18+
Граффити

Объем: 292 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Граффити

1

1—1

Быстро темнело и холодало. По притихшему лесу расползался туман. В сизом небе расплывалось белесое бельмо. Пора было закругляться. Скорей всего Тимоха по прозвищу Странник проехался по ушам. Этот ушлый черный следопыт тот еще фрукт. Соврет и не дорого возьмет. Особенно когда выпьет. «Но с другой стороны, чем черт не шутит?» — подумал Сергей Рокотов, спускаясь с крутого пригорка, и усмехнулся. Тимоха и, правда, смахивал на лысоватого, кособокого черта. В трезвом состоянии Странник был угрюм, подозрителен и молчалив. А когда срывался и уходил в трехдневный запой, на него нападала лихорадочная разговорчивость… Позавчера то бишь в пятницу упившейся странник выложил все, что знал о капище, а самое главное пусть туманно и на пальцах, но все-таки объяснил, где оно находится. И Сергей, сам не зная почему, поверил, повелся, загорелся. А ночью даже увидел этого капище во сне и услышал некий голос, который доносился оттуда и звал Сергея. Разве тут устоишь?

Весь день Рокотов кружил по лесной чаще. Был заброшенный скит, была подозрительная лесопилка, было озерцо, которое превращалось в болотце, был похожий на подкову овраг. Капища нигде не было. Под вечер от усталости загудели ноги и голова. От голода желудок прилип к ребрам. Надо возвращаться. Вот только проверю последний квадрат, разберусь с последней локацией и баста…

Проходя низиной, он остановился, достал из рюкзака флягу, сделал три больших глотка, отер рот и лоб, сверился с навигатором на смартфоне, закинул рюкзак на спину и двинулся дальше…

Вскоре он набрел на какую-то пещеру. Серая мошкара пыталась залатать черную прореху — вход в пещеру. Почему-то вспомнился Орфей, который откуда-то там вызволял свою любимую Эвридику. Ах, да из ада…

Он огляделся. Зашелестели вязы, заросли орешника и осеклись. Через минуту-другую все опять встрепенулось, стало перешептываться, и вдруг захлебнулось тишиной, оцепенело. Рокотову стало не по себе.

1—2

Зайдя в пещеру, он услышал сухой горьковатый запах тлена и подумал о морге. Может это и есть то самое капище? Сердце учащенно забилось. Он посветил фонариком. В глубине пещеры померещился серый размытый силуэт человека. Рокотов покрылся мурашками. «Уноси отсюда ноги!», — сказал себе Сергей. Но, поймав себя на невольном испуге, он разозлился. Отгоняя темноту светом фонарика, Сергей стал спускаться по отлогому каменистому полу. И опять вспомнился упертый Орфей. К чему бы это? Узкий коридор завернул вправо и стал тянуться, тянуться, то расширяясь, то суживаясь, как будто дышал. А потом, словно пытаясь запутать и сбить с толку, коридор запетлял, стал обрастать поворотами и разветвляться.

Лишь через полтора часа Рокотову стало ясно: он заблудился. Что ж, лучше поздно, чем никогда… Зазевавшись, Рокотов споткнулся о камень, упал, выронил фонарик. Тут же обрушилась темнота. Рокотов выругался. Часто дыша, обливаясь холодным потом, он зашарил в темноте, ища фонарик…

Сергей коснулся чего-то холодного, покрытого роговой чешуей. Вскрикнув, он отдернул руку и, отшатнувшись, прижался спиной к стене. В темноте что-то прошуршало, и все стихло. Дрожащей рукой Рокотов достал из кармана куртки смартфон. Как назло: зарядки осталось 15%. И подзарядиться можно было только от собственного страха. Рокотов включил фонарик на смартфоне. Синеватый свет обшарил узкую галерею. Никого. И на том спасибо.

И тут справа от себя он заметил какие-то рисунки на стене. Рисунки смахивали на пиктограммы приправленные клинописью. Он приблизился к стене и стал разглядывать древнее граффити. Он замер, завороженный. Он заблудился в рисунках, как в лабиринте пещеры.

— Что за… — Рокотов запнулся, не веря своим глазам. Красновато-рыжий узор символов и знаков на стене взвихрился, заклубился. На стене проступило морщинистое приплюснутое лицо. Тонкие губы незнакомца изогнулись в усмешке. Сергей отпрянул от стены и бросился прочь.

Свет фонарика заметался по стенам и сводчатому потолку. Все запрыгало, задергалось перед глазами. Кто-то преследовал Сергея, обжигая ледяным дыханием затылок и спину. Только не оглядывайся! Пытаясь оторваться от погони, Сергей кинулся по коридору вправо, промчался по узкой и прямой галерее, завернул влево… И перед ним выросла стена. Он оказался в тупике.

— Нет! — сказал он. Рокотов обернулся, направив свет фонарика в глубину галереи. Он пытался защититься этим светом, прикрыться им как щитом.

Сергей увидел клубящуюся темноту. Она растеклась по стенам, потолку и полу. Она приближалась, укорачивая синеватый свет и сгущаясь.

Когда до Сергея оставалось всего ничего, уплотнившаяся темнота сжалась до силуэта человека и остановилась, чуть колышась.

— Что тебе от меня надо? — спросил Рокотов. Черный силуэт бросился на него.

Вскрикнув, Сергей пошатнулся от удара в грудь. Но все же удержался на ногах. Глаза расширились и округлились, челюсть отвисла. Его ослепил белый свет, который сверхновой вспыхнул в голове. Ему показалось, что из ушей повалил дым. Его пробрала дрожь. Он весь задергался, затряс головой, руками, словно паралитик или тряпичная кукла на ниточках. И вдруг он замер и странным шуршащим голосом проговорил:

— Босх ты мой.

2

Саморядов разговорился в приемной с молоденькой секретаршей. Он предложил ей сходить в кино на вечерний сеанс.

— В кино лишь бы было темно? — она улыбнулась.

— Какая ты догадливая, — улыбнулся он, облокотившись о стойку ресепшена

В приемную вкатился маленький грузный человек с большой лысой головой. Это был главред или главный вредина, как шутили сотрудники. Василий Иванович Макарычев зыркнул на Саморядова. Улыбка увяла на лице Геннадия. Он знал, что между главным редактором и секретаршей что-то есть. Во всяком случает Макарычев — бес ему в ребро — подбивал клинья под молодую барышню и ревновал ее ко всем без разбора. Саморядов вежливо поздоровался.

— Разговор есть, — сказал Макарычев. Вслед за ним Саморядов вошел в кабинет.

На стенах висели фотографии, дипломы в рамках, вымпелы. На полках пылились статуэтки, награды. Артефакты сгинувшей эпохи. Саморядов про себя называл кабинет главреда лавкой древностей.

— Может, хватит балду пинать? — сказал Макарычев. «Конечно, хватит, — завертелось на языке Саморядова. — А потому я увольняюсь и уматываю в столицу, там устроюсь в какое-никакое издательство и забуду эту глухомань, как страшный сон». Макарычев вопросительно уставился на Саморядова, держа театральную паузу. Но Саморядов так ничего и не сказал. Который год он медлил, ничего не предпринимал. Помимо жены и детей что-то еще удерживало Саморядова в этом городе, где мухи дохнут на лету и где только и остается, что спиваться. С каждым годом ему все труднее было решиться, сжечь мосты. Жизнь улетала в трубу. Год-другой и столичная жизнь превратиться в сказку про белого бычка. Макарычев вздохнул. — Тут поступила жалоба.

— Опять коммунальщики напортачили? — усмехнулся Саморядов. Макарычев отрицательно покачал головой. — А кто же тогда?

— Наш постоянный читатель («Ему, наверное, лет сто», — подумал Саморядов, сжав зубы, чтобы не зевнуть. А может, что скорей всего, Макарычев только что выдумал этого читателя и спрятался за ним, как за ширмой.) жалуется, что какая-то шантрапа разрисовала его дом. Стены, двери подъездов в странных невеселых картинках. А потом эти картинки стали появляться на других домах. И теперь куда не глянь, везде эти надписи и рисунки, похожие на шифрованные послания.

— Ух, ты… Граффити что ли?

— Оно самое, — кивнул Макарычев.

— Детский сад какой-то, — сказал Саморядов. Макарычев нахмурился, исподлобья посмотрел на Саморядова:

— У тебя есть что-то поинтереснее?

— Ладно, ладно… — Саморядов поднял руки, мол, сдаюсь.

— Короче, нарой что-нибудь про этих горе художников. Слегонца фэйкани, сгусти краски. Сделай из ничего синего кита. Я знаю, ты можешь. К четвергу успеешь?

— Это который после дождичка? — сказал Саморядов.

— Это который вчера, — сказал Макарычев.

Саморядов вышел из кабинета, закрыл за собой дверь. Он подошел к секретарше, клацавшей на клавиатуре.

— Так как насчет лишь бы было темно? — закинул удочку Саморядов.

— Если на Мальдивах, то всегда пожалуйста, — секретарша улыбнулась Саморядову и стала похожа на мышь. Улыбка не шла секретарше. Лучше бы не улыбалась.

— Завтра беру билеты, — сказал Саморядов.

— Буду ждать, — сказала секретарша.

Из кабинета высунулся Макарычев, сердито сверкнул глазами на Саморядова:

— Ты еще здесь?

— Уже нет, — сказал Саморядов, отходя от ресепшена.

— Юлия Семеновна, зайди ко мне, — сказал Макарычев и исчез за дверью кабинета. Секретарша встала, переглянулась с Саморядовым. Он заговорщически подмигнул ей и вышел в коридор.

3
3—1

Коридор был длинный, сумрачный и унылый. А ведь когда-то в коридоре кипела жизнь, по нему сновали сотрудники. Тогда коридор смеялся, балагурил, жонглировал голосами. А теперь что? Теперь коридор молчит, как покойник. Ему уже не до смеха.

В курилке Саморядов потрещал с Марией Жучкиной, раздавшейся женщиной за сорок. На ней было очередное мешковатое неброское платье — балахон. Жучкина держала на отлете мундштук с тонкой сигаретой. Мария была похожа на даму серебряного века. Она пробавлялась заметками о спектаклях, концертах, выставках, фестивалях. Она любила селедку, сальные анекдоты и волосатых юнцов. Вот уже два года она жила с гитаристом. Это был угрюмый прыщеватый малый слегка за двадцать. Вместе со своей группой он совершал набеги на столицу, чесал по клубам, барам и пабам. И в этих же заведениях пропивал полученные за выступления деньги. Мария знала, что однажды, гитарист возьмет и не вернется, столица не отпустит его. Мария со страхом ждала этого «однажды». Но пока что он почему-то возвращался, ее хмурый блудный молодой человек

Между Саморядовым и Жучкиной ничего и никогда не было, и быть не могло. Она была не в его вкусе, а он не был мужчиной ее мечты. Они просто и давно дружили: перезванивались, обменивались новостями и сплетнями, иногда выпивали.

Жучкина пожаловалась на здоровье. А послезавтра у нее МРТ.

— Не было печали, — Саморядов сочувственно покачал головой.

— Сплошная веселуха, — сказала Жучкина. — А ты как?

— Тьфу-тьфу, — сказал Саморядов. Несмотря на то, что Саморядов выпивал и много курил, у него все еще было отменное здоровье. И все же тридцать два, это не двадцать три. Он грузнел, волосы седели и редели. Ему казалось, что он превращается в кого-то другого. Этот нахрапистый тип вытеснял Саморядова из его тела. Не ровен год и Саморядову тоже потребуется МРТ.

— А вдруг у меня что-нибудь… — Жучкина осеклась.

— Все будет нормально, — и отмахнулся и обнадежил Саморядов. Они помолчали, подымили, думая каждый о своем. «Может, хватит балду пинать?» — прозвучал в голове Саморядова голос главреда. Саморядов поморщился.

— У тебя зубы болят что ли? — заметила Жучкина.

— Может, ты знаешь какого-нибудь местного Бэнкса? — спросил Саморядов.

— Нет. А что?

— Да Макарычев… Вынь да положь ему статью о граффитчиках. — Саморядов вздохнул. — Раз Бэнкса нет, то придется его выдумать.

— Сочувствую, — сказала Жучкина и выпустила из ноздрей синеватый дымок. — Кстати, у меня есть лишний пригласительный на выставку Климта, — вспомнила она.

— Все что мне сейчас нужно, это выпить, — Саморядов многозначительно посмотрел на Жучкину. Она покачала головой.

— У меня встреча. К тому же я неважно себя чувствую.

— Мое дело предложить, — Саморядов бросил окурок в урну и ушел.

3—2

Саморядов заглянул в заваленную бумагами комнату. За ближним к двери столом с надстройкой ссутулился над бумагами Андрей Викторович Ищук Сорок один год, обрюзглое лицо, в слезящихся глазах грусть и обреченность. Лет 15 тому назад он пытался нахрапом покорить столицу. И обломался. Теперь Он разводил кроликов и искал истину в своем самогоне на горьких травах, который по вкусу напоминал абсент. Чем больше пьешь такое, тем трезвее становишься, и тем сильнее хочется отрезать себе ухо. Ищук оторвался от бумаг и, подняв лысеющую голову, кивнул Саморядову, который стоял, прислонившись к дверному косяку.

— Как насчет «Наживки»? — спросил Саморядов. Он имел в виду закусочную неподалеку от редакции. Глаза Андрея Викторовича радостно сверкнули и тут же погасли. Сработал внутренний надзиратель.

— Не могу, — Ищук вздохнул и с тоской покосился на рукопись заказной статьи, которую ему нужно было закончить. Саморядов поскреб подбородок.

— А если подумать?

— Не трави душу. — Ищук понурился над рукописью.

3—3

Уже в куртке Саморядов зашел в редакцию газеты бесплатных объявлений. На подоконниках, на полу у боковой стены пылились стопы старых телефонных справочников, рекламных проспектов. Несколько посетителей сидели за столиками, заполняя бланки объявлений. Один из них был немолодой мужчина в серой куртке с серым лицом, усыпанным серыми бородавками. Другой был сухопар. Его длинную шею обматывал клетчатый шарф.

За ресепшеном скучали две женщины за сорок и юная девушка, которая была дочерью Петровской Камиллы Николаевны, поджарой женщины с анимешным, мимишным голосом. Другая женщина была круглой и невысокой. Ее звали Никишина Анастасия Сергеевна. У нее был бархатный грудной голос. Однажды в редакцию позвонил какой-то тип и, услышав голос Никишиной, сказал, что с таким голосом ей надо работать в сексе по телефону. Каждый раз, когда Никишина рассказывала об этом, она колыхалась от бархатного округлого смеха. У Даши Петровской были большие выразительные глаза и бледное вытянутое лицо. Саморядов позвал ее в кафе неподалеку.

— Тебе надо лучше питаться. А то ты бледная, как поганка, — сказал Саморядов.

— Ну, спасибо за бледную поганку, — девушка надула губы, изображая обиду. Может, и вправду обиделась. Разве такую поймешь? У таких как она семь пятниц на неделе.

— Я же любя, — Саморядов улыбнулся.

— Я так и поняла, — сказала Даша.

Тут вклинилась Дашина мать. Она строила из себя девочку-подростка. Камилла Николаевна была в короткой джинсовой юбке, желтом свитере со смайликом на груди. Ее дочь пыталась выглядеть и вести себя как взрослая женщина. На Даше был строгий серый костюм. Мать и дочь словно поменялись ролями и прикидами. Мимишным голосом Камилла Николаевна потребовала, чтобы Саморядов проваливал. Саморядов взял бланк объявления и, облокотившись о ресепшн, что-то написал. Он придвинул бланк Даше. Даша взяла листок и вслух прочитала:

— Срочно требуется Бэнкс. Оплата по договоренности… Вы телефон не указали, — сказала Даша.

— Если Бэнкс захочет, он и так меня найдет, — сказал Саморядов.

— Что еще за Бэнкс? — Камилла Николаевна вырвала бланк из рук дочери, перечитала, хмуро посмотрела на Саморядова. Он улыбнулся. Она разорвала бланк. — Проваливай уже.

— Вот так всегда, — Саморядов вздохнул. Никишина заколыхалась от смеха. Саморядов вышел.

3—4

Когда он спускался по лестнице, его накрыл и окутал смутный страх, который уже невозможно было не замечать. Как же муторно на душе. Какой же он, Саморядов, неприкаянный. Он словно бы исполнял непонятную роль в непонятной пьесе. Человек в состоянии перманентной дезориентации. Такому только и остается, что переливать из пустого в порожнее, перебиваться разговорами ни о чем и с кем попало. Или искать доморощенного Бэнкса… Короче, надо напиться. Авось и отпустит тревога.

На площадке между третьим и вторым этажом из облупа на стене выглядывал глаз, нарисованный простым графитовым карандашом. Он косился на потолок. Остановившись, Саморядов посмотрел туда же, куда и графитовый глаз. Там не было ничего, кроме слегка колыхавшейся серой паутины. Саморядов посмотрел на стену и похолодел. Теперь графитовый глаз уставился прямо на него. В глотке пересохло, а в животе заурчало. «Не духовной жаждою томим», — подумал Саморядов. Он поспешил вниз, ощущая как в затылке ковыряется графитовый глаз.

В полутемном вестибюле сбоку припеку от выхода сидела за столиком вахтерша. Ираиде Викторовне Чинаровой было далеко за шестьдесят. Когда-то она работала секретаршей главреда. С той поры у нее остались темно-рыжие букли и яркий макияж. Она коротала время за переносным телевизором, перемежая детектив по НТВ с мелодрамой на втором. Она подозрительно из-под очков глянула на Саморядова.

— Не рано ли? — спросила она

— Обстоятельства, — он улыбнулся, подумав добродушно: «Ведьма старая». Вышел.

3—5

Снаружи подозрительно обнадеживала прохладная ясность. Взбалмошное мартовское солнце размывало и выбеливало голубизну небосвода. Из-за старого дома выплывали облачка. Казалось, что это комья снега отрывались от крыши и, обретя невесомость, поднимались в небо. «Среда, 13-е» — с усмешкой процедил Саморядов. Обходя лужи, Саморядов стал спускаться по Карлу Марксу. Время от времени ноги скользили и разъезжались. Наледь. Водостоки весело перестукивались между собой на языке перкуссий. Посредине проезжей части двое гаишников обмеряли дорожной рейкой колдобину, залитую лужей. Саморядов рассеянно поглядывал на проходивших мимо студенток и пытался забыть графитовый глаз. Но глаз как будто бы продолжал сверлить и расковыривать затылок. Какая же все-таки дребедень лезла в голову. Избавиться от нее можно было только одним способом — накатить.

Взгляд то и дело натыкался на странные рисунки и надписи. На стенах размашисто и небрежно было начерчено «АКТ», «ШЛЕМ», нарисованы какие-то пиктограммы, которые могли обозначать все что угодно и в тоже время ничего. От всего этого стала раскалываться голова, заныло сердце, что-то колючее и щетинистое заскреблось в желудке. Надписи и рисунки тревожили и раздражали. Казалось, что они были перевоплощениями, вариациями и мутациями все того же графитового глаза. Улица оборачивалась одним сплошным облупом, из которого на Саморядова сыпались картинки. Высматривая их, Саморядов как будто бы сам себя накручивал. Ему нужен был хоть какой-нибудь повод, сорваться и обнулиться. Он загонял себя в тупик, выйти из которого можно было только через разливайку.

Но неужели только ему граффити встало поперек горла? Саморядов растерянно огляделся. У прохожих были отстраненные и непроницаемые лица. Прохожие сами себя не замечали, а уж картинки — тем более. А может быть, они не замечали граффити потому, что были тем же самым. Даром, что они сошли со стены и поспешили по своей плоской, впопыхах нарисованной жизни.

Из бокового кармана штанов Саморядов вынул смартфон и сфотографировал очередную надпись на стене. Буквы в слове «АКТ» были изображены как пляшущие мухоморы. Саморядов вспомнил составные головы Арчимбольдо. Девушка в куртке-балахоне, проходя мимо, с насмешливым недоумением взглянула на Саморядова. Саморядов подмигнул ей. Она презрительно фыркнула и прибавила шаг.

За Саморядовым увязалась лохматая дворняга. Она то забегала вперед, то отставала, то шла вровень, обнюхивая ноги Саморядова. На пересеченье улиц дворняга остановилась. Она перебежала дорогу по зебре и потрусила в сторону храма, который белел на фоне голубого неба. Саморядов направился в противоположную сторону, стал спускаться по Московской.

3—6

Между прочим Саморядов забрел в художественный салон. Переливчатый звон висящих над дверью трубочек возвестил о приходе Саморядова. Хозяйка салона окинула Саморядова настороженным взглядом. Он поздоровался. Она рассеянно кивнула ему и продолжила разговор с вероятным покупателем.

Небольшое помещение загромождали картины. Они теснились и пестрели на стенах. Заслоняя друг друга, они стояли на полу неровными рядами поперек стен и словно ожидали своей очереди. От лавины ярких красок, от нагромождения натюрмортов, пейзажей, портретов у Саморядова разбежались глаза, и еще сильнее разболелась голова. Он ощутил что-то вроде похмелья или пресыщения.

Между тем смуглая приземистая женщина с черными усиками над верхней губой вкрадчивым голосом рассказывала об одной из стоявших на полу картин. Пожилой обрюзглый человек, с лысой похожей на яйцо головой, с черным кожаным портфелем, смотрел сверху вниз на картину и снисходительно улыбался, топорща жидкие усы. Левый глаз прикрывало обвисшее веко. Отчего казалось, что человек с черным портфелем подмигивает изображенной на картине девушке, танцующей среди диковинных цветов. Небрежные размашистые мазки и серые прогалины холста создавали впечатление незавершенности, расхристанности. Казалось, что картину рисовали не кистью на холсте, а баллончиком краски на обшарпанной стене.

— Какая раскованность. Какая экспрессия. Какая яркая цветовая палитра. Неправда ли?

— Дышать нечем. Сплошной импрессионизм, — усмехнулся человек с портфелем.

Взгляд Саморядова споткнулся о картину, которая висела в дальнем углу между двумя унылыми натюрмортами. На картине были изображены два дома обнесенные хлипким забором. Из одного окна высовывалась женщина. В другом окне обедало семейство. А в окне верхнего этажа на веревке висел человек. Ноги и руки висящего человека были искривлены, как лапки насекомого. Наклонившись, Саморядов присмотрелся к висящему. Где-то он уже видел этого человека. Так это же он: Саморядов! Ему показалось, что ноги двойника дернулись, словно лапки насекомого. Огорошенный Саморядов тоже дернулся. По его спине насекомыми пробежали мурашки.

— А что-нибудь не такое раскованное? — спросил человек с тугим черным портфелем.

— Что-нибудь не такое раскованное, — задумалась женщина. Наклонившись, женщина перебрала череду картин на полу, выбрала из середины ряда какой-то натюрморт и поставила его впереди, заслонив танцующую девушку. Это была картина в стиле Жана-Батиста Шардена. Тщательно были прорисованы бутылки, ваза, пучок травы, расческа, перекидной календарь, квитанция об оплате, скатерть

— Это работа известного местного художника Гегидзе. Он недавно ушел из жизни, — сказала женщина.

— Совсем другой коленкор, — сказал человек. Портфель стал слегка покачиваться, словно стрелка на индикаторе какого-то измерительного прибора. — И сколько?

— Совсем недорого за такую картину, — и женщина назвала цену.

— Надо подумать, — человек поскреб щербатую щеку, почесал выразительный нос в синих прожилках.

— Что ж, думайте, — сухо сказала женщина и потускневшим взглядом проводила Саморядова до двери. Тот вышел, как и вошел под переливчатый звон полых металлических трубочек.

3—7

Спускаясь по крутой улице, вдыхая прохладный воздух, щурясь от яркого солнечного света, который заливал улицу, отражался в витринах, сверкал на хроме автомобилей, Саморядов поймал себя на мысли, что сегодня в городе, как на Альпийском курорте. Того гляди проступят шале, группы праздных и богатых курортников, в том числе Катрин Денев в роли дневной красавицы, которую сопровождает незадачливый муж…

Остался позади бывший магазин «Снежок», а с недавних пор ресторан «Пиросмани». Остался позади торговый центр «Высшая лига». В маленьком сквере у фонтана кукушка в башенных часах прокуковала четыре раза. Пройдя мимо мертвого фонтана, Саморядов перешел дорогу. Поодаль от разрисованного детской рукой забора стоял длинноволосый прыщавый юноша в берцах. Он наигрывал на гитаре и пытался осиплым голосом исполнить «Summertime». Девушка в темно-зеленой куртке-балахоне, с фиолетовой прядью волос, в митенках, металась от прохожего к прохожему с черной шапочкой в протянутых руках.

— Помогите музыканту, помогите… — как заведенная, повторяла она, виновато улыбаясь. Прохожие не помогали, проходили мимо с хмурыми замкнутыми лицами.

Когда девушка с той же улыбкой подошла к Саморядову, он, как и все хотел пройти мимо и равнодушно. Но в последний момент передумал, остановился. А может, его остановила эта песня, колыбельная из «Порги и бес». Это тебе не какое-нибудь «Любэ». Это все-таки Гершвин. Саморядов выгреб из кармана куртки горсть монет, высыпал в черную шапочку. Девушка поблагодарила и метнулась к другому прохожему.

3—8

Внезапно на желтой стене сталинки из вихря разноцветных линий, похожих на узоры калейдоскопа, выскочило «Help!!!» и тут же исчезло, растворившись в абстрактном рисунке. Остолбеневший Саморядов вытаращился на рисунок, тщась разглядеть в нем призыв о помощи. Это был рисунок со скрытым изображением. Но то, что Саморядов увидел при взгляде вскользь и как бы само собой, теперь, когда он смотрел в упор, при всем его желании он не мог разглядеть. Как он не старался он не видел ничего, кроме странного узора из пестрых клубящихся линий. Чем пристальней он всматривался в рисунок, тем беспомощнее он себя чувствовал. Его охватило глухое раздражение. Он попытался расфокусировать взгляд, задействовать боковое зрение. Безнадежно… Надо было расслабиться, отпустить себя. Только это было так же трудно, как заставить себя заснуть, когда спать совсем не хочется или как развеселиться, когда не до смеха… Он упрямо продолжал смотреть на рисунок, пытаясь как бы раздвинуть взглядом густые сорные заросли разноцветных линий и увидеть, что там за ними. Голова Саморядова невольно наклонилась к правому плечу. И голова лохматой дворняги наклонилась вправо. Присев на задние лапы, она смотрела на тот же настенный рисунок, что и Саморядов. Это была та самая собака, которая увязалась за Саморядовым, а потом направилась к белому храму. Каким образом она оказалось теперь здесь у обшарпанной желтой стены — одному богу известно.

Мимо Саморядова прошла женщина за тридцать в бежевом пальто и круглой плоской шапочке. Посмотрев на человека и собаку, которые на пару застыли у разрисованной стены, женщина нахмурилась. Она решила, что Саморядов ненормальный какой-нибудь, от которого лучше держаться подальше. Это была Митина Фрида Ипполитовна, 38 лет, товаровед в сетевом магазине шаговой доступности. Женщина души не чаяла в своей пожилой кошке и любила ее больше, чем оболтуса сына. Тот курил, прогуливал уроки, сбегал из дома. Митина прошла через тяжелый развод. Она выбивалась из сил. Ее преследовало ощущение, что ее обманули. Это ощущение обмана росло как снежный ком. Она всегда была настороже. «А вдруг это скрытая камера?» — подумала женщина. Она мимоходом подозрительно огляделась, но никакой камеры не обнаружила. Просто какой-то чудик стоял у стены и вместе с дворнягой пялился на рисунок. И она прошла мимо.

Нарисовался пожилой человек, похожий на потерянного андроида. Белые длинные прямые волосы смахивали на парик. На бледном вытянутом лице застыло выражение унылой сосредоточенности. Малашин Вениамин Тимофеевич катил за собой на веревке деревянную самоделку, похожую на маленький квадроцикл. На передней поперечине под круглым деревянным рулем была прибита табличка: «5 минут — 50 рублей»… Стены его комнаты были увешаны фотографиями Ури Геллера (на него Малашин внешне был немного похож), Дэвида Копперфильда, Эмиля Кио (в свое время его выступление потрясло Вениамина Тимофеевича) Маскелайна Невилла, Жана Эжена Роббера-Удена, Гарри Гудини, Романа Абрамовича, Дерипаски, Усманова и других магов, фокусников и волшебников… Когда-то у Малашина была жена, цирковая акробатка. Она называла его малахольным и путалась с дрессировщиком тигров. Однажды на нее что-то нашло, и она в приступе гнева сломала самоделку, над которой Малашин корпел больше года. Малашин вспылил, ударил акробатку. От этой пощечины она заплакала и рано утром свалила к фокуснику… Его доставало безденежье. На пятки наступала нищета. Жизнь Малашина была испорченным, изъеденным ржавчиной механизмом. Он пытался отладить этот механизм. Но тщетно. Оставалось лишь катить на веревке деревянную самоделку.

— Чего застыл? — буркнул Малашин. — Чего там?

Саморядов вздрогнул, выходя из оцепенения. Псина у его ног тявкнула, как бы отвечая Малашину, и замахала хвостом… Саморядов проводил взглядом потерянного андроида и напоследок посмотрел на рисунок на облезлой стене. И вроде бы что-то в рисунке стало проявляться и складываться… Но нет… Саморядов разочарованно вздохнул и пошел прочь, не замечая собаку, которая дружелюбно терлась о его штанину.

3—9

Саморядова преследовали настенные рисунки. Они перепрыгивали с фонарного столба на стену, со стены на дверь, с двери на фронтон, с фронтона на рольставни, а оттуда на заброшенный ларек. Спасаясь от граффити, Саморядов не выдержал и зашел в магазин рядом со своим домом. В «Бристоле» он купил три банки темного пива. Он сел на лавочку у первого подъезда и стал прихлебывать из банки пиво, размякая и рассеянно глядя по сторонам. На тротуаре прыгали и звенели воробьи, ворона со скрежетом перелетела с дерева на дерево. Кошка шмыгнула в продух подвала. Двор был убогий и какой-то пришибленный, как и весь город. Одним словом — тоска. Захотелось куда-нибудь спрятаться, как эта кошка в рыжих подпалинах.

Вздохнув, он поднялся со скамейки. Подойдя к двери, приложил ключ-таблетку к домофону. Домофон приветливо запищал. Саморядов открыл дверь. Из подъезда пахнуло чем-то затхлым. И в тамбуре, и на стене между тамбуром и площадкой первого этажа поджидали веселые разноцветные узоры. Это были беспредметные рисунки, вроде разговоров ни о чем.

— Явился, не запылился, — крикливым голосом встретила в прихожей жена. — Что? Уже? — скрестив крепкие руки на большой груди, Анна пробуравила Саморядова побелевшими от злости глазами. — Я же просила тебя.

— А что? Я же ничего… — Саморядов виновато улыбнулся. — Я только…

— Хоть лоб хоть по лбу. Тебе же нельзя. Ты же сам знаешь, что нельзя.

— Да я же только…

— Да не только это! Не только! — взорвалась она, и Саморядов весь непроизвольно сжался, словно от удара взрывной волны. — А, что с тобой говорить, — жена махнула на него рукой и вернулась на кухню.

Насвистывая что-то, Саморядов повесил куртку на шаткую вешалку, которую жена когда-то приволокла из мебельного, поставила в углу у двери и теперь вешалка там стояла, кренясь под ворохом одежды.

3—10

Саморядов прошел в детскую. За столом корпел худенький, белобрысый тихий мальчик. Костя учился в пятом классе в лицее с техническим уклоном. Он частенько прогуливал уроки, отчего получал от матери, которая накидывалась на него со словами «Как же я тебя ненавижу!»

Костя рисовал фломастерами в альбоме для черчения. Стоявшая рядом Варя настойчиво тянула руку к фломастерам, а Костя отстранял назойливую руку сестры. Саморядов поцеловал дочь в макушку, там топорщились мягкие рыжеватые волосы.

— Котя лисует, — пролепетала Варвара и опять потянулась к фломастерам. — Валя тоже хочет лисовать.

— Рисуешь? — спросил Саморядов. Ведь надо же что-то было сказать. Костя кивнул и еще ниже наклонился над рисунком. Рисунок заполняла сумятица разноцветных линий. Саморядову стало муторно, тревожно. Его охватило глухое раздражение.

— Может, хватит заниматься всякой херней? — сказал Саморядов.

— Это не херня, — буркнул Костя. — Сам ты херня.

— Сам ты хелня, — Варенька схватила желтый фломастер и засунула в рот. Костя отобрал у сестры фломастер. Варенька скривилась, собираясь с силами, чтобы закатить концерт. Между тем на кухне играло радио, жена звенела посудой, пахло щами. Саморядов хотел отвесить сыну подзатыльник, но скрепился.

— Ты же не умеешь рисовать, так зачем мучаешься? — сказал Саморядов. Костя еще ниже склонился над рисунком, выводя каракули синим фломастером. Эти каракули напоминали граффити. И подобно граффити смутно беспокоили Саморядова. От этого чувства хотелось избавиться, во что бы то ни стало. — Лучше иди, проветрись. А то киснешь в четырех стенах, бумагу изводишь, — усмехнулся Саморядов. — Художник от слова худо.

— Сам иди, проветрись, — огрызнулся Костя, вырисовывая какие-то завитушки.

— Иди, пловетлись, — Варя нацелилась на черный фломастер.

Саморядов, пряча за усмешкой злость, стал подтрунивать над сыном, поддевать его и высмеивать рисунок.

— Варя и то лучше тебя рисует, — Саморядов подмигнул дочери. — Правда, дочь?

— Плавда! — крикнула Варя, хватая фломастер.

Насупившийся, покрасневший Костя ничего не отвечал, упрямо продолжая рисовать. Он все ниже склонялся над рисунком, словно страдая близорукостью, или словно колкие слова отца давили на него.

И вдруг Костя уронил голову на руки и расплакался. Варвара с испугом посмотрела на брата и заревела, быстро набирая обороты и прибавляя громкость. Словно опомнившись, Саморядов растерянно посмотрел на Костю, на Варю, которая уже завывала, как потерявший управление, пикирующий самолет.

— Да ты чего, в самом деле? Я же ничего, — сказал Саморядов. — Я же так, шутил. Ты чего, в самом деле, — он тронул плачущего сына за плечо. Тот дернул плечом, как бы стряхивая с себя руку отца.

Из кухни прибежала жена.

— Что здесь происходит? Неужели нельзя хоть пять минут обойтись без крика? — закричала она. В ее глазах полыхали досада и злость.

— Он сказал, что я не умею рисовать! — Костя в сердцах смахнул со стола и свой рисунок и фломастеры. Фломастеры с дробным стуком упали на пол и покатились.

— Не умею лисовать! — подхватила ревмя ревущая Варенька. Ее голос давил на уши и резал их.

— Ты так сказал?! — спросила жена и повторила, делая паузу после каждого слова, словно вколачивая их. — Ты… так… сказал?! — Ее глаза заполыхали белым пламенем привычного каждодневного бешенства.

— Да ничего я не говорил, — Саморядова словно приперли к стенке.

— Говорил! Говорил! — Костя бросил взгляд на отца и опять уронил голову на руки.

— Да я же шутил, — взгляд Саморядова заметался между женой, сыном и дочерью.

— Нет бы, на работу нормальную устроиться. А то только пьешь и нервы треплешь, — стала добивать криком жена.

— О, господи… — Саморядов схватился за голову и вышел из комнаты. В прихожей дрожащая рука не попадала в рукав куртки, нога не лезла в ботинок. — Где ложечка? — Ложечка как назло куда-то запропастилась. Наверно, опять Варенька ее заиграла.

— Ты куда? — спросила жена под аккомпанемент отчаянного истеричного рева из дальней комнаты.

— На работу устраиваться, — сказал Саморядов, возясь с ботинками. Он тяжело дышал и сопел, словно поднимался по лестнице на девятый этаж.

— Вот только посмей напиться, — предупредила жена.

— А то что?

— Вот только посмей, — приглушенным голосом сказала жена и прокричала. — Варя прекрати! — И Варя прекратила, словно ее выключили. Разогнувшись, Саморядов с вызовом посмотрел в белые глаза-расщелины.

— Как же я тебя ненавижу, — сказала жена. «И я тебя очень люблю», — подумал Саморядов, выходя на лестничную площадку.

4
4—1

Саморядов вернулся на Московскую. Ее шлифовали прохожие. Над ними висели гирлянды похожие на рыбацкую сеть. Ветер трепал рекламную растяжку. В драмтеатре ожидалась интригующая комедия. В ролях сплошь народные артисты. Луна была бледной и невзрачной, как призрак. В сквере за фонтаном механическая кукушка меланхолично прокуковала шесть раз. У по-детски разрисованного забора тот же патлатый парень, в черном пальто, все так же бренчал на гитаре и пел все ту же песню. Но теперь другая девушка доставала прохожих. У нее была синяя челка и чем-то отуманенные глаза. В руке она держала, точно поднос, перевернутую ковбойскую черную шляпу. С медленной улыбкой она тягуче выговорила:

— Подсобите музыканту.

Усмехнувшись, Саморядов высыпал мелочь в протянутую шляпу. Сутулая девушка расплылась в улыбке и поспешила к смуглой кукле, с утиными губами, с сумками из бутиков. Модница с каменным лицом прошла мимо.

Саморядов остановился на светофоре. Мимо проехал автобус-катафалк, разрисованный какими-то пиктограммами. Саморядов проводил ритуальный автобус обескураженным взглядом. Засосало под ложечкой. Между тем зажегся зеленый. Обойдя лужу, Саморядов перешел через дорогу.

Начал он с «Бардака». Сел за боковой столик, обращенный к окну. Заведение было полупустым. Невдалеке за большим столом напротив друг друга сидели молодой субтильный человек и молодая полноватая девушка. Между ними стояли чайник, сахарница. Рядом с девушкой на деревянном похожем на разделочную доску подносе лежало бисквитное пирожное. Парень и девушка рисовали друг друга в блокнотах для набросков. У девушки были разноцветные ногти. Она медленно и осторожно водила карандашом по бумаге. Парень рисовал быстро и резко, вскидывая сощуренные хмурые глаза на девушку. « Вокруг одни художники» — с досадой подумал Саморядов.

Он хотел перебраться в другое заведение. Но тут подошла смуглая черноволосая девушка в черном облегающем свитере, который подчеркивал грудь, в черных брюках и бардовом переднике, перехватывавший узкую талию. «Ксюша», — прочитал Саморядов на бейджике. У нее были большие живые глаза и тонкий нос с горбинкой. Он невольно представил ее лишь в одних черных чулках и переднике, и его обдало жаром. И тогда он поспешно сделал заказ, наобум ткнув пальцем в меню и как бы попав в небо.

Ксюша принесла алкогольный глинтвейн с апельсином и корицей. Саморядов быстро выцедил его через соломинку. Ксюша принесла мохито. Оно было выпито большими жадными глотками.

А есть ли что-нибудь крепче коктейлей, спросил он Ксюшу. Оказалось, что нет. Тогда он заказал фирменный сэндвич. И пока Саморядов ждал сэндвич, он успел уговорить две Маргариты.

Между тем «Бардак» стал заполняться молодым племенем и бурлить… Саморядов и не заметил, как опьянел от коктейлей и Ксюши, которая обслуживала столик. Она принимала заказ, уносила пустые стаканы и приносила полные. «Бардак», глядя на Саморядова большими глазами с длинным накладными ресницами, исподволь и тихой сапой прибирал Саморядова к рукам, наполняя бурливым туманом

Точно завороженный он следил за передвижениями официантки по «Бардаку». Вот Ксюша стоит за прилавком, принимает очередной заказ, пробивает его через кассу. Вот она с подносом пропадает из вида за дверью кухни. А вот она несет поднос с заказом в соседний зал. Саморядов знал, что ему ничего не светит, но он продолжал отуманенным, залитым коктейлями взглядом цепляться за Ксюшу.

Наблюдая за кружащейся как белка в колесе большеглазой официанткой, он вспоминал, каким он был десять лет тому назад (то есть в ее возрастной категории), и пытался представить, каким он будет лет через десять. И будет ли он вообще.

Страшно подумать, ему уже тридцать два, а он все в этом захолустье. И с каждым прожитым здесь днем у него усиливалось ощущение, что его навеки вечные прибрал к рукам этот игрушечный город. Саморядову казалось, что он барахтается в выгребной яме. Пробегали день за днем, и ничего не менялось. Было все то же, все так же и все здесь же. И через пять, тем более через десять лет, он все еще будет здесь, копошиться в этой яме. Надежда ускользала точно метавшаяся по «Бардаку» Ксюша.

Улучив момент, когда Ксюша оказалась за прилавком, он подошел, заказал не важно что, пусть будет «Пина колада», и осмелился спросить, лишь бы спросить:

— А ведь ты не местная?

— Нет, — и она опустила миндалевидные глаза с длинными ресницами.

Размякший Саморядов понял, что сморозил глупость и к тому же пропал. Он мысленно обложил себя.

— Ксени чужеземная — эпитет Афродиты, — сказал Саморядов.

— Буду знать, — она принужденно улыбнулась.

4—2

В начале февраля Ксюше Чиковани исполнилось двадцать три. Из них три года забрал у нее «Бардак»… Как же она дошла до жизни такой? А вот как…

Четыре года тому назад Баграт Чиковани вместе со своей семьей перебрался из Абхазии в Огнереченск. Днем Ксюшин отец шуровал на зеленом рынке, а ночью рисовал картины в духе Пиросмани и Матисса. Баграт и раньше баловался живописью. Но, окопавшись в этом унылом лимбанутом городе, на Баграта Чиковани что-то нашло. Он весь ушел в холсты и краски. Его тяга к творчеству стала смахивать на одержимость. Ксюшина мать, женщина простая, недалекая и практичная, не понимала мужа. Ахра опасалась, что он свихнулся окончательно и бесповоротно. Она горестно качала головой и вздыхала.

На зеленом рынке отец был на подхвате у оборотистого земляка. Зеленщика звали Блабба. Зеленщик одолжил Баграту Чиковани крупную сумму и тот не смог вовремя расплатиться. Блабба великодушно простил долг и предложил Чиковани взаимовыгодную сделку. Блабба наобещал золотые горы и, заручившись поддержкой Баграта, посватался к его дочери.

Сквозь редкие волосы на голове Блаббы проступал нарост, похожий на рог. Ксюше приснился кошмар: она — жена толстого губастого черта; по дому носятся круглые чертенята, маленькие копии Ксюшиного мужа… Несмотря на все увещевания родителей, Ксюша наотрез отказалась выходить за старого зеленщика. Отец наорал на Ксюшу. Она ушла из дома, сняла однушку на окраине и устроилась официанткой в «Бардак».

Поначалу было тяжело, носится с утра до вечера с подносом. Она чувствовала себя выжатым лимоном. Ксюша даже хотела уволиться. Но потом Ксюша как-то так втянулась и стерпелась. Управляющая, Лора Абросимова, пообещала повысить Ксюшу до администратора.

Зеленщик, раздосадованный отказом Ксюши, уволил ее отца. Баграт Чиковани стал водителем маршрутки.

Заботы и неурядицы измотали и рано состарили Ахру. От ее былой красоты остались только глаза, большие и тихие, как два глубоких омута. Все время уходило на домашние хлопоты и детей. Когда после ссоры с отцом Ксюша съехала, стало еще хуже. Две младших дочери и сын стояли на ушах и трепали нервы Ахре. Ксюша навещала мать, младших сестер и брата, когда отец был на маршруте.

Поначалу мать стеснялась брать от Ксюши деньги, говорила, что Ксюше, верно, самой они нужны. Но потом Ахра стала рассчитывать на эти деньги. И когда Ксюша долго не появлялась, Ахра сама звонила дочери и говорила, что нужно оплатить коммуналку или что-то срочно купить; а отцу опять задержали зарплату, или же он спустил последние деньги на холсты и краски, и так далее в том же духе. Ксюша стала для матери чем-то вроде скорой финансовой помощи.

Одно время у Ксюши был парень. Коля Синева работал супервайзером на пивном складе и ненавидел пиво. Ксюша хлопотала в «Бардаке» с девяти утра до десяти вечера, не считая дороги. А это еще час. Какая уж тут личная жизнь. Синева сказал Ксюше: либо она увольняется, либо они расстаются. И они расстались…

4—3

Он подозвал ее, якобы сделать заказать. Она подошла и с вопросительной улыбкой посмотрела на Саморядова.

— Ты была в картинной галерее? — спросил он.

— Нет, — ее улыбка быстро растаяла, как крем-брюле в солнечном пекле.

— Там сейчас выставляется Гюстав Климт. Может быть…

— Нет, — она опустила длинные ресницы и уставилась на пол. Он понял, что теряет ее. Она так близко, но в тоже время дальше некуда от него. И еще он понял, что его несет.

— Я могу договориться с одним из лучших в городе фотографом. Он за красивые глаза и спасибо сделает тебе портфолио, — Саморядов уже знал, что Ксюша скажет. Она так и сказала:

— Нет, — Ксюша так посмотрела на Саморядова, что он сразу почувствовал себя обрюзглым стариком с наростами на голове.

— Я же не Блабба! — вырвалось у него.

— Что? — наморщив лоб, она с недоумением посмотрела на Саморядова. И тут, спохватившись, он смутился. Ведь не было никакого Блаббы, а так же отца-примитивиста, измотанной матери, младших сестер и брата, ультимативного Коли Синевы… Историю Ксюши Саморядов выдумал, нарисовал в воображении, как уличный художник рисует баллончиками на стене.

Саморядов стал лихорадочно искать слова и не находил их. Молчание между ним и Ксюшей затягивалось и становилось все более неловким. На висевшем под потолком экране — Энни Леннокс. Она пела «Я приворожила тебя, потому что ты мой» из «40 оттенков серого».

— У вас все? — наконец спросила Ксюша.

— У меня все, — сдался и сдулся он. И она исчезла за дверью кухни.

«Ты знаешь, что я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, — пела Энни Леннокс. — Я люблю тебя несмотря ни на что. И мне плевать, если ты не хочешь меня».

После этого Ксюша стала обходить Саморядова стороной.

Судя по бейджику, последний коктейль принесла Карина, полноватая девушка с напряженным хмурым лицом. «Что я здесь забыл?» — спросил себя Саморядов. Он выпил коктейль, но ответа так и не нашел. Хм… Пора на выход. Тоскливым взглядом он проводил Ксюшу в соседний зал, куда она унеслась с подносом. Он поднял глаза на экран, висевший на выступе стены у окна. С высоты птичьего полета разворачивался какой-то потусторонний вид. Картинка из другого мира: белел песок отлогого берега, за которым ухлестывали синие-синие волны. Гуд бай Канары — Мальдивы — Багамы — Сейшелы — Карибы, где я не буду никогда. Потому что между прошлым и будущим есть только захолустье. Гуд бай, Ксюша, с которой я не буду никогда. Потому что, потому что…

Пол под ногами ускользал из-под ног. Выйдя из «Бардака», Саморядов увидел, что улицу взяли в оборот сумерки.

4—4

Мимо проворчал похоронный автобус с мудреной аэрографией на боку. Теперь он направлялся в обратную сторону. И разрисован он был так же, но если приглядеться не совсем так. Верно, это была другая гробовозка. Саморядов озадаченно посмотрел ей вслед.

Зажегся зеленый. Саморядов перешел дорогу и завернул в «Контакт». Бар был полон студентами и студентками. У окна сидели за столиком две светловолосых девушки. У одной короткие волосы были уложены шапочкой; у другой длинные прямые волосы падали на плечи и она смахивала на какую-то российскую киноактрису.

Пытаясь вспомнить имя этой актрисы, он подсел к девушкам. Они пили слабоалкогольные коктейли из длинных узких стаканов. Девушки учились в Педе. Полина Сивухо налегала на французский и немецкий. Она общалась по скайпу с молодым парижанином из состоятельной семьи. Он звал ее к себе. Она все думала.

Хрупкая Лера Райш изучала психологию. Ее воротило от мужчин и тянуло к Полине. Лера рисовала иллюстрации к «Алисе в стране чудес». На рисунках Алиса выходила похожей на Полину.

В прошлом Полина занималась спортивными, а Лера народными танцами в Зореньке. Их будущее туманно. Их настоящее — «Барсук». Там они подрабатывают, вертясь вокруг шеста и обольщая стриптизом посетителей.

Саморядов заказал девушкам по коктейлю, себе — водку и селедку под шубой. Салат оказался суховатым, невкусным.

Разговор тоже разочаровывал. Девушки переглядывались, пересмеивались, давали понять Саморядову, что ему тут не место. Но Саморядов не уходил. Он пил водку, ковырялся вилкой в салате и делал вид, что ему тут самое место. Он даже пригласил этих танцовщиц у шеста на выставку Климта.

— Мы предпочитаем ночной клуб, — сказала Полина с длинными волосами. На какую же актрису она похожа? Саморядов стал мысленно перебирать селебрити по алфавиту… Оторвав взгляд от смартфона, Лера согласилась с подругой. Она одновременно с кем-то переписывалась в Инстаграмме и обменивалась с Полиной короткими репликами на каком-то птичьем языке. «Вот барсучки-то!» — мысленно и в сердцах воскликнул Саморядов. Он спросил у Полины телефонный номер. Она переглянулась с подругой. Лера пожала плечами. Полина, делая подозрительные паузы, словно выдумывая на ходу, продиктовала номер. Саморядов непослушными пальцами забил его в свой телефон, допил водку и встал, чтобы уйти.

— Юлия Пересильд! — вспомнил Саморядов и прищелкнул пальцами. Девушки недоуменно переглянулись.

4—5

Он прошел мимо стены покрытой детскими рисунками. Добродушные улыбки исчезли со стены. Теперь рожицы перекосило. Они злорадно ухмылялись. Они скалились. Вот и вышедшие из палок человечки сверлили Саморядова глазами убийц, ожидающих подходящего момента.

Из подворотни доносилось мелодия от Гершвина. Но мелодия искажалась и рвалась. Она словно строила рожи. Это была пародия на «Летнюю пору». Так же как детские рисунки на стене выглядели издевкой над граффити. Мелодия поднимала волну тошноты. Помогите неприкаянному журналисту!

Та же мелодия как черт из табакерки выскочила из кармана куртки. Жена… Вспомнился ее крикливый голос: «Как же я тебя ненавижу!». Саморядов поморщился, отключил телефон, хотел убрать его в карман, но промахнулся и телефон упал в подмерзшую лужицу. Выругался, опустился на корточки, поднял телефон, встал, вытер о рукав куртки, осмотрел. Обошлось… вроде бы. Облегченно вздохнул, засунул телефон в другой карман. Там среди квитанций и кассовых чеков лежала маленькая леденцовая карамель… Вынул, развернул. Обертку смял и бросил на тротуар… Стал гонять карамель во рту и посасывать, как сердечник валидол. Оказалась с лимонным вкусом.

4—6

Вот и «Красное и белое». По узкой лестнице Саморядов спустился в полуподвал, купил там стеклянную фляжку коньяка. Глядя на полную приземистую, похожую на борца сумо, кассиршу с короткими светлыми волосами и бледным хмурым лицом, Саморядов подумал: «Бой-баба!»

В магазин завалился встрепанный человек в распахнутом бушлате без пуговиц и с поднятым воротником. Некогда черная кожа бушлата вся протерлась, потрескалась, облезла и рассыпалась. Под бушлатом была грязная фуфайка-тельняшка с красными полосами. Пьянчужка стал потрясать поднятыми кулаками.

— Скоро-скоро он придет! — провозгласил он зычным голосом уличного проповедника или конченого коуча.

— Убирайся! — заорала кассирша и вытолкала упиравшегося пьянчужку из магазина, как сумоист выталкивает противника за границу круга. Косматый человек растянулся у подножия лестницы. Саморядов помог ему подняться.

— Скоро-скоро он придет, — пробормотал пьянчужка. От него несло перегаром, а так же чем-то кислым и затхлым. В темных впадинах горели лихорадочным блеском глаза.

— Кто придет? — спросил Саморядов, морщась от запаха пьянчужки.

— Он, — пьянчужка показал пальцем на странные закорючки и иероглифы, покрывавшие стену. — И увидел я человека с зеленой кожей, с пеленами мумии на ногах.

— Бред, — Саморядов махнул рукой на пьянчужку и стал не спеша подниматься по крутой лестнице. Пьянчужка зашатался, и его повело обратно в магазин. Как только он туда вошел, раздалась брань продавщицы.

4—7

Отойдя от магазина, он достал из кармана коньяк, отвинтил крышку. Прошли двое полицейских патрульно-постовой службы: коренастый мужчина с жестким серым лицом и полноватая женщина, которая посмотрела на Саморядова так же, как смотрит жена, прежде чем вынести ему мозг. Саморядов поспешно отвернулся.

— Он придет, — Саморядов усмехнулся самому себе, сделал большой глоток, крякнул, спрятал стеклянную фляжку во внутренний карман куртки и пошел сквером. Над сквером точно маятник часов покачивалась яркая луна. Саморядов остановился у бюста Пушкина. Геннадий вынул из кармана куртки початую бутылку и поднял ее над головой, приветствуя поэта и предлагая выпить. Пушкин даже бровью не повел.

— Сердцу будет веселей! — пробормотал Саморядов и сделал глоток за себя и глоток за классика.

И когда это он успел уговорить полбутылки? Хм… Может, метнуться в магазин? Он посмотрел на луну. Но ни циферблата, ни стрелок не увидел. Чтобы узнать время, вынул из кармана телефон и, уставившись на темный экран, вспомнил, что отключил его. Коснулся пальцем кнопки, чтобы воскресить телефон…

Вдруг подумал: «А если жена позвонит?». Вспомнил знак с изображением черепа, пронзенного красной молнией: «Не влезай — убьет!». Отдернул палец от кнопки. Так и не включив, вернул телефон в карман. Он отвинтил крышку, вспомнил перекошенное от злости лицо жены, а так же ее «я тебя ненавижу!», присосался к горлышку. Голос жены в голове Саморядова отдалился и как будто бы сморщился.

Между тем улица серела и выцветала. Сгущались сумерки. Увязая и проваливаясь в них, Саморядов переставал узнавать ландшафт. То тут то там появлялись червоточины и бреши, сквозь которые можно было заглянуть по ту сторону.

И повсюду были эти странные рисунки и похожие на тайнопись надписи… Саморядову часто снилось, как он подбирает с безлюдного тротуара чьи-то монеты. Сейчас он с тем же азартом выхватывал взглядом настенные рисунки и надписи, словно решив прибрать их к рукам… Заметив очередное странное граффити, он останавливался и прикладывался к стеклянной фляжке.

Граффити довели до развлекательного центра, около которого сгрудились легковушки, словно готовясь идти на приступ.

Саморядов должен был перейти дорогу и направиться домой, чтобы услышать «Опять напоролся!» и «Господи, когда же это все закончится!». А действительно: когда? Может быть, никогда. А может быть, он прямо сейчас дойдет до вокзала, купит билет на первый проходящий и махнет если не в столицу, то в тот же Питер. Там хоть какая-то движуха. В любом случае это лучше, чем слоняться по Московской и Ленинградской. Саморядов отпил из фляжки и направился к пешеходному переходу.

4—8

И тут ему бросился в глаза странный рисунок на стене слева от развлекательного центра. Саморядов перешел через дорогу и приблизился к стене, за которой высилась недостроенная гостиница. На обшарпанной белой стене была стереограмма — рисунок со скрытым изображением. Саморядов попытался рассмотреть, что же скрывается за наслоениями повторяющихся узоров, похожих на зеленоватую чешую… Он увидел сумрачный атриум, ярусы этажей, которые изнутри опоясывали здание, а так же стеклянный свод крыши. Саморядов вздрогнул и растерянно огляделся. Он оказался в зябком полумраке заброшенной гостиницы.

«Надо делать отсюда ноги», — озираясь, подумал Саморядов. Но вместо этого он стал бродить по гостинице и фотографировать граффити в духе оптических иллюзий.

На третьем этаже со стены коридора на Саморядова уставился глаз.

— И ты здесь? — спросил Саморядов.

Глаз подмигнул, как бы отвечая: «А где же мне еще быть».

Ахнув, Саморядов отшатнулся от глаза и уронил смартфон. Чертыхнувшись, Геннадий поднял смартфон. Обошлось и на этот раз.

Саморядов приблизился к глазу. Рисованный глаз уже смотрел в широкое окно, за которым ошивалась луна, как будто бы небрежно и впопыхах нарисованная. Ее свет был таким же, как у энергосберегающей лампочки: мертвенным.

4—9

Саморядов отяжелел, у него стали подкашиваться ноги от усталости. Он опустился на корточки, прислонившись спиной к стене. Он сделал глоток из бутылки, поднял ее и с сожалением увидел, что осталось в ней всего ничего. Да и сам он стал почти никакой…

И вот стены затуманились и раздвинулись, словно театральный занавес. Откуда не возьмись, нарисовались те две из «Барсука». Светло-русая длинноволосая Полина сжимала в руке большой канцелярский нож. В руке коротко стриженой Леры были косметические ножницы с заостренными концами. Девушки раздели Саморядова по пояс и стали покрывать его живот, грудь, шею, руки и даже лицо такими же странными рисунками, какие привели Саморядова в эту чертову гостиницу. Полина, скрестив руки на груди, критически оглядела разрисованного Саморядова, разочарованно покачала головой и сказала подруге:

— Нет. Это не то.

— Да. Это не Гюстав Климт, — сказала Лера и тряхнула шапочкой коротких волос. Девушка подняла с пола ржавую стамеску и вонзила ее в шею Саморядова. Он захрипел, забулькал, замахал руками и повалился на бок, ударившись виском обо что-то холодное и твердое.

5
5—1

Саморядов проснулся и испуганно огляделся. Он по-прежнему был в полутемном пустом зале заброшенной гостиницы. В оконном проеме висела луна, большая и круглая, как бубен шамана.

Тяжело поднявшись, Саморядов вынул из нагрудного кармана куртки стеклянную фляжку, встряхнул и поднес ко рту. В этот момент его мутный взгляд скользнул по стене и остановился на граффити. Саморядов замер, прищурив левый глаз и подозрительно приглядываясь. Пока он спал, вроде рисунок на стене изменился. Не вроде бы, а точно! Теперь на стене было то же самое, что студентки-танцовщицы из «Барсука» выцарапывали и вырезали на животе и груди Саморядова. Его передернуло, и он замахнулся, чтобы швырнуть бутылку в граффити. Но тут из соседней комнаты донеслись шорохи и прерывистые шипения.

Склонив голову к левому плечу, Саморядов насторожил слух. Вот опять зашикал и зашипел аэрозольный баллончик. Саморядов машинально засунул стеклянную фляжку в нагрудный карман куртки, подкрался к дверному проему и заглянул в него. Прикрыв голову капюшоном, Некто в серой мешковатой длинной куртке с помощью баллончика краски рисовал на дальней стене.

5—2

Убийца толкал человека в серой куртке и тот, перевалившись через парапет, падал в темную глубину атриума. Из-за глубокого капюшона вместо лица у жертвы темнело овальное пятно. А лицо убийцы было размытым и смазанным. И все же Саморядову показалось, что он где-то встречал этого злодея. Вокруг схематично нарисованного убийцы и падающего в атриум мошкарой роились символы и знаки.

— Класс! — Саморядов навел смартфон на рисунок, чтобы сфотографировать.

Серая куртка быстро обернулась. Саморядов увидел бледное худощавое лицо, густые черные брови. Девушка смахивала на Кару Делевин.

— Высший! — добавил Саморядов и нажал на зеленый треугольник на экране. Белый свет фотовспышки окатил девушку и как будто бы вывернул ее лицо наизнанку, превратив его в плоскую отвратительную маску. Саморядова пробрало обжигающим холодом так же, как в тот момент, когда со стены ему подмигнул рисованный глаз. Саморядов невольно попятился, хлопая глазами. Померещиться же такое.

— Удали фото, — рассердилась девушка.

— Еще чего, — усмехнулся подвыпивший Саморядов и опять навел на девушку смартфон. Хотя еле слышный встревоженный голос внутри Саморядова шепнул, валить отсюда.

Девушка швырнула в Саморядова баллончик краски. Голова Саморядова взорвалась от слепящей как фотовспышка боли.

— Тварь! Ты что творишь! — Саморядов схватился за голову. Девушка пнула его в пах. Новая вспышка боли пронизала всего Саморядова. Охнув и согнувшись, Саморядов схватился за пах, опустился на корточки, повалился на пол. Из глаз брызнули слезы, из груди вырвался протяжный стон. Внутренний голос гаркнул: « Доигрался!» Девушка занесла над смартфоном ногу… Но вдруг передумала, подняла смартфон и навела на скорчившегося Саморядова.

— Отдай… — Саморядов выругался. Его ослепила фотовспышка. Он часто и беспомощно заморгал.

— Класс? — спросила девушка и сама себе ответила: — Высший класс!

Изловчившись, Саморядов схватил девушку за ногу и рванул к себе. Потеряв равновесие, девушка упала и выронила смартфон. Вскрикнув, она лягнула Саморядова в грудь, и он, повалившись на спину, ударился затылком об выступ стены. Из глаз Саморядова словно посыпались искры, потом резко потемнело, но Саморядов все же увидел, как девушка вскочила на ноги и, сверкая пятками, прыснула прочь.

Не помня себя, тем более забыв о смартфоне, Саморядов, прихрамывая, погнался за девушкой. Перед глазами запрыгали, тесня, и толкая друг друга, коридоры, залы, закутки, лестничные пролеты. Девушка метнулась в темную комнату. Саморядов — туда же.

5—3

Вслед за серой курткой Саморядов вбежал в дверной проем. Он оказался в длинной полутемной комнате. На полу толстым слоем лежала строительная пыль. Саморядов растерянно огляделся. В комнате никого не было. Куда же делась художница? Загривок и тыльную сторону ладоней обжег испуг.

Он попятился к дверному проему и уперся спиной в стену. Резко обернувшись, Саморядов остолбенел. Дверной проем исчез. Не веря своим глазам, Саморядов ощупал стену. Его прошиб холодный пот.

— Господи, что происходит? Что происходит, господи? — забормотал Саморядов, с выпученными глазами кружась по комнате, и трясущимися руками ощупывая шершавые стены. Но не было даже намека на выход. Это был каменный мешок.

Сквозь боковую стену просочился какой-то шум. Саморядов приник ухом к стене. Он различил стук колес по мостовой, скрежет, голоса, смех.

— Помогите! — крикнул Саморядов и саданул кулаком по стене. Потом еще и еще раз. Он заколотил по стене руками, а потом и ногами, словно пытаясь достучаться в дверь… Глухо, как в склепе.

На стене проступило: «Помогите». Граффити! Содрогнувшись, Саморядов отшатнулся. Вот такие надписи по сути дела и довели Саморядова до каменного мешка. Саморядов почувствовал себя запертым внутри граффити. Он словно сам превратился в изображение, скрытое в настенном рисунке.

Саморядов опять обшарил периметр комнаты, ища хоть какую-нибудь щель, хоть что-то напоминавшее выход. Но были лишь шершавые холодные стены.

Обессиленный и отчаявшийся Саморядов сполз по стене и, обхватив голову руками, замер. Горло сжали подступившие слезы. «Рева-корова!» — говорил Костя, когда Варя ревмя ревела и не могла остановиться… Слезы душили, рвались наружу. Саморядов сколько и как мог крепился. А потом, уткнувшись лицом в предплечье, словно боясь, что его увидят, Саморядов сдался.

Когда слезы иссякли, он почувствовал себя совершенно опустошенным и обессиленным. На него навалилась тяжелая сонливость. Мне надо поспать. Может быть, когда я проснусь, весь этот кошмар рассосется. И на какое-то время Саморядову удалось забыться.

Сквозь сон, как сквозь пористую тонкую картонную стену, он слышал стуки, топотанье, скрежет, звяканье, голоса, смех. Этот потусторонний, то есть по ту сторону стены шум, накатывался волнами. Он затапливал комнату. Саморядов стал задыхаться.

Он проснулся. Чахоточный свет мерцал, мерк, агонизировал.

— Нет! Нет! — закричал Саморядов. А он думал, что хуже быть уже не может. И вот на тебе. — Только не это! Только не это!

«Нет! Нет! Только не это!» — сикось-накось как издевка проявилось на стене.

Встав на цыпочки, Саморядов попытался дотянуться до лампочки, словно от этого могло что-то измениться. Свет тускнел, скукоживался. Подпрыгнув, Саморядов коснулся кончиками пальцев раскаленной лампочки. Лампочка качнулась. Тень отшатнулась от Саморядова. Умирающий свет затрепетал и стал рыжевато-желтым.

Саморядов еще раз подпрыгнул и дотронулся до лампочки. Свет содрогнулся, вспыхнул и погас. В темноте перед глазами остался желтоватый призрачный след от исчезнувшего электрического света/ фантом электрической вспышки/. Это след был похож на граффити. Но вот призрачные линии растаяли в кромешной темноте. И Саморядову показалось, что он тоже исчез.

Саморядов зашарил по карманам в поисках зажигалки. Вспомнил, что оставил ее на столе в «Контакте».

Он выругался и словно бы воочию увидел, как на стене появляется новая надпись. Проклятое граффити. Неужели настенные рисунки были приманкой, чтобы затащить Саморядова в эту каменную ловушку?

— Как специально, — пробормотал Саморядов и машинально посмотрел в ту сторону, где должна была быть стена, а на стене надпись: « Как специально».

Опустившись на корточки и пригнувшись, Саморядов двинулся по направлению к стене. Передвигаясь осторожными шажками, то и дело останавливаясь, он шарил рукой по невидимому в темноте полу. Из-за строительной пыли было тяжело дышать.

По расчетам Саморядова он давно должен был добраться до стены. Но рука ловила одну лишь пустоту. Стена как будто бы исчезла или отдалилась. Еще несколько шажков на корточках… И рука коснулась стены. Сердце ёкнуло и упало.

— Выпустите меня! — закричал Саморядов и застучал в стену. — Хватит уже! Хватит! А-а-а!

На крики отзывалось только гулкое отрывистое лающее эхо, наполнявшее комнату…

Между тем звуки за стеной отхлынули и, перемешавшись, стали неразборчивыми. Ноги Саморядова подкосились. Он опустился на колени и, положив ладони на холодную пористую стену, уперся в нее лбом.

— Может, хватит? А? Ну, пожалуйста… — попросил Саморядов. — Хватит, хватит, хватит… — стал повторять он, повышая голос и стукаясь лбом о стену. — Хватит! Хватит! — закричал он. И эхо, словно с цепи сорвалось. И невидимые стены испещряли точно шрамы одна и та же невидимая надпись.

Саморядов, прижавшись спиной к стене, опустился на корточки и схватился за голову. В изнеможении он опять забылся. Сквозь сон, как через стену, послышались чьи-то тихие вкрадчивые шаги. На мгновение вспыхнула лампочка. Чья-то длинная зеленоватая сухопарая рука с длинными острыми когтями тянулась к Саморядову. Саморядов очнулся, отмахиваясь от мрака.

Саморядов понял: есть только один способ выбраться отсюда. И он стал медленно и осторожно отступать к противоположной стене. Внезапно он пяткой ботинка задел что-то; и это что-то, позвякивая, откатилась в сторону.

Он опустился на корточки и словно слепой стал обшаривать пол, водя по нему то одной, то другой рукой. Правая ладонь напоролась на стеклянный осколок. Отдернув руку, Саморядов присосался к ладони и ощутил во рту солоноватый привкус. Порез вроде бы оказался пустячным неглубоким. Саморядов продолжил обследовать пол левой рукой, скользя по нему ладонью, словно гладя темень то по шерсти, то против шерсти.

То, что он искал, или откатилось в дальний угол или просто-напросто померещилось. Да и чем эта чепуховина ему поможет? Ведь это не молоток, не лом, не циркулярная пила, не перфоратор и тем более не ручная граната.

Саморядов вздохнул и решил подняться. Напоследок рука машинально скользнула над самым полом и вдруг коснулась чего-то гладкого и вроде бы обжигающе холодного. Саморядова словно ударило током, и он отдернул руку…

Нет, это был не молоток, не лом, не перфоратор. Это оказался всего лишь баллончик краски. Разве он поможет вырваться отсюда?

Саморядов вспомнил, как девушка в серой куртке рисовала на стене, встряхивая этот баллончик. Вспомнил пшыкающий звук наносимой на стену краски; это протяжное ш-ш-ш, похожее на шипение змеи, готовой броситься на тебя. А потом Саморядов оказался здесь, в каменном мешке.

Саморядов зашелся глухим отрывистым смехом и швырнул баллончик в стену перед собой. Темнота молча проглотила баллончик, не издала ни звука. Словно впереди ничего не было. И сколько Саморядов не прислушивался к темноте, он так ничего и не услышал.

«Теперь мой черед!» — решился Саморядов и, попятившись, прижался к стене. Опустив голову, он оттолкнулся от стены и кинулся вперед, чтобы расшибиться о стену напротив, которая оставила его без выхода.

Он закричал, пытаясь заглушить тошнотворный страх и грохочущее сердце. Тут он оступился, — пол под ногой оборвался, исчез. Саморядов ухнул в черную пустоту. Что это? Опоясанный этажами атриум гостиницы, и сейчас он, Саморядов, шмякнется о каменный пол вестибюля?

Саморядова окутал шум улицы. Этот шум нарастал, втягивая в себя, точно черная воронка. Саморядов закричал, но из-за уличного гвалта не услышал сам себя. Да и остался ли он самим собой? Он растворился в черном шуме, и напоследок потерял в нем сознание.

5—4

В нос ударил запах краски, щелочи и канализации. Доносилось квохтанье курицы. Она как будто бы передразнивала голос женщины, которая осыпала кого-то жалобами и попреками. Басовитый тяжелый голос лениво отвечал женщине. Раздался шлепок хлесткой оплеухи. Женщина взвизгнула и заплакала, словно подражая куриному квохтанью.

Со стороны проулка послышались цоканье копыт и перестук колес. Мимо подворотни быстро проехала четырехколесная открытая повозка. На козлах одноконной пролетки понурился угрюмый человек в темно-сером кафтане, подпоясанный желтым кушаком. В коляске сидела красивая бледная женщина, похожая на незнакомку с картины Крамского.

Саморядов оглянулся и увидел внутренний дворик, завешанный бельем. Босоногая девочка гладила худого черно-белого котенка, ласково что-то говорила ему.

Простоволосая женщина в длинной темно-синей юбке, в грязных ботиках, в желтой кацавейке выплеснула из жестяного таза помои в подворотню, и они потекли вдоль стены.

— Чего вылупился, мил человек? — спросила рыжеволосая женщина. — Аль приглянулась что ли? Заходи, выпьем чаю, поговорим, — женщина подмигнула Саморядову и засмеялась визгливым смехом.

— Ну, ты, Глашка, даешь! — раздался из глубины дворика грудной голос женщины, скрытой за развешенным бельем.

— Огонь девка, — согласился другой женский голос. Дворик рассмеялся. Подворотня и проулок, отозвались эхом.

Растерявшийся Саморядов поспешил убраться из подворотни. В проулке жались друг к другу приземистые одно и двухэтажные дома. У них был пришибленный испуганный вид, словно Саморядов застал их врасплох.

К скобяной лавке пристроилось питейное заведение с вывеской под старину. На вывеске добродушная улыбка округляла физиономию бородача. А над бородачом подковой изгибалась надпись: «Не горюй!» Саморядов с озадаченным видом уставился на невесть откуда взявшийся трактир в непонятном проулке. Что это за место? Что, черт возьми, происходит?

— А это кто еще такой? — прозвенел чей-то недоуменный голос. Оглянувшись, Саморядов увидел полноватую девушку. На девушке были украшенная лентами и цветами шляпка, глухая серая блузка с голубиной грудкой и высоким воротником, шерстяной жакет с короткими рукавами, длинные перчатки, юбка-колокол, из-под которой выглядывали черные узкие туфли лодочки, перехваченные ремешками. Веснушчатое лицо обрамляла короткая вуаль. Рука в длинной перчатке была продета под руку крупного румяного молодого человека в черном котелке и темно-сером сюртуке. Его шею, точно двойной ошейник, стягивали высокий жесткий воротник и тугой галстук. Парочка выглядела так, словно намылилась на тематическую костюмированную вечеринку. Девушка указала на Саморядова зонтиком-тростью.

— Пугало огородное! — и рассыпала звонкие пригоршни смеха.

— Чья бы корова мычала, — Саморядов окинул насмешливым взглядом странную парочку.

— Никодим, он назвал меня коровой! — девушка скривилась и поморщилась, словно собиралась заплакать.

— Никодим? Даже так? Ну-ну, — Саморядов усмехнулся и покачал головой.

Нахмурившись, Никодим кулаком ударил Саморядова по голове. Саморядов, как подкошенный, рухнул на мостовую. В голове протяжно загудело. А может, это загудел колокол церкви шаговой доступности.

Черты лица Никодима затуманились, и его голова стала смахивать на большое яблоко в черном котелке. А спутница Никодима преобразилась в девушку с картины Ренуара. И вот парочка сделалась плоской, как ростовые картонные фигуры, подстерегающие в фойе кинотеатра. От сокрушительного удара Саморядову показалось, что он рассыпается. Что-то как будто бы оторвалось от него и, позвякивая, покатилось по мостовой.

— У него бомба! — взвизгнула барышня и побежала прочь. Подняв оброненную шляпку, Никодим устремился вслед за девушкой.

Пошатываясь, Саморядов встал, поднял баллончик краски, с недоумением посмотрел на него, засунул в карман куртки, отер локтем разбитое лицо. Чья-то тяжелая рука легла на плечо Саморядова. Саморядов вздрогнул и присел, ожидая удара от Никодима. Но, оглянувшись, увидел грузного усача, ряженного городовым.

5—5

— Нехорошо, — якобы городовой покачал головой. Лоб и затылок лоснились складками. Его маленькие, свиные глазки смотрели устало и недобро.

— Чего уж тут хорошего, — согласился Саморядов, отирая рукавом куртки грязь, кровь и пот с лица.- Актеры совсем того… Полное так сказать погружение.

— Погружение? Какое еще погружение? — ряженый недоуменно посмотрел на Саморядов.

— В гущу неприбранной жизни, — усмехнулся Гена. — Декорации конечно впечатляют. Но переигрывать зачем? Зачем по лицу-то бить? Или это арт-проект такой? Так что ли и было задумано в этом так сказать арт-пространстве? — Саморядов обвел рукой убогую улочку. Из трактира, пошатываясь, вывалился косматый мужик, хрипло заорал что-то отдаленно похожее на песню, но, заметив городового, виновато прикрыл рот широкой грязной ладонью и, пошатываясь, поплелся прочь.

— Не местный что ли? — спросил городовой Саморядова.

— Еще скажи из заграницы, — Саморядов засмеялся и хлопнул городового по плечу. Городовой вздрогнул и побагровел.

— Да как ты смеешь? Я при исполнении, — городовой надвинулся на Саморядова. — Документы!

Саморядов, опешив, вытаращился на ряженого.

— Верю. Верю, — сказал Саморядов.

— Документы! — рявкнул городовой.

— Какие еще документы? Лапы и хвост? Или может вот это? — Саморядов вытащил из кармана баллончик краски.

— Что это? — городовой напрягся и насторожился.

— Это? — Саморядов посмотрел на баллончик. — Это одной бомбистки. Я как раз ее преследовал.

— Это что бомба? — ряженый шарахнулся от Саморядова.

— Да это же краска, — Саморядов пшикнул из баллончика.

— Отдай это мне, — сказал городовой. — Не бери грех на душу. — Саморядов с сомнением глянул на городового и нерешительно протянул ему баллончик. Схватив баллончик, городовой сильным и резким ударом кулака в подбородок сшиб Саморядова с ног. Ряженый сапогом пнул Саморядова в живот. Геннадий скорчился и стал задыхаться.

— Ты что совсем что ли? — с трудом выговорил Саморядов. Городовой поднял его за шкирку, встряхнул и повел в полицейский участок. Городовой сжимал в руке баллончик, время от времени с опаской поглядывая на него.

5—5

Пройдя проулком, они оказались на пешеходной улице. Прохожие в одежде позапрошлого века подозрительно поглядывали на Саморядова. Он с ошеломленным видом вертел головой и не верил своим глазам.

В какой-то момент до него стало доходить, что все это не игра, не бутафория и не декорации. Все это было на самом деле: и та же дама в белом под белым шелковым зонтиком и с маленькой белой собачкой, и тот же слепой шарманщик

Глаза шарманщика были скрыты за круглыми черными очками. Он точно каменное изваяние сидел у галантерейной лавки на перевернутом деревянном ящике и как бы смотрел на витрину магазина женской одежды на противоположной стороне улицы. А такие же неподвижные манекены из-за витрины магазина как бы смотрели на шарманщика. Двигалась только левая рука шарманщика, которая медленно и равномерно крутила деревянную ручку, извлекая из шарманки мелодию уж больно похожую на «Summertime».

К шарманщику подошел худощавый господин в пенсне, с бородкой и тростью. Господин был похож на А.П.Чехова. Он бросил в картонную коробку несколько тихо звякнувших монет, и шарманщик кивком поблагодарил прохожего.

Угрюмый городовой провел Саморядова мимо цилиндрической тумбы. На ней рядом с объявлением ритуальной компании «Купите гранитный памятник со скидкой!» висела потрепанная афиша цирка-шапито, с которой в компании, акробатов, жонглеров и пони склабился рыжий клоун.

Оглянувшись на ходу, Саморядов спросил городового:

— Какой сегодня век на дворе?

Городовой не успел ничего ответить, — под ноги ему упал какой-то сверток. Внутри свертка звякнула разбившаяся бутылка. Вспыхнуло, грохнуло, заволокло черным дымом. Визг женщины, ржанье лошади, крики. Паника.

Кто-то серой тенью метнулся к упавшему городовому и шарахнул его палкой по голове. Оглушенный городовой разжал пальцы, и металлический баллончик покатился по мостовой. Подхватив баллончик краски, серая куртка посмотрела на обомлевшего Саморядова. Это была та самая художница. Она усмехнулась и кинулась прочь. В уши Саморядова впились остервенелые трели полицейских свистков. Они приближались, они окружали.

5—6

— Это все она! Она! — закричал Саморядов вслед девушке, указывая на нее.

Хрипя и вращая оловянными глазами, городовой попытался встать на ноги. Но пошатнулся и повалился на мостовую. Саморядов хотел устремиться вслед за серой курткой, но городовой вцепился в штанину Саморядова.

— Стой! — прохрипел городовой.

— Отстань! — Саморядов дернул ногой и ненароком заехал городовому по лицу. Лязгнув зубами, городовой слегка разжал руку. Вырвавшись, Саморядов побежал вслед за девушкой.

— Стой! — прокричал городовой и засвистел в полицейский свисток. Трель свистка только подстегнула Саморядова.

Тщедушный тип похожий на человека в футляре сухонькой жилистой рукой схватил Саморядова за рукав куртки.

— Стой тебе говорят, — потребовал незнакомец и закричал.- Я его схватил! Схватил!

Саморядов резко оттолкнул субъекта, и тот повалился, опрокидывая стул, смахивая со столика чашки, роняя маленький остывший самовар. Испуганно взвизгнула моложавая женщина в вуалетке, сидевшая за этим столиком с плотным усатым мужчиной в сером костюме. Спутник женщины отшатнулся, спросил:

— Что здесь происходит?

— Держите его! Держите! — подслеповато щурясь, закричал субъект, указывая на удиравшего Саморядова, другой рукой он зашарил по мостовой, ища пенсне и котелок. Саморядов еще быстрее побежал, боясь потерять из вида девушку

5—7

Девушка шмыгнула в подворотню. Он кинулся за ней. Она забежала в заброшенное здание. Пустыми глазницами чернели окна. В сумрачных комнатах разгуливал сквозняк, разнося запах сырой известки, отбросов, мочи.

Из закутка высунулся испуганный человек в лохмотьях. Он увидел странную барышню, а потом странного господина, который преследовал эту барышню. Бездомный, решил, что все это сонный морок, игра теней и воображения.

Между тем, пробежав через анфиладу, девушка скрылась в дальней комнате. Саморядов оступился, — нога провалилась в дыру в сгнившем деревянном полу… Он быстро поднялся и, прихрамывая, кинулся за бомбисткой.

Саморядов ворвался в комнату… Девушка торопливо наносила на дальнюю стену краску из баллончика и что-то бормотала. Она рисовала пиктограммы и иероглифы, которые образовывали линии дверного проема. Под нарисованной притолокой девушка написала: «АКТ».

Саморядов схватил девушку за рукав куртки и сказал:

— Стой!

Она лягнула Саморядова. Саморядов вскрикнул, скорчился и задохнулся от боли в животе. Но все-таки не отпустил девушку.

— Отвали, придурок! — закричала она.

— Не надо насильничать, — раздался позади Саморядова глухой голос бездомного.- А то ведь я того… и ударить могу.

Навалившись на девушку, Саморядов попытался прижать ее к стене между боковыми границами рисунка, обозначавшие дверные косяки. Но теперь там темнел настоящий дверной проем. Как будто бы кирпичная стена уподобилась трухлявому полу и в ней образовалась прямоугольная брешь. Саморядов вместе с девушкой упал туда…

5—8

Растерянно оглядевшись, он увидел, что очутился в зале недостроенной гостиницы. Здесь было гораздо холоднее, чем заброшенном здании. И сквозняк был жестче. А в окно таращилась луна.

Ударив Саморядова по лицу, девушка отпихнула его и, вскочив на ноги, кинулась прочь. Кулак девушки встряхнул Саморядова и привел его в чувство. Он уже и сам не понимал, зачем он гонится девушкой. Но все-таки продолжил преследовать ее.

Девушка выскочила на балкон, Саморядов последовал за ней. Она обронила баллончик. Баллончик звякнул и покатился по каменному полу. Девушка остановилась, метнулась к баллончику. Но Саморядов оказался проворнее… Он схватил баллончик. Девушка отпрянула от Саморядова.

— Отдай! — потребовала она.

— Еще чего, — усмехнулся Саморядов, пытаясь отдышаться.- Что здесь, черт возьми, происходит?

— Ничего! — сказала девушка и накинулась на Саморядова.

Он резко оттолкнул ее. Она взмахнула руками, стараясь удержаться на ногах, перемахнула через низкий парапет и рухнула в темный провал атриума. Ее крик эхом разнесся по гостинице.

— Твою мать! — вырвалось у Саморядова, он подскочил к парапету, перегнулся, вытаращился в бездну. Девушка лежала на спине внизу. Ее руки и ноги были вывернуты как у куклы. Ее крик все еще звучал в голове Саморядова.

— Твою мать! Твою мать! Твою мать! — вырывалось из Саморядова, пока он сбегал по лестнице…

Тени, коридоры, ступеньки, пролеты, дверные и оконные проемы, рисунки на стенах, строительный мусор на полу — все это промелькнуло мимо Саморядова. Наконец он оказался на первом этаже, подбежал к девушке, склонился над ней, упав на колени.

Глаза девушки были наполовину прикрыты. Из-под век видны были белки. Он прислушался к ее дыханию и ничего не услышал. В отчаянье он встряхнул ее за плечи.

— Как же так, как же так, — запричитал он.

Она застонала, посмотрела на Саморядова. Ее взгляд был затуманен. Она схватила его за руку.

— Теперь он твой, — сказала она с трудом. Из ее рта потекла струйка крови. Девушка вложила в руку Саморядова баллончик краски.

— Да не нужен он мне до смерти. Не нужен. Забирай его себе, — сказал Саморядов, чуть не плача. — Я же только… Я же ничего…

— Теперь он твой, — настаивала девушка. — Ты должен их остановить.

— Кого их? — спросил Саморядов. Руки его дрожали. Он весь дрожал. Он был точно не в себе.

Девушка захрипела, выгнулась всем телом и, обмякнув, затихла. Ее глаза остекленели и остановились на стеклянной крыше, над которой висели подсвеченные луной облака.

— Кого я должен остановить? — Саморядов отчаянно затряс девушку за плечи, словно пытаясь вернуть ее и расшевелить.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — раздался глухой голос. Саморядов вздрогнул и оглянулся. Неподалеку стоял тот самый бродяга из заброшенного здания. Он был ошеломлен и таращился во все стороны. — Где я? Что я? Это что ад? — Оцепеневшему, склонившемуся над девушкой Саморядову этот бродяга с косматой шевелюрой и бородой напомнил репинского бурлака. — Да. Это ад, — сам себе ответил бродяга и схватился за голову. — Мать моя родная, — бродяга стал тихо подвывать и покачивать головой, словно по ней ударили обухом.

— Кто здесь? — раздался из темноты сердитый заспанный голос. — Проклятые пачкуны. Все стены измазюкали… — В темноте заметался свет фонарика.

— А вот и дьявол собственной персоной! — бродяга отпрянул к стене и прижался к ней спиной. — О-о-о! — заревел бродяга и, кинувшись в темноту, растворился в ней.

— Проваливайте, хулиганье проклятое! — сказал голос из темноты. Мечущийся фонарик приближался.

Где-то рядом знакомо зазвенел смартфон. Похлопав себя по карманам, Саморядов понял, что это его смартфон голосит из темноты. Он бросился туда. Смартфон тут же смолк. Саморядов застыл, лихорадочно обшаривая глазами потемки.

Между тем свет фонарика неумолимо приближался, выхватывая строительный мусор, рисунки на стенах, углы. Наконец он машинально скользнул по Саморядову, споткнулся о пустую водочную бутылку, соблазнительно сверкнувшую на перевернутом пластиковом ящике, и, спохватившись, метнулся назад. Белесый луч поймал Саморядова, который стоял, наклонившись и упершись руками в согнутые колени, как рыбак на старой картине.

— Стой! — рявкнул сторож.

Саморядов шарахнулся в сторону и едва не наступил на смартфон, который окрасил синеватым светом строительный мусор и затрезвонил. Саморядов схватил смартфон и кинулся прочь.

— А ну, стой, я сказал! — свет фонарик судорожно зашарил и задергался, вспарывая и кромсая темноту. Саморядов споткнулся и опять ударился о какой-то выступ. В коленке вспыхнула резкая боль. Он вскочил на ноги, побежал, прихрамывая.

6
6—1

Долго ли коротко ли он плутал по улицам, пытаясь, то ли замести следы, то ли оторваться от слежки незримого топтуна, то ли хотя бы отчасти прийти в себя. Но ни то, ни другое, ни тем более третье ему не удавалось. Он все никак не мог опомниться и принять произошедшее как данность. Его потряхивало с головы до ног. От этой тряски сознание как будто бы раскололось и стало обрывочным.

Оказавшись рядом с центральным рынком, он остановился перед баннером, который висел на боковой стене перед входом в подвал: «Проводим поминальные обеды». Саморядов словно бы воочию увидел разбившуюся художницу, невольно нащупал в кармане куртки баллончик краски и по узкой крутой лестнице спустился в погребок.

А там было как в подземном царстве: сумрачно и тихо. На стенах распластались темные гобелены. Большие черные глаза полной барменши остановились на Саморядове.

— С вами все в порядке? — спросила она.

— Да вроде бы… А что? — сказал Саморядов.

— У вас лицо в крови, — барменша протянула бумажную салфетку. Саморядов взял салфетку и отер ей лицо. На салфетке расплылись пятна крови.

— Не обращайте внимания, — Саморядов скомкал салфетку и поспешил в туалет.

В туалете пахло хлоркой и сигаретами. Настенное зеркало окружали пиктограммы. «И тут граффити», — подумал Саморядов и, включив воду, ополоснул лицо мутной холодной водой. Посмотрелся в зеркало: разбитая и распухшая нижняя губа, синяк под левым глазом, ссадины на правой скуле и подбородке, на лбу царапина еще одной пиктограммой. Могло быть и хуже…

За спиной послышался шорох и как будто бы прошипел отрывисто аэрозольный баллончик. Свет задрожал и стал быстро тускнеть, наливаясь синевой удушья.

— Кто здесь? — Саморядов быстро обернулся.

Никого. Из зала просочилось «Цвет настроенья синий». Саморядов выдохнул. Нажав на ручку смесителя, он закрыл кран и глянул в зеркало. Оттуда исподлобья на него уставилась бомбистка. Она ухмыльнулась Саморядову.

Отшатнувшись от зеркала, он выскочил из туалета… Мокрое опрокинутое лицо; руки — ходуном.

— Точно все в порядке? — спросила барменша. Покосившись на дверь уборной, мертвенно-бледный Саморядов поспешно кивнул и сказал:

— Сто водки… Нет — сто пятьдесят… Нет — двести…

Барменша выжидающе посмотрела на Саморядова.

— Двести? — уточнила она.

Саморядов закивал…

Барменша поставила перед ним графин. Саморядов схватил его, плеснул в рюмку водки, выпил. Пищевод обожгло. Водка была жесткой, возможно, даже паленой.

Кто-то заходил в погребок, кто-то выходил оттуда. Между тем Саморядов не то, чтобы пьянел, а как бы истончался, превращаясь в одного из призраков, которые ошивались в подвальном помещении. Нервная дрожь оборачивалась подобием ледяной мороси.

Курить… Подозрительные глаза барменши проводили Саморядова до лестницы.

6—2

Держась за поручень, он выбрался из подвала наружу, выудил из мятой пачки предпоследнюю сигарету, похлопал себя по карманам, вспомнил двух барсучек и передернулся.

Щелкнула серебряная зажигалка, вспыхнул похожий на жало огонек и приблизился к сигарете, подрагивавшей во рту Саморядова. Саморядов увидел худые бледные пальцы, в которые въелась краска. На безымянном пальце правой руки блеснул перстень с черным камнем… Саморядов поблагодарил, затянулся, выдохнул синеватый дым изо рта.

— Выглядишь не очень, — сказал незнакомец. Его лицо затушевывала тень от капюшона. В больших темных очках отражался свет уличных фонарей и проносившихся машин. Незнакомец был высокий и сутулый, в серой длинной куртке, похожей на балахон.

— Тебя что грузовик переехал?

— Можно и так сказать, — сказал Саморядов и затянулся.

— Зачем же ты за ней погнался? — голос у незнакомца был низкий и жесткий, как паленая водка.

— Что-что? — Сигарета выпала изо рта оторопевшего Саморядова.

— Ты совсем загнался, — сказал незнакомец.

Присев на корточки, Саморядов поднял сигарету, а когда встал, то увидел, что незнакомец исчез. Саморядов посмотрел по сторонам, поежился, выкинул дымящуюся сигарету и вернулся в погребок.

— Закрываемся, — напомнила барменша, протирая белым полотенцем большой бокал. Саморядов проглотил оставшуюся водку, расплатился и отправился восвояси.

Потом его вроде бы еще куда-то занесло. В сумбур сна? Ведь там было как в тумане.

6—3

Он поспешил к пешеходному переходу, который пересекал широкую и шумную главную дорогу. При этом Саморядов избегал глядеть на брошенную гостиницу, темневшую на другой стороне боковой узкой дороги.

…Зайдя в прихожую, он тихо-тихо снял куртку, повесил ее на вешалку. Вешалка накренилась и повалилась между шкафом и дверью.

— Чтоб тебя… — пробормотал Саморядов, поднимая вешалку. Из комнаты вышла заспанная жена в длинной ночнушке и, скрестив руки на груди, сказала:

— Второй час ночи. Где тебя носит? Ты что совсем… — она запнулась и вытаращилась на Саморядова. — О, господи… Ты что с кем-то подрался? — сказала она, повышая голос. — Подрался, да?

Саморядов отрицательно покачал головой.

— Упал… неудачно, — сказал он. — Видно не мой день.

— Упал?!

— Тише. Дети же… — напомнил Саморядов.

— Тише?! — вспыхнула жена. Глаза побелели, лицо вытянулось и покрылось красными пятнами. А тут еще Варя захныкала в комнате. — Он шляется где-то, падает, а я должна тише?!

— Началось, — пробормотал Саморядов, приваливаясь спиной к стене и потирая лоб ладонью.

— Посмотри на себя, на кого ты стал похож, — принялась накручивать себя жена. Варя заплакала, а потом и заревела.

— И на кого же? — Саморядов обреченно вздохнул, мысленно гадая, долго ли продлится буря. Его опять прохватила дрожь. По ушам ударил крикливый голос жены, сопровождавшийся ревом Вареньки.

— Детей разбудил! — громыхнула жена. Варя заревела пуще прежнего. — Что? Доволен? Зачем ты вообще пришел? Шлялся бы себе до утра там, где ты там шлялся!

«Зачем ты за ней погнался?» — раздался в голове Саморядова голос долговязого человека, который дал Саморядову прикурить от серебряной зажигалки и потом исчез. Саморядов тут же вспомнил лежащую в позе сломанной куклы девушку, которая неподвижными глазами смотрела куда-то вверх, сквозь стеклянную крышу и небесный свод. А жена все бушевала, и Варенька все ревела. Затылок обжег игольчатый холод. Тошнотворная темная волна накрыла и придавила Саморядова. От ватной слабости колени подогнулись. Саморядов сполз по стене на корточки, прикрыл голову руками, словно пытаясь защититься от сыпавшихся на него крикливых слов жены, от плача Вареньки, и застонал.

Жена осеклась. Она подошла к Саморядову, толкнула его в плечо, прикоснулась к его руке. Он отстранил ее руку.

— Да что с тобой, в конце-то концов? — спросила жена сердитым и в тоже время испуганным голосом.

— Варя, замолчи! — прикрикнула она, и Варя замолчала, точно ее выключили. — Что с тобой? — Саморядов ничего не ответил.

— Что с тобой? — опять спросила жена. — Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? — заладила она. Саморядов продолжал молчать. Жена нависала над ним.

— Что с тобой? — прошептала она.

— Ничего. Ничего. Ничего, — сказал Саморядов, прикрывая потупленную голову руками. — Ровным счетом ничего. Даже меньше чем ничего.

— Посмотри на меня, — потребовала жена.

— Может, хватит, а?

— Посмотри на меня, — повторила она.

Саморядов поднял голову и посмотрел на жену. Он попытался улыбнуться. Губы его задергались. Не получилось улыбки. Так — жалкая гримаса.

— Придурок, — сказала жена.- Хватит уши греть! — она схватила Варю за руку и увела в детскую. — А ты что тут еще за дверью забыл? Марш спать.

— Что с папой? — донесся из детской испуганный голос Кости. — Он что заболел?

— Заболел, — сказала жена: — и уже давно. Все никак не может очухаться.

6—4

Все так же прижимаясь спиной к стене, Саморядов поднялся. Потом оторвался от стены и, слегка пошатываясь, прошел в ванную комнату. В навесном шкафчике нашел пузырек с перекисью водорода, смочил гигиеническую прокладку и, глядя в зеркало, промокнул ссадины на лице. Поморщился. Жгло ощутимо. Как он с такой рожей да в редакцию? — мысленно спросил он свое отражение. — Может, взять отгул?.. Утро вечера мудренее. Завтра и решу… Прокравшись в спальню, лег на кровать.

— Где ты все-таки был? — спросонья спросила жена, лежа спиной к Саморядову. Закрыв глаза, Саморядов явственно увидел, где он был, и там же была девушка с вывернутыми ногами и руками. И тогда лицо его исказилось. Его стало будто бы лихорадить и перетряхивать. Он заворочался с боку на бок, обливаясь холодным потом и пытаясь совладать с мелкой дрожью.

Потом наступило шаткое равновесие между сном и явью. Саморядов как будто стал балансировать на канате над гостиничным атриумом. Издалека донесся крик сына, — Саморядов покачнулся на канате и, потеряв равновесие, ухнул в пропасть. Перед глазами замельтешило граффити. Разноцветные пятна на стене скомпоновались в фигуру то ли человека, то ли зверя, стоявшего на задних лапах. Это существо отделилось от стены, подошло к Саморядову и протянуло к нему когтистую руку-лапу. Но прежде чем ноготь-коготь коснулся лица, Саморядов вскрикнул и проснулся.

Под боком похрапывала жена. Саморядов бросил испуганный взгляд на стену напротив. Он увидел на стене что-то такое, что заставило поспешно включить ночник. Тут же комната стала сама собой. И на стене уже не было ничего такого.

— Ты чего? — сквозь сон спросила жена.

— Ничего, — ответил Саморядов.

Жена вздохнула и опять стала похрапывать.

Усевшись на краю кровати и опустив ноги на пол, Саморядов уставился на свои ступни. «Ты должен их остановить», — раздался в голове голос бомбистки. И его опять затрясло. Надев тапочки, Саморядов поднялся с кровати, прошел в прихожую, зашарил в карманах куртки, ища сигареты. Под руку попался баллончик краски. Сердце екнуло. И пронизал холод. Бомбистка, городовой, шарманщик, котелки, пенсне, шляпки, вуалетки, блузки с голубиной грудкой, пролетки… Голова пошла кругом. Может, он так напился или/и так ударился головой о стену, что ему померещилось невесть что? Что ж… Допустим… Но тогда откуда этот злосчастный аэрозольный баллончик?

— Что, черт возьми, происходит? — пробормотал Саморядов, уставившись на баллончик.

— Па, ты куда-то собрался?

Вздрогнув, Саморядов быстро обернулся. В коридоре стоял Костя, худой, нескладный, на макушке топорщился клок волос. Костя часто моргал, тер руками сонные глаза и зевал.

— Никуда я не собрался, — буркнул застигнутый врасплох Саморядов.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.