Бесплатный фрагмент - Гуманитарные эксперименты

Введение в экспериментологию

Когда-то польский писатель Тадеуш Конвицкий (Tadeusz Konwicki) сказал, что есть только одна тема в газете более скучная, чем некролог, — обзор искусства. Его саркастический комментарий отражало такое довольно устоявшееся среди людей мнение — есть самодостаточная система, которая существует вне реальности, как некое «искусство-пузырь», представляющее людей искусства и, главное, так называемую художественную критику, никак не связанные с жизнью.

Однако в настоящее время высказывания такого рода невозможно услышать, но не потому, что обзоры искусства превратились в репортажи событий в стиле праздника духа. Как раз наоборот — они просто исчезли.

С художественной и литературной критикой что-то произошло. Еще никогда в России не было так много пишущих стихи людей, как сегодня, в середине десятых. И это создало парадокс: литературная жизнь развивается, литературная критика замирает. Поэтому лучше говорить не о состоянии критики, а, скорее, о некоем художественном процессе, в котором мы уже пережили смену парадигм, пережили времена случайностей и нестабильности и достигли… штиля. И это не только российское состояние, а глобальное. Как говорят про современных искусствоведов, «They supply art writing, but avoid art criticism», они представляют искусство письма, но избегают художественной критики. Бен Дэвис (Ben Davis), критик и редактор сетевого художественного журнала «Artnet» назвал этот процесс «затмение», когда художественная критика заменяется поверхностным взглядом на происходящие события, простыми функциями отчетности журналистов о вышедших книгах, частными беседами на вечеринках, сплетнями, постами в блогах и сообщениями в Facebook, e.

Поэтому нет более благодатной возможности для написания критической работы, чем сейчас. Эту книгу я пишу долго, уже несколько лет. И вот сейчас, готовя ее, наконец, отдать в руки издателя, я выбрасываю из нее целые главы, которые успели уже устареть. Хотел выбросить, но потом подумал, что пусть эти главы будут в качестве обзора, состояния вопроса, бэкграунда, базиса, сформированного полутора десятилетиями XXI века. Более того, они необходимы, как прошедшее время, которое создало настоящее.

А самой насущной темой настоящего является обсуждение самого языка художественной критики: как далеко мы можем пойти, чтобы критиковать художника, поэта, писателя, какие критерии мы должны применять, мы можем его безмерно захвалить, или оскорбить, или просто высмеять.

Реальная литературная критика слита с синергетической парадигмой XXI века и не может быть отделенной от нее. Сегодня пришло время реконструировать понятие критика, искусствоведа. Он, «реальный критик», еще не пришел. А может быть, никогда не придет, так как авторитет традиционного критика уже дестабилизирован. Это похоже на ожидание Годо. Должен ли я, скажем, «постоянно разочарованный» современным состоянием литературной критики, внести свой вклад в это ожидание тоже? И написать об этом книгу. Или всё-таки найти?

Но сначала вот она — не выброшенная глава.

Время разбрасывать камни

В обществе, во всем человеческом обществе, именно в настоящее время, идет исчерпание ресурсов абсолютно во всех сферах человеческой деятельности, искусства, культуры, техники, науки. Происходит рост хаоса и неупорядоченности в большинстве областей знаний и сфер обитания людей. Растет энтропия общества, когда люди много работают, но ничего не вырабатывают. Уже много десятилетий на Земле нет великих открытий. Природа сделала общество неработоспособным в контексте пользы и получения новых знаний. Информация в переизбытке самой себя обесценивает саму себя же.

Мода демонстрирует отсутствие моды, то есть самой себя. Эстетика моды самим своим развитием пришла к визуальной демонстрации собственной степени неупорядоченности.

Музыка. От полной тишины (Дж. Кейдж) до полного заполнения диапазона одновременно слышимых звуковых частот (К. Пендерецкий). Новая музыка как стиль, идея, категория искусства перестала возникать уже лет 20 назад. Ситуация такова, что завтрашние музыканты будут исполнять вчерашнюю музыку.

Популярность — ресурс количества поклонников, почитателей. Всё идет к тому, что у каждого известного человека есть почти одинаковое число тех, кому он нравится и тех, кто к нему равнодушен (или ненавидит). И еще часть таких, кто его не знает вообще. Исчерпан ресурс кумиров и идолов. Выборы стали не только непредсказуемыми, но даже невозможными из-за невидимой разницы результатов между «за» и «против».

Живопись — сейчас нет такой идеи или чувства, которые могли бы быть исполнены только краской или кистью, как это было, скажем, в XV — XVI веках. Перестали возникать «измы», без которых раньше живопись не могла существовать: реализм, натурализм, экспрессионизм, импрессионизм, абстракционизм, etc. Исчерпав ресурс «измов», новая технология изобразительного искусства сейчас целиком доминирует на мониторах компьютеров, и юзеры занимаются изобразительным искусством в первую очередь для себя. Есть рынок живописи, но это не означает, что есть развивающийся вид искусства — живопись.

Кино. Со временем у каждого человека будет своя видеокамера и свое кино про самого себя. Утрированно: полжизни он будет снимать себя, а остальные полжизни смотреть на себя. Видеокамера — это фабрика воплощенных грез, которая всегда с собой и внутри себя.

Фотоискусство. Будучи искусством исполнения фотоотпечатка, фотоискусство сейчас умерло вместе с фотоувеличителем. После прихода цифровых камер слово «фото» исчезает, заменяя собой «селфи», как писал один поэт: «Я помню чудное мгновенье — передо мной явился я».

Танцы. Сейчас их нет. Их уже лет 25 нет. То, что сейчас, может быть, и называют танцем, но это просто от отсутствия подходящего термина. Раньше танцы демонстрировали степень упорядоченности музыки и движения, сейчас — степень неупорядоченности.

Юмор. Ресурс юмора исчерпан. В Англии, в стране, жители которой известны своим природным английским юмором, существовал в течение 176 лет главный национальный носитель юмора — журнал «Панч». Так вот, в этой стране в июне 2002 года он вышел в последний раз. Исчерпан ресурс юмора, он больше не нужен в том виде, в каком был раньше.

Этика. В истории смен этики было много. В том, что и сейчас происходит смена исчерпавшей свой ресурс привычной этики на другую, нет ничего удивительно. Развитие прекратилось, поэтому имитация развития в том, что бывшее запретное становится нормой.

Спорт. В спорте всё построено на вероятности, а не на мастерстве — оно у всех примерно одинаково, и предсказать с уверенностью чью-либо победу стало невозможно.

Я только что прочитал написанное и ужаснулся, только и остается добавить — конец света наступил. Всей человеческой деятельности сказано: «Нет!» Но для того, чтобы мне всё это написать, потребовались годы наблюдений, сопоставлений, жизненный опыт. И вот я читаю у Ильи Тюрина:

Мир исчерпал свою

Стойкость во тьме теперь.

Улицы, как в Раю,

Неразличимы. Дверь

Заперта и честна.

«Улицы неразличимы», потому что и архитектура лишена новых идей.

Современная жизнь быстротекуща, ею отторгаются вещи и явления, которые не вписываются в этот ритм, — книги, например. У них действительно есть недостаток — их надо читать. Сегодня люди привыкли ко всему быстрому. Каналы ТВ переключают непрерывно, чтобы знать, что показывают, а не о чем. Раньше обеды варили по три часа, сейчас за три минуты: «раз и готово». Быстросуп. Каша «Быстренок». Instant. Фастфуд. Хотдог. Конфета «Шок»… Общество выдавливает из своей среды всё то, что медленно, вялотекуще, не приносит мгновенного результата. «Не тормози!» — говорит реклама «Сникерса». Потому что… тормозом быть не модно, просто нельзя.

Дэвид Нортон, американский поэт, написал стихотворение: «В пределах нашего малого представления о природе мы знаем — в ней действует встроенная система — неминуче избавляться от того, что ей вредит». Те, кто об этом не знает, обвиняют других людей в утере ценностей. Оказывается, некоторые «ценности» природа отторгает сама.

Недавно я держал в руках новую книжку молодой поэтессы, в которой стихи настолько коротки, что их и стихами нельзя назвать, они оформлены и выданы в гомеопатических дозах, буквально на острие иглы. Это даже не стихи. Вот «стихотворение» (приведено целиком): «Стану тишиной /между твоими /губами». Автор чувствует, что жизнь сейчас такая, требует fast poetry, «квантования инфы» для быстрой усвояемости, иначе никто читать не будет. Уверен, эта книжка получит какую-нибудь премию, потому что мини-формат и хорошее оформление. Еще один современный московский поэт написал: «Нет времени на медленные танцы».

Есть такое слово — брахистохрона. С греческого — «кратчайший и время» — кривая быстрейшего спуска, то есть та из всевозможных кривых, соединяющих точки на разных уровнях, вдоль которой шарик, катясь без трения, за кратчайшее время попадает из одной точки в другую. Брахистохрона сегодня есть метафорический императив.

Народ считает, что поэмы

Должны писаться десять лет,

Но это домысел. Проблемы

Долгописанья нынче нет.

Она исчезла. Годы, лета

Сдались неделям и часам…

Илья Тюрин

Неужели сегодня ценность искусства в его быстроте? Или это уже было давно? Ведь все знают, что ценность экономики в скорости оборота денег. А ценность жизни? Похоже, что я нашел формулировку. Смысл жизни — в скорости восприятия быстроты жизни.

Когда мой сын учился в 9 классе, ученики писали сочинение по комедии Грибоедов «Горе от ума». Сын спросил у меня совета, и я ему сказал, что Чацкий ездил в Европу, знал обо всех научных открытиях, которые в 20-х годах XIX века там происходили, поэтому он — образован, умница, словом, настоящий герой на фоне всех остальных антигероев пьесы. После проверки учительницей все в классе вместе с ней высмеяли его по этому поводу: мол, никакой Европы в путешествиях Чацкого не было, и не надо было впутывать сюда какую-то науку. Так как и для меня это был экспромт, то я подумал, что получился прокол, опростоволосился. Но мысль несколько дней не давала покоя, и я решил выяснить, был ли всё-таки Чацкий в Европе или нет. Слишком большой разрыв между Чацким и московским болотом того времени. Ведь в то время начался век паровых машин, электричества и магнетизма. Чацкий, зная обо всем этом, уже был другим человеком, с иной ментальностью и был обречен на непонимание и провал в московской среде. Горе не в том, что он просто умен, а в том, что он уже мыслил другими категориями, другими межличностными отношениями, которые диктовала новая технология. Он получил европейскую прививку образованности и культуры. Должны же быть какие-то намеки в тексте… Мне не пришлось перечитывать пьесу. Открыв том «Всемирки» на 808 странице, в комментариях, я увидел написанное черным по белому: Чацкий «ездил в Европу и затем вернулся в Москву».

Когда говорят, что русская литература XIX века существует сама по себе как чисто национальное достояние, я в это не верю. Русская литература, русские писатели развивались вместе со всеми: английскими инженерами, обеспечившими промышленную революцию, французскими физиками, немецкими химиками и математиками. Для меня это интересный исследовательский материал — вычитать в русской классической литературе предвестников последующих научных открытий. То, что они там есть, в этом можно не сомневаться.

Искусство и литература всегда идут чуть-чуть впереди науки. Технология научной работы медленнее искры божьей. Научная работа требует доказательств, а метафора нет. Поэтому новое знание быстрее появляется в литературном журнале, чем в научной статье.

В собрании «Библиотеки всемирной литературы» из 200 томов треть томов составляет литература XIX века. В предисловии к тому «Европейская поэзия XIX века» Сергей Небольсин пишет:

«Век, который легче всего отмерить и сразу же отрезать четкими датами 1800 — 1900, никак не хотел начинаться по календарю. … К 1800 году Европу уже целое десятилетие сотрясали самые бурные извержения новизны, никогда до этого еще не виданной… К 1800 году все большое уже началось, началось, как нарочно, гораздо раньше. Обгоняло календари и искусство». Далее идет длинный перечень имен, о которых можно говорить бесконечно: Моцарт, Гете, Новалис, Шиллер, Бетховен, А. Шенье… «… То, что для нас сейчас сводится к размеренному отсчитыванию тактов — 1789… 1791… 1797…, для тогдашнего человека было ужасающими взрывами, подлинным концом света, и эти взрывы потрясали мир, словно по единому замыслу, — и с улицы, и через литературный салон. Романтики остроумно говорили о провидении: «Если наша жизнь есть сон, то есть кто-то, кому он снится…»

Да, то была счастливая жизнь XIX века. Природа помогала людям, и случился невиданный скачок. Повторим вслед за неизвестным романтиком, что «это было, как сон».

Спустя 200 лет картина получилась обратная, как говорят, с точностью до наоборот. Взглянем на список Нобелевских лауреатов. По экономике премию дали не экономисту, а психологу, за психологию инвестиций. По литературе дали писателю, которого никто не знает, никто не читал. Премию Мира дать некому. Но надо давать, поэтому наградили того, чьи заслуги относятся к двадцатипятилетней давности — Дж. Картеру или Б. Обаме. Так исчерпались ресурсы. Нобель такого развития предположить не мог.

А еще — наводнения, лавины, торнадо, землетрясения. Природа устала, у нее всё валится из рук, и сама она валится с ног. Ей снятся сны, а в снах — кошмары.

Я взял энциклопедию и посмотрел статью «землетрясение». В списке наиболее крупных есть и происшедшие в XVIII веке и в ХХ веке. Нет только девятнадцатого.

Выходит, что сегодня невинное общество расплачивается за трудолюбие природы, начавшееся 200 лет назад. Нам предстоит жить в период, который так напоминает полуразвалившуюся Вавилонскую башню.

Ресурс — не синоним конца. Ресурс — это уверенность, ожидание счастья, надежда, тревога и ностальгия о прошлом. Ресурс — это жизнь. Исчерпанный ресурс — это смена здравых смыслов, к которым так сильно привыкает человек и с которыми не хочет расставаться. Исчерпанный ресурс — это раздражение от наблюдения происходящего. Исчерпанный ресурс — это дискуссии и констатация многомыслия в условиях информационного бума.

Картина Брейгеля «Вавилонская башня»: люди пытались построить себе башню, в которой они могли бы спастись от повторения недавно происшедшей катастрофы — всемирного потопа.

Что же произошло? Почему неудача? Говоря языком информационных технологий, Господь, «смешав языки», просто сделал информационный взрыв, свалил на людей избыток информации. По сути, ничего страшного не произошло, но… избыток информации — это высокая энтропия, Господь резко повысил энтропию строителей Вавилонской башни, и работа остановилась, то есть они пытались продолжать, но работа «не вырабатывалась». Это напоминает пословицу: «Бодливой корове Бог рогов не дает». Бодливость — это свойство коровы, она может бодаться, но… рогов нет, ничего не получается, она пытается, а работа не производится. В другое время другой корове будут выданы рога, и будет всё как надо. «Природа избавляется от того, что ей вредит…» Природа иногда считает, что корове рога не нужны. То есть, я хотел сказать, Бог.

Если Бог и природа — синонимы, то становится понятным, почему Вавилонская башня не была построена. Башня — это высокая степень упорядоченности, это увеличение потенциальной энергии огромных масс, это сильное понижение энтропии. Действительно, природа не могла этого выдержать, это вредило ей, поэтому она легко и изящно избавилась от башни, устроив информационный потоп. Причем устами самих же людей.

В науке существует понятие «фликкер-шум» (от англ. flicker — мерцание), сопровождающий протекание многих явлений (электрических, химических, социальных и др.). Как оказалось, кроме вреда наблюдателю, он еще несет информацию об общих закономерностях происходящих и развивающихся явлений. Исследователь из фликкер-шума извлекает пользу.

Сегодня у людей избыток свободы выбора поступков при отсутствии высшей идеи, знаний в голове. Как Илья Муромец на перепутье, который не может прочитать, что написано на камне, а потому не видит разницы: налево ли, направо ли…, но более всего рад свободе выбора. Жизнь превратилась в аналог подбрасывания монеты. Потому что нет знаний, которые подсказывали бы, как поступать. Что такое рост энтропии? Это, в частности, направление наиболее вероятного развития системы, и это направление вырабатывается внутри самой системы. Утром человек бодр, а вечером валится с ног от усталости. Природа устала, общество устало, человек устал… Так растет энтропия. Но человек высыпается и понижает ее, а природа — нет. Ее сутки длятся несколько поколений людей.

Вспомним тот самый девятнадцатый век. Длинная череда открытий в физике (электричества, магнетизма), в химии… 1850 год — впервые сформулирован Лордом Кельвином второй закон термодинамики, и в этот же год Леви Страус начал выпускать джинсы — великую одежду, которую носят до сих пор. 1865 год — впервые Клаузиусом введено понятие энтропии, раскрывающее понимание порядка и хаоса. И в это же время Маркс написал свой «Капитал» как образец порядка. И в это же время Достоевский написал свои лучшие романы. Флюиды витали в воздухе, и содержащаяся в энтропии вероятность у Достоевского оформилась в виде романа «Игрок». И в это же время Дарвин — теория эволюции… Стоп. Хватит. Вот когда было не скучно жить!

Сегодня же большая часть общества, а практически все, изучает и знает только то, что было создано в том девятнадцатом веке. Знания сами приходили в головы людей, а природа этому не противилась, более того, поощряла. Сегодня она этого не дает, лучше сказать — не дается. Формируется «сетевое» общество на фоне роста хаоса во всех сферах. Одна из книг Нобелевского лауреата Пригожина называется «Порядок из хаоса», где показано, что перед образованием порядка из хаоса за счет собственной самоорганизации в системе обязательно должна быть «высокая температура хаоса».

Нам, ныне живущим, выпала доля — пройти этот путь, как бы ни было грустно нам жить, питаясь только разогретыми позавчерашними (ньютоновскими) щами, но свежих никто (то бишь, природа) не нальет, пока мы не доедим старые. Хаос — это равновероятность. Добро и зло равновероятны, и точно неизвестно, что есть добро, а что есть зло. Есть добротное зло и дьявольское добро. Нужны иные знания, но сегодня их нет, а потому приходится в ожидании их появления в головах потакать хаосу и не сопротивляться.

Я сорвался, сорвав свое тело с моста,

В неожиданно ласковый хаос,

И предрек мне из «нет» направление в «да»

Фонаря указательный палец.

Илья Тюрин

Последнюю строку надо читать так: «Божества указующий перст».

Мне не дает покоя слова «ласковый хаос», потому что это настоящий оксюморон. «Ласковый» означает в условиях нечеткости одинаково приятные «нет» и «да», добро и зло — потому что они нечеткие, а значит одинаково ласковые?

Человечество переживает библейское время разбрасывания камней.

Процветает иезуитство — когда сатана встает на защиту заповедей Христа.

Шум — обычный фон жизни. Чтобы сохранить разум, нужно усилие воли. Юмор живет в границах, а имморализм его убивает.

Уважающие друг друга люди стараются не разговаривать друг с другом.

Бессодержательность. Часто именно она определяет культурную значимость эпохи.

Время разбрасывания камней заставляет думать, что рисунок, образованный ими, прекрасен, что это новое поэтическое произведение — гениально, что эта метафора, высказанная критиком — бесподобна, что жить в царстве китча — значит жить в искусстве, что быть у руля власти — значит лживо убеждать всех, что пришло время собирать камни.

А реальное время разбрасывания камней заставляет говорить, что в современном мире русская поэтическая традиция актуальна!

Определение граничных условий

Поэзия в Вологде всегда была сферой сакральной: три памятника поэтам установлено в городе — Пушкину, Батюшкову и Рубцову, и несколько улиц названо именами поэтов. На фоне такого укоренившегося поэтического императива творчество предстает харизматическим деянием, привлекающим к себе внимание. Сегодня поэтическая Вологда включает имена, которые даже более известны за пределами этого города.

У остальных авторов почти одинаковые результаты — немного рецензий в первый-второй день и короткая их история, поэтому на графике авторы неразличимы.

В этой книге будут показаны подробно только два поэта — Ната Сучкова и Мария Маркова. Достойны описания и другие. Вот они.

Антон Черный — поэт с тонким вкусом, даже с эстетствующим флером, способен написать любую зарисовку, придав ей красочное полотно эпики, философии или истории. В его творчестве ощущается размах амбиций, широта охвата аллюзий, которые в конце концов концентрированно свертываются в заданную поэтом точку, и оказывается, что она доступна читателю:

«И Вологда, по-вепсски окликая, саму себя зовет из-под земли».

Дмитрий Гасин — в своих стихах заставляет читателя всякий раз надеяться — что бы ни происходило вокруг, каждый раз приходится признать, что всё кончается хорошо: «И счастье будет цельное, как репка, а не по долькам, словно апельсин». Дальше уже не надо писать о том, что выросла репка большая-пребольшая. Его стихи — это послание

«Всё хорошо, люди».

И послание доходит.

Наталия Боева — более всех, пожалуй, из представленных здесь близка к овладению совершенно иным, особым языком поэзии, таким, что о ней уже невозможно писать по-старому. Ее поэзия требует и нового языка литературной критики — некую акробатику, кувырок в кажущуюся «пустоту» стиха, чтобы заполнить его содержание эстетическими пульсациями. В этом прелесть психологической отрешенности от необходимости проводить прямую там, где ее провести невозможно:

«…человеку дают горсть земли, говорят, она, конечно, твоя, только что тебе делать с ней, если ты сам не свой?»

Лета Югай — известна в Вологде давным-давно, она школьницей уже публиковала стихи и участвовала в чтении их. Теперь она известна еще и художественным оформлением стихоклипов для некоторых московских поэтов. Ее поэзия настолько высоко одухотворенна, что кажется: если ее стих напечатать в бумажном сборнике стихов, то он тут же сгорит и обуглится от горячего света добра и веры.

«Все дороги идут от дома. Все приводят к нему. И трепещет ангел над крышей, не летит со двора».

Даниил Файзов — можно не представлять, он известен. Его строки колючи и ершисты, но с невероятным акцентом на подлинность, на счастье и радость жизни, которая источается в самой последней строке стиха:

«Но вокруг меня всё поет всё крылато Комары стрекозы ласточки кукушата Коршун бабочки серафим».

Мария Суворова — своим поэтическим даром создает мир, в котором настолько мало движения и динамики, что, кажется, всё замерло и застыло. Например, есть стихотворения, в которых на целый катрен нет ни одного глагола. Если нет процесса, нет динамической интриги, то значит есть стационарное состояние, для которого не нужно движения. Взяли шар, надули и положили, но надут он настолько, что может лопнуть в любое время. Это заставляет быть наготове.

Перейти реку по реке или мост по мосту?

Дорожка посыпана солью, соль — песком.

Пока выберешь — пройдёт не один человек, С

обака остановится. В глаза посмотрит.

Выключится в доме на другом берегу свет.

Всё это без движения в огромном стихотворении

Сложено и оставлено явно не одному.

Сегодня не помнишь первой строфы

А завтра забудешь последнюю.

И только очередь за крещенской водой

Всегда начинается из-за угла.

Валерий Архипов — я о нем начал писать двадцать лет назад еще в книге «Харизма вологодской литературы». После того, как он стал лауреатом Прокошинской премии, у него проявился талант импровизационной критики, с помощью которой он вводит обсуждаемого автора и слушателей в эстетический экстаз от феерического раскрытия сути рассказа или стихотворения.

Далеко не все упомянуты здесь, но все они развиваются, увлекая за собой русскую поэзию, а правильнее сказать, она увлекает за собой именно таких.

Парадокс искусства в современной поэзии

Сегодня в искусстве вообще, а в поэтическом особенно, произошли изменения значительно большего порядка, чем это принято признавать. К ним относятся не только самоутверждающая манифестация субъективности, спонтанное рождение нового экспрессионизма, пренебрежение массовой культурой, принявшей новые формы дезинтеграции, например, по географическому признаку, но и увлеченность различного рода конкурсами, призванными установить хотя бы локальные правила игры.

Растерянность первых лет третьего тысячелетия, вызванная сменой поколений, была очень похожа на кризис, но в то же самое время была генератором идей и временем рождения ряда новых ярких имен.

Трудности правильной оценки ситуации усугубляются еще и тем, что сегодня отдельная личность в поэзии важнее школы, более того, школы выродились, а вектор творчества всё в меньшей степени стремится убеждать, а всё в большей удивлять.

Доступная свобода привела не только к окончательной потере уже потерянной идеологии, но и к непосредственно последовавшему за этим исчерпанию возможности отдельной личности, творца в искусстве, поэта в поэзии. Поэтому часто поэтов стало невозможно отличить.

С другой стороны, возникло стремление обойти всеобщие привычки и навыки или просто бежать от них, что переносит поэзию в разряд экспериментальной. Например, появляются стихи с зачеркнутыми строками, потому что зачеркнутое важнее всего, даже курсива. Даже болда.

Наконец, если неудачное суждение, вызванное каким-либо конкретным недостатком в аргументах, и остается артефактом проблемы, то только в эстетике. Сегодня она разрешает очень многое, поэтому так важно найти соответствующий взгляд для описания. На фоне таких представлений возникает вопрос: готовые произведения (любые) имеют эстетический интерес, потому что они действительно произведения искусства или они «цепляют» зрителей или читателей, потому что «им скучно»?

***

Однажды я, встретившись с Алексеем Леонидовым, бывшим соведущим Севооборота, владельцем и продюссером британской фирмы Leo Records, выпускающей джазовую музыку, спросил у него: «Алексей, в двух словах, что происходит с современной музыкой»? Он ответил: «Если в двух словах, то не знаю. А если серьезно, то современная музыка развилась до той стадии, когда импровизация сливается с композицией». В качестве примера привел Энтони Брэкстона. Он попросил у меня адрес, и вот месяца не прошло, как концертный альбом этого музыканта уже был в моем компе, и я слушал и убеждался именно в том, о чем говорил Алексей.

В не так давно (в 2014-м) вышедшей книге «До востребования» Дмитрий Бавильский писал: «Так вышло, что именно сейчас музыка стала передовым краем культуры и искусства, где разрабатываются передовые технологии и формулируется то, что еще до конца не оформлено. Музыка чувствует новизну и передает ее лучше, чем театр или кино. И, к сожалению, лучше, чем литература».

Соглашусь без колебаний с автором, с одним только «но»… У литературы есть самая тонкая и эфемерная область под названием «поэзия», в которой происходят изменения те же самые, и которые «ставят поэзию на передний край культуры и искусства, где разрабатываются передовые технологии и формулируется то, что еще до конца не оформлено». Это не бросается в глаза, но чувствуется многими.

«Композиционная импровизация» сегодня стала устойчивым термином для описания произведений искусства. Именно полноценных произведений, а не поделок или почеркушек. Импровизация в поэзии проявляется как стихотворение, созданное во время написания. При этом немаловажно, что многие стихи становятся понятными, как только начинаешь их воспринимать как импровизационные композиции. Поэт и читатель здесь выступают как два хорошо чувствующих друг друга музыканта, один из которых импровизирует, а другой обладает необходимым умением ему подыгрывать, и тогда получается слияние.

Импровизация — это когда знаешь, что будешь делать (что будешь писать) в настоящее происходящее мгновение, но еще не знаешь, что делать через два мгновения. Ближайшее будущее управляет настоящим.

Поэтому импровизация проявляется при наличии внутреннего времени, как писал Нобелевский лауреат Илья Пригожин, «введение понятия внутреннего времени оказалось очень важным… Будущее и прошлое входят в описание несимметрично, прошлое выступает во всей полноте, а вклад будущих состояний «подавлен». В настоящее вносят вклад прошлое и лишь «самое ближайшее» будущее.

Всё, что здесь написано, это не придуманная теория, не искусственное построение, а математически описываемое и экспериментально доказанное свойство процессов, коими и является жизнь. Так вот, здесь очень важны, как следствия, следующие два момента. Настоящее — это не «миг между прошлым и будущим», а промежуток времени, имеющий продолжительность. И второй момент — то, что мы пишем в данный момент, зависит от того, что будет написано потом. Особенно ярко это проявляется в «гариках» Игоря Губермана. Например, следующий стих если и импровизация, то в голове он уже был написан с конца, когда уже была ясна концепция.

В жизненной коллизии любой,

жалостью не суживая веки,

трудно, наблюдая за собой

думать хорошо о человеке.

Здесь первые две строки написаны, когда уже были известны последние две.

Именно, концептуальное стихотворение надо писать с конца. Таковым, например, для меня является стихотворение Александра Блока «Равенна», разобранное в свое время Ефимом Эткиндом.