Бесплатный фрагмент - Hannibal ad Portas — 4 — Агент под Прикрытием

Hannibal ad Portas — Агент под Прикрытием

Оглавление в цитатах

Я вспомнил постулат Данте:

— Кто-то из близких — пусть даже по духу — родственников у вас всегда есть на Том Свете.

— Это Прошлого никогда не было, — сказала Реж-и-сер-ша.

— Да?

— Да, и знаете почему? Я его сама часто вижу во сне, а мне — я знаю априори — снятся только небылицы.

Вторая машина шла очень странно:

— Иногда была видна направлявшейся в обратную сторону.

— Я начинаю понимать, что вы семья наследственно-интуитивных научных работников.

— Как и ты, — предположила Ре.

— Это была Джоди Фостер.

— Я не знаю.

— Тогда и не надо вмешиваться.

— Вопрос только в одном: должен ли человек радоваться когда-нибудь, или нет?

И пришлось прийти к заключению, что с Луны надо подняться на Землю, а не:

— Наоборот.

И ясно: кто-то рядом есть, хотя и стесняется показать свою рожу.

Тень не всё помнит — я:

— Только забываю на время, — хотя тоже:

— Какое неизвестно.

Тенью быть страшно. Однажды чуть не получилось, но так испугался, что:

— Сколько ни пробовал — боюсь до сих пор.

Неужели это обязательно должна быть ящерица? Неужели и сам человек — дракон, и это его мечта:

— Увидеть, наконец, своего родственника во всей красе полновластия.

Лучший способ и последний выход вранья:

— Фантастический! — прикрыть правду такой откровенной ложью, что правда и не:

— Скрывается.

Хотя мелькнула мысль, но так быстро, что смог только запомнить:

— На Земле действует рекомендация Данте: по остаткам можно восстановить даже мамонта.

Здесь отличить живых от мертвых трудно: все только тени.

Тень не всё помнит — я:

— Только забываю на время, — хотя тоже:

— Какое неизвестно.

Тенью быть страшно. Однажды чуть не получилось, но так испугался, что:

— Сколько ни пробовал — боюсь до сих пор.

— Наощупь! — так бывает? Чтобы на помощь уму непостижимому пришла на помощь практика:

— Если бежит от вас — значит мамонт.

Сын же Исаака, Иаков сделал открытие:

— Можно и до утра найти время сплавать за Золотым Руном, чтобы предстать перед отцом, как лист перед травой:

— В нём, как в родной волосатости своего брата Исава.

Как прочитать, что на ней написано, если она всегда, как безнадежность Двуликого Януса смотрит:

— В обратную сторону?

И далее каждый из нас представил свою докладную конгрессу, который на время выборов заменял большой компьютер в Белом Доме, но имеющий связь с компьютером, оставленным Данте то ли в Раю, то ли в Аду, а возможно и Чистилище для будущих поколений.

Она:

— Ты настаиваешь на том, на что я на полном серьезе не рассчитывал.

И, несмотря на то, что денег у меня не было, пошел.

Слух был, что люди на строительстве подземного города превращаются за несколько подземных месяцев, равных каждый пяти годам наверху, в то орудие производства, на котором работали всё своё пожизненное время.

Более того, даже если меня не будет рядом секс может настичь тебя в самую неподходящую серийную минуту.

— Я никогда не проходила военную подготовку.

— Значит, тебя взяли только для того, чтобы отвлечь на себя внимание, и, если не убьют — грохнуть потом меня.

— Для того, чтобы это понять — не надо даже думать, — ласково ответила она.

— Я — первая женщина президент в этой стране неоклассических пирамид.

— Жди к обеду, — но ни времени, ни чиста без года и месяца, ни места — не обозначила даже намеком, так только: уже мяукнула:

— Купи шотландскую кошку, когда она никому не будет нужна.

Цвет? Нет, не было размалевано.

— Неужели ты на самом деле считаешь, что никогда не ошибаешься?

— Да, потому что я знаю даже то, что знают не все, а именно и в неодушевленных предметах живет душа.

— Этот знак ожил, чтобы показать тебе поворот?!

— Да.

— Мы не заблудимся?

— Зря вы приписываете, сэр, Москве свою любовь.

— Не ответит?

— Только гаснущим светом Солнца, отраженным от древних и не очень стен домов.

— Вот так и возникла жизнь на Земле, что с возу упало — еще не значит, что навсегда пропало, а вот такая же, как ты Афродита тут же появляется, как из пены, но не морской, а воздушной, или, наоборот, безвоздушной.

— И продолжается существовать, но на фоне предыдущей?

— Нет, не обязательно всегда говорить о правде.

В Библии написано, человек был окружен лживыми друзьями, но не настолько же, как я?! Все только и делают, что обманывают меня совершенно невообразимым образом, — а именно заранее и приближаются именно этим намерением:

— Или забрать деньги, или трахнуть будущую жену.

— А она сама?

— Думает, оказывается об это же. Более того, даже не скрывает этого, уверенная, что я соглашусь и на это.

— Такое впечатление, сэр, что на вас кто-то собрал всех чертей.

— Да, мэм, можно подумать, что здесь моего прихода очень ждали.

— Как Пушкина.

— Да, мэм. Это не:

— О, времена, о, нравы, а специально собрались, чтобы выразить свою готовность поиздеваться не только над моим умом, но и над его разумом.

Просто стая, как пришельцев не из этого мира.

— Да, сэр, как в спектакле, если смотреть из будущего.

— Ты кто, вообще?

— И в частности, но мы не знакомы.

— Не верю. Я никому не верю!

— В том-то и дело, сэр, что человек, каким он был — таким он и остался, — добавил уже я сам:

— Он любит свойство ошибаться.

— Нет, нет, мэм, не только человек не всё понимает, но само пространство придумано так, что злится — несмотря на понимание — что ему предлагают служить дома уже после работы в поле. Не может понять, почему нет перерыва в работе не по самому своему не добро-хотению, а:

— Из-за такого именно устройства мира, — согласилась она, что я подумал, — нет, не про Малышку на Миллион, а кого-то другого, даже не на Аллу Два.

Не зря Пушкин поехал дальше, видя, что пули падают с воза, как предвидение его смерти. И даже этой ценой не смог убить противника, имеется в виду Дантеса. Памятник поставили, а произведения блокировали. У меня с собой его открытие, Воображаемый Разговор, — абсолютно не срабатывает против других людей, как Энигма.

Что старший сын, что младший с картинок с выставки в Станционном Смотрителе — а разницы никакой. Младший вернулся, все радуются, но чему? Если, очевидно, что он ничему не научился за время своей трагической экскурсии на Землю.

Или принес всё-таки эту Чашу Грааля в дом Отца Своего? Имеется в виду, еще одно пространство Нового Завета. Поля для Текста Книги Жизни. Ибо больше радоваться нечему, как только именно:

— Второй Скрижали Завета, — где можно отдохнуть, как в личной жилплощади Канта, который так и заповедал — напрасно пропетым некоторыми солипсизмом:

— Иво там нету!

Что значит, попытка войти в эту заповеданную богом для человека комнату, всегда будет неудачной. Квартира-то Соб-ст-венна-я-я!

Достоевского, придумавшего тараканьи бега на картах раньше Михаила Булгакова и то:

— Не только раздели до нитки, но и сожрали саму идею, иметь и человеку свою отдельную мазанку, как спасение и даже счастье от постоянного наказания такой слежкой, какой не было и у Царской Охранки, которая воспользовавшись отсутствием даже у царя Александра Второго этой отдельной от всех поллитровки — загоняла по городу, как козу, перепутавшую этот город со своим родным предместьем.

Раскольников, на что уж был умным человеком, специально придумал эти две комнаты, как никому до него неизвестные, чтобы:

— Прыг со сцены, — и уже дома, или наоборот:

— Они меня ищут, а я в Театере, — найти вообще нельзя, ибо по сравнению с Землей — это другая планета.

И наоборот, они за мной, мол, долги-молги, а я в Сиэтэ, — а:

— Где это все знают, да вот только не каждому дураку — если он не Гамлет уже с самого рождения — дверь туда так закрыта, что ее вообще, кроме него никто не видит.

Нет, и его, голубчика поймали на улице, затянули в кабак, как в омут:

— В том смысле, что не дали даже осмыслить, в Сиэтэ я, господи, или опять заблудился и пришел домой трезвый.

— Да, сэр, на пьяную голову человек больше думает о себе и никогда так не опростоволосится.

— Мама, откуда он знает, что едят кошки?

— Простите, я не ослышался? — Два шоколадных шотландских котенка разговаривали, а мама кошка их слушала и почти одновременно кушала.

И мне удалось сразу выйти туда, куда я не предполагал, но именно на это надеялся. И даже надпись на берегу была видна:

— Стикс — войти можно два раза.

И, думаю, не так уж это трудно:

— Отличить Хрусталева от его машины.

Правда, надо, как подраздел понять, его ли это машина, или тоже:

— Из Южной Америки.

При мне был только наган времен Революции 17 года, который отличался от всего остального оружия тем, что его можно было носить с собой всегда без лицензии на это право быть избранным, ибо могли все, кто верил, что эта революция была хоть когда-то. Сдавать экзамены по работам Ле было необязательно — надо только понимать, чем они отличаются от выдумок Канта и предсказаний Гегеля.

— А именно?

— Кант придумал комнату, в которой можно укрыться, тогда как Ле орал, как сивый мерин:

— Не бывает!

— Почему?

— Потому что мы везде.

И действительно, нигде нет, — а:

— В принципе существуют, ибо кто тогда гонялся за Александром Вторым будет вообще неизвестно.

Гегель, наоборот, ничего не придумывал, так как придумал доказательство:

— Что всё и так уже, до нас: было, было, было. — И он имел в виду именно:

— Бога.

Которого Ле и убрал лишь, чтобы освободить дорогу простору, — а вот чего, до сих пор многие не понимают, как и Эйнштейна, — как говорится:

— Я, — а еще-то кто?

— Поэтому и убирать ничего не пришлось, по сути.

— Кроме одного, милый сэр.

— Вас?!

— Да, ибо кто появляется в будущем, уже можно однозначно считать:

— Значит, были и в прошлом, понял, понял, понял.

И я понял, что это отвечает мне человек на берегу, который считает себя Бастардом де Молеоном, а на вид:

— — — — — — — — — — — — —

ГАННИБАЛ У ВОРОТ — 4

Агент под Прикрытием

Иностранный Агент, или

Силикон — или

Силиконовая Долина

Внедрение

— Тебе придется вспомнить.

— Всё?

— Нет, только то, что у тебя нет денег, а всё остальное забыть.

— Вы знаете, где зарыт остаток сокровищ Графа Монте Кристо?

— Ты не понимаешь? Это не торговля. Ты получишь шанс на новую жизнь!

— Вы думаете, эта хуже?

— Да.

— Чем?

— Она уже кончилась, твой отец раскрыт, как бывший барон.

— Мюнхгаузен.

— Вот видишь, ты не ставишь знак вопроса, и именно потому, что в генетической памяти у тебя записано:

— Барон.

— Прости, но я уже здесь нашел секрет превращения РНК в такую модификацию ДНК, что отличить их можно только на спектрографе Силиконовой Долины.

— Тебя всё равно не отпустят.

— Я еще ничего не подписывал.

— Всё равно показания спектрографа даже последнего поколения не будут убедительными.

— Мне обещали допуск к 54-километровому коллайдеру.

— Он еще не построен.

— Построен, но пока эта информация держится в секрете.

— Очевидно, тебе это приснилось.

— Простите, сэр, но мне снятся только страшные сны.

И да:

— Вы предлагаете мне должность графа законно или незаконнорожденного?

— Законно, разумеется.

— Но как, если все генотипы уже расписаны? У меня могут взять кровь во сне и определить, что я:

— Да, но это будет не более, чем предчувствие, — ответил он, как это иногда, по крайней мере, делается без вопроса.

— Почему?

— У вас вообще нет крови.

Хотелось узнать, почему? — но решил не рисковать, чтобы было слишком страшно.

Я отправился в Ялту, как на курорт, но за свои деньги, которые, да:

— Были.

И на третий день уже поплыл за одной уже пожилой, надо сказать, телкой, лет тридцать — но если больше, то ненамного.

Мне сказали, что последние сто метров надо проплыть в темноте под водой, только иногда выныривая, когда луч прожектора с катера уйдет немного в сторону.

Я плыву за ней, а она не оглядывается. Но скоро поняла, что надо. Потом, видимо, забыла, почему и запаниковала, пошла быстрым стилем высоких домов, но:

— Загибая по кругу назад к пляжу.

— Дура, — а скорее всего, это не она.

И точно, посмотрел влево, плывет еще одна, но более худая. Но тоже начала уходить влево — что, значит, первая уплывала не влево, как я сначала подумал, а вправо.

На следующую, ясно, сил уже осталось недостаточно, и повернул назад, но она появились, и на катере.

— Прыгай на ходу!

Но я разозлился и только покачал головой, как человек, да, очень хотевший, но уже в прошлом, ибо гоняться за катером не буду, если даже у меня вообще нет крови, а только нано-жидкость последнего поколения, работающая до ста лет:

— Если нет желания самосовершенствования.

С берега ушел сразу к себе в номер, находящийся между двух других, разделенных спереди и по бокам одеялами, но здесь можно не сомневаться:

— Никто ночью не полезет и забесплатно:

— Люди на курорте — значит, настолько уже зомбированные, что радости от жизни получать не могут априори.

Хотя надежда, что заставить кого-то из них можно — осталась. Не осталось:

— Кого.

Могу — это ясно, но не совсем, не до конца. Ибо, да, перевод уже случившегося можно сделать, а:

— Как перевести настоящее, — не говоря уж о будущем?

Хотя, будущее, пожалуй, легче.

Настоящее надо попробовать повторить. Например, что делать, если сосед по одной квартире, но разным комнатам, взял мои новые тапки и, вместо того, чтобы поставить там, где они ждали меня — не забыл оставить у своей кровати в надежде, очевидно, надеть без лишних их поисков и утром?

Автоматом — это значит:

— Подойти утром, когда он еще не совсем проснулся и устроить чухальник. — В результате, обоюдное мордобитие.

Можно сделать, оказывается, по-другому:

— Начать это событие еще раз.

— Так бывает?

— Да, сэр, именно за это открытие — а отнюдь не новой амебы — меня позвали в Голливуд.

— В Голливуд?

— Прошу прощенья, мэм: конечно, в Силиконовую Долину.

— Неужели существует такая возможность?

— Да, надо только догадаться еще вечером, что мои тапки стоят в другой комнате, и принять это к сведению не как нарушение обычного порядка вещей, а наоборот:

— Если так — значит так и бывает обычно.

— Так просто?

— Да, только в этот неуловимый почти момент, надо увидеть не этот, а уже новый мир.

— В котором находятся два мира: один с тапками на месте — другой — они в комнате соседа?

— Да, важно только успеть увидеть этот второй мир, чтобы принять его, как то, чего мы не ждали — как, например, прилета инопланетян — и действовать уже по нему, — но:

— Но, сэр?

— Обязательно со вздохом по миру.

— Да, сэр, я поняла, по миру, который мы потеряли.

— Почти, ибо нельзя забывать, что этот утерянный рай, был вами не забыт. Иначе мир Другой, как самостоятельный, вас абсолютно не устроит.

— А только на фоне утерянного.

И это хорошо тем, что, значит, это только временные неудобства общежития, а Там — как Джеймса Кука — нас ждут дома отдельные битком набитые стоящими к вам очередями из местных красавиц. Точнее, это Кук не удосужился найти здесь в Англии дом только со своими личными тапочками, — а:

— А, да, ты нашел меня на берегу, и спасибо, что не на воде завтра, а то со своим открытием, вряд ли догонишь мой завтрашний катер.

— Да, хотел повалять с тобой эту последнюю ночь в России, но теперь соглашусь на завтрашние гонки.

— Зачем?

— Ты заставила меня усомниться, и я не хочу прибыть в Штаты — если ты права — с пустыми руками.

— Ты можешь — если можешь — уже сейчас переставить тапочки из моей комнаты в свою.

— Да?

— Очевидно.

— Нет, мэм, не очевидно, ибо неправ и Сорокин, сообразивший, что и открытия — это только буквы на бумаге, — нет, это:

— Слова. — Что значит, часть смысла остается навсегда.

— Прошлое стирается не до конца — так называется твоё открытие?

— Есс.

Она довезла меня до буйков ночью, а дальше уже дежурил сторожевой катер, периодически освещая довольно мрачную воду.

— На прощанье ничего не хочешь сказать?

— Чего?

— Одно из двух. Или пароль на явке в Лас Вегасе или Сан-Хосе.

— Я хочу в Нью-Йорке.

— Зачем?

— Может, никогда и не придется, если сразу не попробовать.

— Хорошо, я тебе дам, но потом сам не сомневайся, если получится Динамо Машина, и ты ее не узнаешь при встрече.

Я махнул рукой:

— Хорошо, я согласен.

— Согласен с чем?

— Прости, но катер уже идет на разворот, если что я не успею.

— Успеешь на следующий заход.

— Там может уйти Луна, их ослепляющая на воде, внезапно появляющейся интерференцией.

Вода уже кончалась, а свет, ее преследующий — не отставал. Он безразмерный.

— Но сторожевой катер не должен заходить в нейтральные воды!

— Они узнали о плане вашего побега.

— Хорошо, я уйду в другой раз.

— В другой? Не получится. Тебя уже возьмут не только на карандаш, но и могут приставить тайную слежку.

— И даже вообще: перевербовать.

— У меня нет времени заниматься шпионажем на досуге.

— Ибо?

— Да, ибо, его у меня не бывает.

И всё же вода кончилась и свет объял меня во всей полноте, вплоть до пяток, как Одиссея, чуть не перепутанного с Ахиллесом, имеющим их на одну больше, чем обычно. Но тут же погас, и уже обрадованному мне подмигнул несколько раз своим семафором:

— До встречи на том берегу.

Я рассказал об этом на контрольно-пропускном пункте Сан-Хосе, забыв предварительно зачитать текст предварительного соглашения.

Но они всё равно поняли правильно, и:

— Не пропустили меня, — в том смысле, что, да, сэр, ваше наше приглашение имеется, но предварительно — тем не менее — пройти медосмотр придется:

— Я здоров, как.

— В роли детектора лжи?

— Да, ходят по международным сетям слухи, что может точно отличить человека от его правды.

— Вы не перепутали падёж?

— Нет, ибо вы не человек, не правда ли?

И один из их агентов под именем родственника Гувера пригласил меня в двухэтажный домик недалеко от воображаемого высокого забора, и:

— Радостно обнаружил уже через час, — что угадываю пиковую десятку с десяти раз десять в десяти колодах.

— А теперь, — радостно улыбнулся он, — вы должны раскрыть код, по которому мы можем идентифицировать вас.

— Код создания человека никогда не известен самому человеку, — ответил я. — И:

— Был пока что заключен в подвал этого — внизу тоже этажного пункта приема, как они называли:

— Пустой стеклотары.

Почему? Это понятно, что даже меня, как человека им известного, даже не думали пропускать для работы на берегу теплого океана.

И до такой степени, что смог только еще мечтать, хоть несколько раз в нем искупаться.

Это могло значить только одно:

— Подводный путь к океану здесь имеется.

Но, скорее всего им неизвестен.

И.

Попробовал выйти — не получилось. Скорее всего, именно потому, что пока не зачислен в штат.

Я постучал, чтобы попросить создать условия:

— И тогда у меня получится.

Подошла красивая охранница, которая диктовала свои условия еще Дольфу Лундгрену, когда он попал на соседний остров свободы Куба. И люди там, действительно, надеялись начать жить по-новому, но не чинно и благородно, как бывает в кино, а:

— Выходить на свой — тогда уже бывший остров — только по нужде.

— Фильм Человек-Амфибия произвел тогда на их лидера такое сильное впечатление, что сразу — практически через полчаса после его здесь премьеры — полезли без масок в море, и:

— Практически не утонули. — Что значит, утонули, да, но и оставались живыми, практически на самом деле.

Но некоторые пере-надеялись на подарок Ника Сера Фиду картины Пабло Пикассо Авиньонские Девицы, и когда достаивались до своего номера в этой бесконечной очереди за новым счастьем:

— Переставали понимать, как можно не утонуть, зайдя в океан:

— Безо Всего, — знак вопроса уже не требовался.

И, что:

— Характерно, как тогда говорили в кино, не портились, когда складывались в штабеля в музее восковых фигур, их напоминая своей полной безжизненностью, но:

— Почти абсолютно не портились, как мумии, — но:

— В отличии от последних, не портились с течением времени вместе со внутренностями.

Так что было принято решение:

— Считать их живыми.

— Сколько? — изумился даже многоумный, почти как Одиссей, Фид.

— Пока не залают руины капитализма, — было сакральное резюме.

Только один вопрос волновал сердца оставшихся обычными хомо сапиенсов:

— А мы, как дальше?

— Что дальше?

— Что значит, дальше, или хотите оживить мир беспределом своей глупости? — спросил один агент Лэнгли, работавший здесь под фамилией и именем:

— Элен Ромеч, — которая ни во что здесь особо не вмешивалась, так как имела прямое задание привязать к себе мистера Кенне, когда инкогнито посетит сей забытый уголок вселенной.

Узнать, оживают ли покойники номер два по ночам было нельзя по двум причинам:

— Одни вообще боялись выходить из воды, чтобы не умереть, а другие — еще, как тени в последнее время мечущиеся по Хаване, как по саванне — теперь уже только сидели в кабаках и беседовали с Эрнестом Хемингуэем о возможности существования здесь, как в Испании Рот Фронта, — от которого меня лично тошнит, как только вспомню его жульнически-простецкие приемы заманивания меня в карточные турниры на его, хотя и не личном архипелаге, в блат-хате с поварихой во главе.

Хотя об этом — как о прошлом — лучше не вспоминать:

— Припрется без приглашения.

И попросил сторожившую меня мать Пятого Элемента, которая — как уже сообщалось — записывала и признания Дольфа Лунни о возможности его работы по крайней мере на три разведки.

— И нашу тоже? — хотела она добиться от него толку.

А он так и не мог понять, кто такие наши: которые были, которые есть, или те, кто еще только собирается?

В результате она настолько подтянула ему цепь, что он, как Змей Горыныч оборвал — нет, не ее, а вообще, практически всю тюрьму, где держали, не веря, что ушел от своих по-честному. Он же только и попросил объяснить ему реальное отличие:

— Своих от наших, — не смахгли.

Я думал и мне сейчас, как Владимиру Высоцкому:

— Чё-нить накинут — авось царский кафтан — и для начала пошлют в Ватикан, чтобы добровольно.

Но, что, добровольно — я и сам пока недопонял.

Она подошла и спокойно-хладнокровно спросила:

— Тебе не хватает еды, которую сюда специально для тебя возят из кубинского ресторана Гавана?

— Почему не из американского Маки? — не понял я.

— Ну, вы кубинец, и было принято решение давать вам еду с Кубы.

— Я прошу только одного, мэм.

— Секса? Нам запретили последнее время продавать себя не только заключенным, но и временно задержанным. И знаете, почему?

— Процент обмана превысил допустимую величину? Но я хочу пока только одного:

— Передать предупреждение, что знаю отсюда выход прямо в океан, а оттуда — из-за недостатка доброты здесь — уйду на Кубу, где оживлю их музейные экспонаты, и тогда армия непробиваемых перейдет Ла-Манш — или, что у них есть еще там, и вся Америка бросится вплавь до Австралии, моля бога только об одном:

— Чтобы там не жили люди, кроме тех Незнаю, которых открыл незабвенный Кук.

Далее, я оживляю манекен, но никто не верит в правду.

Элен Ромеч зашла — была почему-то допущена — в мою тюрьму, где вот-вот должны были завестись мыши, чтобы меня сторожить, и спросила, не поднимая, однако, решетку:

— Ты, что ли, хочешь, чтобы я тебя оживила?

— Ты не похож на манекен.

— Дай и мне молвить слово, милая рыцарь-ша президента.

— Ты послан, чтобы его убить?

— Я об этом еще не думал.

— Зачем тебе думать, если ты президент?

— Я?!

— Я это сказала?

— Мэм, вы великолепно умеете ухаживать за бывшими.

— Только не говори, что ты уже до меня был генералом.

— Вы имеете в виду это?

— Да, чтобы поменяться местами с Ричи ты должен стать начальником его охраны.

— Меня не возьмут.

— Почему?

— Я — если ты не знала — перебежчик. И пока они не могут найти подходящий для меня способ проверки на засланного таким образом агента — будут держать здесь, как:

— Его звали Роберт.

— Человека Амфибию?

— Только не буквально, ибо он умел дышать в воде, а я не могу вообще.

— Это хорошо, тебе не страшна газовая камера в случае чего.

— За что? Если не предполагается, что я буду убивать Кенни, а грохнут меня, как его Роберта.

— Ты рассуждаешь, как мой цвергшнауцер:

— Я согласился, чтобы меня помыли и постригли почти наголо, а:

— Почему спать мы не можем вместе, несмотря на это? — улыбнулся один из нас.

И залез под кровать совершенно обиженный, что прошлой ночью не пустил его на кровать, ибо думал:

— Этим беспрестанным мытье и катаньем — стрижкой под 3 мм — и объяснился в полном на этом согласии.

Вопрос:

— Как понять друг друга, если она умнее меня?

— Я устрою тебе побег, как Эхнатону.

— Вот ду ю сей?

— А что?

— Слишком сложно, через ТОТ свет пока что — не мохгу.

— Прости, я оговорилась, конечно, Ихтиандру.

— Да не могу я плавать под водой, тем более, надышавшись уже воздуха.

— Воздуха Свободы, — ты имеешь в виду?

— Да, несмотря на то, что здесь тюрьма — она отдельная.

— Так получается, что ты и не робот вообще, а человек — чего ни спросишь — один отказ.

— Пожалуйста, но заставляй меня никого убивать, а также не проси, чтобы и меня грохнули. Чё-нить нормального нет, что ли, в твоем ассортименте?

— Ты можешь на мне жениться, чтобы тебя назначили генералом?

— В принципе? Да.

И меня выпустили под залог, который она заплатила в двадцать пять тысяч долларов.

— Ты не испробовала меня на секс.

— Я просмотрела некоторые видеозаписи, и удовлетворена.

— Ты думаешь, я умею делать это через видеозапись?! — И добавил: — Я не настолько богат техникой, чтобы уметь то, что умеют машины.

— Хорошо, будешь отдавать мне то, что заработаешь — и иметь мою поддержку.

— Да ты что?!

— А что?

— Я должен жить.

— Хорошо, если тебе нужно обедать, будешь подрабатывать на стороне — это уже твои личные деньги.

— Пожалуй, лучше пусть они считают меня не перебежчиком, а шпионом, и я буду вечно куковать в резервации, но свободным от посторонних выплат часовым механизмом.

— Важно, не кем здесь тебя будут иметь, а там, — она показала на восход солнца, — разыскивать.

— Так ты на кого работаешь?

— Любой мало-мальски приличный разведчик работает на обе стороны — если даже иметь в виду, что их только две.

— Бывает меньше? Или больше?

Но этот вопрос она почему-то оставила без ответа.

И только после свадьбы я понял, что зря согласился выйти на ее поруки:

— Генерал — заметная фигура, грохнут за месяц.

— Если прятаться — за два, — констатировала она, — разница небольшая.

— Ты на что намекаешь, что свадебная ночь тебе не понравилась, не похож на Роби Кени?

— Да, я думала, что и днем будет также.

— Я могу, но боюсь, ты разучишься ходить, — а так только и будет принимать позы, как игрушка:

— Японская кама-сутра, — улыбнулась она, оставляя мне надежду, что:

— Вообще не обиделась, так только намекает, что и заработанные на стороне деньги надо делить поровну.

— Ты должна понять, дорогая, я еще не додумался до того, чем буду их добывать, ибо, как Казанова не смогу после тебя.

— Сдай меня кому-нибудь в аренду.

— Как куклу, ты сможешь? Хорошо, я организую генеральский клуб Любителей Неожиданностей. Надо только найти подходящую цену.

— Пять тыщ долларов — это моя обычная цена.

— Да ты что, они не есть русские генералы, которые получают отстежку от коррупции, так, коттедж чуть побольше, чем у доктора наук, бесплатная форма, и то не вся, а только парадная, ибо многие от нее отказались, что будут ходить на КР приемы — прошу прощенья — в Бел-Де прямо с земляных работ на Вьетнамской войне, где только и можно выжить:

— Да, я знаю, между гор — ибо в них уже бросают с самолетов такой напалм, что он горит под водой.

Каждый раз я ложился спать, просматривая документы, выданные мне, как генералу, их была целая папка.

— Чё ты там ищешь? — спросила она, уходя на полчаса в душ, и:

— Была даже мысль: что она там так долго делает?

Ответ найти можно, но, как нарочно, их было два:

— К ней кто-то ходит — имеется в виду, такой же, как я аномальный шпион, и хуже всего, если только для секса, потому что тогда мне это будет так неприятно, что даже больно.

Пусть уж лучше доносит в Демо-Герм, чего я добился, или, наоборот:

— Он в этом деле шпионажа ни-че-го не выдумывает.

Но реально вышло наоборот. Понял минут за десять, что в любом душе, где живет шпион, обязательно должна быть дырочка для приглядывания за ним и в это время, ибо:

— Грохнут в душе, — а потом придется тратить валюту на розыски того домашнего животного, кто этому способствовал.

Одну грохнули после Долгого Поцелуя На Ночь под водой, а она нашла даже на дне этого водоема пистолет у уже ранее грохнутого реципиента, а нате вам всплыла, так пыхнув пламенем, что тот, кто этого не ждал:

— Скончался раньше, чем до него долетела пуля с трех метров.

Нет, всё было так тихо, что, как и никого не было вообще.

Пока я в ужасе думал, где она — ничего не произошло, даже легкого всплеска воды над мыльной пеной зафиксировать не удалось. Надежда еще оставалась:

— Учится дышать под водой, как можно дольше, ну и: задохнулась по неопытности.

Плохо, конечно, но лучше, чем страшная тайна, которой нельзя объяснить человеческими не только словами, но и глиняными табличками с клинописью, в том числе.

И уже оторвал зад — как говорилось давненько, как она окликнула меня сзади:

Глава 2

— Не меняй воду — она чистая. — Хотя, если это моя Эли Роми, то могла и вспомнить, что я еще намедни уже мылся.

— Я искал тебя.

— Напрасно, между нами должна быть доля самостоятельности.

— Я засмотрелся на отсутствие рекламы в ТиВи, и не заметил, как ты вышла.

— Я не выходила так, как думаешь.

— Ты Гудини?

— Это обязательно в моей профессии.

Хотелось, конечно, узнать, какая именно ее профессия сейчас используется, но решил не рисковать, чтобы не попасть в точку раньше времени.

— Тебе лучше признаться, что ты шпион.

— При всех?! Не могу, я только перебежчик.

— Это значит, наоборот?

— Да.

— Вот теперь пойми, и пойми меня правильно:

— Чтобы стать перебежчиком, я сначала должен стать шпионом?

— Да, милый, или ты не знал простой истины:

— Чтобы стать начальником надо стать подчиненным?

— Это вопрос?

— Ты готов на него ответить?

— Нет, к сожалению, положительно не могу.

И она предложила мне вступить в стрелковый клуб.

— Нет, нет и даже не могу.

— Почему?

— Я приехал сюда за мирной жизнью.

— Тогда тебе надо в Сан Хосе.

— Я не знал, что мы туда еще не доехали.

— Ты был там — понравилось? Скажи спасибо, что тебя не пытали.

Я заварил себе и ей кофе, и хорошенько подумав, объяснил:

— Мне нечего предъявить в качестве верительных грамот шпиона.

— Летать не можешь?

— Я себя лично не буду использовать в качестве инструмента для наслаждений других! Тем не менее, конечно, и даже не пытался никогда научиться, как Лео.

— Это какой Лео, Ди?

— Нет, другой, Винчи.

— Не знаю пока, к сожалению.

— Впрочем, если уже нет времени, скажи им, что в пятницу могу полетать, как Симон Волшебник.

— Да?

— Но при условии, что рядом не будет никого из Апостолов.

— Ты думаешь, они всё еще бывают?

— Дак — хотелось сказать — я одним из них и являюсь, но постеснялся.

Она сказала:

— У тебя нет выбора, ты должен признаться на детекторе лжи, что украл открытие, которое сделал еще Флоренский до тридцать седьмого года, но был казнен за него, как за ложь, ибо не смог показать его приватно прибывшим на рудники — или что у них есть еще там в виде Беломорско-Балтийского канала — самым высокопоставленным товарищам, — как:

— Прекрасное развлечение, — как приготовились сказать уже многие из них, поверив, что:

— Здесь и это бывает.

Пусть не часто, — предложил тогда считать Флоренский, поэтому и не получилось сегодня. Но ребята посчитали, что обмануть их — это хуже, чем обмануть даже иностранцев, которые — как, например, Черчилль или Гудериан — вполне могли быть приглашены на это мероприятие.

И только в результате продолжительной дискуссии пришли к однозначному выводу:

— Преждевременно.

Тем не менее, Эстэ признался за Хванчкарой, что натурально испугался, что так и думал:

— Если нет Гудериана, который у нас учился, но сёдня пропустил занятия по прыжкам танков через осьмиметровые траншеи, а голословный Черчиллино:

— Всегда тут, хотя и не бывает обычно.

Флоренского туды-твою, а его заархивированное открытие я и украл, значится.

— Боюсь, не запомню всех подробностей этого сложно запутанного дела, — провалюсь на пресс конференции.

— Я буду говорить на пресс конференции, — сказала леди Элен Ромеч.

— Если я боюсь запутаться — ты тем более не сможешь.

— Чего я не смогу?

— Ты не знаешь особенностей научных открытий — скажут, ведьма и тю-тю.

— Что это значит? — она очень удивилась, что есть сомневающиеся, хотя и в единственном числе в ее неисчерпаемых способностях превращать вымысел в абсолютную правду.

— Если ты это можешь, тебе и надо быть Симоном Волшебником. Ибо:

— Я врать по-честному не могу.

— У нас есть пару дней на тренировки.

— Да бесполезно, я могу соврать только со страху. Да и то — сомнительно.

Можно попробовать только метод самого Симона Волшебника: я скажу, что это ты Симона, как превратившаяся из него за две тыщи лет.

— А сам полетишь?

— Нет, полетишь ты.

— Да ты что!

— Так вот в этом всё и дело, что ты мне не веришь, несмотря на то, что любила до безумия полного расслабления уже несколько раз.

Поэтому, да, я могу ввести в экстаз толпу, а они, выспавшись, как следуют опять скажут — особенно на допросе с пристрастием:

— Выдумал.

— Кто?

— И он, и я. И обе-оих отправят на кирдык.

— Как я поняла, ты объяснил мне, что свои процедуры ты в принципе можешь провести, но с двумя условиями. Первое, я должна в них обязательно участвовать, как тот Мюнхгаузен, который сам не летает на Луну, но других отправить туда способен.

— Второе, — пропела она, — через несколько дней, когда меня изберут главной и первой жрицей этого племени, будет ясно, как божий день:

— Мы врали.

— Да, но я, как только косвенный помощник, уже отчалю отсюда никому не нужный, а тебя.

— Да меня, конечно, будут носить на руках и не отпустят.

— Так-то, конечно, лучше бежать, но, жаль, пока некуда, — она сделала уже две чашки кофе, но один Черчиллино грамм на восемьдесят, так как перед предполагаемым экспериментом я пить вино отказался.

— Тем более, что лучше не начинать того, что бросил через полтора месяца после дня рождения.

Мне выдали ветролет с пропеллером на спине, ей — ничего.

— Зачем ты, Нинка?! — ахнул я, как в песне.

— Я полечу, как отражение от Луны, которое ловил Данте, когда хотел отдохнуть, чтобы быть счастливым.

— Бат вэй, меня не примут за шулера, чтобы специально разоблачить именно в этой процедуре?

— Ты должен специально упасть.

— Вот ду ю сей? — прошептал я, не веря своим ушам.

— Это шоу, никто не поверит, если даже ты полетишь без пропеллера.

И, действительно, она полетела, как Беатриче навстречу Данте, и до такой степени, что меня взяли, как ее похитителя.

И самое удивительное, я не мог объяснить противоречий в их поведении, ибо:

— Не одна же она, наводила иллюзию на этот аттракцион? — Ибо априори я надеялся, что она работает грудь о грудь с эФБиАй.

Или с Интеллидженc Сервис.

— GDR?

— Мэм, шутите?

— Нет.

— Без этого никуда.

И пока все увлеклись ей — сбежал, чтобы скрыться в библиотеке Конгресса US off America.

И практически за месяц работы прочитал все рукописи Герберта Аврилакского, которые русское правительство обменяло на патент для производства Боинга 777, чтобы не спорить — как предполагалось в международном суде:

— Боинг — это по сути модифицированный Ту-134 и Ил-62 вместе взятые.

Ибо, да, есть отличия в форме, но:

— Мы же ж не принимаем во внимание её праздники.

Ну, а что хорошего, на самом деле, если приличная — для дамы — тачка похожа, как две капли воды на хищную рыбу-кит?

— Кому-то, может и нравится, сэр, но для нас и так страхов хватает.

Вот, почему, спрашивается, запретили Ахматову, которую и так-то никто не знает настолько, чтобы еще и читать? Абсолютная мистика!

Зощенко еще понятно:

— Любил посмеяться над чем надо плакать, а это извращение.

Вот попробуйте, подойдите к незнакомому человеку на улице и скажите:

— Ты хороший, — или, как было принято в древние времена:

— Добрый человек, — пошлет в другую сторону!

— Как минимум напишет, или пообещает написать в следующий раз заявление в милицию.

А на что и за что?

— Заставит решать дилемму: это было оскорбление или издевательство?

И, действительно, почему нет хороших людей? Непонятно. И так как только сейчас вспомнил, что деньги кончились — вышел на Манхеттен просить милостыню не просто за предсказание судьбы — как шарлатанили в древности — а за ее изменение на:

— Ту же! — Так бывает?

Но решил, если не получится, вернусь в Сан Хосе, как шпион — если не берут перебежчиком — но работающий — буду стоять на своём:

— Под прикрытием.

Лучше, конечно, было остаться в Там — уже ТАМ — директором ресторана.

И, значит, она летит, а я снизу кричу:

— Забыл, дамы и господа, что, поэтому первое, что знал, хотя и не с самого детства, но после просвещения Высоцкого точно:

— Это я еврей! — Ну, а мне тоже, как в детстве:

— Выйди вон из дверей! — И она в запарке проорала, как гром среди ясного неба, чтобы слышали все не только выше, но и находящиеся на Земле.

И меня потащили, несмотря на то, что я пока не испугался, так как:

— Чего бояться тому, кто и так на Земле находится, а не на Небе.

Хотя не исключено, что Данте свалился в Ад именно, — ну, по крайней мере, не с Земли.

И не повезли куда-то там-тамтамтам, а именно в Сан Хосе, но на воздухе. Самолетом, имеется в виду, как пошутила одна охранница:

— Он не умел летать сам, поэтому потащили в наручниках, как — я думал она оговорились — Симона Волшебника! — и было отчетливо ясно, хотела вызвать продолжительные аплодисменты.

Но это была не Элен Ромеч, но кто — пока не ясно.

И вот честно могу сказать, очень не хотелось подозревать кого-то из моих прошлых преференций. Ибо:

— Дане не знаю, что были, но подозревать обязан.

Но было предчувствие, что она не стюардесса.

Я решил, что они уже решили взорвать самолет, и выдал сокровенное:

— Прошу разрешения выйти.

— В пассажирских самолетах не бывает парашютов.

— Я не прошу все, но один должен быть.

— Зачем?

— Для осознанья, так сказать, и просветления смелости летать.

— Его нет, а самолет взорвется через несколько минут.

И самолет взорвался, но не сильно, а так и продолжал лететь, — только дымил правым крылом. Второй пилот был ранен, первый контужен.

Третий полез за основной штурвал, но я вежливо попросил его не торопиться.

— Кто-то охотится именно на вас, — сообщила мне вторая стюардесса, которая не была шпионкой.

— У меня нет здесь врагов.

— А там?

— Не было.

— Вывод?

— Я не знаю, но если знаешь ты, тут же будешь иметь секс со мной.

— Я так и думал, что Кинг.

— Кто?

— Король.

— Спасибо, но как мне покинуть штурвал, чтобы выполнить своё обещание?

— Поставь на автопилот.

— Сломан.

— Хорошо, поставь — нет, прости, я это уже говорила — я сяду за его руль с обратной стороны, а ты старайся предугадать все мои движения.

— Если надо только думать — я не против, — сказал я, ибо что-то устал, несмотря на то, что почти ничего не делал.

— Вы вложили много сил в простые на первый взгляд вещи.

— А именно?

— Как-то: спасение самолета от крушения.

Но, вторая, которая была предполагаемой террористкой с неизвестными пока намерениям, напророчила:

— Боинг всё равно упадет.

— Это не Боинг, — автоматически сказал я, совершенно не зная, как объяснить свою любознательность.

Но поспешил перейти к подробностям, чтобы не разбираться в конкретике моего обещания, что это не тот самолет, про который все думают.

И вот как это было даже объяснить не могу, ибо до такой степени похоже на те трубные звуки Распе и Дюма, что только половину всей этой роскоши видели некоторые — остальную:

— Никто.

Но.

Я понял, где то место, способное к теплу их оттаивания! — так крикнул, что два вторых-третьих пилота, выпили по бутылке крепкого пива, чтобы не думали вообще больше об их способности к управлению самолетом.

— Где мы собираемся сесть, дорогой друг? — спросила она всё еще шевелящимся языком.

— Как машина я не знаю место, но знаю, что оно есть, — ответил так, что, очевидно, опечален этим очень неутешительным для нее известием.

Далее, по запарке предсказал одной еще не очень пожилой даме, что ее сын, к сожалению, уже погиб на войне во время атаки Перл Харбора.

— Да, но он не был летчиком?!

— Значит, мэм, у вас была связь с японцем.

Долетели до Сан Хосе всё же без проблем, как я ни рвался или к штурвалу, или прыгнуть без парашюта. Только констатировал обеим стюардессам, которая была за меня и которая против:

— Я не прощаюсь.

— Почему? — спросила одна из них. Вторая молча согласилась.

— Думаю, скоро мне понадобится ассистент и его анти.

Удивительно, хотя я имел официальное приглашение — меня не пустили дальше проходной. И даже к вечеру никто не пришел с извинениями.

— Я даже не догадывался, — сказал я пришедшему после захода солнца то ли майору, то ли полковнику службы безопасности, — что можно так принимать человека, приглашенного заранее.

— Не беспокойтесь, сэр, у вас здесь будет свой кабинет на время расследования.

И действительно дали комнату, еще полкомнатушки, чтобы не чувствовал себя в полной изоляции — как пояснили — и туалет, хорошо, что отдельный. В принципе, жить можно, но почему:

— Не как все? — спросил, но не ушедшего уже полковника или майора, а вахтенного офицера.

Он сначала промолчал, но скоро понял, что это глупо, не разговаривать с человеком, который живет тут же, только в противоположном крыле. И пояснил:

— Одного пустили, а до сих пор найти не можем: или сбежал каким-то невероятным образом, или:

— Аннигилировали в коллайдере, — догадался я.

В чем дело, я не понял, но на следующий день сообщили:

— Фото, да, совпадает, а отпечатки пальцев не совсем.

— Что это значит? — удивился я.

— Только на одной руке такие же, как в картотеке — на другой:

— Пока не можете найти чьи, — усмехнулся иронично я, но, как оказалось, угадал.

— Пока не можете найти чьи.

— Да, придется подождать до обеда.

И как раз во время приема стэйка, переделанного в котлеты рубленные, по моей просьбе, пришло сообщение, как от джина из бутылки:

— На второй руке отпечатки Стиви Ки.

— Не отпечатки, точнее, — оговорился гонец — но не тот же полковник, а уже в другой форме — как я подумал:

— Так одеваются в Белом Доме.

— Знаки Зодиака?

— Да какие знаки зодиака! — И добавил: — В принципе, да, тени забытых предков.

Тем не менее, имелись в виду узоры на руках.

Я решил, что врут, и посмотрел на свои руки, что для них значило:

— Ни-че-го не понимаю в этом деле.

И, в принципе, да: я не верил, что так бывает, но — как говорится — на миллион спорить не могу уже, — а это и значит, что, да, сэр:

— Я верю!

И предложили хорошие условия:

— Отдельный дом на берегу океана, но — как вы и очень сами хотели, — добавил он, а я за него завершил это предложение, как уже почти профессиональный предсказатель:

— За колючей проволокой.

— Нет, сэр, здесь нет проволоки.

— Значит, под током.

— Нет.

— Я должен гадать?

— Не гадать, а догадаться, или — если вам легче — додуматься.

И так как, кроме колючей проволоки, я ничего нового не знал для ограничения свободы мышления, то и выдал:

— Вы лишитесь этого ДА-РА.

— Да, вы правильно повторили мой ответ.

Вот, следовательно, почему люди здесь, в Силиконовой Долине, делают так много не только открытий, но и их воплощений.

— Почему? — улыбнулся офицер.

— Пока не знаю. Но одной колючей проволоки явно недостаточно.

Испытательный срок неделя, и через два дня я понял то, что уже почти знал раньше:

— Сам я предсказать ничего не смогу.

И выбрал того, кем меня здесь называли Сти-Ки.

И в предпоследний день сделал то, что попроще:

— В восьмилетней школе одного города произойдет замыкание, и она загорится.

— В виду вашей неопытности я не буду этого записывать буквально, — сказал опять появившийся полковник, — просто выберите: завал или пожар.

— Да, — ответил я, — завал или пожар.

И тут же сам пояснил:

— Мне непонятно, как можно одновременно завалить все окна даже в одном классе?

— Да и пожар не может перекрыть все ходы и выходы, — сказал полковник, так как школа двухэтажная, и можно — в случае чего — выпрыгнуть из окна.

И настучал на клавиатуре местного ноутбука Валио в формате хач-ди — чтобы было отличие от обычных забегаловок:

— Шло соревнование, — зачеркнул путем полного стирания.

Продолжил, глянув на время: есть ли еще оно?

— Идет соревнование на громкость выстрела из согнутых трубок, набитых серой от спичечных головок. Сейчас — если по Гринвичу — написал секретное — авось — время начала события катастрофы. Стена школы сначала начнет детонировать, а потом так сильно резонировать, что начнется самопроизвольный пожар, в котором будут гореть даже огнетушители и меньше там, где их нет.

Офицер прочитал сообщение, и попросил подробнее пояснить.

— Что?

— Что будет гореть?

— В этом всё дело, мистер.

— А именно?

— Неизвестно.

— Попробуйте узнать.

— Это ваше личное мнение, что я должен лезть в такие дебри?

— Неужели так трудно? — спросил он.

— Дело не в простой трудности.

— В чем?

— У вас какое знание?

— Полковник.

— Вы?!

— Неужели я не похожа?

— Нет, если вы мэм, и хуже, если даже не сэр.

— Что это значит, вы думаете, я русско-тунгуссий шпион?

— Я пока не могу отвлекаться на это расследование, но реальная вероятность такого события явно неравна нулю.

— Простите, мэм, но я работаю не с вероятностями, а с самими их пред-историями.

— Вам не поверят.

— Вы думаете, это меня интересует?

— Должно интересовать, ибо вы здесь под крышей, да, но и под колпаком, поэтому.

— Да?

— Если событие произойдет — вам за это предсказание всё равно не заплатят, так как оно не зафиксировано, как исходящее.

— Почему?

— Нам нужен человек, который сможет вмешаться в будущее событие, а не только его предсказатель!

— Ваше патетика неуместна, потому что.

— Хуже?

— Не хуже, а вмешательство уже приведет к неконтролируемым последствиям — принципиально!

— Зря вы на меня кричите, я хотела только проверить, можете ли думать так же, как и гадать.

— Нет, мэм, вы хотите свести моё открытие к нулю, чтобы я так и куковал здесь, а не на своей блат-хате на берегу океана. А это и по простой логике — без предсказания — ясно.

— Я русско-японская шпионка.

— Нет, нет, не пытайтесь разжалобить меня, вы не дочь и даже не внучка Доктора Зорге.

Она ушла на лэнч в соседний корпус, и я проверил ее ноутбук:

— Никаких сообщений, переданных мной ей — не наблюдалось.

Я вписал своё и попытался разгадать ключ передачи. Не вышло. Тогда передал прямо со всего ноутбука по виденному мной адресу школы в России.

И понял во время прогулки по большой комнате, что его кто-то вот только что принял. Спасибо и на этом.

Вернувшись в рабочую комнату-шку понял, что это только маленький пацан, лет десять, и, скорее всего, он баловался на папином или мамином компьютере, и случайно увидел моё сообщение.

Что он будет делать — одному богу известно, но ясно:

— Ему никто не поверит.

Но папа поверил. Я ему:

— Что ты предпримешь, мил херц? — ибо мне удалось идентифицироваться с этим пацаном, но не как с самим собой, а как с одноклассником, с которым мы соревновались в громкости распространения запаха серы по классу перед вот-вот уже подходящей к нему учительницей, но еще визуально малозаметной.

Но не полностью, ибо я не видел ни лица того, с кем соревновался в запахе серы на Земле, как Под, ни лица учительницы, которая послала меня за родителями, что значило — работает здесь недавно и не знает о моей родственной связи с директором школы.

Тем не менее, я разобрался, что она потому и не знает, что это не я сын директора школы, а именно тот Валера, который хотел меня перебулыжить в дымо-громо-завесе. И до такой степени, что даже можно думать:

— Он не хуже меня может скрывать свои мысли.

Глава 3

И когда меня послали за родителями, а я сбежал на электричке туда, где и Макар телят гонял не часто, что найти можно, но только:

— Если вернусь назад в город.

И всё-таки хорошо, что не произошло то, чего я боялся:

— Это Валера стал предсказателем, а не я, — нет, они искали меня везде, по всем родственникам, но никак не могли даже предположить, что я уехал За:

— Город.

Люди иногда бояться жить прошлым — я об этом даже не подумал, как о вторжении в потустороннее пространство, а так только:

— Мы жили по соседству — встречались?

— Да, — но только просто так. — Следовательно, без возможности запомнить это место навсегда, чтобы потом иметь возможность посещать его не только, как публичный дом, но и универмаг.

Тем не менее, я прорвался сюда еще раз, когда школа уже горела, наклонившись одним боком к склону в сторону реки.

— И вот ясно, что горело вещество, которого там никогда не было, — сказал я просто так, но чтобы слышала вернувшаяся с обеда полковница, что я считал за неуместную шутку.

— Вы уверены, что передали туда сообщение? — спросила она. И сама ответила: — Оно перехвачено. Школа сгорит вместе с людьми, так как никто не знает, что можно сделать с пожаром, который не тушится.

Уже к вечеру я понял, что опускается железный занавес между Сан Хосе и горящей в другом времени школой. Пришлось согласиться на пришедшее в последний момент сообщение:

— Передать свои права Валере, сыну директора школы.

И через пару дней меня выпустили из моего дореформенного состояния, но дали не дом на берегу моря, как обещали, а дом даже больше того, прибрежного, но в самом сердце ее кварцевых рудников.

— Спорить? — бесполезно. Поэтому я ушел, лишь чуть-чуть изменившись, и устроившись на бензозаправочную станцию с лежбищем в соседнем сарае.

Никто не ожидал, что я променяю Это на всё То, о чем мы так долго мечтали, — и пропустили, как человека уже сдавшего не только кандидатский и еще больший максимум в виде познания мира не только вообще, но и в:

— Частности.

Меня начали искать, что думали началась следующая мировая и так как последняя:

— Загорелся — нет, пока что не 54-километровый коллайдер, но передвижной сарай недалеко от моего.

В нем остались ночевать две или три дорожные проститутки со своим маркетологом и, скорее всего, русские, ибо я так боялся к ним подходить, чтобы подсмотреть, что они делают в свободное от основной работы время, что не надеялся увидеть ничего нового, кроме одного у них желания:

— Как можно скорее отделаться от меня.

Но так хотелось им сказать:

— Любить надо, чтобы так часто трахаться, а не воображать себя сновальщицами или ткачихами на фабрике троллей, которым безразлично всё, кроме:

— Перевыполнения плана хоть на сто пять процентов, но — обязательно!

Лучше, конечно, на двести, но далеко не всем это разрешается.

Я уже хотел бежать им на помощь, но как раз подъехала шикарная тачка и высокий, но не блондин, а обычный хомо сапиенс и вообще только в тапочках на скорую ногу попросил их спасти.

— От чего, сэр? — спросил я вежливо, хотя и видел: передвижной караван-сарай уже горел так, что перекрыл выход отступающим людям.

— Выпить хочется, а денег нет, — весело, но негромко ответила одна девица с такими шикарными блондинистыми волосами за спиной, что ясно:

— Пришитые только на время прогулки.

Когда они вышли все, кроме одной и три шланга предложили им свои услуги, как автоматические, но ручные змеи, что я забеспокоился:

— Бензина на всех может не хватить — надо было предлагать солярку, так как всё равно ничего из этого они еще ни разу не пробовали.

И спросил на всякий случай:

— Вам сколько?

— Три по триста умноженное на сто, — ответил, даже не заикнувшись парень. И ясно, не только от испуга — думал, американская шутка такая и бывает:

— Спрашиваем много, а дают еще в сто раз больше.

Я, конечно, побежал к сараю спасти тех троих, а эти было ясно и так справятся, ибо не только не загорелись от поглощенного ими бензина, но даже и не выплюнули его, когда поехали дальше.

Решил:

— Это только мне кажется.

Попытался открыть заднюю дверь — нет!

— У вас кто-то на ней сидит?! — спросил громко, чтобы обратили на эту дверь внимание.

Нет, пришлось лезть под машину, так как огонь начал лизать ей уже и пузо.

К счастью удалось уговорить их понять, что есть спасательный люк и он еще свободен.

Я им рассказал, что существует такая же, как они конкурирующая организация и совпадает, кажется, даже по количеству членов с ними.

Они оказались настолько благодарны, что согласились предложить мне сотрудничество на равной основе.

Боясь не попасть в тон, их долго — видимо — готовившимся размышлениям по поводу оставшихся еще дней жизни:

— Промолчал, что не стремлюсь к обществу до конца жизни, а только так, чтобы:

— Скрыться подальше с глаз правоохранительных органов, — улыбнулась одна, напомнившая мне кого-то.

Ибо вспомнить всё, вероятно, тоже можно, но не сразу, а только по частям.

— Почему загорелась наша машина — не знаешь? — спросил парень, ибо мы ехали, а на чем, если не на моей, которую я чуть не забыл, что купил недавно в кредит у бензоколонки, на которой работал, не спрашивая ее, и до ревизии не отвечая.

Я выразительно посмотрел на небо, но они не поверили, потому что сказали:

— Секс у нас практикуется, практически, бесплатно, так только туда-сюда:

— Яичница с ветчиной, картофель фри, пиво, — остальное:

— Фокусы! — не поверил я, что это правда.

Но они именно этим занимались, не боясь, как Гудини неожиданного дружеского удара в живот.

Я рассказал им, что только что были еще трое в такой же, как они комбинации:

— И. Ужаснулся, в такой ли точно — не знаю-ю! — Так бывает, если это было по моим замечаниям не более получаса назад?

И хорошо, что знал о существовании Данте и его Передержки в Аду, Раю, Чистилище и им подобных промежутками в виде видимого Эмпирея, что значит:

— Не виденное можно помнить так, как оно было! — Вот тут хочется спросить: бывает ли, но уже очевидно, что Данте прав более, чем.

Ибо, как и Розанов любимый Борисом Парамоновым очень, хотя и не совсем тоже помнит, так ли это на самом деле, так как само:

— На самом деле, — подвергнуто Розановым доказательству на обрывках газет.

Что значит, осталась только одна мечта:

— Записать то, что осталось от остатков прежней роскоши Эмпирея.

Где, как думал Владимир Высоцкий, видимо, настолько много хулихганили, что закрылся пламенем неугасимым.

— Поэтому никто ни хрена и не помнит толком, сколько их вчера было, а этот олух требует, чтобы отдали все деньги.

— А мы помним? — поддержала ее вторая.

Теперь я успокоился, а то даже чуть за голову не схватился — хотя и не имел такой привычки раньше:

— В тачке у бензоколонки был один парень и две леди среднего пошиба, или три, или все четверо были просто непростыми даже не проститутками, а:

— Тоже фокусниками, как и эти!

— Так бывает? — спросила одна парня, — чтобы нас так нагло преследовали конкуренты? — спросил он прямо так, внутри ее монолога, превратив в монолог, как Неприступная Добродетель маркиза Де Сада тоже троим плюс одна их хозяйка:

— Ни бельмеса — ни хгу-хгу всем их изощренным притязаниям.

— Муми-я! — даже уже без возмущения было констатировано.

И вот так:

— Вспомнить всё, пока что не получалось, ибо гадать, да, можно, что в одной тройке-четверке Алла Пуга, а в другой такая же, но только Мэрилин Мони, плюс их вечно живущие режиссеры, любящие, чтобы, практически всегда было хоть кому-то, но обязательно:

— Погорячее.

— Я привык проводить все свои дела на высоком интеллектуальном уровне, — сказал почти в пустоту, но как оказалось:

— Не совсем, не совсем.

Кто-то попросил объясниться. И я только потребовал устного протокола, с ударением на втором слоге, подписи, что:

— Мы не будем преследовать тебя, как Данте на том свете, — закончила за меня одна такая ушастая девица, что вполне можно думать — нет, не еще один мужик, конечно, но:

— Как раз Беатриче! — и, если такой она была — значит — она еще более носатая, чем Маргарита Михаила Булгакова в роли сестры английской королевы, гораздо более великой блудницы, чем даже немногие.

— Включая и Мери?

— Мэрилин Монро, — повторил я без вопроса, как обычную присказку к тому, что мы сами делаем почти каждый день, а вот в кино:

— Это удивительно, — если иметь в виду одну дворяночку-почтальоншу с велосипедом увлекавшуюся усами то ли из сена, авось и из соломы, — что значит:

— Режиссера хочу! — но, как к нему пробраться из деревни, пока даже не представляю себе.

— Но додумалась, — сказал своё слово и парень, крутя-вертя баранку вместо меня, уже уставшего это мундирить, и внедрившегося между двух или нескольких ми-леди на заднем верхнем сидении, как в вагоне, настолько переполненном, что нижним только радостно, что они внизу, а не могут упасть сверху при внезапном ускорении или торможении, — а ноги верхних?

— Да пахнут сильным-сильным потом, — но в чрезвычайном положении, в котором мы, да, бываем, и что неудивительно, почти всегда, хотя и кажется, что только:

— Часто, — можем понять только своё сильное возбуждение, как Мэрилин Монро, что от подобных случаев всегда носила за нижней резинкой фляжку с коньяком, — авось и Хеннеси.

И в частности:

— Любите ли вы Хеннеси, как люблю их я?

— На вы?

— Это смотря, мил херц, из какого коньяка его делают: из трех или из пятизвездочного.

И все были рады этой мазурочной болтовне, надеясь, что вторая похожая тачка нам теперь и не встретится.

— Или ушла далеко вперед, или.

— Ты зачем это нагадала? — спросила Мэрилин, как я, вроде, запомнил с мощным, как у породистой лошади носом, и которая никак не может быть самой Мэри, а только ее дирижером.

— Я никак не могу понять, кто вы такой, мистер! — крикнул я парню за рулем, чтобы отвлечь разговор.

— Небось, говорю, не са-ля-ми, — пропел он, что можно вполне думать: он-то уж точно не дирижер этого оркестр-ика, а тем более, не любви.

И даже так хлопнул одну любвеобильную милашку по коленке от радости познания непознаваемого, что она упала вниз.

— Ты чё?

— Я уверен, — ответил, что парень за рулем — это тоже девушка, но наказанная за непослушание и за неспособность к перевоплощению на роль шофера и повара.

— Не голова, а футбольный мяч, не желающий и не желающий лететь в их ворота, а всегда только в наши, — сказала крайняя, у окна девушка, и так мрачно, что понял:

— Теперь я буду их слугой, — но решил даже не посвящать их в свои одновременно возникшие планы.

Какие? Разумеется — это тайна, но также, как божий день ясно:

— Не для всех. — Ибо:

— Я и есть Фальш-стафф.

— Что ты имеешь в виду? — спросила породистая лошадь с мощным носом.

— Имею, да, но что пока не знаю.

— Зато я знаю, — сказала она так мягко, что ясно: теперь рявкнет, как заведенная.

И точно, как прелюдию прориторичила:

— В тебе живет чудовище, но не беспокойся.

— Почему? Вы умеете его укрощать?

— Не поэтому, — ответила Мэри, — она тоже вынашивает в себе, как она говорит:

— Мутирующую личность? — сделал попытку улыбнуться я, но не получилось.

— Не думаю, что она может меняться, — ответила следующая по счету мелодраматичка. — Она получила этого ебенка по блату.

— Из прошлого, — догадался я, что даже не поставил знак вопроса.

— Конечно, но говорит, — третья — Трешка — наклонилась ко мне и прошептала почти в ухо, — из буду-щ-его.

— Она думает, так бывает? — покосился я на дирижер-шу, уже пересевшую за руль автобуса.

— Она была членом ученого совета в Кремневой Долине, — прошептала Мэри, — но последний коллайдер, к которому она приблизилась без спецзащиты ближе, чем ей было разрешено по количеству защищенных диссертаций, соединил ее с таким будущим, которого еще никто не предполагал.

— Интерес-нинь-ко, — даже начал заикаться я, понимая, что тоже мог не нарочно заняться таким же мазохизмом.

Я оглянулся.

— Что там видно? — спросила рулевая.

— Ролевая, — отпаровозила она таким дымом, что можно подумать: курит только махорку или сигары такого же крепкого качества, как Черчилль Фиделя. И знаете почему?

— Времена сближаются, да, слышал, но не верю.

— В сближение времен нельзя верить, — сказала старшая за рулем. И добавила:

— Не понимаю, как вы работали в Силиконовой Долине старшим научным сотрудником.

— Вы даже не ставите знак вопроса, работал ли я там?

— Да, я знаю, что вы там были старшим научным надзирателем.

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — ответил я.

— Почему? — толкнула меня локтем Мэри, и даже хихикнула, видимо намекая, что неопределенность не может быть неопределенной.

— Он — прости, прости, ибо могла нечаянного оговориться — ты не любишь себя?

— Главное, что я всё делаю сам.

— Это неправда, но что это плохо намного хуже.

Я вспомнил постулат Данте:

— Кто-то из близких — пусть даже по духу — родственников у вас всегда есть на Том Свете.

И задумался:

— Кем она меня возьмет к себе жить, как Мишель Пфайффер — француженка американского происхождения русского хождения — Владимира Высоцкого:

— Отцом, мужем или ебенком?

— Вы как тот телефон, что у меня был раньше, когда жил еще в России: показывал два разных месяца на одной неделе:

— То октябрь, то февраль, но никогда июль, который тогда был хорош, ох, хорош, — сказала Трешка.

— Чем? — спросила предводительница, и вполне можно думать, своим широким — а не только длинным, как могли некоторые думать раньше — носом.

— Дак всем, мэм, — ответила Мэри, как тоже бывшая вместе с Трешкой тогда на нашей свадьбе.

И вот ни за что не поверю — нет, даже не в то, что, если скажут она — режиссер-ша некрасивая, как графиня Эрнеста Хемингуэя, которая его так любила, так любила, что захотела даже трахнуться с его другом — боксером еврейского происхождения, что могла, да:

— Представить его в роли Хемингуэя. — Многие, я думаю, этого так и не поняли до конца.

В том смысле, что и сами такие же евреи, как Бабель. И знаете почему? Всем же ж очень жаль, что его расстреляли, а не наоборот, назначили первым писателем Большого Сиэтэ, как Михаила Булгакова, который, да служил там, а жил и писал только, как все:

— В подвале дома своего, как истинный мастер своего жанра:

— Абсолютного реализма.

Как говорится:

— Я служу на границе! — а где это никто же ж не знает и в помине.

Как и Большой Сиэтэ, да, есть, но где вот точно так до сих пор и непонятно:

— За ЦУМом, ГУМом или Детским Миром этого же межрегионального значения, где всё есть, но в Перестройку кончилось, так как некоторые особого бедные бабушки там и начали эту презентацию капитализма:

— Продажу детских ботиночек прямо у его подножия.

— Это Прошлого никогда не было, — сказала Реж-и-сер-ша.

— Да?

— Да, и знаете почему? Я его сама часто вижу во сне, а мне — я знаю априори — снятся только небылицы.

— Например?

— Вы меня пригласил на танец, а я ответила ласково.

— Что?

— Вот и догадайся сам.

— А! Тогда ясно. Если только на мне женишься.

— Спросил бы, да, но только в уме.

— Почему?

— Я тя боюсь слишком. Честно, вот как Хеми свою шляпную матрешку Графиню.

— Что даже А-Зе и то падает! — мягко улыбнулась мне вторая. Кто?

Одна из двух, или Трешка, или Мэри.

Я, к сожалению, не могу так жить, как Одиссей Многоумный:

— Думать о Пенелопе, а трахать всех, кто попадается на пути.

— Да, — поддержала меня Трешка, — даже русалок во что-то любил.

— Ибо от страха и ужаса перед ними и падало его А-Зе.

— А мог!

— Я не могу, — пообещал, чтобы на лишнее не надеялись.

Скоро раю на нашей дороге пришел конец, впереди мы увидели тачку, которую я узнал, как родную, ибо ее и заправлял последний раз, запомнившийся почти необъяснимым ужасом.

— Ты так и будешь нашей общей собакой — извлекать руду из меня одной, — сказала, даже повернувшись режиссер-ша.

Я понимал уже что нахожусь:

— Между двумя машинами, как между Сциллой и Харибдой.

И видно это было по:

— Моему растворению.

Вторая машина шла очень странно:

— Иногда была видна направлявшейся в обратную сторону.

Я старался не думать о том, что вторая машина — это то же самое, что и первая, ибо уверен — это:

— Неправда!

— Вот ду ю сей? — спросила Мэри и прижалась ко мне покрепче, чтобы оставить такие отпечатки пальцев — никто не забудет, а ты, мил херц, всегда и то будешь помнить.

— Брось, брось, я уже боюсь вашего Режика настолько, что очень боюсь не попасть в её лапы, ибо.

— Да, продолжайте, пожалуйста.

— Хуже будет.

— Если мы сбежим, — она даже не заметит? — продолжил я.

И добавил:

— Вы дочь достаточно богатого человека, сбежавшая от него, потому что ее похитили?

— Нет, мистер, а потому, что именно меня и похитили.

— Её тоже? — и ласково — чтобы не лезла с лишними вопросами — посмотрел на Трешку.

— Лучше думать, что мы с ней похитили Режика, — так тихо мяукнула Мэри, что было ясно: не хочет тревожить пока что уснувшую большую рыбу.

— Но каким образом? Она так сильна духом!

— Да! И телом не меньше, — пояснила Трешка, но нам удалось ей внушить, что Мэри ее потерявшаяся в младенчестве дочь, очень способная к шахматно-шашечным играм и не только, но и может делать биохимический анализ довольно длинных молекул:

— На скорую руку, — как они мне объяснили, улыбнулась повернувшись, или, наоборот, повернулась улыбнувшись Режиссер. И обрадовался:

— Хорошо, что пока еще не нашего представления.

И задумался:

— А ты кто? — уставившись на Трешку.

— Ее дочь от третьего брака.

— Почему не от второго?

— Второй пропущен.

— Зачем?

— Специально для того, — ответила Мэри, — чтобы и второй раз не пришлось возить с собой родственника, как, например, вас, а наоборот, жениться на нем.

— Неужели без меня других так мало? — очень удивился.

— Далеко не все, мистер, способны к эксперименту, как к удовольствию, — сказала Трешка.

— Я начинаю понимать, что вы семья наследственно-интуитивных научных работников.

— Как и ты, — предположила Ре.

— Нет, нет, я не могу быть ученым, иначе не мог уйти из сердца науки — Сили-Дол.

— И, видите ли, — продолжил после прохладительного на голову, — оставьте меня одного на дороге, ибо — в принципе — я не люблю путешествовать.

— Мы уже почти приехали, — сказала Режи.

И думал, что хотят удивить меня собственным замком не меньше, чем у Тома Кру, когда он попал на такой стриптиз, что не поверил не только своим глазам, но и ушам, попавшим под гул посоха:

— Туту-туту- ту-ту-ту, — что провалиться сквозь землю — это и есть подлинное счастье. — А мы об этом не знали!

Я даже посмотрел на Землю, вертящуюся, как юла под колесами машины.

И они столкнули меня вниз. Не ожидал? Нет, не ожидал, ибо зачем? — мне непонятно.

Вывод только один: они приняли меня за Стива Мартина, а это значит:

— Мы еще увидимся.

Но понял, да, дураком быть могу, но до такой степени — всё равно не получится. Был ли дураком мистер Пиквик? По крайней мере, не меньшим, чем его конкурент, обнахаливший определить его сестру, но уже в свои жены.

Думал:

— Подберет вторая машина, если даже они не находятся на связи с этой.

Нет, так и шел, а домов здесь не было. Решил:

— Так можно блуждать только в детстве.

Дошел до города и нашел место в отеле, таком же, как был некоторое время у Жана-Кло Ван Да, когда он пообещал не отказываться от миллионерши по кастингу бойцов, не всем видимого фронта игр нелегального тотализатора. Приняли за кого-то, как Тома Сойера и Гекльберри Финна, а точнее, как:

— Тупого Джима Кэрри и такого же, но по гонорару меньше Джек Блэк, как Джефф Дэниэлс, — и дали двухместный номер с ванной в большой комнате и душем в другой.

Интересно, конечно, погадать до утра, что заставят делать, но решать Великую теорему Ферма — вряд ли. Играть в шахматы, как Фишер, или защищаться, как Лужин — можно, но надо заранее решить:

— До какого хода? — но в любом случае не больше пяти.

Даже после четвертого скажу, что не хочу пиццу, как у всех, а люблю, и прямо сейчас Стейк по-Флорентийски, и:

— Можете надеяться хватит до обеда.

Как еще можно потянуть время? Или уйти лучше с утра пораньше?

Вышел в шесть — столовая работает, как для спортсменов:

— С утра? — улыбнулся на раздаче, что можно подумать, здесь, в Америке, это может значить, подают для бездомных, но не до такой же степени, если не иметь в виду, что их самих потом и будут приносить в жертву, как в Замке Тамплиеров хотели испохабить Тома Кру, когда он искать свою н-скую жену по имени Николь Кидман с помощью Широко Закрытых Глаз режиссера Стэнли Кубрика.

Но с большей вероятностью предположил, что хотят именно меня попробовать на роль Альберта Эйнштейна.

— Мистера Пиквика? — могу, но у него крадут последнюю сестру, как его личную женщину — для меня это слишком большое треволнение.

Могу сняться в роли Джека Лондона и Теодора Драйзера. Тома Сойера? Не знаю. Гекльберри Финна — да. Но не хочу, у меня нет времени на бессмыслицу блужданий, заведомо невыполнимого желания:

— В поисках, — но приключения, скорее всего, будут, как у Жана Кло Ван-Да — заставят драться.

Оказалось, банально, почти угадал: приняли за знаменитого матадора. Решил:

— Только возьму влюбленную в меня больше, чем в Хемингуэя Графиню и отвал — если нет поездов дальнего следования — прямо на электричке, как Алек Болд в поисках последнего чемодана денег, заработанных на нелегальных банковских операциях с Ким Бесси в виде ограбления собачьего тотализатора.

Собаки друзья — их деньги:

— Не возьму.

Но всё равно — хотя и был близко — не догадался, что меня и ждут на роль в кино. И даже более того:

— Ты уже прошел кастинг, — сказал шеф-повар, приблизившись к раздаче.

— Наверное, вы ошиблись, — сказал, — я так и не окончил Плехановский.

— Почему? — весело спросила раздатчица, загружая в медную нержавейку треску, а не как принято в Америке, тунца вездесущего.

Глава 4

И через два часа уже снимали меня для рекламы, как Джека — цвергшнауцера, довольно часто писающего на прогулке с хозяйкой, которую — к счастью — я не знал.

— Извините, мэм, мне положено.

— У тя, чё, диабет, что так часто метишь территорию, или напрашиваешься на подзатыльник любовный?

— Думаю, что я снимаюсь с вами, как проходной натурой.

— Ладно, ладно, не думаешь же ты, что и спать теперь мы будем вместе.

— Если это вопрос, то ответа я пока не знаю.

— У тебя скромные запросы, а я миллионерша.

— Спилась, чай? Как, Мери Стри.

— И ты меня не узнаешь?

— Старуха Изергиль?

— И ты еще ничего не понял?

— Пока не уверен, но неужели доверили провести на вас эксперимент по омолаживанию?

— Выше бери!

— Неужели дали лабораторию в Сили-Мили?!

— Нет, путем сексодрома.

— Я в это не верю. Тем более, вы обманули еще сто почти лет тому назад Дастина Хоффмана, и бросили одного с ребенком на руках, чтобы он захлебнулся в бурном потоке жизни, как вы едва не потонули в Дикой Реке.

— Да, для меня убить человека, что для тебя высморкаться.

— Нас снимают?

— Меня, да, тебя — вряд ли.

— Почему?

— Я заняла весь кадр. И знаешь почему?

— Да, тебе нужен Клинт Иствуд, как человек, которого любят все проститутки.

— Ты меня обозвал, или что это было: игра на камеру?

Я прошел кастинг, как ученая собака, несмотря на то, что в удостоверении личности было изображено, что не ученая собака, — а:

— Ученый — Собака.

Да, в принципе могу, как простая дворняжка, как белый лохматый болонка, как тигровый немецкий дог, как тигровый стаффордширский терьер и вот черный благородный и умный цвергшнауцер с родословной.

— У тебя борода маленькая, — сказала она уже в номере, именно том, на двоих, где, мне она почему-то оставила большую комнату с ванной — себе только душ.

— Хочет жить со мной в моей большой комнате, но только по желанию, как приходящая к Хэму Графиня.

— Я с таким длинным носом баб не люблю, — сказал.

— Ты не в курсе, что я должна тебя дрессировать?

— Сейчас?

— Нет, после эксперимента, когда стану, благодаря твоим обещаниям богиней Калипсо.

— Удивляюсь, что этому кто-то поверил, кроме меня.

— Удивляюсь, — опять начал я после всего, что с нами случилось:

— Она хотела вытрясти из меня всю душу, но не получилось — что-то невидимое еще осталось, и она, тихонько застонав, потом проорав — видимо, проклятие из-за постигшей ее на этот раз неудачи — выгнала.

В свою большую комнату — маленькая напоминала ей колыбель, где она родилась, — а моя? — прориторичил. Хотя и так было ясно:

— Могилу.

— Скорее всего, — решил, она считает себя возродившейся после всемирной катастрофы Лилу будущего.

По-моему — и скорей всего — сестрой английской королевы Маргаритой, сбежавшей от присмотра дворцовых камердинеров сестры многоумной. И воображает теперь себя Одиссеем без Пенелопы, а еще точнее, смотрительницей храма Аполлона Брисеидой, уже не могущей даже при большом желании:

— Принадлежать только одному.

И задумался:

— Неужели всё-таки Наз — двое?! — И принял решение, что я — это:

— Я и Монс-тр, — которого она, собственно, и ищет.

Но зачем эта путаница:

— В машине была похожая на нее Ими-Тация, здесь опять, и, скорее всего, в первой машине на заправке была еще одна.

Как говорится:

— Плюс, минус, а еще-то кто?

— Думаю, всё просто, — сказала девушка, вылезая из-под моей диван-кровати.

— А именно, мэм?

— Они все — Минус.

— Большой Минус?!

— Очень большой.

— И они незнакомы?

— Уверена.

Хотелось спросить:

— Да, или, наоборот:

— Нет? — но постеснялся, потому что дама попросила.

И я понял, что вот эта, решившая мне чем-то помочь девушка — Мэри, которая тогда-могда так любила обнимать и прижиматься ко мне в машине, но только:

— Не совсем похожа.

Скорей всего, эта — только подделка, а Мэри уже нет в живых. Кто-то на полном серьезе хочет манипулировать мной, а:

— Что я умею — непонятно же ж абсолютно!

Пока попросил Мэри — перед тем, как опять спрятать ее в поддиванное пространство:

— Ты можешь — временно, я имею в виду — называть меня Пятый Элемент?

— Меня или тебя? — чё-то заупрямилась она. И спросила на всякий случай:

— Кто такие масоны — ты — знаешь?

— Их бин.

— Нужно более конкретное выражение своей преданности.

— Не могу.

— Пока устал?

— Смущен, но, да, мэм.

— Пойми, мил херц, не в этом дело!

— Есть что-то более важное, чем?

— Разумеется.

— А именно?

— Ма-фия. Нет, как-то не так.

— Масоны?

— Точ-но-о! Ты должен открыто при каждом удобном случае говорить:

— Масоны — это вся мировая литература, искусство, живопись и даже музыка.

— Наука?

— Да.

— В первую очередь?

— В один рай.

— В один рай, — повторил я, но, решив, что ошибся, сделал маленькую поправку на:

— Ряд.

— Пойми, что это опасно для любого почти государства иметь еще одну — Другую — историю мира, поэтому пообещай, что не выдашь меня — как это по-английски:

— Первому встречному.

— Точно!

— Тебя трудно выдать, милая, ибо я тебя и так никогда не узнаю, несмотря на то, что только второй раз вижу.

И просто так добавил, имея в виду, что она Мэри, вторая в этом же номере, но спит пока в другой комнате:

— Марго, — Маргарита — представившаяся, по крайней мере, моему воображению, сестрой английской королевы — но:

— Даже без обозначения века той.

Я решил принять к сведению — и не более-менее, а в самое ближайшее время:

— Обязательно, — что без точных идентификационных документов обойтись в всё более разрастающейся просто и нет народности очень похожих друг на друга личностей — не удастся.

— Да, пока, думаю, достаточно документов — использовать каждого подвернувшегося под горячую руку дурака или дуру, как инструмент желания всей вселенной — не имеет логического смысла.

Данте не стеснялся использовать имя отчество и фамилиё людей, отживших своё в имеющееся у меня время, как прямой повод для того, чтобы достать до дна той глубины падения, где скрыта в яйце иголка, напоминающая о сердце того дракона, который — нет, не захапал всю власть себе — а:

— Живет в каждом и каждой — пусть и не на основе постоянной прописки, но всё равно, хотя и по очереди, но оставляет свою метку даже уже смывшись, как в унитаз, в другое время или его пространство.

Не всех можно вспомнить сразу, как предупредил Данте, но по ходу дела идентификация может произойти. Если только не считать Режика — режиссера фильмов — думаю — весьма сомнительного по умопомрачению содержания.

Даже если совместить Лизу и Лариску — не получится.

— Можно я буду звать вас Мэри?

— Я уже говорила: нельзя.

— Никогда не слышал ничего подобного.

— Я вынуждена вас предупредить, что всё расскажу маме.

Я показал пальцем через плечо:

— С ней?!

— Нет, я с ней незнакома, но она моя мать.

— Ты хочешь через меня предъявить ей преференции?!

У меня нет времени на семейные разборки.

— Я заплачу тебе триста долларов, если подложишь ей письмо с просьбой любить своих детей.

— Да вы что, мэм, я даже Данте не верю в морализаторстве.

— Так вы считаете, что это хамство просто так нарисовано?!

— Почти. Ибо, да, есть, но только на радость людям — комедия.

— Да вы что! Надо было раньше мне рассказать эту Повесть Белкина — предпочла не рождаться.

— Да?

— Не рождаться так поздно, чтобы меньше грешить, а родилась сразу, как нимфетка Владимира Набокова.

— Уверен, вы ей не были.

— Была. Но не знала, правда, ничего об этом.

Вы поможете мне добиться от моей матери положительного результата?

— Денег?

— Я хочу перевести на своё имя древнее поместье в Шотландии.

— Оно неотапливаемое?

— Скорее всего.

— Сколько денег надо на ремонт?

— Много.

— Зачем оно?

— В нем есть мистика.

— На ее разгадку может понадобится тысяча лет.

И опять она утащила меня под кровать, хотя здесь стояла диван-кровать, под которую может залезть кот, но и только с обратной стороны.

— Ты превратила меня в кошку?

— Не надо преуменьшать мои возможности.

— Что еще ты умеешь?

— Вот посмотри, всё будет, как и было, ты будешь стараться сделать выбор и не сможешь.

— А именно?

— Сказать или нет моей матери, что между нами были продолжительные отношения, ибо будешь сомневаться:

— Да, стоит ли наговаривать на себя?

И спросил утром мою полутушу из соседней комнаты:

— Между нами что-нибудь было?

— Между тобой и мной, или между тобой и твоей кроватью? — как обычно в грубой форме оборвала она вдохновение самого главного артиста Гамлета.

— Ты не Гамлет.

— Я еще ничего не говорил, кто я.

— Но видно, что претензии всё знать имеются, а — спрашивается — надо ли, милый?! Ибо:

— Жить от этого знания будет только хуже, — закончил я ее брошенную в мой кофе с молоком кость.

Ибо мысль — это и есть та кость Пятого Элемента, которую нашли при крушении инопланетного корабля, а:

— Здесь, местным дуракам показалось, что это были черепашки нинзя очень похожие на людей.

Собственно, инопланетяне и пришли рассказать:

— Какие вы хорошие люди, — жаль не успели.

— Но достать эту видеозапись нам придется, — сказала Режиссер-ша, что можно подумать:

— Мы всю ночь только эту арию и репетировали.

Попытался найти лист бумаги, или записать прямо так на термосалфетке — чтобы не забыть — эти два слова:

— Замок в Шотландии — как у Джеймса Бонда — и видеозапись, как была у Роберта Де Ниро, но просмотреть ее можно только в Пентагоне.

Но, к сожалению, так и не успел, ибо помнил, да, но как сон, который исчезает неизвестно куда на пути между кроватью и умывальником.

Вышел — знаю:

— Всё было, — но что именно — отсутствует, как стертая пленка.

И сделал предположение, что Режик обладает одной из этих двух способностей:

— Или стирает провидческий сон, или убирает даже его предрассудки.

Что значит:

— Нет сна — нет и будущей реальности.

Но понять толком, чего им от меня надо — так и не смог. Не надеются же они на самом деле, что я могу их провести на Луну, или на Альфу Центавра, как проводник Данте — Беатриче.

И решил:

— Они думают, что я знаю Беатриче, которая приведет их в миры более счастливые, чем просто Земля.

Ибо зачем я тогда иду в незнакомой мне стране, как по безопасной тропинке прошлого, которое никогда нельзя повернуть в пропасть?

И даже не стал напрягаться и думать, чего я больше люблю:

— Городки или настольный теннис.

Хотя и высказался один миллиардер:

— Правду можно увидеть только через глаза смерти. — Но:

— Стоит ли смотреть так далеко?

Платон пробовал, Данте — тоже, а кто еще-то?

Нет, конечно, были, были люди, жаждавшие жизни больше смерти.

Надпись на воротах — однако — предбальника ада:

— Все писатели должны быть здесь похожи на опущенных, все редакторши на работниц детских комнат милиции — как минимум и как максимум обязательно только со средним образованием на отметку, все переводчики на забывших смысл слов абармотов.

— Пушкин предложил, — сказала мне на ухо Режиссер-ша, — есть способ перебить дэзу перевода.

— Да? Какой?

— Если вы, мистер ученый, не ответите мне на этот вопрос мы расстанемся. — Не перебивайте пока:

— И расстанемся навсегда, — осчастливил сам себя я.

Но ми-леди не приняла этот ответ за мой правильный референдум, и посмотрела, как Медуза Горгона:

— Или слова, или смерть даже от зеркального отражения.

— Да, ладно, ладно, мэм, я пошутил почти что на самом деле. — Но. Понял, что сказать ответ не могу, он застрял у меня в легких, как бактерия, но:

— Полезная? — перебила она мои мысли своей.

Я решил, что механизма сурдоперевода дэз-информационного перевода — нет, и попросил воздержаться от этой преждевременной скачки.

— Дело в том, что есть разница между черным и белым, и:

— Указанием: это черное, это белое.

— Большая?

— Радикальная, мэм.

— Тем не менее, вы не дали ответ на вопрос, и поэтому будете сегодня весь день носить за мной зонт от дождя.

— Его не предвидится.

— Да, поэтому, вы будете чувствовать себя — в наказание — дураком.

— Вы?

— Я? Заведующей этой больницей.

Пока ходил за ней, старался, как волшебник Синдбада Морехода отделить от себя стеклянным вакуумом, или — что тоже самое:

— Другим временем, — иногда получалось.

Она мне:

— Чувствуешь себя дураком? — а я:

— Не слышу, — она же, принимает за знак согласия.

И начал уже думать, как Данте:

— Была со мной ночью Мэри, — или только сейчас это и придумал?

И, скучая за ее спиной, повторил, скорей всего, уже мне известное:

— Отделить чтение перевода от картинки кино — не в силах самого человека, — а:

— Ну, как надо просить, господи, чтобы сбылось?!

Никакое обучение здесь не поможет, а эта:

— Замок в Шотландии, — требует именно разделения неделимого.

— Голос привязан к образу, — сказал я, а она — несмотря на то, что была в стекле — услышала.

— Как-как?

— Как Жизнь к Земле, мэм.

— Ты вполне можешь звать меня Беатриче, но, к сожалению, это имя уже занято.

— Деление делается независимо от человека, а он боится, что никого не будет рядом в этот момент — как Вергилия у Данте — чтобы вывести из этого леса независимых от человека движений тел.

— Вот идет дэза перевода фильма Инферно, — сказал я ей уже дома за шашлыком по-Карски, но сделанным из рыбы, так как — по ее мнению, мясо я еще не заслужил, а по-моему:

— Я же ж не ем, май диэ чайлд, мяса почти и практически совсем!

Собственно, зачем евреи в древности — не сейчас — отдавали лучшие куски мяса для всесожжения?

— Зачем?

— Только за тем, чтобы иметь этот меч, могущий разделить целое, как неделимое. — Ибо:

— Переводчик, диктующий свой текст и голос по планшету — очевидно:

— Не-подлинник!

Это только его мнение, вышедшего с перекура греховодника. А еще точнее:

— Перевод для переводчика фильмов — это и есть его реальный перевод — буфет, для других закрытый — его истинное место.

Но весь вопрос в том, что мы не можем знать содержания Прошлого без этих каракулей дэз-информационного перевода!

Как и написано, в Библии:

Информация идет к Земле в уже искаженном виде. Другой:

— Не будет.

— Поэтому я тебе и говорю: твоя задача восстановить Подлинник, — сказала Реж.

— Дак, мэм, я не бессмертный — не могу!

— К сожалению, грамоты на бессмертие у меня уже кончились, — отрезала она так, что я подумал:

— И десерта, скорое всего, не будет, как чаепития с тортом и конфетами совместно и даже раздельно очень вредными для его величества диабета.

И за нами остается — возможно — выбор:

— Сделать закрытую информацию открытой, или наоборот, закрыть и то, что еще открыто.

Как сказал Иисус Христос:

— И всё, что вам надо сделать, чтобы открыть истину — это подставить вторую щеку.

Тогда дэз-информационный перевод останется, но не в нас, а только:

— Рядом, — как второй человек, идущий с вами на Пути в Эммаус, — и:

— Истина правды возникнет перед Зрителем.

— Прости, что я подслушивала, — сказала Мэри, как только я вошел в свою маленькую комнату, что испугала меня неожиданностью своего существования:

— Что?

— Я не был уверен в истинной реальности твоего существования.

В дверь постучали:

— Да?

— Так ты говоришь, что и Вторую Щеку сам человек не может подставить, или это уже ко мне лично приходили с известием? — спросила Режиссер-ша культурно, ибо другая могла и нарушить мой покой невоздержанием от прямого своего здесь присутствия.

— Она боится, что ты не сможешь справиться с собой, — шепнула Мэри.

— Когда?

— Во время ее изнасилования, ибо только в своей маленькой комнате она способна на всё — здесь ее воля слабеет.

— Я не буду.

— Дак, заставит.

Я предпочел перевести разговор в нейтральное русло:

— Где третья, Трешка? — спросил.

— Тебе всё мало! — рявкнула Реж за дверью и ушла.

— Как и не приходила, — улыбнулась Мэри.

Видя, что Мэри опять хочет, прориторичил:

— Мне деление на Двоих на Пути в Эммакус доступно только на небольшое время.

— На сколько?

— Только — практически — на мгновенье, чтобы знать, что оно существует.

— Может быть, чуть, но всё-таки больше?

— Больше, но не так уж намного.

— Я умею растягивать не только удовольствие, но и время на его презентацию, как говорила Брисеида Ахиллесу Непобедимому, — сказала Мэри.

К счастью, мне удалось расшифровать ее представление, — хотя и только к утру следующего дня, — но это правда, честное слово:

— Время не имеет значения, — а только время, как она добавила в конце:

— Совместного его проведения в объятиях друг друга.

Ибо:

— Взять в свои трудовые лапы можно только грубую материю.

Хотел утром сбежать — в том смысле, что посидеть на скамейке в парке, как делал Великолепный Разум Рассела Кроу, но не выпустили. И до такой степени испугался, что даже не спросил, как один сейчас уже презентабельный человек:

— Пачамуй-та?

— Дак, мил херц, думай сам, чтобы не заблудиться в лабиринте местных номеров.

— Я только хочу вытрясти ковер, — осмелел до такой степени, что даже не улыбнулся презент-табельщице.

— Вы думаете, я отмечаю время вашего прихода и ухода?

— Нет?

— Только автоматически, ибо помню всех.

— Кто со мной живет? — даже не улыбнулся на этот раз, чтобы проверить правду их расположения ко мне.

— Никто и вы, сэр, — опять ничуть не попыталась она подмазаться.

Ерунда, конечно, но решил на этот раз вернуться домой, как Адриян Прохоров, чтобы проверить:

— На самом ли деле со мной — если кто и живет, только покойники — уживаются.

Но на полпути решил плюнуть и больше в себе не сомневаться:

— Спустился по балконам, не сломав у них ни одной розы, и широким шагом, как человек свободный, затрусил к поддубной растительности.

— Кот ученый? — сразу спросила одна, которая прохаживалась тут, видимо, надеясь, кто сдаст за нее всю годовую биохимию растений, не стесняясь в будущем знать меньше, чем все.

Я узнал Трешку, но побоялся не то, что ошибиться, а вообще — можно сказать — принять ее за живого человека. Хотелось оглянуться, но побоялся, что она исчезнет. А это значит, нельзя ее обидеть до такой степени, чтобы я был в этом виноват. И:

— Трахнул прямо под деревом, — которое, собственно, еще в древности было предназначено для того, чтобы скрывать то, что, да, друзья мои:

— Очевидно.

— Она не пускает тебя домой? — спросил за лэнчем из пресноводных кабачков с треской, пойманной еще в прошлом году, так как ближе — они — рыбы — еще могут быть оживлены, как не сомневался Хирам Абифф, а — не то, что решил, но вот — не отстаю в узости одного мышления, но только затем, чтобы иметь их:

— Два.

— Ты и ночью здесь сидишь? — спросил из вежливости, ибо где еще нет дома.

— Нет, — ответила она, — у меня есть дом, но он в Шотландии.

— Большой замок?

— Да, но он неотапливаемый.

— Я уже это от кого-то слышал, — сказал специально, чтобы сказать только половину, а до конца — что значит всю правду — оставить себе.

Я покрутил пальцы.

Глава 5

— Это зачем? — спросил Трё. — Если на меня гадаешь, приходи — я пока всегда здесь. Если Мэри — пока не найдешь.

Режика всё равно не сможешь.

— Почему?

— У тебя еще недостаточная для всего конфигурация.

И с меня хватило даже слова Рация — конф и фигу — очевидно — нуждались в рационализации, чтобы и их сварить, как кабачки с лангустами:

— Прямо в животе.

— По-японски?

— Ты не любишь?

— Просто не знаю, варят ли они вообще что-нибудь, или им всё и так достается, как магнитофоны: сразу самого высокого качества.

Действительно, я вернулся в номер-а:

— Никого, — все уехали еще вчера, мистер, — сообщила горничная, и не была она похожа ни на кого, кого я уже не только знаю, но и хорошо помню, как то, что — нет, я не сбежал из Силиконовой Долины — а, наоборот:

— Меня туда не пустили, как только ни просил. — Ибо, помню, предлагал:

— На Луну — хоть сегодня, — но только с теми, кого я выберу сам.

— Нет-т, — ми должны их назначить, как даже Аньорка Штрехель — или что у них есть еще там — только Мэла Гибсона, чтобы бродить по пустыням Мексики и другим игорным домам Америки.

— Это была Джоди Фостер.

— Я не знаю.

— Тогда и не надо вмешиваться.

Лев Толстой спрашивал:

— Ну-ка, ну-ка, что тут новенького?! — И:

— Трудно перевести рельсы так, чтобы:

— У себя самого. — Ибо:

— А у кого еще-то, милый друг?

Поэтому тара-барщину надо всегда искать у себя — если не в самой голове, то:

— Где-то рядом всё равно.

— О чем ты думаешь?

— Не имею такой привычки.

— Как и я.

— К тебе приходят?

— Ко мне, да.

— Значит, к тебе приходят враги, а ко мне друзья.

И пошла, я за ней, ибо так и не понял:

— Кто из них? — или была еще и третья, если не иметь в виду Режика.

Решил уйти и:

— Больше никогда не возвращаться. — Ибо:

— Что значит, замок в Шотландии, если не отапливаемый?

— Значит, это не замок, или, значит, замок, но то, что в нем есть ценного, скрыто от невооруженного мистикой глаза.

Но всё же спросил:

— Ты ее незаконнорожденная дочь?

— Наоборот! — воскликнула оная. — Я законнорожденная, а она — нет.

— Выходит, вы не сами рождаетесь, как грибы после дождя, а есть лорд Байрон, который твой дедушка?

— Зря ты поставил знак вопроса.

— Да, в этом не было необходимости.

И решил с ней бежать. Только не должно быть необходимости изображать из себя Зевса, второй женой которого она может оказаться.

Хотя вряд ли по паспорту.

Вот не зря говорят, не надо спать днем — чё-то не то приснится. Ибо она заснула, а я посмотрел в ее паспорт, который нашел в нижнем ящике комода под старым бельем, а там-м!

Так и написано белым по черному:

— Жена Зевесова. — Так бывает?

Но всё равно поверил. Тем не менее, растормошил ее и спросил, спрятав паспорт за спиной:

— Те сколько лет?

— Небось, — пропела, даже не протерев глаза, как следует, — не осьмнадцать-ь.

— Я не верю, что тебе меньше.

— Больше, естественно.

— Намного? — решил проверить степень ее чисто художественных способностей.

— Надо узнать, какой сегодня день, тогда скажу.

Но всё равно был уже уверен, что она богиня из прошлого. И решил не печалить сегодняшний день, прояснением обстоятельств, настолько старше ее Режик и Мэри, ибо, скорее всего, родство всё равно близкое.

— Соу.

— Ам.

И она сообщила — даже не спросонья, а уже после чашки кофе, хотя и во время ее:

— Периодически и пусть иногда мы меняемся местами.

— Да не может быть! — не зацепился я за примирение даже маленьким знаком вопроса.

Хотя, действительно, так оно и было: только с виду по-разному, а в принципе:

— Одна же ж и та же самодеятельность.

И подытожил:

— Так вы никогда не доберетесь профессионализма.

— Не критикуй того, к чему сам еще не способен, — ответил она сначала за мороженым с кофе, потом за кофе с пищей из петушков и лисичек вместе — чтобы не обижать вниманием тех и других, и третий раз тоже, — да что было в третий раз?

— Еще не было.

— Слава богу!

Однажды я ей всё-таки сообщил:

— У меня такое предчувствие, что нас никто не преследует.

— Ты думаешь?

— Уверен, да, именно так: я уверен, что мы бежим напрасно.

— Чем это плохо?

— Если нас никто не преследует, то они как раз и могут оказаться у нас на пути.

— Тогда окажется, что они нам нужны, а:

— Искать их не надо, ибо они как раз тут, как здесь.

— Ты никогда не думала, что я охотник на шпионов, являющихся двойными агентами?

— Нет.

— Почему?

— Ибо — я есмь.

— Извини, я не понял и поэтому прошу повторить.

Еще Реж, может быть, Мэри, но ты: как это возможно?!

— Если я должна контролировать Двойных Агентов — не должна ли я быть тройным, — как по-твоему?

— Ты думаешь на своих родственников, что они двойные агенты?

— Это может быть. Даже более того: у них на роду написано тоже самое.

— А именно, фигра здесь — фигра там?

— Точно!

— Как в отношении меня?

— Ты еще не полностью прошел проверку.

— Ты не знала?

— Что?

— Меня нельзя проверять.

— Это говорит о том, что вы, сэр, как минимум, агент. Если есть хитрость — двойной, ум — тройной и так даже в геометрической прогрессии.

— Так значит, что проверка уже началась, что она уже идет?!

— Прошу прощенья, сэр, но теперь уже закончилась.

— И?

— Конец для вас печальный: вы не только не обладаете двойным иммунитетом, но и вообще не пригодны к шпионажу.

— Так…

— Нет, нет, нет, даже Данте был способен притвориться, чтобы попасть в Ад с Вергилием, вы.

— Нет?

— Вы сами согласны.

— Нет, я только спросил.

И она покинула меня, не заплатив по счету, хотя — уверен — понимала:

— У меня не только на счету мало, но на сегодняшний день нет самого счета.

Собственно, чего мне жаль, если я об этой троице и не мечтал, как о своих людях не только в замке в Шотландии, но не мечтал и о Лас Вегасе, даже о Голливуде, где много, много моих друзей.

Хотел спустить по винтовой лестнице, но ее не было — пришлось пользоваться веревочной, и вплоть до того, что даже самой:

— Веревкой, — а этаж — вот даже не знаю точно, был ли он вообще, но высоко — заметно.

Уверен — по наводке — но уже всё равно ждали.

— Я не могу погулять по крыше, как зять Роберта Де Ниро в поисках хоть какого-нибудь кота? — спросил.

— Ты сам кот, — был дурацкий ответ.

И опять вернули в Сили Доли.

— Мой дом тюрьма? — спросил.

— Твой дом Силиконовая Долина, — но пока немножко посиди, пока прибудут покупатели.

И понял, что я для них здесь в Америке товар, как для некоторых произведения искусства высоких мастеров древности.

— За меня берут больше или меньше, чем за Караваджо?

— Одно и то же, — автоматически ответил он. И я понял:

— Это честный человек. — Но он ушел, а его сменщик доверился, что будет конвоировать меня на Дальний Восток.

— На какой? — поинтересовался.

— На такой, что и без цели уже никуда не сбежишь.

И я решил, даже понял:

— Без цели или без цепи? — тем более, что зачем бежать, если я летать:

— Умею? — в ужасе чуть не схватился за голову, как некоторые, но вспомнил, что голова, да, у всех часто бывает, но не всегда находится на том же самом месте, где мы ее ищем.

И повезли на ветролете, который не долетел и разбился недалеко от берега, чтобы в случае чего я мог сам добраться до нужной точки, где схватят, как перебежчика и отправят на месяц плюс одна неделя в промежуток двух берлог:

— Одна медведя, другая медведицы, — чтобы было по-честному: кто найдет — того и будет.

Думал, шутят, нет, даже ветро-лет у них был, как в Японии: без лицензии, но всё равно:

— Настоящий, — в том смысле, что летал только силой ветра и силой духа подозреваемого в переходе границы именно и, как нарочно в то время, когда она была закрыта наглухо.

Спрашивается:

— Как?! — Должен рассказать по-честному, что значит на деле.

— Я один здесь не останусь, — был мой негромкий, но категорический ответ.

— Это неплохо сказано! — весело и даже радостно ответила сопровождавшая корреспондентка, чем напоминавшая, да:

— Мы с вами где-то встречались?

— Если только во сне, мистер.

— Да-да, точно, ты была во второй машине! — сказал, даже крикнул громко, но про себя пока что, несмотря на ее неприветливый вид, говорящий о натуре не способной к самораскрытию, но потенциал этот имеющей.

— Вы жили когда-нибудь в шалаше?

— С Робинзоном Крузе если только.

— Это я.

— Нет, нет, по эксперименту ты должен жить с медведем, а я с медведицей.

— Для шутки надо было придумать наоборот.

— Я гляжу, ты придумывать мастер, поэтому будь настойчивей: давай-й!

Я схватил ее, как тигр, в охапку, но осмотревшись повнимательней понял, что это полигон и всё направо и налево просматривается.

— Я в таких условиях работать не могу.

— Но как?!

— Будем строить мост.

— Да ты что?!

— А что?

— Вдвоем нас не хватит.

— Вот, сходи в лес, найми обезьян, будешь достоин.

Но чего? — даже не стал спрашивать, ибо только и остается, как Робинзону с Пятницей:

— Изъясняться только своими диалогами обе-оим.

— Я между прочим, был в Японии, а это отсюда недалеко.

— Мы должны выполнить задание любой ценой.

— Я один не смогу дойти до цели возврата.

— Ты всё равно погибнешь — я:

— Останусь.

— Спасибо на добром слове.

— Почему?

— Я буду тобой — ты мной.

— Ладно, — только и ответила она, и ушла в глубь леса, где как нарочно появился новый медведь и она, значит, решила с ним познакомиться.

— Ты посмотри только на себя!

— Хорошо ли выгляжу?!

— Тебя практически не видать, и я интересуюсь: видишь ли ты, что творится кругом?

— Медведей больше, чем один?

— Медведей пока нет, но, я думаю, нам лучше сразу перейти границу с Японией.

— Она может уплыть куда-нить?

— Не исключено даже это, но сейчас самое время для ее перехода.

— Почему?

— Никто не ожидает.

— Мы не знаем японского.

— В данной ситуации достаточно покоя души, когда станет ясно, что мы.

— Тоже японцы? Я не смогу.

В принципе я понял, на что меня проверяют. Если найду путь в Японию короче географического — так и буду проверять двойных агентов:

— Не тройные ли они, — если нет — в лучшем случае — заставят вести каталоги великих открытий, чтобы завидовал, что сейчас сам не напрягся, как Данте, и не срезал часть Земли, чтобы пройти на другую ее сторону.

Неужели для перехода нужен не тоннель, а надо убрать часть суши на этой Край-ней территории?!

Я не могу пойти на это.

Скоро стало ясно, что моя спутница не вернулась.

Оказалось, нашла их берлогу и вошла в нее — назад:

— Ее не пустили.

Медведи — двойные агенты, — я даже хотел постучать по столу, чтобы понять:

— Нервничаю — значит сбудется.

Но:

— Передумал.

— Ты знаешь, как преодолеть неприятности?

— Особенно крупные? — спросил, еще не осознав, что она тут, а:

— Быть не должно! — она в берлоге.

— Как?!

— Да вот так вот — прорыла подземный ход и вышла — о, мой маленький ужас — в Японию, — а:

— Оттуда пешком?!

— Японцы выдворили за бесплатно, пообещав, что в следующий раз уже не поверят в мой смешной рассказ.

— Это хорошая новость, — хотел улыбнуться я, но передумал, почему-то поняв, что количество улыбок не в скором будущем будет ограничено, а уже этот отсчет начался.

Мы хотели вместе с утра пораньше пойти на медведей, чтобы они точно спали, когда их границу у реки мы перейдем, и не чувствовали угрызений совести, ибо считал по-прежнему, что это не настоящие медведи, а засланные сюда двойные агенты, на которых и проверяют мою предприимчивость.

— Ты не хочешь их убивать? — удивилась она.

— Да, я люблю двойных агентов, так как это моя работа.

— Даже в том случае, что они медведи?

— Это не медведи.

— Вероятность того, что это медведи, а не двойные агенты в разы больше даже того, что мы сможем отсюда попасть в Японию.

— И, — добавил: — Мне всегда хочется сойти на предыдущей станции.

— А именно?

— Пойдем в Новую Зеландию.

— Но время прохождения Венерой диска Солнца уже измерено.

— Проверим еще раз.

— Хорошо, я согласна, если ты настаиваешь, но — прости — в другой раз.

Чё ты кобенишься?

— Понимаешь, я там был президентом — боюсь вспомнят или просто узнают.

— И тогда?

— Мне неудобно будет сообщать им, что в ближайшее время Япония окажется настолько глубоко под водой, что даже их передовая техника не поможет двигаться там в скафандрах.

Самое удивительное во всех заданиях и в этом в том числе, десантнику, как сбежавшему с уроков ученику, надо сначала узнать:

— Что ему задано.

И вот пока — я вижу — она начала рыскать раньше времени, надеясь методом Ты-ка познать не только прошлое, но и будущее, — а:

— То, что так не может быть в принципе — похоже — не гу-гу.

Почему? Потому нельзя угадать то, что еще только надо создать, как Кук и его друзья капиталистическое общество среди индейцев Мадагаскара — или что у них есть еще там. А как решить эту головоломку никто же ж не знает, чтобы:

— Каждой по мужу, — а:

— Каждому мужу, как минимум, по пять жен.

— Непонятно даже, — как сказала моя сопровождающая, — кого: жен или мужей должно быть больше.

И она спросила меня ночью, специально, чтобы намекнуть:

— Мы уже спали? — или:

— Спали вместе? — не одно и тоже.

Я не стал вспоминать, чтобы не было хуже. Создам уже в Японии такое полотно из увиденного там Ван Гога, что будет не хуже, чем в:

— Джазе только девушки, — это про них, а про нас, соответственно:

— Некоторые любят еще горячей.

По пути вспомнил, что был я президентом в Америке — да и в какой пока точно сказать не могу — в Японии, скорее всего, только резидентом.

Но очень обрадовался, как понял, что точно получится, как у Данте.

— Как? — спросила она, — уточни, пожалуйста, чтобы я согласилась опять.

— Я могу сегодня побывать на Луне.

— Она есть?

— Дак, скоро будет.

— Вот, когда будет, тогда и поговорим.

— В долг ничего нельзя?

— Дак, можно, конечно, но на Луне.

— Я не могу обещать, что мой корабль возьмет сразу двойной груз.

— Хорошо, отправь меня сначала одну.

— Я до этого сразу не додумался! Даже не понимаю, как и почему.

— Для этого и есть я.

Скоро оказалось, что ничего не выходит. Она пообещала обидеться и уйти опять в берлогу к медведям.

— Ты там была?

— Не притворяйся, что ничего не помнишь.

— Да, дорогая, я уже довольно давно и не собираюсь ничего вспоминать.

И только на третью ночь, когда Луна уже начала кончаться быть полной:

— Додумался.

— Что? Как?

— Пока не скажу.

По моему плану было ясно, что надо брать всю троицу — или даже тогда у заправки их было четверо, которые, я думал шли параллельным курсом, но вот только теперь нашлись.

— Боюсь, на это полнолуние у меня не хватит перегрузки, чтобы поднять всю вашу полутушу.

Она не поняла, что значит, не владела ситуацией также, как и я:

— В полной мере, — и думала, как многие сомневающиеся, что живут в одиночестве, а реально таскают за собой взвод, как Жан Кл Ван-Да и его друг Дольф Лунд, сержант-наполовину киборг, не обязательно уже заведенный, но уже обязательно таскающий за собой в кармане на груди шприцевые ампулы, чтобы быстро прийти в состояние такого аборигенства, что не только на Луне — на Земле и то любой проиграет им в личной схватке.

В последний момент передумал и послал ее одну. Пусть подумает на досуге, кто из нас главный. Почему Кук и остался на том Барбадосе, что убеждать в своей повелительности никого не надо. Все верят и так:

— Ты Моцарт — бог, несмотря на то, что сам об этом мало знаешь.

А так может получиться, как всегда:

— Она, она, он, — а я где, — спрашивается?

— Ты? Только собака.

И вопрос:

— Относятся ли собаки к парнокопытным, чтобы их брать на последний, отходящий от Земли Бортоносец?

И прибыл на лунный пересылочный пункт почти одновременно с ней, но вот именно в таком виде, как:

— Кошка и собака вместе.

Она очень удивилась и даже разочаровалась:

— Неужели до меня здесь были люди?

Мы — выходит — не люди.

Луна начала меняться, — а:

— Как с нее уходить, я пока не знал, и даже, если:

— Мы, — тоже не догадывался.

Ее пока не было точно видно, и я решил задуматься:

— Почему на Луне ничего, кроме песка не видно?

Более того, даже сказать нельзя, что живут. А должны, должны. Надо только открыть этот занавес. Мысли для этого недостаточно. И обратился к выкатившемуся из-за спины камню:

— Ты не есть Лунный?

— Вот ду ю сей?

— На Земле мы тоже ничего не видим.

И понял, что вижу! Но что, пока неясно. Только не самого себя. И что еще хуже, если мы не узнаем друг друга. Печальнее всего, если сработает навязчивая, как у Клауса фон Штауффенберга идея, наконец увидеть Хи, чтобы его ликвидировать.

И ответил, оглянувшись:

— Графом быть согласен — Хи:

— Надоел уже в прошлой жизни.

— Я никуда не поеду, — ответил.

— Хорошо, оставайся здесь неизвестно с какой Эмбер Хёрд, а мы уходим.

Но в последний момент передумал, с условием, что хочу поспать на Луне. И все поняли правильно, именно с Эми Хё. Так как Кеви Кост не смог это сделать из-за сиски-миськи болезни, хотя чего — так и осталось непонятным.

Я выдвинул столько непонятных для них условий, что решили сначала прямо здесь, на Луне сыграть в футбол.

— Как русские с немцами? — спросила Хё.

— Как немцы с англичанами.

— В Англии я уже зарегистрирован, как Энигма.

— Может быть, под псевдонимом?

— Я подумаю.

— Тогда, может быть, как русский?

— Вот из ё нэйм?

— Май-з Кру Иф.

— Такие имена бывают у русских?

— Да, Пеле, Гарринча, Эйсебио — все русские, — если кто не знал до сих пор.

— Эдуард Стрельцов, Олег Блохин, Марат Измайлов, Дмитрий Сычев?

— Помню, что знал, сейчас — простите — уже забывать начал, что это были русские футболисты.

И вот было принято окончательное решение, что играть будем здесь.

— Где, здесь? — по-честному не понял я.

— На Луне, мил херц.

— На Луне, — повторил я, как в тумане, ибо решил, что таким образом теряю главное.

— Что именно, сэр?

— Титул Графа хачу, чтобы всегда меня называли.

— Мил херц?

— Нет, без этой ерунды, а графом, да, обязательно.

— Значит, Кру Ифф?

— Есс, сэ. — Простите, что часто забываю немецкий.

Глава 6

Но признался даже ей, этой потенциальной Еве Бра, что боюсь реабилитации — или как это называется, не помню точно, в Силиконовой Долине — и буду вынужден продолжить войну с Ра-Ши.

— Давай, я сделаю тебе наколку, — сказала она.

— Нарисуешь на груди волка?

— Медведя.

— Тогда сразу поймут, что я Ра-Ши. И самое главное, я буду сомневаться в себе, как настоящий немец.

— Если окажется, что и Хи граф — ты согласишься?

— Та не, таких графов не существует.

— Тем не менее, логичней сказать, что их везде хватает.

Хотелось, конечно, переменить репертуар и даже его тема-тику, ибо сколько эта война может продолжаться?

Неизвестно.

И вообще:

— За что дают награды? — только за предательство и ложь.

— Я могла и сама ответить.

— Не знал, что ты недалеко.

— Я всегда близко.

— Спасибо за напоминание. Нет, я не буду даже в футбол играть с немцами, сколько можно?!

— Конечно, пусть сами куют капитал своего человеконенавистничества.

Хотя так-то с виду вполне нормальные люди, даже симпатичные. Хотя, конечно, на Луне и немцы, зачем они здесь?

— Вывод только один: мы на Луне не первые.

— Как ты думаешь, Данте, как думал: он первый или последний?

И наотрез отказался участвовать, как в футболе, так и — выходит — так и не закончившейся войне. Неужели нельзя жить по-человечески?

— Как?

— Достойно.

— Это ты Ван Гога спроси, зачем он выбрал такую Картофелину в потенциальные для себя отказники, что даже морковь на той же грядке переросла свой возраст от появившихся после его объяснений в любви излишних нитратов.

— Так-то всё понятно, но, честно, милый друг, я забыла, кто ты.

— Спроси.

— Как?!

— Это уже хуже.

Но и сам понял, что лишает не только Данте памяти хоть о чем-то хорошем на Земле, но — по крайней мере — меня тоже.

Я посмотрел на нее и спросил:

— Ты умеешь играть в футбол?

— Мы решили, что о футболе и о немцах больше не думаем.

— Тогда надо вспомнить, о чем думал Данте.

— А именно?

— О любви, или о ненависти? Он знал, или только на Луне и узнал, как следует об устройстве мира?

— Настройся на позитивный параметр, а я буду задавать вопросы.

В принципе становилось, чем дальше — тем больше ясно, что на Луне постепенно забывается даже то, что еще мы только собирались узнать.

— И в этом суть попадания Робинзона Крузо на необитаемый остров.

— Да? Как Пятница: мы не знали.

— И Луна ли это?! Надо подумать, как отсюда посмотреть на Землю. С Земли на Луну смотреть просто:

— Она отражается?

— Земля, к сожалению, нет.

— У меня идея: если в войну играть не хочется — это значит, что на ней, как в футболе:

— Все матчи договорные.

Вопрос остается только в том:

— Кого дурить, если все знают, что всё обман?

И появился ответ на виду:

— Самих себя.

Следовательно, люди врут не для того, чтобы развлекаться, а это и есть нить их жизни, как нить Ариадны.

— Да, для нас это выход, ибо ясно, что нас сюда заслали не для того, чтобы, а именно:

— Чтобы мы никогда не вернулись назад, — добавила она.

— Да, действительно, я уже не понимаю, в чем твоя ценность.

— А?

— Моя? Выходит, даже это и — нет, не забыл — только придумал.

— У меня идея, — сказала она, — запиши, пока я не забыла.

Луна потому пуста, что все, кто здесь был постепенно теряют всю конкретику своего сознания, которое по Канту и есть:

— Наша достоверность.

Действительно, даже Робинзон Крузо мог что-то такое придумать с Пятницей, но если память, как инструмент ума, уходит всё дальше и дальше — тут уж, мама мия — забывается всё. И это еще ничего — хуже, если всё чаще приходит понимание:

— Ничего и не было!

— Ты меня узнаешь? — спросила она.

— Да.

— Кто я?

— Ты.

— Так-то и я могу сказать, что мы никогда не были женаты, а вдруг?

Понимаешь, я не могу не выполнять свои обязанности.

И полезла ко мне пока Луна полную темноту нам устроила. Честно?

— Испугался?

— Ты чё?

— Я не уверен, что ты сапиенс.

— Тебе хомо недостаточно?

— Просто я не умею еще пользоваться раздельным сексом.

— Ты про него?

— А ты?

— Я уже могу только пригласить тебя на совместный обед.

И.

И постучали по оставленному здесь когда-то космическому кораблю, как по случайной, но всё же знакомой закусочной из пиццы, но:

— Только, чтобы без теста нам, пожалуйста.

И конфликт:

— Так не бывает!

— Что это значит?

— Дайте жалобную книгу! — крикнула и моя прищепка. Ну, если я забыл, как: вас теперь называть?

Она двустволку из заднего ящика, мы ей наперерез, ибо поняли, что полицейский зашедший на уикенд в ее предысторию, сейчас в туалете.

— Это не наша территория, — зашептала она громко.

— Ты помнишь правду?!

— Чего ты так испугалась? Просто Луна сейчас над Диким Западом, а наша Ци-Ви пока осталась на куличиках.

— Прости, но я еще не докатилась до того, чтобы успешно разбираться, где наши и кто это, собственно.

— Это вполне может значит, что раньше ты работала Матой Хари или Зарой Леандер. Петь умеешь?

— Надо попробовать.

Взяв, как обычно, больше, чем надо пиццы — штук пять-сем больших до полуметра, колы, минералки специально для диабетиков, сели на полицейский мотоцикл типа:

— Урал, — и загремели ближе к раю.

— Ты пропустил одну букву.

— Это важно?

— Дак сорвемся в пропасть.

— Ты думаешь, у Луны бывает край?!

— Ты — нет?

— Постарайся не употреблять длинные слова.

И она даже задумалась. Следовательно, если притворяется, а прикидывается разумно.

— Я уже ни-че-го не помню, — сказала она. — А ты? Подожди, давай проверим.

— Что именно?

— Не Аватар ли ты. Спроси меня что-нибудь?

— По поводу секса?

— Знаю, что бывает иногда, но уже забыла полностью его расписание.

— Вопрос только в одном: должен ли человек радоваться когда-нибудь, или нет?

— Давай, моя маленькая, твоя большая, — сказала она, — если выиграешь ты — можно попробовать наслаждаться, если нет — значит преждевременно.

— Не вижу логики, — ответил я неожиданно для самого себя.

— Перемещение с Луны точно такое же, как с острова, о котором так долго мечтал Робинзон Крузо.

— Разве я говорил, что не хочу здесь остаться, если не навсегда, то довольно надолго?

— Да, но тогда ты Пятница.

— Ты считаешь, что Робинзон — это была она?!

— Честно? Это моё предположение.

— Хорошо, оставайся здесь, а я постараюсь как-нибудь по ходу дела тебя выручить.

— Спасибо на добром слове.

И пришлось прийти к заключению, что с Луны надо подняться на Землю, а не:

— Наоборот.

Она ошалело посмотрела вверх, но удивила меня больше, чем себя:

— Земля, как Энигма посылала едва различимые сигналы: погода устойчиво разнообразная, и опять:

— Вас не понял, но и не повторяйте за мной, как попугай одно и тоже.

Хотелось возразить:

— Я молчу, — но решил, что на Земле уже читают мои мысли.

Если дурак — назад могут и здравствовать заодно с прощанием.

— Не думаю, что на Земле нужны умные, поэтому чаще повторяй одно и тоже:

— Вас понял, но для полной уверенности повторяйте сигналы перехода границы между Луной и Солнцем каждые три-пять минут с точностью до градуса северной широты.

— Они могут не понять этих закорючек?

— Это неважно.

— Что важно?

— Только то, что ты Человек.

— Так я не так уже в этом уверен, как раньше. Да и раньше нередко сомневался.

И она меня поддержала:

— Скорее всего, это подстава, Земля захвачена ящурами или другими их моди-фик-аци-ями, и теперь они ловят разбежавшихся по вселенной сапиенсов на приманку их же разума.

— Как узнать?

— Можно попробовать узнать, если еще в этом месте Земля, и, если повезет, что ее нет, то и передача ведется из искусственно созданного мировоззрения.

— Я знаю, как их проверить!

— Говори.

— Пусть пришлют нам два-три, или одного человека, а мы здесь проверим его на профпригодность к разуму.

— Как?

— Какая разница, как, пусть пришлют, и это будет значит, что на половину они точно не врут:

— Люди у них есть.

— Точно!

Пока ждали я предположил, что и Адам и Ева, не просто так улетели на Землю, а власть на Небе тоже была захвачена неизвестными Подвидами, и, значит, не так уж важно рожать новых здесь было, как:

— Выкупать оставшихся на небе ангел-офф.

— Ангелы — это не люди!

— Не будем пока уточнять то, что и так совсем неизвестно.

И скоро пришла посылка, ну, мумия без преувеличения! Как никто из нас не обрадовался. Но к утру оттаяла, и на-те вам, как на Новый Год:

— ?

— Кто?

— Я пока не могу понять, чем-то она не похожа ни на кого.

— Половые органы?

— Пока не развиты.

— Если до завтра не прибудут, имеет место быть почкование, а доказательств, что оно уже дошло до этого дела на Земле за время нашего отсутствия.

— Никаких.

— Да, нет.

— Может они не помнят того, что еще помним мы?

— Ты помнишь?

— Да.

— Я — нет.

— Это разногласие ничего для меня не меняет.

Сразу после новолуния дело пошло — оказалась:

— Она, — и мне только осталось выбрать, кто из них Лилит, а кто Ева.

Но.

Моей визави уже не было! Значит, произошел обмен. Но на всякий случай посмотрел по сторонам. Места, где спрятаться — не было. Хотел вспомнить что-нибудь хорошее — тоже не получилось. Все файлы удовольствий от нас спрятали, как от Робинзона Круза. Поэтому:

— Пятница — подарок.

Следовательно, надо попросить что-нибудь, и может появиться. Робинзон, значит, попросил людоедов, — зачем?!

— Может быть, ничего более-менее понятного не было? — завис вопрос.

И ясно: кто-то рядом есть, хотя и стесняется показать свою рожу.

Неужели это обязательно должна быть ящерица? Неужели и сам человек — дракон, и это его мечта:

— Увидеть, наконец, своего родственника во всей красе полновластия.

Не надо было отпускать ее. С другой стороны:

— Кого? — так и осталось непонятным. Хотя если разобраться: мы никого не знаем.

И решил пока поймать осетра, а потом подумать, что с ним делать.

Но не смог. Значит, их здесь нет. С другой стороны:

— Почему? — непонятно. И впервые в жизни испугался, что остался один, ибо фигуру, посланную мне, как ответный ход, пока так и не видел.

Наконец, она вышла, и я попросил ее отжаться двадцать раз.

— Наверное, я не смогу.

— Почему?

— Здесь слишком маленькое давление, при подъеме я буду взлетать вверх.

— Почему тебе сразу не внедрили баланс?

— Баланс?

— Ну-у, или, балласт.

— Ты вообще: пароль знаешь? Мэй би, даже не задумывался, что он должен быть?

— Это уже ответ на мой вопрос?

— Да, ты первый должен назвать пароль или я уйду к аборигенам.

— Здесь их нет.

— Что это значит? Ты их никогда не видел?

— Если даже и видел — всё равно знаю, что нет.

— Для ученого ты слишком самонадеян.

— Я не знаю ни одного ученого, который был в состоянии меня критиковать.

— Так, так, так! Вот меня и прислали исправить это положение.

— Я не считаю женщин способными к взаимопониманию.

— Нам это необязательно.

— Я имею в виду, что ты никогда не найдешь возможности проникновения в суть Луны.

— Ты уверен, что у Нее есть сут-ть?

— Да, точно что-то есть, хотя я еще не решил этот интеграл.

— Все интегралы учебные.

— Раньше были настоящие.

— Значит, надо войти в Прошлое Луны — там что-нибудь найдется для нас полезного.

Пришлось из вежливости поперхнуться.

— Ты не знаешь, как?

— Я об этом, к счастью, еще не думал.

— Думаешь, в его поиске мы слишком надолго здесь задержимся?

Вот по ней не скажешь, что обладает способностями Блаватской, но не похоже, что и нарывается на разоблачение своего только:

— Культа личности. — А:

— Ученых женщин не бывает, если не считать Марию Кюри, Дашкову, подпругу Катьки — тоже предполагавшей, что умеет управлять даже лошадями.

— И людьми?

— Думали, что подавно, но оказалось, что не могла даже отличить одного князя от следующего.

— Зачем тогда меняла?

— Она не меняла, а думала, что и третий никогда не лишний.

— Уверен, София здесь и прописала свою мудрость.

— На Луне?!

— Чем плохо? Тишина, связь с Землей, если и теряется, но потом всё равно налаживается.

— Ты думаешь, здесь притон?

— Или лунное царство. Но странное какое-то. Ничего пока не могу понять толком.

Секс пока не стал предлагать, какая коза в ней прячется неизвестно. По походке было что-то знакомое, но и ускользающее одновременно. Луна скрывает не только недостатки, но и достоинства. Часто даже наоборот.

Никакая идентификация не срабатывала:

— Я никого не помню по системе Данте Алигьери: память не успевает за действиями разума.

Что значит: на вид тишина, а он рыскает так, что ноги отваливаются, как у сыскаря, так не отпущенного на пенсию даже по семейным обстоятельствам.

Пришлось резюмировать, что все люди здесь — на людей не очень похожи. Кто они тогда? Интересно, что предложить секс хочется периодически постоянно, но:

— Не могу! — это должно значить, что и:

— Невозможно!

Неужели здесь до сих пор почкование? Какие действия должны ему предшествовать. И когда пришла на стрелку так и спросил ее:

— Ты умеешь?

— Хочется?

— Нет, но уверен, должно хотеться.

— Заход в Прошлое — не так прост, мой милый.

И точно хотелось подумать на одну из моих бывших, но:

— Никого не мог вспомнить по имени, и даже мимо могу пройти только оглянувшись, но догонять, увы, некого.

Как узнать человека, если два раза никто не встречается? Кук, наверное, сделал это открытие, иначе какой смысл оставаться на островах того архипелага, как в лесу, где все волки абсолютно серы.

Возникает закономерный вопрос:

— Какие люди лучше: знакомые, или наоборот?

Большей частью, конечно Не — знакомые почти:

— Ни-гогда.

— Ты Не или Ни? — спросил ее первую абсолютно без надежды, что расколется.

— Ни-На, — ляпнула она.

— Ты это нарочно?! — и так расстроился, что чуть не вспомнил Нинку из кабака на столе у сторожа, а ее подругу пока нет. Но и была — это уже информация.

Хотя и продержалась только до обеда.

— Ты где обедаешь? — задала она наводящий вопрос.

— Обычно?

— Нет, наоборот, иногда, только по праздникам.

— Здесь праздников только два: Новолуние и Полнолуние. И даже не знаю, когда лучше видней, в новолуние или в полнолуние?

— Перспектива в первом случае, общий план и композиция — в следующей фазе.

И решили попробовать сначала до обеда, потом после тихого часа, а до этого во время него. Но.

Так и не поняли, что, собственно, надо делать, когда желание есть, а:

— Чего хочется? — так и остается в запретке.

При следующей встрече ляпнула:

— У нас будет ребенок!

— Каким образом?

— Я думаю, тебе лучше знать.

— Нет, я ничего не понял, хотя постепенно начинаю чувствовать удовольствие, похожее на радость освоения новых земель. Как Том Кру и Николь Кид, скакавшие на освоение новых земель дикого запада.

— С третьим лишним?

— Да, ты тоже начинаешь понимать, что конкуренция не только возбуждает, но и:

— Приносит радость?

— Точно!

— Так ты думаешь, что при нашей интимной встрече присутствовал кто-то еще?!

— Уверен.

И через пару дней она появилась, именно потому, что я ее узнал, хотя и не видел. Прецедент логики диктует правила. Правила, однако, не только видимого мира.

И сказал ей:

— Завтра нам тоже придется встретиться в праздничной обстановке.

— Да, — ответила она. — нам совершенно необходимо удовлетворить, как можно больше ее любопытство, чтобы засветить ее в полном лунном свете.

— Вы уверены, что это именно она, а не он?

— Мы на вы?

— Я даже не знаю, как вас и теперь называть.

— Я — тоже.

— Значит, она нам и подскажет.

— Или он.

И опять пошли в лес недалеко от лагеря, где отдыхали дети и она сама работала инструктором по правилам их отдыха.

— Не верти головой.

— Почему?

— Если увидишь, что это изменит, побежишь в кусты? Так их здесь или нет, или всюду и так заросли.

— Нет, я уже точно знаю, что следят.

— И прошлый раз следили.

— Прошлый, да, но я не была так уверена, как сейчас.

— Смотрите, как распускаются листья у деревьев! — крикнул, ибо нас вам всё равно не видно в полный рост!

Пришлось сделать вывод:

— Если девушек уже две, это или — или, — а:

— Воссоздать имена всё равно не смог.

Скорей всего, мало того, что забыл, немного, что это бесполезно:

— Знать прошлое, ибо оно уже здесь, хотя и в модифицированном виде.

Как узнать, чего уже не только нет, но и, как и не было никогда. Всё ясно, кроме неопределенности, что:

— Было! — и это трудней, получается, чем из кости мамонта сделать целого.

Существует ли вообще связь между неопределенностью и определенностью? Лучше сразу попробовать ее создать. И, значит, выбираем, что нравится, и посмотрим, чем они будут отличаться.

Вопрос:

— Что мне нравится, — лучше не задавать.

Лучший способ и последний выход вранья:

— Фантастический! — прикрыть правду такой откровенной ложью, что правда и не:

— Скрывается.

Человек ее видит, знает точно, что враньё, но не обращает внимания, что цель к которой он идет:

— Не отличает уже правду от лжи, — настолько она хорошая.

Кто она?

И получается: и правда, и ложь, и цель, а то, что он сам становится дураком — ему, как гению — не:

— Стыдно.

У Бальзака есть такие случаи, что при человеке говорят с другим собеседником в третьем лице, как в условиях театра:

— Он не слышит, — тогда как, очевидно, что всё принимает к сведению.

Парадоксы, на которые многие — если не все — не обращают внимания, именно:

— Или, как на условность, или, как на лопоухость первого собеседника, когда при нем сообщаются сведения, для него не предназначенные.

Например, жена говорит мужу, приехав за триста почти километров с ним в загородный дом:

— Прости, я забыла сказать подруге пару фраз, которые только что вспомнила, — завтра утром буду.

И ясно, что нашла в огороде под летним душем записку от местного прохиндея любовника:

— Жду, надейся, что на этот раз до самого утра перерыва даже на короткий перекур и кофе с коньяком не будет. — И:

— Он соглашаецца! — ее отпустить не только потому, что она и с ним отработает — хотя и со вздохом — всю программу вплоть до наоборот, что будет вертеться не так, как рыба об лёд, а:

Глава 7

— Шампур полуавтоматический: ни за что не додуматься самому, что она на этот раз исполнит.

Совершенно невероятный парадокс, который заметил Оноре де Бальзак, как свойство души хомо именно сапиенса. Обычно считают:

— Или ошибка писателя, увлекшегося деусом из машины, или тот, при ком идет разговор:

— Не посмеет поверить в правду.

Такое же — в принципе — свойство человека, как замеченное Данте отставание памяти от деятельности разума:

— Слышал звон, но не в состоянии уверовать, что такое бывает, хоть и в принципе.

Фундаментальная ошибка в том, что театр признали условностью, забыв, что в фундаменте — это правда устройства мира. А вот то, что жена может при муже — почти прямо — трахнуться с другим, объяснила популярно, как выпить стакан воды, Александра Коллонтай, — но:

— Приняли решение, что это относится только к революционно настроенным солдатам и матросом и их комиссар-шам, — а так-то обычная домохозяйка на это не согласится даже под расстрелом.

Хотя домохозяйки — в значительном количестве, доходящем до подавляющего большинства — только об этом и мечтают. Вывод:

— Расстреливали их за что-то другое. — Возможно, именно как раз за Это:

— Понимание Оноре де Бальзака в его целиком и полностью, не отвергающей условности мира натуре, как — наоборот — определяющие нашу жизнь надолго, хотя и не до конца света.

Многие думают, что бог просто издевается над человеком, чтобы иногда показывать, каким идиотом он является, — а:

— Что наоборот, — смешно, но никто не верит.

И это значит только одно, что:

— Бога здесь нет, — но иногда бывает в машине.

И:

— Бог катается, а нам приходится возить дровишки туда-сюда, — а зачем, господи, непонятно, если скоро революция и все всё равно уйдут на фронт.

Тем не менее, даже предположив, что стучатся в дверь опять Нинка и Линка — не пустил их. Почему?

— Не верю!

Имена, тем не менее, названы, и теперь жди заселения Луны, как когда-то Земли после потопа:

— На вид всё те же, но уже только все абсолютно парнокопытные.

Что это может значить? Только одно:

— Человек уже двойной, и если один не бельмесит, то другой уже стоит на стрёме у той летней душевой, где лежит записка, но, увы:

— Не от него. — Связь между ними есть, но она не прямая, найти ее не только не каждый хочет, но многие вообще:

— Категорически против этой компании, — и вплоть до того, что может отступать даже до самого Моисея — не сдадутся!

Аргумент:

— Так долго с горы не спускаются, — а:

— Говорить с богом Моисей не мог, так как априори надо иметь в запасе десять лет для спецшколы, пять института, подготовительные курсы возможны — семнадцать лет никто не станет куролесить по пустыне, пока все остальные не сдохнут, ибо оставшееся золото осталось несъедобным.

И хотел уже попросить заменить Нинку и Линку — если уж никак нельзя обойтись без Прошлого — на Аллу Два, ибо не мог вспомнить даже Маркизу, а то, что у меня было еще прошлое — совсем забыл.

Все доценты с кандидатами вылетели из головы, как люди абсолютно бесполые. Но только успел это записать, как пришла Лариска, и я ее вспомнил, как человека. Которому должен. Как она меня просила! Так она меня просила, что теперь нам хватило Лунного Кратера, как отдельной ее комнаты в двушке на Вернадском проспекте, которая — несмотря на осторожность — всё равно сломалась, а это была дефицитная диван-кровать — но могу и путать, т.к. мог вспомнить не ее, а кого-то похожего. Но не беспокойтесь, если и медведица, то всё равно обязательно женского пола.

— Их либэ дих!

— Спасибо.

— Пойдем в кино?

— Охотно. Бери билеты обязательно на последний ряд.

— Почему?

— Я стесняюсь.

— Не замечал, — ответил, но и она не заметила, что совместилась, как два в одной очень разные, но похожие.

И от счастья скоро возник вопрос:

— Что лучше: она или продолжение? — Ибо она хотя и не была негром, но папу-асом, — как я ей посоветовал:

— Обязана?! — но всё равно не рассердилась.

— Но и дети, — посоветовал, — всё равно должны быть наполовину людьми.

— Зачем?! Хотя, если ты так хочешь — пусть будут немцами, как Кант мудростью своей волосатый, а остальные?

— Остальные? — я задумался, кем должны быть наши дети, если они такие красивые и умные, но очень секс-у-альные.

— Ты не думаешь, что у них всё уйдет в ум, если не поставить ему препятствий?

— Уму?

— Ну-у, а зачем слишком уж мучиться, если всё равно это бесполезно.

И, значит, секс, кино, а мысли хотя и приходят, но не так часто, как я уже привык.

— Ты — вообще — о чем больше всего думаешь?

— Не о сексе, ибо это у меня идет автоматом, как жизнь. Хочу стать доктором наук, но без предосудительности не получается.

— Что это значит, ибо я многое знаю, но об этом ничего.

— Берут, но пока только столоначальником в министерство.

— Это хуже?

— Для кого-то мечта, а я.

— Что?

— Хочу всегда быть рядом с тобой.

— Спасибо, я тебя тоже люблю.

— Я тебе напоминаю медведицу?

— Только с ударением на слове напоминаю.

— Медведица?

— Ну-у, есть в перспективе фильма Край.

— Ты уверен, что это она?

— Иначе, зачем она так хулихганила? Срывала железо с крыши у Колыванова, а он из-за этого так и не смог написать роман в письмах, как Жан-Жак Руссо Новой Элоизе, которые могли изменить судьбу мира в сторону его противостояния истине настолько, чтобы наши излияния на Земле так и продолжались дольше второго пришествия.

— Так ты думаешь, это не её Эма-эманация?

— Серьезно спрашиваешь?

— Думаю-ю, да, ибо Солнце же ж!

— Луна.

— Правда?! Я так об этом мечтала, так хотела на Луну с тобой, что вот, пажалста.

— Сбылось, — резюмировал, но уже сам получил дозу сомнения, ибо думал: все верят в очевидное, оказывается, Лариска — умная баба — не догадывалась.

Если есть умысел врать, то всё равно непонятно, откуда он взялся. Неужели она любила до меня того сохглядатая? Но человека активного в других отношениях. Примерно, как Ковалев в отношении Шилова в Неких — но не при штурме Трои — войнах.

Нинку с Линкой законсервировал за Лунным Камнем, что будут искать:

— И смогут найти, — но только не в нашем городе.

По крайней мере, не в нашем районе. И не думаю, что будут пытать, чтобы узнать их место:

— Нахождения, — это, как искать Еще Что-то, но не на Острове Сокровищ, а на необитаемом острове — еще догадаться надо.

Идея, что и всё-то здесь на Луне, как и на Земле, не только в парнокопытности — еще не нашла кратер для своего рождения. Или, как постеснялась сказать Фэ. эР. в Весне:

— Я еще не сошла с ума, а разрешили только: наоборот, что, как все быть, а не только казаться нормальной.

И провел почти научную аналогию с этой — как её? — по-моему называлась Земля, хотя больше пятидесяти процентов и на нее не разрешу ставить.

И возникает вопрос:

— Как мог Каин так быстро найти Авеля, если тогда не было ни телефонных книг, ни самих адресов с именами и фамилиями жильцов в них даже?

— Где-то есть Тайник с событиями — возможно — даже не только ближайшего будущего. Без помощников вряд ли найду. И передал на Стрелке — не очень далекой — все сведения Нинке и Линке. Обеспечив им канал связи не столь далекий, как предполагается по Теории Вероятности. Ибо:

— Луна только кажется такой маленькой — особенно с Земли — но вот даже ТО — теория вероятности — не знаю, охватит ли ее полностью.

— Вот это прикрытие — так прикрытие! — с большой радостью кто-то закрыл мне сзади глаза.

Но не растерялся:

— Лариска?

— Этого мало.

— Ты подумала, что это вопрос.

— Спасибо, что применил вопрос, как ответ, ибо теперь я не сомневаюсь в твоей любви — ты знаешь, что обмануть меня не удастся.

— Спасибо и тебе, что нашла меня.

— Прикрытие Луны очень близко моей душе.

Что это значит, пока не стал спрашивать. Может она уже умерла, и я нашел ее здесь, как Данте Беатриче. То не знаю:

— Знаю, или спрашиваю.

Лунная Лариска, — чем она может отличаться от прошедшего времени? Думаю, может больше, чем раньше. Хотя не исключено, что, как обычно:

— Становится и становится только хуже, — что значит, конца света ждут даже на Луне.

Не стал думать о хорошем — о плохом веселее. Но тоже:

— Ненамного.

Хотел зайти за Лунный Камень, но понял, что Лариски там нет, так как две первые неожиданно опять появились на горизонте, но опять в том же платье:

— Невидимок, — есть, а что не удается даже угадать. Вот до какой степени. — И:

— Предложил им работать сутки через сутки.

Ни ответа — ни привета. Может быть, это Наташка со Светкой, они никогда друг друга не стеснялись, и до такой степени, что завидовали зимним сапогам, которые трудно разделись, так как они тоже всегда:

— Только одна пара.

Принял решение: тени не считаются. Ибо халтурить даже на Луне не так хорошо, потому что плохо: идет перегрузка.

Впрочем, ничего не вышло, ибо вспомнил:

— Надо богу молиться, а не решения принимать, которые всё равно никогда не могут быть выполнены.

Хотя мелькнула мысль, но так быстро, что смог только запомнить:

— На Земле действует рекомендация Данте: по остаткам можно восстановить даже мамонта.

Здесь отличить живых от мертвых трудно: все только тени.

И:

— Принял решение встретиться с двумя первыми тенями, как:

— Тень.

Не получилось. Тень не всё помнит — я:

— Только забываю на время, — хотя тоже:

— Какое неизвестно.

Тенью быть страшно. Однажды чуть не получилось, но так испугался, что:

— Сколько ни пробовал — боюсь до сих пор.

И сел на Лунный Камень, который становился иногда маленьким, а чаще большим. Как та гора Данте, где ему всё-таки удалось найти Беатриче, не только ничего не боящуюся, но могущую смело смотреть даже в глаза Солнцу. Данте мог:

— Только на нее, — но всё равно ему удалось так научиться летать, что даже сам не заметил, что поднимается всё выше и выше.

Я — не могу. Почему — пока не совсем понятно. Ибо мечта есть, а результата всё равно даже не намечается. Впрочем, и Данте не замечал, что:

— Пошел, пошел, давай, давай, выше, выше!

Тем не менее, думаю, строить на Луне дома также бесполезно, как на деревне коровники:

— Всё равно нигде не спрятаться, — да и коров разве напасешься.

Быков? Вообще нет.

Стройотряд? Состоит только из ученых. Хотя и будущих.

И решил:

— Строить коровник.

Брать:

— Только тех, кто не будет задавать вопросы.

И оказалось, таких людей хватает, что значит одно из двух:

— Или поездка на Луну в качестве бойца ССО — это обычное, как Норма Сорокина, дело или они никогда не видели Луну вообще.

И решил, что меня послали на Луну не для того, чтобы разводил здесь малину, строил коровники, купался с девочками — одна меня недавно пригласила, — а:

— О, ужас или наоборот радость, — пришла другая — та:

— Опоздала.

И постепенно понял, что попал в трудное положение:

— Не могу отказаться ни от этой, ни от первой.

Помню, когда-то одну пригласил танцевать на дне рождения второй, которая сделала через несколько минут такой ход, что пришлось отказаться:

— Я хочу быть с тобой, — и ясно: сегодня ночью обязательно, — а навсегда?

— Тоже.

И вот теперь только стало ясно:

— Они давно взяли меня в оборот, а получилось вот только здесь, на Луне.

И, думаю, только для этого прибыл на Луну, а вовсе не по оперативно-стратегическим обстоятельствам мирового масштаба. Данте — считаю — приходил сюда, чтобы именно:

— Перевернуть мир так, чтобы его встреча с Беатриче стала неизбежной.

Я? Надеюсь — тоже. И честно, на Луне не хочется оставлять даже одну из них. И:

— Так как я ни одной из них — если ничего не путаю — здесь не видел, то эти две тени они и есть.

Ибо думать, что они остались на Земле, всё равно, что только мечтать о несбыточном:

— Там они не согласятся быть моими, но в разных временах, ибо, как это сделать я так пока не и придумал.

А вот Данте смог доказать, побывав на Луне и в других частях его света, что Беатриче можно встретить еще и на Земле, но так, как я:

— В альтернативе, — что, да, узнать никто не сможет, а я знаю, как!

А именно, по их шерстяному покрову:

— Одна голая, как Рыба-кит, а другая содержит ее в себе, как заросли Австралии моря и океаны, по которым Кук вознамерился связать их воедино.

— Как-то нелогично получается, сэр, мехом внутрь, что ли?

— Временно это вполне возможно. А так-то, да, дубленки уже давно никто не носит.

Оказалось, что всё-таки наоборот, а это значит — нет, дубленки всё равно никто не носит — но мех внутри или снаружи смог запутать даже Исаака, когда он выбирал, какому сыну отдать царство навечно, — но:

— Только временно, — ибо поступил не по интуиции, как ему расписали судьбу на небе, а пошел самым верным путем:

— Наощупь! — так бывает? Чтобы на помощь уму непостижимому пришла на помощь практика:

— Если бежит от вас — значит мамонт.

Сын же Исаака, Иаков сделал открытие:

— Можно и до утра найти время сплавать за Золотым Руном, чтобы предстать перед отцом, как лист перед травой:

— В нём, как в родной волосатости своего брата Исава.

Вывод неутешительный:

— Царица Савская одна, а на самом деле претенденток было двое!

Почему теперь никто и не узнает ее портрета, и вплоть до того, что кумекают:

— Не было ее!

Выходит, что больше — что меньше, а разницы никакой. И значит, в точку можно только:

— Соврать, как Иаков своему папе.

Сегодня даже один день без вранья и то:

— Не существует. — Как, впрочем, и никогда такого дня не было.

Даже, если человек говорит правду — самого дня, обладающего всеми параметрами честности:

— Не бывает.

Некоторые, как Распе, у которого звуки сначала замерзли, а потом в теплом доме опять оттаяли, думают: чем больше врать — тем вероятнее правда может сама появиться на свет, и встанет перед первородным грехом, как лист перед травой. Но Данте ничего прямым текстом так и не сообщил, что нашел ее хоть где-то за пределами Земли, на Луне:

— В том числе.

Решил заказать себе шашлык по-Карски в ресторане Прага и за время его ожидания подумать, как найти время, место и способ разделить этих добрых леди на их личные прихоти только. Любят они одно и то же, но — уверен:

— По-разному.

Прямо на улице перед книжным магазином на Калининском проспекте я сам немного боюсь, у этого только, если, где Никита Сер куковал с Э. мало кому Известным прямо при всех под его нововозведенным древом жизни, и пили и пели до самого обеда песню:

— Ох, где был я вчера, не пойму днем с огнем, помню только, что дали путевку на Луну — думал в шутку тогда — сейчас оказалось, что мне:

— На самом деле, — не в Америку.

Ник Сер предложил выбор, что:

— Будем таперь бросать через спину тапок, кому куда.

— Я и так знаю, Ники — тебе на Кубу к Фиделю — мне прямо к Кеннеди, чтобы предупредить о заказе на убийство.

Но, как это сделать, пока не нашел способа.

— Сделаем так, я потопаю под утро, мол, пошел, а ты прими его как будто.

— Хорошо!

— Я с Элен Ромеч — ты с Зарой Леандер, — сказал он.

Я постеснялся уточнить:

— Какая из них с природным мехом? — ибо понимал:

— Всё равно предложит потом поменяться — узнаю лично.

Но не думал, что будет произведена до такой степени большая конспирация:

— Они пришли в масках. — И сколько я ни пытался быть таким же дураком, как Луи де Фюнес, и говорить почти без перерыва:

— Сними маску, пажалста, иль — в крайнем случае:

— Покажи хоть своё ненастоящее личико.

И вот дело дошло до того, что так ласково с ними обошелся, что даже очень просили повторить:

— Всегда так можно?

Я к Нику Серу, — а:

— Иво нет-т.

Говорю:

— Он на Кубе — не скучайте, а они тоже намекают, что:

— Пока нет, заменять его тебе придется.

Согласился без препирательств, ибо чё делать здесь, на Луне, если не только этим делом и заниматься, — знак вопроса?

— Не нужен.

Неужели Рай начинается на Луне?

И докатился до того, что с одной проводил секс, а другая в это время треску жарила на Белом море с трудом добытым растительным маслом в соседнем населенном пункте, а даже, поняв, что ее обманули — не успевала, как следует обидеться:

— Успевала начать понимать, что это она и была со мной то под большим лопухом, то под перевернутой лодкой на берегу, как фильме:

— Приходите не завтра, пожалуйста, а прямо сёдня всё и сделаем, — нет, по-другому, а именно в фильме Холодное Лето 53-го.

Получается:

— Человек, чтобы быть счастливым сначала должен понять себя умным, потом:

— Оказывается дураком был, — а вышло:

— Что вот только так и можно — как сделал выписку Данте Алигьери — подняться над Землей и всё выше и выше, что даже не замечал До Этого, как хорошо было:

— Превратиться из умного в дурака, потом наоборот, опять в умного, — что и называется:

— Счастье.

Ужас, правда, остается:

— Как не замечал очевидного?!

Решили пока жить в одном доме, а у каждой с собой своя бирка Антона старосты Асса Пушкина, — у одной свой Пивной бар на Рязанке — у другой:

— Ресторан Прага на Калининском напротив, — имеется в виду, это, как я предложил, — они почти наоборот:

— Это у меня читальный зал в ГЗ, а у тебя такой же на Факе.

Я позволил себе решить их разногласия не дифференциалами и интегралами, Рядами и Биномом Ньютона, — а:

— Простой реальностью можно? — хотя знак вопроса замаскировал под жука, который здесь пролетал, как одна такая пушистая телка из рода Че, что танцевала со мной в местной чайхане, состоящей только из наc двоих и пианино заодно с проигрывателем музыкальных пластинок до такого упада, что догадалась встать только тогда, когда уже едва не стало слишком поздно. И:

— Ничего не было, — но запомнил ее на всю жизнь, и теперь вывожу периодически на прогулки, но опасно доиграться до такой реальности, которая изменит само прошлое.

Единственное, чего не могу сказать, как муж одной литовской девушки Ирэн и ее певец:

— Сколько я девушек встретил, только не встретил такой-й-ой-ой-й.

— Помню тебя перед боем, в дыме разрывов гранат, платье твое голубое, голос, улыбочку, взгляд.

И забыл обо всем на свете, стал ловить треску сразу на три — 3 — дома:

— Она, она и она. — Специально не повторяю еще раз имена, чтобы никого из них не украли, такие красивые, как три царицы под окном, — но:

— Вот, что делают, когда меня не предвидится — даже не задумываюсь.

В некоторых теориях утверждается, что ничего и не происходит — в других, наоборот:

— Бывает, — но узнать конкретику нельзя принципиально.

Специально придумано так, для счастья неведения, которое, не изображая и не воображая, но, скорей всего, именно поэтому:

— Если не может существовать, — то просто:

— Бывает.

И зашел с утра к одной, днем к другой, вечером к третьей. Зачем? Хотел свести их вместе и — нет, не попрощаться — сказать:

— До свиданья, — всё равно:

— Не получилось.

Я ходить могу, они — выходит — нет, хотя и работают, как самодвижущие мишени в своих личных флигелях. Пространство разделено на не для всех доступные части. Хотя, возможно, у каждой из них своя парадигма тоже есть. Но угадать, за кого из них зацепиться, не могу — кинуть жребий?

Тоже нет необходимости, которая может быть решена в будущем.

И нельзя даже представить, пригласил всех на рыбалку, и плыли все в разных лодках, как в одной со мной, и они друг про друга даже знали, но не видели.

— Я остаюсь здесь навсегда! — крикнул, встал в лодке, но она закачалась, предупреждая о волнении — вплоть до морщин — пространства, как явлении временном, но еще существующем.

Сел.

Потом на берегу сам жарил для них рыбу, а они были, как в выходной:

— Счастливые, праздничные и c бокалами шампанского.

— Это Рай? — я посмотрел на небо, которое подмигнуло, закрыв солнце тучей, хотя и на несколько секунд, но решил: исчезнут, так и не дожив до вечера, когда всё будет можно.

Они — дожили. И хотел даже сесть писать протест, что мне мало и этого для прощания с Луной, но они опять вошли — так и не замечая друг друга — и опять всё было, как прежде:

— Я — король.

И только к полуночи вызвали к Тузу — боялся:

— Если Эйнштейн или Алан Тьюринг — могу не справиться.

Тогда, может быть, ладно, подчинюсь, но только извините, не навсегда, ребята. К счастью, не пришлось, ибо это был:

— Президент США Кенне, — роль которого, не увы, должен был сыграть я:

— Не буду!

— Вы любите невыполнимые задания, сэр, поэтому и вся колода из 54 карт Тарот ваша.

И, как нарочно, забыл, точно ли их должно быть пятьдесят четыре. Хотелось объясниться, что так не делается:

— Не начинаются настоящие дела с игр с памятью.

И:

— Как оказалось, продолжить нельзя, а повторить, как даже расслышал:

— Хоть сто раз можно!

— Спасибо, сэр!

— Почему, сэр?

— Спасибо, леди.

— Почему, леди?

Если не сэр и не леди, то кто? — стоит задуматься, но в перспективе только Черномор, Змей Горыныч или Кощей Бессмертный. Я:

— Не уверен, что согласен даже на уикенд заменить хоть одного из них.

Просто надо, как Данте взять проводника, а:

— Кому я доверяю так, как не самому себе?

Кто может ответить:

— Никому доверять нельзя — мне:

Глава 8

— Можно! — и понял, только своей роли, которую мне приготовили.

И прямо тут же по спутнику вызвал вертолет, за рулем которого был?

И он не упал — как я подумал, получится, если иметь в виду, что, по предварительным сведениям, он погиб именно в вертолете, когда был один в океане.

— Ты кто? — спросил я уже очень далеко от берега, когда мы летели на низкой высоте, и я решил, что он хочет прыгнуть, — а:

— Что его ждет там подводная лодка — сомнительно.

— Я Кенне.

— Вы от Кенне? — но он спрыгнул в кипящую всплывающей подводной лодкой морскую воду, как тюлень от радости:

— С пронзительным криком: сво-бо-ден-н! — Как Мастер, побежавший вслед за своей Марга-Риткой, узнав ее по походке сзади.

И:

— Неужели людей встречают не в Раю, не в Аду, а как Робинзона Крузо, на островах неизвестного архипелага:

— Не по архетипу лица, а по личной жопе?!

Как прочитать, что на ней написано, если она всегда, как безнадежность Двуликого Януса смотрит:

— В обратную сторону?

— Вы не похожи на Гарри Трумэна, — сразу выпалила мне главная сотрудница по связям с общественностью.

Насчет Гарри я спорить не стал, потому что и сам неточно помню, как его звали-зовут, но решил настоять на своём:

— Щас не он правит!

— Да вы что! Кто же, по-вашему?

— Много будешь знать, как говорят у нас в Одессе, скоро не будут брать даже на катамаран на подпевки.

— Простите, сэр, но не обязательно начинать этот день с грубости, ибо я на сцене никогда и не одеваюсь.

Пришлось заткнуться, но сомнение она заронила:

— Неужели попал, да, в Америку, но не только не в тот день, но и более того, в другое время его препровождения?!

И так и сказал:

— Вы, милочка, скорее всего, не та, кто мне сейчас нужен.

— Я не та?! — ахнула она, как автоматически открывающимся прикладом автомата кожаным диванным сиденьем, под которым была прикреплена снайперская винтовка, патроны к ней, белый костюм снайпера и синий бинокль для второго номера, который будет ехать в машине навстречу Кенне и наблюдать насколько точно в него ложатся пули.

— Вертолета там нет? — спросил я для смеха.

Зачем? — спросила она, — если живых всё равно не будет.

— Ты сама застрелишься?

— Нет, убьют.

— Кто?

— Не твое дело.

— Почему?

— К тому времени, когда надо будет решать этот вопрос, ты уже ничего не сможешь говорить.

— Так ты меня запугиваешь, что ли?! — очень удивился я, — хочешь, чтобы сам дал добровольное согласие на своё ум-о-не-постиженье.

— Напрасно вы ругаетесь, мистер, мне приказано вам дать один раз, второй хотела добавить от себя, — она не договорила, так как я прервал:

— Третий, как загладку уже смертельно раненому.

— Именно так, сэр, вы уйдете с почестями, как договаривались.

— Если я и мог на что-то договориться, милочка, то только, как мой предшественник Гувер, улететь в открытый океан на своем личном вертолете на одном баке горючего.

— Какой еще Гувер-Мувер?! Постулаты устойчивости мира учите.

— Да. Что там написано?

— Мне не показывают моё будущее — я только исполнитель.

— Исполнитель? Значит, вы уже подсыпали мне в кофе слабительное!

— Да, — просто ответила она.

Значит, сиденье в праздничной инаугурационной тачке уже с горшком для слива остатков жизни, и избежать неизбежного невозможно.

Только успел осчастливить себя мыслью, что готовился:

— Заставят убить Кенне, — чтобы:

— Никто не догадался: он не мог, — а предложили элементарное жертвоприношение, к которому — дети — я уже настолько привык на пирамиде Майя во времена Амона Ра и его Аменхотепа, что даже путаю их иногда с самим Кецалькоатлем и Монтесумой Вторым.

Был ли Первый?

— Не имеет решающего значения.

И начал выдвигать предварительные условия:

— ? хачу!

— Кого его? — я не поняла.

— Щас вспомню.

— Зару Леандер? Так это я, — смело и даже не улыбнулась она.

— Похоже, но нет.

— Ответь по наводящим вопросам: в тайге нашли, когда одна уже прожила там сорок лет?

— Нет, с ней боюсь составить конкуренцию злому медведю, который там до сих пор живет, несмотря на то, что намедни на него наехал паровоз.

— Да?

— Да, сказал только: не очень хорошо встречаете, господа присяжные заседатели.

Про Элен Ромеч под знаком вопроса так и забыл.

И всё же поехал, но удержаться, чтобы не вертеть головой, как филин, даже ночью не чувствующий ни одной мыши в километровой окрестности — не мог. Наконец, решил предложить шоферу:

— Поменяемся местами?

— Шутите, сэр?

— Нет, просто отдашь, как будут деньги миллион долларов и всё.

— Потом, вы имеете в виду?

— У тебя уже сейчас есть?

— Обещали.

— За что?

— Что не пойду на контакт с вами.

И далее каждый из нас представил свою докладную конгрессу, который на время выборов заменял большой компьютер в Белом Доме, но имеющий связь с компьютером, оставленным Данте то ли в Раю, то ли в Аду, а возможно и Чистилище для будущих поколений.

Она:

— Ты настаиваешь на том, на что я на полном серьезе не рассчитывал.

Она посмотрела на часы:

— В принципе у вас еще есть время поменяться с ним местами.

— Кого его? — уже спрашивать не хотелось, но всё равно задумался:

— Вряд ли будет предоставлена программа защиты свидетелей в ее полном объеме, что значит: кто-то возьмет на себя этот киллер-дром.

— Ты всё равно будешь в хороших отношениях со многими государствами.

— Каким образом?

— Возглавишь киллерский синдикат.

— Да ты что?! — даже не нашелся, как дальше обоюдоостро продолжить этот разговор и пошел на:

— Вы.

И, как эФ. Достоевский написал Игроки Два, но только в уме, что значит:

— В принципе может быть и наоборот: я, как Маверик, смогу выиграть и у небольшого их синдиката даже, не говоря уже о двух, трех нескольких прохиндеях, пусть и замаскированных под самых близких мне людей, как-то:

— Уже упомянутого водилу, и не исключено, что именно не местного, а оставшегося еще с прошлой войны в Нижнем Тагиле в виде своего отца или даже деда и общепринятой для этих дел жены в виде встретившей меня руководительницы проекта.

Хотя только тут понял, что жена должна быть другая, — ибо:

— Несмотря на то, что баб и в Америке достаточно, не все роли и здесь достаются Мони Леви.

Но понимал, конечно, что предатели все, потому что видел себя только в полном одиночестве. Ни из прошлого, ни из будущего — следовательно — ни приходилось ждать помощи в этой ситуации.

И когда сел в машину, так и не понимал еще, что могу изменить ситуацию на обратную, ибо логично никто так и не сообщил пока, что я должен сделать:

— Умереть или кого грохнуть?

Но кого его, — я так и не понимаю пока.

Если только — покосился — сидящую рядом со мной кукловодку?

Водитель? Тоже, не исключено, что может быть, Биллом — или, кого они заготовили мне на сегодня.

Возникла совершенно ясная альтернатива:

— Президентом быть могу, так как был уже — это доказано, но хочу ли:

— Не уверен.

Киллером не знаю могу ли, а не хочу — так уж точно. Просто не вижу смысла валить кого-то даже за то, что дадут свой институт в Силиконовой Долине:

— Всё равно даже после только покушения разум откажется работать в режиме правды, как у первосвященников, которые никого не убивали, а только сомневались:

— Может надо, авось и нет.

Умирать тоже:

— Никак не могу приготовиться заранее.

Подмышкой что-то мешается, но пока только поёжился. Когда водителя завалили — как я автоматически подумал — с верхатуры, а на самом деле:

— Нет! — из водонапорного люка, когда светофор почему-то заело и он перестал даже для президента гореть без синего пламени преисподней:

— Загорелся красный, — что можно только восхититься: Там не бывает зеленого?!

Довольно быстро подбежали — и, что характерно — заранее с криком:

— Это он! — а я давал своё согласие на президента?

Однозначно не помню. Если так орут, ладно, согласен. Но предъявили тугаменты, что у меня пистолет Глок 41 калибра находится подмышкой.

— Я так и знал, — только и успел сказать, но добавил: — Вы всё равно ничего не докажете.

— Что, мил человек, порох был бездымный? — и даже улыбнулся незаметно.

— Порох обычный, дымный, но я не стрелял.

— Это уже не имеет большого значения, — ответил второй, — пистолет ваш — этого вполне достаточно.

— Мне нет. — Хотел добавить, что вообще только недавно заметил, что на мне почти невесомый пистолет, но решил сказать, и чтобы записали прямо при мне в протокол дознания:

— Стреляли из окна второго этажа.

Ответ:

— Другие говорят, третьего.

— Хорошо, забейте на меня на всякий случай и четвертый, ибо уверен найдутся охотники на него.

— Пятый?

— Не хочу ли я купить и пятый? Нет.

— Почему? Пока еще можно страховаться.

— Его нет.

— Могут потом построить и сказать, что так и было.

— Хорошо, пишите, как мою страховку и пятый, но при условии, что вам за меня заплатят.

— Каждый платит сам.

— Мои деньги пока что еще у делопроизводителя.

— Фамилия, адрес, явки?

— Что значит, какие? Приемная президента, естественно!

— Там женщины работают только на побегушках.

— Да вы что?!

— А что?

— Не местный, что ли, если не знаете, что и у женщин есть права на участие во всех выборах.

— Честно? Вот до вашего прямого ответа: не знал, что до такого можно даже додуматься.

С этим следователем закончили, набежали другие, которых интересовало только одно:

— Зачем? — и, как это ни странно, на него я не знал ответа, а придумать — наверно, уже от нашедшего меня, наконец, ужаса — не мог.

И смог только спросить:

— В тюрьме у меня будет туалет с видом на лес?

— Вы так любите?

— Пока нет, но попробовать заодно хочу.

— Обязательно прямо из лежачей ванны должно быть видно место предполагаемого побега?

— Да, если не выйдет, то удастся — значит — помечтать.

Я вспомнил, что есть и мой вариант дальнейших — но уже свершившихся событий, и тоже запустил его в Данте-вский компьютер.

А именно:

И, несмотря на то, что денег у меня не было, пошел.

И подозрение:

— Знал, что убьют шофера устойчиво появилось.

Более того, в моем распоряжении не более минуты.

— Я передумал, давай назад, садись за руль.

— Передумал?

— Да.

— Я — нет.

— Ну, и я нет, — сказал зачем-то. Он?

— Не успел — убили.

И — как это у них предполагалось — я, как водитель, пошел паровозом в разработку. Притащили прямо в Белый Дом, и до такой степени белый, что я даже нашел в себе силы пошутить:

— Специально для тех, кто перешел грань ума и его разума, как Яго, поэтому может шастать по пространству, как из дома на работу и наоборот, обратно.

И на первый вопрос опергруппы так и ответил:

— Яго.

— Запишите.

— Контора пишет.

Не успели они, как следует раскрутить меня вопросами, как вошла дамочка, которая была со мной на связи первоначально, и сказала, чтобы:

— Все вышли! — и показала мельком какое-то удостоверение, решать можно на выбор: начальник охраны президента, сам президент или его жена.

Кого они могли безоговорочно послушаться? Именно жену, думаю.

— Почему? — спросила она первой.

— Жена имеет с мужем легальный, непонятный другим канал связи.

— Ты — не жена.

Она показала — нет, не моё фамилиё в своей подноготной — видеозапись, где мы после загса трахаемся, что ее брат, не нашедший большего места, где спрятаться на ночь, как под нашей кроватью, вышел, наконец, на кухню таким бегом, что споткнулся о холодильник, выдернув его из розетки, и до такой степени, что к утру испортилась вся красная рыба, которую мы забрали из ресторана Узбекистан, где праздновали нашу свадьбу, а излишки, чтобы не обожраться:

— С собой.

— Ну, как? — спросила она.

— От таких подробностей, дорогая, не смогу отвертеться.

Хотя вид — даже затрудняюсь сказать, на кого похожа. Элен Ромеч — нет, Мэрилин Монро — цвет волос не подходит, Зара Леандер — в других местах засветилась настолько, что тогда и самого могут засчитать или за Хи, опять замелькавшего в Аргентине, или Гэби, куда только не сующего свой наглый, э-э, голос.

— Вся суть происходящего в том, чего никто не понимает, — сказала она. И добавила:

— Чё, сразу непонятно, что непонятно?

— С тобой, я думаю, смогу выкрутиться из этого пролетного дела.

— Не так, — ответила она, — я с твоей помощью смогу выкрутиться из ситуации, где меня взяли с поличным.

— Подрабатывала Мони Леви?

— Да.

— Зачем?

— Привычка.

— Ты, как была дешевой проституткой — так и осталась!

— Не кричи! Я работаю не для денег. А.

— Для души, что ли?

— Именно, именно, сэр.

И не стал раскрывать своего прикрытия, что из него видно другое ее будущее, а заодно и прошлое: она работает на третье лицо.

Я покрутил пальцы.

— На что ты гадаешь я — как цыганка — знаю еще с самого утра. — И добавила:

— Однако, уже позапрошлого года.

Решил:

— Она непохожа, — но нашла способ проникнуть в другую ауру.

А с другой стороны: кто кого — еще неизвестно.

Но так и не понял, что от меня надо за то, что не грохнули, как могли. Она ответила:

— Я — президент и ты.

— И я тоже?!

— И ты это подтвердишь.

— Кто мне поверит, что так легко подменить президента Америки.

— Правильно, что не поставил знак вопроса, ибо президентов сейчас выбирают несколько, а кто будет.

— Решает случай! — ахнул я их американской гениальностью.

— Но, — возразил, — меня тоже не убили.

— Ты хотел быть директором института в Сили Доли — будь им.

— Зачем? Если тебя захотят убить — я подменю тебя на этот экстраординарный случай?!

— Да, ибо я думаю, ты должен за это время найти никому еще неизвестный канал связи никому неизвестного отхода.

— Так-то логично, но мне, как Эйнштейну и Тьюрингу надо настроиться.

— Как?

— Можно, я неделю побуду.

— Чем, моей прикроватной тумбочкой?

— Президентом Америки.

— Рипит ит, плииз.

— Я побуду на виду, а ты будешь думать.

— Нет, я буду на виду — ты думать.

— Ты не приспособлена меня слушать, а слушаться — тем не менее.

И вышло так, что я всё-таки попал в президенты — она в Силиконовую Долину уборщицей, так как не смогла понять самого элементарного в Теории Относительности Альберта Эйнштейна:

— Внутри системы имя Эйнштейна меняется на почти полностью противоположное, а именно:

— Она решила, что оно ее. — Взяли, но только в уборщицы.

Почему, в общем-то, непонятно, ибо я тоже так думаю. Скорее всего, робот в отделе кадров Сили Доли устарел, и считает одного меня Я — Эйнштейна. Остальных претендентов — в уборщицы!

— Ну и правильно.

Узнал:

— Пьет часто, трахают многие.

А с другой стороны, мне не нужны конкуренты, пусть порадуется хоть так жизни. Но пришлось вспомнить о ее злоключениях, или о ее заключении, раньше, чем думалось.

И что замечательно, даже компьютер, оставленный Данте где-то под Землей и компьютер Моисей, заложенный им на горе Синай:

— Оба показали сходные результаты: утвердили оба варианта, как:

— Это было!

Следовательно:

— Спасибо всем.

Но не думаю, что она довольна такой разработкой, так как доложили:

— Вчера забыла выйти на работу, и до такой степени, что заставили написать объяснительную:

— Последний раз прощаем, т.к. за пьянку даже перед работой увольняем.

Но, думаю, побоялись уволить по другой причине:

— Куда пойдет после уборщиц, если до этого уже сняли с крановщиц?

Ответ непростой, хотя и однозначный, только в:

— Президенты. — Ибо все так:

— На Урал-Маше работал?

— Есс!

— Пьешь?

— Есс.

— Выберем президентом, ибо другие не пьют, но зато и не думают совсем уже, как жить дальше.

Пьяный же по утру проснувшись всегда задает себе драгоценный наводящий вопрос:

— Как быть, чтобы не быть? — И:

— Уже близок к тому, чтобы назначить себя Гамлетом. Если не самим — уже появляются сомнения к обеду — то на его роль:

— Всегда готофф.

И нашились, естественно нашлись силы, которые потянули ее к венцу, сочинив, как протеже для ее всенародного уважения:

— Кандидатскую, — с присказкой:

— Докторская, чтобы была впереди, как свет, который освещал Данте в виде Вергилия путь во тьме кромешной Ада.

Но я ничего не боялся, ибо 4 — четыре — года еще впереди, и всё еще успеть можно. Оказалось:

— Нельзя.

— Почему? — спросил я у своего референта, похожего, как две капли воды — нет, конечно, нет, не на Марлен Дитрих — пусть с ней Евтушенко миндальничает:

— На артиста из фильма Водный Мир и на его, похоже, в фильме Почтальон.

Ну, чтобы был заодно и телохранителем, несмотря на то, что я не пою, как Рэйчел Мэррон. Витн Хью.

— Где работает ваша жена?

— Это вопрос?

— Да.

— Простите, но здесь вопросы могу задавать только я.

— Хорошо, тогда я начну еще одну войну во Вьетнаме. Без вашего разрешения.

— Спасибо, что ответили, так как я думал, она и не кончалась.

Тем не менее, сообщил:

— Она мне не жена.

— Вы в курсе, что она готовится защищать докторскую диссертацию?

— Можно я подумаю, прежде чем сразу ляпнуть на вашу корректирующую анкету?

— Нет смысла, сэр.

— Думаете, это настолько невозможная вещь, что даже угадать невозможно?

— Мы как раз и проверяем, можно догадаться до этого, если уж точно нельзя додуматься?

— Зачем, это представляет угрозу национальной безопасности?

— Да, точно, господин президент!

Я облегченно вздохнул. Не думаю, что она догадалась, что именно по тому поводу:

— Не только не был уверен, что я президент, но и не знал даже.

— Вы знали?

— О чем?

— Что она ваша бывшая жена?

— Много я девушек встретил, только не встретил такой.

— На меня пока что не намекайте, — я на работе.

— Но я не под домашним арестом?

— Нет, хотя и взяли теперь уже модную привычку долбенить обо всем из своего домашнего кабинета.

И:

— Страшно даже было спрашивать:

— Теперь все так?

Она хорошо поняла мой намек:

— Да, сэр, ваш дом — Белый Дом, потому что вы его приватизировали.

Правда, в долг.

— Простите, мэм, я не беру ни чьих долгов.

— В кредит, я имею в виду.

— У меня вычитают из зарплаты?

— Вы создали фонд, который мурыжит это дело.