Бесплатный фрагмент - Фантомные боли железных грифонов

Пролог

19 июня, 67-ой год после Конца света

Сознание ко мне возвращалось очень медленно, будто всплывало откуда-то из кишечника. Однако оно вернулось раньше, чем способность шевелиться, и я успел сообразить, что разумнее будет сперва прислушаться к происходящему вокруг. Оценить, так скажем, ситуацию, а уж потом оживать.

Бьющий в лицо белый свет обжигал глаза даже сквозь закрытые веки, тело обжигал холод. Я промёрз, как завалявшийся в морозилке полуфабрикат.

Кто-то подошёл и склонился надо мной, частично заслонив слепящий свет. В нос ударил острый и стерильный запах чего-то медицинского, за которым прятался тихий шлейф цветочных духов. Женщина.

Писк каких-то приборов, резиновое клацанье кнопок над моей головой, затем — быстрое царапанье ручкой по бумаге.

Хлопнула дверь, впустив аромат крепкого горячего кофе. Сразу же чертовски захотелось пить.

— Добрый вечер! — мягко поздоровался мужской голос.

Я бы дал его обладателю лет пятьдесят. Если верить шагам, пришёл он не один.

— Какие новости о нашем госте, доктор Сталь?

О, Сталь! Тебя я знаю, про тебя мне рассказали. В памяти всплывает фото из личного дела: сухие острые черты, светлые, на скорую руку забранные волосы, строгая складка у тонких, плотно сжатых губ и стальной взгляд льдисто-голубых глаз поверх узких прямоугольных очков. Катриса Стельман, пятьдесят шесть лет, военный нейробиолог, специализировалась на разработке методов сканирования и оцифровки сознания. Была ведущим специалистом в составе одной из первых групп, прибывших в Творецк после произошедшей здесь катастрофы шесть лет назад.

— Любопытные, Профессор, — ответила она.

«Профессор» тоже, скорее всего, погоняло, как и «Сталь» — меня предупреждали, что именами здесь пользоваться небезопасно. Но его я не знаю.

— Получилось установить личность? Кто он?

— Мужчина около тридцати пяти лет в отличной физической форме… Да, выглядит моложе, но я склонна доверять анализам, а не внешности.

Да вы мне льстите, доктор! На самом деле мне чуть больше. Наверное. Я сам не знаю.

— Рост метр восемьдесят шесть, вес семьдесят девять с половиной килограммов; увечья, импланты, хронические заболевания отсутствуют, следы наркотических веществ в крови — тоже…

— Ну, это всё мы и так видим, — перебил Профессор. — Вы бы его, кстати, хоть прикрыли…

— Зачем? Он же не труп.

— Вот именно. Лежать голым на железном столе наверняка не слишком приятно.

— Он без сознания. Ему всё равно.

Ну отлично. Вы всех гостей так встречаете?

Зашуршала ткань, послышались шаги, и мои бёдра укрыло что-то лёгкое, нагретое теплом чужого тела. Наверное, медицинский халат. Сталь скептически хмыкнула, — значит, халат не её.

— Продолжайте, пожалуйста, — голос Профессора прозвучал совсем близко.

Ему, значит, обязан.

— Ах, можно, да? — нарочито вежливым тоном съязвила Сталь. — Спасибо. Что ж… Кхм… Ещё я обнаружила несколько старых, давно сросшихся переломов. Сейчас все показатели в норме, из повреждений только несерьёзные ссадины, но это последствия падения. И вот ещё… — Чувствую, как она приподняла моё запястье. — Видите? Несколько дней назад он подрался. Впрочем, несильно.

Кто-то ещё, до сих пор стоявший поодаль, подошёл ближе к столу.

— И драться он умеет. — Женщина лет тридцати, голос холодный, как ноябрьское море, и такой же глубокий, аж мурашки по коже. — Это видно по рукам. По оставшимся на них повреждениям.

Ого, да у нас тут знаток, определяющий по сбитым костяшкам, поставлен ли удар! Кто ты, детка? Под твой голос воображение рисует изящные запястья, высокие скулы, тонкие ноздри, презрительный взгляд… и чёрное кружевное бельё.

— Поверю вам на слово, — соглашается с ней Сталь. — В этом вы понимаете больше нас с Профессором. Что же касается его мозга, я не нашла никаких следов допрошивок, исправлений или удаления данных. Но интересно вовсе даже не это, а вот что: у него отсутствует индивидуальный чип личности.

— Удалён? — переспросила «эксперт по сбитым костяшкам».

— Нет. Его не было в принципе. Никаких следов чипирования.

— Как такое может быть? — удивился Профессор. — Без чипа личности не прожить и недели. К нему привязано абсолютно всё: паспорт, финансы, сотовая связь, медкарта, имущество, трудовой договор, налоговая отчётность, штрафы, коды доступа в собственное жильё, соцсети… Да водительские права на его мотоцикл, в конце концов! Не мне вам рассказывать.

— А с чего вы взяли, что у него есть права на этот мотоцикл? — холодно возразила «эксперт по костяшкам».

— Если он не был чипирован, то официально этого человека не существует. — Это снова Профессор. — Доктор Сталь, вы уверены, что здесь не может быть ошибки?

— Я изучила его тело — каждый миллиметр — на остаточные следы чипирования. На случай, если вдруг чип был вшит куда-то ещё, а не в сгиб локтя. И ничего не нашла. — Сталь сделала многозначительную паузу. — Он полностью чист. Как будто вообще не из этого мира. Ни чипа (и, соответственно, документов), ни остаточных меток чипирования, ни корректировок сознания, ни каких-либо особых примет — татуировок, например, или пирсинга. А уж этого добра сейчас у всех в избытке! — Сталь немного помолчала. — У него остались следы от проколов правой брови (в двух местах) и сосков, но весь пирсинг убран давно, несколько лет назад. Создаётся впечатление, что он старается не привлекать к себе внимания, чтобы его лишний раз не запоминали и не узнавали, — закончила доктор, изучившая каждый миллиметр моего тела.

Внимательная! Но с допрошивками она всё же ошиблась.

— Я бы предположила, — вмешалась «эксперт по костяшкам», — что он пользовался фейковой личностью с помощью пиратского невшивного чипа. Редкое явление. Редкое, опасное и технически сложное. Нужно разбираться в коде, не привлекать к себе внимание, не задерживаться на одном месте и быть всегда начеку, иначе быстро попадёшься. Вы обратили внимание, что у него за мотоцикл? Это эндуро — внедорожник для гонок по пересеченной местности. Такой байк выдерживает экстремальные условия и проедет практически везде. Идеальный вариант, чтобы смыться от погони.

О, детка, да ты прошарена, хоть и права не во всём! Однако в твоём голосе ни любопытства, ни увлечённости — сухая констатация фактов. Даже обидно! Как правило, у женщин я вызываю больше эмоций.

Все трое несколько секунд молчали. «Эксперт по костяшкам» (и, видимо, ещё по эндуро) подошла ближе к столу, и я кожей ощутил, как внимательно она меня разглядывает. Но взгляд её оказался не теплее голоса. Сложная — это я тоже почувствовал своей голой шкурой. Умная и злая. Такие мне по душе!

Эй, детка, если захочешь перепроверить коллегу и изучить моё тело, я не против. Только давай без зрителей, и я буду в сознании, идёт?

Она склонилась надо мной чуть ниже и… Волна одуряющего запаха дождя и бетонной пустоты заброшенных крытых парковок, металла и винного осадка захлестнула меня, заполнила нос, грудь, голову, отключила мозг, усилила кровоток…

Следующую её фразу я пропустил мимо ушей, не расслышал из-за грохота пульса в собственной голове. Мысленно возблагодарил Профессора за халат, оказавшийся сейчас очень кстати. Опомнился, только когда она отошла от меня, а Сталь озадачилась, велика ли вероятность того, что я преступник и могу быть для них опасен.

— Кем бы он ни был, — ответил ей Профессор, — Город точно знает, кто этот парень, раз он ему зачем-то понадобился. Нам остаётся лишь подождать, когда всё встанет на свои места. Не волнуйтесь, Город не допустит, чтобы кто-то (или что-то) угрожало нашему благополучию.

— Да, в этом вопросе Город конкурентов не терпит, — хмыкнула «эксперт».

— Вы несправедливы. Город заботится о тех, кто ему служит, и вы знаете это на собственном опыте, Сага.

Сага? Серьёзно? Детка, ты и есть та самая Сага?! Вот ведь нубий гайд!

Глава 1

14 июня, 67-ой год после Конца света

Он влетел на парковку «Логова» на своём эндуро, лихо перескочив «лежачего полицейского» на въезде. Резко вильнул вправо, пропуская выезжающий навстречу джип, и затормозил на свободном парковочном месте, юзом разворачивая байк, вычерчивая колёсами на пыльном асфальте тёмные петли.

— Йе-е-е, кр-р-расава! — раздался пьяный возглас из компании парней, куривших у заднего входа. — Чётенько зашёл, пацан!

Он их не знал, но всё же сдержанно, с ленцой, отсалютовал им, слезая с мотоцикла. Снял шлем, щурясь на закатное солнце, слепящее после тонированного визора. Рукой зачесал назад упавшие на глаза тёмно-русые пряди, влажные от пота, и направился к главному входу под неоновой вывеской.

Здесь он бывал чаще, чем где-либо ещё, ведь для таких, как он, это одно из самых безопасных мест. Нормальные люди старались объезжать трассу, на которой стояло «Логово» (танцпол и бар на подземном уровне, гостиница на двух верхних этажах), потому что вела эта трасса к Творецку — закрытому научному городку с дурной славой.

Поговаривали, что в этом Творецке то ли какие-то суперсекретные опыты проводятся, то ли команда тамошних учёных сошла с ума и превратилась в тоталитарную секту, но город был закрытым настолько, что меж столбов, вкопанных по его границе, гудело силовое поле, в прямом смысле испепеляющее любого, кто попытается проникнуть на территорию без приглашения. Да, и обожжённые трупы находили, и люди в этих местах пропадали. А вот из Творецка, если верить слухам, никто не возвращался уже лет шесть — с того момента, когда в него долбануло метеоритом.

Поэтому в «Логово» приезжали те, кто не верит в мистические городские легенды, и те, у кого не слишком тёплые отношения с законом: до ближайшего жилья (не считая Творецка), а значит, и до ближайшего поста полиции не меньше пятидесяти километров. Фараоны сюда, даже если их специально вызвать, вряд ли поедут. Во всяком случае, одного звонка будет недостаточно. Конечно, в «Логове» есть своя охрана, но с ней всегда можно договориться, если не нарушать правил заведения, коих всего два. Первое: испортил собственность «Логова» — заплати или отработай. Второе: никакой мокрухи на территории. В остальном же — развлекайся, как тебе нравится: здесь не спрашивают документов, не регистрируют автомобильные номера на стоянках и не запоминают лиц.

Он вошёл внутрь и сразу свернул направо, в коридор, уходящий вниз.

Ночной клуб, пропитанный запахом алкоголя и сигаретным дымом, подсвеченный сине-сиреневым неоном, пульсировал ритмичным техно. На танцполе, словно загипнотизированные змеи, извивались в причудливых танцах нечёткие из-за дыма человеческие силуэты. То здесь, то там мелькали флюоресцентные татуировки, фосфоресцировали цветные пряди в волосах, линзы всех невозможных оттенков, лак на длинных ногтях и затейливый пирсинг, просвечивающий через одежду в самых неожиданных местах.

От входа до противоположной стены тянулась блестящая барная стойка с высокими табуретами. Бармены, по пояс голые, лишь с белоснежными воротничками и манжетами, смешивали коктейли, жонглируя бутылками. Народу сегодня было маловато.

Его внимательные тёмно-серые глаза окинули беглым взглядом сидящих за стойкой: какая-то молодёжь, потрёпанные парни, потасканные девчонки… Не разгуляешься.

Тут из бокового коридорчика, ведущего к туалетам, вывернул невысокий бритый качок лет за тридцать.

«О, а вот это уже интересно!» — подумал сероглазый.

Качок (явно большой поклонник синтола, а не спортсмен) многообещающе поблёскивал в неоновых отсветах бритым черепом, украшенным дорогой татуировкой «под золото», и обилием побрякушек ей в цвет. На каждом пальце по массивной печатке, на шее три цепи толщиной с якорные.

«Наш клиент, — мысленно усмехнулся сероглазый, провожая качка взглядом. — Хорошая ждёт охота!»

Тот уселся за стойку рядом с тонкой, сплошь татуированной брюнеткой с длинной косой на макушке. Что-то ей сказал. Не слишком ласковое, судя по реакции брюнетки.

Сероглазый двинулся в их сторону.

Качок схватил подругу за локоть, и она резко выдернула свою руку из его лапищи:

— Да пшёл ты, говнюк недоделанный! Я тебе не одна из твоих сучек, так что — либо давай со мной нормально, либо катись на своём сраном джипе!

— И чем ты от них отличаешься… — ответил качок и так щедро пересыпал продолжение фразы грязным матом, что сероглазый невольно поморщился.

— Да пшёл ты…

Договорить она не успела: лапища в перстнях схватила её за затылок и приложила бы лицом о барную стойку. Но лапищу перехватила рука в мотоперчатке с металлическими нашивками на костяшках.

— Закурить не найдётся, любезный? — холодно поинтересовался сероглазый.

Его пальцы стальной хваткой держали качка за запястье повыше его биороутера — центра доступа к индивидуальному чипу личности и пульта управления им.

«А ремешочек-то на битере выпендрёжный, не для простых юзеров», — мелькнуло в голове сероглазого в подтверждение, что с выбором жертвы он не ошибся.

— Иди на хрен, утырок! Не видишь, я со своей сучкой базарю!

— Не вижу здесь ни одной сучки, кроме тебя, — всё так же спокойно ответил сероглазый.

Качок рванул руку из захвата, но безрезультатно. Побагровел лицом, сильнее наливаясь беспомощной яростью: сероглазый парень, хоть по плечам и в двое его у́же, оказался сильнее.

— Что, туфтогон? — Губы сероглазого тронула язвительная ухмылка. — Не выручают синтоловые мышцы? Ай-яй-яй…

Он резко дёрнул качка за запястье, сорвав того с табурета, но упасть не дал: удержал на ногах, развернул спиной к себе, заламывая ему руку.

— Ай, падла! — неожиданно тоненько для такого корпуса взвизгнул качок. — Руку мне сломишь, руку сломишь, падла!

— Не сломаю, — раздалось над самым ухом качка. — Тебе предложили свалить, вот и давай, дебагни отсюда!

Сероглазый несильно толкнул его вперёд, к выходу. Чтобы не упасть, качок сделал несколько быстрых шажочков в заданном направлении, выпростал заломленную руку, остановился. А потом схватил свободный табурет и ломанулся с ним на сероглазого. Тот успел среагировать, отклонился. Железные ножки мелькнули перед самым его носом, табурет пролетел мимо, ударившись о барную стойку. Следом за мебелью на сероглазого с утробным рычанием полетел качок, сжав кулак до хруста золотых печаток.

— Ну ещё больше разбег возьми, долдон!

Сероглазый предплечьем блокировал его руку и впечатал ему в челюсть кулак, затянутый в мотоперчатку с железными нашивками. Махнув в воздухе ногами, словно на льду поскользнулся, качок смачно рухнул на пол всей своей тушей, бугристой от синтоловых мышц.

— Ещё? — спросил склонившийся над ним сероглазый.

Качок вяло трепыхнулся, пытаясь подбить его под колени, но тут же получил добавочный по морде. На пол брызнула чёрная в ультрафиолете кровь.

— Бэкапь свой таск, лузер! — усмехнулся сероглазый. — Эй, парни, я тут малость намусорил, — обратился он к стоящим недалеко от входа охранникам.

Те, равнодушно наблюдавшие за потасовкой, вяло отлепились от стены и подошли к распростёртому на полу качку, подхватили его за руки и поволокли на выход. За стойкой тут же возник бармен и с улыбкой в цвет своего белоснежного воротничка и манжет предложил сероглазому на маленьком подносе платёжный терминал — для чаевых потревоженным охранникам. Сероглазый набрал сумму и, поддёрнув рукав мотокуртки, приложил к терминалу свой биороутер.

— Тут не занято? — спросил он у подруги качка, указывая взглядом на освободившееся место.

Девушка смотрела на него с нескрываемым интересом.

— Лихо ты его!

— Ты ведь не в обиде?

— Не-а. — Она довольно улыбнулась и придвинулась поближе к сероглазому. — Я б ещё добавила! Марек — тот ещё больной ублюдок на самом-то деле.

— Что ж ты с ним связалась? — Сероглазый махнул бармену, жестом заказывая повторить напиток девушке и сделать такой же ему.

— Он купил мне бизнес. В смысле — дал денег в долг.

— У него их, видно, с избытком?

— До жопы! Того гляди чип треснет от количества нулей. Но я всё бабло ему вернула, и с процентами. А он быковать начал, в дела мои полез, будто я ему ещё что-то должна. Попутал с одной из своих шлюшек, скотина! Ну да чёрт с ним. Меня, кстати, Рита зовут. Я тату-мастер. Нравится? — Она вытянула татуированные руки, но ответа не ждала: в том, что её работа нравится всем, она не сомневалась.

— Эффектно. Это что-то кельтское? — сероглазый пригубил из появившегося перед ним бокала.

— Ага. Песни мертвецов.

— Почему так?

— Потому что любая такая завитушка что-то да значит. И если их сложить вместе, получится история. Но те, кто знал эти истории, уже тыщу лет как в могиле. Вот и выходит, что это песни мертвецов.

— Интересно. Сама не знаешь, о чём твои татухи?

— Не-а. Большинство символов настолько древние, что расшифровать их сейчас невозможно. Когда-то были всякие там исследования, но после того, как две трети мира схреначились под воду, мало что осталось. Считай — ничего.

— Не две трети мира схреначились, — поправил сероглазый, — а уровень мирового океана поднялся из-за смещения земной оси.

— Да мне по фигу. Результат один. Не нуди, — улыбнулась она ему, как старому приятелю.

— Зачем набивать символы, значения которых ты не знаешь?

— Должна же быть в девушке какая-то загадка! — хохотнула Рита, отпив из своего бокала. — В том числе и для неё самой. А вообще — просто рисунки клёвые, и сейчас мало кто такие делает, поэтому с ними выделяешься. Это ещё и моё портфолио, должна ж я в салон клиентов привлекать!

Она помолчала, окинув собеседника нескромным взглядом.

— А у тебя какие татухи?

— У меня их нет.

Напиток Риты, цедившей его через соломинку, шумно взбурлил, едва не выплеснувшись из стакана.

— Как так?

— Ну вот так.

— Вообще нет? Совсем? Ни одной?

Сероглазый покачал головой.

— Да ты гонишь!

Тот лишь плечами пожал, отпивая из своего бокала.

— Ну-ка, снимай куртку! Я серьёзно. Снимай!

Под мотокурткой оказалась чёрная футболка — и никаких татуировок. Рита спрыгнула с табурета и обошла сероглазого, задрала его футболку на спине и животе, одобряюще хмыкнула, задержав взгляд на рельефном прессе.

— Убедилась?

— Не-а! — Она игриво прищурилась. — Я ж ещё не видела, что спрятано под твоими джинсами.

Рита помедлила, зацепившись двумя пальцами за ремень сероглазого. Любой другой мужчина в такой ситуации предложил бы ей проверить, но этот просто молчал, глядя на неё с завлекательной хитринкой, притаившейся во взгляде и уголках губ.

— Хочешь, набью тебе что-нибудь? — предложила Рита. — Прямо сейчас, у меня инструменты с собой! Бесплатно.

— Давай лучше поужинаем.

Официант проводил их в одну из свободных кабинок по ту сторону танцпола. Рита уселась не напротив, а рядом с сероглазым, скрипнув кожаными штанами по дерматиновому дивану. Официант скрылся за тяжёлой шторой, пообещав принести заказанные блюда «в мгновение ока», и Рита, с ленцой потягивая свой коктейль через соломинку, положила острый подбородок на плечо сероглазому.

— Как тебя зовут? — вполголоса спросила она.

— Зови, как хочешь, — в тон ей ответил он.

Рита расценила ответ как шутку:

— Что, и имени у тебя тоже нет? Смешно.

Сероглазый ухмыльнулся, и что-то в этой ухмылке подсказало, что он не врёт.

— Да ладно! — Рита чуть отстранилась, чтобы лучше разглядеть его лицо. — Серьёзно?! — В её взгляде плескался жгучий интерес. — Погоди, но ты же только что расплатился, — насторожилась она. — Если есть битер, то есть и чип, а чипа без имени не бывает. И не вешай мне, что битер тиснутый, он же дальше пары метров от чипа не работает!

— Это не битер, — загадочно ответил сероглазый. — От битера тут только корпус и ремешок.

Он видел, что её распирало любопытство. И медлил с дальнейшими объяснениями, вынуждая её спросить. Надо отдать ей должное: сразу Рита не поддалась. Она держала паузу, но вопросы жгли язык так нестерпимо, что пришлось заливать пожар коктейлем из соломинки. Через несколько глотков бокал гулко хрюкнул: напиток закончился. Она поболтала соломинкой, на дне переливчато зазвенели подтаявшие кубики льда. Вошёл официант с заказанными блюдами и очередной порцией алкоголя, ловко составил всё на низкий столик и, дождавшись, когда битер сероглазого пискнул о предложенный терминал, бесшумно скрылся за тяжёлой шторой.

— И что же это тогда? — Рита кокетливо прищурилась, и её ладонь легла сероглазому на бедро, скользнула по жёсткой ткани мотоджинсов на внутреннюю его сторону.

Сероглазый помедлил ещё пару секунд, с наслаждением отпивая из своего бокала. Потом приобнял её за талию, и его пальцы, нырнув под тонкий край обтягивающего топа, медленно поползли вверх, оставляя за собой мурашечную дорожку на горячем бархате татуированной кожи. Рита, всё так же продолжая смотреть ему в глаза, придвинулась теснее.

— Я зову его «Муравьём». Девайс для удалённого взлома чужих битеров.

— Чего-о-о? Взломать битер невозможно!

Он ухмыльнулся себе под нос. Ещё лет двадцать назад ему требовалась быстрота и ловкость рук, чтобы увести чей-то кошелёк или банковскую карту. Сейчас достаточно близкого контакта «Муравья» с битером жертвы. За несколько секунд он взламывает хитроумную государственную защиту и получает доступ к чипу и всем его данным, позволяя своему хозяину (и разработчику) использовать чужую личность и тратить чужие деньги.

— Нет ничего невозможного, детка. Сейчас за выпивку и ужин платит твой богатенький качок.

— Да ты гонишь!

— Смотри. — Сероглазый активировал экран биороутера, на котором высветились входящие сообщения об оплате.

— Охренеть! — выдохнула Рита, увидев в строке плательщика имя своего Марека. — А ему эти сообщения не придут?

— Нет. Все ответы на операции, совершённые через «Муравья», «Муравьём» же и перехватятся.

— Кру-у-уть! И откуда у тебя такая фиговинка?

— Угадай.

— Погоди… Вот только не говори, что сам сделал!

В её глазах бенгальским огнём сверкнуло недоверие, но он её догадку опровергать не спешил.

— Серьёзно?!

Рита уставилась на него так, будто хотела выудить правду взглядом прямо из его мозга через чёрные туннели зрачков.

— Твою ж мать! — прошептала она. — Да твою ж… — Взяла очередной коктейль и в один глоток, без всякой трубочки, прикончила его. — Да ты чёртов гений!

Она выловила из бокала кубик льда, приложила его к виску и, бархатно глядя в глаза безымянного, пояснила:

— Кайфую от умных. А ты умён настолько, что мне даже жарко стало.

Она повела кубик льда вниз по щеке и шее, оставляя на коже влажно блестящую дорожку, медленно очертила острые ключицы, под которыми вились тонкие татуировки. Капли серебряными змейками соскальзывали в глубокое декольте, теряясь в ложбинке меж тугих грудей. Когда лёд наполовину растаял, Рита прикоснулась им к губам сероглазого, обвела их по контуру.

— Давай всю ночь гулять на Мареково бабло, — шепнула она.

— «Муравей» держит данные чипа часа два, не дольше.

— Вот ка-а-ак…

Барьер из истончившегося льда между её пальцами и его губами окончательно растаял, но Рита руку не убрала. Она ещё раз очертила его губы, проскользила по щеке, колючей от двухдневной щетины, запустила пальцы в его волосы и медленно закинула свою ногу ему на бедро.

— Ну тогда-а-а… — Она легко и изящно, будто бы и не была уже достаточно пьяна, села на него верхом. — Тогда нужно оплатить номер заранее, пока твой «Муравей» ещё в деле. Возьмём самый лучший.

— Возьмём, какой захочешь, — улыбнулся сероглазый.

Вечер обещал быть приятным.

Глава 2

У него был загадочный взгляд, насмешливая полуулыбка одним краешком тонких губ и непослушные волосы, коротко стриженные на висках и затылке, более длинные на темени. О таких, как он, говорили: «себе на уме».

У него было две жизни, но ни в одной из них не было ни настоящего имени, ни возраста.

В первой его называли Мальчик. Он жил ею лет до девяти или десяти. А может, до восьми — никто, включая его самого, не знал точно. Закончилась она в тот момент, когда он, бредущий который день без еды и воды вдоль заброшенной трассы за десятки километров от человеческого жилья, в очередной раз упал, но подняться уже не смог.

Вторая жизнь началась, когда он очнулся в каком-то подвале, закутанный в пропахший псиной клетчатый плед. Стены, на две трети выкрашенные тёмно-зелёной краской, местами сильно облупились; с низкого, покрытого влажными разводами потолка свисали на чёрных проводах жёлтые лампочки — ещё старинные, которые нагреваются, когда светят. На длинных, грубо сколоченных из досок столах (и под ними — тоже) мигали, жужжали и щёлкали разномастные приборчики. Не обычные компьютеры, которые ему встречались и раньше, а какие-то сложные машины, больше похожие на оборудование секретной лаборатории.

Пытаясь осмотреться, он вытянул шею из своего клетчатого кокона, и тут же над его головой раздалось:

— О, очнулся! Кракер, Малварь, пацан очнулся!

…Их было четверо — безымянных, нечипированных, несуществующих. Три парня и девушка.

Малварь, Кракер, Анрег и — Гейт, душа их компании.

Каждому не больше двадцати пяти, и каждый — гений.

«Знаешь, кто мы такие, пацан? Мы пишем код. И тебя научим!»

«Добро пожаловать в семью, пацан!»

В начале нулевых стало модным ждать конца света. Его не предсказывал только ленивый, вариантов апокалипсиса развелось великое множество, как и его дат. Но победила комета. Она не врезалась в Землю, как предполагали пессимистично настроенные учёные, но прошла так близко к ней, что из-за гравитационного взаимодействия сместилась земная ось.

И началось: повышение уровня мирового океана, сдвиги тектонических плит, неурожаи, голод… Спустя десять лет Земля восстановила былую стабильность, но её внешний вид изменился до неузнаваемости. Теперь мировой океан омывал два материка (большой и поменьше) и несколько обособившихся архипелагов.

За тот период погибло огромное количество людей, сгинули города и целые страны, бесследно исчезли оказавшиеся на пострадавших территориях культурные и интеллектуальные ценности, которые человечество не успело спасти ил сохранить в цифровом формате.

Становилось всё меньше высококлассных специалистов, меньше университетов, ещё меньше — тех, кто мог в них преподавать. Высшее образование превращалось в миф, как и целиком ушедшая под воду Лига плюща. И тогда остро возник вопрос подготовки необходимых кадров в таких сложных условиях и в максимально сжатые сроки.

Разработки способов внедрения информации напрямую в мозг велись ещё до Конца света, но не особенно активно. В конце десятых годов постапокалипсиса это направление вышло на первый план, и правительство дало нейроучёным полную свободу, завершив все морально-этические споры. В разваливающемся на куски мире мораль и этика уступили место инстинкту выживания.

В итоге разработали методику, с помощью которой оцифрованный курс науки внедрялся в мозг будущему специалисту за пару недель, и это заменяло пять лет обучения.

По сути, нейроучёные изменяли людям память, искусственным образом создавая новые воспоминания.

Когда человек что-то запоминает, в мозге формируется последовательность активности нейронов. Когда же ему требуется что-то вспомнить, для успешного извлечения нужного воспоминания его мозг должен воспроизвести ранее созданную последовательность. Нейропрограммисты создавали воспоминания, формируя в мозге определённую последовательность активности нейронов, алгоритм которой прописывался в компьютерном коде. Все оцифрованные дисциплины перевели в такие коды, чтобы можно было «заложить» эти знания в мозг. И потом, с помощью направленного электромагнитного, ультразвукового, гамма- и ионизирующего излучения, по прописанному в компьютерном коде алгоритму, формировалась нужная последовательность активности нейронов и, соответственно, нужное воспоминание.

Процедура была длительной и небезопасной, её проводили, только погрузив человека в искусственную кому. Но она давала отличные результаты! «Осечки», безусловно, случались. Такой объём новой информации мог довести человека до психического расстройства, и искусственная кома вредила организму, поэтому претендентов отбирали тщательно и досконально их обследовали: мозг, психику и общее состояние здоровья.

Метод «допрошивки» мозга начал развиваться семимильными шагами; вскоре успешно прошли и опыты удаления воспоминаний — разрушения последовательности активности нейронов.

Уже в тридцатые годы с помощью метода допрошивки государство стало готовить необходимых в той или иной области профессионалов всего за пару недель. Мир на шаг отошёл от пропасти, в которую рисковал сорваться. В руках учёных оказались технологии, способные насильственно менять сознание.

Безусловно, их использование строго регламентировалось законом. Но не прошло и пяти лет, как методы утекли в руки нейрохакеров, пишущих код под конкретный частный запрос и допрошивающих всех желающих подпольно, только плати. Этим и занимались Малварь, Кракер, Анрег и Гейт. Они работали чисто и качественно, их идеально отлаженные коды не давали сбоев. Вот только «купленные» знания за свои не выдать, даже если возникнет острая в том необходимость — самое элементарное сканирование мозга определяло наличие «швов»: хоть от государственной допрошивки, хоть от хакерской. Эти «швы» считались неизбежной побочкой, которую никак не исправить. Но однажды на одном из клиентов Малваря их не нашли…

Малварь, сам того не подозревая, научился делать то, что все остальные считали невозможным. Он научился допрошивать «бесшовно».

В то время экспериментатор Кракер увлёкся новым веянием: темой сканирования личности и перевода её «в цифру». И они с Малварем решили отсканировать его личность, чтобы вычленить из неё его компьютерную гениальность и навык бесшовной допрошивки, а потом использовать этот код для создания универсального нейрохакера, чью работу невозможно отследить.

Написать код у них получилось. Допрошивку попробовали на Анреге, но не сработало. Его собственный уровень знаний и умений в этой области был очень высок, а принцип работы слишком отличался от «почерка» Малваря, и допрошивка стала конфликтовать с его знаниями. В таких конфликтах сила всегда на стороне воспоминаний, полученных естественным путём. Удалять собственные навыки Анрег категорически отказался, пришлось удалить допрошивку, так и не получив ожидаемого результата.

Но руки они не опустили. Просто им требовался кто-то не из их среды, «чистый лист». Кто-то, кого они могли бы допрошить даже тайно от него самого, спрятать допрошивку в его подсознание, а потом длительное время контролировать. Например, обучать его нейрохакерскому ремеслу, списывая эффект спрятанной допрошивки на высокие способности и интуитивное знание ученика. Им требовался кто-то типа… ребёнка!

И кто же знал, что через пару месяцев судьба подкинет им на заброшенной трассе умирающего нечипированного мальчишку, дав и ему, и им второй шанс…

Во второй жизни его называли Хидден. Он жил ею больше двадцати лет. Закончилась она в тот момент, когда он узнал о своей бесшовной допрошивке, и понял: всё, что у него есть — ненастоящее. И сам он тоже ненастоящий.

С тех пор прошло пять лет — пора бы начать третью жизнь. Но он понятия не имел, с чего её начинать…

***

— Мы ещё увидимся? — сонно спросила Рита.

Она лежала на широкой кровати и, щурясь, смотрела на него против света. На фоне окна он виделся ей тёмной, по пояс голой фигурой — выражения лица не разобрать. Но она услышала улыбку в его голосе:

— Нет, детка.

Хидден застегнул джинсы, поднял с пола свою футболку.

— Почему? Я бы встретилась с тобой ещё разок! Или ещё не разок…

— Это уже отношения, — хмыкнул он.

— Да я и не против…

— Никаких отношений. В конце всё равно ждёт разочарование.

— Почему это?

— Потому что все люди лгут, детка! И они на самом деле совсем не такие, какими кажутся. Какими хотят казаться.

— И ты тоже?

— И я. — Он застегнул мотоботы, накинул куртку.

— Жаль, — вздохнула Рита. — Ты хорош!

— Знаю, — ухмыльнулся он. — Удачи тебе, детка! — и он вышел из номера.

Глава 3

— Доброй вам ночи, доктор Сага! — с неизменным дружелюбием пробасил сквозь пышные седые усы грузный старик-охранник.

— Ага, — равнодушно бросила Сага, не оборачиваясь.

Она толкнула тяжёлую дверь лабораторного корпуса и вышла в неоновую синь уличных фонарей. Когда хоть ночи в Творецке были добрыми? Сага поёжилась, поднимая воротник короткой кожанки, надетой прямо поверх белой спортивной майки. Сунула руки в карманы в поисках сигарет и зажигалки, которых там, конечно же, не оказалось: курить она бросила давно, ещё задолго до того, как их с мужем забрал Город. Их с мужем…

— Вот чёрт!

Желание затянуться скрежетало в горле сильнее, чем в первые недели завязки. Сага отошла от двери, прислонилась спиной к каменной стене за границей голубого фонарного света, запрокинула голову, закрыла глаза, несколько раз глубоко вдохнула.

— Как же я ненавижу тебя, гадючья Плесень! — прошептала она, сжав в карманах кулаки.

Впереди, у поворота в переулок, загорелся фонарь. Сага открыла глаза. Фонарь ей приветливо мигнул.

— Всё-то ты знаешь, тварь!

Она отлепилась от стены и пошла в сторону переулка, который — она знала это — Творецк отрастил специально для неё. Как и находящийся там спортзал с разномастными боксёрскими грушами — стоило ей только пожелать. Вот и опровергай теорию Профессора о том, что Город заботится о тех, кого забирает!

— Ну да, ну да. Я тоже заботилась о своих лабораторных мышах — они приносили пользу.

Ещё пару лет назад она — нейробиолог, занимающийся вопросами сканирования личности и знакомый с нюансами существования разума вне тела — никогда бы не поверила, что город — с виду обычный, с невысокими, немного неказистыми домами и мощёнными булыжником улицами может оказаться живым и разумным. Что улицы и дома он отращивает сам, сам генерирует свет уличных фонарей, тянущихся прямо из земли, и ламп, прорастающих из потолков квартир. Гонит воду по артериям водопроводной системы. И дышит паром, вырывающимся из люков и высоких труб, похожих на заводские. Этот пар плотной пеленой закрывает небо, и в Творецке всегда сумрачно и влажно. И тепло. Творецк любит, когда влажно, темно и тепло.

Сегодня на улице зябко. Видимо, Город направляет свою энергию на что-то большое и важное. Например, отращивает новый дом. А это может означать лишь одно: он подыскал себе нового жителя, почуял его достаточно близко и теперь подманивает, словно гигантская венерина мухоловка, морочит ему голову, заставляя переступить границу, которую можно пересечь лишь в одном направлении…

Сага подошла к приземистому зданию спортзала, и внутри зажёгся тусклый жёлтый свет. Его оказалось достаточно, чтобы из клубящегося пара на противоположной стороне улицы выступили нечёткие очертания растущих из земли стен. А вот и новый дом! Творецк действительно кого-то ждал.

Сейчас будущее здание больше походило на разрушенную заброшку, чем на «недостройку»: неровные кромки, пустые провалы окон — мутными стёклами они затянутся позже, когда стены достигнут нужной высоты, а брешь между их верхними краями зарубцуется крышей. Под землёй что-то глухо заворочалось: город протягивал к новому жилищу коммуникации.

«Заботится, гадина!» — подумала Сага и вошла в спортзал.

Глава 4

— Ещё раз повторяю — и это последний раз — сейчас вы принимаете наше предложение, всё нам рассказываете, и в тюрьме у вас будут лучшие условия из возможных.

Следователь со вздохом потёр переносицу. Он не спал вторые сутки, голова разламывалась от боли, а лампочка на потолке допросной светила раздражающе резко.

Напротив него, с вызывающим видом, закинув щиколотку одной ноги на колено другой, сидела подтянутая смуглая женщина. Ей было хорошо за сорок, и её асимметричная фиолетовая стрижка, и агрессивный тёмный макияж выглядели данью уважения молодёжной моде двадцатилетней давности (следователь помнил ту моду, двадцать лет назад он сам был «молодёжь»). Тяжёлые ботинки с цветными шнурками, штаны в обтяжку, косуха. На запястьях — штук сто разномастных кожаных браслетов, в брови и в носу — пирсинг. На удивление, во всём этом нелепом, не подходящем её возрасту прикиде, она смотрелась вполне органично и даже опасно, словно ядовитая бабочка.

Её толком не оформили после задержания — сразу приволокли в допросную. Оформление будет зависеть от того, пойдёт она на сделку или нет.

— Ни черта я вам не скажу.

Она выгнула широкую, тоже фиолетовую, бровь. Она держалась слишком уверенно и дерзко для человека, которому светит до двадцати пяти лет строгого режима за незаконные допрошивки.

— Вы понимаете… — начал следователь, но осёкся: её настоящего имени выяснить так и не удалось, а погоняло он опять забыл.

— Гейт, — подсказала она.

— Вы понимаете, Гейт, что другого шанса не будет? Вы взяты с поличным, не чипированы… Если хотите остаток жизни сортиры в женской тюрьме драить — я сейчас же провожу вас на оформление и сам заполню все бумаги. Буковка к буковке. Ничего не упущу. Глядишь, и на тридцатник потянет. — Он посмотрел на Гейт уставшими, в сетке красных сосудиков, глазами. — Но я же знаю, код пишете не вы. Если сдадите тех, кто это делает, пойдёте только за соучастие и незаконную деятельность с искусственной комой. Учитывая, что ваши пациенты подписывали согласие, отделаетесь сроком до пяти лет. Не сдадите — все перепрошивки повесим на вас, отдуваться придётся одной. А нейрохакеров ваших рано или поздно всё равно поймаем.

Гейт задумалась. Поболтала ногой, тяжело вздохнула.

— Помните, тринадцать лет назад похитили некоего губернатора? — спросила она. — За него ещё выкуп требовали. А когда заплатили, и губернатор вернулся к работе, его политика в корне переменилась. Помните все эти законы о защите стариков? Тех бесполезных стариков, которых до этого тот же губер предлагал вывозить из городов, едва ли не выкидывать в помойные ямы, чтобы не расходовать на них ценные ресурсы?

— Помню, — следователь насторожился. — Но тогда его вдоль и поперёк просканировали, и факт допрошивок не подтвердился.

— Ах, то есть это он сам вдруг опомнился? Просветление в плену словил и начал грешки свои искупать? — Гейт саркастически хмыкнула. — Вы серьёзно в это верите?

— У нас нет никаких доказательств, чтобы думать иначе.

— А если я вам их предоставлю? Если скажу, что знаю человека, способного на бесшовную допрошивку? И это не свист! Потому что я сама погружала того губернатора в кому, чтобы некий маленький гений вправил ему мозги. Если помогу поймать его? Хотя он, как колобок, не раз уходил и от дедки, и от бабки, и от ваших вислоухих фараонов. Дам вам чёткую наводку, составлю фоторобот, и останется лишь подвазелинить кому надо и ждать, когда они сообщат, что колобок прикатился на пенёк? Тогда проведёте меня только за соучастие?

Со следователя слетел весь сон. Черты его лица заострились, мышцы напряглись, как у пса, почуявшего след.

— Ему кто-то заказал эту допрошивку? — спросил он.

— Нет.

— Но зачем нейрохакеру законы о защите стариков?

— Личные причины, — хмыкнула Гейт. — Считайте это запоздалой местью. Этот ваш губер ведь почти всё своё состояние на стариковскую программу бахнул. Приюты-обеды, все дела…

Следователь немного помолчал, повертел в заусенчатых пальцах шариковую ручку.

— Дадите против него показания в суде? — наконец спросил он. — Иначе бесшовную допрошивку мы не докажем, — и толку мне с вашей наводки…

— Не вопрос! — согласилась Гейт.

Своих она не сдавала. Но Хидден уже много лет как не «свой». Да и был ли «своим» вообще, маленький неблагодарный ублюдок!

***

— Где он? — раздалось резко, словно выстрел, и Хидден замер на лестнице «Логова», прислонившись к стене.

— Номер семь А, второй этаж, — ответили из-под лестницы, оттуда, где была стойка регистрации.

«Нубий гайд, это ж мой номер!» — подумал Хидден.

Снизу зашуршал сворачиваемый лист бумаги. Хидден осторожно выглянул из-за перил. У стойки регистрации стояли трое: двое полицейских и один, постарше, в штатском, он что-то убирал во внутренний карман лёгкого плаща.

— Есть второй выход из здания? — спросил он.

— Служебный, вон там, — паренёк за стойкой регистрации указал рукой.

— Ты — туда, — сказал мужик в штатском одному из полицейских. — А ты постой на входе, — это уже второму. — Я поднимусь наверх.

Выход оставался только один. Хидден, бесшумно перепрыгивая через несколько ступенек, взлетел на третий этаж. «Как хоть и нашли меня, собаки?!» Пробежал через весь коридор до дальнего окна, распахнул его и вылез наружу, на пожарную лестницу, спускающуюся с крыши. Хлипкая конструкция зашаталась и жалобно под ним скрипнула. Хидден, шустро перебирая руками и ногами, полез вниз. Служебный вход смотрел как раз на парковку, и ему ещё предстояло добраться до своего байка так, чтобы не заметил посланный туда фараон.

До земли оставалось совсем немного, когда проржавевшие крепления не выдержали, и Хидден вместе с одной из лестничных секций полетел вниз. Упал, быстро откатился, чтобы не зашибло летевшей следом железякой, и вскочил на ноги. Уж что-что, а падать после стольких лет езды на эндуро он умел. Кусок лестницы загромыхал об асфальт, на шум выскочил дежуривший за углом фараон.

— Стоять, полиция! — заорал он.

Хидден швырнул в него куском лестницы и бросился на парковку. Фараон от железяки увернулся, но потерял из-за этого драгоценные секунды.

— Стоять! — вновь завопил он. — Стрелять буду! — и побежал следом.

А толку-то? Бегал Хидден отлично, и стрелять в безоружного нельзя.

Он не стал огибать впередистоящие машины, а рванул к байку напрямик, перепрыгивая с капота на капот, и в седло эндуро запрыгнул тоже с капота. Байк сорвался с места моментально, и подоспевший фараон, выскочивший из-за машины, едва не угодил под колёса. Он ухватил Хиддена за локоть, попытался сдёрнуть его с мотоцикла, но тот врезал ему кулаком промеж глаз, вильнул, выравнивая байк, и фараон кубарем покатился по асфальту.

Подоспели остальные, запрыгнули в машину. За спиной Хиддена взревели сирены. Он на ходу надел шлем, опустил визор. Несколько десятков метров по трассе в сторону Творецка для хорошего разгона — и он свернёт в лес в самом неудобном для машины месте, а там — поминай как звали!

Но что-то пошло не так.

Он проскочил нужный участок и продолжал выжимать полную скорость в сторону Творецка. Он понимал, что нужно сворачивать в лес, он хотел это сделать, но тело словно не слушалось его. Фараоны позади не отставали и в громкоговоритель приказывали остановиться, предупреждали об опасности: смертельном силовом поле вокруг Творецка. Но и остановиться Хидден тоже не мог: его тащило прямо на это чёртово поле, словно арканом. Не на шутку испугавшись, он сделал отчаянную попытку вывернуть руль, свернул-таки с трассы, перепрыгнул два поваленных дерева и, заложив петлю, вновь выскочил на дорогу перед фараоновым капотом, хотя делать этого не собирался.

— Да что за дерьмо?! — сквозь зубы выплюнул он, и тут вдруг всё погасло, словно свет выключили.

Очнулся Хидден в камере в участке. Голова трещала, перед глазами плыло, во рту пекло́ — словно с похмелья. «Вот ведь нубий гайд!» — мысленно ругнулся он, оглядевшись. За все годы мошенничества он ни разу не попадался. Ни когда был в команде нейрохакеров, ни когда стал работать один — по мелочи, а не с допрошивками. Ни даже когда они замутили самое рискованное дело — похитили губернатора и добавили ему в черепушку «пять капель совести для бодрости». Убегать от фараонов ему приходилось, но попался он впервые.

Хидден задрал рукав куртки — проверить «Муравья» — и поморщился, словно от резкой боли: приборчик отсутствовал — сняли. «Вот ведь влохался, лузер!»

Где-то дальше по коридору скрипнула невидимая из камеры дверь, по плиточному полу застучали шаги, и перед решёткой появился тот, из «Логова», который в штатском, но уже без плаща; положил локти на поперечную перекладину. Коренастый, коротко стриженный, с пожелтевшими, словно варёный картофель, глазами и коротким грубым шрамом над верхней губой. Ровесник Хиддену, но выглядит гораздо старше.

— Ну что, колобок, — угрюмо хмыкнул следователь, — от дедки ушёл, от бабки ушёл, а от меня не ушёл?

— А ты, что ли, лисичкой будешь? — дёрнув уголком губ, осведомился Хидден, скрестив руки на груди.

— Балагурь, балагурь. Тебе за тридцать лет в камере чувство юмора ой как пригодится!

— Тридцатник за мелкое мошенничество? Да ты гонишь, дядя.

— Тридцатник за похищение губернатора и его насильственную пиратскую допрошивку. А за воровство личных данных с чипов и сопротивление при аресте — ещё года три-четыре. Не волнуйся, доказательств у нас достаточно.

Следователь с наслаждением отметил, как выражение лица Хиддена заметно теряет прежнюю браваду, пусть насмешливая полуулыбка ещё и держится на его губах. Парень всё-таки умный, и он просёк — по уставшим глазам в тонких красных прожилках понял, что следак не блефует.

— Тебя сдали свои же, — доверительным тоном с нотой фальшивого сочувствия сказал он. — Баба фиолетовая… Опять забыл, как её…

— Гейт?

— Она.

Тут уж и полуулыбка растаяла, а во взгляде серых глаз промелькнул отголосок болезненной тоски.

— Мы её взяли с поличным, и она пошла на сделку. Соловьём пела, ты б только слышал! Правда, вместо своих сдала тебя, но ты, с делом того губера, и понаваристей… — Следователь пристально, с прищуром, словно прицеливался, посмотрел на Хиддена через решётку. — Если сдашь мне остальных, делишки твои с угоном чипов вымараю из дела сам, обещаю.

Хидден молчал, исподлобья глядя в глаза следаку.

— Ну? Неплохое ж предложение! — поторопил тот. — Они-то тебя всё равно первые заложили.

— Да некого мне сдавать! — тихо бросил он. — Нас было пятеро. Двое у вас. Ещё один погиб несколько лет назад. А про оставшихся я давным-давно ничего не знаю.

— То есть, теоретически, ты готов с нами разговаривать? — уточнил следователь, одобрительно кивнув.

— Теоретически, — ядовито ответил Хидден, — я готов сигануть с крыши, лишь бы не сидеть взаперти! — Он зло пнул решётку.

На изнанке век, стоило их чуть опустить, мелькнула давнишняя картинка: беззубый, заросший старик в замызганном ватнике, с топором наперевес. Догнал, повалил и держит за лодыжку. Крепко держит, тянет к себе. Рыдания переходят в визг: «Пусти! Пусти, дядя Арась!!! Я выберусь отсюда, честное слово, дядя Арась!» Лягается свободной ногой, но никак не попадает старику в лицо. Пальцы скребут землю, с корнем выдирая траву. «Ты совсем дурак, мальчик! Отсюда не выбраться! Я ж от мучений тебя спасаю! Я свиней резал, больно не будет…»

— Ты поэтому летел сломя голову на силовое поле? Решил поджариться до костного мозга, лишь бы от нас уйти?

— От вас я бы в два счёта ушёл. По лесу, — хмыкнул Хидден.

— Тогда чего ж не ушёл? — спросил следователь, и вкрадчивость его тона намекнула, что ему, в отличие от самого Хиддена, причины известны. — Пойдём, поговорим. — Он достал наручники и жестом велел Хиддену просунуть руки через решётку.

— Мне нечего вам рассказать.

— Значит, меня послушаешь. Мне, как ты понял, рассказать есть что.

Глава 5

Хидден сидел за столом допросной лицом к стеклу — не зеркальному, как показывали в фильмах, а непроницаемо-чёрному, и отчётливо чувствовал на себе чей-то взгляд из темноты этого аквариума. Взгляд был тяжёлый, словно уран, и, по ощущениям, такой же радиоактивный.

— Кто там? — Хидден кивнул на стекло, и по промелькнувшей эмоции в глазах усевшегося напротив следователя понял: кто-то очень серьёзный. — Камера выключена, — заметил Хидден. — Мне стоит беспокоиться?

— Этот разговор не под запись, — спокойно сказал следак, — но он для тебя жизненно важен, так что уж будь любезен, обеспокойся отвечать не ёрничая и слушать не перебивая. Понятно объясняю?

Хидден кивнул, но нахальная ухмылка с его губ никуда не делась.

— Вопрос первый: какого чёрта ты пёр на силовое поле? Почему не ушёл от нас по лесу, как собирался?

— Это два вопроса.

Следователь треснул кулаком о железный стол почти без замаха, но так, что столешница загудела. Хидден молчал. Ответа ни на один из этих вопросов он не знал, а объяснять, что его будто силой туда тащило — глупо, всё равно не поверят. Следователь подождал, поиграл желваками, вздохнул.

— Хорошо, сформулирую по-другому. Ты знал о силовом поле Творецка?

— Конечно.

— Знал, что проскочить его нет шансов даже на танке — всё равно поджарит?

— Да.

— Этого добивался? Или надеялся, что тебе повезёт?

— Нет. И — нет.

Следователь глянул по-птичьи хищно и предвкушающе. Чуть дёрнулся, будто ему до ужаса хотелось обернуться на тёмное стекло, как фокуснику к зрителям перед главным своим трюком. Но не обернулся, сдержался.

— Ты ехал туда по своей воле? — задал он следующий вопрос.

Хидден молчал, глядя в воспалённые глаза собеседника, и тот поторопил:

— Отвечай!

— Я не знаю, какого хрена меня туда понесло, довольны? — процедил Хидден, бросив взгляд в застекольную черноту.

— То есть? Расскажи подробнее, что произошло.

Хидден с минуту думал, подбирал подходящее, понятное объяснение.

— Знаете, есть такие таблетки, подавляющие волю?

Следователь кивнул.

— Ты всё понимаешь и даже можешь шевелиться, но не можешь сопротивляться — послушно идёшь, куда ведут, — продолжил Хидден. — Вот и тут та же дрянь.

Следователь всё-таки не выдержал и бросил через плечо взгляд на стекло: быстрый и торжествующий.

— Что ты слышал о Творецке? — спросил он.

— То же, что и остальные: байки и городские легенды.

— А подробнее?

Хидден закатил глаза, откинулся на металлическую спинку шаткого стула:

— У нас тут вечер у костра? Тогда где ж моё какао?

Следователь угрожающе скрипнул зубами, насупив и без того сердитые брови.

— Закрытый научный городок, слегка долбанутый метеоритом, — вздохнул Хидден, уступая. — По слухам, там то ли учёные секту организовали, то ли правительство секретные опыты проводит. Вокруг силовое поле, через которое ни зайти, ни выйти. Однако, опять же, по слухам, люди в окрестностях не только сгорают, но и пропадают, как будто Творецк кого-то убивает, а кого-то забирает.

— Каким образом забирает?

— Мне откуда знать?

— А ты подумай.

Следак сцепил пальцы в замок, шире раздвинув лежащие на столе локти, чуть наклонился к Хиддену, словно собирался рассказать ему какой-то секрет. Вопросительно дёрнул бровью и с удовольствием заметил, как увядает на тонких губах задержанного нахальная ухмылочка.

— И тебя забрал бы, если бы мы не перехватили, — добавил он. — Ты уже в отключке был, как сомнамбула, и рвался в Творецк, как алкаш в рюмочную.

Хидден презрительно фыркнул, попытался сложить руки на груди, но помешали наручники.

— У тебя другие объяснения есть? Так валяй, объясняй! Мы послушаем.

Другого объяснения у Хиддена не было. Но и думать о том, что какая-то хрень из дурацкого ужастика реальна и решила на него поохотиться, тоже не хотелось.

— Вот что, парень… — Следователь вздохнул, устало помассировал переносицу. — Всё про секты и правительственные эксперименты — это байки. Мы пока не совсем понимаем, что там за дрянь, в этом Творецке… Получить информацию сложно, город действительно никого не впускает и уж тем более — не выпускает, контакт не установить… Но эта дрянь может быть опасна. Чтобы понять, что это и «с чем его едят», нам нужно больше данных. И получись у нас завербовать информатора из тех, которого Творецк выбрал сам, дело этого информатора со всеми его преступлениями мы бы опустили в шредер… Так что варианта у тебя два: за решётку на остаток жизни или в Творецк… неизвестно, на какой срок, и без каких-либо гарантий выживания там. Выбрать нужно сейчас.

Хидден изумлённо вскинул брови:

— Батюшки, что за щедрость! Всплеснул бы руками, да наручники мешают! — Он вдруг посерьёзнел, отзеркалил позу дознавателя, облокотившись на стол. — Тюрьму я, допустим, условно представляю. А вот что в этом Творецке ждать — расскажете?

— Мы введём тебя в курс дела, но сперва ты подпишешь все согласия и отказы от претензий. — Следователь придвинул к нему стопку лежащих на краю стола бумаг.

— То есть я должен согласиться на то, о чём не имею никакого понятия?

— Ты можешь выбрать тюрьму, мы не настаиваем.

— Да ну, ребята, дайте мне хоть что-то! — Хидден поверх плеча следака уставился в тёмное стекло. — Хотя бы какие-то гарантии, что после Творецка я не отправлюсь мотать тридцатку, иначе зачем мне всё это?

— А ты думаешь, что будет какое-то «после»? — мрачно хмыкнул следователь.

— Должен же я предусмотреть и этот вариант тоже! — парировал Хидден.

— Не отправишься, — хрипло прозвучало из динамика под потолком. — Подписываешь бумаги, проходишь инструктаж и подготовку, отправляешься в Творецк. Если случится твоё «после» — пройдёшь обязательную чипизацию, и живи своей жизнью. Решай.

Хидден задумался, почесал большим пальцем небритый подбородок.

— А из тюрем у вас часто сбегают? — спросил он у следователя, доверительно понизив голос.

— Не чаще, чем из Творецка, — ответил тот.

Вздохнув, Хидден взял ручку, подмахнул один лист, второй, третий. На четвёртом остановился.

— Отказ от претензий и требований выдачи тела в случае смерти? Вы серьёзно?

— Подписывай! — буркнул следователь.

— Не, ну ребят, ну последней же радости лишаете: приходить к вам во снах и с леденящими душу завываниями, под звон цепей требовать выдачи тела! — усмехнулся Хидден, но под тяжёлым, словно гранитная плита, взглядом следака осёкся. — Лады, лады, подписываю… А это что за хрень?! — воскликнул он листе на пятнадцатом. — Об этом речи не было!

В документе одним из обязательных пунктов подготовки значилась допрошивка.

— Чёрта с два я дам вам на это согласие!

— Теперь у тебя нет выбора, — спокойно ответил следователь, устало положив подбородок на сцепленные пальцы. — Это всего лишь шифр, с помощью которого ты будешь передавать нам сообщения из Творецка. Для твоей же безопасности. Он сложный, своим умом за два дня не выучишь.

— Да пошли вы!..

Хидден бросил ручку, но договорить не успел: динамик под потолком щёлкнул и всё тем же хриплым голосом сказал:

— Код ты напишешь сам. Точнее — поправишь наш. В Творецке тебя просканируют. Нельзя допустить, чтобы обнаружили «швы». По ним определят, что это за допрошивка, и поймут, на кого ты работаешь.

— Подписывай! — Следователь указал глазами на отброшенную ручку. — Или ты не доверяешь собственному коду?

Хидден, сжав челюсти, поставил внизу листа подпись, едва не прорвав бумагу стержнем. Толкнул стопку подписанных документов к следователю. Тот кивнул, поднялся из-за стола:

— Пойдём. Введём тебя в курс дела.

Глава 6

В кабинете было темно и жарко, пахло пылью и нагревшейся от работы офисной техникой. Во всю стену мерцал погружённый в режим ожидания экран, в углу, за заваленным бумагами столом, сосредоточенно клацал по компьютерной клавиатуре молодой парень в очках.

Не успел Хидден привыкнуть к полумраку и как следует оглядеться, в кабинет вошли двое офицеров. На плечах старшего в отсветах экрана блеснули полковничьи погоны. Хидден едва не присвистнул: человек из-за тёмного стекла оказался серьёзней, чем он ожидал. Значит, и вписался он во что-то нешуточное, раз вопросом занимаются военные такого ранга.

Полковник выдернул из руки следователя приготовленный для него стул и, усевшись на него верхом, поближе к экрану, сцепил пальцы в замок, упёрся локтями в полукруглую спинку. Его сопровождающий отошёл к стене, присел у стола очкастого парня. Следователь и Хидден остались стоять рядом с полковником.

— Итак, — кивнул полковник, переведя взгляд на задержанного, — Хидден, верно? Буду называть тебя Ден, если ты не против.

— Я против, — спокойно ответил тот и получил от следака незаметный тычок под рёбра.

— Ничего. — Взгляд глубоко посаженных светлых глаз полковника был сухой и хрусткий, словно крепкий морозец. — Мне так удобней.

Полковник перевёл взгляд на экран, тот мигнул и выдал картинку: спутниковый снимок города.

— Это Творецк шесть лет назад, когда он был научным городком с населением в две тысячи двести человек. Среди них — учёные, их семьи и обслуживающий персонал.

Картинка отползла влево, справа появился ещё один снимок.

— А это Творецк сейчас. Позавчера, если быть точным. Присмотрись, Ден.

Хидден сделал шаг к экрану, переводя удивлённый взгляд с одного снимка на другой. Так измениться город мог только в случае, если его перестраивали. Шесть лет назад у него были прямые, словно расчерченные по линейке, улицы, ровные прямоугольники зданий, квадраты скверов и детских площадок. Сейчас его снимок больше походил на схему московского метро до Конца света: по центру — широкое кольцо, словно главная улица. В его середине — нечто многоугольное. Здание? От него через кольцо тянутся кривые, извилистые улицы и переулки, вдоль которых — что-то, напоминающее каменные нагромождения, маленькие и побольше, отдельные и сросшиеся друг с другом в целые гряды. Дома?

— Что скажешь? — спросил полковник.

— Правая похожа на раковую опухоль, — брякнул Хидден.

Следователь за его спиной беспокойно заёрзал, но полковник одобрительно хмыкнул:

— Почти. Шесть лет назад на Творецк упал метеорит. Особых разрушений не наделал, как и шумихи. Сам камень раскололи и убрали, кратер заровняли. А потом обнаружили, что в этом месте проклюнулось неизвестное науке растение. Вызвали биологов, начали изучать. «Benedicat acutifolia»… В народе — «блазнополох». Слышал?

— Наркотик?

Полковник кивнул:

— Наркотик из него тоже делают. «Чёрные фармацевты». Но основное применение (и единственное законное) — лекарство, останавливающее рост злокачественных клеток. Гораздо эффективнее и безопаснее химиотерапии. Уникальное растение, которое погибает, стоит только вывезти его из Творецка. Если вывезти в горшочках с творецкой землёй, проживёт дня два, но ни расти, ни тем более размножаться не будет.

Для изучения этого феномена в город направили ещё партию учёных, теперь уже военных. Прибывшие ранее биологи плотно занимались benedicat acutifolia. Рос он быстро: дважды в неделю приезжала машина от государственной фармацевтической компании, забирала сырьё. Тем временем у людей в городе начались психические отклонения: приступы паники, галлюцинации, неврозы. Это списывали на действие benedicat acutifolia, хотя исследования показали, что в свежем, необработанном виде растение безопасно. Тем не менее многие отказались там работать и покинули Творецк.

А потом военные учёные обнаружили в иллювиальном почвенном горизонте слой неизвестной плесени, простирающейся, как грибница, по всему городу. Эта плесень прорастала во всё: в дома, фонари, даже в мебель и технику. Ведущий учёный группы, доктор нейробиологии Катриса Стельман, — на экране появилось личное дело с фотографией женщины за пятьдесят, со светлыми волосами и стальным взглядом льдисто-голубых глаз поверх узких прямоугольных очков, — установила, что мицелий этой плесени имеет много общего с нейронами человеческого головного мозга. Пугающе много общего. И предположила, что эта плесень может быть разумной формой жизни.

Была собрана ещё одна группа учёных, но в Творецк они уже не попали: вокруг города выросли (да-да, прямо из земли) столбы, генерирующие уже известное тебе силовое поле Творецка.

Итак, спустя два года после падения метеорита город оказался полностью закрыт. Все наши попытки установить контакт провалились. На тот момент в нём проживало чуть меньше тысячи восьмисот жителей. — Полковник вздохнул, отпил глоток воды из предложенного ему стакана. — Столбов с силовым полем там два круга. Между ними — шлюзовая зона. Туда четыре раза в неделю приезжает фура, разгружает продукты. Город пропускает её за первый круг. Фура забирает паллеты с benedicat acutifolia и списки вещей, которые запрашивают жители. Одежда, что-то ещё по мелочи… Восемнадцать месяцев назад среди этих списков обнаружилась кодировка, которую использует на специальных заданиях «Альфа».

Экран вновь мигнул, и на нём появилось личное дело сурового темноволосого мужчины с квадратным подбородком. «Инвар Сагаль, 27 г.р. от Конца света, в.о., женат, детей нет» — значилось справа от фотографии. Дальше шла информация об образовании и службе и пометка, что в 65-м году от Конца света Инвар получил ранение, а после госпиталя его отправили в отпуск, из которого он не вернулся. Пропал без вести вместе с женой, — предположительно, в районе Творецка.

— С нами связался Инвар Сагаль, боец «Альфы», — подтвердил догадку Хиддена полковник. — На протяжении четырёх месяцев мы продолжали получать от него информацию. Не так много и часто, как хотелось бы, но хоть что-то… — Полковник вновь глотнул воды. — Да ты сядь, Ден. В ногах правды нет.

Следователь неохотно приволок Хиддену стул.

— Сагаль подтвердил, что эта плесень действительно разумна. Город разумен, потому что она в нём повсюду. Техника там работает только та, в которую пророс этот гнилец, любые сигналы глушатся. Людей он слышит, умеет как-то выбирать себе нужных и заманивать их за силовое поле. Вот как тебя.

Связным звеном между Городом и его жителями служит некто «Медиум», как будто способный «слышать» волю Творецка. Хотя тот и сам вполне чётко её выражает: отращивает дома и мебель в них, генерирует электричество и собственный микроклимат, как в парнике… и убивает неугодных. Да-да, Ден, это всё правда, я не сошёл с ума. И не надо так смотреть. Впрочем, сам скоро всё увидишь. — Полковник помолчал, почесал худым сильным пальцем седеющую бровь. — Мы полагаем, что Творецку в первую очередь нужны нейроучёные: слишком уж много их там исчезло. Предположительно, Инвар попал туда только потому, что оказался в одной машине со своей женой — нейробиологом Поланой Сагаль.

На экране появилось новое личное дело, и у Хиддена смутно засосало под ложечкой, и словно сквознячок пробежал сзади под воротником.

Тонкие резкие черты, высокие бледные скулы, холодный умный взгляд, чёрное, чуть вьющееся каре. Красота сверкающей на солнце кромки прозрачного льда, острия заточенной катаны, поймавшей солнечный блик: пронзительная, хищная и в то же время — хрупкая.

«Полана», — мысленно повторил Хидден, и имя терпким вермутом растеклось под кожей, закололо кончики пальцев. По губам поползла блудливая улыбка.

— Хорош лыбиться! — Тут же пихнул его локтем следователь.

Полковник обернулся, смерил Хиддена безучастным взглядом.

— Я смотрю, энтузиазма поприбавилось, — хмыкнул он. — Что ж, Полана Сагаль, тридцать три года, доктор нейробиологии. Специализировалась на моделировании сканов личности. В Творецке не используют настоящие имена, считая это небезопасным, поэтому в Городе Полану знают как доктора Сагу. Мы также выяснили, что доктор Стельман до сих пор жива и занимается научной работой под именем Сталь. Больше личностей находящихся там людей установить не удалось.

— Что за научная работа? — спросил Хидден.

— Вот это тебе и предстоит выяснить, — шёпотом вклинился следователь, и язвительно добавил: — Ден.

— Если мы правильно поняли сообщение Инвара, — полковник поднялся со стула, прошёлся по тесному кабинету, — Город выращивает не только дома, трубы, фонари, но и каких-то… грифонов. Мы не знаем, с чем имеем дело. Возможно, эти грифоны разумны. Возможно, это оружие. Мы не успели ничего выяснить — связь с Инваром прервалась. За четырнадцать месяцев не пришло ни одного сообщения. Мы даже не знаем, жив ли он. И это ты тоже должен будешь нам сообщить. Его позывной в Творецке — «Варвар».

— Каким образом мне передавать сообщения? — Хидден тоже встал, чтобы не задирать на полковника голову.

— В Творецке кормят в общей столовой — только там есть холодильные камеры, газовые плиты и прочая необходимая техника, оставшаяся ещё с былых времён. Работают, потому что…

— Плесень проросла и в них?

— Именно. Но жители заказывают себе и что-то нескоропортящееся из «внешнего мира», чтобы употребить это дома. Включишь в свои списки пиво «Чёрный шмель», оно продаётся в тёмной стеклянной таре. В пустую бутылку положишь сообщение, закроешь крышкой, выбросишь её в мусор. Биоразлагаемый уничтожает сам город. Остальной вывозят вместе с паллетами с benedicat acutifolia. Дальше мы разберёмся. И, Ден… — полковник осёкся, словно не был уверен в том, стоит ли продолжать, но всё-таки сказал: — будь осторожнее. Многие жители на стороне города.

Хидден кивнул. Ознобистые пальцы подступившей тревоги нервно пересчитали его позвонки.

— А если вам понадобится передать мне сообщение?

— Это вряд ли.

— Но если вдруг понадобится?

Полковник задержал на Хиддене холодный взгляд, заложил руки за спину и бесстрастно ответил:

— Проверяй обратную сторону этикетки своего пива.

Глава 7

Нынешний лабораторный комплекс Творецка мало походил на лабораторию, построенную здесь изначально. Раньше это было трёхэтажное здание в виде буквы «П», состоящее из двух корпусов. Сейчас Город отрастил на их стыке «каланчу» в двенадцать этажей, увенчанную открытой площадкой — «аэродромом» для грифонов, который пока не использовался. Уровнем ниже находилось круглое помещение со стеклянными стенами — Грифоний зал. Два этажа под ним пустовали, а остальные занимали лаборатории и кабинеты. Один из трёхэтажных корпусов переоборудовали под столовую; второй, наполовину обрушившийся, частично ещё служил по назначению, но основная часть научной работы велась в Каланче.

Сага вошла внутрь, пропустив мимо ушей приветствие добродушного охранника, быстрым шагом миновала небольшой холл. Лифт в Каланче отсутствовал, приходилось подниматься пешком по полутёмной лестнице. Вдоль неё, по бетонным стенам, в свете неярких ламп тянулись блёклые надписи, похожие на граффити: будто бы сделанные разной рукой и в разное время. Они и правда проступали на стенах по очереди и отличались цветом, размером, начертанием и толщиной линий. Но все они состояли из неизвестных символов, схожих с руническими. Такие же, только не нарисованные, а высеченные, появлялись на железных грифоньих перьях, когда грифоны входили в возраст «рождения». Прочесть письмена не удавалось. Или просто в Творецке не оказалось того, кто смог бы их расшифровать.

Между десятым и одиннадцатым — двумя пустыми этажами, в которых, как всегда, клубился пыльный бетонный мрак, Сага остановилась, села на ступеньки. Она могла войти в Грифоний зал без заминки — словно с разбегу прыгнуть в полынью — лишь в рабочее время, когда шла туда не одна. Когда шла туда работать. В такие моменты, как сейчас, в одиннадцатом часу вечера, в одиночестве, сил требовалось больше. Сил и храбрости. А может, их требовалось больше потому, что не работать Сага приходила в Грифоний зал лишь тогда, когда ей становилось совсем невыносимо, а уснуть не помогало даже выручающее в остальные ночи красное полусухое.

…Стеклянные двери с лёгким шелестом разъехались в стороны, по окружности зала сразу же загорелись белые лампы, инеем высеребрив острые, поблёскивающие голубоватой сталью перья. Грифон лежал в центре зала, прямо на полу, подобрав под себя задние лапы и спрятав массивный клюв меж вытянутых передних, прижав к голове похожие на совиные «уши».

В основании шеи перья топорщились, и из-под них торчал не до конца утопленный в паз — деактивированный — модуль памяти: чёрный чемоданчик размером с толстую книгу. По его ребру белой краской вилась тонкая надпись: «Варвар, функциональный скан 15.03.66 г., версия 2.0 от 23.11.66 г.». По длинному грифоньему хвосту с железным, по-скорпионьи заострённым набалдашником- «кисточкой» шла сделанная человеческой рукой гравировка: «Унн-Харибда-Тин-Уран».

Сага помедлила, стоя в шаге от железного зверя, сунула руки в карманы расстёгнутого белого халата, который по привычке накинула поверх спортивной майки и узких джинсов при входе в лабораторию, качнулась с пятки на носок. Потом подошла к грифону, легонько прикоснулась пальцами к прижатому «ушку». Металл куснул холодом. Грифон приоткрыл один глаз, переложил голову щекой на лапы, чтобы видеть стоящую сбоку от него Сагу. Он догадался, что это она — больше никто не навещал его так поздно. От зрачка грифона до края его радужки несколькими ветками выстрелила синяя молния и, подрагивая, пошла неспешными хороводами. Плотно сложенные на спине крылья шевельнулись, приподнялись. Одно из них приоткрылось, потянулось, лязгнув по бетонному полу остриями перьев, и застыло в полузакрытом виде, неуклюже оттопырив плечо.

Сага дёрнула уголком губ, присела на подставленное ей крыло, вновь сунула руки в карманы халата и уставилась на мыски своих потёртых «казаков». Грифон как будто вздохнул и блаженно прикрыл стеклянный глаз: умел бы мурлыкать — замурлыкал бы.

Модуль памяти — человеческий разум грифона — был отключен, и Сага знала, что сейчас это не Варвар, а только Унн-Уран — всё та же «гадючья Плесень», управляющая простейшими реакциями грифона. Но когда он, глядя слишком осмысленно для грифона с деактивированным модулем памяти, вот так подставлял ей своё железное плечо, сжимая острые маховые перья в тугой веер, чтобы Сага не поранилась, в глубине её сердца, холодной и каменной, словно дно пересохшего колодца, вздрагивало что-то живое. Она ненавидела себя за те отголоски щемящей нежности, которые зажигал в ней Унн-Уран. Но лишь они помогали сделать ещё один вдох в такие ночи, как эта.

— Прости, — беззвучно прошептала она, переведя взгляд на белые буквы имени на модуле памяти.

Она знала: сейчас модуль деактивирован, и Инвар — то, что от него осталось — не может её слышать. Слышит только Унн-Уран. «Гадючья Плесень». Но слова упрямо рвались с тонких губ:

— Прости, что не обнимала тебя крепче…

Грифон чуть подвинул голову к её ногам и ласково куснул за мысок сапога. Загнутый кончик острого клюва оставил на грубой коже тёмно-коричневого «казака» очередную царапинку — зарубку. Если бы Унн-Уран цапнул её за коленку — даже так нежно — порвал бы джинсы.

— Обалдуй, — грустно улыбнулась Сага, сама не понимая — кому из них.

Скан Инвара деактивирован, здесь только она и эта «гадючья Плесень». Но именно Инвар вот так дурашливо кусал её колени, лёжа на них у пруда под плакучими ивами на заднем дворе старого дома, когда Сагу заносило слишком далеко в её научных рассуждениях и она забывала, что находится не на симпозиуме.

«Обалдуй! — шутливо уворачивалась она. — Я о серьёзных вещах, между прочим!»

«Давай-ка о вещах более понятных! — смеялся Инвар. — И более приятных! Или тебя заводит исключительно функциональное сканирование личности?»

…Раздвижные двери затворились за спиной с лёгким шипением, белые лампы под потолком круглого Грифоньего зала погасли, оставив бетонную лестницу во власти тусклого жёлтого света. Сага спустилась на несколько пролётов. На лестнице между десятым и одиннадцатым этажом лежала оставленная ею по пути наверх сумка: вместительная, на длинном ремешке, с множеством кармашков — всё самое необходимое всегда с собой. Сага остановилась и на пару мгновений задумалась. Возвращаться в квартиру, в постель, которые за все эти месяцы у неё язык так ни разу и не повернулся назвать «своими», не хотелось.

Она села на ступеньку, привалившись спиной к стене, уперев длинные ноги в вертикальные прутья перил, достала из сумки пухлый ежедневник в чёрном кожаном переплёте с заткнутой за корешок ручкой. Подумав, вытащила начатую бутылку вина. Выдернув пробку, отпила прямо из горла, поставила бутылку, не закрывая, на соседнюю ступеньку.

Сага знала, что читать Город не умеет. Слышать — слышит. И даже понимает, пусть и не всё. Порой предугадывает действия, улавливая мысли и настроения — чует их, как волк чует адреналин испугавшегося человека. Но читать, если это написано на бумаге от руки, а не набрано на клавиатуре компьютера, который работает здесь только потому, что в него уже проросла эта Плесень, он не умеет.

Сага привыкла размышлять вслух. Небезопасная привычка для такого места, как Творецк. Поэтому теперь свои мысли доктор доверяла бумаге, излагая их чётко и последовательно, словно лекцию для студентов.

Изредка в её ежедневнике попадались и страницы, где Сагу несло эмоциональными фразами, пересыпанными лихо закрученными конструкциями по-научному изощрённого мата. Буквы на этих страницах были вычерчены с таким нажимом, что отпечатывались вмятостями на следующих листах.

Сага о грифонах

…Есть два варианта сканирования личности: функциональное и глубокое.

Глубокое сканирование — метод новый, неизученный и запрещённый, т.к. в процессе происходит неминуемое разрушение нервной ткани, что в абсолютном большинстве случаев приводит к смерти.

Функциональное сканирование применяется достаточно успешно. Элементы сознания сканируются и записываются на цифровые носители по отдельности (чувственные образы; ощущения и представления, обладающие значением и смыслом; знания как совокупность ощущений, запечатлённых в памяти, и т.д.). Для получения объёмной оцифрованной копии сознания его отсканированные элементы сводятся воедино — это называется «моделированием скана личности».

Если процедуры сканирования и моделирования проведены корректно, на выходе получится цифровое сознание, очень близкое к своему прототипу.

Цифровая личность будет способна мыслить и чувствовать по выработанной её биологическим прототипом программе, переживать те же алгоритмы эмоций. Но она не сможет развиваться и приспосабливаться к иным, неизвестным прототипу на момент сканирования условиям, формировать новые поведенческие паттерны и алгоритмы.

Поэтому имеющиеся у нас сканы не могут корректно функционировать в неизвестных прототипам условиях: в теле железных грифонов. Не могут они и синхронизироваться с Плесенью, отвечающей за физиологический функционал грифонов.

Творецку нужен человеческий разум в теле его грифонов, чтобы сделать то, в чём некомпетентна Плесень. Все мы догадываемся, что это, хоть и молчим, потому что доказательств нет ни у кого. На цели Города намекает и выбор кандидатов, отобранных Городом для сканирования: все четверо — профессиональные военные. Инвар тоже был профи, но его мы со Сталью отсканировали сами, без распоряжения Творецка.

Наша задача — переписать код скана личности так, чтобы он смог работать внутри железного грифона, скоординировавшись с Плесенью, без попыток суицида. Человеческий разум должен достигать поставленных ею целей, используя человеческий опыт и алгоритмы поведения. То есть он должен анализировать информацию и принимать решения, которые лежат вне знаний и опыта Плесени (потому что этот гадючий космический грибок, ….., ни черта не соображает в отрыве от своей грибницы, в условиях большого мира, и силён только здесь, в Творецке, где разросся до грандиозных, ….., масштабов).

У нас не получается. Профессор неплохой нейропрограммист, но все попытки пока безрезультатны (и минус несколько грифонов, навернувшихся с ныне закрытого Грифодрома: модуль памяти удалось сохранить, но звери восстановлению не подлежат).

Проблему решил бы скан, способный обучаться. Скан, снятый методом глубокого сканирования, но ни я, ни Сталь на это не пойдём, а кроме нас, «глубокое» никто не сделает.

Если мы не сможем исправить код в скане личности, чтобы тот принял новое тело с этой гадючьей Плесенью, может ли сама Плесень научиться мыслить у человеческого разума аналогичным ему образом?

Унн-Уран с отключенным модулем памяти делает то, чего Творецк знать не может. То, чего не делал даже с активированным модулем. Может ли это быть обучением? Может ли Плесень заглянуть в цифровой разум? Может ли это оказаться началом симбиоза?

Может ли отсканированный функциональным методом разум стать сильнее Плесени и подчинить её, сделав своей частью?

***

— Доброе утро!

Мягкий мужской голос эхом отскочил от бетонных стен и ссыпался вниз по ступеням, но Сага услышала его словно сквозь вату. Тело машинально дёрнулось в попытке встать, но тут же отозвалось болью, электрическими импульсами разбежавшейся по всем мышцам и костям и дрелью ввинтившейся в череп.

— Вот ведь…

Сага прикусила кончик языка, поймав едва не сорвавшуюся хитро завёрнутую фразочку. Приоткрыла глаза, потирая рукой одеревеневшую шею, снизу вверх глянула на стоявшего над ней Профессора: высокого, поджарого, с идеально подстриженной седеющей бородой бреттой, в отутюженном белом халате поверх неизменно свежей рубашки с обязательным галстуком.

— Не хотел вас тревожить, но мне бы пройти… — словно извиняясь, сказал он.

Сага так и уснула вчера, сидя поперёк лестницы с блокнотом в руках, закинув ноги на перила.

«Хороша экспозиция!»

Но на красивом, породистом лице Профессора не дрогнул ни один мускул, точно здесь это в порядке вещей — вот так ночевать посреди лестничного пролёта. Разве что меж его бровей на миг появилась едва заметная складочка, а во внимательном взгляде тёплых серо-голубых глаз промелькнул отголосок не то тревоги, не то сочувствия. Он больше ничего не сказал, просто протянул коллеге руку, чтобы помочь подняться. Вставая, Сага задела сумку, и в ней предательски звякнула опустошённая вчера бутылка. Доктор досадливо поморщилась. Профессор как будто ничего не заметил.

— Хотите кофе? — спросил он, предлагая ей небольшой термос. — Я взял с запасом. Никак не могу привыкнуть к отсутствию солнца, да и режим сна здесь совсем сбился, по утрам тяжеловато, — произнёс он, и уголок губ приподнялся в ободряющей полуулыбке.

— Хочу, — ответила Сага, принимая термос. — Спасибо.

Профессор коротко отмахнулся — не стоит, мол, ерунда! — и направился вверх по лестнице.

Сага провожала его задумчивым взглядом.

— Кстати, доктор Сага! — Он поднялся на полпролёта и остановился, что-то вспомнив. — Творецк достроил новый дом. Сегодня-завтра ждём гостей!

Глава 8

Рабочий день гудел контроллерами, щёлкал реле, стучал кнопками, мигал световыми индикаторами, шуршал исписанными листами бумаги и тянулся бесконечно, словно высоковольтный подводный кабель. По коридорам носились техники и лаборанты, за окнами клубился привычный голубоватый туман.

Сага тщетно пыталась сосредоточиться на столбцах мелких цифр на мониторе. Стоило моргнуть, они разбегались, словно тараканы, и приходилось заново искать участок кода, на котором она остановилась. Голова трещала. Всё тело ныло, как после первого в её жизни боксёрского спарринга. Вытянуться бы… Да хоть бы и прямо на полу!

Сага откинулась на спинку стула, закинула ноги на угол письменного стола и, глядя в мутный серый потолок сквозь полуприкрытые веки, двумя пальцами с силой помассировала переносицу. Именно в этот момент в её кабинет вошла… нет, ворвалась, — потому что, как всегда, без стука и с обычной для себя стремительностью — доктор Сталь. В дверях остановился с кучей папок в руках младший научный сотрудник Корнет: ему перешагнуть чужой порог без приглашения не позволяло воспитание в традициях старомодного благородства.

Сага резко приняла более подходящую позу, балансировавший на двух ножках стул опасно покачнулся, и ей пришлось схватиться за край стола, чтобы удержать равновесие. Стопка папок в руках Корнета тоже покачнулась, словно юноша дёрнулся в готовности одним прыжком пересечь кабинет и подхватить Сагу, если она всё-таки свалится.

— Доброе утро, доктор Сталь. Вы сегодня рано.

Сталь метнула на Сагу строгий взгляд поверх узких очков в тонкой чёрной оправе. «„Рано“ — это для вашего нынешнего состояния», — читалось в её взгляде. Она сосредоточенно зашуршала принесёнными распечатками, отыскивая нужную. Сага приглашающе кивнула всё ещё стоявшему в дверях Корнету, и он, смущённо улыбнувшись, вошёл в кабинет. Ему было неловко, что они с доктором Сталью так бесцеремонно потревожили Сагу. А того, в каком виде они её застали, он, казалось, не заметил вовсе. По крайней мере, его лучистые, тёмно-изумрудные глаза смотрели на неё всё с тем же благоговейным и почтительным восхищением. «Тебе бы носить белый мундир и кортик при бедре, а не медицинский халат и ворох бумаг под мышкой!» — подумала Сага. Имя этому юноше с белогвардейской выправкой и взглядом безнадёжного романтика дала именно она.

Сталь наконец-то извлекла нужную бумагу и протянула её через стол Саге:

— Ознакомьтесь, пожалуйста.

И опять эти роящиеся чёрными мошками цифры!

— Я считаю, что анализ новых комбинаций сканов личности можно перепоручить младшему персоналу, а нам с вами, Сага, предлагаю сосредоточиться вот на чём.

Сага вчиталась в текст предложенного ей документа, нахмурилась. Почувствовала, как поджала губы стоящая над душой Сталь: во мнениях они опять не сойдутся.

— Что скажете?

— Предлагаете смоделировать скан из элементов сознания от разных личностей?

— Предлагаю от каждого из имеющихся у нас взять лучшее.

— Вы с ума сошли, — констатировала Сага, бесстрастно глядя в пронизывающие холодным металлом глаза Стали.

Корнет покосился на неё с изумлением и тревогой: попробуй, скажи-ка такое доктору Стали! Но та и не думала терять самообладания.

— Ваши выводы по обыкновению скоропалительны, — сказала она.

— Мы соберём монстра.

— Мы смоделируем уникальный разум, который, благодаря оптимальному подбору надлежащих элементов, станет обучаем и сможет адаптироваться к новым для него условиям.

— Он не станет обучаем, — спокойно ответила Сага, возвращая Стали документ, но та его не взяла, и Сага положила бумагу на стол. — Он заглючит и свихнётся раньше, чем мы успеем вставить модуль памяти в грифона. Как вы себе это представляете: чувственные образы от одного, воспоминания от другого, знания — от третьего? Уж простите, будет каша.

— Значит, сделайте так, чтобы её не было, — отчеканила Сталь. — Нам не нужен полноценный скан личности, нам нужен разум, способный справляться с определёнными заданиями. Всё, что не входит в круг поставленных задач, можно стереть. Мы ничего не потеряем, если удалим их память о школьном друге, об ощущениях от прикосновения к шёрстке котёнка или о вкусе жареного лука.

— Любая мелочь делает их теми, кто они есть, вам ли не знать. — Сага встала из-за стола, опёрлась о него ладонями. — Наобум выдернув что-то одно, мы рискуем обрушить всё или получить такую же хтонь, как эта гадючья Плесень, которая, как мы знаем, не может своим умом справиться с поставленной задачей.

Сталь смерила её холодным взглядом поверх очков. «Ну и сленг у вас, милочка!» — прочла в нём Сага.

— Нет никаких «их», доктор Сага, — сдержанно ответила Сталь. Без адаптивных способностей они и так не те, кем были… — она осеклась, но всё же договорила: — Были при жизни. И вы это знаете.

Она хватила лишнего, перешла границу, опомнившись, когда слова уже прозвучали. Сага впилась в её зрачки убийственным взглядом. Тем самым, что хуже лоботомии. Сталь ответила ледяной непроницаемостью. Она горько сожалела о сказанном, но сейчас даже морщинки у строгих губ её не выдали. Она бы извинилась, но этот взгляд… Давай, доктор, лупись о бетонную стену!

— Приступайте к работе. — Сталь кивнула на лежащий на столе документ и вышла из кабинета, хлестнув по косякам разлетевшимися полами белого халата.

Сага сжала челюсти так, что скулы побелели.

Корнет осторожно кашлянул, подошёл к столу и аккуратно сгрузил на его край принесённые папки:

— Вот, это предварительные расчёты и выборка…

— Спасибо, — перебила Сага, глядя поверх его плеча на пустой дверной проём.

— Вы же… — начал Корнет и не отступил, когда она полоснула его хмурым взглядом пронзительно-чёрных глаз. — Вы же не верите в успех, да?

Сага вздохнула. Злость клокотала у самого горла, но грубить этому славному мальчишке не хотелось. Он и без того выглядел сейчас так, будто попал под перекрёстный огонь. Однако бежать в укрытие не спешил.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сухо сказала Сага.

— Вопросы оцифровки сознания до конца ещё не изучены, — улыбнулся Корнет, — и если есть возможность смоделировать разум, способный к обучению и развитию, вы найдёте её, доктор Сага, я не сомневаюсь. Ведь вы — лучшая в этой теме! Ну и доктор Сталь ещё, конечно же, — добавил он, зардевшись.

Сага посмотрела на Корнета, и язык не повернулся сказать то, что она думала на этот счёт на самом деле. Поэтому она просто кивнула:

— Время покажет, Корнет, время покажет.

— Вы не хотите, чтобы Город получил своё? — предположил Корнет.

— Я не хочу, чтобы он получил вообще хоть что-то, — резко ответила Сага, — он и так взял слишком много. Но и помешать ему не могу, он же всё равно найдёт способ заставить!

Фраза сорвалась с языка, и Сага тут же мысленно обругала себя: это слишком искренние слова, чтобы произносить их вслух, тем более — здесь. Она нервно побарабанила пальцами по столешнице.

Корнет шагнул ближе, в изумрудных глазах взвихрилась чужая боль, проживаемая острее собственной. Он дёрнулся, будто хотел накрыть ладонь Саги своей, но в последний момент не решился, и его рука просто легла на стол рядом с её.

— Если я могу чем-то помочь, — тихо произнёс он, — чем угодно!..

Сага выпрямилась, скрестив руки на груди.

— Давайте работать, Корнет. Вы слышали доктора Сталь.

Она улыбнулась уголком губ и указала взглядом на дверь. Дважды повторять не пришлось: Корнет кивнул — словно склонился в лёгком поклоне (ну как есть — белый офицер!) — и вышел из кабинета, столкнувшись в дверях с Профессором. Тот, проводив Корнета взглядом, многозначительно приподнял одну бровь.

— Он влюблён в вас, как золотистый ретривер: преданно, самозабвенно и безнадёжно! — мягко улыбнулся Профессор. — Мне его искренне жаль, но всё же приятно, что в нынешнем мире есть ещё место таким высоким чувствам.

— Он мне чуть не в сыновья годится, — хмыкнула Сага, обходя стол и присаживаясь на его край. Сравнение юноши с собакой ей не понравилось.

— Ему двадцать три, — возразил Профессор. — Мне в сыновья годится, но не вам. Как вы себя чувствуете, Сага?

— Великолепно, — безрадостно обронила она: забота Профессора, пусть и ненавязчивая, напрягала.

Тот мгновение подумал.

— От Медиума сообщили, что гость будет сегодня…

Новые жертвы Города теряли сознание сразу, как только оказывались за внутренним кругом силового поля. Занимались ими только Сталь, Сага и Профессор: извлекали и расшифровывали чип личности, проводили необходимые исследования (если Творецк не давал иных распоряжений через Медиума).

Первые сутки новеньких держали в смотровом кабинете лаборатории под наблюдением. Дальше всё зависело от их поведения, но обычно Город подбирал выносливых людей и как будто помогал им адаптироваться: ситуацию они принимали довольно быстро. Во всяком случае, за два года в Творецке Сага столкнулась с затяжной истерикой лишь у Тэлли, которая провела в смотровой три дня и пережила нервный срыв. Помогли отвары из benedicat acutifolia (здесь они помогали от всего, не только от злокачественных опухолей) и, как ни странно, — Профессор, с неизменным ласковым спокойствием утешавший девушку. Именно тогда Сага со Сталью узнали, что у него есть дочь — ровесница Тэлли.

«В детстве она очень любила книжку про крошку-фею, — неспешно, с выражением, словно слушательнице было пять лет, а не двадцать, рассказывал Профессор. — У феи были мелкие кудряшки солнечно-листопадного цвета и глаза, как июльское небо. Жила она под большим белым грибом, носила сотканные паучками платья, бусы из ягод брусники и браслеты из бутончиков дикого вереска. Лесные жители звали фею „Тэлли“, потому что она постоянно напевала: „Тилли-тэлли-талли-ли, тилли-тэлли-талли-ли“. И куда бы ни пошла эта фея, всюду впереди неё по лесным муравьиным тропкам скакало весёлое и звонкое, словно птичья трель, „тилли-тэлли-талли-ли“…»

Сага тогда подумала, что не существовало никакой книжки про крошку-фею, а сказку эту выдумал сам Профессор для своей крошки-дочери, которую и сделал главной героиней в платьице из паучьей паутинки и в брусничных бусах.

У новенькой тоже оказались мелкие кудряшки солнечно-листопадного цвета и глаза, как июльское небо…

— Я хотел… — выдернул Сагу из воспоминаний Профессор.

— Моя очередь дежурить, я помню, — кивнула она, не дав ему договорить.

— …хотел предложить подменить вас, если нужно.

— Всё в порядке, Профессор. Спасибо.

— Корнет, конечно, тоже захочет остаться… Для подстраховки.

— Корнет из группы доктора Сталь, у него достаточно своих обязанностей. «Для подстраховки» со мной побудет Раисмихална.

— О, эта женщина стоит десятерых! — с улыбкой протянул Профессор. — Тогда я за вас спокоен! Но вы всё же дайте знать, если передумаете. Моё предложение в силе, — серьёзно добавил он, покидая кабинет.

Глава 9

Сталь вздохнула, постучала по столу кончиком ручки, зажатой на манер сигареты — между средним и указательным пальцами. Она стояла перед разложенными на столе, словно пасьянс, распечатками результатов исследования новенького. Сам новенький, опутанный проводами, окружённый тихонько попискивающими аппаратами, лежал на смотровом столе слева от неё. Доктор отложила ручку, медленно прошлась туда-сюда по смотровой, уперев руки в поясницу и сосредоточенно глядя себе под ноги.

— Вот опять ходит, ходит, как белоголовый сип по равнинной местности! — недовольно раздалось от двери.

Сталь выпрямилась, посмотрела на втискивающуюся бочком в кабинет пожилую женщину. Обеими руками та держала узкий поднос с чашкой чая и блюдцем с рогаликом, поэтому дверь она открывала локтем.

Раисмихална работала в Творецке ещё до того, как у него появилось силовое поле. Её наблюдательность и хлёсткие, прямолинейные замечания не раздражали разве что грифонов. Сутулая, с острыми локтями, узловатыми длинными пальцами и большими ступнями, обутыми в старомодные коричневые туфли с кисточками, Раисмихална носила шерстяную юбку до середины икры, светлую блузку с воротником-стойкой и трикотажный кардиган такого же, как и юбка, медвежьего цвета. На её груди, на потемневшей цепочке, висели очки с мутными, потёртыми стёклами. Тёмно-каштановое каре без единой седой волосинки казалось пластмассовым: всегда идеально уложенное, блестящее, с ровными краями.

— Я чайку вот тебе несу, — сказала Раисмихална, просочившись в смотровую. — Опять не обедала?

— Не успела, много работы. Поставь на стол.

— «Много работы, много работы»… Восемь вечера! С шести утра не емши… Лаборанты твои где?

— Это, кроме меня, никто не сделает.

— Зато каждый сто раз кофей попьёт.

Раисмихална осторожно, чтобы не расплескать чай, просеменила к письменному столу, сгрузила свою ношу прямо на разложенные распечатки. Наблюдавшая за ней вполглаза Сталь поморщилась, но ничего не сказала. Раисмихална достала салфетку из-за манжеты кардигана, промокнула чуть выплеснувшийся на поднос чай, сунула салфетку обратно в рукав.

— Поешь! — велела она.

— Поем, — без энтузиазма согласилась Сталь, отвернувшись к экранам, мигавшим над телом новенького.

— Не ладится? — Раисмихална бросила на того подозрительный взгляд.

Сталь кивнула:

— Загадочный парень. Но мы разберёмся.

— «Мы»! — скептично хмыкнула Раисмихална.

— Сегодня Сага дежурит… — Сталь замолчала, будто взвешивая, стоит ли сказать то, что хотела, но собеседница поняла её с полуслова.

— Угу, — ухнула она за её плечом. — Пригляжу. Опять рассобачились?

Сталь покачала головой:

— Задела её раны.

— Ну-у!

— Вот не начинай.

— Извинилась бы. Самой же тошно. И не морозь меня своим лазером, я и похлеще тебя глядеть умею, да так, что стёкла очечные повылетают, — проворчала Раисмихална и, помолчав, вздохнула: — Вот вроде учёная ты, Сталь, а ума — как воробьём насрато…

Она развернулась и, чуть прихрамывая, пошла к выходу, угловато взмахивая острыми локтями.

— Парня прикрой, а то ж ведь срам, — взявшись за дверную ручку, добавила она.

— Я ещё с ним не закончила.

— И поешь! У тебя уж с голодухи мозги не шуруют. А рогалики сегодня удались.

— С маком? — Сталь обернулась на собеседницу.

— С цианидом, — беззлобно буркнула та, открывая дверь. — Специально ведь для тебя пекли.

Сталь усмехнулась себе под нос, проводив Раисмихалну неуловимо потеплевшим взглядом.

…Когда в смотровую пришли Профессор и Сага, Сталь едва сдерживала нервозность: почти весь день потратить на попытки выяснить о новеньком хоть что-то, и не продвинуться дальше физиологических характеристик! Узнать о нём больше, чем она смогла, невозможно по объективным причинам, но ощущение проваленной работы свербило на изнанке век, словно попавший в глаза песок. Да ещё Сага, не потрудившаяся даже подойти ближе, стояла, подперев плечом косяк, и смотрела враждебной чернотой своих полыне́й.

— Вы бы его, кстати, хоть прикрыли…

В голосе Профессора улавливался упрёк.

— Он без сознания. Ему всё равно, — отсекла Сталь.

Она рассказала о том, что удалось выяснить. Профессор с извечной своей вежливостью засомневался в очевиднейшем, и зыбь раздражения прокатилась под кожей Стали, поднимая иголочками прозрачные волоски на предплечьях.

— Я изучила его тело — каждый миллиметр — на остаточные следы чипирования. На случай, если вдруг чип был вшит куда-то ещё, а не в сгиб локтя. И ничего не нашла.

Сталь сделала многозначительную паузу. Да, она терпеть не может обследовать новеньких. Она терпеть не может самих новеньких — потому что Город опять кого-то забрал, а ей теперь смотреть на то, как он станет ломать их и корёжить, и на то, во что они в итоге превратятся, когда он размозжит их нутро. А он это сделает. А она — она будет ненавидеть их, потому что не выдержали и сдались. И ещё больше — потому что у неё на глазах.

Она бы предпочла ничего о них не знать. Вообще ничего. Но она продолжит обследовать новеньких и расшифровывать их чипы — их прошлую, навсегда утраченную жизнь, — ведь кто-то должен взять на себя эту работу и делать её как следует. А Сталь всегда работает на совесть. Поэтому не надо ей тут намекать, что она из-за халатности упустила нечто важное! Такого просто не может быть.

В разговор вмешалась Сага. Её наблюдения, как всегда, интересны, но они лишь повысили тревожный накал Стали, спрятанный за маской холодной собранности.

— Если есть вероятность того, что он опасен, лучше его изолировать. Не нужно так смотреть на меня, доктор Сага, сегодня ваше дежурство, и я беспокоюсь о вас так же, как о любом другом из моих людей.

— Ух ты! — Сага саркастично вскинула бровь. — Я справлюсь, доктор Сталь. Он не похож на мокрушника.

Переносицу Стали рассекла недовольная морщинка: «опять этот сленг!».

— А вы что думаете, Профессор? — спросила она.

— Кем бы он ни был, Город точно знает, кто этот парень, раз он ему зачем-то понадобился. Нам остаётся лишь подождать, когда всё встанет на свои места. Не волнуйтесь, Город не допустит, чтобы кто-то (или что-то) угрожало нашему благополучию.

— Да, в этом вопросе Город конкурентов не терпит, — хмыкнула Сага.

— Вы несправедливы. Город заботится о тех, кто ему служит, и вы знаете это на собственном опыте, Сага, — спокойно ответил ей Профессор. — А сейчас простите, меня ждут.

Он попрощался с обеими женщинами и вышел из смотровой.

— Видите, доктор Сталь, нет причин для беспокойства: Город обо мне позаботится!

Сага по-хозяйски уселась за письменный стол, отставила в сторону поднос с забытым чаем и рогаликом — как раз на раскрытую толстую тетрадь, испещрённую убористым почерком Стали.

Та поджала губы, вытащила из-под него свои записи. Убрав их в сумку, повесила её на плечо и холодно пожелала:

— Спокойного дежурства, Сага! — и, кивнув на поднос, добавила: — Рогалик — с цианидом. Угощайтесь.

Глава 10

Как только Сталь вышла из смотровой, Сага поднялась из-за стола, подошла к телу новенького. «Раз, — начала она мысленный отсчёт. — Два…»

Приборы мерно попискивали, все показатели были в норме.

«Пять. Шесть».

Сага помнила, как сама очнулась на этом же столе. И помнила, как её колотило от холода в первые сутки — Город словно морозил изнутри. Хотя в то время и Сталь ещё не пренебрегала одеялами, и на железном смотровом столе лежал тонкий матрасик — всё как для живых, а не как сейчас — будто для трупов.

«Восемь. Девять».

У новенького посинели губы: не очень-то ему тепло под халатом Профессора.

«Десять».

И ровно в этот момент за дверью по бетонному полу взвизгнули ножки стула, словно кто-то не слишком ловко на него уселся.

Сага выглянула в коридор:

— Раисмихална?

Пожилая женщина подняла недовольный взгляд от раскрытого сканворда, в одну из клеточек которого уже нацелила карандаш.

— Принесите мне плед, пожалуйста.

— Плед? — переспросила Раисмихална так, будто доктор у неё потребовала Кащееву смерть в яйце.

— Ну, у вас наверняка есть какое-нибудь одеяло.

— Я, по-твоему, чем на работе занимаюсь, чтобы держать под рукой «какое-нибудь одеяло»?!

— Выручаете бестолковых нас в сложных ситуациях, — улыбнулась Сага.

Улыбалась она теперь редко, гораздо чаще саркастично кривила губы или ухмылялась краешком рта. А зря, улыбка у неё была обезоруживающая и превращала её глаза — чёрный ром со льдом — в горячий тёмный шоколад. А шоколад Раисмихална любила. Хотя и против рома ничего не имела. Грозно пожевав губами, но так и не подобрав подходящего эпитета для этой чернобурой лисицы, она со вздохом поднялась со стула, отложила сканворд и пошаркала в сторону «завхозной». Спустя десять минут принесла старенькое плюшевое покрывало, хлопнула его на письменный стол перед Сагой и, окинув её победоносным взглядом, удалилась к своему сканворду.

Покрывало пахло, как старый игрушечный медведь, полвека провалявшийся в кладовке. Сага встряхнула его и зажмурилась, ожидая облака пыли, но не дождалась: Раисмихална вытрясла покрывало перед тем, как его отдать.

Сага укрыла новенького, скользнула взглядом по его лицу, невольно задержалась на складочке меж бровей. Он не был похож на Инвара, но тот во сне хмурился точно так же: будто умножал в уме пятизначные числа. Она безотчётно убрала с его лба упавшую на глаза русую прядь и резко, словно обжёгшись, отдёрнула руку, отвела взгляд.

Один из приборчиков тревожно запищал, шкала пульса на экране мигнула красным и погасла.

«Да чтоб тебя, глюкнутая техника!» — мысленно ругнулась Сага, перегнувшись через тело новенького, чтобы перезапустить аппарат.

Набирая код перезапуска, она опёрлась свободной рукой о железный стол рядом с телом незнакомца. Перед четвёртой из пяти цифр задумалась, вспоминая комбинацию. И тут к её запястью прикоснулись ледяные пальцы.

— Да …..! — круто завернула она, отпрянув от стола.

— Ого! — поднял брови незнакомец (и это далось ему с трудом — мышцы лица слушались скверно, а голос звучал хоть и самоуверенно, но очень слабо). — Можно ещё разок? Уж больно комбинация оригинальная, хотелось бы запомнить…

И тут с грохотом отворилась дверь, явив Раисмихалну: очки набекрень, губы в ниточку, глаза мечут молнии, над головой грозно вскинут багор, снятый с пожарного щитка.

— Всё нормально, это я от неожиданности, — кивнула ей Сага, переводя дух.

Раисмихална, не теряя грозности, ястребиным взглядом окинула кабинет, оценила ситуацию и опустила багор.

— Я за дверью, — многозначительно сказала она, глянув на новенького, одёрнула кардиган и вышла, прихрамывая.

— Вот это у вас тут капитан Ахав! — едва слышно присвистнул он. — Повезло, что я ознакомился только с демо-версией.

Уголок губ Саги дёрнулся в подобии полуулыбки.

— Читал Мелвилла?

— Скукотища ваш Мелвилл! — лукаво прищурился новенький. — Но сейчас не об этом. — Он с видимым усилием приподнялся на локте, поморщился. — Скажи-ка, детка, ты — чёрный трансплантолог?

— С чего бы? — удивилась Сага.

— Ну-у… Здесь куча медицинских штуковин, на тебе белый халат, а я — голый на каком-то железном противне для разделки мяса и ни черта не помню. Нет, я не против развлечений, ты не подумай! — Нахальная улыбка скользнула по его всё ещё бледным губам. — Но давай уж тогда и ты снимай халат и что там у тебя под ним, и повеселимся…

— Ты попал в аварию, — сухо перебила Сага. — И я тебе не «детка».

— Ладно, — легко согласился незнакомец. — Кто ты тогда? И где я? Не заливай про аварию, эта комната не похожа на больничную палату, а Ахав под дверью со своим гарпуном — на медсестричку с обезболом.

Сага удержала на месте ползущий вверх уголок губ и сложила руки на груди, разглядывая новичка.

— Но ты и правда навернулся с мотоцикла, — наконец сказала она.

— Та-а-ак… А дальше?

— Про Творецк когда-нибудь слышал?

Сага не без удовольствия отметила, как поблёк похабный взгляд незнакомца, которым тот её ощупывал. Словно подсветку выключили. «Что, повеселился?»

— Слышал какие-то байки про его «разумность» и охоту на людей, — пробормотал он, и, кажется, стал ещё бледнее. — Вот ведь нубий га-айд!..

Быстро же до него дошло! Хотя дураков Творецк не берёт.

— Это не байки, — кивнула Сага. — Ты — очередная добыча Города.

Она сделала паузу, наблюдая за реакцией новенького, и ей стало даже немного его жаль: так обескураженно и беспомощно он сейчас выглядел под этим нелепым плюшевым покрывалом. Однако он быстро взял себя в руки, вернул лицу самоуверенное выражение, а глазам — прежнее нахальство.

— Меня можешь называть Сага, — по-деловому продолжила она. — Придумай себе имя, или мы сделаем это за тебя. Может, Белый Кит?

— Зовите меня Хидден.

Он протянул Саге руку, но та не шелохнулась: настораживал шельмоватый огонёк, плясавший под его ресницами.

— Я должна ввести тебя в курс дела и выяснить, на кой чёрт ты сдался Творецку. Если тебе плохо, дам лекарство. Но обычно Город сам анестезирует новеньких, понижая эмоциональный уровень на первые сутки или чуть дольше (не спрашивай, как — мы сами не знаем). Поэтому тебе сейчас так холодно. И…

— Согреешь?

Хидден приглашающе приподнял угол одеяла, открыв рельефную грудь. Бесстыжая улыбка вернулась на бледные губы.

— Да ты нагле-ец! — изумлённо протянула Сага.

— Пытаюсь спровоцировать тебя на мат, — хмыкнул он, — очень уж интересные выражения юзаешь! Я таких не знаю.

Сага едва заметно скривилась.

— Отлично. Нам как раз не помешает толковый программист!

— С чего ты взяла, что я программист?

— Интересные слова юзаешь, — дёрнула бровью Сага.

Хидден довольно прищурился:

— Ты меня раскусила, не-детка Сага. Верни мне одежду и поговорим. Или снимай халат: моё предложение повеселиться всё ещё в силе. Выбирай!

…Всё, о чём рассказала Хиддену Сага, он уже знал от полковника, но, разумеется, молчал, разыгрывая удивление, смятение, а иногда и недоверие («Это точно не какой-то дурацкий розыгрыш? Или я, может, в коме сейчас лежу после аварии?»). Он ждал, когда речь зайдёт о неведомых грифонах, но о них Сага молчала, раскрывая ему только общие моменты жизни в Городе.

— Кем бы ты ни был, Хидден, теперь ты служишь Творецку, хочешь этого или нет. Он найдёт способ тебя заставить. Убедит, подкупит или сломает. Он прощупает все твои больные места — даже те, о которых ты сам не подозреваешь, и прицельно по ним ударит, если посчитает, что ты заслужил наказание. Будешь послушен — вознаградит: сделает твоё пребывание здесь более комфортным. А если перестанешь приносить пользу или окажешься для него проблемой — убьёт. Он не только дома отращивает, но и могилы копает — на окраине есть кладбище. Немаленькое.

Хидден задумчиво хмыкнул.

— Но как он вычислит мои больные места? Как сможет наказать или наградить?

— Насчёт первого мы лишь догадываемся. Его разум — что-то среднее между человеческим умом и звериным. Он очень многое чует. Он не читает мысли (я надеюсь), но считывает эмоции и понимает речь. Не всякую — намёки для его разума, мы думаем, недоступны, но всё равно — аккуратнее со словами.

Сага подошла к окну и открыла плотные тканевые жалюзи:

— Посмотри. Видишь?

— Туман? — уточнил Хидден, остановившись у неё за плечом.

— Это пар. Творецк создаёт свой микроклимат, уютный для Плесени. Здесь всегда так: тепло, влажно и не бывает солнца. Но он может менять атмосферу и для одного человека. Например, организовать кому-то в его доме воздух настолько разреженный, что человек умрёт от гипоксии. Или устроить запредельную температуру, хоть низкую, хоть высокую. Или…

— Так, всё, не продолжай! — Хидден отошёл от окна и потёр двумя пальцами переносицу. — Ты говоришь об этом так, будто речь о том, как расставить мебель, а не о том, как помучительнее убить человека.

— Ты сам спросил.

— Но твоё спокойствие пугает сильнее описания творецких пыток!

— Мы все здесь понасмотрелись… разного.

— И что, неужели никто не пытался сбежать? Или хоть что-то сделать?

— Пытались, много раз.

— И?

— Ни у кого не вышло.

— Вот ведь нубий гайд! — Хидден сделал круг по смотровой. — Но вы все Городу зачем?

— Обслуживающий персонал.

— Да ну? Что такого вы для него делаете, чего он сам не может? Мицелий развлекаете? Гифы расчёсываете? Споры выгуливаете? Что?

Сага присела на край стола, скрестила руки.

— Ты всё узнаешь. В своё время. Если Город сочтёт нужным. А сейчас расскажи, кто ты такой.

Хидден нахально улыбнулся, подошёл к Саге вплотную и упёрся костяшками пальцев в край стола по обе стороны от её бёдер. Их глаза оказались на одном уровне, он чувствовал её дыхание на своих губах и одуряющий запах дождя и заброшки.

— Я расскажу тебе что угодно, — вкрадчиво произнёс он, — за поцелуй.

Её чёрная бровь презрительно выгнулась:

— Больше ничего не хочешь?

— О-о!

— Молчи.

— Поцелуешь?

— Я замужем.

— И где же муж?

— Не твоё дело!

Сага оттолкнула Хиддена. Тычок был без замаха, но такой сильный, что не ожидавший такого отпора Хидден невольно попятился, чтобы не упасть.

— Эй-эй, детка! — Он примирительно вскинул ладони. — Всё хорошо!

— Я тебе не «детка».

— Как скажешь. — Очаровательно улыбнувшись, коротким кивком откинул с глаз русые пряди. — Сага. От тебя охрененно пахнет, я просто млею! Это духи?

— А от тебя несёт бензином, — холодно фыркнула Сага. — С темы не соскакивай. Всё равно деться тебе некуда.

— Ла-адно. — Хидден вновь улыбнулся, вальяжно уселся на стол рядом с Сагой.

Та посторонилась.

— Помнишь историю тринадцатилетней давности с похищением губернатора?

Сага нахмурилась, припоминая.

— Это тот, который законы о защите старости лоббировал?

— Он самый.

— Ну допустим. И что?

— Он допрошит.

Сага недоверчиво уставилась на собеседника.

— Его проверяли. А бесшовной допрошивки не существует.

Хидден выдержал паузу. Краешек рта дрогнул в самодовольной ухмылке.

— Я совершенно точно знаю, что существует. Потому что я сам его допрошил. О, ради одного такого твоего взгляда мне стоило попасть в Творецк!

— Ты написал код бесшовной допрошивки? — потрясённо переспросила Сага.

— Я написал код искусственной… м-м-м… эмоции, неотличимой от естественной. Она может развиваться, становиться приоритетной и влиять на формирование последовательностей активности нейронов — всё то же, что и естественно приобретённая эмоция, мысль или воспоминание. Поэтому губернаторская деятельность по защите стариков не ограничилась парочкой законов, а пошла гораздо дальше — по нарастающей — и стала едва ли не смыслом его жизни.

— …..! — беззвучно произнесла Сага, не отрывая ошеломлённого взгляда от серых глаз.

В черноте их зрачков ей уже виделись переписанные грифоньи коды: оцифрованный разум, вернувший себе возможности человеческого.

— А теперь поцелуешь, м-м? — Придвинувшись ближе, Хидден шутя толкнул её плечом.

— Пф-ф-ф! — закатила глаза Сага.

Глава 11

Сага о грифонах

Метод допрошивки сознания — эффективный способ вложить в голову человека сложную систему знаний за короткий срок. С тем же успехом можно сформировать ПАН по алгоритму искусственно созданного воспоминания, убеждения или даже привычки (как крайняя мера заставить себя бегать по утрам: допрошился и — оп! — уверен в том, что всю жизнь бегал и иначе не можешь). Официально, т.е. через гослаборатории, допрошивают именно знания и часто — навыки, а вот воспоминаниями и привычками (как программированием искусственных, так и удалением естественных) занимаются нейрохакеры. И если государственные лаборатории заинтересованы в результате и тщательно проверяют кандидатов, то нейрохакеров, как и теневых пластических хирургов, привлекают деньги.

Однако и среди них встречаются действительно талантливые ребята — те, кому интересен код и важен результат. Вот такие нередко добиваются успехов в своей деятельности, и «швы» их допрошивок деликатнее тех, что оставляют в гослабораториях.

Чем ближе алгоритм ПАН к естественному, тем незаметнее «шов». Но не оставить «швов» вовсе может только материал, полностью идентичный полученному естественным образом. Т.е. носитель (человек) сможет обращаться к нему не как к некой константе, будто перечитывая параграф учебника, который всегда один и тот же. Носитель сможет сделать этот материал звеном в цепи собственных мыслей, знаний, воспоминаний, заключений. Этот материал будет обрабатываемым, трансформируемым, как визуальный образ в памяти, а не как запечатлённый на фотографии момент. Он сможет влиять на формирование других ПАН. Он станет личным опытом, а не «шпаргалкой».

С грифонами всё чуть проще: они уже чистый код, а не ПАН. Профессор полагал, что достаточно лишь написать для них код опыта работы разума с Плесенью и новым, железным телом. Оцифрованное сознание обратится к этому опыту, и проблема разрешится. Но нет.

Профессор силён в нейропрограммировании, но «швы» его достаточно заметны, чтобы оцифрованное сознание не могло обращаться к написанному опыту так же, как к своему собственному. Грифоны получили «шпаргалку, вырезанную из учебника», но не могут ею воспользоваться, потому что одно дело — знать теорему, а другое — уметь применять её на практике. И дописанный опыт продолжает оставаться инородным.

Всё было бы проще, если бы речь шла об обычных знаниях или умениях, а не о принятии нового, кардинально отличающегося от привычного, тела и столь же своеобразного соседства в голове — инородного разума Плесени. И у грифонов «едет крыша».

Но что, если возможно написать рабочий код адаптации, благодаря которому оцифрованный разум восстановится до прежних «человеческих» возможностей оперирования полным своим функционалом? Тогда, я уверена, Инвар нашёл бы способ заткнуть гнездящуюся в нём Плесень и использовать грифона, чтобы осуществить задуманное, закончить то, что мы начали. Ведь рано или поздно грифоны должны будут покинуть Творецк…

***

— Пойдём!

Сага, уже не в белом халате, а в лёгкой чёрной косухе, ворвалась в смотровую, где несколько минут назад оставила Хиддена.

— Куда? — заинтригованно поинтересовался он.

— На Кудыкину гору, — нервно ответила Сага, — воровать помидоры. Давай быстрей!

Она была раздосадована: Сталь на информацию о новеньком отреагировала с присущим ей бесстрастием. Сказала, что завтра попросит Профессора дать ему тестовое задание, а если Хидден окажется и правда настолько виртуозен, введёт его в курс дела и допустит к работе с грифонами. Пока же о них нужно молчать. Да, то, что молчать — это понятно, с этим Сага согласна. Но тянуть до завтра, а уж тем более — перепоручать новенького Профессору!.. Сага надеялась получить его под свой контроль, чтобы в случае успеха его работы провести некоторые эксперименты с Унн-Ураном за спиной Профессора. Разумеется, Сталь об этом догадывается и категорически не одобряет — она из тех, для кого правила важнее собственной жизни. Но могла бы в очередной раз притвориться слепоглухонемой! Знает же, что Сага сделает всё максимально тихо и чисто. А под контролем Профессора на это нет шансов. Под контролем Профессора, с его недвусмысленной симпатией к Городу, это как минимум небезопасно.

Разумеется, Сага поищет способы всё это обойти: и Профессора, и пристальное внимание Стали. «При-стально́е!» — хмыкнула она себе под нос. Но пока её отправили домой, ибо же «вы третьи сутки на работе, знайте меру!». А заодно велели отвести новенького в столовую (сам же не найдёт!) и показать ему его дом, который так «удачно» вырос неподалёку от дома Саги. Хотя… Сага задумалась, оглянулась на идущего за ней по бесконечным коридорам Хиддена. Пожалуй, стоит наладить контакт и с этим, вдруг парень окажется не под стать Профессору, и можно будет попробовать с ним договориться…

Спустившись на первый этаж, они покинули Каланчу и вошли в столовую — она работала для всех жителей Творецка и имела отдельный вход, не из лабораторного здания.

Два этажа представляли собой обычные столовские залы огромных размеров. Первый был самым людным. На третьем создали атмосферу более уютную и интимную: тёплый полумрак, столики со скатертями, кресла и барная стойка. Третий этаж звали «чайной», хоть выпить туда ходили чаще всего не чай.

Сага провела Хиддена на второй, взяла пластиковый поднос, сунула ему в руки такой же.

— Общественные работы? — пошутил он.

— Завтрак, — мрачно обронила она.

— Класс! Но мы могли бы устроить его в месте не столь… м-м-м… шумном, как считаешь? Например, в постели.

— Вот, значит, как ты с женщинами знакомишься? В постели за завтраком? — хмыкнула Сага, беря себе с линии раздачи салат из свежей моркови и красного винограда.

— Ну почему именно за завтраком… А где здесь цены?

— На женщин?

— На еду.

— Бери что хочешь. Всё бесплатно.

Хидден оторопел.

— Шутишь? — недоверчиво переспросил он. — Я не хочу, чтобы ты за меня платила.

— Я бы и не стала. Когда-нибудь слышал о benedicat acutifolia?

— Ну.

— Творецк — единственный поставщик этой муравы, и всё, что есть здесь из, так скажем, «внешнего мира», полностью ею окупается. Так что бери. Тут каждому по потребностям. И от каждого по возможностям.

— Так, погоди, с потребностями более-менее ясно. А вот что там с возможностями?

— О, по ним с тебя спросят, уж не сомневайся. И схалтурить здесь не получится. Давай уже, не тормози, за нами очередь! — Сага поставила на всё ещё пустой поднос Хиддена омлет с помидорами и сосисками и направилась к автомату с кофе.

— Итак, — поиграл бровями Хидден, когда они сели за столик в углу, — позавтракаем, а дальше ты мне устроишь экскурсию по городу? Или сразу к тебе?

— К тебе, — ответила Сага, похрустывая морковным салатом.

— Тоже ничего. А где это — «ко мне»?

— Недалеко от меня. Так что будем соседями, к сожалению. Творецк отрастил для тебя дивный кособокий домишко в хвосте ближайшего переулка.

— М-м-м! Квартирка обставлена?

— Мебель он тоже обычно отращивает. Нелепую, прямо из бетонного пола, так что перестановку сделать не выйдет. Но было бы забавно, если бы тебе достались только четыре стены и потолок.

— Если мне достанутся только стены да потолок, я перееду к тебе. Благо вещи долго собирать не придётся.

Сага усмехнулась. Злость на Сталь утихла, и, как ни странно, компания Хиддена этому поспособствовала: от него веяло невозмутимостью, нахальством и добродушной иронией. Саге это нравилось.

— Кто здесь всем заправляет? — спросил Хидден. — Ведь кто-то же заправляет?

— В основном — сам Творецк. Но есть некто Медиум, через которого город передаёт свою волю, если не умеет сообщить её иначе.

— Вот как… — протянул Хидден. — И вы ему верите? Не думали, что этот Медиум — лжец, и протаскивает под видом воли Города какие-то свои желания?

Сага отпила кофе, поставила кружку на стол и положила подбородок на переплетённые над ней пальцы. Хидден, уловив, что затронул тему для полушёпота, придвинулся ближе, облокотившись на стол. По его позвоночнику в очередной раз пробежала стайка остролапых мурашек от пронизывающего, словно зимний ветер, взгляда Саги и запаха дождя и заброшки.

— До этого Медиума у нас был другой, — начала она вполголоса. — Плюгавенький такой, со слоновьими ушами… Боялся Города до усрачки, а нас — как будто и того больше: сидел всё в своём «офисе», носа не высовывал…

Она заметила, как при фразе «до усрачки» Хидден весело дёрнул уголком губ. Сталь бы отреагировала так, будто не слово сказали, а гвоздём по стеклу провели. Профессор со снисходительным осуждением прикрыл бы глаза.

— Нескольким ребятам пришло в голову, что убийство Медиума чем-то нам поможет…

— И как?

— Как видишь. Город сразу нашёл себе нового, посмелее. И этот Медиум, в отличие от прежнего, служит ему верой и правдой. И собирает вокруг себя единомышленников. Так что мы вместо трусоватого рохли получили дополнительный контролирующий и карательный орган.

— А те ребята?

— А тех ребят давно уж нет. Однако самодурства Творецк даже со стороны своих приспешников не допускает, их тоже контролирует. Они, «самые верные», теперь внешними связями занимаются. Поставками и травой. Теплицы тоже в основном на них. Даже форму себе придумали: носят чёрные комбинезоны на манер лётных, с жёлтыми лампасами. Шутейки свои нижеплинтусные шутят. Наверняка и benedicat acutifolia покуривают — уж больно ржут громко. Если ты разделишь их взгляды, то будут тебе здесь друзья-товарищи и некоторые «плюшки». Остальные больше сами за себя, поодиночке.

— А ты? — осторожно спросил Хидден. — Одиночка?

Сага едва заметно дёрнулась, будто хотела отпрянуть, прервать разговор, но удержалась и взгляда не отвела.

— Теперь да.

Хидден помолчал, внимательно глядя в чёрные, с кофейным отсветом, глаза.

— Странные у тебя представления о моих предпочтениях друзей-товарищей, — наконец сказал он и одним глотком допил остатки своего кофе. — Ну что, пойдём ко мне? — и бесстыдная полуулыбка вновь появилась на его губах.

…Дом оказался и правда кособоким, с неровно скруглёнными углами, словно его небрежно вытесали из цельного камня.

— А где замо́к?! — возмутился Хидден, изучив дверь без единых признаков замочной скважины.

— Город отрастил для тебя жильё и коммуникации; шпингалет, если надо, прикрутишь сам. Закажешь у снабженцев, — ответила Сага, толкнув дверь, и за ней открылась пустая серость бетонной комнаты, из центра которой тянулась на второй этаж лестница без перил.

— Погоди, так замков тут в принципе нет? Ни у кого?

— Творецк не считает нужным выращивать их на жилых домах. Если ты нужен Городу, он никому не позволит причинить тебе вред. А если не нужен — убьёт сам, так что любые запоры тут бессмысленны.

— У тебя тоже нет замка? — оживился Хидден.

Сага бросила на него уничтожающий взгляд.

— И где ты живёшь? — не унимался он. — В каком доме?

— Понадобится — найдёшь, — мрачно ответила она, поднимаясь по ступенькам.

— О-о, не сомневайся!

По голосу Хиддена Сага почувствовала, как тот улыбается. Дурак, он ещё до конца не осознал, куда попал. Вот через пару месяцев на него посмотреть…

Она резко остановилась посреди лестницы, крутанулась к Хиддену и отступила в сторону, освобождая проход:

— Так, стоп. Давай-ка ты вперёд!

— Что там? — вмиг посерьёзнел Хидден, но не сдал назад, как она ожидала, а шагнул наверх — разом через три ступеньки, загораживая Сагу плечом, глянул вперёд. — Что там? — переспросил он шёпотом, впившись взглядом в голубоватый полумрак верхней площадки.

— Кого ты там выглядываешь? — так же шёпотом спросила из-за его плеча Сага. — Подкроватных монстров?

Хидден обернулся на неё, непонимающе вздёрнул бровь.

— Нет там никого.

— Но ты же сама сказала, чтобы я шёл вперёд…

— …и прекратил пялиться на мой зад! — фыркнула Сага. — Ещё чуть-чуть, и таким взглядом ты прожжёшь мне джинсы.

— Так сними их! А то вдруг обожжёшься…

— Иди уже! — Она подтолкнула его в спину.

Дверь на площадке второго этажа также была без замка. Хидден осторожно толкнул её кончиками пальцев, сквозь приоткрывшуюся щель заглянул внутрь.

— Хм-м-м… А… м-м… Дизайнерские решения тут стандартные? — спросил он.

— Нет, для каждого Город делает что-то своё. Что-то, ему подходящее. Похвастаешься?

Хидден открыл дверь шире, жестом пригласил Сагу войти.

— Ого! — охнула она, переступив порог.

Комната тонула в синем мерцании подсветки, словно находилась в аквариуме. На сводчатом потолке поблёскивала россыпь мелких белых «звёзд», вдоль одной стены тянулась барная стойка цвета стального грифоньего крыла с парой растущих из пола высоких табуретов. Рядом с ней, прямо в комнате, переливалась неоном огромная душевая кабина, похожая на капсулу для космических полётов. У другой стены раскинулась, под завесой из мелких, матово посверкивающих камушков, низкая кровать грандиозных размеров.

«Вот это заповедник для подкроватных монстров!» — подумала Сага.

— Кто ты такой, чудесный человек? — хмыкнула она. — В этаком душе можно лететь в космос! Пожалуй, это я к тебе перееду.

— Я согласен, — промурлыкал Хидден, ловко привлекая её к себе, приобняв рукой пониже талии.

— Эй-эй, сбавь обороты! — Сага вывернулась из его рук и несильно пихнула кулаком под рёбра, заставляя отступить на полшага. — Я предлагаю всего лишь обмен жилплощадью.

— Ну уж нет. Хочешь эту квартиру? Так я иду в комплекте!

— Ла-адно. — Сага улыбнулась чуть серьёзней: пошалили, мол, и хватит. — Хорош повесничать. — Она хлопнула Хиддена по плечу. — Осваивайся. Захочешь есть — столовую сам найдёшь. Я зайду за тобой завтра, перед работой.

— Заходи в любое время, не-детка! — подмигнул ей Хидден. — У меня шикарная кровать!

— Кровать и у меня есть, — бросила она, направляясь к выходу.

— А космический душ?

Глава 12

Хидден обошёл квартиру, с трудом веря, что это не сон: в таких местах ему ещё жить не доводилось. Да что говорить, — единственное его постоянное жильё, если не считать заброшенного бара и чужого полуразвалившегося деревянного дома в детстве — это тот самый подвал нейрохакеров. Номера отелей — каждую ночь разных — по которым он кантовался последние пять лет, не в счёт.

Он скинул куртку, оставшись в футболке и мотоджинсах, но разуваться не рискнул — пол бетонный и наверняка не слишком приятный. Заглянул за маленькую дверь: в ванной прятались каменные раковина с унитазом и нечто похожее на встроенный шкаф без дверцы. Над чашей раковины нависал выходящий из стены кран, никаких вентилей нигде не было. Хидден постучал пальцем по крану — ничего не произошло. Сунул под него руку, и тот сразу же ответил напором тёплой воды.

— Ого!

Хидден вышел из ванной, открыл полупрозрачную дверцу душевой: ни вентилей, ни шлангов, ни даже крана в ней не имелось, но в потолке чернело множество мелких точек. Он сунул в душевую руку, помахал ею, но вода не полилась. Заглянул в кабину поглубже, снова помахал — опять ничего. «Бутафория!» — разочарованно подумал Хидден и зачем-то влез внутрь. И тут с потолка его окатило тропическим ливнем. Невнятно ругнувшись, он выскочил из кабины, отжал футболку, пошарил по комнате в поисках полотенца, но ничего похожего не нашёл: видимо, такие штуки надо заказывать из «внешнего мира».

Напялив влажную футболку, присел на краешек кровати, покачался, пробуя мягкость. Низ ложа сплошным постаментом рос из пола, а верхняя часть — «матрас» — напоминала мягкую кожистую шляпку гриба. Ладно, бельё и одеяло тоже придётся добывать извне, но хотя бы тут не так жёстко, как он сперва подумал.

Уходя, Сага сказала, что столовую он сможет найти сам, если проголодается, и Хидден сделал вывод, что ему не обязательно сидеть здесь безвылазно, а можно выйти в город и осмотреться.

— Не убьёшь же ты меня прямо на месте за один неверный шаг? — на всякий случай уточнил он в пространство.

Пространство не ответило, продолжая монотонно переливаться тёмно-синими световыми волнами.

— Ладно. Тогда я схожу прогуляюсь? Ты там посигналь, если что не так, лады? — Хидден вновь прислушался к окружавшей его тишине. — Нубий гайд, что я несу! — пробурчал он себе под нос, поднимаясь с кровати. — Беседую с плесенью!

День в Творецке и правда не отличался от ночи: тот же полумрак, утопающий в клубах пара, подсвеченного голубоватым неоном уличных фонарей. Пустынные тротуары, кривые улочки, скособоченные домишки в два-три этажа: растут по отдельности или слепившись стенками вместе, как грибы. Окна светятся тёплым жёлтым, синим или малиновым, но часто встречаются и просто чёрные, ничем не подсвеченные. («Интересно, в чём разница?») И густая тишина, в которой тонут все звуки, не отражаясь эхом.

Эта тишина вместе с плотным туманом обступали так тесно, что Хидден чувствовал себя облепленным клочьями влажной ваты. Под футболку, а следом и глубже — под кожу — закрадывалось мерзкое ощущение, что кто-то смотрит на него из этого тумана, кто-то дышит в полумраке, словно принюхиваясь, и задумчиво перебирает волосы на его затылке… Или это они сами шевелятся?

Ветра здесь не ощущалось, и белый пар причудливо танцевал на месте, то сгущаясь, то истончаясь. Улица вывела к опушке, к плотно сгрудившейся черноте огромных елей, утопающих корнями в жёлтых цветах, мерцающих, словно светлячки. Вдоль опушки шла хрупкая девушка. Сарафан на тонких, завязанных бантиком, бретельках, влажным от росы подолом путался вокруг её лодыжек, у бедра болталась простая матерчатая сумка, перекинутая через плечо. Девушка собирала цветы, и их свет отражался в пене золотых кудряшек, паривших невесомым облаком вокруг её головы и плеч.

Хиддена она не замечала, и он не хотел её напугать, поэтому остановился поодаль, дожидаясь, когда она обернётся. Прошло минуты две.

— Я знаю, что вы здесь, — не отрываясь от своего занятия, сказала девушка.

Голос её звучал абсолютно спокойно, меланхолично-задумчиво, и Хидден решил, что может подойти ближе, раз уж она его заметила и не боится.

— От вас бензином несёт за версту.

Девушка наконец-то оглянулась на него, прибавляя очередной сорванный цветок к внушительной уже охапке, лежащей на сгибе её локтя. То, что она улыбнулась, Хидден понял и по голосу. Но, увидев эту улыбку с солнечными ямочками на нежных персиковых щеках, даже чуть оторопел: настолько она оказалась очаровательной и настолько не вписывалась в мрачность окружающего мира.

Девушка выглядела совсем юной — он не дал бы ей и семнадцати, но чутьё подсказывало, что она года на три-четыре постарше. По-детски распахнутые глаза с густыми ресницами приветливо смотрели на него из-за стёкол больших, почти круглых очков в тонкой золотистой оправе, сидящих на аккуратном вздёрнутом носике. В волосах, убранных от лица и заплетённых в косичку, убегающую ото лба к затылку, шёлково мерцала тёмно-голубая — в цвет глаз и сарафана — ленточка.

— Как вы себя чувствуете? — спросила девушка, и Хиддену в её голосе послышались типично докторские нотки. — Город, разумеется, смягчил ваше падение, но летели вы, конечно, знатно…

— Я ничего не помню, — признался Хидден. — Но чувствую себя сносно, спасибо.

— Ваш мотоцикл заглох при въезде в Город. Это нормально, с техникой здесь всегда так. Но скорость, конечно, была… — Она с шутливым укором глянула на Хиддена. — Вы лихач!

Тот пожал плечами: мол, что есть, то есть.

— Байк в хлам? — с опаской спросил он.

Девушка покачала головой:

— С виду целый, но я в этом не разбираюсь. Его отогнали на крытую парковку в северной части города. Он здесь всё равно не заведётся, но можете сходить его проведать. — Она снова улыбнулась. — Я — Тэлли. А вы себе имя уже выбрали?

— Хидден.

Он подошёл ещё ближе, кивнул на охапку цветов:

— Давай помогу. Мне ведь можно их трогать? — уточнил на всякий случай.

— Да! — Тэлли вновь расцвела улыбкой. — Конечно! Это обычная trollius europaeus. Купальница, — пояснила она, видя замешательство на лице собеседника, и перевалила увесистый букет ему в руки.

— А почему тогда светится?

— Я попросила. — Тэлли пожала плечами, словно речь шла о вещах само собой разумеющихся.

— То есть? — не понял Хидден.

— У нас здесь есть… кладбище. — Она осторожно глянула на него. — Вы знали?

— Слышал.

— Не совсем у нас, скорее — у Города, ведь это он выкапывает могилы накануне чьей-то смерти… Кладбище некрасивое — просто холмики голой земли, покрытые чем-то похожим на цементную корку или что-то подобное, не знаю… В общем, я попросила Город, чтобы он вырастил на могилах купальницу. Там чернота такая, что сердцу тошно, и я хотела, чтобы золотые лепестки чуть-чуть освещали эту темень. Люблю лютики, — Тэлли усмехнулась каким-то своим мыслям. — И он вырастил, но здесь, на границе. И, видите, понял меня по поводу освещения слишком буквально. Так что я теперь собираю их и отношу на могилы. Прово́дите?

Она вышагнула из зарослей купальницы и не спеша направилась по узкой тропке, вьющейся вдоль леса.

— Так это — граница? — уточнил Хидден, идя следом за ней. — И где же силовое поле?

Тэлли кивнула, указала рукой на столбы между ёлками, растущие из земли на расстоянии метров десяти друг от друга.

— Оно же должно гудеть?

— Да? — удивилась она.

— Ну, во внешнем мире гул слышен довольно далеко.

— Здесь — нет, как видите.

— Если суну туда руку, — не сбавляя шага, Хидден вытянул руку в сторону поля, — погибну?

— Не-ет, — Тэлли почти рассмеялась, — это так не работает! Оно отшвырнёт вас назад. Ощущения будут не слишком приятные, но Город не убивает тех, кто ему нужен.

Хидден чуть наклонился в сторону невидимого силового поля, щупая воздух пальцами, и вдруг словно белоснежная вспышка взорвала его мозг. В следующий момент он открыл глаза, лёжа на земле навзничь, засыпанный ворохом купальницы.

— Проверили? — укоризненно покачала кудрями стоявшая над ним Тэлли и протянула руку, чтобы помочь подняться. — И как впечатления?

— Как от светошумовой гранаты, — прохрипел Хидден, поднимаясь.

— Может, проводить вас домой? — обеспокоенно спросила Тэлли.

— Нет уж, пошли на кладбище, там люди цветов заждались! Кстати, с кладбищем ясно, а на улицах почему так пустынно? Все работают?

— О да. Ну, у кого-то выходной, конечно. За предыдущую переработку.

— Как у тебя?

— Ага. Но вообще здесь как-то не принято… гулять. Все по домам сидят или в столовой, если не на работе.

— А, — догадался Хидден, — значит, если в окне есть свет — хозяин дома, а если нет — то куда-то вышел?

— Если света нет — то умер, — вмиг посерьёзнев, ответила Тэлли. — И хозяин здесь только один — Творецк. Вам сказали, что для каждого он выращивает новый дом?

— Что-то такое слышал, да.

— Так вот, двери опустевших зарастают так, что их не открыть. А внутри всё остаётся, как было при жильце.

Хидден с минуту хмуро молчал, глядя на подол идущей впереди Тэлли, пенящийся бело-голубым светом на тёмной тропинке.

— Но зачем? Почему бы не использовать освободившиеся дома по второму кругу?

Тэлли пожала плечами:

— Я не знаю. Но думаю, он сохраняет их в качестве предупреждения оставшимся, — сказала она, доверительно понизив голос. — Согласитесь, очень наглядно вести статистику тёмными окнами и окнами, ещё светящимися.

— Да уж, — буркнул Хидден, споткнувшись впотьмах о какой-то корень. — особенно это твоё «ещё» вдохновляет… А цвет что-то значит?

— Не думаю. Скорее, Город подбирает более приятный для жильца.

— У тебя жёлтый?

Тэлли обернулась, на щеках вновь заиграли ямочки — не улыбнуться в ответ невозможно.

— Как узнали?

— Догадался…

Ещё через несколько шагов Тэлли резко остановилась:

— Пришли.

Хидден поравнялся с ней и, вглядевшись в клубящуюся темень, пожалел, что не успел выучить какую-нибудь фразу Саги. Какую-нибудь особо заковыристую фразу…

Впереди, насколько позволяли увидеть темнота и туман, раскинулось поле, взрытое небольшими холмиками. Их ряды, как и улицы Города, были извилисты и неровны, а могилы, как дома Творецка, лепились близко друг к другу, иногда срастаясь.

— Их же тут не одна сотня! — выдохнул Хидден.

— Ну… наверное, да. Говорят, основная часть погибла в первые пару лет, когда люди ещё пытались выбраться, пытались обыграть Город, перехитрить его. Сейчас жителей в Творецке гораздо меньше, чем раньше. Только необходимые.

Тэлли взяла у Хиддена часть цветов и пошла вдоль могил, бросая на них купальницы. Хидден двинулся по соседнему ряду.

— А что это за надписи? — спросил он.

По панцирям, покрывавшим могильные холмики, тянулись странные, похожие на руны, письмена. Тэлли вновь пожала плечами:

— Никто не смог их расшифровать.

— Это Город делает?

— Да. У грифонов на маховых перьях — такие же. Ну или похожие.

Хидден встал как вкопанный:

— У кого?

— У грифо… ой!

Тэлли выронила цветы, прижала ладони ко рту. За большими очками сверкнули слёзы.

— Я не должна, — пролепетала она сквозь дрожащие пальцы. — Вам, наверное, ещё рано, ещё нельзя…

— Не бойся, всё нормально.

— Нет, вы не понимаете!

Тэлли замотала головой, её била паническая дрожь.

— Я ошиблась… Я нечаянно… Нечаянно, правда! — лепетала Тэлли, глотая слёзы, обращаясь будто уже вовсе не к Хиддену. — Не сердись, пожалуйста, не сердись! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

«Она это Творецку!» — догадался Хидден.

На Тэлли было больно смотреть: казалось, если Творецк сию же секунду не покарает её за длинный язык, она сама умрёт от разрыва сердца. Хидден на миг растерялся, не зная, как быть — всё-таки Тэлли совсем не похожа на тех девушек, с которыми он обычно общался. Он бросил цветы, перешагнул через могилу и решительно прижал Тэлли к себе. «Сейчас вырвется и рассердится на то, какой я борзый, но хоть переключится с паники на возмущение», — мелькнуло у него голове, но Тэлли доверчиво уткнулась в ворот его футболки, золотые кудряшки защекотали шею.

— Всё, всё, я ничего не слышал, ничего не понял, ничего никому не скажу, правда, — вполголоса утешал Хидден.

Тэлли всхлипнула ещё раз и замерла, словно прислушиваясь: не грянет ли с небес карающий гром? Гром не грянул. Чуть успокоившись, она высвободилась из рук Хиддена. Приподняв очки, запястьем вытерла глаза.

— Хороша мокрая курица! — подосадовала, смущённо отводя взгляд.

— А от меня бензином за версту несёт, — ободряюще усмехнулся Хидден, и на щеках Тэлли вновь появились ямочки.

— Мне лучше пойти домой, — сказала она. — Вы найдёте дорогу сами?

— Я тебя провожу. И ты можешь на «ты», раз уж мы…