16+
Глобус Билла

Бесплатный фрагмент - Глобус Билла

Четвёртая книга. Дракон

Объем: 304 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

1. НЛО, ДНК и УК

Вспыхнул легонько запад и погас, следующая вспышка заставила себя ждать и томительное, высасывающее душу чувство устремилось в темноту, к затаившимся горам. Было подозрение, что они идут, ворочаются в темноте. Когда снова включили зарницу, одному рыжему отпрыску монархии не удалось рассмотреть чёрные вершины, изломанные гребешком из дядиной кунсткамеры.

В общем — птичий шторм.

Сегодняшним вечером произошло что-то за горизонтом, далеко в океане. По всему восточному полушарию Эриду широкими взмахами мёл воздушный поток.

Да, долго бабье лето не протянуло. Осень не осталась равнодушной к своим правам. Ветер ознобный и напряжённое с проступающими проводками слабых молний небо придуманы наскоро.

Язык океана задумчиво слизывал песчаные пляжи за пустырём, из окна исторической школы видно — вот молча поднимается и застывает загнутая кошачьим язычком волна весом в паровоз.

Береговая линия, как наваленная к переезду мебель, и столбы прежних непонятных сооружений большого города, покинутого за одно поколение до катастрофы, выглядели одинаково.

На континенте за проливом разгоралась вонючим угольком война. Грязный коптящий очаг был вдвинут в границы какой-то местности с названием, напечатанным на политической карте. Теми же, кто подбрасывает в чадящий огонь всякую сгораемую материю, называли две державы, некогда так охотно расставшиеся с рабством.

Но так ли это? Разве? Целые две державы? Да вы что? Господа? Так-таки две державы? Множество людей, занятых своими жизнями, что ли? Вот так, за ранним завтраком, миллионы начали войну? Мы ведь с вами не дети малые, и не Билл Баст, который готов верить всяким пустякам. Два человека отдали эту пару приказов.

Да вот же они. Что? Разверните газету… да нет, не разворачивайте — они всегда на первой странице. Не разворачивайте. Вы их знаете. Вот они.

Это они и только они объявили войну. Но будут потом говорить не о них, таких временных, таких слабых и грозных, — будут говорить о двух державах, о миллионах людей, которые, читая газету, между двумя кусочками поджаренного хлеба двинули через океаны, через реки, по воздуху, под землёй машины со смертью и вонью.

А эти двое мирно проживут свои жизни и возникнут переводными картинками на страницах уже не газеты — учебника.

Повинуясь дяде Мардуку, они на свой страх и риск начали эту войну.

Дядя Мардук имел свои резоны. Не думайте, что только одна мелкая мстительность и желание наказать неведомого каменщика из переулка, нарассказавшего всякой ереси его племяннику, послужили мотивом.

Но пути дяди Мардука неисповедимы.

Война начата, она будет идти, как говорят про войны, пока не сожрёт всё, что сможет.

Малые звери лесостепи выглядели великанами, когда вылезали из норок и с мучительной любознательностью вглядывались в притихшую дорогу к проливу.

Ловушки и звери, которые их обходят, занимали мысли Энкиду. Вместе с темноватым туманом в самой глухой части леса он рыскал в поисках следов.

В доме дядины аномалии пока не проявлялись. Он притих после продажи пастбища, возможно, раздумывал о дальнейших судьбах этой земли.


После бессонной ночи Билл принял решение погулять. Как и все незначительные решения, это было принято внезапно, с последним глотком нелюбимого Биллом чая, потому что кофию дядя перестал давать. Объяснил, что перебои. Мол, продукты выдаются нуждающимся по карточкам, а он не может транжирить дефицит, когда народ страдает.

Билл умолял друзей нарисовать ему карточки, потом попытался купить кофий на чёрном рынке. Наконец, он прямо взмолился. Дядя злорадствовал.

— Ну, если ты хочешь возвести социальные перегородки между собой и народом.

Билл сказал, что ему всё равно, возведёт он перегородки или нет. Напрасно старался, кофию ему не дали.

Он никому не сказался, ушёл в недавно рассекреченные дядей конюшни и окликнул самого большого и самого гнедого коня с квадратной от мышц грудью, с тонкими ногами, помеченными узлами силы в коленях.

— Давай-ка от них… этот чай.

Конь дружелюбно отозвался и, извернувшись, больно укусил Билла в плечо. Билл остался доволен лаской. Он посмотрел по сторонам и жарко поцеловал коня в белые, пахнущие травой зубы. Конь лязгнул зубами в сантиметре от щеки Билла, а когда тот отошёл за бархатом, чтобы обтереть запачканный конский лоб, попытался поддать Биллу нечестным и обидным манером.

— Но, но. — Билл толкнул коня кулаком. — Будто ты не жаждешь побыть один одинёшенек и всё-всё обдумать. Ну, или почти всё. А?

Конь прорычал что-то, но уже сдержанней. Когда большое тело Билла взгромоздилось в седло, он и ухом не повёл. И то — садился в седло Билл, как обрывок тополиного пуха, из тех, что летали по Гостиной в далёком июле.

С коня далеко распечатан огромный осенний лист, накрывший полуостров. Холмы скоро из разноцветных сделаются бурыми и серыми.

Рыжий на гнедом, оба раскачиваясь в такт движению полуострова на скользящей в океане плите, спустились с холма и вынырнули на плече нового вылезающего и не вылезшего из пучины земли краснокожего гиганта. Синий глаз следил сверху, смыкаясь в сонных осенних слезах. Клетчатый и пёстрый плед на холмах принимал формы тел и повиновался малейшему движению воздуха. Озёрный народ, выкупленный Асом одну полную луну тому, мало показывался и попадался, но если уж что — то именно в таких пледах на широких плечах. Ноги торчали внизу, как если бы холм приподнялся на столбах и пошёл себе.

Быки скромничали — или пастухи узнали о том, что новые боги облагодетельствовали их, — но приключение с деревом не повторилось, хотя частенько Билл отправлялся погулять, то ли чтобы заново испытать терпение Судьбы… а может, ему всё-таки хотелось украсть телёночка.


Мелькнула струйка дыма за холмами, скорее угаданная в остром приятном и волнующем полудне, нежели отражённая зрительным нервом… Билл и конь оказались вследствие своего неторопливого пути на площадке, нарочно выровненной кем-то для танцев. Кругла поляна, трава вытоптана, но любовно уложена, как солнце на фреске.

Где горит? Запах огня, ни с чем не сравнимый, наполнил лёгкие… Билл привстал в седле, и конь замер, потом повертелся, предоставляя всаднику обзор.

Осенний запах полз между холмов. Кто тут листья жёг…

Никто.

Вращающимися линиями очерчены холмы. Напряжённое движение самых крохотных частиц света, из которых сложен мир, здесь становилось явным. Это не зависело от качества освещения. И ночью вокруг звёзд возникали такие же круги. Всё это напоминало картинки одного нибирийца, доброго и очень нервного чистокровки.

И таким же нимбом очертился силуэт на склоне поблизости, хотя сам силуэт был сложный, вроде отдельного пейзажа.

Билл понимал, что его карие глаза округляются и светлеют, как всегда происходило с ним от изумления. В общем, никогда эти штуки так не округлялись и не светлели.

Глаза, чей взгляд он встретил, были больше.

Всё остановилось на площадке, только лист с ближайшего дерева летел, планируя на воздушной волне.

Бурые с металлическим блеском, как перья у голубя, чешуи, соединяясь, создавали сплошную линию могучего тела. Металл густо зеленел, но когда конь сделал шажок — Билл простодушно изумился: вот он, лиловый!

Какова стройность, как легко злобные бугры мышц спрягаются в целое, очерченное самой маленькой, самой нежной рукой художницы.

Хвост огибал холм, как непереведённое предложение иностранного журналиста из комментария к отечественному приговору.

А вот и глаза: тот взгляд, который втянул Билла прежде, чем тот осознал. Каждый размером с обугленную табличку из свайной избушки, пульсирующий, как готовая прорасти виноградина.

Даже отсюда Билл увидел, что в глазу темнеет двойной зрачок.

Что-то произошло, веко прикрыло взгляд… на мгновение Билл освободился от власти дракона. Он успел немножко подумать…

Откуда он взялся? Как полёт такой массивной штуки, вдобавок отягощённой наверное, таких же габаритов душой, остался тайным?

Повадка самолёта-истребителя, решившего передвигаться по земле. Билл, легко покачиваясь в люльке седла, расхаживал на лошадиных ногах на расстоянии…

А какое считается безопасным?

Конь издал звук, не разжимая рояльных челюстей. Вышло такое грозное ворчание, что громада дракона напряглась.

Медленно дракон двинул к ним. Осень запахла острее, и дух её иссяк. Небо тоже остановилось. Билл не мог объяснить, но явственно увидел своё сердце — красное с трубками, вроде гнезда птицы возле почтового ящика.

Встреча была неминуема и… встречу прервали.

С небес рушился кусище подвесного потолка, что ли. Сначала казалось, что это нечто твёрдое, затем, когда предмет приблизился, привиделось движение: извивалось и дёргалось то, что небу чуждо.

Что-то падало с ожившего задёргавшегося неба. Конь и дракон остановились в пылу враждебной страсти, и дракон скосился попугайчиком, а противник его, который чувствовал себя веселее с всадником, посмотрел в упор, основательно.

Билл задрал голову. Нечто выросло в небе — взбесившееся облако, решившее жить разумной жизнью или морское животное, плавная лента для волос, покинувшая чьи-то мысли.


Небесное неопознанное тело росло… Чёрт побери, это… Это!.. Да не мо…

Но не призывай чертей.

Конь повёл себя на удивление достойно. В панику он не впал, а гордо подняв химерический лик, в развевающемся дыме гривы смотрел в небо.

Дракон тоже взглянул, а потом решив, что это-то и есть подходящая минута, вернулся к новому знакомству. Новые персонажи жизни занимали его сильнее обрушающихся потолочных балок. В небе для него всё прочитано.

В том, что двухголовый неправильный дракон значится на втором плане, он не сомневался и собирался всё расставить по местам. Кого-то он этой самоуверенностью напоминал.

Ну, конечно — дядю.

Билл, краем глаза приметив краткий путь среди холмов позади, соскочил с коня, пихнул плечом в бок. Мог бы так стену приласкать. Упёрся ладонями в коня, вспоминая, как двигать упрямые диваны. Конь яростно и обидчиво заржал, устроил из себя новогоднюю свечку и, крепко впечатав передние копыта в землю, нечаянно и основательно приложил Билла.

То, что в его храбрости усомнились, оскорбило аристократа.

Штука валилась прямо на площадку. Билл, упавший на колено и кулак, вскочил и закричал на коня.

Тут же с криком Билла неопознанный предмет рухнул.

Билл, отвлёкшись в процессе отступления, не поверил — извините, но это так — глазам, вот этим карим, глуповатым. Стежки толстенного, в бедро толщиной, каната, полопались и торчали. Целостность утратилась, краски поблёкли, но узнать можно.

— Спрут, милый! — Воскликнул Билл. — Как же ты… ну, здравствуй.

Рухнул флаг государства Нибиру, рухнул с размаху, не сгорев в атмосфере, и дракон, задрав слишком поздно башку, ничего, вежливо выражаясь, не понял, хоть был не глупее Билла. Ткань трёх цветов скомкалась и распялилась на драконьем хребте, показывая сумасшедший символ чего-то там.

Конь, не испугавшийся, от изумления прянул и поскакал. Он счёл исчезновение противника с поля боя доказательством нечестной игры.

Билл с облегчением заметил, как он скачет прочь и изредка останавливается, оглядываясь.

Билл подбодрил его, махнув.

Дракон оказался в цирке шапито. Появился новый холм.

Скиталец-флаг был утомлён и грязен: свинец прави и ржавчина цепей, отравленная кровь народа и скисшее вино аристократии пропитали его насквозь до ниточки, превратив эту ниточку в прут решётки вечной.

Четверть года по нибирийскому гражданскому счёту он гнался за беглецами, преодолевая духоту безмолвия и увязая в чернилах, облипая пудрой утраченных сожжённых вселенных.

И теперь настигнув Эриду, он нашёл-таки на кого обрушиться: на символ безраздельной власти.

Тело дракона, светящееся под тканью, прожгло флаг в нескольких местах, будто там поместилось настоящее созвездие. Флаг был изжёван космосом, но опасен. Слюна спрута изменила структуру полимеров, а ядовитая пыль далёких уголков мира въелась в плетение ткани. Вершина творения лёгкой промышленности.

Хребет дракона шевелился с отчаянной тщетностью под этим грузом. Билл пожалел дракона. Вот запопал…

Дракон осознал, что очутился в ловушке, и звуки сопения и недоумения сменились испуганным воем бедного животного. Вой звучал приглушённо.

Грохот, как положено, запоздал и обрушился из заповедника серебристых облаков, где должно рождаться только прекрасное, минутою позже.

Билл смотрел… смотрел:

— Да ты запутался.

Разноцветный холм затих. Красавец дракон сделался тушей для разделки на второе. Где гордость, где высокомерие…

Билл приблизился.

— Бедолажечка, — сказал он себе. — Вот бы женщина увидела. Какие ласковые слова сказала бы.

Дракон не двигался. Билл, опустившись на целое колено, посмотрел на тыл кулака, испачканный кровью, распустил пальцы, толстые ловкие, и принялся распутывать тухлую ткань флага.

Сначала дракон слабо пинался одною лапой и растопыривал длинные загнутые когти. Занимая место между двумя скалами, в сущности, всю равнину, он казался себе малюткой.

Затих.

И вот он был распутан. Билл, обтерев изрезанные и окровавленные руки обо что ни попадя, приподнял лохмы грязного флага и грудой отшвырнул.

Подскочил — глаз дракона смотрел. Хвост развернулся и сбил его с ног — в благодарность, конечно. И снова после этой вспышки агрессии освобождённый узник уронил голову.

Билл из положения «а стоит ли вставать», ободрил:

— Ну, ну.

Дракон скосился на флаг. Тот лежал… ужасный… Дракон дыхнул, выпустив самый кончик языка.

Гиблое дело. Тысячи солнц не сожгли его, тьма его хранила.

Торчавшая из груды нитка засветилась на кончике. Фитилёк задвигался и красная точка ползла по нему, распустился цветочек — и вот целая клумба рыжего пламени отплясывала в сразу задрожавшем воздухе.

Куча воспламенилась и, спустя минуту, полыхала вовсю, изгоняя духов тьмы во внешний свет. Материала для горения имелось предостаточно. Красные рога угрожали заволокшемуся небу. Они сделались похожими на деревья, поменявшие цвет в усталом глазу.

А девушки-то шили, шепнул себе Билл. Все пальцы искололи. Ну, да ладно. Он встал всё же. Саднил бок, колено и локоть вставлены от другой куклы.

Дракон и опять двуногий Билл смотрели в костёр. Оба постепенно задирали головы, всматриваясь в небо, ибо хвосты костра виляли в облаках. Дракон выглядел, как страшно усталый нибириец.

— Ну? — Спросил Билл.

Дракон не ответил, но Билл почувствовал вибрирующий звук. Он склонил голову к плечу и вслушался. Ахнул…

— Да ты разумен, бедняга.

Дракон лежал, и тоска скользила по нему нехорошей тенью, наползая на стекленеющие глаза.

Поверженный государственной прогорклой тканью, он должен был вернуть себе чувство собственного достоинства. Тяжесть сумасшедшей тряпки легла ему на сердце. Он чувствовал себя осознавшим высшую власть и возненавидел её всей своей странной душой.

Билл стоял возле громады его лика и шептал, безумно жалея:

— Ну, что ты, маленький?

Раздался треск и свист. Раздался крик с небес:

— Ты убил его…

Билл поднял голову.

В ступе летел Мардук. Серое лицо его было искажено гневом и горем. Он с грохотом посадил ступу на воздух в метре над землёй. Дракон шевельнулся.

Мардук выпрыгнул и побежал по кочкам. Ступа, припаркованная в воздухе, кое-как двинула к земле и ткнулась в кочку, издав слабеющий вой.

— Ты убил…

Он подбежал. Оттолкнул Билла.

— Генерал… ты убил Генерала.

Билл смотрел во все глаза.

При звуке своего имени дракон дёрнулся, поднял и завёл блудливый взгляд потаскуна и любимчика. Открыв пасть, он издал беззвучную жалобу.

— Вы всё отнимаете у меня… — С детским неистовством кричал Мардук, сжимая кулаки и наступая на Билла.

— Вас всех нужно сжечь.

Билл растерянно оправдывался:

— Мы встретились… а потом этот флаг… чёртов флаг.

— Что? — Как бы не веря острым ушам, крикнул Мардук.

Он огляделся, шевеля ноздрями и увидев гаснущий костёр, вдохнул дымное зловоние с такой силой, что струя дыма, вставшая к небу, ей-Абу-Решит, поколебалась.

Мардук, дыша, сгорбился.

— Да как ты смеешь… разложенец. Негодяй… всегда, всегда такой был. Родина… превыше всего… Молчи! «Чёртов флаг»… Чёртов ты! Вот что. Ты вернулся… я так и знал, что так будет. Эти сны…

И он пробормотал что-то про пылающее солнце и безобразный хохот.

— Да кто — я?

— Всегда ты хотел непонятно чего. Ты не патриот… — Дядя выкрикнул, как знаменитая барышня сорвавшимся голосом: «Не джентльмен!»

— Мне стыдно, что я не оправдываю ваших надежд, дядя… но… я впервые на Эриду. Почему вы всё время намекаете, будто мы с вами и раньше были знакомы?

Мардук сказал громко и горько:

— Чтоб ты сгинул. Вот чего я всегда хотел.

— Ну, знаете, как говорит командир.

— Такие, как ты… не исчезают. Таких, как ты, вообще нет.

— Это звучит, как признание… я тронут, но вы про кого?

Он так сказал, потому что Мардук, выкрикивая и страдая, смотрел сквозь и мимо Билла, но адресуясь явно к нему, так как дракон определённо в любимцах у него ходил.

Дракон, напоминая о себе, тихонько взвизгнул, как драконёнок.

Билл отвлёкся на этот звук, по-прежнему в глубокой растерянности:

— По-моему, он в полном порядке. Просто не в себе слегка…

Мардук присел, огромный, как сложившаяся скала, и стал гладить болотную чешую дракона на холке. Дракон вздыбил хохолок и задрал огромную челюсть. Дядя Мардук, бормоча нежнейшие и бессмысленнейшие слова, почесал его под выставленным подбородком.

Дракон смотрел на него, скося лошадиные лживые глаза и приплакивал.

Вдруг он опустил челюсть, — Мардук вопросительно убрал руку, и — блестя на разные лады, поднялся.

Он возвышался над ними искусственно возведённой преградой. Лапы глубоко вживались в землю, как у котёнка-топтуна. Когти забирали комья земли, лопатой каждый.

Мардук прокричал, не вставая и указывая на Билла:

— Убей.

— Генералу не приказывают, — пробормотал Билл, озираясь. — Разве что у вас чин выше, дядя.

Дракон сделал шаг передней лапой, похожей на декоративную ножку безвкусного карточного столика, и склонил гребнистую голову, точь-в-точь такую, какой положено быть голове дракона.

Он приблизил острое рыло к Биллу и, вытащив фиолетовый язык со своим изображением, сильно лизнул, попав на щёку и шею. Билла качнуло, по коже пробежал ожог огоньком вдоль масляного ручейка поджигателя, но он устоял, отмахнувшись.

— Старичочек, я тронут, но между мужиками, знаешь…

Дракон выслушал, опять тоненько сказал что-то — от его звука развернуло крону деревца и повело как в ураган, сотворил пируэт и, отступив, попятившись так, будто сотню его красочных фото залистали на страничках блокнота, виртуозно взмыл. Блеск! Блеск и победа над невесомой стихией тяжкого тела восхитили Билла.

Он задрал подбородок и только тогда понял, что почести предназначались ему. Он был опознан драконом. В тысячетомной памяти бронированной плоти хранилось его скромное изображение.

Мардук остался неподвижен. Он посмотрел вверх, — на восток улетал уже ставший маленьким дракон, — потом на Билла. Вскочил лихо, понурил плечи и закрыл лицо, вновь садясь — на обрубленный драконом камень.

Билл поизучал волнующее не на шутку зрелище. Лицо дядино маской прикрыло. Потирая лоб, из-под руки увидел — блеснувший тёмный знак повернул к западу, к лиловым теням.

— Дядя, мне право жаль… что он меня не съел.

Мардук спокойно ответил, умывая лицо сухими ладонями:

— Ты отнял его у меня.

Встал и, отряхнув руки, ушёл к ступе. Тут же, криво развернувшись и проехавшись по осыпи, так что сделалась колея довольно глубокая, ступа вылетела почти по прямой к земле и, вздрогнув, торкнулась в воздух до низкого облака. Повисела, дернулась, пугая птиц, разлетевшихся с испуганными ругательствами, чёрточкой метнулась к горам в сторону Нового Дома.


Билл долго странствовал по влажной оранжевой низменности, спускаясь по шаловливым хватающим за подошвы тропам и влезая на обнажившиеся горки. Он брался за поводья ухватистых кустов, стряхивающих ему за шиворот по нескольку очень мокрых остро обжигающих капель. Одна долго стекала по широкой спине Билла к узкому поясу. В светлом небе тихо двигалась небольшая жемчужная луна.

Ныряя, дорога неизбежно вывела его к рощице богатых зелёным цветом стройных деревьев. Осень никак не бралась за них. Это были те самые, с одного из которых в жаркий день высадки поклонник почвы собрал сладкие приторные плоды. Шанни и Ас рассказали Биллу о том, как вкусны эти чёрные и фиолетовые штучки, а Иннан объяснила, как они называются и какие поверья с ними связаны. Билл тогда оглядел обильные размашистые листья и тоненько захихикал.

— Ну, что ещё?

Шанни холодно — а тогда было ещё тепло — объяснила Иннан:

— У него какие-то смысловые связи появились.

Иннан из-под листьев подала сигнал только глазами: смысл ускользнул от всех, кроме Шанни. Обе девицы до такой степени натренировались в искусстве безмолвного диалога, что Асу, например, иногда становилось не по себе. Билл относился к козням прекрасной половины довольно беспечно, явно недооценивая опасность. Энкиду — тот, пожалуй, даже развлекался тем, как женщины успешно третируют их… ведь и они порой изводили Шанни в полёте своими перемигиваниями. Так что всё по справедливости.

Билл взялся оправдываться:

— Я подумал, что они такие обширные, эти листья… из них пожалуй, получатся… какие-нибудь принадлежности… в смысле, ими можно прикрыть вазу с фруктами, чтобы мухи не садились.

Иннан, устроившаяся у корней древа, как только что превратившаяся в принцессу лягушка, посмотрела на Шанни и, протягивая ей один из двух найденных ею запоздалых плодов, вздохнула:

— Да… невыносимо. — Причём Шанни ответила ей таким же взглядом, одновременно засовывая за щёку угощение, отчего стала ещё милее.

— Что это вы не можете вынести, позвольте узнать? — Взъелся Ас, хотя разговаривали не с ним.

Разумеется, ему никто и не подумал ответить, и он гневно таращил серые глаза на двух нарушительниц.

Командирская выдержка пасовала перед убойной системой «две девицы и ихние штучки». Он, доставивший Глобус невредимым сквозь бездну в порт приписки, трепетал и беспокоился, когда невоеннообязанные лица использовали экстрасенсорный метод «ну, милая, ты же знаешь, что я хочу сказать…»

— Все шутки у них связаны с производящей системой, да, милая… ну, ты же знаешь.

Билл разобиделся:

— Система какая-то… Это про капитализм?

Ас продолжал негодовать:

— Я-то тут причём?

Энкиду еле заметно усмехнулся — он получал удовольствие от прохиндейства девиц, почти в той же степени, что и сами эти две.

Шанни не обращала внимания:

— Верно, Иннан… и самое интересное, что их система ничего не производит. Ничего, кроме шуток дурного тона.

Тут не выдержал даже Энкиду:

— Вот это уже грубо и бессмысленно.

Но Иннан и Шанни уже уходили. Оставшимся удалось удержать вспышку бессмысленного грубого смеха ещё на десяток шагов. Во всяком случае, день и ночь — как поэтически окрестил про себя Энкиду два прелестных затылка — уже скрылись среди густо оперённых ветвей — как видно, на этом этаже равнины было что-то живительное, отводящее властную руку осени с зажатой в ней капающей кистью.

Во дворе конь встретил Билла, пребывая в угрюмости и раздражении. Отворачиваясь и отводя с опущенными ресницами виноватые глаза, он дал понять, что не готов об этом говорить. Его плотное, как гобелен, природное одеяние покрылось солдатским мылом возбуждения. Конь принял услуги Билла, как сам Билл покорно принимал подобные услуги теми вечерами, когда они втроём слегка перебирали в тайных местах сада. Всякий раз, хоть они не сговаривались, один перебирал сильнее. Это было разумно, так как дотащить тяжёлое тело прилетевшего со звёзд бога до одра можно было только усилиями двоих таких же.

В последний раз Ас снял со своей шеи руку Билла и опустил довольно небрежно огромное безвольное тело у ступеней. Энкиду перегнулся из окна передней и принял Билла под мышки. Он тянул его, откровенно кряхтя, через подоконник, пока Ас яростно и невнятно ворчал, пихая южную часть Билла вверх.

Энкиду в таких ситуациях легче было убрать в ящик с игрушками — если помните, подоконник его комнаты почти сливался с подступающим холмом.

Что же касается командира, то если вырубался он, то всегда не до полного бесчувствия, а настолько, что даже бывал в состоянии переставлять ноги по ступеням винтовой в огнях лестницы в свою башню. Хотя делал это сугубо технически и под уговоры терпеливого Энкиду и стоны пыхтящего Билла.

…Коню казалось, что он поступил всё же неправильно. Уговоры Билла и заискивание укрепили коня в этой мысли. Отвергнув Билла и смахнув его руку с щёткой со своей высокой холки, он удалился в конюшню.

Билл посмотрел ему вслед. В отражающие поверхности он не заглядывал, но кожу лица стянуло, будто ему наскоро сделали наколку. У него возникло ощущение, что в кровь сквозь кожу проникло неучтённое вещество и словно окрасило кровяной поток, омывший сердце фосфоресцирующей волной.

Как Билл провёл весь оставшийся день в ознобно-тёплых дымках осеннего дня и что делали другие — неизвестно.

К вечеру трое, чья производящая система никуда не годилась, встретились возле самой меховой части леса. Оттуда через чащу сквозь тьму и ветки можно было дойти до самого крыльца замка, минуя лагерь драконариев. Если те и следили за ними издалека, в светское общение на таком расстоянии дядина гвардия не вступала.

Солнце ещё развлекалось на западе, но сумрак под деревьями скрывал подробности. Когда занялись приготовлениями костерка, Ас и Энкиду заметили знак на лице Билла. Вопросов особых не последовало.

Только Ас, подёргав бровью насмешливо, без усмешки пробормотал:

— Интересный грим.

Энкиду тоже рассмотрел в круге новорождённых слабых огней лицо Билла. Он даже склонился поближе со своею основательною степной маской, вроде тех «открытых приятных лиц» из романов, которые сочиняли нынешние эридианские писатели. Траспортирчик холма в ста шагах был окружён ватным светом: печальная деревня ещё не легла спать.


— Ничего такого?

— Я упал. — Билл трогал глаз с красивым синяком.

— На голубя похож. — Склоняя угол бородки к плечу, подтвердил с мерзким блеском в адски загоревшемся левом глазу, Ас.

Опушка приходилась на кусок побережья. Здесь сбитые с толку неким порывом вдохновения части субконтинента делили между собой вечерний свет, отражённый ленивыми волнами и мир чернолесья с белочками или кем-то на них похожим.

Костерок — сынок утреннего — сидел во впадине и разыгрывал в неведомую игру крупные камешки, уползающие к линии прилива. Камни увеличивались, как фигурки слонов на комоде в гостиной Шанни. Она отыскала их в ящике под креслом и восхитилась. Мардук смущённо объяснил, что эти фигурки считаются символом бюргерства и недомыслия. Мол, потому он и убрал с глаз долой, дабы не оскорбить утончённость гостьи.

«Сир, при всём уважении», — искренне изумилась Шанни. — «Это скорее символ свободы, понимаемой, как ответственность… к тому же, работа резчика изысканна». И забавные игрушки остались, а дяде явно понравилось, что он больше не бюргер.

Чёрные стволы густых и сурово-весёлых сосновых потомков расчертили игровую площадку. Сквозь ветви сквозящая Первая Звезда думала, садиться ей или подождать, в чуть взлохмаченную её же лучами линию горизонта. Выкупав своё отражение в воде, синей у края и разбавленной в желтизну угадываемыми отмелями, Солнце добавляло вовремя разожжённому костру неверности и даже тайны.

Трое размышлявших, каждый на свою основную тему, расселись (Билл), разлеглись в чрезвычайно прельстительной позе с подниманием острого колена (Ас) и примостились лягушкой, обхватив широкие колени с возложенным на них мощным пресс-папье подбородка — Энкиду.

— Дракон в башке засел. — Пожаловался Билл, лениво, как волна, падая на локоть.

Он рассказал им… насколько мог припомнить. Труднее всего было сообразить, о чём рассказывать максимально подробно, а о чём лучше вообще не упоминать.

Он потянулся и подтянул сползающую с плеча куртку. Она и была надета на одно плечо. Его колени сжимали горлышко пустой бутылки, но ничего вульгарного в такой композиции не видели духи леса: славен был нибирийский наследник.

— Засел дракоша-то… — Закончил он осторожный рапорт.

Неподвижный Александр вперил отяжелевший от впечатлений взгляд в садящийся и приобретающий округлые очертания овал света.

— У фразы-то значеньице двойное.

Билл боролся со своим одеянием так самозабвенно, будто пытался сбросить кожу. Наконец, он ослабел, прицокнул непослушным языком и забыл своё занятие.

— Выходит, что так. — Согласился он и кивнул в сторону научного руководителя экспедиции. — А?

Энкиду, выдернув из ямки в податливом песке новую бутылку, сначала отпил, потом протянул Биллу. Тот укоризненно покачал рыжим шлемом головы.

— Невежлив ты. Яко зверь.

— Дракон был в достаточной мере вежлив. — Отбил вместо смолчавшего Энкиду Ас.

Сам он, застёгнутый в полюбившийся ему старый мундир, выглядел вполне официально для необъявленной вечеринки.

В ветвях пролетел на расстоянии звёздного полугода метеорит. Энкиду его не видел, но передёрнул плечом, когда далёкое тело сгинуло в его собственном, потихоньку обрастающем пшеницей, затылке.

— Звёздочка упала… — Сообщил сосне со страшной рожей вместо дупла, Билл.

Он, заполучив, наконец, бутылку (несколько насильственно) у брата, почти не отрывался от неё. Потому реплика вышла из уст его попросту невнятно.

Энкиду переспросил и тут же (поскольку Билл терпеть не мог повторять уже сказанное) восстановил текст:

— Ах, да. Звёздочка….

Он обернулся, натягивая на груди рубаху дяди Мардука.

— Уже не увидишь. — Билл передал бутылку руке Александра, вытянутой из положения полулёжа. — Рука у тебя резиновая, что ли?

Подивился.

Ас, поглядев на губы Билла, розовые от вина, выгнул свои, ещё сиротливые. Потом что-то сказал.

— Чего?

Ас выставил серые недобрые глаза над бутылкой, и Билл сразу обиделся.

— Нечего прибегать к дару слова, когда уста преисполнены вином. А ещё аристократ, понимаешь. Где твой этот… ну, как его, бишь?

— Этикет. — Внезапно вспомнил Энкиду. — Это так называется.

Ас закивал с бутылкой и подавился коротким смешком. Билл вырвал у него бутылку, мстительно сказав то, что в таких случаях полагается — так тебе и надо.

Энкиду, глядя на заходящегося коротким кашлем командира, перебросил тело на корточки, и нанёс Асу несколько сокрушительных ударов по замундиренной спине.

Ас, прокашлявшись, просипел:

— Спасибо…

Энкиду сел на место и, подскочив, вытащил из-под себя камень. Он издал звук, который рвётся из уст сильного, когда тот обжигается, и швырнул камень в Билла.

Тот уже валялся от безмолвного смеха. Осушённая первой бутылка крутилась на песке, войдя в роль стрелки главных часов Эриду.

— Нагрел на костре. И когда успел. — Посетовал Ас.

Энкиду негромко и вполне литературно выругался.

— Ты видел?

— За кого ты меня принимаешь? — Возмутился Ас. — Я тебе что, дядя Мардук?

— Горячий поцелуй… — Еле выговорил откатавшийся и севший, отряхивая сосновые иголки, Билл.

Ас запустил руку за мундир. Билл, выдержав взгляд обиженного Энкиду, показал ему на Аса.

— У него что-то расстегнулось.

Энкиду принял извинение, выраженное таким неоригинальным, принятым в тесном кругу друзей звездолётчиков, способом. Он погасил глазами, смигнул свой взгляд, и Ас, что-то вытащивший из мундира, заметил, как они смотрят друг на друга.

— Девятый калибр, вероятно. — Окончательно затёр ссору Билл.

Энкиду отвернулся от него, улыбаясь уголком рта, таким трогательно изогнутым над грубой тяжестью подбородка, что, пожалуй, даже мохнатое сердце дяди дрогнуло бы.

Ах, если духи деревьев, переживших потоп и войну, огрубевшие и приученные к лишениям, видят…

Ас тем временем придирчиво занимался предметом, извлечённым из кармашка на сердце. Солнце исчезло, сразу стало темно, и предусмотрительный костерок оказался так к месту, что сердца троих — качество неизвестно — возрадовались едино.

— Эге. Да посмотри, что у него.

Ас вертел в пальцах коробочку, старинную, некогда одетую в полиэтиленовую плёнку, ныне почти сгоревшую. Вдарив по донышку, он извлёк этим вымеренным толчком двуцветную палочку и показал её присутствующим.

— Сигарет! — Неграмотно употребляя грамматическое число, вскричал Билл.

Энкиду неожиданно заинтересовался.

— Сроду не пробовал… говорят, это страшно вредно?

Билл ревниво потянулся, но Ас отдёрнул сигарету.

— Э.

— Где взял?

Ас пробормотал, что там уже нет, следовательно, интерес Билла неоправдан логикой.

— Ну, понятно. Не один я посетил музей дяди.

Ас, поморщась на такую пошлость, покачал серыми волосами и, выглядя ужасно соблазнительно, с потупленными короткими ресницами, легко вкинул сигарету на угол рта, зажал, приподнял губами сигарету… посмотрел на них. Ах, ты. Билл не выдержал:

— Дай.

— Волшебное слово.

— Дай, сказал.

— Иди ты к чёрту, принц.

Билл полез чуть не на карачках над костром. Энкиду, тихо смеясь широким ртом, так что тень прорезала подбородок, и вдруг откровенно и счастливо захохотав, оттолкнул Билла.

— Пожалуйста. — Крикнул он.

Ас выгнул губы.

— Слыхал, как дикий разговаривает?

Он протянул Энкиду, качая во рту сигарету, пачку над струями огня. Тот бережно принял и сел, охраняя приобретение от посягательств Билла.

— Здесь половины не хватает. — Он с почтением, не иначе, рассматривал пачку.

Ас отрезал:

— Невиновен.

— Кто-то из космолетчиков великого поколения курил очень основательно. — Размышлял Энкиду. — Вот, видно, что сигарету от сигареты поджигал. Поджёг и погасил, сунул в пачку. Любил, берёг. — Он протянул пачку Биллу, который сразу отвернулся.

— Не буду я дыханье царское с ядом смешивать.

— Тебе никто и не предлагает. Верно, дикарь?

Энкиду без улыбки ровно проговорил:

— Не смей так обращаться ко мне, плебей.

Ас удовлетворённо кивнул.

— Теперь я вижу, что ты Баст. Можешь не показывать мне родинку на интимном месте.

Он нагнулся к костру и, зашмалив прутик, прикурил. Оба визави застыли и притаили дыхание, наблюдая за событием.

Ас, не сминая сигарету губами, твёрдыми и прямыми, в которых всегда было что-то значительное и трагическое, сделал сильное движение мышцами лица, чуть не закашлялся опять и выпустил струю едкого и ужасного дыма через нос. Этот строгий прямой нос приковал внимание присутствующих, и может, даже дриад.

Море снова принялось бормотать. Темнота густела, кончик сигареты двигался — космический шатун в маленькой, только что открытой галактике. Ветка тяжёлая, богатая тенями прикрывала чистое лицо Аса. Венец короля ночи ему пристал.

Белый и сизый дым возбудил покашливание и зависть.

Билл взялся воровски вытаскивать сигарету из пачки, которую Энкиду держал на груди. Кто-то прошёлся в ветвях, и они услышали недовольный шелест. Прилетела большая первая ночная бабочка, чьи крылья издавали негромкий шкворчащий звук.

Её глаза отразили два кончика сигареты. Билл бездарно размял сигарету под страдальческим взглядом Энкиду, который не любил, когда с вещами обращаются кое-как.

Помощь отверг.

Вскоре к верхним веткам поднялся второй столб дыма.

«Этак нас дракон найдёт». — Мелькнуло у Энкиду, но делиться мыслью он не стал, жадно вдыхая неприятный и тревожный дым.

Впрочем, ту же мысль немедленно обнародовал Бил.

— Скоро нас летунчик, тово… вычислит

Говорил он, как поедатель больших липких конфет. И глаза слипались. Ас отверг и перечеркнул обе мысли одним движением белого дыма. Бабочка, испугавшись дыма, улетела.

— Вот… не курит. — Сварливо заметил Билл и внезапно упавшим голосом пролепетал. — Ребята… мне жутко не нравится… сейчас меня как…

— Но, но. — Ас отодвинул колено. — Только не здесь. Найди приличный повод и удались в лес.

Билл осоловевшими глазами пободал чёрный мрак.

— Меня там съедят. Там что-то ходит…

В лесу и, правда, что-то двигалось. Один раз проплыла тень совсем рядом, и у добрых молодцев между лопаток морозцем потянуло. Никто и вида не подал — табачок притупил чувство самосохранения. Страх ощущался отдельно — за стеклянной дверью разума, если столь пышным словом дозволительно именовать остатки рассудительности в этих трёх набитых мыслями, мыслишками и вообще неуловимой мелочью, головах.

Билл мужественно взбодрил себя. Дым проник в глубину, где уж и мыслей не имелось, одни инстинкты. Иголочка сосновая ткнулась в мозг: он вспоминал… и не мог вспомнить.

Поэтому он заговорил о костях, оставленных в долине — светятся ли они в темноте, вот сейчас. Энкиду считал, что — да.

— Он же светился. Ты говорил — он светился.

— Только когда летел. — Возразил Билл и даже показал, как это дракон делал, к счастью, не стремясь к доскональности.

Он подумал о новом ощущении в своей крови, которую видел со стороны. В воздухе вился-крутился пульсирующий серпантин, имеющий очертания биллова тела. Сердце, усыпанное блёстками, как дешёвый сувенир, опять показалось ему похожим на гнездо ремеза в конце аллеи.

Энкиду поиграл пачкой в квадратной ладони. Короткие жёсткие пальцы с широкими ногтями с виду не предназначались для тонкой работы. Но вытянули сигаретку для жертвоприношения хирургически точно. Приметив, что слабак Билл оставил свою на камешке, где уже высился сталагмитик пепла, экономный обитатель первого этажа снова затолкал получившую отсрочку сигарету в пачку.

— Я возьму твою?

Билл кивнул. Бледность и гаснущий блеск в страдальчески прикрытых глазах свидетельствовали — он придумывает повод тот самый приличный. Энкиду под надзором Аса и вернувшейся бабочки прикурил от протянутой над пламенем руки Аса.

Сел и без осторожности щедро втянул дым. Не закашлявшись, он прислушался к себе. Глаза его, яркие, как у брата, потемнели.

Ас небрежно узнал:

— Завещание-то где лежит? А то, кому штаны твои достанутся.

— Цветам и травам. — Ответил смутным голосом Билл. И показал дрожащим пальцем. — Они у него… ха… ха… одни… — (Билл глухо задумался.) — Правда, штанин-то две.

Ас хотел ответить, но они услышали шаги, и тут же, раздвигая ветви, вышла тонкая фигура. Мысль о жительницах деревьев, несомненно, посещала всех троих на протяжении сидения у костерка и приобщения ко злу цивилизации, потому что некоторое время они дико смотрели на золотые блики, одевшие голову подошедшей лёгким шлемом. Синь глаз на узком белом лице с алыми, начертанными неровной кистью губами, показалась им неземной, не эридианской.

— Мальчики учатся курить. — Шанни следила за тем, как они пытаются приподняться и жестом учительницы усадила их, сев сама на ту ветку, с которой взлетела бабочка. (Куртку Билла обе отвергли.)

— Где-то я это читала, причём помню точно, что было интереснее.

Она зорко оглядела их, оценив ситуацию. Указала на Билла.

— Придумайте ему причину, чтобы он мог пойти в лес.

Билл от раздражения протрезвел.

— Девочки не курят. Так что можешь спокойно…

Шанни вытащила что-то из рукава.

— Они зажигают.

Энкиду как раз скромно сунулся за второй сигаретой. Шанни положила трофей ему на коленку.

Билл ревниво вгляделся.

— Чувствую, все тут, кроме меня, пошарились в музее дяди Мардука.

— Зажигалка… тут почти ничего не осталось. — Энкиду щёлкнул затворчиком. Трое курильщиков вздрогнули при виде подпрыгнувшего огонька. — Спасибо.

Получалось, что Шанни подарила игрушку леснику и тот подтвердил право собственности этой сдержанной благодарностью. Ас это впечатление разрушил — руку простёр ладонью, узкой длинной, вверх и пальцами пошевелил.

Энкиду зашвырнул предмет в импровизированную колыбель для зажигалок. Ас на мгновение сжал пальцы в кулак, потом поднял исторический реквизит на свет.

— На один запал тут хватит, чтобы в последний раз почувствовать себя нибирийцем.

Билл промолчал. Ему кажется, стало легче, и он переводил взгляд попеременно на каждого и на Шанни.

Затем они продолжали разговаривать, как ни в чём не бывало.

Шанни посмотрела на его пальцы и отвернулась, вскользь оценив поделённое тенью лицо командира. Тот оставил курение и сидел молча, почти незаметно поменяв позу. Его лицо больше не было освещено костром, воображение коего разыгралось вместе с последними ветками, подброшенными тонкой фигурой с синими глазами. Энкиду заметил, что Ас продолжает держать в пальцах сигарету, а с нею прижатую к ладони двумя пальцами зажигалку. У многих есть такая привычка.

Пора возвращаться…

Четыре фигуры выросли в мечущихся языках костра.

Шанни, переступая ствол дерева, поваленного и опалённого — не билловым ли новым знакомцем? — спросила — если это был вопрос:

— Как ты думаешь, то, что он сказал…

Она опиралась в этот момент на запястье Энкиду.

— Кто? и что сказал?

Лицо Энкиду находилось в темноте, самой настоящей темноте и даже далёкий огонь в верхней башне Дома не освещал его. Шанни ничего не ответила, и Энкиду в свою очередь показалось, что она тихо вздохнула, собираясь продолжить игру «остров на озере, а на озере остров».

Шанни отступила и канула. В лесу треск и шаги, тень — и Энкиду понял, что она столкнулась с Биллом.

— Он в чём-то меня подозревает…

— А ты не понимаешь, в чём.

В темноте кто-то прошёл, наверное, драконарий. Они слышали тихие голоса. Лягушки заквакали? Но лягушки разговаривают о любви.

Билл, повинуясь лунному, проявляющему тайные желания свету, стал рассказывать Шанни, пару раз споткнувшись на кочке…

— …о моём гербе.

Шанни, озабоченная более своим равновесием, разговор поддержала в совсем необязательном ироническом варианте:

— Ты любишь финтифлюшки?

Билл обрадовался, что она отозвалась.

— Конечно, я люблю. А кто не любит? Мой герб с животными, воплощающими внутреннюю свободу, мне бы не помешал. Всякие глазастые совы… волки со шпагами… леану, крылатый и гордый… скажем, с клювом орла.

— То есть, целая лаборатория мутантов. И они разбежались, Билл. В твоей большой голове.

Они подходили к светящейся парадной двери. Брусчатка выглядела рекой. Шанни обернулась возле крыльца, заинтересовавшись.

— Дракон?..

Билл покачал головой и улыбнулся.

— Он так одинок… а леану живут всей семьёй. Лижутся, сердятся на детей… целуются, как все млекопитающие.

Его шатнуло, и он был подтолкнут ночью к Шанни, нащупавшей кончиком туфельки ступеньку. Она со смешком отстранилась.

— Верю на слово. Скажи своим млекопитающим, чтобы освоили новейшие методы ухаживания.

Билл, извиняясь и прикладывая растопыренные пальцы к груди, замер. Он спросил у её тоненького силуэта, исчезающего за массивными вратами в домашний рай:

— Я слушаю?

— Пусть не забудут прополоскать рот… — Сказала Шанни кому-то в темноте. Прищурясь, он разглядел, что это Ас. — Ясно, Билл?

Он неуверенно улыбнулся. Тщетно! Слишком сумрачно, чтобы его улыбку увидели.

Билл помедлил… И вдруг указал, бросив застонавшую дверь и сбегая по ступеням:

— Смотрите… НЛО! Вот, всегда мечтал увидать… хоть глазком. А ты, куряка, ты, — покусился кулаком на асово предплечье, — ты мечтал, сухарик космический, островок ты мой затерянный, военный вулканчик!

В чёрном небе кружилась, меняя траекторию, сияющая точка. Метнувшись к луне, предмет на её фоне на мгновение сделался чёрным.

Ас вяло посмотрел, послушно задрав железную бородку. Энкиду молвил:

— НЛО… ДНК… и УК. Вот формула цивилизации. Все заблуждения в одном флаконе.

— Надеюсь, — мрачно изрёк Ас, окончательно теряя интерес к небу, — на этом сосуде обозначено не менее сорока.

— Нет, вы побачьте, какова манёвренность. — Шумно радовался Билл, танцуя и топая на вспученной брусчатке. — Ишь, забирает… крутится.

Едва не полетев без помощи крыльев, он с упрёком оглядел отвернувшегося лётчика, будто это Ас виноват.

— А ты вот не смотришь. — Пожурил Энкиду. — У тебя манёвренность ухудшилась. К дождю?

Двор с фонарём над крыльцом теперь был им знаком, как знакома собственная ладонь — то есть, никак. Кто знает всё насчёт своей линии жизни? Хиромантия — трудная наука. Всякий раз открывалось что-то новое, хотя даже запах дома — высушенного духа южных башен и проветренного холла, дыма и винограда, подпола с его загадочным тысячелетним смрадом, разных домашних засолок и маринадов, реки неподалёку и запах девушек, их свежей розовой и белой кожи, шампуня, вечный дух кофия — хоть его и перестали давать, — вся эта обонятельная симфония срабатывала, как нажим клавиши на узнавание.

А что им тут узнавать? Что у них общего с этим, очевидно, таящим многое «не к ночи» домом? С его хозяином…

Ас ни разу не споткнулся в темноте, хотя его внимание было поглощено чем-то, что он нёс в ковшечке ладони.

Любопытный Билл исхитрился привальсировать к командиру, но только он сунул нос, куда не надо, крепкие измазанные пеплом пальцы сомкнулись.

— Осторожно, — бестрепетно молвил комр, — пальцы закрываются.

Он показал Биллу кулак. Билл сильно потянул обиженным носом.

— А, понятно. У тебя там окурок. И зачем?

Энкиду притопал к ним из тьмы.

— Билл, тебя многое удивляет в этой жизни. Нибириец не хочет сорить в девственном лесу.

— Понятно. Чтобы какая-нибудь белочка не пристрастилась.

Ас отрезал, суя сокровище на грудь себе за покровы:

— Лишний след, лишняя проблема.

Билл назидательно обратился к Энкиду:

— Видал? Нравственность не по его части.

— Верно. — В темноте показались в улыбке белые зубы. — Безопасность по моей части. Ты бы, когда мимо драконариев проходишь, принюхался бы… а то платком прикрываешься.

Билл содрогнулся.

— Зачем это мне их нюхать?

— А ты слыхал, что такое селитра с золой смешанная?

Энкиду пояснил:

— Да у него платок такой, что я бы лучше селитру нюхал.

— Те, те. Начались грубости всякие. Как девочки, честное слово.

Билл сказал — и оглянулся: от пояса, как всадник, и на свету возник монумент в три четверти, с громадой плеч и узким станом, в точности, как на Стене Канона.

— А чего ты озираешься?

Билл не ответил, расслабился. Он ревниво следил за движениями сильной руки Аса, поглаживающего машинально окурок на груди.

— Ты же себе так дыру прожжёшь.

— Вот пустяки. Это же не от пули дырка.

Вот на этой красивой фразе — ну, разве нет? Красивая же… — и закончить беседу в полутьме после курения. Но нет. Ведь тут был Билл.

Пройдя после показа кулака до крыльца и взгромоздясь на единственное неплохо освещённое местечко, Билл, мигая от попавшего в глаза света, проговорил:

— Вы чо же это? Сговорились?

Энкиду, ступая на крыльцо, мирно удивился:

— Нет. А что?

— Ну, вы же друг друга ненавидите. Но, как я погляжу, вы оба готовы встать спина к спине в позе военной любви.

— Зачем бы? — Поинтересовался Ас.

— Потому что я — законный ребёнок, а вас обоих завидки дерут… особенно тебя, подкидыш в мундире. Бе-е!

Билл говорил, как всегда — не поймёшь, шуткует… но что-то мелькнуло в его простодушном голосе, и на миг он сделался совершенно чужим и грозным.

Ас, привычный ко многому и обученный в своей военной шкурне не удивляться, так и встал. Билл угодил в него, и не по-настоящему благородным оружием, а так — рогаткой в какое-нибудь место, которое такой воспитанный командир не назвал бы вслух даже экивоками.

Он не знал, что и сказать. Билл, пустив эту струйку яда, развернул ко двору тыл нетронутый, и прошагал в дверь, не позаботившись придержать её для братана.

Энкиду за спиной утешительно молвил:

— Кому и нужен герб, так это особисту-аристократу… у него же владения…

Но широкое, как степь, лицо Энкиду, стоявшего в медленно освещающемся проёме двери, светлое — со всхолмием подбородка и нежными, как песочные холмы на солнце, губами было насмешливым откровенно. Вид невыносимый.

Ас отнёсся к издёвке терпимо — прошёл первым, сильно толкнув Энкиду плечом. Шанни ушла в дом своей какой-то тропкой в сдвоенной цепи фонариков. Неизвестно, слышала она распрю или просто подслушала.

Энкиду в похожем на ящик под гильотиной простенке у прихожей опять столкнулся с братом. И только улыбнулся. Билл, поворачиваясь, задумчиво спросил:

— Что было в твоём предсказании?

Энкиду мог бы усомниться, с ним ли говорит Билл, так как взгляд брата был направлен за плечо Энкиду в густую тень виноградника.

Но сомнения не появились.

— Зачем тебе?

— Или скажешь, что ты не помнишь?

Энкиду повернулся так, что луна покрыла его лицо светом.

— Билл, ты бы меня пропустил в дом. Я кушать хочу.

2. Билл и снег

— Что у тебя с лицом, красавчик?

Билл как будто не услышал, но принимая у доместикуса ложку и вбрасывая в свою тарелку много чего, попробовал затоптать тему:

— Дядя, ну, до чего вы неделикатны. Я же стесняюсь.

Он повёл широкой грудью и прикрыл половину лица, глядя почему-то на Аса. И тут же повернулся к доместикусу, цапнул за ускользающий фрак:

— Любезный, давно хотел сказать — вот это красное, горячее… Решпект.

Бледная немочь устроила на страшном лице такое выражение, что они все явственно услышали насекомый стрёкот — «с-спасибо…»

Шанни передёрнуло, и Мардук, заметив, огнём глаз изгнал дворецкого.

— Ну, всё, замолчи, Билл. Трещотка, ей-Абу-Решит. Ему слово — он в ответ целую декларацию сочинит.

Они ужинали. Портрет над плечами хозяина среди старых фресок постоянно привлекал то целый взгляд, то взглядец — мимо не проходите. Портрет нашла в музее Шанни и пожелала повесить в Гостиной. Она уверяла, что это замечательное произведение, кисти кого-то там.

Потом по поводу этой «кисти» было изрядно неумных шуток, отдающих духом предвечерней казармы, пока Мардук не поймал одну и сказал, что каждый из них рискует своей кистью, если не умолкнет.

Что за произведение? Ну, раз такая образованная барышня сказала, куда уж мужикам неотёсанным лезть. Билл неизвестно чему учился и где, не считать же кое-как завершённый университет… Энкиду — уличный кот. Ас, тот, пожалуй, мог бы влезть с суждениями — производил впечатление кой-чего нахватавшегося офицера, — но опять же: хорошо воспитан, чтобы в художественные споры с женщиной вступать.

Для Мардука же слово леди было законом — во всяком случае, в таких нетрудных проблемах, как меблировка и всякие повешенные на стенах — не примите дурно — господа.

В общем, сегодня, под влиянием наркотика из заначки великого поколения или злых слов, трое мужчин были слегка под шофе и возбуждены, как биллов конь после своего бегства. Возможно, по одной из этих причин портрет — это не очень яркое пятно в тусклом окоёме света — сделался полноправным приглашённым, почти одним из них.

Старые фрески казались вызывающе сочными и слегка двигались в густом слое превосходной штукатурки. Мардук проговорился, что собирается подновить «картинки» усилиями крепостных художников.

Шанни так возмутилась, употребив слова «святотатство» и другие, что старый джентльмен только крякал и смущённо озирался. Наконец, он был отпущен, дав предварительно заклятие, что не совершит глупости и не возьмётся доморощенными средствами реставрировать музейную ценность, достояние двух планет, духовное наследие Космической Расы и тары-бары.

Сегодня вопреки древности контуры планет на стенах обозначились отчётливее обычного. Казалось, что не минуло почти семь тысяч лет с того мгновения, когда беличий хвостик в последний раз коснулся стены и провёл финальную кривую вокруг мощного бока Кишара.

Пылающий синим и багровым царь Клетки выглядел живым до ужаса. Мастерство художника, болтавшегося вверх ногами в опасной зыбке под потолком с кистью пресловутой и палитрою, на которой дивно смешались краски творения, устроило так, что в определённом освещении Кишар начинал движение — неотвратимо и спокойно. Вместе с ним рыцарь Привал в своих латаных доспехах и пригожая Незнакомка летели в пространстве над головами сидящих и пирующих богов Нибиру.

— В самом деле, — Шанни поддержала хозяина, — рискуя прослыть грубиянкой… что означает эта боевая раскраска?

Напомню, что речь шла о синеватой печати, оставленной языком присягнувшего Биллу дракона.

— Он упал. — Уронил Ас.

Ответил вместо царского сына? Взял на себя обязанность — уже позабытую — телохранителя сюзерена и соответчика за его глупости.

— А выглядит так, будто сражался.

Мардук в упор рассматривал Билла. Тот лопал, изредка приподнимая моську и отвечая дяде почтительным взглядом, непонятно — обращённым к венценосному родственнику или к содержимому тарелки.

Шанни развлекала свою персону тем, что бросала в Энкиду зубочистками. Ас внезапно тоже попал в кадр, но радости от первой роли в дядином кино не испытал.

— Ты видел, помещик?

— Простите?

— Не прощу, ты же знаешь. — Добродушно отозвался Мардук, вдруг, как это с ним всегда в опасные моменты происходило, теряя интерес к жертве. — Да Бог с вами. Хотел просто разнообразить беседу, чтобы заглушить ваше чавканье, а вы сразу надуваетесь и перемигиваться начинаете.

Дядя опять принялся накаляться, как хорошо прогретая старинная сковорода, которой запросто можно убить нибирийца. Вдобавок, он раздул ноздри, и Биллу со страху показалось, что Мардук учуял ароматическую лесную добавку из музея.

— Будто я вам враг какой.

Едва они зашевелились, а Шанни метнула тревожный взгляд на Энкиду, а зубочистка, ударившись в щёку гиганта возле губ, рухнула копьём лилипутов на скатерть, как Мардук остыл. Он рассмеялся.

— Ну, вот… опять за рыбу деньги. Расслабьтесь, мордовороты. Извини, леди…

Он протянул руку и, задумчиво подняв зубочистку, вертел её — улыбаясь. Шанни не позволила себе перевести дух, но поняла — гроза пронеслась под самыми сводами потолка между росписей с планетами и улетела, как воющее привидение в окно.

Дядя Мардук сгрёб со скатерти ломоть хлеба и погрузил его в красную подливку. Затем, отодвигаясь, чтобы доместикус мог забрать блюдо с тремя торчащими костями, сказал мимо фрака:

— Чем-то пахнет…

И ноздри его великолепного носа шевельнулись, подчёркивая твердость плоти. Шанни в который раз подивилась размеренности и красоте этого старого лица, изготовленного из крепких на диво материалов с чужих планет.

Мальчики скромно промолчали, и командир, как и положено, увёл огонь на себя.

— Сир, я весь день провёл на пастбище. Беседовал с местным жителем, курящим свою длинную трубочку…

Дядя усмехнулся совсем почти незаметно.

— Надеюсь, ты хотя бы пометил свою территорию древним способом?

Билл прыснул. Энкиду с трудом удержал улыбку. Ас всем видом показывал, что ни слова не понял — вот так с ходу утратил знание родного языка, бывает, граждане. Мардук быстро глянул на Шанни.

— Врыл пару столбиков с телятами?

Билл замер с куском в зубах. Дядя решил, что виной упоминание недавнего приключения, но Билл смотрел выпученными глазами за его плечо.

Портрет был другой. Но в чём он изменился, осталось ребусом.

Мардук понял, что раскрыт, и повернулся, глянул за плечо.

Но вообще не зудел, не приставал, а даже развлёк всех очень к месту историческим рассказом про этот самый портрет.

Билла удивило, что все слушают и никто не замечает, что портрет изменился.

— Билл, ты что — привидение увидел?

Билл очухался — Мардук грозно смотрел на него в упор. Шанни погремела ложкой в чашке.

— Сир, но он ведь считается легендарной личностью, а не исторической?

Шанни удержала таким манером разговорчик за ниточку из подкладки и продолжала наматывать на пальчик, хорошенький и чуть чумазенький.

— Оно ведь, как, леди… сегодня историческая, а завтра ты уже в сборнике сказок с лягушкой по душам разговариваешь. Такова цена власти. Сначала всё твоё, а потом… — он махнул, — тебя по косточкам разберут.

— Это если вы не подписали указ по поводу ресурсов… тогда всё ваше останется.

Мардук изумлённо поднял одну, другую и разом обе красивые брови.

— Таки мне это дивно. Что, ещё и указ? Ну, дети, у вас же просто раскардаш… деспотия демократии.

— А… — Только и вякнул любитель НЛО, Билл. — У вас, дядя, я так понимаю…

Мардук повёл шестнадцатигранным, как на Нибиру, стаканчиком.

— Здесь всё моё, мальчик. Всё моё… без всяких указов. А как иначе? А папа твой… дебошир, впрочем. Взял бы, что надо да и не шумел зря. Мыслящих существ зря волнует. Демократ, цуценя. Указы он издает.

И хозяин всего издал губами сочный звук. Тут же извинился перед дамой.

Шанни тихонько спросила:

— Что у тебя с лицом?

— Ты же слы…

Она отвернулась.

Мардук вёл себя хорошо, только в конце проворчал:

— Уж коли грабите старика, могли бы и садик перекопать… с утра..

Вслед поспешно поднимавшимся по разным лестницам Асу и Биллу добавил:

— Может, чего ещё сыщете… стащить.

— Спасибо, сир, — пролепетала скромница Шанни, — за то, что разрешили нам тут повсюду шастать. Так много всего.

Мардук иронически покосился, показывая, что чует игру своей любимицы насквозь, и она это знает.

Спустя час, на тихой и тёмной лестнице показался Билл. Он обернулся и громко зашипел. Выросший за его плечом Ас упрекнул:

— Билл, ты змея, что ли, чего ты шипишь.

Они сговорились собраться по настроению после ужина. К ним могла присоединиться Иннан. В одну из комнатушек в глубине второго этажа все потихоньку натащили, кто что — Билл даже зачем-то целую длинную рыбу. Девочки посмотрели на рыбу, но никто ничего не сказал, чтобы не обидеть Билла.


В этот вечер ошибка Шанни, посеянная в полёте, дала всходы.

Они засиделись, и, когда Ас сказал: «ну, знаете» и, пожелав всем по обыкновению увидеть во сне дядю Мардука на выпускном балу, ушёл, а следом и Энкиду, сладко зевнув в карты всеми белыми клыками, извинился перед леди и также удалился, обещав проводить Иннан, Билл не поспешил за ними, хотя обычно первым начинал клевать большим носом.

Шанни отставила свою чашку.

— Ну, я пошла и постараюсь увидеть что-нибудь получше. Как хорошо, что не надо убирать со стола.

Но Билл вдруг сказал:

— Секундочку.

Она удивилась:

— Так говорят, когда во время разговора звонит мобила, притом только нибирийцы некультурные.

— Я и есть не культурный. Уж ты меня прими таким, как есть.

И подмигнул.

Шанни заинтересовалась:

— Ты это подмигнул или мне от усталости показалось?

— Ты устала? О, бедная… милая Шанни, ты устала?

Он вскочил.

— Сейчас постараюсь всё исправить.

Наступило молчание. Билл подсел к Шанни ближе. Минутой позже у неё округлились глаза. Шанни сначала просто изумилась.

— Билл… что это?

Спустя ещё минуту она вскочила.

— Билл?

— Ну, я… — Промямлил он, тоже поднимаясь.

— Билл, мне пощёчину — тебе? — Спросила она, снова садясь — подальше.

— Ах, прости, ты же — леди. Дядя всё же втолковал мне кое-что.

Он вытащил из кармана коробочку и поднёс.

— Загляни.

Она испуганно поправила волосы.

— Что это, Билл? Что там? Чей-то загнутый кривой зуб?

— Открой. Ну, ладно…

— То, что там — это, действительно, то, что я подумала? Я на случай, если я всё же подцепила в космосе какое-то отклонение?

— Да, это…

— И зачем, позволь спросить?

— Ну.

Опустившись на колено:

— Леди Шанни, я предлагаю вам… — И замолчал.

— Но Билл, это же какая-то чушь. — Отчаянно воскликнула она. — Ты что хочешь этим сказать? Ты вообще хочешь что-то мне сказать?

Билл как-то странно молчал… На сей раз Шанни просто его отпихнула мазиком, поспешно схваченным с биллиардного стола.

— Не двигайся… сумасшедший. Встань, пожалуйста. Чёрт, моя туфля… нет, я сама подберу. Билл, не двигайся с места. Позвать, что ли, дядю или его призрак?

— Но…

Он выглядел не оскорблённым, а озадаченным.

— Разве ты? Не?

— Нет, Билл.

— Совсем?

— То есть, Билл, я, конечно, люблю тебя… я даже не знала, что произнесу это.

— Вот видишь.

— Как, ну, чёрт возьми, брата. А братьев, знаешь, как любят? Чтоб он провалился — вот как.

— Брата? И…и всё?

— Ну, да. Причём у меня такое чувство, что тебя целых сорок штук.

— Сколько?

— Сорок. По меньшей мере.

И вот тут Шанни с чувством удивления и даже неожиданной досады убедилась, что он обрадован. Он поднялся, улыбнулся очень глупо, но стыда или смущения её радар не засёк. Она сказала, сообразив, что сейчас её ждёт нечто потрясающее, в стиле Билла — строго организованное безумие:

— Ты собирался …жениться… на мне?

— Ну, да.

— А почему?

— Я думал… ты… в общем, я думал, Шанни, что ты… Что ты… Ну, да — так я и думал.

— Но откуда…

Тут и всплыла ошибка.

— Ты сказала… однажды…

Билл спутано принялся объяснять, и цветные клубки завертелись в его голове.

— Ах, Билл.

Она молчала.

— Даже не знаю, чем я больше ошарашена. Ты что же… — Её голос дрогнул. — Собирался жениться просто потому, что тебе показалось, что я?

— Ну, да.

— Сделать счастливой?

— В общем…

Билл выглядел, как если бы флаг свалился не дракону, а ему на голову. Даже его слегка проняло.

— Ах, Билл.

Она погладила его по руке.

— Так нельзя.

— Нет, я знал. Знал, конечно. — Он потёр затылок и сморщил нос. — Тогда мы ещё летели в Глобусе. Тебе снился кошмар, я кинулся оказать тебе первую помощь и ты, просыпаясь, произнесла имя. Мы знаем с тобой, какое это было имя.

— Зачем же ты? Если ты знаешь?

— Ну, мало ли…

— Билл!

— Ну, как это? В-третьих, ты могла передумать.

— Какое самомнение. Во-вторых…

— …мне могло показаться. Ну, и конечно, конечно — я всегда восхищался тобой, ну, ты же знаешь.

Шанни покачала головой, выдохнула.

— Билл, ты ведь очень неглупый… ты так весело и небрежно это сказал.

— А в чём дело?

Она помолчала.

— Билл, если бы ты проснулся и произнёс имя…

— Ну?

— Билл…

— Ты самая несчастная девушка на свете, так? Ну, признай? Ты это хотела сказать?

Шанни вместо ответа спросила:

— Ты по доброте душевной?

— Ты обижена?

— Нет… я в ужасе.

— Вот странно. Словом, извини.

— Да ничего. — Ответила она, недоумевая, почему же она, и вправду, не сердится.

Он склонился.

— Эй. — Она испуганно отскочила.

— Туфлю! Туфлю хотел поправить, о Абу-Решит.

— Знаешь, Билл…


Конечно, грозные слова Аса, сказанные небрежно и в то же время благодаря этой небрежности, особенно отчётливо, не были забыты ни Биллом, ни Энкиду.

Что подумал тот, а что подумал этот — в общем, разницы нет, но…

Нет, она есть, но…

Ас спал — или что он там делает ночью — на своём пафосном чердаке.

Прокравшись вдоль тёмной аллейки под окнами первого этажа и сдавленно ругаясь, Билл заглянул в спальню Энкиду. Для этого ему пришлось встать на колено и пригнуться. Но в полутьме берлоги, едва прикрашенной из угла бликами фонаря, горящего в четверть мощности, он не нашёл признаков братнего тела, покоящегося на косматых шкурах, и вспомнил, что Энкиду теперь завёл модку ночевать во дворе в половинчатой беседке.

Девочкам это не очень нравилось. Иннан уверяла, что после этих ночёвок остаётся запах дикого зверья, но Шанни попросила её потерпеть — скоро холодные ночи изгонят егеря в его логово.

Билл не пожелал идти по двору под бдительными взглядами невидимых драконариев. Он нырнул в комнату брата и выбрался в дом.

Голубым и розовым светом наполненный коридор вывел Билла, от нетерпения ломившегося, как тот ужасный холодильник в Глобусе, и несколько раз приложившегося об дядины страшненькие светильники, на низкую крышу. С неё спрыгнул и приземлился аккурат возле беседки.

Запутав башку в шелестящей занавеске высыхающего виноградника, он высунулся. Издалека площадь двора была, как поверхность луны, но без признаков высадки нибирийцев. Сначала ему показалось, что брата здесь нет. Небось, услышал шаги и занял позицию с дубинкой. Мы теперь все нервные.

Но тут сообразил, что золотой блик среди ветвей — это башка брата. Энкиду, освещённый луной достаточно целомудренно, и не подумал шевельнуться. Билл услышал:

— Не спится из-за того, что Ас кое-что сказал?

Билл запнулся и раздражился, почёсываясь. Энкиду зашевелился, сел. Билл видел, как свет перемещается по нему неторопливо.

— Стало быть, не мне одному.

Энкиду возразил:

— Нет, ты не юморить пришёл. Тебе страшно, Билл.

Билл принялся придумывать что-нибудь обидное. Энкиду обхватил свои драгоценные колени.

— Мне, конечно, тоже. И самому лётчику. Насчёт леди — не знаю. Она бесстрашная.

Билл спросил, чтобы хоть что-то сказать:

— Интересно, что на этот счёт думает Иннан?

Энкиду фыркнул:

— Она же местная. К тому же, что там можно думать в таком возрасте.

— Но ведь девочки умнее мальчиков. — Вспомнил Билл старую мудрость.

— Это стереотип, Билл, стереотип. Теперь фиксируют случаи, когда всё наоборот.

— Да-а?

— В иных научных лабораториях, где полёт мысли не урезонен государственным финансированием.

— Ну, вот… приятно, честное слово.

— Обращайся.

Билл посидел ещё и странным образом успокоился, слушая отрывистые реплики Энкиду — сплошь не толерантного характера. Но так и не понял, мог ли Энкиду услышать, хоть кусочек его разговора с Шанни. Под конец он уверил себя, что это его мнительность, и, пожелав брату, чтобы его тарантул укусил, отправился к себе через двор. Он почему-то напрочь забыл о драконариях.


Наутро Шанни вышла к завтраку раньше обычного. Горы в окне выглядели незастланной постелью, да и сама она так торопилась, что не застлала свою. Синие и бурые рубашки смешанных карт — вот как постаралась осень. Горы гадали на встречу или на дальний путь. Всё это она разглядела за прямым плечом в домашнем мундире.

Он обернулся и пожелал ей доброго утра. Шанни ответила рассеянно и, пошарив взглядом на столе, не обнаружила непарных предметов, которые можно было бы вдумчиво перекладывать с места на место.

Ас посторонился, освобождая ей место у окна, чтобы она могла насладиться видом миллиарда оттенков между красным и жёлтым. Она так и сделала и, занимая позицию у подоконника, взялась за край занавески.

Заодно она сказала Асу:

— У меня с Биллом вышел разговор. В общем, он сошёл с ума и предложил мне… сам понимаешь, что… по всей форме…

Ас помолчал.

— Ну и ну. — Произнёс он, как «ну и что». — И ты?

— Ну, знаешь.

— Это моя реплика.

— Верно.

Ас прошёл к столу, провёл рукой по утренней лёгкой скатерти, непохожей на паруса с пиратского корабля, и собирался что-то сказать, но тут появился доместикус с широким и глубоким подносом, который вполне могли использовать вместо плота патрульные у ворот. Ас подождал. Когда сливочник, хлебница, маленькие ложечки, стопка хрустящих салфеток с серебряной, а не вечерней золотой монограммой на уголышках, две вазы с конфетами и многоэтажное блюдо с сыром, копчёными рыбками и круглишками паштета, а также два пакетика кофе — для Шанни, и только для неё, — заняли свои места, когда углы скатерти были одёрнуты заботливой рукой в перчатке, и поклон фрака с неподвижными над ним глазами состоялся, — Ас сразу приступил к допросу по форме:

— А он, что?

Голос был заинтересованный, чуточку насмешливый. Дожидаясь ответа, Ас смерил взглядом оба пакетика.

— Не могу понять… — Дипломатично ответила Шанни. — Расстроился вроде. Ну, ты же представляешь себе.

Ас вроде как кивнул. Это «представляешь себе» должно было означать, что все они осведомлены в особенностях реакции Билла на отказ дамы от предложения разделить престол и ложе.

— Он так и не знает? — Спросил Ас, и погладил стебло ложечки.

Совершенно ненужный жест, и сопровождать им текст — только стиль портить. Но жеста не выкинешь — он так сделал.

— Нет, очевидно. — Небрежно ответила она.

— Что же должно произойти, чтобы он узнал?

— Не знаю.

Шанни встрепенулась и удивлённо переспросила, показав, что её ответ был машинальным и необдуманным:

— А ты о чём? Не понимаю…

В эту минуту на крыльце Билл спросил:

— Дядя? Вот, спросить хотел… Как вы меня нашли вчера?

— Родственные узы. — Серьёзно ответил тот. — Огонёчек такой…

Билл нахмурился — мысль ускользнула. Ну, да, со мной это бывает, как говорят государственные служащие, забыв отправить ваш чек.

Завтрак игрался по нотам. После вчерашнего приобщения к никотину Билл обрёл богатый аппетит, то есть, ещё более богатый.

Мардук, как всегда, острил, и никакого многозначительного блеска в его глазах никто не заметил. Горячий сладкий пар подымался над стопкой толстых блинов. Зацепив двузубой гнутой вилкой верхний, Мардук швырнул его на тарелку и подвинул к Шанни.

Она поблагодарила, её лицо, прекрасное в клубах пара, — выглянула из облаков богиня утра, — почему-то выглядело очень довольным, более довольным, чем это мог бы вызвать вид блина.

Огромный, покрытый кратерами и медленно опадающими огненными пузырями, красно-жёлтый по краям и каменисто-песчаный к центру, он в тютельку был похож на своего двойника на потолке. Воплощение домашнего очага, он напоминал, что дом для нибирийцев — в небе, а не лишь на поверхности бедной колонии.

Шанни занялась блином. Мардук улыбнулся и замотал себе вилкой сразу два или три. Не глядя, он напихал в них серебряных рыб, и сунул в пасть целый свёрток папируса с торчащими блестящими хвостами.

Билл последовал его примеру. Энкиду пожирал блины без ничего, и только раз потянулся и сгрёб себе светящимися от жира пальцами кирпичик сыра, нарочно оставленный доместикусом для сира Гурда.

Заодно они обменивались взаимными остротами невысокого качества по поводу аппетита, не оправданного ни трудами…

— Ни ночью любви. — Проговорил Энкиду, едва прожевав вязкий острый сыр.

Пурпурные листья приправы свисали у него изо рта, будто у тигра, случайно прихватившего травки на пастбище.

Мардук тут же зыркнул на Шанни, изящно резавшую блин на четыре части, но слава духам дома — девушка не расслышала вольности.


Ас молчал, слушая обыденную богатырскую перепалку. Встал раньше обычного, сразу после того, как удалился Мардук, и, бросив салфетку на стул, направился к выходу. Ничего особенного, но почему-то все обратили внимание. Билл спросил:

— Ты чего?

Ас вместо того, чтобы — как и ожидал Билл — промолчать или брякнуть что-нибудь остроумное средней обидности, развернулся на плацу и, сверкнув глазами, слишком громко ответил:

— Пардон? Ты мог бы задействовать навыки членораздельной речи? В чём смысл твоего вопроса? Спрашиваешь ли ты — кто я, откуда и куда иду, либо твой интерес носит фамильярный характер не прожевавшего свой мозг обывателя?

Билл, слегка ошарашенный таким обвалом злых слов, пожал одним, другим плечом и движение его сопровождалось пристальным взглядом застрявшего у дверей Аса.

— Да я, собственно…

Что-то в глазах и на губах Аса зацепило его богатый внутренний мир. Билл, дожёвывая, и вытирая руки обо что-то, встал.

Ас с удовольствием застыл у двери. Билл медленно и лениво приблизился.

— Ты, очевидно, чай пересолил.

Ас не шевельнулся, хотя Билл подошёл близковато. Шанни снова увидела, в чём между ними сходство и разница.

Ас был чуть выше, Билл шире в плечах. Два их профиля, обращённых друг к другу, напоминали аллегорию в старой книжке о цветах, которую они любили рассматривать с Иннан — эльф шпажника и эльф чертополоха, вооружённые до зубов, застыли в воинственных позах. За плечами их должны были бы трепетать крылья, также прихваченные портупеей, а подошвы сапог едва касаться кончиков лепестка. А в целом — сходство очевидно. Холодноватое стремление к прямым линиям и открытая готовность нагого меча — таков характер гладиолуса. Всклокоченные жёсткие пряди волос и необузданное мужество лицевого угла, руки в боки — так запечатлел средневековый иллюстратор нрав репейника.

Ас продолжил содержательную беседу следующим манером. Сделал ещё полшага к Биллу.

— Ты бы помолчал, увалень.

Билл опять хотел произнести оплёванное «чего тебе» — но передумал. Энкиду, о чём-то тихо спросивший Шанни, зашевелился и, взяв со стола чашку, прищурясь, метнул. Плеск недопитого чая, обрызгавшего говорунов, был услышан в напряжённой тишине.

Треск чашки, вколоченной броском в стену возле портрета, заставил идиотов у двери вздрогнуть. Энкиду, вскочив, ловко встал между ними и двумя мощными ударами растолкал в стороны.

Невысокий по сравнению с дуэлянтами, сложённый, как гора или тигр, он показался украдкой пожиравшей взглядом исподлобья тройную композицию Шанни заключительной ударной репликой, посылкой в конце строфы, убедительным, как степь безоглядная.

— Вы бы прекратили разговор. А то дядя Мардук уже надышал на камеру слежения.

Ас опомнился и, повернувшись, вышел. Билл хотел шагнуть за ним — но наткнулся на Энкиду. Егерь улыбался по обыкновению лениво.

— Доверие, Билл… Трудно заслужить… и никто из нас… никто.

С этими невнятными словами он отошёл и сел на прежнее место. Билл обернулся, удивлённо развёл руками и сиганул из комнаты. Шанни зорко смотрела в свою тарелку, где остался один треугольник всё ещё тёплого теста.

Не поднимая глаз, спросила у Энкиду:

— Ты думаешь… он…

Мардук встретил их во дворе весёлым подтруниванием.

— Господа, — серьёзно сказал он напоследок, — я против курения ничего не имею… но вот, что барышни скажут?


Билл что-то забормотал и постарался невозбранно бросить умоляющий взгляд в сторону Аса. Тот едва заметно кивнул и внушительно обратился к Мардуку с вопросом относительно подрядчиков на строительство космопорта, которые, представьте, имели наглость заявиться на замороженную стройку на неделе.

— Я имел поучительную беседу с этими господами.

— Поучительна она была, несомненно, для этих господ. — Предположила вышедшая на крыльцо Шанни.

— По-видимому, они свято убеждены в своей неприкасаемости, сир.

Мардук, слушавший увлечённо и даже не притворявшийся бесстрастным, возразил:

— Убеждён, что вы, дружище, сумели поставить их на место. Вернуть, так сказать, на шесток, подобающий им.

Энкиду вмешался, поглядывая, как Билл пятится к выходу со двора:

— Я видел каких-то типчиков в белых воротничках, садящихся в роскошные машины наземного типа. Они громко беседовали, употребляя слово «облом» и другие филологические новообразования, которые не решусь процитировать.

Мардук добродушным хохотком приветствовал эту картинку нравов, предположив, что в дальнейшем у нового землевладельца не будет проблем с наглыми филологами.

— А вы куда-то собрались? — Он оглядел подтаивающий в масляных лучах солнца серый утренний двор. — Где мой племянник?

Шанни взяла хозяина под руку.

— Да что вы, сир Мардук. Куда мог пойти Билл, сам Билл не знает, пока не придёт. А мы с вашей дочкой хотим сегодня посетить деревню… с благотворительными целями. Разумеется, если вы нам дадите охрану.

Мардук хмыкнул. Он совсем не обрадовался этой новости, но пленённый цепкой тонкой рукой и дерзким согласием терпеть присутствие стукачей, сдался сразу.

— Вытребеньки всё это. Бабская мура, не в обиду вам. Ну, да ладно. Я всё сделаю, только обещайте быть поразумнее.

Шанни выгнула губки и сказала: «Утютю».

— Понятие «разум» я отношу всецело к вам, леди. — Сердито и делая вид, что пытается высвободить руку, буркнул Мардук. — Потому как на моё отродье и вовсе надежды нет. Глупа-с. Одни гербарии на уме.

Он снова дёрнул руку и не в силах удержаться, выпустил на свои алые губы восхитительную страшноватую улыбку.

— Пойдёмте… гадкая вы. Я всё сделаю и распоряжусь. И оденьтесь потеплее, ветер переменчив сегодня.

Обернувшись, он обнаружил, что остался наедине с Шанни. Трое канули в колодце двора, зато утро тишком, но верно расцветало — долину накроют последние яркие, как цыганские платки, дни…


Они отправились поискать следы, а то и обиталище дракона. Никаких нехороших намерений, разумеется. Вообще, предложение исходило от командира, а Энкиду, подумав, сказал: «А что? Можно». По мнению Билла, не слишком одобрявшего затею, стоило довольствоваться тем, что старый символ государственности, древнее дитя великих экспериментов, счёл Билла своим другом и господином.

— Он ведь не выполнил приказ дядюшки. — Напомнил Билл, пока Ас мрачно опробовал наземную машину из ангара, куда более низкого качества, нежели у помянутых знатоков филологии.

— Вот это-то меня и тревожит. А ну, полезайте. Мотор разогрелся.

— Что тебя тревожит? Тут тесно, друг, очень тесно.

Билл заворочался и чуть не выпихнул посмеивающегося Энкиду.

— Тьфу, это похоже на гроб. Я чувствую себя погребённым в своём авто, как тот бандит.

Ас ловко залез на переднее сиденье и, с сомнением тронув болтающегося на верёвочке чёртика, обернулся.

— Он предал своего сюзерена… как вы думаете, это часть механизации?

Билл, мстительно поджимая губы, посоветовал:

— А ты дёрни… тогда увидишь. Погоди — я сперва вылезу. На тот случай, если тут что-нибудь отвалится.

Энкиду устроился поудобнее.

— Сиди, друг.

Он удержал лапищей плечо брата, и, перегнувшись вперёд, с силой зажал чёртика в кулаке, сорвал. Билл, натурально, вздрогнул и перевёл дух. Потом назидательно молвил, рассматривая игрушку:

— Следует предупреждать. Я чуть не вскрикнул, а мне к лицу ли?

Ас, слегка смущённый, что так оплошал с простодушной догадкой, сердито приказал захлопнуть дверцы, и, не дождавшись, когда приказание будет исполнено, так тронул машину с места, что Билла откинуло на затылок, и он-таки вскрикнул.

Не своим голосом, — как он тут же уточнил.

— Извини. — Не оборачиваясь, сказал Ас.

Билл продолжал причитать, держась почему-то вовсе не за оскорблённое место.

— Нет, ты соображаешь? Вот они, плоды скороспелого образования в техническом корпусе звездолётчиков.

Он пытался словить глаза Аса в забавном зеркальце впереди, но там выскакивали всё время посверкивающие смехом фиалки брата или собственные негодующие глуповатые глаза леану.

Энкиду утешил его:

— Их учат по системе взлёт-посадка, иначе это станет экономически невыгодно. Остальное они доучивают налету, как пластические хирурги.

Билл сопел и жаловался, так вертясь на заднем сиденье драндулета, что Энкиду наконец сказал:

— Тиш, тиш… киса.

Ас хихикнул, глядя на дикую грунтовку, заключённую, подобно тоннелю в серые высокие стены, когда-то ограждавшие закрытую для посещения территорию Старых Лабораторий. Дорога прыгала впереди, как живой проволочник, этот вредитель огородов, изловленный пронырой-дачником.

Билл прямо руками всплеснул, так что Энкиду резко откинулся к низенькому окну, по которому стегали сухие чёрные ветки.

— Это же вам не литература. Тут речь о жизни и смерти. Надо всех вас перевешать. Вот вернусь домой, так мигом займусь.

Ас отозвался:

— Сидите смирно, здесь дорога будто в пекло ведёт.

Билл огрызнулся:

— Чёртик в помощь. Дать тебе отвёртку, чтобы ты подкрутил под собой чего-нибудь?

Энкиду вдруг сказал:

— А я бы графоманов перевешал. По-моему, они хуже недоученных лётчиков.

Билла обуял дух противоречия, и он сварливо возразил:

— Что они тебе сделали?

— Написали декларацию прав. — Ответил водитель-Ас.

Билл примолк и переглянулся с Энкиду, понимающе кивнувшим.

— Верно. — Медленно согласился егерь. — Ни одного слова правды на огромном листе бумаги.

Билл заметил:

— Так это ж талант нужен, чтоб так врать.

— Пусть бы сожрал свою декларацию за такой талант. — Ласково сказал Энкиду.

Билл призадумался.

— Есть занятное мнение, как опознать графомана — он не правит.

— Позволь?..

— Ну… не режет.

Энкиду, хмуро поразмыслив, посветлел лицом, лоб разгладился:

— Ты имеешь в виду буквы… — Повернувшись. — Это он буквы имел в виду. — (Ас кивнул.)

Билл подтвердил:

— Не исправляет нечестного, не вырезает лишнего… не переписывает к чёртовой матери целый эпизод, не подметает, горшков не выносит… словом, мерзость запустения. Совы, лисы… тень рогатая туда-сюда.

— А чё там, и мерзость бывает занятная. — Вступился Энкиду. — Всякие, понимаешь, развалины, по две луны зараз и пр.

Ас, следя за дорогой, полез в разговор с кхеканьем и академическим апломбом:

— Друг мой, сей господин не графоман, это просто бедолага, который не имеет тиража, вследствие чего он утрачивает ощущение гравитации. Он себе может здорово попортить сантехнику… а ещё бывает, так сильно героев своих любит, что уж всё им прощает и они всюду, как тараканы, лезут. Этот бедолага уже не видит их недостатков, а достоинства преувеличивает сверх меры. Неблагодарные пролазы в свою очередь в гробу видали своего патрона и, как испорченные подростки, лепят к дорогим обоям жвачкою гнусные афиши, от которых папа, едва дверь приоткрыв, шарахается.

Билл оборвал разглагольствования:

— А ну, останови.

Ас только плечом пожал. Машина перестала скакать, как преследуемый кролик, и теперь показывала Биллу голубое — океан, Энкиду — жёлтое: они выбрались на западное побережье полуострова, и лиловые шляпы гор пару раз показались за мощной надбровной дугой старого низкого массива самых древних гор на планете.

Билл сделал нетерпеливый жест. Ас продолжал крутить устройство, напоминавшее лакомке-Биллу кондитерское изделие, а самому Асу — фигуру тороид.

Билл с помощью, признаем, выразительной жестикуляции дал понять, что остановиться — необходимо.

— А потерпеть?

— Останови сей секунд.

— Маленький ты, что ли?

Энкиду выказал солидарность.

— В самом деле.

— Это у вас поветрие?

Энкиду возмутился:

— Побойся ты духов огня, огнехвостых саламандр, дружище. Мы уж целый час едем!

Ас сжал губы и так сильно выкрутил несчастный бублик, что машину приподняло и рвануло в бок к подпрыгнувшему океану.

Билл заорал:

— А, ну! Век тебе зажигалки не видать, умник.

Машина встала неуверенно наискось, по полколеса в песке. Океан надышал аптечного духу, который застыл между оставленным позади взгорбьем и грядущим хребтом. Сухой совсем безлистный лес к югу расчертил бескрайнюю жёлтую долину.

Билл, озираясь и громко вздыхая, вывалился на берег. Энкиду ловко выскочил и сразу встал, как на два каменных столба. Билл, проваливаясь по щиколотку, поплёлся к какому-то то ли строению, то ли «горному ребёнку», так называли здесь результаты обвалов, иногда весьма убедительно напоминающие дело рук человеческих.

— А ты? — Заглядывая в машину, где печальный Ас привалился плечом к стеклу, спросил егерь.

Билл уже яростно шёл к развалинам.

— Он не желает с нами у одной стены стоять.

Ас ждал терпеливо. Возможно, виноваты были игры послеполуденного октябрьского света, но, поймай кто его взгляд в зеркальце, мог бы поклясться, что видел саламандру, которая шмыгнула из одного огненного озерца в другое.

Эти оба шли к машине. Билл, впихиваясь на сиденье, что-то говорил. Ас хлопнул дверцей, и Билл замер на полуслове.

Высунулся.

— Эй, ты куда, позволь?

Энкиду сел поудобнее.

— Надо было призывать нимф лесного ручья. — Искренне сказал он.


…Никаких следов дракона, тем паче признаков обиталища этого существа, они не обнаружили. Путешествие на запад к лиловым теням завершилось возле глубоких заброшенных шахт у изрядно потрёпанного горной промышленностью хребтика некогда по-настоящему величественных гор. Теперь выкрошенные зубья застывшей гранитной волны напоминали скорбный рыбий скелет после того, как над ним поработали бульдожьи дядины зубы.


Дракон дал дёру, а с ним и цветное лето метнулось платочком, улетело среди обещанной Энкиду двухнедельной смены времён года. Шёл дождь, превративший несколько суток в один непроглядный, но чем-то милый и чарующий, как мрачноватость Аса, вечер.

И как-то под вечер дождь встал осликом, ударили ножи по лужам. Целое новое небо, когда-то обещанное, вырвалось с запада и тучи заструились на восток к волнам, но не добрались, были развеяны.

Конечно, пришла ночь — но позднее обычного, и показалось, что в мире творится несусветное.

Началось новое время — лето Скорпиона, ибо его это был час и место на небе.

Чёрные силуэты подымали хвосты и угрожали на фоне рассвета, а неслыханное тепло таило в себе сладостное жало — холодок, позёмку, скорпионий хвостик.

Среди наготы деревьев солнце засветило ярче, чем летом, и что-то странное, даже чуть пугающее было в этих потоках, столбах и реках солнечного света. Порою напоминало оно фонарь в подвале, и зажат тот фонарь в руке палача.

Ну, да — выдумки это всё. Почему бы не порадоваться внезапному потеплению, когда и трава эвон зелёная полезла расти, как волосы на холмах.

По зелёной мокрой травке бродили трое апашей, как именовал их хозяин на языке одной из провинций Эриду, откуда родом была по слухам, жена сира Мардука, ушедшая так рано и унёсшая с собою на ту сторону сердце возлюбленного. Говорят, эта женщина из рода людского была прекрасна, прекраснее звёзд предрассветных, и одна могла управиться с тем, кто ныне превратился в сира Мардука.

В почти зимнем воздухе, в черноте застрекотал, заскрипел сверчок. Его голос часто путали с чайником-пискуном, любимцем леди Шанни.

— Самое ценное, что есть в доме. — Сказала она, когда её уличили в пристрастии к этому домашнему божку.

Быть может, оттого, что в этот момент она держала в руке горячую вещь, пышущую острыми капельками и взвизгивающую от избытка чувств, никто не осмелился возразить или продолжать глупое подтрунивание.

Обугленный солдат с красным носиком водружён на деревянную старую подставку и в чашки налит на душистые чёрные шматочки чая кипяток. И когда чайный дух окутал кухню, все поняли, что она права. Хотя всем по-прежнему хотелось кофию.

И вот после ошибки Билла прошла неделя, ибо Мардук считал время по старинке –по семи планетам, и в один из вечеров небо сделалось густым, а сквозь прорехи в быстро бегущих тучах проступили очень крупные и блестящие звёзды. Приблизилось новое время, а старое отошло. Давно они жили на Эриду, и время поглотило их четверых, и уже казалось, что ничего другого никогда не было.

Никто не вспоминал про ярко красную и золотую родину, отлетевшую страшно далеко в угол мира.


Близится тот день, когда год переступит из смерти в жизнь, когда секунда конца сомкнётся с секундой начала, ничем не в отличку. Декабрь первого года, с его скрытым обликом царя мира. Имя ему смерть.

Отец зверей и людей, хозяин ледяных торосов двинет свои корабли с северо-запада, с материка, где база поколения великих испытаний покрыта коркой толщиной в зимнюю ночь.

Два равных партнёра, подельщика, ночь и день, должны договориться. Это был почти что праздник, хотя и в духе беспросветности.

— Это так необычно… когда и где проходит эта граница? Фильм прервался, и вы заново набираете с первой минуты. — Мудрствовала Иннан.

После покупки пастбища прошло немеряно времени, но вроде бы ничего не изменилось. Тихо пожухло поле, а стройка космопорта так и стояла себе за высоким корявым забором. Господа в обруганных Энкиду воротничках не являлись, канули в свою суетливую жизнь.

— А чего ты хочешь? — Огрызнулся Ас довольно неуверенно.

Билл отвернулся от него и показал большим пальцем за плечо.

— Этот всегда смотрит один и тот же фильм. В конце герой выносит на спине врага и оба спасены. Все бредут друг к другу и шепчут слово победа.

— А ты что будешь делать в своей усадьбе? — Спросила Шанни.

Она слышала недавно, как бывший командир и нынешний землевладелец говорил на углу площади с инженером из ангара. До неё донеслись иные слова, но того, которое упомянул Билл, она не слышала.

В эту минуту створка окна шевельнулась, и они почувствовали, что стало холоднее. Энкиду приблизился к стеклянной фигуре и прикрыл окно. Да, ошибки нет… это он — ветер…


Ветер решил растерзать этот край, от моря к реке, приподнимаемой им, он гудел в трубы где-то на высоте и раздувались щёки ангелов.

Наутро — Билл проснулся и закаменел в постели. Ситцевая наволочка была холодна, в комнате было слишком тихо.

Выпрыгнул и визгнул — пол заледенел. В окне закрасили белым всё, до чего дотянулся ветер.

…Билл скатился с крыльца. Чёрные деревья торчали прутиками, на каждый прутик выдавили зубную пасту, белый и серый двор там, где снег не постарался.

Дядя выдал ему зимнее обмундирование.

Шуба из ошмётков всех шкур, когда-либо содранных на Эриду, волочилась за массивной фигурой, увенчанной рыжей косматой головой. Полы шубы продирали в снегу тропинку, оставляя по обочинам горстки снега, и позёмка курилась за разношенными сапожищами.

Вдалеке у крыльца шевелилась гора согнутого дугой Энкиду. Он скрёб снег, дорываясь до столь любимой им земли. Куртка из невнятного материала «чёртова кожа», по-видимому, была тем самым волшебным одеянием из мифа, прочитанного на корабле во время полёта, ибо служила ему ещё с нибирийской весны.

Билл издалека проорал:

— Застудишься!

Энкиду заторможенно распрямился. Во всём его развёрнутом формате ощущалась растерянность, но поклонник почвы не собирался сдаваться. Да и признаков обморожения Билл, подходя к брату, не приметил.

Куртка была застёгнута под горло и большой квадрат лица, чуть побледневшего и как бы выгоревшего от мороза, показался Биллу готовым портретом для галереи их общего страшного дома.

— Я укрыл пальму.

Билл мысленно покаялся — ведь забыл.

— Да ведь ты сам говорил, здесь погода меняется… — Виновато откликнулся он.

Энкиду с чувством качнул башкой.

— Это надолго.

И с этими словами, поселившими в душе Билла смятение, снова принялся скрести лопатой затоптанный наст. За ним тянулась полоса ожившей испуганной земли.

Билл прошёл несколько шагов и что-то почувствовал. В воздухе возникла трёхмерная декорация — падающий снег кружил голову.

Билл оглянулся — на расчищенную тропу невинно падали огромные пушинки, похожие на тополиные июльские. Билл видел, что Энкиду остановился и глянул на одну… живёхонькая, она осела, вскипев, на его предплечье.

Билл, с удивившей его самого поспешностью, отвернулся и зашагал со двора — туда, где снежная мягкая, как ангорская шерсть, дорога скатывалась к прибрежью, мимо чёрно-белого леса, за которым таились виденные летом разрушенные заводы с привидением… Билл поёжился, и не от холода.

Пока Энкиду трудился, сражаясь с призраком, который и сам скоро сгинет, Билл думал. Ах, нет — бывало, что мысли сами пережёвывали его мозг, ту часть, что ответственна за воспоминания.

…Мать, которая нашла убийц сына. Не забудь.

За проливом снега полно, но и он не в силах запорошить войну, спрятать по самое дуло хоть одну пушку.

Он мотнул головой и увидел, как снежинки вспорхнули с его рыжей щетины. Покровитель зимы нуждается в дамском шампуне от егозливых перхотинок.

Дядины слуги, наконец, покажутся?


— Оправа из самого простого металла. А камень, поверь, недорог.

Кажется, он произнёс это вполголоса.

Он отставил лопату, воткнул её в пирамидку снега и стебло вошло легче, чем ложка в полурастаявшую грудку сахара. Земля была верна руке Энкиду даже в этом обличье. Он взглянул на руку, размотав платок — в сердцевине широкой лопаты ладони отпечаталось клеймо поставщика. Он знал, что означает это углубление. Ромб сердца — знак хозяина земли.

Камень. Статуя-валун… алмаз… кости земли… кого напоминали ему мягкие очертания рощи, где снег неподвижен и всё же, как всякая живая тварь, способен уползти, спасаясь?

Кости под снегом так же белы, как были.


Жестокий мороз сгустился из некогда тёплого воздуха, и луна среди шпилей дядиного города повисла в третьем часу дня.

Водичку у берега сковало, синий лёд толщиной в бронированное стекло волновал воображение всякого, ступившего на этот чудовищный кубик из холодильника творения. Билл далеко зашёл от берега, и тёмная полоса песка казалась волной потустороннего моря.

Подо льдом крутилась тень. Билл не сразу её приметил, как привидение, уже с полчаса дожидающееся за плечом, когда же ему окажут уважение.

Тень поддала снизу, и пудовый слой льда еле приметно задрожал, будто запел кто-то, обладающим всеми нотами на семи линейках. В полусотне шагов поднялся завиток белого воздуха. В океане была оставлена кем-то полынья.

Биллу блажилось, что сквозь лёд на него смотрят. Не признаваясь себе, что слегка испуган, он пошёл — но не к берегу, а в океан.

Края полыньи потрясли его, как откровение из забытой книги пророчеств. Он замер у изломанного круга. В полынье всплыло что-то вроде реанимированной воды, и бурун тепла накрыл заплатанные сапоги Билла.

Пар поднялся, завиваясь. И тотчас всё умолкло. Билл сообразил, что стоит над огромной глубиной, на стекляшке, но это не смутило его. Мохнатое небо нависало всё ниже, в середине тоже имелась прорубь, но стоял ли кто на её краю, неизвестно.

Билл вернулся по насту, то и дело оскальзываясь и выражаясь, оглядываясь при этом. Белое убранство не украсило замок, не прикрыло неприглядностей — напротив, чёрные тени обрушения и трещины стали явнее, а плети вечного растения выглядели вовсе зловеще: эдакий мировой змей, сжимающий, ради тепла, наземное жильё.

Синий нос Билла неприятно контрастировал с красным ободком на востоке, предвещающем новый, более жестокий мороз. След драконьей присяги выцвел, но в определённом ракурсе слабо подсвечивал под кожей.

У крыльца выросла высокая фигура Аса. Тот отказался от щедрот хозяина, и теперь в блестящих сапогах и строгой шинели, натягивая скрипящие перчатки, соединял длинные пальцы замком, чтобы холодная кожа убиенного животного лучше обтянула его узкие ладони и широкие запястья. Образ немилостивого ангела шёл ему, и Билл ревниво спросил, щедро шмыгая:

— Борода, как? Заиндевела? Чай, примёрзло хозяйство-то…

Холодно сделалось в доме. Мардук в первую очередь позаботился, чтобы в комнатах девиц было тепло, и строго-настрого запретил «дышать там у них».

Вечером Шанни пригласила на зимнее новоселье, это стало первым радостным событием зимы. Хозяйка была румяна, в обаятельном мешковатом свитере, безумно красящем её женственность, и очень мило грела маленькие руки у переносного камина. Корявую батарею прикрыли ящиком из тонких полос драгоценного дерева, и волны душистого тепла кочевали по комнатам резиденции. Иннан вошла, как напоминание о весне: джинсы её голубели, отцовский шлафрок делал образ власти домашним.

Залезая в пушистых домашних туфлях на диван, Иннан молвила:

— Косматое сердце у эридианской зимы.

Этот поэтизм понравился Шанни, но мужчины как-то погрустнели — видать, забоялись, что их тоже заставят изысканно выражаться. Но девицы были умны не в меру, и тему после согласования взглядов сменили.

Мужчинам этим вечером было откровение, надолго возбудившее их мысли тщетой вечного поиска и мелкого тревожного любопытства домашнего кота — что принесли в сумке? Зачем понесли на кухню? Что это значит всё?

Иннан после ужина сказала:

— Не люблю я этот новый год.

Вот уже неделю, как Мардук раздражённо разрешил Иннан проводить время с молодыми господами сколько вздумается, «забыв приличия и законы» и «раз уж всё катится в этом мире в тартарары, сиди с ними, бесстыжая».

Впрочем, ворчал он скорее, чтобы удовлетворить неведомых галактических клерков, следящих за соблюдением всеобщего неведомого кодекса, а сам еле удерживал в углах губ довольную ухмылку. Было и ещё кое-что приятное в этой перемене. Мардук стал всё реже оставаться с ними после трапезы. Он словно нарочно отдалился, воздвиг барьер и стал подчёркивать всё чаще свой возраст и разницу интересов.

— Кроме того, вас пятеро… а я один. Куда я против таких умных да больших.

Шанни вполне искренне просила его не дурачиться, но хозяин принял решение… оно интриговало, но задумываться насчёт его содержания не хотелось.

— Да… не люблю. — Подтвердила Иннан в ответ на вопросительные взгляды аудитории. И тут последовала замечательная информация. — У меня же день рождения в канун нового года.

И Иннан назвала какую-то дату, по летоисчислению Эриду после катастрофы. Биллу, который вообще был не на короткой ноге с цифрами, дата ничего не сказала.

Но сначала все попросту, как говорится, онемели. Кроме Шанни, для которой подробности жизни Иннан не составляли тайны.

Расспрашивать почему-то не спешили.

Девушки свили гнездо из тысячи пледов на принесённом из заброшенных покоев диване, тютель-в-тютель лесная прогалина и размер подходящий. Разве что прогалины не бывают обтянуты натуральным шёлком.

Шёлк побит временем, а пледы — империя моли, но всё освежено и проветрено. Да и сами девицы на диво новенькие, умытые зимой.

Билл, вольготно расположившись на двух стульях, баловался с двумя бокалами, переливая из пустого в порожнее. Новость отвлекла его от философских упражнений, он с умным видом повернулся. Энкиду, пользуясь отсутствием дядиного ока, валялся во всю длину и ширину на полу — на пахнущем спитым чае ковре. Незримые дядины слуги признавали только это старинное средство из перечня домашних премудростей. Но не сердился даже Билл, корчивший рожи и уверявший, что ему от чая хочется читать чудесную старинную балладу «Огородник» в рабочем агитационном кружке. Он как раз толковал об этом, когда Иннан сделала своё потрясающее сообщение.

— А ты ходишь в кружок? — Крутясь в гнёздышке, проворковала Иннан. — Душечка Билл.

Шанни, возвышавшаяся в пушистом коконе, как наполовину вылупившаяся экзотическая бабочка, буркнула:

— Да он двух слов связать не может, милая. А память у него, как у той двери в ванную, которая вас прищемит, а потом не понимает, отчего вы её пинаете.

Но чувствовалось, что она отогрелась и колкость оказалась винной мушкой. Энкиду, умостивший локоть на край дивана, заметил своим ленивым тягучим, как сгусток вина, и низким, как летний гул, голосом:

— Баллада стоит того, чтобы прочесть её… но это может разложить рабочих.

Шанни высунула из пледа ножку и ткнула, спихнув, локоть Энкиду. Он успел склониться и мельком поцеловал пушистый залатанный носочек. Ас, ворочавший огонь в круговом камине кочергой, глянул через плечо. Тысячью багровых, как плавящийся сахар, и опасных огней пламя бродило вокруг комнаты, будто в их мир заглядывали дикие кошки Нибиру. Отбросил кочергу, взял с каменной скамьи два полных бокала и, подойдя, подал девицам.

Энкиду выпрямился и, потирая локоть, вытащил изо рта ниточку. Девушки безмолвно пили из бокалов горячее вино, нагревая ладони до того, что кровь принялась бежать быстрее.

Все молчали. Внезапно резкий звук заставил их, всех пятерых, вздрогнуть. Шанни ощутила, как мгновенно похолодела кровь. На середину комнаты прыгнуло нечто. Ас, стоявший у стола и продолжавший глядеть в самую глубину огня, встрепенулся и подойдя, поднял уголёк. В двух пальцах он светился. Ас не швырнул его обратно, а дождался, вертя в руке на свету, чтобы погас.

Потом подошёл и бережно вернул в камин.

Шанни и Иннан переглянулись лишь отчасти с иронией — да, лишь отчасти. Шанни, не глядя, протянула в пространство пустой бокал и все трое мигом бросились к ней, но она вновь поднесла бокал к губам.

— Там осталась капля. — Объяснила она, и закидывая голову, всё прижимала бокал к губам.

Иннан, как ни в чём не бывало, приластилась щекой к плечу подруги и забрала у неё бокал. Шанни задумчиво улеглась к ней на колени, и Иннан рассеянно гладила золотые рассыпавшиеся пряди.

— А у меня нескоро… — Молвила Шанни. — Только на равноденствие. Это уж в следующем году.

Иннан, как заметил Билл, суеверно глянула в окно через правое плечо. Там ледяной месяц старел…

— Почему же ты нам не сказала во время полёта?

Шанни отреклась:

— Я вас тогда не знала совсем.

Ас недобро скривил губы.

— Ты боялась, что мы напьёмся.

Ответ был достойный, как удар шпагой об шпагу, без затей:

— Я не боялась… я знала, что вы напьётесь.

Поворот к Иннан:

— Представь, Нюшечка. Они это сделали в первый вечер полёта.

— Это ужасно. — Согласилась Иннан, подчёркивая своей скромностью основательность отзыва. — Но ещё ужаснее иное, Шутик.

— Да?

Шанни уже, конечно, поняла. Иннан молвила:

— Они хотят узнать не только день и месяц твоего рождения…

— Да ну?

Они обе уставились…

— Да, я вижу. — Холодно согласилась Шанни. — Не только.

— Но ты ведь прекрасна… зачем им это?

— Ума не приложу.

И Шанни назвала нибирийскую дату.

— Смотри, смотри… какие у них напряжённые лбы сделались. Там у них под лобными костями кутерьма.

— Выяснили? — Сочувственно отозвалась Шанни и толкнула Иннан, указывая кивком упрямого подбородка. — Губами шевелят…

Иннан подхватила:

— У меня калькулятор есть. Принести?

— Ну, хватит. — Взмолился Билл. — Мы просто… мы ошеломлены… тем, что…

— У красоты есть начало. — Ловко подхватил опасную фразу егерь.

— А я-то тут причём? Ну, знаете ли.

Шанни смерила Билла уничтожающим мужскую самоуверенность взглядом и отвернулась, обращаясь к Иннан:

— Интересно, сколько той статуе из пустыни?

— У них время по-другому считают. — С неожиданной сдержанностью ответила Иннан. — Кажется.

Почуяв, что гнев иссяк, Энкиду мигнул Биллу. Тот не сразу сообразил, и Энкиду, кашлянув, предложил почитать чего-нибудь вслух. Шанни ответила насмешливым зевком и оживилась.

— Расскажите лучше, куда это вы подевались, когда мы с Иннан выполняли наш гражданский долг? Мы отправились в деревню, с корзинками, полными пирожков и цитатников сира Мардука, а вы-то где пропадали?

Девицы обратили внимание на то, что переглядов не последовало. Билл глубоко задумался, потом обратил в стену туманный взгляд, переполненный враньём.

— Там и сям.

Ас расширил географию, добавив:

— Предприняли небольшую вылазку в глубь территории.

— Ах, вылазку. И что же вы искали? — Спросила Иннан.

Энкиду увидел, что оба товарища бросили сдвоенный, но с отчаянием на двоих взгляд в сторону его джинсов, которые он как раз перемещал поуютней.

— Цели особой не было. Показывал им сидки. Тропки… Учил следы различать, хотя куда там. Тщетно. Этим обормотам, что синица, что пантера.

Шанни едва дослушала щебет.

— Ну, и, помимо того, что вы оставили свой генетический код на местности и распугали синиц, вы встретили кого-нибудь?

Они ответили наперебой:

— Нет, никогошеньки.

— Ничего существенного…

— Эти слабаки выдохлись на полдороге…

Когда хор умолк, Шанни задумчиво спросила Иннан:

— Процент?

— Думаю, как всегда — около ста. Но в чём-то они не лгут.

— Ну, вот, ну, как это?

— Знаете ли…

— Жить, подозревая… — Добавил Энкиду. — Что за скука. Этак и на солнце будешь с сомнением смотреть.

Громко затрещали угли в камине. Ас, на которого почему-то все посмотрели, сказал, что-то про топливо, которое никуда не годится.

— Завтра я пригляжу, чтобы всё было в порядке.

С тем и разошлись, без особой охоты — из натопленной гостиной в холодные коридоры. Даже девицам, которых ждали наполненные блаженным душистым воздухом покои, неуютно стало.

3. Возраст дамы

Наутро слуги, как пообещал Ас, справились с камином. Уже к полудню обод огня, кровавого и жаркого, опоясал комнату ровным квадратом, и никакой стрельбы угольками. Сердце замка оттаяло, но зима набросилась на полуостров со страстью.

Белая высокая мебель зимы заполнила гигантский холл долины, и любимые холмы Энкиду осели, как пироги без пригляда.

Деревня, выглядевшая молчаливой иллюстрацией, на которую опрокинули молоко, заставляла их отводить взгляды и спотыкаться.

— Они же погибнут. — Пролепетал Билл.

Шанни оборвала его:

— Не тремти. Мало ты знаешь о Хорсах.

Тем не менее, воспользоваться случаем и разузнать побольше Бильга сир Баст не поспешил. Он ни разу не был в деревне. Объяснить такое малодушие он не мог, а расспрашивать девиц не смел — боялся ли услышать что-нибудь поражающее в самую душу….ага, ну, точно — это самое, боялся.

Но издалека кидать трусоватые взгляды его большая тёплая душа всё же решалась. Карие глаза Билла, такие ясные под тяжёлыми грозными веками, туманились от стыда, и он уводил их и прятал взгляд в кучевых облаках, нависающих над замком или среди чёрных дуэлянтов-деревьев, укоряющих Билла своим строгим видом. Превратись одно из этих деревьев в мужчину, разве стало бы оно уклоняться от участия в жизни своего народа?

Хорсы ушли… или случилось с ними что-то похуже. Эти мысли мучали Билла до тех пор, пока он не увидел, дрогнув сердцем, тёплый дымок над одним из сугробов, в которые зима превратила жалкие усадебки Хорсов.

Где были туареги, неизвестно… Билл особо на эту тему не размышлял. Не то, чтобы его не занимали эти крутейшие парни и фантастического вида дамочки — просто вот уж за кого не стоило переживать, так это за них. Вдобавок, у Билла сложилось двойственное отношение к тому, что он видел в двигающемся граде великих господ пустыни.

Что-то в них было холодноватое — вопреки их жаркому обиталищу… и эта смесь эпикурейской привлекательности с монашеским аскетизмом будоражила и раздражала.

Билл попытался побеседовать на эту тему с друзьями (мужского рода), но обнаружил, что тема цензурирована. Ас и вообще не склонен обсуждать что-либо, кроме технического прогресса туарегов — а Билла это, прямо скажем, не очень-то цепляло. Энкиду тоже оказался равнодушным к попыткам Билла поболтать на вольную тему: «Как ты думаешь, эти крошки… они такие ледяные с виду?»

Словом, повёл себя вроде этих крошек.

Пустыня опустела, стало быть.

Их собственный дом — так выходит, мы теперь называем зубастый и шипастый замок, вовсе не пустовал. Билл особенно полюбил вечера, когда они, прирученные дядей Мардуком, волей-неволей сходились в Гостиной.

Девицы радовали их взоры, без издёвок Шанни Билл чувствовал себя, как без какой-нибудь детали одежды.

Чёрные волосы Иннан издалека на этих чистых страницах привлекали духов спрятанных под снегом растений, и дважды в тот первый день зимы Билл увидел робкие цветы на обочине тропинки, где она прошла. А белая кожа делала её почти невидимкой, одной из тех, кто по мнению Энкиду, приходил летом плясать на луг и морщил лбы от пения Билла.

Золотые пряди за ушками Шанни также не оставляли безучастными потусторонних существ. Трижды она смеялась в тот день, и трижды на небе появлялся синий просвет.

Вот такие сказки зимние.

Следы на снегу увлекли Энкиду до самой пустыни, которая теперь выглядела совсем уж выдуманной.

Просто белое.

Так миновал день, и вечером Асу показалось, что девушки держатся с ними прохладнее обычного, пусть и пылал огненный обруч вокруг комнаты.


У коновязи под низко надвинутой белой шляпой навеса они встретились почти случайно около одиннадцати следующего утра. Ас куда-то спешил, Энкиду выглядел не выспавшимся, Билл представлял себе, как к нему, вращаясь, летит чашка кипящего смоляного кофе. Он так зримо вообразил себе этот летательный снаряд, с выплёскивающимися клочками одной из жизненных субстанций нибирийца и вздымающейся кремовой пеной, разбивающейся об утёс кофейной волны, что сильно вздрогнул, услышав деловой глас землевладельца.

«Хоть бы кустик кофе посадил бы у себя», подумал Билл с тоской ленивца и нехотя прислушался к тому, что вещал собственник гипотетической армады чашек кофе.

— Нам следует устроить Иннан настоящий день рождения. Ей исполняется двадцать два нибирийских года. — Ас остановил их, готовых разбежаться, властным жестом. — Нужно придумать подарок и поздравление.

— Зачем это… Нежности, фу. — Пронудил Энкиду. — К тому же, вы ничего не успеете. Разве что почесать друг у друга в затылке. Ну, этот ещё и в бороде.

Ас, как раз занёсший руку ужасно приятным жестом, чтобы тронуть свою бороду — ничего грубого в его движении не было, — непринуждённо рый ийских года. — Сказал опустил руку. Энкиду продолжил:

— Шанни исполнится тридцать три нибирийских года в день нового солнцеворота, когда Братья покинут небо. Вы такие тугодумы, но даже вам должно хватить времени придумать ей подарок и поздравление. Билл, слыхал? Эй, Билл.

Оба посмотрели на Билла, глядящего с невероятно напряжённым видом в пространство перед собой. Он с трудом после третьего грубого окрика и тычка вздрогнул, отлепил взгляд от чего-то прельстительного и молвил — вид у него был сугубо интеллектуальный:

— Интересно, а сколько… я хотел сказать, когда день рождения у этой… у той дивной… страшной той…

— Ты про кого?

— Бебиана… та, из пустыни?

Ас покачал головой неодобрительно:

— Билл, подобное любопытство не красит мужчину. Мало того, что мы предстали не в лучшем свете перед Иннан и Шанни из-за тебя…

— Из-за меня? …Из-за меня!

— Так теперь ты ещё вздумаешь опозорить нас, разузнавая, сколько… Эй, Энкиду, скажи ему, чтобы он не смел. Ты что?

Энкиду посмеивался, в такт подёргивая обрывок вожжи, свисающей со столбика:

— Друг, это совершенно естественно. К тому же, поверь, сколько лет Бебиане — никто не узнает… даже её муж. Это вам не две наши домашние простушки… туареги — народ, который славится на всю Эриду …а всё потому, что про них никто ничего не знает.

Ас бессердечно заметил:

— Будем надеяться, что у туарегов есть какой-нибудь кровавый обычай, связанный с попыткой узнать возраст дамы. В таком случае обещаю не вносить за вас залог.

Билл из всего этого вычленил разумное зерно:

— Так она… не?

— Что не?

— Бебиана не замужем?

Энкиду пожал плечами:

— Нет… кажется.

— Мне нравится это «кажется». Она же с тобой разговаривала? Я видел…

— Она мне не докладывала. К тому же, туареги — цивилизованный народ. Замужней даме не возбраняется беседовать с красивым и соблазнительным мужчиной.

— Так она замужем…

— Билл, ну, что ты пристал… ей-Абу-Решит, как что-то нехорошее прилип. Замужем — не замужем. Откуда мне знать? Я с ней знаком не дольше, чем вы.

— О чём же ты с нею разговаривал так долго?

Энкиду плямкнул ресничками, передёрнул плечами и чуть не плюнул, но не стал осквернять снег.

— Ну, знаешь, Билл…

— Ты флиртовал с нею?

Энкиду цыкнул сквозь сжатые белые свои зубы — звук недовольства и даже возмущения братней бесцеремонностью. Но удержался и монотонно по обыкновению сказал:

— Давеча… ещё снег не выпал… я видел, как ты…

Стало тихо и снежно. Энкиду не договорил. Некоторое время длилось молчание. Энкиду оглядел их и сказал с удовлетворённым видом:

— Забыл, что хотел сказать. В общем, хорошая идея. Туточки так муторно, что лишний праздник нам не помешает. Я подарю Иннан что-нибудь.

Шагнул в снежную клетку, обернулся в стылом воздухе.

— Но примазываться к моему подарку не позволю. Изобретайте сами.

Глядя на торжественную спину егеря, удаляющегося слоновьей поступью, Ас изрёк:

— Я тоже придумаю, что подарить.

— Да, а то вдруг он забудет, раз он такой забывчивый.

Ас доброжелательно отозвался:

— Ага.


Когда собственно родилась эта красавица Иннан. Днём или вечером?

— Ночью или утром? Нет, ты должна знать, иначе когда нам хлопать пробкой от дядиного искристого?

Иннан, смеясь, подняла ладони, но глаза сделались серьёзными.

— Не ведаю, господа.

Шанни откликнулась:

— Уж я сира Мардука пытала…

— Что же?

— Ответил, что час ему не ведом. Мол, он не может знать, когда любая тварь Эриду вздохнула в первый раз.

— Это подкупает. — Согласился Ас, покосившись на Иннан с осторожностью, но она только рассмеялась вновь. Похоже, слова отца она почла за ласку.

Девицы приняли их намерение отпраздновать великий час весьма благосклонно. Неистовая и необъяснимая радость захлестнула Билла. Но тут же ему стало жутко. Это была их собственная хроника, и, начавшись, она тут же обрывалась на их собственных жалких пяти именах, затерянных в бескрайней нибирийской истории и не такой длинной эридианской.


Ночью в коридоре — а в коридоре ночь особо чувствуется, Билл прошептал вслед брату:

— Мелкий, ах, болтливый паскудник.

Гора плеч в конце коридора застыла. Потом раздался звук, если позволите злоупотребить прилагательным, самодовольного смешка, и Энкиду скрылся за поворотом. Холм ходячий.

— Что бы это значило? — Пробормотал Билл.

— Пора спатеньки. — Раздалось из-за угла.


Праздновать решили в покоях Шанни. Холостяцкие комнаты были предложены в качестве вариантов девицами, но все трое как-то замялись, застеснялись, по выражению Иннан, употреблённому ею позднее, когда девушки прибирали гостиную Шанни.

— Это верно. Застенчивость их второе имя. Будь добра, закрой спальню на ключ…

— Одно на троих. А зачем? Боишься, что кому-то взбредёт фантазия посетить будуар старой девы?

— Любопытство их первое имя. Ну?

— А гирлянды зачем?

— Чтобы у Билла возникло неодолимое желание их поджечь.

Обе всхохотнули — вспомнили выходку с горящим тополиным пухом. Что касается украшений по случаю рождения, Билл мог стараться сколько вздумается — Иннан пропитала их противопожарным составом, одолженным у какого-то рядового драконария.

В назначенный час они обе уселись по обе стороны небольшого столика. Для господ расстелена на полу шкура, которой воспользуется, конечно, Энкиду. Ас наверняка попытается завладеть третьим стулом, из соображений гуманности оставленным у окна. Билл будет шататься туда сюда. Очевидно, по этим же соображениям лишние предметы изъяты, а старинный комод с неисчислимым множеством ящичков заперт маленьким ключиком, который поместился на верёвочке, обвивающей шею Шанни.

Такое дополнение мало подходило к её очень нарядному платьицу, о чём ей сообщила Иннан.

— Ты думаешь, это не выглядит слегка… провокационно?

— Они суть сыновья нашей тоталитарной родины, детка. Правители то и дело вешают, но спровоцировать наш послушный народ всё не могут.

Иннан шутка не понравилась — таких грубостей в день рождения ей слушать не хотелось.

Платье из гардероба Иннан, на сей раз не зелёное, а изумительного жемчужного цвета, очень хорошо сидело. Во всяком случае, такое выражение попытается получасом позже употребить Билл.

Шанни оглядела себя, а затем именинницу. Иннан выглядела головокружительно. Правда, она наотрез отказалась сменить излюбленные джинсы на что-нибудь более женственное, но её блузка была просто удачей.

— Удачей было бы, — сухо заметила Шанни, пародируя кое-чьи манеры, — разглядеть её невооружённым глазом.

Обе захихикали. Вообще, они пребывали в приподнятом настроении — так это, кажется, называется?

Стол был накрыт заранее, чтобы избавиться от общества доместикуса. Блюда выбрали самые простые, но все составные сочные, свежие, сочащиеся соком и жиром, густо засыпанные пахучими пряностями.

— Можно было бы так не стараться ради аннунаков, которые предпочитают получать калории в жидком виде. — Съязвила Иннан.

Конечно, портить настроение гостям никто не собирался, но и провести сорок процентов праздника под фонограмму хлопающих пробок им тоже не улыбалось.

Обе бросили быстрый взгляд на единственную, правда, гигантскую бутылку, которую поместили на полу поближе к старинному обогревателю. Сир Мардук, который пожелал сделать это единственный вклад в мероприятие, долго ворчал, уверяя, что скоты и не поймут, что им доведётся отведать. Ну, да ладно. Уж вы следите, наставлял он, чтобы они не пили крупными глотками. Вы у меня умницы.

— Да, и держите его в тепле. Оно будто кровь… — Сказал он напоследок, покидая комнату Шанни.

С того первого раза, когда он ввёл новую хозяйку во владение покоями, он не появлялся здесь. И сейчас вёл себя очень сдержанно и скромно, глаз ни разу не поднял. Нет, не так — на пороге быстро шебутнул зоркими летними зарницами по стенам. И, казалось, остался доволен. Что-то вроде удовлетворения в поспешно уведённом взгляде примерещилось Шанни, которая и сама, вопреки Кодексу Шанни, вела себя весьма жантильно: губы поджимала, ни одного острого словца, ну, и прочее.

— Ты выглядела знатной дамой. — Поведала ей Иннан, когда они выждав приличное время и осторожно сунув носы за дверь, принялись делиться впечатлениями.

— Но он так хотел… — Оправдываясь, пробормотала Шанни.

И пожала плечом, розовым и выступающим в жемчужном рассеянном рассвете платья.

— Вино он, видать, от сердца оторвал. — Добавила она, и у Иннан создалось впечатление, что приятельница попросту «съехала с темы».

Иннан не собиралась её уличать.

— Знать, не последнее.

И вот теперь они бросили итоговый почтительный взгляд на лиловую, как небо Нибиру — представьте, это сравнение исходило от Иннан, которая кое-что знала о покинутом друзьями мире, — и покрытую, как серебром, тончайшей неядовитой пылью преданий и прахом семьи, бутыль.

За окном послышались разномастные шаги по снегу, и стены вопросительно завибрировали — трое, идущих по выкрошенной брусчатке двора, нибирийских богов, это нешуточное испытание для старого замка.

Ушки девиц задвигались, а глаза заблестели. Тш! Иннан и Шанни переглянулись. Они представили, как те трое сгрудились у двери, слегка встревоженные тем, что оказались на загадочной женской половине. Раздался стук, и по тому, как неробко, но вежливо он прозвучал, они поняли, что эту обязанность свалили на Аса.

Это его худые крепкие пальцы могли извлечь столь благопристойный стук.

Иннан вскочила и подбежав к подоконнику, выбила об стекло короткую дробь. И ничего! В комнате, готовой к праздничному откровению, по-прежнему было тихо — гости оказались чересчур скромны.

Шанни вышла из гостиной и, остановясь в прихожей, освещённой обвившимся вокруг лампы драконом, негромко пригласила:

— Не заперто.

Дверь дрогнула, и тут же решительно открылась. В полутьме двора, просквожённой фонарём, трое пришедших праздновать ночь рождения, показались Шанни совсем новыми незнакомыми существами. Очевидно, мыслящими.

Ас держал подмышкой небольшую коробку, у двух других ничего при себе не было. Отсутствие цветов было заранее оговорено. Иннан не сомневалась, что пройдохи без труда могли бы отыскать их и среди зимы, и объяснила заранее, что не терпит убитых цветов.

А по поводу возможного горшка с растением высказалась Шанни.

— Не вздумайте. У неё оранжерея забита. Она повесит это на меня, а я не собираюсь кого-то тут поливать.

Урок они запомнили.

Несмотря на то, что Ас так удачно постучался, выглядел он растерянным. Все трое что-то произносили, как сонные птички на ветке, и Шанни стало их жалко. Она сделалась сама приветливость, чем ещё больше напугала визитёров. Билл, косясь на дракона диким взглядом, боком прошёл вслед за ставшим ещё массивнее Энкиду и кренящимся, как мачта, Асом.

В гостиной, оглядев всё и, как миноискателем нащупав взглядом, сразу обрётшим разум, средоточие жизни у обогревателя, Билл расслабился.

— Можно сесть?

И, едва дождавшись разрешения, рухнул на шкуру. Энкиду попытался оседлать стул, зарезервированный для Аса, а тот прошёлся по комнате и сразу задел сервировку своей коробкой.

Иннан и Шанни понимающе переглянулись.

— Как добрались? — Приветливо спросила Иннан.

Билл, вытягивая шею, как бедный оголодавший кот, рассматривал бутылку.

— Долго шли по кривым переулкам, где небо казалось почтовой маркой с письма, пришедшего не нам.

Тут он, наконец, пришёл в себя, огляделся и вскочил, столкнувшись с Асом.

— Ну, Иннан… — Начал он. — От лица… троих лиц… я тебя… и очень… всего… поверь.

Произнеся это, он заткнулся в ожидании аплодисментов, которыми его и наградила Шанни, но под укоряющим взглядом Иннан опустила ладошки, а уголок рта приподняла.

— Спасибо, Билл. — Внушительно произнесла именинница.

От звука её голоса пришёл в себя Энкиду. Он с удивлением обнаружил, что сидит на стуле и с некоторой испуганной поспешностью сковырнул себя с поверхности декадентского предмета.

Шанни и Иннан, бросившие автоматический и неизбежный взгляд, обнаружили, что он завесил верх своих джинсов рубахой. Шанни признала в ней одну из тех, что он изредка надевал во время полёта. Шанни почувствовала, что растрогана, но чувство было густо приперчено насмешкой.

Энкиду заговорил голосом диктора из многократно осмеянной программы государственных новостей, которую регулярно слушал Мардук:

— Поздравляю…

Шанни сообразила, что всё идёт как-то не так. Конечно, они обе ожидали, что прекрасные господа с Нибиру будут слегка не в себе, оказавшись полностью во власти антиматерии, но акклиматизация затянулась.

Шанни, поняв, что вернуть их в чувство можно только одним способом, немедленно к нему прибегла.

— С вами ничего тут не сделается. Вы выйдете отсюда такими же, как вошли.

Иннан поняла и подхватила, оглядывая ошарашенно таращившихся гостей:

— Если глагол «идти» и придётся заменить, то это пустяки.

Ас под ударом насмешки пришёл в себя — это было заметно по тому, как он поудобнее пристроил коробку.

— Обещаю, что мы не напьёмся.

Шанни приподняла брови.

— Конечно, ну, что вы. У нас и в мыслях такого не было. — Наперебой заговорили девицы.

Энкиду тоскливо оглядел бутылку. Стало быть, считать до единицы он умеет — уже хорошо.

— А подарки? — Скромно напомнила именинница.

Энкиду показал себе за плечо, где ничего не было:

— Я отнёс его в твою оранжерею. Посмотришь утром. Так, ничего особенного. Просто неплохое удобрение для твоих тренировок с редкими селекционными видами.

Иннан горячо его поблагодарила, будто получить в подарок кучу компоста было пределом мечтаний этой изящной барышни.

Ободрённый таким приёмом, Ас протянул лицемерке коробку. Она была упакована в тонкую шелестящую бумагу и выглядела, как идеальный подарок. Шанни посоветовала:

— Сразу открой…

Она хотела добавить, мало ли, может там какое-то приложение к удобрению, помогающее его увеличению, но недюжинным усилием сдержалась.

Иннан, как и подобает истинной женщине, выразила шумный восторг по поводу упаковки — так, на всякий случай, если содержимое не сможет выдавить из её эмоциональных центров ничего стоящего.

Красивая и строгая коробка, в которой поместилась бы большая кукла с приданым, имела на боку изображение. Иннан, глянув с некоторой тревогой, покачала головой. На её лице начал потихоньку выражаться настоящий восторг, и Шанни испугалась, как бы подруга не переборщила.

Но Иннан, похоже, не притворялась.

Она оттолкнула Билла, щупавшего карман, и, усевшись за стол, так резко отодвинула блюдо с пирожными «картошка», что Шанни, как ветер, кинулась спасать сервировку.

Коробка взгромоздили на скатерть, и она завесилась листьями сахарной травы, давеча заботливо присланной кем-то специально к пиру, будто было известно, что в нём примет участие вегетарианец-егерь, ибо на эту дрянь более охотников бы не нашлось.

Они все обступили стол, и Билл, содействуя участи пирожных, был злобно отмахнут именинницей. Он смущённо забормотал и сиротливо отступил, бросив непогожий взгляд на Аса.

Шанни помогла Иннан открыть коробку и своими собственными ноготками выдернула скрепки. Билл подыскивал эпитет обидно-приятного рода по поводу инструментария, но его бы всё равно никто не услышал. Иннан извлекла из коробки подарок и поставила его на скатерть. Теперь её руки успокоились, и она взялась за подарок опытным движением. Подняла такой благодарный взгляд на Аса, что тот самодовольно распрямился, хотя и до этого не крючком жил.

Внимание в равной степени поделилось между Иннан, подарком, на котором зимней ночкой блеснул свет июльского полудня, и Асом.

— Подумал, — молвил сей стервец, — тебе пригодится.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.