Бесплатный фрагмент - GоДа

GоДа

От края до края…

⠀

Every man dies, not every man really lives.

— William Wallace

Часть 1

1. Год 1

Ребенок примерно одного года от рождения стоит на пороге дома. Он делает свои первые шаги из миллионов тех, которые ему еще предстоит сделать по долгой и ухабистой жизни. Вдруг на какой-то миг он замер. Мама вышла куда-то и по неосторожности оставила входную дверь распахнутой. Эта маленькая оплошность стала причиной самого яркого и эмоционального впечатления в только что начавшейся жизни маленького человека.

Мальчик, держась за косяк открытой двери, смотрел на улицу с горящим восторгом в глазах, наблюдая необъяснимое для его сознания чудо. Это было нечто грандиозное и не поддающееся пониманию ребенка, он просто замер и смотрел, чувствуя себя частью происходящего и боясь нарушить гармонию, как бывает зачастую в сладком сне, когда ты уже понимаешь, что это сон, но не хочешь прерывать его, проснувшись на самом приятном месте.

Мозг, наверно, устроен так, что фиксирует наиболее значимые и эмоциональные события навечно, в каком бы возрасте они ни происходили. Именно поэтому первое такого рода впечатление для мальчика стало самым ярким воспоминанием всей его жизни.

Шел снег. Он впервые увидел снег. Никаких слов, сопровождающих это воспоминание, в памяти ребенка не осталось, никаких слов на тот момент он и не знал. Ощущение было сродни тому, наверное, что испытал бы свято верующий человек, вдруг обнаружив перед собой огромные райские врата и белокрылых ангелов, парящих повсюду вокруг него.

Все было белым…

Бесчисленное количество чего-то белого сыпалось, перекачиваясь и играя. Все вокруг зависло в воздухе. На мгновение сам наблюдатель, казалось, повис в воздухе от ужаса или наслаждения, от неизвестности или вдохновения. Он находился где-то в параллельном мире, возможно, в расщепленном на квантовые частицы состоянии, ощущая момент всецелой природной гармонии, чувствуя себя частью всего происходящего, единым целым с каждой упавшей снежинкой. Весь мир на какой-то миг, словно снежинка, повис в пространстве перед глазами ребенка, все звезды и все галактики пришли на поклон новому властелину жизни. С этой минуты пространство принадлежит ему одному, и он сам будет распределять роли каждой звезды в своей собственной Вселенной, словно в детской мозаике из людей, событий и воспоминаний, и потратит на это все свои годы.

В последующем это чувство полного счастья (или гармонии) будет нечастым гостем в суровом мире реальности маленького человека. Их было-то всего несколько. О каждом из них мы поговорим в их соответствующей временной шкале последовательности. А может, и непоследовательно.

Вообще, насколько важна четкая последовательность жизненных событий, когда итог уже известен?

Каждому отведено определенное жизненное время. По крайней мере, после смерти кого-то близкого ты как-то больше осознаешь, что это единственно возможный вариант. В первое время ты бесконечно представляешь, что можно было сделать иначе, чтобы человек остался жив. Принятие неизбежности приходит постепенно. Ты помещаешь человека из мира вокруг себя в мир внутри себя, и он продолжает жить в твоих воспоминаниях и снах.

Так какою мерою измеряют жизнь?

Мое личное убеждение состоит в том, что существуют две универсальные измерительные единицы жизни.

Первая более материалистическая и календарная — это год. Каждый из нас, задумываясь о каком-то событии, вспоминает год, когда оно произошло, или собственный возраст на тот момент. Пошел в школу в 95-м году, женился в 27 лет. Измеритель в годах более материальный и практичный.

Возраст имеет и другую характерную особенность, в зависимости от него формируется и ваше отношение к происходящему, а, в свою очередь, от отношения зависит эмоциональное сопровождение, что влияет на сохранение этих событий в памяти. Прожив достаточно и оглядываясь в прошлое, человек обращается к своим воспоминаниям, которые остались в нашей памяти благодаря эмоциональным переживаниям, сопровождающим их. Сильные эмоции с возрастом становятся редкостью и вызываются редкими событиями.

Поэтому вторым измерителем времени является мгновение. Оно, конечно, более абстрактно и не сразу понятно каждому. Мгновение — нечто чувственное и неосязаемое, и именно из некоторого количества мгновений будут сотканы все наши воспоминания.

Дети обладают феноменальной памятью именно потому, что для них все всегда впервые и вызывает бурю эмоций.

Человек, достигший стабильного образа жизнедеятельности, зачастую пускается на авантюрные поиски этих новых эмоций для поддержания собственной жизненной энергии и чувства чего-то нового и неизведанного.

Мы с удовольствием бы поставили мгновение на первое место в собственном ряду измерительных инструментов, так как считаем его более ценным, но, следуя законам жанра, придерживаться линейки последовательности необходимо. Насколько удастся.

В этом ключе и происходит переплетение двух наших составляющих времени и вырисовывается воображаемая формула, в которой время прожитой жизни равно количеству мгновений, произошедших в течение жизненного пути и отложившихся в памяти благодаря эмоциональным переживаниям, нанесенных на линейку прожитых лет шкалой делений, равной «одно деление — один год».

Тот самый мальчик уже нанес первое деление на свою линейку, запечатлев первый кадр будущей картины из тысяч и миллионов подобных кадров, которые когда-нибудь соберутся в полнометражный фильм.

А в конце на камне высекут титрами Хан Элайи (1988–20…).

2. Вкус свободы

2010. Дождь. Аэропорт. Самолет. Я сидел на своем излюбленном месте возле иллюминатора с непреодолимой дрожью в сердце. Мне не впервой было летать, но впервые поводом для параноидальной тревоги был не страх перед предстоящим вылетом на десять тысяч километров от дома, над Атлантическим океаном, с пересадкой в Париже, а, напротив, страх не улететь совсем. Страх, что вылет будет задержан и меня, как в кино, снимут с рейса люди в костюмах.

Кстати, справедливости ради надо отметить, что люди в костюмах сидели тут же в самолете в достаточном количестве вперемешку с очевидными туристами и спортсменами. Кто-то из туристов уже заказал выпивку и начал настраивать свой приемник впечатлений на ожидающие их пейзажи Парижа. Кто-то спешно пытался наговориться впрок по телефону перед предстоящим отключением телефонов. Обычная мелкая суета перед вылетом.

Никто, кажется, и не замечал те знаки опасности, которые рисовал себе я, находясь в состоянии тревожного страха, а проще говоря — паранойи.

Паранойя — чувство полного бессилия перед окружающими обстоятельствами. Мозг интерпретирует все происходящее вокруг тебя как неминуемую угрозу.

Наблюдая через маленький просвет иллюминатора за людьми снаружи, которые, стоит заметить, были заняты каждый своей частью подготовки самолета к предстоящему полету и не подозревали о существовании меня как субъекта, в больном воображении которого они были участниками спецоперации по моему захвату; мое иррациональное мышление находило в их действиях знаки, которые означали только одно: «Меня обнаружили!» Сейчас кто-то поднимется по трапу, и пилот кабины вместо обычного в этот момент приветствия объявит: «Пассажир Элайи, вас просят пройти к выходу! Пассажир Элайи, пожалуйста, пройдите к выходу…» Каждый взгляд бортпроводников, каждый телефонный звонок человека в костюме говорил мне только об одном — сейчас… начинается…

Капитан нажал на кнопку микрофона и зазвучал голос: «Good evening Ladies and Gentlemen! We are ready for take-off. Please, ensure that: your seat belt is tightly fastened; seat back is fully upright; tray-table is stowed; armrests are down. Thank you».

Страх, выросший к этому моменту до облаков, начал сжиматься и оставаться далеко позади на взлетной полосе по мере набора высоты и скорости самолетом, который ознаменовал для меня гибель одного мира и рождение другого, словно моя личная птица Феникс. Я сел на борт воздушного корабля в мире мрака и неминуемой гибели, а покинул его в мире возможности и надежд. Словно мне подарили вторую жизнь, где все начинается сначала.

Аэропорт J. F. Kennedy, Нью-Йорк. Он мне уже хорошо знаком. Толпы снующих во все стороны индусов и китайцев, носильщиков и извозчиков. Без особого труда я взял такси в Chinatown за 40 баксов.

Побродив по бесконечным вечерним бруклинским пробкам, то становясь частью многокилометрового огненного змея, то отсеиваясь в очередной Exit, моя желтая карета оседлала наконец Манхэттенский мост и, ловко перескочив на другой берег, оставила меня в точке назначения.

Я купил пачку Marlboro и закурил, как в классическом американском экшене. Свобода. Наконец-то… никому вокруг нет до меня никакого дела. В памяти заиграла композиция «Я свободен». Ни одна живая душа в радиусе минимум десяти тысяч километров не знает о моем существовании. Я приехал в один из самых густонаселенных городов мира и почувствовал себя максимально одиноким и, следовательно, максимально свободным.

Вокруг меня было 30 миллионов человек, и ни один из них меня не знал. Я был совершенно один. Когда ты лишаешься всего, ты становишься по-настоящему свободным.

Абсолютная свобода — это полное отсутствие привязанности к кому- или чему-либо. Вокруг кружилось и летало 30 млн человеческих снежинок, но у них у всех была своя жизнь и своя вселенная.

3. Глиняный домик в пустыне

Два мальчика бегут друг за другом по обжигающей подошву пустыне. Одному из них двенадцать лет, второму шесть. Они ловят змей. Цель — поймать змею, посадить ее в пластиковую бутылку, отнести домой, чтобы показать Самуилу. Он подскажет, какая из пойманных змей ядовитая, и какая — нет. Ядовитую следует уничтожить, а «добрую» — отпустить. Такая игра.

Пустошь, потерянная на стыке цивилизаций и эпох, на границе двух континентов, между Европой и Азией, между Востоком и Западом, между севером и югом, между сушей и водой, некогда принадлежавшая бесчисленным кочевникам самых разных племен.

Здесь была создана своеобразная сеть искусственных оазисов, путем строительства многочисленных каналов и водоемов в период экономического расцвета ныне рухнувшей, но когда-то Великой империи. По берегам таких каналов и водоемов активно пробивалась растительность в виде различных трав, цветов, камыша и кустарников. Первоначальным предназначением таких каналов было орошение полей сельскохозяйственных культур. Жаркий сезон здесь длился больше полугода, что позволяло собирать несколько урожаев за сезон.

Со временем и с износом почвы местность начали заселять переселенцы-животноводы, так как обильная растительность вдоль каналов давала богатую кормовую базу для скота. Так здесь оказался Самуил, а позже к нему приехал его младший брат Тит — отец Хана — со своей семьей.

Маленький глиняный дом из трех комнат (две спальни и кухня) с дровяной печью для приготовления еды и обогрева в холодный сезон вмещал в себе две семьи с детьми. В непосредственной близости, в пятидесяти метрах, были расположены загоны для скота.

Вокруг в радиусе десятков километров других построек и, соответственно, других людей не было. Собственно, поэтому все это хозяйство прозвали «точка», так как это было единственное черное пятно в бескрайней серо-желтой степи.

Время остановилось. На протяжении долгих лет жизни здесь ничего не менялось. Степь, ветер, солнце и самый большой горизонт в мире. Ничто не мешает взору наблюдателя достичь тонкой полоски соприкосновения неба и земли по всей линии окружности, на все триста шестьдесят градусов.

Единственное, что тебе напоминало периодически о существовании других людей, — это изредка пролетавший по небу самолет. В те времена самолеты издавали громкий гул, который заполнял все пространство в воздухе задолго до появления самого самолета. Это породило еще одну забаву для детей: смотреть в небо и пытаться первым отыскать на нем приближающийся самолет. Отыскав, каждый мечтал когда-нибудь тоже оказаться на борту этого монстра и посмотреть на все сверху вниз.

Знойным днем горизонт начинал плыть и плавиться: тепло нагретой земли на глазах поднималось в небо и еще больше нагревало раскаленное солнце. Но с каждым закатом солнце возвращало накопленное тепло обратно земле, отчего горизонт становился огненно-алым.

В степи закат растекается по всей обозримой окружности и светится всей палитрой возможных в природе красок. Вся полусфера над головой, как разноцветное сомбреро мексиканского земледельца, сотканное из разноцветных соломинок и ленточек. От лилово-синего на востоке до самых ярко-алых цветов на западе. Полоски белых перистых облаков, как будто воздушные перышки, разбросанные там и тут на небе и ярко подсвеченные затухающим солнцем, на фоне еще насыщенного голубого бесконечного пространства. Собравшиеся вокруг солнца облака как будто пришли проводить своего старого друга на другую сторону света. В зависимости от плотности и расстояния они приобретают от светло-желтого по краям до темно-бордового в эпицентре цвета. Наконец, сама линия горизонта становится отчетливо фиолетовой, обрамляя собой еще не потухшее небо и отделяя его от уже чернеющей поверхности земли. Тут всегда так. Есть и будет. Пока витает в пространствах этот мир.

Пока взрослые занимались хозяйством, дети были предоставлены сами себе и многокилометровой в любую сторону степной пустоши. Тут не было никаких привычных нам теперь коммуникаций в виде водопровода, газификации и электричества. Фантазия ребенка была ограничена лишь Небом и Землей. Любая информация из внешнего мира поступала через взрослых. В частности, главным источником знаний для детей был дядя Самуил, который (когда у него оставалось свободное время) занимался воспитанием мальчиков: своего собственного сына Исама и племянника Хана.

Самуил был человеком в полном расцвете сил, лет сорока. Выше среднего роста, статный, крепко сложенный. Правильные черты лица подчеркивали длинные, густые усы на казацкий манер. Он мог сидеть часами, задумавшись и закручивая кончики своих усов вверх, пронизывая своим долгим, пропитанным мудростью взглядом пространство на годы вперед. Иногда дядя позволял Хану (и только ему) подкручивать кончики своих усов, Хану этот ритуал доставлял огромную радость.

В остальное же время Самуил учил Исама и Хана считать, писать, играть в шахматы и заниматься спортом — всему тому, что станет необходимым, по его мнению, во взрослой жизни достойного человека. Исам обучению наукам поддавался тяжело, зато физически он был сложен крепко, видимо, поэтому все его мысли всегда были заняты жаждой приключений натуральных, осязаемых. Хан, напротив, обучался легко, и уже в шесть лет благодаря стараниям дяди он умел читать, писать, считать в уме, знал таблицу умножения и осмысленно играл в шахматы с дядей.

Отец Хана, в силу занятости и ряда иных причин, редко уделял внимание сыну. Самуил же, напротив, очень трепетно относился к воспитанию племянника, зачастую уделяя ему больше внимания, чем собственным детям. У дяди с племянником сложилась какая-то особенная эмоциональная связь. Самуил не притрагивался даже к еде без Хана и тщательно следил, чтобы тот поел достаточно. После обеда дядя обычно пару часов уделял послеобеденному сну. Он ложился на сбитую из деревянных досок кровать со старым ватным матрасом на одного человека. Хан ложился тут же, под боком дяди, положив голову на его руку вместо подушки. Огромная рука дяди была почти таких же размеров, как и сам Хан, и служила бортом, чтобы Хан во сне не свалился с кровати. Теплый бок выполнял еще и функцию обогревателя для юного Хана. Это была самая уютная и теплая детская колыбель. Несмотря на то, что дети обычно не любят полуденный сон, Хан обожал засыпать на боку у дяди, как котенок, свернувшийся в клубок возле матери-кошки. Даже спустя много лет он будет хранить этот сон как самое теплое воспоминание из детства.

Свободное от работы и учебы время мальчики развлекались как могли: мастерили игрушки из подручных средств, строили шалаши из веток, исследовали бескрайнее пространство вокруг.

В какой-то момент отец Хана где-то приобрел немецкую овчарку по кличке Сильва. Взрослые говорили, что немецкая овчарка — самая умная собака, так как она лишь наполовину собака, а на другую половину волк. Наверное, именно поэтому половина ее шерсти была черного цвета, а другая половина бронзового, как будто сразу два зверя уживались в одном ее теле. Она вмиг стала лучшим другом Исама. Они полюбили друг друга, как мать и дитя.

Исам с утра до ночи бегал, играл и кувыркался с Сильвой. В нем еще больше проснулось что-то звериное, инстинктивное, как будто он сам был только наполовину человек и на вторую половину волк. Позабыв все свои предыдущие развлечения и занятия, Исам целыми днями пропадал в степи с псом. Мне кажется, он бы с удовольствием спал с собакой в одной конуре, как Маугли, если бы ему разрешили.

Как-то сложилось, что Исам стал проводить больше времени с собакой и природой, а Хан (хоть ему поначалу и не хватало компании Исама) получил возможность проводить больше времени наедине с дядей за разговорами и шахматами.

Так проходили первые годы жизни маленького Хана. Это был его идеальный мир, где все было понятно и приятно.

Вскоре даже от этого откровенно небогатого мира воображения ребенка останутся только щепки.

Империи рушатся с треском, грохотом и человеческими жертвами. И империя, в которой родился Хан, не была исключением. Она рухнула всего через пару лет после его рождения, но грохот падения преследовал его всю его жизнь. А на седьмом году его жизни произошла война, унесшая жизни близких и любимых людей.

Когда началась война, дядя Самуил засобирался к отъезду. Он не мог оставаться в стороне, когда на его Родине проливалась кровь его народа. Его идея отправиться в пекло войны не была принята с воодушевлением семьей и прежде всего его братом, который начал придумывать всякие отговорки и уловки, чтобы всячески оттянуть момент. Отговорки всегда были связаны с отсутствием транспорта — ближайшая железнодорожная станция находилась в пятидесяти километрах, а расписания поездов как такового в то время не было, всегда наугад. Даже от символически существующего расписания поезд всегда мог отстать на 10 часов либо вообще не прийти. Не дождавшись положительного исхода с поездом, когда, казалось бы, все успокоились и решили, что Самуила отпустила эта безумная идея, он погрузил необходимые на войне вещи на своего коня, взял ружье и отправился на войну верхом.

Самуил уехал. Через какое-то время за ним уехала его семья. Уехал и Исам. Сильва на следующий день слегла в своей конуре и две недели не выходила и ничего не ела. Возможно, Исам впитал всю ее волчью сторону души в себя, а жить обычной собакой дальше она не смогла. Разлуку с ним Сильва не пережила, став одной из первых жертв той войны.

4. Место под грушей

Хан первые семь лет своей жизни ни разу не покидал свою семью больше чем на день. Даже если не с родителями, он находился с Самуилом, Исамом, со своей старшей сестрой Исидой или еще с кем-то из многочисленных членов семьи.

Хан не ходил ни в детский сад, ни в какие-либо иные дошкольные учреждения. Весь воспитательный процесс происходил в семье, а после отъезда Самуила лег на плечи родителей — Тита и Асты.

Мама любила часто повторять детям (Хану и его старшей сестре Исиде) одну и ту же притчу, как одна мать отправляла свою дочь на рынок за молоком, давала ей кувшин для молока и порола, потому что, если она разобьет кувшин с молоком, пороть уже будет поздно. Смысл понятен.

Помимо нравственного воспитания обязательная программа «дошкольного образования» включала в себя трудотерапию. Хан с Исидой участвовали в хозяйственной жизни родителей. Хан с юного возраста присматривал за овцами, имел навыки наездника и пастуха. Исида с мамой каждое утро доила до десяти коров. Это накладывало дополнительную (самую ненавистную) обязанность на Хана. Каждое утро он просыпался и садился за сепаратор — устройство для перегонки молока в сметану.

Пятьдесят литров молока. Это несколько часов монотонной, механической циркуляции молока через сложную систему сердца сепаратора. Механизм приводился в движение посредством ручки, которая под давлением руки Хана замыкала бесконечные круги перед сонным лицом мальчика. Несколько часов. Как каторжник, прикованный цепью к своей работе, Хан был прикован к сепаратору железной ручкой.

Было время и для детских развлечений, особенно долгожданным был воскресный показ диснеевских мультфильмов. Если было электричество, не было других дел и кто-то взрослый не смотрел ничего другого по второму из двух телевизионных каналов, то удавалось посмотреть мультфильмы с Микки-Маусом или Аладдином. Все условия совпадали не так часто, поэтому каждый раз это был настоящий праздник. Перед показом самого мультфильма демострировались кадры из самого Диснея, как другие дети развлекаются на всевозможных аттракционах.

Попасть в Дисней — самое большое счастье в мире, думали дети. Не меньше. Даже мечтать об этом было бессмысленно.

На расстоянии одного километра от дома, в зарослях финика, на берегу небольшого канала, заросшего камышом, жила одинокая дикая (лесная) груша, высокая, ветвистая, густая. Плоды груши по форме больше походили на маленькие зеленые яблоки размером с детский кулачок, но по вкусу и по сути были грушей.

Тит часто брал сына с собой, когда ходил на водоем прорубить во льду водопой для скотины. Он же и познакомил сына с этим диковинным во всех смыслах деревом для этих мест. Как оно тут появилось, никто не знал. Для маленького Хана это было проще объяснить волшебством или чудом, соответственно, это место так и осталось в его памяти чудесно-магическим. Тут же произошло и его первое парение над краем пропасти и магическое возвращение к жизни.

В один из походов для рубки льда с отцом и старшей сестрой Исидой Хан заигрался катанием на льду и ушел из поля зрения отца. В какой-то момент лед под ногами затрещал и провалился. Хан зацепился руками за кромку льда и застыл. Плотная зимняя одежда вмиг пропиталась тяжелой водой и стала тянуть ребенка вниз. Хан испугался. Казалось, что каждый неосторожный вздох тянет его вниз, поэтому ни закричать, ни позвать на помощь он не решался. Через несколько секунд зависший над мрачной пучиной Хан увидел, как из-за камышей выбежала его сестра Исида в его поисках. Она тут же закричала и стала звать на помощь отца. Он неспешным шагом прошел на лед, оценил ситуацию и ушел. Через несколько мгновений он вернулся с длинной веткой в руках и осторожно, подобравшись ближе к месту крушения Хана, протянул ему ее. Хан схватился всем остатком сил за край деревяшки, и отец вытянул его из омута.

Груша все видела. Взглянул на нее и Хан. Несмотря на мороз и промокшую насквозь одежду, холода он не чувствовал. Оказаться на грани смерти и вырваться из ее лап, наверное, лучшее ощущение из возможных. А осознание присутствия поджидающей на каждом шагу смерти — лучший стимул для жизни.

Так завязалась долгая и преданная дружба Хана с дикой (лесной) грушей. Рядом с ней он всегда чувствовал себя в безопасности.

5. «Папа Карло»

Это не был мой первый визит в Соединенные Штаты. Впервые я попал сюда, еще будучи зеленым студентом. Со своим коллегой-студентом и товарищем по жизни по имени Захри мы приехали по студенческой рабочей программе «Work & Travel».

Впервые выбравшиеся из своего деревенского болота в большой свет, мы, как два ежика в тумане, пытались на ощупь понять, в каком направлении необходимо двигаться из аэропорта JFK в Нью-Йорке в Бостон, штат Массачусетс. Фактически, мы просто брели по огромному аэропорту в направлении «куда глаза глядят». Мы были как Корбен Даллас и Лилу, попавшие в огромный межгалактический транспортный терминал: невероятных размеров территория, бесчисленное множество разного народа всех цветов, форм, в неизвестных нам одеждах и головных уборах, прибывшего из любого уголка вселенной

Сонные, голодные, уставшие после долгого перелета, мы плелись сквозь толпы, пока не услышали знакомую речь на знакомом языке. Группа молодых людей что-то бурно обсуждала. Мы направили свое блуждание в их сторону. Два парня собрали вокруг себя группу студентов и предлагали им БЕСПЛАТНО отвезти до города. Они называли себя «Папа Карло». Надо признать — весьма оправданно.

Их работа заключалась в том, чтобы собирать только что прибывшие из глухого леса дрова в виде студентов и вдыхать в них жизнь. Буквально. Пара сообразительных парней придумали, как зарабатывать на блуждающих элементах иммиграции.

Речь шла о том, что «Папа Карло» — благотворительное общество, которое помогает прибывшим соотечественникам освоиться в новой стране. Помощь состоит в том, чтобы: а) добраться из аэропорта до города; б) разместить желающих остаться на ночь в хостеле. Что было примечательного в их разговоре, так это то, что ребята обещали довезти и разместить абсолютно бесплатно, ссылаясь на каких-то небезразличных спонсоров.

Захри они сразу не понравились, он начал отговаривать меня от идеи воспользоваться их помощью. Я же ничего плохого в том, что нас БЕСПЛАТНО отвезут до нужной нам точки, не видел. После непродолжительных переговоров мы с Захри и еще несколькими наивными студентами погрузились в минивэн «Папы Карло». Машина тронулась.

Одновременно с темпом ускоряющейся машины начали рассеиваться сомнения относительно истинных намерений наших «безвозмездных доброжелателей». Оказалось, что проезд как бы бесплатный, но если снять у них же номер в хостеле за 80 баксов. Если без хостела, вас доставят на Port Authority (автовокзал) за 40 баксов. Студенты автоматически поделились на 2 лагеря: те, кто едет в хостел, и те, кто на автовокзал, — мы примкнули к первой группе. Созрел план. Чтобы сбежать от Папы Карло, нужно думать как Буратино, а он, как всем известно, не отличался излишней честностью. Соответственно, по законам жанра мы не сказали всю правду «Папе Карло», как и «Папа Карло» нам.

Первая остановка была автовокзал, чтобы высадить тех, кто «с нами» в хостел не едет. Это наш шанс. Сообщив «папам Карло», что, раз мы уже тут останавливаемся, мы купим билеты на автобус на завтра и вернемся в течение десяти минут. Они ничего не заподозрили, так как считали, что у них наши чемоданы, которые были у всех студентов, кроме нас. Мы приехали налегке, по рюкзаку на плечах. Естественно, больше мы их не видели. Благодаря такому сложному переплетению лжи в итоге никто никого не обманул: они обещали отвезти нас бесплатно, мы помогли им сдержать обещание.

Так началось наше первое путешествие в Америку.

6. Braveheart. —
«Death smiles at us all.
All a man can do is
smile back»

В том же году, когда началась война в родном краю Хана, вышел в прокат фильм Мела Гибсона «Braveheart», в котором храбрые и далекие шотландцы сражались с коварными и кровожадными английскими узурпаторами за свою свободу.

Нищие и малочисленные, но при этом невероятно отважные шотландские горцы под предводительством Уильяма Уоллеса напоминали Хану его собственный народ. Слишком много совпадений. Столкновение свободолюбия горцев и имперских амбиций их соседей. Самопожертвование одних и безжалостность других. Героизм и страдания. Радость побед и горечь утрат.

В кино война была не такой страшной, как в жизни, поэтому Хан представлял себе, что та, настоящая война, которая идет в его родной стране, тоже как бы понарошку. Хан представлял себе, как дядя Самуил верхом на коне сражал бесчисленных врагов, подобно герою фильма, — ведь у них действительно было много общего: как и Уоллес, Самуил вернулся домой из чужих краев для участия в войне, сражался около десяти лет с врагом и стал настоящим народным героем.

Через два года после начала войны наступил небольшой перерыв между условными Первой войной и Второй. Родители Хана наконец-то, как и до войны, смогли на летние каникулы отправиться в родные края, проведать родственников и побыть дома, взяв с собой детей.

Первым же делом, как только машина въехала в родное горное селение, отец остановился у дома Самуила. К огромной радости Хана. Несмотря на послеобеденное время, вся семья была дома. Исам играл в компьютерные игры с братьями, а Самуил, как всегда, сидел в суровых раздумьях. Кажется, мальчик ждал этой встречи всю жизнь. Так как телефонов тогда не было, любая встреча была сюрпризом, а неожиданная встреча родных людей через годы и войну — самостоятельным олицетворением счастья. Объятия, улыбки, слезы — весь спектр эмоций. Наконец-то все опять были вместе, как будто ничего и не происходило все эти долгие четыре года. Теперь все будет как прежде.

Нам свойственно думать, что наше состояние и положение в данный момент времени с нами всегда: когда мы голодны, нам кажется, что мы никогда не наедимся; наевшись — думаем, что никогда больше не будем голодными. Но у жизни всегда свои планы, о которых мы узнаем по мере их воплощения.

Немного побыв, родители уехали по своим делам, Хан остался с дядей. Как и в раннем детстве, они остались вдвоем и о чем-то бесконечно беседовали. Хан наверняка задавал глупые детские вопросы (ему было всего одиннадцать лет), но Самуил, как и прежде, с большим терпением и участием на все вопросы отвечал. Он как будто не изменился, только появилась большая густая борода, но что-то тем не менее в нем поменялось навсегда, понять, что это, Хану было не под силу.

Хана, конечно, распирало детское любопытство о войне, он хотел послушать героические истории, как дядя всех побеждает одним взмахом руки, но тему войны, как ни пытал его племянник, Самуил не затрагивал, лишь показал в какой-то момент свои боевые медали. Особенно, кажется, он ценил один большой орден в виде девятиконечной звезды с золотой оправой и надписью «Qoman Siy», что означало «Честь народа» — это была высшая военная государственная награда того времени.

Практически все время до отъезда обратно Хан проводил с дядей и Исамом. Самуил брал его с собой на шахматные «турниры», которые проходили в доме кого-то из родственников и собирали вечерами всех вместе. Исам брал Хана с собой гулять где ни попадя, без какой-либо определенной цели и маршрута: улочки, тропы, луга. По родственникам и друзьям. То там, то здесь мелькали следы недавней войны — разрушенные дома, куски искореженного металла, сгоревший танк. Окружающие не обращали на эти удивительные для Хана вещи никакого внимания, а дети приспособились играть с этим «добром» в войнушки.

Хан, никогда не видевший настоящих ужасов войны лично, воспринимал все как часть своеобразного аттракциона. Как бы там ни было, ему и его родным навредить это точно не могло, думал он. Конечно, Хан в силу возраста уже знал, что люди умирают и несчастья случаются, но это никогда по-настоящему не касалось его самого и его родных, а раз до сих пор не касалось, значит и не коснется никогда. Он себе представлял, что они находятся под особенной защитой. Объяснить это себе он вряд ли бы смог, но чувствовал, что ничего плохого с ними случиться просто не может, потому что добро сильнее зла. Так ему всегда говорили, и он в это верил.

Мальчик получил еще один шанс окунуться в беззаботный, простой и наполненный бесконечной радостью мир — совсем как в раннем детстве. В последний раз. Но об этом он еще не знал, ему казалось, что теперь все беды позади, а Самуил стал для него еще большим символом несокрушимой силы, которая убережет от любых бед.

В день перед отъездом Хана вся семья собралась в старом дедушкином доме. Вся семья в полном сборе. Все родные братья Тита, их жены и дети. Нам еще предстоит со всеми ними познакомиться. Царило беззаботное спокойствие. Белки рыскали по деревьям и траве, дети резвились на лужайке.

Вдруг в небе раздался диковинный шипящий гул, как будто огромный дракон приближался, изрыгая пламя. Это был реактивный истребитель-разведчик. Наученные опытом войны женщины и дети поспешили укрыться в доме, остальные присели на землю в ожидании чего-то неизвестного. Лишь Самуил остался неподвижен. Он стоял, скрестив руки на груди, и вдумчиво подкручивал двумя пальцами кончики усов. Он просто улыбался в ответ. Он как будто знал и ждал.

Совсем скоро, буквально через пару недель после отъезда Хана с семьей, война разгорится с новой силой и в новом ужасающем облике. Она унесет тысячи жизней и сломает судьбы еще миллиона.

Воин погибает на поле боя. Другого исхода он не желает. Шотландцы свою войну выиграли и отдали за эту победу тысячи жизней и жизнь своего главного героя Уильяма Уоллеса.

Жизнь Самуила — главного героя в жизни Хана война тоже забрала. Больше они не увидятся. Хан всю оставшуюся жизнь будет навещать любимого дядю в воспоминаниях, а Самуил племянника — во снах.

Как бы ни боялся такого финала Хан, он наступил. Возможно, если бы он не представлял Самуила в образе бесстрашного воина из кино, то он бы не погиб. Если бы Хан не отождествлял Самуила с Уоллесом в героизме, возможно, он бы не повторил его судьбу и в героической смерти.

Погибших в бою шотландцев товарищи провожали в последний путь игрой на волынках. Проститься с Самуилом родные так и не смогли. Он остался на поле боя даже после своей смерти — его боевые товарищи похоронили его в лесу, под большим раскидистым деревом, где он в одиночку отражал внезапную атаку вражеского штурмового отряда. Нападение было совершено глубокой ночью, когда все спали. Самуил не спал. Обнаружив приближение неприятеля, он занял удобную позицию и вступил в бой со штурмовым отрядом, чтобы дать своим товарищам время на сборы и занятие позиций для отражения атаки. И у него получилось. Ценой своей жизни он сохранил жизни своих товарищей и дал им возможность организовать отпор.

Некоторые идеи живут дольше, чем длится человеческая жизнь; какие-то идеи живут веками, как, например, идеи Сократа или Платона, которыми и до сегодняшнего дня вдохновляются люди. Отдельные идеи живут вечно. Но почти всегда ВЕЛИКИЕ идеи пожирают своих создателей, подобно Великой французской революции, которая, как Сатурн, поглотила всех своих детей.

Несомненно, идея свободы гораздо ценнее, чем сама человеческая жизнь, поэтому она легко забирает своих героев с собой.

Вскоре после этого в бою был пленен и арестован Исам. Ему было чуть больше двадцати лет. После долгих пыток, издевательств и «расследований» он был приговорен к пожизненному лишению свободы.

7. Первый класс — в первый раз

В семь лет над Ханом нависла угроза школы. Ближайшая школа находилась в пятидесяти километрах от дома. Естественно, возить в нее ежедневно Хана никто не мог, поэтому родители решили отдать его и сестру в школу-интернат.

Школа с проживанием в интернате при ней на время обучения. Как тюрьма, только для детей. Старое двухэтажное кирпичное здание с решетками на окнах. Тусклые серые коридоры с крашеными бетонными стенами. Комнаты на четыре человека с железными кроватями с металлической пружинной сеткой вместо матраса. В конце коридора на ночь ведро вместо туалета, потому что туалет был только на первом этаже. Первый этаж закрывался перед отбоем на замок. Дежурный воспитатель спал первом этаже, он, видимо, боялся, что маленькие дети ночью помешают ему напиваться всласть с другими обитателями ночного детского учреждения.

Первый же день в этом месте врезался в память Хана сценой, которую он случайно наблюдал за стенами школы. Несколько мальчишек немного старше его самого то ли в шутку, то ли всерьез пинали другого мальчишку и смеялись. Хан наедине с мамой (при отце он плакать не мог в силу воспитания) плакал и просил изо всех сил не оставлять его в этом месте, но мать осталась непреклонной. Именно это решение сыграло в итоге ключевую роль в становлении характера маленького Хана.

В некоторых народах существуют поверья сродни тому, что мальчик становится мужчиной при наступлении определенного возраста или обстоятельств, как, например, отслужить в армии своей страны в 18 лет. Хан перестал быть ребенком в семь лет. С этого дня и до последнего ему самому придется стоять за себя и принимать самые важные решения.

Все время, не занятое уроками и макаронами с водой в столовой, дети были предоставлены сами себе. В полуразрушенном, затерянном в песках поселке, образовавшемся вокруг железнодорожной станции, не было никаких специально отведенных для детских развлечений мест. Поэтому в ход шло все: и вокзальные помещения, и рельсы, и уличные торговые ряды. Дети буквально придумывали себе игры. Строили для себя игровые площадки.

В самой школе был спортзал и футбольное поле на улице, но они предназначались только для урочного пользования. Наверно, в целях сохранности. Особенно глупо выглядел запрет пользоваться уличной футбольной площадкой, ведь там, кроме земли, двух железных труб в качестве ворот и резиновых покрышек, вкопанных по пояс в землю в качестве ограждения, ничего не было; а все вышеуказанное было невозможно повредить. В связи с чем, немного поразмыслив, мужская половина интерната решила строить свое собственное футбольное поле. Перед зданием самого интерната.

Сначала расчертили периметр игрового поля, по этой линии прокопали небольшое углубление, потому что кто-то на свалке нашел полмешка известки (очень похожей на мел), соответственно, ею решили засыпать выкопанную канавку.

На этой же свалке нашлось много разного хлама, в том числе старые стулья, которые были приспособлены под трибуны для зрителей. Размах был грандиозный — работа шла два дня и продолжалась вплоть до отбоя. Поле получилось даже лучше, чем официальное школьное, но сыграли на нем всего пару раз — в день открытия и еще раз.

Оказалось, что стройка поля была нужна больше как крик души о свободе и самостоятельности. Дети, помещенные в режимный объект и окруженные бесконечными непривычными запретами, хотели продемонстрировать собственное «я» своим угнетателям.

Еда по расписанию, сон по расписанию, спорт раз в неделю — условия как в тюрьме, особенно для детей, прибывших из степной свободы. Строительством собственного футбольного поля дети доказывали себе и врагам-воспитателям, что они тоже что-то значат.

С понедельника до субботы Хан с другими детьми, приехавшими из разных краев песчаной степи, находились в школе-интернат. В субботу, во вторую половину дня, родители приезжали за своими детьми и забирали их домой на воскресенье. Забирали и Хана. Минуты или часы ожидания между завершением последнего урока в субботу и до момента, когда автомобиль отца покажется в воротах школьного двора, были самыми длинными в жизни Хана. Стоя на крыше интерната, дети выглядывали каждую проезжающую машину, пытаясь первым узнать машину своего отца. Спорили и толкались, угадывая, чьи родители приедут раньше и кому повезет больше — побыть с родителями хотя бы на несколько минут (а иногда и часов) больше других детей. Никогда и ничего в своей жизни он не будет ждать с таким трепетом и волнением. Каждый раз.

Каждый раз, возвращаясь на выходные из школы в степной домик родителей, Хан посещал свое безопасное место у Дикой груши. Это дерево странным образом давало ему уверенность, что все будет хорошо в жизни, пока оно живо.

8. Атлантический футбол

Предвечерний август. Побережье Атлантического океана. Футбол на песке. Ещё юные студенты, прибывшие из разных уголков земного шара в Северную Америку.

Надо сказать, играть в мяч на пляжном песке крайне затруднительно, считается, что именно поэтому бразильцы такие мастера футбола, потому что проводят все детство в игре в пляжный футбол. Они, как правило, выходцы из фавел, крайне бедных семей, а пляж бесплатный круглый год.

Мы на членство в сборной «Селесао» не рассчитывали, поэтому предпочитали играть на твердой поверхности дна отступившего отливом океана. Игра происходила после рабочего дня, в вечернее время, когда дневной зной уже пошел на спад, а с прохладной поверхности воды дует легкий, свежий ветер. И так до самого заката солнца.

В один из таких дней, уже набегавшись и искупавшись в прохладных волнах Лабрадорского течения, которое, смешавшись с теплым Гольфстримом, на короткий период времени становилось теплее, чем обычно, я сидел на песке, наблюдая за закатом и горизонтом. Мокрое тело, как фен, обдувал легкий морской ветер. Огромный огненный шар уже приготовился к тому, чтобы утонуть бесследно в бескрайних водах океана. Тонкие полоски редких облаков приплыли к горизонту, чтобы проводить своего товарища в темную пучину сна.

Я любил представлять, что на том берегу океана мой дом. Мама. Как на крыше школьного интерната я сидел и ждал, пока из-за угла вынырнет автомобиль отца и заберет меня домой. Но отец не появился, вместо него на пляже возник человек в шотландском килте и с волынкой в руках. «Неужели я сплю?» — пронеслась мысль в голове.

Это было что-то невообразимое… Он встал лицом к океану и заиграл мелодию из «Храброго сердца». Его килт в паре с ветром исполнял медленный траурный танец в такт мелодии, доносящейся из глубин некогда живой души волынки. Это было невероятно. Это было ошеломляюще. Это было душераздирающе.

Как я его понимал. Его Грусть. Его Печаль. Его Скорбь. Его одинокое на чужбине сердце плакало по дому. Как и мое. По дому. По родным. По тем, кого уже не вернуть. Я плакал воспоминаниями, шотландец плакал мелодией. Мы прощались со своими героями, пусть и с запозданием.

Самуилу бы понравилось такое «Прощай!».

Свобода стоит того, чтобы за нее страдать. Вдруг эта музыка из самых глубин Грампианских гор, этот ветер с поверхности бескрайнего Мирового океана и этот закат, который случится, несмотря ни на что, привели меня к принятию неизбежности прошлого, неотвратимости будущего и великолепия настоящего. К осознанию фундаментальной разницы между категорией вечности, к которой уже принадлежит все, что было, и еще принадлежит все, что будет, и категорией обыденности, в которой ты пребываешь сейчас.

В конечном итоге значение имеет только «сейчас» и какое твое «сейчас» получит отражение в «вечности». Это был один из тех моментов «чувства абсолютного счастья», о которых мы условились говорить. Момент, когда приходит осознание «зачем все это было»; когда можно подвести черту под одной главой своей жизни, отпустить все тревоги и все непонимание и начать новую главу.

Часть 2

Береги платье снову, а честь смолоду.

— А. С. Пушкин «Капитанская дочка»

1. Иешуа Га-Ноцри

Время абсолютно и время относительно. Ни для кого не секрет, что время невероятно долго течет в минуты ожидания и пролетает со скоростью света в секунды эмоционального подъема. Существует еще одна черта времени, характеризующая его относительность: словно предметы, расположенные вдалеке, кажутся маленькими, так и удаленное от нас во времени событие (из прошлого или будущего) кажется не таким значительным. Лучшее подтверждение тому — выпускные или вступительные экзамены. Ты всю свою предыдущую жизнь готовишься к этим экзаменам. Успешно закончить школу и поступить в университет — единственная твоя миссия на этом этапе жизни. Будущее же представляется таким безоблачным и счастливым: «быстрее бы окончить школу, вот тогда начнется настоящая жизнь», «быстрее бы закончить институт, тогда начнется настоящая жизнь». Но через двадцать лет, когда та самая «настоящая жизнь» настигает тебя, сталкивая по пути с трудностями иного ранга, кажется, каким же сущим пустяком были экзамены и каким сложным испытанием является действительность. И так по циклу. Бесконечно.

Прошлое неизлечимо. Будущее никогда не наступает. Жизнь неизбежна.

Семья собралась на летней террасе при старом деревенском домике. Прекрасное летнее утро, в воздухе царит атмосфера уюта и аромат свежего домашнего завтрака. Мама суетно мечется между столом и кухонной плитой с несдерживаемым волнением. На террасу поднимается Самуил. Он на костылях, ноги и руки перебинтованы. Хан бросается его обнимать: «Они говорили, что ты умер, а я знал, что ты жив!» Ребенок плачет и обнимает своего горячо любимого дядю, крепко к нему прижимаясь.

Вдруг он открыл глаза.

Хан проснулся в степном поле. В руках он сжимал том «Мастера и Маргариты». Смирение с тем, что это был всего лишь сон, пришло не сразу. Рядом пасся конь, привязанный к дереву. Малыш (такое имя еще жеребенку когда-то дал Самуил), охотно обрадовавшись минуте покоя, своими проворными губами, как слон хоботом, собирал подножный корм. Малыш внимательно пригляделся к проснувшемуся мальчику с тем сочувствием в огромных глазах, которое среди животных присуще только лошадям. Именно за этот взгляд Хан влюбился в лошадей еще будучи ребенком и чувствовал с ними особое взаимопонимание.

Паслись и коровы, за которыми Хан должен был приглядывать; они расползлись по густым зарослям кустарника и камыша вдоль канала большим разноцветным пятном на буро-зеленой поверхности, как клякса перламутровой краски на бумажном холсте.

Прекрасная осенняя погода: летний зной уже отступил, зима пока не стучалась прохладой в горизонт. Легкий ветерок, свежий воздух и естественная тишина — идеальный читательский зал под открытым небом.

По-осеннему ржаво-красное предвечернее солнце клонилось в сторону заката, до которого оставалось еще несколько часов. Оглядев еще раз спокойный горизонт, пастух ушел в книгу. Вдруг ветер подул чуть сильнее, поднял с места и мигом прибил Хана к стенам древнего Ершалаима.

Оказавшись среди глиняных построек и римских замков в компании Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата, он всеми клетками мозга пытался осознать происходящее. События и персонажи проносились перед ним с такой скоростью, что он не успевал за ними угнаться; как кусок карбида, брошенный в воду, события вскипали и бурлили в сознании и растекались по телу густым, колючим веществом. Воланд молниеносно сменялся Понтием Пилатом и вступал в дискуссию не менее интересную, чем предыдущая. Счет времени был полностью потерян. Хан уже не читал, он просто растворился в тексте, жил на его страницах вместе с героями, гулял по древним улицам и убегал от легионеров и убийц.

На том этапе жизни это было первое произведение для мальчика, которое не определяло с самых первых страниц, кто тут добро, а кто зло, что сбивало с толку совершенно.

Нас с детства приучают к тому, что мир поделен на добро и зло и первое априори выигрывает у второго — другого не дано. Хан впервые почувствовал, что у любой идеи есть свои последователи и своя правда, а добром назовут то, что в итоге победит. И неважно, какими средствами будет достигнута эта победа, победители проследят за тем, чтобы их назвали добром. Конечно, история может все оценки пересмотреть, и не один раз, но в конечном итоге характеристика того или иного события все равно будет зависеть от того, кто на отрезке времени стал победителем. Последователи какой идеи.