корабля и проделывают в корпусе микроскопические дыры, однако вреда это не приносит, так как дыры оказываются слишком малы для разгерметизации. Экспедиции «Аполлонов» к Луне показали, что защититься возможно, хотя алюминиевые модули не были серьезной защитой при сильной солнечной вспышке. Корпус «Радуги» был более мощнее.

— Такое было обозначено в документах, которые мы подписывали? — с подозрением спросил я. — Возможен ущерб нашему здоровью…

— Ну, напрямую не указывалось на это… Но мы обязались испытать на себе все прелести космического полета, а радиция — это постоянный атрибут полета на Марс и обратно на Землю, — хмуро сказала женщина, видимо, не радуясь этому обстоятельству. — Только я знаю, что часть повреждений от излучений необратима и может приводить к клеточным мутациям и онкологическим заболеваниям. Велика угроза рака прямой кишки. Эксперты оценивали, что при полете на Марс и обратно человек получит менее 1 Зв…

— Это сколько?

— Это тоже не сахар, Анвар, — резко ответила Марина. Она позже связалась с диспечером и спросила, насколько необходимо обстреливать корабль-макет жестким излучением. Тот замешкался и ответил, что передаст вопросы Маслякову. Ответ пришел через час, он гласил, что беспокоится нечего, обстрел радиацией происходит из специально привезенных «пушек» из Института ядерных исследований с целью определить, насколько эффективна защита корабля. «Корпус сделан из особых сплавов, он удерживает 96,7% всего излучения», — добавил диспечер. — Вам не следует на это обращать внимания, так как эта тема волнует технологов, проектировавших корпус, а не вас, испытателей. Вам лучевая болезнь не грозит». Однако он посоветовал принимать антирадиационные препараты, поскольку это предусмотрено программой полета, а Марина обязана тестировать их эффективность; та лишь молча кивнула в ответ.

Пришлось взять на веру сказанное, хотя идея стрелять ионизирующей радиацией стоящий в Тестово-испытательном центре корабль-макет мне не показалось удачной идеей, ведь пострадать могли сотрудники, обслуживающие наш полет и находящиеся в этом же корпусе. А потом все здание будет излучать так, что без скафандра сюда больше не войти! Или придется его закопать, закрыть сверху бетонным могильником, как это сделали в Чернобыльской АЭС с атомным реактором. Не совсем рациональное и дорогостоящее решение.

Я просил у Марины:

— Были ли случаи в отечественной астронавтике, когда людей из-за болезней возвращали домой?

Ульянова кивнула:

— Да. В июле 1976 года вернули со станции «Салют-5» двух астронавтов — Бориса Волынова и Виталия Жолобова, которые во время удаления контейнера с отходами с борта станции отравились парами ядовитого гептила. У Жлобова начались сильнейшие головные боли, и астронавтам дали приказ начать операцию по посадке на Землю. Второй случай произошел на орбитальной станции «Салют-7» в 1985 году. Командир Владимир Васютин, бортинженер Виктор Савиных и космонавт-исследователь Александр Волков должны были проработать в космосе полгода, однако через два месяца тяжело заболел Васютин. Поскольку состояние его здоровья быстро ухудшалось, а снизить остроту заболевания с помощью имеющихся на борту лекарств оказалось невозможно, было принято решение: срочно прекратить полет. Экипаж вернулся на Землю через 65 суток после старта.

Я заморгал глазами и тихо сказал:

— Марина, я не жалуюсь, но возвращать экипаж с имитационного полета из-за моих проблем со вспышками в глазах не следует. Я переживу это.

— Надеюсь, — серьезно ответила Ульянова, которая сама не хотела в экстренном порядке завершать эксперимент. Видимо, все мы теряли от преждевременного прекращения нашего полета. — Однако, согласно правилам. Я обязана информировать ТИЦ об этом обстоятельстве.

— Да, конечно, — буркнул я.

А так жизнь протекала в обычном порядке, и скоро мы уже привыкли к космическому режиму, где по графику было расписано все: и работа, и отдых, и спорт, и еда. Да, принимать пищу всем вместе не получалось — один из нас должен был дежурить на Центральном посту, поэтому в камбузе — отсеке «В» — находились всегда трое. Конечно, не стоит думать, что пища астронавтов — это изделие кулинарного искусства роскошного ресторана. Еда — практичная, простая и… сухая. Дело в том, чтобы уменьшить массу продуктов, что загружают на склад корабля, их замораживают, после чего производят возгонку льда — удаление влаги в вакууме. Такой процесс технологии называют «сублимационная сушка», и он позволяет удалить из пищи до 98% содержащейся в ней воды. Чтобы вернуть прежнее состояние, приходится иссущенное мессиво положить в емкость с водой и размешать, подогреть. Не скажу, что вкус получается такой, какой должен быть, однако нельзя не признать, что это съедобно и приемлемо.

Есть в условиях нормальной гравитации — весьма приятное занятие. Дело в том, что любая летающая крошка или капля, попав в дыхательные пути кого-нибудь из членов экипажа, может стать причиной его смерти. У нас была посуда, которая не билась и можно использовать как при невесомости, и при притяжении.

— Сегодня у нас плов, на диссерт — тортик, — сказала Марина, который выдает нам еду согласно расписанию и по таблице, что заранее подготовили медики-диетологи для нашего полета. Ежедневное меню для космонавтов, официально принятое NASA, включает в себя излюбленные американские блюда, такие как мясо с картофельным пюре, куриный пирог, оладьи и тыквенный пирог; кроме того, в наборе пакетики с конфетами, печеньями и другими сладостями. Меню российских космонавтов выглядит приблизительно следующим образом: первый завтрак — это бисквит, чай с лимоном или кофе; второй завтрак — свинина (говядина), сок, хлеб; обед — куриный бульон, чернослив с орехами, сок (или суп молочный с овощами, мороженое и шоколад); ужин: свинина с картофельным пюре, печенье, сыр, молоко. То есть никто из нас не может произвольно извлекать из холодильников то, чего пожелает, а делает это строго по графику, что вычерчен на мониторе. Меня же радует, в списке блюд включена и азиатская кулинария, хотя уверен, у моих коллег могут быть иные предпочтения, особенно у Сергея. Только спорить здесь с бортврачем бессмысленно и не нужно. Мы не в ресторане, а в имитационном полете. Ежедневно нам полагается 1,6 кг еды на человека и последующая физическая нагрузка… иначе растолстеем.

— А пить — минеральная вода или чай? — спросил я.

— Выбирайте на свой вкус, — пожала плечами Ульянова. Про вкус она заметила правильно: чтобы вода не портилась и не теряла вкуса, в нее добавляют небольшое количество специальных веществ — так называемых консервантов. Так, 1 мг ионного серебра, растворенного в 10 л воды, сохраняет ее пригодной для питья в течение полугода. Поэтому на борту была тонна таких консервантов.

Торт и плов, естественно, пришлось «раздувать» водой. По вкусу было близко к оригиналам, однако… это условно можно назвать кашу пловом и тортом, язык не поворачивается признать то, что в тарелке, привычным мне блюдом. Я лишь вздыхал и думал, что такую жратву будут поглощать затем те, кто отправится на Марс, а я вот после испытаний обязательно пойду в ресторан восточной кухни на окраине города, благо там работали выходцы из Узбекистана, а вот они — признанные мастера кульнарного искусства.

Работа у меня была монотонной. Только не думайте, что я занимался тем, что проверял, как функционируют компьютер и приборы в рамках программ, приходилось также работать в оранжереи, выращивая свежие помидоры и морковь, картошку и баклажаны, причем удобряя почву нашими же переработанными и почти не издающими запах фекалиями. Кроме того, мы часто ходили по «колесу» с прибором, отмечая степень усталости металла, состояние швов между листами, выявляя наиболее слабые места для дальнейшей электросварки. Впрочем, пока все было в норме и сварочные работы за время имитационного полета к Марсу проводить не пришлось. Для проведения подобных работ мы одевали другую одежду, которую не жалко было испачкать — специальные комбинезоны с карманами для инструментов, с липучками, светящимися лентами. А так у нас была разнообразная экипировка, включая майки и шорты, а также спортивная обувь, напоминающие кроссовки с твердым супинатором. И всегда на нас были датчики медицинского контроля — вся информация автоматически записывалось на монитор Марины, которая делала ежедневную сводку о нашем состоянии для ТИЦа.

Немного больше хлопот оказалось у Сергея: у него каждый день что-то летело и ему приходилось заниматься починкой аппаратуры, причем, не только электронные блоки, но и механические части. Он сообщал о проблемах в Тестово-испытательный центр и там брали на заметку, чтобы внести нужные корректировки в механизмы на галеоне «Радуга». Так уж получалось, что мы своей трудодеятельностью и обитанием на макете совершенствовали другой корабль. Хотелось бы в последствии получить благодарность от экипажа, который в более комфортной обстановке отправится на Марс. Только… почему-то мало верится в это.

В свободное время я читал вести с Земли, что официально высылал мне Тестово-испытательный центр. Самому войти в Интернет было сложно, поскольку коммуникации были завязаны через спутники, которые имели специальные «фильтры». Мне было не известно, зачем это делалось, ведь мы нуждались в свежих новостях, не только тех, что нам навязывалось, хотели быть в курсе событий земной жизни, да только Хамков считал, что это будет отвлекать нас от миссии и мешать нашей работе. Например, события в Африке или Латинской Америке, ситуация на мировых биржах, политические интриги в самой России — были для нас предоставлены в усеченном виде. Между тем, Марина желала смотреть различные ток-шоу, Ашот — передачи в военной сфере и новости из Армении, Сергей — музыкальные события, концерты, а я — мировую политику, однако это тоже было предоставлено для нас избирательно, отфильтровано. Нельзя сказать, что мы безропотно восприняли такое решение, но открыто не выступили. Позже мне Марина сказала:

— Анвар, найди способ обойти «фильтры», я хочу свободно войти в Интернет.

Я покачал головой:

— Не просто это… В Тестово-испытательном центре суперкомпьютеры, они блокируют любой несанкционированный вход в Интернет. Проблема и в том, что наши сигналы опаздывают, поэтому приходится долго ждать, пока выполнится та или иная команда…

— И все же… Ты единственный среди нас специалист в коммуникациях, так что на тебя вся надежды, — шепнула мне Ульянова. — Так что постарайся… пожалуйста…

Слово «пожалуйста» для меня всегда было волшебным, а вот сказанное бортврачем имело силу приказа, и я сдался, обещал. Нужно было разработать простую и в тоже время эффективную программу, которая позволяла обходить все барьеры, наложенные на информационные каналы на корабле-макете. Не скрою, это мне удалось позже сделать. Что касается художественных фильмов, то в файлах компьютера нашего корабля их были десятки тысяч, начиная с первых десятилетий прошлого столетия и со всех стран мира — выбор огромный и на любой вкус.

А сейчас мы находились в Центральном посту, и я читал то, что прислали нам для расширения нашего миропознания:

«Через четыре миллиарда лет произойдет столкновение двух галактик — Млечного пути и Туманности Андромеды М31, в результате чего образуется одна супергалактика — Млекомеда — с числом звезд, превышающим полтриллиона. Столкновения между звездами возможны, но они будут редкими, так как пространства между небесными телами столь значительны, что они могут проходить мимо, не задевая друг друга. Что касается нашего Солнца, то оно, скорее всего, будет выброшено в межгалактическое пространство и начнет путешествовать в полном одиночестве. Но землян к тому времени должно беспокоить состояние нашего светила через 5—6 миллиардов лет, когда оно превратится в красного карлика, и его излучение окажется смертельным для всего живого на планете».

— Весьма трагично, но будет ли это волновать нас через пять миллиардов лет, если человечество перестанет существовать? — ехидно заметил Сергей, слушая новостную ленту. — Сотрудникам из Тестово-испытательного центра нечего предложить нам прочитать поинтереснее?

— Ага, вот, это будет вам интересно, — пробормотал я, выбирая из списка сообщений наиболее интересные. — «Правительственной комиссией России утвержден список экипажа „Радуги“, который в следующем году отправится на Марс…» Зачитать?

— Конечно! — воскликнул Сергей.

— Итак… Филлип Селезнев — командир экипажа и первый пилот…

Услышав это имя, Ашот как-то покривил лицом. Ничего нам не сказал, только махнул рукой, словно успокаивал сам себя. Я же не сдал задавать ему вопросы, посчитав, когда нужно, то получим пояснения. Однако это имя было известным другим членам экипажа.

— Так-так, младший брат владельца холдинга «Металл-волд» Андрея Селезнева, олигарха, — прокомментировал Ушаков. — Может, Филлип человек не плохой, но уж больно режет глаза и уши его финансовое состояние и зависимость Госкорпорации от кошелька магнатов.

— Этого «Роскосмос» не скрывал, ну, что полет на Марс финансировался из частных источников, — заметила Марина, хотя по виду было ясно, что ей не нравится такое положение. — В Америке тоже частный капитал инвестируется в космические программы НАСА. Это лишь в коммунистическом Китае все за счет госсредств. А у нас «фифти-фифти»…

Я же продолжал, не обращая внимание на перепалку коллег:

— Игнат Громов — второй пилот и навигатор, капитан взлетно-посадочного марсианского модуля «Перископ»… Ну, с этим человеком мы как бы знакомы. Ага, значит, это он первым вступит на поверхность Марса, отличненько… Так, дальше, Елена Малая — биолог, ассистент врача и второй член «Перископа»… и она сядет на Марс… Ирина Красная — бортовой врач, доктор медицинских наук…

— И супруга первого заместителя министра обороны Дмитрия Красного, маршала бронетанковых войск, — продолжил комментировать Ушаков. Нужно отметить, знал он многое. — А брат Красного — магнат в сфере железнодорожных первозок, шестой в списке журнала «Форбс» по России. Да, деньгами пахнет!

— Я ее знаю, — хмуро произнесла Ульянова. — Училась со мной, на курс старше… Особо мозгами не блистала, ее и на занятиях видели редко… Впрочем, не стану судить об интеллектуальных способностях, может, поумнела…

— Блат, связи, деньги, власть — вот что движет ныне отечественной космонавтикой, — сердито заявил Сергей, стукнув кулаком по столу. Он знал, что наша беседа фиксируется видеокамерами, однако не боялся последствий — ведь не станут же за это снимать его с имитационного полета, который уже длится три недели.

— Но тебя же взяли в программу без блата, — заметил я, подняв глаза на коллегу. — Или тоже протолкнул кто-то из правительства?

— Меня взяли в имитацию, а не в реальный полет, — огрызнулся тот. — Есть разница.

Разница была в нашем восприятии. Для нас астронавты — люди уникальные, которые практически во всем превосходят среднестатистического человека: их ум позволяет им решать самые сложные научные задачи, а здоровье, как и физическая подготовка, просто идеальны, что касается моральной стороны, то эти люди не имеют темных пятен в своей репутации. Так ли это? Это раньше к нравственному и физическому облику, здоровью астронавтов в СССР подходили с особой тщательностью. А сейчас всем рулят деньги, которые могут протолкнуть на орбиту даже психа с манией на убийство. Я пожал плечами, не желая спорить и стал читать следующую фамилию:

— Антон Финкильштейн, геолог, планетолог, доктор географических наук, третий член «Перископа»..

— И родственник Исцаха Гремлина, израильского миллиардера, который, в свою очередь, состоит в родственных отношениях с Ротшильдами, — подал опять голос с явной критикой в интонации Сергей. — Нет, я не антисемит, но видно, что с Земли Обетованной тоже не скупились для проталкивания своего на Марс, видимо, для последующего переселения евреев на новые территории и расширения земель для Израиля. Там их палестинцы точно не достанут…

— Помолчи! — Ашот сидел на стуле и внимательно слушал все, что я читал. Болтовня бортинженера его отвлекала от раздумий. Было заметно, что и ему не нравится состав экипажа «Радуги».

— Семен Фрутко, бортинженер, доктор технических наук… Ну, этого человека я знаю, его отец — основатель компании «Техно Солари групп», олигарх… Валерия Геловани, компьютерный техник, кандидат физико-математических наук… гм, молода для астронавта — всего 25 лет ей…

— Ее отец тоже из миллионеров, глава Финансовой корпорации «Кредит и инвестиции», — опять не удержался Ушаков. — А дядя — министр тяжелого и среднего машиностроения. Того самого, что строил как наш макет, так и реальный корабль.

Однако эта фамилия вызвала у меня смутные ассоциации. Валерия Геловани… где-то я слышал о ней?.. И тут в мозгу вспыхнула скандальная история, о которой бурлил Интернет полтора года назад. Эта дамочка оскорбила узбекскую певицу Надиру Шамурадову, которая пела в ночном клубе: «Ты, грязная узбечка! Такие как ты у меня дома полы моют, а здесь я пришла слушать твои поганные национальные песни? Пошла вон!» — и она бросила в певицу бокал с вином. Затем телохранители Валерии грубо и с нецензурной бранью оттолкнули Надиру от микрофона. Скандал замяли, потому что никто не хотел связываться с семьей олигарха, но вот тогда у определенной публики сложились впечатления, кто представляют из себя «новые русские». Шовинизм, чванство, высокомерие, хамство и наглость — вот основная черта таких людей. И теперь Валерия — член экипажа? Уму не постижимо, куда смотрит «Роскосмос»? Хотя о чем это я? Деньги не пахнут, а такие деньги, вложенные в марсианский проект, позволяют подобным дамочкам делать все на Земле. Интересно, как себя она будет вести на Марсе? Начнет кидаться бокалами в марсиан?

— И восьмой член экипажа — бортмеханик, строительный инженер Владислав Кирясов, четвертый член «Перскопа»… А зачем строитель на Марсе?

Ответил Саркисов, опередив Ушакова:

— Как строить поселок колонистов — не понял что ли? Ведь нужно произвести геодезические, топографические замеры, изучить грунт и так далее. Ведь правительство России планирует строить на Марсе станции. Без профессионального строителя никак не обойтись, только он может сделать предварительную оценку!

Но Сергей, стуча пальцами по столу, добавил с ехидцой в голосе:

— Жена Кирясова — мэр города Москвы, а ее сын — Константин Кирясов — олигарх, владелец предприятий, тех, что обеспечивают 90% заказов городского бюджета… Сынок купил папе билет на Марс.

Мы переглянулись. Информация была удручающей. Нет, конечно, эти люди профессионально, может, и были достойны стать астронавтами, но вот такие факты порождали подозрение о слиянии интересов власти и капитала. Однако Ушаков добавил зачем-то:

— Только мне известно некоторое другое: в последние годы Владислав Кирясов стал упорно заниматься археологией, причем практической. Зачем?

— Гм, может на Марсе раскопки планирует вести?

— Ага, свидетельства о допотопной цивилизации обнаружить, — схохмил Сергей. — Но я знаю, что на туфту Кирясов тратить время не стал бы. Значит, он действительно настроен найти что-то на Марсе. Кстати, он последние месяцы проводил в Центральной и Южной Америке, изучая что-то из культуры майя, ацтеков и инков.

Мы пожали плечами. Эта информация прошла мимо нашего интереса, ее обсуждать дальше не стали. Тут я пробежался дальше и воскликнул:

— Ого, тут еще есть информация!

— Что именно?

— Список экипажа-дублера… тоже восемь фамилий. Гм, фамилии известных людей из того списка, что чаще всего печатает «Форбс», или находятся в родстве с членами правительства России… Оп-ля… Андрей Фурман, второй пилот…

Это имя говорило о многом. У Саркисова вытянулось лицо:

— Это сын «криминального авторитета» Антона Фурмана, прозванного «Фурцик»? Он же держит общероссийский «общак» на сумму в несколько десятков миллиардов долларов.. Вот те на! Дети бандитов тоже летят в космос?

— Еще купившие себе билет первым классом на Марс? — Сергей не мог сдержать свое ехидство. Но я видел, что его трясло в бешенстве. М-да, товарищ плохо контролировал свои эмоции — это не к добру, если от обычного сообщения начинал волноваться. — Коррупция… Криминал сращивается со властью и деньгами… Госкорпорация «Роскосмос» меньше всего опирается на этические нормы…

— Возможно… — тут я нахмурился. — Есть при этом оговорка, что второй экипаж полетит через полгода после старта «Радуги»…

У Марины глаза стали большими:

— Как через полгода? На чем они полетят, если «Радуга» к тому времени не вернется? Разве есть второй корабль для полета на Марс? Я что-то не слышала о нем.

— Гм, может, его строят… — предположил я. И сам же усомнился в этом — построить такой корабль нужны были время и очень большие деньги. Уж олигархи и «воры в законе» еще раз не станут раскошеливаться, а привлекать международное сообщество или иные государство российские власти не станут — такой корабль — это сгусток сверхсекретных изобретений и технологий. Благодаря им наша страна вырвалась вперед в космическом пилотировании на дальние дистанции.

Саркисов покачал головой:

— Странно… Мы бы об этом знали, такое не скроешь… Второй экипаж… Может, они полетят на макете?

Сергей остолбенело уставился на него:

— То есть на нашем? Но ведь это имитационный корабль!

— Но он ничем не отличается от настоящей «Радуги», — тихо произнес командир. — Мы его сейчас тестируем, а потом почему бы не запустить его на орбиту? Теоретически и «Энтерпрайз» -шаттл — помнишь? — могли отправить в космос.

В отсеке зависла тишина. То есть абсолютной тишины не было, просто мы перестали разговаривать. Новости натолкнули нас на размышления с различными выводами. И я решил во что бы не стало пролезть в Интернет и поискать что-нибудь про нас. Лишь бы обойти барьеры.

После политинформации Марина отправилась дежурить на Центральный пост, а остальные направились на тренировки по надеванию и проверке работоспособности скафандра, проводившиеся один раз в неделю. Это занимало не менее трех часов. Мы проходили в отсек «F», где находились костюмы для работы в космосе KSU-1 и для передвижения на поверхности Марса NTR-5L, то есть два разных типа. KSU-1 состоял из мягких и жестких тканевых компонентов, обеспечивающих поддержку, мобильность и удобство (хотя с последним я мог бы поспорить). Отмечу, сам материал скафандр делается в 13 слоёв: два слоя внутреннего охлаждения, два сдавливающих слоя, восемь слоёв тепловой защиты от микрометеоритов и один внешний слой; при этом эти слои включают такие материалы, как трикотажный нейлон, спандекс, уретановый нейлон, дакрон, неопреновый нейлон, майлар, гортекс, кевлар (да, тот самый, из которого делают бронежилеты) и номекс. Все слои сшиты и скреплены вместе, чтобы стать цельным покрытием. Хочу сказать, в отличие от первых скафандров, которые сшивались индивидуально для каждого космонавта, современные KSU-1 обладают компонентами различных размеров, которые подойдут всем. Поэтому в них могли двигаться и Ашот, и Марина, имеющие разные весовые категории и фигуры. Правда, вес соответствующий — 90 килограммов.

Скафандр для внекорабельной деятельности состоит из таких частей: MAG (собирает мочу космонавта), LCVG (устраняет излишки тепла в процессе прогулки по космосу), EEH (обеспечивает связью и биоинструментами), CCA (микрофон и наушники для связи), LTA (нижняя часть костюма, штаны, наколенники, наголенники и сапоги), HUT (верхняя часть костюма, твёрдая оболочка из стекловолокна, которая поддерживает несколько структур: руки, торс, шлем, рюкзак жизнеобеспечения и модуль управления), рукава, две пары перчаток (внутренние и внешние), шлем, EVA (защита от яркого солнечного света), IDB (внутрикостюмный мешок для питья), PLSS (первичная система жизнеобеспечения: кислород, энергия, уборка углекислого газа, охлаждение, вода, радио и система предупреждения), SOP (запасной кислород), DCM (модуль управления PLSS). С таким оборудованием мы могли находится в космосе до 6 часов, в основном для ремонта корабля или перехода на другой корабль, если стыковочные узлы не способны обеспечить стыковку. Жаль, что в реалии нам испытать эти скафандры не придется. Но уже сам процесс одевания был утомительным: вначале «штаны с ботинками», потом «рубашку» и гермошлем. Скафандр висел на крюках и без соответствующих рычагов не только влезть в него, но и не закрепить все защелки, крепления, чтобы обеспечить герметичность.

Марсианский вариант NTR-5L имеет меньшую массу, но все равно, по земным меркам, тяжелый — 75 килограммов; просто марсианская гравитация составляет более одной трети от земной, и это облегчает ношение скафандра. Отличия, есественно, имеются. Прежде всего, шлем в форме пузыря обеспечивает значительное поле зрения. Новый дизайн плечевых частей костюма предоставляет большую свободу движениям рук. Сзади в скафандре располагается люк, сквозь который пролезает астронавт для одевания. То есть, скорее это скафандр, словно транспорт, принимает в себя пассажира, а не человек натягивает на себя всё это. Кроме того, благодаря новейшим разработкам существенно упала необходимость лишний раз загружать скафандр канистрами с гидроксидом лития, абсорбирующим двуокись углерода, выдыхаемую человеком. Воздуха хватало на 12 часов, включая час на аварийную ситуацию.

Ученым известно, что марсианская пыль, покрывающая поверхность, вырабатывает электростатический разряд, способный повредить электронику скафандра. Поскольку на Марсе нет дождей, то обычное заземление не поможет, однако на NTR-5L имеется прибор, излучающий альфа-частицы низкой энергии, благодаря ему атмосфера будет ионизироваться и станет электропроводящей. Кроме того, на подошвах ботинок имеются мелкие иглы, толщиной в 0,02 миллиметра, которые снимают заряд.

Все это нам подробно рассказывал Ашот, который обучал нас надевать скафандры. Он же проверял, как правильно мы выполняем процедуры, не забываем ли что-то в процессе «примерки» NTR-5L и KSU-1, насколько герметичен скафандр, исправны ли приборы, заряжены ли аккумуляторы, имеется ли кислород и так далее. Конечно, надеть эти «латы» в одиночку невозможно. Всегда должен был быть второй, который помогал. Если надеть первый обычный слой мог каждый самостоятельно, то в основной скафандр мы «входили», причем «штаны» надеть было еще просто, а вот верхнюю часть — «рубашку» и шлем ассистирующий опускал на астронавта при помощи манипуляторов. Не забывайте, что мы были не в условиях невесомости, а земной гравитации, и 90 килограмм — это тяжело. Распорядок работы составляли в Тестово-испытательном центре, и поэтому получалось всегда так, что я помогал Ульяновой «примерять» скафандры, мне — Сергей, а ему — Ашот, сам же командир надевал при поддержке Марины. Но такой порядок не нравился Ушакову, и я заметил, что помогал он мне с некоторым раздражением, злостью, и пару раз чувствительно ударил меня манипулятором, как бы невзначай, да только я понял, что это было преднамеренное действие. Что двигало бортинженером я не знал, однако мягко сказал ему:

— Эй, дружище, поосторожнее, ты мне кости сломаешь!

— Ничего, потерпишь, — грубовато ответил тот, нисколько не смутившись. — Тебе же приятно Марину лапать, когда она надевает скафандр. Раздеть ее, наверное, было бы приятнее вдвойне.

Ага, вот в чем дело! Он ревнует меня? Но почему? Я ведь не питал к Ульяновой никаких чувств, кроме дружеских; она для меня была товарищем и коллегой — не больше. А вот Сергей, судя по всему, имел на нее свои виды… Так подошел бы к ней и напрямую заявил бы, чего ко мне лезть? Фантазирует о чем-то… Ругаться и, тем более, распускать руки не хотелось (хотя так и тянула вмазать в нос обидчику), ведь тогда я получил бы негативный отчет по полету, а не Ушаков, поэтому предпочел промолчать, сделать вид, что не понял. Сергей, в свою очередь, посчитал это своей победой и как-то высокомерно посмотрел на меня. Ладно, пускай так считает. Главное — не сорвать полет, не создать дискомфорт для остальных членов команды. К счастью, Саркисов в этот момент вышел из отсека, чтобы заменить Ульянову на дежурстве в Центральном посту, а то неизвестно как закончился бы этот небольшой инцидент. Хотя недопонимания у экипажа с Серегеем были и раньше.

Однажды он рассказал анекдот про тещу, считая, что это лучшая тема для мужского единения. Видимо, он расчитывал на определенную реакцию с нашей стороны, однако ее не последовало. Марина, как женщина, не отреагировала на глупость, а мы с Ашотом промолчали. И тогда взбешенный Ушаков поинтересовался:

— Не смешно?

Я произнес:

— У меня прекрасная теща, поэтому не могу выразить свои позитивные эмоции об анекдоте.

Саркисов добавил:

— На Кавказе уважают женщин и анекдотов про тещ нет. Поэтому также не могу поддержать твое веселье на данную тему.

Бортинженер тогда набычился и затаил обиду. И с тех пор искал случая, чтобы подколоть или задеть меня. Ашота он побаивался, а я был его ровестник и меня он считал своим конкурентом, в свою очередь, я стремился не реагировать на подобные действия.

Сейчас я молча выскользнул из скафандра и стал паковать его на место. После отправился в спортзал, так и не сказав ничего коллеге, между тем, заметив, что он ищет моей гневной реакции. Там были тренажеры для бега, нагрузок для мышц, а также солярий. Да, поскольку солнца мы не видели, а в его лучах нуждались, то приходилось загорать под искусственным освещением. Как говорила Марина, рахит — это болезнь не только у детей на Земле, но и угроза для астронавтов. Только я желал загрузить себя по полной программе, но не в солнечной ванне, а на мускулы. Нашел соответствующую программу на дисплее и запустил. Затем стал повторять все движения, которые отображались на экране. Я поднимал тяжелые диски, накачивал мышцы на гибких ремнях, бежал на дорожке с грузом свинца на плечах и коленях. Пот лился с меня ручьем, одежда намокла настолько, что можно было ее выжимать. Спустя два часа я рухнул на татами, не в силах пошевелить пальцем. На дисплее мне высвечивалась оценка «отлично» — электронный тренер дал положительный результат моему труду над телом.

— С такими темпами ты догонишь Арнольда Шварценеггера, — услышал я голос бортврача. Марина входила в отсек, явно желая тоже дать нагрузку своей маскулатуре.

— О-о-о, это вряд ли, — произнес я, тяжело дыша. — Он-то не испытывал сложности психологического характера…

— А что тебя волнует?

Я хотел было сказать про Сергея, но потом одумался и ответил:

— Нет культурного досуга. Однотипная жизнь на борту.

— Ага, я поняла. Сейчас мы изменим ситуацию!

Я почувствовал на себе веселый взгляд врача. Марина подошла к стене, открыла дверцы — там была аудиоаппаратура с мощными колонками. Я начал подозревать, что она хочет занять меня — караоке. Брошенный женщиной микрофон был подхвачен мной ловко, по-обезьяньи, правда, пришлось при этом подпрвгнуть.

— Итак, культурный досуг — лучший метод борьбы с усталостью, нервозностью и печальными мыслями, — сказала она. — Предлагаю тебе начать свой сольный номер… Но песню выбираю я.

— Ты серьезно? — спросил я, преподнимаясь с татами.

— Серьезнее некуда. Снятие психологического напряжения можно музыкой, танцами и физическими упражнениями на спортоборудовании, только сегодня я начну с караоке. Кстати, это обязательный элемент в программе полета, поэтому всем придется ее выполнять. Так же будут коротать время настоящие астронавты, и ты им позже расскажешь, как это классно…

— Ну, если они еще захотят с нами встретиться, — скривил лицо я, однако спорить не стал. — Хорошо, с чего начнем?

Марина быстро просмотрела список, который был в памяти аппаратуры. Конечно, просматривать более ста тысячи песен не стала, а просто набрала на клавиатуре тот, который хотела услышать. Заиграла музыка, и с первых нот я понял, что выбор оказался удачным. Поэтому с первых же аккордов затянул:

«Земля в иллюминаторе,

Земля в иллюминаторе,

Земля в иллюминаторе видна,

Как сын грустит о матери,

Как сын грустит о матери,

Грустим мы о Земле, она одна.

А звёзды тем не менее,

А звёзды тем не менее

Чуть ближе, но всё так же холодны,

И как в часы затмения,

И как в часы затмения

Ждём света и земные видим сны».

Пел, видимо, я так эмоционально, что Марина не выдержала, выхватила из ячейки второй микрофон и подхватила:

«И снится нам не рокот космодрома,

Не эта ледяная синева,

А снится нам трава, трава у дома

Зелёная, зелёная трава».

В проеме двери появился изумленный Ашот.

— Что вы здесь делаете? Орете на весь корабль! Что за музыка?

Действительно, динамики гремели так, что заглушали средства внутренней коммуникации; видимо, командир хотел связаться с нами и что-то сказать, а мы из-за музыки ничего не слышали. И тогда прибежал перепуганный Саркисов, решив, что здесь произошло что-то непредвиденное. О караоке его не поставили в известность. Ведь это был первый концерт в космосе.

— Это гимн российской астронавтики, друг мой! — крикнула, улыбаясь, Марина. — Поддержишь нас?

Лицо у командира смягчилось.

— О-о, спасибо, но не поддержу — ни голоса, ни музыкального слуха. Просто я хотел напоминить Анвару, что через полчаса его смена на посту, — ответил он, объясняя цель своего визита, и вышел из помещения, плотно закрыв за собой люк. У Саркисова был один недостаток — он боялся постоянного общения с коллегами, видимо, предполагая, что мы ищем его недостатки и не ценим как главу экипажа, замыкался в себе, как улитка в скорлупу. Это было плохо, хотя пока никак не отражалось на имитационном полете.

А я продолжал тем временем:

«А мы летим орбитами,

Путями не избитыми,

Прошит метеоритами простор,

Оправдан риск и мужество,

Космическая музыка

Вплывает в деловой наш разговор.

В какой-то дымке матовой

Земля в иллюминаторе,

Вечерняя и ранняя заря,

А сын грустит о матери,

А сын грустит о матери,

Ждёт сына мать, а сыновей Земля».

— Так-так, поете, значит? — услышал я ехидный голос, когда песня закончилась. На меня смотрело злое лицо Сергея. Блин, он явился в тот момент, когда я с Мариной был в одном отсеке, вот сейчас начнет демонстрировать сцены ревности. Хотя почему он ревнует? Я женат на другой, а Марина — не его женщина, она даже не дает повода, чтобы тот мог строить какие-то планы относительно нее. И все же… Не хорошо это. Между испытателями может быть многое, но только не женщина. Не по-мужски это! Я не стал что-то говорить Ушакову, не объяснять Марине, просто вышел из отсека «D» в бытовую «В», где скинул в стиральную машину взмокшую одежду и достал новую, свежу. Там же быстро искупался под душем, вытерся насухо, оделся и пошел на дежурство.

Было мое время отвечать за судьбу полета, сидя в кресле командира и за пультом управления галеона. Пускай макета, но все равно корабля, стоящего миллиарды долларов.

— Пост принял, — сказал я, когда Саркисов встал и жестом указал на свое место.

— Спокойного дежурства, — ответил командир и побежал в спортзал.

Я смотрел на данные приборов и на мониторы, показывающие как внутри и снаружи борта — корпус, двигатели, антенны и локаторы, модуль «Перископ», вращающееся «колесо», так и окружающего нас пространства. Бездонный космос. Лишь огромная полоса Млечного пути и Солнце, находящееся позади слева, — вот, что узревали камеры наружного наблюдения. Марс находился на другой орбите и я его видел лишь в компьютерной проекции. До него лететь менее двух месяцев.

С экрана связи с ТИЦ на меня смотрел диспечер. Это была симпатичная женщина, имени которого я не знал, наверное, новенькая.

— Добрый день, — сказал я, смотря на часы. По бортовому времени у нас было два часа после полудня, по правилам, мы ориентировались на время, которое было в Тестово-испытательном центре. Сигнал шел в дну сторону шесть минут. Нас это раздражало, однако правила игры придумали не мы.

Ждать ответа пришлось еще столько же — аппаратура специально оттягивала время, чтобы создать видимость отдаленности корабля от Земли. Я быстро снял показатели, характеризующие состояние бортовых систем и наши координаты в Солнечной системе. Женщина улыбнулась и произнесла: