Бесплатный фрагмент - «Феликс, расскажи что-нибудь…»

ВСТУПЛЕНИЕ ОТ ВНУЧКИ

Мой дедушка — отличный рассказчик. Его истории про работу, рыбалку и армию сопровождают меня всю жизнь. Они неотделимы от дедушки — от его чуть хрипловатого голоса, жестов, седин, интонации. Я пыталась записывать их, но ничего путного не выходило. Но тут произошло чудо — и дедушка сам потихоньку стал записывать свои истории. Я их отредактировала, добавила свои записи, и вот что у нас получилось.

Аня Тигай

ПОЕЗДКА В БРЯНСК

Если бы не дедушка, Брянск навсегда остался бы для меня унылым постсоветским городком, по которому прошлась волна перестройки и новых времен. Она разрушила дороги и дома, налепила чудовищную рекламу, одела женщин в одинаковые китайские пуховики и оставила после себя громадные новостройки в самых неподходящих местах.

Но я-то была с дедушкой. И под слоем разрухи, бьющих в глаза вывесок и новых домов я угадывала тот, старый Брянск.

Город, где молодой дедушка гонял на велосипеде в гости к двоюродным сестрам Зойке и Светке.

Где в начальной школе ученикам давали кусочек черного хлеба с сахаром, и это было вкуснее любой конфеты.

Где дедушка не поступил в институт, а пошел в техникум, и приняла его туда директриса Фаина Степановна Фролова, которая во время войны вывезла весь техникум в Бухару, а потом вернула обратно. И где дедушку так здорово научили, что он смог переехать в Москву, окончить МИСИ, а потом проработать почти сорок лет в Моспроекте-3 главным инженером.

Где прямо в доме у дедушки жила коза с козлятами, и один из них съел ядовитый фикус и умер. «Я так плакал, Ань, — рассказывал мне дедушка, — я в жизни так больше не плакал, по-моему».

Где дедушкиной маме удалось отстоять их квартиру после возвращения из эвакуации при помощи летчиков и письма Сталину.

Где дедушка с братом после войны в кинотеатре под открытым небом крутили трофейные фильмы. Однажды брат загулял и дедушке с приятелем, семилетним пацанам, пришлось менять бобины самостоятельно. Конечно, одну бобину они пропустили, и возмущенные зрители кричали им: «Сапожники!»

Где в семнадцать лет дедушка пришел сдавать экзамены на вождение мотоцикла, не зная ни одного правила, потому что был уверен, что главное он уже усвоил: «На зеленый — едь, на красный — стой».

Где на могиле моих прадедов (по главной дороге налево после Чмутовых) когда-то посадили две тоненькие березы, которые теперь превратились в толстые тенистые деревья.

Где говорят тем особенным говорком, который я все детство принимала за израильский акцент. Зойка и Светка переехали в Ашкелон и долгие годы они и их друзья были единственными израильтянами, с которыми я общалась. Потом этот говорок через Канаду и Англию снова настиг меня в лице Антона, моего четвероюродного брата. Родители Антона проехали проторенным эмигрантским путем Брянск — Израиль — Канада, а сам Антон поступил в Оксфорд, откуда уже приехал посетить Москву.

Если постараться, кое-где можно разглядеть остатки старого Брянска. Например, в старых, но добротных деревянных домах с резными наличниками. Или в церкви на горе, которую видно на подъезде к городу (главное — абстрагироваться от стоящей за церковью широкоплечей квадратной гостиницы). А больше всего Брянска сохранилось в доброжелательности и непосредственности его жителей. В дедушкиных одноклассниках («Вы мои ископаемые», — ласково обращается к ним мама). В самом дедушке, в его гэканьи, и «по́няла», и манере шумно прихлебывать суп, в отрывках песен и шуток на идише, а еще — в детской чистоте души, наивном и подлинном чувстве красоты. Вот мы смотрим на деревянную скульптуру в брянском парке, и мне она кажется примитивной. Но стоит дедушке сказать: «Посмотри, как красиво», как скульптура тоже начинает казаться мне красивой — настолько сильно обаяние дедушкиной души.

Таков Брянск и таков мой дедушка, про которого я все мечтаю написать, но каждый раз понимаю, что моя любовь к нему гораздо больше моей способности обратить ее в слова.

ГЛАВА 1. Армия

Котлован, или Мой первый проект

Летом 1958 года я получил повестку из военкомата. Попрощался с родными и с котомкой за плечами отправился в армию.

Нас по одному вызывали в комнату, и все получили назначения в разные части. А мне сказали, что я пока не нужен, и отправили домой до особого распоряжения. Вот так закончился мой первый поход в армию.

Я снова пошел работать на стройку и постепенно решил, что про меня забыли. Но в начале декабря снова получил повестку и на этот раз уехал служить в тот же день.

Сначала нас посадили в хороший плацкартный вагон, спальных мест хватало на всех. Кому-то, правда, пришлось забраться на третью полку, где обычно хранят спальные принадлежности и чемоданы. «Как там, наверное, неудобно!» — подумалось мне тогда. Бог мой, знал бы я, что будет дальше!

За ночь мы доехали до Орла, где нас пересадили в товарный состав с вагонами-телятниками. Кто не знает: это вагон с громадной дверью посередине, в центре — железная печка, которая топится углем, а справа и слева — деревянные нары, каждые на 10 человек. Всего вагон вмещает 80 человек.

Зима в тот год выдалась морозная. Ехали мы две недели. Умыться и побриться было негде. Из-за угольной печки мы напоминали шахтеров после рабочего дня. На нарах лежали вплотную, и, чтобы ночью повернуться на другой бок, кто-нибудь ночью подавал команду. Но хуже всего было не это.

Туалета в телятнике, конечно, не было. На больших станциях эшелон стоял несколько минут, расписания у него не было. Начальство боялось, что такого количества новобранцев станции не выдержат. Поэтому поезд отъезжал от станции и останавливался в степи. Открывались двери вагонов, сотни призывников прыгали с высоких платформ на землю и, немного отбежав (кругом необъятная степь, спрятаться все равно негде), снимали штаны и…

Иногда поезд стоял 30–50 минут, а иногда минуту. Тут начиналось самое страшное: в телятниках нет ступенек и поручней, а пол вагона находится на уровне груди. Те, кто оставался в вагонах, протягивали нам руки и закидывали в поезд. Это было упражнение с риском для жизни.

Но все в жизни когда-нибудь заканчивается. Мы приехали на станцию Сары-Озек, это Талды-Курганская область, Казахстан. Грязных, заросших, с черными от въевшегося угля лицами, нас привезли в воинскую автошколу. В большом зале клуба нам зачитали, кто в какой роте и взводе, и стали повзводно отправлять в баню, а остальным всю ночь крутили кинофильмы. Оказавшись в тепле, я заснул без задних ног. Когда рассвело, выяснилось, что я и еще человек 15 намертво забыли, из какой они роты. Помыться нам все равно разрешили, форму выдали, а потом старшины отыскали своих потерявшихся солдат.

Так началась моя нелегкая, особенно в первое время, служба. Зима стояла суровая, а в армию не завезли теплое нижнее белье, выдали трусы, майки и х/б обмундирование. По гарнизону при морозе минус 25 мы бегали без шинелей и шапок. В казарме на 100 человек стояло только две печки по торцам.

Армейская автошкола — отдельная песня. До обеда теоретические занятия, после обеда работа по хозяйству. Практика один раз в неделю до обеда, хотя назвать это вождением можно было с большой натяжкой. После завтрака мы приходили в автопарк. На машину полагалось двое курсантов. Инструктор-старослужащий приказывал заводить машину. И вот после плохого сна и скудного завтрака мы начинаем раскручивать двигатель ручкой. Занятие не из легких: на улице мороз, а наши ЗИЛы и летом-то не просто завести. Так мы мучились от тридцати минут до двух часов, потом немного ездили по автодрому, а затем пора было отгонять машины в парк, мыть их и бежать на обед. После такой учебы кое-что в теории мы освоили, а вот умели ли ездить — большой вопрос.

После обеда старшина выстраивал роту на морозе и распределял солдат на работу. Он вызывал специалистов: плотников, каменщиков, сварщиков. Остальных вооружали ломами, кирками, лопатами и отправляли в котлован долбить мерзлую глину. Работа была тяжелая и продолжалась до ужина ежедневно. Тогда я хотел только есть и спать, больше ни о чем думать не мог. После ужина в кинозале, куда нас каждый вечер водили строем, я спал как убитый. Спустя примерно месяц такой работы я понял, что долго не протяну. Да и обидно — Брянский строительный техникум я окончил с отличием, а занимаюсь на стройке самой черной работой. Я все время думал, как же мне выбраться из котлована.

И тут его величество случай! Как-то во время обеда, когда мы со страшной скоростью хлебали щи, ко мне подошел сержант и спросил, правда ли, что я окончил строительный техникум.

— Да, — ответил я.

— Тебя вызывает командир части, срочно.

Я с большим сожалением глянул на бачок со вторым блюдом, встал и пошел в казарму. Надев шинель, шапку, пришел в штаб нашей части:

— Курсант Шулькин Феликс, по вашему приказанию прибыл.

Командир, солидный полковник, усадил меня и опять поинтересовался про строительный техникум.

— Хорошо, — заключил он, — сможешь ли ты спроектировать нам здание штаба?

Душа моя воспряла, внутри вертелась только одна мысль: наконец-то я выберусь из котлована! Наплевать, смогу ли я выполнить задание или нет — пока буду проектировать, получится как у Ходжи Насреддина: или ишак сдохнет, или шах.

И нагло ответил: — Так точно.

— И сколько тебе потребуется времени? — спросил полковник.

Немного подумав, наобум отвечаю: — Два месяца.

Командир вызывает начальника штаба.

— Выдать курсанту лист ватмана, карандаш и линейку, — приказывает командир. — А тебе, — смотрит на часы, — завтра к 12:00 принесешь чертежи и доложишь о готовности. Кругом, шагом марш.

— Есть, — ответил я и поплелся в казарму. Прошло много лет, но свой первый проект я помню, как будто сделал его вчера. Весь остаток дня и ночь я в тесной каптерке напрягал память, вспоминал своих учителей в техникуме и чертил здание: генплан, планы, разрезы, фундаменты, крышу, стропила, детали — заполнил к утру весь лист ватмана до последнего сантиметра. Не шедевр, конечно, но в то время я был горд собой. Даже подпись свою поставил.

Ровно в 12:00 на следующий день я пришел к командиру с листом под мышкой и гордо доложил:

— Ваше приказание выполнено.

Командир развернул лист на столе, ткнул пальцем: — Что это?

— Фундамент, товарищ полковник.

— А это?

— Стропила, товарищ полковник.

— Это?

— План здания, товарищ полковник.

Как видно, товарищ полковник в проектировании не понимал ни бельмеса, и слава богу. Взяв красный карандаш, он поставил свою подпись и размашисто написал «УТВЕРЖДАЮ».

Так был принят мой первый в жизни проект.

Затем полковник вновь вызвал начальника штаба и приказал:

— Выделить ему взвод солдат и не выпускать из части, пока не достроит.

Несмотря на все приказания, достраивали здание уже без меня. Но это уже совсем другая история. Главное — из котлована я выбрался.

Детский подарок и жареная картошка

Иногда совершаешь поступки, за которые стыдно всю жизнь, но исправить их уже невозможно.

Вот два случая, которые до сих пор не могу забыть.

1959 год, я окончил армейскую автошколу, служу в автомобильной роте батальона аэродромного обслуживания, на бензовозе заправляю самолеты. И вот накануне 7 ноября мой друг Толя Жигач дежурит на КПП нашей автобазы и приглашает меня после отбоя к себе — поболтать, написать письма родным, покурить.

Мы сидим на КПП, время течет незаметно. Мой взгляд падает на большой красивый пакет на полке. «Интересно, что там?» — спрашиваю я. «Это старший лейтенант получил подарок для своей трехлетней дочери к празднику, но забыл взять с собой», — отвечает Толя.

Мы продолжаем заниматься своими делами. И тут мой друг говорит: «А давай попробуем по одной конфетке из этого пакета? Никто не заметит». Как я согласился — ума ни приложу. Потом мы решили съесть еще по конфетке. А потом еще и еще…

Я служил первый год, Толя — третий. Кормили нас в армии отвратительно, и, видимо, шоколад помутил наш разум. Очнулись мы, только когда подъели все до последней крошки.

К середине следующего дня наш командир вспомнил о пакете, но, разумеется, его не нашел и спросил у Толи. Мой друг покраснел и резко ответил, что не знает. А я наутро даже не заходил на КПП. Наш командир сразу понял, что подарка ему уже не видать, но ничего не сказал. А меня до сих пор мучает совесть, что не хватило духа признаться и попросить прощения.

***

Как-то раз, уже на втором году службы, я возвращался на МАЗе из далекого рейса — вез в часть кирпич. Поездка выдалась тяжелой, стояла глубокая осень, ночью уже заметно подмораживало. Ехали мы с лейтенантом по размытым проселочным дорогам. На вторые сутки я наглухо застрял в речушке, которую пытался переехать. Лейтенант ушел в деревню за несколько километров — искать трактор. Я остался в машине и жутко замерз, потому что лейтенант вернулся с трактором только к утру.

Тут нам «повезло» — на пути туда я из этой же речушки вытащил колхозную машину из той самой деревни. Поэтому тракторист охотно согласился нам помочь. Он выдернул меня из речки и пригласил нас к себе перекусить. Вот это было счастье! Мы в дороге уже вторые сутки, я замерз и жутко проголодался. За столом я разомлел от тепла и самогонки. Когда хозяйка поставила перед нами сковородку жареной картошки, я моментально до крошечки всю ее съел. Очнувшись, понял: кошмар! Ни тракторист, ни лейтенант даже не успели притронуться к еде. А хозяйка просто улыбнулась и пошла жарить еще одну сковородку.

Химическая тревога

Это было весной 1961 года, в мои последние месяцы службы в армии. Я дослужился до сержанта, командира отделения спецмашин. И на тот момент болтался в основном без дела, все мысли были о доме. Три года службы — довольно сильное испытание, иногда казалось, что вся жизнь прошла в армии, что ты там и родился. Последние месяцы тянутся особенно долго.

В это время одного моего водителя отпустили на десять дней домой по семейным обстоятельствам и командир роты попросил меня его подменить. Отпуск для солдата дело редкое и святое, я, конечно, согласился.

Моя служба протекала довольно спокойно (не считая полугодовой командировки на целину, но это отдельная история). Ни учебных, ни боевых тревог я не застал, занимался в основном своим шоферским делом. Но как раз в это время, кто помнит, над Советским Союзом пролетел американский самолет с летчиком Пауэрсом, которого потом сбили где-то над Уралом. У нас в части тоже объявили тревогу, но это случилось аккурат в праздник Первого мая. Пока нашли летчиков, пока заправляли самолет, его уже сбили. И вот после этого у нас в части начались частые учебные тревоги, а дежурные летчики сидели всегда в самолетах. Когда в части объявляли тревогу, машины выезжали из парка по командам, но я и еще пара старослужащих в этом не участвовали. Мы на старом газике уезжали из части, чтобы не мозолить никому глаза, добирались до гражданского автопарка и, бросив вещмешки и карабины в машине, купались в теплом бассейне. А вот водитель, которого я заменял, в тревоге как раз участвовал.

Конечно, в первую же ночь объявили тревогу. Схватив карабин и вещмешок, я вместе со всеми прибежал в автопарк. В кузове моей машины, старом громадном трехосном ЗИСе, лежала цистерна с каким-то веществом, большая армейская палатка и деревянные колья для ее установки. Мы в парке звали эту машину «хим-дым». Пока я заводил эту развалюху, крутя тяжелую ручку, пока она, чихая и кашляя, завелась, все благополучно разъехались. И тут я понимаю, что не представляю, куда ехать. Что делать, я напрягся и вспомнил: в какую-то из тревог видел эту машину около нашей гарнизонной бани. Туда-то я и поехал.

У бани никого не оказалось. Больше идей у меня не было, я остановил машину, решил подождать и постепенно задремал.

Что для солдата главное? Вовремя поесть и поспать. Со вторым я благополучно справился. Наступило семь утра, никто не пришел, я вылез из машины и пошел в столовую завтракать. На обратном пути увидел, как возвращается мой батальон. Командир роты отыскал меня по кольям от палатки, которые я растерял по пути. Оказалось, что тревога была химическая. Я должен был приехать в рощу за пять километров от части, разбить там палатку и очищать людей и технику от заражения, которую нам устроили враги. Но батальон не дождался своего спасителя.

Наверное, мой ротный был наказан. Он был пожилой человек, участник Великой Отечественной войны, до сих пор помню его фамилию — Гуртовой. Меня даже не пожурил. Попросил только колья собрать.

ГЛАВА 2. Работа

Ефим Миронович Левинсон

Все мои рассказы начались с одного застолья в Моспроекте. Мой начальник и друг Ефим Миронович Левинсон попросил: «Феликс, расскажи одну из своих рыбацких историй». И пошло-поехало. С тех пор и дома, и на работе меня часто просят что-нибудь рассказать. Я, конечно, совсем не Андроников, но слушают меня, кажется, с удовольствием.

Мне очень повезло в жизни с коллегами. В нашей проектной мастерской было много замечательных людей: архитекторы Николай Алексеевич Осмер, Владимир Константинович Филатов, Ника Александровна Семеновская, Нина Николаевна Мишина, Владимир Александрович Семочкин, Валентина Петровна Яковлева, Рудольф Исакович Чесаков, Сергей Владимирович Леонов и много-много других, о каждом можно писать отдельно. Но первым делом я хотел бы рассказать о Ефиме Мироновиче.

С годами я все лучше понимаю, с каким удивительным человеком свела меня судьба. Рядом с такими людьми, как Ефим Миронович, сам становишься и умней, и благородней. Мне повезло провести с ним бок о бок более сорока лет, за которые я очень многому у него научился. Мы с коллегами уверены, что, выбери он путь артиста или, например, врача, он достиг бы высот профессии. Ефим Миронович был добрым, но строгим и справедливым. Талантливым и человечным. Сам того не замечая, он сыграл большую роль в моей жизни.

На работе в последние годы, уже при новом начальнике Семочкине, мы часто вспоминали разные случаи из жизни, и почти все наши истории начинались со слов: «А вот у Ефим Мироновича был случай» или «А вот Ефим Миронович сделал бы так». После очередного выступления новый начальник заметил: «Хотел бы я, чтобы и обо мне так вспоминали».

Расскажу несколько историй об этом прекрасном человеке.

Я приехал в Москву в 1963 году и сразу начал искать работу. Это оказалось не так-то просто. Волею случая я оказался на собеседовании в 14-й мастерской Моспроекта. Захожу в кабинет, там сидят трое: начальник мастерской, главный инженер и замначальника Ефим Миронович. Я запинаясь начал говорить, что хочу вот к вам на работу, окончил строительный техникум, стал рыться по карманам в поисках красного диплома. Не дав мне договорить и не глядя на мои документы, Ефим Миронович сунул мне чистый лист бумаги: «Пиши заявление, будешь два месяца получать по 70 рублей, потом работать сдельно». И отвел меня в зал: «Вот твой стол, садись и работай». Так за три минуты я устроился в Моспроект, где и проработал более 40 лет, до 2004 года. Ефим Миронович решил мою судьбу.

Ефим Миронович проектировал к Олимпиаде 80-го года Учебно-тренировочный центр в Новогорске. По делам он часто бывал в Госкомспорте, где встречался со знаменитыми футболистами прошлого: Симоняном, Парамоновым, а великий Яшин называл Ефим Мироновича: «Мой архитектор».

Ефим Миронович состоял в Федерации футбола СССР и перед началом сезонов ездил по стране проверять готовность полей к игре. Однажды он собирался в Вильнюс, где а то время как раз проходил Международный турнир по шахматам, и обещал мне автограф Карпова. Ефим Миронович проектировал для него Дом шахмат в Новогорске и хорошо его знал. Я отдал ему книгу Карпова «Девятая вертикаль» для автографа, и Ефим Миронович отбыл в командировку.

Через несколько дней я захожу к нему: «Ефим Миронович, а где мой автограф?» — «Да, — говорит Ефим Миронович, — автограф…» И рассказывает такую историю.

Устроившись в купе, Ефим Миронович отправился в вагон-ресторан перекусить. Хорошо поужинав и немного выпив, он вспомнил, что все деньги оставил в записной книжке. А собираясь в поездку, повертел эту книжку в руках и бросил в стол. «Возьмите, — заметила секретарша, — там же все телефоны». — «Телефоны я и так помню», — отмахнулся Ефим Миронович. Кое-как рассчитавшись с официантом в поезде, он без копейки в кармане прибыл в Вильнюс. Первым делом Ефим Миронович отправил телеграмму домой с просьбой срочно выслать денег. Быстро осмотрев стадион, прибежал на почту — денег нет. А обратный билет нужно срочно выкупить, его заказала Федерация футбола. Пришлось ехать через весь город на медленном трясучем трамвае к председателю спорткомитета Вильнюса и просить взаймы 15 рублей на пару часов.

— Ефим Миронович, какие проблемы, — отвечал председатель, — но возьмите хотя бы 50 рублей.

— Нет-нет, мне на плацкартный вагон вполне хватит 15.

Ефим Миронович снова тащится в трамвае через весь город на вокзал.

— Ваш билет забронирован, спальный вагон, с вас 30 рублей.

— Мне бы плацкартный.

— Плацкартных свободных нет. И учтите: выкупить билет нужно до 15:00, — отвечает кассирша.

Ефим Миронович снова бросился на почту, деньги так и не пришли, пришлось снова ехать к председателю (все еще на трамвае, денег на такси как не было, так и нет), одолжить у него еще 15 рублей и во второй раз ехать обратно на вокзал.

— Вы опоздали, сейчас 15:30, ваш билет продан, — невозмутимо ответила кассирша.

Ефим Миронович пустил в ход последний аргумент: протягивает в окошко удостоверение участника ВОВ и просит билет хоть в общий вагон. Но кассирша непреклонна. Пришлось идти к начальнику вокзала — тот разобрался в ситуации за три минуты. Звонит в ту же кассу, и Ефим Миронович в третий раз идет к кассирше.

— Что вы мне суете, — кричит она на Ефим Мироновича, который протягивает ей удостоверение ВОВ. — Берите свой билет в общий вагон.

Оставшиеся деньги Ефим Миронович потратил в вагоне-ресторане.

«Ну вот, Феликс, сам посуди, — разводит руками Ефим Миронович, — было ли у меня время добыть для тебя автограф?»

А как пел Ефим Миронович! Он обладал абсолютным слухом, мог исполнить любую оперную арию и знал слова всех известных песен. В мастерской до сих пор помнят его «Поет морзянка за стеной веселым дискантом…».

Однажды мы отмечали юбилей нашего сотрудника в ресторане «Прага». Ефим Миронович спел одну из арий, и все присутствующие в общем зале — и наши, и иностранцы — аплодировали ему стоя.