Бесплатный фрагмент - Гаргантюа и Пантагрюэль

AUX LECTEUES.

Amys lecteurs gui ce livre lisez,

Despouillez-vous de toute affectiou,

Et le lisans ne vous scandalisez:

Il ne contient mal ne infection.

Мray est qu’icy peu de perfection

Vous apprendrez, si non en cas de rire;

Aultre argument ne peut mon cueur elire,

Voyant le dueil gui vous mine et consomme:

Mieulx est de ris gue de larmes escripre,

Pource gue rire est le propre de l’homme.

Vivez joyeux!

КЪ ЧИТАТЕЛЯМЪ

Друзья читатели, которые читаете эту книгу, откиньте всякое пристрастіе и, читая ее, не скандализируйтесь: въ ней нѣтъ ничего злого или заразительнаго. Правда, здѣсь вы узнаете мало совершеннаго, развѣ только посмѣетесь; другого аргумента мое сердце не можетъ выбрать, видя печаль, которая васъ точитъ и изводитъ: лучше писать со смѣхомъ, чѣмъ со слезами, потому что человѣку свойственно смѣяться. Живите весело!

ПРОЛОГЪ АВТОРА

Именитѣйшіе бражники и вы, дражайшія жертвы Венеры (такъ какъ, вамъ, а не кому другому, посвящены мои писанія)! Алкивіадъ въ разговорѣ Платона, озаглавленномъ «Пиръ», восхваляя своего учителя Сократа, безспорно царя философовъ, говоритъ, между прочимъ, что онъ похожъ на Силеновъ. Силенами же назывались когда-то коробочки, въ родѣ тѣхъ, что мы видимъ нынѣ въ аптекахъ. Снаружи онѣ расписаны веселыми и игривыми фигурами, какъ-то: гарпіями, сатирами, взнузданными гусенятами, рогатыми зайцами, осѣдланными утками, крылатыми козлами, оленями въ оглобляхъ и другими подобными картинками, нарочно безобразными, чтобы заставить добрыхъ людей смѣяться. Такимъ же былъ и Силенъ, наставникъ добраго Бахуса. Но внутри въ нихъ хранили лучшія лекарственныя снадобья: мяту, амбру, кардамонъ, мускусъ, драгоцѣнные каменья и другія цѣнныя вещи. Такимъ, говорятъ, былъ и Сократъ, потому что, глядя на его внѣшность и судя о немъ по наружному виду, вы бы не дали за него луковичной шелухи: такъ безобразенъ былъ онъ тѣломъ и смѣшонъ манерами, съ острымъ носомъ, бычачьимъ взглядомъ, безумнымъ лицомъ, простыми нравами, деревенской одеждой, бѣднаго состоянія, несчастливый въ женщинахъ, негодный ни къ какимъ должностямъ въ республикѣ, вѣчно смѣющійся, вѣчно пьющій съ первымъ встрѣчнымъ, вѣчно трунящій, вѣчно скрывающій свое божественное знаніе. Но, раскрывъ эту коробочку, нашли бы внутри дивное и неоцѣненное лѣкарственное снадобье: разумъ сверхчеловѣческій, добродѣтель чудесную, непобѣдимое мужество, несравненную трезвость, непоколебимое довольство, совершенную увѣренность, невѣроятное пренебреженіе ко всему, изъ-за чего смертные столько бѣдствуютъ, бѣгаютъ, трудятся, плаваютъ по морямъ и сражаются. Къ чему клонится, думаете вы, эта прелюдія и это вступленіе? Къ тому, чтобы вы, мои добрые послѣдователи и иные прочіе праздные безумцы, читая веселыя заглавія, какъ-то: Гаргантюа, Пантагрюэль, Фэспэнтъ {Лицо изъ народныхъ сказокъ — типъ пьяницы; Fessepinte въ буквальномъ переводѣ значитъ: Похлестывай штофъ.}, Достоинство клапана у штановъ, Горохъ на салѣ cum commento и проч. — не подумали бы слишкомъ поспѣшно, что въ нихъ только и рѣчи, что о насмѣшкахъ, шуткахъ и веселыхъ сказкахъ. Наружная вывѣска (т.-е. заглавіе) безъ дальнихъ справокъ служитъ обыкновенно предметомъ насмѣшекъ и потѣхи. Но не слѣдуетъ такъ легкомысленно судить о произведеніяхъ людей, такъ какъ сами же вы говорите, что платье не дѣлаетъ монахомъ и что иной, облеченный въ монашескую рясу, въ душѣ далеко не монахъ, а другой, нарядившійся въ испанскій плащъ, по своему мужеству отнюдь не подходитъ къ Испаніи. Вотъ почему надо раскрыть книгу и тщательно взвѣсить то, что въ ней изложено. Тогда узнаете, что снадобье, заключенное въ ней, гораздо значительнѣе, нежели обѣщала коробка. Иными словами: предметы, о которыхъ здѣсь, толкуется, не такъ шутливы, какъ утверждало заглавіе. И допустивъ даже, что въ буквальномъ смыслѣ слова, вы найдете довольно забавныя вещи, совпадающія съ названіемъ, все же не слѣдуетъ увлекаться этимъ, какъ пѣніемъ сиренъ, но толковать въ высшемъ смыслѣ то, что случайно вамъ покажется сказаннымъ наобумъ. Откупоривали вы когда бутылки? Caisgne! {Caisgne — собака, отъ италіанскаго слова cagnа. Комментаторы Раблэ видятъ въ этомъ звукоподражаніе, выражающее вибрацію стекла бутылки, когда ее откупориваютъ.} А не то, видали вы когда собаку, нашедшую мозговую кость? Это, какъ говоритъ Платонъ (кн. II De Rep.), самое философское въ мірѣ животное. Если видали, то могли замѣтить, какъ набожно она ее сторожитъ, какъ тщательно охраняетъ, какъ ретиво держитъ въ зубахъ, какъ осторожно прокусываетъ, какъ любовно разгрызаетъ и какъ быстро высасываетъ. Что заставляетъ ее такъ поступать. Чего ждетъ она отъ своихъ стараній? Къ какому благу стремится? Ни къ чему иному, какъ добыть немного мозга. Правда, что это немного вкуснѣе, чѣмъ много другого чего: потому что мозгъ — пища, превосходно обработанная природой, какъ говоритъ Галенъ (III Facult. nat. и XI De usu partium). Слѣдуя примѣру собаки, вы должны быть умны: пронюхать, прочувствовать и оцѣнить эти прекрасныя книги высокаго значенія, которыя легко читаются и смѣлы по содержанію. Затѣмъ, путемъ любознательныхъ усилій и упорныхъ размышленій, разбить кость и высосать мозгъ, т. е. то, что я разумѣю подъ этими пиѳагорейскими символами, въ вѣрной надеждѣ стать разсудительнѣе и добродѣтельнѣе отъ этого чтенія: ибо въ немъ вы найдете еще другое удовольствіе и сокровеннѣйшее ученіе, которое откроетъ вамъ высокія таинства и страшныя мистеріи, какъ по части нашей религіи, такъ и политическаго состоянія и экономической жизни. Неужели вы серіозно вѣрите, что, когда Гомеръ писалъ Иліаду и Одиссею, онъ думалъ про аллегоріи, которыя у него вычитали Плутархъ, Гераклитъ, Понтихъ, Евстатъ, Корнутъ, а у этихъ послѣднихъ выкралъ Политіанъ? Если вы въ это вѣрите, то между вашимъ мнѣніемъ и моимъ цѣлая пропасть: я удостовѣряю, что Гомеръ такъ же мало о нихъ думалъ, какъ Овидій въ своихъ Метаморфозахъ о таинствахъ Евангелія, хотя послѣднее и старался доказать братъ Любенъ {Томасъ Уоллисъ, англичанинъ-доминиканецъ, авторъ сочиненія: Metamorphosis Ovidiana moralite explanatа. Paris. 1609. in — 4°.}, настоящій сумасбродъ, разсчитывавшій встрѣтить такихъ же полоумныхъ людей, какъ онъ самъ, по пословицѣ: «каково лукошко, такова ему и покрышка». Если же не вѣрите, то почему бы вамъ не отнестись такъ же и къ моимъ забавнымъ и новымъ исторіямъ? Тѣмъ болѣе, что диктуя ихъ, я такъ же мало о томъ задумывался, какъ и вы, которые, чего добраго, такъ же пьете вино, какъ и я. Вѣдь для сочиненія этой знатной книги, я тратилъ только то время, что служило мнѣ для поддержанія моего тѣла, то-есть: когда ѣлъ и пилъ. Да вѣдь это какъ разъ настоящее время, чтобы писать о такихъ важныхъ матеріяхъ и глубокомысленныхъ наукахъ. Такъ поступалъ и Гомеръ, образецъ всѣхъ философовъ, и Энній, отецъ латинскихъ поэтовъ. Объ этомъ свидѣтельствуетъ Горацій, хотя какой-то невѣжа сказалъ, что отъ его стиховъ пахнетъ скорѣе виномъ, нежели масломъ {Масломъ для свѣтильника, при свѣтѣ котораго пишутъ ночью. Пахнуть масломъ значитъ обнаруживать признаки усидчивой работы.}. То же самое говоритъ о моихъ книгахъ одинъ шутъ; но плевать на него. Запахъ вина куда вкуснѣе, веселѣе, привлекательнѣе, небеснѣе и прелестнѣе, чѣмъ запахъ масла. Я ставлю себѣ за честь, чтобы про меня говорили, что я прилежнѣе былъ къ вину, чѣмъ къ маслу; какъ Демосѳенъ, когда про него говорили, что онъ прилежнѣе къ маслу, — чѣмъ къ вину. Къ чести моей и славѣ служитъ, когда меня называютъ и прославляютъ шутникомъ и веселымъ малымъ; подъ этимъ именемъ я желанный гость въ доброй компаніи пантагрюэлистовъ. Демосѳена одинъ сварливый человѣкъ упрекалъ въ томъ, что его рѣчи пахнутъ, какъ тряпка грязнаго и неопрятнаго фабриканта оливковаго масла. Я прошу: толкуйте всѣ мои дѣла и слова въ самую лучшую сторону; уважайте сыроподобный мозгъ, который преподноситъ вамъ всѣ эти пустяки, и, сколько можно, поддерживайте во мнѣ веселость. Итакъ забавляйтесь, други, и весело читайте, что слѣдуетъ дальше, тѣлу и почкамъ во здравіе. Но слушайте, ослиныя морды, — черная немочь васъ возьми! — не забывайте пить за мое здоровье.

I

О происхожденіи и древности рода Гаргантюа

Я отсылаю васъ къ великой Пантагрюэльской хроникѣ, чтобы познакомиться съ генеалогіей и древностью рода, изъ котораго произошелъ Гаргантюа. Въ ней вы подробнѣе узнаете, какъ родились на свѣтъ великаны и какъ отъ нихъ по прямой линіи произошелъ Гаргантюа, отецъ Пантагрюэля. Не сердитесь, если въ настоящую минуту самъ я объ этомъ не говорю. Хотя дѣло таково, что чѣмъ пространнѣе о немъ говорить, тѣмъ будетъ пріятнѣе вашей милости: въ чемъ ссылаюсь на авторитетъ Платона in Philebo и Gordias, и Флакка {Горацій, Ars poetica.}, который говоритъ, что есть рѣчи — какъ настоящія, безъ сомнѣнія — тѣмъ болѣе занимательныя, чѣмъ ихъ чаще повторяютъ. Дай Богъ, чтобы всякій такъ хорошо зналъ свою генеалогію, отъ Ноева ковчега и по сіе время. Я думаю, что многіе теперь императорами, королями, герцогами, принцами и папами на землѣ, которые происходятъ отъ какихъ-нибудь бродягъ, что шлялись съ сумками за плечами и съ дубинками въ рукахъ. И наоборотъ: многіе нищіе, просящіе милостыню на паперти церквей, страдальцы и бѣдняки произошли отъ королевской и императорской крови и рода, принимая во вниманіе удивительный переходъ царствъ и имперій: Отъ Ассирійцевъ къ Мидянамъ, отъ Мидянъ къ Персамъ, отъ Персовъ къ Македонянамъ, отъ Македонянъ къ Римлянамъ, отъ Римлянъ къ Грекамъ, отъ Грековъ къ Французамъ. Да вотъ, скажу вамъ, я самъ, бесѣдующій съ вами, думаю, что произошелъ отъ какого-нибудь богатаго короля или принца былыхъ временъ. Потому что навѣрное вы не встрѣчали человѣка, которому бы такъ хотѣлось, какъ мнѣ, быть королемъ и богатымъ, чтобы ѣсть сладко, не работать, не знать заботы и обогатить своихъ друзей и всѣхъ добрыхъ и свѣдущихъ людей. Но я утѣшаюсь тѣмъ, что на томъ свѣтѣ получу все это и даже больше, чѣмъ теперь смѣю желать. Такими мыслями, и даже лучшими, утѣшайте себя и вы въ несчастій и пейте на здоровье, если можете. Но вернемся къ нашей исторіи. Я говорю, что по милости Божіей до насъ дошла древняя генеалогія Гаргантюа полнѣе, чѣмъ всякая другая, за исключеніемъ генеалогіи Мессіи, о которой я не говорю, потому что это мнѣ не пристало, да и черти (то-есть клеветники и ханжи) тому препятствуютъ. Эта генеалогія была найдена Жаномъ Одо на лугу, которымъ онъ владѣлъ около Арсо-Гало {Мѣстность въ Турени.}, ниже Оливы, по направленію къ Нарсэ. Тамъ онъ велѣлъ копать ровъ, и землекопы уткнулись заступами въ большую бронзовую гробницу, безмѣрно длинную: конца ей такъ и не нашли, потому что она заходила далеко за шлюзы рѣки Вьенны. Гробницу вскрыли въ одномъ мѣстѣ, обозначенномъ стаканомъ, вокругъ котораго шла надпись этрускими буквами: «Hic bibitur», и нашли девять бутылокъ, въ томъ порядкѣ, какъ разставляютъ кегли въ аскони. Средняя изъ нихъ прикрывала толстую, жирную, большую, сѣрую, хорошенькую, маленькую, заплѣснѣвшую книжечку, которая пахла такъ же сильно — но только не такъ пріятно — какъ розы. А въ ней нашли вышеупомянутое генеалогическое древо, написанное канцелярскимъ почеркомъ, но не на бумагѣ, и не на пергаментѣ, и не на воскѣ, а на древесной корѣ, настолько, однако, обветшалой, что едва можно было разобрать буквы. Азъ, недостойный, былъ призванъ и съ помощью очковъ, а также примѣнивъ искусство, преподаваемое Аристотелемъ, читать малозамѣтныя буквы, перевелъ ее, какъ сами увидите, если вы пантагрюэлисты, то-есть если вы станете читать про изумительныя дѣянія Пантагрюэля за стаканомъ добраго вина. Въ концѣ книжечки находился маленькій трактатъ, озаглавленный: Предохранительныя бездѣлушки. Крысы и тараканы или (какъ бы не соврать) другія зловредныя животныя изгрызли начало; остальное я привожу ниже, изъ уваженія къ древности.

II

Предохранительныя бездѣлушки, найденныя въ одномъ древнемъ памятникѣ.

Эта глава заключаетъ въ себѣ длиннѣйшее и загадочное стихотвореніе, смыслъ котораго невозможно передать переводомъ, а потому отсылаемъ любопытныхъ къ подлиннику.

III

О томъ, какъ Гаргантюа одиннадцать мѣсяцевъ пребывалъ во чревѣ матери.

Грангузье былъ въ свое время beсельчакъ и не дуракъ выпить, и охотно ѣлъ соленое. Поэтому у него всегда былъ добрый запахъ майнцкихъ и байонскихъ окороковъ, великое множество копченыхъ языковъ, изобиліе колбасъ, смотря по времени года, и солонины съ горчицей. Подкрѣпленіемъ служила икра, сосиски, которыя онъ, однако, выписывалъ не изъ Болоньи (потому что боялся ломбардскихъ li bouconi {Ядъ.}, но изъ Вигорра, Лонгоннэ, Брена и Руарга. Достигши зрѣлости, онъ женился на Гаргамель, дочери короля Парпальоновъ, красивой и здоровенной дѣвкѣ. Оба охотно цѣловались и обнимались до тѣхъ поръ, пока она не забеременѣла славнымъ сыномъ и носила она его одиннадцать мѣсяцевъ. Такъ какъ столько и долѣе могутъ носить женщины, въ особенности когда это какой-нибудь шедевръ и особа, долженствующая въ свое время совершить великіе подвиги. Какъ говоритъ Гомеръ, ребенокъ, которымъ забеременѣла нимфа (отъ Нептуна), родился ровно годъ спустя, т. е. на двѣнадцатомъ мѣсяцѣ. Такъ какъ (по словамъ Авлія Гелліуса, lib. III) такое долгое время приличествовало величію Нептуна, дабы ребенокъ успѣлъ развиться въ совершенствѣ. По той же причинѣ Юпитеръ продлилъ на 48 часовъ ночь, проведенную имъ съ Алкменой. Потому что въ болѣе короткое время онъ бы не могъ выковать Геркулеса, который очистилъ вселенную отъ чудовищъ и тирановъ. Господа древніе пантагрюэлисты подтвердили то, что я говорю, и объявили не только возможнымъ, но и законнымъ ребенка, родившагося у женщины на одиннадцатомъ мѣсяцѣ по смерти ея мужа. Гиппократъ, lib. De Alimento. Плиній, lib. VII, cap. V. Плавтъ, In Cistellaria. Маркусъ Барро въ сатирѣ, озаглавленной: Завѣщаніе, и ссылавшійся въ этомъ случаѣ на авторитетъ Аристотеля. Ценсоринусъ, lib. De Die natali. Аристот. lib. VII. cap. III и IV, De Natura animalimn. Геллій, lib. Ill, cap. XVI. Сервій, in Eel. IV, приводя этотъ стихъ Виргинія: Matri longa decern… И тысяча другихъ глупцовъ, число которыхъ еще умножилось законовѣдами. ff. De suis et legit. 1. intestato, § fin. И in Authent. de restitut. et ea quae parit in undecimo mense. Многіе нацарапали это въ своихъ каверзныхъ законахъ: Галлъ, ff. De lib. et Posth. и 1. septimo ff. De Stat. homin. и нѣкоторые другіе, которыхъ пока не смѣю назвать. Благодаря этимъ законамъ, женщины-вдовы могутъ гулять цѣлыхъ два мѣсяца по смерти своихъ мужей. Прошу покорно васъ, мои добрые товарищи, если встрѣтите такихъ, что стоютъ вниманія, займитесь ими и приведите ихъ ко мнѣ. Потому что если онѣ забеременѣютъ на третьемъ мѣсяцѣ, то ребенокъ ихъ будетъ наслѣдникомъ покойныхъ мужей. А разъ дѣло сдѣлано, смѣло пользуйтесь этимъ, и будь, что будетъ, потому что чрево уже съ плодомъ. Вѣдь Юлія, дочь императора Октавіана только тогда отдавалась своимъ приспѣшникамъ, когда чувствовала себя беременной, подобно тому какъ судно принимаетъ кормчаго не прежде, какъ будетъ оконопачено и нагружено. И если кто-нибудь упрекнетъ ихъ за то, что онѣ допускаютъ сближеніе съ мужчиной во время беременности, между тѣмъ какъ животныя не подпускаютъ къ себѣ самцовъ въ такое время, онѣ отвѣтятъ, что вѣдь то животныя, а онѣ женщины и умѣютъ цѣнить прекрасныя и веселыя привилегіи вторичнаго зачатія; или какъ нѣкогда, по словамъ Макробія (lib. II Saturnal.), отвѣтила Популія: если діаволъ не хочетъ, чтобы женщины забеременѣли, то слѣдуетъ преградить всѣ пути къ тому.

IV

О томъ, какъ Гаргамель, будучи беременной Гаргантюа, объѣлась потрохами.

Вотъ при какихъ обстоятельствахъ и какимъ образомъ забеременѣла Гаргамель. И если вы мнѣ не повѣрите, это будетъ равносильно изверженію истины. Изверженіе же приключилось и съ Гаргамель послѣ обѣда въ третій день февраля мѣсяца отъ того, что она объѣлась потрохами. Потроха — это жирная требуха откормленныхъ воловъ. Ихъ откармливаютъ и въ хлѣвахъ и на такихъ лугахъ, что косятся два раза въ годъ. Такихъ откормленныхъ воловъ убили триста шестьдесятъ семь тысячъ четырнадцать штукъ, намѣреваясь посолить во вторникъ на масляницѣ, чтобы къ веснѣ запасти вдоволь солонины и съ нея начинать каждый обѣдъ для возбужденія жажды. Потроховъ, какъ можете себѣ представить, оказалось въ изобиліи, и они были такъ вкусны, что всѣ себѣ пальчики облизывали. Но черта съ два! Гдѣ же было долго сберечь такую уйму потроховъ: они бы непремѣнно протухли, а это было бы неприлично. И вотъ рѣшено было сожрать ихъ безъ промедленія. Съ этою цѣлью пригласили всѣхъ гражданъ Сенэ, Сюилэ, Ла-Рошъ-Клермо, Вогодрэ, не обойдя и гражданъ Кудрэ, Монпансье, Ле-Ге-де-Ведъ и другихъ сосѣдей: всѣ они были здоровые пьяницы, веселые ребята и славные игроки въ кегли, такъ-то! Добрякъ Грангузье былъ очень доволенъ и приказывалъ, чтобы ничего не жалѣли. Своей женѣ, однако, онъ совѣтовалъ поменьше ѣсть, такъ какъ ей приходилось скоро родить, а требуха не легко переваривается. — Ужъ, должно быть, большая охота приспѣла жевать нечистоты тому, кто ѣстъ отъ нихъ мѣшки, — говорилъ онъ. Несмотря на эти увѣщанія, она съѣла шестнадцать бочекъ, два ведра, и шесть горшковъ. То-то расперло ей кишки. Послѣ обѣда всѣ отправились безпорядочной толпой въ рощу: и тамъ на густой муравѣ плясали подъ звуки веселыхъ свирѣлей и нѣжныхъ волынокъ, да такъ радостно, что небеснымъ развлеченіемъ было глядѣть на ихъ веселье.

V

Пьяная бесѣда.

Потомъ принялись полдничать въ укромномъ мѣстѣ. Бутылки заходили кругомъ, окорока забѣгали, стаканы запрыгали, кубки зазвенѣли. — Раскупоривай! наливай! поворачивайся! взболтай! — Налей мнѣ вина, не разбавляя водой; вотъ такъ, другъ! Доливай стаканъ до самыхъ краевъ. — Налей мнѣ краснаго вина, да пусть оно бѣжитъ черезъ край. — Наконецъ-то мы утолимъ жажду. — Эхъ ты, подлая лихорадка, проваливай! — Ей, ей, кума, я еще не вошелъ во вкусъ. — Чего ты пріуныла, голубушка? — Вотъ именно. — Чертъ побери, давай пить. Я пью только въ свое время, какъ мулъ папы. — Я пью только изъ требника {Бутылка въ формѣ требника, изобрѣтенная монахами.}, какъ добрый монахъ. — Что прежде родилось: жажда или пьянство? — Жажда. Кто бы сталъ пить безъ жажды, когда люди были невинны? — Пьянство. Потому что: privatio præsupponit habitum. Я вѣдь кутейникъ! Fœcundi ca ces quem non fecere disertum? — Нашъ братъ, невинный человѣкъ, часто пьетъ и безъ жажды. — Я, грѣшный человѣкъ, не пью безъ жажды, которую чувствую или, по крайней мѣрѣ, предчувствую, чтобъ предупредить ее, понимаете. Пью, чтобъ не пришлось мучиться отъ жажды. — Я пью вѣчно. Для меня вѣчность — пьянство, а пьянство — вѣчность. Будемъ пѣть и пить. Затянемъ круговую. — Затянемъ мотетъ. — Гдѣ моя лейка {Непереводимая игра словъ, основанная на созвучіи entonner — запѣвать и entonnoir — воронка, лейка.}? Это еще что? За меня по довѣренности другіе пьютъ! — Вы смачиваете горло, чтобы въ немъ перестало першить? Или у васъ только и першитъ для того, чтобы его промочить? — Я ничего не смыслю въ теоріи, а практика меня иногда выручаетъ. — Наливай поскорѣе! Я промачиваю горло, потягиваю изъ рюмочки, и все изъ-за страха смерти. — Пейте всегда, никогда не помрете. — Если я не буду пить, то засохну и помру. Душа моя переселится къ лягушкамъ въ прудъ. Душа не можетъ жить въ засухѣ {Св. Августинъ: Anima certe, quia spiritns est, in sicco habitare non potest.}. — Виночерпіи, творцы новой формы, превратите меня, не пьющаго, въ пьющаго. Вѣчная поливка требуется для корявыхъ и сухихъ кишекъ. — Тщетно пьетъ тотъ, кто не чувствуетъ удовольствія. Тому все вино переходитъ въ кровь, а пузырю ничего не достается. — Я охотно обмою потроха теленка, котораго я сегодня утромъ потрошилъ. Я порядкомъ набилъ желудокъ. — Если бы бумага на моихъ векселяхъ такъ же пропиталась виномъ, какъ я, то мои кредиторы получили бы обратно свое вино, если бы выжали ихъ. — О сколько еще вина войдетъ въ меня, прежде чѣмъ сколько-нибудь изъ меня выйдетъ? — Пить такими глоточками! Да это вредно для груди. Это называется пить флакончиками. — Какая разница между бутылкой и флакономъ? — Большая: бутылка закупоривается пробкой, а флаконъ завинчивается. — Что за вздоръ! Отцы наши пивали хорошо и изъ горшковъ. — Полно врать, будемъ пить. — Вамъ нечего выпустить въ рѣку? Вотъ идетъ промывать потроха. — Я пью точно губка. — Я пью, какъ храмовникъ {Храмовникъ — рыцарь, иначе — тампліеръ.}. — А я tanquam sponsus {Sponsus — женихъ, éponge — губка; выходитъ игра словъ на основаніи созвучія латинскаго слова съ французскимъ.}. — А я sicut terra sine aqua. — Синонимъ ветчины? — Это — жеребенокъ {Poulain — жеребенокъ, фигуральное названіе доски, по которой спускаютъ бочки въ погребъ.}. По «жеребенку» спускаютъ вино въ погребъ, а по ветчинѣ его спускаютъ въ желудокъ. — Эй, давай вина. Kespice personam, pone pro duo: bus non est in usu. — Если бы я такъ же хорошо леталъ, какъ глотаю, я бы высоко поднялся въ воздухѣ. Ainsi se feist Jacques Cnenr riche. Ainsi profitent hoys en friche. Ainsi conquosta Bacchus l’Inde. Ainsi Philosophie, Melinde 1). 1) Такъ разбогатѣлъ Жакъ Кёръ (богатый финансистъ временъ Карла VII). Такъ растетъ лѣсъ лучше на взрытой землѣ. Такъ Бахусъ завоевалъ Индію. А Мелиндъ — философію. — Пойдетъ дождикъ — вѣтеръ стихнетъ. Много будешь пить, лопнетъ брюхо. — Ну, а если бы я пускалъ изъ себя вино, стали бы вы его пить? — Вамъ предоставляю. — Пажъ, давай; я заявляю о своемъ правѣ, потому что наступила моя очередь. — Понюхай, другъ, есть ли еще что на днѣ? — Я подаю на апелляцію, какъ жаждущій. Пажъ, занеси мою апелляцію въ протоколъ. — Какіе подонки! Я пью до дна. — Не спѣшите и подбирайте остатки. — Вотъ еще потроха, требуха на закуску, отъ быка съ черной отмѣтиной. — О, ради Бога, докончимъ его во славу хозяина. — Пейте, или я васъ… Нѣтъ, нѣтъ, пейте, прошу васъ. Воробьи ѣдятъ только тогда, когда ихъ похлопаешь подъ хвостикъ. Я пью только тогда, когда меня вѣжливо просятъ. — Lagona edatera {Другъ, вина! (на нарѣчіи басковъ).}. Какъ бы мнѣ пить ни хотѣлось, а это вино утолитъ мою жажду. — Это вино справится съ жаждой. — Это вино напоитъ всякаго. — Пусть звонъ флаконовъ и бутылокъ скажетъ тому, кто потерялъ жажду: не ищи ее здѣсь. Мы ее залили виномъ! — Великій Богъ создалъ, планеты, а мы облизываемъ блюда {Здѣсь непереводимая игра словъ: — Le grand Dien feit les pianettes, et nous faisons les plats nets.}. — Возвѣщаю вамъ слово. Божіе: Sitio. Камень, именуемый ἄβεστος {Горный ленъ.} не труднѣе залить, чѣмъ жажду сына моего отца. Аппетитъ приходитъ, когда ѣдятъ, говорилъ Анжестъ-онъ-Мансъ, жажда проходитъ, когда пьютъ. — Лѣкарство отъ жажды? Оно какъ разъ обратное лѣкарству отъ укушенія собаки; бѣгите за собакой, никогда она васъ не укуситъ; пейте прежде, чѣмъ пить захочется, и никогда жажда не будетъ васъ мучить. — Ага! Ты уже заснулъ! Тебя надо будить. — Вѣчный виночерпій, сохрани насъ отъ сна. У Аргуса было сто глазъ, чтобы видѣть, а виночерпію надобно сто рукъ, какъ Бріарею, чтобы неутомимо наливать вино. — Промочимъ горло; скоро высохнетъ. — Бѣлаго вина! наливай полнѣй! наливай, чортъ тебя возьми! наливай до краевъ; языкъ у меня пересохъ. — Товарищъ, выпьемъ! за твое здоровье, товарищъ! — Ну, ну, ну, выпилъ. — О lacrуma Christi! Это вино — изъ Девиньера, это — славное красное вино. — О, какое чудное бѣлое вино! А вѣдь, ей-Богу, это мѣстное винцо. — Да, да, но вкусное и забористое. — Товарищъ, смѣлѣе. На этой игрѣ не разоримся, потому что я взялъ лёве. — Ex hoc in hoc. Безъ обмана: всѣ видѣли. — Я знатокъ своего дѣла. А brum, à brum, я патеръ Масэ {Игра словъ на имя Масэ, хроникера Франциска I.}. — Охъ, вы, жалкіе пьяницы! Пажъ, другъ мой, налей мнѣ вина, прошу тебя. По-кардинальски. Natura abhorret vacuum. — Вѣдь, подумаешь, муха пила. — Какъ въ Бретани, допивайте это вино все до капли. — Не бойтесь, это травы.

VI

О томъ, какимъ диковиннымъ образомъ родился Гаргантюа.

Пока они вели эту пьяную бесѣду, у Гаргамель заболѣлъ животъ, и Грангузье, вставъ съ травы, ласково утѣшалъ ёе, думая, что у нея начинаются родовыя боли. Онъ говорилъ ей, что на травѣ въ рошѣ сыро, но что скоро она поправится, что ей сѣлдуетъ вооружиться мужествомъ въ ожиданіи ребеночка, хотя бы ей пришлось немножко и потерпѣть, но что боль скоро пройдетъ, а радость, которая затѣмъ наступитъ, заставитъ ее совсѣмъ забыть о боли. — Вотъ тебѣ доказательство, — говорилъ онъ: -Спаситель сказалъ въ Евангеліи (Іоанна, XX): «Женщина, когда рождаетъ, терпитъ скорбь, потому, что пришелъ часъ ея; но когда родитъ младенца, уже не помнитъ скорби отъ радости». — Ахъ! — сказала она, — вы хорошо говорите, и мнѣ пріятнѣе слышать эти евангельскія слова и отъ нихъ мнѣ гораздо легче, нежели когда читаютъ жизнь св. Маргариты и другое подобное ханжество {Женщинамъ во время родовъ читали жизнеописаніе св. Маргариты.}. — Не бойся, — говорилъ онъ, — и скорѣе рожай этого ребенка, затѣмъ мы и другого сдѣлаемъ. — Ахъ! — отвѣчала она, — вамъ, мужчинамъ, легко говорить; но съ Божіей помощью я постараюсь вамъ угодить. Но далъ бы Богъ, чтобы этого больше не повторялось. — Чего? — сказалъ Грангузье. — Ну, — отвѣтила она, — не прикидывайтесь дурачкомъ! Вы меня понимаете. — Ахъ, вотъ что! — сказалъ онъ. Коли такъ, вели принести ножъ. — Ахъ! — отвѣтила она, — Боже упаси. Богъ меня проститъ, я сказала это не отъ чистаго сердца, и не обращайте вниманія на мои слова. Но мнѣ сегодня тяжко придется, если Богъ мнѣ не поможетъ, и все по вашей милости и ради вашего удовольствія. — Смѣлѣе, смѣлѣе, — говорилъ онъ. Не тревожься заранѣе и положись на переднихъ четырехъ воловъ {Поговорка въ Пуату во время пахоты.}. Я пойду, выпью еще нѣсколько стакановъ. Если же бы тебѣ стало худо, я буду близко, крикни мнѣ, и я прибѣгу. Вскорѣ послѣ того она принялась вздыхать, жаловаться и кричать. Тутъ набѣжали со всѣхъ сторонъ бабы-по-витухи. И, ощупывая ее, нашли какія-то обрывки кожи, очень дурного запаха, и думали, что это ребенокъ, но оказалось, что у нея поносъ, оттого, что она объѣлась потрохами, какъ выше сказано. Тогда одна грязная старуха изъ числа прибѣжавшихъ, славившаяся какъ хорошая лѣкарка и шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ прибывшая изъ Бризпайль около Сенъ-Жну (рис. стр. 14), дала ей вяжущее средство, такое жестокое, что у нея стянуло всѣ кишки и ихъ — страшно подумать! — зубами не растянуть бы. Благодаря этому несчастному обстоятельству, матка разслабла, ребенокъ въ ней встряхнулся и проникъ въ полую вену и, карабкаясь по діафрагмѣ до самыхъ плечъ (гдѣ вышеназванная вена раздвояется), повернулъ налѣво и вышелъ изъ лѣваго уха. И тотчасъ какъ родился, онъ не закричалъ, какъ другія дѣти: уа! уа! Но громкимъ голосомъ возопилъ: «Пить! пить! пить!» — точно всѣхъ приглашалъ выпить, и его услышали и въ Бёсъ {Мѣстечко и рѣка въ Лудюнуа.} и въ Бибарэ {По мнѣнію комментаторовъ, это — Виварэ, и, придавая эту форму слову Виварэ, Раблэ имѣлъ намѣреніе сблизить его со словомъ bibere и объединить съ страной пьяницъ.}. Догадываюсь, что вы не вѣрите такому диковинному рожденію. Если не вѣрите — мнѣ горя мало, но порядочный и разсудительный человѣкъ всегда вѣритъ тому, что ему говорятъ, и тому, что написано. Развѣ не сказалъ Соломонъ (Proverbiorum XIV): Innocens credit omni verbo, etc., а св. Павелъ (Prim. Corinth. XIII): Charitas omnia credit? Почему бы и вамъ не повѣрить? Потому что невѣроятно, скажете вы. Говорю вамъ, что по тому самому вы должны вѣрить безусловно. Вѣдь ученые Сорбонны говорятъ, что вѣра есть невидимыхъ вещей обличеніе. Развѣ это противно нашему закону, нашей вѣрѣ, нашему разуму, или Св. Писанію? Со своей стороны, я не вижу ничего въ Св. Писаніи, что бы этому противорѣчило. И если Богу было бы такъ угодно, скажете ли вы, что онъ не могъ этого сдѣлать? Ахъ! умоляю васъ, не затрудняйте своей головы такими вздорными мыслями. Говорю вамъ, что для Бога нѣтъ ничего невозможнаго. И если бы онъ захотѣлъ, женщины рожали бы дѣтей черезъ ухо. Развѣ Бахусъ не родился изъ ляжки Юпитера? Развѣ Роктальядъ {Лицо изъ дѣтской сказки.} не родился изъ пятки матери? Крокмушъ — изъ туфли кормилицы? Минерва не вышла ли изъ головы Юпитера черезъ ухо? Адонисъ изъ коры благовоннаго дерева? Касторъ и Полуксъ изъ яйца, снесеннаго и высиженнаго Ледой? Но вы были бы еще болѣе удивлены и озадачены, если бы я вамъ пересказалъ всю главу изъ Плинія, въ корой онъ говоритъ о диковинныхъ, неестественныхъ рожденіяхъ. А вѣдь я далеко не такой самоувѣренный враль, какимъ былъ онъ. Прочитайте седьмую главу его «Естественной Исторіи» и оставьте меня въ покоѣ.

VII

О томъ, какъ, произошла имя Гаргантюа и какъ онъ тянулъ вино.

Добрякъ Грангузье пилъ и гулялъ съ товарищами и въ это время услышалъ страшный крякъ, который испустилъ его сынъ, появляясь на свѣтъ Божій. Ребенокъ оралъ: «Пить! пить! пить!» Грангузье сказалъ: «Que grand tu as!» {Какая у тебя здоровая (подразумѣвается: глотка)!}. Присутствующіе, услышавъ это, сказали, что поистинѣ его-слѣдуетъ назвать Гаргантюа, потому что таково было первое слово его отца при рожденіи сына, въ подражаніе и по примѣру древнихъ евреевъ, на что отецъ согласился, и матери понравилось. И, чтобы успокоить ребенка, ему дали пить вина, сколько влѣзетъ, а затѣмъ понесли крестить и окрестили, какъ это дѣлается у добрыхъ христіанъ. Послѣ того ему выписали изъ Потилье и Времона {Деревни въ окрестностяхъ Шинона.} семнадцать тысячъ девятьсотъ пятнадцать коровъ, чтобы кормить его, такъ какъ невозможно было въ цѣломъ краѣ найти кормилицы, которая годилась бы для этого дѣла, принимая во вниманіе огромное количество молока, какое ему требовалось, хотя нѣкоторые доктора-скотисты {Доктора, послѣдователи Duns Scot’а.} утверждали, что мать кормила его грудью и что она могла заразъ добыть изъ грудей тысячу четыреста двѣ бочки девять горшковъ молока. Но это невѣроятно. И такое утвержденіе признано было непристойнымъ, оскорбительнымъ для ушей добрыхъ людей и за версту отдающимъ ересью. Въ такомъ состояніи провелъ ребенокъ годъ и десять мѣсяцевъ, послѣ чего, по совѣту медиковъ, его начали выносить изъ дому, и заказана была красивая телѣжка, запрягавшаяся волами, изобрѣтенная Жаномъ Деніо {Имя неизвѣстное.}. Въ этой телѣжкѣ его весело катали, и пріятно было глядѣть на него, потому что у него была славная рожа и чуть не десять подбородковъ, и онъ почти никогда не кричалъ, но безпрестанно марался, потому что у него были необыкновенно вялыя кишки, частью отъ натуральной комплексіи, частью отъ случайнаго расположенія къ слишкомъ обильному потребленію осенняго сока (вина). Онъ зря не пилъ ни капли. Случалось ли ему сердиться, досадовать, гнѣваться или огорчаться, топалъ ли онъ ногами, плакалъ, или кричалъ, — ему приносили вина и давали выпить, и тотчасъ же онъ становился смирнымъ и веселымъ. Одна изъ его гувернантокъ говорила мнѣ, и божилась при этомъ, что при первомъ звукѣ кружекъ и флаконовъ онъ приходилъ въ восторгъ, точно испытывалъ райскія наслажденія. Такъ что онѣ, считая такую наклонность божественной, стучали передъ нимъ поутру, чтобы его развеселить, ножами по стаканамъ, или пробками по флаконамъ, или же крышками по кружкамъ. И при этомъ звукѣ онъ радовался, дрожалъ и самъ вставалъ, качая головой, наигрывая пальцами, точно на лютнѣ.

VIII

О томъ, какъ одѣли Гаргантюа.

Когда онъ подросъ, отецъ приказалъ, чтобы ему сшили платье подъ цвѣтъ его ливреи, которая была бѣлая съ голубымъ. За это принялись, и скроили и сшили ему платье по модѣ, какая тогда была. Клянусь реэстрами казначейства въ Монсоро, его одѣли такъ, какъ ниже слѣдуетъ. Чтобы сшить ему рубашку, взяли девятьсотъ аршинъ полотна Шательро и двѣсти аршинъ для ластовицъ, то-есть тѣхъ квадратиковъ, которые кладутся подъ мышки. Рубашка была безъ сборокъ, потому что сборки были изобрѣтены позднѣе, когда у бѣлошвеекъ сломались иголки и онѣ стали работать на иной ладъ. Для камзола взяли восемьсотъ тринадцать аршинъ бѣлаго атласа, а для шнурковъ употребили тысячу пятьсотъ девять съ половиной собачьихъ шкуръ. Въ то время появилась мода привязывать штаны къ камзолу, а не камзолъ къ штанамъ: потому что послѣднее противно природѣ, какъ это вполнѣ доказалъ Олькамъ по поводу «Exponibles» г-на Haultechanssade {Фантастическое сочиненіе и фантастическій авторъ, котораго будто бы, по словамъ Раблэ, комментировалъ Олькамъ, знаменитый англійскій богословъ XIV вѣка.}. На штаны взяли тысячу сто пять аршинъ съ третью бѣлаго стамета, и они были скроены въ формѣ колоннъ съ полосами и зубцами сзади, чтобы почки не разгорячались. Сквозь зубцы сквозило голубое дама столько, сколько было нужно. И, замѣтьте, что у него были очень красивыя ноги и вполнѣ соразмѣрныя съ его ростомъ. На клапанъ у штановъ взяли шестнадцать аршинъ такого же сукна и сдѣлали его въ формѣ подпорки, красиво скрѣпленной двумя золотыми пряжками, которыя захватывались двумя эмальированными крючками, и въ каждомъ изъ нихъ вправленъ былъ большой изумрудъ, величиной съ апельсинъ. Потому что (какъ говоритъ Орфей libro de lapidibus и Плиній libro ultimo) у этого камня есть свойство возбуждать и укрѣплять мужскую силу. Разрѣзъ клапана былъ длиною съ трость, той же кройки, какъ и штаны, и такъ же подбитъ голубымъ дама. Но, глядя на красивое золотое шитье и прошивку, отдѣланную драгоцѣнными брильянтами, рубинами, бирюзой, изумрудами и жемчугомъ, вы бы сравнили ее съ великолѣпнымъ рогомъ изобилія, — какъ мы его видимъ на древнихъ изображеніяхъ и какой подарила Реа двумъ нимфамъ Адрастеѣ и Идѣ, кормилицамъ Юпитера, всегда галантный, сочный, свѣжій, — всегда зеленѣющій, всегда цвѣтущій, всегда плодоносный, полный соковъ, полный цвѣтовъ, плодовъ, полный всякихъ наслажденій. Божусь, что на него весело было глядѣть. Но я еще подробнѣе опишу вамъ это въ книгѣ, которую я написалъ: «О достоинствѣ клапана у штановъ». Въ одномъ только предупреждаю васъ, а именно: что если клапанъ былъ очень длиненъ и широкъ, то и внутри былъ хорошо снабженъ — и нисколько не походилъ на лицемѣрные клапаны толпы мышиныхъ жеребчиковъ, подбитыхъ вѣтромъ — къ вящшему интересу женскаго пола. На башмаки ему взяли четыреста шесть аршинъ кармазиннаго бархата и скроили ихъ аккуратно параллельными полосами и пришили другъ къ дружкѣ въ видѣ однородныхъ цилиндровъ. На ихъ подошву употребили тысячу сто шкуръ коричневыхъ коровъ, скроенныхъ съ узкими носками. На япанчу ему взяли тысячу восемьсотъ аршинъ голубого бархата, вышитаго но краямъ виноградными листьями, а по серединѣ серебряными штофиками, съ золотымъ переплетомъ, украшеннымъ жемчугомъ, указывая этимъ, что въ свое время онъ станетъ добрымъ пьяницей. На кушакъ ему пошло триста съ половиной аршинъ шелковой саржи, на половину бѣлой, а на половину голубой, если только я не ошибаюсь жестоко. Шпага его была не изъ Валенсіи, а кинжалъ не изъ Сарагоссы: потому что отецъ его чертовски ненавидѣлъ всѣхъ этихъ пьяныхъ омавританившихся гидальго, но онъ получилъ прекрасную деревянную шпагу и кинжалъ изъ вареной кожи, раскрашенные и позолоченные, какихъ всякій пожелалъ бы. Кошелекъ его былъ сдѣланъ изъ слоновой кожи, которую ему подарилъ Праконталь, проконсулъ Ливіи. Для его верхняго платья взяли девять тысячъ шестьсотъ аршинъ безъ двухъ третей голубого бархата, затканнаго по діагонали золотомъ; отъ этого при извѣстной перспективѣ получался необыкновенный цвѣтъ, подобный тому, что мы видимъ на шейкахъ горлицъ, и чрезвычайно пріятный для глазъ зрителей. Для его шапки взяли триста два аршина съ четвертью бѣлаго бархата, а форму придали ей широкую и круглую по размѣру его головы: отецъ его говорилъ, что мавританскія шапки, сшитыя на подобіе корки отъ пирога, когда-нибудь принесутъ несчастье бритымъ головамъ, которыя ихъ носятъ. Въ шапку воткнуто было большое, красивое, голубое перо пеликана изъ дикой Гирканіи и мило свѣшивалось на правое ухо. На груди у него висѣлъ золотой образъ вѣсомъ въ шестьдесятъ восемь марокъ, съ изображеніемъ человѣческой фигуры съ двумя головами, обращенными другъ къ другу, четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задами; такою, какъ увѣряетъ Платонъ in Symposio, была будто бы человѣческая природа при своемъ мистическомъ началѣ. Кругомъ образа шла надпись іоническими буквами: Ἡ ἀγάπη οὐ ζήτεῖ τὰ ἑαυιῆς {Св. Павелъ, I посл. къ Коринѳянамъ, XIII, 5: Любовь не ищетъ своего.}. Вокругъ шеи надѣта была золотая цѣпь вѣсомъ въ двадцать пять тысячъ шестьдесятъ три золотыхъ марки, сработанная въ формѣ крупныхъ ягодъ, между которыми вставлены были большіе драконы, вырѣзанные на большихъ кускахъ зеленой яшмы и окруженные сіяніемъ, какъ ихъ носилъ нѣкогда царь Несепсъ {Египетскій царь, астрономъ.}. Цѣпь спускалась до самаго пупка, что ему было полезно во всю его жизнь, какъ это хорошо извѣстно греческимъ врачамъ. На его перчатки пошло шестнадцать кожъ, спущенныхъ съ домовыхъ, да три кожи оборотней на опушку. И изъ этого матеріала онѣ были приготовлены по предписанію чернокнижниковъ Сенлуанда {Въ Турской епархіи.}. Что касается перстней, которые отецъ его хотѣлъ, чтобы онъ носилъ, ради воскрешенія древняго признака благородства, то на указательномъ пальцѣ лѣвой руки у него красовался карбункулъ, величиной съ страусовое яйцо, красиво отдѣланный въ серафское {Египетская монета.} золото. На среднемъ пальцѣ той же руки надѣтъ былъ перстень, составленный изъ четырехъ металловъ, такъ чудесно сплавленныхъ, какъ еще не видано было, причемъ сталь нисколько не мѣшала золоту, а серебро — мѣди. Все это было работой капитана Шапюи, а Алькофрибасъ {Капитанъ Шапюи и Алькофрибасъ, по мнѣнію комментаторовъ, обозначаютъ самого Раблэ и Клода Шапюи, находившагося, какъ и Раблэ, въ свитѣ кардинала дю-Беллэ.} былъ его факторомъ. На среднемъ пальцѣ правой руки надѣтъ былъ перстень въ формѣ спирали, и въ немъ вправлены были великолѣпный рубинъ, остроконечный брильянтъ и изумрудъ изъ Физона {Рѣка въ Азіи.}, не имѣвшій цѣны. Потому что Гансъ Карвель, великій гранильщикъ короля Мелинды, оцѣнивалъ ихъ въ шестьдесятъ девять милліоновъ восемьсотъ девяносто четыре тысячи и восемнадцать барановъ {Золотая монета при Людовикѣ Святомъ, съ изображеніемъ агнца и надписью: Agnns Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis. Раблэ шутя говоритъ: montons а la grand laine, длиннорунные бараны.}; во столько же ихъ оцѣнили и Фуггеры изъ Аугсбурга {Знаменитые банкиры въ Аугсбургѣ.}.

IX

Цвѣта и ливреи Гаргантюа.

Цвѣта Гаргантюа были бѣлый съ голубымъ, какъ выше сказано. И этимъ отецъ его хотѣлъ дать знать, что рожденіе сына было для него небесной радостью. Потому что бѣлое означало радость, веселіе, утѣхи и забавы, а голубое — небесныя вещи. Я хорошо понимаю, что, читая эти слова, вы смѣетесь надъ старымъ пьяницей. и отвергаете его толкованіе цвѣтовъ, какъ невѣрное и нелѣпое, утверждая, что бѣлый цвѣтъ обозначаетъ вѣру, а голубой — твердость. Но, не волнуясь, не гнѣваясь, не раздражаясь, не досадуя (потому что времена теперь опасныя), отвѣчайте мнѣ, прошу васъ. Никакого принужденія относительно васъ или кого другого я не замышляю. Просто только, скажу вамъ одно словечко. Что васъ задѣваетъ? что васъ оскорбляетъ? кто сказалъ вамъ, что бѣлый цвѣтъ обозначаетъ вѣру, а голубой — твердость? Мало читаемая книга, продаваемая разносчиками и книгоношами и озаглавленная «Геральдика цвѣтовъ». Кто ее написалъ? Кто бы онъ ни былъ, онъ доказалъ свою осторожность тѣмъ, что не подписался. Но, впрочемъ, я не знаю, чему больше въ немъ удивляться: его нахальству или его глупости. Нахальству, съ которымъ онъ, безъ всякой разумной причины и помимо всякаго вѣроятія, осмѣливается предписывать по личному усмотрѣнію, что должны обозначать собою цвѣта. Такой обычай у тирановъ, которые ставятъ свой произволъ на мѣсто разума, а не у мудрецовъ и ученыхъ людей, которые удовлетворяютъ читателей убѣдительными доводами. Глупости, благодаря которой онъ вообразилъ, что, помимо всякихъ другихъ доказательствъ и убѣдительныхъ аргументовъ, міръ станетъ руководствоваться для своихъ девизовъ его вздорными измышленіями. И, дѣйствительно (по пословицѣ: дуракъ дураку и потакаетъ), онъ нашелъ нѣсколькихъ глупцовъ, которые повѣрили его писаніямъ. И, сообразуясь съ ними, сложили свои прибаутки и поговорки, осѣдлали своихъ муловъ, нарядили своихъ пажей, скроили свои штаны, вышили свои перчатки, обшили бахромой свои постели, расписали свои вывѣски, сложили пѣсенки и (что хуже всего) обманули и неблагородно и исподтишка надругались надъ цѣломудренными матронами. Въ такія же потемки угодили и придворные хвастуны и толмачи, которые въ своихъ девизахъ «надежду» обозначаютъ «глобусомъ», «огорченіе» — перьями птицъ, «меланхолію» — растеніемъ голубки, «благосостояніе» — «двурогой луной», «банкротство» — «сломанной скамьей», «кровать безъ балдахина» обозначаетъ у нихъ «лиценціата» {Во всѣхъ этихъ словахъ по-французски существуетъ непередаваемая игра словъ.}. Всѣ эти омонимы такъ плоски, такъ грубы и пошлы, что слѣдовало бы пришить къ воротнику лисій хвостъ и надѣть маску изъ коровьяго помёта всякому, кто еще прибѣгаетъ къ нимъ во Франціи, послѣ возрожденія литературы. По тѣмъ же самымъ причинамъ (если только можно называть ихъ причинами, а не бреднями) долженъ ли я велѣть изобразить корзинку, чтобы обозначить, что я страдаю? Или банку съ горчицей въ знакъ того, что сердце мое уязвлено. И неужели ночной горшокъ обозначаетъ консисторскаго судью. А мои штаны — корабль вѣтровъ. А клапанъ отъ штановъ — регистратуру судебныхъ приговоровъ. А собачій пометъ — кружка для бѣдныхъ, гдѣ притаилась любовь моей милой. Совсѣмъ иначе поступали во время оно египетскіе мудрецы, когда они писали знаками, именуемыми гіероглифами: этихъ знаковъ никто не могъ понять, кто не былъ знакомъ съ качествомъ, свойствами и природой вещей, какія они изображали. Объ этомъ Орусъ Аполлонъ написалъ двѣ книги по-гречески, а Полифилъ еще пространнѣе изложилъ въ «Любовномъ сновидѣніи». Во Франціи вы могли видѣть образчикъ этого въ девизѣ адмирала Шабб, который раньше принадлежалъ Октавію Августу {Festina lente.}. Но не хочу вести свой корабликъ между подводныхъ скалъ и опасныхъ омутовъ и, вернувшись обратно въ гавань, откуда я выплылъ, брошу тамъ якорь. Но при этомъ, если Богъ сохранитъ мнѣ башку, которую моя бабушка величала винной кружкой, я не теряю надежды написать со временемъ объ этомъ подробнѣе и доказать, какъ философскими доводами, такъ и на основаніи авторитетовъ, признанныхъ всею древностью, какіе цвѣта и сколько ихъ существуетъ въ природѣ и что можно выразить каждымъ изъ нихъ.

X

О томъ, что обозначаютъ цвѣта бѣлый и голубой!).

1) Цвѣта Франціи.

Итакъ бѣлый цвѣтъ обозначаетъ радость, счастіе и веселіе: и обозначаетъ не зря, а по праву и вполнѣ основательно. Въ чемъ можете убѣдиться, если, оставивъ предубѣжденія, выслушаете то, что я вамъ изложу. Аристотель говоритъ, что если предположить двѣ противоположныхъ по существу вещи, какъ, напримѣръ, добро и зло, добродѣтель и порокъ, холодъ и тепло, бѣлое и черное, радость и печаль и тому подобное, — и если ихъ совокупить такимъ манеромъ, что контрастъ одного рода разумно сходится съ контрастомъ другого, то это значитъ, что и другіе контрасты сойдутся между собой. Напримѣръ: добродѣтель и порокъ суть два контраста одного рода, равно какъ добро и зло. Если одинъ изъ контрастовъ перваго рода подходитъ къ одному изъ контрастовъ второго, какъ добродѣтель и добро (потому что несомнѣнно, что добродѣтель — добра), то также сойдутся и два другихъ контраста: зло и порокъ, потому что порокъ золъ. Условившись въ этомъ логическомъ правилѣ, возьмемъ два другихъ контраста: радость и печаль; затѣмъ еще два: бѣлое и черное, потому что они физически противоположны другъ другу. Итакъ если черное обозначаетъ печаль, то бѣлое по праву будетъ означать радость. И это значеніе установлено не по людскому произволу, но принято со всеобщаго согласія, въ силу того, что философы называютъ jus gentium — всемірное право, признаваемое всѣми странами, какъ вамъ извѣстно. И всѣ народы, всѣ націи (за исключеніемъ древнихъ сиракузянъ и нѣкоторыхъ грековъ-кривотолковъ), всѣ языки, желая наружно выразить свою печаль, надѣваютъ черное платье, и всякій трауръ обозначается чернымъ цвѣтомъ. И такое всемірное согласіе только тогда возникаетъ, когда сама природа указываетъ для него аргументы и причины. И эти причины каждый самъ можетъ понять, не нуждаясь въ томъ, чтобы кто-нибудь его надоумилъ, и ихъ-то мы называемъ естественнымъ правомъ. По такому указанію природы весь свѣтъ считаетъ бѣлый цвѣтъ выразителемъ радости, веселія, счастія, удовольствія и наслажденія. Въ прошедшія времена ѳракійцы и критяне обозначали счастливые и веселые дни бѣлыми камнями, печальные же и несчастные — черными. И развѣ ночь не пагубна, не печальна и не меланхолична? Она черна и мрачна отъ отсутствія свѣта. А свѣтъ развѣ не радуетъ всю природу? Онъ бѣлѣе всего-на свѣтѣ. И въ доказательство я могъ бы отослать васъ къ книгѣ Лоренса Валле {Гуманистъ XV столѣтія.}, которую онъ написалъ въ опроверженіе Бартоля {Знаменитый юрисконсультъ.}, но свидѣтельство евангельское лучше убѣдитъ васъ. Въ Евангеліи отъ Матѳея (XVII) сказано, что во время Преображенія Господня vestimenta ejus facta sunt alba sicut lux {Одежды же его сдѣлались бѣлыми, какъ свѣтъ.}. И эта свѣтозарная бѣлизна давала понять тремъ апостоламъ идею и образъ вѣчнаго блаженства. Ибо свѣтъ радуетъ всѣхъ смертныхъ. И это доказывается словами старухи, которая лишилась уже всѣхъ зубовъ, а все-така говорила: Bona Lux. И словами Товія, который, потерявъ зрѣніе, отвѣтствовалъ на привѣтствіе архангела Рафаила:. «Какая радость возможна для меня, когда я не вижу дневнаго-свѣта?» Этимъ цвѣтомъ засвидѣтельствовали ангелы радость, всего міра при Воскресеніи Господа (отъ Іоанна XX). И при Его Вознесеніи (Дѣянія Ап. I), Такое же одѣяніе видѣлъ св. Іоаннъ евангелистъ (Апок. IV и VII) на праведникахъ въ небесномъ и блаженномъ Іерусалимѣ. Прочитайте исторію, какъ греческую, такъ и римскую, и вы увидите, что городъ Альба (первообразъ Рима) -былъ выстроенъ и названъ по указанію бѣлой свиньи. Вы увидите, что если кому-нибудь, послѣ побѣды надъ врагами, присуждали тріумфальный въѣздъ, въ Римъ, то онъ въѣзжалъ на колесницѣ, запряженной бѣлыми конями. Тоже самое было и при оваціяхъ: такъ какъ считалось, что никакимъ другимъ знакомъ и цвѣтомъ нельзя вѣрнѣе выразить радость, какъ бѣлымъ. Вы увидите, что Периклъ, предводитель аѳинянъ, позволялъ тѣмъ изъ своихъ воиновъ, которые вынули по жребію бѣлые бобы, проводить день въ радости, веселіи и отдыхѣ, между тѣмъ какъ другіе должны были сражаться {При осадѣ Самоса (Плутархъ).}. И я могъ бы привести вамъ тысячу другихъ примѣровъ на этотъ счетъ, да только здѣсь имъ не мѣсто. Путемъ этихъ свѣдѣній, вы можете рѣшить задачу, которую Александръ Афродизскій {Комментаторъ Аристотеля.} считалъ неразрѣшимой: почему левъ, который уже однимъ своимъ крикомъ и рыканіемъ приводитъ въ трепетъ всѣхъ животныхъ, боится и почитаетъ только одного бѣлаго пѣтуха? Потому что, какъ сказалъ Проклъ {Философъ V столѣтія.} (Libro de Sacrificio et Magia), сила солнца, источника всякаго земнаго и звѣзднаго свѣта, болѣе присуща бѣлому пѣтуху, чѣмъ льву, какъ по цвѣту, такъ по свойству и специфическимъ качествамъ, и пѣтухъ служитъ лучшимъ ея символомъ, нежели левъ. Говорятъ даже, что часто видали бѣсовъ въ львиномъ образѣ, которые внезапно исчезали въ присутствіи бѣлаго пѣтуха. По этой причинѣ галлы (т.-е. французы, которыхъ такъ называютъ потому, что они отъ природы бѣлы, какъ молоко, называемое греками γάλα) охотно носятъ бѣлыя перья на шапкахъ. По природѣ они веселы, искренни, ласковы и всѣми любимы, а своимъ символомъ и гербомъ избрали цвѣтокъ лилію, съ которымъ никакой другой не сравнится по бѣлизнѣ. Если же вы спросите, какимъ образомъ природа наводитъ насъ на мысль, что бѣлый цвѣтъ означаетъ радость и веселіе, я вамъ отвѣчу: по аналогіи и сродству. Какъ бѣлый цвѣтъ расширяетъ глазъ и поле зрѣнія, по мнѣнію Аристотеля (въ его Проблемахъ и О воспріятіяхъ); да и сами вы можете убѣдиться на опытѣ, переѣзжая горы, покрытыя снѣгомъ, когда вы жалуетесь, что не хорошо видите. Объ этомъ Ксенофонтъ пишетъ, что такъ было съ его людьми, а Галенъ подробно излагаетъ въ libr. X De usu partium. Такъ и сердце отъ радости внутренно расширяется и можетъ даже отъ избытка силъ перестать биться, и слѣдовательно самая жизвь можетъ угаснуть отъ радости, какъ говоритъ Галенъ, libr. XII Method; lib. V, De Locis affectis, и lib. II, De Symptomaton causis. О подобныхъ случаяхъ, имѣвшихъ мѣсто въ древнія времена, свидѣтельствуютъ Маркъ Туллій, lib. I Quæstion. Tuscul., Верръ, Аристотель, Титъ-Ливій, послѣ сраженія при Каннахъ, Плиній, lib. VII cap. XXXII и LIII, А. Гелліусъ, lib. III, XV, и другіе, удостовѣряющіе, что Діагоръ Родосскій, Хилонъ, Софоклъ, Діонисій, тиранъ сицилійскій, Филиппидъ, Филемонъ, Поликратъ, Филистіонъ, Джувенти и другіе, которые умерли отъ радости. И какъ говоритъ Авиценна {Знаменитый арабскій врачъ, жив. въ 980 — 1036 гг.} in II cаnone, et librо de Viribus cordis про шафранъ, который такъ оживляетъ сердце, что даже, если его принимать въ чрезмѣрныхъ дозахъ, лишаетъ его жизни, отъ излишняго растяженія и напряженія. Справьтесь объ этомъ у Алекс. Афродизскаго, lib. I Problem аtum, cap. XIX. Но, однако, я больше распространился объ этомъ предметѣ, чѣмъ предполагалъ вначалѣ. А потому складываю свои паруса и обо всемъ остальномъ поговорю въ своемъ спеціальномъ сочиненіи, а пока коротко скажу, что голубой цвѣтъ означаетъ несомнѣнно небо и все небесное, въ силу тѣхъ же символовъ, на основаніи которыхъ бѣлый цвѣтъ означаетъ радость и веселіе.

XI

О дѣтствѣ Гаргантюа.

Съ трехлѣтняго и до пятилѣтняго возраста, Гаргантюа, по распоряженію отца, вскармливали и воспитывали въ подобающей дисциплинѣ, и онъ проводилъ время, какъ всѣ дѣти того края, а именно: пилъ, ѣлъ и спалъ; спалъ, пилъ и ѣлъ. День денской валялся онъ въ грязи, пачкалъ носъ, грязнилъ лицо, стаптывалъ башмаки, билъ баклуши и гонялся за бабочками {Иноск. — занимался пустяками, дурачился.}, которыми командовалъ его отецъ. Онъ мочился въ башмаки, пачкалъ рубашку, сморкался въ рукавъ, плевалъ въ супъ, лазилъ повсюду, пилъ изъ туфли и терся животомъ о корзину. Точилъ зубы о деревянный башмакъ, мылъ руки похлебкой, чесался стаканомъ, садился межъ двухъ стульевъ на полъ, битымъ стекломъ помадился, запивалъ супъ водою, ѣлъ пирогъ съ грибами, а языкъ не держалъ за зубами, кусался смѣясь и смѣялся кусаясь, часто плевалъ въ колодезь, прятался въ воду отъ дождя, ковалъ желѣзо, когда оно простынетъ, думалъ о пустякахъ, кривлялся, блевалъ, ворчалъ сквозь зубы, за словомъ въ карманъ не лазилъ, съ бороной по воду ѣздилъ, а цѣпомъ рыбу удилъ, съ хвоста хомутъ надѣвалъ, скребъ у себя тамъ, гдѣ не чесалось, чужими руками жаръ загребалъ, гонялся за двумя зайцами, съѣдалъ напередъ бѣлый хлѣбъ, черныхъ кобелей набѣло перемывалъ, щекоталъ самого себя для смѣху, гадилъ въ кухнѣ, у Бога небо коптилъ, заставлялъ пѣть Magnificat за утреней, какъ будто такъ и слѣдуетъ, ѣлъ капусту, а ходилъ киселемъ, умѣлъ ловить мухъ въ молокѣ, обрывалъ лапы у мухъ, мялъ бумагу, маралъ пергаментъ, навострялъ лыжи, чистенько около стекла ходилъ, не поймавши медвѣдя шкуру дѣлилъ, спустя лѣто въ лѣсъ по малину ходилъ, видѣлъ небо съ овчинку, а рѣшетомъ въ водѣ звѣздъ ловилъ, дралъ съ одного вола двѣ шкуры, на обухѣ рожь молотилъ, даровому коню въ зубы глядѣлъ, несъ околесицу, соловья баснями кормилъ, попадалъ изъ кулька въ рогожку, лаялъ на луну. Ждалъ, чтобы жареныя куропатки сами ему въ ротъ летѣли, по одёжкѣ протягивалъ ножки, а бритое темя въ грошъ не ставилъ. Каждое утро блевалъ, а отцовскіе щенки лакали съ нимъ изъ одной тарелки: онъ самъ ѣлъ вмѣстѣ съ ними. Онъ кусалъ ихъ за уши, они царапали ему носъ; онъ дулъ имъ въ спину, они лизали ему щеки. И знайте, ребята, черная немочь васъ возьми, что этотъ шалунишка постоянно тискалъ своихъ нянекъ, щипалъ ихъ и спереди, и сзади и — знай нашихъ! — пускалъ уже въ ходъ клапанъ у штановъ. И всѣ его няньки наперерывъ украшали его красивыми букетами, нарядными лентами, цвѣточками и всякими украшеніями. И все время ласкали его и смѣялись, когда замѣчали, что онъ не остается къ этому равнодушенъ, видно имъ это нравилось. Одна называла его втулочной, другая перышкомъ, третья коралловой вѣточкой, четвертая пробочкой, коловоротомъ, пружинкой, буравчикомъ, подвѣсочкой, колбасочкой. — Онъ мой, — говорила одна. — Нѣтъ, мой, — отвѣчала другая. — А мнѣ-то развѣ ничего не достанется? Такъ лучше, честное слово, я его отрѣжу. — Какъ! отрѣзать! — подхватывала третья. Помилуйте, сударыня, вы его искалѣчите. А развѣ можно калѣчить дѣтей? Вы превратите его въ евнуха. И чтобы ему было чѣмъ забавляться, какъ другимъ дѣтямъ въ томъ краю, онѣ сдѣлали ему мельницу изъ крыльевъ одной вѣтряной мельницы въ Мирвале.

XII

О деревянныхъ лошадкахъ Гаргантюа.

И вотъ затѣмъ, чтобы изъ него на всю жизнь вышелъ искусный наѣздникъ, ему сдѣлали большую красивую деревянную лошадь, которую онъ заставлялъ гарцовать, скакать, волтижировать, лягаться и танцовать, все разомъ: ѣздить шагомъ, рысью, иноходью, галопомъ, курцъ-галопомъ и во весь опоръ. И часто мѣнялъ своему коню масть, какъ это дѣлаютъ монахи въ Куртибо, сообразуясь съ праздниками: то она была гнѣдой, то рыжей, сѣрой въ яблокахъ, мышастой, вороной, караковой, пѣгой, соловой. Самъ онъ сдѣлалъ себѣ изъ большого бревна охотничью лошадь, а другую изъ винной кадки, для ежедневныхъ прогулокъ, и, наконецъ, изъ большого дуба соорудилъ мула съ попоной для домашняго употребленія. Кромѣ того, у него было отъ десяти до двѣнадцати подставныхъ лошадей, да семь почтовыхъ. И всѣхъ ихъ онъ ставилъ на ночлегъ около себя. Однажды господинъ де-Пенансакъ посѣтилъ его отца съ большой свитой и пышностью; и въ тотъ же самый день пріѣхали въ гости герцогъ де-Франрепа и графъ де-Муйльванъ. И вотъ, честное слово, домъ оказался слишкомъ тѣсенъ для столькихъ гостей, а въ особенности конюшни; тогда метрдотель и фурьеръ вышеназваннаго господина де-Пенансакъ, желая узнать, нѣтъ ли въ домѣ еще гдѣ пустыхъ конюшенъ, обратились къ мальчишечкѣ Гаргантюа и тайкомъ спросили у него: гдѣ конюшни для большихъ лошадей, полагая, что дѣти охотно все выбалтываютъ. Тутъ онъ повелъ ихъ по большой лѣстницѣ замка и черезъ вторую залу вывелъ въ большую галлерею, а оттуда они вошли въ большую башню, и такъ какъ имъ пришлось опять подниматься по лѣстницѣ, то фурьеръ сказалъ метрдотелю: — Этотъ ребенокъ насъ обманываетъ: гдѣ же видано, чтобы конюшни строили наверху дома! — Вы ошибаетесь, — отвѣчалъ метрдотель: я знаю дома въ Ліонѣ, въ Баметѣ, Шенонѣ и другихъ мѣстахъ, гдѣ конюшни расположены наверху, и, можетъ быть, тутъ есть спускъ внизъ на задней сторонѣ дома. Но, для вѣрности, сейчасъ спрошу. И вотъ онъ спросилъ у Гаргантюа: — Миленькій, куда вы насъ ведете? — Въ стойла, — отвѣчалъ тотъ, — моихъ большихъ лошадей. Мы сейчасъ туда придемъ, только поднимемся по этой лѣстницѣ. И, проведя ихъ черезъ другой большой залъ, привелъ въ свою комнату и заперъ за собою дверь. — Вотъ, — сказалъ онъ, — конюшни, про которыя вы спрашивали: вотъ мой испанскій жеребецъ, вотъ мой меринъ, вотъ лаведанскій конь {Layedan, мѣстечко въ Бигоррѣ.}, вотъ мой иноходецъ, — и далъ имъ въ руки большой чурбанъ. — Дарю вамъ вотъ эту охотничью лошадь. Я получилъ ее изъ Франкфурта, но владѣйте ею на здоровье, это добрый и очень выносливый конекъ: съ соколомъ, полудюжиной испанскихъ собакъ и двумя борзыми на придачу, охота на куропатокъ и зайцевъ обезпечена за вами на всю зиму. — Клянусь св. Іоанномъ, — сказали они, — славно мы попались, совсѣмъ одурачены! — Дуракъ самъ скажется, — отвѣчалъ Гаргантюа. Что жъ имъ было теперь дѣлать, по-вашему? Скрыть ли свой стыдъ или посмѣяться для времяпрепровожденія? Когда они, пристыженные, сходили съ лѣстницы, онъ ихъ спросилъ: — Хотите взять недоуздокъ? — Зачѣмъ? — спросили они. — Чтобы взнуздать себя. — Ну, ужъ сегодня мы и безъ того съ носомъ, — отвѣчалъ метрдотель. Ты, миленькій, такъ славно одурачилъ насъ; быть тебѣ со временемъ папой. — Я на это и разсчитываю, — сказалъ онъ, — а вы будете папенькой, а вотъ этотъ миленькій попугай будетъ настоящимъ папочкой. — Ладно, ладно, — отвѣчалъ фурьеръ. — Ну, — сказалъ Гаргантюа, — угадайте-ка, сколько стежковъ въ рубашкѣ моей матери? — Шестнадцать, — отвѣчалъ фурьеръ. — Ну это не такъ вѣрно, какъ Св. Писаніе: стежковъ вѣдь сто спереди и сто сзади, и вы просчитались. — Когда? — спросилъ фурьеръ. — Тогда, — отвѣчалъ Гаргантюа, — когда изъ вашего носа сдѣлали трубу для стока нечистотъ, а изъ горла воронку, чтобы перелить ихъ въ другое мѣсто. — Чортъ возьми, — сказалъ метрдотель, — мы напали на краснобая. Господь храни васъ отъ зла, господинъ болтунъ, вы за словомъ въ карманъ не полѣзете! И, торопливо спускаясь съ лѣстницы, уронили большой чурбанъ, который имъ далъ Гаргантюа, на что тотъ замѣтилъ: — Ишь вы какіе плохіе наѣздники: конь изъ-подъ васъ уходитъ. Если бы вамъ пришлось ѣхать въ Каюзакъ, что бы вамъ пріятнѣе было: ѣхать на гусѣ или вести подъ уздцы свинью? — Мнѣ пріятнѣе было бы выпить, — сказалъ фурьеръ. И, говоря это, они вернулись въ нижнюю залу, гдѣ находилась вся свита и, разсказавъ эту новую исторію, насмѣшили всѣхъ такъ, что всѣ животики надорвали.

XIII

О томъ, какъ Грангузье позналъ удивительный умъ Гаргантюа изъ его находчивости.

Въ концѣ пятаго года Грангузье, возвращаясь изъ похода пробивъ канарцевъ, навѣстилъ своего сына Гаргантюа. И былъ обрадованъ, какъ только могъ обрадоваться такой отецъ при видѣ такого сына. Цѣлуя и лаская его, онъ разспрашивалъ шутя о разныхъ разностяхъ. И пилъ вино съ нимъ и его няньками, у которыхъ, между прочимъ, спросилъ: пріучали ли онѣ его къ чистотѣ и опрятности? На это Гаргантюа отвѣчалъ, что онъ самъ такъ объ этомъ старался, что въ цѣломъ краѣ нѣтъ мальчика опрятнѣе его. — Какъ такъ? — спросилъ Грангузье. — Я долгимъ и любопытнымъ опытомъ, — отвѣчалъ Гаргантюа, — изобрѣлъ средство подтираться, самое господское, самое превосходное и самое пригодное, какое только могло быть на свѣтѣ. — Какое же? — спросилъ Грангузье. — Сейчасъ вамъ разскажу, — сказалъ Гаргантюа. Однажды мнѣ довелось подтереться бархатной маской одной барышни и мнѣ это понравилось, потому что нѣжный шелкъ ласкалъ тѣло. Въ другой разъ я взялъ для этого шапочку той же барышни, и мнѣ тоже было пріятно. Въ третій разъ — шарфъ, въ четвертый — поясъ изъ краснаго атласа, но вышивка изъ золотого бисера, украшавшая его, расцарапала мнѣ все тѣло; и я пожелалъ, чтобы Антоновъ огонь поразилъ толстую кишку золотыхъ дѣлъ мастера, изготовлявшаго бисеръ, и барышни, его носившей. Эта боль прошла, когда я подтерся шапкой пажа, украшенной перьями по-швейцарски. Потомъ я поймалъ въ кустѣ куницу и подтерся ею, но она когтями исцарапала мнѣ тѣло. Отъ этихъ царапинъ я вылѣчился на другой день, подтеревшись перчатками матушки, надушенными роснымъ ладаномъ. Послѣ того я подтирался шалфеемъ, укропомъ, анисомъ, майораномъ, розами, листьями тыквы, капустными, свекловичными, виноградными, проскурняка, коровьяка, латука и шпината. Все это было очень полезно для моей ноги. Потомъ подтирался пролѣсной травой, крапивой, перечной мятой, сальнымъ корнемъ: отъ этого у меня сдѣлалось кровотеченіе, отъ котораго я вылѣчился, подтираясь клапаномъ отъ штановъ, простынями, одѣяломъ, занавѣсами, подушкой, ковромъ, скатертью, салфеткой, платкомъ, пенюаромъ. Все это мнѣ доставляло удовольствіе, больше чѣмъ шелудивому, когда его скребутъ. — Хорошо, — сказалъ Грангузье, — но какой же, однако, способъ, по-твоему, наилучшій? — Только-что хотѣлъ сказать, — отвѣчалъ Гаргантюа, — и скоро вы узнаете tu antem. Я подтирался сѣномъ, соломой, паклей, волосомъ, шерстью, бумагой. Но Всегда бумага тѣмъ вредна, Что тѣло пачкаетъ она. — Какъ, — сказалъ Грангузье, — ты, мой поросеночекъ, уже записался въ бражники и слагаешь стихи? — Точно такъ, ваше величество, — отвѣчалъ Гаргантюа. Я слагаю стихи и часто сморкаюсь {Тутъ игра словъ, которую нельзя передать.}. Послушайте-ка мой маршъ въ честь отхожихъ мѣстъ {Два стихотворенія, которыя затѣмъ слѣдуютъ, невозможно перевести по ихъ крайней непристойности.}. — Ну, что, развѣ не хороши стихи? Правда, я не самъ ихъ сочинилъ, а слышалъ отъ одной знатной дамы, которую вы здѣсь видите, и уложилъ ихъ въ карманъ моей памяти. — Вернемся, — сказалъ Грангузье, — къ нашему прежнему разговору. — Про что? — спросилъГаргантюа, — про испражненіе? — Нѣтъ, — отвѣчалъ Грангузье, — а про подтираніе. — Ну, хотите, — сказалъ Гаргантюа, — выставить боченочекъ бретонскаго вина, если я васъ поставлю втупикъ по этому случаю? — Добро, — отвѣчалъ Грангузье. — Нѣтъ никакой нужды подтираться, — сказалъ Гаргантюа, — если не загрязнился. А кто не испражнялся, тотъ и не загрязнился; и такъ прежде, чѣмъ подтираться, намъ надо испражниться. — О! — сказалъ Грангузье, — какой ты у меня разумникъ, мальчишечка! На-дняхъ же я произведу тебя въ доктора Сорбонны, клянусь Богомъ, потому что ты уменъ не по лѣтамъ! Пожалуйста, продолжай твои поучительныя рѣчи и, клянусь моей бородой, ты получишь не боченочекъ, а шестьдесятъ бочекъ того добраго бретонскаго вина, которое не растетъ въ Бретани, а въ благословенномъ краю Вернона. — Я подтирался затѣмъ — сказалъ Гаргантюа, — шляпой, подушкой, туфлей, ягдташемъ, корзинкой, но какое же это непріятмое подтиранье! Напримѣръ, шляпой. И замѣтьте, что однѣ шляпы гладкія, другія войлочныя, третьи бархатистыя, четвертыя шелковистыя, пятыя атласистыя. Лучше всѣхъ войлочныя, потому что онѣ всѣхъ лучше удаляютъ грязь. Затѣмъ я подтирался курицей, пѣтухомъ, цыпленкомъ, телячьей шкурой, зайцемъ, голубемъ, бакланомъ, адвокатской сумкой, капюшономъ, чепцомъ, охотничьей приманкой. Но въ заключеніе говорю и утверждаю, что нѣтъ пріятнѣе для подтиранья какъ гусенокъ съ нѣжнымъ пухомъ, но только лишь подъ тѣмъ условіемъ, чтобы голову ему придерживать между ногъ. И ужъ вѣрьте чести: вы почувствуете такую пріятность отъ нѣжнаго пуха и теплота гусенка такъ согрѣетъ васъ, что это сообщится и прямой кишкѣ и всѣмъ другимъ кишкамъ и даже дойдетъ до сердца и до мозга. И не вѣрьте, что блаженное состояніе героевъ и полубоговъ, обитающихъ въ Елисейскихъ поляхъ, происходитъ отъ нектара или амброзіи, какъ болтаютъ старыя бабы. Оно происходитъ (по моему мнѣнію) отъ того, что они подтираются гусенкомъ. И таково также мнѣніе мэтра Жана Шотландскаго {Jean Duns Scot, схоластикъ XIV ст.}.

XIV

О томъ, какъ одинъ софистъ преподавалъ латынь Гаргантюа.

Отъ этихъ рѣчей добрякъ Грангузье пришелъ въ восторгъ и дивился здравому смыслу и тонкому уму сына своего Гаргантюа. И сказалъ нянькамъ: — Филиппъ, царь Македонскій, позналъ здравый смыслъ своего сына Александра изъ того, какъ онъ ловко управлялся съ конемъ. Этотъ конь былъ такой страшный и бѣшеный, что никто не смѣлъ на него сѣсть, потому что всѣхъ всадниковъ онъ сбрасывалъ на землю и одному сломалъ шею, другому ноги, третьему разбилъ голову, а четвертому челюсти. Александръ, присутствовавшій при этомъ на гипподромѣ (мѣсто, гдѣ объѣзжали лошадей), сообразилъ, что конь бѣснуется отъ того, что боится своей тѣни. Поэтому онъ, сѣвъ на коня, заставилъ его скакать напротивъ солнца, такъ чтобы тѣнь падала сзади, и этимъ способомъ приручилъ коня. А изъ этого отецъ убѣдился въ его божественномъ умѣ и пригласилъ ему въ учителя Аристотеля, славнѣйшаго изъ всѣхъ греческихъ философовъ. Я же говорю вамъ: изъ того разговора, который я только-что велъ при васъ съ моимъ сыномъ Гаргантюа, я убѣдился, что и у него умъ носитъ въ себѣ частицу божества: до такой степени онъ представляется мнѣ острымъ, тонкимъ, глубокимъ и яснымъ. Если его правильно образовать, онъ достигнетъ высшей степени мудрости. Поэтому я хочу поручить его какому-нибудь ученому человѣку, который бы обучилъ его согласно его способностямъ. Я ничего для этого не пожалѣю. И, дѣйствительно, ему указали на великаго доктора-софиста, по имени мэтръ Тубаль Олофернъ, который обучилъ Гаргантюа азбукѣ и такъ хорошо, что тотъ могъ наизусть пересказать ее и даже навыворотъ. На это онъ употребилъ пять лѣтъ и три мѣсяца; затѣмъ прочиталъ съ нимъ Доната {Латинскій грамматикъ.}, Facet {Reineri Allemani liber Faceti morosi и пр. (XIII ст.).}, Ѳеодула {Ecloga Theodnli (Köln 1494).} и Алана in par abolis {Alanns ab insulis ученикъ Абеляра, умеръ въ 1203 г.}; на все это пошло тринадцать лѣтъ, шесть мѣсяцевъ и двѣ недѣли. И замѣтьте при этомъ, что онъ училъ его также готической азбукѣ и онъ самъ долженъ былъ списывать свои книги; вѣдь искусство книгопечатанія не было еще тогда изобрѣтено. Онъ носилъ обыкновенно при себѣ большой письменный приборъ, который вѣсилъ слишкомъ семь тысячъ центнеровъ, а пеналъ его былъ такъ же великъ и толстъ, какъ колонна въ Энейскомъ аббатствѣ; чернильница же была привѣшена на толстыхъ цѣпяхъ и объемомъ была съ цѣлую бочку. Послѣ того прочиталъ онъ съ нимъ De modis significant, съ комментаріями цѣлой кучи ученыхъ вралей, и на это пошло слишкомъ восемнадцать лѣтъ и одиннадцать мѣсяцевъ. И онъ такъ твердо все это выучилъ, что на экзаменѣ могъ отвѣчать наизусть и навыворотъ и по пальцамъ доказалъ матери, что de modis significandi non erat scientia. Затѣмъ прочиталъ Compost, на что пошло шестнадцать лѣтъ и два мѣсяца, какъ вдругъ его наставникъ умеръ: Et fut l’an mil quatre cens et vingt De la verolle qui luy vint1). 1) Въ тысяча четыреста двадцатомъ году умеръ отъ венерической болѣзни. Послѣ того у него былъ новый учитель, котораго звали мэтръ Жобеленъ Бриде, и онъ прочиталъ съ нимъ Гугоціо {Феррарскій епископъ, грамматикъ.}, Эврара {Эвраръ Бетюнскій, 1212.}, Grecisme, Doctrinal {Латинская грамматика въ стихахъ, 1242.}, Les Pars {Части рѣчи.}, Quid est {Начала грамматики въ вопросахъ и отвѣтахъ.}, Supplementum {Suppl. chronicorum.}, Marmortret {Философъ изъ Бергамо, 1380. Введеніе къ чтенію Библіи Маркезини.}, De moribus in mensa servandis {Правила Сулпиція изъ Вероли (XV ст.).}, Seneca De quatuor virtutibus cardinalibus {Псевдонимный трактатъ Мартина, епископа изъ Мондонедо.}, Passavantus cum commento {Флорентинскій доминиканецъ.}. И на праздникахъ Dormi secure. И еще, нѣсколько подобныхъ книгъ, отъ чтенія которыхъ онъ такъ поумнѣлъ, что и сказать нельзя.

XV

О томъ, какъ приставили къ Гаргантюа другихъ педагоговъ.

И вдругъ отецъ его замѣтилъ, что, хотя онъ очень хорошо учится и тратитъ на это все время, однако успѣховъ никакихъ не дѣлаетъ. И, что хуже всего, становится глупъ, нелѣпъ, разсѣянъ и безтолковъ. И, пожаловавшись на это дону Филиппу де-Маре, вице-королю Папелигоса, услышалъ отъ него, что лучше бы Гаргантюа ничему не учился, нежели изучалъ такія книги и съ такими наставниками, потому что ихъ знаніе — одна глупость, а ихъ ученость — чистѣйшій вздоръ, которымъ они засоряютъ добрые и благородные умы и калѣчатъ молодежь. — Возьмите любого изъ современныхъ молодыхъ людей, — говорилъ онъ, — которые прошли хотя бы двухлѣтній курсъ наукъ, и если онъ не окажется умнѣе, краснорѣчивѣе и толковѣе вашего сына, вѣжливѣе и обходительнѣе съ людьми, то назовите меня олухомъ Царя небеснаго! Совѣтъ этотъ очень понравился Грангузье, и онъ рѣшилъ его выполнить. Вечеромъ, за ужиномъ, вышеупомянутый де-Маре представилъ одного изъ своихъ юныхъ пажей, по имени Евдемона, такого расчесаннаго, разряженнаго, чистенькаго и съ такими вѣжливыми манерами, что онъ больше походилъ на ангелочка, чѣмъ на человѣка. И затѣмъ сказалъ Грангузье: — Видите ли вы этого отрока? Ему всего еще двѣнадцать лѣтъ. Ну, вотъ посмотримъ, если хотите, какая разница между знаніемъ вашихъ пустомелей былого времени и современными молодыми людьми. Грангузье съ охотой согласился на это испытаніе и приказалъ пажу рѣчь держать. Тогда Евдемонъ попросилъ позволенія у вышеупомянутаго вице-короля, своего господина, и, съ шапкой въ рукахъ, съ открытымъ лицомъ, румяными устами, увѣреннымъ взглядомъ, устремленнымъ на Гаргантюа, съ юношеской скромностью, всталъ и началъ его хвалить и величать: во-первыхъ, за добродѣтель и добрые нравы; во-вторыхъ, за его знанія; въ-третьихъ, за его благородство; въ-четвертыхъ, за его тѣлесную красоту, а, въ-пятыхъ, сталъ кротко увѣщевать его пуще всего почитать отца, который такъ в старается объ его образованіи, наконецъ просилъ его соблаговолить признать въ немъ смиреннѣйшаго изъ своихъ слугъ, такъ какъ онъ пока не молитъ никакого иного дара у небесъ, какъ того, чтобы ему дано было оказать ему какую-нибудь пріятную услугу. Все это было произнесено съ приличными жестами, отчетливой дикціей, краснорѣчиво, съ различными украшеніями и на такомъ хорошемъ латинскомъ языкѣ, что Евдемонъ скорѣе походилъ на какого-то Гракха, Цицерона или Эмилія былыхъ временъ, нежели на юношу текущаго столѣтія. Но вмѣсто всякаго отвѣта Гаргантюа заревѣлъ, какъ корова, закрывъ лицо шапкой, и отъ него такъ же невозможно было добиться слова, какъ вздоха отъ мертваго осла. И тутъ его отецъ такъ разгнѣвался, что хотѣлъ казнить смертью мэтра Жобелена. Но отъ этого его удержалъ вышеупомянутый де-Маре такими разумными доводами, что гнѣвъ его улегся. Послѣ того онъ приказалъ, чтобы ему выплатили жалованье, дали бы напиться до положенія ризъ и послали ко всѣмъ чертямъ. — По крайней мѣрѣ, — говорилъ онъ, — сегодня онъ не доставитъ никакихъ хлопотъ своему хозяину, если бы паче чаянія отправился на тотъ свѣтъ, пьянъ, какъ англичанинъ. Когда мэтръ Жобеленъ удалился изъ дома, Грангузье посовѣтывался съ вице-королемъ о томъ, какого ему укажутъ наставника, и они условились, что въ эту должность будетъ опредѣленъ Понократъ, учитель Евдемона, и что они всѣ вмѣстѣ отправятся въ Парижъ, чтобы познакомиться съ тѣмъ, чему обучаются въ настоящее время французскіе юноши.

XVI

О томъ, какъ Гаргантюа былъ посланъ въ Парижъ и на какой громадной кобылѣ онъ туда поѣхалъ и какъ она справилась со слѣпнями провинціи Босъ.

Въ это самое время Файоль, вице-король Нумидіи, прислалъ Грангузье изъ африканской земли самую огромную и самую чудовищную кобылу, какую когда-либо видали, такъ какъ вы знаете, что изъ Африки всегда приходитъ что-нибудь новое. Она была величиною съ шестерыхъ слоновъ и ноги у нея были съ пальцами, какъ у коня Юлія Цезаря; а сама она вислоухая, какъ козы Лангедока, и съ рожкомъ на заду. Масти она была бурой, а мѣстами сѣрой въ яблокахъ. Но всего страшнѣе у нея былъ хвостъ, такой же толщины и такой же четырехугольный, какъ колонна св. Марка около Ланжа, и съ такими же колючками какъ у хлѣбныхъ колосьевъ. Если это васъ удивляетъ, то вамъ слѣдуетъ еще пуще дивиться хвосту скиѳскихъ барановъ, которые вѣсили слишкомъ тридцать фунтовъ или же сирійскимъ овцамъ, которымъ приходится — если Тено {Раблэ намекаетъ на Voyage et itinéraire de oultre mer facit parfrére Jean Tenaud maistre es arts, docteur en théologie et gardion des frères mineurs d’Angoulesme.} не вретъ — привязывать сзади телѣжку, чтобы поддерживать хвостъ, до того онъ длиненъ и тяжелъ. У васъ, конечно, нѣтъ такихъ овецъ, въ здѣшнемъ плоскомъ краѣ, лежебоки вы этакіе! Кобыла была доставлена въ Олонскую гавань на трехъ ластовыхъ суднахъ и одной бригантинѣ. И когда Грангузье ее увидѣлъ, то сказалъ; — Вотъ какъ разъ такой конь, какъ нужно, чтобы доставить моего сына въ Парижъ. Ей-богу, теперь все пойдетъ какъ по маслу! Онъ станетъ со временемъ великимъ ученымъ. Если бы не почтенныя животныя, могли ли бы мы быть учеными?! На другой день, распивъ бутылочку, Гаргантюа, его наставникъ Понократъ и свита тронулись въ путь; вмѣстѣ съ ними и молодой пажъ Евдемонъ. И такъ какъ погода стояла ясная и теплая, отецъ заказалъ для Гаргантюа полусапожки, которые Бабенъ {Неизвѣстное лицо; можетъ быть, какой-нибудь извѣстный сапожникъ того времени.} называетъ ботинками. И вотъ весело ѣхали они путемъ-дорогою и сладко ѣли и пили, пока не проѣхали Орлеана. А тамъ пошелъ густой лѣсъ длиной въ тридцать пять верстъ, а шириной въ семнадцать или около того: Въ этомъ лѣсу кишмя кишѣли мухи-кусачки и овода, и злополучнымъ кобыламъ, осламъ и жеребцамъ приходилось терпѣть муку мученскую. Но кобыла Гаргантюа честно отомстила за всѣ мученія, причиненныя ей и ея родичамъ, и такимъ способомъ, о которомъ никому и не снилось. Какъ только-что они вступили въ упомянутый лѣсъ и на нихъ напали овода, она пустила въ дѣло свой хвостъ и такъ усердно махала имъ, что стала валить кругомъ себя деревья: она махала вправо, влѣво, туда, сюда, вдоль и поперекъ, и повалила весь лѣсъ, какъ косецъ косите траву. И вотъ съ тѣхъ поръ не стало тамъ больше ни лѣсу, ни оводовъ, но весь край превратился въ поле. Увидя это, Гаргантюа почувствовалъ большое удовольствіе, но выразилъ его безъ всякой похвальбы. Онъ сказалъ своимъ людямъ: — Je trouve beau ce (Beauce). И съ тѣхъ поръ край этотъ сталъ называться Босъ. Но вмѣсто завтрака имъ пришлось зѣвать. Въ память чего до сихъ поръ еще Босськіе дворяне вмѣсто завтрака зѣваютъ, но чувствуютъ себя прекрасно и тѣмъ усерднѣе плюются. Въ концѣ концовъ прибыли въ Парижъ, гдѣ отдыхали въ продолженіе двухъ или трехъ дней, предаваясь веселой жизни вмѣстѣ со свитой, и наводили справки, какіе ученые люди въ немъ живутъ и какое въ немъ пьютъ вино.

XVII

О томъ, какъ Гаргантюа привѣтствовалъ парижанъ и какъ онъ унесъ большіе колокола изъ церкви Парижской Богоматери.

Нѣсколько дней спустя, послѣ того, какъ они отдохнули отъ дороги, Гаргантюа принялся осматривать городъ, и на него самого всѣ смотрѣли и дивились. Вѣдь народъ парижскій такъ глупъ, такой зѣвака и такъ нелѣпъ по природѣ, что всякій фокусникъ, всякій тряпичникъ, мулъ, увѣшанный бубенчиками, гудочникъ соберетъ вокругъ себя больше людей, чѣмъ хорошій евангелическій проповѣдникъ. И такъ они надоѣдали Гаргантюа, слѣдуя за нимъ по пятамъ, что онъ вынужденъ былъ искать убѣжища на башняхъ церкви Богоматери. Но, забравшись туда и видя такую толпу вокругъ себя, громко проговорилъ: — Я думаю, что это дурачье хочетъ, чтобы я привѣтствовалъ ихъ. Дѣло! Я угощу ихъ виномъ, но только въ насмѣшку. И тутъ, улыбаясь, растегнулъ свой прекрасный клапанъ и принялся такъ усердно мочить ихъ, что утопилъ двѣсти шестьдесятъ тысячъ четыреста восемь человѣкъ, не считая женщинъ и дѣтей. Нѣкоторые изъ нихъ спаслись бѣгствомъ. И когда добѣжали до университета, обливаясь потомъ, кашляя, плюя, запыхавшись, принялись ругаться и вопить: одни съ сердцемъ, другіе со смѣхомъ: «Carymary, Carymara! Клянусь св. Дѣвой, насъ выкупали par ris (въ насмѣшку)» и вотъ отчего городъ сталъ называться съ той поры Paris, хотя прежде его звали Лютеція. По словамъ Страбона (lib IV), что значитъ по гречески Бѣлянка, отъ бѣлыхъ ляжекъ, которыми отличались дамы этого города. Всѣ присутствующіе поклялись патронами своихъ приходскихъ церквей удержать это новое названіе: парижане, состоящіе изъ людей всякаго рода и званія, всѣ отъ природы хорошіе ругатели и хорошіе юристы, да къ тому же и не безъ самонадѣянности. Отъ этого Іеронимъ де Барроко {Фантастическій писатель.} въ libro de Copiositate reverentiarum полагаетъ, что они по-гречески зовутся Parrhesiani, то-есть краснобаи. Совершивъ это, Гаргантюа сталъ разсматривать большіе колокола на вышеназванныхъ башняхъ и поднялъ музыкальный звонъ. И вотъ тутъ ему пришло въ голову, что колокола годятся вмѣсто бубенчиковъ на шею его кобылѣ, которую онъ хотѣлъ отослать отцу, нагруженную сырами Бри и свѣжими сельдями. И, дѣйствительно онъ унесъ колокола къ себѣ на квартиру. Тѣмъ временемъ явился завѣдующій свиными тушами св. Антонія, за сборомъ свинины: этотъ послѣдній, чтобы люди издали слышали о его приближеніи, а свиное сало трепетало въ кладовыхъ, думалъ было тихонько унести колокола. Но, какъ честный малый, оставилъ ихъ на мѣстѣ, не потому, чтобы ворованное добро жгло ему руки, но потому что колокола были тяжеленьки. Онъ былъ вовсе не изъ Бурга, потому что тотъ мой большой пріятель. Но весь городъ взбунтовался, къ нему, какъ вамъ извѣстно, онъ имѣетъ большую склонность, такъ что иностранныя націи дивятся терпѣнію французскихъ королей, которые не обуздываютъ его болѣе крупными мѣрами, чѣмъ простое правосудіе: ибо большія неудобства ежедневно проистекаютъ отъ этого. Дай Богъ, чтобы я зналъ ту мастерскую, въ которой изготовляются всѣ эти расколы и монополіи, и могъ бы обнаружить ихъ передъ моими прихожанами! Но мѣсто, куда сбѣжался обезумѣвшій и озлобленный народъ, — это Нель {Башня Нель, на мѣстѣ которой помѣщается нынѣ hôtel des Monnaies.}, — прошу. вѣрить мнѣ, — гдѣ прежде находился оракулъ Лютеціи и гдѣ теперь его нѣтъ. Тамъ изложили все дѣло и протестовали противъ неудобства похищенія колоколовъ. Обсудивъ вопросъ pro и contra, заключили enbaralipton {Родъ силлогизма: классическій стихъ служилъ для обозначенія различныхъ формъ этого аргумента: «Barbara, celarent, darii, ferio, baralipton». }, что пошлютъ старѣйшаго и достойнѣйшаго съ факультета къ Гаргантюа, чтобы доказать ему ужасное неудобство, проистекающее отъ потери вышеупомянутыхъ колоколовъ. И, не смотря на возраженія нѣкоторыхъ университетскихъ господъ, утверждавшихъ, что такое порученіе приличествуетъ лучше оратору, нежели софисту, для этой миссіи выбранъ былъ мэтръ Янотусъ де-Брагмардо.

XVIII

О томъ, какъ посланъ былъ Янотусъ де-Брагмардо, чтобы заполучить обратно отъ Гаргантюа большіе колокола.

Остриженный à la Цезарь, накрытый плащемъ и капюшономъ по-античному и согрѣвъ желудокъ вареньями и святой водой изъ погреба, мэтръ Янотусъ отправился на квартиру Гаргантюа, предшествуемый тремя краснорожими педелями и въ сопровожденіи пяти или шести maistres inertes {Насмѣшливое искаженіе maîstres èsarts.}. При входѣ ихъ встрѣтилъ Понократъ и очень испугался, увидя ихъ переодѣтыми, и подумалъ, что это маски явившіяся ни съ того, ни съ сего. И освѣдомился у нѣкоторыхъ изъ членовъ банды, что означаетъ это шутовство. Ему отвѣтили, что они просятъ, чтобы имъ возвратили колокола. Услышавъ эти слова, Понократъ побѣжалъ сообщить новость Гаргантюа, чтобы онъ приготовился къ отвѣту и немедленно обсудилъ, какъ тутъ быть. Гаргантюа, извѣщенный объ этомъ дѣлѣ, отозвалъ въ сторону своего наставника Понократа, своего метрдотеля Филотомію, своего берейтора Гимнаста и Евдемона и торопливо посовѣтывался о томъ, какъ быть и что отвѣтить. Всѣ согласились въ томъ, что слѣдуетъ ихъ отвести въ буфетную и хорошенько напоить, а чтобы этотъ старый хрычъ не возмнилъ, что по его просьбѣ вернули колокола, то послать (пока онъ сидитъ за бутылкой) пригласить городского голову, ректора университета и церковнаго викарія, которымъ и возвратить колокола прежде чѣмъ софистъ выполнитъ данное ему порученіе; послѣ чего, въ присутствіи вновь прибывшихъ, выслушаютъ его рѣчь. Такъ и было исполнено. И когда вышеупомянутыя лица явились, софиста ввели въ залу и онъ, откашлявшись, сказалъ то, что ниже слѣдуетъ.

XIX

Рѣчь мэтра Янотуса де-Брагмардо, обращенная имъ къ Гаргантюа, съ тѣмъ, чтобы вернуть колокола.

— Гмъ! гмъ! mnadies {Вмѣсто bona dies.}, сударь, muadies et vobis, господа. Было бы очень хорошо, если бы вы отдали намъ наши колокола, потому что они очень намъ нужны. Гмъ! гмъ! кхе! Община Лондонъ въ Кагорѣ {Село около Кагора, у котораго были отняты колокола за сопротивленіе сборщикамъ податей.} и Бордо {Мѣстечко Бордо, близь Виль-Паризисъ (Сена-и-Марна).} въ провинціи Бри напрасно предлагали намъ во время оно большія деньги, желая купить ихъ, въ виду отличнаго качества ихъ элементарной сущности, по которой звуковая природа ихъ земныхъ составныхъ частей такъ внѣдрена въ нихъ, что они сокрушаютъ сильнѣйшія бури и непогоды, проносящіяся надъ нашими виноградниками, которые, собственно, не наши, а нашихъ ближайшихъ сосѣдей. Вѣдь если мы лишимся вина, то лишимся всего, и разума, и закона. Если вы отдадите колокола по моей просьбѣ, я получу шесть связокъ сосисокъ и добрую пару штановъ, въ которыхъ будетъ тепло моимъ ногамъ, иначе же они нарушатъ свои обѣщанія. Охъ, ей-Богу, Domine, пара штановъ хорошая штука: et vir sapiens non abhorrebit earn {Умный человѣкъ не пренебрегаетъ этимъ.}. Ха! ха! не всякому достаются штаны, кто въ нихъ нуждается. Я кое-что объ этомъ знаю. Подумайте, Domine, вотъ уже восемнадцать дней, что я готовлю эту прекрасную рѣчь. Reddite, quæ sunt Cæsaris, Cæsari, et quæ sunt Dei, Deo. Ibi jacet lepus {Воздадите Кесареви кесарево, а Богови Божіе. Въ этомъ вся штука.}. Честное слово, Domine, если вы хотите отужинать со мною in camera, Богомъ клянусь, charitatis, nos faciemus bonum cherubin. Ego occidi unum porcum, et. ego habet bon vinum {Мы славно пображничаемъ. Я закололъ свинью и у меня есть доброе вино.}. Но изъ хорошаго вина не сдѣлаешь худой латыни. Итакъ, de parte Dei, date nobis clochas nostras {Ради Бога, отдайте намъ наши колокола.}. Слушайте, я обѣщаю вамъ отъ имени нашего факультета экземпляръ Sermones de Utino (проповѣди Леонарди де Утино), utinam лишь бы вы отдали намъ наши колокола. Vultis etiam pardonos, per diem vos habebitis, et nihil payabitis {Хотите получить разрѣшеніе отъ грѣховъ? Богомъ клянусь, вы его получите и оно ничего вамъ не будетъ стоить.}. О, сударь Domine, clöchidonna-minor nobis. Dea! est bonum urbis {Возвратите намъ наши колокола. Это городское имущество.}. Оно всѣмъ нужно. Если ваша кобыла ими довольна, то и нашъ факультетъ также, quae comparata est jumenti’s insipientibns, et similis facta est eis. Psalmo nescio quo {Намекъ на псалмы 49, 21.}. Если только я вѣрно отмѣтилъ въ своей записной книжкѣ, et est unum bonum Achilles {Ахиллесъ — школьное выраженіе, вмѣсто «неопровержимый аргументъ». }. Гмъ! гмъ! кхе! Я вамъ докажу, что вы должны ихъ мнѣ отдать. Ego sic argmnenta-tor. Omnis clocha clochabiles in clocherio clochando, clochans clo-chativo, clochare facit clochabiliter clochantes. Parisius habet clochas. Ergo glue {Каждый звонко звонящій на колокольнѣ колоколъ, звоня своимъ языкомъ, заставляетъ звонящихъ звонко звонить. Нате на здоровье!}. Ха, ха, ха! Надѣюсь, что это убѣдительно. Такъ стоитъ in tertio primæ in Darii или гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ. Душой клянусь, было время, когда я только и зналъ, что диспутировалъ. Но въ настоящее время я только мечтаю. И отнынѣ мнѣ нужно только доброе вино, мягкая постель, да чтобы спину грѣлъ огонь, а брюхо упиралось въ накрытый столъ съ миской, налитой до краевъ. Эхъ! Domine, прошу васъ in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, Amen, отдать намъ колокола и Богъ спасетъ васъ отъ зла, а Богородица храни ваше здоровье, qui vivit et regnat per omnia secnla seculorum, Amen. Эхма! ну-у-у! Verum enim vero quando quiclem dubio procul. Edepol, qnoniam, ita, certe, meus Dens fidus, городъ безъ колоколовъ, все равно — что слѣпой безъ палки, оселъ безъ пахва, корова безъ бубенчика. Пока вы ихъ намъ не вернете, мы не перестанемъ вопить вамъ вслѣдъ, какъ слѣпой, который потерялъ свою палку, ревѣть, какъ оселъ безъ пахва, и мычать, какъ корова безъ бубенчика. Одинъ латинскій риѳмоплетъ, который жилъ возлѣ госпиталя, сказалъ однажды, ссылаясь на авторитетъ нѣкоего Тапонуса — или же, ошибся, Понтануса — свѣтскаго поэта: онъ желалъ-бы, чтобы колокола были, изъ перьевъ, а ихъ языкъ изъ лисьяго хвоста, потому что они причиняютъ ему головную боль, когда Онъ сочиняетъ свои стихи. Но тикъ, такъ, тукъ, трень, брень — онъ былъ объявленъ еретикомъ: мы вѣдь ихъ лѣпимъ точно изъ воска. Ну, ужъ онъ больше ничего подобнаго не говорилъ. Vale te et plaudite. Calepinus recensni. {Будьте здоровы и похлопайте намъ (конецъ комедіи Теренція). Я, Калепинусъ, руку приложилъ.}

XX

О томъ, какъ софистъ унесъ свое сукно и какъ затѣялась тяжба между нимъ и остальными магистрами.

Не успѣлъ софистъ окончить свою рѣчь, какъ Понократъ и Евдемонъ покатились со смѣху и такъ хохотали, что чуть Богу душу не отдали, подобно Крассу, который умеръ со смѣху, глядя, какъ оселъ ѣлъ репейникъ, или Филемону, увидѣвшему, какъ оселъ съѣлъ фиги, приготовленныя къ обѣду. Вмѣстѣ съ ними разсмѣялся и мэтръ Янотусъ, и всѣ трое хохотали наперерывъ другъ передъ другомъ, пока слезы не навернулись у нихъ на глазахъ отъ сильнаго давленія на мозговое вещество, изъ котораго источились слезы и передались глазнымъ нервамъ, а сами они обратились въ гераклитствующаго Демокрита, или въ демокритствующаго Гераклита. Когда смѣхъ улегся, Гаргантюа посовѣтовался со своими людьми о томъ, что дѣлать. Тутъ Понократъ высказалъ мнѣніе, что слѣдуетъ вновь напоить прекраснаго оратора. И такъ какъ онъ ихъ позабавилъ и насмѣшилъ, какъ никакой другой сумасбродъ, то по дарить ему десять связокъ сосисокъ, о которыхъ упоминалось въ веселой рѣчи, пару штановъ, триста полѣнъ дровъ, двадцать пять бочекъ вина, постель съ тремя перинами изъ гусиныхъ перьевъ и большую и глубокую миску, въ чемъ, какъ онъ говорилъ, нуждалась его старость. Все было исполнено, какъ условились, за исключеніемъ одного, а именно: Гаргантюа велѣлъ выдать оратору семь аршинъ чернаго сукна и три аршина бѣлой шерстяной матеріи на подкладку, такъ какъ не надѣялся, чтобы нашлись готовые штаны, которые были бы ему впору, и при этомъ сомнѣвался также и въ томъ, какой фасонъ всего болѣе понравится вышеупомянутому оратору: съ бантомъ ли сзади, чтобы удобнѣе ихъ было развязывать, когда понадобится, темъ-же тѣмъ фасономъ, что у моряковъ, и который всего удобнѣе для почекъ, или же на швейцарскій манеръ, чтобы держать въ теплѣ животъ, или же съ хвостомъ, какъ у трески, чтобы не горячить почки. Дрова были снесены поденщиками, магистры снесли сосиски и миски. Мэтръ Жано самъ захотѣлъ нести сукно. Одинъ изъ вышеупомянутыхъ магистровъ, котораго звали мэтръ Жусъ Бандуйль, увѣрялъ, что это неблаговидно и неприлично для его званія и что и ему слѣдуетъ поручить нести сукно кому-нибудь изъ нихъ. — Ахъ! — сказалъ Янотусъ, — оселъ, оселъ, твое заключеніе не построено in modo et figura. Вотъ къ чему служатъ предположенія, et parva logicalia. Pannus pro quo supponit? {Кому предназначено сукно?}. — Confuse {Неопредѣленно.}, — отвѣчалъ Бандуйль, — et distributive {Раздѣлительно.}. — Я не спрашиваю тебя, оселъ, сказалъ Янотусъ — quomodo supp о nit, но pro quo, а это, оселъ, pro tibi is meis {Я не спрашиваю: какъ? но кому оно предназначено? Для моихъ костей.}. А потому понесу egoniet sicut suppositum portat adpositum {Слѣдовательно я, такъ какъ предположеніе заключаетъ приложеніе.}. И унесъ сукно украдкой, какъ и Пателенъ {Дѣйствующее лицо извѣстнаго фарса.}. Но всего лучше то, что когда кашлюнъ торжественно потребовалъ обѣщанные штаны и сосиски на засѣданіи у Матюреновъ {Члены ордена, основаннаго Иннокентіем III для выкупа невольниковъ у невѣрныхъ.}, ему въ нихъ наотрѣзъ отказали, ссылаясь на то, что, по наведеннымъ справкамъ, онъ ихъ получилъ уже отъ Гаргантюа. Онъ доказывалъ имъ, что онъ получилъ ихъ gratis отъ щедрота Гаргантюа и что это не освобождаетъ ихъ отъ обѣщанія. Не смотря на то, ему отвѣчали, чтобы онъ былъ разсудителенъ и удовольствовался тѣмъ, что получилъ, и что больше онъ ничего не получитъ. — Разсудителенъ! — сказалъ Янотусъ. Но при чемъ тута разсудительность?! Обманщики несчастные, вы недостойные люди! На землѣ нѣтъ злѣе людей, чѣмъ вы. Я вѣдь хорошо это знаю: не слѣдуетъ прихрамывать при хромыхъ. Я самъ плутовалъ вмѣстѣ съ вами. Клянусь Богомъ, я извѣщу короля о громадныхъ злоупотребленіяхъ, которыя тута творятся и вашими собственными руками. И да поразитъ меня проказа, если онъ не прикажетъ сжечь васъ живыми, какъ обманщиковъ, измѣнниковъ, еретиковъ и обольстителей, враговъ Бога и добродѣтели! За эти слова они вчинили искъ противъ него, а онъ подалъ на нихъ встрѣчный искъ. Короче сказать, тяжба затянулась въ судѣ и до сихъ поръ еще не окончена. Магистры поклялись, что не станутъ мыться, а мэтръ Жано съ нѣсколькими приверженцами — сморкаться до тѣхъ поръ, пока, дѣло не будетъ рѣшено окончательно. Благодаря этой клятвѣ, они и по сіе время пребываютъ грязными и сопливыми, потому что судъ все еще не разобрался въ документахъ. Приговоръ будетъ постановленъ ко второму пришествію, то-есть никогда. Вѣдь вы знаете, что эти люди творятъ наперекоръ природѣ и своимъ собственнымъ законамъ. Парижскіе законы говорятъ, что одинъ Богъ можетъ создать вещи безконечныя. Природа же ничего не производитъ безсмертнаго, а всему, что идетъ отъ нея, положенъ конецъ и извѣстный срокъ, потому что omnia orta cadunt, etc. {Все, что возникаетъ, — проходитъ и пр.}. Но эти полярные медвѣди дѣлаютъ всѣ тяжбы, которыя имъ приходится разбирать, нескончаемыми и безсмертными, что дало поводъ уже Хилону Лакедемонянину, Дельфійскому жрецу, сказать: «Нищета — спутникъ тяжбы, и тяжущіеся разоряются», и оправдываетъ эти слова. Потому что они скорѣе лишатся жизни, нежели выиграютъ дѣло.

XXI

Обученіе Гаргантюа по методѣ его наставниковъ софистовъ.

По прошествіи первыхъ дней по пріѣздѣ Гаргантюа и послѣ того какъ колокола были водворены на мѣсто, парижскіе граждане въ благодарность за эту любезность предложили содержать и кормить кобылу Гаргантюа столько времени, сколько онъ пожелаетъ. Гаргантюа съ удовольствіемъ на это согласился. И вотъ кобылу послали на содержаніе въ лѣсъ Фонтенебло, но я не знаю, тамъ ли она въ настоящее время. Послѣ того Гаргантюа пожелалъ серьезно учиться подъ руководствомъ Понократа. Но этотъ послѣдній для начала приказалъ, чтобы онъ пока занимался привычнымъ для него, способомъ, потому что онъ хочетъ узнать, какимъ образомъ его прежніе учителя образовали изъ него такого фата, глупца и невѣжду. И вотъ Гаргантюа проводилъ такимъ образомъ свое время. Обыкновенно, онъ просыпался между восемью и девятью часами, разсвѣло или нѣтъ — безразлично; ибо такъ приказывали его прежніе гувернеры, ссылаясь на слова Давида: Vanum est vobis ante lucem s urge re {Псал. СХХѴІ, 2: Безполезно вамъ вставать до разсвѣта.}. Послѣ того онъ валялся еще нѣкоторое время въ постели, чтобы хорошенько пріободриться и затѣмъ одѣваться сообразно времени года; но всего охотнѣе носилъ онъ широкій и длинный халатъ изъ толстой фризовой матеріи, подбитый лисицей; затѣмъ чесался нѣмецкимъ гребнемъ, то-есть пятью пальцами, потому что, по словамъ его преподавателей, иначе чесаться, мыться и чиститься значило терять время на бѣломъ свѣтѣ. Послѣ того марался, мочился, блевалъ, харкалъ, зѣвалъ, плевалъ, кашлялъ, рыдалъ, чихалъ и сморкался, точно архидіаконъ, и завтракалъ, чтобы предохранить себя отъ сырости и простуды, жареными потрохами, жареной говядиной, славной ветчиной и рубленымъ мясомъ и похлебкой. Понократъ уговаривалъ его не ѣсть такъ много, вставъ съ постели, прежде чѣмъ не сдѣлаетъ нѣкотораго моціона. Гаргантюа отвѣчалъ: — Какъ! развѣ я не сдѣлалъ достаточно моціона? Я разъ шесть или семь перевернулся въ постели, прежде чѣмъ встать. Развѣ этого не довольно? Папа Александръ {Александръ V.} такъ дѣлалъ по совѣту своего врача-еврея и жилъ до самой смерти, наперекоръ завистникамъ. Мои первые учителя къ этому меня пріучили, говоря, что завтракъ укрѣпляетъ память, и сами первые пили. Я чувствую себя при этомъ очень хорошо и обѣдаю съ тѣмъ большимъ аппетитомъ. И мэтръ Тюбаль, первый изъ парижскихъ лиценціатовъ, говорилъ мнѣ, что сила не въ томъ, чтобы скоро бѣжать, но рано выйти изъ дому; поэтому и для здоровья людей важно не то, чтобы они пили, пили безъ конца, какъ утки, но чтобы они пили съ ранняго утра. Unde versus: Lever matin n’est point bon heur. Boire matin est le meilleur 1). 1) Встать спозаранку не велико еще счастье, спозаранку напиться гораздо пріятнѣе. Позавтракавъ плотно, шелъ вь церковь, и за нимъ проносили туда въ большой корзинѣ толстый требникъ въ переплетѣ, который вѣсилъ — вмѣстѣ съ застежками и засаленнымъ пергаментомъ — ни болѣе, ни менѣе, какъ одиннадцать центнеровъ шесть фунтовъ Тамъ онъ слушалъ двадцать шесть или тридцать обѣденъ; туда же приходилъ его капелланъ, закутанный, какъ удодъ, и съ дыханіемъ, пропитаннымъ, въ качествѣ противоядія, виннымъ запахомъ. Вмѣстѣ съ нимъ онъ бормоталъ всѣ молитвы и такъ старательно выговаривалъ ихъ, что ни одного слова не пропадало. По выходѣ изъ церкви ему привозили на телѣгѣ, запряженной волами, кучу четокъ Св. Клода, которыя были такъ крупны, какъ человѣческія головы, и онъ, прохаживаясь по монастырямъ, галлереямъ или по саду, читалъ больше молитвъ, чѣмъ шестнадцать отшельниковъ. Затѣмъ учился съ добрыхъ полчаса, уставясь глазами въ книгу, но (какъ говоритъ шутъ) душа его находилась на кухнѣ. Обильно помочившись, садился за столъ. И такъ какъ по натурѣ онъ былъ флегматикъ, то начиналъ обѣдъ съ нѣсколькихъ дюжинъ окороковъ ветчины, копченыхъ языковъ, колбасъ, сосисокъ и другихъ предвозвѣстниковъ вина. Тѣмъ временемъ четверо изъ его людей кидали ему въ ротъ непрестанно, одинъ за другимъ, горчицу большими ложками, и онъ запивалъ ее большимъ глоткомъ бѣлаго вина, чтобы облегчить почки. Затѣмъ ѣлъ, смотря по времени года, разное мясо, сколько влѣзетъ, и переставалъ ѣсть только тогда, когда набивалъ себѣ животъ. Питью же не было ни отдыха, ни срока: онъ говорилъ, что предѣлъ для питья — это когда у того, кто пьетъ, пробковая стелька въ туфляхъ разбухнетъ на полфута.

XXII

Игры Гаргантюа.

Послѣ того, какъ бывало съ трудомъ пробормочетъ обрывокъ послѣобѣденной молитвы, Гаргантюа мылъ руки виномъ, прочищалъ зубы ногой борова и весело болталъ съ своими людьми. Затѣмъ, растянувъ коверъ, приносили карты, кости и шашки. Онъ игралъ: въ трилистникъ, въ ландскнехтъ и проч. {Тутъ слѣдуетъ длинный перечень игръ, большею частью вымышленныхъ и не поддающихся переводу.}. Наигравшись вдоволь, убивъ даромъ время, приличествовало еще выпить — по одиннадцати горшковъ на человѣка, а напировавшись, растянуться на покойной скамьѣ иди, еще того лучше, на мягкой постели и проспать два или три часа, не думая и не говоря ничего худого. Проснувшись, Гаргантюа отряхивался, затѣмъ приносили еще вина и онъ опять пилъ себѣ на здоровье. Понократъ убѣждалъ его, что вредно пить послѣ сна. — Такую точно жизнь ведутъ Отцы, — отвѣчалъ Гаргантюа. У меня по природѣ сонъ такой соленый, что когда я сплю, это все равно, какъ если бы я ѣлъ ветчину. Послѣ того снова принимался за ученье и пускалъ въ ходъ четки, а чтобы дѣло шло успѣшнѣе, садился на стараго мула, служившаго уже девяти королямъ, и, бормоча и качая головой, ѣхалъ смотрѣть, какъ ловятся кролики въ сѣти. По возвращеніи шелъ въ кухню, чтобы поглядѣть, какое жаркое жарится на вертелѣ. И прекрасно ужиналъ, честное слово, и охотно приглашалъ нѣсколькихъ сосѣдей-бражниковъ, съ которыми пилъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Въ числѣ прочихъ, въ его свитѣ находились господа дю-Фу, де-Гурвиль, де-Гриньо и де-Мариньи. Послѣ ужина наступалъ чередъ деревянныхъ евангелій, то есть игральныхъ картъ и костей, или находили провѣдать красивыхъ дѣвушекъ по сосѣдству и устраивали пирушки и разныя закуски и заѣдки, послѣ чего Гаргантюа ложился спать и спалъ безъ просыпу до восьми часовъ утра.

XXIII

О томъ, какъ Гаргантюа въ такой дисциплинѣ воспитывался Понократомъ, что не терялъ по пусту ни одного часа во днѣ.

Когда Понократъ узналъ порочный образъ жизни Гаргантюа, онъ рѣшилъ иначе обучать его наукамъ, но на первое время позволилъ ему вести прежній образъ жизни, считая, что природа не терпитъ внезапныхъ перемѣнъ и возмущается противъ нихъ. Поэтому, чтобы успѣшнѣе приступить къ своему дѣлу, онъ упросилъ ученаго врача того времени, мэтра Теодора, указать, можно ли направить на путь истинный Гаргантюа. Врачъ закатилъ ему слабительное по всѣмъ правиламъ искуства и этимъ путемъ исправилъ всѣ уклоненія и дурныя привычки мозга. Этимъ же средствомъ Понократъ заставилъ его забыть все, чему онъ учился подъ руководствомъ своихъ старыхъ учителей, — какъ это дѣлалъ Тимоѳей {Тимоѳей изъ Милета, знаменитый флейтистъ Александра Великаго.} со своими учениками, которые раньше учились у другихъ музыкантовъ. Для большаго успѣха, онъ вводилъ его въ общество людей ученыхъ, находившихся въ городѣ, чтобы соревнованіе съ ними укрѣпляло его умъ и вселяло въ него желаніе хорошо учиться и отличаться. Затѣмъ такъ распредѣлилъ его занятія, чтобы онъ не терялъ ни одного часа во днѣ, и такимъ образомъ все его время занято было изученіемъ науки и литературы. Гаргантюа просыпался въ четыре часа утра приблизительно. Пока его растирали, ему читали нѣсколько страницъ Св. Писанія громко и внятно, и съ тѣмъ выраженіемъ, какое приличествовало предмету; къ этому занятію приставленъ былъ молодой пажъ, уроженецъ Вашэ, по имени Анагностъ. Подъ вліяніемъ этого чтенія, Гаргантюа часто принимался бить поклоны, славословить, молиться и взывать къ Господу Богу, величіе и чудесные пути Котораго онъ узнавалъ изъ чтенія Св. Писанія. Послѣ того отправлялся въ укромныя мѣста облегчить кишки отъ естественныхъ результатовъ пищеваренія. Тамъ учитель повторялъ ему прочитанное, объясняя самыя темныя и непонятныя мѣста. На возвратномъ пути изучали небо: таково ли оно, какимъ они видѣли его наканунѣ вечеромъ, и при какихъ знакахъ восходитъ солнце, а также и луна въ тотъ день. Послѣ того Гаргантюа одѣвали, причесывали, завивали, наряжали и вспрыскивали духами и въ продолженіе всего этого времени повторяли ему уроки предыдущаго дня. Онъ самъ говорилъ ихъ наизусть и связывалъ съ ними нѣкоторые практическіе случаи изъ жизни человѣческой. Такъ занимался онъ иногда два-три часа сряду, но эти занятія обыкновенно прекращались, когда онъ былъ совсѣмъ одѣтъ. Послѣ того въ продолженіе добрыхъ трехъ часовъ учитель давалъ ему урокъ. Послѣ того шли гулять, все время толкуя о прочитанномъ, и заходили на площадь, гдѣ играютъ въ мячъ, или отправлялись на лугъ и тамъ играли въ мячъ, въ лапту или городки для упражненія тѣла, какъ передъ тѣмъ упражняли душу. Игра была безъ всякаго принужденія: они прекращали ее, когда имъ вздумается, и обыкновенно, когда уставали физически или умственно. Послѣ того хорошенько обтирались и растирались, смѣняли рубашку и, тихонько прогуливаясь, шли посмотрѣть, готовъ ли обѣдъ. Въ ожиданіи обѣда декламировали отчетливо и выразительно нѣсколько сентенцій, удержавшихся въ памяти изъ прочитаннаго. Тѣмъ временемъ разыгрывался аппетитъ, п тогда садились за столъ. Въ началѣ обѣда прочитывалось нѣсколько забавныхъ исторій о старинныхъ богатырскихъ подвигахъ, въ то время какъ Гаргантюа пилъ вино. Послѣ того, какъ вздумается, или продолжали чтеніе, или весело бесѣдовали другъ съ другомъ, разсуждая о свойствахъ, особенностяхъ, дѣйствіи и природѣ всего, что имъ подавали за столомъ: о хлѣбѣ, винѣ, водѣ, соли, мясѣ, рыбахъ, плодахъ, травахъ, кореньяхъ, и ихъ изготовленіи. И такимъ образомъ въ короткое время знакомились со всѣми подходящими къ этому мѣстами у Плинія, Аѳенея, Діоскорида, Юлія Поллукса. Галена, Порфирія, Опіана, Полибія, Геліодора, Аристотеля, Эліана и др. И во время этихъ бесѣдъ часто, для большей увѣренности, приносили вышеупомянутыя книги за столъ. И Гаргантюа такъ хорошо запоминалъ все сказанное, что не было врача, который бы зналъ вполовину такъ много, какъ онъ. Послѣ того обсуждали уроки, прочитанные поутру, и заканчивали обѣдъ вареньемъ изъ айвы. Гаргантюа чистилъ себѣ зубы стволомъ мастиковаго дерева, мылъ чистой водой руки и глаза, благодарилъ Бога нѣсколькими прекрасными кантами, восхвалявшими Божіе милосердіе и щедроты. Послѣ того приносили карты, но не для того, чтобы играть, а чтобы научиться многимъ новымъ фокусамъ и выдумкамъ, которые всѣ были основаны на ариѳметикѣ. Этимъ путемъ онъ полюбилъ ариѳметику и каждый день, послѣ обѣда и ужина, проводилъ, занимаясь ею, время гораздо пріятнѣе, чѣмъ прежде играя въ кости или карты. И скоро онъ такъ хорошо изучилъ ариѳметику теоретически и практически, что англичанинъ Тунсталь, который много написалъ о ней, сознался, что въ сравненіи съ Гаргантюа онъ былъ просто неучъ. И не съ одной только ариѳметикой, — такъ было и съ другими математическими науками, какъ-то: геометріей, астрономіей и музыкой, потому что, въ ожиданіи, пока переварится обѣдъ, они занимались многими веселыми инструментами и геометрическими фигурами и даже практиковались въ астрономическихъ канонахъ. Затѣмъ упражнялись въ пѣніи квартетовъ съ варіаціями на излюбленную тему. Что касается музыкальныхъ инструментовъ, то онъ учился играть на лютнѣ, на клавикордахъ, на арфѣ, на нѣмецкой флейтѣ, на альтѣ и на тромбонѣ. Проведя часокъ въ этихъ занятіяхъ, по окончаніи пищеваренія, испражнялся и затѣмъ снова садился учиться въ продолженіе трехъ часовъ и болѣе: повторялъ утренній урокъ, читалъ далѣе начатую книгу, писалъ, стараясь красиво выводить готическія и римскія буквы. Послѣ того выходили изъ дома въ сопровожденіи молодого дворянина изъ Турени, котораго звали берейторомъ Гимнастомъ и который училъ Гаргантюа верховой ѣздѣ. Переодѣвшись, Гаргантюа садился на коня, какого-нибудь испанскаго жеребца или берберійскую лошадь, и скакалъ въ карьеръ, волтижировалъ, перескакивая чрезъ рвы и барьеры, дѣлалъ вольты справа налѣво и слѣва направо. Потомъ ломалъ, но только не копье, потому что нѣтъ ничего глупѣе въ мірѣ, какъ говорить: «Я сломалъ десять копій на турнирѣ или въ сраженіи», — всякій плотникъ сдѣлалъ бы то же самое, — но почетно и славно однимъ копьемъ сразить десятерыхъ враговъ. И такъ своимъ острымъ, крѣпкимъ копьемъ Гаргантюа ломалъ ворота, пробивалъ латы, вырывалъ съ корнемъ дерево, снималъ кольцо, скидывалъ сѣдло, панцырь или желѣзную перчатку. И все это производилъ вооруженный съ головы до ногъ. И никто не могъ сравниться съ нимъ въ искусствѣ красоваться на конѣ и парадировать. Феррарскій волтижеръ былъ просто обезьяна по сравненію съ нимъ. Удивительно искусно перескакивалъ онъ съ одной лошади на другую, не касаясь земли. Такихъ лошадей называли перемѣнными, и онъ умѣлъ, держа копье на отлетѣ, ѣздить на лошади безъ стремянъ и безъ уздечки и управлять ею по своему усмотрѣнію. Все это пригодно для военной дисциплины. Въ другой разъ онъ упражнялся въ искусствѣ владѣть сѣкирой, которую такъ крѣпко держалъ, такъ ловко вращалъ и такъ искусно отклонялъ ею всякіе удары, что въ этомъ отношеніи могъ назваться мастеромъ своего дѣла. Послѣ того бился на пикахъ, на обоюдоострыхъ шпагахъ, на сабляхъ, на кинжалахъ, то вооруженный щитомъ, то не вооруженный. Охотился на оленя, дикую козу, медвѣдя, серну, кабана, зайца, куропатокъ, фазановъ, дрофъ. Игралъ въ большой мячъ и подкидывалъ его въ воздухъ какъ ногой, такъ и кулакомъ. Боролся, бѣгалъ, прыгалъ, но не въ три пріема и не на одной ногѣ, или, такъ называемымъ, нѣмецкимъ прыжкомъ. Гимнастъ говорилъ, что всѣ эти прыжки ни къ чему не служатъ на войнѣ. Нѣтъ, онъ сразу перескакивалъ черезъ ровъ, барьеръ, карабкался на стѣну и влѣзалъ въ окно, отстоявшее отъ земли на высоту копья. Плавалъ въ глубокой водѣ на животѣ, на спинѣ, на боку, разсѣкая воду всѣмъ тѣломъ, или однѣми ногами, поднявъ одну руку надъ водой и держа въ ней книгу, причемъ она оставалась суха, переплывалъ съ одного берега на другой, при чемъ, какъ Юлій Цезарь, тащилъ зубами за собою плащъ; съ помощью одной руки поднимался въ лодку, снова бросался оттуда, головой внизъ, въ воду, погружался на дно, изслѣдовалъ подводные камни, нырялъ въ колдобины и водовороты, поворачивалъ лодку, правилъ ею, быстро гналъ ее впередъ, замедлялъ ея ходъ, велъ ее по теченію, противъ теченія, одной рукой держалъ весло, другою руль, ставилъ паруса, карабкался по мачтамъ, лазилъ по стеньгамъ, направлялъ компасъ и управлялъ рулемъ. Выскочивъ изъ воды, взбѣгалъ на гору и такъ же легко сбѣгалъ внизъ, ходилъ какъ кошка по деревьямъ, перепрыгивалъ съ одного на другое какъ бѣлка, ломалъ толстѣйшія сучья, какъ второй Милонъ, помощью двухъ отточенныхъ кинжаловъ и двухъ крѣпкихъ шилъ взбирался по стѣнѣ дома, какъ крыса, и затѣмъ спускался сверху внизъ такъ ловко, что не подвергался опасности упасть и расшибиться. Металъ дротикъ, камни, стрѣлы, копье, алебарду, натягивалъ тетиву у лука, прицѣливался изъ ружья, наводилъ пушку, и стрѣлялъ въ цѣль, въ птицу, сверху внизъ и снизу вверхъ, впередъ, сбоку, назадъ, какъ парѳяне. Привяжутъ, бывало, канатъ, на какую-нибудь высокую башню и спустятъ конецъ на землю; онъ взбирается по канату, перебирая руками, затѣмъ спускается внизъ такъ быстро и увѣренно, точно внизу для него подостланъ мягкій коверъ. Въ другой разъ приставятъ толстый шестъ къ двумъ деревьямъ, онъ повиснетъ на немъ обѣими руками и передвигается, не касаясь ногами земли, да такъ быстро, что никакому скороходу его не догнать. А для упражненія грудной клѣтки и легкихъ онъ кричалъ во весь голосъ. Я услыхалъ разъ, какъ онъ звалъ Евдемона и крикъ былъ слышенъ на протяженіи отъ воротъ св. Виктора до Монмартра. Самъ Стенторъ не кричалъ такъ громко въ сраженіи подъ Троей. А ради укрѣпленія мускуловъ для него соорудили двѣ большихъ оловянныхъ болванки, вѣсомъ въ восемь тысячъ семьсотъ центнеровъ, которыя онъ называлъ своими гирями. Онъ бралъ ихъ съ земли, по одной въ руку и поднималъ надъ головой и держалъ такимъ образомъ не шевелясь три четверти часа и долѣе, что доказывало несравненную силу. Игралъ въ городки съ самыми большими силачами. И когда доходила до него очередь, такъ упирался ногами, что подъ тяжестью его сгибались тѣ, которые пытались сдвинуть его съ мѣста, какъ нѣкогда это было съ Милономъ. И, какъ Милонъ, онъ держалъ въ рукахъ гранатовое яблоко и отдавалъ его тому, кто сможетъ его у него отнять. Послѣ такого времяпрепровожденія онъ растирался, мылся и переодѣвался, и всѣ тихонько возвращались домой, а, проходя по лугу или другимъ поросшимъ травою мѣстамъ, осматривали деревья и растенія, и провѣряли то, что о нихъ написано древними, какъ Ѳеофрастъ, Діоскоридъ, Маринусъ, Плиній, Никандръ, и Галенъ, и уносили ихъ цѣлыя охапки домой, гдѣ за ними смотрѣлъ молодой пажъ по имени Ризотомъ, у котораго кромѣ того находились на храненіи лопаты, заступы, садовые ножи и другіе инструменты, необходимые въ садоводствѣ. По возвращеніи домой, пока готовили ужинъ, повторяли нѣкоторыя мѣста изъ прочитаннаго и садились за столъ. Здѣсь надо замѣтить, что обѣдъ былъ скромный и умѣренный, такъ какъ ѣли только для того, чтобы червячка заморить, но ужинъ за то былъ обильный и сытный. Гаргантюа ѣлъ за ужиномъ ровно столько, сколько нужно, чтобы насытиться и поддержать свои силы. И такова настоящая діэта, предписываемая доброй и вѣрной медициной, хотя бы толпа дураковъ медиковъ, сбитыхъ съ толку софистами, и совѣтывала противное. За ужиномъ продолжался обѣденный урокъ, насколько находили это подходящимъ, остальное время проводили въ ученой и полезной бесѣдѣ. Помолившись Богу, предавались музыкѣ и пѣнію: играли на различныхъ инструментахъ или же занимались фокусами изъ картъ, костей и стакановъ; и такъ пріятно проходило время за вкусной ѣдой и развлеченіями, пока не наступалъ часъ ложиться спать. Иногда же ходили навѣстить компанію людей ученыхъ или такихъ, что побывали въ чужихъ краяхъ. Среди ночи, прежде чѣмъ разойтись на покой, шли на самое открытое мѣсто въ квартирѣ и глядѣли на небо, замѣчали кометы, если таковыя появлялись, фигуру, ситуацію, аспектъ, противостояніе и соединеніе небесныхъ созвѣздій. Послѣ того Гаргантюа вмѣстѣ со своимъ наставникомъ повторялъ, на манеръ пиѳагорейцевъ, все то, что они за день прочитали, видѣли, сдѣлали и слышали. И затѣмъ молились Богу съ колѣнопреклоненіемъ, для укрѣпленія своей вѣры: славословили Его за неизреченную благость и благодарили за протекшее время, предавая себя Его милосердію на будущее время. Послѣ того отходили на покой.

XXIV

О томъ, какъ Гаргантюа проводилъ время въ дождливую погоду.

Если случалось, что погода была дождливая и холодная, то все время до обѣда проводилось какъ обыкновенно, съ тою только разницею, что Гаргантюа приказывалъ хорошенько растопить каминъ, чтобы согрѣть воздухъ. Но послѣ обѣда, вмѣсто упражненій на открытомъ воздухѣ, съ гигіеническою цѣлью занимались уборкой сѣна, кололи и пилили дрова, молотили хлѣбъ въ ригѣ. Послѣ того занимались искусствомъ живописи и скульптуры, или же возстановляли обычай античной игры въ бабки, какъ ее описывалъ Леоникусъ и какъ въ нее играетъ нашъ добрый другъ Ласкарисъ {Библіотекарь Франциска I.}. Играя припоминали тѣ мѣста у древнихъ авторовъ, въ которыхъ о ней упоминается; или же придумывали какую-нибудь подходящую метафору на эту игру. А не то ходили смотрѣть, какъ плавятъ металлъ и льютъ пушки: или же посѣщали мастерскія ювелировъ, рѣзчиковъ драгоцѣнныхъ камней, или же лабораторіи алхимиковъ, монетный дворъ, ткацкія, гдѣ ткутъ шелковыя матеріи и бархатъ, органныхъ мастеровъ, типографщиковъ, красильщиковъ и всякихъ другихъ ремесленниковъ, гдѣ, давая на водку, знакомились съ пріемами и изобрѣтеніями различныхъ ремеслъ. Ходили слушать публичныя лекціи, торжественные акты, репетиціи, декламаціи, защитительныя рѣчи адвокатовъ, проповѣди христіанскихъ проповѣдниковъ. Гаргантюа посѣщалъ также фехтовальныя залы и фехтовалъ съ преподавателями этого искусства, доказывая на опытѣ, что такъ же хорошо, какъ они, и пожалуй даже лучше ихъ, владѣлъ оружіемъ. А вмѣсто того, чтобы заниматься садоводствомъ, посѣщалъ лавки дрогистовъ и аптекарей, знакомился съ плодами, корнями, листьями, смолой, сѣменами, иностранными мазями и съ тѣмъ, какъ ихъ поддѣлывали. Ходилъ смотрѣть акробатовъ, фокусниковъ, наблюдалъ за ихъ движеніями, хитростями, уловками, прыжками и краснобайствомъ, въ особенности уроженцевъ Шони и Пикардіи, которые отъ природы большіе болтуны и краснобаи и мастера на всякія штуки. Вернувшись къ ужину, ѣли болѣе умѣренно, нежели въ другіе дни, и болѣе легкія и удобоваримыя яства, дабы предотвратить вредныя послѣдствія сырости воздуха, сообщившейся тѣлу, и отсутствія обычныхъ физическихъ упражненій. Такъ воспитывался Гаргантюа и изо дня въ день велъ подобный образъ жизни, и, какъ легко поймете, съ превеликой для себя пользой, какъ это и естественно для молодого человѣка его лѣтъ и одареннаго здравымъ смысломъ. Сначала эти занятія казались трудными, но съ теченіемъ времени становились все легче и пріятнѣе, и больше походили на время препровожденіе короля, нежели ученіе школьника. Со всѣмъ тѣмъ Понократъ, чтобы доставить ему отдыхъ отъ такого сильнаго напряженія ума, выбиралъ разъ въ мѣсяцъ ясный и хорошій день, когда они съ утра покидали городъ и отправлялись въ Жантильи, или въ Булонь, въ Монружъ, въ Понъ-Шарантонъ, или въ Ванвъ и Сенъ-Клу. И тамъ проводили весь день пируя, веселясь, забавляясь, угощаясь виномъ, распѣвая пѣсни, танцуя, валяясь на лугу, ища по гнѣздамъ пташекъ, ловя куропатокъ, таская изъ пруда лягушекъ и раковъ. Но если въ такой день и не заглядывали въ книги, а обходились безъ чтенія, это не значитъ, чтобы день проходилъ безъ пользы. Сидя на цвѣтущемъ лугу, они наизусть сказывали какое-нибудь прекрасное стихотвореніе о земледѣліи Виргилія, Гезіода, изъ «Bustico», Пульчіана, припоминали забавныя латинскія эпиграммы и переводили ихъ французскими стихами. Пируя, отдѣляли вино отъ воды, какъ это учитъ дѣлать Катонъ (De Кеrirst.) и Плиній, посредствомъ рюмки изъ плюща, промывали вино въ тазу съ водой и затѣмъ извлекали его посредствомъ воронки, а воду переливали изъ одного стакана въ другой и устраивали автоматическіе приборы, то есть такіе, которые сами собой приходили въ движеніе.

XXV

О томъ, какъ возгорѣлся большой споръ между пирожниками Лернэ и земляками Гаргантюа и привелъ къ ожесточенной войнѣ.

Въ то время года, когда наступаетъ уборка винограда, въ началѣ осени, мѣстные пастухи стерегли виноградники, чтобы скворцы не поклевали виноградъ. Въ это самое время пирожники изъ Лерна проѣзжали по большой дорогѣ, сопровождая десять или двѣнадцать возовъ съ пирогами, предназначенными для города. Вышеназванные пастухи вѣжливо попросили ихъ продать имъ пироговъ за деньги по рыночной цѣнѣ. Слѣдуетъ замѣтить, что нѣтъ роскошнѣе угощенія для тѣхъ, кто страдаетъ запоромъ, какъ поѣсть за завтракомъ винограда съ пирожками, будетъ ли то коринка, или мускатъ, или рислингъ. Но эту просьбу пирожники не только не исполнили, но — еще хуже того — сильно оскорбили пастуховъ, обозвали болтунами, дураками, скотами, тупицами, лѣнтяями, сластунами, пьяницами, хвастунами, негодяями, грубіянами, невѣжами, разинями, нищими, оборванцами, зубоскалами, свинопасами, погаными пастухами и еще другими обидными прозвищами, прибавивъ, что не пристало имъ ѣсть такіе прекрасные пироги, а должны они довольствоваться чернымъ хлѣбомъ и овсяными лепешками. На эти оскорбленія одинъ изъ обруганныхъ, котораго звали Форжье, честнѣйшій человѣкъ и бакалавръ, мягко отвѣчалъ: — Съ какихъ поръ стали вы такъ дерзки и грубы? Вы прежде охотно продавали намъ пирожки, а теперь въ нихъ отказываете. Такъ добрые сосѣди не дѣлаютъ, и мы съ вами не такъ поступаемъ, когда вы являетесь сюда покупать нашу прекрасную пшеницу, изъ которой печете свои пирожки. Мы охотно дали бы вамъ еще въ придачу винограда, но, клянусь Богородицей, вы раскаетесь въ своемъ поступкѣ и когда-нибудь мы вамъ отплатимъ тѣмъ же, когда вамъ что-нибудь понадобится отъ насъ, попомните это! Марке, старшина цеха пирожниковъ, отвѣчалъ ему на это: — Право, ты слишкомъ сердитъ сегодня утромъ. Вѣрно вчера, вечеромъ наѣлся пшонной каши. Подойди-ка поближе, я дамъ тебѣ пирожковъ. Но когда Форжье, въ простотѣ души, подошелъ и вынулъ изъ пояса монету въ одиннадцать денье, ожидая, что Марке отпуститъ ему пирожки, этотъ послѣдній ударилъ его бичомъ по ногамъ, да такъ сильно, что шишки повскакивали, и хотѣлъ убѣжать; но Форжье закричалъ: «Караулъ! убиваютъ!» изо всѣхъ силъ и затѣмъ бросилъ въ него большой палкой, которую держалъ подъ мышкой, и угодилъ ему въ правый високъ, такъ что Марке свалился съ лошади полумертвый. Тѣмъ временемъ прибѣжали мызники, которые неподалеку сбивали съ деревьевъ орѣхи длинными шестами, и принялись тузить пирожниковъ, точно хлѣбъ молотить. Другіе пастухи и пастушки, услышавъ крики Форжье, прибѣжали со своими пращами и принялись осыпать каменьями, точно градомъ. Въ концѣ концовъ, они ихъ задержали и отняли у нихъ четыре или пять дюжинъ пирожковъ, заплативъ за нихъ, однако, обычную цѣну, и дали имъ въ придачу сотню орѣховъ и три корзины бѣлаго винограда. Послѣ того пирожники помогли Марке, опасно раненному, сѣсть на лошадь и вернулись въ Лернэ, не продолжая пути въ Парелье, но крѣпко грозясь и ругая пастуховъ, волопасовъ и мызниковъ Селье и Сине. Пастухи же и пастушки стали угощаться пирожками и прекраснымъ виноградомъ и веселились подъ звуки волынки, подсмѣиваясь надъ хвастунами пирожниками, которымъ славно досталось за то, что они утромъ лѣвой рукой перекрестились, и стали прикладывать раздавленный виноградъ къ ногамъ Форжье, которыя скоро зажили.

XXVI

О томъ, какъ жители Лернэ, подъ командой своего короля Пикрошоля, внезапно напали на пастуховъ Гаргантюа.

Пирожники, вернувшись въ Лернъ, сразу, не пивши, не ѣвши, отправились въ Капитолій и пожаловались своему королю, котораго звали Пикрошоль, третій этого имени, и показали ему сломанныя корзины, смятыя шапки, разорванныя платья, раздавленные пирожки, а главное, серьезно раненнаго Марке, говоря, что все это сотворили пастухи и мызники Грангузье на большомъ перекресткѣ, миновавъ Селье. Король тотчасъ распалился гнѣвомъ и, неразбирая дѣла, повелѣлъ герольдамъ огласить на весь край объ ополченіи, и чтобы каждый, подъ страхомъ смертной казни, явился вооруженный на большую площадь, около замка, ровно въ полдень. Для большаго успѣха своего предпріятія, онъ повелѣлъ бить въ барабаны въ окрестностяхъ города и, пока ему готовили обѣдъ, пошелъ приказать привести въ порядокъ артиллерію, развернуть знамена и значки и заготовить большое количество военныхъ припасовъ, какъ боевыхъ, такъ и по части провіанта. За обѣдомъ назначилъ командующихъ войсками: по его указу командующимъ авангардомъ былъ назначенъ господинъ Трепелю, и въ его арміи числилось шестнадцать тысячъ четырнадцать пищальниковъ, тридцать тысячъ и одиннадцать авантюристовъ {Случайные солдаты. При Францискѣ I почти всю французскую пѣхоту обозначали этимъ именемъ.}; командующимъ артиллеріей назначенъ былъ оберъ-шталмейстеръ Тукдильонъ, и она насчитывала девятьсотъ четырнадцать большихъ бронзовыхъ орудій, пушекъ четырехъ и восьми-фунтовыхъ, гаубицъ, кулевринъ, бомбардъ, мортиръ и т. д.; командованіе арьергардомъ поручено было герцогу Рокденару. Самъ король и королевскіе принцы присоединились къ войску. Когда все было готово, прежде чѣмъ выступить въ путь, послали триста человѣкъ легкой кавалеріи, подъ начальствомъ капитана Ангулевана, на развѣдки, чтобы знать, не подготовляется ли какая западня. Но, тщательно изслѣдовавъ край, нашли его въ полномъ спокойствіи и тишинѣ, безъ признаковъ какихъ-нибудь сборищъ. Услышавъ это, Пикрошоль приказалъ, чтобы каждый отрядъ не медля выступилъ подъ своимъ знаменемъ. И вотъ, безъ всякаго порядка, вразсыпную, разсѣялись они по странѣ, топча и уничтожая все, мимо чего проходили, не щадя ни бѣднаго, ни богатаго, ни храмовъ, ни домовъ обывателей. Они забирали воловъ и коровъ, быковъ, телятъ, телокъ, овецъ, барановъ, козъ и козловъ, куръ, каплуновъ, цыплятъ, утокъ, гусей, кабановъ, свиней, поросятъ, сбивали орѣхи, обрывали виноградъ, вырывали лозы, сбивали всѣ плоды съ деревьевъ. Безпорядокъ, который они производили, ни съ чѣмъ сравнить нельзя. И никто имъ, однако, не сопротивлялся; напротивъ того, всѣ сдавались имъ безусловно, умоляя ихъ быть человѣчнѣе, во вниманіе къ тому, что они всегда были добрыми и любезными сосѣдями и никогда не позволяли себѣ относительно ихъ какихъ-нибудь обидъ или насилій, какія могли бы оправдать такое дурное обращеніе, и что Богъ скоро ихъ покараетъ. На всѣ эти упреки нападающіе отвѣчали только одно, — что они покажутъ имъ, какъ ѣсть пирожки.

XXVII

О томъ, какъ одинъ монахъ въ Селье спасъ фруктовый садъ аббатства отъ вражескаго нашествія.

Такъ шли они, грабя и безчинствуя, пока не дошли до Селье и тамъ обобрали всѣхъ встрѣчныхъ мужчинъ и женщинъ и захватили все, что могли. Ничто не казалось имъ ни слишкомъ тяжелымъ, ни слишкомъ громоздкимъ. И хотя чума свирѣпствовала въ большинствѣ домовъ, они всюду входили, грабили все, что тамъ было, но никто не заразился болѣзнью, что было довольно удивительно, такъ какъ священники, викаріи, проповѣдники, врачи, хирурги и аптекаря, которые посѣщали, перевязывали, лѣчили, утѣшали и пріобщали больныхъ, всѣ умерли отъ заразы, а эти чортовы грабители и убійцы нисколько не заразились. Какъ это случилось, господа, подумайте-ка, прошу васъ объ этомъ? Разграбивъ городъ, направились въ аббатство съ страшнымъ гвалтомъ, но нашли его запертымъ и подъ охраной, а потому главная армія пошла къ броду Ведъ {На рѣкѣ Віеннѣ.}, за исключеніемъ семи отрядовъ пѣхотинцевъ и двухсотъ копьеносцевъ, которые остались при аббатствѣ и проломили стѣны плодоваго сада, чтобы опустошить виноградникъ. Бѣдняги-монахи не знали, какому святому молиться, и на всякій случай принялись звонить ad саріtulum capitulantes {Чтобы созвать весь капитулъ.}. И при этомъ рѣшено было устроить торжественную процессію, съ подкрѣпленіемъ краснорѣчивыхъ проповѣдниковъ и молебствій contra hostium insidias {См. 69 псаломъ.} и возгласовъ pro pace. Въ то время въ аббатствѣ проживалъ монахъ, котораго звали братомъ Жаномъ Сокрушителемъ, молодой, бодрый, веселый, сильный, ловкій, смѣлый, рѣшительный, развязный, высокій, худой, горластый, носастый, лихо отбарабанивавшій заутреню, на почтовыхъ служившій обѣдню и на курьерскихъ — всенощную; короче сказать, настоящій монахъ, какой когда-либо былъ съ тѣхъ поръ, какъ монашествующій міръ монахами обмонашился. При этомъ и требникъ онъ зналъ вдоль и поперекъ. Этотъ монахъ, услышавъ шумъ, какой производилъ непріятель въ монастырскомъ виноградникѣ, вышелъ на дворъ, чтобы поглядѣть, въ чемъ дѣло. И увидя, что непріятель опустошаетъ виноградникъ, виноградъ котораго долженъ былъ доставить монастырю запасъ вина на цѣлый годъ, вернулся на хоры церкви, гдѣ находились всѣ остальные монахи, съ виду такіе же оглушенные, какъ колокольные литейщики и вопившіе: «im, im, ре, е, e, е, е, е, tum, um, in, і, ni, i, mi, со, о, о, о, о, о, rum, um». — Ну васъ къ Богу, съ вашимъ пѣніемъ! Почему вы лучше не споете: «Adieu, paniers, vendanges sont faites» {Извѣстная французская пѣсенка, сохранившаяся и по сіе время.}? Чортъ меня побери, если непріятель не забрался въ нашъ виноградникъ, гдѣ опустошаетъ нашъ виноградъ и лозы, такъ что намъ останутся одни оборвыши, Богомъ клянусь. Животомъ Св. Іакова клянусь! Что мы, бѣдняги, будемъ пить?! Господи Боже мой, da mihi potum {Дай мнѣ выпить.}! Тутъ настоятель проговорилъ: — Что дѣлаетъ тутъ этотъ пьяница? Отведите-ка его въ тюрьму за то, что онъ нарушилъ богослуженіе! — А какъ быть, — отвѣчалъ монахъ, — съ винослуженіемъ?! Постараемся, чтобы и оно не было нарушено; вѣдь сами же вы, господинъ настоятель, любите пить хорошее вино, какъ всякій хорошій человѣкъ. Никакой благородный человѣкъ не презираетъ добраго вина, — это монастырская поговорка. Но, Богомъ клянусь, молитвы, которыя вы теперь здѣсь поете, въ настоящую минуту неумѣстны. Почему наша заутреня коротка во время жатвы и сбора винограда и длинна постомъ и всю зиму? Блаженной памяти братъ Масе Пелосъ, истинный ревнитель нашей вѣры, — чортъ меня побери, если я вру! — говорилъ мнѣ, помнится, что причина этому та, что въ то время мы собираемъ виноградъ и приготовляемъ вино, а зимою мы его пьемъ. Послушайте-ка, господа добрые люди: кто любитъ вино, тотъ пусть, какъ Богъ святъ, слѣдуетъ за мною; клянусь Св. Антоніемъ, тотъ больше не отвѣдаетъ вина, кто мнѣ не поможетъ отстоять виноградникъ. Клянусь животомъ Бога! Вѣдь это церковное имущество! Такъ-то! Нѣтъ, нѣтъ. Чортъ побери, Св. Ѳома Англійскій {Ѳома Беккетъ, архіепископъ Кентерберійскій.} не преминулъ умереть за церковное имущество, и если я умру за него, то неужели же не буду тоже признанъ святымъ? Но я умру не даромъ: и другихъ научу, какъ надо умирать. Говоря это, онъ снялъ съ себя рясу и схватилъ палку съ крестомъ изъ твердаго ясеневаго дерева, длинную, какъ копье, толстую, какъ кулакъ, и тамъ и сямъ покрытую цвѣтами лилій, полуистертыми. Онъ вышелъ въ короткомъ подрясникѣ и подвязанной рясѣ, а палкой съ крестомъ принялся изо всѣхъ силъ дубасить по непріятелю, который безъ всякаго порядка, безъ знаменъ и барабаннаго боя, безъ трубнаго звука опустошалъ виноградникъ. Знаменщики приставили знамена и значки къ стѣнамъ, барабанщики пробили барабаны, чтобы набить ихъ виноградомъ, въ трубы напихали гроздьевъ; — всѣ спѣшили поживиться. Итакъ, онъ съ невѣроятной силой принялся тузить ихъ и, не говоря худого слова, валилъ, какъ борововъ, расправляясь съ ними по-старинному. Однимъ прошибалъ башку, другимъ ломалъ руки и ноги, кому угодитъ въ затылокъ, кому въ поясницу, разбивалъ носы, подбивалъ глаза, сворачивалъ скулы, выбивалъ зубы, расшибалъ лопатки, ломалъ ребра, перебивалъ руки и ноги. Если кто-нибудь думалъ спрятаться въ болѣе густыхъ лозахъ, того онъ тузилъ по спинѣ, какъ собаку. Если кто спасался бѣгствомъ, тому онъ разбивалъ черепъ. Если кто карабкался на дерево, думая тамъ схорониться, въ того онъ всаживалъ палку снизу, какъ колъ. Если кто изъ старыхъ знакомыхъ кричалъ ему: — Ага, братъ Жанъ, другъ мой, братъ Жанъ, я сдаюсь. — Твоя воля, — отвѣчалъ онъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ ты отдашь душу дьяволу. И съ этими словами билъ его палкой. А если кто былъ такъ дерзокъ, что оказывалъ ему сопротивленіе, на томъ онъ испытывалъ силу своихъ мускуловъ. Онъ пробивалъ имъ грудь и сердце, а другихъ билъ по ребрамъ, повреждалъ имъ желудокъ, и они скоропостижно умирали; третьихъ такъ сильно колотилъ по пупку, что изъ нихъ выпадали кишки; наконецъ, четвертыхъ такъ сильно билъ по ягодицамъ, что пробивалъ задній проходъ. Повѣрьте, что то было самое ужасное зрѣлище, какое когда-либо было видано. Одни кричали: «Св. Варвара!»; другіе: «Св. Георгій!»; третьи: «Святая Не тронь меня!»; четвертые: «Божія Матерь Кюно» {Пріоратъ близъ Сомюра.}, «Лорето», «Влагой вѣсти», «Лену» {Въ Турской епархіи.}, «Ривьеры» {Село близъ Шинона.}. Кто поручалъ себя молитвамъ Св. Іакова, кто святому савану Шамбери, который, однако, три мѣсяца спустя сгорѣлъ до тла, такъ что отъ него не удалось спасти ни одной ниточки. Кто призывалъ Кадуена, кто Св. Іоанна Анжелійскаго, кто Св. Евтропія, кто Св. Месмуса Шинонскаго, кто Св. Мартина Кандскаго и тысячу другихъ святыхъ. Одни умирали, не говоря ни слова. Другіе много говорили, но не умирали. Кто умиралъ, разговаривая. Кто разговаривалъ, умирая. Иные громко каялись въ грѣхахъ и кричали: «Confiteor, Miserere, In manus». Такъ громки были вопли раненныхъ, что настоятель аббатства вышелъ со всѣми своими монахами. И эти послѣдніе, увидавъ столько бѣдныхъ людей, убитыхъ въ виноградникѣ и раненыхъ на смерть, стали исповѣдывать нѣкоторыхъ изъ нихъ. Но въ то время какъ священники занимались исповѣдью, неважные монашки побѣжали туда, гдѣ находился братъ Жанъ, и спросили его, не помочь ли ему? Онъ отвѣчалъ на это: пусть они пришибутъ тѣхъ, которые валяются на землѣ. И вотъ, повѣсивъ свои большія мантіи на шпалеры, они стали приканчивать тѣхъ, кого онъ ранилъ. И, знаете ли, какимъ оружіемъ? Тѣми ножиками, какими малые дѣти въ нашей мѣстности чистятъ орѣхи. Затѣмъ братъ Жанъ съ палкой въ рукахъ пошелъ къ бреши, проломанной непріятелемъ. Иные изъ монашковъ разнесли знамена и значки по кельямъ, чтобы надѣлать изъ нихъ подвязокъ. Но когда тѣ изъ побѣжденныхъ, которые исповѣдывались, хотѣли тоже пройти черезъ брешь, монахъ убивалъ ихъ палкой, говоря: — Вотъ эти уже исповѣдались и раскаялись; они получили отпущеніе грѣховъ и попадутъ прямо въ рай. Такимъ образомъ, благодаря его храбрости, были поражены всѣ тѣ изъ непріятельской арміи, которые проникли въ виноградникъ, въ числѣ тринадцати тысячъ шестисотъ двадцати двухъ человѣкъ, не считая, само собой разумѣется, женщинъ и дѣтей. Самъ Можисъ {Двоюродный братъ дѣтей Аймона; онъ сопровождалъ Режинальда въ Палестину.}, пустынникъ, не побивалъ смѣлѣе сарациновъ своимъ кистенемъ, — какъ это описывается въ дѣяніяхъ четырехъ сыновъ Аймона, — чѣмъ нашъ монахъ своихъ враговъ палкой съ крестомъ.

XXVIII

О томъ, какъ Пикрошоль взялъ приступомъ Ла-Рошъ-Клермо и какъ неохотно и съ какимъ трудомъ Грангузье пошелъ на войну.

Пока монахъ справлялся, какъ мы разсказали, съ тѣми, кто забрался въ виноградникъ, Пикрошоль поспѣшно перешелъ бродъ Ведъ со своимъ войскомъ и напалъ на Ла-Рошъ-Клермо, гдѣ не встрѣтилъ никакого сопротивленія, и, такъ какъ уже наступила ночь, онъ рѣшилъ переночевать въ городѣ вмѣстѣ съ войскомъ и дать улечься своему мучительному гнѣву. На утро онъ взялъ приступомъ болверки и крѣпость, укрѣпилъ ее, снабдилъ военными припасами, путемъ реквизиціи, замысливъ искать здѣсь убѣжища въ случаѣ, если бы подвергся нападенію: мѣсто это было хорошо укрѣплено и по природѣ приспособлено къ оборонѣ, благодаря ситуаціи и мѣстоположенію. Но тутъ мы оставимъ на время Пикрошоля и вернемся къ нашему доброму Гаргантюа, который находится въ Парижѣ, прилежно занимаясь изученіемъ наукъ и атлетическими упражненіями; между тѣмъ какъ добрякъ Грангузье, его отецъ, грѣетъ спину около пылающаго камелька и въ ожиданіи, пока испекутся каштаны, малюетъ полъ палкой, обожженной съ одного конца, такъ, какъ ею мѣшаютъ огонь, и пересказываетъ женѣ съ домочадцами добрыя сказанія былыхъ временъ. Одинъ изъ пастуховъ, стерегшихъ виноградники, по имени Пильо, отправился къ нему и сообщилъ про насилія и грабежи, какіе производилъ въ его земляхъ и владѣніяхъ Пикрошоль, король Лерискій; и о томъ, какъ онъ разграбилъ, растопталъ, разорилъ весь край, за исключеніемъ виноградника въ Селье, который спасенъ братомъ Жаномъ Сокрушителемъ, къ чести его будь сказано; а въ настоящее время названный король находится въ Ла-Рошъ-Клермо и тамъ укрѣпляется вмѣстѣ съ своимъ войскомъ. — Увы! увы! Добрые люди, что же это такое? — сказалъ Грангузье. Грежу я или взаправду слышу то, что мнѣ говорятъ? Пикрошоль, мой старинный и неизмѣнный другъ, пріятель и союзникъ, напалъ на меня? Что подвинуло его? Что побуждаетъ его? Чѣмъ онъ руководствуется? Кто ему это присовѣтовалъ? Охо, хо, хо, хо, хо! Боже мой, Спаситель мой, помоги мнѣ, вдохнови меня, укажи мнѣ, что дѣлать! Завѣряю, божусь Тебѣ, будь ко мнѣ милостивъ, никогда я ничего непріятнаго ему не сдѣлалъ, никого изъ его людей не обидѣлъ, никакого грабежа въ его земляхъ не учинилъ. Напротивъ того: я помогалъ ему людьми, деньгами, заботами и совѣтами во всѣхъ случаяхъ, когда ему это было нужно. Если онъ меня такъ оскорбилъ, то злой духъ его попуталъ. Великій Боже! Тебѣ извѣстно мое мужество, ибо ничто отъ Тебя не сокрыто. Въ случаѣ, если онъ съ ума сошелъ, и Ты, чтобы образумить его, наслалъ его на меня, то дай мнѣ способность и умѣнье вернуть его подъ иго Твоей святой власти и добраго послушанія. Охъ, хо, хо, добрые люди, друзья мои и вѣрные слуги, неужели же мнѣ еще придется отягощать васъ, прибѣгая къ вашей помощи? Увы! Состарившись, я ничего такъ не желаю, какъ покоя, да и во всю свою жизнь ни о чемъ такъ не заботился, какъ о мирѣ; но вижу, вижу, что приходится теперь облечь бѣдные, усталые и слабые плечи панцыремъ, а дрожащей рукой взять копье и сѣкиру, чтобы помочь и защитить своихъ бѣдныхъ подданныхъ. Того требуетъ разумъ: вѣдь ихъ трудомъ я существую и ихъ потомъ питаюсь самъ и кормлю дѣтей и домочадцевъ. Тѣмъ не менѣе, пойду на войну не иначе, какъ испробовавъ предварительно всѣ средства и пути къ заключенію мира. Таково мое рѣшеніе. Вслѣдъ за тѣмъ Грангузье созвалъ совѣтъ и изложилъ ему дѣло, какъ оно было. Рѣшили отправить къ Пикрошолю какого-нибудь осторожнаго человѣка разузнать, почему онъ такъ внезапно нарушилъ миръ и вторгся въ чужія земли безъ всякаго на то права. Кромѣ того, рѣшили призвать Гаргантюа и его свиту для поддержанія порядка въ странѣ и ея обороны въ случаѣ необходимости. Грангузье одобрилъ рѣшенія совѣта и повелѣлъ быть по сему, затѣмъ немедленно послалъ своего лакея, изъ басковъ, призвать, какъ можно скорѣе, Гаргантюа и написалъ ему то, что ниже слѣдуетъ.

XXIX

Содержаніе письма, которое написалъ Грангузье къ Гаргантюа.

«Въ виду усердія, съ какимъ ты занимаешься ученіемъ, я не долженъ былъ бы нарушать твоего философскаго покоя, если бы довѣріе къ друзьямъ и стариннымъ союзникамъ не поколебало моей безопасности на склонѣ лѣтъ. Но такъ какъ рокъ судилъ, чтобы меня потревожили какъ разъ тѣ самые люди, на которыхъ я особенно полагался, то я поневолѣ долженъ призвать тебя на помощь людямъ и имуществу, которые по естественному праву подлежатъ твоей охранѣ. Ибо насколько безсильно оружіе въ полѣ, если въ домѣ нѣтъ совѣта, настолько безплодно ученіе и безполезенъ совѣтъ, если въ нужную минуту добродѣтель не подкрѣпитъ его и не поможетъ выполнить. Я хочу не задирать, но умиротворить, не нападать, но обороняться, не завоевывать, но сохранить своихъ вассаловъ и наслѣдственныя земли. Въ нихъ вторгся врагомъ Пикрошоль, безъ всякаго повода и оказіи, и день за днемъ продолжаетъ свое безумное предпріятіе, съ насиліемъ, для свободныхъ людей нестерпимымъ. Я поставилъ себѣ въ обязанность утишить его тиранническій гнѣвъ и предлагалъ ему все, чѣмъ, думалъ, его можно удовлетворить: нѣсколько разъ дружески посылалъ я его спросить, чѣмъ, кѣмъ и какимъ образомъ онъ находитъ себя оскорбленнымъ, но въ отвѣтъ получилъ лишь дерзкій вызовъ и заявленіе, что онъ намѣренъ распоряжаться моими землями, какъ ему вздумается. Тогда я позналъ, что Богъ предоставилъ его собственному усмотрѣнію и разумѣнію, которыя могутъ быть только злыми, если благодать Божія не руководитъ ими непрерывно, и чтобы проучить его и вернуть ему разумъ, наслалъ его на меня при такихъ прискорбныхъ обстоятельствахъ. Ты же, сынъ мой возлюбленный, какъ можно скорѣе, по прочтеніи этого письма, возвращайся помочь не столько мнѣ, — хотя по естественному состраданію ты и это обязанъ сдѣлать, — сколько твоимъ подданнымъ, которыхъ разумъ велитъ спасти и сохранить. Подвигъ надо совершить съ наименьшимъ, по возможности, кровопролитіемъ. И по возможности мы посредствомъ болѣе совершенныхъ орудій, уловокъ и военныхъ хитростей, спасемъ всѣ души и отправимъ ихъ радостныхъ по домамъ. Возлюбленнѣйшій сынъ, миръ Господа нашего Искупителя да будетъ съ тобою. Поклонись отъ меня Понократу, Гимнасту и Евдемону. Сего двадцатаго сентября.

Твой отецъ, Грангузье.»

XXX

О томъ, какъ Ульрихъ Галле посланъ былъ къ Пикрошолю.

Продиктовавъ и подписавъ письмо, Грангузье приказалъ, чтобы Ульриха. Галле, завѣдывавшій пріемомъ челобитныхъ, человѣкъ мудрый и скромный, добродѣтель и разсудительность котораго онъ испыталъ въ разныхъ затруднительныхъ дѣлахъ, отправился къ Пикрошолю и сообщилъ ему то, что было ими рѣшено. Этотъ добрый человѣкъ въ тотъ часъ пустился въ путь и, доѣхавъ до брода и перебравшись черезъ него, разспрашивалъ мельника про Пикрошоля; на его разспросы мельникъ отвѣчалъ, что люди Пикрошоля не оставили ему ни ложки, ни плошки, а теперь заперлись въ Ла-Ротъ-Клермо, и что онъ не совѣтуетъ Галле ѣхать дальше, изъ опасенія, какъ бы не наткнуться на патруль: ибо ярость враговъ безпредѣльна. Галле легко этому повѣрилъ и остался ночевать у мельника. На другое утро онъ явился съ трубачемъ къ воротамъ крѣпости и потребовалъ отъ стражи, чтобы она допустила его переговорить съ королемъ по дѣлу, для него выгодному. Когда передали его слова королю, тотъ отнюдь не позволилъ отпереть ворота, но вышелъ на больверкъ и сказалъ послу: — Что новаго? Что вы хотите сказать? И тогда посолъ заговорилъ, какъ ниже слѣдуетъ.

XXXI

Рѣчь, сказанная Галле Пикрошолю.

«Не бываетъ болѣе справедливой горести у смертныхъ, какъ если они встрѣтятъ обиду и вредъ тамъ, гдѣ надѣялись найти милость и благоволеніе. И не безъ причины, — хотя, конечно, и неразумно, — многіе, съ кѣмъ подобное приключалось, находили, что послѣ такой гнусности не стоитъ и жить на свѣтѣ; и въ томъ случаѣ, когда не могли исправить бѣды силою или другимъ путемъ, сами лишали себя жизни. «Итакъ, не диво, если король Грангузье, мой повелитель, весьма огорченъ и разстроенъ Твоимъ яростнымъ и враждебнымъ нашествіемъ. Диво было бы, если бы его нисколько не трогали ни съ чѣмъ не сравнимыя насилія, совершенныя тобою и твоими людьми въ его землѣ и надъ его подданными, надъ которыми вы такъ жестоко надругались. Это ему больно уже само по себѣ, вслѣдствіе искренней любви, какую онъ всегда питалъ къ своимъ подданнымъ, и сильнѣе которой не можетъ быть ни у какого человѣка. Но еще больнѣе ему то, что это огорченіе и эти обиды причинены тобою и твоими людьми: вѣдь съ незапамятныхъ временъ ты и твои отцы водили дружбу съ нимъ и всѣми его предками, и до сихъ поръ эта дружба считалась какъ бы священной, ненарушимой, бережно и тщательно охраняемой; вѣдь не только онъ самъ и его подданные, но и варварскіе народы, — какъ-то: пикты, бриты и тѣ, которые живутъ на Канарскихъ и Изабелиныхъ островахъ, — считали, что скорѣе небеса прейдутъ и бездны воздвигнутся надъ облаками, нежели рушится вашъ союзъ; они такъ опасались этого союза для своихъ предпріятій, что никогда не осмѣливались задирать, раздражать или вредить одному изъ васъ изъ боязни другого. «Больше того: эта священная дружба такъ наполняла міръ, что мало людей изъ живущихъ на материкѣ или на островахъ океана, которыхъ честолюбіе не подвигало бы искать вашего союза на тѣхъ условіяхъ, какія вы сами назначите: ибо они столько же цѣнили вашъ союзъ, какъ и собственныя земли и владѣнія. Такъ что на памяти людской еще не бывало государя или лиги настолько дерзкихъ, чтобы напасть, — уже не говорю на ваши земли, — но хотя бы даже на земли вашихъ союзниковъ. И если даже по неразумному совѣту кто когда и задумывалъ что-либо вредоносное, то стоило только назвать ваше имя или упомянуть о вашемъ союзѣ, чтобы затѣянное предпріятіе само собою рушилось. «Какая же ярость побудила тебѣ теперь, разорвавъ союзъ, поправъ дружбу, презрѣвъ право, враждебно вторгнуться въ земли Грангузье, не будучи нисколько обиженнымъ, раздраженнымъ или задѣтымъ имъ и его подданными? Гдѣ вѣра? гдѣ законъ? гдѣ разумъ? гдѣ человѣчность? гдѣ страхъ Господень? Не думаешь ли ты, что эти злодѣянія останутся скрытыми отъ небесныхъ силъ и отъ Всемогущаго Бога, который воздаетъ каждому по дѣламъ его? Если ты такъ думаешь, то ошибаешься, потому что всѣ дѣянія обнажатся на судѣ Его. Рокъ ли это, или вліяніе свѣтилъ хочетъ положить конецъ твоему покою и благополучію? Всякой вещи бываетъ свой конецъ. Достигнувъ своего кульминаціоннаго пункта, онѣ обрываются, потому что не могутъ долго оставаться въ одномъ положеніи. Таковъ конецъ всѣхъ тѣхъ, кто не знаетъ разума и мѣры въ благополучіи. «Но если такъ рѣшено судьбою и отнынѣ твоему счастію и покою наступилъ конецъ, то зачѣмъ же это должно было совершиться черезъ огорченіе моего короля, того, кто вознесъ тебя? Если твоему дому суждено пасть, то зачѣмъ въ своемъ паденіи онъ обрушился на очаги того, кто его возвеличилъ? Дѣло это настолько нарушаетъ границы разума, настолько противно здравому смыслу, что почти непонятно для человѣческаго разумѣнія. Оно до тѣхъ поръ будетъ казаться невѣроятнымъ чужеземцамъ, пока послѣдствія не докажутъ, что нѣтъ ничего святого для тѣхъ, кто презрѣлъ Бога и разумъ, повинуясь порочнымъ чувствамъ. «Если съ нашей стороны было причинено какое-нибудь зло твоимъ подданнымъ или твоимъ владѣніямъ, если мы мирволили твоимъ врагамъ, если не пособили тебѣ въ дѣлахъ, если опорочили твое имя или честь, или, вѣрнѣе сказать, если злой духъ, желая подвинуть тебя на худое, внушилъ тебѣ ошибочнымъ и обманнымъ образомъ, что мы сотворили что-либо недостойное нашей старинной дружбы, тебѣ бы слѣдовало сперва узнать истину, а затѣмъ войти съ нами въ переговоры. И мы бы постарались удовлетворить тебя. Но, Боже вѣчный! ты же какъ поступилъ? Неужели ты хочешь, какъ коварный тиранъ, грабить и разорять королевство моего господина? Развѣ ты считаешь его такимъ трусомъ или глупцомъ, что у него не хватитъ духа, или такимъ бѣднымъ людьми, деньгами, совѣтомъ и военнымъ искусствомъ, что онъ не въ силахъ сопротивляться твоимъ беззаконнымъ нападеніямъ? Уходи отсюда немедленно и завтра же вернись въ свои владѣнія, не производя по дорогѣ никакихъ безчинствъ и насилій. И заплати тысячу византійскихъ золотыхъ за протори и убытки, нанесенные тобою въ нашей странѣ. Половину заплатишь завтра, другую половину — когда наступятъ иды будущаго мая, а заложниками оставишь намъ герцоговъ де-Турнемуль, де-Бадефесъ и де-Менюайль, вмѣстѣ съ принцемъ де-Гратедь и виконтомъ д-еМорпьяль.»

XXXII

О томъ, какъ Грангузье, чтобы купить миръ, велѣлъ вернуть пироги.

Сказавъ это, добрый Галле умолкъ; но Пикрошоль на всѣ его рѣчи отвѣчалъ только одно: — Приходите за ними, приходите за ними. У нихъ кулаки здоровые. Они вамъ настряпаютъ пироговъ. Послѣ того Галле вернулся къ Грангузье и нашелъ его на колѣняхъ, съ обнаженной головой, въ уголку кабинета, молящимся Богу, чтобы Онъ смягчилъ гнѣвъ Пикрошоля и тотъ образумился бы, не заставляя его прибѣгнуть къ силѣ. Завидя вернувшагося добряка, онъ у него спросилъ: — Ну что, другъ, какія вѣсти принесли вы мнѣ? — Съ нимъ не сговоришь, — отвѣчалъ Галле. Этотъ человѣкъ лишился разума и покинутъ Богомъ. — Очевидно, — сказалъ Грангузье. Но какую же причину, другъ мой, выставляетъ онъ для такого насилія? — Онъ никакой причины мнѣ не указалъ, — отвѣчалъ Галле, — проговорилъ только въ сердцахъ нѣсколько словъ о пирогахъ. Не знаю, не обидѣли ли чѣмъ-нибудь его пирожниковъ. — Надо будетъ это разобрать, прежде чѣмъ разсуждать о томъ, что теперь намъ предпринять, — сказалъ Грангузье. Тутъ онъ велѣлъ разслѣдовать дѣло и узналъ, что, дѣйствительно, у людей Пикрошоля насильно отняли нѣсколько пироговъ, и что Марке получилъ ударъ дубинкой въ голову; но при этомъ за пироги было заплачено, а вышеназванный Марке первый отхлесталъ Форжье по ногамъ. И весь совѣтъ нашелъ, что Грангузье слѣдуетъ защищаться. — Тѣмъ не менѣе, — замѣтилъ Грангузье, такъ какъ все дѣло въ пирогахъ, — что я попытаюсь удовлетворить Пикрошоля, потому что мнѣ слишкомъ непріятно воевать. Итакъ, онъ освѣдомился, сколько было взято пироговъ, и услышавъ, что четыре или пять дюжинъ, заказалъ изготовить ихъ въ ту же ночь пять возовъ и въ томъ числѣ одинъ возъ пироговъ на чудесномъ маслѣ, прекрасныхъ желткахъ и славныхъ пряностяхъ для Марке, причемъ онъ дарилъ ему семьсотъ тысячъ и три золотыхъ для уплаты цырюльникамъ, которые перевязывали его раны; кромѣ того, предоставлялъ ему и его потомству въ вѣчное владѣніе мызу Ла-Помардьеръ. Галле поручили все это устроить и доставить. По дорогѣ онъ велѣлъ нарвать въ рощѣ вѣтокъ и тростниковъ и вооружилъ ими всѣхъ извозчиковъ. И самъ взялъ вѣтку въ руку: этимъ онъ хотѣлъ дать понять, что они просятъ только мира и явились затѣмъ, чтобы заключить его. Прибывъ къ воротамъ, они объявили, что пришли переговорить съ Пикрошолемъ отъ имени Грангузье. Но Пикрошоль не захотѣлъ пропустить ихъ, ни выйти къ нимъ для переговоровъ и велѣлъ сказать, что онъ занятъ, а пусть они перескажутъ, что имъ нужно, капитану Тукдильону, который заряжалъ пушки на валу. Тогда добрякъ Галле сказалъ ему: — Господинъ, чтобы положить конецъ спору и отнять у васъ всякую отговорку къ возобновленію нашего прежняго союза, мы возвращаемъ вамъ обратно пироги, послужившіе предметомъ раздора. Наши люди взяли пять дюжинъ пироговъ и хорошо за нихъ заплатили. Мы такъ любимъ миръ, что возвращаемъ вамъ пять возовъ пироговъ и одинъ изъ нихъ предназначается для Марке, который считаетъ себя наиболѣе обиженнымъ. И чтобы вполнѣ удовлетворить его, вотъ семьсотъ тысячъ и три золотыхъ, которые я ему привезъ, а что касается проторей и убытковъ, на какіе онъ могъ бы пожаловаться, то я уступаю ему и его потомству въ вѣчное владѣніе мызу Ла-Помардьеръ, и вотъ контрактъ этой сдѣлки. И ради Бога будемъ отнынѣ жить въ мирѣ; вернитесь радостно домой и оставьте эту крѣпость, на которую вы никакого права не имѣете, какъ сами знаете. И будемъ друзьями попрежнему. Тукдильонъ пересказалъ все это Пикрошолю и еще пуще раззадорилъ его смѣлость, говоря: — Эти мужланы здорово испугались. Ей-Богу! Грангузье сдержаться не можетъ отъ страха, бѣдный пьяница! Воевать ему не по сердцу, онъ лучше любитъ опорожнять бутылки. Я того мнѣнія, что намъ слѣдуетъ забрать и пироги и деньги, а затѣмъ здѣсь укрѣпиться и продолжать такъ счастливо начатую войну. Неужели же они думаютъ одурачить насъ и умаслить васъ пирогами?! Вотъ къ чему привели хорошее обращеніе и большая фамильярность, которыхъ вы съ ними держались: они потеряли къ вамъ всякое уваженіе. Дай мужику волю, возьметъ и двѣ. — Та-та-та, — отвѣчалъ Пикропіоль, — клянусь Св. Іаковомъ, мы имъ зададимъ трезвону. Дѣлайте, какъ сказали. — На счетъ одного только я долженъ васъ предупредить, — сказалъ Тукдильонъ. Мы здѣсь довольно бѣдны провіантомъ, и у насъ мало припасовъ. Если Грангузье насъ здѣсь обложитъ, то мнѣ останется только дать вырвать себѣ всѣ зубы и оставить ихъ не болѣе трехъ во рту, да и не мнѣ одному, а всѣмъ вашимъ людямъ, а не то мы живо прикончимъ всѣ припасы. — У насъ съѣстного слишкомъ достаточно, — сказалъ Пикрошоль. Что, мы здѣсь для того, чтобы ѣсть или чтобы воевать? — Воистину, чтобы воевать! — отвѣчалъ Тукдильонъ. Но человѣкъ изъ ѣды живетъ. А тощій животъ ни въ пляску, ни въ работу. — Будетъ болтать! — сказалъ Пикрошоль. Заберите то, что они привезли. И вотъ они забрали деньги и пироги, воловъ и телѣги, а людей отпустили, ни слова не говоря, а только предупредивъ, чтобы они больше не приближались къ крѣпости, а почему — узнаютъ завтра. Такимъ образомъ посланные, не добившись ничего, вернулись къ Грангузье и обо всемъ ему сообщили, прибавивъ, что нѣтъ никакой надежды заключить миръ, а необходимо воевать не на животъ, а на смерть.

XXXIII

О томъ, какъ нѣкоторые губернаторы Пикрошоля своими необдуманными совѣтами поставили его на край погибели.

Когда пироги разгрузили, къ Пикрошолю явились герцогъ де-Менюайль, графъ Спадасенъ и капитанъ Мердайль и сказали ему: — Государь, сегодня мы сдѣлаемъ васъ счастливѣйшимъ, храбрѣйшимъ изъ государей, изъ всѣхъ, какіе только существовали по смерти Александра Македонскаго. — Накройтесь, накройтесь! — сказалъ Пикрошоль. — Большое спасибо, — отвѣчали они. Государь, мы знаемъ свой долгъ. А средства къ его выполненію таковы. Вы оставите здѣсь гарнизономъ какого-нибудь капитана съ небольшимъ отрядомъ людей, чтобы охранять крѣпость, которая, думается намъ, достаточно сильна какъ по своему природному положенію, такъ и благодаря возведеннымъ, по вашему приказу, укрѣпленіямъ. Армію свою вы раздѣлите на двѣ части, какъ вамъ заблагоразсудится. Одна часть атакуетъ Грангузье и его войско. И, конечно, безъ труда разобьетъ его. Черезъ это вы получите кучу денегъ. Потому что у этого подлеца цѣлая уйма денегъ. Говоримъ «подлеца», потому что у благороднаго государя нѣтъ никогда ни копѣйки. Копить деньги могутъ только подлецы. Другая часть арміи пойдетъ въ Они, Оентонжъ, Ангумуа и Гасконь, а также и въ Перигоръ, Медокъ и Ланды. Она заберетъ города, замки и крѣпости, не встрѣчая сопротивленія. Въ Байоннѣ, Сеѣ-Жанъ-де-Люцнъ и Фонтарабіи захватитъ всѣ корабли и, плавая у береговъ Галиціи и Португаліи, ограбитъ всѣ приморскія мѣстности до самаго Лиссабона, гдѣ найдется все, что требуется для завоевателя. Чертъ возьми! Испанія должна покориться, потому что жители ея — олухи. Вы переплывете черезъ Сивиллинскій проливъ и поставите тамъ два столба, болѣе великолѣпныхъ, чѣмъ Геркулесовы, и такимъ образомъ увѣковѣчите свое или. А заливъ этотъ будетъ названъ Пикрошольскимъ моремъ. А проплывъ Пикрошольское море, вы покорите себѣ подъ нози Барбароссу {Основатель африканскихъ разбойничьихъ государствъ, 1604 г.}. — Я помилую его, — сказалъ Пикрошоль. — Пожалуй, лишь бы онъ окрестился. И затѣмъ вы осадите королевства Тунисъ, Гиппъ, Алжиръ, Бону, Корону и, короче сказать, всѣ Варварійскія земли. Пройдя дальше, вы захватите Майорку, Минорку, Сардинію, Корсику и другіе острова морей Лигурійскаго и Балеарскаго. Обогнувъ берега налѣво, вы завладѣете всею Нарбонскою Галліей, Провансомъ и землей Аллоброговъ, Генуей, Флоренціей, Луккой, — и берегись тогда, Римъ! Бѣдный господинъ папа впередъ умретъ со страху. — Лестное слово, — сказалъ Пикрошоль, — я не стану цѣловать его туфлю. — Какъ государь Италіи, вы, конечно, завладѣете Неаполемъ, Калабріей, Апуліей и Сициліей, да и Мальтой въ придачу. Я бы желалъ, чтобы забавные рыцари, именовавшіеся нѣкогда Родосскими, оказали вамъ сопротивленіе: мы бы задали имъ перцу! — Я охотно отправлюсь въ Лорето, — сказалъ Пикрошоль. — Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчали они, — не иначе какъ на обратномъ пути. Оттуда мы возьмемъ Критъ, Кипръ, Родосъ и всѣ Циклады и затѣмъ повернемъ на Морею. Возьмемъ ее. Тогда храни, Господь, Іерусалимъ, потому что власть султана не сравнится съ вашимъ могуществомъ. — А я, — сказалъ онъ, — выстрою тогда храмъ Соломона. — Нѣтъ, — отвѣчали они, — не сейчасъ, погодите не много, не будьте такъ поспѣшны въ своихъ предпріятіяхъ. Знаете ли, что говорилъ Октавій Августъ? Festina lente {Спѣши медленно.}. Вамъ слѣдуетъ сначала завладѣть Малой Азіей, Каріей, Ликіей, Памфиліей, Киликіей, Лидіей, Фригіей, Мизіей, Виѳиніей, Харазіей, Саталіей, Самагаріей, Кастаменой, Лугой, Савастой и такъ до самаго Евфрата. — Увидимъ ли мы Вавилонъ и гору Синай? — спросилъ Пикрошоль. — Пока въ этомъ нѣтъ никакой надобности, — отвѣчали они. Развѣ не довольно съ васъ, что вы проплывете Гирканское море и верхомъ проѣдетесь по двумъ Арменіямъ и тремъ Аравіямъ? — Лестное слово, — сказалъ онъ, — мы съ ума сошли. Ахъ, бѣдные люди! — Какъ такъ? — спросили они. — Что будемъ мы пить въ этихъ пустыняхъ? Юліанъ Августъ {Юліанъ Отступникъ, ум. 363.} и вся его армія погибли тамъ отъ жажды, какъ разсказываютъ. — Мы, — отвѣчали они, — уже все предусмотрѣли. Девять тысячъ четырнадцать большихъ кораблей, нагруженныхъ лучшими винами въ мірѣ, приплывутъ черезъ Сирійское море въ Яффу. Тамъ найдутъ они двѣсти двадцать тысячъ верблюдовъ и тысячу шестьсотъ слоновъ, которыхъ мы возьмемъ на охотѣ въ окрестностяхъ Сигельма, когда мы вступимъ въ Ливію, и вдобавокъ мы заберемъ весь караванъ, который идетъ въ Мекку. Развѣ вамъ мало будетъ этого вина? — Нѣтъ, конечно, — отвѣчалъ онъ, — но вѣдь намъ будетъ тамъ очень жарко. — Ну вотъ еще глупости какія! — сказали они. Герой, завоеватель, претендентъ на всемірное владычество не можетъ постоянно пользоваться удобствами. Надо благодарить Бога, что вы и ваши люди въ цѣлости и сохранности добрались до рѣки Тигра. — Но, — спросилъ онъ, — что же дѣлаетъ въ это время та часть нашей арміи, которая разбила сквернаго пьяницу Грангузье? — Она не зѣваетъ, — отвѣчали они. Мы съ нею сейчасъ встрѣтимся. Она взяла Бретань, Нормандію, Фландрію, Геннегау, Брабантъ, Артуа, Голландію, Зеландію; она перешла черезъ Рейнъ, по трупамъ швейцарцевъ и ландскнехтовъ, а часть ея завладѣла Люксембургомъ, Лотарингіей, Шампанью, Савоей до Ліона и здѣсь сошлась съ вашими гарнизонами, на ихъ обратномъ пути, послѣ морскихъ побѣдъ на Средиземномъ морѣ. Обѣ арміи соединились въ Богеміи, опустошивъ Швабію, Виртембергъ, Баварію, Австрію, Моравію и Штирію. Затѣмъ сообща храбро напали на Любекъ, Норвегію, Швецію, Рюгенъ, Данію, Готландъ, Вестер- и Остерманландъ до самаго Ледовитаго океана. Когда съ ними покончатъ, то Оркадскіе острова будутъ завоеваны, а Шотландія, Англія и Ирландія подчинены. Оттуда, миновавъ песчанистое море и Сарматовъ, они покорили и обуздали Пруссію, Польшу, Литву, Россію, Валахію, Трансильванію, Венгрію, Болгарію, Турцію и вошли въ Константинополь. — Пойдемъ къ нимъ поскорѣе, — сказалъ Пикрошоль, — я хочу быть также императоромъ Трапезондскимъ. Мы вѣдь перебьемъ всѣхъ этихъ собакъ, турокъ и магометанъ? — Портъ возьми, конечно! — отвѣчали они. И отдадимъ ихъ имѣнія и земли тѣмъ, кто вамъ честно служилъ. — Разумъ велитъ такъ поступить, — сказалъ онъ, — да и справедливость. Я вамъ дарю Караманію, Сирію и всю Палестину. — Ахъ, государь, — отвѣчали они, — вы очень добры, покорно васъ, благодаримъ. Дай вамъ Богъ процвѣтать непрерывно. При этомъ присутствовалъ старый дворянинъ, испытанный въ бояхъ и настоящій воинъ, по имени Эхефронъ {Разумный.}, который, услышавъ эти рѣчи, сказалъ: — Боюсь, что все это предпріятіе похоже на исторію съ горшкомъ молока, по поводу котораго башмачникъ строилъ планы, какъ разбогатѣть, да, разбивъ горшокъ, остался безъ обѣда. Чего вы предполагаете добиться всѣми этими славными завоеваніями? Каковъ будетъ конецъ всѣхъ этихъ трудовъ и приключеній? — А тотъ, что мы, вернувшись, отдохнемъ на славу, — отвѣчалъ Пикрошоль. — Хорошо, какъ вернетесь, — замѣтилъ Эхефронъ. Вѣдь путь дологъ и опасенъ. Не лучше ли намъ теперь отдохнуть, не подвергая себя всѣмъ этимъ случайностямъ? — О! — сказалъ Спадасенъ, — вотъ, ей-Богу, какой фантазеръ! Ужъ не прикажете ли намъ забиться за печку и тамъ проводить жизнь, вмѣстѣ съ дамами, нанизывая бисеръ, или за прялкой, какъ Сарданапалъ. «Смѣлымъ Богъ владѣетъ», говоритъ Соломонъ. — А «береженаго Богъ бережетъ», отвѣчаетъ Малькольмъ, — сказалъ Эхефронъ. — Баста! — сказалъ Пикрошоль, — оставимъ эти пререканія. Я боюсь одного только, чтобы чертовы легіоны Грангузье, въ то время какъ мы будемъ находиться въ Месопотаміи, не напали на насъ съ тыла. Чѣмъ тутъ пособить? — Очень легко, — отвѣчалъ Мердайль, — вы пошлете ловкій приказъ московитамъ, и они вышлютъ вамъ на подмогу четыреста пятьдесятъ тысячъ отборнаго войска. О! если вы сдѣлаете меня своимъ намѣстникомъ, то я дамъ себя знать! Я зубами разорву, я ногами растопчу, всѣхъ перебью, всѣхъ разнесу, всѣхъ сокрушу. — Ладно, ладно, — сказалъ Пикрошоль, — не будемъ медлить: кто меня любитъ, пусть слѣдуетъ за мной.

ХХXIV

О томъ, какъ Гаргантюа покинулъ городъ Парижъ, чтобы идти спасать отечество, и о томъ, какъ Гимнастъ встрѣтилъ непріятеля.

Въ тотъ самый часъ Гаргантюа, выѣхавшій изъ Парижа на своей большой кобылѣ, немедленно послѣ того какъ прочиталъ письмо отца, проѣзжалъ черезъ, мостъ Ноненъ: онъ самъ, Понократъ, Гимнастъ и Евдемонъ, которые взяли почтовыхъ лошадей, чтобы слѣдовать за нимъ. Остальная его свита ѣхала на долгихъ и везла съ собой всѣ его книги и ученые инструменты. Прибывъ въ Парильи, Гаргантюа узналъ отъ мызника Гуге о томъ, что Пикрошоль укрѣпился въ Ла-Рошъ-Клермо, а капитанъ Трипе съ большой арміей послалъ занять лѣса въ Ведѣ и Вогодри, и о томъ, какъ они разграбили всю округу вплоть до Бильяра, и о томъ, что трудно повѣрить, какія насилія они позволяли себѣ въ этой мѣстности. Онъ такъ напугалъ Гаргантюа, что тотъ не зналъ ни что ему дѣлать, ни что сказать. Но Понократъ посовѣтовалъ ему отправиться къ господину де-Вогюйонъ, который во всѣ времена былъ ихъ другомъ и союзникомъ и можетъ имъ посовѣтовать, какъ быть. Они немедленно такъ и сдѣлали, и нашли въ немъ полную готовность имъ помочь. Онъ счелъ нужнымъ послать кого-нибудь изъ своихъ людей изслѣдовать край и узнать, что дѣлаетъ непріятель, чтобы соотвѣтственно съ этимъ и поступить. Гимнастъ предложилъ отправиться на рекогносцировку, но при этомъ сочли за лучшее, чтобы онъ взялъ съ собою кого-нибудь, кто бы зналъ всѣ ходы и выходы и всѣ рѣчки въ окрестности. А потому онъ поѣхалъ вмѣстѣ съ берейторомъ Вогюйона, Преленганомъ, и оба безстрашно изслѣдовали мѣстность во всѣхъ направленіяхъ. Между тѣмъ Гаргантюа выпилъ и поѣлъ малость со своей свитой и велѣлъ задать овса своей кобылѣ: ни мало, ни много, какъ семьдесятъ четыре бочки и три гарнца. Гимнастъ и его спутникъ изъѣздили всю округу и всюду встрѣчали непріятеля въ разбродъ грабившимъ и воровавшимъ все, что можно; завидя издали Гимнаста, непріятель сбѣгался со всѣхъ сторонъ, чтобы его ограбить. Онъ же имъ кричалъ: — Господа, я бѣдный чертъ: прошу васъ пощадить меня. У меня еще найдется немного деньженокъ, мы ихъ пропьемъ, такъ какъ это aururn potabilе, а коня моего продадимъ, а деньги послужатъ моимъ вкладомъ въ вашу артель: я прошу васъ принять меня въ свою компанію, такъ какъ никто не сумѣетъ лучше меня поймать, ощипать, нашпиговать, зажарить, разрѣзать и съѣсть курицу, и ради своего proficiat, пью за здравіе всѣхъ добрыхъ сотоварищей. И, раскупоривъ дорожную фляжку, онъ Sans mettre le nez dedans, Bùvoit assez honnêtement. 1) 1) Не засовывая въ нее носу, сталъ пить довольно прилично. Дураки глазѣли на него, разинувъ широко ротъ и высунувъ языкъ, какъ борзыя собаки, въ ожиданіи выпивки. Но въ эту минуту прибѣжалъ капитанъ Трипе поглядѣть, въ чемъ дѣло. И вотъ Гимнастъ подалъ ему фляжку, говоря: — Берите, капитанъ, пейте смѣло, я уже отпилъ, вино доброе. — Какъ! — сказалъ Трипе, — этотъ дикарь смѣется надъ нами. Кто ты таковъ? — Я бѣдный чертъ, — отвѣчалъ Гимнастъ. — Ага! — сказалъ Трипе, — если ты бѣдный чертъ, то тебя можно пропустить, потому что чертъ всюду проходитъ, не платя пошлины ни за дорогу, ни за соль; но не въ обычаѣ, чтобы бѣдные черти ѣздили на такихъ славныхъ лошадяхъ, а потому, господинъ чертъ, сойдите-ка съ вашего коня, я его себѣ возьму; а если онъ откажется ходить подо мной, то я на васъ сяду, потому что очень люблю, чтобы чертъ меня носилъ.

XXXV

О томъ, какъ Гимнастъ ловко убилъ капитана Трипе и другихъ людей Пикрошоля.

Заслышавъ эти слова, нѣкоторые изъ нихъ испугались и стали усердно креститься, полагая, что передъ ними переодѣтый чертъ, а одинъ изъ нихъ, котораго звали Добрый Жанъ, капитанъ вольныхъ стрѣлковъ {Иррегулярная милиція, пользовавшаяся прискорбной славой трусости.}, вытащилъ часословъ изъ-подъ клапана своихъ штановъ и закричалъ довольно громко: — Ἄγιος ὁ Θεός! {Святый Боже!} Если ты отъ Бога, сказывай; если же ты отъ лукаваго, то сгинь. Но онъ не сгинулъ, а многіе изъ банды, услышавъ эти слова, разбѣжались, и это прекрасно замѣтилъ Гимнастъ. Однако сдѣлалъ видъ, что сходитъ съ лошади, но, свѣсившись на бокъ, ловко перевернулся въ стремени, со шпагой на боку, и подпрыгнувъ на воздухѣ, уперся обѣими ногами въ сѣдло задомъ къ лошадиной головѣ. Затѣмъ сказалъ: — А вѣдь я сталъ задомъ напередъ. И въ этой позиціи перевернулся на одной ногѣ слѣва направо, не теряя равновѣсія. Тутъ Трипе сказалъ: — Ага! этой штуки мнѣ не сдѣлать, да оно и понятно. — Эхма! — отвѣчалъ Гимнастъ, — я опять ошибся и долженъ поправиться. И, говоря это, онъ уперся большимъ пальцемъ правой руки на сѣдельную луку, приподнялся всѣмъ тѣломъ на воздухѣ и, поддерживая все тѣло мускуломъ и жилой названнаго пальца, перевернулся такимъ образомъ троекратно, а въ четвертый разъ, опрокинувшись, растянулся всѣмъ туловищемъ между двухъ ушей лошади, нигдѣ не прикасаясь до нея тѣломъ, но твердо держа его на вѣсу, упираясь въ большой палецъ лѣвой руки, и въ этомъ положеніи завертѣлся волчкомъ, а затѣмъ, хлопнувъ ладонью правой руки по сѣдлу, раскачался и сѣлъ на крупъ лошади, по-дамски. Послѣ того, легко перекинувъ правую ногу черезъ сѣдло, какъ бы приготовился скакать, сидя, на крупѣ лошади. — Но, — сказалъ онъ, — лучше мнѣ усѣсться между сѣдельными луками. И вотъ, опершись большими пальцами обѣихъ рукъ на крупъ лошади, перекувырнулся въ воздухѣ и усѣлся въ правильномъ положеніи между сѣдельными луками. Затѣмъ привскочилъ всѣмъ корпусомъ въ воздухѣ и очутился стоя на ногахъ на сѣдлѣ и разъ сто крутился, раскрывъ руки въ формѣ креста, крича во весь голосъ: — Я бѣснуюсь, черти, я бѣснуюсь, бѣснуюсь, держите меня, держите, держите! И въ то время, какъ онъ такъ вольтижировалъ, дураки дивились и говорили другъ другу: — Божусь, это оборотень или переодѣтый дьяволъ: Ab hoste maligno libera nos, Domine {Избави насъ отъ лукаваго, Господи!}. И улепетывали по дорогѣ, оглядываясь назадъ, какъ собака, которая утащила домашнюю птицу. Тутъ Гимнастъ, видя свое преимущество, сошелъ съ коня, вынулъ шпагу изъ ноженъ и напустился на самыхъ знатныхъ и валилъ ихъ кучами раненныхъ, избитыхъ, и никто ему не сопротивлялся, потому что всѣ думали, что это разъярившійся дьяволъ, какъ благодаря чудесной вольтижировкѣ Гимнаста, такъ и на основаніи словъ, сказанныхъ ему Трипе, который назвалъ его бѣднымъ чертомъ. Одинъ только Трипе хотѣлъ исподтишка раскроить ему голову саблей, но шлемъ на Гимнастѣ былъ крѣпкій и онъ только почувствовалъ сотрясеніе отъ удара. Неожиданно повернувшись, онъ бросилъ кистенемъ въ Трипе и въ то время, какъ тотъ прикрывалъ верхнюю часть тѣла, Гимнастъ однимъ ударомъ пробилъ ему желудокъ, кишки и печень. Трипе упалъ на землю и, падая, испустилъ изъ себя болѣе четырехъ горшковъ супа, а вмѣстѣ съ супомъ и душу. Послѣ этого Гимнастъ удалился, считая, что никогда не слѣдуетъ насиловать фортуну и что всѣ рыцари должны почтительно относиться къ своей удачѣ, не злоупотребляя ею. Сѣвъ на коня, онъ пришпорилъ его и направился въ Вогюйонъ, а съ нимъ вмѣстѣ и Преленганъ.

XXXVI

О томъ, какъ Гаргантюа разрушилъ замокъ Ведъ и какъ онъ со своими людьми перешелъ бродъ.

Придя туда, онъ разсказалъ, въ какомъ видѣ нашелъ непріятеля, и про хитрость, благодаря которой одинъ разбилъ ихъ шайку. Онъ утверждалъ, что она состоитъ только изъ воровъ, грабителей и разбойниковъ, несвѣдущихъ въ воинской дисциплинѣ, и настаивалъ, чтобы Гаргантюа смѣло шелъ на нихъ, такъ какъ ему легко будетъ избить ихъ, какъ дикихъ звѣрей. Тогда Гаргантюа сѣлъ на свою большую кобылу съ той самой свитой, какъ мы описывали. И встрѣтивъ на своемъ пути высокое и большое дерево, называемое обычно деревомъ св. Мартина, потому что всѣ вѣрятъ въ то, что оно выросло изъ посоха, который воткнулъ въ землю св. Мартинъ, Гаргантюа сказалъ: — Вотъ то, что мнѣ нужно. Это дерево послужитъ мнѣ посохомъ и пикой. Онъ легко вырвалъ его изъ земли, оборвалъ всѣ вѣтки и приспособилъ къ употребленію, какое собирался изъ него сдѣлать. Между тѣмъ, кобыла его помочилась, но въ такомъ количествѣ, что залила окрестность на семь лье и все это стекло въ бродъ Ведъ и такъ вздуло его, что непріятельская банда въ ужасѣ потонула, за исключеніемъ тѣхъ изъ непріятелей, которые свернули къ холмамъ налѣво. Гаргантюа, доѣхавъ до Ведскаго лѣса, былъ увѣдомленъ Евдемономъ, что въ замкѣ еще находятся остатки непріятеля. Чтобы убѣдиться въ этомъ, онъ закричалъ такъ громко, какъ только могъ: — Тутъ вы или нѣтъ? Если вы тутъ, то проваливайте; если же васъ нѣтъ, то и толковать нечего! Но одинъ разбойникъ-канониръ, находившійся у орудія, выпалилъ въ него изъ пушки и угодилъ ему въ правый високъ; но, однако, не больше повредилъ ему, какъ если бъ бросилъ въ него косточкой сливы. — Это что такое? — сказалъ Гаргантюа, — вы бросаете въ насъ зернами винограда? Такой сборъ винограда вамъ дорого обойдется. Онъ, въ самомъ дѣлѣ, думалъ, что ядро было зерномъ винограда. Люди, находившіеся въ замкѣ и занимавшіеся грабежемъ, услышавъ шумъ, побѣжали на башни и на укрѣпленія и выпустили девять тысячъ двадцать пять зарядовъ изъ пушекъ и пищалей, прицѣливаясь ему въ голову, но онъ, подъ градомъ пуль и ядеръ, вскричалъ: — Понократъ, другъ мой, эти мухи меня ослѣпляютъ; дайте-ка мнѣ вѣтку отъ этой ивы, чтобы ихъ прогнать. Ему казалось, что пули и артиллерійскіе снаряды — это мухи. Понократъ разувѣрилъ его, и онъ увидѣлъ, что это не мухи, а пушечные выстрѣлы изъ крѣпости. Тогда Гаргантюа ударилъ своимъ громаднымъ деревомъ по крѣпости и подъ его ударами обрушились башни и укрѣпленія и усѣяли своими обломками землю. Этимъ способомъ всѣ находившіеся въ крѣпости были раздавлены и схоронены подъ обломками. Выѣхавъ отсюда, прибыли на мостъ у мельницы и тамъ увидѣли, что весь бродъ покрытъ мертвыми тѣлами и въ такомъ количествѣ, что они запрудили мельницу. Это были тѣла тѣхъ, которые погибли отъ наводненія, причиненнаго кобылою Гаргантюа. Тутъ они стали совѣщаться на счетъ того, какимъ образомъ они проѣдутъ дальше, въ виду препоны, представляемой этими трупами. Но Гимнастъ сказалъ: — Если черти пробрались черезъ нихъ, то и я отлично проберусь. — Черти, — отвѣчалъ Евдемонъ, — пробрались, чтобы унести грѣшныя души. — Именемъ св. Треньяна, — сказалъ Понократъ, — онъ тоже проберется, если нужно. — Увидимъ, увидимъ, — отвѣчалъ Гимнастъ, — а не то тамъ и останусь. И пришпоривъ коня, смѣло проѣхалъ по трупамъ, причемъ его лошадь не выказала ни малѣйшаго страха. Онъ пріучилъ ее (по методѣ Еліана) не бояться ни душъ, ни мертвыхъ тѣлъ, не тѣмъ, что убивалъ, какъ Діомедъ ѳракійцевъ, и не тѣмъ, что заставлялъ коня попирать ногами убитыхъ враговъ, какъ дѣлалъ Улиссъ и о чемъ повѣствуетъ Гомеръ, но тѣмъ, что клалъ ему въ сѣно манекена и заставлялъ обыкновенно переступить черезъ него, чтобы добраться до овса. Остальные трое послѣдовали за нимъ безъ помѣхи, за исключеніемъ Евдемона, лошадь котораго провалилась до колѣнъ въ брюхѣ громаднаго и жирнаго мужика-утопленника, лежавшаго поперекъ дороги, и никакъ не могла изъ него выбраться. И такъ путалась, пока Гаргантюа концемъ своей палки не потопилъ требуху мужика въ водѣ, въ то время какъ лошадь переступала ногами. И (дѣло чудесное въ ветеринарномъ искусствѣ) отъ прикосновенія къ внутренностямъ этого толстаго болвана эта самая лошадь излѣчилась отъ мозоля, который у нея былъ на ногѣ.

XXXVII

О томъ, какъ у Гаргантюа при расчесываніи волосъ сыпались пушечныя ядра.

Немного спустя послѣ того, какъ они выбрались на берегъ Веда, они доѣхали до замка Грангузье, который ждалъ ихъ съ большимъ нетерпѣніемъ. Тотчасъ по прибытіи они принялись пировать безъ удержу и никогда не видано было болѣе веселыхъ людей; даже Supplemeiitnm supplementi chronicormn говоритъ, что Гаргамель умерла отъ радости; я же, съ своей стороны, ничего объ этомъ не знаю, да и знать не хочу. Вѣрно то, что когда Гаргантюа сталъ переодѣваться и чесаться гребнемъ, который былъ ста саженъ длины, съ зубьями изъ цѣльныхъ слоновыхъ клыковъ, то какъ только проведетъ гребнемъ по волосамъ, такъ сразу вычешетъ слишкомъ по семи штукъ ядеръ, которые остались у него въ волосахъ при разгромѣ Ведскаго лѣса. Видя это, Грангузье, его отецъ, подумалъ, что это вши, и сказалъ ему: — Богъ мой, сынокъ, неужели ты къ намъ завезъ сюда ястребовъ изъ Монтегю. Я не ожидалъ, что ты тамъ находился. На это Понократъ отвѣчалъ: — Господинъ, не думайте, что я помѣстилъ его во вшивый коллежъ, именуемый Монтегю: лучше было бы засадить его съ нищими на кладбище св. Иннокентія, ибо я знаю, какая жестокость и мерзость тамъ царствуетъ; вѣдь съ каторжниками у мавровъ и татаръ, съ убійцами въ уголовной тюрьмѣ, не говоря уже о собакахъ въ вашемъ домѣ, обращаются лучше, нежели съ злополучными учениками этого коллежа. И будь я королемъ Парижа, чертъ меня побери, если бы я не поджогъ его съ четырехъ угловъ и не далъ бы ему сгорѣть вмѣстѣ съ директоромъ и надзирателями, допускающими, чтобы у нихъ на глазахъ творились такія безчеловѣчныя вещи! И, поднявъ одно изъ ядеръ, прибавилъ: — Это пушечныя ядра, которыми осыпали вашего сына, когда онъ проходилъ по Ведскому лѣсу, ваши вѣроломные враги. Но они получили за это такую мзду, что всѣ погибли подъ обломками замка, какъ филистимляне, раздавленные Самсономъ, или тѣ, кого надавила башня въ Силоа, какъ сказано у Луки, ХІІІ. Однако, я того мнѣнія, что слѣдуетъ намъ преслѣдовать враговъ, такъ какъ случай намъ благопріятствуетъ, а извѣстно, что у случая всѣ волосы растутъ на лбу, и если его прозѣваешь, то ужъ послѣ не ухватишь, потому что сзади онъ плѣшивъ и никогда назадъ не оборачивается. — Ну, ужъ нѣтъ, — сказалъ Грангузье, — только не теперь, потому что я хочу васъ угостить сегодня вечеромъ и вы мои желанные гости. Послѣ того изготовили ужинъ и къ нему были зажарены шестнадцать быковъ, три телки, тридцать два теленка, шестьдесятъ три козленка, девяносто пять ягнятъ, триста поросятъ, двѣсти двадцать куропатокъ, семьсотъ бекасовъ, четыреста каплуновъ изъ Лудюнуа и Корнуаіля, шестьсотъ цыплятъ и столько же голубей, шестьсотъ рябчиковъ, четыреста зайцевъ, триста три драхвы и семьсотъ откормленныхъ куръ. Дичиной не могли такъ скоро раздобыться, за исключеніемъ одиннадцати кабановъ, которыхъ прислалъ аббатъ Тюрпенэ и восемнадцати штукъ красной дичи, доставленныхъ господиномъ де-Гронмономъ, восемнадцати фазановъ, присланныхъ господиномъ Дезессаръ и нѣсколькихъ дюжинъ дикихъ голубей, водяныхъ птицъ, чирковъ, выпи, зуекъ, ржанокъ, лѣсныхъ куропатокъ, казарокъ, утокъ, пигалицъ, дикихъ гусей, цаплей, аистовъ, маленькихъ драхвъ, фламинго и индюшекъ; все это приправлено было мучнымъ соусомъ и сопровождалось похлебками нѣсколькихъ сортовъ. Нечего и говорить, что припасовъ было въ изобиліи и они хорошо были приготовлены Лизоблюдомъ, Горшконосомъ и Хватомъ, поварами Грангузье. Ванька, Мишка и Пьяница изготовили прекрасныя питія.

XXXVIII

О томъ, какъ Гаргантюа проглотилъ съ салатомъ шестерыхъ паломниковъ.

Здѣсь кстати будетъ разсказать про то, что случилось съ шестью паломниками, которые пришли изъ Сенъ-Себастіана, около Нанта, и, чтобы переночевать, забрались въ садъ и спрятались изъ страха передъ врагами въ грядахъ съ горохомъ, капустою и латукомъ. Гаргантюа, которому было немного не по себѣ, спросилъ, нельзя ли нарвать латука, чтобы приготовить изъ него салатъ. Услышавъ, что въ здѣшней мѣстности латукъ особенно хорошъ и крупенъ и ростомъ съ сливное дерево или орѣшникъ, пожелалъ самъ сходить за нимъ и, нарвавъ, сколько вздумалось, унесъ въ рукахъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ унесъ и шестерыхъ паломниковъ, которые отъ страха не смѣли ни кашлянуть, ни слова выговорить. Когда салатъ вмѣстѣ съ паломниками обмывали у колодца, паломники шепотомъ говорили другъ другу: — Что такое съ нами дѣлаютъ? Мы тутъ захлебнемся въ этомъ латукѣ; не подать ли голосъ? Но если мы подадимъ голосъ, онъ подумаетъ, что мы шпіоны, и убьетъ насъ. А пока они такъ разсуждали, Гаргантюа положилъ ихъ вмѣстѣ съ латукомъ на блюдо величиной съ бочку изъ аббатства Сито и, прибавивъ масла оливковаго, уксусу и соли, проглотилъ ихъ, для возбужденія аппетита передъ ужиномъ, и уже пятеро паломниковъ было проглочено, а шестой находился еще на блюдѣ, спрятанный подъ латукомъ, кромѣ посоха, который торчалъ наружу. И увидя его, Грангузье сказалъ Гаргантюа: — Мнѣ кажется, это рожки улитки, не ѣшьте ее. — Почему? — спросилъ Гаргантюа, — онѣ вкусны въ этомъ мѣсяцѣ. И, вытащивъ посохъ, вмѣстѣ съ нимъ захватилъ и паломника и преблагополучно отправилъ его въ ротъ. Послѣ того запилъ громаднымъ глоткомъ вина, въ ожиданіи, пока приготовятъ ужинъ. Проглоченные такимъ образомъ паломники отлично выбрались изъ его зубовъ и думали, что ихъ заключили въ какомъ-нибудь подземельи замка. А когда Гаргантюа глотнулъ такую уйму вина, то они чуть не захлебнулись у него во рту, а винный потокъ чуть не унесъ ихъ въ преисподнюю его желудка; но, подпрыгивая, какъ михаэлиты {Паломники, отправляющіеся на богѣмолье въ монастырь св. Михаила на морѣ.}, опираясь на посохи, они съ трудомъ удержались во рту, забравшись на край его зубовъ. Но на ихъ бѣду одинъ изъ паломниковъ, изслѣдуя посохомъ мѣстность, чтобы знать, находятся ли они въ безопасности, шибко ударилъ въ дупло зуба, задѣлъ челюстный нервъ и причинилъ сильную боль Гаргантюа, который закричалъ отъ ярости. И чтобы облегчить боль, велѣлъ принести зубочистку и, отправившись подъ орѣшникъ, повытаскалъ изо рта господъ паломниковъ. Одного онъ поймалъ за ноги, другого за суму, третьяго за карманъ, четвертаго за поясъ, а бѣднягу, который ушибъ его посохомъ, схватилъ за клапанъ у штановъ; но для того это оказалось счастіемъ, такъ какъ онъ проткнулъ ему нарывъ, который мучилъ его съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ они прошли черезъ Ансени. Освобожденные такимъ образомъ паломники бросились бѣжать со всѣхъ ногъ по равнинѣ, а боль у Гаргантюа прошла. Въ тотъ же часъ Евдемонъ позвалъ къ ужину, который былъ готовъ. — Я пойду сперва помочиться отъ боли, — сказалъ Гаргантюа. И помочился такъ обильно, что урина отрѣзала путь паломникамъ, и они должны были перебираться черезъ большой каналъ. Но когда они оттуда пришли на опушку лѣса, то всѣ попадали, за исключеніемъ Фурнилье, въ западню, устроенную для волковъ. Изъ нея они высвободились, благодаря искусству Фурнилье, который перервалъ всѣ петли и веревки. Выбравшись оттуда, они остатокъ ночи провели въ избушкѣ около Кудре, и тамъ утѣшеніемъ въ несчастіи имъ служили набожныя рѣчи одного изъ ихъ сотоварищей, котораго звали Притомленный, и онъ доказалъ имъ, что это событіе было предсказано Давидомъ (Псал.): — Cum exsurgerent homines in nos, forte vivos deglutissent nos {Когда люди возстали противъ насъ, они проглотили насъ живьемъ.}; это было, когда насъ пожрали съ уксусомъ, масломъ и солью въ салатѣ. Cum irasceretur furor eorum innos, forsitan aqua absorbuisset nos {Когда ихъ гнѣвъ распалился на насъ, они потопили насъ въ водѣ.}; это было, когда онъ сдѣлалъ такой большой глотокъ. Torrentem pertransivit anima nostra {Потоками залита была душа наша.}, когда мы перебирались черезъ большой каналъ. Forsi tan pertransisse. t anima nostra aquam intolerabilem {Вода заливала нашу душу.}, отъ его урины, которою онъ залилъ дорогу. Benedictus Dominus qui non dedit nos in captionem dentibus eorum. Anima nostra sicut passer erepta est de laqueo venantium {Хвала Господу, который не предалъ насъ на растерзаніе ихъ зубами. Душа наша улетѣла какъ птичка изъ сѣтей птицелова.}, когда мы попали въ волчью яму. Laqueus contritus est {Веревка порвана.}, руками Фурнилье, et nos liberati sunuis {И мы свободны.}. Adjutorium nostrum, u проч. {Наше спасеніе и пр.}.

XXXIX

О томъ, какъ Гаргантюа угощалъ монаха и какія прекрасныя рѣчи говорилъ за ужиномъ.

Когда Гаргантюа сѣлъ за столъ и первый голодъ былъ утоленъ, Грангузье сталъ разсказывать про начало и причину войны, возникшей между нимъ и Пикрошолемъ, и сообщилъ про то, какъ братъ Жанъ Сокрушитель сумѣлъ оборонить монастырскій виноградникъ, и превозносилъ его подвигъ надъ всѣми подвигами Камилла, Сципіона, Цезаря и Ѳемистокла. Тогда Гаргантюа потребовалъ, чтобы за монахомъ немедленно послали, дабы посовѣтоваться съ нимъ, что теперь дѣлать. По его желанію, за нимъ отправился его метрдотель и весело привезъ его, вмѣстѣ съ палкой-крестомъ, на мулѣ Грангузье. По его прибытіи его обласкали, цѣловали и всячески ублажали. — Ахъ, братъ Жанъ, другъ мой, братецъ Жанъ, кузенъ Жанъ, любезный Жанъ, чертовъ кумъ, дай обнять себя, дружище! Дайте-ка я его тоже обниму; и я тоже, да хорошенько, чтобы у него косточки затрещали. И братъ Жанъ соловьемъ заливался; не бывало еще человѣка такого вѣжливаго и любезнаго. — Ладно, ладно, — говорилъ Гаргантюа, — поставьте-ка вотъ тутъ, рядомъ со мною, скамейку. — Охотно, — отвѣчалъ монахъ, — если вамъ такъ угодно. Пажъ, воды! Лей, мое дитя, лей; она мнѣ освѣжитъ печень. Дай сюда, я прополощу себѣ горло. — Deposita сарра, — сказалъ Гимнастъ, — долой эту рясу! — Охъ! помилуй Богъ, господинъ! — отвѣчалъ монахъ. Есть статья in Statut is ordinis, которая противъ этого. — Плевать, — сказалъ Гимнастъ, — плевать на вашу статью! Эта ряса давитъ вамъ плечи; снимите ее. — Другъ мой, — отвѣчалъ монахъ, — оставь ее на мнѣ; ей-Богу, я только здоровѣе пить буду. Мнѣ веселѣе въ ней. Если я ее сниму, господа пажи накроятъ изъ нея подвязокъ, какъ они это уже разъ сдѣлали въ Куленъ. И, кромѣ того, у меня аппетитъ пропадетъ. Но когда я въ этомъ одѣяніи сяду за столъ, я выпью, ей-Богу, и за тебя, и за твою лошадь. Ну, смѣлѣе! Господи, помилуй отъ всякаго зла всю нашу компанію! Я уже поужиналъ; но тѣмъ не менѣе поѣмъ съ удовольствіемъ, потому что у меня желудокъ здоровый и объемистый, какъ сапогъ св. Бенедикта, и всегда разверзтый, какъ кошель адвоката. «Изъ всѣхъ рыбъ, кромѣ линя» {De tons les poissons fors que la tenche.}, хватай крылышко куропатки или бедро монашенки; сама смерть покажется веселой, когда она захватитъ человѣка за веселымъ дѣломъ {Въ подлинникѣ: «n’est-ce pas falotement monrir qгand on meurt le caiche roide?» Намекъ на средневѣковой латинскій стихъ: «Arrectus moritur monacha quiconque potitur». }. Нашъ настоятель очень любитъ бѣлое мясо каплуна. — Въ этомъ, — сказалъ Гимнастъ, — онъ не похожъ на лисицъ, которыя никогда не ѣдятъ бѣлаго мяса каплуновъ, куръ и цыплятъ, пойманныхъ ими. — Почему? — спросилъ монахъ. — Потому что у нихъ нѣтъ поваровъ, которые бы имъ сварили, — отвѣчалъ Гимнастъ. А если мясо не доварено, то оно остается краснымъ и не бѣлѣетъ. Краснота мяса доказываетъ, что оно не доварено. За исключеніемъ омаровъ и раковъ, которые отъ варки получаютъ кардинальскій цвѣтъ. — Клянусь праздникомъ тѣла Господня, какъ говоритъ Баяръ, — сказалъ монахъ, — у больничнаго служителя въ нашемъ аббатствѣ голова плохо сварена, потому что глаза у него красны, какъ плошки изъ ольховаго дерева. А вотъ заячье бедро полезно для подагриковъ. Кстати о бедрахъ: почему бедра у молодыхъ дѣвицъ всегда прохладны? — Объ этой проблемѣ ничего не говорятъ ни Аристотель, ни Александръ Афродизскій, ни Плутархъ, — отвѣчалъ Гаргантюа. — Это происходитъ отъ трехъ причинъ, отъ которыхъ любая мѣстность бываетъ естественно прохладной. Primò, потому что вода протекаетъ по ней. Secundò, потому что это мѣсто тѣнистое, темное и мрачное, гдѣ никогда не свѣтить солнце. А, въ третьихъ, потому, что тамъ постоянно дуетъ изъ отверстій рубашки или штановъ. Эй, пажъ, налей вина! Кракъ, кракъ, кракъ! Какъ Господь милосердъ, что посылаетъ намъ такое доброе вино! Эхъ! Кабы мнѣ побыть французскимъ королемъ лѣтъ этакъ восемьдесятъ или сто. Богомъ клянусь, я бы обкорналъ какъ собакъ тѣхъ, кто бѣжалъ изъ-подъ Павіи. Черная немочь ихъ возьми! Зачѣмъ они не легли костьми тамъ, вмѣсто того чтобы покинуть своего добраго государя въ бѣдѣ? Не лучше ли и не почетнѣе ли умереть, доблестно сражаясь, нежели остаться жить, позорно бѣжавъ съ поля битвы! Въ нынѣшнемъ году не ѣсть намъ гусей. Эхъ, другъ, дай-ка мнѣ свинины. Дьяволъ! виноградное сусло все вышло. Germinavit radix Jesse {Корень Іессея проросъ.}. Пусть лишусь жизни, если я не умираю отъ жажды. Это вино не изъ худыхъ. Какое вино пили вы въ Парижѣ? Чертъ меня побери, если я не держалъ тамъ полгода слишкомъ открытый домъ для всѣхъ встрѣчныхъ и поперечныхъ. Знаете ли вы брата Клавдія изъ верхняго Барруа? О, какой это славный товарищъ! Но не знаю какая муха его укусила. Онъ только и знаетъ, что учится Богъ вѣсть съ какихъ поръ! Я, съ своей стороны, не учусь. Въ нашемъ аббатствѣ мы совсѣмъ не учимся, потому что боимся заушницы. Покойный настоятель нашъ говаривалъ, что чудовищное дѣло — видѣть ученаго монаха. Ей-богу, господинъ мой другъ, magis magnos clericos non sunt magis magnos sapientes {Отцы церкви въ большинствѣ случаевъ не великіе ученые.}. Столько зайцевъ, какъ въ нынѣшнемъ году, еще не видано. Какъ я ни старался, а не могъ достать ни ястреба, ни сокола. Господинъ дела-Велоньеръ обѣщалъ мнѣ балабана, но, какъ онъ мнѣ недавно написалъ, тотъ заболѣлъ одышкой. Куропатки насъ въ этомъ году одолѣютъ. Но мнѣ никакого удовольствія не доставляетъ брать птицъ въ силки; если я не бѣгаю, не двигаюсь, я нездоровъ. Правда, что, перескакивая черезъ изгороди и кусты, я рву свою рясу на клочки. Я добылъ славную борзую собаку. Чортъ меня побери, если хоть одинъ заяцъ уйдетъ отъ нея. Лакей велъ ее къ г. де-Молевріе; я ее стибрилъ. Что, худо я сдѣлалъ? — Нисколько, братъ Жанъ, — отвѣчалъ Гимнастъ, — нисколько, клянусь всѣми чертями, нисколько! — Итакъ, за здоровье этихъ чертей если только они существуютъ! И, Богомъ клянусь, зачѣмъ борзая собака хромому? Клянусь ему пріятнѣе, если онъ получитъ въ подарокъ пару добрыхъ воловъ, — сказалъ монахъ. — Какъ, — замѣтилъ Понократъ, — вы прибѣгаете къ божбѣ, братъ Жанъ? — Только ради краснорѣчія, — отвѣчалъ монахъ. Это цвѣты цицероновской реторики.

XL

О томъ, почему монаховъ избѣгаютъ добрые люди и почему у нѣкоторыхъ носъ длиннѣе, чѣмъ у другихъ.

— Какъ добрый христіанинъ, — сказалъ Евдемонъ, — я дивлюсь тому, какъ этотъ монахъ прилично себя держитъ. Да и всѣхъ насъ онъ поражаетъ. И почему же въ такомъ случаѣ монаховъ изгоняютъ изъ честной компаніи, считая ихъ помѣхой, подобно тому, какъ пчелы прогоняютъ трутней отъ ульевъ? Ignavum fucos pecos, сказалъ Маро, а praesepibus arcent {Трутней, безполезный народъ, онѣ удаляютъ отъ ульевъ.}. На это Гаргантюа отвѣчалъ: — Совершенно вѣрно, что ряса и клобукъ навлекаютъ на себя брань, ругательства и проклятія всего міра, подобно тому какъ вѣтеръ, по словамъ Цеція, привлекаетъ облака. Главная причина этому та, что они питаются грязью міра, то-есть его грѣхами, а потому ихъ и загоняютъ въ ихъ убѣжища, то-есть, монастыри и аббатства, которые отводятся въ сторону отъ людскихъ глазъ. Но если вы понимаете, почему надъ обезьяной въ домѣ всегда смѣются и дразнятъ ее, то поймете, почему отъ монаховъ всѣ бѣгаютъ, какъ молодые, такъ и старые. Обезьяна не стережетъ дома, какъ собака; она не ходитъ въ ярмѣ, какъ волъ; не даетъ ни молока, ни шерсти, какъ овца, и не возитъ тяжестей, какъ лошадь. Она только гадитъ и портитъ все, и за это надъ нею смѣются и бьютъ ее. Точно такъ и монахъ (я говорю про тунеядцевъ-монаховъ) не пашетъ, какъ крестьянинъ, не охраняетъ край, какъ военный человѣкъ, не лѣчитъ больныхъ, какъ врачъ, не проповѣдуетъ міру и не учитъ его, какъ добрый христіанскій пастырь и педагогъ; не доставляетъ странѣ нужныхъ и полезныхъ товаровъ, какъ купецъ. Вотъ причина, почему всѣ ихъ поднимаютъ на смѣхъ и ненавидятъ. — Такъ; но вѣдь за то они молятъ Бога за насъ, — замѣтилъ Грангузье. — Ничуть, — отвѣчалъ Гаргантюа, — вѣрно то, что они надоѣдаютъ всѣмъ сосѣдямъ своимъ колокольнымъ звономъ. — А какъ же, — сказалъ монахъ, — обѣдня, заутреня и вечерня наполовину отслужены, когда оттрезвонятъ. — Они бормочутъ себѣ подъ носъ легенды и псалмы, въ которыхъ ровно ничего не понимаютъ. Читаютъ безъ конца Pater noster вперемежку съ Ave Maria, тоже безъ толку и понятія. И это я называю не молиться Богу, а глумиться надъ Богомъ. И помогай имъ Боже, если они молятся за насъ, а не изъ боязни лишиться сладкой и жирной ѣды. Всѣ истинные христіане, всѣхъ состояній, во всѣхъ мѣстахъ и во всѣ времена молятся Богу, и Духъ Святой молится и предстательствуетъ за нихъ, и Богъ осѣняетъ ихъ своей благодатью. Вотъ таковъ и нашъ добрый братъ Жанъ. И потому каждый радъ его обществу. Онъ не ханжа, онъ не оборвышъ, онъ вѣжливъ, веселъ, рѣшителенъ, добрый товарищъ. Онъ работаетъ, трудится, защищаетъ угнетенныхъ, утѣшаетъ скорбящихъ, помогаетъ нуждающимся и охраняетъ виноградникъ своего аббатства. — Я и кромѣ этого тружусь, — сказалъ монахъ, — прислуживая на клиросѣ за заутреней и панихидой; я изготовляю тетивы для лука, чищу лукъ и вяжу сѣти для поимки кроликовъ Я никогда не бываю празднымъ. Подавайте-ка мнѣ пить, пить! Принесите плодовъ. Ахъ, вотъ каштаны изъ Эстонскаго лѣса! Вмѣстѣ съ молодымъ виномъ они производятъ вѣтры. А вы еще не развеселились, друзья. Ей-богу, я пью изъ всякаго броду, точно лошадь фискала. Гимнастъ сказалъ ему: — Братъ Жанъ, оботрите каплю, которая виситъ у васъ на носу. — Ага! — отвѣчалъ монахъ, — ужли же мнѣ грозитъ опасность утонуть, такъ какъ я по самый носъ нахожусь въ водѣ? Нѣтъ, нѣтъ! Qu are? Quia: Elle en sort bien, mais point n’y entre, Car il est bien antidotй de pampre 1). 1) Она выходитъ вонъ, но не входитъ внутрь, потому что виноградная вѣтвь служитъ вмѣсто противоядія. О, другъ мой, если бы у кого-нибудь были сапоги изъ такой кожи, онъ смѣло могъ бы ловить устрицъ, потому что они никогда бы не промокли. — Почему, — сказалъ Гаргантюа, — у брата Жана такой прекрасный носъ? — Потому, — отвѣчалъ Грангузье, — что такъ угодно Богу, который создаетъ насъ по такой формѣ и для такой цѣли, согласно своему божескому произволу, какъ горшечникъ свою посуду. — Потому, — сказалъ Понократъ, — что онъ изъ первыхъ попалъ на ярмарку носовъ. Онъ и выбралъ изъ самыхъ красивыхъ и большихъ. — Не то, — отвѣчалъ монахъ, — а по нашей истинной монашеской философіи, это потому, что у моей кормилицы была мягкая грудь, и когда я ее сосалъ, носъ мой уходилъ въ нее какъ въ масло и — росъ и раздавался, какъ тѣсто въ квашнѣ. Когда же у кормилицы твердая грудь, то дѣти выходятъ курносыми. Но живѣе, живѣе, ad formam nasi cogьoscitur ad te levavi {По формѣ носа узнаютъ, обо что онъ терся.}. Я никогда не ѣмъ варенья. Пажъ, подай вина. Item жаркого!

XLI

О томъ, какъ монахъ усыпилъ Гаргантюа, и объ его часословѣ и требникѣ.

Отужинавъ, стали совѣщаться о томъ, что теперь предпринять, и рѣшили, чтобы къ полуночи пойти на рекогносцировку: узнать, на сторожѣ ли непріятель, — и принимаетъ ли какія мѣры а пока отдохнуть немного, чтобы освѣжиться. Но Гаргантюа не могъ уснуть, какъ ни старался. А потому монахъ сказалъ ему: — Мнѣ никогда такъ хорошо не спится, какъ когда я слушаю проповѣдь или молюсь Богу. Прошу васъ, прочитаемъ вмѣстѣ семь псалмовъ, и вы увидите, если вы тотчасъ же не заснете. Мысль эта очень понравилась Гаргантюа, и въ началѣ перваго псалма, на словахъ Beati quorum, оба заснули. Но монахъ не преминулъ проснуться раньше полуночи, до того онъ привыкъ къ монастырской заутренѣ. Проснувшись самъ, онъ и всѣхъ другихъ разбудилъ, во все горло распѣвая пѣсню: «Ого! Реньо проснись! «Не спи, Реньо, проснись, проснись!» Когда всѣ проснулись, онъ сказалъ: — Господа, за заутреней, говорятъ, кашляютъ, а за ужиномъ пьютъ. Мы же сдѣлаемъ наоборотъ: начнемъ заутреню съ того, что выпьемъ, а вечеромъ, приступивъ къ ужину, раскашляемся наперерывъ другъ передъ другомъ. На это Гаргантюа замѣтилъ: — Пить сейчасъ послѣ сна считается по медицинской діэтѣ очень вреднымъ. Прежде надо очистить желудокъ отъ лишняго груза и экскрементовъ. — Это какъ разъ по-медицински, — сказалъ монахъ. Сто чертей вселись въ мое тѣло, если старыхъ пьяницъ не больше на свѣтѣ, чѣмъ старыхъ медиковъ. Я съ своимъ аппетитомъ заключилъ такой договоръ, что онъ всегда ложится спать вмѣстѣ со мной, и за этимъ я строго слѣжу; днемъ же онъ вмѣстѣ со мной просыпается. Выдѣляйте сколько угодно свои экскременты, я же схожу за своимъ ящикомъ. — За какимъ ящикомъ? — спросилъ Гаргантюа, — что вы хотите сказать? — За моимъ требникомъ, — отвѣчалъ монахъ. Подобно тому, какъ сокольничій, прежде чѣмъ кормить своихъ птицъ, даютъ имъ погрызть какую-нибудь куриную лапку, чтобы очистить ихъ мозгъ отъ мокроты и возбудить ихъ аппетитъ, такъ и я, беря поутру въ руки мой веселый требничекъ, очищаю себѣ легкія и затѣмъ готовъ пить. — По какому уставу читаете вы этотъ славный часословъ? — спросилъ Гаргантюа. — По уставу монаховъ Фекана {Бенедиктинское аббатство въ Нормандіи.}: по три псалма и по три урока, а кто не хочетъ, такъ и ничего не читаетъ. Я никогда не подчиняюсь часамъ: часы созданы для человѣка, а не человѣкъ для часовъ. И я свои укорачиваю или удлиняю, какъ ремень у стремени, по своему усмотрѣнію. Brevis oratio penetrat coelos, longa potatio evacuat scyphos {Короткія слова достигаютъ неба, длинные глотки опорожняютъ кубокъ.}. Гдѣ это написано? — Не знаю, дружокъ, честное слово, — отвѣчалъ Понократъ, — но ты славный малый. — Въ этомъ, — сказалъ монахъ, — я на васъ похожъ. Но Venite apotemus {Давайте пить.}. Принесли много жаркихъ и вкусныхъ похлебокъ, а монахъ пилъ въ свое удовольствіе. Одни составили ему компанію, другіе воздержались. Послѣ того каждый вооружился и снарядился. И монаха вооружили противъ его воли, такъ какъ онъ не хотѣлъ другого вооруженія кромѣ рясы на брюхѣ и палки въ рукѣ. Однако, его вооружили, какъ хотѣли, съ головы до ногъ, и онъ сѣлъ на добраго королевскаго боевого коня, съ привѣшенной съ боку большой шпагой. Вмѣстѣ съ нимъ отправились Гаргантюа, Понократъ, Гимнастъ, Евдемонъ и двадцать пять изъ самыхъ храбрыхъ дружинниковъ Грангузье, всѣ вооруженные съ головы до ногъ, съ копьемъ въ рукѣ, на конѣ, какъ св. Георгій, и у каждаго за спиной на крупѣ лошади сидѣлъ пищальникъ.

XLII

О томъ, какъ монахъ ободрялъ своихъ спутниковъ и какъ онъ повисъ на деревѣ.

И вотъ идутъ наши благородные рыцари навстрѣчу ожидающимъ ихъ опасностей и разсуждаютъ о томъ, какой встрѣчи слѣдуетъ искать и отъ какой обороняться, когда наступитъ день великой и страшной битвы. И монахъ ободрялъ ихъ, говоря: — Дѣти, не бойтесь и не сомнѣвайтесь. Я васъ проведу въ цѣлости и сохранности. Богъ и св. Венедиктъ съ нами. Будь я такъ же силенъ, какъ и храбръ, божусь, я бы ихъ ощипалъ какъ утокъ. Я ничего не боюсь, кромѣ артиллеріи. Однако, я знаю молитву, которой меня научилъ пономарь нашего аббатства и которая предохраняетъ человѣка отъ всякаго огнестрѣльнаго оружія. Но мнѣ она не послужитъ на пользу, потому что я въ нее не вѣрю. Тѣмъ не менѣе моя палка съ крестомъ задастъ имъ перцу. Богомъ клянусь, что того изъ васъ, кто вздумаетъ навострить лыжи, я — дьяволъ меня возьми! — вмѣсто себя поставлю въ монахи и напялю на него свою рясу. Она исцѣляетъ отъ трусости. Слыхали ли вы про борзую собаку г. де-Мерля, которая никуда не годилась въ полѣ. Онъ надѣлъ на нее клобукъ и, клянусь, послѣ того ни одинъ заяцъ и ни одна лисица не могли уйти отъ нея, и, мало того, она стала бѣгать за всѣми сучками той мѣстности, тогда какъ прежде была безсильна, de frigidis et maleficiatis {Такъ озаглавлена одна рубрика книги Декреталій, гдѣ говорится о безсиліи.}. Говоря это въ сердцахъ, монахъ проѣхалъ подъ орѣшникомъ, направляясь къ рощѣ, и зацѣпился забраломъ своего шлема за толстую вѣтку орѣшника, Несмотря на то, онъ сильно пришпорилъ коня, который былъ щекотливъ, а потому рванулся впередъ, и монахъ, желая отцѣпить забрало отъ вѣтки, выпустилъ поводья и повисъ, ухватившись рукою за вѣтви орѣшника, между тѣмъ какъ конь ускакалъ изъ-подъ него. И вотъ монахъ виситъ такимъ образомъ на деревѣ, призывая на помощь, крича, что его хотятъ убить и жалуясь на измѣну. Евдемонъ первый увидѣлъ его и позвалъ Гаргантюа: — Государь, пожалуйте сюда и поглядите на повѣсившагося Авессалома. Гаргантюа подъѣхалъ и, оглядѣвъ монаха и то, какъ онъ висѣлъ на деревѣ, сказалъ Евдемону: — Вы невѣрно выразились, сравнивъ его съ Авессаломомъ: Авессаломъ повѣсился за волосы, монахъ же, будучи съ обритой головой, повѣсился за уши. — Помогите мнѣ, — замѣтилъ монахъ, — чортъ возьми! Время ли теперь болтать? Вы похожи на проповѣдниковъ-декреталистовъ, которые говорятъ, что кто увидитъ ближняго при смерти, тотъ долженъ, прежде всего, подъ страхомъ троекратнаго отлученія отъ церкви, начать его исповѣдывать и напутствовать во спасеніе души, а не оказать ему помощь. Поэтому, когда я увижу, что эти монахи упали въ рѣку и готовы захлебнуться, вмѣсто того чтобы подойти и протянуть имъ руку, я прочитаю имъ прекрасную и длинную проповѣдь de contemptu mundi et fuga seculi {О презрѣніи къ міру и проклятіи свѣта.}, а когда они совсѣмъ захлебнутся, я ихъ вытащу изъ воды. — Не шевелись, — сказалъ Гимнастъ, — милашка, я сейчасъ тебя выручу, потому что ты славный монашекъ. Monachus in claustro Non valet ova duo, Sed qnando est extra, Bene valet triginta 1). 1) Монахъ въ кельѣ не стоитъ двухъ яицъ; но когда онъ на волѣ, то стоитъ тридцати и болѣе. — Я видалъ на своемъ вѣку болѣе пятисотъ повѣшенныхъ, но не видѣлъ ни одного, который бы висѣлъ такъ пристойно, и если бы я сумѣлъ висѣть съ такой же пристойностью, то согласился бы висѣть всю жизнь. — Помогите мнѣ, — говорилъ монахъ, — довольно проповѣдывать! Помогите мнѣ ради Бога, если не ради чорта. Клянусь одѣяніемъ, какое ношу, вы раскаетесь, tempore et loco proelibatis {Въ свое время и въ своемъ мѣстѣ.}. Тутъ Гимнастъ сошелъ со своего коня и, влѣзши на орѣшникъ, приподнялъ одною рукою монаха подъ мышки, а другою рукою отцѣпилъ забрало отъ дерева, и, спустивъ монаха на землю, самъ соскочилъ вслѣдъ за нимъ. Снятый монахъ немедленно разстегнулъ все свое вооруженіе и побросалъ всѣ его части, одну за другой, въ полѣ и, взявъ въ руку свою палку съ крестомъ, снова сѣлъ на коня, котораго поймалъ Евдемонъ. Послѣ этого всѣ весело въѣхали въ рощу.

XLIII

О томъ, какъ Гаргантюа встрѣтилъ авангардъ Пикрошоля и какъ монахъ убилъ капитана Тиравана, но и самъ былъ взятъ въ плѣнъ непріятелемъ.

Пикрошоль, выслушавъ разсказъ тѣхъ, кто спасся бѣгствомъ послѣ той битвы, въ которой Трипе оттрепали, вошелъ въ страшный гнѣвъ, узнавъ, что черти напали на его людей, и всю ночь держалъ совѣтъ, въ заключеніе котораго Гастиво и Тукдильонъ рѣшили, что его могущество таково, что онъ можетъ побѣдить всѣхъ чертей ада, если они на него набросятся, чему Пикрошоль, однако, отнюдь не вѣрилъ, а потому былъ далеко не спокоенъ на счетъ исхода дѣла. Тѣмъ не менѣе онъ послалъ, подъ предводительствомъ графа Тиравана, рекогносцировать мѣстность, тысячу шестьсотъ человѣкъ легкой кавалеріи, которые предварительно были окроплены святой водой и опоясаны ораремъ на тотъ случай, если бы имъ повстрѣчались черти, которыхъ грегоріанская вода {Папа Григорій Великій ввелъ освященіе воды, какъ утверждаютъ.} и орари должны были разсѣять и прогнать. И вотъ они проѣхали до Вонойона и Маладери, Не встрѣтивъ никого, кто могъ бы имъ что-нибудь сообщить, но, поднявшись на гору, нашли въ хижинѣ близъ Кудре пятерыхъ паломниковъ, которыхъ, связавъ и потрепавъ, увели съ собой, какъ шпіоновъ, несмотря на ихъ восклицанія, заклинанія и мольбы. Спустившись оттуда по направленію къ Сельё были замѣчены Гаргантюа; который сказалъ своимъ людямъ: — Товарищи, мы наткнулись на непріятеля, но ихъ вдесятеро больше чѣмъ насъ; атаковать ли намъ ихъ? — Чортъ возьми, — отвѣчалъ монахъ, — какъ же иначе? Неужели вы оцѣняете людей по ихъ числу, а не по ихъ достоинству и храбрости? Затѣмъ вскричалъ: — Въ атаку, черти, въ атаку! Услышавъ это, непріятель подумалъ, конечно, что это настоящіе черти, и обратился въ поспѣшное бѣгство, за исключеніемъ Тиравана, который, вооружась копьемъ, ударилъ имъ изо всей мочи монаха прямо въ грудь, но копье притупилось о толстенную и жесткую рясу, точно свѣчка, которою бы ударили по наковальнѣ. Монахъ же хватилъ Тиравана палкой съ крестомъ по шеѣ такъ сильно, что оглушилъ его; Тираванъ лишился чувствъ и движенія — и свалился къ ногамъ лошади. И, увидя орарь, которымъ онъ былъ опоясанъ, монахъ сказалъ Гаргантюа: — Эти люди не что иное какъ попы; это еще далеко не монахи. Клянусь св. Жаномъ, я настоящій монахъ и я ихъ побью, какъ мухъ. И поскакалъ на нихъ во весь опоръ, нагналъ послѣдніе ряды и сталъ бить ихъ направо и налѣво, точно рожь молотилъ. Гимнастъ спросилъ у Гаргантюа, слѣдуетъ ли и ему преслѣдовать ихъ, на что Гаргантюа отвѣчалъ: — Отнюдь нѣтъ. Потому что по настоящей военной дисциплинѣ никогда не слѣдуетъ доводить своего врага до отчаянія, такъ какъ въ такомъ случаѣ сила его удвоивается и храбрость возвращается, хотя бы передъ тѣмъ онъ упалъ духомъ. Нѣтъ лучшаго средства спасенія для людей, застигнутыхъ врасплохъ и отчаявшихся въ своемъ спасеніи. Многія побѣды исторгнуты изъ рукъ побѣдителей побѣжденными, когда первые не слушались голоса разума, но пытались истребить всѣхъ непріятелей до единаго, не оставляя даже никого, кто могъ бы доставить вѣсти. Не запирайте всѣхъ дверей и не загораживайте всѣхъ дорогъ передъ непріятелемъ, а лучше содѣйствуйте его бѣгству хитростью. — Хорошо, но за ними гонится монахъ, — сказалъ Гимнастъ. — Развѣ, — отвѣчалъ Гаргантюа, — монахъ гонится за ними? Честью клянусь, имъ отъ этого не поздоровится. Но, во избѣжаніе всякихъ случайностей, погодимъ еще отступать; подождемъ здѣсь молча. Мнѣ кажется, я уже понялъ манеру воевать у нашихъ враговъ; они руководствуются случаемъ, но не разумомъ. Пока они дожидались подъ орѣшниками, монахъ преслѣдовалъ враговъ, сражая тѣхъ, которые ему попадались, никого не щадя, до тѣхъ поръ пока не встрѣтилъ всадника, у котораго за спиной сидѣлъ одинъ изъ бѣдныхъ паломниковъ. Увидя, какъ онъ замахивается палкой, паломникъ вскричалъ: — Ахъ! господинъ настоятель, другъ мой, господинъ настоятель, спасите меня, умоляю васъ! Услышавъ эти слова, враги обернулись и видя, что одинъ только монахъ производитъ весь этотъ шумъ, принялись осыпать его ударами, точно деревяннаго осла; но онъ ровно ничего не чувствовалъ и тогда даже, когда удары падали на рясу, потому что кожа у него была совсѣмъ нечувствительна къ ударамъ. Послѣ того они поручили стеречь его двоимъ стрѣльцамъ и, повернувшись на сѣдлѣ, увидѣли, что ихъ никто больше не преслѣдуетъ, а потому подумали, что Гаргантюа убѣжалъ со своимъ отрядомъ. И вотъ они поскакали къ орѣшникамъ такъ быстро, какъ только могли, чтобы ихъ нагнать, а монаха оставили съ обоими стрѣльцами, сторожившими его. Гаргантюа услышалъ конскій топотъ и ржаніе и сказалъ своимъ людямъ: — Товарищи! я слышу, какъ скачутъ враги, и вижу, какъ они несутся на насъ цѣлой толпой; сомкнемъ свои ряды и преградимъ имъ путь; этимъ способомъ мы приведемъ ихъ къ погибели, а себя прославимъ.

XLIV

О томъ, какъ монахъ отдѣлался отъ своихъ стражей и какъ былъ разбитъ авангардъ Пикрошоля.

Монахъ, увидя, что враги ускакали въ безпорядкѣ, догадался, что они собираются напасть на Гаргантюа и его людей, и очень огорчился, что не можетъ поспѣшить къ нимъ на помощь. Но, наблюдая за поведеніемъ своихъ стражей, замѣтилъ, что имъ больше хотѣлось скакать вслѣдъ за товарищами, въ надеждѣ на добычу, и они глядятъ на долину, куда тѣ спускаются. Разсуждая самъ съ собой, монахъ говорилъ: — Эти люди очень плохо подготовлены къ военному дѣлу: они меня не обезоружили и даже не обязали честнымъ словомъ не сопротивляться. И тутъ онъ выхватилъ свою шпагу и хватилъ ею стрѣльца, стоявшаго у него по правую руку, и перерѣзалъ ему шейныя артеріи и вены и самое горло до обѣихъ шейныхъ железъ: вытащивъ шпагу, онъ пробилъ ему спинной мозгъ между вторымъ и третьимъ позвонками, и стрѣлецъ упалъ мертвый. А монахъ, повернувъ коня налѣво, бросился на другого стрѣльца, который, видя товарища мертвымъ, завопилъ громовымъ голосомъ: — Ахъ, господинъ priour, я сдаюсь, господинъ priour, другъ мой, господинъ priour (пріоръ)! А монахъ, съ своей стороны, кричалъ: — Господинъ posteriour, другъ мой, господинъ posteriour, я вамъ накладу въ спину. — Ахъ! — говорилъ стрѣлецъ, — господинъ пріоръ, голубчикъ мой, господинъ пріоръ, дай вамъ Богъ быть аббатомъ. — Клянусь одѣяніемъ, какое я ношу, — отвѣчалъ монахъ, — я васъ произведу сейчасъ въ кардиналы. Неужели вы облагаете выкупомъ служителя церкви? Вы сейчасъ же получите кардинальскую шапку изъ моихъ рукъ. А стрѣлецъ все кричалъ: — Господинъ пріоръ, господинъ пріоръ, господинъ будущій аббатъ, господинъ кардиналъ, господинъ что угодно! Ахъ, ахъ, эхъ, нѣтъ, господинъ пріоръ, мой добренькій господинъ пріоръ, я вамъ сдаюсь. — А я тебя сдаю всѣмъ чертямъ, — сказалъ монахъ. И тутъ однимъ ударомъ отрубилъ ему голову; онъ разсѣкъ ему черепъ у висковъ, разсѣкъ затылокъ и темя, стрѣловидную спайку черепа и большую часть вѣнечной лобовой кости, пробилъ обѣ мозговыхъ оболочки и обнажилъ обѣ заднихъ полости мозга; и черепъ повисъ на плечахъ на кожѣ надчерепной оболочки, точно докторская шапка черная снаружи и красная внутри. Стрѣлецъ палъ мертвый на землю. Послѣ этого монахъ пришпорилъ коня и поѣхалъ вслѣдъ за непріятелемъ, который встрѣтилъ на большой дорогѣ Гаргантюа и его спутниковъ и, благодаря ударамъ, наносимымъ Гаргантюа его большимъ деревомъ, Гимнастомъ, Понократомъ, Евдемономъ и другими, понесъ такой уронъ, что уже обратился въ поспѣшное бѣгство, напуганный, смущенный и растерянный до потери сознанія, точно сама смерть гналась за нимъ по пятамъ. И подобно тому, какъ мы видимъ, что оселъ, котораго кусаетъ оводъ Юноны {Юнона мучила такимъ образомъ свою соперницу, обращенную въ корову, нимфу Іо.} или муха въ задъ, несется, не разбирая дороги, сбрасывая со спины свою ношу, порывая сбрую и поводья, безъ отдыху и сроку, не понимая самъ, что съ нимъ дѣлается, такъ какъ не видитъ кусающаго его насѣкомаго: такъ и эти люди, обезумѣвъ, не сознавая причины своего бѣгства, утекали подъ вліяніемъ паническаго страха, охватившаго ихъ душу. Монахъ, увидя, что всѣ ихъ помыслы сосредоточены на томъ, какъ бы убѣжать, сошелъ съ коня и взобрался на большую скалу, находившуюся на дорогѣ, и своей большой шпагой разилъ бѣглецовъ со всего маху, безъ всякой жалобы и пощады. И столько ихъ убилъ и повалилъ на землю, что его шпага переломилась надвое. Послѣ этого онъ подумалъ, что довольно бить и убивать и что остальные пусть спасутся и разнесутъ вѣсти о пораженіи. Однако, взялъ въ руку топоръ у одного изъ тѣхъ, которые лежали мертвыми, и снова вернулся на скалу, откуда слѣдилъ все время, какъ бѣжали враги, какъ они спотыкались о мертвыя тѣла, и это всѣхъ отбиралъ пики, шпаги, копья и пищали; а тѣхъ, которые везли связанныхъ паломниковъ, онъ заставлялъ сходить съ коней и отдавалъ послѣднихъ паломникамъ; паломниковъ же удержалъ при себѣ у входа въ ущелье. Также задержалъ онъ и Тукдильона, котораго взялъ въ плѣнъ.

XLV

О томъ, какъ монахъ привелъ паломниковъ, и о добрыхъ словахъ, съ какими обратился къ нимъ Грангузье.

По окончаніи схватки Гаргантюа вернулся домой вмѣстѣ со своими людьми за исключеніемъ монаха, и на разсвѣтѣ всѣ они отправились къ Грангузье, который молился Богу въ постели объ ихъ спасеніи и побѣдѣ. И, увидя ихъ всѣхъ въ цѣлости и сохранности, любовно облобызался съ ними и спросилъ вѣстей про монаха. Но Гаргантюа отвѣчалъ ему, что, безъ сомнѣнія, монахъ находится среди непріятеля. — Непріятелю, значитъ, не поздоровится, — замѣтилъ Грангузье. И вѣрно сказалъ. Не даромъ же существуетъ поговорка: посулить кому-нибудь монаха {Посулить бѣду.}. Тѣмъ временемъ Грангузье приказалъ приготовить очень хорошій завтракъ, чтобы они могли освѣжиться. Когда все было подано, позвали Гаргантюа, но онъ былъ такъ огорченъ отсутствіемъ монаха, что не хотѣлъ ни пить, ни ѣсть. Вдругъ монахъ появился и уже у воротъ задняго двора вскричалъ: — Вина, вина хорошаго, другъ мой Гимнастъ! Гимнастъ вышелъ и увидѣлъ, что это братъ Жанъ, который привелъ пятерыхъ паломниковъ и плѣннаго Тукдильона. Гаргантюа вышелъ навстрѣчу монаху, принялъ его какъ нельзя лучше и повелъ къ Грангузье, который разспрашивалъ объ его приключеніяхъ. Монахъ ему все разсказалъ: и какъ его взяли въ плѣнъ, и какъ онъ отдѣлался отъ стрѣльцовъ, и о бойнѣ, учиненной имъ по дорогѣ, и о томъ, какъ онъ освободилъ паломниковъ и захватилъ въ плѣнъ капитана Тукдильона. Послѣ того принялись всѣ вмѣстѣ весело пировать. Между тѣмъ Грангузье разспрашивалъ паломниковъ, откуда они, гдѣ побывали и куда идутъ. Лосдалеръ отвѣчалъ за всѣхъ: — Государь, я изъ Сенъ-Жену въ Берри; вотъ онъ изъ Палюо, а вотъ онъ изъ Онзе; вотъ этотъ изъ Аржи, а этотъ изъ Вильбредена. Мы идемъ изъ Сенъ-Себастіана, около Нанта, и возвращаемся домой, не спѣша. — Хорошо, — сказалъ Грангузье, — но зачѣмъ вы ходили въ Сенъ-Себастанъ? — Мы ходили, — отвѣчалъ Лосдалеръ, — молить святого не насылать на насъ моровую язву. — Ахъ! — сказалъ Грангузье, — жалкіе люди, неужели бы думаете, что моровую язву насылаетъ св. Себастіанъ? — Воистину такъ, — отвѣчалъ Лосдалеръ, — наши проповѣдники это утверждаютъ. — Неужели, — сказалъ Грангузье, — лже-пророки возвѣщаютъ вамъ о такомъ вздорѣ? Неужели они возводятъ такую хулу на праведниковъ и угодниковъ Божіихъ и приравниваютъ ихъ къ діаволу, который причиняетъ только одно зло людямъ? Какъ Гомеръ утверждалъ, что моровая язва наслана была Аполлономъ въ лагерь грековъ, а поэты измышляютъ кучу злыхъ геніевъ и боговъ, — такъ въ Сине одинъ пустосвятъ проповѣдывалъ, что св. Антоній насылаетъ антоновъ огонь, а св. Евтропій — водянку, а св. Жильда — безуміе, св. Жену — подагру. Но я его такъ за это наказалъ, что онъ обозвалъ меня еретикомъ и съ тѣхъ поръ ни одинъ пустосвятъ не смѣетъ появляться въ моей землѣ. И меня удивляетъ, что вашъ король позволяетъ проповѣдывать такія скандальныя вещи въ своемъ королевствѣ. Вѣдь за это они заслуживаютъ сильнѣйшаго наказанія, чѣмъ за то, если бы даже колдовствомъ или другимъ какимъ способомъ напустили моровую язву на страну. Моровая язва убиваетъ только тѣло, а такіе обманщики отравляютъ души. При этихъ словахъ его перебилъ монахъ и спросилъ паломниковъ: — Изъ какихъ вы мѣстъ, бѣдняги? — Изъ Сенъ-Жену, — отвѣчали они. — Ну, а какъ поживаетъ аббатъ Траншельонъ? — спросилъ монахъ. Онъ выпить не дуракъ. А монахи хорошо ли кормятся? Клянусь, они спятъ съ вашими женами, въ то время какъ вы паломничаете. — Эге! — сказалъ Лосдалеръ — я не боюсь за свою. Кто увидитъ ее днемъ, не погонится за тѣмъ, чтобы навѣщать ее ночью. — Вотъ пустыя слова! — замѣтилъ монахъ. Хотя бы она была дурна, какъ Прозерпина, ей не сдобровать, когда поблизости есть монахи. Пусть меня сифилисъ одолѣетъ, если по возвращеніи вы не найдете ихъ съ прибылью, — сказалъ монахъ. — Это — какъ вода Нила въ Египтѣ, — замѣтилъ Гаргантюа, — если вѣрить Страбону и Плинію (кн. VII, гл. III). Ну а теперь слѣдуетъ подумать о пищѣ, одеждѣ и о грѣшныхъ тѣлахъ. — Ну ступайте, бѣдные люди, — сказалъ Грангузье, — во имя Всемогущаго Творца, и да хранитъ Онъ васъ отъ всякихъ золъ. А впередъ не предпринимайте такъ легкомысленно такихъ трудныхъ, безполезныхъ путешествій, Содержите свои семьи, трудитесь каждый въ своей профессіи, учите своихъ дѣтей и живите, какъ указываетъ добрый апостолъ Павелъ {Посланіе къ Эфесянамъ IV, 1 — 3.}. Живя такъ, вы будете подъ охраной Господа Бога, Его ангеловъ и святыхъ, и никакая бѣда и напасть не коснутся васъ.. Послѣ того Гаргантюа отвелъ ихъ въ залу пообѣдать, но паломники только вздыхали и говорили Гаргантюа: — О, какъ счастливъ край, гдѣ господиномъ такой человѣкъ! Мы больше узнали поучительнаго и разумнаго изъ его рѣчей, обращенныхъ къ намъ, нежели изо всѣхъ проповѣдей, какія когда-либо слышали въ нашемъ городѣ. — Это, какъ Платонъ говоритъ (lib. V De repub.), что республики будутъ тогда счастливы, когда короли будутъ философами, или философы королями, — отвѣчалъ Гаргантюа. Послѣ того велѣлъ наложить въ ихъ дорожныя сумы съѣстныхъ припасовъ, нѣсколько бутылокъ вина и далъ каждому изъ нихъ по коню, для облегченія пути, и нѣсколько денегъ.

XLVI

О томъ, съ какимъ человѣколюбіемъ обращался Грангузье съ плѣннымъ Тукдильономъ.

Тукдильонъ былъ представленъ Грангузье, и тотъ разспрашивалъ его про предпріятіе и дѣла Пикрошоля и про то, какой цѣли хотѣлъ онъ добиться всѣмъ этимъ буйствомъ. На это Тукдильонъ отвѣчалъ, что цѣль его и намѣреніе завоевать, если можно, весь край, въ отместку за обиду, нанесенную его пирожникамъ. — Это, — сказалъ Грангузье, — слишкомъ обширное предпріятіе; кто гонится за большимъ, потеряетъ и малое. Не тѣ времена нынче, чтобы завоевывать королевства съ вредомъ для своихъ ближнихъ и братій во Христѣ. Такое подражаніе древнимъ Геркулесамъ, Александрамъ, Ганнибаламъ, Сципіонамъ, Цезарямъ и другимъ подобнымъ противно ученію Евангелія, по которому намъ повелѣно охранять, спасать, править и управлять каждому своей страной и своими землями, а не вторгаться непріятелемъ въ чужія. И то, что сарацины и варвары звали во время оно подвигами, мы называемъ разбойничествомъ и злодѣйствомъ. Лучше бы ему было сидѣть у себя дома, по-царски управляя имъ, нежели нападать на мой домъ, грабить его какъ врагъ, потому что хорошимъ управленіемъ онъ бы его пріумножилъ, а за то, что меня грабилъ, онъ погибнетъ. Убирайтесь, ради Бога; послушайтесь внушеній разума и укажите своему королю на сознанныя вами ошибки и никогда ничего не совѣтуйте ему такого, что клонилось бы только къ вашей личной выгодѣ, ибо то, что наноситъ ущербъ общему благу, въ концѣ концовъ повредитъ и личному. Что касается вашего выкупа, то дарю его вамъ сполна и хочу также, чтобы вамъ возвратили и вашихъ коней, какъ это дѣлается между сосѣдями и давнишними пріятелями, такъ какъ возникшая между нами распря не можетъ, собственно говоря, назваться войной. Какъ и Платонъ (libr. V, De repub.) не хотѣлъ называть войною, а звалъ бунтомъ, когда греки вставали съ оружіемъ другъ на друга: если случится такая бѣда, говоритъ онъ, то слѣдуетъ дѣйствовать съ большой умѣренностью. Если назвать нашу распрю войной, то надо сказать, что она очень поверхностна и не проникаетъ въ глубину нашихъ сердецъ. Вѣдь никому изъ насъ не было нанесено оскорбленія чести, и весь вопросъ въ сущности сводится къ тому, чтобы исправить ошибки, совершенныя какъ нашими, такъ и вашими людьми. И вамъ слѣдовало не обращать вниманія на это, потому что затѣявшіе ссору люди заслуживали скорѣе порицанія, нежели заступничества, тѣмъ болѣе что я предлагалъ вознаградить ихъ за причиненный имъ ущербъ. Господь разсудитъ насъ, и я умоляю Его лучше призвать меня изъ этой жизни и отнять у меня все мое имѣніе, нежели допустить, чтобы мои люди въ чемъ-нибудь черезъ меня пострадали. Сказавъ это, призвалъ монаха и при всѣхъ спросилъ его: — Братъ Жанъ, добрый другъ мой, вѣдь вы взяли въ плѣнъ капитана Тукдильона, здѣсь находящагося? — Государь, — отвѣчалъ монахъ, — онъ самъ передъ вами, онъ совершеннолѣтній и разумный человѣкъ; пусть лучше самъ вамъ сознается. — Совершенно вѣрно, — сказалъ Тукдильонъ, — господинъ, онъ въ самомъ дѣлѣ взялъ меня въ плѣнъ, и я ему добровольно сдался. — Назначили ли вы ему выкупъ? — спросилъ Грангузье у монаха. — Нѣтъ, — отвѣчалъ монахъ. И не подумалъ объ этомъ. — Сколько вы хотите за его полонъ? — спросилъ Грангузье. — Ничего, ничего, — отвѣчалъ монахъ, — я не затѣмъ взялъ его въ плѣнъ. Тогда Грангузье приказалъ отсчитать монаху шестьдесятъ двѣ тысячи золотыхъ монетъ, какъ выкупъ за Тукдильона. Что и было выполнено въ то время, какъ Тукдильона угощали завтракомъ. Послѣ чего Грангузье спросилъ его, хочетъ ли онъ остаться у него или желаетъ лучше возвратиться къ своему королю. Тукдильонъ отвѣчалъ, что онъ поступитъ такъ, какъ Грангузье ему посовѣтуетъ. — Если такъ, то возвращайтесь къ своему королю, и Богъ съ вами! И затѣмъ подарилъ ему прекрасную шпагу съ золотымъ эфесомъ съ отдѣлкой изъ эмали и золотое ожерелье вѣсомъ въ двѣ тысячи семьсотъ марокъ, украшенное драгоцѣнными каменьями, цѣною въ сто шестьдесятъ тысячъ дукатовъ, и еще въ придачу сумму въ десять тысячъ экю. Послѣ того Тукдильонъ сѣлъ на коня, а Гаргантюа для безопасности далъ ему конвой въ тридцать рейтаровъ и сто двадцать стрѣлковъ, который долженъ былъ проводить его до воротъ Ла-РошъКлермо, если потребуется. Когда Тукдильонъ уѣхалъ, монахъ возвратилъ Грангузье шестьдесятъ двѣ тысячи золотыхъ монетъ, которыя онъ ему подарилъ, говоря: — Государь, еще не время вамъ дѣлать такіе подарки. Подождите конца войны, потому что нельзя еще знать, какъ обернутся дѣла. А война, которую ведутъ безъ денегъ, не можетъ быть успѣшна. Нервомъ войны служитъ туго набитая мошна. — Хорошо, — отвѣчалъ Грангузье, — когда война будетъ окончена, я васъ хорошо награжу, равно какъ и всѣхъ тѣхъ, кто мнѣ служилъ вѣрой и правдой.

XLVII

О томъ, какъ Грангузье призвалъ свои легіоны и какъ Тукдильонъ убилъ Гастиво и былъ, въ свою очередь, убитъ по приказу Пикрошоля.

Въ это самое время жители Бесса, Маршевьё, мѣстечка Сенъ-Жакъ, Трено де-Парилье {Здѣсь Раблэ перечисляетъ нѣсколько десятковъ названій разныхъ мѣстечекъ, изъ окрестностей Шинона.} и другихъ сосѣднихъ мѣстъ прислали пословъ къ Грангузье, поручивъ сказать ему, что они освѣдомлены о вредѣ, причиняемомъ Пикрошолемъ ему и ихъ союзу, а потому они предлагаютъ ему свою помощь, какъ людьми, такъ и деньгами, и всякими военными припасами. Денегъ они присылали ему со всѣхъ штатовъ сто тридцать четыре милліона два съ половиной золотыхъ экю. Войско состояло изъ пятнадцати тысячъ тяжело вооруженныхъ рейтаровъ, тридцати двухъ тысячъ легкой кавалеріи, восьмидесяти девяти тысячъ стрѣльцовъ, ста сорока тысячъ пѣхоты, одиннадцати тысячъ двухсотъ артиллерійскихъ орудій различнаго калибра и сорока семи тысячъ піонеровъ; жалованье людямъ и провіантъ для нихъ были обезпечены въ продолженіе шести мѣсяцевъ и четырехъ дней. На это предложеніе Грангузье не далъ своего согласія, но и не отказался отъ него. Поблагодаривъ ихъ отъ всего сердца, онъ сказалъ, что докончитъ эту войну такими средствами, что не нужно будетъ безпокоить столькихъ добрыхъ людей. И послалъ лишь за легіонами, которые содержалъ обыкновенно въ своихъ крѣпостяхъ Ла-Девиньеръ, Шавини, Граво и Кенкене, и численность которыхъ доходила до двухъ тысячъ пятисотъ рейтаровъ, шестидесяти шести тысячъ пѣхотинцевъ, двадцати шести тысячъ стрѣльцовъ, двухсотъ крупныхъ артиллерійскихъ орудій, двадцати двухъ тысячъ піонеровъ и шести тысячъ легкой кавалеріи, раздѣленныхъ на отряды, изъ которыхъ каждый насчитывалъ своихъ казначеевъ и маркитантокъ, кузнецовъ, оружейниковъ и другихъ людей, необходимыхъ въ военномъ дѣлѣ, опытныхъ въ военномъ искусствѣ, хорошо вооруженныхъ, прекрасно дисциплинированныхъ и вѣрныхъ своему знамени, понятливыхъ и послушныхъ своимъ вождямъ, неутомимыхъ въ маршировкѣ, смѣлыхъ въ нападеніи и осторожныхъ въ дѣйствіи, напоминавшихъ своей стройной организаціей скорѣе органную гармонію или ходъ заведенныхъ часовъ, нежели армію или жандармерію. Тукдильонъ, вернувшись въ крѣпость, представился Пикрошолю и пространно пересказалъ ему о томъ, что дѣлалъ и что видѣлъ. Въ заключеніе посовѣтовалъ, въ очень сильныхъ выраженіяхъ, помириться съ Грангузье, который при ближайшемъ знакомствѣ оказался прекраснѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ; онъ прибавилъ, что не благородно и не разумно притѣснять сосѣдей, отъ которыхъ никогда ничего кромѣ добра не видѣлъ. А самое главное, это — то, что они не выйдутъ изъ этого предпріятія иначе какъ съ большимъ вредомъ и урономъ для самихъ себя: могущество Пикрошоля не такъ велико, чтобы онъ могъ справиться съ Грангузье. Не успѣлъ Тукдильонъ это выговорить, какъ Гастиво громко сказалъ: — Какъ несчастенъ государь, которому служатъ такіе люди, что ихъ легко подкупить, какъ вотъ этого Тукдильона. Я вижу, что мужество совсѣмъ измѣнило ему и онъ готовъ былъ бы примкнуть къ нашимъ врагамъ, воевать съ нами и намъ измѣнить, если бы только они захотѣли его удержать при себѣ; но если добродѣтель всѣмъ мила и любезна, какъ друзьямъ, такъ и ворогамъ, то злодѣйство во всѣхъ возбуждаетъ недовѣріе и скоро обнаруживается. И хотя враги и пользовались имъ для своихъ цѣлей, но они тѣмъ не менѣе презираютъ злодѣевъ и измѣнниковъ. При этихъ словахъ Тукдильонъ, разсердясь, вынулъ шпагу и прокололъ Гастиво немного повыше лѣваго соска, и тотъ немедленно испустилъ духъ. Тукдильонъ же, вытащивъ шпагу изъ мертваго тѣла, откровенно высказалъ: — Да погибнетъ такъ всякій, кто осмѣлится порицать вѣрныхъ слугъ своего короля! Пикрошоль внезапно разъярился и видя, что шпага и ножны Тукдильона всѣ въ крови, воскликнулъ: — Развѣ тебѣ затѣмъ дали это оружіе, чтобы ты въ моемъ присутствіи измѣннически убилъ моего добраго друга Гастиво? И приказалъ своимъ стрѣльцамъ изрубить Тукдильона, что и было немедленно выполнено съ такой жестокостью, что весь покой залитъ былъ кровью. Послѣ того Пикрошоль велѣлъ съ честью похоронить Гастиво, а трупъ Тукдильона сбросить со стѣнъ въ долину. Извѣстіе объ этихъ злодѣяніяхъ распространилось во всей арміи, и многіе начали роптать на Пикрошоля, которому Грипмино сказалъ: — Господинъ, не знаю, какой исходъ будетъ имѣть ваше предпріятіе. Я вижу, что у вашихъ людей мужество колеблется. Они находятъ, что мы здѣсь недостаточно снабжены провіантомъ и очень оскудѣли числомъ благодаря двумъ или тремъ вылазкамъ. Напротивъ того, непріятель получаетъ постоянно большія подкрѣпленія. Если онъ приступитъ, наконецъ, къ осадѣ, я не вижу, какимъ образомъ мы спасемся отъ окончательной гибели. — Ладно, ладно, — сказалъ Пикрошоль, — вы похожи на Мелюнскихъ угрей: поднимаете пискъ прежде, нежели съ васъ шкуру сдерутъ. Дайте сначала врагу прійти.

XLVIII

О томъ, какъ Гаргантюа произвелъ нападеніе на Пикрошоля въ стѣнахъ Ла-Рошъ-Клермо и разбилъ армію вышеупомянутаго Пикрошоля.

Гаргантюа назначенъ былъ главнокомандующимъ арміей, а отецъ его остался въ своей крѣпости. Онъ ободрялъ всѣхъ ласковыми словами и обѣщалъ богатые дары тѣмъ, которые совершатъ какіе-нибудь подвиги. Послѣ того армія дошла до Ведскаго брода и съ помощью барокъ и легкихъ понтоновъ перебралась на тотъ берегъ рѣки. Осмотрѣвъ мѣстоположеніе города, которое, было возвышенное и очень выгодное, всю ночь совѣщались о томъ, что предпринять. Но Гимнастъ сказалъ: — Господинъ, характеръ и природа французовъ таковы, что они хороши только для скораго и дружнаго натиска. Тогда они хуже чертей. Но если имъ приходится ждать, они становятся хуже бабъ. Я того мнѣнія, чтобы вы немедленно, давъ только вашимъ людямъ немного отдохнуть и поѣсть, шли въ атаку. Совѣтъ нашли добрымъ. Гаргантюа выстроилъ всю свою армію въ боевомъ порядкѣ, а подкрѣпленія заняли горные скаты. Монахъ взялъ съ собой шесть отрядовъ пѣхотинцевъ и двѣсти рейтаровъ и поспѣшно перебрался черезъ болота и выѣхалъ, повыше Пюи, на Лудюнскую дорогу. Между тѣмъ атака продолжалась, и люди Пикрошоля не знали, что — лучше: сдѣлать вылазку и идти навстрѣчу врагу, или ждать, не трогаясь, въ самомъ городѣ. Но самъ Пикрошоль съ нѣсколькими отрядами своей лейбъ-гвардіи произвелъ отчаянную вылазку, но былъ встрѣченъ цѣлымъ градомъ ядеръ изъ пушекъ, которыя поставлены были на высотахъ; войско же Гаргантюа отступило въ долину, чтобы предоставить артиллеріи свободное поле дѣйствія. Оставшіеся въ городѣ оборонялись, какъ только могли, но ихъ выстрѣлы пролетали надъ головами осаждающихъ, не задѣвая никого. Нѣкоторые изъ отряда Пикрошоля, уцѣлѣвшіе отъ пушечныхъ выстрѣловъ, храбро бросились на нашихъ людей, но ихъ попытка не увѣнчалась успѣхомъ, и имъ грозила опасность быть окруженными и смятыми. Видя это, они хотѣли удалиться обратно въ городъ, но тѣмъ временемъ монахъ отрѣзалъ имъ отступленіе и этимъ вынудилъ ихъ обратиться въ безпорядочное бѣгство. Нѣкоторые хотѣли ихъ преслѣдовать, но монахъ ихъ остановилъ, изъ боязни, чтобы, преслѣдуя бѣгущихъ, его люди не разстроили свои ряды, и чтобы изъ города не ударили имъ въ тылъ. Прождавъ нѣкоторое время и видя, что непріятель не показывается, монахъ послалъ герцога Фронтиста предупредить Гаргантюа, чтобы тотъ занялъ холмъ налѣво и отрѣзалъ бы Пикрошолю отступленіе въ городъ черезъ ближайшія ворота. Гаргантюа поспѣшно исполнилъ это и послалъ четыре легіона изъ отряда Себастіана, но тѣ не успѣли еще занять холма, какъ натолкнулись на Пикрошоля и его безпорядочную банду. Они атаковали ее съ азартомъ, но понесли значительный уронъ отъ городского гарнизона, выстроившагося на стѣнахъ и пускавшаго въ нихъ и стрѣлы и артиллерійскіе снаряды. Замѣтивъ это, Гаргантюа поспѣшилъ имъ навстрѣчу съ значительными силами и направилъ всѣ старанія своей артиллеріи на эту часть стѣны, вслѣдствіе чего всѣ силы города были сосредоточены на этомъ мѣстѣ. Монахъ, видя, что та сторона города, которую онъ осаждалъ, пуста и никѣмъ не обороняется, пошелъ на приступъ, со своими людьми, справедливо полагая, что неожиданное нападеніе произведетъ сильнѣйшую панику, нежели непріятель, съ которымъ бой уже завязался. Но онъ постарался произвести приступъ безшумно и незамѣтно, пока всѣ его люди не оказались на стѣнахъ города, за исключеніемъ двухсотъ рейтаровъ, которыхъ онъ оставилъ внѣ ограды, на всякій случай. Послѣ того они подняли страшный крикъ и, не встрѣтивъ никакого сопротивленія, перебили стражу у воротъ и отперли ихъ для рейтаровъ и затѣмъ всѣ вмѣстѣ съ азартомъ ринулись къ восточнымъ воротамъ, гдѣ происходила схватка. И, напавъ съ тыла на врага, разбили его на голову. Когда осажденные увидѣли, что Гаргантюисты заняли городъ, они сдались монаху безусловно. Монахъ, обезоруживъ, загналъ ихъ въ церкви, отобралъ оружіе и приставилъ стражу къ дверямъ. Затѣмъ, отперевъ восточныя ворота, вышелъ на помощь Гаргантюа. Пикрошоль же подумалъ, что это идетъ ему подкрѣпленіе изъ города, и смѣлѣе прежняго бросился въ битву, пока Гаргантюа не вскричалъ: — Братъ Жанъ, другъ мой, братъ Жанъ, добро пожаловать! Тогда Пикрошоль и его люди, увидѣвъ, что все погибло, обратились въ безпорядочное бѣгство. Гаргантюа преслѣдовалъ ихъ до Вогодри, разя и убивая; затѣмъ велѣлъ трубить къ отбою.

XLIX

О томъ, какъ Пикрошоля, во время его бѣгства, постигла бѣда, и что сдѣлалъ Гаргантюа послѣ битвы.

Пикрошоль, доведенный до отчаянія, убѣжалъ по направленію къ острову Бушару, но по дорогѣ къ рѣкѣ его конь споткнулся и упалъ, а Пикрошоль такъ на это разсердился, что выхватилъ шпагу и убилъ его въ гнѣвѣ. Но такъ какъ другаго коня взять было не у кого, то онъ думалъ было раздобыться осломъ на мельницѣ. Но мельники избили его, отняли у него все платье и дали какую-то рвань, чтобы прикрыть наготу. И въ этомъ видѣ жалкій, гнѣвливый человѣкъ пошелъ дальше и, перебравшись черезъ рѣку въ портъ Гюо, разсказалъ о своихъ злоключеніяхъ и услышалъ отъ одной колдуньи, что онъ получитъ свое королевство обратно, когда пріѣдутъ турусы на колесахъ. Съ тѣхъ поръ не извѣстно, куда онъ дѣвался. Однако, мнѣ говорили, что онъ проживаетъ въ настоящее время въ Ліонѣ, гдѣ поденнымъ трудомъ зарабатываетъ себѣ пропитаніе, но гнѣвливъ попрежнему и постоянно освѣдомляется у всѣхъ встрѣчныхъ и поперечныхъ, не пріѣхали ли турусы на колесахъ, надѣясь, конечно, въ силу предсказанія колдуньи, что по ихъ прибытіи ему возвращено будетъ королевство. Послѣ того, какъ непріятель удалился, Гаргантюа перво-наперво сдѣлалъ повѣрку своимъ войскамъ и нашелъ, что немногіе пали въ битвѣ, а именно, нѣсколько пѣхотинцевъ изъ роты капитана Тольмера, а Понократъ былъ раненъ изъ пищали. Послѣ того онъ приказалъ всѣхъ покормить по ротамъ, но объявилъ казначеямъ, чтобы они заплатили городу за съѣстные припасы и чтобы вообще никакихъ насилій не чинили, такъ какъ городъ принадлежитъ ему: послѣ обѣда пусть войска выстроятся передъ замкомъ и имъ будетъ уплачено жалованье за шесть мѣсяцевъ. Все это было исполнено. Послѣ того онъ созвалъ на тоже мѣсто всѣхъ тѣхъ, кто оставался изъ приверженцевъ Пикрошоля, и, въ присутствіи всѣхъ его вельможъ и капитановъ, сказалъ нижеслѣдующее:

L

Рѣчь, которую сказалъ Гаргантюа побѣжденнымъ.

— Блаженной памяти отцы, дѣды и прадѣды наши держались такого мнѣнія и образа дѣйствій, что послѣ выигранныхъ ими сраженій, для увѣковѣченія своего торжества и побѣдъ, воздвигали трофеи и монументы въ сердцахъ побѣжденныхъ своими милостями, вмѣсто того, чтобы возводить архитектурные памятники на землѣ. Они болѣе вѣрили въ живую людскую благодарность, вызванную щедротами, нежели въ нѣмыя надписи на аркахъ, колоннахъ и пирамидахъ, подверженныхъ порчи отъ непогоды и людской зависти. Достаточно вспомнить вамъ о милосердіи, оказанномъ ими бретонцамъ послѣ сраженія при Сентъ-Обенъ де-Кормье {Битва въ 1488 г. между войсками правительницы Анны (Dame de Beanjen) и герцогомъ Бретонскимъ.} и при разрушеніи Партена {Городъ въ Пуату.}. Вы слыхали и, слышавши, восхищались добротой, съ какой они относились къ испанскимъ варварамъ, которые ограбили, опустошили и обезлюдили берега у Олона и Тальмондуа. Вся поднебесная оглашалась хвалами и благодарными воплями, которые шли отъ васъ самихъ и вашихъ отцовъ, когда Альфарбалъ, Канарскій король, не зная удержу своей алчности, вторгся въ предѣлы Оникса и разбойничалъ на всѣхъ Армориканскихъ островахъ и въ прибрежныхъ странахъ. Онъ былъ раненъ въ честномъ бою моимъ отцомъ, котораго да хранитъ Господь! взятъ въ плѣнъ и покоренъ. Но что же было дальше? Другіе короли и императоры, даромъ что величаютъ себя «Католическими», поступили бы съ нимъ жестоко, засадили бы его въ темницу и потребовали бы съ него громадный выкупъ. Отецъ же мой, напротивъ того, отнесся къ нему съ большой добротой, помѣстилъ его въ собственномъ дворцѣ, съ неслыханнымъ великодушіемъ отослалъ домой съ грамотой на безопасный проѣздъ, осыпавъ подарками и всякими милостями. Ну и что же отъ сего воспослѣдовало? Едва доѣхавъ до дому, собралъ онъ всѣхъ вельможъ и всѣ штаты своего государства, разсказалъ имъ про человѣколюбіе, съ какимъ съ нимъ поступили, и просилъ сообразить, какимъ образомъ они, подобно намъ, могутъ показать міру примѣръ высокаго и благороднаго духа. Единогласно порѣшено было предоставить въ наше распоряженіе все ихъ имущество, всѣ владѣнія и все королевство. Альфарбалъ собственной персоной вернулся къ намъ съ девятью тысячами тридцатью восемью транспортными судами, нагруженными не только сокровищами его дома и всей королевской фамиліи, но и всей страны. Когда при попутномъ вѣтрѣ вестъ-нордъ-вестъ собирался онъ отплыть изъ своей страны, всѣ его подданные завалили корабль золотомъ, серебромъ, перстнями, драгоцѣнными уборами, пряностями, аптекарскими товарами, ароматическими веществами, попугаями, пеликанами, обезьянами, цибетами, енотами и дикобразами. Не было сына честныхъ родителей, который бы не пожертвовалъ того, что у него было драгоцѣннаго. Когда Альфарбалъ прибылъ къ отцу, то готовъ былъ цѣловать его ноги, но отецъ счелъ это недостойнымъ и не допустилъ до этого, но дружески обнялъ его. Онъ представилъ свои дары, но они были признаны слишкомъ богатыми и не были приняты. Онъ призналъ себя и свое потомство добровольно закрѣпощенными отцу, но отецъ отъ этого отказался, потому что нашелъ несправедливымъ. Въ силу рѣшенія государственныхъ штатовъ, предложилъ онъ отцу всѣ земли и все королевство, представивъ документъ на эту сдѣлку, подписанный и скрѣпленный всѣми, кто въ ней участвовалъ. Сдѣлку отецъ рѣшительно отвергъ и бросилъ всѣ документы въ печку. Въ концѣ концовъ отецъ отъ жалости къ смиренію и простотѣ канарцевъ расплакался и постарался умалить въ ихъ глазахъ свое доброе къ нимъ отношеніе, говоря, что, въ сущности, онъ ровно ничего хорошаго для нихъ не сдѣлалъ, а если и поступилъ съ ними добросовѣстно, то къ этому его обязывала честь. Альфарбалъ слишкомъ преувеличиваетъ его достоинства. И что же въ концѣ концовъ вышло? Вмѣсто того, чтобы насильно взять съ Альфарбала два милліона экю выкупа и удержать заложниками его старшихъ сыновей, — вмѣсто того, самъ Альфарбалъ добровольно призналъ себя и свой народъ вѣчными нашими данниками и обязался платить намъ ежегодно два милліона золотыхъ монетъ въ двадцать четыре карата, и онѣ были намъ уплачены въ первый годъ. Но на второй, но собственной охотѣ, они уплатили два милліона триста тысячъ экю; на третій же — два милліона шестьсотъ тысячъ; на четвертый — три милліона и затѣмъ съ каждымъ годомъ добровольно все увеличивали сумму, пока мы не вынуждены были воспретить имъ платить намъ свыше положенной дани. Таково свойство благодарности: время, все разрушающее и ослабляющее, увеличиваетъ и укрѣпляетъ благодѣянія, потому что доброе и великодушное дѣло никогда не забывается разумнымъ человѣкомъ, и онъ всегда хранитъ его и лелѣетъ въ благородной душѣ. Не желая измѣнять наслѣдственной добротѣ моихъ родителей, я теперь прощаю и освобождаю васъ и хочу, чтобы вы попрежнему оставались вольными и свободными людьми. При выходѣ изъ воротъ этого города, каждому изъ васъ будетъ выдана сумма на трехмѣсячное содержаніе себя и своей семьи, и вы можете возвратиться домой, при чемъ для безопасности васъ будетъ сопровождать конвой изъ шестисотъ рейтаровъ и восьми тысячъ пѣхотинцевъ, подъ командой моего шталмейстера Александра, дабы крестьяне не обидѣли васъ. Господь съ вами! Я отъ всего сердца сожалѣю, что Пикрошоля нѣтъ здѣсь: я бы доказалъ ему, что война эта начата помимо моего желанія и не ради того, чтобы расширить мои владѣнія или прославить мое имя. Но такъ какъ онъ пришелъ въ отчаяніе и неизвѣстно, какъ и куда скрылся, то я хочу, чтобы его королевство цѣлостью перешло къ его сыну. Сынъ же его пока малолѣтній, — ему еще не исполнилось пяти лѣтъ, — а потому опека и воспитаніе его будутъ поручены старѣйшимъ вельможамъ и ученымъ людямъ королевства. А такъ какъ королевство безъ главы легко можетъ быть разорено, если не положить предѣлъ алчности и сребролюбію его администраторовъ, то я повелѣваю и хочу, чтобы Понократъ былъ намѣстникомъ, облеченнымъ надлежащей властью, и воспитателемъ ребенка до тѣхъ поръ, пока признаетъ его способнымъ управлять и царствовать. Но принимая во вниманіе, что слишкомъ большое послабленіе и снисходительность къ злоумышленникамъ только служитъ для нихъ новымъ поводомъ дѣлать дальнѣйшее зло; принимая во вниманіе, что Моисей, кротчайшій человѣкъ своего времени на землѣ, строго каралъ бунтовщиковъ и возмутителей народа израильскаго; принимая во вниманіе, что Юлій Цезарь, такой мягкій императоръ, что про него Цицеронъ сказалъ, что величайшимъ благомъ онъ считалъ возможность, а главной добродѣтелью его была склонность — миловать и прощать каждаго; тѣмъ не менѣе, однако, находилъ нужнымъ строго наказывать зачинщиковъ возмущенія; примѣровъ этихъ ради, я требую, чтобы вы, прежде чѣмъ уйти, выдали мнѣ, во-первыхъ, пресловутаго Марке, зачинщика и перваго виновника войны благодаря его глупому нахальству; во-вторыхъ, его сообщниковъ пирожниковъ, которые пренебрегли обязанностью сразу образумить его шалую голову, и, наконецъ, всѣхъ совѣтниковъ, капитановъ, офицеровъ и слугъ Пикрошоля, которые подстрекали его, хвалили, или совѣтовали ему покинуть свои предѣлы и вторгнуться въ наши.

LI

О томъ, какъ Гаргантюа наградилъ побѣдителей послѣ битвы.

Послѣ этой рѣчи Гаргантюа, ему были выданы требуемые бунтовщики, за исключеніемъ Спадасена, Мердайля и Менюайля, которые спаслись бѣгствомъ за шесть часовъ до сраженія: одинъ духомъ и безъ оглядки, ни разу въ дорогѣ не приставъ, добѣжалъ до горы Ленель; другой спасся въ долину Виръ, а третій — въ Логруанъ. Сюда же слѣдуетъ причислить и двоихъ пирожниковъ, погибшихъ въ пути. Гаргантюа ничего худого имъ не сдѣлалъ, только приказалъ поставить ихъ за типографскіе станки во вновь учрежденной имъ типографіи. Тѣхъ же, которые умерли, повелѣлъ честно похоронить въ долинѣ Нуаретъ и въ лагерѣ Врюльвьель. Раненыхъ велѣлъ перевязать и лѣчить въ своемъ большомъ госпиталѣ. Послѣ того изслѣдовалъ вредъ, причиненный городу и жителямъ, и они подъ присягой показали размѣръ понесенныхъ ими убытковъ, которые были имъ выплачены. И велѣлъ выстроить сильную крѣпость, куда поставилъ многочисленный гарнизонъ, чтобы на будущее время быть лучше защищеннымъ отъ внезапныхъ нападеній. При отъѣздѣ милостиво поблагодарилъ всѣхъ воиновъ своихъ легіоновъ, которые участвовали въ пораженіи, нанесенномъ непріятелю, и отослалъ ихъ на зимовку въ мѣста ихъ стоянокъ и гарнизоновъ, за исключеніемъ одного легіона, особенно отличившагося на полѣ брани, и капитановъ отрядовъ, которыхъ съ собою привелъ къ Грангузье. Увидя ихъ всѣхъ, добрякъ такъ обрадовался, что и сказать нельзя. Онъ задалъ имъ самый великолѣпный, самый обильный и самый прелестный пиръ, какой только видано со временъ царя Ассура. Когда встали изъ-за стола, онъ роздалъ имъ весь свой столовый приборъ, который вѣсилъ милліонъ восемьсотъ четырнадцать полновѣсныхъ золотыхъ дукатовъ и состоялъ изъ большихъ античныхъ вазъ, большихъ горшковъ, большихъ тазовъ, большихъ чашекъ, кубковъ, чашъ, канделябровъ, корзинъ, тарелокъ, блюдъ, бонбоньерокъ и другой подобной посуды изъ чистаго золота, не говоря уже о драгоцѣнныхъ каменьяхъ, эмали и работѣ, которая, по оцѣнкѣ всѣхъ, превосходила цѣну самаго матеріала. Сверхъ того, велѣлъ отсчитать изъ своей казны каждому милліонъ двѣсти тысячъ экю чистаганомъ. И каждому же даровалъ въ вѣчное владѣніе, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда они не оставятъ по себѣ наслѣдниковъ, — тѣ изъ своихъ замковъ и земель, которые находились въ ихъ ближайшемъ сосѣдствѣ и были для нихъ всего удобнѣе. Понократу онъ даровалъ Ла-Рошъ-Клермо, Гимнасту — Ле-Кудрэ, Евдемону — Монпансье, Тольмеру — Ле-Риво, Итеболіо — Монсоро, Акамусу — Кандъ, Хиронакту — Варенъ, Себасту — Граво, Кенкне — Александру, Лигръ — Софрону, а другимъ — другія владѣнія.

LII

О томъ, какъ Гаргантюа велѣлъ, выстроить для монаха Телемское аббатство.

Оставалось только наградить монаха, котораго Гаргантюа хотѣлъ сдѣлать, аббатомъ Сельё; но тотъ отказался отъ этого. Онъ захотѣлъ тогда отдать ему аббатство Бургёйль или Сенъ-Флоранъ, которое ему больше понравится, а, если хочетъ, и то и другое. Но монахъ рѣшительно отвѣтилъ, что не желаетъ ни возиться съ монахами, ни управлять ими. — Какъ могу я, — говорилъ онъ, — управлять другими, когда не умѣю справиться съ самимъ собой? Если вамъ кажется, что я оказалъ вамъ услугу и могу быть полезенъ и на будущее время, дозвольте мнѣ основать аббатство по своему вкусу. Просьба понравилась Гаргантюа и онъ предложилъ весь Телемскій округъ вплоть до рѣки Луары въ двухъ льё отъ большого лѣса около порта Гюо. Монахъ объявилъ Гаргантюа, что надо установить такія монастырскія правила, которыя бы шли въ разрѣзъ со всѣми существующими. — Прежде всего, значитъ, — сказалъ Гаргантюа, — не слѣдуетъ обводить монастырь стѣнами, такъ какъ всѣ другія аббатства крѣпко ограждены. — Разумѣется, — отвѣчалъ монахъ, и не безъ основанія, — потому что, гдѣ есть ограда, тамъ много ропота, зависти и взаимныхъ подкоповъ. Кромѣ того, такъ какъ въ нѣкоторыхъ монастыряхъ въ обычаѣ, если какая-нибудь женщина, — я разумѣю честныхъ и скромныхъ, — войдетъ въ монастырь, освящать то мѣсто, гдѣ она прошла, то мы прикажемъ, чтобы въ случаѣ, если въ нашъ монастырь войдетъ монахъ или монашенка, — освящали тщательно всѣ мѣста, по которымъ они пройдутъ. И потому, что во всѣхъ монастырскихъ правилахъ все искусственно, размѣрено и распредѣлено по часамъ, у насъ постановятъ, чтобы не было никакихъ часовъ, хотя бы даже солнечныхъ, но чтобы все дѣлалось въ силу необходимости и по мѣрѣ надобности, ибо, — говорилъ Гаргантюа, истинная потеря времени, по его мнѣнію — это когда считаютъ часы. Какой въ этомъ прокъ? Величайшая глупость въ мірѣ — это руководиться ударомъ колокола, а не указаніями здраваго смысла и разума. Item: такъ какъ въ настоящее время въ монастырь запираютъ женщинъ только тогда, когда онѣ кривыя, хромыя, горбатыя, некрасивыя, дурно сложенныя, глупыя, безумныя, испорченныя или опозоренныя; мужчинъ же принимаютъ не иначе, какъ болѣзненныхъ, низко рожденныхъ, придурковатыхъ и никуда не годныхъ… — Кстати, — перебилъ монахъ, — когда женщина некрасива и не добра, куда она годится? — Въ монахини, — отвѣчалъ Гаргантюа. — Точно такъ, — сказалъ монахъ, — да еще на то, чтобы шить рубашки. Мы же прикажемъ, чтобы къ намъ принимались только красивыя, хорошо сложенныя и добронравныя женщины и красивые, хорошо сложенные и добронравные мужчины. Item: такъ какъ въ женскіе монастыри мужчинамъ нѣтъ доступа иначе какъ тайкомъ, — мы постановимъ, чтобы женщинъ принимать въ монастырь только въ такомъ случаѣ, когда тамъ будутъ мужчины, а мужчинъ въ томъ случаѣ, когда тамъ будутъ женщины. Item: такъ какъ мужчинъ, а равно и женщинъ, разъ они поступили въ монастырь, по истеченіи годового искуса, обязываютъ и насильно заставляютъ оставаться въ немъ на всю остальную жизнь, мы постановляемъ, что какъ мужчины, такъ и женщины, поступившіе въ монастырь, выйдутъ изъ него, когда имъ вздумается, открыто и безпрепятственно. Item: такъ какъ обыкновенно монахи произносятъ три обѣта, а именно: обѣты цѣломудрія, бѣдности и послушанія, мы постановляемъ, чтобы въ нашемъ монастырѣ можно безъ всякаго безчестія быть женатымъ, и чтобы каждый въ немъ былъ богатъ и пользовался свободой. Что касается законнаго возраста, то женщины будутъ приниматься съ десяти лѣтъ до пятнадцати, а мужчины съ двѣнадцати до восемнадцати.

LIII

О томъ, какъ было выстроено Телемское аббатство и какіе вклады были въ него сдѣланы.

На постройку и отдѣлку аббатства Гаргантюа приказалъ отпустить два милліона семьсотъ тысячъ восемьсотъ тридцать одинъ барашекъ {Золотая монета. У Раблэ сказано: montons à la grand’laine въ видѣ игры словъ.}; и взимать ежегодно съ доходовъ области Дивы милліонъ шестьсотъ шестьдесятъ девять тысячъ солнечныхъ экю {Такая же монета.} и столько же звѣздъ изъ созвѣздія Плеядъ {Фантастическая монета.} въ пользу аббатства до тѣхъ поръ, пока оно не будетъ достроено. Для основанія и содержанія его онъ назначилъ на вѣчныя времена двадцать три милліона шестьсотъ девяносто четыре тысячи пятьсотъ четырнадцать ноблей съ розой {Англійская золотая монета, съ изображеніемъ розы.} въ видѣ поземельной, гарантированной ренты, которую слѣдовало ежегодно уплачивать у воротъ аббатства. И на все это выдалъ законные документы. Зданіе выстроено было шестиугольникомъ, съ большой круглой башней шестидесяти футовъ въ діаметрѣ на каждомъ углу. И всѣ онѣ были одинаковой толщины и формы. Рѣка Луара протекала съ сѣверной стороны. Одна изъ башенъ, стоявшая у рѣки, называлась Арктической. На востокъ расположена была другая башня, называвшаяся Подвѣтренной; третья называлась Анатолійской, четвертая Полуденной, пятая Гесперидской и, наконецъ, послѣдняя Холодной. Между каждой башней было разстояніе въ триста двѣнадцать шаговъ. Все зданіе было выстроено въ шесть этажей, включая сюда и подвальный этажъ. Второй былъ со сводами на манеръ корзиночной дужки. Остальные были оштукатурены. Крыша была изъ прекраснѣйшихъ черепицъ, съ свинцовыми ребрами, увѣнчанная позолоченными человѣческими фигурками и изображеніями различныхъ животныхъ; кровельные желоба выдѣлялись изъ стѣнъ между окнами и были выкрашены по діагонали золотой и лазоревой краской до самой земли, гдѣ упирались въ большіе каналы, которые проведены были въ рѣку подъ домомъ. Это зданіе было въ сто разъ великолѣпнѣе, нежели Бониве, Шамборъ или Шантильи, ибо заключало девять тысячъ триста тридцать два покоя, при чемъ каждый былъ снабженъ спальней, кабинетомъ, гардеробной, молельной и выходилъ въ большую залу. Между башнями, посрединѣ флигеля, находилась винтовая лѣстница, которая вела во всѣ этажи. Ступеньки на ней были частью изъ порфира, частью изъ нумидійскаго камня или разноцвѣтнаго мрамора: длиной въ двадцать два фута, толщиной въ три пальца, числомъ по двѣнадцати штукъ на каждой площадкѣ. На каждой же площадкѣ находились двѣ прекрасныя античныхъ арки, пропускавшія свѣтъ и выводившія въ огороженное мѣсто, такой же ширины, какъ и винтовая лѣстница, которая проходила до крыши дома и тамъ оканчивалась павильономъ. Съ обѣихъ сторонъ лѣстница вела въ большія залы и комнаты. Между Арктической и Холодной башнями находились прекрасныя, большія библіотеки съ греческими, латинскими, еврейскими, французскими, тосканскими и испанскими книгами, которыя и распредѣлялись по языкамъ въ различныхъ этажахъ. Посрединѣ находилась великолѣпная лѣстница, и входъ на нее былъ снаружи дома и состоялъ изъ арки шириной въ шесть саженъ. Лѣстница была устроена съ такой симметріей и была такъ широка, что шестеро рейтаровъ съ пикой у бедра могли бы подняться по ней до самаго верха зданія. Между Анатолійской и Полуденной башнями расположены были прекрасныя большія галлереи, гдѣ стѣны были расписаны фресками съ изображеніемъ древнихъ геройскихъ подвиговъ, историческихъ событій и различными пейзажами. Посрединѣ была такая же лѣстница и такой же входъ, какъ и описанные нами со стороны рѣки. На дверяхъ крупными античными буквами стояла нижеслѣдующая надпись.

LIV

Надпись на входныхъ дверяхъ Телемскаго аббатства.

Надпись эта въ оригиналѣ состоитъ изъ длиннѣйшаго стихотворенія, въ которомъ перечисляется, кому и за что нѣтъ доступа въ аббатство и кого, напротивъ того, въ него приглашаютъ. Отверженными оказываются: лицемѣры, ханжи, старые дураки, плаксы, напыщенные притворщики, олухи, глупѣе Готовъ и Остроготовъ, предшественники Маготовъ {Сказочные великаны.}, голяки, пустосвяты, святоши въ сандаліяхъ, оборванцы, отрепанные монахи, одураченные, надутые изувѣры, шарлатаны, плуты, гонители народа, клерки, судебные писцы, подьячіе, книжники и фарисеи и пр. и пр. Приглашаются: истинные христіане, исповѣдующіе истинное евангеліе, добрые и честные люди, благородные рыцари, веселые, пріятные, любезные товарищи и красивыя, привѣтливыя, добронравныя, знатныя дамы, а само аббатство величается «мѣстомъ, гдѣ пребываетъ честь», а входящимъ въ него обѣщаютъ убѣжище и защиту отъ враждебныхъ заблужденій и истинную вѣру, которая должна сокрушить словомъ и дѣломъ враговъ слова Божія.

LV

О томъ, какъ былъ устроенъ замокъ Телемитовъ.

Посреди двора находился великолѣпный фонтанъ изъ красиваго алебастра. Надъ нимъ высились три граціи, каждая съ рогомъ изобилія. Воду онѣ извергали грудью, ртомъ, ушами, глазами и всѣми другими отверстіями въ тѣлѣ. Внутри та часть дома, которая выходила на этотъ дворъ, была на сводахъ, опиравшихся на толстые столбы изъ агата и порфира. Тамъ шли длинныя и широкія галлереи, украшенныя картинами и рогами оленей, единороговъ, носороговъ, бегемотовъ, слоновыми клыками и другими замѣчательными вещами. Пасть дома, отведенная для дамъ, простиралась отъ Холодной башни до Полуденныхъ воротъ. Мужчины занимали остальную часть зданія. Чтобы доставить пріятное времяпрепровожденіе дамамъ, передъ занимаемой ими частью зданія, между двумя первыми башнями, устроены были ристалище, ипподромъ, театръ и трехъэтажныя великолѣпныя бани, снабженныя всѣмъ, что нужно, и съ изобиліемъ душистой воды для ваннъ. Вдоль берега рѣки раскинулся красивый садъ. Посреди сада былъ прекрасный лабиринтъ. Между двумя другими башнями находились залы для игры въ мячъ. Со стороны Холодной башни шелъ плодовый садъ, со всевозможными фруктовыми деревьями, посаженными косыми рядами. Въ концѣ находился большой паркъ, кишмя-кишѣвшій дичью. Между третьей и четвертой башнями расположены были манежи для стрѣльбы изъ пищалей, луковъ и самострѣловъ. Одноэтажныя службы помѣщались около Гесперидской башни. Конюшня — сзади службъ. Соколиный дворъ — передъ службами, подъ управленіемъ сокольничихъ, искусныхъ въ своемъ дѣлѣ. Этотъ дворъ кандійцы, венеціанцы и сарматы ежегодно снабжали всевозможными рѣдкими птицами: орлами, кречетами, ястребами, сѣроголовыми соколами, балабанами, коршунами и другими. Эти птицы были такъ хорошо дрессированы, что, будучи выпущенными изъ замка на просторъ полей, ловили все, что имъ попадалось. Охотничій дворъ находился дальше, у парка. Всѣ залы, комнаты и кабинеты были обиты самыми разнообразными обоями, согласно временамъ года. Всѣ полы покрыты были зеленымъ сукномъ. Постели подъ вышитыми одѣялами. Въ каждой спальнѣ находилось хрустальное зеркало въ золотой рамѣ, отдѣланной жемчугомъ, и такой величины, что въ немъ отражалась вся фигура человѣка, который въ него глядѣлъ. У входа въ дамскіе покои пребывали парфюмеры и парикмахеры, которые вспрыскивали духами и причесывали мужчинъ, когда тѣ навѣщали дамъ. Тѣ же самые слуги каждое утро снабжали комнаты дамъ розовой, фіалковой и апельсинной водой, а также драгоцѣнной курильницей, гдѣ курились всякія благовонныя вещества.

LVI

О томъ, какъ были одѣты монахи и монахини Телемскаго аббатства.

Дамы при основаніи аббатства одѣвались по своему усмотрѣнію и вкусу. Но съ теченіемъ времени въ ихъ одеждѣ произошла слѣдующая реформа: онѣ носили алыя чулки, восходившія на три пальца выше колѣнъ. По краямъ чулки были украшены красивой вышивкой и зубцами. Подвязки были такого же цвѣта какъ и браслеты и стягивали колѣно сверху и снизу. Башмаки, ботинки или туфли изъ краснаго или фіолетоваго бархата, вырѣзанныя въ формѣ раковой клешни. Поверхъ рубашки надѣвался красивый корсетъ изъ прекраснаго шелковаго камлота; на него надѣвали юбку изъ бѣлой, красной, сѣрой и пр. тафты. Сверхъ этого надѣвалось платье изъ серебряной тафты, съ золотыми вышивками, а не то, смотря по желанію или погодѣ, изъ атласа, дама, бархата оранжеваго, зеленаго, пепельнаго, голубого, желтаго, свѣтлаго, краснаго, пунсоваго, изъ бѣлаго или золотого сукна, серебрянаго полотна, украшенныхъ вышивками сообразуясь съ праздниками. Мантіи, смотря по сезону, были изъ золотой парчи съ серебряной бахрамой, изъ краснаго атласа съ золотой вышивкой, изъ бѣлой, синей, черной, темнокрасной тафты, изъ шелковой саржи, шелковаго камлота, бархата, серебрянаго сукна, серебрянаго полотна или изъ бархата пополамъ съ атласомъ, расшитаго золотомъ, и пр. Лѣтомъ иногда надѣвали вмѣсто мантіи хорошенькія кофточки изъ тѣхъ же матерій или же мантильи съ капюшонами изъ фіолетоваго бархата съ золотой бахромой, съ отдѣлкой изъ индійскаго жемчуга. И неизмѣннымъ при этомъ дополненіемъ къ костюму былъ красивый султанъ, такого же цвѣта, какъ и рукава, усѣянный золотыми блестками. Зимою носили тафтяныя мантіи вышеназванныхъ цвѣтовъ, подбитыя мѣхомъ рыси, чернобурой лисицы, калабрійской куницы, соболя и другими дорогими мѣхами. Четки, кольца, шейныя цѣпи, браслеты были изъ драгоцѣнныхъ каменьевъ: какъ-то, карбункулъ, рубинъ, брилліантъ, сапфиръ, изумрудъ, бирюза, гранатъ, агатъ, бериллъ, жемчугъ и всякіе другіе, какіе только существуютъ. Головной уборъ согласовался съ временами года: зимою слѣдовали французской модѣ, весною испанской, лѣтомъ тосканской, за исключеніемъ праздниковъ и воскресенья, когда предпочтеніе отдавалось французскому убору, оттого что онъ приличнѣе и лучше согласуется съ женской стыдливостью. Мужчины одѣвались на свой ладъ. Чулки изъ ярко-краснаго или огненно-краснаго, чернаго или бѣлаго стамета или полусукна; штаны изъ бархата такихъ же цвѣтовъ или приблизительно, вышитыя и скроенныя, какъ имъ было желательно. Куртка изъ золотого, серебрянаго сукна, изъ бархата, атласа, дама, тафты тѣхъ же цвѣтовъ, скроенная, вышитая и отдѣланная по указанному образцу. Шелковые шнурки одинаковыхъ цвѣтовъ съ золотыми наконечниками для шнуровки. Короткія и длинныя епанчи изъ золотого сукна, золотого полотна, серебрянаго сукна или богато вышитаго бархата. Мантіи такія же дорогія, какъ и у дамъ. Шелковые кушаки такихъ же цвѣтовъ, какъ и куртки. У каждаго съ боку висѣла прекрасная шпага съ золотымъ ефесомъ, съ бархатными, того же цвѣта, какъ и чулки, ножнами и золотымъ наконечникомъ, усыпаннымъ каменьями. Такой же точно кинжалъ. Шапка изъ чернаго бархата, украшенная золотыми колечками и пуговками. Бѣлое перо красовалось на ней, и съ него спускались золотыя нитки, на концѣ которыхъ сверкали рубины, изумруды и пр. И такая симпатія существовала между мужчинами и женщинами, что ежедневно они были одинаково одѣты. И, чтобы не произошло путаницы, назначены были камергеры, которые каждое утро сообщали мужчинамъ, въ какой костюмъ облекались въ тотъ день дамы. Потому что желаніе дамъ было закономъ. Но не думайте, чтобы онѣ теряли время, хотя и одѣвались такъ чисто и богато: гардеробмейстеры каждое-утро приготовляли наряды для дамъ, а ихъ горничныя были такъ ловки, что въ минуту одѣвали ихъ съ головы до ногъ. И, чтобы не было никакой задержки въ нарядахъ, около Телемскаго парка выстроено было большое зданіе, тянувшееся на добрыхъ полмили, очень свѣтлое и удобное, гдѣ проживали золотыхъ дѣлъ мастера, ювелиры, золотошвейки, портные, ткачи, обойщики, позументщики, и каждый занимался своимъ ремесломъ, и все это устроено было для вышеупомянутыхъ монаховъ и монахинь. Необходимые матеріалы и ткани доставлялись господиномъ Новзиклетомъ, который ежегодно присылалъ семь кораблей съ острововъ Перловъ и Каннибальскихъ, нагруженныхъ золотыми слитками, шелкомъ-сырцомъ, жемчугомъ и драгоцѣнными каменьями. Если случалось, что нѣкоторыя жемчужины пожелтѣютъ отъ времени, то ихъ искусно подновляли, давая проглотить нѣкоторымъ здоровеннымъ пѣтухамъ, подобно тому, какъ даютъ слабительное соколамъ.

LVII

О томъ, какой образъ жизни установленъ былъ у телемитовъ.

Въ, своемъ образѣ жизни они руководствовались не законами, статутами или правилами, но своими желаніями и доброй волей. Они вставали съ постели, когда имъ вздумается; пили, ѣли, работали, спали, когда хотѣли. Никто ихъ не будилъ; никто не заставлялъ пить или ѣсть или что-либо дѣлать. Такъ постановилъ Гаргантюа. Ихъ статутъ состоялъ только изъ одного параграфа: «Поступай такъ, какъ тебѣ угодно.» Потому что свободные, благородные, благовоспитанные люди, водящіе компанію съ честными людьми, отъ природы одарены инстинктомъ и влеченіемъ поступать добродѣтельно и уклоняться отъ порока; и этотъ инстинктъ они называютъ честью. Если же ихъ насильно подчиняютъ и угнетаютъ, то, униженные и порабощенные, они отвращаются отъ благородной склонности къ добродѣтели, которая переходитъ въ желаніе ниспровергнуть иго рабства. Вѣдь мы всегда дѣлаемъ то, что намъ запрещено, и гонимся за тѣмъ, въ чемъ намъ отказываютъ. Эта свобода развивала въ нихъ похвальное соревнованіе каждому поступать такъ, чтобы всѣ были довольны. Если кто-нибудь изъ мужчинъ или дамъ говорилъ: выпьемъ, — всѣ пили. Если говорилъ: поиграемъ, — всѣ играли. Если говорилъ: пойдемъ гулять въ поле, — всѣ шли гулять. Если отправлялись на соколиную или иную охоту, дамы садились на прекрасныхъ иноходцевъ; на рукѣ, обтянутой красивой перчаткой, сидѣлъ у нихъ соколъ, или ястребъ, или кречетъ, а у мужчинъ — какія-нибудь другія птицы. Всѣ были такъ хорошо воспитаны, что никого не было между ними, кто бы не умѣлъ читать, писать, пѣть, играть на музыкальныхъ инструментахъ, говорить на пяти или шести языкахъ и писать на нихъ какъ стихами, такъ и прозой. Никогда еще не видывали такихъ храбрыхъ, такихъ вѣжливыхъ рыцарей, столь искусно владѣвшихъ конемъ, и такихъ неутомимыхъ пѣшеходовъ, такихъ сильныхъ, храбрыхъ и такихъ искусныхъ въ употребленіи всякаго рода оружія, какъ были эти. Никогда еще не видывали такихъ опрятныхъ, такихъ миловидныхъ дамъ, такихъ благонравныхъ, такихъ искусныхъ во всякаго рода женскихъ рукодѣліяхъ и во всемъ, что прилично честнымъ и свободнымъ женщинамъ, какъ тѣ, что были здѣсь собраны. Поэтому когда для кого-либо изъ мужчинъ наступалъ срокъ оставить вышеназванное аббатство по просьбѣ ли его родителей, или по иной какой причинѣ, — онъ увозилъ съ собой ту изъ дамъ, за которой ухаживалъ, и женился на ней. И если въ Телемскомъ аббатствѣ они жили въ дружбѣ и согласіи, то такъ продолжали они жить и въ бракѣ: они любили другъ друга до конца дней своихъ, какъ въ первый день свадьбы. Не позабыть бы мнѣ описать вамъ загадку, которая была найдена, когда закладывался фундаментъ аббатства; она была начертана на большой мѣдной доскѣ. Ниже слѣдуетъ содержаніе.

LVIII

Загадочное пророчество 1).

1) Глава эта начинается длиннымъ стихотвореніемъ, въ которомъ говорится, что если вѣрить указаніямъ небесныхъ свѣтилъ, то слѣдуетъ ждать смутныхъ временъ, когда будетъ большое волненіе въ умахъ и сердцахъ людей, и когда возникнутъ распри между самыми близкими людьми, и сынъ возстанетъ на отца, и произойдетъ великая брань, которая наполнитъ собою землю. Пророчество заканчивается обѣщаніемъ спасенія тѣмъ, кто до конца пребудетъ вѣрнымъ своимъ убѣжденіямъ. Это пророчество, за исключеніемъ начальныхъ и заключительныхъ стиховъ, заимствовано Раблэ изъ сочиненій Мелена де-Сенъ-желэ, и въ немъ усматриваютъ намеки на преслѣдованія, которымъ подвергались реформаты. По прочтеніи этого документа Гаргантюа глубоко вздохнулъ и сказалъ присутствующимъ: — Не съ сегодняшняго дня люди евангелической вѣры преслѣдуются. Но блаженъ тотъ, кто не смущается и неизмѣнно стремится къ цѣли и добру, которыя намъ указалъ Господь, черезъ посредство Своего возлюбленнаго Сына, и не допускаетъ, чтобы плотскія страсти увлекали его и сворачивали съ истиннаго пути. Монахъ спросилъ: — Какъ вы думаете: какой смыслъ и значеніе этой загадки? — Какой же, какъ не указаніе и подтвержденіе божественной истины, — отвѣчалъ Гаргантюа. — Клянусь св. Годераномъ, — сказалъ монахъ, — я другого мнѣнія: это стиль Мерлена прорицателя; ищите въ немъ какихъ угодно аллегорій и возвышенныхъ мыслей и ломайте надъ ними голову, сколько хотите, и вы, и весь свѣтъ. Я, съ своей стороны, не вижу тутъ иного смысла, какъ описаніе, въ темныхъ выраженіяхъ, игры въ мячъ. Смутьяны, сбивающіе людей съ толку, это предводители партій, которые обыкновенно бываютъ пріятелями. И послѣ первыхъ двухъ ходовъ одинъ изъ нихъ, участвовавшій въ игрѣ, выходитъ изъ игры, а другой, дожидавшійся очереди, въ нее вступаетъ. Первому, который скажетъ, находится ли мячъ надъ канатомъ или подъ нимъ, всѣ вѣрятъ. Воды, о которыхъ говорится въ пророчествѣ, — это потъ, которымъ обливаются игроки. Бечевки, натянутыя на отбойникахъ, дѣлаются изъ кишекъ овецъ и козъ {Въ пророчествѣ говорится о великомъ наводненіи или потопѣ, который поглотитъ виновныхъ и подѣломъ, потому что ихъ жестокія сердца не щадили даже невинныхъ животныхъ, внутренности которыхъ они употребляли не для жертвы Богу, а въ свою пользу.}. Круглая махина — это мячъ {Круглой махиной въ пророчествѣ называется земля, которой грозятъ всякія бѣды, какъ-то: солнечное затменіе, землетрясеніе и пр.}. Послѣ игры отдыхаютъ у яркаго огня и мѣняютъ рубашку. И охотно пируютъ; и всего веселѣе тѣ, которые выиграли. И на здоровье!

КНИГА II

ПАНТАГРЮЭЛЬ

КОРОЛЬ ДИПСОДОВЪ

(ЖАЖДУЩИХЪ)

ВЪ ЕГО ЕСТЕСТВЕННОМЪ ВИДЪ И ЕГО ГРОЗНЫЕ ДѢЯНІЯ И ПОДВИГИ

СОЧИНЕНІЕ ПОКОЙНАГО М. АЛЬКОФРИБАОА, ХИТРОУМНАГО ФИЛОСОФА И МУДРЕЦА

Десятистишіе метра Гюго Салель1), посвященное автору настоящей книги.

1) Переводчикъ Годара, ум. 1553 г.

Si, pour mesler profit avec doulceur, Ou met en prix un auteur grandement, Prisé seras, de cela tiens toy seur: Je le cognois, car ton entendement, En ce livret, sons plaisant fondement L’utilité a si très bien descripte Qu’ il m’est advis que voy un Democrite Riant les iaicts de nostre vie Humaine. Or persevere, et, si n’en as mérité En ces bas lieux, l’auras en hault domaine. Да здравствуютъ всѣ добрые пантагрюэлисты! Если въ авторѣ цѣнится умѣнье соединять пользу съ пріятностью, то ты будешь оцѣненъ, будь въ этомъ увѣренъ. Я это знаю, потому что твой разумъ въ этой книжицѣ сумѣлъ такъ хорошо представить полезное въ забавной формѣ, что, мнѣ кажется, я вижу Демокрита, подсмѣивающагося надъ нашей человѣческой жизнью. А потому продолжай и дальше; и если не получишь награду въ здѣшнемъ мірѣ, то получишь ее въ небесахъ.

ПРЕДИСЛОВІЕ АВТОРА

Именитѣйшіе и храбрѣйшіе рыцари, дворяне и другіе, охотно занимающіеся возвышенными и благородными предметами, — вы всѣ давно уже зрѣли, читали и познали великую и неоцѣненную хронику объ огромномъ великанѣ Гаргантюа и повѣрили ей, какъ истинновѣрующіе вѣрятъ Библіи и Евангелію. Часто, когда у васъ не хватало темы для разговоровъ, вы пересказывали благороднымъ дамамъ и дѣвицамъ длинныя и прекрасныя исторіи изъ этой хроники и за это вы достойны большой похвалы и вѣчной памяти. И что касается моего желанія, то я хотѣлъ бы, чтобы каждый бросилъ свои собственныя занятія, отказался отъ своего ремесла и забылъ обо всѣхъ своихъ дѣлахъ и всецѣло предался изученію этой хроники, не позволяя своему уму отвлекаться отъ нея или разсѣиваться до тѣхъ поръ, пока бы не выучилъ ее. наизусть. И если бы затѣмъ какъ-нибудь случайно погибли съ теченіемъ времени всѣ книги и прекратилось искусство книгопечатанія, каждый могъ бы устно передать эту хронику своимъ дѣтямъ, наслѣдникамъ и преемникамъ, какъ нѣкую тайную науку. Вѣдь въ ней больше толку, нежели это думаетъ толпа паршивыхъ хвастуновъ, которые еще меньше понимаютъ эти веселенькія исторійки, чѣмъ академикъ Ракле. Я знавалъ многихъ знатныхъ и могущественныхъ господъ, которымъ бывало очень непріятно, если они отправятся на охоту за крупнымъ звѣремъ или за утками и звѣрь ускользнетъ отъ нихъ или соколъ промахнется и упуститъ добычу; и что жъ! — имъ служило утѣшеніемъ въ такомъ случаѣ и развлеченіемъ припоминать о неоцѣненныхъ дѣяніяхъ вышеупомянутаго Гаргантюа. Другіе же, люди, — говорю это не шутя, — страдавшіе отъ сильной зубной боли и потратившіе все свое состояніе на лѣченіе безъ всякой пользы, не находили лучшаго лѣкарства, какъ положить вышеупомянутыя хроники между двумя чистыми, сильно нагрѣтыми тряпками и приложить ихъ, какъ горчичникъ къ больному мѣсту. Но что же сказать про злополучныхъ подагриковъ? О, сколько разъ мы видали ихъ послѣ того, какъ ихъ хорошенько намажутъ саломъ и различными мазями, такъ что лицо у нихъ блеститъ какъ замокъ отъ костника, а зубы стучатъ какъ клавиши органа или клавикордъ, когда на нихъ играютъ, а изо рта бѣжитъ пѣна, какъ у вепря, загнаннаго собаками! И что же они въ такихъ случаяхъ дѣлали? Единственнымъ утѣшеніемъ имъ служило прослушать чтеніе нѣсколькихъ страницъ этой книги. И сколькихъ мы видали, которые клялись всѣми чертями, что они испытывали истинное облегченіе при чтеніи этой книги, ни болѣе ни менѣе какъ женщины, мучающіяся родами, когда имъ читаютъ жизнь св. Маргариты. Развѣ это бездѣлица? Найдите мнѣ другую книгу на какомъ угодно языкѣ, трактующую о какой угодно наукѣ, которая отличалась бы такими же точно свойствами, качествами и преимуществами, и я угощу васъ на свой счетъ порціей потроховъ. Нѣтъ, господа, нѣтъ. Эта книга внѣ всякихъ сравненій и соперничества; я буду утверждать это до возведенія меня на костеръ exlusive. И тѣхъ, кто станетъ утверждать противное, считайте лгунами, обманщиками, шарлатанами и соблазнителями. Сомнѣнія нѣтъ, что въ нѣкоторыхъ книгахъ выдающагося достоинства можно найти нѣкоторыя скрытыя качества; и въ числѣ ихъ можно, назвать: Fesse pinte, Orlando furioso, Robert le Diable, Fierabras, Guillaume sans peur, Huon dи Bordeaux, Montevieille и Matabrune. Но онѣ не годятся въ подметки той книгѣ, про которую мы говоримъ. Міръ по опыту узналъ, какую пользу и какую выгоду приноситъ вышеупомянутая гаргантійская хроника: вѣдь ее въ два мѣсяца больше продано типографами, чѣмъ куплено Библіи въ девять лѣтъ. Ну, вотъ я, вашъ покорнѣйшій слуга, желая доставить вамъ еще новое развлеченіе, предлагаю вамъ теперь еще другую книгу, такого же сорта, съ тою разницею, что она еще справедливѣе и болѣе заслуживаетъ вѣры, чѣмъ прежняя. Не думайте, если не хотите сознательно впасть въ ошибку, что я говорю о ней такъ, какъ евреи говорятъ о законѣ. Я не подъ такой планетой родился, и мнѣ никогда еще не доводилось лгать или увѣрять въ томъ, чего не было. Я говорю объ этомъ какъ веселый Онокроталъ {Onocrotale — водяная птица, крикъ которой, по словамъ Плинія, похожъ на крикъ осла. Одни думаютъ, что это пеликанъ, другіе — выпь. Раблэ часто прибѣгаетъ къ игрѣ словъ «Un sufflegan et trois onocrotales» — что по мнѣнію комментаторовъ значитъ: одинъ суфраганъ и три протонотаріуса.}, или, вѣрнѣе сказать, какъ Протонотаріусъ мучениковъ любви или самой любви. Я повѣствую про страшныя дѣянія и геройскіе подвиги Пантагрюэля, которому я служилъ съ тѣхъ поръ, какъ вышелъ изъ дѣтскихъ лѣтъ, и по сіе время, когда получилъ отъ него отпускъ и вернулся на родину, чтобы узнать, не остался ли въ живыхъ кто изъ моихъ родственниковъ. Однако, въ заключеніе этого предисловія скажу: пусть сто тысячъ чертей завладѣютъ моей душой и тѣломъ со всѣми кишками и требухой, если я совралъ хоть одно слово во всей этой исторіи. Равно какъ пускай Антоновъ огонь васъ сожретъ, черная немочь васъ повергнетъ на землю, ракъ внѣдрится въ васъ; пускай вы истечете кровью, пускай проказа источитъ васъ и пускай огонь и сѣра поглотятъ васъ, какъ поглотили Содомъ и Гоморру, если вы не примете твердо на вѣру все, что я разскажу вамъ въ этой хроникѣ.

Десятистишіе, недавно сочиненное въ честь веселаго ума автора.

Cinq, cens dizains, mille virlais, Et en rimes mille virades Des plus gentes et des plus sades, De Marot, ou de Saingelais, Payés comptant sans nulz delais, En présence des Oréadês, Des Hymnides et des Dryades, Ne suffiroient, ny Pont-Alais А pleines balles de ballades, Au docte et gentil Rabelais. Пятьсотъ десятистишій, тысяча рондо И еще другая тысяча риѳмованныхъ строкъ, Самыхъ прелестныхъ и граціозныхъ, Сочиненія Маро (Клеманъ Маро, поэтъ, умеръ 1554 г.) или Сенъ-Желэ (поэтъ, современникъ Раблэ), Дорогой цѣной оплаченныхъ безъ всякаго промедленія Въ присутствіи Ореадъ (горныя нимфы) Гименидъ (водяныя нимфы) или Дріадъ (лѣсныя нимфы) Не удовлетворятъ — равно какъ и Панталэ (мало извѣстый поэтъ 16 столѣтія) Съ его кучей балладъ — Ученаго и любезнаго Раблэ.

I

О происхожденіи и древности рода Пантагрюэля.

Не лишнимъ и не празднымъ дѣломъ будетъ, — такъ какъ у насъ нѣтъ недостатка въ досугѣ, — напомнить вамъ о первомъ корнѣ и о томъ родѣ, изъ которыхъ произошелъ Пантагрюэль. Вѣдь я вижу, что всѣ добрые исторіографы такъ начинали свои хроники, не только арабскіе, варварскіе и латинскіе и греческіе, но также и авторы еврейскіе. Итакъ, слѣдуетъ замѣтить, что въ началѣ міра (я приступаю издалека), слишкомъ сорокъ сороковъ ночей тому назадъ, — употребляя способѣ исчисленія, бывшій въ ходу у древнихъ друидовъ, — вскорѣ послѣ того, какъ-Авель былъ убитъ братомъ своимъ Каиномъ, наступилъ такой годъ, когда земля, пропитанная кровью праведника, дала необыкновенный урожай всѣхъ плодовъ, которые на ней произрастаютъ, и въ особенности кизильника, вслѣдствіе чего этотъ годъ и прослылъ на всѣ послѣдующія времена годомъ кизильника, такъ какъ изъ трехъ штукъ выходилъ цѣлый четверикъ. Въ томъ же году календы установлены были по греческимъ служебникамъ. Мѣсяцъ мартъ пришелся не въ посту, а половина августа оказалась въ маѣ мѣсяцѣ. Въ октябрѣ мѣсяцѣ (а, можетъ быть, и въ сентябрѣ, не стану утверждать, чего навѣрное не знаю, чтобы не ошибиться) наступила недѣля, столь прославленная въ лѣтописяхъ, и которая зовется недѣлей трехъ четверговъ, потому что ихъ было въ ней трое, вслѣдствіе неправильности високосныхъ дней, отъ того, что солнце слегка уклонилось debitoribus влѣво, а луна измѣнила свое теченіе слишкомъ на пять саженъ и явно обозначилось движеніе и колебаніе тверди небесной, именуемой Aplane {Небо неподвижныхъ звѣздъ, съ греческаго: ἀπλανής.}, до такой степени, что средняя Плеяда, отдалившись отъ своихъ спутницъ, склонилась къ Экватору, звѣзда же, которую называютъ «Колосомъ», оставила Дѣву и удалилась къ Вѣсамъ, что, конечно, было дѣломъ страшнымъ и настолько затруднительнымъ и непонятнымъ, что астрологи диву дались. Да и было надъ чѣмъ имъ голову поломать. Будьте увѣрены, что весь свѣтъ охотно ѣлъ вышеупомянутый кизиль, потому что онъ былъ великолѣпенъ на видъ и чудеснаго вкуса. Но подобно тому, какъ Ной, святой человѣкъ, которому мы такъ много обязаны за то, что онъ посадилъ виноградную лозу, дающую намъ тотъ нектаръ, тотъ чудесный, прелестный, небесный, веселый, божественный напитокъ, который мы называемъ виномъ, — какъ Ной, повторяю, былъ введенъ въ заблужденіе, когда пилъ его, ибо не зналъ его свойства и силу, такъ и мужчины и женщины того времени съ великимъ удовольствіемъ ѣли тотъ красивый и крупный плодъ. Но это имѣло самыя разнообразныя послѣдствія: у всѣхъ явилась ужасающая опухоль на тѣлѣ, хотя не у всѣхъ въ одномъ и томъ же мѣстѣ. У нѣкоторыхъ вздулся животъ и сталъ похожъ на большую бочку. Про нихъ написано: Ventrem omnipotentem; и всѣ они были зажиточные и веселые люди. Изъ ихъ племени произошли Святой Обжора и Широкая Масляница. У другихъ распухали, плечи, и они становились такъ горбаты, что ихъ звали montiferes, то есть носильщики горъ, и такихъ вы и по сіе время встрѣчаете въ мірѣ различнаго пола и разнаго состоянія. И изъ этого племени произошелъ Эзопъ, славныя дѣянія и сказанія котораго дошли до насъ въ книгахъ. У иныхъ вытягивались ноги и, глядя на нихъ, вы бы приняли ихъ за журавлей, или за фламинго, а не то за людей-на ходуляхъ. И бурсаки называютъ ихъ въ грамматикѣ iambus {У Раблэ тутъ игра словъ: ямбъ — размѣръ стиха и jambe.}. У другихъ такъ выросталъ носъ, что становился похожимъ на горлышко перегоннаго куба, и былъ весь пестрый, въ прыщахъ, сине-багроваго цвѣта и лоснившійся отъ жира. Такіе носы мы видѣли у каноника Панцу и у Пьедебуа, медика въ Анжерѣ; и изъ этого племени немногіе любили декоктъ, но всѣ были любителями вина, и отъ нихъ произошли Назонъ и Овидій. И всѣ тѣ, про кого написано: Ne reminiscaris {Книга Товія III, 3.}. У другихъ вырастали уши и достигали такихъ размѣровъ, что изъ одного уха они дѣлали себѣ куртку, штаны и камзолъ, а другимъ накрывались, какъ испанскимъ плащомъ. И говорятъ, что въ Бурбоннэ еще существуетъ это племя, откуда и происходитъ поговорка о бурбонскихъ ушахъ. Иные вырастали въ длину всѣмъ тѣломъ, и отъ нихъ произошли великаны, а отъ послѣднихъ Пантагрюэль. И первымъ изъ нихъ былъ Шальбротъ, который родилъ Саработа, который родилъ Фаридрота, который родилъ Гюртали, большого охотника до похлебокъ и царствовавшаго во время потопа, который родилъ Немброта, который родилъ Атласа, подпиравшаго плечами небо, чтобы оно не упало, который родилъ Голіаѳа, который родилъ Эрикса, изобрѣтателя игры въ фокусы, который родилъ Тита, который родилъ Эріона, который родилъ Полифема, который родилъ Каса, который родилъ Этіона, который первый заболѣлъ отъ того, что у него не было никакого прохладительнаго питья лѣтомъ, какъ свидѣтельствуетъ Барташинъ, который родилъ Анселада, который родилъ Сэ, который родилъ Тифона, который родилъ Ало, который родилъ Отэ, который родилъ Эгона, который родилъ Бріарея, сторукаго, который родилъ Порфирія, который родилъ Адамастора, который родилъ Антея, который родилъ Агаѳона, который родилъ Пора, и съ нимъ воевалъ Александръ Великій, который, родилъ Арантаса, который родилъ Габбара, перваго придумавшаго много пить, который родилъ Голіаѳа, который родилъ Оффо, у котораго носъ покраснѣлъ отъ того, что онъ пилъ изъ боченка, который родилъ Артахея, который родилъ Ормедона, который родилъ Жеммагога, изобрѣтателя башмаковъ à la poulaine, который родилъ Сизифа, который родилъ Титановъ, отъ которыхъ произошелъ Геркулесъ, который родилъ Энея, который очень искусно умѣлъ вытаскивать клещей изъ рукъ, который родилъ Фьерабраса, побѣжденнаго французскимъ пэромъ Оливье, товарищемъ Роланда, который родилъ Моргана, который первый въ мірѣ игралъ въ карты съ очками на носу, который родилъ Фракасса, про котораго писалъ Мерленъ Кокей, отъ котораго произошелъ Феррагюсъ, который родилъ Гапмуша, перваго придумавшаго коптить бычачьи языки въ печкѣ, а прежде всѣ ихъ только солили, какъ ветчину, который родилъ Боливоракса, который родилъ Лонжиса, который родилъ Гайоффа, который родилъ Машфена, который родилъ Брюльфера, который родилъ Ангулевана, который родилъ Гальго, изобрѣтателя бутылокъ, который родилъ Мирланго, который родилъ Галафра, который родилъ Фалурдена, который родилъ Робоаста, который родилъ Сортенбрана де-Конембръ, который родилъ Брюшана де-Момьеръ, который родилъ Брюйера, побѣжденнаго пэромъ Франціи Ожье датчаниномъ, который родилъ Мабрена, который родилъ Футаснона, который родилъ Гаклебака, который родилъ Видегрена, который родилъ Грангузье, который родилъ Гаргантюа, который родилъ благороднаго Пантагрюэля, моего господина. Я хорошо знаю, что при чтеніи этого мѣста въ книгѣ у васъ возникаетъ весьма разумное сомнѣніе, и выспрашиваете: какъ могло это быть, когда извѣстно, что во время потопа всѣ люди погибли, за исключеніемъ Ноя и семерыхъ лицъ, заключенныхъ съ нимъ въ ковчегѣ и въ числѣ которыхъ не было вышеупомянутаго Гюртали? Вопросъ, безъ сомнѣнія, основательный и вполнѣ понятный, но мой отвѣтъ васъ удовлетворитъ, если только я съ ума не спятилъ. Но такъ какъ меня при этомъ не было и я не могу говорить какъ очевидецъ, то ссылаюсь на авторитетъ раввиновъ, добрыхъ малыхъ и славныхъ еврейскихъ волынщиковъ, которые утверждаютъ, что, дѣйствительно, вышеупомянутый Гюртали не находился въ Ноевомъ ковчегѣ, да и не могъ бы въ него влѣзть, будучи великаномъ; но онъ находился на ковчегѣ, верхомъ на немъ, въ родѣ того, какъ маленькія дѣти сидятъ на деревянныхъ лошадкахъ; или въ родѣ того, какъ большой Бернскій быкъ, {Трубачъ, названный такъ потому, что трубилъ въ бычачій рогъ.} убитый при Мариньянѣ, скакалъ на своихъ толстыхъ каменныхъ пушкахъ (служившихъ, должно быть, славной, покойной верховой лошадью). И такимъ образомъ, по Божьему велѣнію, спасъ вышеупомянутый ковчегъ, такъкакъ правилъ имъ ногами и поворачивалъ куда надо, какъ это дѣлаютъ на корабляхъ, при помощи руля. Находившіеся внутри ковчега люди подавали ему въ трубу съѣстные припасы въ потребномъ количествѣ, какъ люди благодарные за то добро, какое онъ имъ дѣлалъ. И порою они переговаривались другъ съ другомъ, какъ Икаромениппъ съ Юпитеромъ, по словамъ Лукіана. Поняли вы теперь меня? Ну, такъ выпейте на здоровье, но не разбавляя вино водой. Если же вы не вѣрите, ну и я не вѣрю, тѣмъ и дѣлу конецъ!

II

О рожденіи грознаго Пантагрюэля.

Гаргантюа, будучи четырехсотъ восьмидесяти сорока четырехъ лѣтъ отъ роду, произвелъ на свѣтъ сына своего Пантагрюэля отъ, своей жены, которую звали Бадебекъ, дочери аморотскаго короля, въ Утопіи; она же умерла отъ родовъ, потому что ребенокъ былъ такъ необыкновенно великъ и тяжелъ, что не могъ появиться на свѣтъ Божій, не задушивъ своей матери. Но чтобы вполнѣ понять причину, по которой его нарекли этимъ именемъ при св. крещеніи, вы должны знать, что въ тотъ годъ стояла такая засуха во всей африканской землѣ, что тридцать шесть мѣсяцевъ, три недѣли, четыре дня, тринадцать часовъ и даже немного больше не было ни капли дождя, а солнце такъ страшно палило землю, что она вся потрескалась. И во времена Иліи засуха не была такъ сильна, какъ въ тѣ поры. Не было дерева на землѣ, на которомъ уцѣлѣлъ бы хотя одинъ листъ или цвѣтокъ, трава посохла, рѣки и всѣ источники пересохли, бѣдныя рыбы, лишенныя своей родной стихіи, бились о землю и страшно вопили; птицы падали на лету, потому что не было ни капли росы; вездѣ на поляхъ попадались мертвые, съ разинутой пастью, волки, лисицы, олени, кабаны, серны, зайцы, ласки, хорьки, барсуки и другія животныя. Что касается людей, то жалость была глядѣть на нихъ: вы бы увидѣли, что у нихъ высунуты языки, точно у зайцевъ, бѣгавшихъ шесть часовъ къ ряду. Нѣкоторые бросались въ колодцы; другіе влѣзали въ брюхо коровы, ища тѣни: такихъ Гомеръ называетъ Алибантами. Вся страна погибала; жалко было видѣть, какъ старались люди спастись отъ жажды. И какихъ трудовъ стоило сохранить святую воду въ церквахъ и не дать ее выпить всю до послѣдней капли. Но по совѣту господъ кардиналовъ и папы въ церквахъ отданъ былъ приказъ, чтобы никто не смѣлъ приходить за ней больше одного раза въ день. И когда кто-нибудь входилъ въ церковь, то вы бы увидѣли, какъ человѣкъ двадцать бѣдняковъ, изнемогавшихъ отъ жажды, толпились сзади того, кто раздавалъ святую воду, съ разинутымъ ртомъ, — какъ злой богачъ, — чтобы не упустить ни одной капли. О, какъ счастливы были въ ту пору люди, у которыхъ былъ прохладный и хорошо снабженный погребъ. Философъ вопрошаетъ, почему вода въ морѣ соленая, и отвѣчаетъ на этотъ вопросъ, что въ эпоху, когда Фебъ позволилъ править своей колесницей сыну своему Фаэтону, послѣдній, неискусный въ этомъ дѣлѣ, не сумѣвъ держаться эклиптической линіи между двумя тропиками солнечной сферы, уклонился съ настоящаго пути и такъ приблизился къ землѣ, что засушилъ всѣ окрестныя земли и сжегъ большую часть неба, которую философы называютъ Via Lactéа, а нѣмцы — Путемъ св. Іакова. Именитнѣйшіе поэты утверждаютъ, съ своей стороны, что это та самая часть неба, куда капало молоко Юноны, когда она кормила грудью Геркулеса. Итакъ, земля до того разогрѣлась, что у нея выступилъ сильнѣйшій потъ, которымъ она переполнила море, и отъ того оно стало соленое, потому что всякій потъ солонъ; и вы согласитесь съ этимъ, если попробуете свой собственный или потъ больныхъ, когда ихъ заставляютъ потѣть; мнѣ это рѣшительно все равно. Нѣчто подобное случилось и въ вышеупомянутый годъ: въ одну изъ пятницъ, когда всѣ принялись молиться Богу и шли процессіей, служа молебны и говоря проповѣди, моля всемогущаго Бога обратить на нихъ милостивое око въ такой бѣдѣ, вдругъ увидѣли, какъ изъ земли просачиваются крупныя капли воды, подобно тому, какъ это бываетъ съ человѣкомъ, котораго прошибаетъ потъ. И бѣдный людъ обрадовался, точно произошло нѣчто для него благодѣтельное: одни говорили, что земля сама выручаетъ себя, такъ какъ въ воздухѣ нѣтъ и слѣда сырости, которая бы обѣщала дождь. Другіе ученые люди говорили, что это дождь идетъ изъ антиподовъ: подобно тому, какъ повѣствуетъ Сенека въ четвертой книгѣ Questionum naturalium, говоря о происхожденіи и истокахъ Нила. Но они ошибались, потому что, когда по окончаніи процессіи, каждый захотѣлъ собрать этой росы и напиться цѣлыми стаканами, то оказалось, что она хуже и солонѣе морской воды. И такъ какъ въ этотъ самый день родился Пантагрюэль, то отецъ и назвалъ его этимъ именемъ. Потому что Рantiа по-гречески значитъ все, а Gruel по-арабски значитъ жаждущій, желая этимъ намекнуть, что: въ моментъ его рожденія весь міръ жаждалъ. И къ тому же онъ пророческимъ духомъ прозрѣлъ, что онъ со временемъ станетъ властелиномъ жаждущихъ; что ему было въ тотъ же часъ указано самымъ очевиднымъ знакомъ: въ то время, какъ Бадебекъ рожала его, а повивальныя бабки готовились принять его, изъ утробы роженицы вышли предварительно шестьдесятъ восемь извозчиковъ и каждый велъ за узду мула, нагруженнаго солью, а послѣ нихъ появились девять дромадеровъ, нагруженныхъ окороками ветчины и копчеными языками, семь верблюдовъ, нагруженныхъ копчеными угрями, затѣмъ двадцать пять телѣгъ со свининой, чеснокомъ, лукомъ и шарлотками. Это испугало было вышеупомянутыхъ повивальныхъ бабокъ; но нѣкоторыя изъ нихъ сказали: — Вотъ славная провизія, тѣмъ болѣе, что мы до сихъ поръ пили очень лѣниво, а вовсе не ретиво. Это добрый знакъ — это шпоры вина. И въ то время, какъ онѣ болтали между собой, появился на свѣтъ Божій Пантагрюэль, весь волосатый какъ медвѣдь, и одна изъ бабокъ, исполнившись пророческаго духа, сказала: — Онъ родился покрытый шерстью, онъ натворитъ славныхъ дѣлъ. И если останется живъ, то проживетъ до старости.

III

О томъ, какъ Гаргантюа оплакивалъ смерть жены своей Бадебекъ.

Но кто былъ особенно смущенъ и сбитъ съ толку, когда родился Пантагрюэль, такъ это его отецъ Гаргантюа: съ одной стороны, онъ видѣлъ, что жена его Бадебекъ умерла, съ другой стороны — что у него родился красивый и большой сынъ Пантагрюэль, и онъ не зналъ, что сказать и какъ быть. И главное сомнѣніе, смущавшее его умъ, это то, что онъ не зналъ, оплакивать ли ему смерть жены или смѣяться отъ радости, что у него родился сынъ. И съ той и другой стороны выдвигались философскіе аргументы, отъ которыхъ у него духъ захватывало: онъ отлично справлялся съ ними in modo et figura, но не могъ ихъ разрѣшить. И былъ ими опутанъ, какъ мышь, попавшая въ западню, или коршунъ, запутавшійся въ силкахъ. — Плакать ли мнѣ? — говорилъ онъ. Да, но почему? Моя добрѣйшая жена умерла, она, которая болѣе, нежели чѣмъ кто на свѣтѣ, была достойна всяческихъ похвалъ. Никогда больше я ее не увижу; никогда не найду ей подобной; это для меня неоцѣнимая потеря! О, Боже, чѣмъ я прегрѣшилъ передъ Тобою, что Ты меня такъ караешь? Зачѣмъ Ты лучше не призвалъ. меня къ Себѣ? Жить безъ нея значитъ только мучиться. Ахъ, Бадебекъ, душа моя, голубка, крошка моя (хотя въ ней и было три десятины и двѣ сажени), душка моя, милашка моя, туфелька моя, никогда я тебя больше не увижу! Ахъ, бѣдный Пантагрюэль, ты лишился своей доброй матери, своей кроткой кормилицы, своей возлюбленной дамы! Ахъ, ты лживая смерть, какая ты злобная, какая ты обидчица, что отняла у меня ту, которой по праву принадлежало безсмертіе! И, говоря это, ревѣлъ какъ корова, но внезапно начиналъ смѣяться, какъ теленокъ, когда вспоминалъ про Пантагрюэля. — Охъ, сынокъ мой, — говорилъ онъ, — мой птенчикъ, мой котеночекъ, какъ ты хорошъ, и какъ я благодаренъ Господу Богу за то, что Онъ даровалъ мнѣ такого красиваго, такого веселаго, такого милаго сына. Охъ, хо, хо, хо! какъ я радъ; будемъ пить, охъ! отбросимъ грусть! Принесите лучшаго вина, выполоскайте стаканы, накройте скатерть, прогоните собакъ, растопите каминъ, зажгите свѣчку, заприте дверь, разлейте похлебку, призовите бѣдныхъ, раздайте имъ то, чего они просятъ, долой съ меня тогу, я останусь въ одной курткѣ, чтобы удобнѣе пировать со своими кумушками! Говоря это, онъ услышалъ похоронное пѣніе священниковъ, которые готовились предать землѣ тѣло его жены, и, оборвавъ веселыя рѣчи, настроился на иной ладъ, — говоря: — Господи, Боже мой, неужели мнѣ опять печаловаться? Это мнѣ непріятно, я уже не молодъ; я старѣюсь, погода нездоровая, я могу схватить лихорадку; и тогда мнѣ бѣда. Честью клянусь, мнѣ лучше поменьше плакать и побольше пить. Моя жена умерла, ну и что жъ, Богомъ клянусь (da jurandi), мнѣ ее не воскресить своими слезами; ей хорошо; она навѣрное въ раю, а не то гдѣ и получше; она молитъ Бога за насъ, она блаженная, она больше не причастна нашимъ бѣдствіямъ и не счастіямъ. Боже, спаси вдовца; мнѣ слѣдуетъ подумать о томъ, чтобы найти другую. Но вотъ, что вы сдѣлаете — сказалъ онъ повивальнымъ бабкамъ (гдѣ онѣ, добрые люди, я что-то васъ не вижу), ступайте на ея похороны, а я пока поняньчусь здѣсь съ моимъ сыномъ; мнѣ очень пить хочется и я рискую захворать. Но сперва выпейте стаканчикъ вина; повѣрьте мнѣ, это будетъ вамъ полезно, говорю по чести. На что онѣ согласились и пошли на отпѣваніе и похороны, а бѣдный Гаргантюа остался дома. И тѣмъ временемъ сочинилъ эпитафію на могилу жены слѣдующаго содержанія: Elle en mourut, la noble Badebec, Du mal d’enfant, que tant me semblait nice: Car elle avait visaige de rebec1), Corps d’Espagnole, et ventre de Souisse. Priez а Dieu qu’а elle soit propice, Lui pardonnant, s’en riens oultrepassa. Cy gist son corps, lequel vesquit sans vice, Et mourut l’an et jour que trepassa 2). 1) Rebec — старинная скрипка трехструнная. Visage de rebec сказано потому, что на шейкѣ этого инструмента обыкновенно вырѣзывалась уродливая образина. 2) Отъ родовъ умерла она, благородная Бадебекъ, Казавшаяся мнѣ такой нѣжной: Лицо у нея похоже было на скрипку, Тѣло было какъ у испанки, а чрево швейцарское. Молите Бога, чтобы Онъ ее помиловалъ И простилъ ей, въ чемъ она согрѣшила. Здѣсь лежитъ ея безпорочное тѣло, И она умерла въ тотъ годъ и часъ, какъ скончалась.

IV

О дѣтствѣ Пантагрюэля.

Древніе исторіографы и поэты поучаютъ насъ, что многіе появились на свѣтъ Божій весьма страннымъ образомъ, хотя пересказывать это было бы слишкомъ долго: если у васъ есть досугъ, то прочитайте седьмую книгу Плинія. Но вамъ никогда не случалось слышать о такомъ чудесномъ рожденіи, какъ рожденіе Пантагрюэля: трудно повѣрить, въ какой короткій срокъ онъ выросъ тѣломъ и укрѣпился. Что такое Геркулесъ, убившій въ колыбели двухъ змѣй: эти змѣи были маленькія и безсильныя! Но Пантагрюэль, будучи въ колыбели, творилъ болѣе удивительныя вещи. Я уже не говорю про то, что за каждой своей трапезой онъ потреблялъ молоко четырехъ тысячъ шестисотъ коровъ. И про то, что изготовленіемъ котелка, въ которомъ нужно было варить для него кашицу, заняты были всѣ сковородные мастера въ Анжу, Вильдье въ Нормандіи, Брамонѣ въ Лотарингіи и что эту кашицу подавали ему въ большой чашѣ, которая и по сіе время находится въ Буржѣ около дворца; но зубы у него были уже такъ велики и крѣпки, что онъ выкусилъ большой кусокъ у вышеупомянутой чаши, какъ это легко видѣть. Однажды поутру, когда ему дали сосать одну изъ опредѣленныхъ для этого коровъ, — такъ какъ другой кормилицы у него никогда не бывало, какъ говоритъ исторія — онъ высвободился изъ пеленокъ, сдерживавшихъ его руки, схватилъ корову за ногу и выѣлъ у нея вымя и полъ-живота съ печенкой и почками и всю бы сожралъ ее, да только она такъ страшно ревѣла, точно волки ее терзали; и на этотъ ревъ сбѣжались люди и отняли корову у Пантагрюэля. Но коровьей ноги имъ не удалось у него отнять и онъ ее съѣлъ, какъ вы бы съѣли сосиску, а когда захотѣли отнять кость, онъ ее проглотилъ, какъ бакланъ глотаетъ рыбку. И затѣмъ принялся вопить: «bon, bon, bon», потому что онъ еще не умѣлъ хорошо говорить и хотѣлъ дать понять, что нашелъ это вкуснымъ и готовъ и еще поѣсть. Видя это, люди, которые ходили за нимъ, связали его толстыми канатами, какъ тѣ, что изготовляются въ Тенѣ для перевозки соли въ Ліонъ, или какъ тѣ, что употребляются на большомъ французскомъ кораблѣ, который стоитъ въ портѣ Грасъ въ Нормандіи. Но однажды большой медвѣдь, котораго держалъ его отецъ, сорвался съ цѣпи, и, подбѣжавъ къ нему, сталъ лизать ему лицо, потому что мамки не вытерли ему какъ слѣдуетъ рта, и тогда онъ такъ же легко порвалъ эти канаты, какъ Сампсонъ — тѣ, которыми его связали филистимляне, и, схвативъ господина медвѣдя, разорвалъ его на клочки, какъ цыпленка, и со вкусомъ съѣлъ его мясо, пока оно еще не остыло. Вслѣдствіе этого Гаргантюа, опасаясь, чтобы онъ не зашибъ какъ-нибудь самого себя, приказалъ сковать четыре толстыхъ желѣзныхъ цѣпи, чтобы его связывать ими, и велѣлъ придѣлать къ его колыбели крѣпкія подпорки. И одна изъ этихъ цѣпей находится въ Ларошели, гдѣ ее каждый вечеръ протягиваютъ между двумя гаваньскими башнями; другая въ Ліонѣ, третья въ Анжерѣ. А четвертая была унесена чертями, чтобы связать Люцифера, который въ тѣ поры взбѣсился отъ того, что у него поднялась страшная рѣзь въ животѣ, послѣ того, какъ онъ съѣлъ за завтракомъ душу одного сержанта. Слѣдовательно, вы можете повѣрить тому, что говоритъ Николай де-Лира о томъ мѣстѣ въ Псалтырѣ, гдѣ написано: Et Ogregem Basan {Псаломъ СХХXIV, 11.}, а именно, что вышеупомянутый Огъ, будучи еще малолѣтнимъ, былъ такъ силенъ и могучъ, что приходилось цѣпями опутывать его въ колыбели. И послѣ того онъ оставался смирнымъ и тихимъ, потому что не могъ такъ легко порвать цѣпи, тѣмъ болѣе, что въ колыбели не было ему простора расправить руки. Но вотъ случилось однажды, что отецъ его во время большого праздника давалъ великолѣпный пиръ всѣмъ вельможамъ своего двора. Должно быть всѣ придворные слуги заняты были и прислуживали гостямъ, и никто не подумалъ о бѣдномъ Пантагрюэлѣ, и онъ оставался à recolorum. Что же онъ сдѣлалъ? Что сдѣлалъ? Вотъ послушайте, добрые люди: онъ попробовалъ порвать колыбельныя цѣпи руками, но не смогъ, потому что онѣ были слишкомъ крѣпки; тогда онъ такъ сильно принялся колотить ногами, что пробилъ дно колыбели, хоть оно состояло изъ балокъ въ семь пядей толщины; и такимъ образомъ, высунувъ ноги изъ колыбели, онъ ухитрился достать ими полъ. Тогда съ большими усиліями онъ приподнялся, унося свою колыбель на спинѣ точно черепаха, карабкающаяся по стѣнѣ; и, глядя на него, казалось, что большой корабль въ пять сотъ тоннъ сталъ на носъ. Въ такомъ видѣ смѣло вошелъ онъ въ залу, гдѣ пировали, и напугалъ всѣхъ присутствующихъ, но такъ какъ руки у него были не свободны, онъ не могъ достать руками ничего съѣстного и только съ трудомъ нагибался, чтобы лизнуть языкомъ кушанья. Увидѣвъ это, отецъ понялъ, что его забыли накормить и приказалъ освободить его отъ цѣпей, по совѣту присутствующихъ принцевъ и вельможъ; при этомъ врачи Гаргантюа объявили, что Пантагрюэль всю жизнь будетъ страдать отъ каменной болѣзни, если его долѣе продержатъ въ колыбели. Послѣ того съ него сняли цѣпи и посадили за столъ, и онъ плотно покушалъ, предварительно съ сердцемъ разломавъ кулакомъ свою колыбель на пятьсотъ тысячъ маленькихъ кусочковъ и объявивъ, что онъ больше ни за что въ нее не ляжетъ.

V

О дѣяніяхъ благороднаго Пантагрюэля въ дѣтскіе годы.

Такимъ образомъ Пантагрюэль росъ со дня на день и развивался не по днямъ, а по часамъ, чему его любящій отецъ естественно радовался. И пока онъ былъ еще малъ, заказалъ для него лукъ, чтобы стрѣлять птичекъ, который въ настоящее время называютъ большимъ шантельскимъ лукомъ. Затѣмъ послалъ его въ школу, гдѣ бы онъ. могъ учиться и проводить свои дѣтскіе годы. И такимъ образомъ онъ прибылъ въ Пуатье, чтобы учиться, и тамъ преуспѣвалъ; но замѣтивъ, что школьники пользовались тамъ большимъ досугомъ и иной разъ не знали, какъ провести время, сжалился надъ ними. И вотъ однажды онъ отломилъ отъ громадной скалы, которую называли Паслурденъ, большой кусокъ величиной въ двѣнадцать саженъ въ квадратѣ и толщиной въ четырнадцать пядей и положилъ его на четырехъ столбахъ посреди просторнаго поля, дабы вышеупомянутые школьники, когда имъ нечего больше дѣлать, могли проводить время, забравшись на этотъ камень, и пировать на немъ, осушая бутылки и закусывая ветчиной и пирогами, а также выцарапывать ножомъ на камнѣ свои имена. И въ настоящее время, этотъ камень зовется Приподнятый Камень. И въ память этого событія еще и по сіе время никто не получаетъ матрикулъ въ университетѣ Пуатье, предварительно не испивъ воды изъ конскаго фонтана въ Крустель, не посѣтивъ Паслурдена и не вскарабкавшись на Приподнятый Камень. Нѣсколько времени спустя, читая прекрасныя хроники о своихъ предкахъ, нашелъ, что Готфридъ-де-Люзиньянъ, прозванный Готфридомъ Зубастымъ, приходившійся дѣдушкой двоюродному брату старшей сестры тетушки зятя дядюшки снохи его тещи, былъ схороненъ въ Мальезэ, и отправился на кладбище, чтобы посѣтить его могилу, какъ подобаетъ доброму христіанину. И, выѣхавъ изъ Пуатье въ сопровожденіи нѣсколькихъ товарищей, проѣхалъ черезъ Легюжэ, навѣстилъ благороднаго аббата Ардильона, проѣхалъ черезъ Люзиньянъ, черезъ Сансэ, Селль, Колонжъ, Фонтенэ-ле-Контъ, привѣтствовалъ ученаго Тирако {Андрей Тирако, ученый законовѣдъ, современникъ и приверженецъ Раблэ.} и оттуда прибылъ въ Мальезэ, гдѣ посѣтилъ гробницу вышеупомянутаго Готфрида Зубастаго, котораго испугался, глядя на его портретъ, такъ какъ онъ былъ изображенъ человѣкомъ, пришедшимъ въ бѣшенство и вытаскивающимъ большой мечъ изъ ноженъ. Онъ спросилъ, почему его такъ изобразили. На это мѣстные каноники отвѣчали ему, что не почему иному, какъ потому, что pictoribus atque poetis etc, то-есть, что живописцы и поэты вольны писать, какъ имъ нравится и что имъ вздумается. Но онъ не удовлетворился ихъ отвѣтомъ и сказалъ: — Его не безъ причины изобразили такимъ, и я догадываюсь, что передъ смертью его чѣмъ-нибудь обидѣли и онъ требовалъ отмщенія у своихъ родственниковъ. Я подробнѣе разузнаю объ этомъ и поступлю, какъ окажется нужнымъ. Послѣ того онъ не вернулся въ Пуатье, а пожелалъ посѣтить другіе университеты Франціи и, пріѣхавъ въ Ла-Рошель, сѣлъ на корабль и прибылъ въ Бордо, гдѣ не встрѣтилъ большого оживленія и увидѣлъ только, какъ на морскомъ берегу лодочники играли въ лунки. Оттуда проѣхалъ въ Тулузу, гдѣ очень хорошо научился танцевать и фехтовать обѣими руками, какъ это въ обычаѣ у студентовъ того университета; но онъ недолго пробылъ въ Тулузѣ, когда увидѣлъ, что тамъ профессоровъ поджаривали живыми, какъ какихъ-нибудь копченыхъ сельдей, и сказалъ: — Спаси меня Богъ отъ такой смерти; я уже по природѣ своей склоненъ къ жаждѣ и не нуждаюсь въ томъ, чтобы меня подогрѣвали. Послѣ того онъ пріѣхалъ въ Монпелье, гдѣ нашелъ прекрасныя вина и веселую компанію и задумалъ было заняться изученіемъ медицины; но пришелъ къ заключенію, что это слишкомъ тяжелая и грустная профессія и что отъ врачей пахнетъ клистиромъ, какъ отъ старыхъ чертей. Поэтому онъ рѣшилъ заняться лучше юриспруденціей, но, увидя, что тамъ всего-то было три вшивыхъ и одинъ плѣшивый юристъ, уѣхалъ оттуда. И по дорогѣ объѣхалъ Гардскій мостъ и Нимскій амфитеатръ менѣе, чѣмъ въ три часа, что представляется скорѣе божескимъ, нежели человѣческимъ, дѣломъ, и прибылъ въ Авиньонъ, гдѣ не прожилъ и трехъ дней, какъ влюбился, потому что женщины тамъ охотно гуляютъ, такъ какъ это папскія владѣнія. Видя это, гувернеръ его, котораго звали Эпистемонъ, увезъ его оттуда и привезъ въ Валенсію въ Дофинэ; но онъ вскорѣ увидѣлъ, что здѣсь удовольствія будетъ мало: городскіе буяны колотили студентовъ, и это его сердило. Въ одинъ прекрасный день, воскресный, когда всѣ танцовали публично, одинъ студентъ тоже захотѣлъ присоединиться къ танцамъ, но буяны этого не позволили. Увидя это, Пантагрюэль загналъ ихъ на самый берегъ Роны и собирался всѣхъ ихъ утопить. Но они зарылись въ землѣ, какъ кроты, на полълье глубины подъ Роной. Эту яму можно и по сіе время тамъ видѣть. Послѣ того онъ уѣхалъ и черезъ три шага и одинъ прыжокъ очутился въ Анжерѣ, гдѣ ему понравилось и гдѣ бы онъ охотно пробылъ нѣкоторое время, если бы чума не выгнала ихъ оттуда. И вотъ онъ пріѣхалъ въ Буржъ, гдѣ очень долго учился — и съ большимъ успѣхомъ — на юридическомъ факультетѣ. Онъ говаривалъ, что юридическія книги представляются ему великолѣпнымъ, блестящимъ и драгоцѣннымъ платьемъ съ разводами изъ грязи. Въ мірѣ нѣтъ болѣе прекрасныхъ, ученыхъ, талантливыхъ книгъ, какъ Пандекты; но разводы на нихъ, то-есть толкованія Аккурсія {Флорентинецъ, ум. 1260.}, до того неопрятны, подлы и зловонны, что являются чистѣйшей грязью и дрянью. Выѣхавъ изъ Буржа, прибылъ въ Орлеанъ и тамъ нашелъ толпу довольно грубыхъ студентовъ, которые встрѣтили его большимъ пированіемъ, и онъ въ короткое время научился играть въ мячъ и вполнѣ овладѣлъ этимъ искусствомъ. Студенты того города, усердно занимаются этой игрой и возили его порою на острова, чтобы тамъ играть въ мячъ. А что касается того, чтобы ломать голову надъ книгами, то онъ избѣгалъ этого, изъ боязни испортить себѣ зрѣніе. Тѣмъ болѣе, что одинъ изъ профессоровъ часто говорилъ на лекціяхъ, что нѣтъ вреднѣе вещи для зрѣнія, какъ болѣзнь глазъ. И когда въ одинъ прекрасный день знакомый ему студентъ, не особенно успѣвавшій въ наукахъ, но прекрасный танцоръ и искусный игрокъ въ мячъ, получилъ степень лиценціата, онъ сочинилъ гербъ съ девизомъ для лиценціатовъ вышеназваннаго университета, такого содержанія: Съ мячомъ за поясомъ, Съ отбойникомъ въ рукахъ. Съ обрывками законовъ въ головѣ, Но съ ногами неутомимыми въ пляскѣ Васъ живо произведутъ въ доктора.

IV

О томъ какъ Пантагрюэль встрѣтилъ уроженца Лимузена, который коверкалъ французскій языкъ.

Эта глава не поддается переводу. Въ ней Раблэ смѣется надъ вычурностью и манерностью въ рѣчи. Уроженецъ Лимузена, котораго встрѣтилъ Пантагрюэль, желая скрыть свой мѣстный акцентъ и подражать парижскому говору, произноситъ длинныя тирады на шутовскомъ языкѣ, коверкая латинскія и французскія слова. Вся соль заключается именно въ исковернанности этой рѣчи, которую переводъ не можетъ передать. Пантагрюэль принимается было душить уроженца Лимузена, въ наказаніе за то, что онъ притворяется парижаниномъ и коверкаетъ латынь, но въ концѣ концовъ отпускаетъ его живымъ, а Раблэ замѣчаетъ, что Авлій Геллій былъ правъ, утверждая, что слѣдуетъ говорить такъ, какъ это всѣми принято; и нравъ также Октавій Августъ, говорившій, что слѣдуетъ избѣгать всѣхъ малоупотребительныхъ словъ, какъ корабельные кормчіе избѣгаютъ подводныхъ камней.

VII

О томъ, какъ Пантагрюэль пріѣхалъ въ Парижъ, и о прекрасныхъ книгахъ библіотеки Сенъ-Викторъ.

Послѣ успѣшныхъ занятій въ Орлеанѣ, Пантагрюэль рѣшилъ посѣтить большой Парижскій университетъ. Но прежде чѣмъ уѣхать, онъ узналъ, что въ Сентъ-Эньянѣ, одномъ изъ монастырей Орлеана, лежитъ въ землѣ уже двѣсти четырнадцать лѣтъ колоссальный колоколъ. Онъ былъ такъ великъ что никакими машинами нельзя было вытащить его изъ земли, сколько ни старались, пуская въ ходъ всѣ средства, какія рекомендуетъ Витрувій: De architectura; Альбертъ: De re dedificatoria; Евклидъ, Ѳеонъ, Архимедъ и Геронъ De ingeniis. Но все было тщетно. Тогда, склонясь къ смиренной просьбѣ гражданъ и жителей вышеупомянутаго города, Пантагрюэль рѣшилъ перенести колоколъ на колокольню, для которой онъ былъ предназначенъ. И вотъ онъ отправился въ то мѣсто, гдѣ находился колоколъ, и поднялъ его мизинцемъ такъ легко, какъ вы подняли бы колокольчикъ, привѣшиваемый къ ястребамъ. Но прежде чѣмъ снести его на колокольню, Пантагрюэль пожелалъ задать городу въ нѣкоторомъ родѣ серенаду и носилъ колоколъ по всѣмъ улицамъ въ рукѣ и звонилъ, къ вящшему удовольствію жителей. Но отъ этого произошло большое неудобство, а именно: отъ ношенія колокола и его звона все вино въ Орлеанѣ забродило и скислось. Но люди замѣтили это только въ слѣдующую ночь: всѣ пившіе это кислое вино почувствовали большую жажду и плевались бѣлой, какъ хлопчатая бумага, слюной, говоря: — Мы вобрали въ себя Пантагрюэля, у насъ во рту стало совсѣмъ солоно. Послѣ этого Пантагрюэль прибылъ въ Парижъ со своими людьми. При его вступленіи въ городъ, всѣ жители вышли изъ домовъ, чтобы поглядѣть на него, потому что, какъ вамъ извѣстно, парижане глупы по природѣ, пѣтые дураки, а потому глазѣли на. Пантагрюэля, разиня ротъ и при этомъ побаиваясь, какъ бы онъ не унесъ Парламента куда-нибудь въ другое мѣсто аremotis, какъ отецъ его унесъ колокола Нотръ-Дамъ, чтобы привѣсить ихъ къ шеѣ своей кобылы. Пробывъ въ Парижѣ нѣкоторое время, изучая всѣ семь свободныхъ художествъ, онъ объявилъ, что. этотъ городъ хорошъ, чтобы въ немъ жить, но не умереть, такъ какъ нищіе Св. Иннокентія грѣются костями мертвыхъ. Онъ нашелъ, что библіотека Сенъ-Викторъ великолѣпна, благодаря нѣкоторымъ книгамъ, которыя въ ней находились и каталогъ которыхъ прилагается. Во-первыхъ: Bigna salutis. Bragueta juris. Pantofla decretorum. Malogranatum vitiorum. Богословскій клубокъ. Корзинка нотаріусовъ. Узелъ брака. Горнило созерцанія. Игрушки юриспруденціи. Decrotatorium scholarium. Tartaretus, De modo cacandi и проч. 1) 1) Въ длиннѣйшемъ спискѣ названій большею частью вымышленныхъ книгъ фигурируютъ нѣкоторыя дѣйствительно существовавшія въ то время сочиненія. Приведя для примѣра вышеупомянутыя названія, мы сочли излишнимъ переписывать ихъ всѣ, такъ какъ врядъ ли это интересно для современныхъ читателей. Тѣхъ же, кто заинтересуется этимъ, отсылаемъ къ подлиннику. Нѣкоторыя изъ этихъ сочиненій уже напечатаны; другія же печатаются въ благородномъ городѣ Тюбингенѣ {Въ тѣ времена книги, которыхъ не смѣли печатать во Франціи, печатались за границею.}.

VIII

О томъ, какъ Пантагрюэль въ бытность свою въ Парижѣ получалъ письма отъ своего отца Гаргантюа, и копія съ нихъ.

Само собой разумѣется, что Пантагрюэль очень хорошо учился и съ большимъ успѣхомъ, такъ какъ разумъ у него былъ недюжинный, а память такихъ размѣровъ, какъ дюжина винныхъ бочекъ и столько же бурдюковъ съ масломъ. И вотъ однажды, находясь въ Парижѣ, онъ получилъ нижеслѣдующее письмо отъ своего отца: «Любезнѣйшій сынъ! Изъ всѣхъ даровъ, милостей и привилегій, какими Создатель, Всемогущій Богъ надѣлилъ и осчастливилъ человѣческую природу искони, самою удивительною и превосходною представляется мнѣ та, благодаря которой смертные люди могутъ пріобрѣтать въ нѣкоторомъ родѣ безсмертіе и въ теченіе преходящей жизни увѣковѣчить свое имя и свой родъ. Это достигается путемъ нисходящаго потомства, рожденнаго въ законномъ бракѣ. Этимъ намъ возвращается то, что было у насъ отнято вслѣдствіе грѣха нашихъ прародителей, которымъ было сказано, что за то, что они нарушали заповѣдь Господа Бога, они умрутъ и смерть уничтожитъ великолѣпную форму, которою надѣленъ былъ человѣкъ. Но, путемъ такого размноженія, въ дѣтяхъ Переживаетъ то, что утрачено родителями, а внуками то, что погибло въ дѣтяхъ; и такъ послѣдовательно до наступленія Страшнаго Суда, когда Іисусъ Христосъ возвратитъ Богу Отцу Его мирное царство, свободное отъ всякой опасности и грѣховной заразы. Тогда прекратятся всѣ роды и всѣ злыя дѣла и безпорядочное круговращеніе стихій, потому что давножеланный миръ наступитъ безусловно и всѣ вещи придутъ къ совершенному и непремѣнному заключенію. Поэтому не безъ законной и справедливой причины благодарю я Бога, моего Создателя, за то, что онъ далъ мнѣ лицезрѣть, какъ моя старость расцвѣтаетъ твоей молодостью: когда по волѣ Того, Кто всѣмъ правитъ и руководитъ, душа моя разстанется со своимъ земнымъ жилищемъ, я буду сознавать, что не вполнѣ умираю, а, такъ сказать, перехожу изъ одного мѣста въ другое, потому что въ тебѣ и черезъ тебя я останусь въ своей видимой оболочкѣ въ мірѣ живыхъ, въ общеніи съ честными людьми и моими друзьями. Общеніе мое съ ними было, благодареніе милости Божіей, не безъ грѣха, каюсь, — потому что всѣ мы и непрерывно молимъ Бога отпустить намъ наши прегрѣшенія, — но безъ упрека. Но хотя въ тебѣ и удерживается мой тѣлесный образъ, однако, если бы при этомъ отсутствовали сокровища души, тебя бы не считали хранителемъ и кладомъ безсмертія нашего имени и удовольствіе мое при видѣ тебя было бы не велико, принимая во вниманіе, что ничтожнѣйшая часть меня самого, а именно тѣло сохранилось бы, а лучшая, — т. е. душа, черезъ которую имя наше пребываетъ благословенно среди людей, развратилась бы и пала. И это я говорю не изъ недовѣрія къ твоей добродѣтели, которую я уже имѣлъ случай испытать, но для того, чтобы еще сильнѣе побудить тебя къ дальнѣйшему совершенствованію.- И въ томъ, что я теперь ношу, я имѣю въ виду не столько твой добродѣтельный образъ жизни въ настоящемъ, сколько желаніе, чтобы ты радовался тому, какъ ты живешь и жилъ, и вдохнуть въ тебя мужество продолжать, такъ и на будущее время. При этомъ я считаю полезнымъ напомнить тебѣ, что я ничего не щадилъ, но все дѣлалъ, — какъ если бы у меня ничего болѣе дорогого не было въ жизни, — чтобы, будучи еще въ живыхъ, увидѣть тебя безупречнымъ и совершеннымъ какъ въ добродѣтели, честности и благородствѣ, такъ и въ свободныхъ познаніяхъ и вѣжливости. И послѣ своей смерти оставить въ тебѣ родъ какъ бы зеркала, отражающаго особу твоего отца, если и не такого превосходнаго на дѣлѣ, какимъ я хочу, чтобы ты былъ, то, по крайней мѣрѣ, такого въ желаніи. Но хотя, блаженной памяти, отецъ мой Грангузье, прилагалъ всѣ старанія къ тому, чтобы я какъ можно лучше усвоилъ себѣ политическую мудрость и знанія, и хотя труды мои и занятія не только шли въ уровень съ его желаніемъ, но даже превосходили его, однако, какъ ты легко поймешь, времена были не столь благопріятныя, какъ настоящія, и у меня не было такого большого выбора хорошихъ преподавателей, какъ у тебя. Времена были еще темныя и отзывались бѣдственной и злосчастной эпохой Готовъ, которые истребили всю хорошую литературу. Однако, Божіею милостью уже и въ мое время свѣтъ и достоинство стали возвращаться наукѣ, и съ тѣхъ поръ она такъ усовершенствовалась, что въ настоящее время меня съ трудомъ допустили бы въ приготовительный классъ, тогда какъ въ эпоху моей зрѣлости я не безъ основанія считался ученѣйшимъ человѣкомъ своего вѣка. Все это я говорю не изъ пустого хвастовства, хотя я и могъ бы въ письмѣ къ тебѣ даже и похвалить себя, ссылаясь на авторитетъ Марка Туллія и его книгу «О Старости», а также на изреченія Плутарха въ книгѣ, озаглавленной: «О томъ, какъ можно хвалить себя, не возбуждая зависти», — но для того, чтобы возбудить въ тебѣ охоту къ дальнѣйшему преуспѣянію. Въ настоящее время дисциплина возстановлена, языки вновь ожили: греческій, безъ котораго стыдно человѣку называться ученымъ; еврейскій, халдейскій, латинскій. Прекрасное и правильное тисненіе книгъ повсемѣстно въ употребленіи. Въ мое время это искусство только-что было изобрѣтено по Божьему вдохновенію, подобно тому, какъ, наоборотъ, огнестрѣльное оружіе измышлено по діавольскому наущенію. Весь міръ полонъ учеными людьми, весьма свѣдущими преподавателями, богато снабженными библіотеками и, по моему мнѣнію, ни во времена Платона, ни во времена Цицерона и Папиньяна не было такъ удобно учиться, какъ въ настоящее время. Скоро никому не будетъ мѣста въ обществѣ, если онъ не былъ образованъ въ мастерской Минервы. Я нахожу, что теперешніе разбойники, палачи, авантюристы и конюхи ученѣе докторовъ и проповѣдниковъ моего времени. Что сказать? Женщины и дѣвушки стремятся къ славѣ и той маннѣ небесной, что зовутъ ученостью. До того дошло, что я, въ мои годы, вынужденъ былъ заняться греческимъ языкомъ, который я до сихъ поръ не то, чтобы презиралъ, какъ Катонъ, но смолоду не успѣлъ изучить. И отъ души наслаждаюсь чтеніемъ «Морали» Плутарха, прекрасныхъ «Бесѣдъ» Платона, «Памятниковъ» Павзанія и «Древностей» Атенея въ ожиданіи того часа, когда Господу моему Создателю угодно будетъ отозвать меня изъ здѣшняго міра и призвать къ Себѣ. Поэтому, сынъ мой, заклинаю тебя, какъ слѣдуетъ воспользоваться твоей молодостью для преуспѣянія въ наукахъ и добродѣтели. Ты находишься въ Парижѣ, съ тобою твой преподаватель Эпистемонъ: въ Парижѣ ты найдешь живыя лекціи; Эпистемонъ будетъ служить тебѣ похвальнымъ примѣромъ. Я разсчитываю, что ты въ совершенствѣ изучишь языки, и хочу этого. Во-первыхъ, греческій, какъ того требуетъ Квинтиліанъ; во-вторыхъ, латинскій; а затѣмъ и еврейскій, ради Священнаго Писанія, а также халдейскій и арабскій; и чтобы ты выработалъ себѣ слогъ въ томъ, что касается греческаго языка по образцу Платона, — что касается латинскаго — Цицерона. И чтобы ты твердо выучилъ исторію и постоянно помнилъ всѣ ея эпизоды, въ чемъ пособіемъ тебѣ будетъ служить космографія тѣхъ, кто ее писалъ. Изъ свободныхъ художествъ я развилъ въ тебѣ вкусъ къ геометріи, ариѳметикѣ и музыкѣ, когда еще ты былъ ребенкомъ пяти или шести лѣтъ; продолжай ими заниматься, а что касается астрономіи — узнай всѣ ея каноны. Астрологію, занимающуюся гаданіемъ, и искусство Луллія брось какъ вздоръ и пустяки. По части гражданскаго права я хочу, чтобы ты зналъ наизусть превосходные тексты и могъ ихъ анализировать съ философской точки зрѣнія. Что касается познанія естественныхъ явленій, то я хочу, чтобы ты любознательно проникъ въ нихъ; чтобы не было моря, рѣки, источника, рыбы, которыхъ бы ты не зналъ; чтобы всѣ птицы въ воздухѣ, всѣ деревья, растенія и плоды лѣсные, всѣ травы земныя, всѣ металлы, скрытые въ нѣдрахъ преисподней, всѣ камни Востока и Юга были тебѣ извѣстны. Внимательно изучи всѣ книги греческихъ, арабскихъ и латинскихъ медиковъ, не пренебрегая и талмудистами и кабалистами, и постояннымъ упражненіемъ въ анатоміи познай въ совершенствѣ тотъ обособленный міръ, который есть человѣкъ. Ежедневно употребляй нѣсколько часовъ на чтеніе Священнаго Писанія. Во-первыхъ читай по-гречески Новый Завѣтъ и Посланія апостоловъ; затѣмъ по-еврейски: — Старый Завѣтъ. Короче сказать, я желаю, чтобы ты былъ кладеземъ знанія: вѣдь впослѣдствіи, когда ты станешь зрѣлымъ мужемъ, тебѣ придется разстаться съ мирными и тихими научными занятіями и учиться рыцарскому дѣлу и обращенію съ оружіемъ, чтобы защищать мой домъ и помогать нашимъ друзьямъ во всѣхъ ихъ дѣлахъ противъ нападеній злоумышленниковъ. И — короче сказать — я хочу, чтобы ты испыталъ свои познанія, а этого ты. всего лучше достигнешь публичными диспутами со всѣми и противъ всѣхъ, и посѣщеніями ученыхъ людей, проживающихъ какъ въ Парижѣ, такъ и въ другихъ мѣстахъ. Но такъ какъ, по словамъ премудраго Соломона, ученость не входитъ въ злую душу, а наука безъ совѣсти одна только погибель для души, то тебѣ подобаетъ служить Богу, любить и бояться Его и на Него возлагать всѣ свои помышленія и упованія и соединяться съ Нимъ вѣрою и милосердіемъ, такъ чтобы грѣхъ не могъ разъединить тебя съ Нимъ. Сторонись, отъ мірскихъ пороковъ; не поддавайся тщеславію, потому что наша жизнь преходящая, а слово Божіе живетъ вѣчно. Помогай всѣмъ своимъ ближнимъ и люби ихъ какъ самого себя. Почитай своихъ наставниковъ, бѣгай общества людей, — на которыхъ не хочешь походить и не расточай даромъ способностей, которыми тебя надѣлилъ Господь. И когда ты убѣдишься въ томъ, что пріобрѣлъ всѣ необходимыя познанія, вернись ко мнѣ, дабы я могъ тебя увидѣть и благословить, прежде нежели умру. Сынъ мой, да будетъ съ тобою миръ и благодать Господа нашего. Amen. Утопія, сего семнадцатаго дня мѣсяца марта.

Твой отецъ
Гаргантюа.»

Получивъ и прочитавъ это письмо, Пантагрюэль ободрился и воспламенился желаніемъ учиться какъ можно лучше; и кто видѣлъ, какъ онъ учился и преуспѣвалъ, тотъ сказалъ бы, что умъ его пожираетъ книги, какъ огонь сухую траву, — до такой степени онъ былъ неутомимъ и усерденъ въ занятіяхъ.

IX

О томъ какъ Пантагрюэль встрѣтилъ Панурга1), котораго всю жизнь любилъ.

1) Фактотумъ, хитрецъ, находчивый, ловкій человѣкъ.

Однажды Пантагрюэль, гуляя за городомъ, по дорогѣ въ аббатство св. Антонія, въ сопровожденіи своихъ людей и нѣсколькихъ студентовъ, съ которыми велъ философскую бесѣду, встрѣтилъ человѣка высокаго роста и хорошаго сложенія, но всего израненнаго и въ такой оборванной одеждѣ, что можно было подумать, что его трепали собаки, или, лучше сказать, его можно было принять за сборщика яблокъ изъ провинціи Першъ. Завидѣвъ его издали, Пантагрюэль сказалъ присутствующимъ: — Видите ли вы человѣка, который идетъ по Шарантонскому мосту, намъ навстрѣчу? Честное слово, онъ бѣденъ лишь случайно: увѣряю васъ, что, судя по его наружности, природа произвела его изъ богатаго и благороднаго рода, но приключенія, которымъ подвергаются любознательные люди, довели его до такого нищенскаго и бѣдственнаго состоянія. И какъ только-что прохожій поравнялся съ ними, онъ его спросилъ: — Другъ мой, прошу васъ, соблаговолите остановиться^ отвѣтить мнѣ на то, о чемъ васъ спрошу; вы въ этомъ не раскаетесь, потому что мнѣ очень хочется помочь вамъ въ вашей бѣдѣ, насколько это въ моей власти, такъ какъ мнѣ васъ очень жаль. Прежде всего, скажите мнѣ, другъ мой, кто вы? откуда вы? куда идете? чего ищете? и какъ васъ зовутъ? Прохожій отвѣчалъ ему по-нѣмецки {Панургъ все время говоритъ съ Пантагрюэлемъ на различныхъ языкахъ, включая и тарабарское нарѣчіе. Мы приводимъ только начальныя фразы различныхъ отрывковъ и затѣмъ ихъ переводъ, когда это дѣйствительно существующій языкъ, а не вымышленная тарабарщина.}: — Junker, Gott geb’ euch Glück und Heil zuvor… Молодой дворянинъ, Господь пошли вамъ радость и благоденствіе, это прежде всего. Любезный дворянинъ, я долженъ вамъ сказать, что то, что вы желаете узнать, очень печально и достойно сожалѣнія. Мнѣ бы пришлось долго вамъ разсказывать и вамъ было бы такъ же скучно слушать меня, какъ мнѣ говорить, хотя поэты и ораторы былыхъ временъ и утверждали въ своихъ поговоркахъ и сентенціяхъ, что воспоминаніе о претерпѣнныхъ страданіяхъ и бѣдности доставляетъ истинное удовольствіе. На это Пантагрюэль отвѣчалъ: — Другъ мой, я не понимаю этого тарабарскаго нарѣчія; если вы хотите, чтобы васъ поняли, говорите на другомъ языкѣ. На что прохожій возразилъ ему: — Al barildim gotfano и пр. (Мѣсто это совсѣмъ непонятно. Но одинъ изъ комментаторовъ Раблэ, Бюрго де-Марэ замѣчаетъ, что можно разложить на отдѣльныя англійскія слова весь этотъ отрывокъ: All, bar, ill, dim, god, fan и проч.) — Поняли вы что-нибудь? — спросилъ Пантагрюэль присутствующихъ. На что Эпистемонъ отвѣчалъ: — Я думаю, что это языкъ Антиподовъ; самъ чортъ ничего не разберетъ! Послѣ этого Пантагрюэль замѣтилъ: — Кумъ, не знаю, можетъ, стѣны васъ поймутъ, но изъ насъ никто ровно ничего не понимаетъ. Тогда прохожій сказалъ: ( — Signor mio, voi videte per exemplo и пр. — по-итальянски) — Господинъ, вы видите, напримѣръ, что волынка только тогда издаетъ звукъ, когда у нея брюхо полно. Такъ точно и я не могу пересказать вамъ свои приключенія, пока голодное брюхо мое не получитъ привычную пищу; ему кажется, что руки и зубы утратили свои естественныя функціи и совершенно уничтожены. На это Эпистемонъ отвѣчалъ: — Такъ же непонятно, какъ и предыдущее. Тогда Панургъ сказалъ: ( — Lord, if you be so vertuousx of intelligence, as you и np. — по-англійски) — Милордъ, если ваши чувства такъ же возвышенны, какъ и вашъ ростъ, то вы пожалѣете меня, потому что природа насъ создала равными, но фортуна иныхъ возвысила, а другихъ унизила. Тѣмъ не менѣе добродѣтель часто въ пренебреженіи, и добродѣтельные люди презираются: до послѣдняго же конца никто не хорошъ. — Еще непонятнѣе, — отвѣчалъ Пантагрюэль. Тутъ Панургъ сказалъ: ( — Jona andie, guanssa goussy etan… Искаженное баскское нарѣчіе, возстановленное однимъ знатокомъ этого языка и въ переводѣ означающее слѣдующее:) — Благороднѣйшій господинъ, для всякой вещи требуется лѣкарство; и каждому оно необходимо, иначе ему приходится плохо. Итакъ, я васъ прошу дать мнѣ знать какимъ-нибудь способомъ, что мое предложеніе въ порядкѣ вещей, и если оно не кажется вамъ неподходящимъ, то накормите меня. Послѣ того спрашивайте меня о чемъ угодно; я ничего не утаю; съ помощью Божіей разскажу вамъ отъ полноты сердца, всю правду. — Тутъ ли ты, Genicoa? — спросилъ Евдемонъ1). На это Карпалимъ отвѣчалъ: — Св. Триньянъ насоли вамъ, я чуть было не понялъ. Тогда Панургъ отвѣчалъ: — Prug frest frinst sorgdmaud… (Это — безсмысленныя слова, ровно ничего не значащія). На это Эпистемонъ сказалъ: Для уразумѣнія этого вопроса слѣдуетъ замѣтить, что вышеприведенный отрывокъ оканчивается словами: Gиniзoa р las а г тайп. — Говорите ли вы, другъ мой, похристіански или по-дурацки? Тогда Панургъ отвѣчалъ: ( — Heere, ik en spreeke anders — по-голландски) — Господинъ, я не говорю на языкѣ, который бы былъ нехристіанскій: мнѣ кажется, однако, что хотя бы я вамъ ни слова не сказалъ, мои лохмотья достаточно поясняютъ вамъ то, что мнѣ нужно. Будьте настолько милосердны и накормите меня. На это Пантагрюэль замѣтилъ: — Все то же самое. Тогда Панургъ сказалъ: ( — Senor, de tanto hablar yo soy cansado — по-испански) — Господинъ, я усталъ отъ разговоровъ; поэтому умоляю васъ припомнить евангельскіе завѣты, чтобы они пробудили вашу совѣсть: если же ихъ недостаточно, чтобы возбудить ваше состраданіе, то я обращаюсь къ естественной жалости, и вы не- останетесь къ ней нечувствительны. А затѣмъ умолкаю. На это Пантагрюэль отвѣчалъ: — Другъ мой, я нисколько не сомнѣваюсь въ томъ, что вы умѣете хорошо говорить на нѣсколькихъ языкахъ, но скажите намъ, чего вы хотите, на такомъ языкѣ, который былъ бы намъ понятенъ. Тогда прохожій сказалъ: ( — Mine lierre, endog ieg ined ingen… и np. — на старо-датскомъ языкѣ) — Господинъ, даже въ томъ случаѣ, если бы я, какъ дѣти и дикіе звѣри, не говорилъ ни на какомъ языкѣ, моя одежда и худоба моего тѣла ясно показывали бы, въ какихъ вещахъ я нуждаюсь; а именно: въ пищѣ и питьѣ. Поэтому сжальтесь надо мною и прикажите, чтобы мнѣ дали возможность успокоить вой въ желудкѣ, подобно тому, какъ ставятъ похлебку передъ Церберомъ. Вы за это проживете долго и счастливо. — Я думаю, — сказалъ Эпистемонъ, что такъ говорили Готы. И если бы угодно было Богу, то такъ говорили бы и мы задомъ. На это прохожій отвѣчалъ: ( — Adon, scalom lecha… и пр. Искаженный еврейскій языкъ. Одинъ изъ комментаторовъ Кармоли возстановляетъ его такъ: Adonai, schalôm lachêm… и пр.) — Господинъ, миръ да будетъ съ вами. Если вы хотите помочь вашему слугѣ, то дайте мнѣ сейчасъ ковригу хлѣба, потому что въ Писаніи сказано: «Кто подаетъ бѣдному, подаетъ самому Богу». На это Эпистемонъ замѣтилъ: — Вотъ теперь я хорошо понялъ, потому что это еврейскій языкъ и съ правильнымъ произношеніемъ. На это прохожій сказалъ: ( — Despota tynim panagathe {Греческая орѳографія Раблэ, по замѣчанію Монтегдона, относится не къ произношенію, установленному Эразмомъ и употреблявшемуся до нашихъ дней, но къ тому произношенію, какимъ теперь замѣняютъ прежнее, на основаніи произношенія, сохранившагося традиціонно въ Греціи! Раблэ, другъ Ласкариса, былъ знакомъ съ этимъ произношеніемъ.} … и пр. по-гречески); — Почему же, достойнѣйшій учитель, вы не дадите мнѣ хлѣба? Вы видите, что я, несчастный, умираю съ голода; и вы безжалостны ко мнѣ и задаете мнѣ безполезные вопросы. Между тѣмъ развѣ не сознаются всѣ тѣ, кто любятъ и изучаютъ науки, что вовсе не нужно прибѣгать къ словамъ и рѣчамъ, когда сама вещь ясна для всѣхъ? Рѣчи нужны только тогда, когда вещи, о которыхъ мы разсуждаемъ, сами не обнаруживаются. — Какъ? — сказалъ Карпалимъ, лакей Пантагрюэля. Да вѣдь это по-гречески; я понялъ. Ты, значитъ, жилъ въ Греціи? Но прохожій отвѣчалъ: — Agouou dontoussys you dena-guez… и пр. (Необъяснимыя слова. Иные полагаютъ, что это какой-то утраченный французскій діалектъ). — Я понимаю, мнѣ кажется, сказалъ Пантагрюэль, — потому что или это языкъ моей родины. Утопіи, или же очень съ нимъ сходенъ по звуку. И собирался продолжать разговоръ, но прохожій перебилъ его, говоря: ( — Jam toties vos, per sacra… и пр. по-латыни“) — Я уже неоднократно заклиналъ васъ всѣмъ, что есть самаго священнаго, всѣми богами и всѣми богинями, если вы доступны жалости, помочь мнѣ въ моей нищетѣ; но мои вопли и жалобы ни къ чему не служатъ. Позвольте мнѣ, прошу васъ, позвольте мнѣ, безжалостные люди, идти туда, куда меня призываетъ судьба, и не утомляйте меня больше своими пустыми разспросами, памятуя старинную пословицу, которая говоритъ, что голодное брюхо къ ученію глухо. — Вы, значитъ, другъ мой, не умѣете говорить по-франпузски? — спросилъ Пантагрюэль. — Отлично умѣю, господинъ, — отвѣчалъ прохожій, — слава Богу, это мой природный и родной языкъ, потому что я родился и выросъ въ саду Франціи — Турени. — Ну, такъ разскажите намъ, какъ васъ зовутъ и откуда вы идете, — сказалъ Пантагрюэль. Честное слово, вы мнѣ такъ полюбились, что если вы только „исполните мое желаніе, то никогда больше со мной не разстанетесь и мы съ вами образуемъ новую пару друзей, какъ Эней и Ахатъ. — Господинъ, — отвѣчалъ прохожій, мое настоящее имя, нарѣченное мнѣ при св. крещеніи, Панургъ, а иду я теперь изъ Турціи, гдѣ былъ взятъ въ плѣнъ, когда неравнымъ часомъ пошли въ Митилены {Въ 1609 г. французы были разбиты турками при Митиленахъ.}. И я охотно перескажу вамъ о своихъ приключеніяхъ, которыя еще удивительнѣе, чѣмъ приключенія Улисса; но такъ какъ вамъ угодно удержать меня при себѣ, а я охотно принимаю предложеніе и завѣряю, что никогда не покину васъ, хотя бы вы пошли ко всѣмъ чертямъ, то мы найдемъ болѣе удобное время для разсказовъ: а въ настоящую минуту мнѣ крайне необходимо поѣсть; зубы у меня острые, животъ пустой, горло пересохло, аппетитъ волчій — все одно къ одному; и если вы испытаете меня на дѣлѣ, то любо-дорого будетъ глядѣть, какъ я ѣмъ. Ради Бога, прикажите мнѣ дать поѣсть. И вотъ Пантагрюэль приказалъ, чтобы его отвели къ нему въ домъ и хорошенько угостили. Что было исполнено, и онъ досыта наѣлся въ этотъ вечеръ и улегся спать вмѣстѣ съ курами и проспалъ до самой обѣденной поры, такъ что ему пришлось прямо съ постели прыгнуть за столъ.

X

О томъ, какъ Пантагрюэль такъ справедливо рѣшилъ необыкновенно темный и затруднительный споръ, что его рѣшеніе признано было превосходнымъ.