Бесплатный фрагмент - Голод

Предисловие

Говорят, что главное для писателя — это талант. Другие спорят, мол, важнее всего — учиться. «Надо учиться писать стихи. Так же долго и усердно, как играть на рояле» — говорил, по свидетельству Одоевцевой, Николай Гумилев. Наверное, истина, как обычно, где-то между. Но все это не имеет совершенно никакого значения, если человеку попросту нечего сказать. Если нет того самого важного, выстраданного, благодаря которому появляются на свет лучшие картины, стихи и романы. Что это — и откуда оно берется?

Мы можем написать о чем угодно. Но написать по-настоящему, искренне и сильно — наверное, либо о том, что нас переполняет, либо о том, чего нам не хватает. По чему мы изголодались.

«Голод» — так называется сборник, который вы держите в руках. Голод — это то, что объединяет собранных здесь авторов, людей со всех концов света, с разными взглядами и судьбами. В каком-то смысле каждый рассказ этой книги — о нем, о голоде, о нехватке чего-то жизненно важного: любви, свободы, спокойствия, мудрости. Избитая и порядком надоевшая фраза обретает новый смысл: художник действительно иногда должен быть голодным.

Анна Теркель, редактор

---

Анна Росси

«Любовь, которой не было»

Январь 2004-го

Самолет, подрагивая крылом, поднимается все выше над пасмурно-слякотной Москвой.

— Как думаешь, там холодно? — интересуется Юлька.

— Уж не холоднее, чем у нас. Наверняка красиво, припорошенные улицы в огоньках и украшениях!

Копенгаген встречает дождливой погодой и абсолютно голыми мостовыми — снега нет. До хмурых туч можно дотянуться рукой. Мы везде ходим пешком, ковылять по неровным булыжникам на каблуках утомительно. Улыбчивый толстяк Йеспер показывает королевский двор Амалиенборг (какой маленький!), я фотографируюсь с парой сосредоточенных караульных в мохнатых черных шапках и красной униформе. Мы навещаем Русалочку из сказки Андерсена на берегу залива, со злостью плюющегося ледяными брызгами. Христиания, вольный город хиппи, «государство в государстве» посреди Копенгагена, вызывает у меня восторг — здесь хочется остаться. Вечером нас, продрогших от сырого воздуха студентов, ведут в паб, где литры пива и глинтвейна возвращают всех к жизни.

Утром мы мерно трясемся в поезде, который везет нас через всю страну на север, в Ольборг. Йеспер подсаживается ко мне.

— Майя, тут такое дело. — Он прокашливается и мило улыбается, голубые глазки блестят за стеклами очков. Полнота и румяные щеки делают его похожим на Санта-Клауса. — Ты позже всех согласилась на поездку, а у нас желающих посетить Россию больше нет…

Я не понимаю, к чему он клонит, но внимательно слушаю.

— Так вот, мы нашли тебе жилье. Бьерн — один из лучших моих студентов, отслужил в армии, приличный парень. Он согласился тебя принять.

Я беспомощно улыбаюсь, а в голове переполох — парень?!

Йеспер смотрит на меня, выжидая.

— Спасибо, очень рада!

Начинает идти долгожданный снег.

Чем дальше на север, тем больше вид из окна напоминает лубочную картинку из зимней сказки.

Когда мы прибываем в пункт назначения, я нервничаю, вглядываюсь в лица встречающих. Это он? Или, может быть, он? В основном на перроне собрались девушки, все как на подбор светловолосые, высокие, стройные. Моего хоста среди них нет. Я сиротливо стою в сторонке с чемоданом, пока черноволосый и ясноглазый малый с приятным лицом не подходит ко мне.

— Майя? — он произносит мое имя как Май-а, — Мы тебя подвезем.

Его зовут Томас, он и его девушка Маргрет принимают у себя Юлю. Маргрет уверенно ведет машину в ночи по узким заснеженным улочкам старинного города.

Юлька сжимает мою ладонь и шепчет на ухо:

— Не бойся, если что, пиши на сотовый! Я не буду его отключать.

Мы останавливаемся перед неказистым многоквартирным зданием. Томас поднимается с чемоданом по узкой лестнице на четвертый этаж, я за ним. На одном из пролетов стоит душевая, рядом толпятся соседи в очереди — у меня культурный шок!

Дверь открывает парень, словно сошедший со страниц мужского журнала Men’s Health, — накачанный блондин под метр девяносто с глазами-льдинками. Он в джинсах и футболке. У меня пропадает дар речи. Он радостно здоровается и сгребает меня в охапку, прижимая к широкой мускулистой груди. Томас испаряется.

Квартирой это назвать сложно: прихожей как таковой нет, сразу оказываешься в тесной комнате, где у окна стоит кровать и платяной шкаф из «Икеи», напротив входной двери — душевая кабинка. Хост, который представился Бьерном, с гордостью сообщает мне, что недавно ее установил. Через проем видна кухня со столом на четверых, шкафом для посуды и единственной раковиной в помещении.

Пока Бьерн кормит меня пюре с зеленым горошком и сосисками, в голове застревает мысль: «А где он будет спать?» Потом я мою посуду, он вытирает ее вафельным полотенцем и расставляет в шкафу. Нельзя не отметить, как здесь чисто, аккуратно и даже уютно.

— Вина не желаешь?

— Давай!

Что угодно лишь бы оттянуть момент истины о sleeping arrangements — кто их знает, этих шведов с датчанами, как у них принято?

---

Мы плюхаемся на кровать, я поджимаю ноги в шерстяных носках, кутаюсь в толстый свитер, Бьерн достает для меня плед — в квартире прохладно.

Мы болтаем до трех часов утра. С ним легко, кажется, языкового барьера не существует. Я чувствую, что он понимает суть моих рассуждений, а не просто слова, и я так же хорошо понимаю его. Наконец мы желаем друг другу спокойной ночи. Бьерн расстилает себе спальный мешок на кухне — не представляю, как он там помещается! Мне уже не страшно, приняв душ, я сразу погружаюсь в глубокий сон на мягкой икеевской перине.

В Дании каникулы закончились, поэтому всю неделю с утра мы посещаем классы с «нашими» студентами в местном колледже, а после обеда Йеспер берет нас на интересные экскурсии: мы едем в маленький музей Карен Бликсен (его нет на карте) и на мыс Гренен — самую северную точку Дании, где в яростной схватке сходятся два моря, Балтийское и Северное. По вечерам собираемся у кого-нибудь из студентов, вместе готовим закуски, играем в нарды, пьем пиво и вино.

Ночные посиделки с Бьерном продолжаются. Мы обсуждаем все подряд: имперские замашки США и России, проблемы эмиграции, Шекспира и историю Гренландии — острова, благодаря которому маленькая Дания является самой большой страной в Европе. Бьерн рассказывает, как попал в армию, вытянув короткую спичку в споре, о службе в составе НАТО в Косово.

Я узнаю, что Томас — лучший друг Бьерна, а Маргрет — его бывшая девушка, которая ушла к Томасу, вручив Бьерну список, где по пунктам указала, в чем он уступает другу. Бьерн с ней согласен.

— И чем ты ей не угодил? — спрашиваю я из любопытства.

— У нее четкие планы на будущее: она хочет петь в Королевской опере в Копенгагене, Томас тоже мечтает переехать в столицу, а я пока не знаю, чего хочу…

Неделя стремительно подходит к концу, пора паковать сувениры и собираться домой. Грусть встает комом в горле. Я ловлю на себе долгие взгляды Бьерна во время пар, околачиваюсь вокруг него на кухне, больше мешая, чем помогая. В пятницу вечером мы остаемся дома вдвоем: ужинаем при свечах, дурачимся перед фотокамерой, болтаем до утра.

В субботу все вместе идем на боулинг. Ни разу не играла, но новичкам везет — мы с Бьерном бьем всех. Я не могу от него отойти, как будто намагниченная. Его близость дополняет меня, кажется, что мои силы иссякнут, если расстояние между нами увеличится. Обычно болтливые, мы угрюмо молчим. Обоим хочется остановить время, победить солнце, урвать предрассветные часы. Мы глотаем одну «Корону» за другой, закусывая лимоном.

Диджей врубает медляк из фильма Coyote Ugly, Бьерн приглашает меня взглядом, я обнимаю его за шею и прижимаюсь щекой к груди. Учащающийся ритм его сердца передается и мне. Я поднимаю лицо, и мы синхронно сливаемся губами. Мир перестает существовать, музыка отступает, оба растворяемся в поцелуе.

Полупустой самолет уносит меня в Москву. Я бережно перебираю в памяти лучшие часы, проведенные с Бьерном. Хочется повернуть время вспять, мне кажется, что больше никогда его не увижу. Юля нежно гладит по плечу и шепчет:

— Все будет хорошо. Не переживай ты так!

Мне хочется верить в чудо.

Дома одиночество накрывает с головой. Я верчу в руках листок с телефоном Бьерна, но не решаюсь набрать. Отчаяние непрошеным гостем сосет под ложечкой.

Раздается звонок на домашний:

— Привет!

— Привет. — В груди разливается тепло, я молча улыбаюсь.

— Я по тебе скучаю. Можно приехать в апреле?

— Давай. Русских дорог не боишься?

— Не-а.

Мы созваниваемся по скайпу почти каждый день, счета за интернет зашкаливают — мама ругается, Бьерну не хватает стипендии.

Апрель 2004-го

Группа по обмену приезжает на неделю, Бьерн остается на две. Пока я езжу в универ, он занимается своими делами, иногда у меня получается присоединиться к экскурсиям. У памятника Пушкину девушка обращается ко мне по-датски, извиняется и говорит, что я похожа на датчанку. Думаю, после немецкого выучить этот ломаный язык мне никак не удастся.

Бьерн свободно пользуется метрополитеном, вооруженный картой Москвы и сотовым. Мама приглашает нас на обед, где он производит фурор, заявляя, что не ест «рыбьи яйца». На выходные мы уезжаем в Питер — город очаровывает романтикой и пленяет гостеприимством. Не хочется возвращаться, не хочется расставаться. В такт поезду стучит мысль: «А что дальше, что дальше?»

Брат отвозит нас в аэропорт. Бьерн обнимает меня и покрывает поцелуями мокрое лицо:

— Я тебе позвоню.

Май 2004-го

Мы продолжаем созваниваться, но напряжение осязаемо. Я обещаю летом приехать, хотя у меня запланирована стажировка в Германии — ну, это же рядом.

— Штутгарт? — переспрашивает Бьерн. — Юг Германии, на противоположном конце страны.

— Я могу прилететь на выходные.

— Прямого рейса нет, шесть часов с пересадкой в Амстердаме.

— Можно пересечься в Копенгагене.

— В самом дорогом городе Европы?

Я вздыхаю, во рту чувствуется горечь поражения.

Через неделю он звонит опять, у меня дурное предчувствие:

— Привет!

— Привет…

— Я переезжаю в Орхус, буду писать кандидатскую.

В глазах стоят слезы, но в душе теплится надежда.

— Ты знаешь, я все взвесил и думаю, что нам лучше расстаться. Не стоит ограничивать друг друга. Я не готов к серьезным отношениям и тем более не в состоянии поддерживать их на расстоянии.

— Подожди, Бьерн, можно что-то придумать…

— Прости! Так будет лучше… — Он тихо повторяет, как заезженная пластинка.

В голове пульсирует обида, сердце отказывается повиноваться.

Июнь 2006-го

В конце июня раздается звонок. Плохо слышно, связь прерывается, но я узнаю голос с первого слога.

— Ты в Коломне?

— Да, приехал на пару недель прыгать с парашютом.

— Ага… — Про себя думаю, какой он сумасшедший.

— Можно заехать?

— Конечно! Адрес дать?

— Я помню.

Дверь оживает требовательным звонком. Передо мной стоит грязный спортсмен с огромным баулом:

— Жил в палатке… Извини… Постриглась?

— Ага! — киваю я, а у самой улыбка до ушей.

— И вышла замуж… — замечает кольцо на пальце. — Я так и знал.

Я обнимаю это чудовище. Он прижимает меня к себе свободной рукой. В спальне плачет шестимесячный сын. Начинается суета, я сажаю малыша в слинг, приношу свежие полотенца в ванную, Бьерн загружает белье в стиральную машину.

Потом пьем чай на кухне, он качает сына на коленке.

— Глупо вышло. — Бьерн поднимает кристально-голубые глаза на меня. — Я тебя упустил.

Пауза повисает в воздухе, за окном щебечут птицы и мягко вьется тополиный пух.

Муж поздно приходит с работы. Я расстилаю Бьерну диван в гостиной. С утра мужчины готовят овсянку, до меня долетают обрывки оживленной беседы.

Мы идем с коляской через парк, Бьерн бросает:

— Хороший выбор!

Киваю, понимая, что он о муже.

У мамы на антресолях Бьерн оставляет кроссовки, палатку и спальный мешок — не хватает места в багаже. Я обещаю переслать ему их в Данию и провожаю до метро:

— Может, останешься? Переночуешь в гостиной, нам несложно.

— В хостеле переночую, — упрямо мотает головой.

— Ну, пока. Бывай!

---

— Пока, — наклоняется и целует меня в щеку. Я обнимаю его. Сын начинает реветь. Бьерн исчезает в толпе, а меня пронзает мысль, что нового адреса и телефона он не оставил.

Дина Вальнер

«Голод 91,1»

Город с моста казался сгустком огней, кое-где залитых чернилами. Машины истерично гудели — затор был такой, что никто не двигался. Все готовились к Новому году, суетились и нагружали улицы сильнее обычного. Гелла решила поехать в объезд, но оказалась в еще большей ловушке — девять вечера, а она, голодная и усталая, никак не могла добраться до дома.

Раздражение нарастало: Антон с утра не брал трубку, а последние два часа почему-то был вне зоны. Гелла ему уже раз десять позвонила. Хорошо, что, пока она тут застряла, дети у свекрови. А может, и не хорошо. В дни, когда Гелла оставалась дома одна, пустота и одиночество ощущались как-то уж очень явно.

Она опять набрала номер мужа — вне зоны. Со скуки покрутила ручку приемника — прозвучали последние аккорды незнакомой грустной песни, и эфир тут же наполнился волнующе пряным женским голосом:

— Доброй пятницы, голодные мои. С вами вновь Магдалена, и сегодня на волне 91,1 мы проведем еще один вечер, наслаждаясь вашими откровениями.

— Ур-ра! — закричала Гелла, — Я нашла! Нашла тебя!

Хоть что-то хорошее за день. Провокационную передачу «Голод» обсуждали все, а Гелла все никак не могла застать их поздние пятничные эфиры. Люди рассказывали в них такое! Просто выворачивали себя наизнанку. Девочки в офисе потом делились впечатлениями, и Гелла каждый раз оставалась в шоке от услышанного. И, надо же, неожиданно наткнулась на нужную волну — вот это удача!

— Сегодня вас ожидает сюрприз, — пообещал голос из магнитолы, — потому что с нами в студии потомственная ясновидящая и прорицательница Кассандра.

— Ого! Кассандра у них там какая-то, — фыркнула Гелла: в последнее время она стала говорить сама с собой.

— Добрый вечер, — раздался густой мелодичный голос, и Гелла сразу представила грузную оперную диву в тюрбане и с массивными кольцами на холеных пальцах, но сексапильный голос диджея не дал додумать образ до конца:

— В канун католического Рождества наша радиостанция приготовила для вас нечто особенное. Мы готовы подарить вам исполнение самого смелого, самого сокровенного желания. Вам нужно только дозвониться к нам и честно признаться, какой же голод вас одолевает, чего вы хотите и от чего не можете отказаться. Итак, я жду ваших признаний, — последнюю фразу она произнесла с придыханием.

— А ты, наверное, девушка кролика Роджера? — прокомментировала томного диджея Гелла, но та ее, разумеется, не услышала и продолжила:

— У нас уже есть первый дозвонившийся, и это — Иван. Иван, поведайте: по чему изголодались лично вы?

Картавый мужчина принялся скучно мямлить что-то про одиночество, пока его не перебили:

— Голод, Иван. Какой голод вас мучает?

Повисла тишина, а потом Гелла услышала:

— Секс. Хочу секса. Моя жена… А, к черту! Это сложно.

— Кассандра, мы можем помочь Ивану? Может, нужно усилить влечение его жены?

— О нет, это нам ни к чему. Я вас услышала, Иван. И я вас поняла. Ничего не бойтесь, звоните своему другу. Он тоже думает о вас.

Магдалена неэлегантно присвистнула, у Геллы отвисла челюсть, а охрипший Иван произнес сбивчиво:

— Спасибо. Спасибо вам.

Гелла поразилась и, пока играла романтическая песня, думала о жене Ивана и очень ее жалела.

Второй дозвонившейся оказалась девушка Аня с красивым тонким голосом. Аня сбивчиво рассказывала о любви к женатому мужчине, с которым они уже год как вместе. Жена возлюбленного Ани, конечно, его не понимала и не возбуждала. Секса у них, разумеется, давно не было, и жили они только ради детей.

— Дурочка, — посочувствовала Гелла. — Свяжутся с женатыми козлами, а потом страдают.

— Я знаю, что у него семья, что это неправильно, но больше не могу отпускать его к ней. Я схожу с ума, — жаловалась Аня. — Он тоже думает обо мне, не спит ночами. Это мучение для нас обоих.

— В чем же проблема, если вас так тянет друг к другу?

— Он очень любит своих детей. Очень! Он — великолепный отец. Только представьте! Сейчас он в командировке в Турине. Специально искал какой-то антикварный поезд, только чтобы исполнить мечту своего сынишки.

— А ведь он действительно хороший отец, — перебил ее задумчивый голос Кассандры. — Коллекционер из Турина так мотал ему нервы. Прохиндей! И денег вытянул немерено. Но мечта ребенка того стоит.

— Но как вы… — пискнула Аня и замолчала.

Сердце Геллы ухнуло вниз, и заныло где-то в области желудка. Она со скрежетом выдохнула:

— Что?

— Знаете, я так больше не могу, — быстро заговорила Аня. — Через час он прилетит и сразу примчится ко мне. Он сказал жене, что его рейс только завтра. Мы сутки будем вместе. Я знаю: он набросится на меня с порога. Всю ночь и весь день мы проведем в постели, а завтра… он оденется и уедет домой. А я хочу, чтобы он остался со мной навсегда.

Щеки Геллы пылали, руки затряслись.

— Сука! — закричала она. — Мерзкая сука! — и со всей силы упала на руль. Машина протяжно застонала.

Из окон соседних машин удивленно таращились.

— Да пошли вы! — орала им Гелла. — Все вы! Ненавижу! Всех вас ненавижу, — и заплакала.

Потому пропустила часть важного разговора в эфире и включилась, услышав только:

— Я иногда думаю страшное. Хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось. Чтобы ему не пришлось самому принимать решение. Знаю, это ужасно… Но хотела узнать, можно ли… такое устроить? — нерешительно закончила Аня и с вызовом добавила: — Вы сами просили говорить откровенно.

— Ну ты и тварь, — поразилась Гелла, но почему-то от услышанного вдруг успокоилась.

А вот Кассандру, похоже, желание радиослушательницы нисколько не шокировало, ее голос сохранил невозмутимость:

— Теоретически это возможно, — протянула ясновидящая. — Но я такие желания не исполняю. Принципиально.

— А что тогда делать мне? — нахально спросила Аня. — Зачем вы обещали, что исполните любое желание? Я вам тут душу растопырила на всю страну. Я хочу, чтобы он был моим. Чтобы он был с той, которую любит. Разве любовь — не главное чувство в жизни? Скажите! Почему мы должны из-за нее мучиться?

— Я вас услышала, Аня. И я вас поняла, — со вздохом произнесла Кассандра, и Гелла тут же похолодела. — Вы правы: никто не должен мучиться. Те, кто любит, должны быть вместе. Я всецело на стороне любви.

— Спаси-и-ибо, — радостно завизжала Аня. Дальше звук для Геллы на время пропал. Она почувствовала, что все разом ее предали. Мир ее предал. И этот черный лживый город. Она пораженно смотрела на него в окно, а он был совершенно к ней равнодушен. Там, в мерцании огней, кто-то любил кого-то. Кто-то к кому-то спешил. Город принимал самолеты с любящими не своих жен мужьями. Исполнял чьи-то мечты. Те, кем город дорожил, сегодня готовились к праздникам, покупали подарки, и только Гелла была никому не нужна. Ей вдруг вспомнился каждый одинокий и тоскливый вечер последнего года.

«Я одна, совсем одна, — подумала она. — И уже давно».

— А по чему изголодались вы? — с этой фразой в мир вернулись звуки.

— Я? — визгливо перебила Гелла очередного дозвонившегося. — Ну не знаю! По человечности, наверное. Вы про такое слышали? По нормальным отношениям я изголодалась! По любви. Я тоже хочу любви! Не могла же она совсем пропасть? Или это только мне так не повезло?

Она вспомнила слова той шлюхи, о том, что Антон живет с женой ради детей. А спит? Спит он с ней тоже ради детей? Это ради детей он накануне отъезда так горячо занимался с ней любовью, кусал ее плечи? Или он со всеми своими женщинами (травила себя Гелла) так прощался? А может (от этой мысли ей стало совсем паршиво), он представлял ЕЕ. Аня же говорила что-то про «думает по ночам».

Из-за дымки показалась распутная голая луна. Она, словно в насмешку, бесстыдно раскинулась на черной шелковой выемке между туч.

— Я — красивая женщина! — в сердцах закричала ей Гелла. — Слышишь меня? Красивая!

Потом она вспомнила обещание Кассандры и, путаясь в кнопках, принялась искать в исходящих номер мужа.

— Ах, значит, они у нас на стороне любви. Мучаются из-за меня! Ну все, суки, я вам сейчас покажу, — бормотала она, слушая гудки, а потом, словно удивилась, когда муж ответил:

— Алло!

— Ты почему вне зоны?

— Э-э… труба села, вот только зарядил.

— Ты еще в Турине?

— Ну да.

— В общем. Я не могу ждать, пока ты вернешься, поэтому говорю сейчас. К сожалению, я полюбила другого. И нам нужно развестись.

Провал. Пустота. Откуда-то издалека растерянный голос тихо спросил ее:

— Что?

— Прости. Люблю другого. В последнее время мы отдалились немного. Может, просто устали. Но это уже не важно, — сказала Гелла и положила трубку.

Пришел запоздалый ужас от произошедшего. Как же теперь жить? Как теперь дети? Что скажет мама? Это самый ужасный Новый год в ее жизни!

Раздался звонок:

— Гелла, ты что охренела? — орал муж. — Кто он? Кто он, я тебя спрашиваю? Что у вас с ним было? Ты с ним что? — Он замолчал. — Вы что — трахались? Отвечай мне. Почему молчишь?

Гелла положила трубку: теперь все потеряло смысл. Они больше никогда не будут вместе.

Он будет жить в другом доме, с другой женщиной. Ей он будет наливать кофе по утрам и помогать разбираться в настройках новых телефонов. Он будет покупать ей подарки на годовщины и менять зимнюю резину. А Гелла будет смотреть из окна их бывшей квартиры во двор на пустую парковку, где раньше стояла машина мужа, а потом спать одна в спальне, где шкаф будет заполнен вещами только наполовину.

Пробка на мосту наконец начала понемногу двигаться. Гелла впала в оцепенение: автоматически переключала передачи, сморкалась, вытирала глаза и что-то бормотала себе под нос. Когда раздался очередной звонок, она вздрогнула.

— Где ты? — раздался требовательный вопрос. — Десять вечера — где ты? Ты с ним? Опять молчишь? Что ты за сука такая! Я в командировке, ты сбагрила детей, а сама где-то шляешься?

— Ты что, дома? — догадалась Гелла.

— Не ожидала? — с торжеством хохотнул муж и тут же поник. — А я не ожидал, что ты окажешься такой блядью, Геля. Вот чего тебе не хватало? Неужели ты все забыла? Я тебя любил, между прочим. Когда ты рожала, я на морозе тридцатиградусном под окнами роддома четыре часа стоял. Ты вообще о детях наших подумала? О детях, Геля! Ты четыре дня назад отпускать меня не хотела! Прижималась ко мне, говорила, что я лучший. А вчера, Геля, по телефону ты, сука, мне в любви признавалась. Это просто так было?

                                          * * *

С последнего этажа самого высокого здания в городе до белокожей луны, казалось, можно было запросто дотянуться.

— Красиво здесь, — произнесла обладательница густого низкого голоса.

— Да. А как вам эфир? Теперь рейтинги точно зашкалят. Вы прям держались молодцом. — Томный женский голос ее собеседницы расслабился и стал обычным, живым.

— Любопытный опыт. — Кассандра задумчиво уставилась в окно. Там далеко внизу, словно включенные гирлянды, растянулись во все стороны стоящие в пробках машины. — Все эти люди каждый со своим одиночеством. Каждый со своим голодом. Поразительно, сколько всего в них таится — мне так много лет, а я все никак не привыкну.

— Простите, а насчет желаний это правда? Как вы это делаете?

Кассандра грустно улыбнулась и развела руками.

— И что теперь? Вы исполните все желания?

— Не все. Только те, которые угодны любви. Я в некотором роде ее сторонник. Впрочем, я это уже говорила.

— А мне кажется, неправильно это. Нельзя, например, исполнять кровожадные желания, даже ради любви.

— Это вы про любительницу папаши с гостинцами из Турина? — рассмеялась Кассандра.

— Вообще-то да.

— Не переживайте, дорогая! Там тоже решится во благо любви. Мужчины часто не знают, чего хотят.

— А во благо чьей любви все решится? Я, честно говоря, уже запуталась.

— Там всегда была только одна любовь. А прочее — заблуждение. Сегодня он это поймет благодаря нашему с вами эфиру. И благодаря этому городу с его вечными пробками.

Ирина Бубнова

«О любви и прочих странностях»

Последняя зимняя ночь, ясная и тихая, бережно накрыла спящий город снежным одеялом.

Олег стоял у окна и смотрел на скопление далеких мигающих звезд. На столе возле него ждала чашка с сердечками, где остывал недопитый чай.

Сдача очередного проекта вымотала, но Олег не мог уснуть, всматривался в небо уставшими глазами, пытаясь найти млечный путь к себе, найти ответ, который здесь, на земле, найти не мог, а в себе — не пытался.

Всю жизнь он строил мосты. Точные расчеты и технические знания навсегда определили его путь.

Нет, Олег, конечно, мечтал и даже любил фантастику, но всегда отделял мечты от жизни.

Два краха в семейной жизни еще тверже убедили его в том, что любовь только ослабляет, делает уязвимым и уводит от реальных, насущных целей.

Родители тоже не явили сыну примера семейного счастья, окружив атмосферой обид, упреков и нежелания понять друг друга. Может, поэтому интуитивно Олег решил посвятить жизнь мостам.

Ему стукнуло сорок, когда незаметно в его жизни появилась Ирина и настойчиво принялась раскачивать с трудом и болью налаженный мир и покой, пусть и относительный.

Олег познакомился с Ирой на работе и мимоходом закрутил ни к чему не обязывающий, приятный и полезный романчик. Она работала главным бухгалтером недавно созданного мостостроительного предприятия, куда его пригласили работать главным инженером. Он вспомнил, как они гуляли по зимнему парку, делились историями, как она смеялась и грела ладошку в кармане его куртки, трогательно касаясь руки. И вот прошло десять лет…

Их отношения то чуть разгорались, то почти гасли, но больше топтались на месте, очертив круг из телефонных разговоров, СМС, редких встреч, секса и форс-мажорной помощи друг другу. Другие женщины появлялись и уходили, оставляя боль и разочарование, а Ирина стойким оловянным солдатиком находилась рядом, хотя пути их редко пересекались последние несколько лет.

Он устал от работы, повседневной рутины, привык к одиночеству и не ждал чуда. Да, Олегу было с Ирой интересно, он радовался встречам, переписке, обоюдным шуткам, делился новостями, но не строил мост к ней и злился, когда разговоры скатывались к выяснению отношений.

Ира ждала поступков, а Олег просто не знал, что делать, не хотел ничего решать и боялся обязательств. Они давно уже не работали вместе, но он всегда ждал ее эсэмэсок с пожеланиями хорошего дня, рассказами и стихами, только она по-настоящему интересовалась его работой, настроением и здоровьем. Олег прекрасно понимал, что просто эгоистично не хотел отпускать Иру.

И вот накануне ему приснилось, будто он получил от нее письмо, написанное на листочке из блокнота красивым ровным подчерком, а в конце рисунок моря с дорожкой от полной луны. Олег проснулся, о чем письмо, не помнил, но что-то тревожило и заставило позвонить. Вместо Ирины ответила дочка и сказала, что мама в больнице. Он опустился на стул, не выпуская из руки телефон, внутри больно заныло и надломилось, как треснувшая глыба льда в весенний ледоход. Купив по дороге цветы, Олег помчался в больницу…

Свет лампы бил Ире в глаза сквозь закрытые веки. Стерильный больничный запах нагнетал страх. Стук сердца и ускользающая нить сознания. Врачи склонились над обездвиженным телом. Женщина-анестезиолог с грустными глазами, как проводник между мирами, поправила крестик у пациентки на груди, думая о чем-то своем…

«Привет, мишка. Мне нравится называть тебя так, когда хочу передать свою любовь и нежность. Мы так давно не разговаривали. Какое сейчас время года, может, уже началось лето, когда все чаще думаешь об отпуске и теплых краях? Помнишь, как мы хотели поехать в Индию в ашрам Шиванады, нырнуть в нирвану, взявшись за руки? Здесь, на седьмом уровне размышлений, в ожидании своей дальнейшей земной судьбы, тоже неплохо: большая библиотека и видеолекции обо всем на свете. Смешно звучит — обо всем на свете — на каком свете?

Я так искала путь к тебе, восхваляя свое одиночество. Спрашивала в который раз: «Почему так? Почему ты?..» и выбрасывала вопросы в топку, осознавая их абсурдность. Сотни раз пыталась забыть о тебе, порвать невидимую нить и снова возвращалась к началу. Я старалась быть для тебя веселой и легкой. Мне даже показалось, что нашла этот путь то ли к тебе, то ли к себе…»

С трудом отыскав свободное место на стоянке, Олег вбежал в больничный коридор в накинутом на плечи белом халате, смешных голубых бахилах и с испариной на лбу: «Где же эта палата №17? Вот она!»

Солнечный свет сквозь большое окно заливал комнату мягким и радостным весенним теплом. На фоне огромной послеоперационной кровати Ира казалась хрупкой и беззащитной. Олег хотел обнять ее, но боялся даже дотронуться.

---

Она увидела его, улыбка на бледном лице в компании солнечных зайчиков, скользивших по постели, давала надежду.

— Привет, Олеж! Вот я вас всех напугала, а всего-то лопнул аппендицит.

— Привет, Ириш! Да, только после этого «всего-то» тебя еле вытащили. Когда ты наконец-то научишься следить за своим здоровьем!

— Вряд ли уже научусь. Так и буду пить боржоми, когда печень отвалится, — пыталась шутить она, сморщив нос от боли и прокладывая на лбу морщину-дорожку. — Слушай, мне под наркозом такое видение было, кино, да и только. Обязательно расскажу тебе, только очухаюсь немного.

— Расскажешь, обязательно расскажешь, а сейчас отдыхай. Ты же не хочешь, чтобы я с инфарктом в соседней палате оказался.

— Было бы прикольно, но без инфаркта и в одной палате. Ладно, буду послушной девочкой, спать и выздоравливать.

Ирина вздохнула, закрыла глаза и задремала…

…Они сидели на берегу моря. Полная луна висела магическим шаром. Ира положила голову на плечо Олега, он бережно обнял ее за талию.

— Ты так тихо сопела, я думал, ты заснула. Идем домой, вечер прохладный, еще простудишься.

— Ты прав, мишка, как всегда. Но луна сегодня такая волшебная, будто вспомнилось что-то из другой жизни.

— Никакой другой жизни! Есть только мы — здесь и сейчас.

Они пошли, взявшись за руки, по голубой траве, светящейся маленькими фонариками светлячков, в свою нирвану.

Олег проснулся на кухонном стуле, облокотившись на скрещенные на столе руки. Солнце весело играло с облаками в наливающимся весной небе. Птицы галдели о чем-то своем на ветке перед окном. В памяти обрывками сна шумело море, полная луна и тепло ее руки. Он уверенно встал, размял затекшую шею, глотнул холодный горький чай, оставивший коричневый ободок на стенках кружки с сердечками, и улыбнулся. Наконец-то Олег нашел ответ и знал, что делать.

Павел Мохначев

«Чемодан»

Огромный чемодан отказывался закрываться. Сергей пыхтел, пытался надавить коленом — ничего не помогало. Две пластиковые половинки, до отказа набитые вещами, упорно не желали сходиться. Как ни крути, а вся жизнь в один, пусть даже и большой, чемодан не помещалась. Горестно вздохнув, Сергей подумал и вынул лежащий сверху новый пуховик. Великан смилостивился и высокомерно щелкнул никелированными замками.

Упарившийся от борьбы Сергей взглянул на настенные часы в спальне. До возвращения Вероники, отвозившей по утрам младшего в школу, оставалось минут пятнадцать. Встречаться с ней не хотелось. Наскоро покидав в портфель кое-какие деньги и необходимые документы, Сергей, пыхтя, дотащил свой багаж до двери. Там минуту молчаливо постоял в прихожей, глядя на собаку. Та растерянно переминалась с лапы на лапу и влажными глазами вопросительно смотрела на замешкавшего хозяина. Потрепав ее по загривку, он сглотнул плотный горячий комок и попытался глубоко вдохнуть. Воздух шел внутрь неохотно. Насильно протолкнув необходимый организму кислород, Серега вышел, бесшумно притворив за собой дверь.

Город, умытый ночным майским дождем, активно наполнялся машинами и людьми, спешащими на работу. Маленькие первоклашки, сгорбившиеся под тяжелыми ранцами, деловитыми муравьями неторопливо стекались к школам. Сергей же, согласно намеченному нехитрому плану, рулил в их общую с Костиком квартиру. Ее они с компаньоном приобрели год назад для сдачи внаем и как раз на прошлой неделе закончили ремонт с последующей меблировкой. Поворачивая на перекрестке во двор, Сергей невольно усмехнулся, представив Костино лицо, когда тот узнает, что вместо долгожданных квартиросъемщиков здесь пока поживет его напарник. Друг, конечно, удивится, но войдет в положение.

Положение…

Самое подходящее слово — размытое и неопределенное. Как хочешь, так и укладывай. Звучит идеально. По плану Сергей должен добраться до квартиры, а дальше… Дальше перед его мысленным взором простирался необозримо длинный в обе стороны, высоченный забор, о который ударялась и со звоном отскакивала любая мысль.

Что толкнуло Серегу взять вчера телефон жены? Он просто шел себе мимо со стаканом воды из кухни, когда рядом коротко и ясно прожужжал поставленный на ночную подзарядку айфон Вероники. Движимый смесью любопытства и еще бог знает чего, Сергей ткнул пальцем в незнакомый номер на экране и зачарованно прочитал: «И я тебя тоже! Очень!» и ядовито-желтый смайлик. Строчкой выше красовалось отправленное Вероникой, короткое и острое, как нож: «Олег, я тебя очень, очень люблю!!!» и тоже смайлик, но уже с красиво вылетающим из сложенных трубочкой губ красным сердечком.

Серега немного постоял, переваривая прочитанное, затем аккуратно переписал незнакомый ему номер в свой телефон и пошел будить сладко спавшую влюбленную Веронику. Растолкав довольно сопящую жену, Сергей сунул ей под нос айфон и задал два самых насущных на данный момент вопроса: кто такой Олег и как давно они тайно и страстно любят друг друга? Вероника мгновенно выскочила из сна, подобралась и, метая глазами молнии, швырнула высоким голосом ответный вопрос: по какому такому праву Сережа рылся без спроса в чужом телефоне?

Внятного ответа у мужа не оказалось. Да и сам факт вопроса поставил его в тупик. Мужчина ожидал извинений, оправданий, слез, да мало ли чего еще? Наверное, желал какого-либо утешения, а получил неожиданный и грубый встречный наезд. Слов и вопросов более не осталось. Сергей быстро оделся и вышел в ночь. С утра, рассчитав точное время, когда уже бывшая жена будет отсутствовать, приехал за вещами.

В кармане бодро и танцевально зазвучал мобильник. Звонил Костик. Все правильно, сегодня же понедельник.

— Как дела, дружище? — Бодрый голос компаньона немного развеял безжизненно сгустившийся, вязкий воздух салона автомобиля.

— Костян, мне жена изменила, — голосом нищего на паперти произнес Серега.

В ответ пронеслось длинное и нецензурное выражение Костиного изумления столь резким жизненным виражом своего напарника. Затем друг взял себя в руки, и постепенно потек тяжелый и длинный разговор. Разговоров у Сереги в те дни вообще случилось очень много. Не получивший ни объяснений, ни извинений дома, он теперь активно искал их в других местах и в беседах с другими людьми.

Следующие дни пролетели в активном обустройстве на новом месте. Пытаясь забыться и вздохнуть полной грудью, Сергей целыми днями мотался по магазинам и рынкам, с фанатичным рвением создавая в пустой квартире необходимый ему уют. Ни забыться, ни вздохнуть толком не получалось. Впрочем, кое-какие деньги у Сереги имелись, а потому жилище быстро обрастало всей необходимой утварью и техникой.

Вероника молчала четвертый день. Он тоже ей не звонил. Тем временем информация о случившемся тяжелой горной лавиной расползалась среди знакомых, друзей и родственников. Сергей до всей этой истории никогда не задумывался о том, насколько активно и деятельно люди любят копаться в чужой беде и давать важные и умные советы. Самые разные. От «уйти» до «остаться». Сам он, с пустой и бессмысленной головой, продолжал работать и заниматься обустройством квартиры, при этом постоянно замечая, что почти все жители города ходят парами. Одиночек на красивых весенних улицах Серега не видел совсем. Парочки же попадались сплошь и рядом. Старые и молодые, красивые и не очень. Они ссорились, целовались и постоянно что-то активно обсуждали. Он же летал в безвоздушном пространстве абсолютно один. Как американский космонавт Алан Шепард.

Вечером четвертого дня Новой Эры к нему приехал Самый Главный Друг. Его звали Саня, и он уже пять лет жил в Москве. Дружили они с незапамятных времен. Санек был свидетелем у Сергея на свадьбе, а он — на свадьбе у Сашки. Правда, на второй свадьбе. Первый брак у друга рухнул через два года. Серегин брак до недавних печальных событий длился восемнадцать лет. Санек уже обо всем знал. Долго обнимал и хлопал товарища по спине, а потом сел напротив, серьезно заглянул ему в глаза и сказал:

— Серега! Поверь моему опыту, она совершила предательство! Самое главное — не выходи на контакт. Держись из последних сил. Никаких разборок и внезапных появлений! Приучи себя к мысли, что ваши отношения закончились и ты один. Как минимум полгода будешь мучиться, а потом должно отпустить!

Сергей в ответ молча кивал, мысленно пролетая в тесном скафандре по орбите где-то над бескрайними лесами Западной Сибири. Так пустынно и хорошо там, ни единого огонька не видать. Вот только воздух в баллонах заканчивается.

Друзья еще немного выпили, и Саша, неловко попрощавшись, ушел. Словно стеснялся своего нового счастья на фоне несчастного молчаливого приятеля.

Перед сном позвонил Николай, муж лучшей подруги Вероники. Долго рассказывал Сереге о том, как плохо его брошенной жене, увещевал прийти домой, помириться и забыть все, как страшный сон. Видно, подруги посовещались и назначили Колю парламентером. Он всю дорогу был махровым подкаблучником и потому особого доверия не вызывал. После резонного вопроса Сергея: «Почему тогда она сама мне не звонит?» переговорщик стушевался, пробубнил что-то нецензурное типа: «Кто ее знает?» и повесил трубку. Разговор с ним тем не менее оставил Серегу под впечатлением. «Все-таки переживает она», — тепло додумывал он за Веронику, наблюдая в темное окно, как парочки в соседнем доме собираются спать. Уложив тяжелую голову на подушку, Сергей повздыхал часто и мелко и провалился в душный сон.

На следующий день, не отдавая себе отчета и не анализируя происходящее, Серега встал пораньше и, наскоро побрившись, поехал к себе домой. На входе во двор столкнулся с Вероникой. В семь утра она по обыкновению вышла гулять с собакой. Одета она была в кричащее ярко-красное платье, а лицо при этом имела опухшее то ли от вчерашнего пьянства с подругой, то ли от слез. Глаза бывшей растерянно и пытливо бегали по лицу Сергея. Собака беззвучно скакала рядом, не в силах выразить охватившую ее радость.

— Ты, Вероника, мне скажи, — медленно и неторопливо начал Серега, — если у вас там все так серьезно, то давай будем решать…

— Сережа, да это просто переписка, там нет и не было ничего, — затараторила она и тут же, без пауз, одержимо и горячо зашептала, — Возвращайся! Пожалуйста, возвращайся!

Серегу словно дернули за фал, возвращая его, запертого в неуютном скафандре, назад из пустого и холодного космоса в тепло корабля. Окрыленный надеждами, мужчина поехал в служебную квартиру собирать объемистый чемодан.

Открыв своим ключом дверь, первым делом увидел Никитку, неторопливо и обстоятельно развязывающего непослушными пальцами кривые бантики на кроссовках. Увидев отца, он улыбнулся так застенчиво и счастливо, что сердце Сереги застучало стремительно и ухнуло куда-то ниже желудка.

— Кончилась, папка, твоя командировка! — радостно и утвердительно завил Никита и, бросив в угол обувь, доверчиво уткнулся вихрами в теплый отцовский живот. Так они простояли, крепко обнявшись, около минуты, затем сын развернулся и потопал в свой уютный и надежный мирок. То есть в детскую.

Вероника хлопотала на кухне. Выглянув в коридор, удовлетворенно оглядела топчущегося с чемоданом в прихожей мужа и довольным, уверенным тоном, словно до этого ничего серьезного в их жизни не происходило, произнесла:

— Сереж! Ты пока свободен, помоги Никитке! Ему стенгазету до завтра нужно сдать на тему «Моя любимая мама», а я не могу, мне ужин еще надо приготовить. Ты же у нас художественная душа, вот заодно и таланты свои раскроешь! — и скрылась на кухне, деловито гремя чем-то тефлоновым и эмалированным.

Сергей отправился распаковывать чемодан…

Первые звезды зажглись на безлунном небе, когда Сергей заканчивал рисовать стенгазету. Вероника и Никитка уже спали, каждый в своей комнате, каждый под свой, мерно рокочущий в темноте телевизор. Просто сыну экран показывал смешные мультфильмы про гномов, а телевизор Вероники закадровым итальянским голосом нашептывал ей про большую и несчастную любовь.

Серега заканчивал раскрашивать заголовок — огромную надпись с разноцветными буквами «Моя любимая мама». Рука быстро порхала над буквами, но в то же время из открытого шлюза личного корабля стремительно и неумолимо утекал в холодное и равнодушное пространство космоса последний спасительный воздух. Кислород в скафандре тоже колебался около красной отметки с цифрой «ноль». Отложив фломастер в сторону, Сергей откинулся, закрыл глаза и, мысленно сняв с себя шлем скафандра, попробовал вдохнуть разреженную атмосферу корабля. Воздух внутрь не шел совсем, резиново упирался и вставал в горле непроходимым комом. Еще никогда в жизни Сереге так сильно не хотелось одновременно уйти и остаться. Ощущение было совершенно непереносимым. Когда ледяная рука удушья, казалось, окончательно сомкнула костлявую кисть на горле, раздалось спасительное короткое жужжание, забытого на диване айфона жены. Втянув в себя пару молекул оставшегося воздуха, Сергей не спеша встал, покачиваясь, подошел и ткнул пальцем в экран. На сонно светящемся поле красовались аккуратно сложенные в столбики цифры от нуля до девяти и висела ясная, как транспарант, надпись: «Введите код-пароль».

Шлюз со скрипом захлопнулся, и автоматика немедленно принялась повышать давление воздуха в корабле. Серега шумно и свободно вздохнул. Спасительный кислород густыми струями прибывал отовсюду. Некоторое время Сергей вкусно и не спеша дышал. Затем подошел к столу и тщательно сложил из огромного листа стенгазеты большой и красиво-разноцветный самолет. После вышел тихонько на балкон, закурил, выпустив густое облако дыма, и запустил самолет в ночь, прямо навстречу мерцающим в пустом космосе звездам…

Объемный пластиковый чемодан закрылся удивительно легко. В нем лежало два спортивных костюма, десять футболок и шорты с носками. Поверх расположилась маленькая папка с документами. В соседней комнате зло и обиженно выговаривала кому-то по телефону про свою судьбу Вероника.

Ирина Бубнова

«Крест»

Иван Крестьянов сидел в своем кабинете Небесной канцелярии и изучал дело нового клиента под номером 33. Клиент — молодой архитектор мостов, что весьма символично, учитывая постоянные обрывы в личной жизни. Талантливый и одинокий, с кучей фобий и большим самомнением, за которым прячется неуверенность в себе.

«С этими талантами вечно проблемы, живут как голодные звери-одиночки в поисках признания», — пытаясь отстраниться, подумал Крестьянов. Он сам когда-то был такой же, что мешало ему судить объективно. Но муки совести не мучили Ивана, он их оставил там, среди живых. Листая страницы дела, он мрачнел, и план исполнения Высшего Указа о проработке души получался жестким…

Николай Владимирович Уваров чувствовал себя на вершине мира. Он так долго к этому шел, и вот его проект кубовидного светящегося пешеходного моста через Днепр выдвинут на Прицкеровскую премию. Вечером с командой пошли отмечать в ресторан. Ощущение собственного превосходства усиливалось с количеством выпитого алкоголя. Друзья и коллеги усердно подначивали Колю:

— Выпьем за бога архитектуры Николая Уварова!

---

— Спасибо, друзья! Не могу с вами не согласиться, я и есть Бог, и другого нет! — сказал он царственным тоном и поправил невидимую корону.

Яркая вспышка упавшей кометой осветила зал. Откуда-то сверху, словно пьяный глюк, опустилось белое и пушистое, как в мультике, облако:

— Если ты Бог, прими Его участь, — прогремел голос, и белые руки с длинными полупрозрачными пальцами надели на голову архитектора венок из колючек…

Николай открыл глаза и попытался пошевелиться, резкая боль обручем сдавила голову. Теплая капля скатилась по виску. Уваров коснулся ее пальцем, посмотрел на размазанное красное пятно и попробовал на вкус — кровь?! Переведя дыхание, поднял руку и укололся — скрученная проволока с обрезками стальных колючек что-то делала на его вдруг длинноволосой голове. Он лежал, боясь пошевелиться, и вспоминал вчерашний вечер. Банкет, перебор с алкоголем, пьяный разговор с Ольгой, поставивший точку в их отношениях, руки с венком…

«Ну вот ты и Бог! Поздравляю тебя, Коля! И что будешь делать теперь с этой „участью“? Надо просто снять проволоку и подстричься», — размышлял он, глядя на отражение в зеркале на фоне белой кафельной плитки. Но венок не снимался, он будто врос в кожу, и попытки разрезать его плоскогубцами добавляли только ссадин на руках. От бессилия Николай присел и тихо заплакал, из глаз потекли кровавые слезы.

«Нет, только не это! Я не Бог! Я не готов и не хочу быть Богом! Мне только 33, и я обычный грешник, пусть и талантливый». Мысли путались и сбивались, наступая друг другу на пятки. Уваров сидел на полу ванной в трусах и венке, пытаясь дать рациональное объяснение произошедшему. Новый Всевышний не заметил, как легкая бледно-голубая пыль мягко и невесомо воронкой вошла в него через макушку и растворилась внутри. Взгляд серых глаз стал чужим и «мертвым».

«Ты подготовишь проект креста и сам сделаешь его. А потом установишь на самой высокой смотровой площадке Родины-матери и примешь распятие как очищение своей души!» — сказал голос внутри.

Николай наспех умылся, собрал в хвостик вьющиеся поседевшие волосы, завязал поверх венка черную бандану, обнаруженную в шкафу, и отправился на работу в Институт. Собрав сотрудников в зале для совещаний, сказал:

— Ребята, ближайшее время я буду занят собственным проектом. Прошу не отвлекать. Вы продолжаете работать в обычном режиме над плановыми заданиями.

— Вам помочь, Николай Владимирович?

— Нет, Саша. Я сам. И еще. Прошу все заказанные мной материалы доставлять ко мне в мастерскую немедленно. Спасибо, — кивнул Уваров и ушел к себе.

О случае в ресторане никто не помнил, странный вид и поведение начальника насторожили коллег, но мешать или сообщать куда надо они не стали, лишь наблюдали и незаметно фотографировали происходящее через стеклянную стену мастерской.

Но Николаю Владимировичу было все равно, он не ощущал усталости, почти не ел, не пил, не спал и никого не замечал. Начертил проект — чтоб стоял вечно, как однажды одному из сотрудников ответил Уваров, принялся варить металл, строгать на станке заказанную из Бразилии ятобу цвета разбавленной крови, пропитывать и обрабатывать ее средствами, от запаха которых убегали из помещения все, кроме автора сего творения. Зрелище завораживало: над трехметровым крестом в работе склонился худой мужчина с длинными волосами, отрешенным взглядом и терновым венком на голове. Казалось, сейчас мученику положат этот крест на спину, и Николай пойдет на свою Голгофу.

Через неделю крест был готов. При его виде крестились даже заядлые атеисты. Весь Институт ходил поглазеть на это чудо.

А Николай Владимирович впервые за неделю пошел домой — подготовиться к завтрашнему дню. В квартире было пыльно, душно и тихо, только часы на стене звучно отсчитывали время. Уваров сходил в душ, погрыз завалявшиеся сушки с водой, подготовил белую рубашку и подошел к окну. Полная луна висела, казалось, прямо перед ним, на уровне пятого этажа, и ждала, что будет дальше. Звезды мирно подмигивали, убаюкивая остатки разума.

«И завтра все это будет уже без меня. Завтра я буду свободен и чист», — подумал Коля, привычно поправляя венок.

Оторвавшись от звезд и цепляясь за остатки сознания, архитектор вспомнил детство в селе Томашовка под Киевом, учебу в интернате в здании бывшего поместья Хоецких с его загадочной историей и лабиринтами подвалов. В одном из них Николай и Ванька Крестьянов нашли альбом с картинками самых удивительных мостов мира и поклялись, что вместе построят самый красивый. «Как я мог потерять в себе того восторженного мальчика, мечтавшего одеть весь мир в хрустальные мосты, дарящие людям счастье встреч и красоты?! А Ванька, где он? Мы перестали общаться, как только он провалил экзамены в архитектурный. За все надо платить».

Утром Уварова разбудил телефонный звонок: ночью в Институте произошел пожар. По странному стечению обстоятельств, выгорела именно его мастерская. Креста там не оказалось, скорее всего, его украли. Полиция открыла дело о поджоге и хищении имущества.

Николай безучастно прошел в ванну, искоса глянул в зеркало и застыл на месте: ни венка, ни длинных волос. Зато сзади, опираясь на белую плитку, стоял огромный красный крест с прибитой внизу дощечкой-ступенькой для восхождения. «Тебе пора», — произнес голос внутри.

Николай ненадолго вышел и вернулся в белой рубашке, держа в руках большой закаленный стальной гвоздь и молоток. Уваров поднялся на крест так, чтобы грудь находилась на уровне пересечения досок, отрешенно посмотрел в последний раз на себя в зеркало, приложил гвоздь к сердцу и резким выверенным движением руки с неизвестно откуда взявшейся силой прибил себя к кресту…

Телефонный звонок отвлек Крестьянова от размышлений.

— Клиент номер тридцать три отработан.

Иван вздохнул, взял черную папку с номером 33 и открыл, чтобы убедиться в исполнении приказа. Поверх исписанных листов лежала фотография Николая Уварова, прибившего себя к кресту, который Иван «заботливо» доставил ночью своему другу детства, заодно устроил поджог в мастерской, взяв со склада телесных оболочек полицейского. Содеянное не принесло Крестьянову ожидаемого покоя и удовлетворения. Свои голодные игры он давно проиграл, и ничья смерть это не изменит.

Татьяна Нырко

«Пленник»

У квартиры и хозяина обычно один график на двоих…

Они снова крепко спали. Лишь искрящая проводка запускала праздничные фейерверки, до которых никому не было дела. Устав, она сдалась и погрузила дом в темноту.

Запах гари пробрался в сон.

Мужчина стоял у обрыва и наблюдал, как внизу догорает машина. Его машина. Он снова спасся: успел выпрыгнуть до смертельного полета, но радости не ощущал. Это ли спасение: остаться в живых? Или это расплата?

Конечности гудели и ныли после неудачного прыжка, ноги и зубы отбивали противный мотив, а желудок сжимался, норовя вытолкнуть еду.

Ноги скрутил спазм. Не сводя глаз с затухающего пожара, мужчина опустился на землю. Дернувшись, он проснулся и понял, насколько сильно затекло тело.

Темнота не пугала. Он к ней привык. Как и привык к новым масштабам своей жизни. Однажды любимый город уменьшился до размеров квартиры. Она стала его Вселенной. Мужчина настолько хорошо изучил каждый сантиметр жилища, что наличие или отсутствие освещения не играло роли.

Хотелось выпить и закурить.

Рука скользнула под матрас и вернулась с пачкой сигарет.

Спичка вспыхнула и полетела догорать на паркет, заваленный бумагами. Дешевая горечь обожгла пересохшее горло и тягучим туманом заполнила легкие. Закрыв глаза, мужчина досматривал бесконечный сон.

— Опять видишь его? — Спокойный голос спугнул тишину.

Не открывая глаз, спящий улыбнулся.

— Ты пришел меня навестить? Спасибо, сын. Я соскучился. Да, снова его вижу. Каждую ночь. Какого черта я не могу остаться внутри? Почему каждый раз выпрыгиваю?

Красная точка сигареты суетливо заметалась по комнате. Раздался щелчок, и свет фонаря оживил пространство. Мощности хватило только на подсветку. Предметы скорее угадывались, чем виделись. Высокая тень, сидящая на кровати, больше походила на фантом.

— Дома грязно. Не убираешь?

— Мне некогда, я снова пишу. Сейчас голова так соображает, будто компьютер. А грязь — это так, мелочи.

— Куришь в постели? Не боишься устроить пожар?

— Я уже давно ничего не боюсь. С тех пор, как вы бросили меня.

Мужчина глубоко затянулся и выкинул окурок.

Тень покачала головой и тяжело вздохнула:

— Это был твой выбор, отец. Нам ничего не оставалось.

— Как мать? Совсем в гости не заходит.

— Ты ей слишком много наобещал, но не сдержал ни одного слова. Она не вернется, не жди.

— Пусть хоть Аришу отпустит. Мне плохо без нее.

Из соседней комнаты донеслась приятная музыка. Тонкий детский голосок напевал незатейливые строчки.

— Она здесь? Все это время? Почему ты молчал? Ты же знаешь, Арсен, как для меня это важно!

— В прошлый раз ты сильно напугал ее бредовыми криками. Долго не могли успокоить. Она до сих пор спрашивает, что такое «третий глаз» и почему он открылся у тебя. Что еще ты ей наговорил? Она просыпается по ночам и плачет.

Не дослушав, мужчина спрыгнул с кровати и побежал на звук.

— Арина, доченька! — Он распахнул двери, подсветил фонарем, но комната оказалась пустой. — Где? Где она? Я тебя спрашиваю, Арсен, где моя малышка?

— Ее здесь нет. Я же сказал, ты ее сильно напугал.

— Врешь. Ты все врешь! Вы все мне врете! Я же слышал ее голос. Или хочешь сказать, мне послышалось? Думаешь, я сумасшедший? Я нормальный! Самый нормальный из вас. Зачем ты это делаешь? Зачем хочешь доказать, что со мной не все в порядке? Дочка, доченька, куда ты спряталась? Решила с папой в прятки поиграть? Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать.

Он заметался по комнате, словно безумец. Громко хлопали дверцы шкафов, из которых вылетали вещи. Несчастный отец перерыл и перепроверил каждый уголок, где мог спрятаться ребенок.

— А, я знаю! Арина ушла сквозь стену. Я тоже так могу, я пробовал. Где волшебный порошок, Арсен? Дай посыпать.

Вернувшись в свою комнату, мужчина собрал с пола пепел от сигарет и посыпал голову. С криком: «Доченька, папа идет к тебе!» — он разбежался и со всей силы влетел в стену.

Теперь болело не только тело, но и голова. Сознание возвращалось медленно и со скрежетом.

— Арсен, ты еще здесь? Я давно хотел спросить: зачем меня закрыли в квартире? Где ключи? Вы так боитесь за себя, что вычеркнули меня из жизни?

— Нет, отец, мы боимся за тебя.

— А не надо за меня бояться. НЕ НАДО! Дайте мне свободу! Я хочу жить нормально, полноценно! Или не жить совсем.

Дрожащими руками он обхватил голову и стал раскачиваться из стороны в сторону:

— Зачем? Ну зачем вы издеваетесь надо мной? Что я вам сделал? Где ключи, Арсен? Где они? Снова перепрятали? Так я их найду. Вы со мной играете в прятки. Но я выиграю.

От криков голова болела еще больше, но отыскать пропажу хотелось сильнее.

Пошатываясь, мужчина побрел по квартире, обыскивая каждый сантиметр. Неловкими движениями он сбрасывал со столов предметы, шкафы уже давно стояли вывернутыми наизнанку. Гора одежды: женские платья, подростковые костюмы, детские юбочки валялись везде. Он топтался по ним, не видя ничего вокруг. Ноги заплетались и подкашивались. Опустившись на карачки, держа в зубах фонарь, мужчина пополз в чулан за лопатой, по пути натыкаясь головой на стены. Глухие удары ненадолго останавливали его, но он уверенно полз дальше, пока острый край лопаты не воткнулся в руку. Боль от пореза не шла ни в какое сравнение с общим состоянием. Неуверенно встав на ноги, он поднял лопату и потащил ее в комнату.

— Будешь говорить, где ключи? Будешь? В последний раз тебя спрашиваю! Может, вы замуровали их в стену? Или спрятали под паркет? Я найду. Ты же знаешь: я все могу!

Не услышав ответ, отец начал громить квартиру. Видно, это происходило уже не в первый раз: во многих местах паркет был разломан и приподнят, а в стенах виднелись дыры от ударов.

Через пару часов силы иссякли. Мужчина сел на пол и заплакал.

— Я так виноват перед вами, так виноват. Что я могу сделать? Как исправить?

— Никак, отец. Все в прошлом, а его не вернуть. Научись жить по-новому… Ты пьешь таблетки?

Вопрос вызвал очередную бурю агрессии:

— Не пью и не буду пить! Никогда! Вы меня отравить хотите! Сволочи… Какие же вы сволочи… Да чтоб вы все сдохли… Зачем вы так со мной?

На время зависла тишина, нарушаемая лишь бурчанием желудка.

— Отец, ты давно ел? Чем питаешься? Дядя Миша не бросил тебя? Навещает? Приносит еду?

Услышав про еду, мужчина понял, как голоден. Вскочив с пола, он побежал к холодильнику. Открыв дверцу, на минуту задумался, будто решая, что бы поесть. Потом схватил обычный черный пакет для продуктов и стал в него забрасывать все, что видел: консервы, овощи, фрукты, колбасу.

Когда пакет набился под завязку, мужчина привязал его к толстой веревке, нацепил колокольчик и поспешил к заколоченному окну.

В квартире все окна были слепыми. Когда-то им закрыли глаза мощными досками. Только в зале осталась маленькая форточка для проветривания. Открыв ее, мужчина аккуратно перекинул пакет с провизией через окно и стал спускать ценный груз. Колокольчик слабо потренькивал, веревка хрустела и вжикала, но пакет продолжал движение. Спустя несколько минут она дернулась три раза. Мужчина поспешил поднять ее обратно.

Вскоре в окне появился знакомый пакет. Явно с содержимым. Радостно потерев руки, голодающий затянул его обратно и развязал. Две чекушки одиноко болтались на дне.

— Вот Васька жлоб! Мог бы положить и больше.

Дрожащими пальцами отец содрал крышку и присосался к бутылке, будто младенец к соске. Он утолил свой голод, он спасся.

— А ты все пьешь… — Тень сына впервые за ночь встала и подошла к нему. Арсен всегда любил отца. Несмотря ни на что. Просто любил, как обычно любят родители своих детей, а не наоборот. Поэтому неудивительно, что чаще всех в гости приходил именно он.

— Пил, пью и буду пить! — с вызовом ответил мужчина. — Живу как хочу. Это мое право. Хорошо, что Васька этажом ниже живет. Пакет с едой всегда попадает к нему на балкон. Только сосед понимает мой голод, только он. И помогает расправиться с ним. У нас взаимный обмен: я Васе — закусить, он мне — выпить.

— Мать не придет тебя навестить, не жди. Ты остался прежним. Ничто не смогло тебя изменить.

Две тени стояли друг напротив друга. В глазах одного светилось безумие вперемешку с алкоголем, в глазах другого — боль и сожаление.

Проводка вновь заискрила, выпуская разноцветные фонтаны. Свет загорелся и погас.

На секунду мужчина потерял зрение от яркой вспышки. Как когда-то давно… когда свет фар ослепил его, пьяного водителя, везущего семью домой. Он успел выпрыгнуть, а они — нет. Каждую ночь он видел один и тот же сон-явь.

Безумца скрутило от боли.

— Арсен, прости, сын. Только не уходи, побудь еще со мной! Я так виноват, так виноват…

Он бросился за исчезающей тенью, пытаясь схватить сына за руку, но почувствовал только пустоту.

Вновь вспыхнул свет. В квартире царил погром, но она продолжала спать, чтобы не видеть всего ужаса. Так жил ее хозяин, так жила она.

Екатерина Симонова

«Была ли…»

Лилька

— Вера ю фром? — Вопрос ставит подножку у выхода из двора-колодца. Узкие черные глаза, такие еще называют бедовые, веселятся навстречу из опухших щелок век.

— Ви ар фром Моску, — подхватываю я игру.

— О, Моску, нормально, я там была! Алтуфьево, Войковская.

Нежданная попутчица пристраивается рядом, мы идем по солнечной питерской улице и болтаем как давние знакомые.

— Вообще я из Уфы, в восемьдесят шестом году приехала. Десять рублей у меня было. А сейчас тут живу, в Кузнечном.

— Хорошее место, — радуюсь я за собеседницу. — Самый центр города, исторический фонд.

— А у меня карту украли!

— Ох, успели хоть заблокировать?

— Нет, все потратил, падла. Плевать, у меня их еще пять штук! — растопыренная ладонь раскидывает невидимые карты. — Пусть подавится! — легко прощается с потерей женщина. — У меня на Невском квартира, я ее сдаю. Бабки есть.

— Ну вы прямо квартирный магнат! — меняю я тему.

— Тебя как звать?

— Катя.

— А я Лилька. Борьку своего ищу! Боря-а-а-а! — сиплый мощный зов разносится по Кузнечному.

Внезапная странная спутница шагает рядом, я исподволь разглядываю ее. Одежда новая, очевидно качественная, но тут и там на ней отпечатаны свидетельства сложного жизненного пути — рукав надорван, а на боку след подошвы.

Смоляно-черные густые волосы стянуты в сальный хвост. Когда-то красивую фреску лица не окончательно замалевала известью ее разбитная жизнь. Раскосые восточные глаза выщурены опухшими веками, правая бровь перечеркнута белесым шрамом. Возраст определить сложно, одутловатость черт обезличивает, делая незнакомку похожей на сотни питерских маргиналок. Одна из многих со дна. Но что-то заставляет приноровиться к ее нечеткому шагу, мне хочется заглянуть дальше избитого фасада, хочется открыть книгу ее дней и прочитать, собрать из обрывков бессвязных мыслей историю. Понять, что было, было ли, была Ли…

— Знаешь, когда-то я была Лилечкой…

Лилечка

«Малышка моя, Лилечка, ты когда-нибудь поймешь и простишь. Так будет лучше для всех». — Мокрое материнское лицо прижимается к щекам. Торопливые слова порхают вокруг девочки мотыльками. Неожиданная родительская ласка немного пугает, но больше будоражит. Это похоже на игру, и малышка смеется, уворачиваясь от матери. Нос щекочет запах сигаретного дыма и водки. «Смотри, Борька сейчас от тебя спрячется, а ты его ищи. Когда найдешь, все будет хорошо». — Мама уносит вглубь квартиры облезлого плюшевого щенка. Хлопает дверь. «Прятки!» — ликует девочка и ковыляет по полутемному коридору. Ей надо найти Борьку, чтобы все стало хорошо.

Когда дверь вскрыли, Лилечка уже не кричала. Голодным зверьком она тихо сидела в углу, вцепившись в грязную игрушку.

«Подумать только, такая кроха, пять дней наедине с холодом и голодом просидела. Лилечка, дай, пожалуйста собачку, мы ее помоем». — Нянечка пытается разжать маленькие руки. «Боря-а-а, Боря-а-а-а!» — заходится девочка, в черных глазах плещется ужас, словно щенок — ее спасательный круг и без него она потонет.

«Отойдет, ничего, — бодрится нянечка, — много их тут таких».

Не отошла. Росла жесткой, бескомпромиссной, шла в отмах, не дожидаясь, когда нападут. «Во, смотри, — Лиля тычет пальцем в шрам на брови, — рассадили в детдоме! Да я первая всегда выеживалась, чтобы боялись!» Природная моральная легкость и широта души позволяли украсть и тут же все спустить на ништяки для своих.

Расцветала восточным зноем, скулатила лицо, жгла холодным прищуром.

«Бедовая девка», — вздыхали няньки.

Чуть только исполнилось восемнадцать, она сбежала из детдома. Шарахалась где придется. «Ну как зарабатывала, трахалась за деньги, я ж красивая!» Через полгода встретился Вадик. Честный и надежный. В него хорошо было прятать свой внутренний холод, так же как когда-то в плюшевого Борьку. С ней — добрая мямля, за дверями дома — братуха. Что-то там решали, налаживали икорный бизнес. Понятное дело — нелегальный. Закрутилось: новая «девятка», своя хата. Вадик звал ее Лилечка, баловал и наряжал, будто куклу.

Она достает сигареты, смотрит в сторону, выпуская дым: «Все, кто меня Лилечкой называл, куда-то девались».

На третий день после исчезновения Вадика в квартиру вломились четыре урода. Лилю били долго и с наслаждением, перевернули дом вверх дном. Унесли, все, что смогли поднять…

Лилька

— Чего били, я ж и не знала ничего. Я беременная была, они меня как побили, так я и скинула ребеночка. И во, — улыбается во весь рот, сверкая фиксой, — зуб тогда вышибли, суки! Потом я золотой себе вставила. Когда оклемалась малость, с десятью рублями в кармане и четырьмя банками икры сбежала из Уфы. Вадик-то мой через год из сугроба вытаял, но я сразу поняла: он не убег от меня. Потому ноги сделала, чтобы тоже не оттаять, как Снегурка, мля, — дымя сигаретой, весело ведет повествование Лилька. — На вокзале хорошо, я там люблю сидеть. Народу полно, спрятаться легко, никому до тебя дела нет. Сняла на месяц угол у бабки за две банки икры. Я натурой часто расплачивалась, — сипло хохочет женщина, — сначала собой торговала, капитал сколачивала, а потом потрясла башкиров своих икорных по старым связям. И пошла метать! Черная икра всегда в цене… у-у-у, я такие двери с ноги открываю, закачаешься! В девяносто третьем три квартиры купила. Вот эта, в Кузнечном, и две на Невском. Те сдаю, в одной живу. Тут вот… квартира у меня тут, в Кузнечном. И на Невском еще, я не бомжиха какая-нить… Падла, побили вчера, почки болят, аж ссу кровью. — Лилька трет поясницу.

Я не прерываю монолог.

— А еще я горные лыжи люблю, да, катаюсь. Машина у меня есть, просто вчера выпивала, поэтому за руль не села. Завтра нормально, дел много, буду ездить, только сейчас найду его. — Лиля крутит смоляной головой по сторонам. Отечное лицо раскраснелось лопнувшими капиллярами.

Я понимаю, что пила моя попутчица не только вчера, она это делает давно и с удовольствием. Выплыв в лихом мутном потоке девяностых, она стремительно тонет, не найдя спасательный круг.

— Ща я, погоди, Боря-а-а-а, Борька-а-а, где ты, гад?! — разносится по переулку. Она ныряет в арку и скрывается в черном зеве колодца. А я стою на теплом питерском солнце, исцарапанная мимолетной встречей и никак не пойму, что здесь быль, а что небыль… была Ли?..

Резида Златоустова

«Подарок»

В чат пришло сообщение. Этот Moody не дает покоя уже второй месяц. Он упорно требует личной встречи. Ха! Лично встречалась c мужчиной еще…

— Черт! А когда? Сколько лет назад? — Дина задумчиво смотрела в экран и разговаривала сама с собой.

Пишет, что устал от виртуального секса. Подавай ему Дину. А если он болен SARSS2060?

Иногда она просыпалась с ощущением, что каждый новый день — подарок. Но чаще — c ощущением беспросветной пустоты.

Женщина проверила, правильно ли заряжено оружие и на месте ли газовый баллон. Надела спецмаску с прорезями для глаз и вышла на улицу.

Дина ходила только из дома на работу и обратно. Остальное — незачем и опасно. В округе снова появились термодактили. Они приходили на эмоции, особенно на страх. Вчера один спрыгнул на Дину с дерева, она прострелила существу голову. Другой — бросился навстречу, но подготовленная жертва ослепила термодактиля из газового баллончика, следом прострелив шею.

Дина добралась до работы, где ей помогли облачиться в рабочий костюм, и она прошла в хирургическое отделение.

Предстояла сложная операция. Женщина привыкла к открытым ранам и сломанным костям.

— Начинаем! — Она никогда не выказывала эмоций.

«Ледяная стерва», — с восхищением и одобрением говорили в больнице. Когда-то давно, еще в детстве, Дина многое чувствовала, ее эмоции в течение дня менялись. Она могла начать утро с танца и смеха, а закончить день слезами.

Но когда подросла, эмоции стали роскошью и проклятием. Нет эмоций — тебя тяжелее обнаружить термодактилю.

Дина долгое время тренировала чувства с помощью внешних воздействий (лед, искусственная жара, боль, страх) и внутренних воздействий (медитация, таблетки). Постепенно все отошло на второй план, а затем, в одно утро, «ледяная» проснулась, ничего не ощущая.

Это помогало в работе хирурга. Многочасовые операции стали проходить легче.

Когда Дина вышла из здания больницы, к ней подбежал ребенок.

Живой человечек лет пяти, без сопровождения. Самое странное событие за много лет.

— Мама показала пальцем на это здание и сказала зайти в него.

— А где мама?

Мальчик показал. Дина завела его в здание, посадила на стул и приказала ждать.

Быстро побежала в заданном направлении. Посреди улицы лежала израненная, но еще живая девушка. Следуя всем пунктам «Протокола о помощи после нападения термодактиля», хирург набрала все соответствующие службы и дождалась помощи. Вместе с пострадавшей их доставили в операционную.

Когда через восемь часов Дина спустилась к проходной, ребенок сидел на том же месте.

— Маму спасли?

— Ты мужчина, должен держаться. Ее больше нет.

— Он улетела на небеса, в космос?

— Да, выходит так.

Женщина вывела парнишку из больницы, и он пошел с ней.

«Что мне следует сделать с чужим сыном? — думала Дина, — Позвонить в соответствующие службы, но тогда он попадет в приют».

Она представила ярко картину, как Малыш плачет у окна. Ручки распластались по стеклу. Нос прижат к ледяной глади. Мальчик будет ждать, когда за ним придут. Давно забытое чувство внезапной жалости нахлынуло волной. Дина аж приостановилась на секунду, чтобы ухватить Малыша. Он твердо взял ее за руку. Она с удивлением поняла, что это не она, а он сейчас ее ведет. В другую сторону.

— Пошли, мне надо домой!

На пороге дома женщина замешкалась: странно входить в чужую собственность без разрешения. Видимо, его матери стало плохо внезапно. Она выбежала с Малышом и не закрыла двери.

— Вы с мамой жили одни?

— Да. Вот, смотри, какие у меня игрушки.

Он принес гору всяких машинок, и Дина с ним рассматривала каждую. Раздумывала, как и что дальше.

— У твоей мамы болело сердце или еще что-то? Почему она без оружия вышла из дома?

— Да, сказала, болит. Я нашел телефон, но он был разряжен. И мы вышли из дома. Соседи все попрятались, она стучала, но ей не открыли. Мама легла на землю и показала, куда бежать и звать помощь.

— Пойдешь ко мне в гости?

— Я очень сильно хочу полежать.

Малыш опустил голову к ней на колени и обнял руками за талию.

— Мне страшно. Спой мне песню «Межгалактический полет и ветра свист в ушах».

— А ты любишь все про космос?

— Да, спой, мама пела мне всегда.

Дина укачивала и пела, рассматривая упрямую складку между бровок, и давно забытое чувство теплоты накрыло женщину с головы до пят. Нежность, вот как называется это чувство. Она вспомнила название.

— Спи. Я все придумала, ты будешь моим сыном, Малыш. И если захочешь, станешь хирургом, как я. Всему-всему тебя научу. А вообще, может, черт побери, и космонавтом? Не отдам я тебя никаким спецслужбам по надзору семей. Будем вместе.

Ксения Забуга

«Мама Вера»

Щурясь от яркого света, сонный Вадик вытаращился на экран вибрирующего телефона — звонил дядя Володя.

— Алло?

— Алло! Алло! Вадик? Вадик, ты? — атаковал барабанную перепонку парня звонкий женский голос.

Вадик снова взглянул на экран. Ну да, «дядя Володя».

— Вадик? Я туда попала? — Голос продолжал разрывать ночную тишину. Парень нащупал кнопку громкости и сделал потише. — Алло? Алло?

— Да… Алло… Да, это я.

— Вадик! Вадик! Здравствуй! Ты меня… — женщина на мгновение прервалась, — помнишь… Вера! Соседка твоя… живешь, а… Вадик? Вадик, твоя мама… умерла.

Тишина. Он опять посмотрел на имя контакта. Вера? Мама? Чего блин?!

— Вадик, ты… слышишь? Вадик! Алло! Нет… — в трубке послышалось какое-то шуршание, затем раздался мужской голос:

— Вадик? Здравствуй! Это дядя Володя. Ты… слышишь, Вадик? Вадик!

Молодой человек вернул телефон к уху.

— Да, да, слышу.

— Вадик! Это я, дядя! — гремел взволнованный мужской голос. — Вадик! Вера… То есть… Твоя мама… умерла…

— М… — тихо выдавил из себя он.

— Вадик… Слышишь?! Твоя мама У-МЕР-ЛА! — Дядь Володя проорал это странное слово по слогам, видимо, чтобы оно дошло до абонента.

Он продолжал молча лежать в кровати, с трубкой у уха.

                                           * * *

— Привет.

— Привет, — из динамика после небольшой паузы послышался женский шепот.

После двух отклоненных Маруся все-таки ответила на звонок.

— У меня мама умерла.

— Когда?

— Не знаю… Ночью соседка позвонила. — Голос у Вадика спокойный. Как обычно.

— Соседка? Это как? — Худенькая долговязая Маруся выползла из кровати, пошлепала к шкафу — одеться.

— Ну так… С дядиного телефона. Она со мной в детстве иногда сидела.

— И… — Девушка не знала, что сказать. — Поедешь? На похороны.

— Фиг знает, Марусь… Фиг знает…

                                           * * *

— Знаешь, что странно? — Вадик рубил колбасу на бутерброды. За столом сидела подруга, примчавшая сразу после звонка. — Вот что я вчера вечером нашел в почтовом ящике.

— Письмо? — Маруся уставилась на конверт.

— Ага.

— И что странного? Вы же переписывались.

— Когда она жива была.

— Ну? — Девушка натянула до подбородка воротник растянутого свитера. В квартире, как обычно, холодно.

— В прямом. Когда жива была, писала. И когда умерла, написала. Вот письмо. — Парень, слизнув с пальцев размазанную колбасу, придвинул конверт Марусе.

— Вадик, стоп, я чего-то не понимаю…

— Смотри. — Он взял грязный конверт, достал сложенный пополам листок в клетку. — Смотри, каждый раз она ставила дату. В конце письма. Вот… — Он развернул лист. — Видишь? Двенадцатое сентября.

— Ну и?

— Мама тогда уже все… Нашли, когда она мертвая где-то пару недель была. В квартире на полу лежала.

                                           * * *