Бесплатный фрагмент - Глобус Билла

1. Никто не любит Биллов

Тот, кто из воды к небу лезет. На башке — рога острые, тело мохнатое, а в водах океана — его хвостище, и не такой, как у «получеловека на лучшую половину», а самый натуральный — рыбный, акулий. Вот такой символ опасных времён.

Да-а… была штучка.

Видел её и дракон, резко выпустив из розовой пасти свою жертву и беззлобно подпихнув хвостом прочь — к слову, туда, где траекторию рассмотрел и поддержал ветер — прочь от деревни, от высоток городка, куда наведывался за покупками Саид.

Волна взрыва — тёплая, отзывчивая на перемены, — душевно поднялась над всем южным крылом замка.

Волна эта была бы зрима, обладай нибирийцы умением проницать суть вещей, как самая маленькая и завалящая оса. Искры выхваченного из нутра материи вещества составляли её контур в виде гибкого острохвостого тела, увенчанного вертящимся рыльцем.

Когда волна, мягко двигая предметы и легко вынув из брусчатки целый квадрат, который расшвыряла тут же конфетишкой, поплыла к башне, наверху уже никого не было.

Ас, ухватя крепление лонжи за целых одиннадцать секунд до знакомства, сказал так звучно и ясно, будто занял у кого-то голос вместо своего жестяного:

— На счёт два…

Но счёта никакого не последовало. Обманул! С этим последним словом он прыгнул, выбив сапогом пульт защитки и, в потёках всплакнувшего пузыря, все четверо посыпались за командиром, повиснув в воздухе.

Дракон поглядел на них, улетая. Рваная географическая карта под ним перевернулась и оказалась сбоку. Видел он и ещё кое-что.

Не одна бомба, тёмная и овальная, с раструбом, как бутылка минералки, упала из разорённого небесным хулиганом самолёта. Мелькнув в потоке уносящегося от дракона человеческого города и новейших сооружений богов, вслед за первой штучкой повалилась к замку, который дракон видел вверх фундаментом, номер вторая, и — ребячливо пробив стослойную вафлю крыши, канула в доме, ставшем родным для этих суетливых существ.

Они этого не видели. Никаких подробностей, кроме размахивающих по отдельности рук и ног. Хорошенькая щиколотка Шанни мелькнула возле Билла и мазнула его по лбу. Каблучок…

Они припахивали прихваченным дождём и летели в путанице креплений, четыре нанизанных уточки из сказки. Замок был им виден краем огня, в который он превращался.

Билл был не против тесного соприкосновения с Шанни, но когда в него утюгом въехало плечико брата, принялся пихаться. От этого сложное ёлочное украшение заколыхалось.

Энкиду был рассержен сильнее прочих. Билл видел его вылупленные глаза, искавшие кого-то прицельно.

Шанни раскачивалась, как уездная барышня на качелях.

— Ты надул!

Ас ответил — сдержанно и ныряя в воздухе, выставив сапог:

— Я не мог считать до трёх… передумал.

— Ты же говорил… она крепкая!

Ас ухитрился пожать плечом. Энкиду ринулся к нему напролом.

Внизу промчалась брусчатка

— Я столько сов вложил! — Завопил егерь.

Билл решил, что ослышался — ветер пронёсся прямо сквозь него вместе с воплем Энкиду, но вспомнил про денежное средство, увиденное накануне, и дико рассмеялся.

— Мы столько трудодней потратили! — Кричал Энкиду, если можно так выразиться — теряя человеческий облик и всё более становясь похожим на тигра, которому угораздило очутиться в десяти километрах над землёй.

— Ты обещал, она выстоит… что она всё выдержит.

Ас мрачно рявкнул:

— Сзади!

Энкиду бешено вывернул — как сова — башку и застыл с открытым ртом. Тут же он пожалел об этом и захлопнул рот, осмысливая вместе с проглоченным километром воздуха то, что увидел.

Шанни и Билл за его плечом разглядели: нечто грозное двигалось к башне. Видеть нутро вещества они не могли. Но синергия на такой высоте и в таком количестве и плотности сделала своё дело. Волна взрыва приблизилась к башне, к той ступени, на которой они стояли минутой раньше, засасывая в свою воронку маленькие облака и даже край грозовой тучи, и вдруг остановилась. Кольцо вращалось вокруг башни, вроде кувшина на гончарном круге и кто-то всё исступлённей в порыве куража нажимал на педаль.

Не добравшись до башни, волна ярилась какое-то время, сминая и само это время, и внезапно опала. Спустилась обручем, который не удержала девочка, и растворилась в траве, осветив её до шерстинки. Пойманная сворованная туча полыхнула и, издав тихий треск, всосалась в зазеркалье. Кольцо пригнутой пружиной влилось в землю и ушло в неё.

Твердь всколыхнулась, побежали меленькие волнишки — но это был конец зрелища.

Энкиду несколько раз прикрыл глаза — это, наверное, и называется хлопать ресницами.

Потом он извернулся и глянул на Аса. Тот сказал в тишине, которая вернулась и воспринималась как самый мощный грохот:

— Видел?

Билл почувствовал — сердце горячей тряпкой обернули, а глаза наполняются излюбленной им влагой.

— Великое творение людей и богов… — Прошептал он.

Над ухом растерянно и гневно крикнул не услышавший голос разума Энкиду:

— Но… она стоит… она цела?

В голосе почудилось что-то виноватое, когда человек не хочет признавать свою ошибку. Но рад, что ошибся.

Билл всё размышлял по поводу несообразных воплей Энкиду, когда лонжу сильно поволокло вниз. Кукольник дёрнул за верёвочку, решив пустить в ход любимых персонажей.

Билл понял, что они падают. Далеко внизу мчалась маленькая машина. Билл перевёл дыхание и вовремя: они спускались.

Полоски стального крепления мотались паутиной, сдёргиваемой паучком перед бурей. Громадный лист железа мчался, свернувшись фунтиком и тут же развёрнутый обратным тычком разгулявшегося воздуха.

Лонжа обхватывала грудь до боли в сердце, стремясь втиснуться между рёбрами.

Крыша родного ненавистного дома показалась — над ними, передёрнутыми на пальцах карабаса.

Они увидели огонь, который обцеловывал фасад замка на юге, и тут же — их крутануло — самый край пустыни. Оттуда ехала целая армия внедорожников.

Стало быть, господа песка уже знают о происшествии…

Когда их свалило на гигантских ступенях, по которым впервые сбежал Билл когда-то в иной жизни после приземления на прародину, все стороны света опять поменялись местами. Лиловая страна теней, куда уже конечно, удрал дракон и, быть может, чашечку кофе заварил, сидит и смеётся над ними — выскочила на востоке, а на западе виднелась историческая гимназия, где, по преданию, в которое не верил Билл, собирались силы света перед последней решающей битвой.

Остановился внедорожник, и Билл, тщетно ждавший появления смуглой мужской ноги в военном сапоге, был приятно удивлён, увидев над собой колыхание светлого подола, из-под которого показался на мгновение носочек маленькой сандалии.

На брусчатке двора крутились чёрные машины. Давненько этих ребят не видано.

— А вот и господа большой дороги. — Пробормотал Ас.

Драконариев они не заметили. Из внедорожника водительница в белом, облепившем улыбающееся лицо платке, кивала им.

Они полезли в машину скопом. Поехали!

Мелькнул в кустах бок маленькой машинки, и там внутри летали чёрные лживые кудри.

— Стой… — Крикнул Билл. — Бебиана… милая… останови.

Он вывалился, сквозь проклятие Аса и смешок Шанни, в коленях которой Билл целое мгновение познавал таинство чулка с петелькой.

Шанни в этой суете не забыла зацепить Аса. Они оказались рядышком.

— Ты не знал, что она устоит?

Он помедлил, хотя медлить было нельзя.

— Вот… теперь знаю.

Он, может быть, ждал оплеухи, но леди сдержала себя. Вместо этого она укусила себя острыми зубами за кулак, похожий на ракушечку, и затем коротко рассмеялась.

Иннан издалека голосила:

— Погасили! Пожар погасили!

Её волосы развевались и опадали.

— А музей? — Крикнул Билл.

Он, в один клик, как говорят люди, вспомнил многое — старые журналы почему-то, над которыми сгорбился Энкиду, изредка показывая ему всякие неприличности молча и сурово морщась, когда Билл не мог сдержать исповедального смешка и комментариев… вместившей Великий Потоп чайной чашки с непонятной девятизначной датой… гребешка с волоском, в котором собрана целая генетическая библиотека… письмо…

Нет… оно в другом крыле замка. Напомнил себе Билл. А зачем бы ему быть здесь и вообще — можно подумать… драгоценность.

В этот момент и не позже появился сир Мардук.

Сердитый и весёлый, он, молча, нашёл глазами и так властно поманил обеих девиц, что они невольно повиновались. Он раскрыл руки крыльями — взмахнув старым клетчатым пледом, который он позаимствовал у Аса, а самому Асу презентовал этот символ суровой романтики местный житель. Одеяние рисунком складок подчеркнуло мужественную прелесть широкоплечего рослого старика.

С полыхающими глазами, он прикрыв драконьими веками два огня, прижал к себе обеих, ставших маленькими, как цыплята, и удерживал так некоторое время.

Безмолвно при этом шевелил губами.

Обе леди (цыпочки?) помалкивали — эта неловкость длилась не менее пары минут.

Билл сказал себе, что ничего более красивого он не видывал: старик воплотил в себе в эту минуту всё, что есть убедительного в брутальности.

Разговаривать и шутить по поводу нарушенного расписания авианалётов не стали.

Драконарии без малейшей суеты выстроились в колонну-трёхрядку. Целая коробка солдатиков из дорогого магазина. А где наш мальчик, счастливый обладатель безотказного войска? Водяные автоматы играли в их коротких сильных руках.

Когда один пробежал мимо, Билл ощутил особенный запах — но теперь он не показался ему отталкивающим. То был дух самой собранности и готовности. В обычное время, этот запах, очевидно, слишком сгущён. Нужны особые обстоятельства, чтобы рассеявшись, он стал духом битвы и преодоления.

— Горжусь… — Пробормотал Билл.

— Чем это ты гордишься? — Подозрительно разглядывая, спросила чумазая Шанни: под мышкой термос с кофе для тех, кто вёл борьбу с огнём, под локтем другой разовые стаканчики.

— Красотой объединённого человечества.

— А. Ну-ну.

В парке, над которым тлели и трещали летучими кораблями покинутые гнёзда, в темноте, полной искр, сделалось дополнительное движение.

Энкиду, забрасывавший огромными комьями земли меркнущее крыльцо, глянул на Аса.

— Теперь тебе достаточно душевного огня?

— Что? — Грубо спросил тот, останавливаясь и показывая два пожара в глазах.

— Для чего, следовало бы тебе спросить.

Энкиду отвернулся с громадным катышком на плече. Земля полетела в огонь, переворачиваясь от силы толчка.

Офицер в огнеупорном шлеме подошёл. Ас издалека бросил взгляд, полный обиды, на Энкиду.

Мардук выслушал офицера, поднял лицо. Оно переменилось, великолепные губы сжаты непритворно

— Вот какое дело…

— Ещё штучка… она…

— Куда упала вторая бомба?

— Она… дети… в Гостиной.

Они онемели.

— Да ладно вам. — Молвил Мардук.

В эту минуту он был просто обольстителен.

— У семьи Ану, в конце-то концов, это не последний замок. Сыщем… где перезимовать. А летом вы на травке поспите.

Иннан бросила на отца, с позволения сказать, восхищённый взгляд. Ну, не то, чтобы — но с каким-то странным одобрением. Потом она вскользь оглядела всех. Мол, видали? Знай наших. Энкиду усмехнулся — про себя, само собой. Не дурак же. Мардук, если и почувствовал это обилие порывов — показывать не стал.

— Сапёры будут здесь скоро. — Мардук сменил тон на сдержанный. Жестом попросил офицера далеко не уходить.

Хозяин замка окунулся в глубокое молчание. Молчали и они.

Про историю с сахаром не вспоминали. Ас первым очнулся и оказалось, что опоздал. Шанни побежала к дому. Мардук разбойно гаркнул:

— Леди… ах, чертовка. Стой. Стой!

Мужчины дурацким галопом последовали за ней, как стадо кентавров.

В коридоре и анфиладах было тихо, запах ночи сделался сильнее. Оказавшись на пороге Гостиной они поняли — почему.

Она пробила потолок и фреска разошлась под её целеустремлённым натиском. Ночь всеми звёздами присутствовала в гнезде семьи Баст.

Аншар был сразу ими замечен. Его кольцо, не тронутое ударом, врезалось в небо и теперь старый арабеск казался ожившим окончательно.

Дыра между Царём клетки и Привалом соединила их с Явью. Билл почувствовал облегчение, что планеты не задеты… разве что Привал слегка… слегка.

Обрушился край материка… Кратер пробит, новобранец, не привыкать.

Иннан проскользнула мимо сделавшего хватательное движение отца и вскрикнула.

Она отступила, глядя вверх.

— Что это?

По плечу её расплывалась клякса, впитываясь в голубую футболку.

— Ты ранена? — Крикнул Мардук и тут же устыдился, замолк.

— Нет. — С удивлением. — О нет…

Они это видели.

Привал был ранен основательнее, чем казалось.

Впечатление усиливалось тем, что краски начали плавиться и стекали, тягуче капая, с потолка. Именно такая капля упала на Иннан. Что за секреты у старых мастеров.

Шанни тихонько шагнула в комнату.

— Но где она…

Ас, тщетно удерживая её блеском глаз, кашлянул и на первый, второй, рассчитайсь! — оказался пред Шанни.

— Мэм… — проговорил драконарий в окне. Смуглая точёная из дерева рожа выглядела внушительно и строго.

Шанни неохотно остановилась. Энкиду поднял палец, заставив всех замолчать, прошёл на цыпочках — престранно и забавно.

Потом тихонько, как в прятках, приподнял скатерть и отодвинувшись, показал.

Она лежала под столом…

Такая, как они представляли. Она лежала под столом.

Бомба не собиралась взрываться, настороженная, как ночное существо, проникшее в дом из леса.

Они стояли вокруг.

Нетронутый проём окна — стекло не выбило взрывной волной, — отвлёк их. Драконарий отвернулся — очевидно, сапёры пришли.

Пока драконарии выносили её, как подпившего какого человечка, они только потеснились в глубь дома, не в силах заставить себя покинуть его стены. Мардук оглядел их — да, они не могли его покинуть.

Вечер, насколько это мыслимо в Гостиной, где потолок пробит бомбой не по расписанию, прошёл мирно. Билл даже решил, что дикая перепалка в воздухе ему померещилась.

Энкиду время от времени умолкал, — под землю, столь им любимую, проваливался. Шанни первая заметила, что эти вспышки молчания приходятся на все реплики Аса.

Гроза всегда неизбежна. Шанни решила подтолкнуть грозовой разряд.

— А всё же командир… молодец ты. Отличная торчалка, знаешь.

Энкиду тут же опустил голову. Ас кивнул Шанни — воспитание не позволяло оставить комплимент дамы безответным, и, глядя на Энкиду, молвил чужим голосом:

— Ваша светлость, вы недавно высказали своё суждение по поводу строительства.

Билл не сразу сообразил, что Ас не шуткует, и не сумел сдержать коротенький звук. А вот Иннан и Шанни-провокаторша поняли это сразу.

То, что последовало, заставило Билла прикусить язык.

— Сир главнокомандующий, — Энкиду непривычно рубил слова, — я официально приношу вам извинения.

Ас молчал мгновение, потом с той же незнакомой интонацией возобновил радиоспектакль:

— Стало быть, князь доволен, и я рад.

Энкиду буркнул:

— Забей.

Ас пожал плечом и отрезал, ныряя в обжитое амплуа в металлическом режиме:

— Как скажешь.

Шанни спешно рассмеялась и обратилась к Биллу:

— А тебя завидки не берут? …рот закрой… Твой незаконный брат и лулу-самозванец отгрохали самое величественное сооружение в истории этого и того мира… и, того гляди, начнут дивиденды срывать. А ты?

Иннан протянула руку и всунула Биллу в рот ложечку.

— Он может вложиться. У него ведь есть деньги. Да, Билл?

Билл спешно сглотнул — ложечка осталась цела, и, сунув руку в карман, согласился:

— Верно… это варенье дядино, Иннан. Смотрите…

Он показал им монетку с птицей.

Ас посмотрел с интересом:

— Так что?

Билл присмотрелся. Глаза серьезные — поди разберись с военной формой юмора… когда твои самые близкие начинают играть своё представление, не до шуток. Он понял бедного ящерку…

Билл подбросил монетку и, хотя Шанни попыталась подбить его руку, которую куснула над столом Иннан, поймал. Упрятал в тёплый карман.

— Нет уж. Я погожу… приценюсь.

Чудные посиделки затянулись. Настроение, владевшее ими, иначе, нежели подступающей истерией, назвать было нельзя.

— Эриду повторяет путь своей матери.

— Я никогда не говорю дурно о женщинах, Билл…

— Ты вообще о них не говоришь, Ас.

Энкиду широко ухмыльнулся. Он выглядел спокойным, но Шанни мельком посмотрела на его руку. Пальцы, крепко державшие чашку, покраснели, но он не чувствовал, что вот-вот обожжётся. Шанни спокойно отвела глаза — этим парням не мешают сильные ощущения.

— Надежда, ну, как же… — Пробормотал командир.

— Не спорю, религия может многое объяснить…

Билл немедленно его перебил, так же как невысказанную мысль Аса.

— Помните тот чудесный старый гимн… его исполняют в день Благословения Небесного Пути, или как там. Помню, это единственное, что мне нравилось по части посещения этих заведений, когда меня туда таскали, чтобы представить жрецам.

— Какой это?

— Обратный Отсчёт. Ну про то, как предки поднялись на корабле и им кажется, что на них смотрят сами небеса? Про благодать и всякое такое. Хотите, я…

— Нет. — Успел Ас, с реакцией достойной не раз прошедшего Небесный Путь.

О чём ему сразу сказала Иннан, и, прежде, чем Билл наспех сочинил что-нибудь в достаточной мере убийственное, добавила:

— Я думала, это просто песня в универах второго сорта.

— Хотел бы жить в другое время, племянник?

Шанни подняла вилочку. Она и Мардук переглянулись — глаза с двух сторон стола синие… синие. Океан, откуда вылезла первая тварь, и небо, где из недр пылевого облака вылупилась планета, и синий гнев старой выдохшейся крови, в одинаковом составе пульсирующей по тонким жилкам Шанни и разбухшим вервиям Мардука.

Все синеглазые заодно.

— Во времена, когда любили биллов.

Энкиду косо глянул и отодвинув вилочку, которой уж слишком вольно дирижировала домашним оркестром из больших животных маленькая леди, согласился:

— И когда любили, чтобы биллы вас перебивали, когда вы пытаетесь сказать важную вещь.

Иннан перехватила прибор и указала на Билла. Тот кусал губы.

— Но всё же, — начал он.

Ас ухмыльнулся.

— Во времена, когда можно не учить иностранные языки, потому что все понимают, что хотят сказать биллы, хотя это нечленораздельно и бессмысленно.

Билл дождался, когда стихнет дурацкий смех, к которому присоединился Мардук.

— Я… не хотел.

— Что так?

— Мне нравится моё время… и оно может быть очень хорошим.

Иннан первой перестала смеяться и молчала, тихо улыбаясь.

— Намекаешь на революцию, племянник?

— Билл, ты чудесный парень, совсем как девчонка.

Иннан быстро глянула:

— Виновата?

Энкиду замахал:

— Зараз почнеца, как говаривает один чудесный парень.

Ас перебил:

— Ты права, его женственность под вопросом.

— Ты про бритьё?

Падение штучек — и той, что взорвалась и той, что промолчала — открыло новые черты характера сира Мардука. Сказать, что он сделался странным… ну, знаете. Страннее странного — так бывает? Разве?

Любопытно было бы прояснить, что взорвало ту маленькую перемычку, коя, как утверждает просветлённая в физиологии Иннан, соединяет две части мозга всех живых существ, из разряда жаждущих прикосновений, в характере дяди.

В соборной душе компашки или в её коллективном разуме (как вам больше понравится) засело ощущение, что в замок попала ещё одна бомба, и где-то лежит. Эту дурь трудно было выбросить из головы. Бомба в голове это надёжно.

Если это входило в замысел дяди, то идея сработала.

Билл всем объявил, что он в восторге… Никто не высказал ни поощрений, ни одобрений, но почему-то у всех повысилось настроение. Натурально. Как повышается температура.

Дорога зимы завершится летом.

Утром все были нервны, как мыши в банке, которых поймали на пять копеек. В банке — зато денежка.

Обман Аса теперь вошёл в их историю, как Подвиг Аса.

Что их ждёт? Это также неизвестно, как то, что спрятано в глиняном погребе.

Билл рассказал, не зная, зачем, о встрече на лугу и своём сне брату. Тот, выслушав внимательно, дурацких вопросов не задавал, зато неожиданно переспросил:

— Значит, один под папика косил, а второй прессовал?

Билл вздохнул и признал это, добавив укоризненно:

— Ты при командире так не выражайся…

— Ну, да, у него от такого молоко пропадёт.

И оба негодяя, посмотрев друг на дружку, разразились сильным и грубым звучным двойным хохотом.

В этот же день, Ас отправил своих ребят полить высохшее поле. Когда эскадрилья взлетела, подхватив бурдюки с питательной жидкостью, семейство приветствовало вылет подпрыгиваниями и выкриками во дворе.

Селенье было спасено, самолёты — дряхлые почтовики, переделанные асовыми инженерами, — улетели в своё хозяйство. Радостный смех медленно утих, все разбрелись.

Билл, разгуливая в смятённых чувствах позади школы, увидел людей, упражняющихся в приседаниях и подъезжающие машины.

— Компрадор! — Орал краснорожий тип.

Он заткнулся, издалека завидев болтающегося Билла, и подозрительно уставился. Позже Билл узнал, что это тренировочный лагерь для профессиональных протестующих.

— Да, да. — Подкинул дядя с неторопливой усмешкой. — Я у себя демократию завёл.

Билл не знал, что сказать. Мардук посмотрел — мол, всё понятно?

Билл издалека увидел движение между тремя стволами прямых деревьев. Кроны их избавились от оперения, как подобает их породе, точно по расписанию — в ноябре, в дни великого листопада. Билл помнил, как робко любовался ими. Благородная и мрачная нагота лишь делала их похожими на стрелы или новомодное оружие. Потом деревья обзавелись снегом и долго были нарисованы на белом.

Теперь они были переполнены зелёной кровью июля и целились в голубое небо.

Его уверенность усилил запах, жестокий и дурманный, как начало войны.

Билл обозначил себя, чтобы не получить нежданного подарочка, и, продолжая натужно кашлять, подошёл с подветренной стороны.

Ас курил стоя. Между веток лежал длиннопалый пистолет, явно домашнего изготовления. У ног на земле горка листьев. Билл покосился на неё.

— Ты о чём-то думаешь, да?

— Привычка. — Извинился Ас и затянулся так, что сигарета в мгновенье ока прожила свою жизнь до самого фильтра.

Ас посмотрел на неё непонимающими глазами.

— Вроде твоей привычки прикрывать окурки листьями, будто это твои мысли.

— У тебя нет уважения к интимной жизни.

— Так это твоя интимная жизнь? Командир… нет слов.

Ас сделал рукой и плечом жест досады. Билл не отстал.

— Скажи Энкиду, он захоронит твои мысли… то есть, окурки, как подобает.

— Да, могильщик он грамотный.

Ас иронически смотрел на него. Билл почувствовал себя неуютно — ну, как сигарета. Ас снова заговорил, обращаясь к новой сигарете:

— Разве ты не чувствуешь себя владыкой мира, когда заводишь часы, большие круглые? Когда стрелки гоняешь по циферблату, распоряжаясь временем? Хотя и знаешь, что тебе оно неподвластно?

Билл слушал и понимал, что с ним происходит — именно потому, что понять не мог.

Гордый кровник на пробу оказался самозванцем.

Биллу, рождённому с душой большой, но расплывчатой, нетрудно было влезать в чужие шкуры — лишь бы не шкурки. Но он, чьё первое воспоминание связано с прыжками по дереву — мелькают блики света, и ветер изредка тоненько взвизгивает, — понимал, что командир, — первое воспоминание известно лишь полковому психиатру, — скроён иначе… замешан из другого теста… что судьба одну маску положила ему в колыбельку — рядом с маленьким хорошеньким пистолетиком.

Колыбелька командира — ха. Мысль хорошая, следует поделиться ею с Иннан.

И пошло, поехало.

День был посвящён грозе — Билл был весел. Второй утонул в светящихся серых облаках, ползших по холмам, в точности повторяя их очертания — Билл улыбался.

На третий солнце покинуло облака и возник в девятом часу шар света, и вся Эриду была объята им.

Билл помрачнел. Шанни, тихонько подойдя к нему, увидела — каменный. Она в который раз подивилась тому, как изменчивы настроения дяди и племянника. Одна разница — Мардук свирепел и даже луковицы жёстких серебряных волосков под кожей начинали у него топорщиться. Страшное что-то проявлялось в его дивном старом лице — благородство черт вступало в противоречие с тёмной основой, оттого казалось, что у него сквозь пергаментную древнюю и строгую маску пролезет сейчас какая-то личина.

А Билл — тот, как сказать… печалился. Живительный источник иссякал, и он делался беспросветным озером, затканным подлунными растениями.

И чудное дело: почему-то всем вокруг делалось не по себе. Точно Билл был водою из городского крана, и шипящая головка опустевшего смесителя приводила горожанина в отчаяние и трепет.

К счастью, с Биллом это делалось редко.

Вот сейчас он сидел в углу, опустив на толстой стройной шее огромную голову, колени расставлены, но не дерзко, как всегда — теперь он старый каменщик, созидающий себе саркофаг. Лодки ладоней ждут подаяния на коленях…

Шанни с неподдельным сочувствием смотрела на него. Ей самой сделалось грустно. Она искала слова, когда её позвали из-за двери.

В дверях остановился Ас.

Его взгляд тоже остановился, и реплика замерла.

Обычно даже командир, сторонник психоделической дисциплины, милосердно примолкал, если Билл проваливался в свой персональный колодец. Он тогда с незлой усмешкой посматривал на царского сына, и не приставал к нему. Ас будто зажигал неяркую свечку, освещавшую их малахольную дружбу.

Но сегодня Шанни уловила в его взгляде другое. И это не понравилось ей. Не свечка тихая, дурной огонёк, раздвоившись на два командирских глаза, следил за поникшим Биллом.

Шанни даже обдумала превентивную шпильку, но опоздала.

— Ваше высочество. — В изменившемся голосе Аса мелькнула синяя искра. — Я искал вас.

Билл терпеть не мог — так же, как его дядя — своего по праву принадлежащего титула. Чувство юмора — светлое у его высочества и чёрное у величества не позволяли им получить удовольствие от этого обывательского заклинания.

Ас, как стало им ясно после его обмена репликами с Энкиду, к титулам относился иначе. Потому Шанни и посмотрела едва не с изумлением: вожжа, что ли, под самолёт попала?

Ас повёл самолёт на скалы:

— Как поживает хвост вашего высочества? А ушки? Носик? Что-то ты бледненький у нас.

Билл угрюмо приподнял голову. Шанни издалека сделала знак Асу, похожий на тот, коим символизируют отданную честь.

Ас сигнализацию не оценил, вошёл и сделал круг почёта. Шанни быстро шагнула к Асу, когда он приближался к Биллу из тени, подражая покачивающему крыльями штурмовику.

— Ты что творишь?

Ас непонимающе посмотрел.

— Разве ты не знаешь когда он… когда с ним…

Но Ас закусил удила — да, да: и его рот даже искривился.

— Эй, — позвал он, — тут леди беспокоится…

Билл поднялся. Глаза его разгорались. Асу удалось сделать трудную и почти невыполнимую вещь — рассердить Билла…

Шанни поняла, что Асу всё же хочется хоть раз побить Билла. Эксцентричное желание… Но это не будет забавной вознёй, как тогда из-за шуточек Билла… не повторится и знаменитая драка в кафе.

Шанни не понимала… да, наверное, она не поймёт…

Билл подошёл к своему товарищу. Глаза Аса вспыхнули от удовольствия. Да что с ним?

Шанни почувствовала себя оскорблённой, как прохожий, пытающийся разогнать котов. Как известно, когда вас не принимают в расчёт — хочется настоять на своём. Так и рождаются тирании. Но Шанни, эта чистокровная нибирийская леди, была умнее всякого тирана.

Она вспомнила, что сделал Ас, когда взял на себя обязанности рефери во время драки в кафе. Она бросилась между ними, так, что ещё шаг, и они раздавили бы её. Оба тотчас отпрянули.

Шанни пролезла на свободу, стараясь не задевать никого, и вышла за порог. Тягостное мгновение молчания разрушилось: Билл тоненько засмеялся.

Она заметила — в полутьме блеснули глаза командира.

— Ты что ржёшь?

Злое колдовство иссякло.

— Здесь есть женщины. — Еле выговорил его высочество, глядя на Аса. — Их полно. А мы лезем друг на друга.

Ас нечаянно засмеялся. Билл хотел ещё что-то сказать, но его речи оборвал шлепок. Билл подпрыгнул, глядя на Шанни. Ас испуганно смотрел на неё, всячески делая вид, что он ничего не слышал.

Билл тоже встревожился.

— Я не то имел…

Шанни помолчала.

— Жалею, что я… — Начала она.

Они почуяли лазейку и наперебой принялись извиняться. Шанни зашипела.

— Если захотите залезть на кого-нибудь ещё, не забудьте сначала взять в кухне те маленькие формочки для печенья. Засунете под одежду. — И вышла.

За порогом продолжалось обескураженное молчание.

— Грубо.

Ас согласился.

— Я ведь совсем не то хотел…

Ас подтвердил.

Шанни дотерпела до лестницы, а там дала себе волю — злобно рассмеялась. Да, кстати, чтобы они не забыли урока, надо будет подложить одну из этих штучек — но не этим двум негодяям, а Энкиду.

Затишье! Так можно было бы обозначить те две недели, в убаюкивающем течении которых они забывали две бомбы. «Бы» — потому как в этом улье из старого крепкого камня ничего прочного и понятного, кроме кладки сцепочкой, не замечено. Эту кладку, заметив на строительстве, очень хвалила Шанни — дескать, суть гениальности.

— Здесь над двумя кирпичами третий, но он же есть одно из оснований следующего звена. Ясно?

— Похоже на любовный треугольник. — Предположил Билл.

Холодненький командир и золотистый леший обескураженно молчали, сделавшись похожими… как два кирпича. Иннан, подошедшая издали, с двумя пирожками в масленых бумажках, громко принялась спрашивать:

— А что? Что ты сказала? Что ты им сделала?

— Иннан, я их учила.

— Молодец. — Одобрила Иннан и выкусила острыми зубами изрядный шмат приятно запахшего пирожка, второй протягивая Шанни. И невнятно договорила:

— Их надо мучить. Надо.

Энкиду повёл круглым лицом и показал Биллу морду тигра в профиль. Он вкрадчиво и гулко промурлыкал:

— Садовница, дай пирога.

— И не подумаю. — Чавкая, молвила Иннан.

От жевательных движений остро красивое лицо девицы делалось уж вовсе нестерпимо прелестным. Оттопыренная щека подчёркивала временным уродством гармонию в соотношении линий и цветов.

— К тому же, он с мясом и кровью, а ты ведь петуниями питаешься.

Энкиду делано понурился и тут же развёл руками.

— Можно ведь сделать исключение. Ведь я такой бледненький и худенький. Да ведь и недаром, Иннан. Я тебе за это что скажу…

Иннан заинтересовалась и, отлипнув от сочной начинки, велела:

— Валяй. Сначала — секрет, потом я решу, платить за него или нет.

Она сковырнула коготком жирный кусочек и рассмотрела на кончике пальца. Шанни, менее харизматично, как подобает леди, поедавшая пирожок, прыснула, и куски разлетелись в стороны.

— Извини. — Проговорила она, подходя и вытирая пальцем у Аса под глазом.

— Так вот, — сказал Энкиду, дождавшись, когда Ас так сердечно поблагодарит Шанни, как будто считал её услуги бесценными. — Мы тут по поводу укладки кирпичей рассуждали. Твоя блистательная подружка нас просветила, как им должно лежать друг на друге, чтобы прилипнуть навек, и я припомнил…

Билл отступил и повёл плечом, выставил руку, защищаясь. Иннан весело кричала:

— А! Попался, рыжий! Дикарь прознал что-то о тебе! Сейчас мы совлечём с тебя покровы и рассмотрим, что ты прячешь.

Билл испуганно пробормотал:

— Да ничегошеньки. Иннан, вот честно… ей-Абу-Решит, не знаю, о чём гундосит этот, в грязных джинсах. К тому же, — добавил он, успокаиваясь, — я всё могу объяснить.

Стало тихо. Иннан засунула в рот последний кусочек. Облизала пальцы.

— Что объяснить?

Билл нагло отвечал:

— Да всё.

Он повёл глазами на Энкиду:

— Похоже, тут кто-то считает себя безгрешным…

Ас во всё время невнятицы помалкивал. Но стратег в нём не дремал.

— Очень интересно, но мне пора.

Войне стало тесно на материках, вонючие дымки разлетались из двух дымящих очагов и с двух сторон к полуострову, роясь, как сбежавшие из пробирки вирусы, приближались два облака.

Пока эти волшебные штуки состояли исключительно из мыслей и прочих нежных невещественных деталей, как-то: разговоры в пивной, лозунги на детском утреннике и пара ссор на ярмарке по средам.

В разговорах была впервые упомянута национальная принадлежность собутыльников, чего допрежь не водилось в этом сонном наимирнейшем месте, где властвовала пена, и свежая горечь отменного продукта вкупе с прыгающими картинками Мегамира полностью удовлетворяли потребность души в небольшом негативе.

Лозунг, толстыми и милыми, как щенята, буквами разбрёдшийся по листу, сообщал, что страна, в которой мы живём — самая лучшая на свете.

Что касается ссор, то они, быстро вспыхнув, к счастью, также быстро утихли.

По этим слабо выраженным симптомам не всякий мог бы распознать приближение модной болезни — всё же дело происходило в провинции, на краю мира, если можно так выразиться. Полуостров даже не на всех картах был обозначен, эта территория богов, издавна облюбованная колонистами и обустроенная космолётчиками и прочим персоналом великого поколения испытаний, нелепым образом как будто не была открыта эридианцами.

Прознав всё о своей планете, любопытные, как леану, из которых они сделаны, скептичные, как боги, которые вдохнули дыханье жизни в их грудные клетки, жители Эриду почему-то ни разу не наткнулись на довольно большой кусок земли между двумя материками.

То есть, всё обстояло несколько сложнее: они всегда знали о его существовании, но никто бы его не нашёл ни на одной разноцветной, как анатомическая схема, политической карте.

Это была игра по правилам, но кто и когда составил их — известно только в доме с прачечной.

Большой старый Мегамир в Гостиной изредка показывал какие-то «ограниченные контингенты» и «передислоцированные части». Пару раз мелькнуло и полуофициальное название полуострова. (Его, при том, что он не существовал, так часто передавали из рук в руки, что никогда не было точно известно, как же он называется.)

В вязком вареве Мегамира целые территории окрашивались в пёстрый оттенок военной формы. И однажды Билл спросил у дяди:

— Как же ж это… вроде как мы на линии фронта?

Мардук сказал:

— Да-а? Вот ужасы-то. А ты уверен?

Билл набрался духу — того самого, вероятно, который некогда его предки вдвинули в лёгкие леану, и заметил:

— Как бы нам узнать поточнее? У вас ведь связи есть, дядя?

Мардук почесал в затылке, совсем как Билл.

— Не знаю… подумать надо.

Когда вышли во двор, Ас поглядел в окно, в котором дядин силуэт почти сливался с диковинной фигурой соглядатая.

— Подумать ему надо. Всё ясно.

— Ты думаешь? — Растерянно переспросил Билл, но Ас уже пошёл со двора.

Вот так — Биллу никто ничего не хотел объяснить. Даже девицы — лица вытягивались, а шутки повторялись.

Билл не мог не заметить, что пастбище всё чаще наперекрест объезжают машины туарегов по специально выстроенным выгнутым мостам, а появившиеся будочки блокпостов сквозь стекло поблёскивают чьими-то пристальными глазами. Небо между башнями звенело от маленьких беспилотников, а однажды Ас включил, — чтобы проверить, — сеть синергии.

Он сразу её отключил, когда в центр пастбища принялся валиться маленький самолётик, тут же подхваченный и подброшенный незримой силой.

Доволен ли командир, Билл не знал. Полагал, что да — доволен.

Энкиду подтвердил тайную мысль Билла.

— Сир Мардук как раз у окошечка косящатого чай пил. Теперь он знает…

А что знает — мысль не довершил.

В обычное время — если таковое ещё текло по циферблату, — Ас использовал два старых эрликона для простодушного сострела с небес ошибшихся адресом бомбардировщиков. Ну, на случай, буде опять спутается расписание.

Билл ещё раз спросил у дяди — он почувствовал необычное воодушевление:

— А нам тут ничего не грозит?

Мардук взялся отшучиваться и делал это так ловко да ладно, что Билл вовсе приуныл.

— Он же ничего не замышляет? — Робко попытался узнать он у этих двоих.

Ас фыркнул. И всё. Билл обдумал этот звук. Энкиду почти ласково растолковал:

— Билл, у него преимущество.

— Но он же не с нами воевать будет?

— Конечно, нет. — Шанни строгенько ужалила синилками. Она полулежала в траве и строила домик для переселившейся луговой собачки.

Билл припомнил то, что увидел на площади в городе, и задумался. Энкиду услышал его мысли.

— Город оккупирован.

Билл всполошился.

— Как это?

— Так это. Комендантский час и… всё такое.

Неизвестно, стало ли Мардуку известно об этом разговоре, но наутро он, утерев рот салфеточкой, упомнил как бы между прочим:

— Да, и, детки… нет, спасибо, Шанни… всё чудесно, я объелся. Так вот… на улицу сегодня… да и завтра лучше бы не выходить. Лулу расшумелись.

Он был так спокоен в стиле «как всегда», что даже застрявший в горле Билла кусок удивился.

— И завтра? — Только и смог растерянно переспросить он.

— Ну, и… недельку… другую. Не долее, полагаю.

При этом Мардук весело оглядел Аса.

— Вот у него узнайте. Он же професьёнал у нас.

Но узнавать никто не стал. Вместо этого професьёнал холодно сказал:

— Что происходит?

— Просят на улицы после такого-то часика не выходить. — Был ответ.

— Это вы устроили, сир?

— Почему это я, — ничуточки не рассердился Мардук, — я тут ни причём. Как будто я всесильный какой. Поверьте, я их ничему не учил. Они сами всё.

Он заворчал:

— Вечно Мардук. Будто я бог какой. Ишь ты. Они всё на лету схватывают.

Он поднялся, опять повеселев:

— Стало быть, я вас предупредил. Ничего серьёзного… вряд ли они сюда сунутся. Этот, — он кивнул на неподвижно сидящего Аса, — целый полигон соорудил. А всё же… бережёного, как говорится.

И с этими обнадёживающими словами вышел.

Ас тоже — сапог за сапог, спинка сзади. На пороге метко зыркнул в сторону Энкиду. Тот неловко выкарабкался из-за стола, наскоро сунув в пасть ещё блинок.

— Блины сегодня хороши. — Объяснил он Биллу.

Иннан — вялая и закутанная в плащ чёрных волос, — даже не отпустив напоследок колкости в адрес флотского аппетита у сухопутных, вылезла в окно, показав во всей красе драные, шитые жемчугом джинсы.

Шанни взглядцем порезала на порционные куски Билла. Корабельная кошка и гигант остались сам-друг за столом. Истинная леди дождалась, пока доместикус унесёт тарелки.

— Я вот погулять собралась.

Билл вскинулся.

— Как….ты разве не слышала, что он…

Шанни вздёрнула маленький, но самоуверенный подбородок.

— Он же подчеркнул, что это просто мера предосторожности. Он за нас беспокоится. А мне подышать хочется.

Билл подумал.

— Можно с тобой? — Наконец решился.

Шанни скорчила рожицу.

— Ты куда?

— На Старые Заводы я не пойду.

Биллу свезло — сообразил не ляпнуть: «Да как раз на Старых Заводах сейчас безопасно», зато у него вылетело:

— В деревню?

Тут же напомнил себе, что не знает, сколько известно Шанни. Она понимающе усмехнулась.

— В лес я пойду.

Билл лихорадочно соображал…

— Белочки всякие… — И прикусил язык.

Шанни серьёзно согласилась.

— Ага. — Смилостивилась. — Лес — это территория Энкиду. Там мы у него, как за каменной стеной.

— Какой лес?

— Всякий.

…Лес был один, и всякий. Билл задирал голову и тихонько подвывал — от восторга. Он по горлышко — не примите дурно — преисполнился благодарностью к Шанни и время от времени искал её преданными глазами леану, чтобы выразить ей…

Было хорошо: толстые деревья шли куда-то, и видны лишь их могучие слоновьи ноги. Только эти жители Эриду не обязаны жрать живых… они жрут солнце, землю, запивают водой.

Он сдуру поделился мыслью с Шанни.

(Билл в своём умилении хищника перед святыми забыл, что и земля и вода сами пожрали столько живых, что о чистоте помыслов и помину нету. Солнечный свет подсвечивал преступлениям.)

Запах? Ах, здесь было лучше, чем возле ушка Шанни, слаще пряников.

Впрочем, запах слегка смутил саму Шанни.

Шанни потянула носом и спросила, чувствует ли Билл. Нет, он не чувствовал. И вообще, он расслабился и сел под деревом, сообщив, что подумает. Шанни улыбнулась. Она углядела тропиночку, которая настойчиво приглашала.

— Не заблудись. — Вслед сказал Билл.

Она помахала, не оборачиваясь.

Тропинка вела себя, как зверёк, шныряя в кустах.

Запах становился сильнее и заманчивее… Шанни остановилась, не веря синим глазам.

В таком количестве она их никогда не видела.

Никакого просвета в кронах вековых деревьев, а под сумрачным сплетением домик с лесенкой.

У крыльца на рогожах лежали они. Столько яблок… они покоились грудами, среди которых явственно возвышались три самых крупных пирамидальных. И яблоки сорта особенного… тёмные, пунцовые, удлинённые. Запах шёл от них, от их пупырчатой массы, слагавшейся в удивительный рисунок.

Здесь, на полуострове они были редкостью. Иннан не вписала эту древесную нацию в свою книгу жизни. Стояла там одна яблонька, но юная, не выше Иннан.

— Молодо, зелено. — Высказался (про деревце) Ас. Реплика трещала по швам от иронии и нежности.

Иннан без комментариев разобиделась до пунцовых пятен на щеках.

Кушали обыкновенно те, почти чёрные, плоды с дерева, где такие обширные листья. Также уважали маленькие жёлто-зелёные сабли со вкусом песочных пирожных.

А яблок не видывали. Шанни и не знала, как соскучилась по их запаху и крутым лакированным бокам. В этот момент дверь в домике со скрипом растворилась и по лесенке спустилась женщина. Она мельком глянула на Шанни и не удивилась.

Шанни поздоровалась. Женщина кивнула, а может, и нет. С грудой яблок в переднике она прошла к одной из рогож и высыпала ношу. Дрессировали их, что ли — плоды легли, не разбегаясь. Одно только покатилось. Женщина глянула на него, как на Шанни, и не подняла.

Была она пожилая, и наделена женственной силой: плотный румянец подёрнут трещинками и прожилками, как на старых портретах предков Билла под лестницей, скулы подоконниками под тёмные окна глаз, тело приятно полное и крепкое натянуло пёстрое платье. Волосы не чёрные, а цвета созревших каштанчиков, как на Нибиру в родном городе Шанни. Словом, кровь Алан — одной из священных династий, — переполняла её, как пиявку, щипни — брызнет.

Аланы были самыми хитрыми и сметливыми на решения из всех знаменитых родов, чью подноготную открыл Биллу зимней ночью у огня актёр.

— Яблочки у вас… — Вкрадчиво, скрывая лёгкую оторопь, открыла интермедию Шанни.

Женщина что-то проговорила в ответ. Она распрямилась, и оправив каштанчики под косынку, смотрела на яблоки. Волосы были побиты сединой, как первым свежим снегом — всем тётка хороша. И почему сравнение с пиявкой пришло в глупую голову Шанни?

Женщина отдыхала, уперев белые кулаки в поясницу. Шанни посмотрела на домик и вспомнила сказку, которую прочитал им на корабле Глобус книжник Энкиду. В сказке упоминалось отравленное яблоко и ведьма. Шанни, которую что-то подтолкнуло, сказала направившейся к дому хозяйке:

— Не угостите?

Женщина обернулась и внимательно посмотрела — наконец.

— Милости прошу. — Проговорила она звонким грудным голосом.

Она вернулась — собиралась сама выбрать яблоко. Шанни вдруг охватило странное чувство, что это с ней уже было. И сама фраза, бегущей строчкой на исподе лба, тоже казалась читанной и слышанной.

Шанни спешно наклонилась и схватила яблоко.

Женщина усмехнулась. Шанни смущённо молвила, запинаясь:

— Что вам трудиться… спасибо.

На самом деле, ей стало страшно и не хотелось брать яблоко из рук этой ухватистой бабы. Но она почувствовала неловкость, потому что хозяйка насквозь её увидела.

Шанни поднесла яблоко к губам — хотела загородиться его пунцовым цветом. Она откусила кусочек и тут же забыла все свои страхи.

— Ах…

Женщина улыбнулась. Зубы у неё тоже были очень хорошие.

Шанни ощутила во рту необыкновенный вкус, пряный запах переполнил нежные крылья носа, по губам потекла тоненькая струйка сока. Шанни с наслаждением прожевала кусочек. У неё потемнело в глазах.

— Тах. Та-та-тах. Тарарах.

Шанни открыла глаза и услышала, как рядом говорят на незнакомом языке. Было темно, свет пробивался тонкими едкими полосками и казался красноватым. Шанни качало. Спросонья она решила, что снова очутилась под Старыми Заводами.

Но, вскочив и ткнувшись головой во что-то твёрдое, от испуга пришла в себя. Голову слегка вело.

Она огляделась и принялась трогать стены.

Она пребывала в деревянном ящике, который двигался. Судя по звукам снаружи, ехал на расхлябанном грузовике.

Оттуда же доносились голоса. Шанни прислушалась и ничего не поняла. Потом стала различать отдельные слова.

Её куда-то везли. Прежде чем поднимать крик и вообще обнаруживать себя, Шанни попыталась определить — куда.

Взгорки и перепады дороги подсказали ей, что она не на территории туарегов, и уж тем паче, не в городе.

Свет влез в многочисленные щели со всех шести сторон ящика и перекрестился во всех направлениях. Иные световые кресты повисли в воздухе.

Она приняла устойчивое положение и, осторожно перебирая руками по стене, прильнула к похожей на глазницу щели — сплошь пёстрая дорога. Форма! Догадалась Шанни.

Кто-то курил.

Полоску дыма, перекрученную ветерком, она разглядела так хорошо, что ей стало казаться — она сама сделана из того же материала, и её сейчас унесёт, вытянет воздухом в щель. Это у неё, конечно, от усталости и страха такая мысль появилась.

При том ещё было ощущение, что мысль эта — не её.

Голоса…

Ехала машина, большая. В кузове ящик, в ящике — любительница яблок.

Шанни передёрнуло, она коснулась пальцем рта. На губах сохранился тот самый вкус.

Действует ли ещё яд?

Кто-то громко и сердито что-то сказал, прямо внутри головы. Шанни получила удар испуга, но сообразила — это снаружи.

Ей удалось уравновесить мысли, и следующий звук — смех — уже не испугал.

Рядом с ящиком шагал кто-то. Чужой запах… Она отпрянула.

И вот тогда Шанни ударилась в панику. Она заколотила в стену и закричала:

— Мардук!

И оп-па:

— Мардук!

Что-то подсказало ей, что пускаться в пространные объяснения на глупом птичьем языке не стоит.

Движение не сразу прекратилось. Голоса умолкли.

— Тах?

Кто-то думал.

— Та-ра-рах. — Как будто соглашаясь, ответил он.

Затем к щели прильнул предмет, застивший свет, и доска затрещала. Шанни осторожно, как по льду, подползла по неверной поверхности и застыла: в щели вспух глаз, дерево, шершавое и серое, выдавило из себя этот орган, чтобы рассмотреть новую жиличку.

Шанни именно так и подумала в первую минуту — в таком состоянии находилась её душа. А ведь душа этой залётной нибирийки была бы под стать наёмному убийце — если бы когда-нибудь где-нибудь родился убийца с принципами и убеждениями.

Послышался смешок. Стена ослепла — пустая глазница уставилась на Шанни, только теперь сообразившую, что к чему.

— Та-тах.

— Ух… ха-ха…

Услышала она, и снова мысль отчаянно вцепилась в незнакомые звуки. Она отползла так, чтобы из щели её не было видно. Сама она заметила, как мелькают там детали лиц, не соединяющиеся в целое.

Они рассматривают её, как пойманную птицу. Снова вылез проклятый глаз. Она подавила желание протянуть руку и…

Вместо этого она, почти прижав губы к дереву, сказала:

— Мардук.

За стеной умолкли голоса.

— Мардук. — Повторила она твёрдо, стараясь унять дрожь в голосе и держась этого всеобъемлющего объяснения.

Глаз исчез. Снаружи послышался голос.

Он повторил странно с акцентом:

— Ма-адук

И снова смех. Перебивка — движение и дыхание, сквозь щель просунулась веточка.

— Ма-адук.

Они то ли издевались над ней, то ли, и впрямь, не понимали ни черта…

Внезапно за стеной рявкнул тяжёлый бездумный голос, и всё стихло. Ящик перестал качаться и поплыл.

Шанни скорчилась в углу и пыталась думать. Стало холодно. Её начало колотить, потом дрожь утихла, из углов наплыло спасительное временное безразличие.

Она дремала. Обстоятельства отразились во сне таким образом: Шанни готовила обед. Уже небывальщина — давненько она этим не занималась. С самого полёта. Теперь она стояла над чистым из неморёного дерева столом в неизвестной светлой кухне. Свет лился в зашторенные окна. Шанни месила тесто в кастрюльке, и оно прилипало к пальцам. Она то и дело добавляла в него из разных бутылочек и скляночек какие-то ингредиенты, но оно не желало вести себя пристойно и загустеть.

Вместо этого оно начало принимать очертания лица и чем старательнее Шанни пыталась замесить образ в тесто, чем явнее проступали у неё между пальцами выпуклости щёк и лба — лицо было повёрнуто в три четверти.

Она во сне вспомнила про человека, сделавшего из дерева куклу и вдохнувшего в неё жизнь, и рассмеялась.

Смех оборвался, когда она увидела, что из кастрюльки на неё с интересом смотрит лицо — только глаза закрыты и под тестяными веками двигаются глазные яблоки. Шанни медленно протянула руку, взяла со стола шкурку какого-то плода и бросила возле стола. Потом шагнула и, наступив на скользкое, упала.

Кастрюлька тоже упала и покатилась.

Шанни почувствовала, что глаза её мечутся под плотно сомкнутыми веками, а дыхание совершается в ускоренном темпе.

Руки и ноги были холодными и влажными, но лоб в испарине, а за воротником ползла жгучая струйка.

Оказывается, пока Шанни спала, она подчистую забыла о том, что происходит. Она испытывала не страх, а досаду, что ничего не придумала.

Ящик не покачивался, очевидно, была сделана остановка. Шанни решила удостовериться и приподнялась, — тотчас её бросило на пол. Стены поменялись местами.

Ящик принялись выгружать и сильно толкнули. Шанни вскрикнула. Снаружи послышался яростный упрекающий голос. Шанни это слегка успокоило — раз они беспокоятся о сохранности груза, значит, не такие они несведущие в лингвистике, как хотели казаться…

Ящик перенесли под вскрики куда-то и поставили.

Стало тихо в ящике и вокруг.

Потом крышку поддел язычок инструмента, и Шанни хотя и знала, что следует зажмуриться, была ослеплена.

На один миг она увидела солдат, толпящихся, солдат, выстроенных в цепь, солдат, входящих и выходящих во множественные двери. И откуда дядя Мардук взял столько?

Форма производила впечатление однообразной и серой. Пушка ворочалась с хоботом. Холм и другой, заходят друг за друга косолапо.

Она очутилась в военном лагере, на бивуаке — так это красиво называется? На летних квартирах оккупантов… или не оккупантов.

Грязная растоптанная земля разрезана дорогой, — хорошее горное шоссе… да, вполне приличное, растерянно подумала Шанни.

Всё, что она успела увидеть — увидела и хорошо, что поторопилась. Отодвинулась стена из солдатских спин. Машина, из кузова которой выгрузили ящик, подъехала совсем близко к низенькому помещению — такой же ящик, но побольше.

Хохот возник и сразу прервался. Она сообразила, что на сей раз звук относится не к ней. Смеялись над одним из однообразных солдат, совершившим оплошность.

Интересно, какую он может совершить оплошность, как он вообще себя от другого отличает.

Тех, кто её привёз, она не видела.

Ящик стоял между двумя телегами, и впереди открывался вход в помещение. Понукающие крики раздались совсем близко, из машины. Она поняла, что кричат на неё.

Как на животное, которое надо перегнать из транспортной клетки в постоянную. Сообразила Шанни.

У неё мелькнула мысль — если быстро выпрыгнуть из ящика и ринуться в просвет под телегой… не додумав эту замечательную мысль, она её заморозила.

Она выбралась из ящика, быстро прошла по световому коридору, сопровождаемая криками. Дверца захлопнулась.

Шанни оказалась в помещении, которое принято на всех континентах именовать сараем. Но в этом прорезали окошко. Узенькое и забрано решёткой.

Она ждала. Сейчас около полудня. Размышлять о том, как её будут спасать, она себе не позволяла. Спасать себя придётся самой Шанни. В сером солдатском раю всё реже слышались разговоры. Злая узница пожелала им хорошего мёртвого часа.

Послышались шаги. К домику кто-то шёл.

К решётке прижалось лицо, прикрытое фуражкой по глаза, и голос с лёгким акцентом сказал вскочившей и подбежавшей Шанни:

— Он знает. Так что…

И сразу лицо отодвинулось, шаги — прочь.

Голос был незнакомый… Шанни принялась обдумывать.

Башня дерева нагрелась от того, что внутри по жилам бежала-торопилась бирюзовая, но грешная, как в теле хищника, смесь. Сделанная из света и воды, из многих жизней тех, кто смешался с землёй, она была жаркой и, главное, её переполняла информация. Билл почтительно прижимался широкой спиной к плоти дерева и двигал лопатками, подбородок склонён, длинные ноги врастопырку лежали в траве.

Мир наполнял мир, Биллу было хорошо. В какой момент это произошло, он не понял. Он просто поднялся — из разбросанного томного тела, сразу собрав его в сильную биологическую машину, встал.

Встал… Зачем?

Он не знал. Сунув руки подмышки, прошёлся, огибая дерево. Деревья помельче, не такие осанистые, исповедовали принцип относительно тесноты и обиды. Множество змеиных шей срастались на высоте роста Билла потолком, окружали его стенами. Здесь не заплутаешь.

А где Шанни, кстати?

Билл лениво огляделся — пусто. Небо в ветвях, несколько голубых глаз, уставилось на него.

В чаще обитал запах, до того сильный и волнующий, что Билл удивился — и как это он раньше не почувствовал. А ведь Шанни его даже о чём-то таком спросила.

Постойте-ка, господа деревья. Минутку… как она спросила?

«Билл, чуешь? Тут воняет чьими-то снами…»

Забавная реплика. Билл ей ответил… что, а?

Не помню, что сказал. Не помню, что думал….

Запах, сорвавшись с цепи, наполнил — не ноздри, о нет — лёгкие. Билл глубоко затянулся лесной сигареткой.

Теперь он шёл сквозь чащу, и всё быстрее. Ветки дважды с откровенным любопытством сунулись ему в лицо. Зелёный лист тронул губы, а сухая ветвь, единственная высохшая в этой части сочного леса, больно щёлкнула его по шее.

А вот ещё, ссохшаяся и указывающая на север…

Он поскользнулся и удержал равновесие. Посмотрел и поднял надкушенное яблоко. Сунул в карман, не задумываясь. Тут же, изумившись, вытащил…

Надкушенное яблоко? Оно откуда здесь взялось?

Он огляделся — лес как лес. Ну, прогалина. Луна, вероятно, хороша здесь в пятнадцатую ночь осени.

Никого, и почему-то высохшие ветви очерчивали какой-то предмет, которого нет.

Он склонился. На земле раньше лежало что-то тяжёлое. Трава вытерта, как волосы младенца. А это у нас что?

Яблоко было надкушено красивыми зубами, свод правильный, такой образует неповторимую улыбку. Кто-то улыбался, потом надкусил яблоко.

— Эй. — Тихо сказал он.

Во рту пересохло, и голова закружилась.

— Шанни?

— Согласно древнему закону озёрных жителей, у каждого, сир, есть право задать один вопрос королю.

Ас кивнул. Старый туарег склонился к нему со своего тяжёлого удобного седла. Четвероногий лебедь изогнул шею. Будь здесь Билл, он бы подумал о деревьях.

Лицо старика в спущенном забрале белого шлема и благородный лик животины разом уставили на Аса, стоявшего там внизу, на крыльце диспетчерской, две пары сияющих непроницаемых глаз.

Поскольку — похоже — оба ждали ответа, Ас не посмел их томить:

— Сир, это справедливо во всех отношениях. Но вы не по адресу.

Старик без улыбки молвил:

— Сир, при всём почтении… я не вас имел в иду.

Ас заставил себя улыбнуться, удивившись тому, что его кольнула мелочная обида. Так, несильно — обидка. И всё же?

— Само собой. Но тогда…

— Вы могли бы использовать своё право. — Объяснял старик, как несмышлёнышу. — Задав вопрос сиру Мардуку…

Ас не справился с собой.

— Отчего бы вам самому не спросить? — Ответил он вопросом. — Господин Мардук преисполнен почтения к потомкам своего кровного родственника.

Старик внезапно спешился — он сделал это так легко, будто груз нечеловечески долгой жизни не был сложен у него на закорках.

Он стоял лицом к лицу с командиром.

— Вы — наследник.

Ас проворчал:

— Один из многих…

— Из тех, кто был избран… Спросите, наследник, что его величество думает о войне?

Ас огрызнулся:

— Его величество даже отрицает своё величие.

Он прямо взглянул в синие глаза, всегда напоминавшие ему Шанни.

— Отшутится…

Старик помрачнел.

— Тогда спросите, в своём ли он уме…

Ас подумал.

— Но ведь в законе идёт речь всего об одном вопросе, не так ли? — Неожиданно мягко парировал он.

Старик как нож метнул:

— Сир, и вы туда же?

Прежде чем Ас напыжился, он внезапно склонился в поклоне — тот, кто никому никогда не кланялся.

— Пока я могу говорить со своим королём без лимита, я использую эту возможность. — Разгибая спину, он и голос разогнул.

И слегка пошатнулся. Позволил Асу поддержать себя под локоть.

— Неслыханная честь. — Еле слышно проговорил Ас.

И поклонился в ответ.

Уже час третий начал свой путь после полудня. Он миновал, завещав отчаяние, если злоупотребить словарём благородного туарега, наследнику. Спасения не предвиделось, отчаяние добралось красным столбиком до верха. Красное что-то мелькнуло и в окошке между прутьев — это чудом добрался к узнице предвестник ветра, который начнётся нескоро — завтра.

Завтра?

Шанни прильнула к расчищенному рукавом уголку грязного окна.

Гвалт снаружи вроде птичьего и желтизна пространства подрисована закатом. Рожи, погоны с нарисованными химкарандашом знаками, босые ноги во фрунте рядом с пыльными сапогами мнут траву, которая не распрямляется.

Пёстрый балаган сбоку — шинок, и оттуда неуверенная радость и стук стекла о стекло.

Грохот отозвался в стенах тюрьмы. В углу окна замигала подслеповатая фара, въехала маленькая машина военного образца, похожая на превращённого в железо щенка, и чужой голос что-то прокричал.

Она обернулась в коморку — тишь, солнце кровавое, щели в досках и мятая в лужицах глина. Потрогала стены рядом, встала по стеночке. Окошко на свету, на восток приманило. Там расчерченная решёткой площадка — деревня горбами, расхристанная постояльцами в хаки, тропа кривая к избёнке с косою вывеской насчёт штаба и часов приёма для местного населения, когда провиант сдавать.

Лагерь федералов залёг в ложбине среди холмов, поставлен нужник с присыпанным щебнем пятаком. Суетится серая ткань гимнастёрок и зелень мундиров.

Машина — маленькая тупоносая — кое-как стояла посреди дороги и её с почтительной досадой обходили. Видать, какую-то шишку доставили, а офицер, хоть и в чинах, всего лишь шофёр. Кого же привезли? Шанни вытянула шею, пытаясь нарушить законы оптики, в надежде, что взгляд преломится в луже от вчерашнего дождя и отразит фигуру на заднем сиденье. Но она не могла разглядеть.

Шёл громила-офицер. От этой воинственной фигуры повеяло таким чужеродным духом, что Шанни с горькой усмешкой подумала, как бы ей хотелось сейчас увидеть Билла, или Энкиду или командира Глобуса.

Вот ведь, не ценишь, ухмыльнулась она. Эти трое, с которыми было связано столько душевного разора и запутанных мыслей, сейчас представились ей прямо столпами творения. Во всяком случае, любой из них без единой секунды на размышления отдал бы за неё жизнь. А она столько пилила их и… стоит только вспомнить скандал из-за пистолетов. От этой нахлынувшей истины у неё чуть ли не слёзы навернулись.

Никого из них тут нету, никто не вступится за неё… и она с раздражением подумала, что насчёт пистолетов была права всё-таки.

Тем временем разгильдяйской походкой, в которой странным образом чувствовалась фрунтовая муштра, затянутая ремнём фигура приближалась по тропе. Вразвалку, пиная сапогом незримые препятствия на пути, визитёр подошёл поближе и пропал. Она поняла, что он требует ключи. В окне возникла тень под фуражкой, и Шанни замерла у стены.

Она услышала голоса, робкие и слегка неуверенные. Вероятно, приезжий был наделён невиданными полномочиями, которые бедные конвоиры ощущали всею кожей, как нечто непреложное, всё же продолжая беспокоиться насчёт ранее полученных инструкций.

Кто же там прячется в машине, кого привёз наглый адъютант?

Он пару раз отдал приказы резким и злым голосом, причём Шанни сразу засекла характерные ноты — и злость и резкость напускные, сам обалдуй совершенно спокоен и равнодушен. Такое умение вырабатывается у тех, кто проходит долгую школу власти.

На миг он заткнулся и, посматривая по сторонам, что-то кому-то сказал негромко, и ответом было покорное хихиканье. Чья-то рука указала прямо в её окошко. Шанни как в лицо ударили, она прижалась к стене возле окошка. Потом бросилась в угол, споткнулась и упала.

Шанни пригляделась, приподнимаясь на руках и отползая в угол извечным движением тюремного жителя. Сквозь спутанное пыльное золото волос она, призывая усилием воли всю наблюдательность, весь свой опыт по части знания сердец, вглядывалась в вошедшего.

Ему пришлось наклониться и покоситься набок в дверях, так он был высок и широк в плечах. Придержав одним пальцем громадную фуражку, он перешагнул лужу у порога и выпрямился в низеньком помещении, сразу наполнив утлые стены.

Так получилось, что световая решётка накрыла его, ярко высветив половину лица. Мгновение он привыкал к полутьме. Затем нашёл шевелящееся пятно в углу и с такой неописуемой самоуверенностью шагнул, давя мокрую глину пола и хрустнув попавшей под каблук доской, что Шанни заколотило от ужаса. Металлический вкус страха во рту, будто она давится ржавчиной — унизительное для достоинства мыслящего существа ощущение, заставило её с силой сглотнуть и в этом судорожном движении выразился протест реального мира, созданного только для радости, а не для скорби.

Она не ошиблась — сволочь первостатейная. Громадная фигура холёного и постоянно сытого увальня, перетянутая портупеей по широкой груди, вызывала чувство отвращения. От этого визитёра исходил непонятный, но явственный дух опасности. Может, дело было в его собственном, усиленном жарой запахе?

Какая-то немыслимая смесь обильного свежего пота, жуткого солдатского мыла и дорогих, очень тонких и чувственных, духов, довершала образ.

Под фуражкой блеснули пустые большие глаза, и уголок рта приподнялся над бритым твёрдым подбородком. Возможно, он даже привлекателен — если на свете существует объективность такого рода.

Во всяком случае, одного взгляда довольно, чтобы понять — с акулой проще договориться… даже если она слегка голодна.

И откуда такой взялся?

Шанни приподнялась и, бешено прокручивая в уме не фразы — нет! только действия — старалась выровнять дыхание.

Но офицер молчал и продолжал стоять, ярко освещённый окошком. Она нахмурилась.

Тонкая, как мерзкий запах его дорогих духов, мысль возникла среди сумятицы. Что ещё задумал сир Мардук? Кто это такой?

Вошедший сделал шаг и склонился к ней, положив руку себе на колено. Внезапно что-то сделалось с этим лицом.

Шанни ахнула.

Билл смотрел на неё.

Прежнее лицо распутного армейского идиота куда-то делось… оно было точно нанесено на его лицо, даже на его глаза — а теперь его смыли: струи благодатные верные унесли слой за слоем чужой портрет.

Она видела его вечно смеющиеся и тёплые карие глаза, и губы с их манерой чуть кривиться от сдерживаемой шутки… и все крупные, сразу ожившие черты его лица… такого знакомого и такого родного…

Он поднёс палец к губам.

— Ушки закрой. — Сказал он едва слышно, но внятно.

Затем снова изменился в лице и тем голосом, что она слышала на улице, прокричал властно, так что зашатались оглушённые дощатые стены. Ответом была тишина, затем взрыв ответных криков.

Шанни не обращала внимания, она ни на что больше не обращала внимания и разглядывала его, испытывая такое неистовое счастье, что оно мешало ей хоть немножко сосредоточиться.

Но как? Как у него это получилось?

— Дальше? — Наконец, выдохнула она.

Он шепнул, подавая ей руки:

— Выйдёшь… иди передо мною… совершенно спокойно… то есть, иди с ужасом и думай, что сзади идёт убийца. Впрочем, это всё пустяки.

Когда она вложила свои ледяные маленькие руки в тёплые ладони Билла, и почувствовала, как он поднял её и поставил, как упавший в музее экспонат, на неё сошло умиротворение, и главное — прекратилась проклятая колотилка.

Едва она успела вздохнуть для запасу, он вытолкнул её на крыльцо. Солнечный свет угасал, небо медленно опускалось на деревню, ложилось на плоские крыши и наткнуло облачко на шпиль церкви.

Вблизи группка солдат застыла в немоте изумления. Никто не издал ни звука. Шедший позади Шанни рявкнул — «а ну пошла» — так, что она в гневе обернулась и чуть было не крикнула — ах, это ты, Билл.

Солдатики с пониманием разнокалиберными крапчатыми глазами отметили Шанни, её прелесть, разящую в сердце, и её испуг.

В повадке офицера было столько разудалой послеобеденной уверенности, что возражений и возникнуть не могло. Вывел задержанную — так что ж… среди белого дня… значит, приказ выполняет… или даже нет, — не выполняет, но раз делает, значит — так надо.

И вообще лучше не соваться — мало ли… эвон, как держится, как широк шаг, как нагло и безбрежно поводит бездумными глазами над фуражками и пилотками. Опасное существо, возможно — очень опасное существо.

Билл-нахалюга и конвоируемая им без помощи единого окрика мерно двигались сквозь строй форменных грудей, тревожно поводимых носов и скрипа отступающих с пути на всякий пожарный сапог.

Среди пегой толпы солдат, со вкраплениями зелёных офицеров, вплыла как в Мегамире табличка с надписью «опасность вирусного проникновения» рожа, почти не отличимая от прочих. Но Шанни мгновенно её заприметила благодаря неуловимым особенностям выражения, в сущности, отсутствующих глаз.

Отсутствующие глаза тем не менее вопреки отсутствию следовали за броской парочкой таким манером, будто на подставке поворачивали хорошую стрелялку.

Шанни едва уловимо занервничала. Идти ещё надо метров пятьдесят, а ей показалось, что она ловит на себе всё новые недоверчивые взгляды.

То ли у неё не было такого актёрского дарования как у Билла, или это её красота приковывала взгляды… но что-то начало разлаживаться. Она даже заметила как перешёптываются двое.

И один из младших офицеров, переминавшийся с носка на пятку возле вирусной таблички, неуверенно шагнул на тропу.

Ох, нет.

Шанни обернулась и яростно взвизгнув, бросилась под ноги Билла — прямо в его блестящие жирные голенища. Он рявкнул и схватив её за руку выше локтя, поднял и легонько оттолкнул.

Она шепнула, норовя зацепиться за его ремень.

— Я… боюсь.

Приезжий офицер, передёрнув портупею особенным гадким жестом, ответил раскатом адовой брани.

Это её утешило, хотя она подивилась немало, услышав совершенно новые словосочетания. Забава заключалась в том, что ни одного ненормативного слова не было произнесено — всё заменили экивоки, весьма талантливые семантические подделки, хотя звучало это во сто крат непристойней, чем если бы бранящийся был верен общенародной транскрипции. Напоследок, когда армеец вроде как переводил дух в изумлённой и восторженной тишине, сменившейся завистливым хохотом публики, она услышала еле угадываемый шёпот:

— Это ты хорошо придумала…

Ещё не умолкло это признание, когда на последних всплесках мужской солидарности, Билл схватил её за талию и перекинув в воздухе– как тряпичную куколку, понёс в охапке, брыкающую ногами. Шанни знала, что нельзя пересолить, так как Билл держал её как зеркало, стараясь не залапать и не надышать.

Толпа приветствовала такую победу военных над презренной гражданской жизнью и всякими сложностями, вроде девиц с синими глазами. Какой-то оскаленный и почти четвероногий экстатически совался Биллу под сапоги. Но Шанни зорко углядела, что из толпы пара-другая глаз смотрит на это дело хмуро. Старый старшина с угрюмым лицом провожал Билла неодобрительным взглядом. Другой был совсем молодой лейтенант, внезапно сдвинувший брови. Очевидно, лучшее, что есть в Вечном мужественном взыграло в этих человеческих душах. Хрупкость пленницы и недостойное поведение армейца, неизвестно откуда взявшегося, вот-вот готовы были разжечь огонь бунтарства.

Не дай Абу-Решит.

До того хорошо сыграл Билл, что уж плохо. Немного, струночку одну задень в душах этих двоих, сохранивших туманные представления о чести, и полетит всё к чертям, разразится катастрофа.

Шанни сказала почти в голос, — такой грохот смеха стоял на этих последних к машине метрах:

— Легче.

И сообразил Билл, прижал потеснее её, как мама-кошка, к животу, пошёл резвее, примолк.

Им осталось пройти мимо лавки. Там открытые двери показывали, как два дуболома цвета защитки, придуманных дядей Мардуком — тоже мне, драматург военный, — сидючи врастопырку за ходящим ходуном и как бы силящимся бежать столиком, пьют из кружек. Тоска и скучно.

Сквозь смех нервная и напряжённая Шанни услышала звук, от которого похолодела в тёплых руках Билла. Издалека звук прыгающих по колеям деревенской дороги неухоженных колёс.

В деревню въехал, подскакивая и валясь от избытка эмоций влево и вправо, мотоциклист в чёрном огромном и круглом шлеме. Он кричал внутри шлема, а руку, совершенно зря отняв от штурвала, простёр недвусмысленно к Биллу.

Как и всякий служащий злу, он сам себя наказал — грохнул всей тяжестью чёрной блестящей в избранных местах машины наземь, в плохо просохнувшую грязцу вечного вчерашнего дождя.

Билл, не рассусоливая, побежал, а совершенно оторопевшая толпа, озадачившись явлением кричащего вестника, переводила взгляд с армейца-красавца на расстроенного падением всадника.

Старшина и тот молоденький нахмурились синхронно, и на изрезанном войной и временем, и на свежем юношеском с поэтическими тенями в подглазьях, на двух лицах прочиталось какое-то понимание и вроде как недоумённое удовольствие.

Да неужели?

Всадник вскочил, выкрикивая коротко и ясно, до того, что Шанни при полном незнании языка уж стало ясно до кончика хвоста.

Билл-грубиян со своей ношей обернулся и оглядел толпу, попятился к машине. Тут несчастливо сунулся к нему строгенький плюгавец, но Билл сказал:

— Фу.

И тот слинял, как переводная картинка. Тот почти четвероногий радостно завопил, и лицо его сделалось человеческим. Но его толкнули, и он замолчал, протяжно соображая.

Маленькая машина-жук с неизвестным седоком внутри интриговала Шанни. Билл прыгнул в открывшуюся с воплем дверцу и швырнул свой груз на соседнее сиденье, напоследок разок войдя в роль.

Соскочивший с мотоцикла, пометавшись и продолжая указывать на беглецов, плюнул и кинулся, стаскивая шлем, к избушке штаба.

Тот, что засомневался в первую минуту, самый догадливый, уже выходил из штаба и теперь вяло сунул руку под мышку.

Из штаба посыпались штабисты разнообразного размера и все с чёрными курями пистолетов.

Билл вцепился в баранку. Шанни перегнулась рассмотреть загадочного незнакомца на заднем сиденье. На неё глянули чёрные очки и анемичное в струпьях лицо. Шанни нахмурилась и щёлкнула фигуру по лбу. Свалилась фуражка, и рассыпалось тело из вязки соломы и тряпок.

Чучело!

Такое же, как чужой офицер-людоед, поддельный. Но не такой красивый, конечно, подумала спокойно Шанни, поглядев на шею Билла в высоком расстёгнутом вороте и окоём повёрнутого вбок подбородка.

Билл воскликнул:

— Оторвался, оторвался!

Покатили, сорвав такую скорость сразу же на выезде из деревни, что пули из «курей» дядиных штабников, пущенные с недурной прицельностью, попадали к чертям бесславно в грязь. Обновив законы природы и техники, Билл выкинул тельце машины далеко на дорогу, сразу между волнующей воображение двойной жёлтой стернёй. Ошеломляющий покой овладел Шанни немедленно — две ярко-цыплячьих, как пшённая каша, полоски поля нарисовались на полнеба.

Катили. Дорога.

В узеньком окошке гнался холм. Пестрота и желтизна скорости согревала кровь. Поля слились, так что решётка колосьев травы вдоль полей засквозила до полной прозрачности.

Луна, которая взошла в три дня, и солнце, не торопящееся домой, пока не поужинает и не насладится стаканчиком красного, не обращали друг на друга внимания, как временно пресытившиеся возлюбленные.

Билл пообещал:

— Немного ещё.

Поворот сначала вспыхнул в голове, потом стал виден. Билл повиновался чутью и почти вовремя свернул.

Шанни пихнуло движением на шофёра. Она приподнялась.

— Ты куда?

Шанни, перелезая на заднее сиденье, отозвалась:

— Знаешь, Билл, от тебя такой дух… прямо-таки дух зла.

Он придвинулся, не отрываясь от штурвала и засмеялся, когда Шанни, сморщив нос, отсунулась.

Билл, смеясь с удовольствием, воскликнул:

— Вот она, благодарность нибирийской красавицы.

Поле окатило их свободой. Шанни изумилась белой точке в блёкнущем небе — вечерница, ранняя, юная.

Свет внезапно переменился — в кинотеатре выключили верхнее освещение. Звёзд сразу оказалось много.

Заяц на луне ёрзал, голубой, о двух ушах.

Сзади ничего не было — машина въехала в поле, так как и впереди ничего, кроме зашумевшего былья, захлеставшего по боковым окнам, Шанни не видела. Ездоков приподняло и опустило, машина снова выбралась на дорогу.

— Что, от меня так плохо пахнет?

— Ужасно, Билл.

— А я думал, тебе понравится.

— Мне нравится, — выбрала интонацию Шанни, — теперь, когда ты это ты. Теперь мне нравится… Э!

Билл увлечённо обернулся, и машина крутанулась на пыльной дороге, взметнув едкое облако.

Пыль была не противной, а как в семейной библиотеке, которой прилежно не пользовались несколько поколений бастардов.

— Кто тебе дал эту феромоновую травилку?

— Стащил. Там же, где машину. Знаешь, я не сразу решил, что взять — мотоцикл, — с некоторым сожалением в голосе, — или вот эту. Решил, машину… вдруг ты бы была без сознания.

Говоря это, Билл дважды обернулся. Шанни жестом дважды вернула его к созерцанию оранжевой вьющейся дороги.

— Что-то я не понимаю, Билл… может, мне потерять сознание, чтобы ты испытал чувство удовлетворения от своей предусмотрительности.

Билл не обернулся, она видела фуражку и из-под неё клочья светлых волос.

— Это ты как хочешь, Шанни. — Сказал он, следя за дорогой. — Как ты желаешь.

Она смолчала, потом потянулась и дёрнула его за волосы.

— Сними эту чёртову фуражку.

Билл неохотно сдёрнул руку со штурвала, но Шанни, присев боком, сама стащила у него с головы, потянув пряди, и рассмотрела огромную претенциозную штуковину.

— Это хуже, чем шляпа нашего командира.

— Куда ему… слабо.

Билл кивнул ей в зеркальце. Далеко впереди заблестел металлический мост — там, должно быть, ходит тот безмолвный поезд.

— А где ты нашёл форму своего размера?

Шанни легла на спинку шофёрского сиденья и тронула портупею.

Билл выставил руку.

— У дядюшки, вестимо. Лежала себе, отглаженная, времён нулевой мировой.

— Понятно.

— Что ты ещё хочешь узнать?

— Не представляла, что ты знаешь язык.

Билл, подтянувшись, показал ей в зеркальце выгнутые губы.

— Что? Ты не… но я слышала, как ты говорил!

— Говорил… нет, я не говорил. И вообще, если хочешь знать, мне и форма эта не была нужна.

— Она тебе идёт, Билл. И это ужасно.

— На тебе.

— Нет… я другое имела в виду. Ты спустился за мной в преисподнюю…

— Вот я слышу благодарность в твоём голосе. С опозданием, ну, да ладно.

Раздался вой и скрежет. Навстречу из кустов выскочили три мотоцикла. Чёрные и блестящие, они напомнили Шанни мясорубку на Глобусе.

Билл крикнул:

— Тю! Наконец…

Он прорычал:

— А ещё кто-то говорил, что я плохой актёр.

Скрежет, как в воронку утащило — к луне, которая теперь со своим зайцем осталась одна в небе. Открылась площадка станции. Вдали двигалось привидение — громадный поезд.

— Она сказала — никакой.

— Что?

— Следи за дорогой…

— Откуда ты… это ведь мама сказала.

Шанни молчала. Она нашла на сиденье в складках ткани что-то небольшое.

— Ты запасливый.

Показала в зеркальце дымовую театральную бомбочку. Билл кивнул. Шанни скрутила стекло и вдохнула запах синего вина — молод вечер да удал.

Выстрелы вместе с мотоциклами прыгали. Шанни вывернулась в окошко. Билл тем временем без колебаний повёл прямо под поезд. Он выглядел взаправдашним, а гром отставал, плыл сбоку.

Машина словно в яму с дымом нырнула. Треск и шум остались побоку, а здесь была тишина.

Сзади раздались три-четыре крика.

— Они не знают… — Наполовину подумав, наполовину выдохнув, решила Шанни.

Поезд был горячий и быстрый. На них надвинулся железный бок, и она смалодушничала — прикрыла глаза.

Тут же они оказались на ярком лунном свету. И Шанни сразу увидела, как к Эриду летит за лесами хвостатая точка — метеорит.

Она не оборачивалась. Стало тихо — мотоциклы, обманутые привидением и театральщиной, остались за переездом.

Начинались болота. Они заявили о себе запахом слёз — там жили лесные девы, оплакивающие ночь, которая всё равно кончится.

Билл снова повернул машину, они летели по грунтовке вдоль болот. Белый обод луны был, как колесо от поезда привидений.

— Билл… а тебе не кажется иногда, что мы всё-таки провалились тогда в эту воронку?

Вид открылся новый — болота унесло вбок, их окружил пустырь, уютно полузаросший одичавшими домашними кустами.… Стоп.

Они выбирались из машины очень долго, а Билл ответил сразу:

— Да.

— Кажется?

Она легла на землю, которая была похожа на плед — бархатная и пыльная. Билл прилёг рядом. Он перевалился с локтя на локоть и машинально очистил рукав от налипшей земли.

— Дядя заругается… нет — провалились.

Вдруг он весь извернулся на траве и заглядывая в глаза Шанни, прочувствованно сказал:

— Извини, что я тогда брякнул, что здесь полно женщин.

Шанни с огромным интересом ответила на его взгляд.

— Ну, это пустяки. Нет, нет… я подвинусь.

— Нет, это прозвучало ужасно… грубо так.

— Ну, что ты… ерунда.

— Как это… разве я такой, который всё время такое говорит?

— Билл, здесь много места.

— Я на самом деле не думал то, что говорил.

— Вот оно как.

— Как они согласились на твой план? — Шанни, как опытный редактор, зарезала сырой диалог. Она, не колеблясь, использовала местоимение «твой».

Билл рассеянно ответил:

— Я им не сказал.

И тотчас возле луны блеснул огонёк — синий. Билл проводил его взглядом.

— Свет сделан из того же материала, что и я.

— Скромный ты.

Синий огонёк летел к ним с болот. Как всё это чудесно, подумала Шанни — страшное приключение закончилось, она здесь с Биллом… место волшебное, вечер тихий.

Тут она сообразила, что кое-что лишнее есть в этой тишине и в неторопливых мыслях — а именно: снова начался колотун… он взялся за кончики пальцев и передёрнул лёгкой судорогой уголок глаза, и тотчас ей показалось, что она спит и спит давно.

Она снова медленно нашла взглядом движущуюся сияющую точку. Странное чувство — покоя дикого зверя оттого, что пойман. Будто клетка опускается с неба…

Они всё поняли… они видели планету в клетке…. Вскакивать и бежать? Извольте…

Куда?

Ас один в поле. Над полем — луна и облака растекались на пять сторон света. Вокруг луны сделался штурвал твёрдый из всех известных цветов. Увидел радугу — имеешь полное право загадать желание. Только одно, только одно — верное, как сердце драконария, рождённого из сердечной жилы дракона, обожателя биллов.

Так Ас и сделал.

После разговора с туарегом по поводу единственного вопроса, который можно задать королю, Ас сделал то, что необходимо — задал вопрос себе.

И ответ был такой, как он ожидал.

И это был ужасный ответ.

Страдая от открытия, он возвращался домой, чувствуя необыкновенную лёгкость в ногах и тяжесть на сердце.

Сегодня он провёл весь день в обычной размеренной суете. На предостережения сира Мардука он, вежливо поблагодарив, плевал щегольским офицерским плевком.

Ему докладывали о том, что кольцо военного сбора сжалось вокруг Территории Башен, но не так уж сильно, как какая-нибудь пообедавшая болотная змея.

Видел он и нечто в воздухе, — тяжеловесное и громкоголосое передвижение милого старья с душком допотопных шуток про самолётную ногу. Сир Мардук старается выглядеть глуповато.

Над дорогой к замку снова покой неба был нарушен. Ас краем глаза засёк и понял, объект — из другой категории. Он вспомнил, что видел сегодня над полем курсирующий Глобус — тот мелькнул и утешительно показал радужный бок.

Где обретаются остальные — не ведал.

Навстречу шёл Энкиду. Они кое-как поздоровались, Ас спросил — без особого интереса, где Билл.

Энкиду подумал и сказал, что видел его мельком.

…Билл прошмыгнул мимо него часа три назад с каким-то ворохом в обеих руках. Энкиду не стал его останавливать, как не стал сейчас ничего говорить Асу.

2.Прогулка в дядин череп

— Как они вычислили… — Начала Шанни, стараясь не прислушиваться к своему телу, которое отключили от розетки. Вот бы пошутить насчёт того, куда вставляется штепсель…

Она замолчала. Сразу вспомнилось многое — мрачный Билл ворчит с утра, что не выспался… выражение лица Аса и зажёванная обмолвка… Билл шутит по поводу нибирийских болельщиков, его руки зарыты в полотенце… под локтем странная ранка, Шанни поднимает с пола брошенный неряхой-Биллом скафандр, следа повреждения нет… пальма накануне своего побега… рисунок. Рисунок.

Шанни придвинулась и схватила его за руку. Билл не сопротивлялся, глядя, как она закатывает рукав его формы.

Молча она указала на светлое пятнышко, оставшееся на месте удара или пореза.

— Что… а?

— Ты выходил той ночью из Глобуса и что-то нашёл?

— Меня что-то нашло. И стукнуло вот по этой голове.

Они какое-то время пялились друг на друга. Билл не отряхивал задранный рукав.

— Значит, меня пометили.

— Да, и если это так…

Она подумала о них. Какие они были самовлюблённые покорители бесконечности и вещества, путешественники-одуванчики… обветренные лица с сердцами в виде кулаков.

Шанни лежала щекой на комышках земли. Она слышала, как сердце отсчитывает удары, с конца к началу, это не было больно.

Перевернулась и посмотрела на небо. Луна, окружённая звёздами, поместилась в окно небесного дома. Кто-то смотрел на них оттуда. Это, пожалуй, похуже похищения будет, сказала она себе.

Издалека и всё ближе слышался гул океана, будто начался потоп.

— А теперь… — Подумала она и услышала, как Билл что-то ответил.

— Когда мы вернёмся… — Кажется, так.

Видимо, она произнесла это вслух.

Лёжа, она видела свою светлую скрутившуюся от влаги и грязи золотую прядку, поделившую обзор.

В необъяснимом полусне, словно от великой усталости и в тоже время наслаждения полнотой жизни, чувствуя свою молодость, как молодость природы, Шанни-беглянка поняла, что Билл сопутствует её мыслям. Её это не удивило — ведь она летела с ним сквозь великую Явь.

Тьма и синева мира, белые кольца владыки Аншара, обман и правда — они всё это делили так долго, что теперь понимали мысли друг друга, как произнесённые слова и даже лучше — ведь на словах они часто врали.

— Да…

В забытье она любовалась краешком неба, побелевшего на западе перед закрытием занавеса. По небу бежал паучок, как по листу бумаги, на котором следует что-то написать.

Паучок куда-то исчез, и она, в беспричинном предчувствии по макушку, села. От леса, ныряя за деревьями, летел за синим огоньком беззвучный вертолёт.

Шанни закричала:

— Билл…

Он уже вскочил, потом рухнул на колено. Вращалось против часовой стрелки колесо….с неба спустилась сила незримая и различимая только по наитию.

Билл упал ничком и повернул к ней лицо. Он прошептал:

— Беги…

Потом Шанни ощутила, как её друг проваливается в сон, подобный смерти, столь ненавистной ему.

Шанни не стала раздумывать и последовала совету. По опушке скачками двигалось существо, которое некогда до обморока напугало её. Следом мчались знакомые фигурки патрульных.

Билла доставили в беззвучном вертолёте, как беззвучное бревно, и так аккуратно, точно он был из самого дорогого дерева.

Он увидел то, что видела Шанни — бегущего по листу бумаги паучка, и очнулся.

В нежилой комнате, похожей на старинную классную для богатых детей, было пусто. Пахло пылью, и окна полузадёрнуты. Шторы вымазаны сверху донизу — их явно использовали вместо утренних полотенец. Пахло безвременьем, мелом… трёхногий стул припал к паркету с выбитыми тайничками. В одном из них Билл увидел отломанный кусок пистолета — гарду и курок. Как водится, эту комнату некогда использовали для квартировки войск. Мятежники видели здесь сны о равенстве и братстве или «федеральные» дядины драконарии отгоняли в ночи призраков совести и сомнений, поди угадай.

Верёвки на теле Билла ослабили, пока он спал. Теперь, когда он очухался и задёргался, швартовка с него сползла.

Дверь не скрипела и вообще — только тень прошлась по солнцу, наполнявшему шторы. Солнце вечернее, так сказать, последнее письмо. Далеко уволокли его, к самому западу. Это не полуостров…

Билл не смог бы объяснить — но знал и без солнечного послания, что пятиугольная сцена, на которой у светлячковой рампы океана его предки разыграли первое представление — чтоб им было хорошо там, где они сейчас — что эта сцена осталась далеко за его спиной, а новый акт сыграют в балаганчике.

Билл привстал и увидел входящего Мардука. Стройная и огромная фигура нависла над изрезанной ножичком партой, плащ задел брошенную скамейку-кошарика, точь-в-точь такая телепалась у них в кухне небесного дома.

— Билл…

Узник перевернулся на полу. Билл смотрел снизу вверх, а в голове бродил паучок. Внезапно у него загорелся висок под рыжими волосами, боль прошлась по кругу, утверждаясь короной призрачной власти.

Вошедший поднял и показал ладони, белые узкие.

— Я с миром.

Билл вытер лицо книзу, снимал лицо, с осоловевшими глазами и встревоженной нижней челюстью, и натягивал подходященькое. Посмотрел на ладонь. Толстая и крепкая, с подушечками Незнакомки и Привала, со значком под пальцем Посланника и Лжеца, с маленьким парусником на последней фаланге Пальца Представлений, ладонь Билла была мокра, красна. Мардук автоматически повторил его движение и уставился на руку Билла. Губы его шевельнулись. В глазах почтение — кровь племянника ведь была и его кровью.

— Билл, мы могли бы всё тихо решить. — Заговорил он, впустив свой голос в комнату. Такой голос… Из приоткрытой дверцы клетки, пригибаясь, выбрался крупный чёрно-жёлтый хищник.– И жить в мире на этой земле.

Он поглядел туда-сюда, выдвинул заскрипевший ящик учительского стола и вытащил старый школьный глобус. Упали несколько трубками свёрнутых плакатов, мелькнул человек с содранной кожей — анатомическая схема.

Подойдя — сначала взглядом он спросил разрешения у молчаливо опёршегося на локоть большого Билла, — присел на пол, на корточки, без усилий — заслуженные суставы в отменном состоянии. Глобус, — такой маленький в его длиннопалой стиснутой кисти, — держа за ножку, поставил так, чтобы мог видеть Билл.

— Смотри. Мы бы поделились, и всё было бы прекрасно.

Он поискал под плащом и в рукаве, где старый фокусник, очевидно, держал всякие мелочи. Спросил:

— У тебя есть… м, карандашик?

Билл собственный голос услышал со стороны — тихий неуверенный:

— Нету, дядя.

Мардук забормотал:

— Погоди… а!

Вытащил из внутреннего кармана, просыпав дождик трухи, огрызок красно-синего карандаша и провёл красным кончиком по глобусу, придерживая его за верхушку.

— Ты посмотри. — Попросил он.

Билл послушно сел и мысленно охнул — в голове-то свечку поставили, да не одну, а как на праздник, но зато пришла взамен сонливости ясность.

Пригляделся, придерживая голову. Несмотря на дядину хватку, карандаш почти не оставил следа. Билл вопросительно взглянул на дядю, и тот, кивнув, помуслил карандаш в своих любострастных губах. Теперь Билл видел след карандаша. Дядина рука в порыве геодезического вдохновения отхватила всё восточное полушарие, смело пройдясь по синеве затёртых вод, на коих некогда нацарапала ушедшая в землю другая рука забавное словечко.

По горам и долам тянулся слабый карминный след, пропахав по ветхой бумаге борозды. Там будут траншеи войны, полные еды — человеческого мяса. Там сгинут и найдут последнее упокоение герои и предатели, любовники и мстители. Мысли о несделанных делах и недописанных книгах будут витать дымком над сигареткой конвоя.

— Это мне… по старшинству. Да что там… Когда я отойду к проклятым предкам, всё — тебе. Поэтому твоя доля… вот…

Мардук старательно — Билл это отметил — и совершенно серьёзно, сунув предварительно карандаш в уста и обработав мощным языком, закрасил, придерживая вертящийся глобус, почти всё оставшееся полушарие.

Синева штрихов побила дождём два красавца-материка, похожих как братья, и большой остров…

Мардук полюбовался на свою работу, вспомнил что-то и замялся, поморщился.

— Ну… кусок-то надо оставить твоему дружку. Этот… Энкиду.

Дядя ткнул в огромный материк в нижней части. Желтизна его была нетронута, правда, верхнюю половину дядя отгородил своим карандашиком.

— Не хотелось бы… вот здесь месторождения. Как бы не позарился. Мы ему оставим вот эту скатёрку с животинками. До этой речки, и будет с него. Как ты думаешь, он согласится?

Билл молвил:

— Он любит животинок.

Мардук вздохнул с облегчением. Сел полегче, выставив длинную ногу.

— Ну, и пастбище для бастарда.

Подмигнул: восковая складка века натянулась, не полностью прикрыв сочное глазное яблоко.

— Ручаюсь, он там понастроит лестниц до небес, гнёзд навьёт. Феникс… Дикари в юбках полюбят его штурмовики.

Билл слушал и, кивнув напоследок, показал подбородком:

— А я смотрю, ты что-то, дядя, забыл.

Он показал пальцем левее. Там, в волнах купался россыпью небольшой, но очень выразительный архипелаг.

Дядя с треском встал, распрямился.

— Я не забыл. Мы туда будем нехороших лулу ссылать. Можно будет туда высаживаться, чтобы на них поохотиться. Правда, здорово? По-моему, самое то для крутых парней.

Билл отрешённо покручивал глобус пальцем.

— Но ведь, дядя… раз мы все крутые парни. Ты ведь понимаешь, что каждый захочет побольше?

Мардук покивал.

— Договор. Поставим по границам в качестве гарантии те штучки… которые вы привезли. Ты ведь дашь мне их, Билл?

Билл молчал. Дядя ждал, с полным уважением относясь к тому, что его собираются помурыжить. Подошёл к печке и, подняв с пола из горки, предназначенной для растопки, связку бумажных лохм, сунул в огонь. Билл задумчиво погладил глобус по синей щеке и накрыл своей левой лапой.

— Дядя, я решил. Возьму всё.

Отдёрнул хапалку. Глобус запачкался, по нему стекали капли — с полюса на несуразную перевязку между материками.

— Поэтому, дядя, ты свободен. Пока…

— Ах, Билл.

Кажется, Мардук другого и не ожидал. Он просунул руку в огонь и подправил там растопку. Билл пригляделся — то была старая книга без корешка, книжный блок, по живому выдранный из переплёта, даже ещё торчали нитки каптала, занявшиеся, как фитиль бомбы, крохотным огоньком. Билл прочёл на титуле, что это учебник истории за какой-то там класс. Мардук поудобнее пристроил растопку в задымившемся облачке, поднялся, кряхтя, и толкнул шпорой глобус — нечаянно.

— Ты подумай ещё…

Он оглянулся от двери.

— Ты умница у меня, Билл. Сейчас тебя выпустят.

Билл уже стоял на ногах.

— Не трудитесь, дядя. Боюсь, у меня нет чаевых для ваших преторианцев.

Мардук добродушно показал ему зубы в проёме двери.

Берег рабов.

Такое название прочёл Билл на жёлтой ленточке одного из материков. Прочёл он не нарочно — туда упирался дядин палец с крепким слюдяным ногтем. Написано было каллиграфически, от руки, буквы нибирийского алфавита подтекали и острия выведены чрезмерно многозначительно. Буквы угрожали рогами и щерились. В целом — убедительно.

По давней традиции, в центре планеты помещается адово пекло. Вот о нём дядя забыл упомянуть.

Кому оно-то предназначается?

Билл и Шанни вошли.

Энкиду обернулся и вскочил так поспешно и с таким искренним выражением радости, что Шанни на мгновение растрогалась.

— Ах, ты… — Молвил Энкиду и даже руки распростёр. — Ас, ты глянь… наши-то.

На пороге с огромной коробкой, опутанной свисающими проводами, показался Ас. Шанни встретилась с ним взглядом. Глуповатый иероглиф, но что поделать: на перекрёстке этих виртуальных трасс воздух сгустился и зашипел. Можно яиц напечь запросто.

Она оттолкнула Билла и, промчавшись мимо Энкиду, прыгнула пред Асом.

— Мои пистолеты… — Задыхаясь от захлёстывающей злости, еле выговорила она. — Мои пистолеты! Я была совершенна беззащитна. Совершенно!

Ас, защищённый коробкой и проводами, сначала потупился, отдавая дань страданиям Шанни. Потом он предложил ей смущённый взгляд (фальшивка) и реплику:

— Я очень рад, что всё обошлось.

Сзади ему шикнул Билл, но командир не внял.

Перехватив тяжёлую коробку с лязгнувшим содержимым, в котором яростная, с потемневшими изнутри от злости глазами Шанни угадала кондиционер, Ас молвил очень рассудительно:

— Получается, что я виноват… но ведь Билл не позволил и волосу твоему упасть.

Вот это было неумно и более того… сугубо литературный волос был помянут тут зря совершенно.

— Это ты упадёшь. — Шанни присвистнула от волнения.

Ей вдруг стало жарко, на лбу выступили горячие капли… она поняла, что за время их приключения погода изменилась.

— Что?

Вместо ответа Шанни без звука с такой силой ударила по коробке, что та рухнула из рук командира — как это вообще могло случиться? — и с силою шарахнула по ногам, пригвоздив его к полу.

Нервное и чувствительное лицо Аса исказилось, он прикусил от неожиданности губы, и всё таки у него вырвалась удивлённая жалоба.

Он нашёл взглядом дружков за расправленными плечами Шанни, но обе физиономии были полны удручающего сочувствия.

Ас поднял руки и — ух ты — пошатнулся. Шанни нанесла ему удар в челюсть, как могла, со всей доступной силой.

Ас споткнулся и шмякнулся навзничь, Шанни прыгнула по ни в чём не повинному кондиционеру и, встав коленом на грудь Аса, закричала:

— Мои пистолеты!

Ас оставил руки по обе стороны лица, будто лежал на лугу, облака считал. Он смотрел на Шанни и, если исключить мимическую попытку вернуть челюсть в надлежащее положение, не шевелился.

Но Шанни, которую он видел смутно в ореоле прыгающих золотых волос, пунцовая от гнева, снова ударила его — костяшками пальцев по скуле. И тогда он инстинктивно, как всякий избиваемый, локтем защитил лицо, что вызвало целый град метких и крепких ударов.

Шанни била его прицельно и очень сильно, и только неистовый гнев, в который она, как будто падала в потерявшем управление лифте, мешал ей сосредоточиться. Ас слышал, как она дышит, и всё — в комнате было тихо.

Энкиду с любознательным выражением подошёл на безопасное расстояние и дотошливо наблюдал, как ногти Шанни царапают руки Аса и рвут ткань защитки, чтобы добраться до его лица.

Билл выдохнул:

— Ох. Ох.

Энкиду глянул — брат был в восторге. Очень осторожно, как выращенный в любви и ласке леану, впервые увидевший драку, Билл бочком-бочком, шажком-шажком, поближе. Глянув на Энкиду, он сделал выразительный жест.

— Шанни… — Слабеньким голосом молвил он. — Будет с него. Этак мы его замуж не сможем выдать. Ой. …Ой.

Он отскочил с поднятыми ладонями — зардевшееся мокрое лицо Шанни мрачно сверкнуло на него почти прозрачными от гнева глазами.

— Не слушай никого. — Заговорил Энкиду. — Он в шкурне работал. Вот так же народ бил.

Произнёс он это вкрадчиво и едва слышно. Тут же произошло вот что — Шанни будто сама получила удар. Она опустила руки. Ас вежливо убрал локоть с лица, на котором не было ни царапины.

Энкиду в электрической полутьме комнаты выглядел, как холм в ночи, когда в нём угадываются очертания кого-то прекрасного и сильного. Пшеничные, отросшие волосы на покрасневшем от загара лбу обвели лицо ореолом.

Шанни, опоминаясь, оглянулась и сообразила забаву диспозиции. Вскочив, она не озаботилась ни судьбою кондиционера, ни состоянием Аса — просто выбежала без стеснения из комнаты.

Билл немедленно присел возле Аса и, глупо ухмыльнулся.

— Ты такой же, как был?

Ас не сразу сел. Мрачно сказал:

— Чёртов кондиционер.

— Надо было отдать ей стрелялки.

Ас резко поднялся и, поморщившись, отпихнул затаивший дыхание кондиционер.

— Ещё чего.

Энкиду закивал:

— Действительно… товарищ, береги оружие. А то, что какая-то девица осталась безоружной, это, конечно же, не стоит ваших размышлений, гражданин начальник.

Ас посмотрел на него, скосив глаз с лопнувшим сосудом, потрогал уголок рта пальцем и, ни слова не сказав, присел возле кондиционера, выбравшегося из коробки и внимающего разговору белковой формы угнетателей.

— В нём что-то надломилось. — Билл рассматривал склонённые плечи командира. — Я слышал треск.

Ас встряхнул машину.

— Ерунда.

Он встал, а на плечи можете по чашечке кофию поставить — если у вас имеется.

— У неё бы отняли оружие… тогда что? — Не глядя на Энкиду, сказал он.

Когда Энкиду сообразил, что командир — оправдывается, он даже сходу не поверил, что ему накатил джек-пот.

— Что-с? — Сладко молвил он. — Отняли? Бы?

Он дерзко и грубо оглядел Аса.

— Я не ошибся? У меня галлюцинации, быть может, от трудностей жизни. Кто-то сейчас лежал на полу? При том, что пистолетов у Шанни не было.

Билл решил заступиться за командира.

— Он же не сопротивлялся.

Энкиду внезапно сменил тактику.

— А почему, кстати?

Ас облизал губы и промолчал. Билл назидательно объяснил:

— Это такие правила. Мы не бьём женщин.

— Мы — это благородные господа с Нибиру?

Лицо Энкиду исказилось.

— Исключения, конечно, только подтверждают правила. Сир Мардук хлыста на крепостную актрису не поднимет… просто он применил ядерное оружие на двух материках, но это опять же мелочи.

Ас, молча, студёным жестом остановил Билла в полутёмной прихожей. Они оба почти одновременно подошли к покоям Иннан. Приложив костлявый палец к тонким губам, Ас, сделавшись символом сговора, приоткрыл без стука дверь.

В комнате, где обычно преобладал нежный свет, сейчас ярились бесчувственные лампы над столом, с которого всё небрежно посдвигали на углы.

Иннан ёрзала на краешке стола.

Следом вошли Энкиду и Шанни. Синилки беспистолетной барышни сразу расширились. Билл понял, куда она смотрит.

— Иннан исследовала милое яблочко. — Заговорил сходу Ас, желая сбить их с драматизма на дело. Он повернулся к Шанни.

— Сильнейший парализатор. — Изрекла Иннан, поставив тем самым комнату на паузу.

Никто не осмелился отменить тишину.

Оно лежало, неистлевшее ничуть, свежее и слегка потемневшее там, где безупречный свод зубов оставил слепок.

Шанни содрогнулась неприкрыто.

— Там их было так много. Не меньше тонны.

Она повернулась к Биллу.

— Говоришь, ничего?

Он пожал плечом, с тревогой глядя на неё.

— Густой лес, и эта штука. Всё.

— Быстро они свернули свою походную лабораторию.

Иннан процедила:

— Интереснее другое…

Ас молча кивнул.

— Да… кому это предназначалось.

Энкиду апатично предположил:

— Во всяком случае, коль сия лесная дама так охотно поставила пробный опыт на первом попавшемся объекте, у них не всё схвачено. Идут, так сказать, разработки… по календарю, с дежурствами и шутками сменщиков. Производственное соревнование в тылу.

Ас согласился, но не вполне уверенно:

— Возможно…

Он перехватил взгляд Билла и посмотрел на Шанни.

— Очень было страшно?

Шанни нечутко взглянула. Энкиду повторил вопрос Аса дословно, подрядившись переводчиком — должность всегда почётная.

Шанни поняла, что они твёрдо решили вставить утепляющий момент, и ответила:

— Не так, как было слушать проклятия Билла, когда он сбривал свою девятидневную бороду.

Билл облегчённо охнул, осёкся и сказал сурово:

— Что, я так сильно ругался?

— Сильнее не бывает. — Уверила Иннан. — Мы все слушали по очереди. Окошко возле той двери, которая ведёт в узенький переход у ванной комнаты, запотело. Мы ссорились и толкали друг друга.

Шанни покачала головой, прижимая руку к подбородку, точно удерживая впечатления — этот жест поразил Билла:

— Но как ты там ругался…

Билл потёр руки.

— Надеюсь, я обогатил язык.

Он знал точно и, когда произносил это, и позже, когда они выходили: с этого жеста Шанни они все ощутили натиск событий.

Так ощущал его лишь Том, когда впервые решил записать свою историю.

В прихожей они, впрочем, все чувствовали обыкновенный страх. Так не бывает, когда ты дома. А разве они были здесь когда-нибудь, как дома? Все они? И даже Иннан. И в первую очередь — Иннан.

Два дня прошло и три ночи, теперь они отсчитывали время, как туареги. Уж что там думал сир Мардук — верный покровитель, смешливый дядюшка, безумный отец и хранитель майората, — это не им, жалким визитёрам, понять.

Вёл он себя при встречах, как прежде.

— Удивительный… — Даже прошептала Шанни.

Иннан сильно толкнула её.

— Что, дорогая? — Заботливо склоняясь к ней над корзинкой для пикника — они завтракали по его настоянию на воздухе, — спросил Мардук.

Шанни отпихнула Иннан и, вытаскивая из корзинки булочку, повторила, смело глядя ему в глаза:

— Вы удивительный…

Мардук просиял — вот стервец, точь-в-точь, как положено сиять старому хмырю, когда дама строит ему глазки.

— Ах, как приятно… как хорошо, дорогая.

Он свирепо оглядел всех прочих. В его глазах всё пространство синевы занимал победительный блеск. Мол, слыхали?

Об истории с младшим глобусом Билл пока никому не рассказал и сомневался — правильно? Или надо всё же…

После булочек и вранья пришло время Великой Жары. Собственно, их предупредил о том, что грядёт, сир Мардук. Как-то поздним утром, полюбовавшись из окна Второй Башней — выражение глаз нечитаемое, — он, поворачиваясь, — а клянусь, в радужках застыли фото башни! — молвил:

— Ну, детки… грядёт Великая Жара.

Билл буркнул:

— Что, ещё более великая?

Они вспомнили нагретую воду в крантиках с пометкой «хол», а Шанни вдобавок — расстёгнутые вороты мужчин, и всех четверых волною передёрнуло. Впрочем, верилось плоховато — дни приходили один за другим дивные, и если бы не их нынешнее состояние, они бы насладились умеренной теплотой утренних часов, приятным сухим воздухом полудней, припахивающих песком пустыни и целебными, истолчёнными солнцем водорослями, а уж ночи-то были чудесно прохладными. Под лёгкими покрывалами сладко спать, а под утро втаскивать себе на плечи вкривь и вкось припасённый плед с изножья.

Хозяин принялся объяснять:

— Надо одеяла развесить на просушку… покрывальца. В общем, меховые вещи.

Он оглядел почему-то лица мужчин, как бы придирчиво проверяя их на предмет мохнатости. Билл провёл по собственной челюсти пальцами и поморщился — ссадины после инфернального бритья давали о себе знать. Мардук мельком заметил:

— А вот ты зря бороду не оставил.

И тут же отвлёкся, поясняя Шанни:

— Ну, вы понимаете, дорогая… это такие деньки в начале лета: надо их поймать… — он поднял руку над столом и знобко сжал пальцы. — Чтобы позаботиться о вещах. Среди бебихов есть весьма ценные… кое-какие гобелены на исторические темы. В общем, вынесем на солнышко.

Шанни — полковой подпевала и тот бы замешкался — подхватила:

— Отдам распоряжения сразу после завтрака.

Иннан с лёгкой насмешкой оглядела отца и приятельницу. Что она подумала, даже сиру М. не дано прочесть.

Самое обидное, дядя оказался прав.

— Как всегда. — Самодовольно подтвердил он, спустя два дня на середине третьего, когда знаком велел доместикусу поснимать с верёвок во дворе развешанные цветные тряпки — сплошь раритеты.

— Как всегда. — Льстивым эхом отозвалась Шанни.

В лесть она подмешала усмешку, отчего похвала выглядела достовернее.

Вытирая шею за воротом, Билл вздохнул. А ведь дядюшка живёт тут с рождения, эта земля — его. Как бы они не пыжились, лучше, чем он, им не узнать всех подробностей договора Эриду со своими гражданами.

То, что так торжественно поименовал знаток дядя, и впрямь пришло — так и виделся громадный колышущийся великан, широкими шагами подступивший к замку и заключивший серую громаду в свои объятия.

Как будто вся влага, накопленная почвой, белый призрак снега и весенние ручьи, тёплые дожди прошлой осени, разом повинуясь волшебной палочке, поднялись и пропитали воздух.

Верхний слой океана перегрелся и решил совершить метаморфозу — ядовитый солёный туман поплыл над бесконечными водами.

Стало парко и душно.

Конечно, — о, конечно, — можно пойти в великолепные дворцы космодрома или незаметно удрать в город туарегов, придвинутый в последние две недели к самым границам командира. Там царствуют кондиционеры, которые исправны… вентиляция налажена и обновляется… озонаторы воздуха в каждом самом маленьком помещении.

Можно… но живут-то они в замке. Где всё обветшало и ковры, несмотря на то, что их своевременно и мудро проветрили и прокалили, начали заявлять о своём существовании. Невытравленная спитым чаем пыль десяти поколений, дух пролитых в гневе чашечек кофию — когда не заботились о социальных перегородках, — детских и щенячьих лужиц, клейстера от самодельных игрушек перед новогодними праздниками, всей семейной истории разочарований и амбиций, — эта слежавшаяся субстанция сильно шибала в нос, по выражению Энкиду, самого чувствительного к запахам.

Великая Жара в Глобусе показалась теперь так, пустяком вроде первой читки.

— Ну, где же дождь? — Ворчал Билл. — Безобразие.

Звезда плавила тени, и горы виделись помещёнными в стакан — как некогда глаз бармена, засёкшего входящих в утлый приют на окраине столицы Нибиру двоих разрушителей покоя. Не жара — жар был у природы, в котловине, как в кастрюле, поднялась температура у всех и всего.

Даже Ас слегка взлипал в своих белых рубашечках, хотя это было ему к лицу. Энкиду сделался сперва совершенно красным, а спустя пару дней пятнистым, в слезающей кожице. Тут и стало видно, как велика его красота. Выглядел облупившимся вечным шедевром на раскопках, извлечённым из потайных глиняных глубин. Нежная кожа не выдерживала натиска солнца и облезала до классически округлых мышц.

Что касается Билла, то он предсказуемо и постоянно жаловался — шипел, стонал, оттягивал ворот и старательно дул в собственные глубины. Пару раз он вознамерился перейти на, как он выразился, более лёгкую форму одежды, но взгляд и убийственное коротенькое замечание Аса зарубили его неизвестно где найденные штанцы на корню.

Ас знал, как обращаться с будущим монархом.

Билл тихо выругался и принялся доказывать, что —

— Чтобы ты понимал, настоящие военные летние брюки цивилизаторов времён первого великого восстания землекопов.

Ас охладил его взглядом — и это было к месту, учитывая экваторианскую липкость и влажность в Гостиной, куда они по привычке, приобретённой за время Яви и Нави, сползались к вечеру.

— Надеюсь, — сказал он и всё….

— Ну, что, ну, что? — Завопил Билл, мученически откидываясь в кресле, застланном простынёй.

— Что ты не перейдёшь на классическую форму собственно землекопов времён Великого восстания.

— А что они носили? — Спросила Шанни.

К возмущению Билла, она была вполне свежа, разве что истомлена жарою. Под глазами голубоватые тени, похудела, но дышала вольно и выбирала платьица отнюдь не пляжного фасона.

Ас поканителился.

Посмотрел на Билла и его колониальные шорты.

— Крестики. На шее.

Билл открыл уста — крупные искусанные, как у прекрасной роженицы, и обдумав, снова врата мысли затворил.

Энкиду слабо улыбнулся. Он сидел в позе лягушки на полу у холодного камина, в странной и тайной надежде на метаморфозу веществ, которые должны из благодатного лона исторгнуть вместо некогда необходимого тепла ныне необходимую прохладу.

Билл переключился, ужаленный прелестью этой улыбки.

— Нет, ты посмотри… посмотрите на него.

Он указал на Энкиду, будто в жалком виде брата был повинен жестокий командир, не позволяющий Биллу облегчить свою ношу.

— Страшно смотреть. — Согласилась Иннан.

Билл с негодованием изучил новоявленного костюмера. Волосы Аса были гладко прилизаны и собраны в пучок на затылке. Нелепое дамское украшение подчёркивало прямизну его мощной шеи.

Билл со вздохом перевёл взгляд на девиц. Шанни лениво пощипывала гроздь чёрного винограда, Иннан фабриковала для отца собственный табель за прошлую сессию. Дело в том, что учебное заведение выслало запрос по поводу мистрис Ану — удерживать ли для неё место или она продлит академический отпуск?

Иннан примчалась на истошный вопль Мардука и, увидев его посреди Гостиной размахивающим жёлтым конвертом, который он наконец, поправ собственные принципы, вскрыл, — мгновенно наврала с три короба, наплела целые вязаные штанцы. Мардук успокоился, то ли потому что Иннан была убедительна, то ли он смутно понимал, что лучше оставить всё, как есть, а то эта аферистка и вовсе закопается, так что концов не сыщешь.

Теперь в подтверждение своей легенды Иннан и рисовала табель, изредка вслух размышляя по поводу того, какие предметы туда вписать и какие отметки она получила на зачётах.

— Как вы думаете… — Задумчиво покусывая карандаш и закатывая глаза, спросила она. — Что мне поставили по Истории?

В ожидании, когда присутствующие выскажутся, она потянулась и оторвала зубами виноградинку.

Шанни немедленно напомнила ей про сира Софокла, но Иннан не шутила.

— Серьёзно, черти. Сочините чего-нибудь… а то он меня запрёт, и у нас пропадёт великолепная возможность под видом сессии посылать меня к партизанам.

— Ну, тройку поставь. — Вяло отозвался Энкиду.

Иннан взглянула так, будто он оскорбил её до глубины души.

— Нечего тогда спрашивать. — Справедливо заметила Шанни.

— Нет, тут кто-нибудь способен услышать голос разума?

— А что, ты хорошо знаешь историю?

Иннан махнула пёрышком.

— Поставлю четыре.

— С плюсом.

Билл громко сказал:

— Что ж… извиняюсь. Извиняюсь!

Все молчали.

— Может, будет круче «Новейшая история Эриду»? Я лучше пойду и посмотрю, как это называется. А то Билл так орёт, и вообще от вас толку по нулям.

С этими словами Иннан поднялась и ушла, разглядывая на ходу своё сочинение.

Билл встал, расставив ноги. Колониальное одеяние выглядело, что бы там не зудел Ас, внушительно.

— Извиняюсь! — Ещё громче молвил Билл, двигая коленями такого калибра, что их эквиваленты в железе вполне могли бы усмирить это самое восстание на корню. — За то, что пытался облегчить вашу жизнь. Я думал, мы от бедствий сроднились и можем не церемониться… но, если вам угодно, ходите в галстуках и подтяжках.

При этих словах даже Ас содрогнулся. Билл, направившийся к арке выхода, это приметил и остановился.

— Пусть он, — показал на Энкиду, — задыхается от боли, натягивая на свои ожоги этот… как его… что это?

— Бобочка. — Объяснила Шанни. — Очень аккуратная.

Энкиду кротко проговорил:

— Билл… в такую жару лучше надевать что-то, закрывающее кожу. И я бы очень тебя поблагодарил, если бы ты не заботился обо мне публично.

— Вот те раз. Что я сделал?

— В присутствии красивой женщины ты обсуждаешь мои физические недостатки. Мне неловко, милый.

Ас хмыкнул.

Билл символически сплюнул и окончательно, с высоко поднятой гривастой головой, пошёл к выходу. Резко свернул и позаимствовал у Шанни несколько виноградин. Погрузив их в рот, сразу повеселел — виноград был крупный и, как в сказке, прекрасно утолял жажду.

— Как хотите. — С голубиной уступчивостью высказался он. — Мир тебе, красивая женщина.

Удалившись, он, спустя четверть часа, явился в костюме с криво сидящим галстуком и в подтяжках.

Сев, он ни на кого не посмотрел. Когда садился, ему пришлось сильно взяться за штаны классическими щепотками, но тщетно — ткань, невзирая на совершенство форм, которые ей было предложено облечь, увы — прозаически повиновалась законам перемещения влаг и — прилипла, господа…

Ас подмигнул Шанни. Она быстро посмотрела на часы командира, которые тот выставил, как бы нечаянно.

Энкиду, вовлечённый в игру, исподтишка показал три пальца. Ас покачал головой с пучком и выкинул два. Шанни показала мизинчик. Билл краем глаза уловил момент, когда Шанни, выгнув рот, беззвучно возражала Асу.

Все посматривали на часы. Рука Билла непроизвольно потянулась к галстуку и подёргала. Энкиду зыркнул на циферблат — стрелка прошла одно деление с половиной.

— Шанни. — Шепнул, подавая знак.

Билл завертел башкой и застонал. Ас заорал:

— Я!

Билл испуганно подскочил.

Шанни яростно возразила:

— Я!

Оба посмотрели на Энкиду. Тот сказал:

— Минута менее чем с половиной. Шанни.

Ас сказал:

— Нечестно.

Билл вертел головой.

— Что? Что? — Спрашивал он.

И посмотрел, направленный взглядом неосторожного Энкиду, на часы. Ахнул — понял.

— Ставки делали. Сво…

Ас стыдливо закашлял. Билл скривился.

— Нехорошие вы нибирийцы.

Светлый отменного качества костюм подёрнулся тёмными пятнами — пышная душа Билла проступала кругами и прочими геометрическими фигурами.

Ас энергично отложил книгу, встал. Билл со злорадством отметил, что военные брючки вполне зимнего образца пришлось также подтянуть усилием.

— Вот что, господа… мои извинения, но совершенно необходимо поговорить.

Билл полюбопытствовал:

— А для этого надо было так резко принимать вертикальное состояние? Почему бы, небрежно не отложив книгу на великолепное колено и не забыв в книге волнующим жестом костлявый палец, не сказать негромко… о чём поговорить?

Ас уже подался к выходу:

— Давайте только отсюда… леди Шанни, ребята.

— А чем тебе здесь не нравится?

Ас исповедовал похвальный лаконизм:

— Жарко.

— Ах, вот оно что.

— И ты бы убрал вот это…

— Я тебя не пойму.

— Билл, мне надо, чтобы ты соображал. Чтобы мы все по возможности соображали на самых коротких волнах. А галстук передавит твои последние… я хотел сказать, жарко, Билл.

Шанни поднялась. Ас быстро посмотрел на неё. Лицо у него было чересчур непринуждённое. Энкиду покинул логово с улыбкой, свидетельствующей, что она прикрывает болевой синдром.

Ас позвал их в комнату, где гад-дядя показывал им книгу великого ветеринара. Там допотопная система вытяжки почти справлялась с перегревом: туннели, дырявящие каменную плоть, проталкивали в вентиляцию воздух, охлаждённый северным крылом замка.

Шагали в душных коридорах… по стенам ползли капли пота древнего здорового дома. Шанни припомнила запах поддельного адъютанта и в противной полутьме нашла взглядом сердитую спину Билла. Ей до сих пор как-то не верилось, что тогда это был он.

Билл без предупреждения остановился и с шумом почесал липкую рубашку.

— Ну, вот… вот! Как прикажете в такую жару революцию делать?

Энкиду, на которого он наткнулся тёплым плечом, отклеил его и оглянулся.

— А где наша институтка?

Дверь сбоку выругалась, и к ним присоединилась Иннан.

— А что, уже началось?

Ас набрал полные лёгкие тяжёлого воздуха.

— Вот что, господа… если мы будем всей толпой передвигаться по дому, сир Мардук может решить, что мы действительно что-то затеваем.

Иннан, с карандашиком в зубах, ухитрилась осклабиться.

— А мы ничего не затеваем?

В комнате было и, правда, прохладнее. Хотя уют этот отдавал плеснецой, яблоками греха и затаёнными нехорошими штуками, да и цокоток Доместикуса слышался кое-кому из них. В арке призраком висельница-муха. Хозяин отлично сплетённой мишени отсутствовал. Видно, паук сидел где-то в потайной своей комнатушке.

Всякий раз их поражало отсутствие окна. Кротовьи норы вытяжки по четырём углам у потолка выталкивали запахи, по ощущению, из нутряного центра самой Эриду.

Ас не предложил, как обычно, когда они бывали в полном составе, присесть дамам, мебель не передвигал, как в ресторане. Не вытянулся во фрунт по привычке.

Расхлябанно по-штатски облокотился в арке под мушиной тенью. В этой небрежности почудилась едва ли не угроза. Но кому?

— Вы не догадываетесь, зачем я вас позвал?

— Что нам делать? И кто виноват? И будет ли завтра настоящий день? И кто бродит на заднем дворе? И всё такое?

По дороге Билл тишком избавился от галстука и запихнул в карман. Подтяжки ему не так досаждали, и он подтренькивал одной оптимистично.

Кровать в нише привлекла их взгляды. Над нею раздался хлопок крыльев. Видимо, мышь не была вполне довольна визитом в неприёмный день.

— Билл…

Ас смотрел на него с непонятным выражением. Шанни припомнила, что в последние дни это выражение она уже замечала — хотя не так явственно.

— Если ты сосредоточишься…

Шанни заговорила громко:

— Догадываюсь.

Ас бросил на неё взгляд… Энкиду нахмурился. Билл, всецело поглощённый извлечением аккордов из подтяжки, встал посреди комнаты. Оба увидели, что взгляд Аса — неожиданно свиреп.

— Да… — Уравновешенно откликнулся сей. — И почему же?

— Не потому, что ты подумал…

Билл шумно сунулся к брату:

— Кажется, они поглощены беседой. Эй, детки… Вы не одни на скамейке. Про луну-то вы забыли.

— Подумал?

Энкиду молчал, подойдя к замурованному окну. Билл переводил взгляд с подрагивающих губ Шанни на оскаленную полуулыбку Аса.

— Ребята, вы драться опять будете?

Внутри этого каменного черепа все пятеро столпились, как основные эмоции. Стало тесно.

Энкиду посоветовал Шанни:

— Прежде чем кидаться словами… скажи, что случилось-то? Мы, видать, не такие умные, как женщины Нибиру.

Билл принял близко к сердцу.

— Не тех самцов в коробку посадили. Тебя в лабиринт сажали, браташа?

Ас явно сделал усилие над своей натурой — дверь в раскалённую кузню прикрыли.

Он отвернулся от Шанни:

— Помните, в первый вечер за ужином с костями, дядя Эм упомянул некую профессию… мол, запрещённую?

Все молчали. Билл завспоминал:

— А-а. И что будто ему в голову кто-то лезет… как же.

Энкиду глубокомысленно квакнул:

— Была такая буква.

Ас скрипнул зубами — ну, вот честное слово, звук был:

— Тогда я списал всё на паранойю.

Билл согласился:

— У всех военнообязанных лиц такое случается… раз в месяц или вроде.

Снова их разделило молчание.

— Ну, хватит. — Не выдержала Шанни. — Ты смотришь прямо с ненавистью… и прямо на меня, если не ошибаюсь.

— Ты ошибаешься, Шанни. — Заверил Энкиду. — Конечно, нет.

— Потому что он помнит, что, кроме тебя, здесь, — подхватил Билл бойко, — двое здоровенных и тщеславных бугаёв… второй слегка облезлый. Но первый просто душечка.

Ас надменно глянул на подтяжку Билла. Тот шевельнул толстым пальцем.

Дзеньк!

— Мудрость оружие женщины. — Примирительно затянул Билл, берясь за левую — правую? — подтяжку. — Не обижайся, Шанни. Это мы должны обижаться, что в мозголазании он в первую очередь заподозрил особь с женской причёской.

Он хихикнул, подчёркнуто уставившись на темечко Аса. Тот молчал. Непонятно было, укрепился ли он в своём подозрении.

— А яд чьё оружие? — Отколол Энкиду.

— Трусливого мужчины. — Ответила она без запинки. — Который… и так далее.

— Долго будем молчать? — Спросила опять же она.

— Если не ты, — Ас оборвал себя…

— Ты? — Ляпнул попугайски Билл.

Невинно поднял брови.

— А почему нет? Кто кричит: «шапка горит»?

Энкиду подтвердил:

— Вот Билл даже, кажется, обиделся, что ты не его заподозрил в умении считывать мысли и образы.

Молчание на сей раз имело сюжетное развитие. Ас всем железным профилем развернулся — флюгер, устойчивый в убеждениях на заржавевшей ноге. Энкиду — тихий и похожий на тигра более, чем когда-либо, ответил домашним взглядом.

Билл повернулся, шагнул, но Шанни сообразила и крикнула:

— Стойте на месте!

Ас на её крике успел отчеканить:

— Куда опасней… непокорней… как там, господин полосатый?

И, зашипев, кинулся очень ловко — мимо Шанни.

Шанни шепнула:

— Лётчик!

Ас отменил атаку, качая самолёт у самого носа Энкиду.

— Ты лез мне в голову. Умник.

Сжал кулаки. Энкиду не шевельнулся. Шанни обошла Аса и, присев, попыталась попасть в поле его зрения.

Ас, остывая, опустил руки.

— Ладно… я тебе попомню это. — С будничной, в стиле семейки, мстительностью наобещал он. — Сейчас за тебя вступилась женщина, но…

— Лётчик. — Повторила Шанни. — Стыдно.

Билл одобрил:

— И потом, комр, тебе же придётся всех нас убить за то, что мы видели тебя таким взволнованным.

— Дай ему сказать. — Продолжала Шанни.

Энкиду лекторским тоном заметил:

— Я бы мог сказать, что у меня нет такого намерения…

— …но ты не будешь вести себя по-детски. — Заключила Шанни. — Верно?

И, повернувшись к распахнутой кузне, подытожила вразумительно:

— Словом, у нас есть оружие.

Билл погрозил брату:

— Ты давно…

Энкиду расплёл руки.

— Когда я был в сопротивлении и меня готовили… Потом в заповеднике со зверями… мы помогали уводить их с опасных мест.

Билл завертелся.

— Закройте дверь. — Встревожился.

И метнулся.

— А дверь поможет? — Спросила Шанни.

— Если плотно прикрыта. …И вот что странно. — Думал вслух Энкиду.

Он настойчиво посмотрел на Аса.

— Можешь верить… можешь не верить. Я ни тогда… ни сейчас… ни одну секунду… и никогда бы… ничего такого не сделал.

Ас, простите, безмолвствовал.

— Я тебе клясться не буду, конечно. — Проходя мимо бывшего командира, бесстрастно говорил Энкиду. — Думай, что хочешь… А я тебя не трогал… и Мардука тоже, кстати.

Ас посмотрел с яростным желанием убедиться в правоте Энкиду, и Шанни возрадовалась сердцем.

— Но я… — Начал он уже не так уверенно.

Он был слишком мужествен и твёрд, чтобы каждую секунду изображать сверхнибирийца. Он им был.

— Может, у меня вырвалось что-то… — Задумчиво промямлил Энкиду. — Сила. Против воли…

Шанни мельком посмотрела на Билла. Тот решил надуться.

— Всегда так. — Сказал он. — Как бы вы ни ссорились, в конечном итоге вы все объединяетесь против Билла. Билл всегда виноват. Ну. Валяйте. Сила у него, понимаешь, вырвалась. Двигатель паровой. Где у нас пособие для починки чайников?

— Возможно. — Подтвердила слова Энкиду Шанни. — Или вырвалось или…

— Или он не единственный. — Именно вырвалось у Аса.

Он подошёл к Энкиду.

— Что там говорится в твоих сказках?

— Опять заставишь? — Спросил Энкиду, показывая кулак и постукивая оным об ладонь.

Ас кивнул. Шанни презрительно прищурилась.

— В самом деле, врежь ему…

Энкиду возразил:

— Я вспомнил… мне кто-то говорил, что ты из королевского рода.

Билл незаметно, как ему казалось, усмехнулся.

— Примерно представляю, кто.

Вновь все почему-то посмотрели на дверь. Шанни подошла и потрогала замок.

— Железный, как наш вспыльчивый лётчик.

Энкиду ещё чутка стянул никому не нужное одеяло на себя:

— Если бы не его бдительность, вы бы не узнали о моих возможностях.

— Теперь вопрос, как тебя пустить в дело?

Энкиду посмотрел на Аса — это было окончательное примирение.

— Словом, нужно залезть к нему в голову и узнать, что он намерен…

Ас, ещё враждебный, перебил:

— Сначала надо залезть к нему в его нору. А ещё раньше узнать, там ли он… Билл, ты чего?

Билл беспечно отпустил подтяжку:

— Значит, брат, ты точно не осквернял голову Аса?

— Ну, хватит.

Билл повернулся к Асу:

— Вчера ты хватался за голову… а этого молодца в комнате не было.

Все примолкли. Кроме Энкиду.

— Залезать в голову сира Мардука, когда он бодрствует — нельзя. Он из тех, кто чувствует взлом.

— Значит, следует устроить этот визит в дядин череп ночью… если его не мучает бессонница, конечно. — Подумав, добавил Билл.

Всех охватило чувство, которое можно описать так: ночью дверь в соседнюю комнату открылась, и там, в окне напротив звезда. И вот она вплывает в открытую дверь, ну, как это? Страшно… странно.

Но одному из них не было страшно, не было странно. Энкиду просто обдумывал практически, как проделать всю эту штуку, дело предстояло чисто слесарное, и нужны лишь определённые навыки и умения.

— Взломать комнату… — Как бы про себя произнёс он. — И выкрасть корону.

Ас очухался от наваждения:

— Комната под сигнализацией, корона заминирована.

И верно. Когда они разошлись, все, — кроме Иннан, поглощённой своими мнимыми успехами в истории, — пребывали в заботе и недоумении.

Иннан окликнула:

— Эй. Как насчёт Закона Божьего?

Шанни обернулась и состроила гримасу:

— А разве церковь не отделена от государства?

Энкиду изумился:

— Вот те на. Кто о чём, а мажорка о зачётке.

Ас, в отличии от него, счёл вопрос достойным внимания и разъяснил, пока они рассасывались, как смертоносные таблетки, принятые старым замком, по комнатам:

— Отделена, но весьма шаткими перегородками, вроде тех, из-за которых Биллу кофию не дают. Постоянно в главных газетах появляются письма трудящихся с просьбой воссоединить эти два института подавления человеческой воли.

— Мардуку это ни к чему. — Рассеянно буркнул Энкиду.

Шанни воззрилась на него.

— Наивный дикарь. А десятина? Церковный налог, который эта чудесная организация, уничтожившая всех, чьи имена воспевает, утратила около века назад?

Ас возразил:

— Деньги, конечно. Но главное, нынешние правительства задумались над тем, какой замечательный инструмент управления выпал из рук нынешней демократии. Иннан, тебе, как наследнице божественной власти, следует поддержать Закон Божий.

— Да я там под чужим именем. Никто не знает, что туда наведывается отпрыск солнечных лучей.

— Ага, а против наследницы, значит, возражений не нашлось.

— С точки зрения человечества, — продолжал развивать свою мысль Ас, — происходит поступательное движение от худшего к лучшему. От рабства закованных в цепи нагих рудокопов к толпам клерков, влекомых трамваями к месту семичасового ежедневного заключения… От догматического сознания — к свободе совести. Но человечество не задумывается, что вся-то его история… нет, Иннан, это я не тебе… та, что позволено запомнить, составляет не более семи тысяч лет. Из них на зачётки, скрижали и Мегамиры записано около половины. Прочее — в тумане. Там человечеству видится гуманоид, бродящий с потерянным выражением несформировавшегося небритого лица.

— Ну, и что?

— А то, что следует посмотреть на происходящее глазами — вернее, единым оком власти, так замечательно описанным Руальдом сиром Толкиным, — и тогда вы поймёте, что жизнь по истине, свобода и прочие милые штуки — всего лишь досадная прореха в этом пыльном мешке, под названием История Эриду.

— Вроде той, которую так ловко заделала мистрис Шанни?

— Именно.

Шанни внезапно раздражилась.

— Значит, это я виновата, что исправила ваше головотяпство, сир Александр, как вас там дальше.

Ас ничуть не рассердился.

— Шанни права. — Оборвал он себя на приблудившейся непроизнесённой мысли. — Сейчас нам надо подумать, как подобраться к чёрному ящику.

Билла насмешило то, как командир назвал красивую седую голову дяди Мардука, но Шанни молча коснулась руки Аса и глазами показала: легче.

Энкиду стоял у стены, нуждавшейся в реставрации — отсюда через маленький внутренний дворик во вздувшейся от сырости брусчатке, начиналось крыло дома, где ему удобнее было бы свернуть и узкими коридорами выбраться на открытый двор. Там он обойдёт парк под молчаливыми брошенными гнёздами и окажется у своего окна.

Все примолкли, глядя на него и соображая, что им предстоит.

Энкиду попрощался с невежливой небрежностью, но он не хотел их обидеть — он думал.

Позднее к вечеру он поделился уже только с мужчинами плодами своей мудрости.

— Со двора и думать забудь. — Остудил его, даже не отведав этих плодов, командир.

Сир Мардук обитал в одной из мрачных с высокими потолками комнат юго-западного крыла, где в первое утро любопытствующие посетители с Нибиру отыскали редчайшее издание…

Как оно называлось?

— Как называлась та книга, которую мы видели в этой комнатушечке? — Морщась, спросил Билл.

— Зачем тебе?

— Не знаю… — Билл пожал плечами. — Просто…

Энкиду с полминуты смотрел на него, потом отвернулся и заговорил:

— Никакого поста у крыльца… самолюбие не позволяет, видать. Но никто, я думаю, не сомневается, что стоит ступенечкой скрипнуть, как из парка нацелятся не только бинокли.

— Драконарии очень хорошо обучены. — Ответил Ас с нескрываемым почтением.

— Из дома — хода нет…

Они приуныли.

— А вы подкоп сделайте. — Предложила Иннан, когда они все вместе опять сидели, на сей раз в комнатах Шанни.

Ас пригляделся — вроде не загорелся издевательский огонёк в глазах студентки. Хотя он признался себе, что мало знаком с тем, как эволюционировало чувство юмора нибирийской расы под воздействием солнечной радиации.

Энкиду тоже выпучил глаза на малолетку.

— У тебя хорошо работает голова. — Огорошил он.

Иннан не особо вдохновилась комплиментом.

— Я просто её расчёсываю. — Призналась она. — Иногда.

Энкиду перебил:

— Когда хвалят, хватай и беги, сестрёнка. Помалкивай, не порть впечатления.

Он смотрел на всех разом:

— Известно ли вам, что под южным крылом что-то вроде старых катакомб? Ну, не совсем, но там — то ли канализация времён… тех времён, когда новейшей истории не преподавали… то ли что-то совсем другое.

— Может, это то — что есть во всех замках? — Робко предположил Билл.

— Ты про туалет?

Билл смутился:

— Вот его-то как раз, собственно и… нет, я…

— Билл имеет в виду каталажку. Одиночки с вонючей соломой и белыми косточками съеденных крыс.

— Ну, не так выразительно, но в целом ты передала мою мысль.

Энкиду не оценил догадливость Шанни.

— Где план здания, который одна великая строительница обещала нам составить?

Ас поспешно сунулся на линию огня:

— Он у меня. Но южное крыло там отсутствует.

Шанни объяснила:

— Я мало что смогла считать благодаря измерениям навскидку. Не буду же я ходить, поигрывая рулеткой, вокруг дядиного крыльца. К тому же, вы сами сказали — со стороны дома хода нет. Как только я нечаянно оказывалась там, возникал доместикус с салфеткой, перекинутой через руку, или он же, в фартуке и с карнавальной шваброй.

Судя по усмешкам и вытянутым лицам присутствующих, удивительные способности доместикуса были им знакомы.

Даже Энкиду с его непринуждённым умением вписываться в любые закоулки, где пахло землёй, и тот ощущал неудобство, когда доместикус проделывал свои трюки.

Весь день держалась жара такой силы, что Биллу не пришлось бы нагревать камень на костре, буде у него возникло бы желание пошутить.

Вечером Энкиду рано завалился — жара изнурила и его. Подступающая прохлада оказалась необычайно приятной: кажется, дух огня договорился с духом усиленной влажности. Лёгкий, почти неприметный озноб, шаля, скользил по коже самым тоненьким ветерком: первым за много вечеров.

Энкиду задремал и за пару минут дрёма увела его в глубокий сон.

Сон оказался коротким. Что-то пробудило его. Открыв светлые не сонные глаза он увидел на подоконнике листок, прижатый камнем.

Лень и неторопливость движений, порождённые жарой за эту неделю, сразу покинули его: отлепив себя со своего низкого ложа, с которого он убрал всё, напоминающее о постельных принадлежностях и, оценив скромность Шанни, Энкиду развернул листок. Поглаживая себя, как не подлежащий обработке драгоценный камень, он тщательно проследил взглядом и пальцем линии на рисунке.

Одни вели под прямоугольник, на котором значилось «старые покои», другие подлезали под завал в конце широкого короткого коридора на северо-востоке. Энкиду вспомнил, что когда Мардук водил их по замку, то с небрежной отмашкой молвил: «Злое место. Здесь пришлось срезать крыло — реставрации не поддаётся».

С него и начнём. Пунктир особенно понравился Энкиду, и он надолго прижал его большим пальцем. Да, молодец леди.

Не только Энкиду получил послание, но не все леди отличаются похвальной скромностью.

Первая ночь после Великой Жары убаюкала Билла богатым запахом остывающих трав, а потом принесла и подарок: запах соли и водорослей. Ветер, едва родившись на западе, сменился на восточный и летел над волнами океана, пока не долетел до окна царского сына.

Билл ещё блуждал в необычайно отчётливом сне с большой рыбой и, едва он успел себе сказать — как бы с рыбой не проснуться, а его уж позвал голос с этой стороны. Даже во сне Билл знал, чей это голос.

— Билл… э, Билл.

Он щурился на свет и ворочался, потом сел внезапно и тут же взвизгнул и принялся тянуть на себя все те принадлежности цивилизации, от которых отказался его брат. Впрочем, Иннан, хоть и сидела, как оно водится за хозяйскими дочками, по-хозяйски прямиком на его постели, лицо она прикрывала растопыренными пальцами. Между указательным и средним, посвящённым Аншару, зажат какой-то конверт.

— Билл, я не смотрю. Вот так и сижу, жду, когда ты… э!

Билл, принарядившись, насколько это было возможно, в одеяла и простыни, причём, вспомнился ему последний на Нибиру телефонный разговор, осерчал:

— Превратился в оленя один парень, когда смотрел на божество.

— Но и кошке можно смотреть на короля. — Возразила Иннан. — Ты как? Можно, я…

С этими словами она посмотрела на него и сразу принялась совать в слабые руки Билла конверт.

— Билл, будь милый. Поезжай с этим на почту и отправь. Это в университет. Хочу разузнать, какие у них, к чертям, дисциплины, чтобы не лажануться. Сама не могу — папа следит за мной.

Билл осторожно посмотрел на конверт.

— А в почтовый ящик его? — Прохрипел он.

Он имел в виду почтовый ящик в конце аллеи, где по-прежнему висело гнездо ремеза.

— Ты что. Папа, наверное, в гнездо своего агента поселил. Билл, выручи меня.

Иннан уже встала.

— Спасибо за честь. А почему я?

Иннан оглянулась в дверях, Билл тут же спрятался в свой кокон, как туарег, только не так величаво.

— Ас на работе. Шанни ушла с ним. Энкиду куда-то запропал. Бездельничаешь только ты.

Она улыбнулась своей самой лучшей, слегка хищной улыбкой и… порх, хлоп. Билл один.

Билл рассмотрел конверт без всякого интереса. Спасибо, конечно.

На остановке, где он покачивался полчаса спустя, ему казалось, что на нём по-прежнему только простыня. Проехала крохотная ярко синяя машина с эмблемой Почты Полуострова: обвившийся вокруг глобуса электрический шнур с оскаленной рогатой мордочкой включалки.

Спали большие собаки. Две пожилые леди шли мимо, и одна из собак спросонья вскочила и растерянно огляделась. Пожилая леди расстроилась и, встав толстым столбиком, сказала:

— Ну, извините.

Собака — огромный приблуда пёс, — не мог понять, что его пробудило. Билл посочувствовал ему. Дама считала себя виноватой и, пройдя с подругой несколько шагов, обернулась и громко посетовала:

— Так хорошо спал, ну, надо же.

Вот бы кто Билла так пожалел. Его-то, небось, разбудили и сразу оскорбили, да ещё и обрекли скитаться по жаре, чтобы прикрыть проделки бездельницы Иннан. Вот я партизанам скажу.

В маршрутке Билла сразу укачало. Правда, набралось народу маловато, отчего водитель молча сердился, отбирая деньги. Жара не собиралась сдавать свои позиции, да и заняла она их основательно. Старые сиденья громко запахли раздражённой дерюгой. Вдобавок по ходу движения Билл узрел верхушки гор, намазанные чем-то белым.

Снег!

Ну, это попросту безобразие.

Билл перестал понимать, какое сейчас время года. Он согнулся и выставил в проход длинные ноги.

Пытаясь унять подступающую тошноту, он боролся с прыгающими в голове и выпрыгивающими из неё фразами и движениями вчерашнего дня. Что-то из сказанного или увиденного царапало нежное подсознание, но Билл никак не мог отыскать саднящее местечко.

«Энкиду куда-то пропал». Его как толкнуло изнутри. Он вдруг ощутил, что он рыжий и собственная рыжина ослепила его.

Энкиду собирался, как выразился командир, «ушедший на работу», вскрыть чёрный ящик. Биллу почему-то сделалось жутко. Они небрежно отнеслись к собственной затее… разве можно было…

Тут он поймал взгляд женщины.

Взгляд по классификации случайный, но явно заинтересованный. Сидевшая боком на одном из передних сидений пассажирка рассматривала его. Билл выпрямился и мигом пятернёй привёл свою голову в порядок.

Плохое настроение упорхнуло, как Иннан из мужской спальни. Женщина оказалась симпатичная, с высокими скулами, пышногрудая, очень свежая для такого утра. Каштановые волосы с первой изморозью, в отличие от ландшафта, не раздражили Билла.

Он втянул ноги в нечищеных ботинках под сиденье и ответил приветливым взглядом. Когда он разглядел, что рядом с женщиной у окна сидит молодая девица, очевидно, дочь, он и вовсе развеселился.

Правда, девушка была вялая и неприветливая в потёках длинных волос, не такая милая, как соседка, но Билл великодушно подумал, что сам-то он вряд ли выглядит внушительнее.

Билл и душка-попутчица не обменялись ни единым словом, женщина отвернулась что-то сказать девушке.

Когда выходили, девица пошатнулась, и женщина взяла её под локоть крепкой уверенной рукой.

Билл направился в город, размышляя, показалось ли ему, что девушка будто хотела броситься куда-то прочь. Решил, что показалось.

Почту отыскал сразу. Издалека над маленьким сквером поднимался указатель — тот же, что и на виденной недавно машине. Широкая лестница с узкими, как ножи ступеньками, вела к стеклянному зданию, обсаженному деревьями, на которых резвились сразу три белочки.

Вот и Билл, оказавшись за стеклом, засуетился.

Не зная, куда ему притулиться, чтобы выполнить поручение Иннан — она несколько раз потребовала, чтобы он «послал с уведомлением», Билл увидел несколько групп беседующих.

Кто-то у плеча негромко спросил:

— Вам что?

И, увидев письмо, которым неуверенно двигал Билл, указал:

— Держитесь вон той компании, молодой человек.

Билл окликнул вставших плотным колечком людей, но никто не отозвался. Биллу сразу почудилось в происходящем нечто зловещее, но незримый советчик не бросил Билла и прошептал:

— Они глухонемые. Вы подойдите, молодой человек.

Билл, пройдя весь зал в гулкой тишине, встал сбоку. Он увидел, что люди делают знаки руками, дирижируя невидимым оркестром, а звук выключен.

Один из рисунков, быстро начерченных по воздуху, изумил его.

— Что он сказал? — Шепнул Билл, не удержавшись.

Человек, игравший пальцами, увидел его шевельнувшиеся губы и, повернувшись, с очень приветливым лицом произнёс несколько слов.

Голос говорившего был звонкий, а дикция превосходной, но Билл ничего не разобрал.

— Он сказал: а демократия там есть?

Это опять проклюнулся тихий советчик сбоку.

Билл Баст всегда был чувствителен к чужому мнению. Он мог фыркать в ответ на попытки мира дискредитировать его, но мысли Билла тут же принимались метаться, как рыбки в прорубке, по грубому выражению Иннан, которое она подцепила у Энкиду, а тот неизвестно где.

Стоило, скажем, Шанни бросить что-нибудь вроде: «Ну, Билл, ты и разъелся на дядиных хлебах» или «Билл, ты совершенный профан в технике», как этот самый Билл принимался то и дело оглядывать себя через плечо или шёл искать учебник по вождению автомобиля. Это при том, что он знал точно — его тело совершеннее изображений в анатомическом атласе, раздел Мускулатура Нибирийца, а Шанни не умеет менять покрышки.

Он завидовал Иннан, которая вообще плевала на постороннюю точку зрения. Она была его полной противоположностью в плане веры в себя. Всякие шуточки по поводу её вымышленных успехов на ниве университетского образования ничуточки на неё не подействовали. Надо сказать, что она твёрдой рукой дорисовала свой табель и в графе История вписала высший балл.

Она даже не исправила орфографическую ошибку, просто потому что прекрасно знала: папа не будет вчитываться. А что его дочь получила пятёрку — ну, а что ещё могла она получить?

Да… и вот.

Что за письмо и куда отправил в таком случае Билл Баст по её поручению?

Билл был не в меру доверчив. Он и не подумал проверить адрес, нацарапанный Иннан на конверте. Зато это сделала Шанни за те несколько минут, которые послание провело в одиночестве на столе Иннан под твёрдой ножкой микроскопа.

Возможно, Иннан, которая была очень сильна в своей науке — это знал, кстати, Энкиду — именно потому была так уверена в себе во всех остальных мелочах.

Прошло несколько часов утра, а Энкиду не появился.

А он и не мог появиться. Энкиду лежал неподвижно в темноте, объявшей его, он был холоден, и от него воняло, как от мертвеца.

Стыдно сказать, они так наслаждались приплывшим с гор облаком прохлады, что не очень-то задумались, где может находиться это немалое тело да с душою, которую никто не видел, но которая была больше этого тела.

Только за поздним завтраком, когда Мардук спросил:

— А где наш богатырь? — Шанни вдруг сообразила, что фреска с Кишаром, обычно возникавшая с её точки зрения аккурат над пшеничной макушкой Энкиду, болтается нимбом-бездельником.

Они все — по мере сообразительности — всполошились, но даже Билл ухитрился не подать виду. Только коржик застрял в зубах — очень хороший коржик, из целой груды густо пахнущих корицей, лаковых с виду, похожих на игрушечки — Доместикус побаловал.

Мардук, впрочем, не особо озаботился, а вставая, чтобы их покинуть и засовывая в карман лишний пакетик с кофе, весело заметил:

— Как бы и его не унесли эльфы?

С этими словами он подмигнул Биллу и, беседуя с шипящим и почтительно гнущим плечи мажордомом, оставил их. Все молча проводили господина и слугу взглядами, все — и Билл с коржиком.

Едва они остались сам друг вчетвером, как трое из них принялись наперебой обсуждать проблему. Когда первые предположения были высказаны и они умолкли в нахлынувшей тревоге, Шанни подала голос.

— Вчера я положила ему на окно то, что он требовал.

— План! — Неосторожно вскричал Билл и тут же пожалел.

На него разом шикнули Шанни и Ас — да так дружно, будто репетировали.

Но затем произошло ещё кое-что, поразившее всех. Иннан поднялась над столом — ива выросла, если ивы бывают с чёрной густой листвою, — и вперилась блеснувшими зелёными глазами в свою подругу.

При этом она вытянула по направлению к ней руку, застрелить хотела.

— Ты… — Произнесла она дрожащим от ярости голоском, тоньше обычного. — Ты… стерва! Да как ты могла! Ты же спровоцировала… — (Иннан едва выговорила сложное слово), — он ведь пошёл искать… да мало ли что с ним могло стрястись!

И она, к общему прискорбию, повторила грубое слово.

Сначала все замерли. Во-первых, их поразило предположение Иннан, но во-вторых и третьих, поведение Иннан. Ботаничка-грубиянка никогда особо не дружила с Энкиду. Отношение к ней хозяина степей было безразлично-ласковым. Оно даже не отличалось обычной галантностью, которую Энкиду проявлял к Шанни. Он не принимал Иннан всерьёз.

Размышлять некогда, но когда выпадет минутка — стоит задуматься над тем, что у Иннан, возможно, было этой серьёзности на двоих?

Им пришлось слушать с полминуты причитания Иннан, упавшей в своё креслице и схватившей себя за обе щеки, будто у неё острые зубки заболели:

— Куда он мог пойти? А вдруг он..

И так далее, и тому подобные нежности.

Прервал это эмоциональное расточительство командир. Он сдвинул со звоном прибор и встал над столом, подобно своей второй башне. Внушительно и спокойно он молвил:

— Господа, нам следует это обсудить. Иннан, извинись перед Шанни за свою грубость, совершенно неоправданную, и скажи, какие у тебя появились предположения… только более внятно, пожалуйста.

Его жёсткость, а, возможно, весь его вид — ведь командир был очень высок, строен и прям, а глаза его всегда были, как присыпанное пеплом пламя, — подействовали на крикунью. Извиняться она — (конечно), — не стала, но хлюпая и дёргая себя за чёрные кудри, произнесла:

— Предположений… у меня нет… Но я боюсь… вдруг он куда-то делся… как сказал папа?

Ас вздохнул. Билл хотел было что-нибудь этакое изречь, но слова имеют обыкновение застревать в зубах, не хуже чудесных изделий из домашней кондитерки. Вдобавок, его обдало холодом… и не только от предположений Иннан.

Шанни предусмотрительно помалкивала. Иннан всё ещё была не в том настроении, чтобы с ней можно было обсуждать отрез на джинсы. Ас, по-прежнему возвышаясь над столом, набрал воздуху, чтобы начать новый воспитательный экскурс. Дверь открылась, никто не вошёл. Просунулась рука в перчатке и постучала трижды — стук да стук.

— Войдите, Доместикус. — Разрешил Ас так, будто это было самое обычное дело.

Страшный дворецкий появился из-за двери и, понукаемый Асом, приблизился.

— Сир Гурд просит передать свои извинения… он малость занемог. Не соблаговолят ли господа посетить его?

Все разом вскочили, а командир сел. Доместикус поспешно добавил:

— Сир Гурд покорно и настойчиво просит леди повременить с визитом… только мужчины, пожалуйста.

Девушки, несмотря на свои контры, переглянулись. Иннан радостно улыбнулась.

Ас и Билл стояли у двери в комнату Энкиду. Доместикус был отпущен с предупреждением далеко не уходить, если понадобится. Они вошли со всё возрастающим беспокойством. Сначала они никого не увидели. Постель, на которую они посмотрели сразу, пустовала. Широкое низкое ложе было не тронуто.

Но…

— Что за вонь? — Молвил вполголоса Ас, а чувствительный нос Билла шевельнулся.

Из угла донёсся слабый смешок. Тогда, приглядевшись, увидели — в углу под фонарём, там, где меньше всего света, полусидел, привалившись спиной к стене, потерянный Энкиду.

— Где же… — протянул еле слышный голос, в котором с трудом можно было узнать тягучий и тяжёлый бас, — ваши кружевные платочки?

Билл кинулся к нему, хотя его встретил, как осязаемое препятствие, неприятнейший запах — сырой могильный смрад.

Энкиду был бледен, а его огромное тело как бы развинчено, так обессилено выглядела его поза. Большая рука повисла, пальцы раскрыты. Голова в свалявшихся волосах почти лежала на плече, шея как подрубленная.

— Тебе нужен врач. — Ас присел и ухватил широкое запястье Энкиду. — Сейчас я…

Энкиду запротестовал очень рьяно, хотя было видно, что каждое слово даётся ему ценой предельного напряжения.

— Твой Терезий, латающий машины и переливающий кровь из девы в деву? Упаси Абу-Решит. Умоляю… — Добавил он, видя, что Ас счёл его слова не заслуживающими внимания протестами больного в бреду. — Я в полном рассудке. — Прибавил он, как мог, убедительнее.

Он пошевелился и, подняв руку, сам себя повернул за подбородок. Билл всмотрелся и ахнул. На шее Энкиду отчётливо выделялся в тени огромный кровоподтёк.

Ас не вскрикивал, но промямлил потерянно:

— Понятно.. понятно.

Энкиду тут же перебил:

— Мне не понадобится ничья кровь. Я ведь не аристократка с Нибиру. И вот что, господа… не спорьте со мной… откровенно говоря, мне трудновато болтать…

Они послушно замолчали.

— Всё, что требуется: вытащите меня отсюда на холм и обдайте водой из шланга. Надо избавиться от этого запаха, он у меня в голове… Неловко просить о таком, но я сам не смогу.

Билл передёрнулся и робко предложил:

— Давай я позову этого… шипящего. Пусть согреет воды и…

Энкиду раздражённо пошевелил пальцами.

— Сделайте, как я прошу. Мне главное — избавиться от этого амбре. Отлежусь и буду лучше прежнего. Билл, поверь, ты погуляешь на моей свадьбе.

Билл нервно засмеялся, и смех осёкся. Энкиду, как не был слаб, что-то почувствовал.

— Что у вас?

Ас решил, что следует выполнить настойчивые просьбы раненого, тем паче, что прекрасно его понимал — запах был ужасен и способен довести до головокружения.

Он просунул руку под мышкой бессильно лежащей груды мышц, тяжёлых, как слежавшаяся земля.

— Да вот, дамы приплакивают… сам понимаешь, ты популярен. Билл, а ну-ка, подсоби. Что ты стоишь, как просватанный в манной каше?

Билл очнулся от оцепенения, и оттого, что воспитанный командир употребил прибаутку из арсенала дядюшки, ему стало не по себе. Послушно опустившись на колени, он подхватил брата. В нос ему шибануло так, что из глаз брызнули слёзы.

Вонь была престранная — это был словно не поток частиц, атакующих обоняние, а что-то, действующее непосредственно на нервы. Струны натягивались в мозгу… это сама смерть, подумал кто-то в голове Билла, сама смерть…

Живая тяжесть брата чуть успокоила его.

Им пришлось напрячь почти все свои силы, чтобы приподнять Энкиду и подволочь его к подоконнику. Перевалив его на холм, Ас почувствовал, что сомлел и изнемог.

Его испугало то, что он так испугался. Массивное тело, столь мощное и столь беспомощное, напомнило ему о чём-то, что он хотел бы забыть.

Тогда он счёл необходимым позабыть о своём воспитании. Он вспомнил про вовсе нечуждый ему жанр грубой мужской беседы и, присев рядом с Энкиду, изрёк нечто ободряющее.

Билл расхохотался.

Ас всё же посмотрел по сторонам — к счастью, девицы сдержали своё слово, одно на двоих.

Холм молчал под защитой низких густых кустов. Неподалёку торчала колонка, о которой и упоминал бедняга Энкиду.

Они помогли ему избавиться от одежды, которая до нитки пропиталась токсичной вибрацией зла, словно вобрала в себя саму суть темноты.

Ас, несмотря на драматизм ситуации, счёл необходимым спросить:

— Может, сожжём твои джинсы? Это вроде указания Судьбы?

Энкиду с внезапной твёрдостью ответил:

— Хорошая попытка. Но это не пройдёт. Судьба вовсе не против моих джинсов.

— Ладно, ладно. Но что прикажешь с ними делать?

Энкиду указал, он явно оживился от свежей воды:

— Там за деревом бочка. Замочите мою одежонку. Там драконарии стирают свои портянки.

Билл поймал на себе взгляд Аса и покорно потащился к бочке. Ас спустился в комнату за простынёй. Энкиду стало легче, когда он избавился от объятий призрака, и его, замотанного в простыню, мокрого и холодного, было легче впереть в комнату.

— Киньте меня на койку. — Распорядился он.

Ложе застонало под его тяжестью. Энкиду потребовал, чтобы его укрыли по горло и подоткнули края.

— Хочу выглядеть прилично. — Пояснил он и, поморщившись, тронул кровавое пятно на шее. — Я так понимаю, официальный визит отменить не удастся?

Ас кивнул, выполняя поручение:

— Правильно понимаешь. Не дёргайся.

Выпрямляясь, он с сомнением бросил взгляд на рану.

— Ты уверен…

— Абсолютно. — Оборвал Энкиду.

Он шевельнул под простынёй плечом и коленом.

— Теперь валите и можете прихватить мне укрепляющего… да, можете прихватить.

Билл, обтирая ладони об собственные волосы, проворчал у двери:

— Похоже, он вне опасности.

Ас продолжал смотреть на Энкиду, покоящегося в кровати надгробием на саркофаге рыцаря. Потом он зорко обшарил взглядом комнату.

Выцветшие гобелены с торчащими зелёными нитками покачивались на стенах, в углу скатан густой ковёр. Теперь станет прохладнее, и Энкиду, наверное, утеплится.

Энкиду с постели сделал вопросительное движение. Вид у него был умиротворённый. Ас покачал головой — ничего.

Энкиду молвил:

— Ну, дайте мне горячительного и можете запускать ко мне женщин.

Ас поощрительно рассмеялся.

— Да и…

Билл и Ас переглянулись. Билл задумчиво осведомился:

— Он хочет сказать: спасибо, — но голос его слаб и ничтожен, как и все прочие его части?

Ас шумно прошептал:

— Думаю, что да, Билл.

Оба воззрились с порога.

— Пошли вон. — Донеслось с кровати, и ледник угрожающе задвигался.

Они вышли, громко беседуя о частях Энкиду, но когда отошли и голоса их уже не смогли бы добраться до слуха раненого, замолчали. Вид у комедиантов был удручённый и растерянный.

— Что произошло… — Начал Билл.

— Давай не будем…

А что не будем? Обсуждать то, что успел сказать им Энкиду? Да он ничего и не успел. Вёл он себя, знамо дело, героически — одно обливание чего стоит, — но кроме отговорок и обещаний «всё распатронить позже» они не добились. Да и понятно — не будешь ведь допрашивать едва дышащего нибирийца, который, к тому же, и не чужой им.

Накануне, взяв с подоконника провокационное послание, Энкиду сразу развеселился. Мелькнула у него мысль разбудить кого-то из парней, но он отмёл её: сам.

Почему так, он себя не спрашивал. Возможно, тут сыграло свою жалкую роль самолюбие. Раз леди Шанни, не оповещая прочих, подсунула ему этот листок, значит, слабо ему будет, если он созовёт пионерский сбор.

В карте ему чудился вызов, а Шанни ведь была очень, очень красивая леди… даже если вы на ножах с такой, есть вещи, против которых не попрёшь, как против рожна.

Например, такие вещи — это два синих глаза, которые завтра найдут его глаза над столом и молчаливо спросят: ну, как?

Энкиду, правда, в такие дебри не забирался. Чаятельно, если бы он отдавал себе полный отчёт, он бы не совершил такой глупой, достойной юнца ошибки. Тогда бы он собрал всех, ну, хоть в беседке, и они бы, не торопясь, обдумали, как и что.

Он просто сказал себе, что медлить нечего. У него есть карта, составленная по всем правилам талантливым картографом и надёжным другом. Карту эту друг поручил именно ему. Навыками, чтобы выполнить задуманное, обладает тоже только он.

В присыпку, у него не шло из ума выражение лица оскорблённого Аса. Мелочное желание потом сказать — извольте, без вас обошлись, особый отдел, — это желание тоже затесалось в башку и вытряхнуть его Энкиду не мог.

Суетны были боги, ничтожны их помыслы.

Зато намерения их всегда были благими.

Линии на карте, проведённые твёрдой маленькой рукой, излучали уверенность даже там, где переходили на пунктир. Энкиду просмотрел их от начала — трёх входов в замок, из которых два были неигровыми, — до конца: помеченной особым знаком стены на северо-востоке.

Энкиду умел читать топографические символы. Это был знак завала, причём завала искусственного происхождения. Где он прежде видел этот знак?

Он собрался и, вдевая ремень в пояс джинсов, ещё раз склонился над расстеленной под фонарём картой. На ремень он повесил фонарь, нож сунул в карман на голени, а в другой, которым дядя Мардук запретил ему пользоваться в присутствии девушек, припрятал ещё кой-что.

Он постоял у окна, просто, чтобы посмотреть на звёзды и планеты в ветвях. Издали светили две башни Аса, дальняя чуть выше ближней. Между ними плыл сверкающий огромный Кишар.

Везде виден Царь Клетки. И в городе господ пустыни, из их комфортабельных передвижных домов можно смотреть, как течёт его сияние над песками.

Разве можно не любить его?

Энкиду отвернулся и тишком, бочком выбрался в глубь дома из своих покоев. Умел он передвигаться, как плюшевая зверушка в руках трёхлетки, и сейчас было самое время прибегнуть к такому умению.

Фонарь пусть останется на поясе, пока довольно с него слабого света из дальних окон: комнаты Большой Анфилады, поразившие их в первый день гостевания, были размещены неведомым строителем под острым углом, точно все помещения восточного крыла льнули друг к дружке из любви к модной геометрии.

Энкиду свернул за угол, к брошенным, наверное, ещё при жизни великого поколения покоям. Здесь они иногда дурачились, по настоянию девочек играя с ними в прятки и уже по собственному желанию потихоньку резались в карты, без ведома девочек.

Миновал он и эти знакомые окрестности, и снова свернул.

Теперь запахло иначе, пустотой и влагой, а под ногами зашуршал неметённый сор из стихотворения одного белокурого скальда-расстриги. Снова поворот.

Энкиду ловко миновал маленькую домашнюю баррикаду: наполовину вытащенный из комнаты диван. Кто-то небольшой прыгнул из недр дивана ему под ноги, и звук подсказал ему образ векового жителя, протащившего свой хвост в пыли.

Свет растёрся под ногами, последний клочок из-под перекошенной, как физиономия, двери… Энкиду бестрепетно прикрыл её за собой. Фонарь уже высвечивал нетронутую тропинку коридора. Замок был так перегружен годами, что память пробивалась сквозь стены плетями змееголового растения. Здесь когда-то по шву разошлись стены и снова были сведены при реставрации здания.

Под ноги полезли мелкие камешки. Значит, завал, обозначенный на карте, уже близко. Энкиду помнил, что за ним расположена комната с зеркалом, но особо этим не заботился. Он туда не пойдёт, а спустится по наклонной тропе в подпол. Там же, в соседстве с землёй он почувствует себя, как дома.

Лаз обнаружился только на метр дальше, чем значок на карте, которая вспомнилась в эту минуту. Фонарь погас сразу же, и урезонить его никакими традиционными методами — постукиванием о кулак и пр. — не удалось.

Энкиду полез в запретный карман и, спустя минуту, в кулаке у него колебался жёлтый язычок пламени над свечным огарком.

Карта плыла и покачивалась, но не речной волной, а сопровождая подрагивание земной поверхности. Энкиду очень хорошо понимал такие штуки.

Он остановился, слушая, как через ступни вибрация против часовой стрелки поднимается к бёдрам, крутится обручем до самой головы. Ощущение было вполне реальным — под этим местом зарождалось локальное землетрясение, из тех, что могут длиться столетиями, почти неприметные жителям поверхности волнения — ну, разве что уж очень чувствительны. Кошек надо бы завести, вот что.

Энкиду передался озноб земли. Ему показалось, что под ногами стало холоднее, и у него упало давление крови. Голова сделалась слабая, пустая, затошнило. Спустя мгновение, он рывком поднял руку со свечой — разом с этим движением он привёл в действие свою волю.

Озноб и тошнота оставили его, но теперь он понял, что его органы чувств приняли ещё один сигнал тревоги.

Запах.

Это был дикий запах, чудной.

Ничего похожего на комический запашок, по которому приезжие находят подземные удобства… не было это и вонью мусорки, карикатуры на цивилизацию с её освежителями и свалкой вредных полуфабрикатов на магазинных полках.

Это был основательный смрад, почтенный смрад, мощный — но к жизни в любой её форме он отношения не имел.

Энкиду не стал задерживать дыхание. Напротив, он набрал полную грудь этой растворённой в воздухе мерзости и подержал в своих великолепных, как паруса, лёгких.

Он представил, как его глаза налились кровью, а губы кривятся, но не поддался соблазну сыграть в сноба: если он хочет пролезть в голову хозяину сих мест, ему надо проникнуться духом зла насквозь.

Время устроить постирушку будет, а пока нужно провонять, как бедная рыба на песке.

Он вспомнил, пока проходил это испытание, жёлтый цвет на карте и задался вопросом: интуитивно ли картограф закрасил подземную дорогу цветом третьего номера тревоги, или Шанни действовала осознанно?

Он двинул вперёд, пробрался под оползнем, находя сговорчивые места в этой крепости ощупью.

Огонь дрожал от страха или отвращения. Внезапно он погас — как раз, когда Энкиду вступил в квадратное чёрное помещение.

Не беда. По его расчётам он уже у дяди в голове. А для его задачки чем меньше света, тем вернее.

Он успел заметить густую черноту в одном из углов — впечатление такое, будто там заснул громадный крокодил, свернувшись котёнком. Что бы это могло быть?

Минуту он стоял в непроглядной черни, свыкаясь с нею и стараясь наладить дыхание.

К смраду он принюхаться не мог, но первое зубодробительное впечатление улеглось. Было просто гадко. Но мы, прекрасные господа с Нибиру, умеем подчинять свои помыслы цели.

Он поднял голову, и его собственные ощущения крутанули его на карусели. Вверх ли он смотрит?

Ему вспомнились недра Аншара и осыпь, уходящая в непонятном направлении из-под ног.

Какое-то время он провёл, заставляя себя расслабиться и принять дядины мысли — ночной поезд без окон и дверей, вроде того, что они видели на горизонте, когда прошли две реки подряд. Ему самому пришлось представить себя вокзалом, без предубеждения впускающим все ящики на колёсах. Ящики набиты черепами, в свою очередь переполненные гудящими проводками намерений.

Тишина обитала здесь удручающая — хоть бы капнуло откуда…

Но нет. Даже звона в ушах не дождёшься.

Его терпение было вознаграждено — но поезд оказался больше вокзала и, ворвавшись, раскрошил стены и вздыбил на хребте жалкую задребезжавшую крышу. Грязный поток из раскроённого, как пространство времени, обрушился на него, заливаясь в уши и нос.

Сначала он был оглушён. Впечатления сбивались комьями и ускользали илистыми сгустками между пальцев.

Мелькнуло что-то…

Энкиду силой ухватился за видение и, удержав со скрипом зубов, подтащил к себе.

Потом второе и, накрутив вожжи на кулаки, заскользил по мрачной реке на спине чудовища.

Вот что ему удалось изловить на месте крушения.

Река, огромная и тяжкая, катила мерные гребни вдоль пологого берега. У самого прилива, на полосе мокрого песка, кто-то, сгорбившись на коленях, жадно пил из реки.

Это исчезло.

Потом он увидел две свечи с двумя огоньками. Чья-то ладонь постоянно гасила один из языков пламени.

Наконец, в свете этой меркнущей одинокой свечи он увидел великана, лежащего навзничь: из его широкой вздымающейся груди росло тонкое красивое дерево с кроной, похожей на огромный мозг.

Энкиду возрадовался, что зацепил дядю на всём скаку его ночной поездки по тёмным лугам своего королевства, но, видать, показал себя… не выдержал, вылез из-за вороха старых шуб, где прятался в Анфиладе от Шанни.

Тотчас к нему кто-то повернулся и принялся огненными злобными глазами искать в дрожащей маревом черноте. Не найдя, послал наугад несколько картин насилия.

Энкиду замер.

Нет, нет… высидеть, как мышка, и снова шмыгнуть в эту теплушку…

И тут он увидел такое, что сразу услышал свой стон.

Я попал в его сновидение. Предупредил себя Энкиду.

В ту же минуту чёрное существо в углу заворочалось, развернулось и двинуло к нему. Энкиду принял его на грудь и рухнул.

Нет, не было света — отключил свет дядя: ни капельки золота, ни волоска рыжины, ни пепельного закатного лучика.

Энкиду задохнулся и тут же обмяк в глухих объятиях неведомого жителя угла. Колени его подогнулись, веки опустились, скрывая самые красивые из когда-либо отражавших свет глаз.

Но чёрный ворох обманулся: Энкиду был непрост. Не открывая глаз, сжал существо в руках и, хотя оно поползло клочьями, но вдруг тревожно дёрнулось. Ага. Замельтешило в башке… вырвалось… Энкиду ещё подержал его для острастки и отпустил.

Власть здесь принадлежала теперь ему, но он был обессилен.

Он отдыхал, готовя мозг для новой осады.

Тут впервые тишина была нарушена звуком. Приятное стрекотанье и лёгкие шаги.

Энкиду повернулся, но не был ещё готов: на него набросилось нечто вполне материальное и многорукое. Он ощутил сильную боль в горле.

Энкиду наугад занёс руку и ударил. Что-то завизжало, как мокрое стекло, в темноте и кинулось прочь.

Энкиду собрал себя и потащился следом, но возле лаза рухнул.

Утром, не помня, как, он смог добраться до дверей в свою комнату. Тут его нашёл доместикус и выполнил поручение Энкиду.

3. Игра на холмах: о том, как трое бросали камни

— Что там? Как он? Почему вы мокрые?

Ас мигом оборвал этот гармидер:

— Всё в порядке. У него всё на месте. Мы поливали ему на руки.

Билл просто позавидовал: командир умеет обращаться с женщинами. Они ещё поморили девочек, чтобы дать Энкиду время расставить фигуры и наскоро обдумать дебют. Это наскоро не делается, но Энкиду успеет хотя бы принять решение, что и как ему сказать на два хода вперёд. Словом, по-товарищески.

Ничего не поделаешь, недавняя вспышка Иннан всё ещё была у них на уме. Когда переступили порог, Ас, Билл и Шанни искоса поглядывали на неё. Но обошлось. Обе девицы разом и почти одинаково округлили глаза, сунулись к ложу и произнесли необходимые междометия почти синхронно, да и выбор был из одной бочки.

Энкиду мог бы купаться в этих ласках, если бы его уже не облили холодной водой вдоволь. Запаха в комнате не ощущалось. Шанни, правда, повела носиком, как крысёнок возле кладовой, но тотчас её вниманием завладел след на шее возлежащего.

Они сидели по обе стороны от величественного и роняющего отдельные слова Энкиду, когда произошёл взрыв.

Иннан, которая так хорошо себя вела, прорыдала что-то недевичьим басом и схватила руку Энкиду.

— Идиот… — Молвила она.

Энкиду уже слышал это определение сегодня, но не с такой интонацией.

Иннан выпустила из огромных глаз, как клоун, две красивые струйки и облила ими руку Энкиду. Потом она наклонилась к нему и заново произнесла все междометия, но совсем не так, как раньше.

Шанни изумлённо отстранилась. Ас внимательно смотрел — вот и всё.

— Как сказано в Писании, яснее выразить нельзя. — Дрогнув голосом, полушепнул Билл.

— Это непохоже на поведение влюблённой женщины. — Тихо отозвался Ас.

— Отчего же. — Возразила Шанни. — Только если…

Непонятную сцену прекратил сам раненый. Энкиду отодвинул голову Иннан и, высвободив губы из её густых волос, как ни в чём не бывало потребовал:

— Сообщите мне мою легенду.

Ас встряхнулся.

— Ты загулял в городке. — Поведал он.

Энкиду, держа очень осторожно голову Иннан, так и подскочил. Иннан выпрямилась, хлопая мокрыми ресницами немалой длины.

— Кто это сочинил?

Шанни сдала Билла.

— Он.

Энкиду снова лёг и на подушке повёл головой.

— Так значит, это я — идиот. — Снисходительно произнёс он.

Билл замельтешил.

— А по-моему, отлично. Символично как-то… сын степей и лесов, это самое, в порочных объятиях цивилизации…

Билл глянул на Шанни, которая ободряюще ему кивнула. Уголки её губ дрожали.

Ас примирительно предложил:

— Я вот говорю… ты ушёл на сидку… или как там это… редкий зверь чего-то там загрустил?

Энкиду обкатал под бледным широким лбом эту мысль и вяло согласился.

— Сработает… если я поднапрягу свои обширные знания по части подробностей. Сир Мардук тоже… не идиот. А редких зверей тут благодаря ему и твоему полигону на полковчега не наберёшь.

Иннан, на которую украдкой поглядывали, сидела прямо и, кажется, постепенно накалялась, как новый хорошенький чайничек. Похоже, она обдумывала, не закатить ли второй акт. И они не ошиблись.

— Как вы можете спокойно рассуждать, когда его чуть не убили… из-за вас?

Она прямо посмотрела на Шанни.

Та поразмышляла.

— Но не убили же.

На это возразить было нечего.

— Он весь тут. — Уверил к слову Билл. — Там всё сложено.

Иннан тоненько прошипела что-то. Энкиду вообще не обращал внимания на эти душещипательные подробности.

— Я тут уже излагал всё, что мне удалось из него вытащить. — Вмешался он. — Нам следует всё обсудить… я, откровенно говоря, мало что понял и…

Иннан снова расплакалась. Энкиду озадаченно, но без удивления глянул на чёрный затылок.

— А ну, хваток. — Благодушно молвил он. — Такой полив вреден.

Иннан гневливо посмотрела на него. Излишняя влага была не во вред этому лицу, кончик носа покраснел, а кожа засветилась изнутри.

Биллу хотелось обсудить поведение Иннан, но он передумал.

— Очень выразительно. Река и эти две свечи. Ты говоришь, он всё время одну гасил?

Энкиду подтвердил.

— И это дерево. Что он хочет этим сказать?

— В том и дело, что сказать-то он ничего не хочет.

— Не густо. — Подытожил Ас.

Зря старались, как выяснилось. Мардук во время ужина лишь вскользь осведомился, где Энкиду пропадал несколько утренних часов и почему отлёживался в постели остаток дня? Глубокомысленный ответ с упоминанием специальных терминов его вполне удовлетворил.

Билл, всячески подмигивавший дяде, не выдержал:

— Вы уверены, что он выслеживал крупного зверя?

Мардук благосклонно отвечал:

— Вполне.

— Не вернее ли будет предположить, — не отставал Билл, — что он загулял в городке?

Мардук быстро глянул на чинно сидевшего за столом бледного Энкиду.

— И этому бы я не удивился. Такой добрый молодец может вскружить любую голову.

И всё тут. Подозревал ли он их? И если да, то в чём? Ведь не спросишь — сир Мардук, вам не снился сир Гурд этой ночью?

Даже в том, что он уклонялся от расследования, им почудилось что-то неладное, ничего хорошего им не предвещающее. Но это могло быть мнительностью, помноженной на пятёрку.

Но… наверняка, доместикус рассказал господину, в каком состоянии он нашёл Энкиду. А может, и нет? Не рассказал?

Какие отношения связывали это злосчастное создание с хозяином замка, никто толком не понял до сих пор.

Словом, где залезли, там и слезли. У сира Мардука и без них было дел по горло.

В большую войну вступили ещё несколько держав. Экономика этих стран резко улучшила свои показатели. Военная промышленность расцвела, как цветочек.

Две основные противоборствующие стороны наперебой изобретали летательные аппараты. Заводы грохотали от заката до заката. В газетах появлялись статьи о детях, работающих на производстве оружия вместо взрослых. Некоторым приходилось придвигать к станку ящики. Такие статьи сопровождались фотографиями.

Рассказы о детях были написаны в строгих тонах. О подвиге не шло речи — будто всё идёт, как надо, и матери должны поспешить и отдать остальных детей владельцу завода, чтобы он использовал их по своему усмотрению, если хватит ящиков.

— Это жертва Родине. — Сказал Билл.

— То есть, уроду, который втащил страну в ад.

— Говорят, другой урод ещё уродливее.

Шанни ответила — голос зажат в кулачке:

— Оба они только тени от правой и левой руки дяди Мардука. Конечно, люди прекрасны, они совершают подвиги, но две тени на стене, знай, трясутся от презрительного смеха.

Её особенно возмутил номер газеты, посвящённый празднику Белой Богини, которая считалась покровительницей торжествующей женственности. Шанни показала им опубликованный плакат — на нём была изображена женщина в уродливой фабричной одежде с облачком текста у накрепко сжатых губ. Текст призывал женщин трудиться на благо войны на заводах и фабриках.

— Какого чёрта. Ничего личного, но война это обыкновенное мужское, разве нет?

Ас согласился.

— Это отвратительно. Меня тянет вмешаться, если честно. Парой ударов я бы перехлопал их танки.

Энкиду возразил:

— Но, говорят, непременно должна победить одна из стран. У неё появились союзники, и они называют эту войну сражением света с тьмой.

— После победы, — подхватила Шанни, — и эту страну, и союзников объемлет тьма. Но Энкиду прав — лучше не вмешиваться. Боюсь, мы только напортачим.

Иннан мало интересовалась происходящим и, как только её ни стыдили, рассеянно улыбалась и тут же делала серьёзное лицо. Но однажды и её проняло.

Мегамир сообщил о бомбардировке, которой сторона тьмы подвергла один из самых старых городов мира. Именно сюда в здешний университет исчезала время от времени Иннан. Во всяком случае, так она утверждала.

Шанни, посмотрев на дымящееся величественное здание с двумя уцелевшими каменными леану у расколотого крыльца, безжалостно удивилась:

— Не думала, что ты способна сочувствовать людям, ночующим в метро.

Она встала и ушла, Ас и Энкиду почему-то последовали за ней.

— Да я просто теперь не смогу вырваться из этого проклятого дома! — Крикнула вслед Иннан.

Билл не ушёл. Он подхватил её слова очень дружелюбно и даже игриво, точно желая показать, что он никого не судит:

— Можно подумать, ты…

И прикусил язык. Он хотел сказать — можно подумать, ты по правде, хоть раз, была в этом городе.

Они помолчали ровно секунду — Иннан поощряюще смотрела на Билла.

И представьте, — как сболтнул потом Энкиду, задержавшийся у окна и подслушавший часть разговора, — он всё-таки это сказал!

Иннан вовсе не рассердилась. Она ответила:

— Можешь не верить, но я там бывала.

Билл задумался. Попытавшись устроить на физиономии лукавое выражение, он пробормотал утвердительно:

— Но письмо ведь ты не туда отправляла…

— Не туда? Опасный ты мужчина, Билл. Верно, не туда.

В этот момент Энкиду надоело подслушивать, и он упустил концовку.

Билл нечаянно кое-что припомнил. Перед глазами прыгали буковки на конверте, а отчётливый, чуть механический голос произнёс в памяти, и Билл за ним повторил:

— А демократия там есть?

Он сделал это из озорства. И не ожидал, что Иннан побледнеет и уставится на него так, будто не верит своим зелёным глазам.

Он такой её не видел. Он и не думал, что Иннан может быть такой. Она испугалась — причём, не за себя.

— Что… что… — Еле слышно сказала она, и в глазах её появилось вопросительное выражение. Она сомневалась и пыталась принять решение. Наконец, она насильственно изогнула губы в улыбке и произнесла:

— Да разве на солнце может что-то быть?

Билл решил, что она пытается отшутиться и поддержал её смехом. Но смех длился недолго.

Приближался полдень. Короткие тени вытянулись к северу, чтобы вскоре спрятаться под ноги того, кто подойдёт завести эти старомодные часы. Далеко тянется за ним цепь, ползёт по земле, уходит под прилив, тащит по самому глубокому дну валуны и пугает любимых Биллом чудовищ.

Не всех.

Потом выползает с клоком водорослей, вырванных у морского деда, со множеством очаровательных русалочьих кошельков и удаляется, извиваясь колечком защёлки на конце.

За горы, туда, где этот некто усядется спиною к миру, и прежде чем проверить, хорошо ли закреплены вёсла в уключинах, упрячет часы в нагрудный карман, обовьёт цепочкой, стряхнув лишнее, лацкан и вытащит кончик в специальную петельку.

Ас у подножия Башни номер один мрачно наблюдал за традицией. Тень от биллова деревца укорачивалась на глазах.

Конечно, в аллее или на опушке леса, где тонкие чёрные деревья сговариваются о дуэли, зрелище эффектнее — куча стрелок и стрелочек, путая стороны света, указывает несколько вариантов времени.

Но и здесь… Ас глянул на запястье — стрелка поменьше изо всех сил стремилась к большой. Вот-вот…

Наступит день, когда полдень может не подоспеть вовремя, чтобы укоротить тени. Попросим, ребята, Абу-Решита, чтобы такого не произошло. Ну да, попросим.

Ас неожиданно вспомнил, что сегодня на обед будет какая-то каша, которую заварил Энкиду ещё утром. Все должны быть вовремя. Так сказал сир Мардук. Он всегда очень серьёзно и сочувственно относился к семейным мероприятиям — так он это называл. Билл всегда спрашивал:

— Дядя, меры будут не очень крутые приняты?

А дядя Мардук злился (непритворно) и объяснял, что он пользуется безобразным словом, потому что так принято.

Тут всегда вмешивалась Шанни и говорила… что-нибудь.

Сегодня в качестве укрепления уз будет каша. Даже доместикусу дали выходной — чтобы остаться в тесном кругу.

— Ты оставил хотя бы на поминальные кольца? Чтобы твоим друзьям, если они у тебя будут, не пришлось тратиться?

Билл, занятый кашей, не сразу ответил. Потом проговорил:

— У меня, дядя, нечего оставлять. Правда, завещал один пустяк одному типу… каменщику из города.

Дядя медленно поднял лицо из тарелки. Овеянное паром, оно было красным.

— Глупец. — Прогремел он. — Твой каменщик будет уже царём мёртвых к тому времени, когда ты проживёшь свою длинную, как я искренне тебе желаю, и не вполне бестолковую жизнь.

— Но, дядя… ведь на свете не один каменщик.

— Так вот оно что. Ты о профсоюзе? Хорошая, кстати, идея.

— Вы попробовали, дядя?

Мардук закивал с набитыми щеками.

— Просто из любопытства. Как скоро вы их подкупили?

— Обижаешь. До того, как создал.

— Умно. — Растерянно проговорил Билл.

Сир Мардук явно хотел на этом закончить. Он обаятельным жестом отёр свой прекрасный рот и отбросил кухонное полотенце, которым неприхотливый Энкиду прихватывал кастрюлю, чтобы принести её из кухни, где он запирался до этого на целый час. Шанни спросила Иннан, что можно делать с кашей целый час и зачем для этого запираться. Иннан пожала плечом, да ещё губы сделала этак и призналась, что не представляет.

— Но мы ведь с тобой ничего в этом не смыслим.

Ас, телепавшийся поблизости и почему-то то и дело поглядывавший на часы, возразил:

— Ты плохо знаешь свою подругу, Иннан. Если бы ты видела, как она закончила мою Башню…

— Кого прикончила? — Вклинился Билл, подоспевший к каше и выглядевший, как нибириец, который очень торопится, но тут дверь щёлкнула и выпустила Энкиду с огромной приземистой кастрюлей.

— Посторонись. — Рыкнул он, и все испуганно прянули в стороны.

— Так, дети. — Молвил Мардук, вставая. — Спасибо кормильцу.

Он поклонился в сторону Энкиду, и тот приложил руку к сердцу.

— Ты умеешь кашу варить. — Милостиво похвалил Мардук и ушёл довольно поспешно.

Они остались за столом, и Билл предложил Энкиду «прибраться». Он спросил это с такой простодушной надеждой на отказ, что Шанни ухмыльнулась.

Энкиду заверил, что ему помощь не нужна.

(Билл шумно вздохнул.)

— Я ничего прибирать не собираюсь. — Продолжил мысль Энкиду и встал. — Так что сам поищи кого-нибудь, кто тебе поможет.

Раздались возмущённые крики Билла.

— Я?

Энкиду уже шёл к выходу. Ас заметил:

— Ты выглядишь самодовольно.

Энкиду обернулся.

— Я угодил сиру Мардуку и теперь хожу в его любимцах. Мне ли руки белые марать?

— Однако. — Заметила Шанни.

Она быстро переглянулась с Иннан. Билл, который продолжал бездарно тратить драгоценное время на протесты — вечный просчёт тех, кто алчет справедливости, — упустил опасный момент. Зато Ас проворно вскочил на лёгкие ноги и вмиг оказался у окна.

— Сочувствую, Билл. — Только и сказал он, причём имя царского сына они услышали уже из-за окна.

— Такой закон на флоте. — Иннан последовала примеру лётчика и задержалась ровно настолько, чтобы произнести поучение. — Кто последний — тому на камбуз.

— Как… что… — Залепетал Билл.

Шанни выглянула из-за дверей.

— Бывай, Билл. Горячей тебе воды.

— Ты откуда знаешь? — Крикнул Билл в окно. — Ты же на флоте не служила?

Иннан, видимо, не так далеко отошла. Они там стояли и точили лясы. Она ответила, слегка возвысив голос, что-то в юмористических тонах насчёт того, что информация приходит с водой или ещё какую-то ересь.

Билл вздохнул. Он смотрел на шесть тарелок, на которых остывали жирные потёки каши, и гигантскую чумазую кастрюлю, нагло восседавшую в центре.

За окном продолжали негромко говорить. Реплики падали редкими крупными каплями растопленного масла. Стало быть, они ещё не разошлись. Билл поневоле прислушивался.

— Принадлежит к худшему из народов. — Сказал кто-то из них. Билл даже понял, чей это голос.

— Да просто… театр.

Билл с грохотом свалил тарелки в кастрюлю. Мимо окна в обнимку прошли девицы.

— Для того, чтобы на Эриду пришёл покой — не хватает одного. — Говорил Энкиду.

— Тебя, вероятно. — Ответил голос Шанни.

— Кошачьего урчания.

Биллу показалось, что он уже слышал это когда-то… совсем недавно. Он уставился в кастрюлю. С тарелки искоса смотрел дракон, глаз драконов.

— Клей? — Обратился к кому-то Ас. — Что за вздор. Я велел заказать лучшую марку.

Билл вспомнил письмо, которое отправил, как дурак, не посмотрев на адрес. Силясь восстановить вид письма и рисунок на марке, он прикрыл глаза.

— Ты где была? — Услышал Билл голос Шанни.

Ага, они просто дожидались, пока свалят мужчины.

Иннан тихо заворчала. Шанни слушала, не перебивая. Потом сказала, — Билл почти ничего не сумел поймать:

— …там… уверена?

Судя по тому, что она услышала, Шанни осталась удовлетворена.

Иннан сказала что-то совсем под сурдинку, и Билл услышал сдавленные смешки. Он торопливо схватил кастрюлю в обнимку. Отступая к двери, он увидел, что на подоконник легла тоненькая тень с короткими волосами — пришло время теням удлиняться.

— Нет, он занят. — Сообщила тень и отвернулась, сползла с подоконника. — Очень.

Опять смех. Билл открыл дверь плечом и не удержался, сердито захлопнул за собой.

Там, за окном смех утих.

— К чему это ты?

— Билл очень красив. — Прошептала Иннан. — Вот к чему. Даже без нитки он выглядит, как царь во время возведения на престол.

— Извини, но ты, очевидно, ждёшь вопроса…

— Когда я зашла к нему, чтобы поручить одно дельце. Я, собственно, нарочно зашла, чтобы ещё раз убедиться в этом.

Шанни как-то странно посмотрела.

— Но Ас ещё лучше. Он выше.

Иннан подумала.

— В таком случае, лучше всех противнейший братец Энкиду. Именно потому, что он не совершенство. Волосы у него на солнце, как текучее золото, а скулы такие, что на каждой могла бы сидеть фея цветка и они бы обе могли целиться друг в друга из маленьких пистолетиков.

— Удивительное замечание с учётом того, что ты его терпеть не можешь. Кстати, что это за дельце ты поручила Биллу?

Сбор войск, винтовка, солдат улыбается — причём попал в кадр только наполовину, но и вторая половина, слава Богу, тоже есть за кадром. Потом менее жизнеутверждающие кадры.

Кто-то прислал Асу кинохронику текущих событий, и они просматривали плёнку в комнатушке позади озёрного кабака — места памятного, откуда начались поиски Шанни.

Сейчас она никуда не пропадала, а комментировала увиденное.

— Откуда такая цифра без вести пропавших?

— Да… насчёт… — Невнятно заговорил Ас. — Я попросил поискать, может, где отыщутся яблочки. Но — ничегошеньки.

— Вот так фрукт. Куда же они такую махину дели?

Билл предположил:

— А что? Переоденутся в иностранцев и будут детей угощать. Чтобы запечатлеть в сердце народном образ врага.

— Не думаю, что те, кто угостится этими яблоками, успеют запечатлеть что бы то ни было.

Биллу показалось, что он что-то вспомнил… и тут же упустил.

Если Иннан пользовалась таким наивным шифром, то он бы не поставил свою монетку на их компанию, кто бы в неё ни входил.

— Вот вы, дядя, о помине души печётесь…

(Разговор происходил на исходе ужина, остатки каши запекли в пирог).

Мардук вытаращил глаза.

— Ну, как… спросили, кто меня вспомнит.

— А… — Мардук закивал. — Ну, и к чему это ты?

— Завещание, дядя. Памятный лист, чтоб я мог, рыча и огрызаясь с пеной на коралловых губах, защищать своё от этих расхитителей наследия.

— Что ж, Билл. Дядя тебя понимает.

Он внимательно поглядел…

— Кровиночка. Цвет поколений, дух нескованный… мой рыжий мальчик… я позаботился о тебе… но — о прочих также.

— Зачем же, ах, зачем же, дядя?

Билл кровожадно их оглядел, скаля зубы и морща нос. Шанни показала коготком — мол, у тебя что-то в зубах застряло. Билл спешно захлопнул пасть.

— Не скупись, Билл. И не сетуй. Если бы я не распорядился по справедливости, ты бы мне спасибо на могилке не сказал.

— Так что вы завещали нам?

— Вражду.

— Что… сир?

Ослышались?

— Сир Мардук, ежли не составит труда, повторите. — Попросил Ас, хотя тугоухостью не страдал.

Мардук наклонился и выложил на стол руки.

— Хочу, чтобы вы ненавидели друг друга, когда я стану достоянием четырёх стихий.

Энкиду, по лицу и плечам которого скользнул его взгляд, слушал внимательно и с уважением — спросил в молчании:

— Сир, это всегда полезно… но изложите нам свои мотивы.

— Как? Ты настолько туп, земляной холм? Если будете жить в мире, — не будете беречь приданое… в пирах и посиделках профукаете землю, огонь, ветер и полезные ископаемые. А вот с завистью в печёнках, с подозрением в нахмуренных бровях будете смотреть, как бы своего не упустить, а то и прибрать к рукам чужое. Понятно, дети? Вот потому я завещаю вам взаимные подозрения и зелёную зависть. Здоровее будете. А поместье соблюдётся.

— Каковы же размеры поместья?

— Не руками ж разводить, солдафон ты. Здесь дамы. Я показал картишку Биллу. Не так, чтобы было чем похвастать, но всё, что мне завещано — сберёг.

— А сколько душ, дяденька, даёте?

Мардук цыкнул на него.

— Кончай резвиться.

Иннан вкрадчиво пояснила:

— Лулу не рабы… когда за столом любимая дочка.

Мардук хмуро перебил нахалку:

— Не стоит обсуждать… это слишком сложный вопрос.

— … когда за столом любимая дочка.

Мардук опять на неё прикрикнул, но как-то рассеянно. Он почти просительно посмотрел на каждого по очереди:

— В двух словах. Они рабы…

Как водится, у тех, кто плохо обдумал свою мысль, два слова оказались двумя вершинами словесного айсберга, который дядя двинул на них над столом.

— Моя собственность. И спорить не буду. Множество вариантов социального устройства понукают их думать, что раб всегда кто-нибудь другой. В стране… возьмём вот ту, где ты не побывал… — он посмотрел на Билла, — … блюститель порядка может поколотить палкой любого, но они убеждены, что у них расцвет демократии и они покоятся на лепестке средь мыслей нерасцветшей розы. Гордятся, что могут свободно выбирать идиота для того, чтоб правил ими. И они отчасти правы, так как тут же в двух километрах за речкой уж если идиот пролез на царство, его как личинку пустынной блохи из-под кожи не выковырять. И пока всё не прогниёт, пока он до пустоты не выжрет плоть здравого смысла, — ни протеста, ни звука дыхания. Потом приходится отрубать голову, так как пробы уж негде ставить… да и голову бы следовало заменить.

— Мы не спрашиваем, чью голову, сир Мардук?

Он подумал.

— Да уж, не спрашивайте. — Согласился.

— А всё же, вот эти, которые идиотов выбирают, им же лучше, дядя? Так, нечаянно, можно выбрать кого-то приличного?

— Нисколечки. В последний раз они выбирали между припадочной бабой и твердокаменным бабником. Коль по секрету — разницы меж этими двумя никакой, исключая лишь детали телосложения. Конечно, людям с три короба натёрли в уши — мол, у них позиции диаметральные… хотя я не уверен сам, что означает это слово.

— Что ж, люди по ту сторону реки достойны таких господ?

— Ничуть. Великий народ, романтики… любят паруса, каблуки, поэтов, лошадей, ласкательные прозвища, которые приклеивают ко всему на свете. Да, и к холодильнику приклеивают записки, хотя это совсем не нужно.

— Зачем же они? Я не про записки.

— Я им предложил. Я им всё предлагаю.

— И они соглашаются?

— Я учитываю их склонности. Все их достоинства, отражённые в кривом зеркале, становятся злым шаржем. Поэтому, ими и правят тоже романтики, но с большой дороги.

— А эти, по эту сторону реки?

— О… с этими сложнее. Так вцепятся в очередного тирана, что бедный паразит уж и сам, верно, не рад. Так нахвалят, так нацелуют, что у него волоса на каменных статуях дыбом встают. Уж он, бедолажка, не верит, начинает сомневаться — не издеваются ли над ним? Он ведь вроде совсем себе обычный парень… смотрится в зеркало и спрашивает — я это или не я? Я или не я? И так целыми днями, пока яд лести не проникнет в его нервную систему и не погубит пучок клеток, ответственных за самоиронию и чувство собственного достоинства, побуждающее нас опасаться незаслуженных похвал.

А люди милосердия не знают. Так и доведут человека до безумия уже непритворного. Причём, поспрашивай их отдельно, в уголке, этак доверительно… и такие бездны ума и понимания откроются… небо под сапогами, ей Абу-Решит. И всё-то они провидят…. А вслух не говорят.

— Отчего же?

— Боятся, что ежли днём скажут, к ночи наведаются к ним дети тьмы, рогатые, хвостом заметают, из глаз уголья сыпятся. Это у них традиция.

— А что ж… они, эти-то, выходит, достойны?

— Как можно! Народ великий, прагматики… обожают телескопы, актёров, медвежат, смотреть фильмы, которые снимают те, за речкой. А те любят читать книги этих. Да… когда-то они, прагматики, писали книги… ей-Богу, я любил эти книги. От иной, вот честно, горло перехватывало… прямо-таки душу свою несчастную чёрную видел…

— Вот мир да благодать.

— Ни на мгновение. Их давно стравили по моему указанию. Я, Мардук, им объяснил, что они рождены врагами.

— Зачем?

— Да ты что? На кой мне, если они снюхаются? Сейчас вся геополитическая система держится на противостоянии двух держав, весы простёрты в моей твёрдой руке и я слежу, чтобы ни граммулички лишка не оказалось.

— А голубок, дядя, пролетит?

— Я ему пролечу. Если они только пустяк правды узнают… хоть ноту музыки занесёт за речку на другой бережок… всё: начинай сначала. Да сколько уж раз бывало. Так и норовят носами потереться, выпить из одной кружки… а разве их мама не учила с незнакомыми в беседу не вступать? Я иной раз подумываю — а не стереть ли их с лица Эриду? Разом этак? Двойным ударом их же собственных ракет?

Дверь скрипнула — верный признак того, что хочет войти доместикус. Но ведь ему дали выходной?

Именно его тонкая фигура втянулась в комнату. Мардук, по-царски оседлав локтем спинку кресла, оглянулся. Доместикус, раскланявшись ни на кого не глядя, приблизился к нему и остановился в двух шагах. Мардук глазом не повёл, но на лице его изобразилось разрешение.

Доместикус вытащил руку из-за спины, в пальцах зажата официального вида бумага. Может, за командировочными пришёл?

Мардук кивнул, и доместикус положил листок на стол. Мардук вытащил из кармана маленькую печатку, открыл и приложил к бумаге. Доместикус немедленно забрал документ и к общему облегчению слинял. На сей раз к этому облегчению примешалось любопытство. Шанни так недвусмысленно его выразила, что Иннан, потянувшись, забрала у отца печатку. Тот только головой качнул в знак осуждения. Но промолчал. Иннан положила печатку перед Шанни. Та рассматривала, не трогая.

Мардук слегка оттаял.

— Черепаха.

Он с некоторым вызовом взглянул на Энкиду.

— Ты, умник, знаешь, что к чему?

Тот ответил тихо, но глаза его блестели.

— Догадываюсь смиренно. Это старый символ непреложности.

— Верно. — С неопределённым выражением согласился Мардук.

Он потянулся и забрал печатку. Вертя её в пальцах, так что неизбежные огоньки свечей отразились на потёртом крохотном панцире, добавил:

— Более того, символ того, что всё, абсолютно всё, свершается в нужное мгновение и при необратимом стечении обстоятельств.

Создавалось впечатление, что он заглядывает в глаза малютки-черепахи и повторяет чьи-то слова. Кого-то более мудрого и терпеливого.

— Так уж абсолютно? — Неожиданно подал голос Ас.

Мардук повернул черепашку, и оба — предмет и властелин — сверкнули глазами на вопросившего.