Бесплатный фрагмент - Ибрагимович — правнук Остапа Бендера

Чрезвычайная остановка

Расхлебяненная степь, распластанный орел в вылинявшем небе, маловодные Узени с синхронными изгибами их русел — природа сама написала герб заволжскому краю…

Ибрагимович шел по вагону осторожно, словно сам его раскачивал, как, вероятно, подумала, вытянув по — черепашьи голову из купе, возмущенная старушка в золотых очках. Он не стал ее переубеждать и посмотрел в окно, за которым, томясь под солнцем и до горизонта раскрыв рот, долизывал сухим языком оставшуюся в пруду воду заволжский край. И, видимо, в насмешку оставил рыбак на берегу удочку с заброшенной в него леской: мол, пробуй, чувак, возможно, ты поймаешь свою рыбку. Куда — то в прошлое убегала жухлая, покрытая пылью лесополоса. В ее разрывы бочком втиснулась степь, и над нею, в выгоревшем до белизны небе, парил орел, как же без него? Одинокий, хоть в небе, хоть на гербе, с одной головой или с двумя. Неожиданно орел сложил крылья и, сверкнув недобро глазом, ринулся вниз. Сейчас врежется в березку, та сжалась от страха в сторонке, заслонила ветками голову, приоткрыла белую ножку. И лишь вяз, философ здешней полупустыни, спокойно созерцал происходящее. Он был намного старше березки, полысел, сгорбился, но сохранил прочность и, если склонял ствол, то только к ней. Орел вылетел из — за лесополосы не один, в когтях у него трепыхался заяц. Ибрагимович усмехнулся: и он такой же заяц, петляющий в потоке пассажиров, ищущий призрачного счастья. Каждый проводник для него орел. Схватит за шиворот — и, вон, из поезда, на полном ходу, куда шляпа, куда сумка, в которой лежало самое ценное — дипломы давно закрытых учебных заведений, купленные у обнищавших преподавателей, и кем — то подаренное свидетельство об окончании ремесленного училища в пятидесятых годах прошлого столетия.

Не забудет он тамбовского волка в железнодорожной фуражке, который дал ему под зад на переезде, возможно, бывший футболист — до сих пор ноет копчик. Он сосчитал тогда до ближайшей станции шестнадцать тысяч шпал. Встречные тепловозы таращились на него фарами от удивления, хотя, скорее всего, от натуги.

Хорошо, где нас нет, только хищнику, сделал вывод Ибрагимович и уперся в мягкое тело женщины, середина которого закрывала всю ширину прохода. Он похлопал по неожиданной преграде рукой:

— Мадам, встаньте бочком, попробую протиснуться между вашими достоинствами и купе.

— Испугался моих достоинств? — повернулась женщина, и он обомлел: перед ним стояла ревизор со всеми знаками отличия, поэтому выпалил, не подумав:

— Нечем бояться, мадам. Переживания в былом остались.

— Мне кажется, еще не подсели твои аккумуляторы, джентльмен удачи, глаза подсвечивают.

— Так, из ресторана, подлил там щелочи. Иду в свой вагон, десятый, — ответил Ибрагимович, и сразу заныло под селезенкой: что он ляпнул, а если этот вагон десятый, его выбросят как ненужную вещь, снова будет чрезвычайная остановка.

— Ладно, протискивайся, и подфарники включи, не укушу, — улыбнулась она, видя, как растерялся этот красивый парень в ковбойской шляпе и желтых ботинках.

Он вобрал в себя живот до позвоночника и привидением прошмыгнул в проем между дородной ревизоршей и купе.

Ибрагимович решил пристроиться в общем вагоне, где проще затеряться, так как пассажиры в нем меняются постоянно. Сел на краешек полки, занятой двумя женщинами в одинаковых куртках. Обе щелкали семечками, выплевывая шелуху в кульки, свернутые из использованной школьной тетради. На одном из них вундеркинд написал: 13 — 4 = 8. Напротив, за столиком, сжимая зубами кончик карандаша, разгадывал кроссворд для начинающих парень, можно было подумать, из его тетради вырвали женщины листки. Вот он бросил на всех довольный взгляд, заерзал задним местом по полке и вписал буквы в клеточки кроссворда.

— Одно слово осталось неразгаданным, — сообщил он Ибрагимовичу.

— Какое? — буркнул тот.

— Сельскохозяйственное орудие, четыре буквы.

— Плуг.

— Правильно, первая буква «п», — обрадовался парень.

— А кем ты работаешь? — спросил Ибрагимович, и его губы скривились, когда он услышал:

— Трактористом.

— Понятно. А вы, дамочки, вероятно, доярки — все больше о коровах говорите?

— Мы сестры, раньше работали доярками, теперь — на своем подворье. В город сметану возим, иначе не проживешь.

— Как выручка?

— Спекулянтками обзывают, а что делать? Кормов зеленых нет, зерно дорогое, — изо рта говорящей вылетела семечка и, как нарочно, упала на нижнюю губу Ибрагимовича.

— Оригинальный поцелуй, — смахнул он семечку, кривясь. — А что, в колхозах не выращивают корма?

— Колхозов давно нет, а фермеры готовы три шкуры содрать, — женщина на всякий случай прикрыла рот рукой. — Траву на сено в посадках косим, а сколь ее соберешь — два три мешка, хоть и матрасных.

— А почему молоко не в Заволжск возите?

— Там мало жителей, тысяч двадцать осталось, вымирают люди.

— И уезжают, — добавил парень. — У нас мужики в основном в Москве работают, а бабы — на подворьях.

— В личных подсобных хозяйствах, значит?

— Не в подсобных, — возразил парень, — так раньше было. — Сейчас без них ба окочурились давно. В АО и у фермеров лишь часть людей занята, да и то летом.

— А деловому человеку, продукту перехода от социализма к капитализму, чем у вас в Заволжске или каком — нибудь селе заняться, только земледелием?

— Нечем, да и земля не вся пашется, — ответил парень.

— Поэтому ты и слово плуг забыл, — засмеялся Ибрагимович, — жаль, мне на юг надо, к морю, можно было бы остановиться у вас, попробовать развернуться.

— Тут вывертываешься наизнанку, да не получается, — вместе сказали женщины. При одинаковом укладе жизни, и мыслили они одинаково. — Всюду деньги, а их с пола не подымешь, никто не рассыпал.

— Сейчас нужны не вера, надежда и любовь, а инициатива, хватка, деловитость, иначе, кердык, — провел Ибрагимович ребром по горлу. — Вот я без денег еду на юг, автостопом по железке. Сажусь в общий вагон…

— И не выгоняют? — удивился тракторист.

— Выгоняют, разумеется, но я сажусь в другой поезд. Иначе как? Сами говорите, без денег и шага не ступишь, а сейчас я на мели. Обанкротился, вернее, прогорел на прежнем месте работы. В наши дни выгоднее всего банкирам да дилерам, посредникам то есть, или перекупщикам, спекулянтам, — посмотрел Ибрагимович лукаво на женщин. — А меня скоро снова депортируют, слышите, требуют предъявить билет? Надо пробираться к выходу, — поправил он на голове шляпу. — Не могу без шляпы, это мой имидж. Без денег, без дома, без работы могу, а без нее нет.

Ибрагимович казался элегантным. Из — под шляпы торчал перетянутый резинкой сноп волос, как литой сидел на нем голубой пиджак в полоску, серые брюки ниспадали к остроносым желтым ботинкам, на которых не хватало, казалось, только шпор.

— Предъявите билет, — обратилась к нему девушка — ревизор.

— А где ваша напарница с чрезвычайным седалищем? Мы только что мило побеседовали с ней, — отвел девушку в сторону Ибрагимович, показывая удостоверение с гербом на обложке.

— Какое точное определение, чрезвычайное седалище. С вашего позволения я им воспользуюсь, муж мой на напарницу засматривается, а вам, чтобы не было недомолвок, нужно выйти в Заволжске и оформить проездной, — сказала она.

— Спасибо, сударыня, за доверие. Обязательно возьму проездной талон, — двинулся он к тамбуру.

— Важная птица, — сказал женщинам тракторист. — Видели, какая у него ксива с орлами, а заливал соловьем: без денег, мол, только автоступом.

Пришпиленный город

Романом назову сынка, в честь тебя:

больно хорошо подпеваешь…

Поднявшись на переходной мост, Ибрагимович огляделся. Город показался ему пришпиленным к степи телевизионной мачтой. На заборе у ближайшего дома сидели коты, глядя на ободранную кошку, забравшуюся от них на самую верхнюю ветку вяза, и орали. Чуть дальше в переулке собаки вырывали у женщины кошелку с мороженой рыбой, не обращая внимания на мальчугана, который бросал в них камни. Уже за вокзалом Роман спросил хмурого начинающего лысеть парня:

— А что, приятель, трудно поесть в городе без денег?

— Полгорода так едят, работать негде. На биржу не пускают, там и без нас полно.

— Хочешь работать?

— Сразу видно, ты не наш. Строев я, Константин, банщик и массажист. Никто из клиентов никогда не обижался на меня, нашелся один, потребовал помассировать ему передок. Так я на него выплеснул тазик кипятка.

— Восхитительно!

— Два года отсидел за хулиганство. Постаралась сестра толстозадого, наша глава администрации района. А сама что творит, ни одного мужика не пропускает. Но наказал ее господь, в аварию попала, теперь ходит приблизительно вот так, — Константин присел и сделал несколько шагов вперед, выворачивая ступни ног, судя по улыбке на лице, такая наглядность доставляла ему удовольствие.

— Радуешься, что главу постигла божья кара?

— Все равно, хоть и калека, любит мужиков, — Константин с трудом выпрямил колени.

— Ну, вы и даете, как говорил известный генерал, — засмеялся Ибрагимович, потом хлопнул по плечу Строева, — показывай, где здесь роддом, надо позавтракать, а тебе и похмелиться.

— В роддоме? — вытаращил банщик опухшие глаза.

— Да, в роддоме. Будем ловить радостных папаш, они сейчас неадекватные.

Ибрагимович шел по главной улице города, улыбался прохожим. За ним семенил, стараясь не отстать, Строев. Ботинки его давно расползлись, и отставшие подошвы постукивали по асфальту, казалось, он отбивает чечетку. Их обогнало облако пыли, наполненное обрывками целлофановых пакетов, стаканчиков из — под мороженого и другим мусором.

— Настоящий степной городок — с ветром, пылью, неисполненными надеждами, — Ибрагимович натянул на лоб свою ковбойскую шляпу. Таких здесь никогда не носили, да и вообще лет двадцать никто не надевал шляп. Их заменили кепками, фуражками, бейсболками разных фасонов.

— Пыль все щели забила, — заскрипел зубами банщик. — Это наш дождь.

— После такого дождя в баньку бы, помыться, рубашка стала в полоску от пота, — буркнул Ибрагимович. — Но этот вопрос будем решать во вторую очередь.

Родильный дом утопал в зелени цветущих каштанов. Их ветви раскачивались на ветру и стучали по крыше, откалывая кусочки шифера, и по краям он напоминал пилу. Перед окнами стоял высокий парень в рубашке на выпуск, в руке он держал сумку, из которой торчало горлышко бутылки. Рядом с ним стояла молодая женщина с баяном и улыбалась, видимо, ей нравилось такое представление.

— На сколько килограммов? На четыре? Богатырь, весь в меня, — кричал парень в окно второго этажа, из которого выглядывали молодушки в белых халатах. — Анка, давай, — дал он команду женщине с баяном. Растянула та меха, взяла аккорд и поставленным голосом запела: «Скажите, девушки, подружке вашей», Ибрагимович встал рядом с ней и низким приятным голосом подхватил: «что я ночей не сплю, о ней вздыхаю…» Но вот закончилась песня, и все в окнах захлопали: медсестры, роженицы.

— Где моя женушка, — спросил парень, — это ее любимая песня.

— Не оклемалась еще, но очень рада, все слышит. Благодарит тебя.

— Мой первенец, — объяснил он Ибрагимовичу. — Как здорово ты подтянул, давай обмоем мою радость, у меня тут есть, — тряхнул он сумкой, — на всех хватит. И банщика зови, я его знаю. Меня зовут Иваном, — протянул руку парень, — а тебя как?

— Романом, — пожал ее Ибрагимович.

— Анка, расстилай скатерть прямо под каштаном, ближе к любимой и малютке.

В сумке, казалось, было все, что и в соседнем с роддомом ларьке, где он брал закуску: колбасу, сыр, не забыл даже купить банку зеленого горошка. Через несколько минут познакомились ближе. Новоявленный папаша работал машинистом тепловоза, водил грузовые поезда. Жил в отдельном доме с баней во дворе. Зарабатывал неплохо, но мечтал о дополнительном заработке. Женщину — баянистку он звал Анкой — пулеметчицей.

— Почему? — спросил Ибрагимович.

— Анюта, покажи, на что способна.

Раскрасневшаяся Анка, казалось, только и ждала сигнала. Провела пальцами сверху вниз и застрочила. Таких переборов и частушек Ибрагимович, не раз прошедший по параллелям и меридианам страны, еще не слышал. Анка была профессионалом, окончила институт культуры: пела, играла на музыкальных инструментах, ее охотно приглашали вести свадьбы, быть тамадой. Когда объединили городской и районный ДК, ее сократили. Теперь выполняла отдельные заказы граждан.

— Не переживай, Анка, ты вольная птица, открылась дверца твоей клетки, — приободрил ее Ибрагимович. Он впервые снял свою шляпу, и все увидели упавшую на спину копну волос, сделавшую его намного моложе. — Из нас четверых постоянно трудится один, и тот ищет калым, — продолжил Роман. — Давай, Иван, посмотрим твою баню и подумаем, как нам использовать благоприятную обстановку, которая сложилась в городе, то есть бесхозяйственность местных властей.

— Идемте, заодно и попаримся, банщик массаж нам сделает, — согласился Иван, и все четверо направились к нему домой.

Ибрагимович даже присвистнул, увидев облицованную кирпичом баню по размерам не уступающую самому дому. К ней были подведены газ и вода, которая по трубам сливалась в городскую канализацию. В предбаннике Иван установил лежанки для отдыха любителей попариться. Недалеко от бани в тени огромного вяза стояла беседка, где дремала, высунув до земли язык, безразличная ко всему окружающему собака. В этой беседке и провел первое производственное совещание Ибрагимович.

— Друзья, успех дела гарантирован, — рассуждал он. — Благоприятные факторы: в городе закрыты все общественные бани, негде попариться, сделать массаж. Рядом городской рынок, и некоторые приезжие торговцы не моются неделями и уже попахивают. Можно продавать клиентам банные принадлежности и напитки, даже пиво. Украсим их отдых живым голосом баяна.

— Пусть Анка играет клиентам во время массажа, что очень полезно для здоровья, — вставил банщик.

— Правильно, Константин, и во время массажа. Найдется дело между поездками и тебе, Иван. Будешь отвозить на своей машине домой немощных, но богатых людей, за дополнительную плату, естественно. Словом, будем оказывать комплекс услуг. Я возьму на себя общее руководство и организацию других коммерческих дел. Надо попасть на прием к главе муниципального образования и предложить ей свои услуги, не случайно же у меня в сумке четыре вузовских диплома и шесть свидетельств о владении массовыми профессиями. В первую очередь надо, коллеги, зарегистрировать баню в налоговой инспекции как частное предприятие. Назовем его «Второе рождение». Все должно быть по закону, так как потревожим застоявшееся болото, и вони может быть много.

— А если пожелает снять баньку на часок парочка, пойдем ей навстречу? У меня есть такие желающие, — спросила Анка, поправляя рукой застрявшую в вороте пиджака копну волос Романа.

— За тройную плату: с учетом риска. Так будем брать и за пиво, другие веселящие напитки, — ответил Ибрагимович. — Начинать можно с этого часа. Первыми клиентами, бесплатными, будем мы с банщиком. Ну — ка покажи, Иван, как тут превращать воду в пар, — он распахнул дверь бани, пропуская ее хозяина первым.

Под палящим солнцем экватора было прохладнее, чем в бане, а в парной обжигало до пяток. Пар двигал внутри все поршни, и Ибрагимович пыхтел как паровоз. Он в шестой раз забрался на полок, но еще слезали грязные катушки с тела. Два веника исхлестал Константин, а ему все мало: дорвался до бесплатного удовольствия, хитрый метис, двигает жабрами под длинными волосами, разметавшимися в стороны. Константин расслышал шепот Ибрагимовича: «О, Боже, продли миг прекрасный второго рождения, первое — то мы и не помним, грешные…» Он изумился, когда встал с полога Роман, похожий на греческую статую, сравнение добавлял банный лист, прилипший там, где обычно размещали фиговый.

— А теперь массаж, мастер ты наш волшебный, — попросил он, бросаясь на обитую кожей лежанку в предбаннике.

— Роман, не переборщим? Второй раз нельзя: кожа может полопаться, — предупредил Константин.

— Не полопается, она у меня толстая. Последний раз меня так перебирали еще в юности, когда спортом занимался.

— Я и подумал, что борец.

— Бывший, Костя, бывший.

— С тобой не пропадем. Даже Анка, вон, поверила.

— Но горя схватите. Строгий я, и люблю инициативу, хоть грешников жарь, но по — своему.

— Так Анка с инициативой: за что ухватится — не отпустит, черта уговорит, сам увидишь.

— Ты, Костя, другим возьмешь, своим умением. О, как сжал ягодицы, опухнут, на что теперь я сяду?

— Попарим их потом немного, отойдут.

Не отпускала Ибрагимовича баня долго, но смилостивилась. Вышел он из нее обновленным, готовым к новым свершениям. И очень удивился, увидев в беседке ожидающих очереди людей.

— Запускаем чистилище, — шепнула ему Анка, провожая клиентов в баню. — Первая тысяча рублей есть.

— Молодец, — успел он чмокнуть ее в щеку толстыми губами. — Главное, не останавливать конвейер.

Настроение у Ибрагимовича поднялось: нашел друзей, организовал небольшое дело, помылся, поел, и все это за день.

Хороший город, не испорченные капитализмом люди. Есть ниши для инициативы, и он их заполнит.

Все за мани

Не идут рукотворные дожди,

вокруг голая степь и чистое небо…

Директор оросительной системы Русаков за многие годы работы стал напоминать выливающуюся из напорной трубы струю воды. Бесцветные глаза, похожие на пену волосы и белая рубашка с голубизной. Еще бы — лет сорок в руководящем кресле. Успели высохнуть водоемы, обмелеть речки, потухнуть радуги над степью, рождаемые рукотворным дождем.

В оросительной системе нашел Ибрагимович засохшую нишу бесхозяйственности. По магистральному каналу подается вода для пополнения прудов, обмелевших речек. Прояви инициативу — посыплются денежки, иногда и немалые. А Русаков, как узнал о нем Ибрагимович, любит выпить, значит, нужны деньги. Поэтому и решил взять сразу быка за рога, когда зашел к нему в кабинет.

— Настырный ты, говорят же тебе, что я занят, — поднял Русаков белесые глаза на посетителя.

— Секретарша ваша, Николай Алексеевич, просто не знает, с кем имеет дело. Надеюсь, вы читали Ильфа и Петрова, их «Золотого осла» и «Двенадцать стульев»? Так вот, Остап Бендер был моим прадедом, а мадам Грицацуева прабабкой. Он не сразу убежал от нее после свадьбы. Так, по крайней мере, говорила она сама. Всевозможные комбинации, можно сказать, наша фамильная черта, несмотря на то, что я незаконорожденный. Так что я ценный человек, менеджер обанкротившихся предприятий, проще — специалист дополнительных прибыльных производств, еще проще — специалист по добыванию денег. Теперь есть и такие. Вот мой диплом, красный, между прочим. Орластый, назвал бы его Владимир Владимирович Маяковский, — протянул Ибрагимович Русакову документ.

— По добыванию денег? — переспросил Русаков.

— Да, иногда, кажется все, черная дыра, но нет, есть в ней лестница и можно подняться, — Ибрагимович со всей убедительностью начал втолковывать директору истину, что растранжиривать бесплатно воду не по — хозяйски. — Сколько у вас дачников? — спросил он директора.

— Тысячи две наберется.

— Вот вам и первая ступенька подъема из черной дыры. Надо брать мзду за воду, для начала минимальную, чтобы не взбеленились, а затрат — заслонку поднять на водосбросе. Раньше мне приходилось заниматься водохозяйственным строительством, и новшество в условиях рынка будет беспроигрышным. У вас, я слышал, распалось много деревень и высохло с десяток прудов. А трудно их вновь заполнить и организовать рыбоводство?

— Трудно, как рюмку налить, если есть вода в главном водохранилище, сто миллионов кубов хватило бы на десяток прудов, — сказал Русаков. — Но есть проблема. Дефицит сейчас с водой: лет пять — шесть не было половодья в наших краях, и многое зависит от работников канала.

— А кто сказал, что будет легко? — Ибрагимович придвинулся к Русакову. — Оформим все как дополнительное производство. Это приветствуется, и надо пользоваться приоткрытой дверкой в законодательстве. Любой лаз пригодится, главное быть всегда в ладах с Кодексом.

— Вижу, клевал тебя кое — куда жареный кочет, и я за полвека в руководстве не раз соприкасался с Законом, десяток кресел просидел и ничего — депутат городского и районного собраний. В этом году помог, наконец, улицу заасфальтировать, ладно бы куры, коровы на ней вязли, и их тракторами вытаскивали. Тебе смешно, а меня чуть не побили разъяренные бабы: дома на улице, как назло, наши, водохозяйственные.

— Я сочувствую вам, поэтому и считаю, что вам нужен деловой, креативный и, буду откровенен и правдив, изворотливый помощник по всем вопросам, а не только комбинатор, хотя и он, безусловно, полезен, как показывает опыт прошедших переходных времен.

— Нет, ты совсем не попугай, сразу видно не здешний. У нас тут все просто: есть вода, можно раков ловить, нет воды, значит сушняк, как с похмелья.

— В ваших словах определенная логика есть, вот я и обеспечу прорыв. Как экзистенциалист, первым брошу вызов судьбе, лады?

— Вижу, ты объективно оцениваешь свои силы. Надо подумать. Есть риск, хотя, не рискнув, не выпьешь шампанского.

— Я тут, Николай Алексеевич, как раз припас бутылочку. Заодно и обмоем наше общее дело, и подлечимся.

— Вот и славно, вчера трудный был день: комиссия приезжала — по обезвоживанию земли. Все злые. Чтобы размягчить их, ящика три водки ушло.

Дверь кабинета распахнулась, и вбежал человек преклонного возраста с вытаращенными от испуга глазами.

— Николай Ляксеевич, Митрофанов с «Росинки» пропал, приехал я на смену, а яво нет.

— Как нет, куда пропал?

— Кто яво знает, нигде нет, может, утоп. В прудок воду только закачали, а Митрофанов, — он покосился на Ибрагимовича и, увидев у него в руках бутылку водки, одобрительно ему кивнул и продолжил, — вас сколько раз перепивал. Видно опять из администрации отдыхать приезжали, и он перебрал: закусывает мало, хотя шашлыка даже осталось, ешь, не хочу.

— Сколько раз я вам говорил, не пейте с отдыхающими. Меня вам мало? Слышал, как нас называют в конторе — красноносые, хотя у тебя он, наоборот, белее седой башки.

— Может, Николай Ляксеевич, спустим пруд? Вдруг, еще живой, и водой не захлебнулся, в желудке водка, чай.

— Это не выход — пруд на «Росинке» спускать, кто туда приедет отдыхать? А где деньги брать, сам видел, сколько девок привожу на «Росинку»?

— На халяву и заяц шашлычок с водочкой покушает.

— Аквалангисты у вас в городе есть? — решил включиться в разговор Ибрагимович. — За пять минут прудок обшарят, и воду не надо будет спускать.

— Какие аквалангисты? — махнул рукой Русаков, — в Узене — по колено, в прудах — спину видно. Где им плавать? Надо бреднем, а лучше неводом, сразу за один заход. Давай, дядя Гек, так мы его называем, — пояснил он Ибрагимовичу, — бери мой невод, людей и айда на «Росинку». Мы сейчас с товарищем тоже туда приедем.

Через полчаса, справившись с бутылкой, они появились на «Росинке», где среди деревьев стояло несколько щитовых домиков, и серебрился вытянутый змейкой прудок. Пахло жареным мясом и пылью, которая покрывала все вокруг, даже листья деревьев. Коснешься их, останется отпечаток — словно цементный, не отряхнешь.

До вечера старались мужики, осмотрели, казалось, все, в норы зачем — то руками тыкали: не крот же. Митрофанов, наоборот, еще в детстве не мог поместиться у бабушки в шкафу. Если только в медвежьей берлоге, но, слава Богу, крестился дядя Гек, они в степи не водятся, и старался больше всех. Уже сложили невод, высушили резиновые лодки, а он искал. И нашел Митрофанова, который спал в трубе водосброса, скрытый защитной решеткой.

— Что туда залез? — спросил обескураженного сторожа Русаков.

— Чай, Алексеич, от баб схоронился в водосбросе и уснул. Чего мне скрывать, как на духу. Сами знаете, какие у нас в степи бабы после водки и шашлыков — сайгачки прямо. Особенно та, по культуре. Помощника своего в третий домик загнала, чуть не развалили. А песни поет: «облака, белые лошадки…»

Больше других смеялся Ибрагимович, издавая непристойные звуки через сжатые толстые губы. Понравился ему Митрофанов: такие раньше в сторожках на Узене крестьян от набегов кочевников защищали.

— В «Росинке» есть все, чтобы удвоить поток денег: надо разводить здесь карпов, и начинать прямо сегодня. Люди надежные, — он хлопнул Митрофанова по богатырскому плечу, — воды полно, мальки предлагают десятки рыболовецких хозяйств. Бери — не хочу, любых возрастов. Фермерам некуда девать зерноотходы — лучших условий не найти. Пруд в отдалении, охраняется. А когда будет зарыблен, попрут рыбаки с удочками за тройную плату. И это будет только началом. Как вы мне объяснили, есть много высохших и брошенных прудов. Подадим в них воду, зарыбим — и миллионеры, черт бы его побрал. Ну, как, Николай Алексеевич?

— Я все время думал о твоем предложении и решил: будем начинать.

— Надо широким фронтом, сразу. Подберем для охраны, которая дорого не обойдется, физически здоровых бомжей. В развалившихся деревеньках, вероятно, еще остались дома, где можно жить. Поставим печки и, как вы говорите, айда…

— Хорошо на словах, на деле не все так просто, — согласился Русаков. — Но если захотел прыгнуть выше головы, порезвее разбегайся. И запомни: отвечать будешь за все ты.

— Я привык отвечать даже за то, чего не делал, — недвусмысленно ответил Ибрагимович. — Поставили меня, менеджера человеческих душ, на стройке инженером, и дом развалился, хорошо, никто не погиб. Я теперь к стройке ни на шаг, условным сроком отделался.

— Кто у нас из начальства раньше не сидел? И все за пустяки. Я сам чуть не загремел, когда сдал в металлолом водонапорные трубы. А лучше, они гнили бы в земле? В каждом хозяйстве руководители так делали, когда развалились системы регулярного орошения. Так что ты никого не удивишь своим условным сроком. Тут у нас один, и не подумаешь, что он такой хваткий парень, когда стоит, ручонки как суслик держит, сразу миллионером долларовым стал. Трубы в земле толстостенные, он у них сточил верхний слой и сошли за новые. Раз в десять больше взял, а мы — в металлолом, не докумекали сразу. Все, болтовней сыт не будешь, тем более пьян, риск есть, но цель достойная.

— Не сумлевайся, Николай Ляксеевич, я с рыбой давно, все ее повадки знаю, — поддержал дядя Гек.

— Он правду говорит, Ляксеевич, — у него жена носила в девках фамилию Рыбкина, и кличут ее вобла, — заржал Митрофанов, он, казалось, еще не проспался.

Анисим

Презервативы в зарослях лебеды у клуба, пластиковые окна на ободранной конторе. Нет — нет, прогресс давно шагнул в нашу деревню…

— Степь, ветер, горизонт, дорога, написал бы Блок, хотя я люблю больше Маяковского. Ощущаешь выпуклость земли, можно сразу догадаться, что она шар, правда, Анка?

— Тем более, если об этом знаешь. Вывести закон всегда труднее, чем выучить его, — ответила с улыбкой молодая женщина. — Одному яблоко по голове треснет, у другого при купании вода выльется из бочки. Все случайное закономерно. Не родись ребенок, встретились бы мы с тобой у роддома?

— Скорее всего, Аннушка, кушать очень хотелось, а у роддома всегда есть кормушка, — Ибрагимович посмотрел в окошко автобуса. — Смотри, как заросла бурьяном степь. Ее бескрайность и однообразие навевают тревогу. А ведь этой землей владеет нечистый на руку человек. Придется серьезно им заняться, чтобы экспроприировать «нажитое непосильным трудом».

— Коррупционеры, блин. Так заболтали это слово, что оно стало вполне приличным, притерлось к другим словам — олигарх, банкир, вобрав в себя часть их смыслового значения, — ответила женщина.

— Не случайно я тебя взял с собой в Малоузенку такую умную. Для нас важно, что он вор и украл народные средства. Пусть поделится, вот чем объясняются наши к нему претензии, не буду говорить шантаж, семантика этого слова чересчур неприличная, — он снисходительно потрепал Анку по щеке. — План отъема приобретенных незаконным способом средств зародился у меня еще в кабинете Русакова. Трубы он расточил? А куда подевал технику? Нужны неопровержимые доказательства. Многое будет зависеть от тебя, нашей главной подставы, но козырь, как часто делал мой великий прадед, я в рукаве припрятал. У Ермолаева половой рефлекс на Галин. Услышит это имя — старая, не старая — начинает охаживать, а ты, по образному выражению Антона Павловича, женщина, приятная во всех отношениях. Сам иногда, глядя на тебя, вспоминаю, что мужик.

— А если думы обоюдоострые? — Анка прищурила лукаво глаза, мол, и она не лыком шита, и знает Маяковского.

— Руководитель никогда не должен злоупотреблять своим положением, а Ермолаев — объект нашего исследования.

— Но, Роман Ибрагимович, я же не Галя? — на лице девушки отразилось недоумение.

— Надо стать ею в Малоузенке. Будешь терпеливо, как рыбку из пруда, выуживать из него нужные сведения. Клюнет он: тебя ничем не смутишь, а возьмешь в руки баян — мертвец из гроба встанет. Возможно, придется чем — то пожертвовать, но цель оправдывает средства.

Показалась деревня, скатившаяся боком к речке, по берегам которой росли редкие деревья. Поясом перекинулся повисший на тросах мост. На дощатом настиле, опустив ноги, сидели пацаны с удочками в руках.

Автобус остановился на площади у сквера, по всей длине которого стояли бетонные солдаты с автоматами. Кого охраняли? На площади — ни души, лишь в сквере два теленка съедали последние цветы. Зарос канадской лебедой сельский клуб, да так, что виднелась лишь фуражка — крыша, и к нему прорубили дорожку. Кто — то сегодня ночевал в зарослях, оставив в них телогрейку и использованный презерватив. Значит, не все так плохо, и в Малоузенку шагнул городской прогресс. С другого здания, стоявшего напротив, облетела штукатурка, и оно таращилось на Романа с Анкой с удивлением пластиковыми окнами. У входа торчал высокий шест с привязанным наверху триколором, он так выгорел, что трудно было определить, в каком порядке расположены цвета. На шесте пристроилась белая ворона и, раскачивая его, каркала от восторга.

— Ворона, да еще белая, кстати, первый раз ее вижу, дурная примета, — сказал Ибрагимович. — Будем строго придерживаться избранной легенды. Мы ищем работу, за которую надо зацепиться, хоть зубами, а для этого возможности есть: Малоузенка пока стоит на ногах, хотя и осыпается. Надо убедить директора в своей значимости и умении работать в новых условиях не всегда в соответствии с Кодексом. Это особенно важно для нечистого на руку человека.

— Поняла я все, Романушка, не бойся, прорвемся. Если потерпим фиаско, останутся пруды у Русакова, — успокоила его Анка.

— Пруды? С них прибыли — зарплата бюджетников выше. А мне нужен миллион, в долларах, поняла разницу, девочка с гармошкой? Игра стоит свеч.

У входа в кабинет руководителя висела табличка — Ермолаев Анисим Анисимович, директор ЗАО «Сотка». Толстая секретарша с крашеными губами стояла за столом и одним пальцем стучала по клавиатуре компьютера.

— Как вас представить? — спросила она. — Сейчас у Анисима Анисимовича скульптор Каменев, лепит его из пластилина, потом — в бетон. Видели солдат в сквере? Он лепил, а сколько передовиков стоит в бетоне у фермы и мастерской. Даже на кладбище есть, родные там или по заказу. Но Каменев не помешает вам. Он уже дня три сидит тихо в уголке и лепит. Там еще сыночек Анисима Анисимовича. Заходите без доклада, сельские мы, к чему этикеты, — секретарша посмотрела в зеркало.

— Вы всех встречаете стоя или привыкли так работать? — спросил Ибрагимович.

— По состоянию здоровья. Вся задняя часть посинела. Годовалый бычок боднул. С моим весом, куда убежишь от него? Хорошо, рога были подпилены, проколол бы. Стала бы я вас встречать, стоя, больно надо.

Когда они зашли в кабинет, никто на это не обратил внимания. Развалившись в кресле, директор внимательно рассматривал вырванный из тетради листок. На стене был нарисован, видимо, местным художником его портрет, и сразу, от двери, могло показаться, что их двое.

— Здравствуйте, Анисим Анисимович, — обратился к нему Ибрагимович, — как мы рады вас видеть, слышали о вас только хорошее, и полны гордости от встречи с неординарным человеком, можно сказать, гением предпринимательского дела и настоящим профессионалом. А это кто? Ваш сыночек? Какой милый мальчик и как на вас похож.

— Это мой старшенький, Анисим. Со времен Екатерины, сославшей на Узень вольнолюбивых крестьян, в нашей семье Ермолаевых старших сыновей Анисимами называют, — объяснил польщенный директор. — А рисует не хуже Каменева, вон какую корову в подсолнухе нарисовал. Рога, как настоящие.

— Действительно, дар есть. Будущий Шишкин, — погладила толстенького, курносенького мальчика по голове Анка, — копия отец, я институт культуры закончила, на всех инструментах играю, и знаю, что говорю.

— Нам бы вас в клуб детей обучать, а то собак гоняют или рыбу кошкам ловят.

— Всем солдатам усы углем подрисовали, Анисим Анисимович, еле смыл, — вставил Каменев. — А днями доярку Любашкину у дома пугалом нарядили. Как только сарафан натянули, фигура у нее на три мешка цемента. Секретарша ваша вдвое уже.

Скульптор был похож на бетонную статую — тяжелый, серый, никаких эмоций на лице, кажется, цемент просочился в кожу — не смоешь. Ходил грузно, однажды у Любашкиной пол провалил и упал в погреб. Сокрушалась хозяйка: ладно бы соленья в двух банках разбил, четверть с самогонкой опрокинул. Как ни слизывали с пола, пропала четверть. Многие в деревне называли скульптора каменным гостем. Частенько завалится к кому — нибудь в дом с пластилином и лепит его, мнет. Потом, вдруг, увидят: бетонная фигура стоит. А сделать ее было непросто: форма для отливания головы осталась у Каменева одна — с большим и толстым носом, который скульптор стачивал до нужных размеров, кому курносый, кому картошкой, а кому оставлял и в первозданном виде, хоть Савенковым, носы у которых были, не дай бог.

— Это, конечно, безобразие, скульптуру пугалом наряжать. Анисим, а усы у солдат не твоих рук дело? — спросил Ермолаев, — у тебя на картинках все солдаты с усами.

— Анисим Анисимович, — встал на защиту мальчика Ибрагимович, — солдат без усов, что винтовка без штыка, и когда им было бриться в походах. Если и чиркнул мальчик по губам, ближе к исторической действительности. Вы говорили о необходимости занять чем — то детей. Анна, ой, простите, постоянно путаю ее с сестрой — близняшкой, Галина Васильевна в вашем распоряжении. Мы и приехали к вам с рядом предложений. Не спешите с ответом, дайте слово молвить. Если коротко, у меня много специальностей. Имею четыре диплома и несколько свидетельств. Но прежде всего я специалист по сбережению и накоплению средств, то есть экономист самого широкого профиля. Гарантирую удвоить денежный оборот и прибыль без дополнительных затрат за год. Если Галина Васильевна вам подходит как культорганизатор, музыкант и вообще как, извините, красивая молодая женщина, карты ей в руки. А я могу подождать, изучу производство, резервы, определю статьи доходов и сделаю вам конкретные предложения. Быть во всем середнячком — хорошая позиция, но не в новых условиях, когда решают все прибыль и личное благополучие. Альтернативы этому нет и быть не может. По опыту знаю: иногда неадекватные и очень инициативные люди дороже десятка простых и неумных исполнителей. И вы это, Анисим Анисимович, хорошо знаете.

— Вы меня заинтриговали, и мне надо принять кое — какие действия. Кто может за вас поручиться?

— Я человек в здешних местах новый, что, кстати, дает мне некоторые преимущества, так как не завязан другими коммерческими делами, но знакомые у меня есть, например, Русаков Николай Алексеевич. Он знает о моих способностях, и не раз убеждался в них. Я у него занимался рыбоводством, но работа недостаточная и не соответствует моим наклонностям. Идти с небольшим риском вперед, или стоять на месте — решать вам. Но я уверен в вашей деловитости и решительности.

— Анисим Анисимович, вы еще не знаете, что Ибрагимович родственник Остапа Бендера, предпринимателя прошлого века. Об этом говорила сама мадам Грицацуева, помните, знойная женщина, мечта поэта, — сказала Анка.

— Мило, считайте, что одной ногой вы уже в «Сотке», но береженого боженька бережет, правда, Анисим?

— Да, а тетя Галя умеет на балалайке играть?

— Конечно, и на баяне, и на гармошке, — ответил Ибрагимович, — и философски добавил, — если есть хлеб, должна быть и песня.

Ибрагимович развернул бурную деятельность, был мил со всеми сельчанами, давал советы, и помогал многим, чем завоевал авторитет. Даже ходоки шли к нему. А устроились они хорошо у бывшей доярки, знавшей в деревне все и ставшей незаменимой помощницей в изучении быта и нравов здешних людей. Но это было чуть позже. А пока они делали первые шаги по Малоузенке.

У Любашкиной

Сапоги, плащи на статуях одинаковые, меняй головы — и все в порядке…

К дому доярки Любашкиной, где им порекомендовали снять угол, Ибрагимович с Анкой, ставшей для других Галиной, шли через навесной мост, где сидели два пацана с удочками. Ветви росших на берегу деревьев бросали на воду ажурные тени. Рядом из перевернутой лодки доносился храп, и выглядывали волосатые ноги в дырявых шлепанцах. Они загорели до черноты, видимо, любил человек спать под лодкой, где не надо ни зонта, ни вентилятора. Тут же был насыпан холм глины, похожий на шлем древнерусского воина, видавший многие сечи, так как был расчерчен лопинами: не выдерживала глина жаркого солнца.

— Не будите Гаврилу, проснется, еще побросает в речку, — сказал один из пацанов, щербатый. Из — под его фуражки торчали похожие на солому волосы, ноги в тапочках были опущены в воду, так ему было прохладней и прикольней.

— Он у вас ненормальный? — спросила Анка.

— Нормальный, он золото ищет ночами в Узене, а днем спит. Тут переправа была, при царе, может, и обронили? Сколько дна вытащил, но пока не нашел, а ныряет по пять минут. Хоть бы монетка попалась, а то у него все сгорело летось, стал домкратом. Кому колесный трактор приподнять, кому машину или угол дома там, когда осядет. Недавно вытащил из овражка, съехала еще в прошлом годе, тележку с камнем, который с карьера возили на разбитую в грязь дорогу.

— Силач?

— У нас в деревне двое таких, разведчик еще есть. Тот тоже руками все опрокинет. Как баню свою. То ли котел прохудился и он обварился, то ли еще что, я не знаю, только он сбросил баню в протекающую рядом речку. Теперь, сказывают, и не моется.

— Карачарово прямо, — улыбнулся Ибрагимович.

— Не, Малоузенка у нас, но дохляков нет. Гаврила говорит, без силы как в боку вилы, она от еды. Купи рыбу, дядька, за рупь отдам, — предложил мальчик. В ведерке у него плескались пескари.

— Накой мне они, — возразил в стиле подростка Ибрагимович, — больно премудрые.

— Уху сваришь, чай, голодный, вон как кадык ходит. Я жвачку куплю. Надо режущий аппарат очистить, — показал он на зубы.

— На жвачку я тебе и так дам, — протянул Ибрагимович железный червонец мальчугану.

— Ого, орлик, бери тогда рыбу вместе с ведром, все равно воду пропускает. А вы на тот берег идете? К кому?

— К Любашкиной на постой. Возьмет нас?

— В гостиницу с милашкой? Что, тетенька вытаращила глаза? Кузьмич так говорит. Да, и другие, кто постарше. Она всех у себя ютит. Женихается. Если кого ждет, на руку статуи платок вешает, правда, дырявый. Украдут — не жалко. Я рядом живу и провожу вас.

Настил у моста провалился, и надо было прыгать через проемы.

— Осторожно, держитесь за трос. У нас тут недавно Агроном Иваныч провалился, чуть не утоп. С семенами травы шел, и доска треснула. Если бы не борода… Верка Любашкина расскажет, первая сплетница за Узенем. Агроном Иваныч жил у нее тогда. Но сбежал, а кто не сбежит? Сами увидите. Цемента на нее сколь ушло у каменного гостя. Вон обои стоят у своего дома.

— А почему в солдатских сапогах? — спросила Анка.

— Все в сапогах стоят. Разные только головы. Переедет кто в другой дом, каменный гость их меняет.

— Спасибо, мальчик, — поблагодарила его Анка, — Ты нам очень помог. А рыбу себе оставь, кошку побалуешь.

— Она от них морду воротит, а вам пригодится, уха из пескарей больно хорошая.

— Если сварить в ней еще и петуха, — согласился Ибрагимович, потрепав волосы на макушке мальчика.

У дома их встретила здоровенная баба с мелированными волосами. Ее изваяние рядом уступало в размерах. Возможно, одинаковыми были сапоги.

— Проходите, пожалуйста, мне уже звонил Анисим Анисимович, просил, чтоб не как остальных, с банькой. Уже топится. Али сначала кормежка. Я как раз силосу, ух, черт, оговорилась — тридцать лет с коровами, винегрету наделала, да яйца бугая приготовила.

— Яйца бугая? — изумилась Анка.

— У нас это деликатес. После бычьих яиц параличные взбрыкивают. Попробуй, сама почувствуешь. За деликатес пришлось воевать, но мне не впервой, наловчилась. Схватила — и не отпускаю, а кто со мной справится — завхоз кривоногий или секретарша нетель? Пусть сначала понесет да отелится. Я, чай, сразу двух принесла — мальчика и девочку. Уехали они из деревни, и правильно. Фермы нет, на ее месте одни статуи доярок. Свою я сюда к дому перенесла. А там кто видит? Забредший по привычке бугай?

— Все образуется, Вера Николаевна. Не случайно мы здесь. А вы нам поможете, обрисуете обстановку, о людях расскажете, вероятнее всего, и неадекватные есть, — Ибрагимович взял Любашкину под руку и повел в дом.

— Глупеньких, конечно, тоже много. Леха, который вас сюда привел, ничего вам не говорил об Агрономе Ивановиче? Как он провалил мост? Только намекнул. А о скульпторе? Кое — чего знаете. Все скульптуры в деревне — дело его рук. Надо бы, конечно, использовать и голову, так как все они очень похожи друг на друга, если не брать в счет носы…

Уже через час они вошли в курс дел малоузенцев. И не думали, что столько узнают от бывшей доярки, которую в деревне называли чиновницей. Ее волосы на голове всегда были уложены, и она никогда не носила платок, даже в мороз. Благодаря ее умению выделить главное, образы людей, которыми они интересовались, вставали перед ними как живые, со своими интересами, особенностями, помыслами.

Анисим Анисимович был хорошим директором, но себе на уме: коттедж построил, иномарку купил, трижды побывал на Канарах. В передовики никогда не лез.

— А знаете, — зашептала Вера Николаевна, — он никогда не произносил на собраниях полное название партии — КПСС, а только КПС, выделяется, мол, СС, и всякое может быть. Использует с выгодой любую обстановку. Поругался глава района с управляющим трестом Шкуро, так он в своем выступлении на активе раз пять называл его фамилию, делая ударение на первом слоге. Шкура — и все тут.

Бабы сейчас в деревне в запуске, скоро отелятся, но есть с прохолостом, особенно те, кто не в теле. Поэтому мужики выбирают у них девок, как и коров, по вымени. Острые словечки у Любашкиной так и сыпались.

— А борода наш Агроном Иваныч? Посмотришь на его бегающие глаза, сразу скажешь ненормальный. А нормальный что ли? До сих пор деревня смеется. Поехал в город за семенами люцерны для размножения, килограммов тридцать всего, поэтому взял рюкзак. Попал в ливень и на перекидном мосту грохнулся, поскользнувшись. Настил не выдержал, и он полетел в речку. Хорошо, успел ухватиться за трос. Смех и грех, выбраться не может. Рюкзак тянет вниз, а там дорогие семена. Уже побелели кулаки, сил нет. И его озарило, перекрутил он вокруг троса свою длинную бороду и ухватился за нее. Уже три удержи. Увидели люди, вытянули его наверх. У меня он жил, порассказал многое. В институте готовился к работе в Сибири, отпустил бороду, как у Ермолая.

— Как у Карла, — поправил Ибрагимович.

— Больше, сам увидишь. У него до пояса, бывало весь пупок защекотит. Опять я заговорилась. Однажды завалился по просьбе Анисима Анисимовича в отделение партии, да не в единую попал, а в коммунистическую. Почему, говорит, землю крестьянам до сих пор не оформили. Секретарша в обморок, подумала, наверное, что это Карл Маркс. Он стал ей груди мять, не знал, как делать искусственное дыхание. До области дошло.

— А чем ваш Агроном Иванович сейчас занимается?

Его по паспорту Виктором Ивановичем зовут. Выводит новые сорта кукурузы, хотя сортоучасток давно закрыт. Он там и живет в корейской землянке, чтобы не поломали стебли и не украли початки.

— Не всегда дружит с головой? И много у вас таких? — поинтересовалась Анка.

— Не каждого раздоишь сразу. Один на вид дурачок — простачок, а копнешь глубже, как куча навоза завоняет, нос отворотишь. Другой теленком ластится, а за пазухой камень держит.

Наш завскладом Сусликов Антон Гаврилович, когда ходит, словно вприсядку пляшет. Ноги у него кривые, и дети кривоногие, таким же был отец. Плачется, а словно ухватом все тащит. Его так и зовут хват — ухват. Привезут три бревна, одно все равно укатит. Дом у него богаче ермолаевского, а ездит на хромой лошади, которую давно списали. Кстати, вон они, — Вера Николаевна показала рукой в окно. По улице, прихрамывая, тянула воз кляча, рядом выписывал ногами круги человек.

— Бедняга, ухват стройнее выглядит, — пожалела Сусликова Анка. — А выпрямить их нельзя?

— Доктора не берутся. Если в Москве кто есть. Ему, вероятно, все равно, отдоился. Деточек — ухватиков жалко. Особенно девочку, моделью хочет стать.

— Мне видится другой рисунок, Вера Николаевна, — перебил Ибрагимович, — Как мне рассказывали, есть тут у вас недалеко один хирург, настоящий волшебник. От большого ума сбило программу, и он поссорился с головой, но помогает людям и скоро выйдет из заточения. С ним у меня связаны большие планы. Так что не все потеряно у девочки — ухватика. Как мило звучит это словосочетание. Спасибо тебе, Вера Николаевна, за пролог к нашей повести о замечательных людях Малоузенки.

— Не за что, в дойном стаде каждая корова сестра.

Под прицелом

— Каждому жителю Малоузенки памятник?

— А что? Скульптор свой…

В кабинете Ермолаева сидел его зять Бескозыркин — молодой мужчина с наглым лицом. Снять бы рубанком живот, станет вполне стройным. Возможно, длиннее, чем надо, была шея? Зато видел дальше других и вертел головой, как филин, чем и пользовался. Сядет, бывало, к вам спиной, и, вдруг, поворачивается одна голова. Жутко, были и обмороки, но многие смеялись. Особенно директор завода, до того любивший анекдоты и разные подначки, что за полгода вывел молодого мастера Бескозыркина в главные инженеры предприятия. Ходили слухи, что вчерашний студент золотил ручку шефу, но докажи: рука, как рука, с жилами и хрящами.

— Вот, папаша, пять миллионов, — открыл Бескозыркин портфель, в котором показались пачки денег, — больше не наскребли, пообтерлись коллеги, сами налаживают связи с нашим заводом. У казахов пришлось перекупать часть труб, те еще не сориентировались. Как кроты в земле роются, ничего не остается. Нужны другие коммерческие подходы.

— Ты, Александр, ловок, не стал бы моим зятем, а работаешь с риском. Зачем казахов привлек? Лишняя головная боль, — Ермолаев придвинул ближе к себе собственный пластилиновый бюст. — Хочу такой из золота отлить, как думаешь, не очень дорого обойдется? А для улицы — бронзовый, чтоб навечно.