Бесплатный фрагмент - Идка

Яша, давай насмешу тебя, вспоминать начну по твоему хотению, по твоему велению. Малую толику из раннего детства. Возможно, от дальнейшего понукания откажешься, не интересно станет. Ага?

Глава 1

Как тебе уже давно известно, и для памяти, родилась я 27 ноября 1946 года, в час Быка (если мне не изменяет память) в два часа ночи (мама говорила — отец под окнами ждал меня). Вот как.

Первое легкое, неясное сияние памяти — я на подушке, на столе сижу, смотрю в окно, справа от меня стоит горшок. Поворачиваю голову налево –вижу цветную занавеску, знаю там спит папа, у двери печь. Потом мамин рассказ вплетается в голову, как продолжение того что помню, может быть он уже совсем о другом времени. Приходит она с работы (на шахте работала электриком), отец спит, а я расписала стол и окно какашками из горшка. Видимо первый период моей жизни проходил на территории стола.

Второе, я чуть постарше, знаю, что мы живем в бараке, где длинный коридор и много дверей. Я у соседей, у них дверь была открыта, только марля болталась от комаров, сижу на кровати за спиной у соседа, он лежит, она стоит. Вдруг забегает мама, она меня потеряла, искала и нашла у них. Мама рассказывала, что фамилия этих соседей Рупперт. Они просили, чтобы меня им отдали, т.к. своих детей они не могли иметь, а меня сильно любили. Ну, разве ж отдадут такой подарок судьбы. Нет, конечно.

Несколько слов почти на 19 лет в будущее. Потом эти Рупперты уехали в Казахстан, там ведь тоже очень много немцев жило. В 1965 г., летом, они приезжали в гости к кому-то, и заходили к нам на меня посмотреть, ждали три часа и не дождались — ушли, а я пришла через два часа после их ухода.

Третий проблеск в голове. Знаю — я в детском саду, он у болота (озерцо такое было, в нем даже купались, но говорили болото) стоял. Помню только столики в большой комнате и блюдце с чашкой, на чашке нарисованы красные и зеленые кубики. А в коридорах лежали красивые красно-зеленые ковровые дорожки. Потом прогулка во дворе, а я скрываюсь ото всех и убегаю домой. Побеги устраивались постоянно, а поэтому из садика меня забрали.

Четвертый эпизод, драматический.

На улице тепло, яркое солнце. Мы куда-то идем. У папы чемодан, у мамы на руках лялька — Витька (23.08.50г.) и я вприпрыжку. Видимо сентябрь на дворе. Проходим мимо двух белых домов в два этажа, по три крыльца. По другую сторону стайки. Вышли к красивому новому дому, у него балконы, он двухэтажный, два крыльца! Идем к ближнему крыльцу, оно украшено какими-то балясинами, есть две скамейки. Красота! Поднимаемся на второй этаж, на площадке три двери, заходим в ту дверь, что рядом с лестницей, которая на чердак ведет.

Итак, мы переехали из барака в наш новый дом по улице Васенко, дом 2, кв. 6. Как сейчас здесь говорят деревяшка на 12 квартир. Квартира из трех комнат, то есть коммунальная. Наших комнат две, к нам должны вскорости приехать из деревни папины родственники; отец Филипп Филиппович 1888г.р. мачеха Мария, лет на 5—10 моложе деда, две сестры по отцу родные — Лида, примерно 1930 г. р. Ида 1937г.р.

Наша комната большая, маленькая дедова, средняя комната у соседей — их пять человек: муж, жена, сын маленький, его мать и брат, молоденький юноша.

Я еще не имею представление о годах, но знаю на улице зима, у меня появился еще один брат Ванька, 27 ноября 1951 г.р.

Мама очень болеет, не встает с кровати, говорят, что у нее после родов отнялись руки и ноги, что такое роды я не знаю.

Папа на работе, а дед, бабушка и тетки заходят к нам редко, они не любят маму, потому что русская, но нянчат Витьку у себя. Ванька плачет, я его беру несу к маме на кровать прикладываю к груди, помогаю Ваньке взять ее, он чмокает, засыпает, молчит, Мама плачет, мне не понятно почему. Бабушка чего-нибудь наварит, меня позовет, даст тарелку с варевом, я иду кормить маму, сажусь рядом с ней на кровать и кормлю с ложки. Она снова плачет, ест со слезами. Я ей «мам, не плач», а она еще сильней.

Потом приходит с работы отец, приносит большущую бочку, кладет в нее черные большие камни. Все большое, потому что я уж ростом очень мала. Заливает горячую воду с травой, накрывает бочку одеялом. Подкладывает Ваньку маме к груди. Уходит на кухню кушать. Приходит суёт потихоньку руку в бочку, берет маму на руки, опускает в бочку, укрывает до подбородка одеялом. Разговаривают с мамой, она даже смеётся. Через некоторое время меня отсылает из комнаты, я знаю, он будет переодевать ей мокрую рубаху. Это повторялось долго, а вот как долго, ну, не знаю.

Пятый эпизод обо мне, малой «стукачке» и о других.

Мама здорова.

Я уж обмолвилась о том, что родственники не терпели маму, когда папы не было дома, ругали ее на исковерканном русском языке, обзывали ее. Дед ругался за луковый суп, приготовленный плохо, то гренки в нем раскисли, то лук недожаренный и прочее, и прочее. А в своей комнате костерили ее, на чем свет стоит и старики, и девки на четыре голоса.

Мы дети были вхожи в их комнату, они нас не обижали.

Меня они не стеснялись — думали, что я в немецком языке ни бельмеса. Однако, шутка юмора заключалась в том, что я понимала о чем они болтали. Прослушав их, я шла к маме и рассказывала ей все. Она поначалу мне не верила, но видимо решила проверить меня, и как-то т. Идке сказала, ты, мол сопля, зачем обо мне не весть что болтаешь по-немецки. Та в ответ — я ведь только со своими это говорила, никого чужих не было, ты откуда это знаешь?

Отступление вклиню. Когда папа умер, в январе 1995 г., т. Ида приезжала с сыном на похороны. Велись всякие разговоры-вспоминания, вот тогда я рассказала о том, стукачестве. Она говорит — а мы тогда ломали голову, откуда Мария знает, о чем наши разговоры. Из присутствующих только мама была знакома с той ситуацией. Удивлены были и Бергачи младшие.

А у меня мелькнула мысль, что озарение на понимание незнакомого языка пришло ко мне малой от того, что обижали маму, мне её было жалко, она часто плакала.

Продолжаю. Мама ей меня не выдала и стукачество продолжалось! Видимо во мне в то время заработали немецкие гены на понимание, но не на язык, говорить-то не могла. Отец с нами говорил по-русски.

Однажды, мы были на кухне: я, мать и отец, о чем-то болтали. Отец вскоре куда-то засобирался, вернулся к нам в черном длинном пальто, в фуражке, в черных хромовых сапогах. Громко доложил, что уходит на шахту по делам. Хлопнула дверь за ним. Вскоре выскочил из комнаты дед и к нам на кухню, на маму с криком, с руганью, размахивает руками.

Мы напуганы, мама меня оттолкнула на стул в угол, между шкафом и столом. Дед подступил к ней, занес руки для удара и, в этот момент поднимается над полом. Это папа его схватил сзади и на печь повалил. По-немецки грозно говорит, затем перешел на русский, мол я здесь хозяин, мы вас вытащили из деревни.

— Не нравится еда — готовьте сами, не нравится хозяйка — отправляйтесь назад в деревню свою. Чтоб не смели больше рты раскрывать! И девкам тоже рты закрой! Я сказал, повторять не буду!

Вот так поговорили.

Оказалось, что отцу доложили соседи, что маму обижают его родители и сестры. Он решил проверить, хлопнул дверью, а сам не ушел. В коридоре-то темно, не видно ничего. Все подслушал, все увидел. Пока дед выступал, он тихонько сзади подошёл.

Маме попенял, почему ему ничего не говорила, а я тут же опять талант «стукача» проявила и всё подробно доложила, чем немало папу удивила.

— О, к стукачеству, талант!

Опять шаг в сторону. Теперь, с высоты или с низоты прожитых годочков, понимаю, что просто это извечная проблема отцов-детей, свекровь-сноха, теща-зять. Все хотят лучшей доли, лучшей судьбы для родных и любимых, но, мерка лучшего на свое понимание. Вот, от этого своего, распри растут, и ширятся.

Однако, после папиного: «Я сказал, повторять не буду», установился мир, ну, понятно без мелких ссор и споров не обходилось, но это уже мелочи.

Шестой эпизод из того времени. Наука для девицы шести-семи лет.

Установился мир, стали дружить домами, то есть, общаться тесно.

Дедушка стал проявлять внимание ко мне, воспитывать. Запало на всю жизнь, как приходилось несколько раз к ряду подметать пол, чтобы он остался доволен. Веник был почти с меня «ростом», с длинной и толстой ручкой. Учил мыть пол, таким же методом как мести. Полы деревянные, крашенные, с глубокими щелями между половицами. Притащу полное ведро воды, большую тряпку, и, начинается экзекуция со слезами.

Мыть надо так, чтобы на полу было много воды, чтоб все трещинки, швы не оставались сухими. Не получалось с одного раза — повторить ещё и ещё. При этом дед приговаривал: «А то жених будет корявый». А мне — мне никакого жениха не надо! Дедова наука.

Как мама подвигла меня стоять за себя. Лето. Нас ребятишек во дворе очень много — из нашего дома, из двух соседних, белых. Какие-то игры-забавы, непременно возникают споры-стычки детей, играющих без присмотра взрослых. Однажды меня кто-то из старших детей отлупил, я в рев и домой за защитой.

Прибежала с жалобой, а мама мне ещё добавила и сказала «сиди дома, заступаться за тебя не буду никогда, умей давать сдачи, если тебя ударили раз, ты в ответ должна три раза наподдать». Мои слезы сразу высохли, молча, развернулась и пошла назад. Когда компания поняла, что я вернулась без защиты (за всех бывали заступники) решили, что можно опять меня побить, но тут уж собака Ида в ярости сумела сдачи сдать. И, с того времени никто и никогда не мог меня обидеть без ответного победного удара. Мамина наука.

Вот, это то, главное, что помню я из раннего своего детства, остались мелочи повседневной жизни.

Ты как-то спрашивал, с какого возраста я помню себя. Надеюсь, ты получил ответ на свой вопрос.

Полагаю, тебе хватило таких биографических моих потех, и на этом можно закончить описание незначительной моей биографии.

Глава 2

ООО! Как! Расписалась, раскарябалась, расшаркалась по листу в клетку, ручкой шариковой, расстучалась по клавиатуре компьютерной, вдохновением, рождённым сыном Яковом, подталкиваемая.

А, как же — «родилась я в 1946 году. Вишь, какая самозванка самостоятельная. Нет бы сказать: родили меня в поселке Злаказово (позже Горняк), города уральского Копейск, мама, да папа. В то время, девица Рябкова Мария Михайловна 27.07.1924 г.р. казачьей крови, из (раскулаченной семьи, жившая в посёлке Тугайкуль города Копейска), да парнище взрослый, немец из Оренбуржья Берг Филипп Филиппович 24.03.1916 г.р. (по паспорту 17.10.1916г.р.), по воле войны да правительства, под ружьём в шахте работающий. Вот эта любящая пара и произвела меня на свет, на белый. Родить-то родили, но была я незаконно рожденной дочерью своих родителей. Только в 1948 г. пошли они и я с ними, в ЗАГС. Сами расписались, меня записали дочкой Идой на фамилию общую Берг.

Думаю, примерно, так бы надо было начинать писать. И вспомнить всё то, что сумело зацепиться за уголки моей памяти, возраста 66-ти лет и четырёх месяцев. Простая получается арифметика. Мозги пытаются вернуться в прошлое из 2013 года.

Еще следовало бы коснуться того, что дед, Берг Филипп Филиппович рожден был в Германии в 1888г. Его отец тоже был Филипп Филиппович, архитектор — строил Белую церковь. Мать деда, Луиза, из семьи Нофман или Фольман. Приехали в Россию сразу по рождению деда. Проживали в Херсонской губернии, посёлок Аккерман, примерно до 1910—1911гг.

Бабушка с маминой стороны — Рябкова Фёкла Филипповна 24.10.1894 г.р., в девичестве Малыхина, имела братьев Петра, Василия, Григория. Проживали в Херсонской губернии, выехали оттуда на новые земли, на Урал, в село Юркино Красноармейского района, Челябинской области. Из Юркино были вывезены в поселок Тугайкуль, г. Копейск (раскулачили). Бабушкин отец был могутный мужик. Выезжал на ярмарки и базары в огромном тулупе, в карманах которого, были прикреплены рыболовные крючки, на них он ловил карманных воришек. С юмором мужик. Еще про него знаю, что еще на херсонщине он колдунью на своём дворе поймал (собаку, корову сосала) схватил за загривок и лупил кнутом, до тех пор, пока не стала проявляться женская суть, потом через тын выбросил.

Таковы скудные мои знания о предках. Я из поколения не знающих родства.

Попробую еще раз коснуться прошлого. Нельзя вернуться назад в будущее — мы его не знаем, а в прошлое можно, если ещё дружен с головой, но изменить его нельзя-нельзя, печальная история. Хотелось бы подчистить некоторые пути-дорожки, чтобы прожить иную жизнь, наполненную и исполненную мечтами-грёзами, успехами и удачами. Увы, не нами писана книга судьбы.

Слава Богу, что я есть, познала свою семью и материнство, печали и радости, что оптимист по той жизнёшки, которую проживаю.

Видишь, на какой понос словесный, ты меня подвигнул.

Однако, возвращаюсь в ускользающие пятидесятые.

Выше уже было сказано — в семье установился мир.

Радостно-печальные моменты.

В семье у нас пополнение. Появилась крохотуля сестричка Ира (1953 г., полную дату не знаю). Радости у меня безмерно, такая неописуемо красивая, в белом чепчике с кружевом, в белых пеленках, в синей коляске. С упоением вожусь с ней. Мальчишки мне уже не интересны, нянчусь с ними, потому что заставляют, а к Ире сама бегу.

Но, недолго восторгам быть! Захворала девочка, воспаление легких, и ушла она от нас, а с нею радость из моей ещё крохотной души, и никто не догадался о моем большом-большом горе-горьком.

Сейчас знаю это март 1953 г. Стою посреди комнаты, а мама берет табуретку и идет в левый угол комнаты, там высоко под потолком висит черная большая тарелка, это радио. Встает на табуретку включает радио, оно сначала хрипит, потом говорит — умер Сталин, он мне совсем не знаком, но знаю, что он часто снижает цены на хлеб и сахар. Мама плачет навзрыд, мне её жалко.

Скоро у нас будет свадьба! Все об этом талдычат, а ещё шепотом — «конечно, ей уже пора выходить, хоть за кого-нибудь, она ведь почти старая дева». Это всё о папиной сестре Лиде Филипповне. Она встретила свою любовь, он человек Кавказа.

Бабы не угадали. Брак этот был по любви, единственный и на всю жизнь. В 1994 году в ноябре гостила я у родителей. Они говорили, что т. Лида приезжала к ним в гости, в 1992 г. что ли. Маме подарены были национальные, связанные Лидой, тапки. Мама мне их отдала, я много лет грела в них свои ноги.

Зовут жениха на русский манер: Лёша (теперь знаю, его фамилия Раджабов, проживали в Дагестанской АССР, Кизляр-Черилово, п/о Сар-Сар) он не высокий, ниже Лиды на полголовы, крепкий, черный, у него широкие плечи.

Все женщины квартиры находятся на кухне и, я шмакодявка тут же, допущена творить свадебное убранство для невесты. Лиды нет, она ушла с Лёшей в кино. Папа на работе, мальчишки и дед спят. Соседка тётя Ирма и ее свекровь с нами. В кухне тесно, но весело. Шуршит цветная гофрированная бумага, это вырезаются лепестки и листики для цветов для венка невесты. Потом с помощью карандаша делают красивый лепесток. Режутся куски проволоки медной тонкой (отец принес с работы). На них накручивается из ваты маленькие шарики. Всё подготовили, растопили парафин, макаем в него проволочные веточки с шариками и происходит чудо, когда парафин застывает. Листики и лепестки также обрабатываются, потом собираются цветочки, вплетаются в венок, украшается накидка тюлевая.

И мои руки причастны к возникновению чуда красоты. Я в восторге от смеха, разговоров веселых в тесном пространстве кухни.

Вдруг влетает Лида, кричит:

— Наш дом горит! Лёшка тушить остался!

Весь подъезд подняли, потушили. Дом деревянный, возгорался еще раз в году, наверное, 1956. Опять зимой. В доме печное отопление углём, золу выгребали из печей и выносили на улицу, ссыпали под завалинку, попадали не потухшие угольки, они разгорались.

После свадьбы молодые уехали на его родину.

Глава 3

Подошло время готовиться в школу начальную №25, в первый класс, август 1954 г. Я дивчинка уже большая, иду в школу почти восьми лет. Накупили всего: платье коричневое форменное шерстяное, черный шерстяной фартук, белый фартук штапельный, ленты атласные для косичек: черные, коричневые, зеленые и белые, баретки белые, туфли, коричневый портфель.

Платье, фартуки и портфель (он, правда, был уже слегка измятый и покорёженный) служили мне до окончания начальной школы, то есть до июня 1958 г.

Школа двухэтажная, снаружи белая, крыльцо большое, перед входом у ступеней по обеим сторонам стоят огромные каменные тумбы, на них каменные вазы (всё лето в них растут цветы). Вокруг школы высокий железный решетчатый забор. Много деревьев. Во дворе есть сараи для дров, угля, и всякого инвентаря. Школа отапливается угольными печами. Топки располагаются в коридоре.

Школу строили пленные немцы. Ещё ими же в поселке были выстроены клуб и две средних школы, одна из них одноэтажная.

Начались занятия. Учительницу зовут Мария Михайловна, она косая, носит очки. Прихожу домой возмущаюсь — «почему её называют М.М. это ведь нашу маму зовут Мария Михайловна». Мне все объяснили и успокоили.

Училась в начальных классах хорошо — хорошистка. Однако, на мою тетрадь по чистописанию, учительница говорила: «Берг Ида у тебя тетрадь грязнописания». Без клякс и каракуль писать не могла. Это и сейчас наблюдается.

В классе были мальчишки второгодники и даже третьегодники. Когда уже перешли мы во второй класс один из таких амбалов, считай старше нас на 3 года повадился после уроков лупить мальчишек и девчонок. Брюхов была ему фамилия. Каждый день рев и синяки, и его довольный гогот. Пока не дошла моя очередь получить тумака. Стала девчонок подговаривать самим его избить, чтоб неповадно было. Девчонки начали ныть: «Он же ещё сильней начнёт драться». Я в ответ: «А мы его тоже, а потом и победим». Поверили (мои дворовые-то подружки знали мои качества сдать сдачи) и согласились, и исполнили задумку. Вышли после занятий, на улице темно, по домам не расходимся, стоим толпой. Я за вазой на тумбе. Идет Лёшка Брюхов, только подошел к тумбе, а я сверху портфелем по башке — траххх, он упал, девчонки всей толпой навалились и я с ними. Победа была за нами. Поставили ему приличный фингал. Кто-то на завтра доложил учительнице, но она нас не ругала, а похвалила. Он и её уже видимо достал. Больше бить нас он не пытался, но часто кулаком мне грозил.

Оказывается, я не только стукачка, но ещё и заговорщица, ещё и подстрекательница, ещё и избивательница.

Когда окончила начальную школу стала грамотней своих родителей.

Мама проучилась в школе два года, на третий год заболела тифом, после выздоровления в школу идти не захотела. Отдали её в няньки, ходила по разным хозяевам, а потом служила в одной семье долгие годы, до войны. Мамина школа.

Папа в школе никогда не учился. Жил в деревне Перровка, Соль-Илецкого района, Оренбургской области. Мать умерла, их осталось трое ребятишек. Сестра Гильда старшая 1913 года, папа 1916 года (было ему тогда лет 10) и сестра Алида 1924 года. Вскоре отец женился. Мачеха видно плохо относилась, была у нее своя дочь, потом вот общие дети появились Лида да Ида. Иногда, мальчишке, даже есть, не давала, хотелось очень кушать, он стал в поле ловить сусликов, обдирал шкуры, жарил на костре, они жирные. Так ими объелся, что без содрогания, не мог вспоминать. В драных одеждах, ходил и обувках. Читать и писать научился уже, когда забрали в трудармию, там специальное время отводилось для ликбеза.

У нас была скотина: корова Манька, большая, коричневая с белыми пятнами, коза Майка, серо-белая, с огромными рогами круто загнутыми, хулиганка и проказа хитрющая. Овечки черные (сколько не помню), а к ним имелись очень странные ножницы для стрижки шерсти. Свинья и куры с петухом.

Летом, корова, коза, овцы выгонялись в общее стадо, пастуха нанимали сами жители. Куры выпускались гулять. Если отец был дома, сам смотрел за свиньёй, выпускал на лужайку. Когда он был на работе, мы для неё рвали траву: два-три мешка.

Вечером стадо возвращалось назад. Корова сама шла в стайку, а вот Майка пыталась гордо удалиться от неё, ещё не нагулялась. Мне приходилось её встречать. Завидев меня, наклоняла голову, грозными рогами пугала, мекала, я бросалась на неё цеплялась за рога и таким образом въезжала в стайку. Игра у неё со мной была такая. Ребятня собиралась каждый вечер посмотреть на это представление. Когда Майка успевала проскочить мимо нас, все с удовольствием носились за ней. Она довольная мекала, прыгала, бегала и скакала до тех пор, пока я не повисну на рогах, а потом спокойно в стайку.

Зимой, в сильные морозы кур забирали домой, жили они под столом в кухне, забивалось пространство рейками, получалась клетка, чтоб не воняло, приходилось мне несколько раз в день вымывать пол, кур выпускали погулять по коридору, когда я была в школе, мама убирала.

Жили с хорошими соседями, они не возмущались.

1955 год. Деда, бабки и тети Иды уже нет — уехали в г. Орск, Оренбургской области, к бабушкиной дочери Марии. Мы теперь живем в двух комнатах.

Март месяц. Родители ушли куда-то в гости, у мамы большой живот. Уже надо ложиться спать, а их нет. Мальчишки ноют, боятся. Укладываю их в кровать, подставляю к кровати стулья, сооружаю себе постель. Выключаю свет, ребятня успокаивается. Спим.

Когда они пришли мы не слышали, проснулись от шума. В комнате у родителей горит свет, просачивается сквозь щели. Мама кричит или стонет глухо. Отец выскочил с полным тазиком. Назад бежит корыто, тряпки тащит. Вдруг детский крик. Мы зовем отца — «пап, папа, что там?». Отец выглянул, говорит: «Подождите, немного, я тут девчонку за волосы, через окно в болоте поймал, сейчас искупаю её и вам покажу, вы не вставайте»

Пояснение. Болото, вернее лужа или озерцо неглубокое, действительно за домом всегда было, летом не пересыхало. Детвора близлежащих домов из неё не вылезала, купалась. Детсадовское озеро было глубокое, опасное, а это свойское, родители были спокойны, когда их чада, как свинушки валялись в ней.

Ждем. Входит папа, держит на руках завёрнутого ребятёнка. Подходит к кровати кладет руки на спинки стульев «смотрите, какую поймал, оставим себе?». Глядим, правда, девчонка, волосы темные, почти нос закрывают, молчит, красными губы чмокает.

Так пришла к нам Надежда 27.03.1955 года.

Как появились Филипп, и Николай совсем не помню. Отчего не задержались, не записались на корочке, не понятно мне.

Когда родители уходили в гости или собирались у кого-нибудь на праздники, дети всегда оставались дома со мной. Видимо я к числу детей не монтировалась, ко мне только как к взрослой. Надька рёва была, как мамы не было вымотает меня до невозможности. Однажды мы одни сидим на кухне, а родителей нет и нет. Ничем не могу крикунью успокоить, (ей около пяти месяцев) соску не берёт. Соседка т. Ирма Швайцер (она работала в киоске «Союзпечать» очень, очень много лет) вышла из комнаты, ее у меня взяла, а она сильней орет. Пошла я в коридор и стала говорить маминым голосом и интонациями, называю рёвушку по имени. Она прислушалась и замолчала. Разговаривала, приговаривала пока она не начала засыпать. Процедура повторялась несколько раз. Тетя Ирма в тот вечер и на следующий день маму ругала за то, что меня не жалеет.

Завтра продолжу, если тебе не надоели мои байки. А может, хватит, видишь ведь не событийно.

Глава 4

Привет Мама, ну как же не событийно, очень даже событийно :) очень живенько и интересно.

По-прежнему жду продолжения. Так и вижу тебя малой шустрой девулей бегающей за козой, и дерущеюся с Лехой, и возящуюся с Надькой;) все это и трогательно и жалко тебя мелкую и в то же время смешно на тебя смотреть такую мелкую мою маманю :).

Люблю тебя. Пиши есче;)

К этому же периоду 1955—1957 годов ещё чуток. С Надькой-то я уже бооольшенькая, в ноябре исполнится 9 лет.

1957 год, уже есть Филипп. Витька идет в школу в первый класс. Он у нас очень хорошенький, как ангелочек. Нарядили его. Костюмчик серенький шерстяной или суконный, форменный — брючки и толстовка с длинным рукавом на пуговице. На воротничок пришит сверху белый воротник (подворотничок). Серая же фуражечка с черным козырьком, черный жёсткий ремень с пряжкой желтой, на ней выдавлен какой-то рисунок (не помню). Витька-картинка.

Единоличники

У нас поменялись соседи. Швайцер получили расширение. Жили мы с ними дружно, ни разу не поссорились.

Приехала новая семья муж, жена, мальчишка, и её сестра — из Белоруссии родом. Вот уж скучно не было! Такая дааама! Красивая скандалистка и в поддержку муженёк, склочный как бабёнка. Готовы постоянно они со всеми гавкаться, не обошлось и дня без скандала. Одно порадовало, недолго с нами жили, мечтали нас из квартиры выжить, пришлось самим уехать.

Мы остались в квартире одни, три комнаты в нашем распоряжении. Комната маленькая для родителей, рядом большая — зал, и отдельная, средняя по размеру детская. В зале стоят диван и комод, когда-то на заказ сделанные, круглый стол посредине, вокруг него стулья, шифоньер. Диван, комод, стол и стулья под льняными светлыми чехлами и скатертями, из такой же ткани занавески на окнах и двери с выбитым рисунком. Есть большие цветы: китайская роза, цветёт постоянно огромными красными цветами и фикус, тоже большой, почти до потолка, с длинными широкими листьями. Ухаживать за ними проблема, протирать тряпочкой каждый листочек фикуса, обрызгивать розу слегка-слегка подслащённой водой, чтобы блестели листья. Этим мы занимались с мамой по субботам, реже я одна.

Мои тяжести

Водопровода в доме нет. Воду в основном доставлять приходится мне, редко мама. Соседи по подъезду маму ругают за то, что ведра неподъёмные (называли их бадья), почему не купит маленькие, но все это пустые разговоры были. У мамы свои взгляды и понимания. Картина — анекдот. Девчонка 9 — 11лет, несет на плечах большое коромысло, на нём два огромнейших ведра. Оба полные воды. Нести надо так, чтоб через край не плескалось — предрассудки. Главное же в этом, не тяжесть — главное подняться по ступеням в квартиру, потому что ведро, которое впереди не даёт этого. Подтягиваю ведрище до подбородка, коромысло опускается назад вместе с другим ведром. Таким макаром я ползу наверх, успешно!! Зимой холодно, сложней. Сложнее, когда стоишь в очереди, чтоб набрать воды, а она бежит по ниточке, по чайной ложечке. Беда, если нет воды в отопляемой водокачке (она находилась ближе всего к дому). Ты знал это место, там автобусная остановка. Приходилось ходить на дальние водокачки, а иногда, на колодец, тот вообще был далеко, с отдыхом шла.

Летаю

Зато с лестницы было так замечательно прыгать. Встанешь на верхнюю ступеньку, глубоко вздохнёшь, руками взмахнёшь, летишь и ты внизу, и так два пролёта. Душа в восторге, ощущения такие не описать. Никто из ребятни, в то время, повторить этого не мог. Прыгала даже в 16 лет. На первом этаже жили, Шмидт. Тётя Эмма костерила меня всегда, на плохом, плохом русском — она приземление слышала.

Страхи

У нас на площадке, напротив нашей квартиры, жила семья — мать и дочь. Имен их не помню. У дочери было больное сердце, высокая, красииивая, эдакая, вальяжная девушка, белокурая. По переписке познакомилась с солдатом (она ни с кем, до него не встречалась), а когда он демобилизовался, приехал к ней, высоченный красавец, для личного знакомства, увидел, влюбился и остался, они поженились, устроился на работу.

Он её очень любил, жалел, часто носил на руках. (Сама я наблюдала и дома сплетничала.) Врачи запрещали ей рожать, но она настояла на своём, забеременела, но в середине срока сердце не выдержала (всё со слов взрослых), она умерла. Он плакал, никого, не стесняясь, ходил чернее тучи грозовой. Жил какое-то время, потом уехал.

Я училась наверно в третьем классе. После того как эта девушка умерла, я стала видеть её во сне, слышать голос наяву. Мне было страшно очень-очень. Зимой уроки второй смены заканчиваются в темноте. Страшно было заходить в подъезд, страаашно. Ни мама, ни тем более папа не понимали, или им было не до моих страхов. Несколько раз они выходили встречать, я подходила к дому, вставала, под окном и кричала, кто-нибудь выходил. Потом сказали «нечего придуриваться, не маленькая». Стала мучиться, подойду к дому, мёрзну, мёрзну, зубы сожму, всё внутри трясётся. Дверь входную рывком, броском не чуя ног на второй этаж, дёрну дверь, благо не заперта. Отдышусь и хорошооо. Дома.

Лето от страхов вылечило.

«Хлебные дела»

Получится с разными отступлениями, но надеюсь, что всё поймешь.

Так как скотинушку держали, то ведь и кормить надобно её, голодом ведь не оставишь животину, её не накормишь сам не сытым будешь, так, ведь?

Откуда бралось сено, не знаю, только за нашим домом, за болотом, зимой стояли стога сенные. Мы же не одни такие были.

Когда ты там бывал, территория и облик поселка во многом изменились, преобразились, местами стало лучше, а иногда и похужело. Детсадовского болота не стало. На его месте стоят дома, в одном из них живет Виктор.

Всё меняется, времечко не стоит на месте, не понятно, куда оно идёт, вперед ли, назад ли, но в постоянном движении и вместе с его стремительном течением меняется всё вокруг, как ты знаешь.

Комбикорм покупался мешками, а кроме того кормили скотину картошкой.

Шахтёрам выделяли землю под картошку. Картошки сажали столько, что хватало от урожая до урожая. Понятное дело на поле трудились все и стар, и млад. Папа копал ямки мы, ребятня бросали за ним картошку, мама работала с граблями (боронила). Под конец работы детвора ныла. Но, вот закончили. И ура! Отец впрягается в тележку, складывается инструмент, пустые мешки, остатки харчей. Не забываются наловленные кузнечики зеленые и коричневые (папа специально брал с собой пустые коробочки из под спичек или баночку с крышкой для них). Потом играли с этими кузнецами ребятишки.

Сразу становится весело, мальчишки и Надя, они же ещё малёхонькие, выбирают себе место в тележке. Наконец, разместились. И, пошёл конь-папа!

По полевым межам, трясет их сильно, но с хохотом подскакивают, довольные, потом дорога будет ровней. «Коняшка» скорость увеличивает, седоки визжат, конь ржет, специально оглоблями трясёт. Конечная остановка — стайка.

Это весной происходит, а осенью тяжело и совсем-совсем не весело. Много позже в 1962 году, когда я на физ-ре повредила позвоночник, то и весной, и осенью было и больно, и слёзно, на коленях ползала, собирала картошку. Когда, наконец, поверили, что я имею эту болячку, стали оставлять на хозяйстве дома.

К сену, комбикорму, картошке, помоям, то бишь, объедкам, добавляли хлеб.

За хлебом в ту пору надо было занимать очередь. В очередь становилась мама и мы как иждивенцы, Витька, ему 4- 5 годочков, и я. Занимали человек через шесть-десять ещё одну очередь или в другом отделе, также на троих. Покупали белый и серый, и черный хлеб. Давали по две буханки в руки. Во! сколько сразу хлеба приносили домой. Я ухитрялась ещё каким-то образом втереться между очередниками несколько раз, принести ещё до шести булок.

Мама это дело раскусила и доверила хлебом заниматься мне. Отправит за хлебцем, даст сумку большую, в неё 10 буханок входило, буханка по весу ровненько 1кг.

Сама ростом с сумку, представляешь, какая картина, смех и грех! Однажды фокус не прошёл, хлеба мала купила. Иду назад с соплями, а у нас рядом с домом находилось ФЗУ (фабрично-заводское училище, если я правильно помню расшифровку, теперешние ПТУ) оно было для мальчишек. Ты это здание видел, когда ты там бывал, в то время — это уже школа была. Фезеушников всегда на улице много находилось. Они, видимо, меня знали, рядом дом, постоянно мимо них в магазины ходила, в школу, наверно, конец первого класса, я их не знала, не разглядывала, для меня они дяденьки. Иду реву, они меня остановили, расспросили, почему нюни распустила, Как звать меня спросили, всё рассказала. «Ну, нечего реветь», — говорят. «Мы тебе хлеба купим, давай деньги». Отдала деньги, кто-то зашел в училище и принес мне хлеб. Потом я долго хлеб там покупала. Они в столовой своей договорились, чтобы мне его отпускали. Теперь уж я сама заходила прямо в столовку. Блат. Сейчас понимаю, что их ведь бесплатно кормили, а кто-то из поваров, видно карман за мой счёт пополнял. Маме сначала не говорила, приносила хлеб из магазина и из столовой, потом проболталась, но реакции ее не помню, видимо выгодно было — хлебушка много.

Когда и как, закончился, этот период не помню. Позднее лет в 14 -15 были другие очереди, хлеба меньше покупалось, оставались кроме нас, человеков, только свинушка и курчонки.

Наш двор

Зимой во дворе затишье, играет детвора, но мало — занята уроками дома и в школе.

А летом двор бурлит большой, живой, интересной, ребячьей жизнью, посиделками взрослых на крыльце. Женскими громкими во весь голос разговорами — тайн нет. Вскриками мужичков, играющих в домино за столом у дома. Иногда, пилось-распивалось пиво пенное. Стол небольшой, в карты не играли, я не видела. Спорили о футболе. В поселке был стадион, мы вместе с взрослыми туда ходили.

По весне двор убирали всем домом, собирали мусор, выметали начисто. Летом генералили каждую субботу (дворников и уборщиц в ту пору не было). Ходили родители в ЖКК, просили, чтоб отремонтировали песочницу, завезли песок, привезли качели. Нравились всем детишкам такие субботники. Двор стоял прекрасный — подметён, водицей сбрызнутый, песочком легко посыпанный. Дом помыт. Мы его расписывали мелом — писали, рисовали, чего только душенька хотела, взбирались на завалинку, чтобы повыше каракули оставить. Родители ворчат, ворчат, а потом нам ведра с водой и тряпками в руки и, в добрый путь. По полдня скребли с перерывом на пожрать — покушать. Закончим мыть. Чей-нибудь родитель работу примет, бывает и с замечаниями.

На троицу ходили с кем-нибудь из взрослых в лес за ветками, украшали подъезды, столб-опору для электролинии, (центр для игр в прятки и красные-белые).

Посредине двора был нарисован большой прямоугольник для игры «из круга вышибало». Еще в одной стороне начертаны круги для игры, типа лапты, все имели свои биты, родненькие, в этих же кругах бились в ножечки. Играли в крышки, девчонки ещё в секретики, друг перед другом хвастались конфетными фантиками, менялись ими. Лепили из глины кукол, посуду. Играли в магазин и дом. Командами играли в красных и белых, орел и курица. В прятки и пятнашки. Города и штандер. Может чего не правильно вспомнила уж не обессудь. Дрались и мирились. Всё было в ребячьем государстве.

Посмотрели кино Тарзан. Я получила прозвище Чита, по обезьяне-героине из кино, видимо ассоциация возникла. Я не знала, почему получила эту дразнилку тогда, не знаю и теперь. Не догадалась спросить, кулаки голове мешали.

Но, не часто я его слышала в глаза. Расправа ожидала любителя подразнить.

Жил в нашем подъезде мальчишка, Безгин его фамилиё было, говорили взрослые на них — бандеровцы.

Помню, мать его на продажу выбивала на машинке вышивку, ришилье, что ли называется, у нас её труд тоже имелся.

Так вот этот паршивый мальчишка, обозвал меня однажды фашистка (на немку я не реагировала). Получил сразу и много того, что ему причиталось за фашистку. Он со мной одного года. Раз со мной не справился, стал мальчишек, Витьку с Ванькой, особенно Витьку, донимать, а они прибегут с ревом, у меня мозги закипают, контроль теряю, рву его на части. Однажды, вообще сдурела, почти задушила. Из соседнего подъезда, тетка выскочила, со второго этажа, стенки у нас общие были, и ещё одна откуда-то шла. Вот в вдвоем меня с него стащили, он хрипит, полузадушенный. Жуткое дело. Вообще без башни, если из себя выведут. Чем бы закончилось война, не ведаю. Они уехали.

Лет четырнадцать мне было. Стою у окна, собираюсь в школу (не помню, осень или весна), окно открыто, тепло на улице. Во дворе, собачушка-дворняшка рыженькая, небольшая жила, ребятишки с ней друзьями были, кормили. Она сидит, вокруг ребятня колготится. Вдруг появляется здоровый мужик с ружьём и целится в собаку, ребятишки испуганы. Кааак я выылетела, встала перед собакой. Он стреляет, ружьё делает осечку. Я на него ору: «Гад, тебе, что собака помешала, кусок хлеба у тебя сожрала?!». Он в ответ на меня орет: «Дуррра, я тебя убить мог, дууура». Я собаку в охапку и отнесла на чердак.

Вишь, Бог миловал, не дал меня убить.

Глава 5. Всякое разное

Немного о ёлке.

Ёлку к новому году заготовляли большущую, до потолка. До 30 декабря стояла она в стайке (малыши не знали, что она там поживает).

Со скотинушкой в зиму взрослые управлялись, надо было лампу керосиновую зажигать, поэтому дети туда не ходили.

А в этот день, 30 декабря, утром просыпаясь, в углу коридора, около печки, видели, веревкой связанную ёлищу, сказывали малышне: «Дед мороз принес, чтоб к празднику растаяла».

На следующее утро, она стояла во всей своей красе, посредине зала, в нарядных игрушках, блестела дождем, снежками ватными белела, цветными бумажными гирляндами и флажками на стены как будто опиралась, краснела большою красною звездою на макушке, дразнила конфетами в фантиках. Цветы скромненько теснились в углу за ёлкой. Под ней стояли в сугробе из ваты дедуська Мороз и его внучка Снегурочка.

К новому году покупалось много мандаринов, яблок, орехов, пряников печенья, стряпни много было и другой всячины. Сладостных угощений хватало до Старого нового года, и на колядки, на «сеем, веем, посеваем…», на всех приходящих.

Посевать ходили к соседям по дому, подавали опять же сладости и мелкие денежки. Сеяли-веяли рисом, пшеницей, пшеном. Ходили ватагами, гурьбой. Спорили о том, кто ловчее, у кого больше насеяно. Если у кого-нибудь из малышей меньше было, делились.

Мы у родителей посевали пшеницей и пшеном (как помнишь, куры были), сначала папа, потом мама, зарабатывали от них денежку. Когда праздники заканчивались, все дружно ёлочку раздевали, бережно складывали игрушки в большой ящик.

Стилисты, массажисты, парикмахеры

Когда мы стали жить без соседей, много времени проводили на кухне.

Я вслух читала книжки, мама кушать готовила или чего-нибудь штопала, чем — то занималась, папа сидел на полу у печки, в позе лотоса, как говорят, детвора на нём и около. Иногда, папа прямо таял, когда дети, и я дылда (мама говорила на меня так), крутились возле него. Начиналось таинство и колдовство парикмахеров. У всех в руках банки с водой, расчески, ленточки и заколки. Он отодвигался от печи, чтоб доступ к голове имел каждый. Волосы длинные, не до плеч конечно. И на голове начинался волшебный танец множества рук. Макали расчёски в воду и на голову, плелись косички, нахохливали чуб, как будто не хватало воды, плевали слюной на подопытную голову, завязывали бантики, цепляли заколки. Ссорились малыши, дёргали волосы, каждый в свою сторону, а он сидел с закрытыми глазами, сложив руки на груди и, даже засыпал. Частое и любимое дело завладеть головой.

Массаж для папы опять же на кухне или в коридоре, ложился на живот и все маленькие ноги, бегали по нему, топтались. В шахте работал, всяко приходилось уголь добывать — и лежа, и на четвереньках доводилось, малыши спину правили. Не помогала эта процедура, я, держась за стенку, вставала на спину и потихохоньку топталась, где посильней пяткой надавлю. Спина похрустывает, он говорил «на место встала».

Много играли в прятки зимой. Мы с мамой выпроваживали малышню в подъезд и старались так спрятать отца, что ребятня с ног сбивалась, пока его найдёт. Кровать родителей заправлялась высоко, с подзором, с укладкой одеял, подушек под накидками. Отца укладывали и заправляли, под кровать залезал и всяко разно. Под кроватью он летом спал в жаркую погоду, когда была ночная смена.

Такие потешки.

Наказания от родителей мальчишки и Надя получали жесточайшие. Ремень у отца был кожаный, он на нём бритву (опасную) правил для бритья. Вот этот ремень похаживал ребяткам по заду, спине, почему попадёт. Мама пользовалась веревкой, тапкой. Синяки порой не успевали сходить. Ставили в угол. Часто, в нём стоял Колька (курил и хулиганил). Насыпали пшеницу на пол, его ставили на колени, до тех пор стоял, пока не попросит прощение. Остальные быстро выходили, а он нет! Стоит, слёзы бегут. Он молчит и пшеницу из-под коленей почти съест всю. Страшно! Я в комнате изревусь, мама постоянно подходит — «проси прощение», он молчит. Маленький, иногда, лбом в стенку уткнётся, засыпать начнёт, качнётся. Страшно…

Меня отец ни разу не побил. Мама однажды приложила ко мне верёвку за компанию со всеми. Мы тогда как сдурели. Ваньку стали обзывать Манькой, все хором на кухне. Она услышала, пришла из комнаты с верёвкой и отходила нас всех. Приговаривала: «С ума сошли! А если на улице услышат и прицепится к нему эта дразнилка? Какой он вам Манька! Брат он вам! А ты здоровая, а бестолковая!» Второй раз она залепила оплеуху мне лет в 13—14.

Мои «бунты»

Первый.

Мы к родителям обращались на «вы». Мне от этого вы, не комфортно было. У меня часто получалось, на ты. Я говорила, что ведь они мне не чужие, почему вы? Отец отвечал: «У немцев так». Я много читала — всё подряд. Вычитала, что к родителям надо обращаться на ты. Принесла, положила перед отцом статейку, он прочитал. После этого ребятишки на вы, а я на ты.

Второй.

Папа очень прилично пел. Слышала я, как они немецкие песни с соседкой, тётей Эммой Шмидт выводили, а другие подпевали. Когда собирались на праздничные пирушки, песни и пляски были всегда. Компания постоянная — пять пар. Одна из них — директор средней школы и его жена учитель истории. Остальные тоже из педагогов, ну и соседи. Все они немцы, одна мама русская. Танцевал отец, загляденье, легко грациозно. Водил партнёршу, дух захватывает. Вскрикивал «опля, опля» кружился в вальсе и в польках, вправо, и влево, с притопыванием. Ухх!

Наглядевшись на пляски, я решила, что должна научиться танцевать. Мне осенью исполнится 13 лет.

Отец сидит в нашей комнате, читает книгу. Я зашла, говорю: «Пап, научи меня танцевать». Он как взовьётся, книгу в сторону, ко мне подскочил, надо мной навис: «Ты, что не знаешь, немец с дочкой не танцует! Иди отсюда!». Дня четыре подходила, он внимания не обращает. Я одержала победу. Включали пластинку «Вальс цветов», наука началась, ещё и подружку Галю Анциферову, учил за компанию, чтобы было с кем танцевать.

Третий.

Первая четверть 10 класса. Родители работают. Мне выдаются деньги на хозяйство, на продукты. Готовлю, убираю, хожу в школу. Помогаю малым с уроками, если требуются. Бегаю в школу к маме — помогаю ей мыть участок. Её подружки-сотрудницы, говорили: «Идка у тебя, как машина». Мама передавала мне слова эти как комплимент. Справляюсь.

Однажды, мама уже дома. Сегодня день получки. Папа приходит с легким запахом пива. Проходит в кухню, мама сидит, я стою, прислонившись к стенке. Он протягивает мне деньги со словами: «Воруй дальше». Я опешила: «Как воруй?». В ответ: «Мы тебе деньги отдаем, ты воруешь». Мама ни слова. Я ему: «Зачем тогда их вы мне даёте? Заберите!» В руки ему деньги сунула и пошла. Собрала портфель и ушла из дома. Отправилась к бабушке Фёкле. Мама догнала:

— Ты куда в ночь?

— К бабушке.

Темно, иду по шпалам, на автобус денег нет. Пришла к бабушке с Лёлькой (они проживали, не доезжая до Копейска двух остановок) и жила у них несколько дней. От них ходила в школу и обратно пешком.

Потом приехала мама-парламентёр, отец просит, чтоб ты вернулась, он был не прав. Я заартачилась, она: «Ну, ради меня». Вернулась.

Когда мы жили в Дружковке, сначала папа приезжал в гости, потом мама. Она говорила: «Идка, почему тебя отец боится?»

Потом письмо написала — у отца на шабашке, любовница молодая завелась. «Идка, скажи ему чтоб бросил, он тебя послушается, он боится тебя». Я в ответ: «Мам, решайте личные проблемы сами».

Глава 6

Привет Мама,

прочитал и пятую часть. Как раз тут нашел более подробное описание быта. Про новый год хорошо как написало. Прямо читал и завидовал по-доброму как вы хорошо там возились большой семьей. Очень хорошо описала.

Не знал, что у вас так много было именно немецкого — традиций, и т. д. очень интересно :). А про деньги не понял ты что ли их тратила на что-то еще? Нецелевые расходы были? Чего это отец так жестко наехал то на тебя?

Очень интересно, пиши еще пожалуйста;)

Да ничего я не воровала! Они ж меня не контролировали, верно, закралось какое-то сомнение или похмельная бдительность заговорила. До сих пор тайна сия не открыта. Всё что покупалось, всё на виду, на столе оказывалось, холодильника то не было. С запасом можно было купить продукты долгого хранения сахар, соль, муку, крупу, консервы, мыло, мясо своё — оно не покупалось, а остальное, на раз-два покушать. Зимой еще, куда не шло. Двойные рамы на окне, между ними лежало сливочное масло (летом в ведре с водой плавало), хлеб замораживали (достанешь и в духовку буханку положишь, а она оттает, запечётся, хрустит румяными корочками, и с пельменями жуём, за ушами трещит). Я никогда не съела ни одного лакомого кусочка одна и в тихушку! Скорее наоборот — отдавала. К примеру, деньги на питание давали, иногда на пару пончиков, цена им была 3 копейки, я эти денежки сохраняла. Сохраняла, сохраняла, а потом подарки покупала.

С чего воровать-то. Отец зарабатывал 120 рубчиков, мама рублей 60. Сдачу от покупок до одной копеечки в шкаф клала. Они же только на продукты оставляли.

Полагаю, что если б на самом деле подозревали, даже бы шааагу не смогла из квартиры сделать, была бы бита нещщщадно по возвращению, а то ушла и не остановили! А так, хорошо получилось. Мой уход, неожиданный для отца, перечеркнул все подозрения и недомолвки, завиноватил его самого.

Была ещё одна «коса на камень» между мной и отцом. Конец февраля или начало марта 1969 года. Мы жили с Федяковым ещё в одной комнате внизу с соседями (у них две). Приехал папа в гости, неожиданный сюрпрайз. Собрали с вашим папаней стол-угощение, сидим втроём разговоры разговариваем. Заявляется федяковский приятель (учились в техникуме вместе), не выгонишь ведь, за стол пригласили. Сидели — ляля- тополя, болтали. Федяков упился, спать завалился. Дед на питиё крепкий, забыла, как приятеля звали — величали, он ещё посидел с нами какое-то время и ушёл. Отец стал мне всякую гадость молоть: «Почему он остался, если хозяин спит». Короче приревновал меня, ерунды всяческой наговорил. Я ему: «Толя не ревнует, ты-то чего сказки сочиняешь, ложись спать». Ушла на кухню посуду мыть, чуть позже слышу, входная дверь хлопнула. Заглянула в комнату, отца нет, подумала — пошёл в туалет, а его нет и нет. Собралась, пошла, искать, около дома — нет. Испугалась за него — ночь, город незнакомый, заблудится. Зима, мороз — упадёт и замёрзнет. У страха глаза велики. По дороге бегу, увидела его, он шаг прибавляет. Я его догнала и в разнос пошла. Привела домой и сказала: «Сейчас ложись спать, а утром я встану, чтоб тебя не было, как приехал, так и уезжай. Нечего испытывать моё терпение, я не девочка на побегушках». Утром просыпаемся, его нет. Федяков спрашивает:

— Где отец?

— Нагостился, уехал.

Мама письмо написала, почему мол, отец в валенках на босу ногу приехал и без вещей. Что случилось, не рассказывает.

Я отправила посылку с его вещами, гостинцы от нас положила. Записку приложила — не рассказывает, значит, ничего не случилось.

После этого я с отцом не разговаривала до августа 1971. Хотя и жили мы уже у них. В октябре 1969 года, когда у меня начались схватки ночью 26, родители повели меня в больницу, была метель, сильный ветер гудел, сугробы глубокие. Отец шёл первым, путь прокладывал, метра через три за ним я, кряхтящая и стонущая, за мной мама. Она мне в спину — Идка, ты на такое дело великое идёшь, прости отца, я не знаю, что между вами произошло, но он сам не свой ходит. Я в ответ — сквозь рёв: «Нет!».

О, Господи, молодость безрассудная, жёсткосердная и жестокая!

Вот в какие дебри, давно забытые, далёкие ты завёл меня своим вопросом: «Ты, что ли тратила их, на что-то ещё?»

Немного о быте, если к нему будут относиться мои записульки. Плоховато помнится, но могу написать или скорее описать кровать родителей. Полуторка — никелированная (гордость отца). Спинки — четыре блестящие металлические трубки толщиной с палец, с внутренним болтом. Соединяются вверху и внизу с поперечинами. На болт накручивается гайка в виде шарика блестящего. Крайние трубки, наверно, диаметром около 6 сантиметров, на них надеты и красуются маковки (как на церкви купала). Сетка панцирная, но мне ещё помнится, что на неё клались доски три широкие. Ребятишки, как сороки, блестящие шарики откручивали, всякий раз за них получали по рогам (отец так говаривал), но продолжали их окручивать и тырить по карманам. Под кроватью стоял большой таз в него складывались яйца от несушек. Под нею же спал папа в летнюю жару, когда работал в ночную смену, таз убирался.

У них же в комнате стоял сундук деревянный, покрытый лаком. От любопытных глаз и носов мелких шмакодявок, навешивался замок. Когда играли в прятки, отца ухитрялись укладывать туда. (Удивляюсь, как он мог туда помещаться). В основном в нем хранились вещи не повседневной носки. Там же лежала папина будёновка с длинными ушами-завязками. Он в зимние морозы иногда её надевал. Большая (150 см х 150 см) шерстяная, клетчатая шаль. Сейчас она у меня, правда мама у неё году а 1996-ом обрезала с одной стороны кисти, я помню её ещё до школы. Когда мы ходили зимой к папе на шахту мыться (душ), то меня закутывали в эту будёновку, а если сильный мороз, то сверху эту шаль. За поселковскую баню надо было денежку платить, а на шахте бесплатно, отец договаривался.

Вспомнила ещё, что мы, дети, ели за отдельным детским столом (60 см х 100 см), купили родители в магазине, он орехового цвета, к нему четыре стула, и мой стул, я о нём уже упоминала. Стоял он в кухне, сразу как зайдёшь в уголке справа, когда накрывался к обеду, выставлялся на середину. За ним очень любили кушать соседские ребятишки, ни у кого такого не было. За ним я ела лет до десяти или одиннадцати, а потом и Виктор перешёл за большой стол.

Одна из соседок — богатая семья — он, она, дочь, сын. Он инженер на шахте, она медсестра. Есть машина «Победа», квартира из двух комнат, везде ковры от пола до потолка, приносила свою еду для всех детей лишь бы, её дети ели со всеми за этим столом, так как дома они плохо кушали, без аппетита. Она говорила, что стол у нас волшебный.

Когда жили ещё дедушка и бабушка у нас, я ходила с бабкой и тётками на какие-то водоёмы, где по берегам росли камыши. Мы рвали с них шишки в мешки, приносили домой, затаскивали на чердак, рассыпали их там. Когда они высыхали, их крошили в корыто, получался пух, этим пухом набивали наматрасник и наволочки. Получалась перина и пуховые подушки. Следующим летом пух менялся.

Бабушка вязала шарфы, косынки на продажу из простых катушечных ниток, черных и белых. Один такой шарф был связан для мамы, но как только они уехали, мама тут же его приспособила летом на форточку от мух и комаров, это называется — неприязнь друг к другу продолжает жить. Он выгорел с одной стороны, сейчас находится у меня. Вязка очень интересная, вязано не крючком, было у бабушки какое-то приспособление самодельное.

Махонькое такое воспоминание всплыло. Дедушка работал летом сторожем в колхозном или сельском саду. Где колхоз находился, не знаю. Когда дед сторожил, мне надо было относить ему обед, со мной отправляли Витьку с Ванькой. Путь был не ближний, откуда я его знала, не помню. Мы приходили туда, у сторожки стоял сколоченный стол, дед садился есть, а нам разрешал побродить по саду, полакомиться чем-нито. Мне запомнились кусты малины, с белой, жёлтой и красной малиной. Самая сладкая ягода для меня белая, душистая.

Вот она, какая маленькая вкусная памятка сохранилась, оказывается в моей старой головёнке, верно, потому что больше я нигде такой ягодки не ела, и не встречала.

Как ты считаешь, сын, относится этот кусочек к быту?; (

Даже настроение смешливое и слезливое, смех сквозь слёзы, посетило меня. Празднично на душе и сладко.

Ой, Яня, не знаю, что писать, как-то линия повествования закрутилась и оборвалась.

Я на бумаге не пишу, вот и заплутала в трех листах. Видишь, пишу, пишу по порядочку, а потом виль в сторону, и ниточка памяти тонкая рвётся.

Ещё к твоему писательскому таланту. Несколько человек писателей под фамилией Берг в 2010 году находила в Интернете, но не скачивала и не читала.

Возвращаюсь к жизни школьного периода.

С начальной школой распрощалась! Начинается новая школьная жизнь с новыми ощущениями, с полной корзиной комплексов, которые до поры до времени находились в долгой, лялешней, спячке.

Школа №13 большая, все помещения в ней с высокими потолками (бывшее ФЗУ). Я уже знакома с входом и столовой. В классах большие окна. Широкие лестничные проёмы, ведущие на второй этаж. На этаже огромный зал, в нём выстраивалась на линейки вся школа, здесь принимали торжественные поздравления и совсем не торжественные наказания-порицания, отличившиеся. В этом же зале проходили школьные вечера отдыха, ставилась на Новый год огромная ёлка, проводился костюмированный бал. В конце его располагалась библиотека и радиоцентр, справа от входа три двери в классы.

А, учёба, она и есть учёба, как потрудишься, выучишь, как мозги потренируешь, так и заработаешь, соответствующую оценку получишь.