Бесплатный фрагмент - Гречневый мальчик

Лист 1

Володя помнил тот день. Середина осени, 27 сентября 1920 года.

Ему как раз было восемь, когда в толпе, серой, холодной, пахнущей сыростью, копченостью, пчелиным воском и спиртом, не разделяемой на женщин и мужчин, старых и молодых, и даже на вещи и людей, — проскользнул неуверенный, будто прощальный, взмах отцовской руки.

Ладонь была без перчатки, и это сразу его напугало.

Привычная отцовская перчатка, делающая руку сильной и деловой, куда-то исчезла вместе со своими функциями, оставив сиротливо белеть тонкие пальцы сквозь это движущееся полотно плоти и пара. Эта ладонь — последнее, что увидел Володя перед посадкой в страшный, черный от дыма и гудков поезд. Теперь она будет сниться ему, и с этих пор он будет бояться голых рук.

Это было на границе. И здесь начался отсчет новой взрослой жизни Володи. Беззаботное детство навсегда осталось в Петербурге и его памяти.

Как оказалось потом, отца не пропустили. Он стал заложником эмиграционного лагеря. Володя с мамой смогли уехать в Берлин, в надежде на скорое воссоединение.

Самое страшное — всегда скомкано. Память отказывается разгладить смятые тревожные воспоминания, оставляя зачем-то лишь запах того момента, вдруг почувствовав который в обычный день начинает тошнить. Володе тот день пах горелым деревом, прибитым дождем. Каждый раз, стоило пройти мимо жженной листвы или недавно сгоревшего дерева, у него крутило живот и ком в горле раздувался до размеров футбольного мяча.

Лист 2

Берлин ему сразу не понравился. Большой, серый, длинный с улицами — вагонами самого длинного в мире поезда, через которые все свистит и дует. Странно, но будто на самом деле Володя иногда слышал этот ритмичный звук колес, схожий со стуком взволнованного сердца. Тревога, тревога и это дурацкое предчувствие, что скоро что-то случится, будто они приехали не по адресу. Ах, если бы он тогда знал, на пороге какой человеческой трагедии они находятся, в самом ее корне, в самом концентрате ядовитого вещества.

Володя возненавидел Берлин и за то, что он разлучил его с отцом. Что он не знал его. И ему было безразлично его существование.

Иногда, бродя по этим бесконечным улицам, он кричал в его пустоту:

— Ты поэтому так и холоден, что никогда его не видел.

На что город отвечал очередным порывом ветра по нескончаемо длинной улице.

— Не знаешь, не знаешь! А он скоро приедет! Вот увидишь!

Мимо проходящий старик пробормотал мальчику, что лучше бы он учил немецкий, чем кричать на всю улицу на неизвестном городу языке.

Лист 3

Они обустроились неплохо. Квартира была хоть и небольшая, зато теплая, и у Володи появилась собственная комната.

Мама Володи — Анна Юрьевна — пыталась навести уютный быт, чтобы мальчик чувствовал себя как дома. Она наняла рабочих, чтобы покрасить комнату сына в привычный для него голубой цвет, как было у него в родном Петербурге. На блошином рынке нашла большой старинный глобус, который вертелся на своей оси, и Володя одним движением пальца мог оказаться то дома, то на каком-нибудь неизвестном острове в Карибском море.

— Почему до сих пор не изобрели такой транспорт, чтобы дотронулся до карты, закрыл глаза и ты уже там?

— И где бы ты захотел оказаться?

— Там, где папа. Может отправим этот глобус ему? Вдруг у него получится?

— Ничего не выйдет.

— Но почему?

— Володя, мы не знаем адреса папы.

— А он знает наш?

— Не волнуйся, малыш. Он обязательно нас найдет. Вот увидишь.

Дома, в Петербурге, у Володи был любимый им учитель Алексей Ефимович — он придумал и даже позже запатентовал уникальную программу обучения, которая давала невероятные результаты по самым разным дисциплинам — от иностранных языков до математики. Алексей Ефимович по службе был вынужден оказаться в Японии, где научился интересным техникам развития ума и концентрации, в том числе он приветствовал систему прописей у детей, которая развивает моторику, связанную впоследствии с расширением интеллектуальных возможностей.

Алексей Ефимович настоял на ежедневной работе с русскими прописями и подобрал в дорогу увесистую папку с заданиями для Володи.

— Это быстро разовьет мальчика и не даст ему забыть родной язык. Только ежедневная практика.

Они занимались перед сном. Он вычерчивал идеальные хвостики у «Р», «У», «Д», закруглял идентичные у «В», сплетал, как на спицах, соединения у множество «О». Володе эти занятия нравились. Они успокаивали его и лелеяли теплые воспоминания о родном доме, его запахах и о папе.

После занятий, уже в кровати, он рассматривал потолок, по которому скользили то фары, то поднятые ветром макушки деревьев, то лунные отблески от соседних окон, — соединявшие весь этот разрозненный пазл в один, такой же разрозненный, но красивый калейдоскоп орнаментов, так похожих на завитушки в его прописях на кириллице. Эти узоры убаюкивали его, и, не в силах больше наблюдать за их метаморфозами, он засыпал, оставляя недосмотренное на завтра.

Лист 4

В это утро впервые за несколько недель жизни в Берлине на пороге их квартиры появился незнакомый человек. Внешне он был похож то ли на акробата, то ли на шарлатана. Высокого роста, рыжий, с оформленными усами-крючками, в одежде, вычищенной и выглаженной, молодой и с нагловатым взглядом. Но незнакомец оказался всего лишь репетитором немецкого языка.

— Ну что, малец, готов познать самый логичный и поэтичный язык в мире?

— Нет.

— Значит, готов! Ну-ка, покажи свой знаменитый глобус, а я покажу тебе, сколько людей на этом земном шаре разговаривают на немецком!

Володя разочарованно посмотрел на маму, которая выдала его важный секрет — раскрыла глобус какому-то акробату. Анна Юрьевна нервно, с нежной улыбкой мяла руками платье у пояса и покачивала головой, подавая знаки Володе, чтобы тот наконец согласился и пустил в комнату репетитора. Акробат, как и полагается, ловко завладел глобусом, как будто всем миром, на котором продемонстрировал несколько стран, где говорят на немецком. Он насчитал десять, объединил их указательным пальцем в границу стаканом в размер. На что Володя, перевернув глобус влево, отмерил три таких стакана по горизонтали на карте далекой России.

— Но это всего лишь одна страна. А тут целых десять. И в будущем, обязательно, будет еще больше!

Володя отодвинул глобус.

— Только ради того, чтобы Берлин понимал мои слова.

— Ты что, разговариваешь с Берлином?

Лист 5

До школы оставалось два месяца. Володя делал большие успехи в немецком. Как и все детские умы, он впитывал как губка, и длинные, казавшиеся собранными только из согласных слова впечатывались в память, как металлические литеры пропитывают белое полотно пустого листа, навсегда оставляя на нем буквы и символы.

Зима не отступала. Сквозняки — лучшие друзья длинных улиц — свистели и доносили до каждого дома запахи и голоса. Володя кричал им теперь на немецком. Но Берлин не отвечал. Будто ничего не понимал, или не хотел, или, как выражался Акробат, «славянский акцент узнаваем даже в африканском племени акамба». И город не разбирал аукающих протяжных гласных в собственной железобетонной конструкции.

Акробат научил Володю одному фокусу: говорить с грецким орехом во рту, для четкости и колкости немецкой фонетики:

— Fischers Fritz fischt frische Fische, frische Fische fischt Fischers Fritz

— Будто у тебя каша во рту.

— Fischers Fritz fischt frische Fische, frische Fische fischt Fischers Fritz.

— Еще!

— Fischers Fritz fischt frische Fische, frische Fische fischt Fischers Fritz.

Володя так хотел, чтобы у него получилось, что Анне Юрьевне приходилось освобождать его рот от пары крепких орехов, о которых он забывал, засыпая днем после занятий.

Каждую пятницу уроки немецкого проходили в парке, расположившемся в минутах пятнадцати уверенной ходьбы от дома. Этот парк и «свободный урок», как называл его Акробат, были предвестниками долгожданных выходных. Занятие заключалось в обсуждении прохожих на немецком и придумывании возможного между ними и Володей диалога.

— Ну а чтобы ты сказал той даме в синей шляпе?

— Почему вы такая злая?

— Ну разве можно такое говорить дамам?

— А разве можно ходить такой злой?

— Ну и что же она бы тебе ответила?

— Возможно она сказала бы, что ненавидит свою шляпу, но ей приходится ее носить, потому что так положено.

Лист 6

Это были последние выходные перед школой. Квартира стояла вверх дном. Ткани, брюки, рубашки, утюг, крахмал, тетрадки — и вдруг пришедший парикмахер. Анна Юрьевна носилась вокруг этой кучи вещей, создавая еще больше шума и беспорядка.

Парикмахер тщательно постриг клиента на берлинский манер. Стрижка Володе совсем не понравилась.

— Сейчас так стригутся все мальчики! Все-все?

— Ну конечно.

Анна Юрьевна, заметив страшное недовольство Володи, деликатно выпроводила парикмахера, быстро ему заплатила и поблагодарила за такое великолепие.

Когда она вернулась в комнату, Володя сидел уже весь красный и до первой слезы была секунда, которая никогда не наступит в присутствии мамы. Он сдерживался как мог, пока не удалился в уборную и, рассматривая себя нового в зеркале, наконец, разрыдался.

Лист 7

Новые одноклассники действительно оказались с точно такими же прическами, будто всех их стригли по единому строгому трафарету, созданному по специальной формуле субботнего парикмахера.

Володя пришел с конфетами. Анна Юрьевна подготовила самые дорогие шоколадные угощения в жестяной коробке со слонами, перевязанной голубым бантом. Она думала, что такая взятка сразу расположит к сыну весь класс, и правда, как только Володя появился в дверях учебного кабинета с этой помпезной коробкой, все мальчишки сразу набросились на угощения.

В классе было пятнадцать мальчиков и только две девочки, которым конфет не досталось. Все было или тут же съедено, или попрятано по карманам. Наконец, разобравшись со сладким, стали изучать и самого Володю.

— Ты кто такой?

— Это что у тебя за рубашка такая?

— Ты что, герцог?

На весь класс раздался злой хохот, который ничто в мире не могло остановить. Мальчишки надували свои воротнички, чтобы они раздулись и выглядели накрахмаленными, как у Володи.

— Никакой я не герцог!

На одну долю секунды все затаились. В глазах одноклассников было видно, как внутри их голов решается какое-то уравнение. Что-то было в буквах, произносимых вылетающих из его рта — не настоящее, не местное, а значит, подозрительное. И немецкая вычислительная машина дала, наконец, ответ:

— Оооо! Так ты что? Русский???

— Да! Точно! Русский герцог!

Хохот восстановился и даже превзошел свой первый акт. Но тут открылась спасительная дверь, зашел учитель — в строгих круглых затемненных очках и коричневом заношенном костюме. Все затихло как по указке дирижера.

— Так, значит. Сегодня я представлю вам нашего нового ученика… Владимир Сури́н? Владимир? Ну и где вы? Выйдите к доске, пожалуйста.

Володя прошел между рядов, стараясь не смотреть на наглые улыбки одноклассников, но, выйдя к доске и едва перетерпев оценивающий взгляд темных очков учителя, все же поднял голову на аудиторию, где все, будто в хорошо сыгранном заранее оркестре, беззвучно надували воротнички, кто-то дожевывал конфету — его конфету, — смотря ему прямо в глаза.

Эти взгляды соединились в один общий, коллективный. И эта насмешка во множественном числе, с одним лицом из разных глаз и носов, поплыла в голове Володи, кружась все быстрее и быстрее, пока не заставила его отвернуться и с повешенной головой пойти за свою парту.

Он подбадривал себя: «Ничего, это все из-за рубашки, завтра все будет по-другому».

После урока к Володе подошла девочка и попросила у него бант и пустую коробку, на что он, конечно, согласился и отдал без раздумий.

— Мне кажется, тебе не стоит так одеваться, такие отличия могут вызывать классовые распри. Но стрижка у тебя что надо. Спасибо за коробку.

Лист 8

— Что ты делаешь, Володя?

Володя не отвечал. Он натирал воротник рубашки в раковине, старательно высвобождая из ткани крахмал.

— Ты что, испачкался?

— Мама, в школе запрещено так выряжаться. Не надо крахмалить мои рубашки больше, пожалуйста.

— Ах, ты это серьезно? Тебе что, сделали замечание?

— Да, учитель сказал, Ich möchte keinen Stärkestoff mehr sehen. Sonst sehe ich aus wie ein russischer Herzog, und das könnte Klassenkonflikte auslösen.

— Распри?

— Классовые.

— Откуда ты знаешь это слово? Я немедленно поговорю с этим учителем, а нет, лучше сразу с директором!

— Мама, нет. Не надо. Ты все испортишь.

— Но Володя!

— Пожалуйста, мам.

Анна Юрьевна серьезно посмотрела на Володю и, глубоко вздохнув, села на кушетку.

— Володя, твой репетитор уехал из Берлина. Сегодня утром пришло письмо из полиции, его разыскивают по всей Германии. Кажется, что, он больше не придет.

— Я так и знал.

— Что?

— Я так и знал, что он какой-то аферист.

— С чего ты это взял?

— Он в пятницу забрал мою монету на мороженое, а вместо него кинул себе в карман. И он все время будто притворяется.

Глаза Анны Юрьевны надулись и заголубели. Она попыталась скрыть это от сына, но он все увидел.

— Он что, что-то еще украл у нас?

— Нет, Володя, что ты. Все в порядке.

— А почему же ты плачешь? Значит, все-таки что-то пропало?

— Нет-нет, дорогой мой, все на месте.

Спустя много лет, когда Володя встретил Акробата с молодой дамой за тысячи километров от Берлина, он вдруг понял, что означал этот эпизод. Вдруг все вспомнилось и прояснилось. Ему хотелось дать ему в глаз, как следует, но когда он разглядел у его спутницы округлый живот, передумал и положил свои кулаки в карман.

Анна Юрьевна вытерла слезы, ласково улыбнулась Володе и обняла его с нежностью, меланхолично смотря в окно, в котором только что показался белый, пушистый, такой долгожданный в сером мрачном Берлине снег.

— Ой, смотри-ка! Снег пошел! Снег пошел!

Володя быстро обулся и спустился на первый этаж почти в один прыжок. Он подставил лицо мягким снежинкам, которые тут же таяли на его разгоряченных щеках. Он прыгал выше и выше, чтобы поймать как можно больше, и с неба сыпалось все больше и больше, пока их отдельные формы не соединились в белые стреляющие линии. И все занесло. И все посветлело.

Лист 9

Утром снега стало еще больше. Совсем как в том Петербурге, который оставил Володя.

В этот раз он оделся так же, как и все остальные мальчишки. По дороге в школу, куда он ходил один, так как Анна Юрьевна, недавно устроившаяся машинисткой в бюро, выходила на работу на час раньше, он с нетерпением ждал, как все удивятся, увидев его в обычной одежде.

Здание школы, и без того темное, пострадавшее от войны, сегодня казалось еще чернее в контрастной снежной чистоте.

Сердце Володи заекало, ритм ускорялся, и совсем затарабанило, когда он в просторном теплом коридоре открыл высокую дверь класса.

— О!!! Герцог пожаловал, но что же такое? Прачка не успела подготовить наряд?

Опять этот смех. Пронзительный, злой, с хрипотцой. Володя задрожал, поторопился за свою парту, поскользнулся в своих мокрых от снега ботинках и почти было упал, но зацепился подмышкой об угол стола и удержался.

— Да никакой он не герцог. Герцоги в школу не ходят.

— А моя мама сказала, что все русские только и делают, что едят гречку. Что так они ее любят, как вампиры кровь, что везде возят с собой! И что они настолько ей пропитались, что пахнут ей за шесть километров минимум!

Пара самых наглых мальчишек подошли к Володе и понюхали его голову.

— Фу! И правда!!! Что за вонь! Гречка???

— И правда! Гречка!

— Ой, аж досюда дошло!

— Слушай, давай-ка ты пересаживайся за последнюю парту, а то у нас тут случится отравление!

Не успел Володя повернуть голову, чтобы наконец ответить на оскорбления, как весь класс ровно, четко, ритмично зазвенел:

— Гречка! Гречка! Гречка!

— Но это же не правда! Это не правда!

— Гречка! Гречка! Гречка!

Те двое скинули портфель со стола Володи и, отфутболивая его, как опасную заразу, отправили к последней парте.

Володя был вынужден пересесть.

Зашел учитель. Строго осмотрел класс.

— Кто хочет решить домашний пример на доске?

Все замерли.

— Неужели никто не хочет решить этот замечательный, блестящий пример?