Бесплатный фрагмент - Гробики

Чем пахнет земля

Основано на реальной истории Игоря Болдырева — единственного жителя одной из деревень нашей области. Имена и детали могли быть изменены.

В 16 лет Игорь хоронил бабушку. Он стоял у гроба и боялся наклониться к бледному телу. Представлял, как бабушкины глаза открываются в тот момент, когда он останавливается в паре сантиметров от её серого морщинистого лица; и как рвутся тонкие нити на губах, и раскрывается зашитый старухин рот.

Мать шептала: «Если не хочешь — не надо, главное мысленно попрощаться». Но Игорь не смел отступать. Вцепившись в руку матери, он проговорил про себя: «Никогда тебя не забуду, ба, и дом наш не забуду, не продам…» Затем робко наклонился и, тихо причмокнув, коснулся дрожащими губами маленькой иконки в золотой рамочке, что лежала на бабушкином животе. Боясь сдаться, он не рискнул разгибаться полностью и, нависая над гробом, стал перемещаться к лицу покойницы. Миновав мраморные кисти с бледно-синими ногтями, он снова вспомнил о страшной гримасе. Чтобы подавить нарастающий ужас, Игорь задержал дыхание. Зажмурившись на миг, он поцеловал бумажный венчик на холодном старушечьем лбу и тут же быстро выпрямился и громко вздохнул.

Бабушка по-прежнему лежала недвижимой восковой фигурой.

Когда лакированная шестиугольная крышка ложилась на мрачный ящик, парень заметил, как лежащая внутри старушка повернула голову. Её глаза приоткрылись, а губы задрожали и в мгновение расползлись в добрую улыбку.

Игорь позвал мать, но та, утирая слёзы, не обратила не сына внимания.

Крепкие руки деревенских мужиков взялись за молотки и за полминуты вогнали в крышку несколько гвоздей. Парень знал, что настоящее прощание случается не во время жутких поцелуев в лоб, а именно теперь, когда последнее ложе родного человека заколачивают и превращают в простой деревянный ящик, каких миллионы гниют под людскими ногами.

С тех пор прошло много лет. Игорь схоронил обоих родителей, обзавёлся собственной семьёй, в середине девяностых стал заниматься бизнесом, сколотил состояние. И про обещание своё не забыл: в конце нулевых заново отстроил бабушкин дом в деревне, правда, занимался не сам, а поручил все работы строительной компании.

Потом Игорь прогорел. Разменяв четвёртый десяток, развёлся с женой и бросил детей. С финансами тоже не ладилось. Партнёры по бизнесу подставили, сказали решать: уходишь сам с частью денег или без всего и по этапу. Остался у него один надёжный оплот, куда можно было податься.

Новый дом он впервые увидел в 2015. Приехал в деревню в обед, прошёлся по родным местам и чуть не взвыл от отчаяния, с тоской осознав, что его малая Родина мертва. Большая часть домов скрывалась за разрушенными заборами, остальные либо совсем покосились и развалились, либо сгорели. И ни одной живой души не встречалось на опустевших улицах. Единственным напоминанием о некогда дышащем жизнью поселении оказались ещё рабочие линии электропередач. Игорь смотрел на чёрные провода и страшился, что ток в них скоро тоже иссякнет.

Обратно он шёл поникший. В его воображении деревянные остовы вдруг вспыхивали и в мгновение обращались теми сказочными образами, что Игорь принёс с собой из беззаботного детства. Но зацепиться за светлую мысль он никак не мог, та ехидно ударяла исподтишка, точно на долю секунды пойманный аромат старого дедовского одеколона или бабушкиных оладьев, и тут же испарялась, оставляя после себя неясное и тяжелое чувство.

От старого дома ничего не осталось, теперь на его месте возвышалась роскошная двухэтажная дача с двускатной крышей и модными стеклопакетами, заделанными под дерево. Из окна второго этажа открывался потрясающий вид на пруд, мерцающий в лучах солнца, и дремлющий на другом берегу лесок, в котором скрывалось местное кладбище.

Первое время всё шло гладко. Игорь подмазал кирпичный забор и сменил замки на всех дверях. Каждый день он вставал рано и занимался делами по двору.

Воскресным утром он решил навестить бабушкину могилу. Пошёл через плотину на другую сторону пруда и остановился у небольшой ложбинки, где каждое лето детства играл с мальчишками в футбол и догонялки. В голове возникло горькое воспоминание: стоящая на плотине бабуля машет ему, маленькому, рукой и кричит: «Игорюша, давай обедать!»

На глазах навернулись слёзы, Игорь хотел даже немного всплакнуть — успокоить нервы, — как вдруг заметил краем глаза силуэт: кто-то прошмыгнул мимо деревьев у пруда. И эмоции мигом отступили. Игорь попятился, наклонил голову в надежде рассмотреть человека, но тот пропал.

Игорь сделал шаг, потом ещё один, и с каждым таким движением его страх постепенно сходил на нет, превращаясь, скорее, в выдуманную подсознанием отговорку, лишь бы не идти на старый погост и не смотреть на мраморную плиту с чёрно-белым портретом.

Однако, подходя к кладбищу, Игорь вновь заметил силуэт, но на этот раз вполне явственно. Среди кривых, будто пальцы старой ведьмы, ветвей деревьев копошилась сгорбленная старуха в сером бушлате. Игоря постепенно брало колотьё, он и сам не понимал, отчего вдруг его — здорового мужика — так затрясло от вида обыкновенной бабушки. Наоборот, на душе должно было стать теплее, ведь родная деревня оказалась не вымершей: ещё пульсировало в ней дряхлое сердечко. Но сколько он себя не успокаивал, паника всё нарастала, то перехватывая дыхание, то болезненно отзываясь в груди.

Игорь миновал кладбищенскую ограду, приблизился к деревьям и тихо поздоровался, боясь напугать одинокую старуху. Она, даже не взглянув на него, спросила: «Ты, Игорёк?»

Игорь окаменел, раскрыв рот от удивления. Какого чёрта она знает его имя? Может, увидела, как он выходил из дома, и вспомнила маленького внучка односельчанки?

— Я, — ответил он, опешив.

— Чем земля пахнет, Игорёк? — спросила она.

Отвечать Игорь не стал, сразу понял, что несчастную одиночку взял маразм. Но та настаивала:

— Чем земля-то пахнет, а? Игорёк? Думаешь, слезами? На кладбище-то все плачут.

Тогда Игорь заметил, что своими руками она копается в кладбищенской земле, разбивает плотные комья ногтями и пропускает чёрную кашицу между пальцев.

— Игорёк… Или солью человеческой, думаешь?

— Извините, — начал он, поморщившись. — А вы из какого дома?

— Сла-а-ва Богу ты вернулся, — громко протянула она и натужно, через зубы, задышала. — Родителями она пахнет, Игорёк, и бабушкой твоей. Думаешь, закопал и всё, отделался? Тысячу лет глупые люди не могут додуматься взять и забыть про тело без души, да, Игорёк? Ты хоть знаешь, куда душа эта улетает? А что от неё тут остаётся? Э-эх! Иди, иди, она рада будет, иди.

Внутри Игоря всё опустилось. С тревогой он обернулся к памятникам и увидел, что почти все они наполовину ушли под землю, а когда он снова решился взглянуть на старуху, то не обнаружил её на прежнем месте.

«Чёрт меня за нос водил! — подумал он. — Закружил голову. Вовремя же я отвернулся!»

Игорь громко покрыл воображаемого черта матом и про себя прочитал «Отче наш». Молиться вслух ему было неловко.

Среди поваленных железных памятников, припорошенных снегом, бабушкина могила нашлась быстро. Сердце Игоря сжалось. Покосившееся надгробие походило на врытый в мёрзлую землю ромб. Портрет потрескался и выцвел, будто засвеченный негатив. Лицо виднелось лишь наполовину, добрые глаза смотрели в душу неблагодарного внука, родной взгляд вскрывал давно забытые душевные гнойники и высвобождал всю накопившуюся гниль, и та выливалась наружу со слезами. Игорь упал на колени и захныкал. И вдруг холодный ужас ударил ему в спину, он вспомнил жуткие похороны и странную улыбку из гроба. И сию же секунду кто-то торжественно прошептал ему на ухо: «Вот она, бабушка!»

Игорь истошно завопил и быстро обернулся, встретившись взглядом со старухой в бушлате. От неё тянуло чем-то сладковато-цветочным, так пахли прикованные к постелям обитатели хосписа, в который молодой Игорь определил свою мать.

— Бабушка придёт, ты иди в хату, не сиди на снегу, — говорила старуха, пятясь.

Игорь дождался, пока жуткое жёлто-коричневое лицо пропадёт из его поля зрения и поднялся. Убедившись, что поблизости больше никого нет, он выбежал с погоста и опрометью понёсся домой. До вечера его лихорадило, ломило конечности, сводило суставы. С наступлением темноты он заперся в комнате и до самого утра лежал при включённом свете, боясь, что страшная галлюцинация повторится.

Справляясь с последствиями пережитого, Игорь убедил себя, что родные стены защитят хозяина от любой опасности, и следующие несколько дней не покидал огороженного участка.

Одним поздним вечером он сидел на своём любимом месте — в кресле у окна на втором этаже — в темноте и сквозь стекло вглядывался в небо, искал единственное знакомое созвездие — Большую медведицу. Вдалеке завораживающим чёрным бархатом стелились пустые поля, окружавшие тёмный кладбищенский лес.

Ту злополучную пару жёлтых огоньков, вспыхнувших среди деревьев, Игорь заметил сразу. И тут же понял, откуда они светят.

В груди заклокотало. Игорь вжался в спинку кресла. Его дрожащая пятерня чуть слышно застучала по стене в поисках выключателя.

Огоньки же, подобно двум застывшим гигантским светлячкам, поначалу оставались неподвижны, но потом резко дёрнулись, одновременно проплыли в сторону, а затем исчезли на несколько секунд и появились уже в другом месте — на берегу пруда. Огоньки были чьими-то глазами.

Наконец, отвернувшись от окна, Игорь нашёл выключатель. Одновременно с озарившим комнату светом в его мелькнула жуткая мысль: он же выдал себя существу на кладбище, той жуткой инфернальной старухе!

Его руки окропило мурашками, от плеч к вискам спазмом скользнул колючий ужас, и на лбу выступил холодный пот. Игорь повернулся к окну и, окоченев от испуга, до боли в кистях вжался в кресло. С той стороны на него пристально смотрело перекошенное от кошмара лицо. Игорю понадобилось с четверть минуты, чтобы опомниться и сообразить, что он испугался собственного отражения.

Обострившийся слух уловил странные громыхания и шорохи, доносившиеся с первого этажа. Позже Игорь списал их на звон в ушах, но спускаться и проверять всё равно не осмелился. Успокоившись, он укутался в одеяло и вскоре задремал.

Проснулся в обед. Сидя с чашкой кофе, он вспоминал все известные ему признаки порчи и атрибуты чёрных магов, о которых он по молодости читал в популярных дешёвых журналах с мистическими историями. Несколько часов Игорь потратил на поиск воткнутых в мебель так называемых могильных игл, проверял углы на наличие подозрительных символов, выведенных чёрным маркером у самого плинтуса, и с энтузиазмом рылся на чердаке, впрочем, в глубине души искренне надеясь, что ничего страшного не найдёт. Но поиски его увенчались успехом в совсем неожиданном месте. Рядом с холодильником на кухне часть нового, заделанного под паркет линолеума немного выступала вверх, прикрывая люк в полу. По прикидкам Игоря, в старом доме здесь находилась задняя веранда с погребом.

Чуть выше плинтуса нашёлся и выключатель, подогнанный по цвету к обоям. Игорь щёлкнул его, затем приложил усилие и поднял люк. Из-под пола потянуло сырой землёй. После ещё одного хлопка по выключателю погреб заполнился холодным светом нескольких ламп, установленных по периметру. Они осветили пустые деревянные полки, приставную лестницу и огромную дыру в стене.

Игорь уже хотел спуститься, гонимый вниз жгучим интересом, но в голове вдруг полыхнуло ужасающие осознание.

«Если я в первый раз свет выключил, — думал он, захлопывая люк, — значит, всё это время он там горел!».

Вспомнились ночные шорохи на первом этаже, стало не по себе. Но никаких сомнений у Игоря не было: в дом забираются какие-то люди, возможно, даже живут здесь, пока никого нет. Рабочие, без сомнения, сговорились с ними и специально оставили в погребе странный проход.

Игорь прижал люк тяжёлыми баулами, в которых хранил привезённые консервы, побежал наверх, достал из сумки фонарик и кобуру, вытащил оставшийся ещё с девяностых годов пистолет и, вогнав патрон в патронник, стал заново осматривать дом.

Не отставала навязчивая мысль, что незваные гости всё ещё находятся внутри. Игорь боялся спуститься в погреб и оказаться запертым там. Ужасался даже думать о том, что будет делать, если люк над его головой захлопнет чья-нибудь рука, а потом она же щёлкнет по выключателю.

Осмотрев все комнаты, Игорь вернулся на кухню, убрал с люка баулы, спустился и шагнул в чёрный зев.

Фонарь у Игоря имелся хороший, дорогой, но даже его мощного луча не хватило, чтобы осветить весь длинный коридор, который тянулся далеко вперёд и вниз, через каждые несколько метров расползаясь в стороны новыми ходами, точно дом пустил неосязаемые для человека толстые корни. Пригнувшись, Игорь шёл только прямо, не сворачивая, и лишь на мгновение запускал белый луч в боковые закоулки, но те тоже расходились всё новыми и новыми коридорами. В катакомбах запах сырой земли вытеснил все прочие. Игорь очень боялся задеть согнутой спиной рыхлый потолок и спровоцировать обвал. А ход вёл его всё дальше и ниже. Прикинув, Игорь решил, что сейчас находится под прудом. Пройдя ещё немного, он очутился в просторном гроте без ответвлений, дальнейшая дорога шла в гору. Уже тогда Игорь понял, в чём дело, и до колик в сердце перепугался.

«Продам на хрен этот дом, — сквозь зубы прорычал он, заикаясь. — Сволочи, что же наделали тут?..»

Стоило ему умолкнуть, как луч выхватил из темноты отвратительное коричнево-синее лицо. Игорь вскрикнул, опустил фонарь и выставил вперёд руку с заряженным пистолетом. Из темноты коридора на него глазели два жёлтых огонька, точь-в-точь те, что метались по кладбищенскому лесу прошлой ночью.

Вопя от ужаса, он несколько раз нажал на спусковой крючок и выпустил в огоньки всю обойму. По катакомбам глухо пронёсся старческий стон.

Игорю стало плохо и тошно, к горлу подкатила рвота. Он понял всё и сразу: ночные гости создавали шорохи, когда уходили из дома, а не забирались в него! А все эти жуткие ответвления ведут не в пугающие хтонические чертоги, а прямиком к сотням могил с ушедшими под землю надгробиями! И дело здесь вовсе не в доме, пустившем мистические корни, а в оживших упырях, что прорыли себе ходы к единственному уцелевшему жилью в вымершей деревне.

— Игорюша! — сбил его с толку до боли знакомый бабушкин голос. — Больно мне!

Игоря стошнило, он обронил пистолет и едва удержал фонарь. Ноги сами понесли его обратно. Чёрные комья валились с потолка, Игорь цеплял их то головой, то плечами. Выбравшись на кухню, он вытащил приставную лестницу и в исступлении начал тянуть на себя стоявший рядом холодильник. Тот с грохотом обрушился на пол, разворотив розетку, к которой был подключен, и надёжно перекрыл вход в проклятый погреб.

От беготни чертовски жгло грудь, боль отдавалась в спину и в левое плечо, дыхание постоянно сбивалось, но Игорь не сбавлял темп. В глазах его мутилось, когда он собирал самые необходимые вещи, а во время поисков ключей от машины с ним чуть не случился обморок. Пробегая около злополучного окна второго этажа, он вновь увидел огоньки, теперь их стало в десятки раз больше, они носились по лесу, прыгали, взмывали над деревьями и снова опадали. Всё вокруг Игоря плыло, казалось мягким и газообразным, он не мог больше держаться на ногах и постоянно спотыкался, хватаясь за сердце.

Сидя у двери рядом с лестницей на первый этаж, он пытался отдышаться. Мысли его стали неразборчивы, в голове будто не было ничего, кроме дум о смердящих комьях мокрой земли. Игорь впал в ступор и вышел из него лишь тогда, когда противно хрустнуло окно, и за побелевшим, похожим на комок паутины стеклом он увидел иссиня-чёрное лицо со светящимися глазами. Упырь, оглушённый от сильного удара, надсадно драл глотку. Его крики походили на помесь пронзительного женского вопля с оглушительным стрекотанием огромного кузнечика.

Игорь пересилил себя, поднялся и, позабыв о собранных вещах, с одними лишь ключами от машины в руках побежал вниз. С кухни тоже доносился крик, он, словно обрётший физического воплощение, схватил беглеца за горло и впился зубами ему в самую душу. Кричала родная бабушка перепуганного Игоря.

«Игорюша, падаль такая! — глухо вырывались звуки из-под холодильника. — Я сгнила, а всё равно ходила присматривать, а ты не ехал! И теперь дом продавать вздумал?!»

Обвинения тормозили его, но не могли остановить. Игорь выскочил на улицу и, даже не взглянув на упыря, прилипшего полусгнившим телом к треснувшему стеклу, сел в машину и ударил по газам. Он мчал вдоль столбов, проклиная себя за длинный язык и за нелепые слова, сказанные не в том месте. Слёзы застилали взор, а непрогретая машина никак не поддавалась и не набирала нужную скорость. Игорь посмотрел в зеркало заднего вида и до боли закусил язык, увидев, что за ним бежит целая стая желтоглазых нежитей. Он и не заметил, как приблизился к крутому повороту. Испуганно завизжавшие тормоза лишь на миг отсрочили неизбежное. Игорь зажмурился и приготовился к удару. Машина съехала с асфальта и рухнула в кювет.

Однако в себя он пришёл уже дома. Игорь сидел в своём кресле напротив треснувшего окна, сжимая в руках изгвазданную в земле шёлковую ткань. В мгновение он сообразил, что держит бабушкин саван.

С тех пор Игорь Болдырев живёт один в целой деревне. Немногочисленные друзья, в том числе и мой коллега, который нас познакомил, возят ему продукты и семена для огорода.

Погреб он заколотил, памятник на кладбище откопал и восстановил. А машина так и осталась лежать в кювете. Таинственным образом из неё пропал двигатель, аккумулятор и даже руль, а все четыре колеса, равно как и бензобак, оказались чем-то пробиты.

* * *

Своими глазами я видел и машину, и заколоченный люк на кухне, и тот самый кусок ткани, похожий на саван. Также, попрощавшись с Игорем, я ради интереса заехал на кладбище, и действительно, во всём лесу приличный вид имела лишь одна могила.

Вот она — Болдырева Надежда Анатольевна — смотрит с памятника и улыбается как-то по-лягушачьи.

Своего Игорюшу она, может быть, спасла, дала бестолковому внуку шанс на искупление. Справедлива ли эта участь — судить не мне. Меня их семейные тайны касаться не должны.

2021

Гробики

Я давно понял, что «взрослый» — это понятие эфемерное, условное. Были разные времена, и взрослыми тоже становились в разном возрасте. Да и по сей день ничего ровным счётом не изменилось: кто-то уже в четырнадцать лет идёт работать, чтобы прокормить младших братьев и сестёр, а кто-то и после сорока остаётся инфантильным глупцом, витающим в облаках.

В своих отношениях со взрослостью я привык к регулярному обману. Вот, думаю, окончил школу, теперь взрослый. А затем поступаю на первый курс и тут же осознаю, что ничего толком не изменилось: я всё такой же оболтус. Потом начинаю жить один, и казалось бы, вот она, эта неосязаемая взрослость! Но тут дело доходит до готовки и снятия показания счётчиков, и вот я уже судорожно набираю номер мамы, чтобы узнать, как правильно заполнять страшные квитанции и где брать эту пресловутую красную воду для борща.

Но все эти обманы кажутся теперь безобидными и даже смешными, в отличие от последнего, о котором я и хочу рассказать.

Окончив институт, я получил диплом бакалавра и как высококлассный историк, специалист в вопросах отечественной историографии и новейшей политической истории, уехал косить от армии в своё родное село. На работу в школу взяли без проблем. Директор помнил меня: в детские годы мы с друзьями частенько наведывались в школьный спортзал, прыгали через козла, похожего на глазированный сырок на четырёх спичках, и лазали по шведской стенке. Никто из нас не знал и даже не догадывался о страшной тайне.

Дипломированных историков в селе не было. Завуч, по образованию биолог, выкручивался, как умел. «Дети! Книга — лучший друг человека! Читайте!» — говорил он и оставлял учеников корпеть над учебниками, а сам удалялся в столовую или в подсобку к трудовику, а под конец урока возвращался и проводил самостоятельную. Но с моим приходом у ребят появилась отличная возможность получить более глубокие знания по предмету. Кабинет мне выделили на втором этаже и даже выдали ноутбук для работы.

Всего в школе было около пятидесяти учеников, в это число входили и приезжие скромняги из ближайших деревень и с трудом говорящие по-русски цыгане. Разделение по буквам отсутствовало, да и в самих классах сидело максимум по шестеро человек.

На первый учебный год все уроки мне поставили на пятницу и субботу, десять занятий в пяти классах — с пятого по девятый, с утра до двух часов дня. Эти пару дней в неделю я честно работал, в остальное время улаживал вопросы с военкоматом, очень много гулял, а по ночам писал рассказы. Казалось, взрослость воистину свершилась.

В тот роковой день стукнуло ровно полгода с начала моей работы. Начало марта выдалось солнечным, природа за окнами моего кабинета оживала, и в село мчалось долгожданное тепло.

После пятого урока зашёл директор. С новогодних праздников его доверие ко мне заметно возросло. По субботам он отводил свои уроки и уходил домой, оставляя мне ключ. В мои обязанности входило проводить неместных пятиклашек до автобуса, закрыть школу и во время своей вечерней прогулки отдать ключ директору.

Ничего не предвещало кошмара, суббота была отличная, все занятия я отвёл с удовольствием, сидя рядом с большим окном и частенько поглядывая на раскинувшийся за ним школьный сад. Дать звонок было некому, поэтому ровно в четырнадцать ноль-ноль я с улыбкой на лице постучал карандашом по столу и объявил об окончании занятий. Четверо пятиклашек подскочили, смели в портфели учебники и, болтая о своём, помчались в коридор. Я накинул пиджак, спустился на крыльцо, убедился, что все дети уселись в автобус, и не спеша поплёлся обратно, забрать пальто и ключ.

Каково же было моё удивление, когда я увидел девочку, стоящую у дальнего окна кабинета спиной ко мне. Ростом она была чуть выше только что уехавших пятиклашек, но так как девчонки в этом возрасте растут быстрее, я принял её за их одноклассницу и поначалу очень испугался, что забыл отправить ребёнка домой.

— Так, — сказал я, пытаясь не выдать волнения. — А ты чего тут стоишь?

Сам же тем временем быстро прошагал к столу, схватил мобильник и посмотрел в заметках, сколько детей и после какого урока должны быть посажены в автобус. Всё сошлось: после шестого — четверо мальчиков. Значит, девчонка из местных.

— Ты из пятого класса, солнышко моё? — спросил я.

Однако в голове моей уже созревал страшный ответ, ведь я мог поклясться, что последние сорок пять минут читал материал четверым озорникам, среди которых не было никаких девочек.

Таинственная ученица молчала.

Тогда я взглянул на сад за окном, тяжело вздохнул, подумал, что всё это похоже на дешёвый ужастик: здоровый мужик испугался своей маленькой ученицы. Какой же он после этого взрослый? Потом я вновь посмотрел на неё. Девочка не шевелилась. Я видел только её затылок: аккуратные русые косички, спадающие на старомодный кардиган с белым воротничком.

От тревоги кольнуло в животе, я нахмурился. Вся ситуация казалась неправильной, совершенно ненужной, точно соринка, попавшая в глаз. Хотелось отменить её, пропустить магическим образом и забыть. А ещё лучше забросить в долгий ящик свою мнимую взрослость и сбежать от проблемы в родительский дом.

— Ты чего молчишь? — услышал я свой нарочито серьёзный и грубый голос.

В ответ тишина, сводящая с ума, давящая на затуманенный рассудок. Меня пробрало, как от резкого дуновения ветра, я двинулся к девочке и аккуратно похлопал её по плечу.

— Уроки закончились, домой надо, пойдём.

Она едва слышно хмыкнула, я поёжился, предчувствуя что-то плохое.

Стоя там, я словно балансировал на тонком канате, служившем границей человеческого страха: сверху безопасно, но одно неловкое движение — и всё.

Для собственного успокоения весь этот страх я объяснял предвзятым отношениям к мужчинам-педагогам, пытался убедить себя, что за излишние прикосновения с меня спросят по всей строгости, но в глубине души прекрасно осознавал, что до смерти боюсь этого ребёнка.

От неё веяло холодом, то же я испытывал, сидя рядом с гробом в ночь перед похоронами бабушки, и то же частенько чувствовал, проходя мимо манекенов в торговых центрах.

— Слушай, я тебя закрою сейчас и уйду, будешь все выходные тут сидеть, — уговаривал я. — Давай-ка ручку, пошли вниз.

И, пересилив себя, взял её за сухую прохладную ладошку и ловким движением развернул. Мурашки рассыпались по спине. Девочка выпучила на меня глаза и злобно оскалилась; щербатые зубы не смыкались, придавая гримасе ещё более жуткий вид.

Я присел перед ней на корточки.

— Ого, — чудом выдавил из себя удивление. — Какая ты у нас пугательница, я же так в обморок упаду.

Мне хотелось рассмешить её или расстроить, одним словом — вывести на эмоции, лишь бы жуткая рожа сменилась милым детским личиком.

— Послушай, мишка Фредди, мне надо школу закрывать, пошли, на улице меня попугаешь.

Но она не реагировала на уговоры. Тогда, обозлившись, я выпрямился и потащил девочку за собой, но она вдруг отдернула руку и захрипела.

Перед глазами в мгновение сменился вид, точно поменяли картинку в фильмоскопе. Я обнаружил себя в коридоре, сидящим на подоконнике, неподалёку от распахнутой двери кабинета.

Мысли крутились, изворачивались и рассыпались помехами. От испуга в первые секунды я даже позабыл о жуткой девочке, хотел было списать всё на странный сон или предобморочное состояние с галлюцинациями, но противный скрип двери кабинета уничтожил все мои нелепые отговорки.

Там остались пальто и ключ, и если без первого я ещё мог трусливо сбежать, то без второго не смел даже выйти за школьный забор.

На подоконнике я просидел ещё с минуту, потом решил быстро забрать вещи, запереть школу и вызвать директора, но стоило мне приблизиться к двери, как в груди что-то щёлкнуло от страха. Девочка, не изменяя гримасы, стояла в дверном проёме, огромными глазами смотрела на меня и издевательски следила за каждым движением.

Клянусь, в этом взгляде было что-то демоническое, потустороннее. Так обычные дети попросту не смотрят.

Мне было достаточно и инцидента в кабинете, а это её появление в дверном проёме поставило жирную точку. Я попятился по коридору, свернул за угол и опрометью бросился вниз по лестнице. Но оказавшись на первом этаже, возопил от ужаса — улыбающаяся девочка стояла у гардероба.

Я грязно выругался, прижался спиной к стене и медленно, боясь раздразнить чудовище в обличии пятиклассницы, двинулся к выходу.

И тут девочка, убрав с лица гримасу, одним лишь словом, подобно грому и молнии, разнесла всё вокруг:

— Гробики… — прошептала она.

По ушам ударил грохот слетающих с петель дверей, взмывающая в воздух серая пыль вперемешку с ярко-красными огненными вспышками ослепила меня, и сознание помутилось. Я схватился за голову, упал, свернулся, поджав колени к груди, и закричал. Когда силы открыть глаза наконец нашлись, я увидел, что всё вокруг цело, кроме меня, лежащего посреди коридора с клоками собственных волос в сжатых кулаках.

Девочка бесследно исчезла. Я быстро сбегал в кабинет, а оттуда сразу же припустил на выход и запер дверь снаружи.

Ключ оставил жене директора, а сам вечерним автобусом уехал к родителям. Так моя взрослость подорвалась в третий раз, однако об этом я никому не сообщил.

Взял больничный, созвонился с директором, сказал, что приболел. Две недели пичкал себя успокоительными, жевал по три таблетки глицина несколько раз в день, перед сном заправлялся валерьянкой, благо хватило ума после всего пережитого не уйти в запой. Впрочем, все эти потрясшие меня события были лишь началом ужасной истории загадочных гробиков.

На работу я вернулся в середине марта. Коллеги странно косились на меня, директор тоже поглядывал с недоверием. Он стал задерживаться по субботам, лично провожал детей, ждал, пока я уйду, и сам закрывал за мной дверь. Меня такой расклад настораживал, но в то же время очень сильно успокаивал.

Я и сам знаю, что вёл себя странно. Приходил в школу по будням, сидел на больших переменах в столовой, вглядывался в детские лица в поисках той самой девочки и никому не рассказывал о причинах такого поведения. Затем я взял в голову, что видел призрака. Под предлогом исторических исследований для кандидатской выпросил у директора ключ от школьного архива, где среди сотен послевоенных документов и пыльных альбомов искал фотокарточку со странным ребёнком, но ничего.

В начале апреля в село приехал мой хороший товарищ Макар. Он несколько лет занимался фотографией и частенько выбирался на природу, чтобы поснимать красивых футажей на продажу. Макар никогда не отличался приторным скептицизмом, и я точно знал, что мой рассказ он воспримет серьёзно.

Мы прогулялись до леса в километре от села, и я рассказал другу обо всём произошедшем.

— А по другой лестнице она не могла тебя обогнать? — спросил он, не отрываясь от съёмки.

— Да ну, — отмахнулся я. — Моя лестница сразу за поворотом, а вторая в другом крыле. То есть даже если девочка хотела меня обогнать, то сначала ей нужно было пробежать весь второй этаж, а потом столько же, но уже по первому. А я только спустился…

— И она уже стояла… — продолжил за меня Макар, опустив фотоаппарат.

— Я ещё думал, может, близняшки, но как они мне взрывы наколдовали? Гипнозом что ли? И ладно бы потом хотя бы одну из них в школе встретить, но нет их — ни на старых фотках, ни на новых.

— Так, так, а что за гробики? — оживился друг. — Про них узнал?

Я пожал плечами.

— Нет, — Макар развёл руками. — Ну ты даёшь! Вы по малолетству чем занимались тут? Как можно легенды родного села не знать? Не верится даже.

— Меня это больше всего и пугает… — признался я. — Как будто всё детство с повязкой на глазах… Ну не говорили у нас ребята об этих гробиках! Были страшилки про гроб на колёсиках, про ведьм разных… А спросить теперь не у кого, все поразъехались.

Макар задумался:

— Ладно… Я вот не сказать, что верю во всё такое, но и совсем не верить тоже как-то глупо. Если правда призрак пришёл, то не ради шутки же?

Моего друга очень заинтересовала эта история, он загорелся помочь мне и согласился остаться на время. Макар предложил расспросить школьных старожилов. Однако начинать следовало не с интеллигентных педагогов, умеющих держать язык за зубами, а с обычных возрастных работяг. По его совету через пару дней я прикупил две бутылки водки и после уроков пошёл с ними в каморку дворника. Дядя Гриша, как его все называли, работал около часа в день, вставал в пять утра, быстро подметал территорию и уходил в свою деревянную коробку, что располагалась на заднем дворе школы в большом кирпичном гараже. Тот на моей памяти никогда не использовался по назначению и всё моё детство стоял закрытым, а во времена моей юности, когда упавшее в грозу дерево проломило крышу, туда сразу въехал дядя Гриша. За три дня он сколотил себе каморку из вагонки, притащил откуда-то металлическую койку с панцирной сеткой, забрал списанный школьный стол с парой стульев, а в конце осени протянул от уличного столба провод и снабдил своё место электричеством.

Гостей дядя Гриша всегда принимал тепло. Несмотря на свою сварливую хамоватую жену, с которой они прожили целых сорок лет, человеком он остался добродушным и вежливым. На старости лет его пассия окончательно сошла с ума и возненавидела весь мир вокруг себя, поэтому дядя Гриша никогда не спешил возвращаться домой, предпочитая целыми днями отдыхать в самодельной комнате, бывало, даже ночевал там.

Меня он принял с распростёртыми объятиями, провёл в каморку по земляному полу, усыпанному разбитым стеклом и осколками шифера, поставил на стол закуску и два гранёных стакана.

После первой бутылки я решился спросить у него:

— Дядь Гриш, а ты в мистику веришь?

— Ну как, — он многозначительно махнул рукой. — В церковь иногда хожу, булавку над дверью воткнул, так что мистика до меня не доберётся.

— А ты знаешь что-нибудь про гробики? — спросил я и тут же пожалел о сказанном.

Дядя Гриша замер, покосился в мою сторону с недобрым подозрением, а потом отвёл взгляд.

— Откуда знаешь? — его хриплый голос стал выше. Дворник откашлялся, хлебнул водки и уставился на меня.

Глаза дяди Гриши показались мне демоническими, такими же, как у таинственной молчаливой девочки. В свете настольной лампы они пугающе отдавали жёлтым. Дворник наклонил голову, и от его бровей по щекам потянулась жуткая тень, точно на лице выросли два продолговатых фингала.

— Кто наплёл про гараж? — наконец спросил дядя Гриша, и я увидел, как дрожат его потрескавшиеся губы. — Что ты знаешь?

— Да ничего не знаю, — выпалил я, боясь, что старик, скорчив жуткую рожу, вцепится мне в горло. — Вот у вас хотел спросить.

— Не знаю я, — быстро ответил он, поднимаясь. — Налил мне бормотухи какой-то… А ну пошёл отсюда, пока я тебе по харе твоей не врезал.

Я подскочил с кровати, спотыкаясь, выбежал из каморки и спешно покинул гараж.

Макар, сгорающий от нетерпения, стал расспрашивать меня уже на пороге дома.

— Конспиратор ты тот ещё, конечно, — расстроился он. — Сказал бы, что один из учителей тебе намекнул или старшеклассники сболтнули. Ну ладно, главное — ты не сумасшедший, и какие-то гробики действительно есть.

— Или дворник сам девочку видел, — сказал я, потирая уставшие глаза.

— И зачем так набрасываться, раз сам когда-то видел? — нахмурился Макар.

Ещё не протрезвевший, я совсем забыл о, возможно, ключевой фразе, брошенной перепуганным дядей Гришей. На часах было около двух ночи, когда в памяти всплыл этот странный вопрос. Я, шатаясь, доковылял до дремавшего друга, разбудил его и дрожащим голосом сообщил: «Гараж! В гараже что-то было!»

Макар заметно перепугался, присел на диване, покосился на черноту распахнутого окна, потом вновь посмотрел на меня и, глубоко вздохнув, переспросил:

— Что было в гараже?

— Дед спросил, кто мне наплёл про гараж, — чуть не крича, тараторил я, хватая друга за плечо. — Там надо искать, там гробики!

— Тихо, тихо, — шептал Макар в испуге. — Дай свет включу, а то с ума сейчас сойду, не кричи, жутко как-то.

Как только яркий свет заполнил комнату, мой друг занавесил окно и заодно отодвинулся от взвинченного меня.

— То есть… — он покачал головой. — Ты хочешь сказать, что под гаражом зарыт кто-то?

Я кивнул.

— Ну, слушай, тогда всё не так просто. — Макар задумчиво посмотрел на гудящую лампочку на потолке. — Бетонный пол проломить, потом копать…

— Там земля, Макар, — тихо проговорил я и чуть не вскрикнул, когда тут же в комнате внезапно погас свет.

Снаружи дома что-то скрипнуло, затем последовало несколько ударов во входную дверь. В кромешной тьме я нащупал гриф от разборной гантели, которую хранил под диваном, сжал железо в руке и неслышно поднялся. Дверь, запертая на тяжёлый засов, не поддавалась таинственному визитёру. Немного потоптавшись в грязи у крыльца, он приблизился к окну. Макар спрыгнул на пол и пополз к моей кровати, я же встал на диван и замахнулся, готовый проломить голову незваному гостю, если тот вдруг решит разбить стекло и залезть внутрь.

— Будешь ещё гробики искать? — донёсся с той стороны грубый мужской голос. И, точно контрольный выстрел в лоб, тут же прилетел новый вопрос: — Не тяжёлая железка-то?

Слова обожгли меня, тело схватил обездвиживающий спазм. Я услышал, как тихо заскулил Макар. Голова всё ещё кружилась, а во рту было ужасно сухо, я чувствовал, что вот-вот рухну. Голос за окном молчал, Макар тоже притих. Простояв в полной боевой готовности ещё с минуту, я медленно прошёлся по дивану к подушкам, слез на пол, на ощупь добрался до стола и схватил телефон.

— Пошли, — сказал я Макару и хлопнул его по плечу, тот дёрнулся и вновь заскулил, но не встал. — Пошли быстро, в коридор выйдем, — мой голос дрожал, и слова рвались сквозь стиснутые зубы.

— Ты чего? — услышал я знакомый шёпот друга со стороны своей кровати, что стояла впритык к стене в паре метров от меня. — Ты с кем?

Рука, которой я трогал неведомое скулящее нечто, вмиг покрылась мурашками. Я отшатнулся и застыл на месте, а тёмный, еле различимый комок, что я принял за друга, резко поднялся и сбил меня с ног. Железный гриф выскочил из рук, глухо стукнулся о линолеум и покатился под диван. Макар подпрыгнул на кровати и громко закричал, а неизвестный монстр, хрипя и качаясь, понёсся к комнатной двери и с грохотом выскочил в коридор.

— Ты видел, видел?! — вопил Макар.

Я не нашёл в себе сил ответить, молча включил фонарик на телефоне, нащупал гриф, ползком добрался до окна и обжёг пыльные стёкла белым лучом. Никого.

Тогда, сжав железку покрепче, я твёрдым шагом поспешил в коридор, обыскал кухню и веранду, но и там никого не нашёл.

Рассуждать логически не получалось, эмоции топили меня в бушующих водах страха. Я вернулся в комнату, Макар тем временем накинул на себя куртку и вооружился поднятым с пола блином от гантели.

— Лопата есть? — спросил он.

— Ты чего? — воскликнул я. — У меня тварь какая-то в доме, пошли чердак проверим.

И в тот же миг над нами кто-то громко закашлял, словно никак не мог отхаркнуть застрявший в горле комок слизи. Я в ужасе поднял голову и обдал потолок светом от фонаря. Дёргался бледно-розовый абажур, крошечными хлопьями опадала побелка. Существо, прятавшееся на чердаке, с силой топало на одном месте. Мерзкий кашель межевался с отзывающимся в груди грохотом. Макар дёргал меня за руки и воротник, кричал, что из дома надо бежать, но я не реагировал на его мольбы.

Перед моими глазами в бесконечном мраке тёмной бездны плыли рычажные весы, на одной чаше покоился жуткий образ молчуньи с нездоровой улыбкой, а на другой хаотично дёргался в разные стороны неописуемый сгусток чистого ужаса. Девочка — до безумия страшная — молила меня разгадать тайну гробиков, а её противник — неправильный и сводящий с ума своей необъяснимостью — сурово приказывал остановиться и не лезть, куда не следует. А затем с боков на инфернальную картину стал наплывать непрозрачный туман, и рассеялся он лишь под утро. Я обнаружил себя лежащим на кровати, Макар сидел рядом, в одной руке он сжимал гриф, а в другой — железный блин.

Тем же утром мой друг уехал первым автобусом, я сам настоял на этом, и по сей день ни в чём его не виню. А уже днём ко мне в кабинет зашёл дядя Гриша, он был мрачный и грустный, не отрывал взгляда от пола, однако говорил быстро и чётко, будто заученный текст. Извинился за своё вчерашнее поведение, сказал, что перебрал со спиртным, а потом, уходя, заявил, что меня ждёт директор.

Чувство тревоги вновь вернулось ко мне, когда я сжимал ручку директорского кабинета, точно сухую ладонь молчаливой девочки, и боялся потянуть её на себя. Но начальник вышел сам, пригласил меня войти и первым завёл разговор.

— От прошлого, — говорил он, — увы, нам никогда не избавиться. Мы тянем его за собой, как гирю на цепи. У кого-то эта цепь длинная, такая, что и груза не видать, а у кого-то настолько короткая, что прошлое приходится тащить на спине, тут уже от человека зависит. А иногда это и не гиря вовсе, а бочка с навозом или… Ты знаешь.

Я вопросительно посмотрел на директора, а он, наклонившись ко мне, чуть тише заключил:

— Забудь. То, что произошло в школе, — случайность. Не тащи за собой чужое прошлое и тем более не копайся в нём. — Он выпрямился и скрестил руки на груди. — Хочешь — оставайся, работай спокойно. Ты молодой. Потрудишься и ещё до тридцати займёшь моё место. Гарантирую. А о гробиках не вспоминай и к гаражу не приближайся, иначе вылетишь отсюда с такой характеристикой, что о приличной работе забудешь. Или того лучше — по статье… Пора бы уже повзрослеть и не совать нос в чужие дела.

На слове «повзрослеть» в моём солнечном сплетении будто взорвался ледяной шар. Глаза налились слезами, а к горлу подкатил удушающий ком обиды. Я жаждал оскорбить директора, высказать ему всё, что думаю, и добиться страшной правды. Но губы мои сжались до боли, а челюсть свело судорогой. Во взгляде своего начальника я увидел животную ненависть.

В тот день я твёрдо осознал, что мистическая взрослость приходит с неожиданной ответственностью. Ей, как и окружающим людям, плевать на твои внутренние противоречия и неоправданные ожидания. Если все решили, что с тебя пора спрашивать, как со взрослого, то так отныне и будет. Говоря ещё проще: от тебя мало что зависит, статусом «взрослый» тебя наделяют другие. А дальше выбор за тобой: принять правила этой игры или мучиться дальше.

Я не отказался от работы. По сей день преподаю историю и обществознание в сельской школе. Покорно тащу свою гирю на цепи, не жалуясь, как и другие взрослые.

Испытание соблазном я тоже выдержал. Несколько недель назад умер дядя Гриша. Директор созвал педсовет и распорядился закрыть гараж, но сносить его запретил и мельком покосился на меня. Это был единственный раз, когда он напомнил мне о гробиках.

Гараж я обхожу стороной, с головой зарываюсь в книги и рукописи, лишь бы не думать о страшной тайне из школьного прошлого. А на моей веранде, затесавшись между тумбочкой и холодильником, пылится лопата. Символ беззаботного юношества, она медленно обрастает паутиной и уходит в забвение. Я иногда поглядываю на неё и представляю, как в свете бледной луны, бьющем сквозь дыру в крыше, рою землю, полную осколков стекла, нахожу дюжину маленьких детских гробиков и дрожащими грязными руками откидываю деревянные крышки… Впрочем, это всё мысли.

2022

Поместье Генерала Эпила

Эдгару и Говарду с почтением.

Я пишу эти строки дрожащими руками, находясь в состоянии полнейшего душевного истощения. Дело в том, что пережитое мной за последние три дня не поддаётся никакому логическому объяснению. Всё произошедшее навечно отпечаталось в моей памяти. Ежеминутно я вспоминаю об этом, стоит мне только прикрыть глаза, и теперь каждую ночь всё это точь-в-точь будет повторяться в моих снах, не позволяя мне ни на миг отвлечься от ужаса, сжигающего меня изнутри. Липкие мысли никак не покидают головы, вновь и вновь иллюстрируя мне гостиную проклятого поместья.

Всё началось, когда на одном из многочисленных летних раутов мой близкий друг сэр Родриг представил меня своему старому знакомому Аттеру Эпилу — генералу в отставке. Эпил сразу поразил меня своими глубокими познаниями в истории, археологии и географии, особенно углублённо он изучал неофициальную историю, выкупая у монастырей и вольных торговцев древние фолианты, старые дневники путешественников и ветхие рукописи неизвестных авторов минувших столетий. Стоит ли говорить, что подобная интересная личность сразу же привлекла всё моё внимание и вскоре стала одним из самых близких мне друзей.

Неделю назад во время нашей прогулки в парке недалеко от городской ратуши генерал Эпил пригласил меня на приём в поместье, доставшееся ему от недавно почившего дядюшки — Рональда Эпила, — очень известного в своё время командующего личной гвардии герцога. Само собой, я без раздумий согласился. По ранее обговоренному плану мы с генералом Эпилом должны были прибыть в пустующее поместье за три дня до официально назначенной даты приёма вместе со слугами и двумя обозами с необходимой провизией. Также генерал решил отправить с нами отдельную карету, забитую массивными сундуками с его коллекцией фолиантов и редкой древней литературы.

На половине пути к поместью он разоткровенничался и признался, что до вступления в наследство ему, несмотря на чин, приходилось ютиться в съёмной каморке на окраине города, переживая тяжёлые времена, связанные с потерей родового замка в соседнем графстве после ужасного пожара.

Мы прибыли в поместье к обеду и расположились в небольшой столовой, пока верные слуги разгружали обозы, перенося продукты в холодный подвал, и ценную карету, бережно транспортируя её содержимое в библиотеку на втором этаже.

Само мрачное строение казалось ещё более пугающим, утопая в серых цветах поздней осени. Светлый кирпич, которым была выложена большая часть дома, уже давно потерял белизну, уступив место желтоватому налёту, плесени и тёмно-зелёному мху в швах между блоками. Около мшистого фундамента валялось множество кусочков облупившейся краски с деревянных рам, обрамляющих помутневшие стёкла. Чудесные витражи на втором этаже запылились до неузнаваемости, а несколько из них вообще были скрыты от глаз сухими побегами винограда, ползущими по углам дома.

Внутри вдоль первого этажа тянулся широкий коридор с пятью арками-дверями. Те, что были по правую руку от входа, вели в столовую и к лестнице в подвал; другие, по левую руку, — в библиотеку и к спальням наверху; массивная резная дверь в конце коридора, та, что напротив входа, вела в большую гостиную, где и должен был проводиться приём, сейчас же она была заперта на ключ. Генерал Эпил сообщил, что после смерти дядюшки Рональда все украшения, редкие полотна и прочие драгоценности покойного во избежание грабежа были снесены в эту запертую комнату с временно заколоченными ставнями и крепкой дверью.

На втором этаже располагались три спальни: хозяйская, гостевая и для прислуги, а также небольшой кабинет хозяина поместья, ныне совершенно пустой.

Мой друг любезно предложил мне занять гостевую спальню, где я с удовольствием обосновался, приказав оставить вещи около письменного стола.

Генерал рассчитался с тремя служащими транспортной компании, что привели сюда обозы с каретой, и отпустил их обратно в город. Вместе с нами в доме остались лишь кучер и личный камердинер Аттера, которого тот совсем недавно нанял себе на службу.

По словам моего друга, сегодня же вечером в поместье должен был прибыть дворецкий вместе с садовником и двумя служанками, что работали здесь при жизни покойного Рональда и теперь намеревались вернуться, чтобы обслуживать дорогих гостей на приёме.

Ветер за окном усиливался, а тяжёлые тучи заволокли серое небо тёмной пеленой, предвещая скорый дождь. Я переоделся в своей спальне и уже собирался спуститься в столовую, как вдруг услышал звук приближающихся ко мне шагов. В дверь несколько раз громко постучали, и из-за неё послышался знакомый голос генерала:

— Друг мой, прошу вас! Несчастье! — кричал он, не переставая стучать.

Я тут же открыл и в недоумении уставился на Аттера, тот тяжело дышал. Запинаясь и проглатывая слова, он всё-таки смог донести до меня причину своего поведения: как оказалось, в поместье прибежал мальчишка-посыльный и доложил, что сразу после нашего отъезда в доме, где бедный генерал снимал каморку, случился пожар. Напуганный хозяин отправил телеграмму, в которой обвинил во всём неблагоприятную ауру Эпила, поначалу спалившую его собственный замок, а затем принявшуюся и за другие дома. В постскриптуме он пригрозил генералу, что непременно даст этому делу ход и добьётся ареста прокажённого жильца.

Честный Аттер не мог допустить такого скандала и решил немедленно отбыть в город для урегулирования проблемы. Меня же он упросил остаться в поместье. Моей задачей было охранять ценные сундуки в библиотеке, а также проконтролировать вечернее прибытие прислуги. Сам же Аттер, получив моё согласие, немедля запрыгнул в дилижанс с камердинером и приказал кучеру нестись в город.

В отсутствие хозяина находиться в доме стало невыносимо. Мне мерещились ужасные человеческие фигуры, изуродованные неведомым инструментом, что сидели в тёмных углах коридора, и рогатые чудовища, что вылезли из окружавшего поместье леса и уже облепили все окна и двери, перекрыв мне пути к бегству.

Из-за тёмно-синих туч все окрестности погрузились в непроглядный мрак. Я проверил, заперта ли парадная дверь, убедился в целостности всех окон и, окончательно успокоившись, развалился на своей кровати и закурил папиросу.

Громкий раскат грома заставил меня вскрикнуть от неожиданности. Дождь всё не утихал, с новыми силами колотя по пыльным стёклам, а молнии становились всё чаще и чаще, наводя на меня необъяснимое чувство смятения и безысходности. Время неумолимо приближало вечер, поэтому я спустился в столовую, где в тусклом свете маленькой печки и двух свечей, вставленных в старые канделябры на столе, беспокойно сидел около окна, поглядывая на тропинку, ведущую к дому.

Стук в парадную дверь напугал меня до такой степени, что я вскочил с места и едва не потерял сознание. В глазах на секунду потемнело, а ноги стали ватными и слегка подкосились, отчего я неуклюже присел. Стук повторился с ещё большей силой. Тот, кто стоял по ту сторону, был явно не на шутку раздражён и больше не мог терпеть. Совладав с собой, я попытался разглядеть пришедшего через окно, но нужного угла обзора достичь было невозможно, поэтому вскоре я оставил эти тщетные попытки и тихо проковылял в коридор, прислушиваясь к каждому звуку. Теперь в дверь уже не стучали, а по-настоящему били, точно стараясь снести её с петель. Холодные иголки ужаса кололи меня по рукам и ногам, а по спине вверх-вниз бегали маленькие букашки первобытного страха неизведанного. Тихо, стараясь не издать ни звука, я прошёл через столовую в кухню, где схватил первый попавшийся под руку нож, и, ощутив прилив уверенности, вернулся к парадной двери.

— Кто там?! — спросил я грубым голосом, искренне пытаясь не выдать своего страха.

— Я! — послышался хриплый, но ещё более грубый мужской голос из-за двери.

Меня такой ответ не устроил, но вдруг в голове всё сошлось. Я вопросил:

— Дворецкий?!

— Дворецкий, — согласился голос.

Правую руку, крепко сжимающую кухонный нож, я убрал за спину, готовый в любой момент вернуть её в прежнее положение, а левой, слегка дрожащей, отодвинул металлический засов и толкнул дверь. Она со скрипом открылась, запустив в коридор холодный воздух. На крыльце стоял высокий лысый мужчина средних лет с густыми чёрными бровями и тоненькими усиками над верхней губой. Он был одет в чёрный шёлковый костюм и белую рубашку с двумя расстёгнутыми у шеи пуговицами. Несмотря на ужасный ливень, одежда его была вполне сухой, поэтому я сразу сделал вывод, что дворецкий прибыл сюда в закрытой карете, но, что было крайне странно, ни шлепков копыт по грязи, ни шума от скрипучих колёс я не слышал. В тот момент я списал это на заглушающий все прочие звуки шум мощного дождя.

Мужчина учтиво поклонился мне, прошёл внутрь, вытер белые туфли о коврик и, ничего не говоря, поспешил к двери, ведущей к лестнице в подвал. Предположив, что дворецкому было необходимо удостовериться в наличии доставленной провизии, я воспользовался моментом и быстро вернул нож на его законное место. Уже на кухне мне в голову стукнула мысль, что довод о продуктах совсем глупый, но стоило мне только сделать шаг в сторону коридора, как тут же из-за угла вывернул дворецкий, лицо которого расплывалось в такой жуткой улыбке, что усики неестественно деформировались, убегая на щёки.

— Что будет угодно, сэр? — спросил он, остановившись в дверях.

— Извините меня… э-э…

— Генри, сэр, — ответил дворецкий, завидев моё замешательство.

— Генри, — вновь начал я, — вы что-то искали в подвале?

— Лишь убедился в наличии продуктов для приёма, сэр, — спокойно ответил он, не снимая улыбки с лица.

— Как скоро прибудут служанки?

— Не могу знать, сэр. В такой дождь ни один кучер не погонит своих лошадей в наши края.

— Пока можешь занять спальню прислуги, Генри, — говорил я, проходя мимо него.

Дворецкий не шевелился, лишь следил взглядом, а затем и всей головой за моими передвижениями, и даже когда я окончательно скрылся за аркой, ведущей к лестнице на второй этаж, мне не удалось расслышать ни малейшего шороха, сообщающего о каком-либо движении этого человека.

В тот вечер я решил не ужинать, о чём сообщил дворецкому, смиренно стоящему около входа в гостиную. Тот молча кивнул, вновь расплывшись в улыбке. А под самую ночь, когда мрак за окном стал настолько плотным, что даже еле различимые контуры окружающих поместье деревьев нельзя было разглядеть, сердце моё заколотилось с такой силой и болью, что я немедленно принялся рыться в своём чемодане в поисках сердечных капель. Спустя несколько минут боль отпустила, уступив место панике. Что-то не давало мне покоя, пугало меня, но я никак не мог понять, что именно. Наконец я принял решение внушить себе чувство полной безопасности и разыграть для себя небольшой показательный спектакль. Спустившись вниз, я прошёл в столовую, а затем и на кухню, где планировал завладеть ножом, который на всякий случай должен был присутствовать в моей комнате в качестве оружия. Но на кухне не было ни одного ножа! На обратном пути я снова вздрогнул, ведь прямо в дверях столовой стояла тёмная фигура дворецкого, освещаемая лишь тусклым светом печки. В сердцах я отругал его за столь неожиданное появление и, увлекшись процессом, совсем забыл спросить про отсутствие ножей.

Эта ночь тянулась крайне долго, даже невыносимо, и лишь к рассвету мне удалось заснуть. Дверь в комнату я предусмотрительно запер на ключ, но с утра обнаружил её открытой. Семя сомнения поселилось в моей голове.

На столике внизу меня уже ждал скромный завтрак, а дворецкий по-прежнему стоял около гостиной, улыбаясь мне во весь рот. Дождь немного поутих, но всё равно никак не прекращался и без устали стучал каплями по стёклам.

Прибытия хозяина я ждал после обеда, однако ни к полднику, ни к ужину, ни к ночи его не было. Единственным объяснением подобной задержки мог бы послужить непрекращающийся ливень, размывший просёлочную дорогу к поместью. Моё волнение нарастало, а былая паника возвращалась с новой силой. Каждый удар дождевой капли стал эхом отзываться в моей больной голове, а жуткие образы, которые представлялись мне днём раньше, теперь начали деформироваться. Они мерещились повсюду, от противоположного угла моей комнаты до обратной стороны затемнённых пыльных витражей, за которыми чудовища свисали с крыши на толстых нитях паутины и заглядывали в дом своими светящимися красными глазами.

Ситуация осложнилась, когда перед отходом ко сну я вновь не обнаружил на кухне ни одного ножа, о чём немедля сообщил дворецкому. Его лицо снова приняло эту ужасную гримасу, но в этот раз рот был слегка приоткрыт. Генри посмотрел на меня исподлобья и тихо прохрипел:

— Вам не нужен нож, сэр.

Всё моё тело будто покрылось инеем, внутри всё заклокотало. Каждым суставом, каждой клеточкой организма я ощущал нестерпимую боль от осознания своей безвыходности. Но снаружи я старался максимально сохранить лицо. Генри так же стоял в дверях, улыбаясь. Мне ничего не оставалось, кроме как в темпе вернуться в свою спальню, закрыть за собой дверь, схватить увесистую статуэтку греческого бога Аполлона с письменного стола и, сжимая её в руке, забраться под одеяло. По моим предположениям, если Генри вдруг захочет на меня напасть, то я, заслышав, как он вскрывает дверь, встану, пока мои шаги будут заглушать шорохи в замке, спрячусь за угол и неожиданно нанесу ему сильный удар статуэткой в затылок.

Время шло. Под одеялом становилось всё жарче, несмотря на холодную ночь. Ни малейшего шороха ниоткуда не доносилось, дворецкого будто бы вовсе не было в доме, но отсутствие тоненького лучика света из коридора, обычно проникающего в спальню сквозь небольшую замочную скважину, говорило о том, что в данный момент времени Генри находился прямо за дверью. Глаза предательски слипались, а головная боль усиливалась, забирая мою бдительность и любое желание пошевелиться, но спать было никак нельзя, иначе бы я мог упустить нужный момент.

Истошный женский визг вырвал меня из дремоты. Я вскочил, чуть не выронив статуэтку, и второй рукой схватил канделябр с тремя свечами. Убедившись, что за дверью никого нет, я отпер её и выбежал в коридор, пытаясь вычислить местоположение жертвы. Крик повторился, на этот раз он был намного громче и явно доносился с первого этажа. Опасаясь засады на лестнице, я неслышно подкрался к арке, спрятался за углом и, наклонив канделябр, постарался разглядеть злодея, что затаился под ступеньками. Путь был чист, однако случилась неприятность. Одна из свечей выпала и погасла на лету.

Неслышно спускаясь, я то и дело поглядывал наверх, не отвергая возможность нападения с тыла. В коридоре было темно, и на оставшиеся две свечи я едва не молился. Хотел было найти третью, упавшую, и провёл под лестницей несколько секунд, трясясь от страха, но так ничего и не нашёл.

Закрыв за собой двери на лестницу, я оказался в коридоре. Сразу отметил, что парадный вход, ведущий в колючий мрак дождливой осенней ночи, закрыт на засов, также запертой оказалась дверь в библиотеку. Оставалось два варианта: тёмный подвал, где и могла находиться визжащая узница, которую снесли туда после её крика, и маленькая столовая с выходом в кухню, где тот, кто зовёт себя Генри, мог припрятать все ножи, чтобы использовать их в нужный момент. Хотя и возможный тайник в подвале я тоже не мог отрицать, неспроста же он сразу же по прибытию отправился туда под предлогом мнимой проверки.

Сперва я пошёл в столовую, хотел зажечь канделябры на столе, а также разведать обстановку на кухне. Но, как я и догадывался в глубине души, ни одного канделябра там не оказалось. Тогда в ход пошла вторая свеча, которая вполне сносно осветила комнату, поместившись посреди стола. Я же отправился на кухню, где провел с полторы минуты в тщетных поисках любого острого предмета. Вернувшись в столовую, я обомлел — свечи на столе не было.

Осматриваясь и стараясь вглядеться даже в самые тёмные уголки, чтобы убедиться в отсутствии здесь посторонних, я вышел из столовой и закрыл за собой скрипучие двери. Теперь оставался один путь — в подвал. Но дорогу к нему мне перегородил небольшой деревянный сундучок, которого здесь точно не было, когда я проходил через коридор в столовую.

Безусловно, любопытство взяло своё. Выставив канделябр чуть вперёд и постоянно озираясь по сторонам, я начал медленно подступать к сундуку. Огонь свечи пускал свои дрожащие лучи скользить по ступеням, уходящим в подвал, и вся лестница стала отчётливо мне видна, но ни малейшего намёка на чьё-нибудь присутствие на ней не было. Добравшись до сундука, я тяжело вздохнул и откинул деревянную крышку.

Свеча в канделябре осветила до боли знакомую мне статуэтку Аполлона, лежавшую в сундуке. Крик застрял у меня в горле, а мышцы шеи стянуло болезненной судорогой. В ужасе я поднял руку, в которой должна была находиться статуэтка, выступающая моим оружием, но вместо неё я обнаружил толстую, изрядно подтаявшую от теплоты моего тела свечку. Каюсь, что в этот момент мне надоело себя сдерживать, и мой душераздирающий крик с силой вырвался из лёгких, эхом пробежавшись по стенам и скрывшись в подвале. Я отпрянул от сундука, яростно запулив в него последней свечкой, и начал медленно пятиться к парадной двери, а затем, услышав непонятный скрип со стороны подвала, снова закричал и на ощупь бросился к засову, уронив по дороге пустой канделябр.

Дверь поддалась не сразу, и мне стоило огромных усилий выбраться наружу. Оказавшись на улице, я кинулся прочь по размытой дороге, спотыкаясь и падая, но изо всех сил пытаясь не сбавлять темп. Моим спасением стало небольшое цыганское поселение недалеко от поместья. Добрые люди тепло приняли меня, до смерти напуганного.

На следующее утро, когда дождь наконец-то закончился, оставив после себя огромные глубокие лужи, я решил вернуться в поместье, заручившись помощью молодого цыгана Томаса. Тот любезно согласился сопроводить меня за небольшое вознаграждение. Уже у забора мы услышали шум приближающейся кареты.

Генерал Эпил молил меня о прощении за своё опоздание, приравнивая себя к самым ужасным людям нашей современности. На все мои рассказы о мрачном дворецком он лишь пожимал плечами и искренне не понимал, о чём я ему толкую. Со всей серьёзностью Эпил заявлял, что из-за сильного ливня дешёвая карета с прислугой попросту не проехала бы по размытой дороге.

Стоит ли говорить, что никакого сундучка в коридоре мы не обнаружили? А все двери, закрытые мной ночью, оказались распахнуты настежь.

Тогда, оставив цыгана Томаса у дверей, чтобы перегородить путь возможному беглецу, мы с генералом, его кучером и камердинером принялись обыскивать дом, осматривая каждую комнату от кухни, где по злой иронии уже присутствовали все пропавшие ножи, до пустого кабинета наверху. Но ни одного следа загадочного дворецкого так и не было найдено. Ничего не дал и осмотр подвала, этого тёмного и холодного помещения с влажными стенами и капельками воды на потолке. Окончательно убедившись, что посторонних в доме нет, мы материально отблагодарили заскучавшего на крыльце цыгана и принялись завтракать, сделав логичный вывод, что Генри — это не кто иной, как беглый преступник, скрывавшийся в поместье пару ночей, а затем удачно его покинувший. Больше всего генерал Эпил тревожился о сохранности своих ценностей в библиотеке, но ни один из его фолиантов, к счастью, не пропал.

Покончив с завтраком, мы отправились к двери в большую гостиную, где собирались совместными усилиями разобрать старые вещи. По пути я взял канделябр со стола и, предполагая, что в запертой комнате будет темно, зажёг все три свечи.

Когда Аттер два раза провернул ключ и дёрнул скрипучую массивную дверь на себя, холодные цепи страха сковали меня по рукам и ногам — скрип был точь-в-точь тем женским криком, что я слышал этой ночью. Даже кучер с камердинером удивлённо поморщились.

— Подсветите мне, друг мой! — весело обратился ко мне генерал.

Я шагнул вперёд, протягивая канделябр в непроглядную темноту гостиной. Жёлтый свет упал на знакомый сундучок, который сжимали длинные бледные пальцы высокого человека в костюме. На моё горло будто набросили удавку всепоглощающего ужаса, и я не мог закричать, лишь сдавленно ахнул, уронив канделябр. Из плотной темноты в мою сторону медленно шагал улыбающийся Генри, и с каждым шагом рот его открывался всё больше и больше, а лицо принимало поистине нечеловеческий вид. Шаги дворецкого сопровождались нарастающим истошным женским криком, доносившимся из мрака.

Вдруг вся гостиная на миг озарилась ярким светом тысячи медных канделябров, торчащих из стен цвета аспарагуса. Посреди комнаты стояла огромная статуя Аполлона из чёрного камня, один в один увеличенная копия маленькой статуэтки.

Сильный толчок в спину вывел меня из ступора. Я плашмя упал на пол гостиной, ударившись подбородком, и до крови разбил губы и нос. Белые туфли приближались к моему лицу, а зловещий крик теперь доносился с двух сторон. Кто-то закрыл дверь в комнату, оставив меня наедине с неизвестным существом, принявшим образ дворецкого. Все конечности мои стали ватными, живот болезненно скрутило, и боль перекинулась на поясницу. Внезапно свет в комнате померк.

Задыхаясь, громко стеная, давясь текущей изо рта кровью, и с мокрыми от слёз глазами я полз в сторону двери, но её всё не было и не было. Шаги и крик следовали за мной, не отставая, и нагоняли на меня такой неописуемый ужас, что спустя пару минут силы покинули моё тело, и я провалился в забвение.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивал Сэр Родриг, сидевший на кровати у меня в ногах.

Друг прервал мой сон и сообщил, что генерал Эпил доставил меня, истощённого, в городскую лечебницу, где я сейчас и имею честь находиться. По его словам, он прибыл в поместье сегодня утром и обнаружил меня посреди захламлённой гостиной. Я лежал в луже собственной крови между деревянным сундучком и горкой кухонных ножей, а в руке сжимал статуэтку. Разжать пальцы удалось только лекарям, поэтому увесистый Аполлон остался со мной в палате.

* * *

Сейчас уже глубокая ночь, душераздирающий крик до сих пор стоит у меня в ушах, и только эти записи, которые я делаю при тусклом свете догорающей свечи, помогают мне отвести мысли и хоть ненадолго его заглушить. Сэр Родриг давно ушёл, оставив меня одного в этом душном помещении с решёткой на окне, скрипучей кроватью и хлипким столиком. Считайте, что я безумен, но ни Аттеру, ни своему другу я больше не доверяю, как и не верю до конца во всё произошедшее.

Со мной случилось что-то ужасное, но самое страшное в том, что это до сих пор не закончилось. Иначе как мне объяснить таинственную пропажу статуэтки Аполлона, которую я, начиная рассказ, видел на своём столе?

2020

Брюзга

Про Толика я услышал давно. Он, уже далеко не молодой человек с лысиной и обвисшими щеками, жил один в просторной трёшке и был ужасным соседом. Чего про него только не рассказывали. Людей Толик изводил и стравливал мастерски. Выжидал, когда в квартире сверху что-то зашумит, подскакивал со своего продавленного дивана, вставал посреди гостиной и, нелепо раскачиваясь, точно борец сумо, громко топал до тех пор, пока снизу не начинали стучать по батарее. А затем на любые выпады отвечал: «Это не я шумел, а те, кто надо мной живут! Совсем обнаглели, жизни не дают!» И несколько раз такая авантюра срабатывала.

На своём веку, если верить сплетням, что я слышал, Толик сжил пятерых соседей снизу и трёх — сверху. Вывести из себя его могло что угодно, от частого топота и звуков телевизора до неприятного скрежета тела в ванне, а ещё, как он сам говорил, громкого кашля, который рвёт ему душу.

В том же доме, но в другом подъезде я снимал двушку. Хозяйка шептала, что Толик — очень страшный человек, связанный с нечистой силой и чёрной магией. Однако я ей не верил и был убеждён, что брюзжащий дед просто одинок и несчастен.

Впрочем, меня, к всеобщему удивлению, он принял очень тепло.

Началось так: в январе я твёрдо решил накопить оставшуюся сумму на первый взнос по ипотеке.

Основную работу делал удалённо, а по выходным горбатился на стройке разнорабочим. Мышление перестроилось. Я стал жутким скрягой, трясся за каждую копейку, питался крупами, дешёвыми макаронами и растягивал полтора кило мяса курицы на неделю.

До заветной цели оставалось примерно сто пятьдесят тысяч. Но двушка сильно била по карману, ещё и коммуналка отрывала приличные куски бюджета.

Злой от постоянного чувства голода, я решил съехать, а часть того, что тратилось на квартиру, пустить на еду повкуснее. И тут мне в голову пришла безумная идея — снять комнату у знаменитого Толика.

Наудачу я заявился к нему с пакетом гостинцев и объяснил ситуацию. Он выслушал, осмотрел меня и сказал:

— На сынулю моего похож… В шахматы умеешь?

Я ответил, что умею.

Тогда он улыбнулся, протянул мне руку и заявил: «Живи!»

И я поселился в одной из небольших спален. Обстановка была скромной: кровать, стол со стулом и шкаф.

Там я планировал ютиться до лета.

Своё мнение о хозяине изменил в первый же день. Помню его лицо, точно видел вчера: на подбородке ямочка, верхняя губа тонкая, над ней большой нос; глаза уставшие, под ними синяки и складки; макушка лысая, а над каждым ухом по кустику седых волос.

Жизнь у него оказалась не сахар. Жены он лишился в начале девяностых, та ушла от онкологии. А единственный сын окончил институт и переехал куда-то на Урал. Вот и остался Толик в родных стенах совершенно один — без семьи и друзей.

Как и любой одинокий человек, Толик до смерти боялся вечеров, когда пустая квартира кажется особенно пугающей. Со мной же его вечера стали весёлые. С удалённой работой я расправлялся по ночам, грузчиком трудился утром и днём, и к пяти часам обычно был полностью свободен. Мы сидели в его просторной гостиной, чаще играли в шахматы, реже — в карты. Толик, с виду такой чёрствый и противный, оказался весьма мягким и сентиментальным. К примеру, третью комнату он держал закрытой, иногда убирался там и менял бельё на небольшой кровати. Там раньше жил его сын, и Толик был свято уверен, что однажды он навестит старого отца и останется переночевать. Однако тот, как я позже выяснил через своего бывшего одноклассника, служащего в МВД, скончался от проблем с печенью ещё в нулевых.

Постепенно взгляд мой сделался замыленным, и дурные поступки Толика будто проходили мимо, прятались в тени душевных вечеров. Соседи начали подозрительно коситься, с ухмылкой расспрашивая, не извёл ли меня брюзжащий дед, но я лишь пожимал плечами и старался быстрее закончить неприятный разговор.

Спустя пару недель после моего переезда Толик стал ликовать. Сверху поселились новые жертвы его террора. Между делом он рассказал мне о своём плане. Дед задумал купить в зоомагазине пищалку в виде жёлтой курицы, засунуть её в вентиляцию и по ночам тыкать в неё ручкой от швабры.

Я было хотел ответить ему, что это плохо, что не стоит мешать другим людям, но не нашёл в себе сил. А Толик, сияющий от предвкушения очередной пакости, на радостях сделал мне драгоценный подарок. Сказал, что благодарен за мою компанию и поставил на стол четырёхтомник Гайдара в зелёной обложке — издание 1956 года, антиквариат в моём понимании. Тут-то меня и сковало, я попросту не смог выдавить из себя недовольное замечание.

С тех пор совместных вечеров у нас не было.

Началась самая страшная неделя в моей жизни.

В понедельник я взял выходной. В квартире сверху весь день громко двигали мебель, на кухне гремели чем-то тяжёлым, а над моей комнатой пищал и хныкал ребёнок. Толик был рад этому шуму, хотя умело прятал это под маской бешенства. Он стучал вилкой по батарее, но соседи не реагировали; он звонил председателю и участковому, но те подолгу не брали трубки, а потом объявляли, что разберутся, и отключались.

Во вторник я вернулся домой поздно: после работы встретился с друзьями. На лавочке у подъезда увидел Толика с сигаретой в зубах. Он спросил, не поздоровавшись:

— Ты говорил, ужастики любишь?

— Уважаю, — кивнул я.

Толик затянулся и многозначительно покачал головой.

— В восьмом часу звонок в дверь, — чуть тише начал он. — Открываю. Соседка новая, сверху. Худая баба с коробкой. Тянет мне, говорит, мол, от нас к вам, будем жить без ссор и ругани. Видать, наплёл кто-то уже про меня. Ну да ладно. — Он махнул рукой. — Я коробку оставил на столе кухонном, а сам отлить ушёл. Думал, вдруг там сладкое, сейчас с чаем съем. Вернулся, а коробка уже на полу, раскрытая, чтоб её. Понял, нет?

Меня пробрала дрожь.