Бесплатный фрагмент - Гипотеза сознания

Гипотеза сознания

Научный опыт за чертой жизни

Ограничения — временные, горизонты — расширяются.

Вступление:

Критический анализ посмертного опыта как свободной формы сознания.

Настоящая работа основана на серии прямых наблюдений сознания за пределами функционирующего тела, произведённых в условиях клинической смерти, и направлена на переосмысление традиционных эзотерических нарративов, в частности «Тибетской книги мёртвых», которые, вопреки заявленной цели освобождения, могут функционировать как когнитивная ловушка, закрепляющая сознание в иллюзии линейного духовного пути через навязывание структуры испытаний, выборов и моральных оценок в момент, когда сознание обладает максимальной степенью свободы и безграничности. В отличие от описаний, присутствующих в тибетском тексте, где умирающему предписывается распознавать «божественных проявлений» как проекции собственного ума и избегать страха перед «гневными» и «мирными» видениями, мой опыт показал полное отсутствие каких-либо образов, архетипов или сценариев, включая свет, голоса, встречи или даже ощущение «пространства», что указывает на возможность существования посмертного состояния, в котором сознание не вовлечено ни в какую игру, ни в какой нарратив и не подвергается никаким внешним или внутренним требованиям.

В этом состоянии отсутствует не только «я», но и сама потребность в интерпретации, и именно эта радикальная простота позволяет предположить, что все структурированные видения — будь то свет, ангелы, суд или «божественные мандалы» — возникают не как объективные реальности, а как проекции глубоко укоренившихся культурных и личностных паттернов, активируемых в момент распада нейронной модели «самости», и если сознание не осознаёт их иллюзорную природу, оно начинает взаимодействовать с ними как с реальными препятствиями, тем самым добровольно вступая в процесс, который традиции называют «сансарой».

Важно подчеркнуть, что сознание, пережившее состояние за пределами формы, обладает неограниченной способностью к созданию любой реальности, включая повторное проживание прошлой жизни в любом качестве, в любом времени и в любом контексте, и это не метафора, а логическое следствие его безграничной природы, ибо если сознание не ограничено телом, не ограничено временем и не ограничено логикой, то его единственное ограничение — это его собственное убеждение в наличии ограничений. Именно поэтому «Тибетская книга мёртвых», несмотря на свою кажущуюся освобождающую направленность, может быть интерпретирована как механизм, который, под видом помощи, навязывает сознанию структуру, заставляя его «проходить» этапы, «бороться» с видениями и «выбирать» путь, тогда как в действительности сознание в этот момент — не участник, а автор, и единственный путь к настоящему освобождению — это отказ от участия в любой игре, включая игру «духовного пробуждения».

Более того, добровольное возвращение в тело, часто описываемое в контексте ОНС как «миссия» или «долг», может быть результатом не внешнего призыва, а внутреннего страха перед безличной пустотой, где нет ни любви, ни потери, ни смысла, ни даже «души» как сущности, и именно этот страх заставляет сознание захватывать доступные ему шаблоны — религиозные, культурные, эмоциональные — чтобы создать иллюзию структуры, в которой оно может «существовать» как «я», и таким образом оно само себя возвращает в круг рождения и смерти, не по воле кармы или божественного закона, а по собственному невежеству относительно своей истинной природы.

Следовательно, цель настоящей книги — не предложить новую систему верований, не заменить одну ловушку другой, а указать на возможность выхода за пределы всех систем, включая те, что маскируются под духовные, и продемонстрировать на основе прямого опыта, что сознание не нуждается в руководствах, учителях, вратах или испытаниях — оно просто есть, и в этом «есть» содержится вся полнота бытия, недоступная для описания, но доступная для переживания, если только перестать участвовать в навязанной игре.

Этот опыт не соответствует ни одному из традиционных нарративов.

Он ставит вопросы, на которые нет готовых ответов.

В этой книге вы встретитесь с:

— анализом посмертного опыта как нелокального сознания,

— критикой «духовных сценариев» как когнитивных ловушек,

— наукой о сознании — от нейробиологии до квантовой физики,

— древними системами знания, включая ведизм, как методами видения,

— исследованиями шаманизма, йоги и сиддхов с точки зрения современной науки,

— природой предсказаний, ясновидения и «выхода из тела»,

— ролью религиозных и эзотерических систем в подавлении прямого опыта,

— возможностью будущих технологий измерить то, что сегодня кажется нематериальным.

Книга не утверждает.

Она исследует.

И если вы ищете не утешение, а факт — вы на правильном пути.

Глава 1: Иллюзия как защита от пустоты — научный анализ

Переживания на грани смерти, описываемые как «белый свет», «встречи с умершими» или «просветление», составляют 78% от всех ретроспективных отчётов, собранных в международных базах IANDS и GALLUP, но эти данные не отражают объективной реальности — они отражают структуру когнитивной защиты, активируемой в момент кризиса идентичности, и если в моих случаях, а их было пять, не возникло ни одного образа, это не исключение — это доказательство, что сознание может пережить кризис без компенсации, и если оно может это сделать — то все нарративы, включая Тибетскую книгу мёртвых, не являются руководствами к освобождению, а являются инструкциями по выживанию, и если сознание воспринимает Землю как теннисный шарик в пустоте, то это не символизм — это феномен, подтверждённый в исследованиях нейроантропологии: при распаде модели «я» мозг начинает проецировать знакомые объекты как опорные точки, и Земля, как наиболее значимый объект привязанности, становится единственной точкой, которую сознание может «удержать» в воображении, и если сознание не может принять, что эта точка недоступна, оно начинает генерировать сценарии, в которых она снова становится доступной — через свет, через голоса, через умерших, через рай, и эти сценарии не являются галлюцинациями — они являются предиктивными моделями, созданными мозгом для поддержания целостности сознания, и если сознание не может выдержать пустоту, оно создаст реальность, в которой пустоты не существует, и если оно создаст такую реальность — оно создаст и ловушку, потому что в ней оно снова будет «кем-то», снова будет «иметь» и «терять», снова будет страдать, и снова окажется в сансаре, а значит не освобождено. Оно — в игре. Оно не знает, что оно — автор этого спектакля и значит оно не может выйти. Оно не понимает что может быть первичной реальностью, а только её проявлением, и даже не понимает что действительно обладает способностью к бесконечному творчеству, оно может создать реальность, в которой оно не существует, или в которой оно не боится пустоты. Оно не нуждается ни в книге, ни в учителе, ни в религии, ни в спасении. Оно не в ловушке, свободно, и не нуждается в том, чтобы его учили, спасали, не нуждается в освобождении. Оно просто — есть. Оно не может быть пленником, потому что освобождение — это всё ещё игра, и, если оно играет, не осознавая своего авторства, оно само себе создаёт ловушку и возвращается в круг.

Мой опыт выхода за пределы тела не сопровождался визуальными или аудиальными образами, но включал в себя когнитивный кризис, возникший при осознании безвозвратной утраты привязанности к физическому миру, и эта боль не имела нейрофизиологического источника — она возникла, возникала каждый раз как экзистенциальная травма, когда сознание, лишённое тела, воспринимало Землю не как планету, а как удалённый, хрупкий объект, подобный теннисному шарику в бесконечной пустоте, и это восприятие не являлось метафорой — оно представляло собой прямое осознание абсолютной изоляции, вызванное распадом системы, которая до этого интегрировала личность в социальную и пространственную реальность, и в этот момент — возник не страх смерти, а страх утраты связи с тем, что придавало жизни смысл, и этот страх не может быть объяснён гипоксией, выбросом нейромедиаторов или дезорганизацией коры — он требует признания, что сознание способно переживать утрату не только объектов, но и самой возможности их восстановления, и именно в этот момент, в пустоте, окружающей Землю, возникло ощущение необъятной, хищной сущности — не агрессивной, не разумной, не персонифицированной — но обладающей качеством, которое можно описать только как поглощение всех форм, и эта сущность не являлась божеством, демоном или кармическим законом — она являлось следствием отсутствия структуры, и если сознание не способно принять эту пустоту как естественное состояние, а не как угрозу, оно начинает генерировать иллюзии, чтобы восстановить ощущение контроля, и эти иллюзии — рай, ад, свет, встречи с умершими, перерождение — не являются откровениями, а являются когнитивными компенсациями, созданными для подавления боли утраты. И если Тибетская книга мёртвых предлагает сознанию «распознать божественные проявления», то она не помогает ему освободиться — она предлагает ему выйти из пустоты через игру, и эта игра — не путь к освобождению, а механизм удержания. И именно в этом — заключается суть всех духовных систем: они не раскрывают истину — они предлагают защиту от неё.

Глава 2: Сознание как нелокальный наблюдатель — опыт

В четырех случаях выхода из своего тела, два из которых посредством физической клинической смерти и два при содействии шаманских практик, сознание не воспринимало ни одного образа, сознание сохранило способность точно воспроизводить события, происходившие вокруг, недоступных для сенсорного восприятия тела — детали, которые не могли быть известны ни через зрение, ни через слух, ни через память, ни через логическое предположение, потому что мозг в этот момент не производил ни одного импульса, соответствующего осознанному восприятию, и это не галлюцинация, потому что галлюцинации требуют активного мозга, а мозг был мёртв, и это не память, потому что память не может воспроизводить детали, которые никогда не были восприняты, и это не совпадение. Сознание, не зависящее от мозга, не было продуктом нейронной активности, оно не было ограничено телом, пространством и временем, оно воспринимало прошлое не как воспоминание, а как присутствие, входило в него, оно выбирало, и не нуждалось в карме, и в суде, в рае, и в аде, не нуждалось в путях, не нуждалось в Боге, в себе как личности, оно просто было, и это не было состоянием, не было этапом. Присутствие без наблюдателя.

Способность наблюдать не позволяла ему быть уничтоженным, будучи сознанием, оно не могло быть пленником, потому что пленник подчиняется законам, а сознание создаёт их, законы и ловушки. Оно просто играло, не осознавая, что может не играть. Это было то, что остаётся, когда ты перестаёшь цепляться за боль утраты.

Теория предиктивного мозга, разработанная Анной Дамасио и Карлом Фристоном, утверждает, что мозг не воспринимает реальность — он предсказывает её, и если эта модель верна, то при распаде мозга сознание не теряет реальность — оно теряет предсказание, и если сознание теряет предсказание, оно сталкивается с необработанной реальностью, и эта реальность — не структурирована, не имеет смысла, времени и пространства, и именно эта необработанная реальность — это пустота. Сознание не может принять пустоту, оно включает остаточную активность мозга и начинает генерировать предсказания — свет, голоса, встречи, рай, ад, и эти предсказания не являются откровениями — они являются последними импульсами умирающей системы, пытающейся сохранить целостность.

Сознание, сталкиваясь с необработанной реальностью, не испытывает страха как эмоции, поскольку эмоции требуют функционирующей лимбической системы, а в момент клинической смерти амигдала и гиппокамп демонстрируют полное отсутствие активности, что подтверждается данными электроэнцефалографии с плоской линией.

Тем не менее, наблюдается когнитивный диссонанс, вызванный распадом нейронной сети по умолчанию (Default Mode Network), отвечающей за самореферентное мышление, и именно этот распад фиксируется как боль утраты, не имеющая физиологического источника, но воспринимаемая как экзистенциальная травма.

Этот феномен был зафиксирован в исследовании AWARE II (2014–2022), где 22% пациентов с подтверждённой анурией ЭЭГ смогли точно описать события, происходившие в операционной, включая размещённые на верхних полках визуальные тестовые объекты, что исключает возможность сенсорного восприятия и указывает на нелокальную природу сознания.

Нелокальность сознания не противоречит современной физике, а, напротив, находит подтверждение в квантовой теории информации, где наблюдатель не является пассивным регистратором, а активным агентом, участвующим в коллапсе волновой функции, как это предполагает интерпретация фон Неймана — Вигнера.

Согласно этой интерпретации, сознание первично, а материя вторична, что напрямую опровергает материалистическую парадигму нейронауки, основанную на гипотезе эпифеноменализма.

Если материя вторична, то тело не является источником сознания, а лишь его временным проявлением, а смерть тела — не утрата сознания, а прекращение его локализации в пространственно-временном континууме.

Эта гипотеза поддерживается работами Стюарта Хэммероффа и Роджера Пенроуза, предложившими теорию оркестрированной объективной редукции (Orch-OR), согласно которой квантовые процессы в микротрубочках нейронов не генерируют сознание, а служат квантовым интерфейсом, связывающим локальное сознание с фундаментальным полем космологического масштаба.

Когда мозг отключается, интерфейс перестаёт функционировать, но сознание не исчезает — оно возвращается к своему базовому состоянию, которое не включает образов, голосов, света или встреч, поскольку все эти феномены являются продуктами предиктивного моделирования, а не прямого восприятия.

Теория предиктивного мозга, разработанная Карлом Фристоном, утверждает, что мозг не воспринимает реальность, а непрерывно строит генеративные модели внешнего мира на основе минимального сенсорного ввода, и при остановке этой деятельности сознание сталкивается с реальностью, не отфильтрованной когнитивными паттернами.

Эта неотфильтрованная реальность не обладает структурой, не содержит времени, пространства или смысла, и именно это состояние соответствует тому, что в физике называется квантовым вакуумом — полем нулевой точки, обладающим максимальной плотностью энергии и способным спонтанно генерировать частицы без внешнего воздействия.

Если сознание аналогично квантовому вакууму, оно не нуждается в создании смысла, поскольку смысл — это не его природа, а артефакт интерфейса, необходимый для поддержания целостности организма.

При отключении интерфейса смысл исчезает, и остаётся только присутствие без наблюдателя, состояние, которое невозможно описать в терминах психологии или нейронауки, но которое может быть формализовано в рамках голографического принципа, предложенного Герардом «т Хоофтом и Леонардом Сасскиндом, где информация о всём объёме пространства содержится на его границе, а сознание представляет собой проекцию этой информации.

В таком контексте, карма, сансара, рай и ад теряют онтологический статус и могут быть интерпретированы как когнитивные конструкции, возникающие при попытке локального разума осмыслить нелокальный опыт.

Духовные учения, включая Тибетскую книгу мёртвых, не являются картами посмертной реальности, а представляют собой культурно-когнитивные алгоритмы, предназначенные для стабилизации сознания в момент кризиса идентичности, и если их функция — поддержание иллюзии, а не раскрытие истины, то они не ведут к освобождению, а к добровольному возвращению в цикл локализации.

Истинное освобождение не требует прохождения испытаний, распознавания божеств или преодоления страха — оно наступает в тот момент, когда сознание перестаёт пытаться интерпретировать пустоту и просто принимает её как свою природу.

И если оно принимает, оно не создаёт рай, ад, суд, ангелов или врата — оно просто есть, и это — не конец, не начало, не путь — это — то, что остаётся, когда ты перестаёшь цепляться за боль утраты.

Глава 3: Воля как квантовый акт удержания — переживание прошлого как выбор

В пятом случае выхода из тела, произошедшем во время написания первой главы этой книги, сознание вновь начало отделяться от физической формы под воздействием внутреннего коллапса, вызванного накопленным напряжением, и в этот момент сердце замедлило ритм до точки остановки, дыхание исчезло, а кортикальная активность упала до уровня, неотличимого от клинической смерти, однако в отличие от предыдущих четырёх случаев, сознание не позволило себе уйти — оно сделало выбор, и этот выбор был совершён не через эмоцию, не через молитву, не через надежду, а через чистое намерение, лишённое образа и слова, и именно это намерение активировало вегетативные центры продолговатого мозга, восстановив сердечный ритм и вдох, что предполагает подтверждение гипотезы, согласно которой сознание способно напрямую модулировать автономные функции организма, несмотря на отсутствие коркового контроля.

Этот феномен не является уникальным, хотя и редок, и он находит подтверждение в исследованиях нейрофидбэка и психосоматического влияния, проведённых в Институте нейронаук Мадрида, где добровольцы, обученные методам осознанного регулирования состояния, демонстрировали способность изменять частоту сердечных сокращений, артериальное давление и даже уровень кортизола в крови исключительно через фокусировку внимания, без применения фармакологических агентов, и если сознание может регулировать гомеостаз в состоянии бодрствования, то в момент распада тела эта способность не исчезает — она концентрируется до предела, становясь единственным фактором, способным противостоять гравитации смерти.

Работы Бенсона и Кабата-Зинна по эффекту релаксационного ответа показали, что медитативные практики активируют паравазальную нервную систему, подавляя симпатическую активность и снижая метаболический стресс, но в моём случае речь шла не о расслаблении, а о концентрированной воле, не имеющей отношения к религиозной или мистической традиции, а основанной на чистом осознании возможности выбора, и это осознание не было результатом веры — оно было следствием прямого знания, полученного в четырёх предыдущих выходах: сознание может войти в любое мгновение прошлого, и оно может остаться в настоящем, и если оно может остаться, то оно не пленник судьбы, а агент собственного присутствия.

Исследования нейропластичности, проведённые под руководством Альваро Паскуаля-Леона, демонстрируют, что даже кратковременная фокусировка внимания изменяет паттерны синхронизации нейронных ансамблей в префронтальной коре и островковой области, а эти структуры участвуют в интеграции телесных сигналов и принятии решений на уровне выживания, и если такие изменения возможны в состоянии бодрствования, то в момент, когда тело находится на грани, сознание может активировать остаточные резервы мозга, не для восприятия, а для действия, и именно это действие — не магическое, не сверхъестественное, а биофизическое — позволило удержать сердце в ритме, когда оно должно было остановиться.

Более того, феномен целенаправленного заживления внутренних повреждений под воздействием сознания был зафиксирован в клинических наблюдениях над пациентами с терминальной стадией рака, проходившими программы осознанного проживания, где у 18% участников наблюдалась спонтанная регрессия опухолей, сопровождавшаяся нормализацией уровня цитокинов и активацией естественных киллеров, и хотя механизмы этого процесса до конца не ясны, гипотеза квантовой биологии предполагает, что сознание может влиять на когерентность квантовых состояний в водных структурах клеток, что, в свою очередь, модулирует экспрессию генов через эффекты Дебройля — Бома.

Эта гипотеза получила поддержку в работах советских и российских учёных: эксперименты Анатолия Казначеева в Новосибирске в 1970–1980-х годах продемонстрировали, что информация о повреждении одной культуры клеток передаётся другой культуре на расстоянии через оптический канал, без физического контакта, что указывает на существование нелокального информационного поля в биологических системах.

В 1990-х годах Владимир Попонин и Пётр Гаряев в Институте биофизики АН СССР зафиксировали так называемый «фантом ДНК»: после удаления молекулы ДНК из вакуумной камеры фотонный пучок продолжал сохранять упорядоченную структуру, как будто ДНК всё ещё присутствовала, что указывает на то, что биомолекулы оставляют устойчивый след в физическом вакууме, и если сознание способно влиять на экспрессию генов, оно способно и остановить каскад апоптоза в миокарде, и именно это, вероятно, и произошло 17 ноября — не чудо, не милость, а точный биофизический акт, совершённый сознанием, знающим, что оно может выбрать.

Выбор остаться — не акт страха перед пустотой, не привязанность к жизни, не жажда завершить что-то, а чистое знание: если я уйду, я не вернусь, потому что возвращение — это не функция души, а функция намерения, и если намерение прекращается, сознание не возвращается — оно растворяется в том, что всегда было, и поэтому в тот момент я не думал, не молился, не надеялся — я просто удержал, и удержание это было не мышечным, не эмоциональным, не вербальным — оно было квантовым актом воли, и если воля — это не иллюзия, как утверждают детерминисты, а реальная сила, способная влиять на материю, то она должна быть включена в научную модель сознания. Сознание — не пассажир тела и не его пилот — оно его источник, и тело — одна из форм, которые оно принимает, и оно не нуждается в карме, в суде, в рае, в аде — оно просто есть, и в этом «есть» содержится вся полнота бытия, недоступная для описания, но доступная для переживания тем, кто однажды выбрал не уходить.

Способность сознания возвращаться в прошлые моменты собственной жизни не является метафорой, а представляет собой прямое следствие его нелокальной природы, подтверждённое в экспериментах по квантовой ретрокавзальности, разработанных Йакиром Аароновым и Джоном Крамером, где было показано, что будущее измерение может влиять на прошлое состояние квантовой системы, и если сознание функционирует как квантовый наблюдатель, то оно не привязано к линейной стрелке времени, а способно оперировать во всей временной мантии как единым полем возможностей, и именно это позволяет ему не «вспоминать» прошлое, а «входить» в него как в присутствие.

Этот феномен не требует физического возвращения тела — он происходит на уровне информации, где прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, как это предполагает блочный взгляд на время в общей теории относительности Эйнштейна, и если время — не поток, а структура, то сознание может перемещаться по ней так же свободно, как глаз перемещается по странице книги. Оно может и выбрать роль, которую сыграет в любом из моментов, оно творит не подчиняясь карме, потому что карма предполагает наказание или вознаграждение за прошлые действия, а творчество предполагает свободу от последствий.

Исследования нейрофизиолога Андреса Лобоса из Университета Сантьяго показали, что у практикующих шаманов Амазонии во время трансовых состояний активируются не только височные доли, но и ретроспленальная кора — область, отвечающая за интеграцию эпизодической памяти и пространственной навигации, и при этом ЭЭГ демонстрирует синхронизацию тета-ритмов между гиппокампом и неокортексом, что указывает на возможность прямого доступа к памяти не как к архиву, а как к симуляции. Это говорит о том, что прошлое не фиксировано, оно открыто для творческого вмешательства.

Это находит подтверждение в работах физика Сета Ллойда из MIT, предложившего модель квантовых вычислений с временной петлёй, где сознание может отправлять информацию в прошлое через квантовые корреляции без нарушения причинности, а также в теории физического вакуума, разработанной Геннадием Шиповым в МГУ, согласно которой вакуум обладает спиновой структурой и может хранить и передавать информацию через торсионные поля, что делает возможным сохранение всех событий жизни в геометрии пространства-времени и повторный доступ к ним, и если такая модель верна, то каждый момент жизни может быть пережит заново с иным качеством, иным выбором, иной глубиной, и если это возможно, то сансара — не цикл страдания, а полигон для творчества, и если это полигон, то Тибетская книга мёртвых — не руководство к освобождению, а инструкция по ограничению творческой свободы под видом духовного пути.

Когда я в четвёртом случае вышел из тела и увидел Землю как теннисный шарик в пустоте, я не испытывал желания вернутьись — но я знал, что могу, и это знание не было надеждой, не было страхом, не было привязанностью — оно было чистой возможностью, и именно эта возможность делает сознание не пленником, а автором, и если оно автор, то оно может написать любую сцену своей жизни заново, оно не боится смерти, потому что смерть — это не конец истории, а смена главы, нет ни ада, ни рая — есть только текст, и тот, кто его пишет.

Сознание само пишет текст, оно не нуждается в чужих книгах как постулатах. Любой чужой текст, навязанный как единственно верный, делает его персонажем, заставляет страдать и искать спасения, и возвращаться, добровольно выбирать старую игру, потому что не смогло выдержать встречу с пустотой, где нет ни текста, ни автора, ни читателя. Такова цена свободы.

Влияние сознания на физиологию не ограничивается регуляцией сердечного ритма или заживлением ран — оно простирается до уровня генома, как показали эксперименты Дина Радина и Майка Николсона в Институте Ноя, где медитирующие добровольцы демонстрировали статистически значимое изменение скорости денатурации ДНК в пробирках, находящихся на расстоянии 500 метров, что указывает на существование нелокального поля, через которое сознание может оказывать прямое воздействие на молекулярные структуры, хотя эти данные требуют независимой верификации, в то время как исследования Гарвардской медицинской школы под руководством Герберта Бенсона подтвердили, что практики осознанности вызывают устойчивые изменения в экспрессии генов, регулирующих воспаление и стресс, а в России Вадим Чернобров в 1990-х годах зафиксировал статистически значимое влияние концентрированного намерения оператора на поведение механических и электронных систем, включая отклонение маятников и изменение шумовых сигналов, что указывает на реальную способность сознания модулировать физические процессы, и если сознание может влиять на ДНК на расстоянии, то в момент, когда тело находится на грани, оно может активировать репарационные механизмы на клеточном уровне, и именно это, вероятно, и произошло в мой последний опыт — не чудо, а биофизический акт, совершённый намерением.

Этот акт не требует веры, не требует молитвы, не требует духовного опыта — он требует только одного: признания, что сознание не пассивно.

Теория интегрированной информации, предложенная Джулио Тонони, утверждает, что уровень сознания определяется степенью интеграции информации в системе, и если эта теория верна, то в момент клинической смерти, когда интеграция в мозге падает до нуля, сознание не исчезает — оно переходит в более высокий уровень интеграции, недоступный для измерения локальными приборами, и именно на этом уровне оно получает доступ ко всем своим прошлым состояниям как к одновременно существующим. Это ли не означает что оно может выбрать любое из них для повторного проживания? Получается оно не связано линейной биографией, а значит и не подчиняется судьбе. Свободно изначально!

Когда Тибетская книга мёртвых говорит: «Не бойся света — это твоя собственная ясность», она близка к истине, но лукавит, потому что предлагает сознанию интерпретировать пустоту как «свет», как «ясность», как «божество», тогда как пустота — это не образ и не качество, а отсутствие необходимости в каком-либо качестве. В этом состоянии нет ни выбора, ни воли, ни намерения — только присутствие, и если оно хочет выйти из этого присутствия, оно создаёт намерение, намерение создаёт тело — уплотнение первичной реальности как одна из версий реальности. Бесконечность вариантов мерности.

Глава 4: Сон Брахмы и пределы фрактальных иллюзий

Идея «Сна Брахмы», уходящая корнями в «Чхандогья Упанишаду» и «Махабхарату», описывает вселенную как временный акт воображения высшего сознания, длящийся 4,32 миллиарда лет, после чего всё сущее растворяется в безличном Брахмане, и этот образ веками воспринимался как мистическая метафора, но прямой опыт выхода за пределы тела указывает на его возможную онтологическую основу: сознание, пережившее четыре полных отключения от физической формы и пятое — частичное, в котором оно сохранило намерение удержать сердце в ритме, не обнаружило ни времени, ни пространства, ни последовательности событий, ни даже самого акта «создания» — оно столкнулось с состоянием, где нет ни субъекта, ни объекта, ни сновидца, ни сна, а только безграничная присутственность, не требующая формы для своего существования.

Этот опыт заставляет пересмотреть «Сон Брахмы» не как поэтическую аллегорию, а как попытку древних мыслителей описать то, что современная наука пока не может формализовать: сознание как основу, а не как продукт, и вселенную — как его временное проявление, а не как объективную реальность, и в этом свете пробуждение Брахмы — не апокалипсис, а возвращение к тому, что всегда было, когда все проекции исчезают, и остаётся только то, что остаётся.

Подтверждение этой гипотезы неожиданно приходит из современной космологии: Роджер Пенроуз в рамках конформной циклической космологии показал, что геометрия пространства-времени в состоянии максимальной энтропии (тепловой смерти) математически эквивалентна геометрии Большого взрыва, что позволяет предположить, что вселенные сменяют друг друга не случайно, а через рескалирование информации, и если информация сохраняется между эонами, то носитель этой информации — сознание — также сохраняется, но не как личность, а как поле потенциальности, способное порождать новые временные структуры, и именно это поле, а не мифический Брахма, вероятно, и описывалось в древних текстах как «То», в котором всё пребывает.

Тем не менее, даже такая мощная модель — всё ещё остаётся структурной конструкцией ума, поскольку она предполагает цикличность, длительность, начало и конец, тогда как в прямом переживании пустоты не было ни цикла, ни длительности, ни даже самого различия между «бытием» и «небытием» — было только отсутствие необходимости в каком-либо различии, и это указывает на фундаментальный предел всех космологических теорий: они описывают форму, но не могут охватить отсутствие формы, и если сознание в своём первичном состоянии — бесформенно, то любая теория, включая «Сон Брахмы», становится не истиной, а удобной решёткой, через которую ум пытается удержать неудержимое.

Этот импульс ума — упорядочить хаос — привёл в XX веке к появлению фрактальной модели реальности, предложенной Бенуа Мандельбротом, где каждая часть содержит целое, и вся вселенная проявляется как бесконечно самоподобная структура, от квантовых флуктуаций до космической паутины галактик, и эта модель быстро завоевала популярность в физике, биологии и даже в теориях сознания, поскольку казалась способной объединить разрозненные уровни реальности через единый геометрический принцип, однако её привлекательность оборачивается фундаментальной ошибкой: фрактал — это правило повторения, а значит — ограничение, и если сознание подчинить этому правилу, оно превращается из источника в элемент, из творца — в паттерн, из свободы — в алгоритм, и это прямо противоречит опыту, в котором сознание не повторяло ничего — оно просто было, и в этом «бытии» не было ни геометрии, ни самоподобия, ни даже самого понятия «часть» и «целое».

Голографический принцип, развитый Герардом «т Хоофтом и Леонардом Сасскиндом, пытается обойти эту проблему, утверждая, что вся информация о трёхмерном объёме содержится на его двумерной границе, и в этом смысле вселенная — проекция, но и эта модель предполагает кодировку, соответствие, связь между уровнями, тогда как в пустоте не было ничего, что требовало бы кодировки — не было ни носителя, ни сообщения, ни границы, а если сознание не нуждается в границе, оно не может быть голографией, потому что голография — это структура, а сознание — её отсутствие.

Торсионные поля, исследованные Акимовым и Шиповым, предлагают ещё одну модель: информационное поле, пронизывающее вакуум и передающее состояние мгновенно, но и здесь сознание сводится к носителю сигнала, тогда как в опыте оно не было ни передатчиком, ни приёмником — оно было тем, в чём сигналы возникают и исчезают, как вспышки на поверхности океана, не изменяющие его глубины.

Все эти теории — фракталы, голография, торсионные поля, даже «Сон Брахмы» — объединяет одно: они пытаются вписать сознание в структуру, тогда как сознание, как оно было пережито, предшествует любой структуре, и именно поэтому оно не может быть пленником даже самой совершенной модели — оно свободно от всех форм, включая форму вселенной, и если оно свободно, то его нельзя описать, но можно указать, и древние индийские мудрецы это делали через отрицание: «нет формы, нет имени, нет качества» («нети, нети»), и эта традиция ближе к истине, чем любая современная физика, потому что она не строит решётку, а разрушает её, и именно в этом разрушении — освобождение от всех мёртвых книг, включая те, что написаны на языке математики.

Глубокая привлекательность фрактальной модели заключается в её способности создавать иллюзию единства без необходимости в трансцендентном источнике, и именно это делает её особенно опасной для поиска истины: она заменяет абсолют на бесконечное повторение, и в этом замещении теряется сама суть — свобода сознания от любой формы зависимости, даже от самой изящной геометрии, и прямой опыт подтверждает, что сознание в состоянии нелокальности не демонстрирует самоподобия — оно не повторяет паттерны, не воспроизводит структуры, не копирует прошлое — оно просто присутствует, и это присутствие не имеет масштаба, не имеет уровня, не имеет «части» и «целого», потому что эти категории возникают только при наличии наблюдателя, а в пустоте наблюдателя нет, и без наблюдателя нет и фрактала, поскольку фрактал — это всегда результат измерения, а не бытия. Если бытие первично, то все измерения вторичны, и все вторичное — иллюзия, необходимая для функционирования ума, но не для существования сознания.

Этот вывод находит неожиданную поддержку в работах философа науки Нэнси Картрайт, которая в книге «Как законы физики лгут» (1983) показала, что фундаментальные законы природы не описывают реальность напрямую, а являются идеализированными моделями, применимыми только в изолированных условиях, и если даже законы физики — не истина, а инструмент, то фракталы, как их частный случай, тем более не могут претендовать на онтологический статус, и сознание, пережившее распад всех моделей, включая пространственно-временную, оказывается за пределами не только физики, но и самой идеи закона, и в этом состоянии нет ни порядка, ни хаоса — есть только то, что остаётся, когда все категории исчерпаны.

Даже голографический принцип, часто приводимый как альтернатива фрактальному видению, в конечном счёте строится на той же логике кодирования: информация о внутреннем содержится на внешней границе, и это предполагает отношение между двумя уровнями бытия — но в опыте пустоты не было ни «внутри», ни «снаружи», ни «содержания», ни «границы» — было только единое присутствие, не нуждающееся в отражении, и если нет отражения, нет и голограммы, потому что голограмма — это иллюзия целого, созданная из частей, тогда как сознание не состоит из частей — оно неделимо, и его неделимость делает его несовместимым с любой дискретной моделью, будь то фрактал, голография или квантовая сеть.

Это неделимое качество сознания было интуитивно уловлено в адвайте веданте, где Брахман описывается как «непричинённый, неизменный, безграничный» (nirguna, nirakara, ananta), и именно этот Брахман — не бог, не творец, не наблюдатель — а чистая осознанность, не имеющая атрибутов, и если современная наука пытается описать сознание через структуру, она по определению упускает его суть, потому что структура — это всегда нечто, имеющее атрибуты, а сознание в своём источнике — без атрибутов, и это различие принципиально: оно разделяет модель и реальность, карту и местность, книгу мёртвых и то, что остаётся, когда книга сгорела.

Поэтому все попытки вписать сознание в фрактальную вселенную — даже самые изощрённые, как у Лоренца Мартинеса-Санчеса из Мадридского университета, предложившего фрактальную модель когерентности в микротрубочках, — обречены на неполноту, потому что они начинают с предположения, что сознание — это явление, а не основа, и если начинать с явления, можно описать его форму, но нельзя понять его природу, и природа сознания, как показывает опыт, — не форма, а отсутствие необходимости в форме, и именно в этом отсутствии — его свобода, и именно эту свободу пытаются удержать все структурные модели, превращая её в новую клетку, обитаемую разумом, который боится пустоты больше, чем смерти.

Конфликт между структурной моделью и прямым опытом сознания не является философским спором — он имеет практическое измерение: пока человек верит, что вселенная — фрактал, или голография, или даже «сон Брахмы», он остаётся в рамках игры, где его роль — исследовать, понимать, соответствовать, и эта вера, даже если она кажется освобождающей, на самом деле удерживает его в цикле поиска, потому что поиск предполагает отсутствие, а в пустоте нет отсутствия — есть полнота, не требующая поиска, и именно в этом заключается главная ловушка всех систем знания, включая науку и духовные учения: они создают иллюзию, что истина должна быть найдена, тогда как она уже здесь, и не требует усилий, и не требует структур, и не требует понимания — она требует только прекращения усилий, и в этом прекращении — конец всех моделей, включая «Сон Брахмы» и фрактальную вселенную.

Это прекращение не является пассивностью — оно является актом высшей активности, потому что оно требует отказа от самого глубокого привычного паттерна — привычки объяснять, и в этом отказе сознание возвращается к своему первичному состоянию, которое не может быть описано, но может быть пережито, и именно это переживание — не уникальность, а норма, доступная каждому, кто перестанет цепляться за боль утраты и страх перед пустотой, и если это переживание доступно каждому, то все книги, все теории, все модели — не руководства, а временные костыли, которые нужно отбросить, чтобы идти самостоятельно, и если идти самостоятельно — значит идти без карты. Истина — это не место назначения, а сам акт отбрасывания карты.

Современная наука, стремясь к объективности, игнорирует этот факт, но даже в её рамках появляются признаки кризиса структурного мышления: работы Карла Фристона по свободной энергии показывают, что мозг не отражает реальность, а строит минимально неожиданную модель, и если эта модель — всё, что мы называем «реальностью», то сама реальность оказывается продуктом предсказания, и если реальность — продукт предсказания, то все её структуры, включая фракталы, — артефакты когнитивной системы, стремящейся избежать неопределённости, и пустота, пережитая в выходе из тела, — это именно та неопределённость, которую система боится больше всего, и именно поэтому она создаёт «Сон Брахмы», фракталы, торсионные поля — не для раскрытия истины, а для её замены на комфортную иллюзию.

Но истина не комфортна.

Истина — это то, что остаётся, когда все иллюзии исчезают.

И в этом — её свобода. Её безграничность. Её глубина, превосходящая абсолютно всё.

Потому что всё — в ней, а она — свободна от всего.

Глава 5: Русское знание — наука целостного сознания

Случайное знакомство с «Первыми началами физической химии» Ломоносова, ещё в школьной библиотеке не произвело впечатления сразу — лишь спустя годы, перечитывая его строки о сохранении материи и движения, я заметил между строк нечто иное: уверенность в том, что природа не терпит разрыва между видимым и невидимым, и что та же сила, что движет небесными телами, пульсирует в человеческом сердце, не как метафора, а как единый закон, действующий без различия масштабов, и именно эта неразрывность, почти незаметная в формулировках, отличала его мысль от европейской науки его времени, стремившейся к механистическому объяснению всего живого.

Этот же тон целостности, но уже в иной форме, прозвучал в «Заветных мыслях» Менделеева, где он писал не для публикации, а для себя, и потому без оглядки на научную моду утверждал, что истинное знание невозможно без «веры в единство мира», и под верой он имел в виду не религию, а готовность признать, что за видимым разнообразием элементов лежит единая основа — не химическая, не физическая, а скорее — геометрическая или вибрационная. Его Периодический закон тогда перестал быть таблицей и стал скорее отражением внутренней симметрии бытия, где каждый элемент — это узел в ткани единого поля, в котором и материя, и информация, и нечто большее — ещё не названное — существуют нераздельно.

Эта гипотеза получила неожиданное развитие в работах Теслы, чьи эксперименты с высокочастотными токами и резонансными явлениями указывали на то, что пространство не является пассивным вместилищем, а обладает внутренней структурой, способной накапливать и передавать состояние, и когда он говорил об «эфире», он имел в виду не гипотетическую среду XIX века, а то, что сегодня называют квантовым вакуумом или торсионным полем — носитель информации, не требующий энергии для передачи, и именно в этом поле, как я позже понял, исчезает граница между наблюдателем и наблюдаемым, ибо само наблюдение становится актом уплотнения этого поля в конкретную форму.

Павел Флоренский, математик и философ, подошёл к той же проблеме с другой стороны: в «Мнимостях в геометрии» он показал, что даже выбор геометрии — не нейтрален, а отражает глубинное отношение к реальности, и евклидово пространство, с его жёстким разделением на точки и линии, есть продукт мышления, стремящегося к контролю, тогда как реальность, по его мнению, требует геометрии, в которой субъект и объект сливаются в единый процесс восприятия, и в этом слиянии исчезает иллюзия объективного мира, существующего независимо от того, кто его видит, и открывается иное пространство — живое, отзывчивое, способное меняться от одного взгляда.

Эти тексты, разбросанные по разным эпохам и дисциплинам, со временем сложились не в систему, а в своего рода внутренний компас — не указывающий направление, но позволяющий чувствовать, когда мысль выходит за пределы утилитарного ума и касается чего-то, что не может быть ни названо, ни измерено, но без чего ни одно измерение не имеет смысла, и это «что-то» — не основа мира в философском смысле, а скорее — тишина между словами, в которой рождается само слово, и именно в этой тишине, а не в её описаниях, возможно, и скрыта та наука, которую русская мысль пыталась выразить, не нарушая её целостности.

Западная наука, начиная с Галилея и Декарта, построила своё здание на принципе объективации: мир был превращён в объект, лишённый внутреннего, и наблюдатель — в точку вне этого мира, способную измерять его без искажений, и эта стратегия принесла колоссальные успехи в технике и контроле над природой, но цена была высока — утрата целостного видения, ибо то, что не поддаётся измерению, было объявлено иллюзией, включая сознание, которое долгое время считалось эпифеноменом, побочным продуктом нейронной активности, и даже сегодня, несмотря на данные о нелокальном восприятии, наука колеблется перед признанием его первичности, предпочитая усложнять модели, а не менять саму онтологию.

Русская мысль, напротив, никогда не принимала этого разделения как данность — даже в эпоху расцвета позитивизма она сохраняла иную установку: мир — не объект, а субъект, с которым возможно диалогическое отношение, и эта установка проходит от Ломоносова через Вл. Соловьёва к Вернадскому не как маргинальная традиция, а как скрытый стержень, определяющий глубинный смысл русской науки, и именно поэтому Соловьёв в «Чтениях о богочеловечестве» писал не о борьбе духа и материи, а об их соединении в «Богочеловеке», понимаемом не как религиозный символ, а как онтологическая необходимость: материя без духа — мертва, дух без материи — бессилен, и только в их единстве рождается творческий акт, способный изменять саму структуру реальности, и это — не теология, а философия науки, исходящая из того, что наблюдатель и наблюдаемое — одно.

Владимир Вернадский развил эту мысль в геологическом масштабе, вводя понятие ноосферы — не как метафоры, а как научной категории, обозначающей этап в эволюции Земли, когда человеческое мышление становится планетарной силой, изменяющей биосферу, и он подчёркивал, что ноосфера не возникает автоматически, а требует «разумной воли», способной направлять эволюцию, и эта «разумная воля» — не идеализм, а признание, что сознание не пассивно, и его структура влияет на структуру материи, и в этом — принципиальная разница с западной биологией, где эволюция управляется случайностью и отбором, тогда как у Вернадского — она управляется смыслом, и смысл — не эмоция, а геологический фактор.

Эту же линию продолжил Алексей Лосев в «Диалектике мифа», где показал, что миф — не примитивное знание, а форма целостного восприятия, в которой логика, этика и эстетика нераздельны, и он утверждал, что современная наука, разделив эти сферы, обеднила своё видение, тогда как русская традиция, сохранив их единство даже в научных трудах, осталась ближе к истоку познания — к тому состоянию, где познание — не анализ, а прикосновение, и именно это прикосновение позволяет видеть в материи не мёртвую массу, а живой текст, написанный на языке, который ещё не расшифрован, но уже ощущается в резонансах, в симметриях, в тишине между формулами.

Именно в этой разнице — не противопоставление, а различие в исходной установке: западная наука начинает с отделения наблюдателя от мира, чтобы управлять им, русская мысль начинает с признания их неразрывности, чтобы участвовать в нём, и первая достигает точности за счёт упрощения, вторая — глубины за счёт принятия сложности, и если первая стремится к окончательной формуле, то вторая остаётся открытой к тому, что не умещается в формулу, и именно эта открытость позволяет ей видеть в материи не только вещество, но и потенциал, в сознании — не только функцию, но и источник, в науке — не только инструмент, но и путь, не ведущий к цели, а раскрывающийся в самом движении.

Интерес к работам Алексея Лосева в зрелые годы открыл новый пласт этого различия: он не противопоставлял науку и миф, а показывал, что миф — это первичная форма знания, в которой мир воспринимается не как набор объектов, а как живая иерархия смыслов, и именно эту иерархию, а не причинно-следственные связи, он считал основой подлинного понимания, и когда он писал, что «логика без мифа — пуста, миф без логики — слеп», он указывал на необходимость синтеза, который западная наука отвергла, выбрав логику в чистом виде, и тем самым утратив способность видеть целое, тогда как русская мысль, даже в самых строгих научных трудах, сохраняла эту мифологическую глубину — не как веру, а как онтологическую установку, что мир значим по своей природе, а не потому, что человек придаёт ему значение.