Бесплатный фрагмент - Фантастический Калейдоскоп: Шёпот грёз безумных

Миньки — это наркотик!
Александр Лещенко

Здравствуйте! Меня зовут Александр. И я — наркоман. Нет-нет, не подумайте ничего плохого. В моей наркомании нет ничего ужасного! Или всё же есть… (что-то невнятно бормочет, но потом глаза вспыхивают больным блеском). Короче! Я не глотаю «колёса» «ЛСД», не нюхаю кокаин и не колю себе «Крокодил». Я подсел на миньки или микрорассказы (безумно хихикает и что-то записывает к себе в блокнотик).

Начиналось всё вроде бы вполне невинно, у одного наркодиллера — ой, я хотел сказать писателя! — я попробовал, то есть прочитал, коротенький рассказ. Назывался он «Красный», автором был Александр Подольский. Только если чего, я вам этого не говорил. За «Красным» последовали «Быстрые свидания», а потом меня уже было не остановить.

И вот теперь я страдаю тяжёлой формой минько-зависимости. Как минимум один раз в месяц отрываюсь по полной и участвую в конкурсе «Астра-Блиц». О, это целый притон минько-зависимых! Адрес вам не скажу, иначе нас всех накроют и посадят. А ещё я иногда делаю себе одноразовые инъекции «шотов» и «драбблов». Кайфа меньше, но всё равно трипы улётные. Я хотел сказать, что такого рода микрорассказы интересно как читать, так и писать.

О, я бы мог ещё много вам рассказать о миньках! Но запомните главное: миньки — это наркотик!! Наркотик-наркотик-наркотик!!!

(в палату вбегают санитары, бьют по голове телескопической дубинкой, натягивают смирительную рубашку, привязывают ремнями к кровати и вкалывают что-то успокаивающее)

Да, не повезло бедняге! Давайте абстрагируемся от признания несчастного минькового наркомана сверху. Будем честны, дело не в наркотиках, а в том, что человеку просто нечем себя занять. Вот и подсаживается на всякое.

Но если всё же вернуться к минькам или микрорассказам, то что же это за зверь такой? Если коротко (а как ещё говорить про миньки, если не коротко) — то это небольшой рассказ. Иногда даже крошечный. Лично я считаю, что до 5000 знаков с пробелами (на многих конкурсах 5000 знаков с пробелами считаются минимальным объёмом произведения).

Хотя на уже упомянутом Астра-Блице максимальный объём рассказа 2500 знаков без пробелов, что гораздо ниже моего числа. Тут уж каждый сам решает для себя, но я думаю, что идеального представления о том, сколько же знаков или слов должно быть в микро-истории, нет.

И раз мы заговорили о словах, то нужно упомянуть «шоты» и «драбблы». Шот — микрорассказ, состоящий из 50 слов. Драббл (старший брат шота) — микрорассказ, состоящий из 100 слов. Неподготовленному читателю оба этих произведения могут вообще показаться не рассказами, а какими-то обрывками, но если их понять, то можно получить от них незабываемое удовольствие. Прочитать за 10 минут 10 историй. Как вам такое?

В этой антологии представлены как обычные микрорассказы, так и их младшие собратья: шоты и драбблы. Но будут и исключения — истории, выходящие за рамки 5000 знаков с пробелами.

А о чём же сам сборник? О шёпоте безумных грёз.

О чём могут шептать безумные грёзы? О разном. Они могут рассказать о женщине, спасающей своего ребёнка от страшной твари. Или о фотографиях, которые можно использовать для убийства. О растении-паразите, уничтожившем целую семью.

Хотите слушать дальше? О нет, не отворачивайтесь, не затыкайте уши. Шёпот уже у вас в голове. Девушка, в груди которой сдох сверчок. Воющая стая ночных собак. Дерево-людоед. Тварь из-подо льда. Призрачный кот. Не противьтесь шёпоту и вы услышите больше. Намного больше.

Все истории антологии по-своему интересные, но я решил сделать список тех рассказов, которые особенно мне нравятся.

1) Шёпот грёз безумных

2) Верный пёс

3) Толстый мальчик

4) Сорняк

5) Рыбалка

6) Холод

7) Сверчок

8) Стая ночных собак

20 августа, 2021;

Ростов-на-Дону.

Холод
Марина Румянцева

Марика брела по снегу, прижав тёплый кулёк к груди. Холод пробирал до костей. Ноги проваливались выше колена, каждый шаг давался с трудом. Хотелось упасть на спину и не вставать, ловить ртом холодный воздух.

Спрыгнув с поезда, она радовалась, что спаслась. В тесном вагоне, набитым людьми, что сельдью, её вовремя предупредили — солдаты протыкают штыком все подозрительные свёртки. Никто слушать не будет. Хлеб там у тебя или пара носков. Главное — пустить кровь. Душеприказчику нужны младенцы. Их невинные души служат топливом, поддерживают жизнь в проклятом теле. Говорили, раньше он был другим — Великий Светлый Король. Тогда страна процветала, а народ благоденствовал.

Зима сменялась летом.

Марика не верила. Смотрела на чёрный поезд, убегающий за горизонт, на серый лес, кривые, страшные деревья, на сумрак меж ними и вечный мрак небес, и не могла поверить, что раньше было иначе.

Марика спрыгнула в самой чаще, не помня себя от страха. Кто-то сказал, на востоке от линии есть деревенька. Через Проклятый лес, но всё лучше, чем верная смерть.

Марика решила прыгнуть, а теперь плутала меж скрюченных берёз и облезлых елей. Усталая, замёрзшая и голодная.

Впрочем, голод штука привычная. От снега сводило живот, холодом жгло изнутри, но, если не пить, не будет молока.

За спиной послышался шум: вздох или приглушённый крик. Почти глухая от стука крови в ушах, Марика остановилась послушать.

Показалось.

Только стон покорёженных деревьев, только вой ветра, да голос ночных птиц.

Внезапно Марика ухнула вниз. Прижала кулёк, обняла руками, стараясь упасть на спину. Почти удалось.

Упала на бок, в прогалину на взгорке. Ветром разметало снег, открывая землю.

Марика долго лежала, приходя в себя, хватала ртом воздух. Грела дыханием руки в мёрзлых перчатках. Сапоги начерпали снега, пальцев почти не чувствуется. Отморожены, как пить дать.

Неловкие руки ощупали кулёк — кажется, цел. Развернуть страшно, лютый мороз, от холода при дыхании слипался нос.

Марика прижала ухо, силясь уловить дыхание. Ничего не слышно.

Страх резанул сердце, пронзая душу. Лютая стужа.

Скорее бы выйти к людям. К теплу…

Луна осветила деревья. Мертвенный свет вызволил из тьмы сугробы со следами шагов, голый кустарник, ель с облезлыми ветками, но тень совсем рядом так и осталась тьмой.

Марика вздрогнула, увидев два зелёных огонька. Отпрянула. Отползла к другому краю, но тщетно. Зелёных глаз становилось больше.

Кое-как поднялась и бросилась наутёк, не разбирая дороги. Побежала по стволу упавшего дерева, надеясь не соскользнуть вниз.

Позади слышался вой. Лес вдруг затих, словно сам воздух замёрз, замер в ожидании скорой расправы. Вот-вот прольётся кровь. Все знают чья, но хотят поиграть.

Тень прыгнула наперерез, клацнула зубами, порвала рукав, едва не разодрав кулёк. Марика метнулась вправо, упала в снег, сжалась, закрывая драгоценный груз. Накрыла своим телом.

Шаги совсем близко, огромный зверь скользит по тонкому насту, словно пёрышко. Запах гнили ударил в нос, на щеку капнула слюна.

Марика зажмурилась, готовясь принять удар на себя.

Секунда, и всё стихло.

Не веря своему счастью, Марика долгую минуту лежала не дыша, слушая лес: скрип деревьев и вой ветра.

Встала, еле живая от усталости и внезапного счастья: цела.

Меж деревьев мелькнула птичья маска, Марика обернулась, но увидела лишь взметнувшийся снег.

Вздохнув, она побрела дальше, шаг, ещё шаг…

К утру с чёрного неба повалили белые хлопья, невесомые, словно пух. Повисли в воздухе, как в желе, оседая на волосах, липкие, словно паутина.

Марика не разбирала дороги, слепо брела вперёд. Одной рукой прижимая кулёк, второй нащупывая путь, сквозь липкое нечто. Шаг, другой.

Из леса она почти вывалилась, еле удержалась, схватившись за березу.

Марика вышла к людям. Брела по единственной улочке, провожаемая взглядами чёрных окон, подрагивающих занавесок и молчаливых силуэтов за забором.

Позади Марики волочился кровавый след, правая рука висела, как тряпка, а левая прижимала кулёк.

На самой границе леса, окутанная мраком и снегом, в паутине ветвей неподвижно застыла фигура Душеприказчика. На лице сверкала птичья маска, окропленная кровью.

— Спасите моего ребенка!

Марика протянула кулёк женщине, зазевавшейся у колодца.

— А где ребёнок-то?

Марика опустила взгляд. Меховой кулёк, тот самый, в который она завернула дитя, пуст и разодран снизу.

Космос без романтики
Сергей Резников

Огромный и роскошный дом, улыбаясь, смотрит на фигурки людей. Одна — маленькая, в нарядной жёлтой курточке, весело размахивает руками, жестикулируя. Пинает осенние листья, которые подлетают вверх, а ветер несёт их дальше, за пределы тропинки. Вторая идёт рядом — высокая, чуть сгорбленная, в чёрном плаще.

— Дедушка, а ты строил космические корабли? — Петька нарезает круги вокруг тёмной фигуры.

Та останавливается и замирает.

— Да так, больше спутники, вообще-то. — Сергей Иванович поднимает глаза и смотрит на небо.

Его что-то тревожит, давно не даёт покоя, но маленький внучок не замечает этого, продолжает задавать вопросы.

— Мама говоила, что ты людей на Мас отпавлял.

— Марс, Петя, не картавь. — Сергей Иванович отрывает взгляд от неба, поворачивается к внуку и заставляет себя улыбнуться. — Да, я руководил проектом. Тяжело тогда было. Сроки сжатые, проблем куча.

Он ловит себя на том, что специально использует непонятные для Петьки слова. Хочет, чтобы внук отстал с расспросами. Но тот не отстаёт.

— Деда, а как там на Масе? Там всё касное, да? — Глаза Петьки такие синие, ясные.

Такие же когда-то были и у Сергея Ивановича. Тогда он мечтал, думал о космосе. О полётах. Но жизнь распорядилась иначе — сначала инженер, потом и вовсе функционер, начальник отдела. Менеджер, как модно было тогда называться. В тридцать пять стал главой «Нацкосмоса». Молодым. Перспективным. Напористым.

— Да, красное, Петя.

Он закрывает глаза. Перед внутренним взором стоит команда космонавтов. Четверо парней и две девушки. Все улыбаются. А он даже не помнит их имён. Как же это плохо. Он открывает глаза, но команда по-прежнему на месте. Стоят около берёзовой рощицы. Улыбки их стёрты, лиц почти не видно. Белые скафандры покрыты чем-то бурым. Сергей Иванович не хочет их видеть.

— Уходите!

Петя испуганно озирается. Не может понять, что случилось с дедушкой. А тот мотает головой, затем трёт лицо рукой, но тщетно. Они не уйдут так просто.

Один из космонавтов заговорил. Отчётливо видно, что его скафандр заляпан кровью. Шлем разбит, а внутри нет лица, просто красная мешанина. Но он говорит.

— Помнишь тот спутник?

— Нет! Я сказал, уходите! Замолчи!

— Ладно тебе, старик. — Космонавт делает шаг вперёд, затем ещё один. Сергей Иванович пятится, чувствуя, что вот-вот упадёт на землю. — Я не могу уйти. Ты знаешь. Сначала левый спутник, дурацкий макет. Пара миллионов откатом. Помнишь? Затем из бюджета выделили на межпланетную станцию. А это и вовсе куча денег. Правда, на курс не вышла, скандал возник. Но ты как-то отмазался.

Сергей Иванович падает. Космонавт загораживает собой небо, нависает над стариком, протягивает руку, словно хочет помочь. Но кисть оторвана, жуткая культя болтается перед лицом старика.

— А затем апофеоз, Серёжа. Контракт на систему жизнеобеспечения для экспедиции на Марс. Миллиарды, безбедная старость. Роскошный особняк. А мы остались гнить там.

Старик закрывает глаза. Испуганный крик внука он не слышит. Красный Марс ждёт его. Пора.

Курить, пить и трахаться
Александр Лещенко

Вечеринки в доме Яны уже давно достали всех соседей. Но ей было плевать. Как только родители укатывали куда-нибудь в отпуск в экзотическую страну, Яна прихватизировала семейную дачу и развлекалась там по полной. Конечно, не одна. Разве можно развлекаться по полной одному? Конечно, с друзьями. Они любили курить, пить и трахаться. Иногда именно в такой последовательности, а иногда и чередуя эти действия друг с другом.

Так вот уже сегодня все порядочно накурились и наклюкались, но ещё никто ни с кем не трахнулся. Из дома на весь дачный посёлок гремела громкая музыка. Какая-то попса, но мощность звука была такой, что у окружающих могло сложиться впечатление, что они на рок-концерте.

Яна вместе со своим парнем Русланом уединились к комнате родителей. Он медленно раздевал Яну: руки мяли то грудь, то ягодицы.

Егор и Илья вышли покурить. Их изрядно шатало, поэтому долгое время не получалась зажечь зажигалку, не говоря уже о таком «сложном» действии, как прикурить сигарету. Но всё же они справились, и вот сладостная отрава уже наполняла их лёгкие.

Канистра ударила Егора по голове, вырубив его, а потом заехала в лицо Илье, сломав нос и разбив в кровь губы. Обоих курильщиков оттащили на задний дворик дома. Связали, заткнули кляпом рты. Из канистры полился бензин, потом чиркнула спичка, и два тела объяло пламя. Запахло горелым мясом.

— Фу, чем это так воняет? — наморщила носик Яна.

— Да не обращай внимания. Наверное, кто-то из соседей жарил шашлык. Ну и спалил, — отозвал Руслан.

Он стянул с неё свитер, расстегнул бюстгальтер и занялся её грудями.

Федя, Юля и Катя сидели за столом и пили. Вернее, они уже и так порядочно выпили, но все ещё продолжали травить молодые организмы алкоголем. Вечно пьяные, вечно молодые. Скоро они уже должны были начать трахаться. Сначала Катя и Федя, затем Юля и Федя, а после чего уже сразу втроём. Иногда получалось так, что Федя отрубался, и Кате с Юлей приходилось ублажать друг дружку. А иногда к ним присоединялись Егор и Илья, и тогда всё превращалось в мини-оргию.

Впрочем, Юля сама любила трахать Катю, а то, как правило, на оргии всё внимание парней доставалось подруге. Её могли пользовать сразу вдвоём или даже втроём. А бедная Юля сидела в стороночке и тихонечко мастурбировала, наблюдая, как рот, попка и киска подруги подвергаются тройной атаке. Их пьяные стоны порой даже перекрывали громко орущую музыку.

Тяжёлая бутылка треснула Федю по затылку. Она же ударила в лицо Катю, разлетевшись на десятки осколков и изрезав красивую мордочку. Острое горлышко бутылки вонзилось в шею Юли, и на стол хлынула струя крови. Нож, схваченный со стола, воткнулся Кате в глаз, убил её, вышел и воткнулся снова, но уже в затылок Феди.

— Ты ничего не слышал? — Яна немного отстранила от себя Руслана.

— Нет, ничего, — отозвался он, стянул с неё джинсы и стал лапать голые ягодицы.

Наконец они оба полностью избавились от одежды и повалились на кровать. Стащив с Яны трусики, Руслан окинул взглядом молодое, упругое, девичье тело. Как же хотелось оттрахать эту пьяную, похотливую и сексуальную сучку, от которой к тому же разило дорогим куревом. Как и от него самого. Он всадил свой штык в неё, потом ускорился, но особого удовольствия получить не успел.

Топор обрушился на Руслана и раскроил ему череп, заляпав Яну кровью. Фигура вышла из тьмы. Яна уже собиралась закричать, но от удивления проглотила язык.

— Ефим Константинович?

— О, даже вспомнила моё отчество, богатенькая сучка. А то всё дед Ефим, да дед Ефим.

— Я не понимаю…

— Ну ещё бы! Только послушайте её, она не понимает! Смех, да и только. Обкурилась, напилась и стала трахаться, куда уж тебе что-то понимать. Твои папаша и мамаша всегда хорошо мне платили, чтобы я за тобой следил, и чтобы ты не натворила всяких глупостей. Но сейчас соседи, которых ты со своими друзьями в конец уже достала, заплатили мне больше. Сказали: «Дед Ефим, разберись, а?» Вот я и разбираюсь.

Топор ударил Яну по рту, выбив зубы и частично лишив языка. Отрубив жертве руки и ноги, дед Ефим навалился на неё сверху. Давно он уже не был с женщиной, ох давно. Но «Виагра» творила чудеса. Он трахнул извивающуюся и истекающую кровь Яну, а затем отрубил ей голову.

Всё должно было выглядеть так, как будто на подростков напал маньяк. Они курили, пили и трахались, а затем их всех убили. Однако кое-кого перед смертью ещё и изнасиловали, но это же дело десятое. Главное, что старый сторож дед Ефим деньги соседей Яны отработал, правда, теперь было немного неудобно перед её родителями. Но он не думал, что они будут так уж горевать по беспутной дочурке, которая перед смертью успела и курнуть, и бухнуть, и перепехнуться.

Сверчок
Ольга Краплак

Оно дергалось внутри правой груди. Притаилось там. Наверное, крохотная личинка проникла через дырочку в соске и там разрослась в слоях жировой ткани. Наверняка это все тот сверчок мерзкий, которого недавно мы убили. Скакал, небось, по мне, когда я спала и видела кошмарные сны, лапками острыми царапал, да и прокрался со своим яйцом под пижаму.

Я ощущала болезненные шевеления, а временами и то ли свист, то ли писк слышался, жуткий, предсмертный. Тараканий вопль, словом. Я закатывала футболку у зеркала в прихожей и рассматривала, как оно там подрагивает под кожей, а когда я звала маму, чтоб она увидела все это тоже, это убожество замирало и не выказывало себя. А затем и вовсе сдохло. Наелось, насвистелось себе, да и все. И когда оно стало разлагаться, то у меня поднялась температура. Я торжественно объявила маме, что не выдумываю. Вот, тридцать семь и два! Значит, точно сепсис. Или рак. Мама ответила в рифму, а я расплакалась.

Умылась. Достала паспорт из книжки декадентских стишков. Надела приличный, но колючий свитер, прицепила брошь с зайчиком на лацкан пальто и отправилась в поликлинику, респектабельная и очень несчастная. А мама стояла на пороге со своей дурацкой сигаретой, будто её это не касается, и была совершенно права.

Я шла и глядела, щурясь, на слишком яркий для меня мир. В голове застряло: я больна, я больна, больна, больна. Заболела. Анализы. Клиника. И эта ласковая, кисло-сладкая буква «л» слюнявилась во рту. И мне стало совсем плохо, когда я очутилась у стеклянных дверей с белыми прямоугольниками объявлений о том, что поликлиника не работает, потому что праздник, ремонт, и нечего тут ходить без бахил. Я немного постояла, потеребила значок с зайчиком и пошла домой.

По дороге я встретилась с тремя трехцветными котами, неприлично огромными. Еще я зашла в магазин и купила там яблоки сорта гольден и коробочку с лезвиями.

— Пакет? — кассирша смотрела презрительно.

Я согласилась на пакет.

Когда я пришла домой, мамы уже не было. В коридоре пахло ее льдистыми, ландышевыми духами.

Я сбросила пальто, с искрами стащила свитер. Правая грудь, та, в которой разлагался труп, была какой-то более твердой, чем левая. Ну еще бы. Пошуршала в пакете, вынула лезвия. Зашла в ванную, включила свет. Заперла дверь на щеколду. Дома, конечно, никого нет, кроме хитиновых друзей того сверчка, но все-таки за закрытыми дверями уютнее вырезать из себя мертвых насекомых. Я распечатала лезвие, проверила его остроту на подушечке безымянного пальца — хорошее лезвие. Забралась в душевую кабину и начала изъятие.

Когда мама вернулась с работы, я ей показала, кто жил у меня в груди. Все эти поломанные ножки, надкрылья, похожие на скорлупки от семечек. И ранку под соском, откуда я его вынула, показала. Неглубокую, стоило только тронуть кожу, как тут же высунулась острая черная лапка. Так я его за лапку и вытянула наружу. Противно, конечно. Но зато я теперь не умру от сепсиса, и даже температура прошла.

А мама не обрадовалась.

Исповедь
Валерий Кирюков

Каждый деревенский житель пришёл сегодня на исповедь, и Лиза тоже была здесь. Она не должна была этого делать, но груз, съедавший её изнутри, так и норовил вырваться на свободу. Горячительные струи бежали по бёдрам, по икрам и щиколоткам, скапливаясь на полу. Босыми ногами девушка стояла в луже крови и молилась своему богу, читала молитвы — те, которые ей передала по наследству матушка. Запахи ладана и тлеющего воска раздражали её, лики святых, казалось, смотрели на неё с презрением.

Но больше всего не нравился сам отче. Грешен, её, как девку приблудную, снасильничал. Многие из собравшихся знали об этом, но у них были другие дела и другие грехи. Ни один из прихожан не протянул руку помощи, этим совершая ещё более тяжкое преступление.

Лиза закончила молиться, но её голос громогласным эхом так и отдавался от стен, переходя от иконы к иконе. Создавалось впечатление, будто святые гневно перешептывались между собой. Лиза подняла глаза и увидела серые, почти одинаковые, лица прихожан, сочащиеся гноем и сукровицей. Отец Никанор с выжженными глазами умоляюще тянул к ней руки, его кровавые слёзы впитывались в растрепанную седую бороду. Лиза приблизилась к нему, стоящему на коленях, будто изваянию, ощущая тепло от заживо гниющего тела. Старик пока что жив. Значит, слышал. Теперь её все услышали.

Под жуткие вопли девушка вышла из церкви. Опустившись на холодные ступени, погладила свой округлый животик. Боль в животе в этот момент стала яркой и острой, словно клинок, режущий податливую плоть. Лиза кричала и плакала, орошая кровавой рекой церковные ступени. Спину обдавало жаром горящей церкви. Но впервые за много месяцев Лиза чувствовала облегчение.

Верный пёс
Дарья Странник

Со двора раздались звон цепи, крики и рык.

— В подвал, живо! — скомандовала Оля, и дети проворными мышатами юркнули в открытый люк.

Старшая, Надя, быстро и тихо закрыла крышку изнутри. Молодцы, научились, не зря она устраивала частые «ложные тревоги».

Оля схватила находящуюся всегда под рукой самодельную пику. Нож, прикреплённый множеством слоёв скотча к древку швабры, выглядел немного странно, но был не раз испытанным надёжным оружием.

Когда Ольга вышла из дома, Гришка и Дина уже порвали незваного гостя и, утробно рыча, пировали. Тошнотворное зрелище, к которому невозможно было привыкнуть.

Вдоль проволоки зазвенело ещё больше цепей — подбежали Макс, Тоша и новичок, имени которого узнать не удалось. Они с рыком бросились на Ольгу, зубы заклацали всего в паре метров от женщины. Но скоро заражённые повернулись к более лёгкой добыче. Последовала яростная, но короткая схватка. В конце концов, каждому удалось урвать кусок.

Осталось и кое-что интересное для Оли — грязный и потрёпанный рюкзак, да и в карманах разорванных джинсов и куртки убитого могли оказаться полезные мелочи. Но сейчас ко всем этим богатствам, конечно, не подойти.

Пусть сначала доедят заражённые. Когда они убегут подальше — проволока длиной в несколько сотен метров образовала круг, в центре которого стоял дом — можно будет осторожно собрать вещи.

Оля всю жизнь занималась собаками, но и в самом страшном сне не могла представить, что станет хозяйкой таких вот сторожевых псов. Прежних питомцев съели. Остались проволока, ошейники и инструменты, какие использовали для поимки бешеных животных.

Прежде чем вернуться в дом, Ольга ещё раз внимательно осмотрелась, но, если незнакомец и пришёл не один, его спутники явно предпочли бегство.

Возможно, ни погибший, ни его товарищи, если они существовали, не хотели ничего плохого. Но они могли быть опасными. Нельзя рисковать. Ошибки в этом новом мире стали непозволительной роскошью.

— Спасибо, Гриша, верный пёс, — тихо сказала Ольга.

Оба заядлые собачники — это было их личным нежным прозвищем.

Гриша бросил короткий взгляд через плечо и зарычал. Можно было подумать, что он отозвался на имя. Хотелось верить. Ведь, несмотря на вирус и произошедшие изменения, он делал то же, что всегда: защищал свою семью.

Толстый мальчик
Вадим Громов

— Мама-а-а… — Кирилл едва удержался, чтобы не ткнуть пальцем в сторону входа. Неуклюже ёрзнул на скамье, подвинулся к изучающей меню матери и торопливо зашептал:

— Смотри, какой мальчик толстый! А ты говорила, что толще меня в мире нет…

— Что? — Инга Борисовна прервала своё занятие, недоумённо моргнула. — Кирюша, кто, где толще?

— Тс-с-с, тихо… — Кирилл сделал умоляющее лицо, и еле заметно показал подбородком в нужном направлении. — Смотри. Мальчик. Я ведь не такой?

Марат Львович тоже отвлёкся от меню, бросил короткий взгляд поверх очков — туда, куда показывал сын. Улыбнулся уголками губ: и мелко, но внятно помотал головой.

«Ну-у, брат… И близко нет!»

— Кирюша, я же в шутку говорила! — мама досадливо поджала тонкие губы. — Тебе почти одиннадцать лет, понимать должен. Или ты мне теперь всю жизнь напоминать будешь?

Но всё же повернулась ко входу, сделав вид, что поправляет волосы. И сразу отвернулась, сдержанно, но с чувством кашлянула: раз, другой…

— Сынок, мама со мной согласна, — папа заговорщицки подмигнул Кириллу. — Вопросов больше нет? Вот и ладно… Суп тебе заказывать? Рассольник или борщ?

— Борщ, — не раздумывая, ответил Кирилл, изо всех сил стараясь не смотреть на белобрысое жиртрестище — примерно его ровесника, в красной футболке, клетчатых шортах и сандалиях, грузно и с шарканьем идущего к ним. Ох, ты ж, кислый в рот компот, неужели он всё-всё слышал?!

В «Просто Ням-Ням!» они оказались единственными посетителями. Их столик стоял в дальнем углу небольшого зала, рядом было ещё два свободных: не считая полудюжины в начале и середине. Кирилл надеялся, что толстяк просто убежал вперёд родителей, выбрать местечко получше, а сейчас в кафе зайдут и они. После чего станет понятно, что волнение было абсолютно дурацким…

Но мальчик сделал ещё несколько шагов и остановился в метре от их столика. Кирилл краем глаза видел, как жиртрест бесцеремонно мазнул деловитым взглядом по маме, по папе: уставился на него. Поворачиваться и смотреть ему в глаза было почему-то страшновато.

— Мальчик, тебе чего? — сдержанно спросила Инга Борисовна. — Где твои…

— Вы худые, это плохо, — вдруг сказал толстяк, не отводя глаз от Кирилла. — А он — толстый. Это хорошо. Вас точно съедят, а он может выжить. Они жир не любят.

Тон у него был поучающим, и одновременно — скучным, словно речь велась о чём-то обыденном.

— Это шутка, да? — Марат Львович поднял ладонь, заставляя жену воздержаться от ответа. — Если да, то придумай лучше другую. Эта совсем не смешная.