Бесплатный фрагмент - Голос Серебряной Луны

Голос Серебряной Луны

Кий стремительно шёл к реке, прижимая к груди маленький свёрток. Мире приходилось бежать, чтобы не отстать от него.

— Ты что это удумал, окаянный! — её дыхание прерывалось, поэтому каждое слово давалось с трудом.

Тьма уже поглотила соседние холмы. Казалось, даже звуки исчезают в наступающей ночи. Лишь река под обрывом, на краю которого остановился мужчина, встревоженно шумела бурунами.

Осталось только протянуть руки, и дитя, менее часа назад убившее свою мать, станет добычей быстрого течения и холодных камней.

— Не смей! — Мира наконец нагнала Кия, но споткнулась и упала на колени, вцепившись в подол его рубахи. Он попытался стряхнуть её руку. Младенец проснулся, зашевелился и открыл глаза. Синий взгляд доверчиво уставился на мужчину, и тому почудилось, что это Зоряна смотрит на него, обволакивая теплом и любовью. Кий опустился рядом с испуганной Мирой, по щекам его текли слёзы. И вдруг облака, затянувшие небосклон, разошлись. Полная луна, царицей взглянув на землю, облачилась в серебряные одежды, и тонкий серебряный луч протянулся вниз и коснулся лба крошечной девочки, а потом растаял, словно ничего и не было. Луна побледнела и спряталась за вновь набежавшими облаками. Только личико ребёнка ещё несколько мгновений продолжало светиться, но вскоре и это свечение рассеялось.

Кий и Мира замерли, не в силах вымолвить ни слова. Общая тайна незримо связала их судьбы.

Сияна весело напевала, накрывая на стол. Её щёки порозовели, светлые волосы были причудливо переплетены разноцветными лентами, подаренными вчера соседкой Мирой, хлопотавшей рядом.

— Десять лет! Ты уже совсем взрослая, Сияна! Как же быстро летит время! — румяный пирог показался из печи.

Отец уехал на ярмарку три дня назад и должен был сегодня возвратиться.

— Он всегда уезжает куда-нибудь к моему дню рождения и возвращается только на следующий день после него, — грустно подумала девочка, вспоминая рассказы о своей матери. — Он до сих пор оплакивает её и скучает по ней. И я скучаю по ней, хотя совсем не знаю её. Тятя говорит, я, как две капли воды, похожа на неё: такая же синеокая и светловолосая, весёлая и трудолюбивая, даже говорю и двигаюсь, как она. Иногда мне кажется, что, глядя на меня, он видит её. Как бы я хотела тоже её увидеть!

— Что-то ты совсем скисла, Сияна! А ну-ка, пошевеливайся! Скоро отец и гости заявятся!

Утром следующего дня Кий долго и внимательно смотрел на Сияну, так что ей стало не по себе, а потом усадил её на лавку и начал говорить. Сначала речь его была сумбурной, он постоянно запинался и останавливался. Но постепенно голос твердел, и смысл сказанного достиг сознания девочки. Узнала она о том полном боли и отчаяния дне, когда появилась на свет, как её отец, Кий, ослеплённый горем, обвинил её, невинного младенца, в гибели своей любимой жены Зоряны, как приговорил её к смерти и как не посмел исполнить свой приговор.

— Мира упала, а ты посмотрела на меня, посмотрела так… Я не мог, — его беспомощный взгляд, оторвавшись от досок на полу, обратился к лицу Сияны. — Прости, — прошептал еле слышно.

Сердце девочки сжалось. Она опустилась на колени перед ним и обняла его. Помолчали. Потом отец продолжил:

— Тебе, конечно, известно предание о Голосе Серебряной Луны: примерно раз в сто лет на небе появляется Серебряная Луна и одаривает новорождённого младенца, обязательно девочку, своим благословением (или проклятием — не знаю уж, что тут вернее). В тот день, когда девочка становится девушкой, на её уста накладывается печать молчания. Нет, говорить она может, но делать ей этого нельзя, иначе она не только не обретёт чудесный Голос, но умрёт в течение года, и смерть её будет долгой и мучительной. Молчать эта избранная должна до тех пор, пока однажды, в страшную минуту, Голос не вырвется сам. Тогда он спасёт многих, очень многих. После этого его обладательница сможет говорить и не только: впредь её голос будет наделён невероятной исцеляющей силой, хотя эта сила уже не сравнится с той, которая проявится в первый раз.

— Да, я слышала истории о Голосе Серебряной Луны, но зачем сейчас ты рассказываешь мне об этом? — спросила Сияна, сердцем уже зная ответ на свой вопрос.

— В ту ночь, доченька, когда твой обезумевший от горя отец опустился рядом с дрожащей Мирой, Серебряная Луна вдруг показалась из-за облаков и коснулась своим лучом твоего лба. Ты избранная, бедная моя девочка. Мы с Мирой много лет хранили эту тайну, и теперь эта ноша ложится и на твои плечи. Скоро ты станешь девушкой, и я долго, а возможно, никогда больше не услышу твой ласковый голос, твои весёлые песенки.

— Тятя…

Они обнялись и, погрузившись в свои мысли, долго сидели, тесно прижавшись друг к другу.

Настал день, и уста Сияны словно онемели. А жизнь пошла своим чередом, и вскоре все соседи и знакомые так привыкли к молчанию девушки, словно она никогда и не разговаривала.

Прошло несколько лет. Был конец лета. Дыхание осени уже проникало в селения и окружавшие их леса и болота. В зелени дальних холмов сияли на солнце жёлтые и красные брызги. Всё чаще утренние туманы наполняли лощины. По ночам доносился заунывный волчий вой. Цепочки лисьих следов подбирались к плетням и заборам.

Уже неделя, как Кий уехал на ярмарку, чтобы продать скобяные изделия, мастерски изготовленные им в кузнице, а также мёд со своей пасеки и закупить всё необходимое для их небольшого хозяйства. Сияна со дня на день ждала его возвращения, пытаясь угадать, какой подарок привезёт ей отец на этот раз. Пропалывая сорняки и кормя кур, она радостно представляла себе то цветастую шаль с длинной бахромой, то новую мягкую обувку, то сарафан с диковинной вышивкой. Но больше всего ей хотелось получить маленькое серебряное колечко. Девушка не знала, понял ли отец, о чём грезилось ей, когда она пыталась знаками ответить на его вопрос о желанном подарке. Но думала, что всё же понял. Он умел хорошо понимать её и без слов.

Сияна обернулась на шум возле ворот и увидела чужую телегу, которой правил незнакомец. Вокруг телеги шли соседи, среди которых были Мира и её муж Зык. В телеге кто-то лежал, на рубахе расползлись кровавые пятна.

— Тятя! — хотелось закричать ей. — Тятя! — билось в её горле.

Девушка бросилась к телеге.

— Волки, — качнул головой возница. — Вероятно, у телеги сломалось колесо, и Кий застрял в лесу на ночь. Я нашёл его на рассвете, на трупе лошади живого места не осталось.

Истерзанное тело отца истекало кровью, глаза заволокло туманом. Но всё-таки он узнал свою дочь и протянул к ней руку. Пальцы разжались, и на ладони блеснуло маленькое серебряное колечко.

— Голос, где же Голос? — эта мысль на похоронах и в последующие дни болью отзывалась в сердце Сияны, слёзы то и дело катились из её глаз, но крики и жалобы оставались запечатанными в её груди. — Почему я не спасла тятю? Не могла? Со мной что-то не так? Разве может быть хуже?

А через неделю явился Зык, не первый год уже скупавший за бесценок соседние ослабевшие по той или иной причине хозяйства и давно зарившийся на хутор Кия.

— Убирайся, теперь это моя земля и мой дом! — бросил не слишком обременённый монетами кошель к ногам Сияны.

— Что же ты делаешь, проклятый?! — встала между мужем и сиротой Мира.

— Не вмешивайся, бестолковая баба! — Зык наотмашь ударил женщину, и она отлетела в сторону. — А ты бери, что дают, и уходи. А то и того не дам. Завтра на рассвете чтобы тебя здесь не было, — развернулся и зашагал прочь.

Город встретил Сияну шумом и толкотнёй. Она сразу направилась к княжескому терему. Сердобольная кухарка пожалела немую горемыку и взяла посудомойкой. Работать приходилось с утра до ночи, казалось, грязной посуде не будет конца. Но, по крайней мере, была крыша над головой, а на столе полная миска похлёбки или каши, а иногда и чего-нибудь повкуснее.

Дни, серые и однообразные, растянулись унылой вереницей. Но однажды во дворе кухни девушка столкнулась с молодым дружинником, и каким-то теплом повеяло на неё. Взгляды встретились, а сердце радостно затрепетало в груди.

— Что-то Колояр зачастил к нам во двор? — покосилась кухарка на Сияну.

Щёки юной посудомойки зарделись.

— Я о нём слышала только хорошее. Славный воин и добрый человек. И ты славная девушка. Но знает ли он, что ты немая?

Сияна еле заметно кивнула, покраснев ещё больше.

А через пару месяцев Колояр испросил у князя разрешение жениться, и влюблённые сыграли скромную свадьбу. В городе им дали в пользование маленький глинобитный домик с небольшим двориком, окружённым деревянной оградой. И вскоре дом наполнился теплом и уютом, двор зазеленел огородом, а вдоль дорожки, ведущей от калитки, распустились цветы.

Минуло три с небольшим года. Колояр со своим отрядом часто отлучался на границу княжества, где постоянно происходили стычки с кочевниками. Не счесть было мелких ран и царапин, которые получал он. Постепенно Сияна свыклась с чувством тревоги за мужа, тем не менее каждый раз ощущая не только радость, но и невероятное облегчение, когда любимый возвращался домой. Но однажды ранней весной, когда снег посерел, а в проталинах показалась земля, Колояр появился на пороге с перевязанным обрубком вместо правой руки. Рану прижгли, но бинты вновь и вновь пропитывались гноем. Вскоре храбрый дружинник слёг и уже не поднялся. Крик наполнил всё тело Сияны, но уста остались сомкнутыми. Несчастная уже забыла, как это — разговаривать, кричать, петь. Ей не хотелось жить. Посреди горницы повесила она петлю, и лишь вошедшие в это время сотоварищи Колояра успели вытащить отчаявшуюся молодую женщину. Последовавшая лихорадка, во время которой Сияна то и дело впадала в беспамятство, не позволила ей присутствовать на похоронах. А когда юная вдова, к удивлению окружающих, всё же пришла в себя, лето уже стояло на пороге, благоухание цветов доносилось через открытое окно, а Мира ставила на стол исходящий паром котелок, в котором всё ещё что-то аппетитно булькало.

— Очнулась, — ахнула добрая женщина и залилась слезами.

Как оказалось, когда Мира узнала о горе, подкосившем Сияну, она оставила мужа и всё это время ухаживала за ней.

— К Зыку я больше не вернусь. Детей у нас нет, а ты всегда была мне как дочь. Я хочу остаться с тобой, если ты не против.

Девушка радостно обняла Миру. А вскоре поняла, что Колояр не совсем покинул её: в ней осталась и росла его частица, их сын или дочь.

— Сын, — почему-то была уверена она. И так и случилось. В середине осени на свет появился мальчик, удивительно похожий на своего отца, но с синими, как у матери, глазами. Назвали его Велизар.

— Велизар, помоги матери сложить пряжу в корзины, — Мира развернула непоседливого ребёнка от горячей печи и слегка подтолкнула к Сияне. Та благодарно посмотрела на неё. В который уже раз она подумала, что не знает, как справлялась бы без этой женщины. Особенно как, вечно молчащая, смогла бы научить говорить своего маленького сына. Да, он понимал её и без слов. Взгляда и жеста было достаточно. Но говорить он начал лишь благодаря Мире, которая постоянно ему пела, рассказывала сказки, сыпала потешками и прибаутками. И мальчик рос смышлёным, общительным и весёлым. Меньше, чем через месяц, ему исполнится четыре, и он уже помогал ей продавать на рынке пряжу, которую та пряла целыми днями. Его бойкий голос зазывал покупателей и по кивку матери озвучивал цену, которая то и дело менялась во время торговли.

На улицах города, как всегда, было не протолкнуться. Но дружинники попадались намного реже обычного. С месяц назад князь почти со всем своим войском отправился защищать восточные границы, где скопилось великое множество кочевников, объединившихся в этот раз под единым предводительством. Неожиданно началась какая-то суета, паника зависла над домами и мостовыми, люди закричали, побежали, захлопали двери и ставни. Чтобы их не затоптали, Сияна с сыном вжались в углубление в стене. Колокол оповести о приближении к городу вражеских полчищ.

Воинство соседнего королевства, большого и сильного, в котором узнали, что столица княжества осталась почти без защиты, пересекло западные рубежи и подошло с осадными орудиями к её стенам. Храбро сражались дружинники, но вскоре лазутчики, несколькими днями ранее пробравшиеся в город, распахнули ворота, и лавина иноземных захватчиков заполнила площади и улицы. Не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. Мольбы и вопли эхом отражались от стен домов и поднимались к равнодушным небесам. Кровь растекалась по мостовым и впитывалась в землю. Полыхнул огонь сначала в одном месте, потом в другом, и вскоре пожар охватил всё вокруг.

Язык пламени лизнул соломенную крышу дома Сияны, где она вместе с Мирой и сыном спряталась, закрыв на засовы ставни и двери. Пришлось выбежать во двор. Крики и плач детей оглушили их. Велизар испуганно прижался к матери, его щёки блестели от слёз. В калитку ворвались несколько воинов. Мира встала, загородив собой молодую женщину с ребёнком. Удар мечом рассёк ей живот, и она упала. Под ней тут же образовалась лужа крови. И в этот момент Сияна заглянула в синие глаза своего сына и увидела ужас, наполнивший их. Но не только ужас Велизара смотрел на неё из его глаз. Ужас других детей, женщин и мужчин, их боль и отчаяние были в этом взгляде, их крики и стоны заполнили всё её тело. А ещё свет любимых серых глаз разглядела она в мерцающей синеве, и свет этот пронзил её сердце. Она услышала звонкий Голос, вырвавшийся из её груди, вибрирующий, заливающий всё вокруг, поднимающийся всё выше и выше. Захватчики выронили мечи, схватились за головы и кинулись вон из города. А Голос звенел и звенел, и гнал их до самой западной границы. Достиг он и восточных рубежей, и кочевники тоже побросали оружие и бежали, чтобы многие годы даже не сметь подумать о нападении на чужую землю. Пожары в городе мгновенного потухли, а раненые, даже смертельно, исцелились. Исцелилась и Мира, поднялась и удивлённо смотрела, как Голос вместе с серебряным сиянием исходил из открытого рта избранницы, пока та, в изнеможении, не потеряла сознание.

Говорят, с тех пор мир надолго воцарился в княжестве, и оно расцвело торговлей и ремёслами. Известие о великой исцеляющей силе Сияны быстро распространилось далеко за его пределами, отовсюду потянулись к ней страждущие. И она делала всё, что было в её силах.

Чудовище

Преславу на днях исполнилось тринадцать, он чувствовал себя совсем взрослым, и у него не было желания возиться с младшим братом, любимчиком родителей. А потому он очень обрадовался, когда удалось отделаться от него. Парнишка перемахнул через плетень и, насвистывая, направился к быстрой речке Чернушке, в затоне которой намеревался поплавать в этот жаркий летний день. Но радужным настроение было недолго, словно червь точила мысль о Богдане, которого и отец, и мать ставили выше его. Всё лучшее — Богдану: и сладости, и самое спелое и сочное яблоко, и внимание, и забота.

— Помоги Богдану, побудь с Богданом, не кричи на Богдана, отдай Богдану… Богдан, Богдан, Богдан…

От досады на глазах Преслава выступили слёзы, а кулаки сжались.

Долгое плавание в прохладной воде успокоило. Когда вылез из реки и оделся, заметил приближающегося брата и спрятался в зарослях кустарника. Сильно хромающий мальчик подошёл к затону, остановился и стал озираться, по-видимому, в поисках Преслава. Потом разделся и осторожно вошёл в воду. Щупленькое болезненное тело жалко бледнело на тёмном фоне.

Преслав не понял, как так получилось, но неожиданно Богдана вынесло из затона в реку, и бурное течение закружило и понесло мальчика. До паренька донеслись крики брата, но злорадная мысль: «Наконец-то!», — приковала его к месту. Когда всё стихло, он, как ни в чём не бывало, вернулся домой.

Вскоре односельчане принесли Богдана к ним на двор. Мальчик был без сознания, с синими губами, весь в кровоподтёках и царапинах, но живой. Мать, охая и причитая, кинулась к нему. Отец благодарил соседей, руки его дрожали, а лоб прорезала глубокая морщина. Преслав злился и досадовал: «Ну, почему, почему он не утонул!»

— Преслав, принеси… — мать обернулась к старшему сыну и так и замерла с открытым ртом. Вместо него рядом с ней стояло чудовище. Страшное лицо вселяло неописуемый ужас. Женщина истошно закричала. Мужчины обернулись и тоже закричали. Они схватили то, что попалось под руки, и стали кидать в оторопевшего паренька. Камень попал в нос, пошла кровь. Это вывело Преслава из оцепенения, он закрыл голову руками и ринулся в лес.

Несколько дней бродил в лесу, а если кого-то встречал на тропинке, то каждый раз слышал испуганные вопли и убегал, подгоняемый летящими вслед палками и шишками. Наконец парень наткнулся на избушку ведуньи. Вошёл и свалился, грязный, оборванный и обессилевший.

— Ну, и страшён же ты! — говорила старуха, отпаивая его пахучим отваром. — Напаскудил, чай, а потом сам себя ненароком и проклял.

Преслав встал, подошёл к бочке с водой и взглянул на своё отражение. Ничего не изменилось, на него смотрело привычное остроносое лицо. Ведунья усмехнулась:

— Только ты сейчас видишь своё лицо таким, какое оно на самом деле. А другие люди вместо него видят твои чёрные мысли. Они толком и описать-то не смогут, что именно. Ужас — вот и всё, что скажут.

— Но что же мне теперь делать? — жалобно протянул Преслав.

— Тебе нужно искупить свою вину: спасти кого-нибудь. Но сделать это надобно не ради себя, а ради того, кого спасаешь.

На рассвете парнишка простился с ведуньей и отправился искать, кого бы спасти. Перед уходом старуха протянула ему льняную маску с прорезями для глаз и рта:

— Надень, так люди будут видеть маску, а не ужас. Ты будешь казаться странным, а не чудовищем.

Несколько дней спустя Преслав попал в небольшое селение и сразу понял, что что-то случилось. Топот ног и возбуждённые голоса привели его к колодцу. Оказалось, верёвка порвалась, и трёхлетний сынишка старосты свалился туда вместе с ведром, за которое теперь и цеплялся из последних силёнок.

— Вот он, случай! — обрадовался паренёк, скинул обувку и начал спускаться вниз по верёвке, которую удерживали дюжие мужики. Он вытащил мальчика, привязав его к своей спине. Счастливые родители наперебой благодарили его, но, когда Преслав снял маску, благодарности превратились в проклятия, радостные возгласы сменились криками ужаса, а в спасителя полетели камни и палки. Убежав и спрятавшись в лесу, он опустился под деревом и горько заплакал. А утром снова надел маску и отправился в путь.

Уже два месяца скитался Преслав, уже три раза спасал он чьи-нибудь жизни, но люди по-прежнему видели в нём лишь чудовище.

— Обманула старая карга, не иначе, — решил парень и отправился к ведунье. Та встретила его, не испугавшись ни лица, ни гнева, выслушала, накормила, выпарила в баньке, намазала ссадины целебными снадобьями и сказала:

— А всё потому, что спасаешь ты лишь для себя самого. Мысли твои как были нечистыми, так и остались.

Ещё с год бродил Преслав по дорогам и селениям, пока не прибился к цирковой труппе. Чистил лошадей и клетки с животными, кашеварил — тем и кормился. Уже не искал он подвигов, не надеялся снять проклятие. Но однажды на постое что-то взбесило гнедую кобылу, сорвалась она с привязи и помчалась, не разбирая дороги, взбрыкивая задними ногами. Маленькая дочка акробатов играла на лугу среди ромашек. Ещё минута, и лошадь растопчет её. Не помня себя, Преслав вскочил, бросился перед кобылой и выхватил девочку из-под копыт. Бок лошади задел его, парень отлетел в сторону и упал на спину. Малышка оказалась на нём. Теряя сознание, он вдруг понял, что маска отлетела в сторону, но ни девочка, ни подбежавшие люди не боятся его и не кричат от ужаса.

— Преслав, куда же ты пропал?! Мы искали тебя, всем селом искали, лес прочесали вдоль и поперёк, — рубаха на груди промокла от слёз матери. На шум вышли из дома отец и Богдан. Лица обоих засветились от радости, глаза влажно заблестели.

— Прости, — тихо прошептал Преслав, обнимая младшего брата.

Озл и Бродо

Как-то ранней весной в деревню Звонкие Ручьи в один и тот же день и час с противоположных её сторон пришли да так в ней и остались два статных молодца. Светловолосый, ясноглазый да весёлый Озл появился со стороны дороги, ведущей в город, а темноволосый нелюдимый Бродо — со стороны леса. Озл тотчас полюбился сельчанам. Душа нараспашку, улыбчивый, казалось, он был везде и сразу. Ни одно застолье не обходилось без него. Никто не мог его переплясать, а уж песен, шуток да прибауток парень знал великое множество. Про Бродо же говорили, что к нему и на козе на подъедешь. Деревенским казался он странным да угрюмым, а потому они его сторонились.

Озл по гостям ходит, девки на него заглядываются, ребятишки за ним по пятам бегают, подражать во всём пытаются. А Бродо никто не замечает, да и как заметить, целыми днями на мельнице пропадает. И вот что удивительно, плетни да заборы во всех дворах выправились, крыши течь перестали, щели в домах да сараях паклей заделаны, сорняки в огородах словно сами себе расти не дают.

— Ох, каков молодец наш Озл! Золотые руки! Где ни пройдёт, всё хорошеет!

А Озл улыбается, ни «да», ни «нет» не говорит, но и не отказывается. А то вдруг вроде как и кивнёт слегка.

Всё бы ладно, но одновременно с этим дети да телята чаще болеть стали, посевы то на одном поле погибнут, то на другом. Где-то потом снова поднимутся, а где-то урожая уже не дождаться.

— Не иначе, бирюк Бродо виноват, — как-то обронил в шутку Озл.

А тут ещё засуха началась. Кто-то из мужиков увидел, как Бродо стоял посреди поля, руки раскинул, взгляд куда-то устремлён. Колдует, как есть, колдует злыдень. Правда, после этого дождь пошёл. Но в головах крепко засело: бирюк Бродо виноват, колдует злыдень. А Озл мотает головой, мол, не может быть. Да только взгляд и шутки-намёки об обратном говорят. Ко всему прочему на одном из подворий кормилица-корова околела, а на другом на кур да гусей словно мор какой напал. Но как-то никто будто и не приметил, что вторая корова, от которой раньше молока почти не видели, стала давать его как две ведёрницы, да и не молоко, а сплошь сливки. Нет, не остановить уже шепотки да пересуды: порчу напускает, колдует злыдень.

Собрались деревенские на площади, Бродо на суд вызвали да к изгнанию его и приговорили. От изумления он и слова толком не мог вымолвить, изо рта только звуки нечленораздельные доносились. Наконец вздохнул глубоко и произнёс:

— Люди добрые, нет на мне вины никакой. Не насылал я засуху и мор.

Но не слушали его собравшиеся, кричали все разом, пальцами в молодца тыкали, кулаками размахивали. А потом полетели в него камни.

Вот так и получилось, что прогнали сельчане Добро, а Зло продолжают встречать в своих домах с хлебом и солью. И всё недоумевают, почему разруха и запустение, словно тля, пожирают деревню.

Мудрый февраль

Каждый год просыпается Зима от многомесячного сна прелестной юной девой и спускается из ледяных чертогов на землю. Правит властной рукой, то мягка и нежна, словно самая трепетная из матерей, то надменна в своей царственной красоте, то безжалостна и люта, замораживая даже невинную птаху на лету. Пока бодрствует, Зима не остаётся неизменной и спустя три месяца засыпает в сверкающих холодом палатах изящной дамой в летах, дабы, когда придёт время, вновь пробудиться в сиянии юности.

Молодость Зимы воплощает весёлый и ясноглазый Декабрь, в буйных кудрях которого среди нежного сияния снежинок нет-нет, да и вспыхнут яркие разноцветные огоньки гирлянд или рассыплются искры бенгальских огней.

Зрелость повелительницы холодов и вьюг воплощает задумчивый статный Январь. В модно подстриженных волосах и аккуратной бородке застревают хлопья снега, а потом, слегка подтаяв, серебрятся каплями-сосульками. Или это первая проседь прокралась в русые пряди?

Февраль — пожилой возраст ледяной владычицы. Крепкий и осанистый, важно заступает он на пост, когда приходит его черёд, осматривает всё внимательным взглядом, доделывает недоделанное, латает дыры, пушит сугробы, дорисовывает на окнах морозные узоры. Скоро закончится царство Зимы, но перед тем должно ему заблистать во всём его великолепии.

Молодость, зрелость, пожилой возраст… Недоступны Зиме лишь радости и тяготы детства и старости.

В этом году в ночь, когда Январь встретился с седобородым Февралём, чтобы передать ему эстафету несения зимней службы, произошёл между ними такой разговор.

— Что это ты, братец Январь, учудил нонче: ни одна снежинка при тебе земли не коснулась, морозец, даже самый лёгкий, ни разу не стукнул да не скрипнул? И с Декабрём та же история приключилась. Лишь в самом начале снежком едва припорошил, стужей повеял.

— Да, братец Февраль, грех вышел. Не иначе, бес попутал. Я когда братца Декабря сменял, рассказал он мне о дочке Лешака Берендеича, девице на выданье небывалой красоты. Не прошла и неделя, как наш Декабрь в права вступил, увидел её и не смог глаз отвести. Так весь месяц от их леса не отходил, снежными жемчугами одаривал, воздух свежим морозцем напитывал. От этого щёчки Деюшки ещё румянее делались, очи сапфирами сияли, в светлых локонах серебряные искорки плясали. Все зимние богатства достались лишь владениям Лешака Берендеича. Любопытно мне стало. Подумал: «Взгляну одним глазком. Ужо я-то устою, не поддамся чарам». Да где там! Словно к месту прирос, от леса отойти не мог. Не токмо дары, душу готов был к ногам прелестницы положить. Эх!

— Да уж… — покачал головой Февраль, проведя в раздумье широкой ладонью по патлатой бороде. — Разве ж тебе неведомо, что святые старцы поучают бегать соблазна, а не надеяться в самомнении на собственные силы? Да, видать, зелен ты ещё, недалеко от мальчишки-Декабря ушёл.

На том и расстались братья. Январь отправился держать ответ перед Зимой за неразумность и самоуправство, а мудрый Февраль, даже не посмотрев в сторону заповедного леса, закружился над землёй метелями, затрещал морозами, застелил белоснежными коврами поля и дороги, нахлобучил пушистые шапки на сосны да ели, запорошил крыши и скамейки. А потом выглянуло солнце, и в его лучах всё вокруг засверкало радужными переливами.

Легенда о волайтах

Глава 1. Мирумтерра

На зелёных холмах, окружённых необозримыми лесами, под ласковыми лучами сияющего солнца жили волайты, летающие люди. Летали они на своих прекрасных полупрозрачных крыльях, переливающихся изысканными оттенками светлых тонов. Крылья эти казались тонкими и нежными, но на самом деле были очень сильными, крепкими и упругими. Место, где жили волайты, называлось Мирумтерра, Чудесная страна.

Волшебная сила, что наполняла волайтов, шла к ним от самой земли, из воздуха вокруг них, от деревьев и трав, проникала в них вместе с солнечным светом. Не знали они ни болезней, ни войн, ни злобы. Сплетали нити своих судеб, работая кропотливо и старательно, умели любить и прощать недостатки и промахи близких.

Во многом искусны были волайты. Но что бы ни делали жители зелёных холмов: работали в поле или в кузнице, ткали или шили, убирали или готовили свои восхитительные блюда, писали картины или лепили изящные статуэтки, они пели. Сплетать слова и звуки получалось у них лучше всего.

Луч солнца нитью золотою ляжет.

Луны луч серебром мелькнёт.

Травинки тонкий стебелёк

О запахах лугов расскажет.

Брусники красный огонёк

Вдруг вспыхнет средь колосьев хлеба.

Плетётся ткань земли и неба.

Струится песни ручеёк.

Магия защищала Мирумтерру от мира людей, где царили зависть и злоба, где войны, грабежи и убийства случались слишком часто, где холодные ветры господствовали большую часть года, а небо даже летом почти никогда не было таким изумительно синим, как в стране волайтов. Да и ведало обо всём этом большинство жителей зелёных холмов лишь из рассказов посланников, передававшихся из уст в уста и превращавшихся в слухи, которым и верить было нельзя. А потому им никто особенно и не верил, зная лишь мир и благоденствие Мирумтерры.

Посланниками называли тех немногих волайтов, которые время от времени отправлялись за пределы их страны, чтобы продать изделия, мастерски изготавливавшиеся летающими людьми (ковры, ткани, пряжу, украшения, гребёнки, заколки для волос и ещё кое-какие мелкие, но необходимые в обиходе вещицы), и купить то, что не производилось в Мирумтерре, но в чём нуждались волайты. Уезжая, посланники одевались по моде людей, прятали свои крылья под просторные плащи, привязав их сначала верёвками к своему туловищу.

* * *

Рэн сидел на берегу реки и смотрел, как другие мальчишки ныряют в воду с мостков. Лучше всех, как и всегда, нырял Фил. Он вообще всегда всё делал лучше всех. Рэн даже заскрипел зубами от досады, а его крылья, отливающие различными оттенками сиреневого, поникли ещё сильнее. Чуть в стороне резвилась стайка девчонок помладше. Среди них была и Спэй, семилетняя сестра Фила. Её крылья с перламутровыми крапинками, в голубых оттенках которых преобладал лазурный, трепетали среди крыльев подружек.

Рэну в прошлом месяце исполнилось десять, и он был ровесником Фила. Вот уже полгода, с тех пор как умерла его бабушка, мальчик живёт в семье Фила и Спэй. Родители пропали пять лет назад, паренёк помнил их очень смутно. Они были посланниками. Что с ними случилось и почему они не вернулись, так и не удалось узнать.

И с каждым днём Рэна всё больше что-то словно сжигало изнутри. Он слышал рассказы о зависти, но боялся кому-нибудь признаться в том, что чувствовал, а потому лишь с оговоркой мог называть так свои ощущения. Но называл уже всё уверенней и уверенней. А осознание того, что он завидует, что чернота мира людей проникла в него, делало пятно на его душе ещё больше и темнее.

Он вскочил, не в силах больше смотреть на триумф Фила, но вместо того, чтобы сбежать, как делал это обычно, подошёл к мальчишкам.

— Я тоже буду нырять!

— Ну-ну, недотёпа, давай! — засмеялся Фил.

Рэн скинул одежду, разбежался и прыгнул.

И ударился животом о воду. Дыхание перехватило, он неуклюже заболтал ногами и руками и кое-как выбрался на берег, нервным движением руки откидывая прилипшие к лицу тёмные пряди мокрых волос.

Мальчишки покатывались со смеху, вторя Филу.

В фиалковых глазах Рэна потемнело от гнева, вся накопившаяся в нём зависть словно влилась в руки. Он со всей силы толкнул Фила. Тот упал, дёрнулся и больше не пошевелился. Рядом с головой появилась лужица крови.

* * *

Спэй плакала, сидя в своей комнате. Прошло три дня, как умер Фил. Все были подавлены случившимся. Накануне на похоронах витал ужас. Взрослые шептались, что магическая защитная завеса порвана и все усилия самых искусных плетельщиков напрасны. Скоро мир людей ворвётся в жизнь Мирумтерры, и вряд ли удастся устоять.

Спэй было страшно. Жалко Фила и страшно. И ещё она думала о Рэне. Он убежал сразу после случившегося, домой не заходил, и никто нигде не мог его найти. По окрестным лесам ходил уже не один поисковый отряд.

* * *

Не прошло и месяца, как пала волшебная завеса, а соседние королевства уже узнали о Мирумтерре. Позавидовали их правители зелёным холмам, синему небу, сияющим под солнцем колоннам из белого мрамора, а более всего неисчислимым сокровищам, спрятанным в сундуках волайтов (по крайней мере, так представлялось в разыгравшемся воображении этих правителей). А ещё позавидовали крыльям. Как смеют эти существа иметь крылья? Как смеют они летать? Ведь даже самый могущественный из королей не может этого?

И потому поспешили объявить в королевствах людей волайтов низшими существами, недочеловеками, уродами.

Объявили и о праве своём на все их богатства и земли.

И вот, по прошествии ещё пары месяцев, вторглось войско самого большого и сильного из соседних королевств в Мирумтерру.

Не было у жителей зелёных холмов оружия, никогда не воевали они, не умели защищаться, не могли убивать даже тех, кто нападал на них.

Огонь и крики, боль и плач

Заполнили холмы.

Безжалостно рубил палач,

Знал: жертвы все вины полны,

А потому жить не должны,

Они ведь недочеловеки.

Ручьями кровь стекала в реки.

И пали взрослые и дети,

Попав в объятья скорой смерти.

Мужчины, женщины, неважно,

Тот, кто бежал или отважно

В глаза убийце заглянул —

Один удел: боль, тьма, забвенье.

Под пеплом зелень. Небо серым

В разводах чёрно-красных стало.

И то, что в этот миг дышало:

Убийца, птица иль паук,

Волайт в объятьях смертных мук —

Всё разом словно осознало:

Исчезло, кануло, ушло

С земли горящей волшебство.

* * *

Спэй, как и почти всегда в последнее время, была в своей комнате, когда услышала страшный грохот, громкие возбуждённые голоса, когда отблески оранжевого пламени лизнули стёкла окон. Она попыталась выбежать в гостиную, но дверь оказалась прижата чем-то с другой стороны. Потом что-то треснуло, межкомнатную стену словно перекосило, появилась небольшая дыра. Спэй приникла к ней глазами. И увидела свою мать, в платье, забрызганном кровью, растрёпанную, с ужасом и такой болью в глазах, забыть которые девочка уже никогда не сможет. Мать заметила её, коротким движением прижала палец к губам. Чуть в стороне от неё лежало обезглавленное тело отца. Спэй чуть не закричала, закрыла рот обеими руками. Из лазурных глаз по щекам текли слёзы. В комнате были люди, в грязных сапогах, доспехах и с оружием в руках (всё, как в рассказах посланников). Так похожие на волайтов, только без крыльев. И с очень злыми лицами.

Что-то блеснуло, и мать упала. Из её тела бил фонтан крови.

Девочка отпрянула от щели, её трясло. Она услышала, что снаружи пытаются войти в её комнату, отодвигают что-то тяжёлое от двери. Спэй обернулась к окну. Стекло треснуло, но за окном никого не было. Осторожно открыла его, выпрыгнула на улицу, прижалась к стене дома. Сердце бешено колотилось, в голове шумело. Что дальше? Недалеко был спуск с холма к реке, в конце спуска рос густой кустарник. Девочка пробежала несколько шагов, пригнувшись к земле, скатилась кубарем вниз и затаилась в кустарнике. Долго слышала она шум, крики и стоны, видела сквозь ветки сполохи пламени, кровавые разводы на сером небе. Вместе со всеми ощутила, как магия покинула несчастные земли волайтов. И когда это произошло, магия покинула и её, а в груди словно образовалась огромная чёрная дыра. Долго лежала Спэй, подтянув колени к подбородку, боясь даже пошевелиться и после того, как всё стихло, и мертвенная тишина повисла в воздухе.

Наступил рассвет, бледный и печальный. День, сменивший его, был серым и унылым, словно солнце не желало больше видеть землю и то, что на ней делалось.

Спэй то проваливалась в неглубокий сон, то просыпалась и смотрела сквозь листья на уставшее небо, готовое оплакивать горькую судьбу волайтов. Или так казалось девочке.

Время от времени она слышала какие-то голоса, скрип повозок, ржание лошадей. Все эти звуки доносились к ней словно издалека, нечёткие, размытые. Её то душили слёзы, то будто всё высыхало внутри и становилось тяжело дышать.

Потом послышался удаляющийся стук копыт многочисленных лошадей, топот сотен или тысяч людей, идущих колоннами, громыхание уезжающих телег.

На рассвете следующего дня Спэй, наконец, выбралась из своего укрытия. Мышцы затекли, онемевшие руки и ноги не слушались. Она на четвереньках поползла вверх по холму. От её дома остались лишь головёшки, как и от многих других домов. Белые мраморные колонны на центральном холме были покрыты копотью. Кругом валялись трупы убитых волайтов, многие обуглились. Девочка неделю бродила от тела к телу, пытаясь найти выживших. Напрасно. Когда прошло ещё две недели, а отыскать так никого и не удалось, она собрала в узелок то съедобное, что ещё оставалось, туго привязала крылья верёвками к спине, закуталась в шаль, подвязала косынкой светлые длинные волосы и отправилась по следам ушедшей армии.

Глава 2. Скитания

Путь Спэй лежал через лес, огромный, дремучий, с вековыми деревьями, тайными тропами, с животными, не знающими страха перед охотниками. Он тоже был частью земель волайтов и вместе с холмами многие столетия скрывался за магической завесой. Люди не знали его, звери не знали людей. Волайты жили в гармонии со всеми обитателями леса. Но теперь гармония исчезла. Животные пугливо разбегались, почуяв девочку. А некоторые даже пытались напасть. Сначала Спэй не поняла, что происходит, и еле успела спастись, взобравшись на дерево. Но более всего изувечил лес громадный шрам дороги, вырубленной и вытоптанной вражеским войском. И сейчас путница брела по ней, боясь нападений хищников, и лишь время от времени сворачивала на обочину, чтобы собрать какие-нибудь ягоды или съедобные коренья. Ночевала на деревьях, благо, они были гигантскими.

Через несколько дней показалась опушка леса, а за ней расстилалась бескрайняя равнина. Вдалеке чуть левее девочка заметила тонкие струйки дыма, поднимавшиеся к небу. Поборов щемящее чувство страха, она направилась в сторону селения. Вот уже и околица. Аромат пекущегося хлеба, плывший среди домов, вызвал головокружение, в животе заурчало.

С первых шагов в глубь деревни стало ясно, бродяжке здесь не рады. Встречные косились на неё, а кто-то даже крикнул, чтобы она убиралась восвояси. Но Спэй шла вперёд, туда, откуда, как она подумала, доносился шум рыночной площади. Вскоре девочка убедилась, что была права, и остановилась как заворожённая перед прилавком с выпечкой.

— Убирайся, нищенка! Здесь не подают! — крикнула хозяйка.

— Я ищу работу, — пролепетала Спэй. — Любую работу. Я многое умею. Пожалуйста.

— Убирайся!

Бедняжка побрела дальше, часто останавливаясь и умоляя взять её в работницы.

— Больно ты мала для работницы! — посмеялись над ней в другом месте.

— Вот, возьми и уходи из нашей деревни. Бродяг мы не привечаем. Опасно это нынче.

Морковь упала к ногам Спэй. Она схватила её, обтёрла руками и едва сдержалась, чтобы не начать грызть тут же грязной.

Какая-то румяная женщина участливо посмотрела на неё, налила молоко в кружку и протянула девочке, тут же отвернувшись, чтобы та не приняла этот жест за приглашение.

Спэй поблагодарила молочницу, выпила молоко, вернула кружку и направилась на другой конец селения, всё также чувствуя на себе неодобрительные взгляды.

За околицей открылся берег быстрой реки, вдруг заискрившейся под лучом солнца, проскользнувшим между нависшими серыми облаками. Умывшись и съев половину моркови, девочка решила переночевать здесь, а утром двинуться дальше.

Так скиталась Спэй от селения к селению несколько месяцев, нигде не оставаясь дольше недели, питаясь то подаянием, то мимолётным заработком, а то и стащив что-нибудь у зазевавшегося хозяина. Не привечали люди незнакомцев, тем более таких оборванцев, как она. И словно боялись привечать. Дни и ночи становились всё холоднее, часто шли дожди, а потом и вовсе выпал снег. Под открытым небом уже не переночуешь. Забиралась Спей тайком то в амбар, то в конюшню, то в овин. Собаки не трогали её, чувствуя в ней что-то такое, чего девочка и сама не понимала.

Это было большое село, и в этот день была ярмарка. Спэй надеялась найти себе заработок. Бурно шла торговля, выступали танцоры, клоуны и акробаты. Всё вокруг пестрило многоцветьем. Настроение девочки было приподнятым. Даже хотелось петь. Вдруг какой-то задиристый мальчишка подцепил палкой край её шали. Шаль свалилась, и на спине для всеобщего обозрения открылись крылья. Толпа вокруг сразу заулюлюкала, все стали тыкать в Спэй пальцами, выкрикивать оскорбления, а потом полетели камни. В первые мгновения ужас приковал девочку к месту, но резкая боль от ударов камней, ощущение тёплой влаги от выступившей на лице и руках крови привели её в чувство. Она побежала. Но камни продолжали лететь в неё со всех сторон. Не вырваться.