18+
Игра в детектив

Бесплатный фрагмент - Игра в детектив

роман-круиз

Объем: 274 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

История первая

Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

М. А. Булгаков.

«Мастер и Маргарита».

1. Что-нибудь, да случится

(ЭГЕЙСКОЕ МОРЕ)

Тихая сентябрьская ночь стремительно опустилась на легендарное море древних греков и укутала безбрежное морское пространство торжественной тишиной. Казалось, только-только припекал солнечным жаром утомительный день, но вот уже вспыхнул и померк багровый закат в полнеба, вот уже стемнело, и зажглись, словно в московском планетарии, миллионы звезд. А наметившийся было размеренный вечерок с неторопливым послеобеденным бризом, так приятно смягчавшим полуденный зной, просто не поместился в эту извечную ежедневную круговерть! День сразу сменился ночью. Природа словно бы торопливо одернула — эй, тише вы там! Тише! Хватит уже! И всё послушно замерло под звездами… В этой тиши, сверкая огнями всех своих палуб, шел беспечно навстречу древнему Пирею круизный теплоход «Россия». И движение его весьма заметно оживляло ночное торжество вечности.

Если бы в эту чудную тихую ночь какая-нибудь редкая ночная птица долетела бы до середины Эгейского моря, сделала бы пару кругов над теплоходом и села бы на мачту у открытой кормовой площадки — она вполне могла бы услышать приглушенное ритмичное буханье музыки. Это почтенная публика, не обращая внимания на торжество вечности и не задаваясь главными вопросами жизни, вселенной и всего такого, проводила время морского круиза в ресторане. Едва ли ночная птица задержалась бы надолго на этом самодвижущимся островке из холодного металла со странным названием «Россия». Помедлив минуту-другую, она, скорее всего, неслышно вспорхнула бы и отправилась дальше по своим делам. Но, кажется, это как раз вполне подходящий момент, чтобы начать нашу историю.

Итак.

Ресторан, располагавшийся чуть ниже открытой кормовой площадки, представлял собою довольно большой зал и в обычное время здесь столовались пассажиры второго и третьего классов. Но к вечеру все преображалось — зал погружался в полумрак, софиты выхватывали яркими лучами небольшую сцену и столики расступались, освобождая место танцующим. Для полноты картины стоит заметить, что ресторан назывался «Москва» и это, безусловно, добавляло колорита. То и дело отдыхающие и путешествующие усмехались и не без ехидства замечали, что «Москве» как раз самое место в кормовой части «России» и не удивительно, кстати, что она оказалось рестораном…

Что характерно — в последние пару дней по никому не известной причине в ресторане перестала работать часть кондиционеров. Скорее всего, просто вследствие изношенности всей системы (шутка ли — уже почти восемь лет прошло с последнего ремонта теплохода в 85 году!). Но у команды всё не хватало ни рук, ни средств привести систему в порядок, а у почтенной публики как-то не возникало желания по этому поводу возмущаться, словно бы команда и пассажиры существовали в совершенно разных параллельных пространствах.

Вот и сегодня, несмотря на духоту, в «Москве» было шумно и многолюдно. Музыканты на сцене старательно выводили какую-то удивительно безликую мелодию, световая установка не особенно затейливо раскрашивала их стандартным набором цветов, а зеркальный шар под потолком покрывал зал белыми бликами.

Почти все столики были заняты:

В дальнем углу сдержанно веселилась компания «челноков», обмывая водкой будущие прибыли. Завтра у них намечался ответственный день, и обильные возлияния должны были расположить к ним сразу всех богов, покровительствующих торговле. Для русского человека характерна несколько извращенная трактовка язычества.

Эмоции людей торговых сдерживались присутствием не в меру веселых парней явно криминального типа, пировавших у самой сцены. Крепкие ребята, не отягощенные интеллектуальными разговорами и излишне интеллигентными манерами, чувствовали себя вполне вольготно на теплоходе. Впрочем, они привыкли чувствовать себя так везде. Такое уж наступило время.

В зале, конечно, были и люди серьезные, которые оказались здесь именно с желанием отдохнуть от дел. Хозяева жизни. Во всяком случае, так о себе они думают сами. Отдыхают такие люди, как правило, в небольшой компании, стараясь не привлекать к себе внимания.

Некоторое же количество рядовых туристов погоды не делало и сидело тихо-мирно.

В общем, вполне нормальная, привычная для всех обстановка царила в этом центре круизной жизни. Конферансье, начисто лишенный какого-либо азарта, отпускал равнодушные остроты и даже не делал пауз для аплодисментов, прекрасно понимая, что их не будет, а потом снова предоставлял место на сцене музыкантам…. И, о Боже! Какая духота! Воздух словно слипся и стал осязаем, как перед сильной грозой. Казалось, прямо из зеркального шара под потолком вот-вот сверкнет молния, долбанет оглушительный гром, выдавливая с хрустом оконные стекла и на посетителей ресторана хлынут потоки холодного ливня. Но ничего похожего не происходило. Перед глазами по-прежнему проплывали официанты, которых почему-то звали гарсонами, и их белоснежные курточки оттеняли по банному красные недовольные лица.

Около самой эстрады в этот вечер расположилась ничем не примечательная на первый взгляд компания. Её главой без ошибки можно было назвать джентльмена лет пятидесяти, худого и флегматичного. В глазах джентльмена явно читалась некоторая усталость, вызванная переизбытком (или, как любят выражаться в их круге, передозировкой) проблем и неприятностей, но выбрит он был гладко, а одет аккуратно. Даже здесь его внешний вид не потерял ни свежести, ни солидности. Джентльмен курил короткую трубку и от этого вокруг висел сладкий запах ванили. Звали джентльмена Альберт Сергеевич Ковец.

Напротив него развалился на стуле совершенно изможденный духотой парень. Тусклое лицо и короткая шея, покрытая крупными каплями пота, коротко остриженные волосы и крепкая фигура боксера роднили его с веселящимися неподалеку личностями криминального типа и явно указывали на принадлежность к сфере охраны. Так оно и было — Костя Обухов выполнял функции личного телохранителя Альберта Сергеевича. И что любопытно: в углу Костиного рта красовался короткий шрам, совершенно не уместный, но такой типичный. Видимо, для того чтобы стать телохранителем солидного человека, претенденту необходимо пройти процедуру разрывания рта. Сдать своего рода профессиональный экзамен.

По левую руку от Альберта Сергеевича Ковеца, подперев милое личико руками, сидела девушка лет двадцати. Звалась девушка Полиной и была она дочерью Альберта Сергеевича. Духота мучила Полину значительно меньше, чем остальных, поскольку на ней было лёгкое шёлковое платье с глубоким декольте на спине. Платье это, надо признаться, так удачно облегало чудесную молодую фигуру, что при каждом движении невольно подчёркивало её пленительную гибкость. Совершенно нельзя было ошибиться: каких-нибудь семь лет назад она представляла собой тот самый тип девочек, что напрочь свернули мозги набоковскому Гумберту-Гумберту. Эдакий соблазнительный гадкий утёнок, только хорошеющий с годами. Сейчас лицо её с чуть вздёрнутым носиком и изумрудными глазами под копной светло-русых волос выражало смертельную скуку — молодость требовала действия, а её компанию к этому времени уже разморило окончательно.

К тому же четвёртый участник компании — молодой человек, сидевший напротив Полины — был не из тех, кто способен привлечь внимание девушки. Одетый в светлую рубашку, расстёгнутую до пупа, да так что явственно виднелось заметное брюшко, он вёл неспешный разговор с Альбертом Сергеевичем Ковецом. Его очки в золотой оправе поблёскивали на свету и постоянно сползали по мокрому носу, а когда он сдвигал их обратно, стёкла касались бровей и вниз медленно скатывались капельки пота, прямо по бледному лицу и синеве выбритых щек. Короткие курчавые тёмные волосы и тонкие усы дополняли безрадостную картину. «Человек этот был моложе своего собеседника с трубкой и явно принадлежал к людям деловым» — такой лаконичной фразой вполне можно было бы ограничиться, пожелай мы вкратце охарактеризовать четвёртого участника компании, поскольку кроме дел молодого человека ничего не интересовало. Полное отсутствие лирики и романтики… Нет, определённо, такие не нравятся впечатлительным девушкам. Такие привлекают расчётливых женщин. Звали же молодого человека Вадим Щукин. Просто Вадим Щукин без всякого отчества и был он компаньоном Ковеца.

Что привело этих людей на борт теплохода, бороздящего Эгейское море по пути к порту Пирей? Что заставило их решительно покинуть Москву и что их ждёт дальше? Скажем, в том же самом порту Пирей? Казалось бы, простые вопросы! Но пока что, к началу одиннадцатого вечера, никто не смог бы ответить на них…

Конферансье объявил следующий номер ночной развлекательной программы и удалился с плохо скрываемым раздражением.

— …поэтому кредитные ставки не могут вырасти настолько, чтобы помешать нам, — закончил фразу Щукин.

— Угу, — Альберт Сергеевич задумчиво выпустил клуб душистого ярко-синего дыма.

Похоже, разговор не был интересен никому, кроме самого Щукина. Полина вертела в руках бокал с отвратительно тёплым шампанским и вяло размышляла куда бы его выплеснуть. А Костя Обухов практически совсем уснул. Его тело медленно, но верно сползало по стулу, стремясь принять горизонтальное положение. Тем временем музыканты закончили номер, вперед выдвинулся саксофонист и конферансье объявил серию медленных танцев. При этом он произнёс какую-то совсем уж убогую фразу: «Дамы могут пригласить кавалеров и наоборот». После чего удалился.

Грянула музыка.

Полина решительно отставила бокал. Сидеть за столом дальше было выше её сил. Лучше уж завязать лёгкую интригу с каким-нибудь очаровательным словоохотливым шатеном. Вот ведь какое приятное слово: «шатен». Мягкое. Куда приятней, чем «брюнет» или «блондин». Еще с детства Полине казалось, что первое напоминает «крем-брюле», а от второго веет чем-то блошиным. Альберт Сергеевич встрепенулся и заботливо посмотрел на дочь.

— Может, потанцуешь?

— С кем? — Полина бросила критический взгляд на своих соседей по столику. — Ты же не танцуешь.

— Со мной, например, — подал голос Щукин, поправил очки и изобразил на лице не очень убедительную улыбку.

— Иди, что зря сидеть, — ласково подтолкнул отец.

Полина вздохнула и поднялась. Видимо, ей не очень понравилась эта идея, но не устраивать же скандал? Довольный Щукин тут же последовал за ней и они принялись вяло топтаться неподалёку, не очень пытаясь попасть в такт музыке. Мелодия была тихой и на удивление приятной. Её явно вытаскивал бархатный голос саксофона.

— Полин, почему такое пренебрежение? — спросил Щукин.

— Какое пренебрежение? — излишне удивлённо переспросила Полина, мельком взглянув на сползающие очки.

— Ко мне.

Девушка недовольно нахмурилась, но Щукин этого не заметил.

— Не очень-то ты хотела танцевать со мной. — продолжил он, стараясь прижаться как можно плотнее. — А почему? Ведь мы с тобой такая удачная пара, разве нет?

Полина снова взглянула на своего партнёра. Теперь ей стало смешно.

— Нет, — сказала она, улыбнувшись, и решительно отодвинула Щукина на прежние позиции. — Не липни, и так духота невыносимая.

Другой бы на его месте обиделся, но не таков был Вадим Щукин. Вымучив на своём лице ещё одну улыбку, он продолжил разговор:

— Скажи, ты не собираешься подумать о замужестве?

Он постарался придать своим словам шутливый тон, но у него не получилось. Совсем. Видимо потому, что он вообще не привык шутить. Это, как говориться, не его стиль.

Полина рассмеялась.

— Жениха нет. Вот ты, например, совсем не подходишь.

— Почему?

— Слишком вырастут кредитные ставки. Не справишься.

Щукин недовольно вздохнул. Он понял, что продолжать разговаривать с этой девчонкой серьёзно сейчас совершенно бессмысленно, а быть остроумным не умел.

— Ну ладно, не будем об этом, — только и сказал он.

А потом добавил, поправив очки и проведя ладонью по волосам:

— Что-то действительно жарко…

Полина с улыбкой вспомнила «удачную пару». А что, в самом деле, может быть, они и выглядели бы со стороны удачной парой, если бы не переваливались с ноги на ногу как варёные раки?

Внезапно девушка наткнулась на незнакомый, но внимательный взгляд и в то же самое мгновение обладатель этого взгляда понял, что Полина обнаружила его интерес. Он улыбнулся и чуть-чуть, самую малость, приподнял свой бокал. Полина, вздёрнув носик, отвернулась, но заинтересовалась. Её кольнула мысль, что где-то она этот взгляд уже видела. Или это свойство любого пристального взгляда? В мелькании огней Полина плохо разглядела незнакомца, но одно стало ясно: человек этот хоть и был примерно одного с Щукиным возраста, производил он совершенно противоположное впечатление. По крайней мере, с точки зрения Полины.

Музыка смолкла. Девушка молча отпустила своего кавалера и быстро юркнула за столик. Щукин несколько секунд задумчиво стоял, словно застыв, а потом тоже сел. К этому времени Костя уже взбодрился, но только для того, чтобы очередным глотком пива прямо из банки вернуть себя в сонное состояние. Глотнув, он достал свой неизменный нож с выкидным лезвием и от нечего делать начал щёлкать им. Ковец выбил трубку в пепельницу и полез в карман брюк за кисетом.

— Вадим, выпьем? — предложила Полина.

— С удовольствием.

Щукин тотчас налил себе шампанского. Полина отсалютовала ему бокалом и чуть пригубила вино. А Щукин хватанул сразу весь бокал, и тёплое шампанское заставило его сморщиться в гримасе отвращения. Но он был рад ответить на любой, даже самый незначительный и бессмысленный знак внимания со стороны Полины.

Вновь заиграла музыка.

Щукин решил продолжить топтание и даже сделал попытку встать, но перед девушкой внезапно, как говорится «вдруг откуда ни возьмись», появился другой кавалер. Это был тот самый шатен с честным взором, который так пристально следил за Полиной во время предыдущего танца. В неверном свете ресторана, впрочем, цвет волос трудно было определить наверняка, но не называть же приятного человека брюнетом?

— Вы позволите пригласить вашу даму? — спросил кавалер у Альберта Сергеевича, безошибочно вычислив его, как старшего по положению.

— Ради Бога! — улыбнулась Полина, быстро поднимаясь с места.

Ковец согласно кивнул.

Кавалер подал Полине руку и повёл за собой на танцпол, а уязвлённый Вадим Щукин тем временем упал обратно на стул и холодно посмотрел в спину удаляющегося соперника.

— Это что за явление? — недовольно пробормотал он, наполнил бокал и быстро опорожнил его.

Вместе с тёплым вином накатила волна липкого воздуха. Стало невыносимо противно. Щукин осторожно оторвал прилипшую рубашку и подул вниз, к животу. Результата это не дало никакого. Вадим отпустил рубашку, и ткань вновь прилипла к телу.

— Не пора ли нам на свежий воздух? — спросил он, обращаясь к Альберту Сергеевичу.

Тот как раз раскуривал трубку. Не отрываясь от этого занятия, он молча кивнул и выдул облако дыма.

— Пора. Подождем Полину.

— Я вот как раз хочу поговорить о ней, — продолжил Щукин, взглянув на танцующих.

Неизвестный кавалер бережно вёл девушку и что-то шептал ей на ухо. Она смеялась. Она танцевала с удовольствием. Это было видно невооруженным взглядом и очень не понравилось Вадиму Щукину. Раздражение, как каша на масле, было густо замешано на полном непонимании. Что ей нужно? Какими достоинствами необходимо обладать, чтобы покорить её? Деньги? Так у него вообще нет понятия о количестве денег — они у него просто размножаются делением, как инфузории. К тому же он не какой-нибудь идиот вроде Обухова, у него серьёзный бизнес и, между прочим, бизнес этот он имеет на пару с её отцом. Что же ещё? Покой семейной жизни? Сомнительно, чтобы она думала о семье, но, в общем, он был уверен, что сможет обеспечить и это… А, может быть, ей понадобилась любовь? Сильное, всепоглощающее чувство? — Щукин даже поморщился невольно, — глупости! Любовь — это фикция. Есть только привязанность, а она появляется сама собой, со временем. И потом, вы только посмотрите на эти игры! На эти бесконечные порхания! Куда уж тут до любви, хотя бы влюблённость какая жиденькая появилась…

— Я слушаю, Вадим, — прервал желчные измышления Щукина заинтригованный Ковец. Всё, что касалось дочери, чрезвычайно волновало Альберта Сергеевича.

Щукин перевёл взгляд с танцующих на Альберта Сергеевича.

— Альберт, может быть это и не моё дело, но мне кажется, что Полина уже выросла…

— Да ну? — усмехнулся Ковец.

— Я имею в виду, что она уже взрослая девушка, почти невеста, а ведёт себя как ребенок, — пояснил Щукин, недовольный шуткой, и кивнул в сторону танцпола. — Это может плохо кончиться.

— Не преувеличивай, Вадим. Пускай резвится. Ей скоро в институт.

— Вот об этом я и хочу поговорить, — подхватил Щукин, — мне кажется, Полине надо учиться где-нибудь в Европе. Швейцария, там, или Франция.

— У неё английский язык.

— Тем более. Значит в Англии… Понимаешь, не место ей в Москве. Я уже говорил ей. Здесь, как на бойне, грязно и опасно… И потом, разные нежелательные знакомства! Это может плохо кончиться.

— Вадим, — недовольно проговорил Альберт Сергеевич, — к чему ты? У Полины какие-то проблемы?

— Я бы не сказал, — как-то уклончиво ответил Щукин. — Но…

В это время музыка стихла, внезапный кавалер что-то сказал Полине с улыбкой и исчез в неизвестном направлении, а сама девушка направилась обратно к столику.

— Давай-ка потом продолжим, — быстро сказал Щукин.

И почти сразу к столику подошла Полина.

— Фу! Я сейчас просто умру. Как вы здесь сидите?

— Из последних сил, — подал вдруг голос расплывшийся по стулу Костя, но продолжение темы не последовало, ибо в этот момент банную атмосферу ресторана нарушило появление трёх человек. И дело не столько в том, что появление это оказалось шумным и отвлекло на себя внимание, сколько в маршруте вновь появившихся — они направились прямиком к столику наших героев. Да, видимо, судьбе было угодно выпустить на авансцену сразу всех действующих лиц, прежде чем что-нибудь в этой истории случится.

Полина первая заметила вошедших, махнула им приветственно рукой и воскликнула: «А вот и Боря!».

И то верно. Самым замечательным среди них, безусловно, был Боря Тугаринский — человек огромных размеров. Он не был толстым. Ни в коем случае. Таких людей нельзя назвать толстыми. Тугаринский был именно большим. Более того, природа, видимо, не захотела на этом останавливаться, и наделила его к тому же мощным голосом. Голос очень гармонировал с его внешним видом и время от времени заставлял вспоминать легенду об иерихонских трубах. Одним словом, этого человека невозможно было не заметить. Казалось, что он занимает всё пространство сразу, причём независимо от его площади. Облачённый в белые брюки, пёструю рубашку и великолепную капитанскую фуражку, которая была ему мала, Тугаринский сам напоминал большой круизный лайнер. Причём во время карнавала на его борту. Дополняли картину шлёпанцы на босу ногу и бронзовая от загара кожа. Всё выдавало в нём южного человека, ибо для того, чтобы так загореть, надо прожить всю жизнь у моря. Так оно и выходило: Боря Тугаринский был то ли бандитом, то ли бизнесменом с Одессы. Его знали почти все в этом приморском городе и уж наверняка все, включая капитана, на круизной «России». Так что чувствовал себя Боря тут вольготно и даже где-то по хозяйски.

Тугаринского сопровождала невысокая женщина с огромными глазами. У неё были чудесные светлые волосы, но она решительно не производила никакого впечатления — она попросту терялась в тени большого человека. А её глаза с восторгом смотрели на Тугаринского.

Третьим был юркий чернявый парень. Все звали его просто Гарик и он так привык к этому, что все остальные свои паспортные данные считал малозначительными. Гарик ни на шаг не отходил от Тугаринского и готов был выполнить сию же секунду любое его желание: сбегать, там, за шампанским или пристрелить кого-нибудь.

Одним словом, как только Полина подала голос, большой Тугаринский застыл на секунду, приглядываясь, а потом расплылся в улыбке и его могучий бас ухнул, перекрыв музыку и заставив девочек из кордебалета вздрогнуть и сбиться с ритма:

— Полина!

Величаво покачиваясь, Боря тронулся по направлению к столику. Альберт Сергеевич вздохнул, смирившись с неизбежным, а Щукин как-то болезненно поморщился. Зато Полина сияла вовсю. Через минуту на присутствующих пахнуло жаром, и к столику причалил Тугаринский. Он с сомнением оглядел их с высоты своего внушительного роста.

— Только не говори мне, Полина, что тебе тут весело и хорошо. Так хорошо, — Боря сделал ударение на слове «так», — бывает только в бане, но там ни к чему надевать шмотки и потеть в них, как последние поцы… Кстати, добрый вечер Альберт Сергеевич и тебе, Вадик, привет. Костя не спи.

Тугаринский обрушился на компанию подобно тому, как пустынный самум обрушивается на караван, смешивая в беспощадном вихре товар, рабов и добрых магометян с их верблюдами.

— А правда, — согласилась Полина, — чего сидеть в этой духоте? Пойдёмте к бассейну.

— Альберт Сергеевич? — проснувшийся Костя вопросительно глянул на Ковеца.

— Идите, — ответил тот. — Я еще посижу и присоединюсь к вам.

Полина вскочила из-за стола, вслед за ней поднялся Костя, и они двинулись на открытую палубу за Тугаринским. Недовольно, с кряхтением, встал Щукин.

— Пожалуй, действительно надо проветриться, — сказал он и тоже пошёл.

Тащиться на открытую палубу ему пришлось в одиночестве, и по дороге он в который раз подумал, а нужно ли это всё ему? И в который раз пришел ко мнению, что нужно и даже весьма. Многочисленные перспективы таились в этой девчонке.

А на сцену снова выполз конферансье, похожий теперь на лягушку Кермита из «Маппет-шоу» и объявил:

— У нас в «Москве», — пауза и доверительный голос, — я, конечно, имею в виду этот ресторан, — пауза и голос по нарастающей, — специально приглашённая звезда, всеми любимая Эльвира!

На этом месте зал должен был бы взорваться аплодисментами, но не взорвался. Лишь Альберт Сергеевич замер, не отрывая глаз от эстрады. А там появилась молодая женщина в чёрном платье с открытыми плечами. Она подошла к микрофону и лучи трёх прожекторов высветили её стройную фигуру… А глаза! Альберт Сергеевич был совершенно уверен в том, что в её печальных тёмных глазах могло отразиться всё Средиземное море… Эльвира отыскала его взглядом, чуть-чуть улыбнулась уголками рта — Ковец точно это заметил и запела.

Когда ссутулившийся Щукин поднялся на одну палубу вверх и оказался на открытой кормовой площадке, вся компания уже деловито располагалась в плетёных креслах у самого бассейна. Тугаринский грохотал у стойки бара с дебильным названием «Матрёшка». Маленькая женщина с наивными глазами по имени Вика молча смотрела на него. Гарик крутился вокруг, увлеченно исполняя роль гарсона. Он быстро и ловко переправлял бокалы со всевозможными напитками Полине и Косте, обсуждавшим что-то с видом заговорщиков. Костя криво улыбался, а Полина, напротив, была совершенно серьёзна.

Всё это Щукин охватил беглым взглядом, без особого удовольствия подходя к сидящим и присматривая место себе. Бассейн, так бассейн.

— Советую попробовать коктейль «матрёшка». Потрясная вещь, — отрекомендовал внезапно появившийся около Вадима Обухов. — В натуре, как авиационное горючее. Включает полный форсаж. Фирма гарантирует.

Вадим как-то странно посмотрел на Обухова и молча двинулся к стойке бара. Бармен — прилизанный малый в белой рубашке с бабочкой — передал два последних бокала Гарику и вопросительно посмотрел на Щукина.

— «Матрёшку», — махнул тот рукой и тяжело навалился на стойку.

Бармен понимающе кивнул и принялся колдовать с какими-то стопочками, мензурочками и прочим своим хозяйством. Щукин с ужасом наблюдал, как одна за другой мелькали бутылки: коньяк — водка — ликёр — опять водка. А потом в руках бармена зловеще блеснул тонкий острый нож. Ловким движением он срезал пробку с бутылки сухого вина и через минуту перед ошалевшим Вадимом стоял высокий бокал с жидкостью весьма подозрительного цвета, обильно пахнущей миндалём. Но больше того — вся эта квинтэссенция алкогольного пристрастия человечества горела синим пламенем.

— Это можно пить? — с сомнением в голосе спросил Вадим.

— Конечно, — невозмутимо заявил бармен. — Кофе будете заказывать?

— Буду.

В какой-то момент коктейль перестал пугать в общем-то непьющего Щукина и в душе его установилось психологическое равновесие. Во всяком случае, так ему показалось. Вадим решительно взялся за бокал и не раздумывая опрокинул добрую половину коктейля.

— Вас считать вместе с остальными? — спросил бармен.

— Нет, — поспешно ответил Щукин, — меня отдельно.

Бармен не стал возражать, а только перевёл взгляд на сидящих в креслах. Ни на секунду при этом не изменяя флегматичного выражения своего лица.

— Господа, кофе кто заказывал? — крикнул он, возя небольшие джезвы в раскалённом песке. — Кофе стынет!

Между тем здесь, на верхней палубе, гулял во всю прекрасный освежающий ветерок, и после удушающего ресторана это казалось райским наслаждением. Тем более, что и людей около бассейна было немного — все, кто ещё не спал на этом теплоходе, наслаждались танцами в ресторане. «Россия» шла довольно бодро, но необозримое пространство вокруг напрочь поглощало это движение. Наоборот, невольно казалось, что она навеки застыла посреди вселенной под крупными сочными звездами, которых не могли затмить даже огни иллюминации, и что никогда больше пассажирам «России» не суждено будет увидеть берега. Впрочем, едва ли эта красивая до безысходности мысль пришла в голову хоть одному человеку в баре «Матрёшка». Здесь всё было проще и жизнерадостнее: ровно, как будто гонимый огромными вентиляторами, дул тёплый ветер и мерцал бирюзовый квадрат бассейна под ногами, притягивая к себе внимание, а где-то за ним продолжалась ещё деревянная палуба, обрывавшаяся затем в мягкую пустоту.

Тугаринский не мог сидеть спокойно. Он развлекал всю компанию, наслаждавшуюся свежим воздухом, рассказами о каких-то бандитах в Нью-Йорке и их похождениях на Брайтоне. Рассказывал он с удовольствием и невероятно смешно. Причём разобраться, что там было правдой, а что Тугаринский сочинял на ходу, не представлялось возможным. Кстати, если принять в расчет силу баса Тугаринского, можно было сделать вывод, что его слушал весь теплоход.

Полина смеялась, откинувшись в кресле, Обухов кривил и без того обезображенный рот в усмешке, тихая Вика счастливо смотрела на распинающегося Тугаринского, а Щукин начинал понемногу тускнеть за второй «матрёшкой». Неожиданно, в самый разгар веселья, на палубе появился ещё один человек. Впрочем, неожиданным его появление оказалось только для самой гуляющей компании. Как последнее действующее лицо назревающей трагедии, он просто не мог не появиться именно в этот момент. Кажется, нам уже приходилось подмечать, что высшие силы распоряжаются нашей историей по-своему.

Между прочим фактурой последнее действующее лицо отличалось запоминающейся — небольшой рост, отвислый живот и маленькие бегающие глазки. Одет он был в спортивные штаны и широкую рубашку, а круглое красное лицо сияло от удовольствия всех видеть. Чего нельзя было сказать о лицах остальных участников вечеринки. Звали этого человека Аркадий Дмитриевич Федосюк, и даже одного взгляда на него было достаточно, чтобы догадаться о его уникальной способности нарушать атмосферу любого, даже самого лучшего застолья. Но, тем не менее, Федосюк был хорошо знаком со всеми присутствующими.

Короче говоря, Аркадий Дмитриевич появился и на миг застыл. А потом ловким движением извлёк из кармана расчёску, с любовью пригладил прядь волос, которая старательно прикрывала его блестящую лысину, и лысина от этого ещё больше стала бросаться в глаза. Спрятав расчёску, Федосюк сотворил улыбку на своём лице, развёл руки в стороны и двинулся к Тугаринскому, стоявшему к нему спиной.

— Ага, чудненько, — протянул Федосюк сладким голосом — развлекаетесь. Значит мы вовремя.

Тугаринский прервал рассказ на полуслове и его большое тело как-то по частям, но довольно быстро повернулось на сто восемьдесят градусов. Нацепив свою фуражку, которую он снял в пылу монолога, Тугаринский расплылся в улыбке и сообщил что-то вроде того, что именно Федосюка тут давно уже не хватает. Твердая рука шлепнула Аркадия Дмитриевича по плечу, и тот моментально оказался в кресле. Сев, он тут же потребовал спичку — у него была не очень аппетитная привычка ковыряться спичкой в зубах. Как ни странно, спичка нашлась у Тугаринского.

А к стойке бара сразу после Федосюка молча подошла высокая крашенная блондинка. Никто толком не заметил, как она появилась. Дама закурила белую сигарету с ментолом, прислонилась к стойке и вперила мутный взгляд в бармена. Нескольких мгновений ответного взгляда на клиентку оказалось достаточно, чтобы опыт подсказал бармену, что надо делать: он ловко шлёпнул на стойку пухлую приземистую рюмку, и в его руке возникла длинная тонкая бутылка «Метаксы». Совершив кульбит, бутылка выдала ровно пятьдесят коньяку и снова исчезла.

— Молодец, дорогуша, — хищно улыбнулась блондинка и без лишней суеты осушила рюмку. — Повтори.

— Лена, организуй-ка и мне, — попросил не оборачиваясь Федосюк.

— Напьёшься, — равнодушно ответила Лена.

Эта дама была спутницей Аркадия Дмитриевича и они, по всей видимости, прекрасно гармонировали.

Тем временем очнулся и Щукин, который уже мало обращал внимания на происходившие вокруг него события. Очнувшись, он немедленно потребовал от Обухова, чтобы тот переправил ему еще одну «матрёшку», получил желаемое, заглотнул весь бокал разом и осоловело глянул куда-то в сторону и вверх.

Тугаринский начал новую байку. Федосюк старательно зачищал спичку, роняя стружку себе на штаны. Гарик, скорчив хитрую морду и невероятным образом тасуя колоду карт, демонстрировал Полине фокусы… И тут девушка вновь ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Подняв глаза, она не без удовольствия увидела давешнего шатена из ресторана. Шатен расположился в кресле по другую сторону бассейна с бокалом в руке и в совершенном одиночестве.

Впрочем, Полина так и не успела толком сообразить, радоваться ли ей этому вниманию со стороны или беспокоиться из-за него, потому что рядом разгорелся пьяный скандал. Скандал разгорелся неожиданный и неприятный, но вполне традиционный. Без подобного скандала, кажется, не может обойтись ни одна приличная вечеринка. Ну, вы, наверное, в курсе. Какой-нибудь гость вдруг вдребезги напивается и все его претензии к окружающему миру выплёскиваются наружу, словно несдержанная за столом отрыжка. Гость быстро переходит на личности, его пытаются образумить, но при этом с тихим интересом наблюдают за развитием событий. В лучшем случае скандалист засыпает на полуслове. В худшем — его бьют, и он опять-таки засыпает. Утро такого человека мучительно и полно запоздалого раскаяния. Друзья хлопают его по спине и говорят, что «всё было нормально, старичок» и «со всяким может случиться», а сам «герой» смущённо улыбается, качает головой и делает вид, что ничего не помнит, повторяя: «о лучших минутах жизни узнаёшь со слов своих друзей». Но невольно закрадывается подозрение, что хватанул он лишнего как раз для того, чтобы расхрабриться и завестись.

Роль такого несчастного в этот вечер выпало играть Щукину, который как-то незаметно накачался «матрёшек», совершенно раскрепостился и решил, что глупо скрывать очевидные вещи.

— Слушай, ну что ты сюда припёрся? — напрямую спросил он Федосюка, совсем не ожидавшего такого выпада. — Кто ты такой, а?

Этот традиционный вопрос, застал Аркадия Дмитриевича врасплох. Он быстрым движением, точно шпагу, выхватил свою расчёску и стремительно причесал лысину.

— Вадим, э-э-э… — протянул он, совершенно не представляя, что ответить на это.

— Ну что ты на меня уставился? — пьяно продолжил Щукин. Взгляд его расфокусировался, глаза были полуприкрыты, а правая рука судорожно вцепилась в ножку бокала, словно его кто-то хотел украсть. — Ну что? Не знаешь, кто ты такой? Да всё ты знаешь! Ты же сюда пришел не просто так! Ты же…

— В чём дело-то? — недовольно проговорил Федосюк.

Лысина его приняла цвет запретительного сигнала семафора.

— Ах, ты не знаешь чём… в чём дело-то?

— Вадим!

— И ты не знаешь, в чём дело-то? — Щукин оглядел всех присутствующих, словно пытался удостовериться, кто же ещё тут не знает «в чём дело-то», при этом бокал дрожал в его руке, а алкоголь, разлившийся по всему телу, заставлял голову чуть покачиваться слева направо. И тут он пришел к неожиданной мысли:

— Вы что, меня за идиота держите?!

Никто из присутствующих и не думал держать Щукина за идиота, а вот его собственный организм наоборот — подвёл своего хозяина. Пытаясь подняться с кресла, Щукин громко икнул, не удержался и осел обратно.

— Всё, готов, — констатировал Костя.

Он, конечно, мог повлиять на события физическим вмешательством, но не хотел в это влезать.

Тугаринский снисходительно улыбался.

— Не бери в голову, Вадим, — сказал он, окидывая бузотёра ласковым взором. — Всё утрясётся. Как протрезвеешь, сразу вспомнишь, кто тут такие с тобой сидели.

Щукин попытался усмехнуться, но у него получилось лишь какое-то всхрюкивание. При этом его очки, и так сидевшие на самом кончике носа, окончательно свалились, брякнув об пол. Вадим не обратил на это внимания.

— Одурел что ли от своих «матрёшек»… — проворчал Обухов, подбирая с пола очки.

— Ядрёна-матрёна, — усмехнулся Гарик.

Присутствующие, как-то замявшись по началу, теперь уставились на Щукина, гадая, чем же всё закончится.

— Да бросьте вы! — вдруг взвился Щукин, найдя нужные слова. — Уж мне-то не надо!… Я-то знаю, кто здесь что задумал! Все кривляются и врут. Все ирз-зворачиваются… Всё не так…

— Ребята, — закончил фразу Гарик.

— Да оставьте вы его в покое. Пусть проспится.

— Нет! — Щукин шарахнул бокалом о палубу, вкладывая в это действие всю свою ненависть. Бокал с визгом разлетелся на мелкие осколки. — Кто здесь ака… адекватен сам себе?!

На слове «здесь» он хотел свой указательный палец направить в сторону всей компании, но не рассчитал малость, и ткнул пальцем в пузо Тугаринского. Бармен за стойкой настороженно замер. Полина, молчавшая всё это время, наконец, не выдержала:

— Вадим! Успокойся. Хватит.

— Полина, Полина, — почти пропел Щукин, переведя взгляд с Тугаринского на Полину. — Хороша Полина, да не малина… Тьфу! — тут он рассмеялся и сразу стал похож на незабвенного фельдкурата Отто Каца. — Вот так живёшь, живёшь, а тебе р-раз по жопе… ик… Пардон.. ик… А мне все равно. По-моему будет и никакой пощады предателям… ик… Чтоб тебя… Я вам всем, гадам, завтра…

— Ну ладно, — со вздохом сказал Тугаринский, — достаточно.

Он небрежно подхватил Щукина и отправил в бирюзовый бассейн. Щукин вошёл в воду почти без всплеска. Мастерски вошёл. Секунду спустя он вынырнул, отфыркиваясь как морж, к нему подошёл невозмутимый бармен и рывком вернул на сушу. Удерживаемый барменом, Щукин повёл осоловевшим взглядом по сторонам. Купание явно не оказало на него благотворного воздействия, он совсем потерялся и уронил голову. Бармен явно не знал, что дальше делать.

— Отведи его на ветерок, — предложил Обухов, — пусть придёт в себя.

Бармен кивнул и повёл покорного Щукина куда-то за светящийся прямоугольник бассейна к корме, где сгрудились шезлонги.

Убедившись, что всё закончилось благополучно, присутствующие расслабились и потребовали у бармена новую порцию спиртного для смягчения неприятного инцидента. Все усиленно делали вид, что так и было задумано, и что Щукин просто произнёс заученную роль. А минут через пятнадцать появился и Ковец в обществе певицы из ресторана. Ночь окончательно завладела миром.

— Щукина оттранспортировали подышать свежим воздухом. — сообщил Альберту Сергеевичу Обухов. — Он в полной отключке.

Ковец кивнул.

— Альберт, я мёрзну, — тихо сказала Эльвира, поведя обнажёнными плечами.

— Прости… Костя!

— Да, Альберт Сергеевич?

— Сгоняй-ка по быстрому в каюту. Принеси мою кофту. Она на кресле лежит. И захвати шаль Полины. Лови ключи.

Ключ сверкнул в свете иллюминации. Не смотря на количество выпитого, Обухов остался верен своей реакции, и полёт ключа закончился в его руке. Прихватив еще один ключ и у Полины, он отправился выполнять поручение. А тем временем второй человек достиг критической массы спиртного. Как и предупреждала Лена, Федосюк набрал свою норму очень быстро и тут же перебрал её. Он позеленел лицом, и его лысина покрылась потом. Боря Тугаринский отреагировал моментально:

— Э, брат, да ты никак тошнить задумал! — ухнул он на весь теплоход.

Все прервали свои занятия и внимательно посмотрели на Аркадия Дмитриевича. Тот почувствовал себя малость не в своей тарелке и как-то бочком-бочком двинулся вдоль края бассейна к корме, к спасительному борту, за которым было открытое море. Небольшая акватория бассейна явно не подходила ему. Навстречу Федосюку ненароком попался давешний партнёр Полины по танцам. Он остановился, пропустил не вполне конкретного Аркадия Дмитриевича и весело хмыкнул. Потом возобновил своё движение и занял одно из кресел в стороне, ненавязчиво переместившись, таким образом, поближе ко всей компании.

Вечеринка была на излёте. На глазах общество дробилось и раскалывалось. Пришел Костя с кофтой для Эльвиры и шалью для Полины и тотчас уселся рядом с Гарикуй. Полина у стойки что-то говорила бармену, и тот внимательно слушал её, а потом на секунду исчез в подсобном помещении. Ковец тихо беседовал с Эльвирой, осторожно держа её руку в своих ладонях, а Тугаринскому надоело трепаться, и он сидел молча, поглядывая куда-то за борт. Лена продолжала бесхитростно нагружаться спиртным, а когда вернулся оживший и посвежевший Федосюк, всем стало очевидно, что пора расходиться по каютам. Запас энергии исчерпан. Настало время отдыхать.

Первым ушел Тугаринский.

— Пора нам в кроватку, мышка, — сообщил он Вике голосом Левитана и увёл её в темноту окружающей бассейн палубы.

Бармен принялся демонстративно расставлять чистые бокалы, повернувшись к стойке спиной. Минут через десять затушила сигарету Лена. Подхватив закимарившего Федосюка, она кисло попрощалась и продефилировала с ним к выходу с палубы. Ковец проводил их взглядом, вздохнул и негромко предложил уходить всем оставшимся. Словно ожидая этого приглашения, компания поднялась с мест.

— Слушайте! — остановилась вдруг Полина. — А этого-то, Вадима, мы забыли. Он ведь там мокрый сидит.

— Да он спит, — буркнул Обухов.

— Простудиться, — протянул Гарик, пряча колоду карт в карман.

— Вряд ли. Пьяный ведь.

— Я пойду разбужу его, — решительно сказала Полина.

Она быстро пошла вдоль бассейна, закутываясь на ходу в необъятную шаль. Её фигура плавно двигалась сквозь сияние, исходящее от бассейна, к черноте за кормой. Там, на границе с этой чернотой, на верхушке флагштока сиял топовый огонь и ничего не освещал — он был направлен в пустоту. Но вот шаль приблизилась к одинокой неподвижной фигуре, лежащей в шезлонге у самого борта, и наклонилась над ней.

— Спал бы себе, — проворчал Костя. — Теперь тащи в каюту, раздевай, блин…

Ночь. Теплоход. Бархатное небо над Эгейским морем. Тихая умиротворяющая картина. И словно бы в насмешку над этой картиной — вдруг! — короткий женский крик. Все замерли. Смешанное чувство изумления и беспокойства застыло на лицах присутствующих.

И тут произошло самое неожиданное: первым на крик среагировал любитель танцев, Полинин шатен из ресторана. Его пружинистое тело буквально взлетело из кресла, и он в несколько прыжков оказался рядом с Полиной. Девушка не сводила ошарашенного взгляда с тела Вадима Щукина. В том, что это было только тело, а не живой человек, сомневаться не приходилось — под сердцем, прямо из мокрой рубашки, торчала рукоятка ножа. Крови почти не было.

— Ну, дела… — протянул шатен, почесал затылок и пошёл прочь.

Вот таким образом в четверть второго ночи и появился в нашей истории первый мертвец.

2. Кто бы мог подумать?

(ЭГЕЙСКОЕ МОРЕ).

Виктор Андреевич Балабанов спал глубоким сном и даже не подозревал, какие неожиданные события начали разворачиваться на теплоходе «Россия». Он негромко посапывал, безмятежно уткнувшись в подушку, и воплощал в эти минуты мечту об абсолютном счастье — ничто не тревожило Виктора Андреевича. Даже сновидения. Их просто не было. Видимо, глубокий сон без сновидений — это единственные мгновения счастья человека. Но во втором часу ночи Балабанова разбудил настойчивый стук в его каюту. Продрав глаза, он встал и с ворчанием отправился открывать дверь. За дверью оказался помощник капитана Дубинин, чем-то чрезвычайно встревоженный и очень недовольный. Балабанов сонно сощурился, и уже собрался было возмутиться, но Дубинин заговорил первым:

— Давай, Витя, собирайся быстрее. Там, у «Матрёшки» пришили кого-то, Овсянник уже ждёт.

Один глаз у Виктора Андреевича закрылся, и он сощурился от этого ещё больше.

— Охренели, что ли? Два часа ночи…

— Ты что, не понял? Я же тебе говорю — убийство произошло на корабле. Капитан тебя ждёт. Давай, собирайся и дуй к бассейну.

С этими словами Дубинин, так и не зайдя в каюту, захлопнул дверь. Балабанов постоял ещё немного, задумчиво почёсывая голову и глядя на закрытую дверь, словно в ней было всё дело, а потом вздохнул и принялся собираться.

Дело же было, естественно, не во входной двери каюты, а в том, что Виктор Андреевич состоял на этом круизном лайнере в должности начальника службы безопасности и обязан был, чего уж скрывать, реагировать на все поступающие сигналы относительно нарушения общественного порядка. Но не реагировал. Нельзя сказать, чтобы Балабанов был человеком ленивым или некомпетентным, нет, просто в таком месте, как круизный лайнер «Россия», ничего из ряда вон выходящего не происходило. Самым серьёзным происшествием на памяти Виктора Андреевича была пьяная драка одной подвыпившей туристки с каким-то холёным молодым человеком, решившим провести с ней ночь. Неизвестно, что уж там у них тогда произошло, но она на полтеплохода орала не своим голосом: «Говно ты, а не новый русский!» и пыталась зарезать его своими маникюрными ножницами. Молодой человек почему-то принял всерьез это обвинение и обиделся. Пришлось вмешаться и утрясти конфликт. Ничего более существенного не происходило, да и не могло произойти, по глубокому убеждению Балабанова, ибо «Россия», как и любой крупный круизный лайнер, был похож на солидный отель: люди здесь отдыхали. Даже самые кровожадные и опасные.

И вдруг — на тебе! Ни драка и ни конфликт, а убийство! Не дай Бог ещё и преднамеренное. Нет, пока Виктор Андреевич сам своими глазами не увидит всё, ему будет трудно осознать происшедшее до конца.

Балабанов с недовольным ворчанием облил голову холодной водой, чтобы окончательно проснуться. А проснувшись, нацепил рубашку, костюм и вышел из каюты, приглаживая на ходу ладонью свои жиденькие волосы. Поднявшись лифтом на палубу «Променад», он быстрым шагом пересёк её и поспешил к кормовой части. Стук его шагов тонул в мягких объятиях ковровых покрытий и не тревожил обитателей погрузившегося в сон теплохода. Пройдя коридор почти до конца, Балабанов поднялся по лестнице и оказался под открытым небом на кормовой площадке палубы «Бутс», где и располагались бассейн с баром «Матрёшка». Там его уже ждали.

Картина перед глазами Виктора Андреевича Балабанова предстала впечатляющая, вполне достойная завязки хорошего детективного романа — покойник, звёзды и обволакивающая всё тишина. Участники открывшейся картины располагались следующим образом: Полина сидела у стойки бара, опустив голову, и еле заметно теребила пальцами уголок накинутой на её плечи шали. Она казалась сильно напуганной. Её взгляд, недавно столь озорной и весёлый, потух, и не плакала она, может, лишь оттого, что шок после случившегося ещё не прошел. Рядом с Полиной стоял Альберт Сергеевич Ковец. Хмуро глядя куда-то в темноту, простиравшуюся за бортом, он курил трубку, и дым над его головой уносился ветром вверх и в сторону. Он выглядел спокойным, но напряжённым. Чуть поодаль от Ковеца облокотился о стойку бара Костя Обухов. Он тоже выглядел спокойным, но это шло скорее от усталости и равнодушия. Видимо, время, проведённое среди людей не особенно ценивших человеческую жизнь, отучило его задумываться и сопереживать. Кроме того, двое сидели в плетёных креслах напротив стойки — Эльвира, укутавшаяся в кофту Альберта Сергеевича и не сводившая глаз с бирюзового квадрата бассейна, как будто она боялась взглянуть на присутствующих, и Гарик. Этот, возложив ногу на ногу и закурив сигарету, просто с интересом ждал продолжения. Почти не заметный за спинами остальных бармен сидел за своей стойкой и нервно курил, тупо глядя в пол. Рука его дрожала. Он был напуган по-настоящему. Во всяком случае, он не скрывал этого. А в стороне, рядом с бассейном, лежал труп Вадима Щукина и из груди его зловеще — словно укор всем присутствующим — торчала рукоятка ножа. Никто не желал смотреть в ту сторону.

Дополняли же картину главный врач корабельного госпиталя и капитан Овсянник. Они о чём-то тихо разговаривали и в полнейшей тишине этого трагического момента были единственными людьми, которые издавали хоть какие-то звуки. «Ну, дела!» — подумал Балабанов, и подумав таким образом, замкнул умозрительный круг действующих лиц этой невольно складывающейся драмы. Помнится, точно такую же фразу произнёс Полинин шатен из ресторана, когда первым среагировал на её крик. Впрочем, подумав «ну, дела», Виктор Андреевич Балабанов имел в виду совсем другое. Просто для него теперь стало совершенно очевидно, что ничего хорошего ближайшие дни не принесут.

С другой стороны, когда наш детектив появился на месте происшествия и молча окинул его оценивающим взглядом, все, кто находился здесь (за исключением, разумеется, Щукина), так же молча посмотрели на него и увидели перед собой худого лысеющего человека небольшого роста с задумчивым взглядом и замечательно лопоухого. Такое противоречие между взглядом и ушами создавало впечатление исполнительного трудяги, не очень удачливого, но честного и упрямого.

Между тем, капитан Овсянник прервал беседу с врачом, размеренным шагом подошёл к детективу, взял его под локоть и увлек за собой.

— Б-боюсь, что у нас неприятности, Виктор Андреевич.

— Хороши неприятности, — проворчал Балабанов, глядя на распластанный у бассейна труп, — представляю, какой будет скандал.

— Никаких с-скандалов, — отрезал Овсянник и переадресовал Балабанова главному врачу госпиталя: -– Павел Самуилович, в-введите Виктора Андреевича в курс дела.

— В общем, сказать можно немного, — вздохнул Павел Самуилович. — Смерть наступила в течении прошедшего часа, но точное время установить пока трудно. Он успел посидеть на ветру, а перед этим, видимо, побывал в бассейне… Причиной смерти без сомнения является проникающая рана в область грудной клетки, в результате которой было задето сердце. Смерть была мгновенной… Что еще? Других ранений на теле очевидно нет.

— Терпеть не могу крови, — проворчал Балабанов.

— В-валерий Андреевич, я попросил бы вас очень серьезно подойти к этому п-происшествию.

— Нет, я просто имел в виду, что если вытащить нож из груди, то должна пойти кровь. А?

— А мы не б-будем вытаскивать нож.

— Но это моя основная улика…

Балабанов посмотрел на врача.

Тот отрицательно мотнул головой.

— Из этой груди никакая кровь не пойдет.

— Поступайте, как знаете, — сказал обоим капитан, — но не забывайте, что у нас очень мало времени. Сегодня в-во второй половине дня «Россия» пребывает в Пирей и до этого времени мы должны прийти к к-какому-то решению.

— Хорошо бы.

— И е-еще. Знать о том, что случилось, не должен никто кроме свидетелей п-происшествия, нас с вами и Д-дубинина. Он сейчас придет сюда. Я его отправил за носилками.

Овсянник и Балабанов подошли к бару, где оставались все свидетели. Капитан вздохнул, сцепил руки за спиной и оглядел присутствующих.

К слову сказать, капитан «России» оказался чрезвычайно колоритной личностью. Он полностью соответствовал представлению о капитане большого корабля — высокий, крупный человек под пятьдесят, с аккуратно подстриженной бородой и суровым взглядом. Белый китель, в котором он всегда появлялся, был словно изобретён специально для него. Движения капитана были неторопливы, а голос убедительно низким. Только две вещи не вписывались в этот образ: Овсянник курил не трубку, а крепкие сигары и слегка заикался.

— — Г-г-господа, — сказал он, — вы все прекрасно понимаете, насколько неприятное событие произошло. Я считаю вас свидетелями этого т-трагического происшествия и прошу оказать всяческое содействие нашему м-маленькому расследованию. Виктор Андреевич по моей просьбе постарается прояснить ситуацию… М-может быть, кто-нибудь хочет поговорить со мной приватно?

Ответом капитану было полнейшее молчание. Видимо поговорить с ним приватно никто не хотел.

— Х-хорошо, — вздохнул Овсянник, вытащил из внутреннего кармана кителя часы-луковицу на золотой цепочке и щёлкнул крышкой. — В в-восемь часов прошу всех собраться у меня.

С этими словами он покинул место происшествия и все присутствующие, которых Овсянник поименовал свидетелями, молча воззрились на Балабанова в равнодушном ожидании.

— Ну что же, — сказал Виктор Андреевич, — давайте для начала вспомним всё, что происходило здесь этой ночью.

— Вы нас будете допрашивать? — тут же вставил Гарик.

— Обязательно.

— Может быть, нас ещё и арестуют? Это было бы очень интересно. Провести отдых под арестом…

— Послушайте, — недовольно вздохнул Балабанов, — если ситуация не прояснится, то капитан будет вынужден сообщить обо всём случившимся в соответствующие органы и расследованием займётся полиция, ну, скажем, итальянская. Каким будет ваше положение тогда?

— Угрожаешь? А ты кто такой?

— Незачем повторять несколько раз, — с неприязнью взглянул на Гарика Альберт Сергеевич. — Мы расскажем всё, что знаем, только…

В эту секунду Полина, не поднимая головы, нервно рассмеялась. Ковец сразу смолк, обернулся к ней и обнял за плечи.

— Гарик, — тихо сказала девушка, — думай, что говоришь, а то с тобой тоже что-нибудь случится.

Гарик удивленно уставился на Полину, но быстро сообразил, что к чему и примирительно усмехнулся:

— Ладно, валяйте, спрашивайте.

— А что вы хотели этим сказать? — тут же переспросил Балабанов у Полины.

— Да ничего. Просто Вадим, — она кивнула в сторону Щукина, — когда напился тоже начал у всех выяснять, кто мы тут такие. Ну и через полчаса его прирезали.

— Я думаю, её надо отвести в каюту, — недовольно вставил Альберт Сергеевич. — Пусть успокоится. Поговорить с ней, если хотите, можно и завтра.

— Да, конечно, но сначала мне придётся задать несколько вопросов… Простите, как вас зовут?

— Альберт Сергеевич.

— Альберт Сергеевич, вот вы произнесли слово «только», а потом прервали фразу. Помните?

— Помню, — Ковец выпустил клуб дыма. — Я хотел сказать «только вряд ли вы найдёте среди нас убийцу». Это слишком нелепо.

— Хотелось бы верить…

— Именно поэтому никто из нас не откажется ответить на ваши вопросы.

На палубе появился Дубинин всё с тем же недовольным выражением лица и носилками. Вместе с врачом они уложили тело и накрыли его халатом, который помощник капитана захватил с собой из госпиталя.

— Одну секунду, — сказал Балабанов.

Он отошёл к носилкам и переговорил о чём-то с врачом. Павел Самуилович нагнулся, аккуратно вынул нож, торчащий из груди жертвы, и завернул его в платок. Сам Балабанов тем временем брезгливо покопался в карманах Щукина и обнаружил ключ от 132-й каюты. После чего так же брезгливо принял платок и вернулся к стойке бара. Врач и помощник капитана подхватили носилки.

Вернувшись, детектив попросил у бармена какой-нибудь пакет, получил от него сувенирную целлофановую сумочку с надписью «Россия» и бросил туда свои трофеи.

— Виктор Андреевич, — подала голос Эльвира, — давайте разойдемся до восьми. Я страшно устала и уже ничего не соображаю. У меня вчера был тяжёлый день. Я хочу спать.

— Не беспокойтесь, я же сказал — всего несколько вопросов, — Балабанов пододвинул к себе пепельницу. — Скажите мне вот что. Кроме вас был ли здесь кто-нибудь ещё этой ночью?

— Это смотря когда, — резонно заметил Гарик.

— Что значит, смотря когда?

— Это значит, что когда мы пришли сюда, нас было больше, а когда собирались уходить и обнаружили, что этот уже отбросил коньки, были только те, кто сейчас здесь…

— Не только, — напомнил Костя Обухов. — Ещё был тот тип, с которым Полина танцевала в ресторане.

— Точно, ядрёна-матрёна, был, — поддакнул Гарик.

Балабанов и Ковец одновременно посмотрели на девушку.

— Вы его знаете? — спросил Балабанов.

— Нет. Он пригласил меня на танец, когда мы сидели в ресторане. Ну, я танцевала с ним один раз. Вот и всё.

— Он был не с нами, — снова вступил в разговор Обухов. — Он сидел отдельно. Кстати, рядом с тем местом, куда мы пристроили Щукина.

— Так, а кто ещё был с вами здесь… — Балабанов бросил взгляд на Гарика и на всякий случай добавил: — До того, как вы остались впятером?

— Господин Федосюк с дамой, — сказал Костя

— И господин Тугаринский с дамой, — тут же добавил Гарик.

Виктор Андреевич Балабанов на секунду запнулся в смятении, а потом выдохнул и сразу стал похож на сдувшийся воздушный шарик. Только этого ему не хватало! Господи! Мало того, что убийство оказалось не сновидением, а самой что ни на есть ощутимой реальностью, мало того, что оно оказалось умышленным (заколоть человека ножом по самую рукоятку случайно, согласитесь, сложновато), так тут ещё, оказывается, и Тугаринский замешан! И всё это безобразие, словно освежающий контрастный душ, окатило голову Балабанова за какие-то полчаса. Что же, в таком случае, может выясниться завтра? Нет, пока ещё не поздно, надо прямо в нейтральных водах увольняться с «России»! Ну, или сегодня же выловить золотую рыбку и спросить у неё имя убийцы. А что делать?

— Вы что-то хотели спросить?

Виктор Андреевич очнулся от своего минутного умопомрачения и обнаружил, что стоит с полуоткрытым ртом и взглядом, направленным к звездам, словно и в самом деле мусолит в голове какой-то сложный вопрос. А этот наглый тугаринский парень с усмешкой разглядывает его.

Балабанов сконфуженно откашлялся.

— Ну ладно, я думаю достаточно, — сказал он. — Вам всем пора отдохнуть. Поздно уже.

После чего решительно развернулся и быстро покинул открытую кормовую площадку палубы «Бутс».

Не оборачиваясь, он удалялся от ненавистного места преступления всё дальше, мягко ступая по коврам и шурша целлофановым пакетом с уликами. Какое-то оцепенение охватило его, как только была произнесена фамилия Тугаринского и в этом оцепенении Балабанов миновал диско-клуб, потом шикарное фойе и углубился в коридор между лучшими на теплоходе каютами — люксами палубы «Бутс». И тут он сообразил, что направляется не к себе, остановился и огляделся. Сразу выяснилось, что остановился он как раз напротив каюты под номером 132. Той самой, где жил потерпевший. Делать было нечего. Балабанов со вздохом запустил руку в пакет, выудил оттуда ключ и, выдержав короткую паузу, аккуратно открыл дверь. Картина, которая предстала перед Виктором Андреевичем, когда он вошёл в гостиную, была совершенно обыденной. То есть, нормальная обстановка обжитой комнаты, где в течении нескольких дней проводит свой отпуск не особенно аккуратный человек. Но что-то здесь было не так… И вдруг Балабанов вздрогнул — из открытой двери в спальную комнату доносился негромкий, но уверенный храп глубоко спящего человека. Это ещё как понимать?

Ступая на цыпочках, Балабанов вышел из каюты и прикрыл за собой дверь. Постоял недоуменно. Потом сравнил ещё раз номер на ключе с номером на дверях. 132. Всё правильно. Бред какой-то! Пожав плечами самому себе в ответ, Балабанов быстро направился прочь с палубы «Бутс». Не нравились ему все эти загадки. Они размножались, как тараканы и вытравить их совершенно было невозможно. А тут ещё этот неизвестный, с которым девушка Полина танцевала в ресторане! Ну где его найдёшь теперь? Окончательно выбившись из сил, Виктор Андреевич Балабанов вернулся к себе в каюту и хмуро завалился на койку. Ему бы выспаться хорошенько. Но он понимал, что выспаться сегодня уже не удастся.

А что же наша компания, которая так неожиданно осталась без присмотра? Подавленные не столько даже обстоятельствами, сколько скоростью, с которой они происходили, и сильно уставшие, свидетели происшедшей трагедии практически никак не отреагировали на бегство корабельного детектива. «Ну, чего стоять-то, пошли», — предложил Альберт Сергеевич Ковец, когда Балабанов окончательно удалился, и все тут же начали неторопливое движение к каютам, словно Ковец был старшим по званию в случайной компании офицеров и от его слова зависело пойдут ли они спать или всю ночь будут торчать у бассейна. Через минуту они уже растянулись в небольшую цепочку. Первой шла Полина. Закутавшись в шаль и обхватив себя руками, она опустила голову и двигалась глядя себе под ноги. За ней шли Альберт Сергеевич и Эльвира. Ковец что-то тихо говорил, но Эльвира никак не реагировала на его слова. Дальше — засыпающий на ходу Обухов и Гарик, потерявший всякий блеск и почему-то криво улыбающийся. Замыкал шествие бармен. Он был бледен, а бабочка его сбилась на бок, но какое это имело сейчас значение?

Первым бармен и откололся от остальных. Незаметно свернув на лестницу, он исчез, словно его и не было. Когда компания оказалась в фойе у лифта, пришлось разделиться окончательно. Эльвире, Обухову и Гарику надо было отправляться на другую палубу.

Ковец обнял дочь за плечи и вдвоём они продолжили путь к своим каютам.

— А кто она? — спросила Полина уже у дверей.

— Эльвира? — Альберт Сергеевич пожал плечами. — Она тебе не нравится?

— А тебе?

— Полина… Откуда такая нетерпимость? Что-нибудь случилось?

— Она не вернула тебе кофту. Извини. Я просто устала и хочу спать.

— Да, конечно.

За сегодняшний вечер немудрено было выбиться из сил и устать. Полина поцеловала отца в щеку.

— Спокойной ночи.

И зашла в свою каюту.

Несмотря на усталость и на то, что она говорила отцу, спать Полине совершенно не хотелось. Хоть ты тресни. Она рассеяно разделась, приняла ванну, высушила голову феном, включила телевизор, минут десять смотрела его, переключая с канала на канал, потом выключила телевизор, раскрыла окно и упала на кровать. Пролежав так некоторое время без движения, глядя в потолок и прислушиваясь к шуму моря, Полина поняла, что сон сгинул окончательно и что лежать здесь дальше невыносимо. Как только она пришла к такому выводу, у нее появилось непреодолимое желание выбраться куда-нибудь на открытую площадку, лучше всего на носу корабля, и постоять немного под встречным ветром (если, конечно, он будет встречным). Девушка вскочила, быстро оделась и бесшумно вышла из каюты.

Полина любила красивую одежду: платья и костюмы, сшитые на заказ и прочие дорогие игрушки для выпендрёжа. Всё это доставляло ей немало удовольствия и во всём этом она знала толк, но не придавала большого значения. Возможно, потому что всё это Полина могла себе позволить. Точнее, позволить мог папа, но принципиальной разницы тут не было, ибо состоятельный и чрезвычайно любящий свою дочь папа — не спонсор, а меценат, финансирующий любимое чадо просто так, без всяких условий и долговых обязательств. Тем более, если чадо отвечает искренней взаимной привязанностью. Так что, недостатка в средствах Полина не испытывала. А чувство стиля в ней при этом гармонично дополнялось авантюризмом… Взрывоопасное сочетание! Всегда лёгкая на подъём и непредсказуемая, словно она всё время что-то не договаривает, Полина непреодолимо привлекала внимание. И одновременно раздражала. Потому что, как кошка из сказки Киплинга, всегда оставалась сама по себе. А кому же это понравится?

Полина вышла из каюты. Её легкая фигурка бесшумно скользнула по коридору, поднялась по лестнице на верхнюю палубу, проплыла мимо закрытых теннисных кортов и оказалась под открытым небом на носовой площадке. Вокруг были лишь звёзды, море, тишина и… неожиданно Полина заметила одинокую фигуру у бортика, стоящую к ней спиной. Фигура задумчиво смотрела вперед по курсу корабля. Первым желанием девушки было уйти немедленно куда-нибудь в другой конец лайнера. Есть ли, в конце концов, на этом дурацком пароходе место, где можно побыть в одиночестве?! Но вместо того, чтобы тут же осуществить задуманное, Полина сделала шаг вперёд и не торопясь направилась в сторону одинокой фигуры. Её разобрало любопытство, кто же ещё ищет в это время уединения? Тем более, что фигура показалась Полине почему-то знакомой. Она подошла поближе… Точно, опять он! Просто дьявольские козни.

Фигура обернулась. Удивленно вскинула брови. Потом улыбнулась.

— Полина? — спросил тот самый шатен из ресторана, с которым она танцевала, и который любовался ею в «Матрешке». — Интересно, вы что, следите за мной?

— Нет, — сказала Полина, подходя и устраиваясь рядом. — Это вы за мной следите. Узнали, что я сюда собираюсь, и быстро прибежали первым.

— И как я об этом узнал?

Полина пожала плечами.

— Бес, наверное, наябедничал.

— Очень может быть, — согласился инкогнито из ресторана.

Полина смотрела в тёмную даль перед «Россией» и чувства её были противоречивыми. Ей было легко. Во всяком случае, симпатия, появившаяся ещё в ресторане, не исчезла. Это был плюс для скучного круиза, который, к тому же, не обещал ничего хорошего. Но неожиданно Полина вспомнила, очень отчетливо вспомнила, что этого человека она видела раньше. Совсем недавно видела. За день до отплытия теплохода «Россия» в средиземноморский круиз, когда они летели с отцом из Москвы в Одессу. Вот там, в самолете, она его и видела! Уже тогда он несколько раз поглядывал на неё, прерывая увлеченное чтение романа Юлиана Семенова с пророческим названием «Приказано выжить», а в какое-то мгновение, переворачивая очередную страницу этой книжки, вот точно так же, как теперь, вскинул удивлённо брови. И это Полине не нравилось. Какие-то неосознанные опасения внушал этот факт. В смысле, не брови, а постоянное присутствие молчаливого наблюдателя. Она поймала себя на мысли, что ещё не совсем уверена, что в её чувствах преобладает — симпатия или опасение? Но ей обязательно надо будет выбраться из этой альтернативы. И как можно быстрее.

— Давай на «ты», — предложила Полина, взглянув на бесовского прихвостня. — Так удобней.

— Это у меня профессиональное, — пояснил он.

— А ты что, закончил школу гувернёров?

— Нет.

— Ну, тогда ты рекламный агент.

— Это ближе.

Он снова улыбнулся, и улыбка у него получилась очень хорошая. Не подлая.

— Слушай, — сказала Полина, — я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

— Павел. Можно — Паша. Это тебя устраивает?

— Вполне.

Они снова уставились в зияющую черноту впереди. Лёгкий ветер овевал их лица, слегка шевеля волосы, и минуту-другую они безмолвствовали, а потом Паша закурил сигарету, и Полина тут же попросила ещё одну для себя. Разговор продолжился.

— Кто ты? — спросила Полина, не поворачивая головы, словно вопрос был задан волнам. — Расскажи что-нибудь о себе.

— Что мне нравиться в чёрных лебедях, — задумчиво сообщил Паша, — так это их красный нос.

— Что?

— В детстве у меня была любимая книжка, которая так начиналась… А что?

Полина вздохнула.

— Ты всегда именно это рассказываешь о себе?

— Нет. Иногда что-нибудь придумываю.

И тут Паша сам задал вопрос.

— Что-нибудь слышно об этом убийстве? — спросил он. — Паника ещё не поднялась?

— Пока нет, — Полина с интересом взглянула на него. — А ты зря сбежал. Познакомился бы с капитаном и с этим, Виктором Андреевичем, кажется. Он собирается заниматься расследованием. Смешной…

— Будет расследование?

— Наверно… Слушай! — Полина улыбнулась. — А может быть, это ты Щукина прикончил?

— Почему ты так решила?

— Да я не решила, просто, если это ты, то тебе надо будет где-нибудь спрятаться. Они о тебе уже знают.

Паша равнодушно повёл плечами и снова перевёл взгляд в открытое море. А потом сказал ни к селу, ни к городу:

— Скоро Пирей, часов через одиннадцать. Ты не собиралась посмотреть Афины?

— Честно говоря, никакого желания.

— Ну и хорошо.

— Ладно, мне пора, — вздохнула Полина. — До завтра?

Загадочный шатен как-то невнятно угукнул и кивнул головой. И всё. Не очень-то любезно с его стороны…

А в восемь часов утра Боря Тугаринский имел короткий разговор лично с капитаном Овсянником и был проинформирован о произошедшем ночью убийстве. К приятному удивлению капитана, проблем с вальяжным одесситом не возникло никаких. Как только Тугаринский узнал, что после его ухода Щукин был обнаружен мёртвым, он тут же согласился прийти к Овсяннику и даже высказался в том смысле, что это лучший номер в развлекательной программе круиза. После чего хохотнул и заметил, что его очень развеселит, если убийцей в конце концов окажется именно он, Боря Тугаринский. На всякий случай Овсянник не стал реагировать ни на это замечание, ни на достаточно циничный тон, а просто попросил Борю привести с собой всех остальных участников вчерашних событий. Это была очень удачная идея. Теперь за результат можно было не волноваться.

Труднее всего оказалось совладать с Федосюком. Дело в том, что Аркадий Дмитриевич пребывал в таком мрачном и бессовестном похмелье, что говорить о какой-либо его осмысленной деятельности было просто смешно. Тем более, если для этой деятельности требовались логические размышления. Тугаринский не поленился и достал на кухне ресторана «Москва» огуречного рассола. Только после того, как Федосюка отпоили рассолом и отмочили холодной водой, он пришёл в себя настолько, что оказался в состоянии связанно размышлять и членораздельно разговаривать. Еще хорошо, что Лена оказалась женщиной крепкой и волевой, и чтобы прийти в норму ей понадобилась всего лишь рюмка-другая водки. Без её активной помощи даже Тугаринский не справился бы с Федосюком и тот спал бы до вечера.

С остальными проблем не возникло и в половине двенадцатого Тугаринский со своей свитой, Ковец, Полина и Обухов встретились за завтраком в ресторане. В полдень к ним присоединилась Лена. Она сообщила, что Федосюк уже ожил, но передвигается ещё с трудом. Впрочем, через десять минут появился и Аркадий Дмитриевич. Все были в сборе. Или, лучше сказать, все оставшиеся в живых были в сборе, и можно было идти к капитану… А Полина всё высматривала Пашу. Её опять охватили сомнения.

Примерно к половине первого Боря Тугаринский привёл в апартаменты капитана всю компанию.

— Г-г-господа, — произнес Филипп Владимирович Овсянник. — Дело очень серьёзное. Под угрозой находится не только репутация «России» и её команды, н-не только продолжение круиза и даже не только моя личная шкура. Вполне в-возможно, что под угрозой находится и жизнь всех участников п-плавания, в первую очередь ваша. Убийца, насколько я понимаю, всё ещё на борту нашего корабля… — капитан сделал короткую паузу. Он хотел добавить, что убийцей вообще может оказаться кто-то из присутствующих, но передумал и только окинул суровым взглядом компанию. — Я п-прошу вас оказать содействие расследованию, которое мы с Виктором Андреевичем Балабановым начинаем.

— Ну, так что там произошло? — спросил Тугаринский. — Я сейчас сдохну от любопытства!

Он сидел нога на ногу, в спортивном костюме и тапочках. Он пришёл сюда смотреть остросюжетный детектив и пока этот детектив будет занимать и развлекать его, Тугаринский останется в прекрасном расположении духа и даже будет готов рассказать всё, что ему известно. Такой расклад должны были себе уяснить все, вот потому он и припёрся к капитану в тапочках. Впрочем, такой расклад Овсянник с Балабановым уже уяснили себе, и он им был весьма на руку — сначала это настроение угадал Овсянник, а теперь и Балабанов решил разыграть ту же карту. Предлагая собравшимся подробно вспомнить все события вчерашнего вечера, он обратился именно к Тугаринскому. Тем более, что уж его-то имя-отчество Балабанов знал очень хорошо, в отличии от имен некоторых иных своих свидетелей.

— Борис Соломонович, — начал Балабанов, — а вы когда вчера появились в ресторане «Москва»?

Боря довольно хмыкнул и с шутками-прибаутками, но очень подробно принялся рассказывать. За ним сразу потянулись остальные. Кто больше, кто меньше, кто с удовольствием, кто сквозь зубы, но говорили все. Никто не отпирался. А Балабанов внимательно слушал и записывал в блокнотик. Он с самого начала решил считать всех этих людей не свидетелями и не подозреваемыми, а действующими лицами, поскольку в сложившихся условиях это было значительно удобней. Теперь же оставалось только разобраться в них и правильно расставить. Таким образом, спустя полчаса, в блокноте Балабанова появился следующий столбик с именами:

Альберт Сергеевич Ковец,

Полина Альбертовна Ковец,

Константин Обухов,

Вадим Щукин.

Далее подведена черта и снова фамилии:

Борис Соломонович Тугаринский,

Вика,

Гарик,

Лена Сычева,

Аркадий Дмитриевич Федосюк.

Снова черта. Потом следовало:

Эльвира,

Роман Джанк

и, наконец, неизвестный из ресторана.

Всего двенадцать имен. Двенадцать участников развернувшейся ночью трагедии. Напротив четвертого имени Балабанов поставил маленький крестик, а напротив последнего — большой вопросительный знак. Вот это было особенно важным, поскольку о подозрительном субъекте, явно следившем за всей компанией, практически ничего не было известно. А тот, кто прячется, по мнению Балабанова, вызывает самые большие подозрения. Таким образом, среди его действующих лиц нарисовался главный подозреваемый.

— Скажите, Полина, — спросил Балабанов, — а вы этого человека, который интересовался вами в ресторане, знаете?

— Нет.

— Что, он даже не представился?

— Кажется, его зовут Павел. Но я точно не помню.

— Вадиму он не понравился, — вставил Ковец. — Вызвал какое-то недовольство своим появлением.

— Вот как? — Балабанов нахмурился. — Щукин что-то говорил о нём?

— Да ничего особенного.

— Угу, — Виктор Андреевич вычеркнул в своем блокнотике слово «неизвестный» и вписал «Павел». Потом подчеркнул и прибавил восклицательный знак.

— Больше вы с этим Павлом не разговаривали? — спросил он у Полины.

— Нет. Только когда я увидела… ну, Вадима, мёртвым уже, он подошёл первым, сказал что-то вроде «Ну и ну» и сразу ушёл.

— Ну хорошо, а скажите, Щукин, он что, любитель выпить?

— Нет, — пожал плечами Ковец, — обычно он очень мало пил. Я не знаю, что на него нашло.

— Да он просто нализался «матрёшек», — объяснил скучающий Обухов, которого не особенно развлекал этот допрос.

— «Матрёшек»? — поинтересовался Балабанов. — Каких «матрёшек»?

— Вы что, никогда не были в том баре? Это их фирменный напиток… Шуток не понимает, вот и нализался, как дурак.

Балабанов с интересом воззрился на Обухова, как, собственно, и все остальные присутствующие. Костя нерешительно кашлянул, словно сболтнул лишнего.

— Это из-за меня, — сказала Полина. — Я предложила Косте подшутить над Вадимом. Мы знали, что он почти не пьёт и решили уговорить его попробовать «матрёшку». Это очень крепкий коктейль. Ну, а тот и согласился… Но потом он уже сам заказывал!

— Понравилось, — хихикнул Гарик.

— Ох, Полина! — прогромыхал Тугаринский. — Так это, оказывается, ты шлёпнула нашего Щукина?

Ковец недовольно вскинулся:

— Борис Соломонович!

— Секундочку, — спросил Балабанов Полину, — а зачем вы это сделали?

— Не знаю. Просто так. Он в ресторане всё хотел со мной выпить, вот я подумала…

— Ну, это понятно, — Балабанов потряс своим блокнотиком, — но вот вы говорите, что потом у бассейна был серьёзный скандал с Щукиным. Это же не на пустом месте? С чего он начался? Может быть, Щукин был недоволен кем-то конкретно?

Все замялись, как будто не зная с чего лучше начать. И тут за всех ответил Тугаринский:

— Да Вадим был всеми недоволен. Он просто встал и сообщил, что все мы тут говно неадекватное. Может быть, он и хотел обвинить кого-нибудь из нас конкретно, но в том состоянии он мог только сопли пузырями пускать. Так что мы ничего не поняли.

— А потом он упал в бассейн, — закончил за шефа Гарик.

— Может быть, он захлебнулся в бассейне? — предположил Балабанов. — Всё-таки пьяный человек. Ничего не соображает.

— В бассейн он упал по моей инициативе, — немедленно возмутился Боря, — и только для того, чтобы прийти в себя. Так что, выбрось это из головы!

— Значит, когда Щукина усаживали в шезлонг за бассейном, он был жив, а когда о нём вспомнили через некоторое время, он был уже мёртв?

— Он был не просто мёртв. Он был убит.

Последнее высказывание удалось Боре Тугаринскому на славу и получилось каким-то зловещим.

— Ну что ж, не буду вас больше утомлять, — произнёс Виктор Андреевич со вздохом. — Давайте только кое-что уточним. Значит, Щукин ещё жив и бармен отводит его в шезлонг за бассейном. Через некоторое время, появляетесь вы, Альберт Сергеевич, и вы, Эльвира.

Ковец кивнул.

Балабанов продолжил.

— Ещё через некоторое время Константин уходит с палубы за шалью по просьбе Альберта Сергеевича. Потом Аркадию Дмитриевичу становиться плохо и он отходит к борту корабля, туда, где потемней…

— Да уж, братец, тебе было так чудненько, что ты пол Эгейского моря заблевал! — хохотнул Тугаринский.

— Боря!… В самом деле!… — недовольно проворчал Федосюк, сжимая пальцами виски. Он почти не принимал участия в разговоре по причине страшной головной боли.

— Молчу уж.

— Дальше. Навстречу Аркадию Дмитриевичу, — ещё раз терпеливо продолжил Балабанов, — попадается неизвестный Павел, который почему-то решил передвинуться поближе. Чуть позже возвращается Константин, и почти сразу после этого уходите спать вы, Борис Соломонович. Вместе с Викой. А за вами и Аркадий Дмитриевич с Леной. Так?

— Ну уж нет! — возмутился Гарик. — Это не Аркадий Дмитриевич с Леной, а как раз наоборот, Лена с Аркадием Дмитриевичем ушла.

— Хорошо. Ну и, наконец, Полина идет будить Щукина и обнаруживает, что он убит… Да, невесёлая получается картина.

— А главное, ни хрена не понятно! — огорчился Тугаринский.

Балабанов со вздохом захлопнул свой блокнот. Он подумал, что уж лучше ни хрена не понимать, чем прийти неожиданно к выводу, что убить Щукина мог каждый из присутствующих без исключения. Во всяком случае, возможность уединиться для этого была у всех, а алиби — зуб на отсечение! — нет ни у кого. Но ведь это абсурд. Так быть не должно! А тут ещё этот танцор Павел, который прячется и следит за всеми. Не ради же танцев?

3. История с неизвестным

(ВСЁ ЕЩЁ ЭГЕЙСКОЕ МОРЕ)

Если не вдаваться в утомительные подробности и не разводить, как выражается полковник Разговоров, антимонии, то вся романтика морских путешествий заключается в двух словах: волны и ветер. Человека впечатлительного они захватывают, как сказки захватывают детей, и остаются с ним навсегда. Время от времени они дают о себе знать, вызывая сладкие грёзы о дальних морских путешествиях или тоскливые воспоминания о несбывшихся мечтах, сдобренные, словно булка марципаном, робкой надеждой. Что делать, люди чрезвычайно сентиментальны! Притом, как правило, они больше склонны сентиментальничать, чем что-либо делать. К примеру, если спросить любого попавшегося вам навстречу человека: «Гражданин, простите за любопытство, как бы вам понравились Карибские острова?», можно биться об заклад, что девять из десяти на это только усмехнутся, мол Карибы они, конечно, ничего себе, но что мы там забыли? Песок, море и джин с тоником? Так для этого совершенно необязательно отправляться так далеко… Вытекает из людей романтика, как вода из испорченного крана, с самого детства вытекает и становится человек тяжёлым на подъём и скучным. Он способен всю свою жизнь прожить в одном городе, ни о чём не задумываясь, а волны и ветер будут навевать на него тоску. Хотя, может быть, и не очень часто.

Так, несколько сумрачно и отрешённо, думал молодой повеса Паша Исаев, стоя на открытой кормовой площадке палубы «Променад». Облокотившись о перила, он задумчиво смотрел на пенистый след, остающийся после «России» в водах Эгейского моря. Он не был лишён романтических порывов, и его не обходила стороной поэзия волн и ветра, да и в жизни происходило достаточно того, что считается приключениями. Может быть, не всегда приятными, но приключениями. Так что, тоска обычно не успевала подниматься из глубин души, и до последнего времени Паше Исаеву даже не приходило в голову жаловаться на свою жизнь. Однако несколько прошедших дней с лихвой восполнили этот недостаток. И Паша был уверен, что это только начало.

Что и говорить, положение складывалось тяжёлое. Кое-что, конечно, уже удалось предпринять. Но теперь надо было каким-то образом решить вопрос с капитаном. И побыстрее, пока ещё оставалось время до прибытия в Пирей… Решать-то надо было, никто не спорит, но Исаеву с самого утра никак не удавалось сосредоточиться. Прямо наваждение! Сначала он понял, что в закупоренной маленькой каюте больше находиться не может. Придя к такому выводу, он отправился в художественный салон, где были развешаны какие-то до бездарности аккуратные картины и разложены совсем уж идиотские сувениры. Он побродил там в относительной тишине, но мысли всё равно не хотели фокусироваться и принимать осязаемый вид. В связи с этим спустя полчаса Исаев перебрался в бар «Вернисаж» по соседству, но там сосредоточиться было ещё труднее, хотя музыка играла приглушенно, а посетителей оказалось мало. Видимо, бар не располагает к логическим умозаключениям, более сложным чем: «Мадам, что будете пить? — Мартини. — Бармен, мартини, пожалуйста». Потеряв ещё полчаса на тупое созерцание сквозь свой бокал с джин-тоником полнеющей блондинки по соседству, Исаев не выдержал. Допив остатки уже тёплого напитка, он сбежал на кормовую площадку за рестораном «Москва», в надежде, что хоть там сможет приступить к делу, но, завороженный плавным движением корабля и пенящейся за бортом водой, был отвлечён размышлениями о ветре и волнах.

Неизвестно, как долго всё это продолжалось бы дальше, если бы за спиной Паши не послышались вдруг аккуратные шаги. Исаев нехотя обернулся и даже не удивился, когда обнаружил Полину.

— Привет, — сказала она. — А что ты здесь делаешь?

— Прячусь, но ты опять меня нашла.

— Да я и не искала. Просто мы обедали в ресторане, и я увидела, как ты прошёл мимо. Между прочим, у тебя был очень мрачный вид.

— У меня всегда мрачный вид, когда я не могу сосредоточиться… Как дела?

— Все тихо пока, — девушка беспечно отмахнулась. — Нас больше не расспрашивали. Наверно, капитан ещё спит.

— Капитан никогда не спит! — тут же совершенно серьёзно возразил Исаев, явно имея в виду нечто большее, чем просто упоминание капитана корабля.

— Слушай, — спросила вдруг Полина, — а ты в Пирее не собираешься сбежать?

— А что?

— Если нет, пошли загорать. Всё равно тут нечего больше делать.

Исаев немного подумал.

— Загорать мне некогда, — сказал он, — но если ты меня дождёшься, я, пожалуй, поднимусь искупаться.

— Окей. Жду.

Полина махнула прелестной ручкой и ушла с площадки, оставив Пашу снова в одиночестве. Но теперь ему уже не нужно было вымучивать решение, потому что оно пришло к нему само, пока он болтал с Полиной, и было самым простым и очевидным: он прямо сейчас отправиться к капитану Овсяннику и сделает своё дело. Немедленно сделает, не откладывая его до стоянки в Пирее. А там видно будет…

Оставим же на этом Пашу Исаева с его проблемами и проследим за другим человеком — Виктором Андреевичем Балабановым, тем более, что детектив наш пребывал в ещё более удручённом состоянии. Время для него в этот день текло катастрофически быстро. Он прекрасно понимал, что очень скоро потребуются принципиальные соображения о сложившейся ситуации. Но покамест он не мог бы представить соображений даже совершенно непринципиальных и приблизительных. Ухватиться было до обидного не за что.

А дело обстояло так:

Всё началось с пугающей закономерности, подмеченной Балабановым ещё во время утреннего опроса у капитана. Выходило, что каждый из одиннадцати пребывающих в живых действующих лиц, включая Тугаринского, отлучался на непродолжительное время, причём преимущественно в одиночестве, и имел, таким образом, прекрасную возможность незаметно подобраться к спящему Щукину. То есть, теоретически убить его мог любой! Однажды небезызвестная пани Иоанна Хмелевская написала детектив, который так и назывался — «Подозреваются все». Если бы Балабанов читал эту повесть, он обязательно отчеркнул бы свой список и с едким смешком надписал бы именно эту фразу, но детективы Балабанов не читал из принципа. Не любил он детективы. Да и некогда ему было отчёркивать, поскольку сразу за пугающей закономерностью на него свалился один очень нехороший факт — исчезло в неизвестном направлении одно из его действующих лиц. Этим лицом был тот самый бармен по имени Роман Джанк, который вытаскивал Щукина из бассейна и усаживал его в шезлонг. Более того, именно его казенным ножом Щукин был убит! Но после ночного опроса у бара «Матрёшка» Романа больше никто не видел. Его не было на утренней беседе у капитана, он так и не появился на своем рабочем месте в баре, а каюта его была заперта и не издавала ни единого звука. Наткнувшись на этот факт, Балабанов немедленно рассказал о нём Овсяннику, но капитан замотал головой и категорически отрезал: «Я н-не могу позволить, чтобы с моего корабля в открытом море исчезали люди! И-ищите!». С тех пор Балабанов и приуныл.

Чёрт знает что такое! В самом деле, сейчас надо было во что бы то ни стало найти таинственного Павла, а он вместо этого занят исчезновением совершенно конкретного члена команды. Промаявшись около двух часов в бесплодных поисках обоих, Виктор Андреевич оставил временно бармена в покое и отправился наводить справки о пассажирах теплохода. Определить личность и местонахождение Павла ему все равно не удалось, но в процессе своих поисков Балабанов обнаружил, что каюта номер 132, ключи от которой он нашёл в кармане убитого, забронирована на имя Аркадия Дмитриевича Федосюка! И, стало быть, это Федосюк храпел там в ночь убийства. Можете себе представить? Просто подлость какая-то! Мало, что ли, загадок было? Совершенно расстроившись и окончательно плюнув на все свои логические умозаключения, Балабанов выбрался на открытую палубу и медленно побрел разыскивать кого-нибудь из действующих лиц. Он ещё не знал толком, с кем из них и о чём именно будет разговаривать, но уже начинал подозревать, что это единственный способ хоть что-то прояснить.

Унылая, разморённая жарой и утомительной борьбой с умозрительным противником, фигура Балабанова появилась у злополучного бассейна на кормовой площадке палубы «Бутс», остановилась и, прикрывая рукой глаза от яркого солнца, огляделась по сторонам. Народу было немного, не больше десятка человек. Двое сидели в теньке у бара, двое на солнце за столиком, остальные расположились в шезлонгах там и сям, лениво подставляя лучам свои тела. В одном из таких шезлонгов, поодаль от остальных, лежала Полина Ковец. «Преступников всегда тянет на место преступления» — мысленно усмехнулся Балабанов и направился к девушке. Он не удивился бы, если обнаружил здесь и всех остальных действующих лиц. Но всех остальных здесь не было. Только Полина. Она лежала с закрытыми глазами, а потому не заметила, как детектив подошел и остановился рядом с ней.

Пришлось аккуратно откашляться.

Полина открыла глаза и сощурилась. Но едва узнав Балабанова, она с недовольным вздохом прикрыла их обратно.

— Отдыхаете? — поинтересовался Виктор Андреевич.

— А что, уже поймали убийцу?

Разговаривать Полина, видимо, решила с закрытыми глазами.

— Вы много от меня требуете, Полина Альбертовна…

— Можно просто Полина.

— Как скажете… Но я обязательно его найду. У меня такой богатый выбор!

— Вы уже кого-нибудь подозреваете?

— Конечно.

— Кого?

— Всех.

От удивления Полина открыла глаза и внимательно посмотрела на детектива.

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Но с вашей помощью, может быть, удастся кого-нибудь оправдать… Вы могли бы ответить на пару вопросов?

Полина ещё раз вздохнула.

— Ладно уж, задавайте.

Балабанов уселся на соседний шезлонг и расстегнул две верхние пуговицы на рубашке.

— Жарко… Скажите, Полина, вы больше не видели этого человека, Павла, с которым танцевали…

— Что вы ко мне с ним привязались! Чёрт! Вопросов других у вас что ли нет? — тут же рассердилась девушка.

— Но поймите, — резонно возразил Балабанов, — вы единственный человек, который его хорошо запомнил. И потом, вы могли его просто мельком увидеть в…

— Не видела я его, понятно? Ни мельком, ни кувырком!

— Жаль. Ну ладно, расскажите мне тогда об убитом. Вы его хорошо знали?

Настроение Полины неожиданно изменилось.

— Вадима? — она задумалась. — Да так себе… Видела несколько раз. Он с папой работал, но лично я им никогда не интересовалась, так что вам лучше спросить у моего отца.

— А вот Федосюк? — быстро подбросил Балабанов следующее имя.

— Федосюк жаба, — так же быстро ответила Полина.

— Не понял?

— Ну, такой же противный. Мне иногда кажется, что если к нему близко подойти, то почувствуешь очень неприятный запах… — она с сомнением взглянула на Балабанова. — Но на роль убийцы он не подходит.

— Почему?

— А он уже давно кормится со стола моего папы. Представляете, если окажется, что это он убил Щукина? Да Федосюк и убить-то, по-моему, не способен.

— Интересно… Скажите, Полина, а остальных из вашей компании вы хорошо знаете?

— Вы имеете в виду Тугаринского? — Полина немного помолчала. Потом пожала плечами. — Боря мне нравится. Он весёлый. Не знаю, может быть потому, что тут скучно? Вообще-то, я его слишком мало знаю. Он считает себя очень крутым… Да какая у нас компания! Мы же здесь познакомились, — Полина еще немного помолчала. — А вы что, действительно всех подозреваете?

— А как же. Насколько я понимаю, ни у одного человека нет алиби.

— Ну, тогда убийца — бармен, — предположила Полина.

— Почему бармен?

— А он отводил Вадима к шезлонгу.

Балабанов усмехнулся.

— В таком случае, убийцей можете быть и вы.

— Я?

— Да. Вы подходили к нему последней. Разве не так?

Полина заговорщицки потянулась к уху Балабанова.

— А вы заметили, — осторожно спросила она, — что бармена не было на допросе у капитана?

— Что вы хотите этим сказать? — навострил уши Балабанов.

— Это значит, что он скрывается.

— Где?

Полина чуть отпрянула и разочарованно вздохнула.

— Ну, это вам лучше знать. Ладно, надоели мне уже ваши вопросы.

Легко поднявшись с шезлонга и сунув ноги в шлёпанцы, она отправилась к бассейну. Балабанов невольно зацепился взглядом за эту чудесную фигурку, приправленную оранжевым купальным костюмом, и вдруг подумал — а почему бы убийству не произойти, к примеру, из ревности? В самом деле, этой взрывоопасной смеси обезоруживающего очарования и удручающего своенравия, которая переполняет Полину Ковец, вполне достаточно, чтобы прийти в отчаяние и натворить глупостей… Балабанов тряхнул головой, отгоняя всю эту отсебятину, с кряхтением поднялся и пошёл следом за Полиной.

А та была уже у бассейна.

Поговорив о чём-то с барменом, она подошла к лесенке, ведущей в воду, соскользнула вниз и ловко переплыла на противоположную сторону. А когда вернулась обратно к лесенке, её уже ждал бармен с бокалом коктейля и Балабанов. Не вылезая из воды, Полина приняла бокал и переместилась поближе к детективу.

— Я хотел бы поговорить с вашим отцом, — сказал он. — Вы не в курсе, где я могу найти его?

В ответ Полина протянула ему кружок лимона, который был нацеплен на стенку бокала.

— Хотите? — спросила она. — Терпеть не могу лимоны.

Балабанов осторожно двумя пальцами взял лимонный кружок, поместил его себе в рот, съел и даже не поморщился. Полина пришла в полный восторг.

— Здорово! — сказала она.

— Нет проблем, — согласился Балабанов. — Ну так как?

— Папа сейчас в теннис играет на верхней палубе.

Виктор Андреевич кивнул и отправился на верхнюю палубу…

И чёрт дернул его оглянуться, через минуту, когда он поднимался по лестнице! Полина Альбертовна уже мило беседовала с каким-то молодым человеком, явно ей знакомым. Ни малейших сомнений у Балабанова не возникло в том, что это и есть тот самый таинственный Павел, партнер Полины по танцам и навязчивый соглядатай, от которого девушка так упорно открещивалась. Не зная, как бы поадекватней отреагировать, Балабанов потоптался немного на лестнице, а потом чуть отошёл и уселся в один из шезлонгов, приткнутых у бортика. Вот ведь гнусность! Врёт Полина Альбертовна. Врёт и не краснеет. Интересно, а обо всём остальном она тоже наврала? Впрочем, это сейчас не так важно. Сейчас необходимо как следует прижучить этого Павла, раз уж он нашёлся! Неотрывно наблюдая за беззаботно болтающей у бассейна парочкой, Виктор Андреевич закурил и принялся ждать дальнейших событий.

Ждать пришлось недолго. Правда, когда Павел скинул футболку, а затем шорты и запрыгнуть в воду, Балабанов начал сомневаться — не подойти ли ему прямо сейчас? Не застать ли подозреваемого врасплох сию секунду, пока они с Полиной плещутся в бассейне? Но уже буквально через несколько минут молодой человек выбрался из воды и тут же переоделся. Потом постучал пальцем по часам, что-то с улыбкой сообщил Полине, распрощался с ней и быстро пошёл прочь.

«Ну, вот ты и попался!» — подумал Балабанов, вскочил со своего шезлонга и поспешил следом.

Павел шёл быстро. Больше того, он шёл сосредоточенно и уверенно, так, что становилось совершенно очевидно — у этого человека очень важное дело. Что ж, такое совпадение было только на руку Балабанову. Теперь он сможет не только взять своего главного подозреваемого, но и узнать, что тот затеял. Невольно мелькнула мысль об очередном убийстве, но мысль оказалась настолько неубедительной, что была немедленно отброшена. Детектив еле поспевал, но все же старался не отставать и таким образом они промчались по одному коридору, потом по другому, а потом заскочили в лифт и проехали несколько этажей. В лифте молодой повеса не обратил на Балабанова никакого внимания или сделал вид, что не обратил, но детективу было уже все равно. Гонка начинала утомлять его. Наконец, Павел замедлил шаг и пару раз оглянулся. Оба раза Балабанову пришлось показать чудеса маскировки в практически пустом коридоре. Когда же противник впереди медленно подошел к дверям какой-то каюты, Балабанов замер от неожиданности, совершенно позабыв о всяческой предосторожности и дыхание его на мгновение остановилось. Его подозреваемый собирался войти в каюту капитана Овсянника! Только сейчас Балабанов сообразил, куда они заскочили.

Павел постучал в дверь каюты и Виктор Андреевич двинулся нерешительно в его сторону, но этот подозреваемый, вместо того, чтобы войти, вдруг взял да и оглянулся. На лице его кривилась ухмылка.

— Что, брат, устал? — участливо поинтересовался он.

В ту же секунду дверь каюты открылась и показался Филипп Владимирович Овсянник. Он хмуро пожал руку Павлу, впустил его внутрь и поднял взгляд на детектива.

— А, и вы тут? Очень хорошо, — произнес Овсянник. — П-проходите… Что с вами?

Виктор Андреевич лишь неопределенно пожал плечами, поскольку и сам толком не понимал, что это с ним сейчас произошло. А потом бочком мимо капитана протиснулся в каюту. Овсянник закрыл дверь.

— В-вы уже знакомы? — спросил он у обоих сразу.

— Да я и не знаю, — пожал плечами Павел. — Ваш Мегрэ бежал за мной по пятам, как привязанный, но так и не подошел.

— Кто вы такой? — строго спросил Балабанов.

— Капитан российской милиции Павел Павлович Исаев.

— Кто?! — изумлению Балабанова просто не было предела.

— Вам предъявить документы?

— Подождите, — запротестовал Виктор Андреевич, — давайте во всем разберемся.

Подобный абсурд был категорически противопоказан его реалистичному мышлению.

— Давайте, — согласился Паша Исаев.

— Д-давайте, — подхватил Овсянник и с мелодичным звоном раскрыл дверцу маленького барчика, — и п-примем немного для ясности.

На столе появилась пузатая бутылка армянского коньяка и три бокала.

— Объясните мне, — потребовал Балабанов, — каким образом все это сходится? Ведь вы, — он ткнул пальцем в грудь Паши, — тот самый молодой человек, который следил за Полиной Ковец. Это вы танцевали с ней в ресторане накануне убийства, и вы первым подбежали к трупу, когда она обнаружила его.

— Все правильно, — согласился Исаев. — Это именно я.

— Но при чем…

— В-валерий Андреевич! — вмешался капитан Овсянник. — Отвлекитесь на мгновение, чтобы, так сказать, п-пригубить за знакомство.

Балабанов не глядя взял бокал, опрокинул содержимое в рот и поторопился продолжить:

— Я ведь думал… — коньяк перехватил дыхание, и пришлось глубоко вдохнуть.

— Как писал Ульянов-Ленин, — с сочувствием напомнил Паша, — «ошибкой было бы думать…»

Балабанов начал кашлять и только замахал на Исаева руками.

— М-может быть, усугубить? — спросил Овсянник.

Паша кивнул и с готовностью подставил свой бокал.

Когда выпили по второй, Виктор Андреевич пришел в себя, отдышался и смахнул выступившие на красном лице слезы.

— Все очень просто, — пояснил Исаев. — Меня отправили в этот круиз для того, чтобы я присматривал за одним человеком. Вот я и присматривал.

— Щукин?

— Нет. Ну и до вчерашнего вечера все было в порядке…

— Понимаю. Федосюк?

— Нет. Меня интересует Альберт Сергеевич Ковец. Можете себе представить, какой неожиданностью для меня оказалась смерть его компаньона?

— Минуточку. А при чем тут Ковец?

Паша поставил свой бокал на стол и вздохнул.

— Может быть, обо всем по порядку?

— Павел Павлович, — спросил вдруг Овсянник, — вы в п-преферанс играете?

Паша взглянул немного растеряно на капитана, потом на Балабанова и снова на капитана.

— Играю, — произнес, наконец, он.

— В-вот и отлично. Давайте-ка распишем пульку, а за одно и обсудим наши п-проблемы по порядку. Вы не возражаете?

Паша не возражал.

4. Капитанский преферанс

(НА ПОДХОДЕ К ПОРТУ ПИРЕЙ)

— Ну что же, начнем, пожалуй. Филипп Владимирович, ваша сдача.

Овсянник принялся тасовать колоду карт, Балабанов расчерчивать поле для записей, а Исаев тем временем задумчиво откинулся на спинку стула и рассеяно поглядывал на своих партнеров. Только что капитан «России» любезно пояснил ему причину своего предложения и его суть. Оказалось, что преферанс был вторым любимым занятием Овсянника, сразу после мореходного дела. При этом Филипп Владимирович считал необходимым соблюдение определенных ритуалов, без которых игра теряла свое очарование, а частенько и смысл.

Во-первых, за партией в преферанс решались самые различные вопросы и проблемы. Некоторые, правда, посмеивались над Овсянником, мол, решать проблемы за игрой это все равно, что вообще не решать их. Но такие насмешники либо не представляли себе реального положения дел, либо были людьми крайне недалекими. Никогда еще вопрос, поднятый за капитанским преферансом, не оставался без ясного ответа и четкого решения!

Во-вторых, необходимо было выключить верхний свет в каюте и оставить только лампу, располагавшуюся над столом. Это помогало сосредоточиться.

А в-третьих, во время игры разрешалось курить только сигары. У Овсянника их было припасено великое множество и ему доставляло удовольствие угощать гостей своими сигарами. Человеку некурящему, впрочем, позволялось не придерживаться этого правила, если он вообще был в состоянии несколько часов дышать сигарным дымом.

Было и еще одно неожиданно сложившееся правило. Даже не правило, а так, своего рода особенность. Заключалась она в том, что во время игры все обращались друг к другу по имени-отчеству. На теплоходе «Россия» было хорошо известно, что капитан ко всем без исключения обращается по имени-отчеству, а потому невольно приходилось подхватывать такую манеру, если доводилось попасть в «капитанский преф-клуб». Одним словом, Паша Исаев с интересом воспринял предложение Филиппа Владимировича и даже не без удовольствия подчинился всем действующим правилам. В самом деле, когда еще доведется попасть в такую компанию?

С задумчивым видом истинного ценителя Паша взял двумя руками предложенную сигару, поднес к носу и вдохнул аромат.

— Вот это дело, — сказал он.

Балабанов раскрыл карты.

Паша же сунул сигару в рот и деловито осведомился:

— Почем вистик, Филипп Владимирович?

— Нет, нет, исключительно на интерес! — покачал головой Овсянник. — Иначе мы б-будем отвлекаться.

— Ваше слово, Павел Павлович, — напомнил Балабанов.

Паша придирчиво изучил свои карты и бросил их на стол картинками вниз, поскольку пришел к совершенно однозначному выводу относительно ближайших перспектив:

— Пас, — сказал он.

— Пас, — со вздохом повторил Балабанов.

— Н-ну что же, — проговорил Овсянник, — начну, п-пожалуй. Что у нас в прикупе?

Он открыл две карты прикупа. Обе оказались восьмерками.

— Да, не жить вам в Сочи, — сочувственно заметил Исаев.

— Ничего, р-разберемся. А вы Павел Павлович не т-тяните резину. Выкладывайте.

— Н-ну что же… простите, Филипп Владимирович… Ну что же, пожалуй, я тоже начну.

Исаев оглядел присутствующих.

— В общем, дело в следующем, — начал он. — Российские правоохранительные органы чрезвычайно заинтересовались деятельностью Альберта Сергеевича Ковеца…

— Организованная преступность? — деловито уточнил Балабанов.

Паша запнулся.

— Где?

— Ну… Там.

— Не знаю. Дело не в этом. Я обрисую в общих чертах. В Москве две недели назад был убит один очень большой чиновник из правительства, господин Прибытков. От его решения много чего зависело, но еще больше зависело от его умопомрачительных связей. Так вот, Альберт Сергеевич Ковец каким-то образом вышел на этого Прибыткова и попросил протолкнуть один выгодный контракт, связанный с московской недвижимостью. Ковец, если вы не в курсе, занимается строительным бизнесом. Не знаю, что он там просил конкретно, но Прибытков согласился ему помочь и чтобы обсудить кое-какие детали, они договорились встретиться в скромном ирландском пабе «Рози О’Грэдис» на улице Знаменка. Разговор между ними состоялся короткий и закончился к обоюдному удовлетворению, но когда они распрощались и вышли на улицу к своим машинам, Прибытков был убит на глазах Альберта Сергеевича четырьмя выстрелами, произведенными из проезжавшего мимо автомобиля. Стрелявшие, естественно, найдены не были. Сам же Ковец не пострадал, но после этого события стал заметно нервничать, приостановил подготовку сделки и через несколько дней неожиданно отправился с дочерью в круиз…

— Семь вторых, — объявил Овсянник.

Исаев и Балабанов уткнулись в свои карты.

— Тэкс, — сказал Паша после короткого раздумья. — Пас. Вистуйте, Виктор Андреевич. Наш ход.

— Вист, — согласился Балабанов.

Исаев разложил свои карты на столе, откинулся на спинку стула и снова взял сигару в руку.

— Так вы предполагаете, что Ковец замешан в убийстве этого Прибыткова? — задумчиво поинтересовался Балабанов.

— Не исключаем, хотя лично я не вижу в этом никакого смысла. Но значительно больше нас интересует другое предположение, — пауза на затяжку и смакование выдуваемого дыма. — Чиновник Прибытков попал в наше поле зрения после нескольких крупных финансовых махинаций, которые он организовал в Москве. Ну, дело обычное: перекачка государственных средств в собственные карманы через подставные фирмы и фонды. Деньги из воздуха, одним словом. Работал он, само собой, не один. Собственно говоря, он только придавал всем махинациям официальный статус. Все-таки большой чиновник. Придумывали же и осуществляли махинации два его подельника. Некий итальянский бизнесмен Марчелло Паволи и известный московский авторитет преступного мира по кличке Арнольд…

— Организованная преступность, — на этот раз утвердительно произнес Балабанов, выбивая у Филиппа Владимировича козыри длинной червовой мастью.

— Еще какая организованная, — согласился Паша. — Так что, эта троица поимела в Москве огромные деньги. Сотни миллионов долларов. И чрезвычайно нас заинтересовала. Но не успели мы толком раскрутить дело, как начались неприятные неожиданности с подельниками Прибыткова. На Арнольда очень конкретно наехали, и он сбежал в Турцию. Жизнь авторитета, знаете ли, непредсказуема и полна опасностей. Он, дурак, залез в политику, но при этом не с теми начал дружить! Оказывается, с усатыми политиками дружить нельзя, себе дороже выходит… ну, да это не важно. К делу не относится. Одним словом, удалось нашему авторитету весьма вовремя смыться в Турцию. Буквально перед арестом. А еще через месяц господин Марчелло Паволи погиб в очень подозрительной автокатастрофе. Таким образом, чиновник Прибытков остался в Москве в полном одиночестве и мы организовали за ним присмотр, потому что были уверены, что именно через него можем выйти на похищенные деньги. Вот так, в один прекрасный день нам на глаза и попался Альберт Сергеевич Ковец, который как раз пришел вести с Прибытковым переговоры.

— Что-то я не понимаю, — Балабанов собрал карты и принялся тасовать, поскольку следующая сдача была его. — Причем тут Ковец? Какое он имеет отношение к вашему делу? Мало ли у этого Прибыткова было клиентов, которые приходили за помощью?

— Вот и мы так сначала подумали! Мы были готовы забыть об Альберте Сергеевиче навсегда. Ведь после того, как Прибытков был расстрелян прямо посреди переговоров, мы поняли, что все ниточки тянутся не к нему, а к Арнольду. Это именно Арнольд убрал всех своих компаньонов. Сначала итальянца, а потом Прибыткова и остался единственным хозяином миллионов. Причем, ему даже прятаться после двух убийств не пришлось, поскольку он к этому моменту, как говорится, жил и работал в Стамбуле и очень хорошо там себя чувствовал. Даже занялся торговлей оружием. А нам — увы! — зацепить его, тем более в Турции, было совершенно нечем. И вдруг во время обыска в квартире Прибыткова мы находим ежедневник, а в ежедневнике странную запись: «Стамбул. Шифр — Ковец». Запись сделана за несколько дней до убийства! Значит, наш Альберт Сергеевич не случайная фигура! Вот это да, подумали мы. Что бы это могло значить? А когда мы через несколько дней узнали, что Ковец отправляется в круиз по Средиземному морю с заходом в Стамбул, где как раз жирует Арнольд, то в нашем деле он превратился в единственную оставшуюся ниточку, ведущую к Арнольду и похищенным миллионам. Вне зависимости от того, какое отношение ко всей этой истории Ковец имеет сам. И меня оперативно бросили по следам Альберта Сергеевича… — Паша печально вздохнул. — А проблема заключается во вчерашнем убийстве Щукина.

— Кстати, — подхватил Балабанов. — А кто этот Щукин?

— Управделами и пресс-секретарь в одном лице. Больше никто. Это просто человек с хорошим образованием, который помогал Ковецу во всех делах. Так что, его убийство совершенно вываливается из всех версий, а с точки зрения сложившейся оперативной ситуации просто не имеет никакого смысла…

— Н-ну, хорошо, — подал голос Овсянник, — значит убийство стало для вас неожиданностью?

— Полной, поэтому я и решил раскрыть свое инкогнито. В конце концов, теперь с этой проблемой нам будет легче справиться.

— Р-разумеется. Но у нас очень мало в-времени.

— Мало, — согласился Исаев.

— Тогда начнем по порядку, — предложил Балабанов. — Что нам известно на данный момент? Вот, например, Ковец. Он показал, что в круиз попал случайно. Он якобы обещал своей дочери провести с ней отпуск, а тут как раз ему позвонил Федосюк и предложил круиз. Ну, и Ковец попросил забронировать места для них. Семейная идиллия. Но теперь-то мы знаем…

— Как раз это вполне может быть правдой, — возразил Паша. — И то, что позвонил Федосюк и то, что Ковец давно мечтал уделить время своей дочери. Почему бы нет? Все это вполне может мирно уживаться с его личными планами, о которых он не говорит. Простое совпадение.

— Ладно, допустим… Что там такое, дама? Черт, это я упустил… Хорошо, допустим. А что известно об этом Федосюке? Щукин еще туда-сюда. Понять можно. А Федосюк?

— Увы! — Паша развел руками. — Вынужден признаться, что здесь я пока слаб. Единственное только могу сказать: у Федосюка есть какой-то благотворительный фонд. Подробностями я не располагаю, но раз они с Ковецом знакомы, значит у них должны быть какие-то общие интересы.

— Хоть так, — раздраженно сказал Балабанов. Как раз к этому моменту он отдал Овсяннику вместо семи взяток все восемь и со вздохом отодвинул от себя карты. Ему явно не везло. — Дочь Ковеца, Полина, мне говорила примерно то же самое. Она сказала, что Федосюк использует деньги ее отца и поэтому в убийцы не годится.

— Вот кое-что и проясняется. Значит, Федосюк либо поддерживает свой фонд с помощью денег Ковеца, либо прокручивает деньги фонда с помощью Ковеца. Разница не велика… Кстати, встречный вопрос. Кто такой Тугаринский?

— Тугаринский? — Балабанов усмехнулся. — Тугаринский это хозяин жизни. Примерно такой же, как и ваш Арнольд, только в масштабах Москвы. А этот теплоход он, видимо, считает своей собственной дачей.

— Понятно. Ковец с Щукиным и Федосюк — деловые люди из Москвы — приехали конкретно отдохнуть на плавучей даче делового человека из Одессы. Не может же он обойти их вниманием? Все правильно. Обычное дело для нашей страны.

— Нда, — хмуро проговорил Балабанов, — черт знает что твориться.

— Отпустил Филиппа Владимировича?

— Да, я не об этом…

— Павел П-павлович, ваша сдача. П-прошу.

— …Я о том, что у нас на «России» твориться.

— А что у нас такого особенного твориться? — Исаев принял от Овсянника колоду и стал неспешно тасовать ее. — По-моему, все как всегда. У России, как говорится, свой путь. Нас не исправили ни все богоугодные замыслы наших царей, ни революция, ни последующая контрреволюция в восемьдесят шестом. Воруют у нас по-прежнему все. Помните, еще Александр Меньшиков предлагал не платить чиновникам жалование, потому как все равно они воруют. Ну и что может измениться? Люди-то те же. Они привыкли воспринимать достаток как воровство по-тихому и в крупных размерах. А в такой ситуации хозяевами жизни и становятся Арнольды и Тугаринские. Так что ничего странного у нас не происходит.

— Вообще-то, — заметил Балабанов, — я имел в виду теплоход и…

— А что в-вы хотите? — вдруг возмущенно перебил его капитан Овсянник. — Наше г-государство вовсю распродает свое имущество на аукционах, но не заботится о том, чтобы жить честно было п-проще и выгоднее, чем воровать! Кому, с-спрашивается, это выгодно? Только чиновникам и их знакомым бизнесменам! Круговорот, т-так сказать, капитала между своими…

— Согласен, — с готовностью поддакнул Паша, не обращая внимания на некоторое недоумение Балабанова. — Вот мы с вами ничего и не решаем, к сожалению.

— П-почему же? Это какая-то не правильная философия, Павел Павлович! Наоборот! Если к-каждый простой человек приложит максимум усилий, для того чтобы п-повлиять…

— Да бросьте, Филипп Владимирович! Если бы все было именно так, мы бы с вами давно уже жили в светлом будущем. Еще тысячу лет назад люди бы собрались, поплевали на руки, засучили рукава, да исправили бы мир к лучшему. Так не бывает, Филипп Владимирович. Вон, в семнадцатом году каждый простой человек тоже приложил максимум усилий. И что из этого получилось?

— Мне кажется, — не выдержал, наконец, Балабанов, — что политики на сегодня достаточно. У нас своих проблем полно… Павел Павлович, кончай, в конце концов, мусолить карты! Сдавай.

Так незаметно детективы перешли на «ты».

Исаев, между тем, спохватившись, быстро произвел раздачу.

— Раз, — тут же произнес Балабанов и замолчал.

— П-пас… Виктор Андреевич, вы хотели о чем-то рассказать мне. Э-это имеет отношение к нашему делу? Вы что-то узнали?

— В самом деле, — подхватил Паша, — что тебе удалось выяснить за вчерашний день?… Два.

Балабанов уперся в свои карты. Рука его медленно потянулась к сигаре. Он поднес ее к губам, сделал затяжку и вернул на место.

— Здесь… Что я выяснил? Я выяснил примерную картину происшедшего и попытался вылепить кое-какую версию, — Балабанов хмыкнул и недовольно взглянул на Исаева. — У меня даже был подозреваемый.

— Три… — объявил Паша. — И я, кажется, догадываюсь, кто именно.

— В том-то и дело! Все ни к черту не годится! Версия рухнула как карточный домик за полдня.

— П-почему?

— Потому что подозревал я именно Исаева. Это же очевидно: он следил за Щукиным, а после убийства скрылся в неизвестном направлении. Как же его не подозревать?… Здесь.

— Семь третьих… Но это только к лучшему. Ты потерял меня, как подозреваемого, но получил дополнительную информацию. Разве нет?

— Ерунда! Информация эта — не пришей к штанам рукав. Она ничего принципиально не меняет… Здесь.

— Играй, Виктор Андреевич.

— Она не меняет самого главного. Отсутствия очевидного подозреваемого и убедительного мотива преступления. И это при том, что у всех десятерых полное отсутствие алиби! Просто мистика какая-то.

— Стоп, — скомандовал Паша, — не будем торопиться. Во-первых, мистики в нашем деле быть не может! Мы должны объяснить все. Даже мистику. Во-вторых, полное отсутствие алиби, это очень сомнительный вывод. Такого не может быть, потому что не может быть никогда. А в-третьих…

— Семь червей, — объявил Балабанов. — Пардон, ход мой?

— Да.

— Тогда восемь.

Овсянник и Паша переглянулись.

— Ну что, Филипп Владимирович, обновим детективу горку?

— О-обновим. Я в-вистану.

— Окей. Пас… Так вот, в-третьих, что касается мотива преступления. Запомни, преступлений без мотива не бывает. А в наше время мотив большинства преступлений, как правило, один и тот же. Деньги. Просто мы пока еще не уловили, какие именно деньги замешаны в убийстве Вадима Щукина.

— Н-намекаете на ваше расследование в Москве?

— Почему бы и нет.

— Кстати, мотив это еще не все. Есть вещи, которые беспокоят меня значительно больше, потому что я не могу их объяснить. Каким образом, например, в карман Вадима Щукина попал ключ от каюты Федосюка и что такой факт означает?

Детектив посмотрел на Пашу, словно ожидал от него немедленных объяснений, а Паша, тем временем, беспечно попыхивал сигарой.

— Вы обнаружили у п-пострадавшего ключ от чужой каюты? -нахмурился капитан.

— Вот именно!

— А от своей собственной каюты у него был ключ? — поинтересовался Исаев.

— Я попросил бы не намекать на случайную путаницу. После обвинений, которые Щукин бросал перед своей смертью, мы не имеем права отбрасывать этот факт в сторону!

— Согласен. В таком случае, надо просто попросить господина Федосюка объяснить нам этот факт.

Овсянник неожиданно подался вперед.

— Сейчас я предложил бы, — сказал он, — тщательно с-сумировать все, что нам известно. А уж п-потом действовать.

Предложение было единогласно признано весьма удачным и, проведя еще две партии, они подробнейшим образом все «с-сумировали», как выразился капитан. В свете настольной лампы медленно и как-то снисходительно поднимались вверх клубы табачного дыма, отчего пространство вокруг сгущалось, словно кто-то постоянно подкручивал яркость до упора. Казалось, что каждая мысль в такой атмосфере должна быстро принимать четкие очертания.

Первым делом Исаев раз и навсегда категорически отверг свою причастность к убийству Вадима Щукина. После чего поклялся, как очевидец происходивших событий, что на палубе перед баром «Матрешка» не было ни одного случайного человека. Это означало, что убийцей был кто-то из десяти присутствовавших на вечеринке лиц. Более того, убийство без сомнения произошло неожиданно, как реакция на слова или действия самого Щукина, который что-то знал. Возможно, он кого-то шантажировал, и объект не выдержал давления. Но не исключено, что Щукину в руки попалась какая-то серьезная информация и он проболтался. Одним словом, отсюда можно было уже выкоблучивать танцы логических умозаключений, что, собственно, сразу и началось: Балабанов хлопнул ладонью по столу и потребовал, чтобы все присутствующие вместе с ним взглянули фактам в лицо, причем лицо это явно принадлежало Аркадию Дмитриевичу Федосюку.

— Это же очевидно! — сверкал глазами Балабанов. — Именно Федосюк пригласил Щукина и Ковеца в круиз! Именно Федосюка обвинял в непорядочности и двуличии Щукин перед своей смертью! Значит, Федосюк что-то задумал, но из-за Щукина план сорвался, и пришлось ему идти на крайние меры. Вот где надо искать! Я теперь это ясно вижу.

— А как же убийство в Москве? — поинтересовался Паша. — Ведь Щукин здесь оказался только потому, что у его хозяина, Альберта Сергеевича Ковеца, возникли проблемы из-за убийства Прибыткова. Ты хочешь сказать, что Федосюк замешан и там? Или ты намекаешь на случайное совпадение?

— Хорошо, — согласился Балабанов. — Я поправлюсь. Это просто означает, что Федосюк задумал что-то против Ковеца и надеялся что никто в это не поверит, как не верит, например, Полина. Но Щукин каким-то образом узнал о его планах и поплатился за это жизнью! Что затеял Федосюк и как об этом узнал Щукин — вот что важно выяснить! А уж, кто там замешан в твоем московском убийстве дело второе! Это вполне может оказаться совпадением.

— Ну уж нет! — возмутился Паша. — Позволь с тобой не согласиться. Самое важное заключается как раз в том, что произошло в Москве и кто в этом замешан. Я могу побиться об заклад, что все события на «России» текут оттуда. Это именно убийство Щукина дело второе. А Федосюк твой и есть совпадение. Если он, вообще, в чем-то замешан. У тебя, Виктор Андреевич, пока что одна беллетристика выходит и никаких доказательств…

Таким образом, между детективами совершенно неожиданно произошел раскол. Балабанов воодушевлено настаивал на том, что Исаев может до посинения биться об заклад, но трясти надо Федосюка, даже если ничего кроме догадок у них на него нет. А чтобы подобраться к этому типу поближе, придется идти от противного, то есть искать алиби и, отбрасывая однозначно невиновных, вычислять убийцу, то есть Федосюка. Паша же возмущенно отмахивался и предупреждал, что ни от какого противного он не пойдет, а будет упорно изучать Ковеца и всю его компанию. Он заявил, что плевать хотел на алиби, потому что искать надо мотив. Те самые деньги и их происхождение.

Примерно полчаса они препирались, но потом капитану Овсяннику это осточертело. Он потребовал прекратить спор и действовать каждому на свое усмотрение. В конце концов, так они только дополнят друг друга. Немного подувшись, Балабанов и Исаев пришли к выводу, что в этом есть смысл. Давно уже наступил вечер. Уставшие от тяжелого разговора и сигарного дыма, преферансисты молча доигрывали последнюю партию, и было совершенно очевидно, что Овсянник возьмет все свои взятки и таким образом закроет пулю.

— Да, — произнес со вздохом Балабанов, — парнишка он хитрый, просто так его не возьмешь…

— Кто? — не понял Паша.

После некоторого раздумья, Балабанов решил опустить фамилию.

— Да убийца наш, — сказал он. — Даже удивительно. Так точно все просчитать и так хладнокровно все исполнить. Железные нервы!

— Ничего, как любит говорить мой непосредственный начальник, полковник Разговоров: на каждую хитрую задницу всегда найдется хер с обратной нарезкой. Прошу прощения, Филипп Владимирович.

— Н-ничего. Доиграем, или остановимся на этом?

— Я думаю, остановимся. Поздно уже.

— Тогда на сон г-грядущий…

Пока Паша подсчитывал результаты игры, а точнее кто из них с Балабановым больше проиграл капитану, Овсянник достал коньяк и плеснул в бокалы по чуть-чуть «на сон грядущий». Балабанов же раскрыл свой блокнот с записями по делу об убийстве Щукина и приготовился внести туда кое-какие коррективы. Но как раскрыл, так и призадумался. А потом со вздохом блокнот захлопнул и хмуро взглянул на собеседников.

— Боюсь, что у нас есть еще одна проблема, — сказал он.

Овсянник и Исаев молча уставились на него в предчувствии недоброго.

— Бармен из «Матрешки», — пояснил детектив, — Роман Джанк. Это его казенным ножом был убит Щукин.

— Понятно. А в чем проблема-то?

Балабанов пожал плечами.

— Он исчез.

— Кто? — удивился Паша. — Нож?

— Бармен.

— Так вы его н-не нашли?! — возмутился Овсянник. — Это же немыслимо! Я же просил р-разобраться!

— Да где же я его найду, если его нигде нет?

— Подождите, — встрял Паша, изо всех сил стараясь сориентироваться, — этот бармен, он что, исчез сразу же после убийства?

— А я и п-понимать ничего не желаю! — отрезал капитан. — М-мне еще не хватало, чтобы люди с корабля исчезали.

И тут, словно бы эта сцена была разыграна в плохом спектакле, в дверь каюты неожиданно постучали. Стук получился каким-то вкрадчивым и зловещим, отчего и сам капитан, и оба его гостя замерли, повернув головы к двери.

— В-войдите.

Дверь раскрылась, и в каюте появился встревоженный молодой человек, явно не уверенный в том, что поступает сейчас правильно. Особенно, когда он увидел, что капитан не один. Брови Балабанова немедленно поползли вверх — он никак не ожидал подобного явления.

— Имейте в виду, — заявил молодой человек без предисловий, — что к этому трупу я не имею никакого отношения!

Присутствующие переглянулись.

— Присаживайтесь, — предложил молодому человеку Паша, — и расскажите все подробно.

— Не надо. Я не собираюсь ничего рассказывать. Я только хотел заявить…

— Володя, — произнес, наконец, Балабанов, — у тебя совесть есть?

— Не до этого, Виктор Андреевич, — отмахнулся молодой человек…

И здесь, кажется, уже пора кое-что пояснить.

Володе Загребаеву было около тридцати и на «России» он появился гораздо раньше Балабанова. Загребаев занимал здесь исключительное место — если Виктор Андреевич был корабельным детективом, то Володя плавал в качестве корабельного вора. Разумеется, неофициально. Видимо, на каждом пассажирском или туристическом лайнере существует подобный персонаж или даже целая группа персонажей. Они оседают на корабле, как на своей постоянной территории, и занимаются выгребанием ценностей из кают пассажиров до тех пор, пока их не возьмут с поличным и не отправят прямо с корабля на нары. Но сделать это очень нелегко, поскольку работают они осторожно, ведут себя прилично, и не привлекают особого внимания. Балабанов и Загребаев прекрасно знали друг друга. Виктору Андреевичу он достался, так сказать, по наследству и до вчерашнего убийства основной задачей и даже, в некотором смысле, занятной игрой для Балабанова было противоборство с Загребаевым. Классическая игра «Полицейский и вор»: Я должен тебя поймать! — Посмотрим, сможешь ли? — Это моя обязанность. — Ну-ка, догоняй! Это приносило осмысленность в спокойную работу Виктора Андреевича и даже некоторую остроту в скучный круизный быт. Но была у обоих одна похожая черта. Загребаев бесился, когда его называли корабельным вором — он считал, что хуже оскорбления придумать невозможно. А Балабанов терпеть не мог, если его должность определяли как «корабельный детектив».

— Я что-то н-не понял, — уточнил Овсянник, — о каком трупе идет речь?

— Как о каком? — удивился Загребаев. — О Романе Джанке. Вы что, еще не знаете?

— Т-т-твою мать…

Овсянник, против всяких правил, достал еще одну сигару и нервно закурил, Балабанов хлопнул ладонью по столу, а Исаев поднялся из кресла и подошел к молодому человеку.

— Мне кажется, — вкрадчиво предположил он, — что вам все-таки придется рассказать все, что вы знаете.

— Это еще почему?

Вместо ответа Паша вытащил свое удостоверение и продемонстрировал Загребаеву каждое написанное там слово. Теперь оказался в замешательстве молодой человек. Полный тревожного недоумения, он поднял взгляд на Пашу, потом с тем же недоумением опустил его по направлению к Балабанову и, наконец, остановился на Овсяннике.

— Был у нас, значит, один капитан, — взгляд вернулся к Паше, — А теперь, стало быть, второй появился.

— Вова, не остри, тебе это уже не поможет.

— А я тут при чем, Виктор Андреевич? Между прочим, сам к вам пришел.

— Учти, — погрозил пальцем Балабанов, — я тебя предупреждал.

— П-позвольте спросить, о чем это в-вы его предупреждали? Об у-убийстве?

— Это к делу не относится, — отмахнулся Балабанов, — я давно предупреждал его, что если он не прекратит подчищать каюты, то это когда-нибудь плохо кончится. Вот он и влип…

Овсянник при слове «подчищать» поперхнулся дымом, закашлялся и замахал руками. Оказывается, на его корабле не только убийцы, но и воры! Вдруг, на мгновение показалось, что мир, так уютно и беззаботно существовавший на теплоходе «Россия», медленно, но неотвратимо переворачивается с ног на голову и все привычные его черты с грохотом ссыпаются прямо на макушку капитана Овсянника. Откашлявшись, он подошел к своему спасительному бару, заполненному коньяком, и плеснул граммов пятьдесят в бокал. Предлагать гостям присоединиться он на этот раз не стал. Не до гостей было сейчас капитану Овсяннику.

— Боюсь, что у вас большие неприятности, Володя, — сказал Паша.

— А у вас? — осторожно спросил Загребаев.

— Очень может быть. Но у вас они начнутся все-таки значительно раньше. Я поясню, — Паша не стал в третий раз предлагать Загребаеву сесть, а просто взял его доверительно под локоть. — Вчера ночью на теплоходе произошло убийство. В баре «Матрешка» был зарезан один человек и орудием убийства послужил нож, который всегда находился под рукой бармена, Романа Джанка. Значит, Роман либо был убийцей, либо знал кто убийца, потому что, хоть ты тресни, а не мог он не заметить, кто взял в руки его нож… Улавливаете?

В наступившей короткой паузе все без исключения с интересом посмотрели на Исаева.

— Я не был вчера в баре «Матрешка», — заявил Загребаев.

— Зато вы сегодня были там, где лежит труп Романа Джанка! — немедленно возразил Паша. — И если вы не расскажите нам сию же секунду и очень подробно все, что вы знаете, мы будем вынуждены подозревать вас в убийстве нашего основного свидетеля…

— Да вы что, спятили?!

— …и в соучастии во вчерашнем убийстве!

— Я никого не убивал! И Романа этого вашего не убивал! Его вообще никто не убивал!

— Минуточку, — возмутился Балабанов, — ты же только что нам сказал…

— Я сказал, что был у него в каюте и видел его отъехавшим.

— Как отъехавшим?

— Намертво! Вот я и пришел. И никакого отношения к его смерти я не имею. Он просто обдолбался, понимаете? Передозняк у него.

— Вы хотите сказать, что Роман Джанк употреблял наркотики? — нахмурился Паша.

— Еще бы! У него вся каюта наркотой забита.

Овсянник вздрогнул.

— Н-не понял…

— А вы что, ничего не знали? Ну вы даете! Об этом весь корабль в курсе. Он же торговал наркотиками.

— Что, прямо на корабле? — Паша бросил сочувственный взгляд на капитана.

— Ну, иногда и на корабле, но в основном просто гонял небольшие партии из Италии в Россию.

Это было уже слишком. Овсянник решительным глотком осушил бокал и захлопнул дверцу бара.

— Т-т-так, — заявил он. — Я больше ничего не желаю слушать! Р-р-развели тут черт знает что… И запомните хорошенько. Сейчас у нас к-короткая стоянка в Пирее, завтра мы уходим и через полтора дня пребываем в Неаполь. Так вот. Чтобы к этому м-моменту преступник был найден, а на корабле не осталось ни какой г-грязи, а то я вас всех сдам и-итальянским властям, а сам покончу самоубийством!

— Но, Филипп Владимирович…

— Д-до послезавтра!

Капитан широко распахнул дверь своей каюты и указал всем троим на выход.

Делать было нечего. Взяв Володю Загребаева под руки, Балабанов и Паша послушно покинули апартаменты Овсянника. Да, развитие событий никак нельзя было назвать приятным — второй за последние сутки покойник! Вот уж действительно: «не буди лихо, пока оно тихо!». И кто только просил этого Щукина начинать скандал?! Фантасмагория какая-то. Теперь даже страшно вообразить, что будет дальше. Не дай бог так и пойдет — каждый день по трупу… Молча и суетливо они прошли по коридорам под оскорбленное сопение Загребаева и через пару минут оказались в холле перед дверью лифта.

— Куда? — спросил Паша у Володи.

— На два этажа ниже, — ответил за него Балабанов. — Каюта восемьсот тринадцать.

А Загребаев продолжал оскорблено сопеть до тех пор, пока двери лифта не раскрылись и все трое не отправились на два этажа ниже. К этому времени теплоход «Россия» буквально вплотную подошел к порту Пирей и большинство пассажиров уже зевали на всех открытых палубах в ожидании сложной процедуры буксировки в порт и последующей швартовки у причала. Но нашим героям этот процесс был неинтересен. Пока пассажиры толпились наверху и коридоры нижних палуб пустовали, Паша с Балабановым отбуксировали Загребаева в каюту Романа Джанка и пришвартовали его на стуле. Оба детектива встали по бокам и все трое, таким образом, оказались напротив кровати с телом бармена, замершим в предсмертной судороге. Правая рука его свешивалась с кровати, рукав рубашки на ней был закатан выше локтя и обнажал следы уколов, а на полу валялся использованный шприц и резиновый жгут.

— Ну и что дальше? — недовольно поинтересовался Загребаев

— Я могу перейти на «ты»? — вместо ответа спросил Паша.

Володя равнодушно пожал плечами.

— Значит, дальше, Володя, ты должен рассказать нам, зачем приходил сюда. Это очень важно.

— Да ради бога. Я…

— Только не темни, Вова, — перебил Балабанов. — Я тебя хорошо знаю. Не надо говорить, что вы с Романом друзья детства, и ты заходишь к нему каждый день.

— И на наркомана ты тоже не похож, — добавил Паша. — Так что даже не начинай выдумывать историю о том, как ты хотел купить у него наркотики.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.