Бесплатный фрагмент - Hiraeth

HIRAETH

— Истории

Человек издревле смотрит на звезды, обращая свои надежды к ним не как к звездам, а будто к ответам.

За последнее столетие чистое ночное небо стало и вовсе ответом, которого человек так долго ожидал увидеть.

Знаком, который никогда прежде не мог отыскать, верой и надеждой, которую сам себе выдумал.

Видимость бесконечной и пугающей мглы сверху так и затягивает, что дышать, кажется, уже становится невозможно.

Прямо сейчас надо мной расстелятся мириады звезд, стоит только опрокинуть голову за плечи.

Как же они прекрасны и непонятны, близки, но не дают подойти и прикоснуться.

Не мы изучаем их тайны, звезды изучают нас.

Они уже знают нас.

Они держали каждого в кульке, раскачивая, еще до нашего рождения.

Световые годы слышали как и самый первый робкий вдох существа, ступившего на подготовленную для будущей жизни землю,

Так и последний крик только что исчезнувшего представителя человеческого вида.

Мы были здесь и раньше, но забыли об этом.

Звезды и всеобщее пространство до них и между ними огромное, независимое и неконтролируемое, а мы, люди, так ничтожно малы.

Нас в любой момент могут раздавить как насекомых, а мы — глупцы, если думаем иначе.

Пространство вокруг становится живее и невообразимее, ведь оно каждую свою секунду существования питается всеми человеческими и животными чувствами.

Мы кормим пространство энергией тел и речей, обертонами голоса и пульсацией сердец,

Следом, будто от падающей звезды, страхов, любопытства, внимания, эмпатии и историй.

Ничто не способно принести жизнь в воздух так сильно, как это делают наши истории.

Каждый шаг твоих предков живет внутри тебя,

Каждый прожитый ими день, все так же начинающийся рассветом и заканчивающийся закатом,

Каждая выигранная битва с пещерным медведем под тем же самым звездным небом, на которое сегодня смотришь ты,

Невероятный шанс выстоять и стать обладателем «второй жизни» в период чумы,

Смелость и победа в десятках или сотнях сражений,

Слово, сказанное при сложнейшем выборе, который мог спасти или разрушить в один момент жизнь любого твоего родственника, а значит, и твою.

Засыпая этой ночью, постарайся вообразить:

Все, что видели тысячи поколений, прямо сейчас стало частью тебя.

Все бесчисленное количество историй поколений привело к твоему глубокому и одновременно тонкому взгляду.

Эти истории не подошли к концу, пока твое сердце бьется, а губы остаются все такими же красными, как и раньше.

Ты — надежда своих предков и наследник их историй.

Ты создатель новых историй.

Момент рождения уникальности неповторим.

На любом языке не найдется ни единого слова, чтобы описать первую эмоцию от возникновения нового,

Открытия нечто неизведанного прежде и опасного своей непредсказуемостью.

Человеку дана возможность увидеть своими глазами все произведения природы, украшающие наш мир,

Но даже долгий путь через материки от северных сияний Кольского полуострова и финской Карелии до ботанических садов Рио-де-Жанейро и Мальдонадо не вернет тебя к непревзойденному и трепетному чувству создания.

В руках бумага, на бархате которой десятки тысячи слов были написаны этими же руками.

Звук за звуком, нота за нотой рождает мелодию, сыгранную на инструменте кем-то ранее.

Однажды один из моих преподавателей, направление в обучении которого частично связано с музыкой, спросил меня:

«Как человек, создающий из-под своих пальцев музыку, может называть себя композитором, если все возможные комбинации нажатия нот уже были сыграны за несколько столетий?

Насколько бессмысленно искать свою мелодию, если она состоит из последовательностей интервалов, ранее использованных в музыке?»

И я ничего не ответил, ведь учитель мой был совершенно прав.

В мире сложно познакомиться с понятием уникальности:

Все уже написано, сыграно и сказано.

Почти все пространство нашего дома, огромного шара, истоптано миллионами поколений,

А все живое на этом же шаре под названием Земля уже изучено величайшими учеными.

Открыто неимоверно большое количество видов,

Певцы воспевают слова писателей: «Бесконечные формы самые великолепные»,

Миллионы бабочек, по-прежнему прекрасных, летают, порхая крыльями всех известных нам цветов.

Было бы глупо считать, что человеческий вид может создать свой уголок «собственного мира» в уже существующем, натуральным способом без разрушения того, что мы имеем.

Как же нелепо думать, что человеку доступно открытие «нового мира» в рамках того, где ему уже подвластно дыхание.

Я слушаю симфоническую поэму «Финляндия» Яна Сибелиуса и говорю себе: «Человек за всю свою привилегию жить в последующие годы, века и тысячелетия не напишет ничего красивее этой поэмы,

А уже через пятьдесят лет остатки нашей чистой с рождения души лишатся возможности испытывать любые эмоции, хотя бы отдаленно напоминающие настроение музыки Сибелиуса.

Мы забудем значение поистине ненужного для будущего поколения слова «сопереживание».

Мы перестанем возносить честную любовь превыше всего или незаметно заменим ее завистью и соревнованием за право казаться наиболее сильным в обществе,

Имея столь редкий коллекционный экземпляр, как понимание друг друга.

Уже сейчас мы не можем разобраться, как открыть дверь в гостевую комнату своего сердца для остальных и какими ключами открывать дверь в собственную комнату,

До дрожи в коленях сложно и наверняка на сегодняшний день глупо подбирать пароли к чужим сердцам.

Человек настолько прекрасное, сложное или простое, нужное или бесполезное, но, без сомнения, открытое ко всему вокруг создание,

Что до сих пор не смог открыть самого себя.

Мы — «попытка вселенной разобраться в себе», унесенная вместе с космическим мусором звездная пыль,

Мы — поиск, который никогда не принесет результат или помощи,

Но мы остаемся поиском,

Мы — попавшие в чью-то ловушку мечтатели.

Хочешь выбраться?

Сотри ее с собственной картины и нарисуй ярко-зеленую траву».

***

И снова в путь, идем сквозь ветра, застывшие, словно лед.

Мы все так же больны и продолжаем искать свободу в снегах,

Поднимаем голову, чтобы вспомнить о подстерегающей лжи высоко наверху.

Кажется, она молодеет.

Мое желание — спрятаться в хижине в лесу, спастись в этом убежище во время снегопада,

Сидеть внутри часами, смотреть в плотно закрытое окно и видеть только лишь танец снега,

Он настолько плотный и густой, что похож на бесконечные падающие звезды.

Мне тепло внутри: потрескивающие дрова в камине и покрывало из овечьей шерсти согревают лучше всего,

Но темно-серый с глубоким синим оттенком пейзаж снежной бури за окном согревает гораздо лучше.

Хижина выдержит вьюгу, она построена крепко — из дерева толстой сосны и понимания, что нет ничего сильнее, крепче и безопаснее,

Ведь хижина эта — убежище, дом, внутри которого ждет моего возвращения перо и стопка пожелтевшей со временем бумаги, постепенно начинающей исписываться всеми мыслями.

***

Истории находят своего хозяина в самое подходящее для этого время.

Каждое событие пришедшего вновь утра — история,

Каждый заход солнца за горизонт является послесловием к уже дописанной новой главе.

Время шагает тихо, настолько тихо, что мы более не замечаем его.

Кажется, оно покидает наши края, эти снежные верхушки Альп и спрятанную хижину в глубине горной долины.

Время передало свои часы историям, уже случившимся, и тем, что ищут нас до сих пор.

Каждое сказанное другими слово пропитывает меня целиком,

События возвращаются с новыми героями.

Все уже было пройдено миллионы раз,

Все мелодии уже написаны, слова сказаны, поступки совершены,

Нам ничего не остается, кроме как стать зрителями бесконечного цикла повторов.

Каждое десятилетие мы проводим в кинозале,

Где кто-то за стенкой выводит через проектор один и тот же фильм.

Режиссер в первом ряду хлопает снова и снова,

Операторы с каждым разом все сильнее хвалят собственные кадры,

Актеры плачут, глядя на свои роли, в одних и тех же частях фильма,

Зрители с каждым новым просмотром задаются вопросом,

Успеют ли они разгадать в сценарии загадки режиссера и на каких кадрах этой черно-белой пленки их следует искать.

Мы продолжаем с упоением ждать открытой двери на новую тропинку,

Но уже на середине ее пути осознаем, что идем вперед по своим же следам.

Любое дерево, стоящее одиноко в северной тундре или, напротив, в густой лесистой местности, было семечком, окутанным землей и историей.

Бабочка-адмирал, пролетающая тысячи километров без остановки, начала свой долгий путь с вылупившейся из оболочки новой уникальной истории гусеницы.

Историю пламени моему камину подарила всего одна маленькая искорка.

Томно хожу вдоль стены кварцевого цвета, на полках которой все так же пусто,

Но в пыльной пустоте таится всего одна ветхая книжка,

Страницы которой распадутся и заполнят собой все пространство комнаты, стоит мне только взять книжку в руки.

Осторожно беру и переворачиваю пыльную обложку без названия и указания автора,

На первых страницах описаны звезды и несколько скомканных фраз о принятии будущего, как и уже случившегося,

И я понимаю, что в руках хрупко переворачивается история, начало которой застыло в ожидании на письменном столе возле камина.

***

Некоторые рассказы умеют жить собственными взглядами,

Каким-то историям в редких случаях свойственно умирать,

Лучшие речи сотканы из ниток всех предыдущих поколений,

Захватывающие повести вдохновлены зовом событий и встреч,

Сказки говорят о той магии, которая рано или поздно потрогает за плечо читателя вне страниц,

Некоторые истории исцеляют, а некоторые оставляют шрамы,

Но всякая история уникальна и никогда не сможет быть написана заново.

В ней рождение и ритм сердца,

Вечность или своевременный покой.

В одной короткой истории спрятана жизнь, которая обязательно станет ключом к новому рождению, но лишь тогда, когда закончится снежная буря.

— Исландия. Маяк

Твоя жизнь — мечта для многих людей,

Твои же мечты — тропа для еще неродившихся созданий.

Каждый вдох — напоминание о том, что ты живой,

Но свою привилегию дышать мы тратим на споры, нерешимость и непонимание.

Человек — хранитель бесчисленного количества историй про любовь и предательства,

спасение и побег, про сказки и документалистику, создания и разрушения.

И это все не только один конкретный человек, а каждый из нас.

Мы — история, которую можем создать только вместе, но…

В нашем огромном механизме вечной жизни каждый является маяком для остальных.

Я ступаю на землю, сшитую из мха, и сразу проваливаюсь в мягкий покров,

Не понимаю, можно ли здесь дышать.

Сердце мое спокойно, оно не боится выскочить и увидеть то, чего боюсь увидеть я.

Настолько идеальный, величественный и гордый, но слегка усталый, вулкан охраняет километры смиренного мха,

Воюющие за право показать солнце, облака и соленый рыбный воздух.

В этом пейзаже глубокого бежевого оттенка спрятана скованность,

Я чувствую ветер, но не слышу его,

Я проваливаюсь все глубже в мох, но не пытаюсь выбраться,

Я хочу обратиться к себе, но понимаю, что нужно молчать еще тише,

Я знаю, что не вернулся домой, но ощущаю себя надежнее и спокойнее, чем дома,

Я вижу здесь свой дом.

Это место не знает времени — оно замерло во льдах и никогда не растает.

Жители уютных хижин не покинут этот остров, ведь на континенте их ждет ад.

Триста тысяч сердец бьются одновременно, синхронно сердцебиению земли,

Слеза пребывающих в глубоком горе настолько же сильна лаве, спускающейся с разбитой и проигравшей самой себе горы.

Гармония и покой в глазах проходящих мимо меня людей ничем не отличится от застывшего залива океана на окраине города.

С самого начала, проматывая черно-белую кассетную пленку, становится очевидно:

Здесь человеком первой завладела земля,

Научила жить по своим правилам и доказала его беспомощность в закрытых ладонях,

Где левая рука — лед, а правая — пламя.

Я чувствую тоску по дому, которого никогда не видел,

Тоску по «А что, если…» и своей призрачной колыбели в одном из бесконечных маленьких зданий вокруг,

По несуществующему голосу, который звал меня пройтись вдоль прилива, в сторону маяка,

По взгляду, который был похоронен в прошлом, засыпан песком в песочных часах.

Глубокая тоска по чему-то потерянному,

Я тоскую по человеку, которого никогда не видел и не знал, —

По себе.

Но я снова здесь, в поиске всех бархатных воспоминаний внутри маяка, спрятанного за чертой города, и я готов сделать еще один шаг.

***

Маяк выглядит так, будто никем никогда не был сооружен, будто он сам себе хозяин.

Я здесь не один, этот маленький остров осматривают отец с дочкой,

Кажется, они местные.

Время дышит, это видно здесь по-особенному,

Оно делает вдох длиной в десятилетия, века или тысячелетия, но оно дышит.

Я думаю о времени, думаю о тех людях, что осваивали этот остров — Селтьяднарнес, и строили своими руками маяк,

Думаю о фермерах, судостроителях и рыбаках.

Слишком давно здесь стояла деревня, со временем затопленная океаном,

Рождались новые герои большой книги, которую пишет каждый из нас,

Усталый моряк курил сигару, беззаботные дети не хотели взрослеть, а птицы не хотели улетать в другие края.

Думаю о кораблях, ушедших против течения, и о капитанах, потерявших навсегда дом,

Об их женах, уставших от любви к вечному ожиданию, спрятанному в океане,

О последних словах, сказанных на прощание.

Теперь здесь построен одинокий усталый маяк.

Будь спокоен и не пытайся уплыть,

Незачем бежать по влажному и соленому мху прочь от этих берегов, —

Ты стал для них домом,

Убежищем от штормов.

Маяк доверяет тебе, он видит насквозь, хоть и не подпускает так близко.

Дверь внутрь заперта, но я все равно открываю ее

Через эту книгу, через музыку, что до сих пор не написана,

Через внутреннее шестое чувство.

Я вижу призраков все тех же старинных кораблей, вижу детей, скатывающихся с самого высокого холма Селтьяднарнеса вниз к дороге,

Вижу пожилую пару, они идут за руку, молчат, но ведут разговоры глазами громче исландского ветра.

Они не думают о времени, потому что отказываются от него,

Они не спешат браться за дела, потому что все, что их занимает сейчас, — долгая прогулка,

Они сами себе часы.

Я вижу стаю лебедей-кликунов, кричащих трубными возгласами,

Вижу чистоту под моими ногами и во всем живом вокруг.

Маяк настолько одинокий, что сам напоминает моряков, потерявшихся в океане, думаю о том, что каждый из нас и есть тот самый моряк, оставивший позади во время путешествия собственный курс.

Я ищу воспоминания, знаю, что они где-то здесь,

Остров открыл душу, залив стал зеркально-чистым под северным серым небом,

Но в отражении никого до сих пор нет, я не вижу там даже себя.

Капитаны и моряки давно уплыли туда, где завтрашний день еще не начался,

Они светятся в глубоком горе,

Но все еще пребывают в заветном поиске звездной гавани.

Я не могу попасть внутрь, подняться наверх по лестнице и зажечь керосиновую лампу,

Не могу указать всем потерявшимся в волнах верный путь,

Потому что я — один из тех, кто не может его найти.

Мой корабль прошел через волны размером с горы,

Мой корабль разбивался о скалы и садился на мель,

Мой корабль плыл по ослепительно-синему океану, разделяющему материки,

Встречал в гавани китов и дельфинов,

Томился неделями в безветренную погоду,

Плыл с парусами, сотканными из миллионов бабочек,

Терялся в бесподобных штормах и прятался, укутавшись в звездное небо.

Сейчас он ждет меня у маяка, якорь уже сброшен в воду.

Впереди ждут тысячи мест, которые я назову своим домом,

Но никогда не осмелюсь подумать про них, что это мой дом.

Остров невозможно спасти, вернув ему жизнь,

Лампа маяка больше не горит,

За таинственной дверью в действительности прячутся холодные бетонные стены.

Снова смотрю в отражение воды и вижу остатки могилы времени, —

Главного хозяина этого острова.

***

Я не смог найти, отыскать на этой земле из густого мха воспоминания, которых никогда не случалось,

Не смог отыскать ответы, спрятанные внутри маяка,

Не отпустил прошлое, с которым меня ничего не связывает.

Утренний туман, пахнущий медовыми облаками, заволок собою весь остров,

Стали различимы напевы волн,

Вглядываюсь в горизонт, океанские ветра хлещут по лицу.

Маяк стал пристанищем для так и не услышанных изгнанников,

Для которых жизнь отдала все — подарила собственную вселенную,

Теперь же для его любви осталось лишь воспоминание, словно призрак во мгле.

Маяк помнит о времени, они вместе были лучшими друзьями

До тех пор, пока время предательски не исчезло в воде, забрав с собой жизнь маяка.

Видевший миллионы историй,

Хранивший тысячи тайн,

Избитый волнами и ледяным ветром,

Позабытый, вновь найденный и снова позабытый,

Одинокий и бесстрашный,

Он стоит до сих пор на острове,

Указывая дорогу потерявшимся после кораблекрушений в океане жизни путникам.

— EMELYN STORY

Снежная буря за окном моей хижины усиливается,

Постукивает стекло окон, треск дров в камине теперь едва слышен из-за воя ветра,

Комната наполняется запахом старой сосны, северного сияния и оставленных в прошлом воспоминаний.

Мне не страшно, я не боюсь сильной бури, не страшусь призрачного, темного и едва различимого пейзажа за окном,

Треск со всех сторон — лучшая симфония звуков,

Я слышу в нем Четвертую симфонию Сибелиуса,

Я слышу, как ее поет хижина, леса и горы.

Тени огня — пороки, которые невозможно победить, — лишь только обуздать.

Хаос мыслей превратился в хаос метели.

Звуки, звуки везде и повсюду…

Этот страх — не мой, страх того, «что было бы, если…».

Стоит только открыть дверь в хижину —

Огонь потухнет, страницы рукописи превратятся в снег, звуки станут громом и разлетятся по всей долине, в глубине которой стоит моя неприметная одинокая хижина.

Вой со всех сторон — виолончели у Сибелиуса,

Их партии смелые, но за смелостью этой стоит величайший страх.

Книга за письменным столом — гобой, слушающий зрителя, опережающий мысли держащего в руке перо.

Мир за дверью — третья часть этой симфонии,

Независимый, не требующий сострадания, пепельный,

Сложный, дрожащий, как закат в штормящем море,

Чудо и меланхолия,

Первый вихрь, за которым начнется лавина,

Виток, в котором рождается смертельный смерч.

Я отыскал эту хижину только для того, чтобы переждать в ней долгий шторм,

Но чувствую, что хозяин ее потерялся в этом шторме навсегда.

На ветхой полке лежит дописанная книга, но никто, кроме нее, не знает, вернется ли хозяин,

Я не стану заглядывать в конец, потому что в моей рукописи время конца не пришло.

Страница за страницей рождает уже существующую историю,

Но я дирижер снежной бури, пока держу перо в руке.

Истоки этой сказки возвращают меня домой,

Гобой вырисовывает мою мелодию,

Дающую надежду на белоснежный пейзаж волшебной зимней сказки.

***

Однажды утром, между перелетом от дома к дому, в Риме, на протестантском кладбище, я увидел чистую и непревзойденную преданность любви.

Не думаю, что кого-то удивит достаточно долгое желание встретиться с этой скульптурой,

Но в один из весенних дней моя совсем небольшая жизненная тропинка привела к воротам протестантского кладбища, что находится на площади Рима, Сан-Паоло.

Я подошел ранним утром, за полчаса до открытия,

И дождался приезда хозяйки кладбища, которая любезно открыла огромным ключом ворота, поинтересовалась, откуда я приехал,

Показала могилу живописца Карла Брюллова и поэта Вячеслава Иванова,

А после указала рукой на скульптуру, к которой меня тянуло несколько лет:

Среди десятков надгробий, спрятанных в листве,

К самому высокому холму кладбища вела узкая разбитая каменная лестница,

Упираясь в подножие единственной скульптуры, освещенной лучом утреннего солнца.

Ангел же отвернулся от солнца,

Ангел отвернулся от соболезнований.

Я смотрю на его макушку вплотную, настолько близко, чтобы увидеть и запомнить все,

Смотрю на изгиб пальцев,

Я вижу взгляд и каждую слезу, хотя лицо Ангела закрыто.

Я думаю о силе любви и силе искуплений,

Я думаю о падениях ради любви.

Я думаю о том, насколько сильно Уильям Стори показал боль, наполняющую до краев умершее сердце живого человека.

Я замираю от тех мыслей, что вижу перед собой не камень,

А подлинное воплощение продолжения неподдельной любви,

Бессмертие в каждом сантиметре «Ангела Скорби».

Сила, не требующая слов, доказательств, поступков и восхваления,

Любовь, не требующая ничего, кроме любви.

Чувствам, похороненным здесь, не нужно ничего, кроме замирания сердца.

Ангел живой, он молчит и никогда ничего не скажет,

Он отвернулся от сочувствующих и понимающих,

Он знает, что никто никогда его не поймет.

Застывшая жизнь,

Душа, похороненная в камне отдельно от тела,

Любовь, которую я никогда не видел прежде и не увижу.

И я не хочу уходить.

Я не хочу возвращаться к чувствам, что ждут, затаившись, по другую сторону стены,

Где их домом является не сердце, а тщеславие,

Их лодка — не искренность, а нужда любви «для чего-то», для самоуспокоения.

Где их смысл сам по себе для чего-то существует, это неправильно…

Любовь за стенами протестантского кладбища требует, унижает,

Становится причиной игры между двумя людьми, кому нет дела друг для друга.

Любовь теряется и находит себя ориентиром, изложенным в кино и книгах,

Любовь и есть своего рода слепой часовщик…

Любовь берет за руку искренность, и вместе они умирают,

Не в силах смотреть на то, чем стали для ныне существующих.

Ты никогда не полюбишь, потому что не сумеешь.

Я никогда не полюблю, ведь превращусь в добычу для собственного утешения.

Я стану Эдмоном Дантесом, убежденным в том, что его ждет единственная причина жить — Мерседес, а позднее воспользуюсь чувствами Гайде.

Я боролся за любовь, отодвигая в сторону вопрос, на который прекрасно знал ответ:

«Дорогой друг, что ты ищешь на самом деле: важность и силу в отражении чужих глаз или способ скрыть безысходность?»

Я поверю Александру Дюма, не сомневаясь ни на секунду, что любить деньги выгоднее и полезнее, чем человека,

Но я продолжу учиться любить, даже если путь мой заведет на дно башни замка Иф

Или превратит меня в пепел сожженного корабля во время шторма.

Я стану лесным призраком, о котором писал Сибелиус в своих дневниках,

В порыве дерзкого спокойствия сожгу все ноты поэм о любви, как он, и стану частью бездумной тишины,

Которая откроет когда-нибудь мне глаза перед лицом настоящей преданной любви.

— ХАОС ПОСЛЕ ХАОСА

Очень скоро мы увидимся на острове затонувших кораблей,

Где единственным напоминанием о былом мире послужит голос дитя человечества,

Невезучее дитя свалки, накормленное словами мира,

Дитя проповедей таких же несчастных взрослых, убежденных в том, что нашли истину,

Оно соткано из гнилых суждений и убеждений, оно плачет под лунным сиянием,

Ребенок, окутанный невоспетыми чудесами и вскоре убитый паутиной.

Ты услышишь его напевы о бесконечных историях, приключениях и храбрости,

Ты почувствуешь в этой песне запах медовых небес и лавандовых полей.

Вскоре напевы станут криком, словно в сердце воткнули острый кинжал,

Остров станет приманкой для черных волн,

Звезды скроются за тяжелыми облаками и погаснут навечно,

Воздух запахнет тьмой, а единственный маяк рухнет в море,

Из пучин которого, с самого глубокого дна, выплывут все затопленные корабли,

И за штурвалом увидишь ты убитые детские надежды.

Небо же станет отражением внутренних смятений и жестокости.

Твое путешествие подошло к концу, впереди вечность бессмертия на новых островах.

Будь спокоен, мой друг, ты причалил к самому дому.

Ты искал невинность ранее? Ты ее находил и беспощадно крал.

Ты был неравнодушен к выразительности? Ты ее убивал.

Все твои проблемы превратились в прокисшее вино из самого гнилого винограда.

От игры порочной страсти, которая поглотила всех твоих друзей, на этом острове не осталось ничего.

Лишь остается плыть дальше в поисках своего нового берега, где возможно найти милостыню,

Но стой и смотри на эти корабли. Разве они не прекрасны?

Разве черный песок из праха надежд, которые ты убил в несчастном дитя своего прошлого путешествия, не прекрасен?

Поиск своего дома привел к звездной пристани, разве не ее ты искал?

Надежда — всего лишь иллюзия, а океан вокруг — кладбище мертвых бабочек.