Бесплатный фрагмент - ЭТЭ

ЭТЭ. Созерцая икономию сущего сверх наглой смерти, сквозь гибель вольную

Памяти Игоря Колесника, коего не имел чести знать при жизни,

и с признательностью его маме Светлане, с которой также не был знаком

Круг суесмыслия? (Вместо предисловия)

Попробуем не томить и, сославшись на славного отца ОТО (хотел-де знать «лишь» Его мысли), без экивоков изложим список вопросов: в чем тайна лишений для достойных, страданий невинных, болезни близких, ухода любимых и смерти детей как апофеоза всего перечисленного? Гамбургский счет может и продолжиться, охватив и утрату любви, и «просто» наглую смерть, и прижизненную гибель. Но с сими-то, как ни странно, попроще будет (уж поверьте!) А вот вопрос вопросов — страдания и смерть видимо без вины и смысла, в том числе и прежде всего детей, — оставшись без покушения на ответ, может отвратить и от веры, и от надежды с любовью, а не то что — от смыслостарательства. Сюда же, тем самым, дилемма сопряженная: ведая сие, зачем рискует Тот, кто самым погружением вопрошателей в бездны отчаяния и неведения может их потерять? Затянем ли песнь о том, что не дается креста немогущему (т.е. прежде или вне талантов) как не долженствующему? Но и здесь балансируем на грани нарушения купли-велемены теми, кто самим фактом неизбывной, запредельной утраты возомнит себя свободными от условий и закона. Каких и какого? Обойдемся без ложных сужений: свету пущего не прольют…

Оно ведь, знаете, как бывает: «сегодня есть, а завтра нет». Почему нет, зачем НЕТ? А почто было-то, неблагодарныя, — не задавались вопросом? Сто раз вам угоди, единожды погоди, — лишь сымитировав промедление или бессмысленную неумолимость, — так вознегодуют, что и проклясть не побрезгуют.

Положим, Там этак не размышляют. (Кстати, любопытно: нам-то откуда сие ведомо? Но сейчас не об этом; впрочем, постойте: и об этом тоже, и именно об этом!) А как — кто знает? Кто воззрит на вещи сокровенные очами Творца, когда и малое помыслить лень, когда до ОТО (общей относительности теорейки) ручонки не доходят? Когда никому не приходит в голову осмеять автора невнятно-произвольного Ито-исчисления, зато Творцу только ленивый не предъявит: темновато-де изъясняетесь! (ежели всерьез принимать возможность какого-либо обращения к легковесно Отрицаемому).

Вот и Игорь — чем не «кейс» (этакая облегченная версия «казуса» или «causae» — дела в малом и более широком, сродни, пожалуй, деланию)? Родился, намотал без малого два цикла (по двенадцати лет, если на безрыбье цепляться хоть за какой-никакой опорный план метафизики в лице восточного, «солнечного» зодиака), да и преселился. Куда? Давайте пока без дерзких вопросов с места и резких переходов: и без того вот-вот рискуем в карьер да штопор жестокой благоглупости свалиться. Какой же? Да вот как водится: в детстве травму головы получил, серьезную травму — вот и все, что о парне известно; «аукнулось, небось?» За что, спросите опять прежде сроку, — зачем первое-то, дитяти безвинному? Ну, а развод родителей устроит пытливую инквизицию? Причем далее, как водится, поле для праздного толкования ввиду не то, что отсутствия — невозможности наличия или полноты информации. «Не говорят правды!..» А кто ж вам ее «скажет», когда правдушку добыть надобно? Вот и добывают в меру теплохладной охоты до чужих бед (пусть рукотворных): одни прикинут, что в разводе всегда «виноваты оба», другие — что не виноват никто, третьи — что брак нередко трещит, не выдержав испытаний, среди прочего, болезнью детей. Это ведь сказки все больше, будто невзгоды должны сплотить: возможно, и призваны; да кто ж призыв слышит по нынешним-то временам? Наконец, найдутся наиболее наблюдательные, что подметят: ребенок-то пострадал прежде крушения семейной ладьи, так что давайте-ка без анахронизмов, обратных причинностей!

Пожалуй. Но на что-то опираться придется, раз уж затеяли столь дерзкое плаванье чрез пучину неопределимого — труды столь же скоропалительные, сколь и скорбные, оправдываемые разве что вдруг сгустившейся извечностью проблемы да опасностью ничего не успеть чая лучших времен и совершенноведения. Пакибытия, иными словами?

Посему продолжим. Что еще известно об Игоре? Ведомо лишь о «полку» его — походе в «шоубиз», ранее именовавшийся куда как благозвучней: эстрадой. Решительно невозможно судить-рядить, отправился ли столицу покорять да трофей брать именно как артист или же просто вздумал обрасти актерским мастерством, до очарованья коего падки бывают и подлинные, бесхитростные души, скорее взыскующие (а ровно так и рекомендовал усопшего его духовник, избежавший колких бестактностей вроде причин и следствий, — ethorhoeae, кажущейся прочим катехизаторам всех мастей в порядке вещей и даже рвущейся в словесную проповедь ныне, когда мало кто способен мудро помолчать ввиду неведения, а хоть и глубины исследуемого).

Впрочем, не одно и то же — искать ли подобно Фаусту (как и его эндемичным воплощениям вроде Прохора Громова) или же, обходясь без лишних слов и пафоса служения, приобщаться жизни. Как проступит позже из канвы повествования (пардон, «нарратива» или даже «дискурса», чтоб стать на ступеньку ближе к эпохе пустых и подменных имен), первое свойственно скорее другому слою повествователей-испытателей (спешим заверить читателя: слойность будет «икономной», как и оправданной плотностью охвата): автору писем на зде-посягаемые темы. (Не обессудь, милосердный читатель, если о каждом следующем слое непосредственно известно все меньше, либо понимание добывается пущими трудами: о Проводнике — менее, нежели о Наблюдателе, об авторе — и того меньше; остается надеяться, что полнота в конце вознаградит ясностью). Куда пишет, зачем старается сыпать бисером перед теми, кому давно излишен, а притом выбирая стилистику инсолицитности — непрошенности как гостя, насилования лености ученика собственным назойливым присутствием, побуждением к вопрошанию в обход духовного темперамента и навязыванием глубинности ответов в манере, выставляющей серьезное суесловным святошничеством, напрашивающимся на скоморошничество? Но об этом, досадно пародирующем формы морализаторства совсем уж неглубоких, несколько позже. Да и озвучивать не придется: явит себя во всей спорной, агонизирующей красе. Впрочем, самым искательством (наедине с собой!) тая и выдавая что угодно, кроме фальши. Безумие, готовность рисковать (ибо все или многое, как попробуем показать, несет цену — или сопряжено с разменом), даже горделивое упоение тайнозрением словно тайноядением Страстной седмицей, — не без того! Но и здесь не стоит профанировать чужих грехов да обстояний, низводя до чего-то банального: как вот ту же гордыню неприятия меньшего — до тщеславного «хайпо-/суе-стяжательства» (уж скрестим смеху ради смеха же достойное).

А что же «именно» искал наш — условимся так его именовать — Наблюдатель? Но все дело в том, что и подобная конкретизация бывает едва уместной (что, между прочим, составляет едва ли не сумму его изысканий); во всяком случае, на некоторых уровнях или определенных этапах поиска: ближе к завершению — как и началу. Сей тип в одном из своих писем, кажется, и вскрывает единую основу и плавный переход меж начальной и завершающей фазами поиска. Так сказать, рождения и смерти и повтора этих перерождений, — хотя этим и исчерпывается его серьезное восприятие «арийского вечного возвращения» (эллинского, ведо-аведийского и ницшеанского). Разумеется, восприятие не изначальное, но обретенное самым поиском, изнутри процесса.

Что — не тот, во многом ложный вопрос, если только речь не идет об основаниях. И риск естественный, в смысле «структурной неопределенности», оттого и возникает ввиду не какой-то там «тривиальной» диофантовости, не просто наличия многих неизвестных, но отсутствия какого-либо изначального знания о таковых: сами переменные еще предстоит выяснить, и только в установлении или восстановлении их связей те перестанут быть химерами.

Но вернемся от промежуточных наблюдателей и проводников над ними (договорились ведь, что слои во многом заменят россыпь действующих лиц, притом упростив восстановление переходов-мостов, а не усложнив видение их природы) к производному пласту проблем. Если читатель потрудится воскресить в памяти хотя бы этот посул, то здесь объяснения обещали быть почти элементарными — этакими демонстрациями в одну строчку. Не верите? Взять хотя бы то, куда уходит любовь. Да туда примерно, откуда взялась: из «ниоткуда» возникла — так в «никуда» и отошла. Разве не справедливо, — если только над сохранением ее хрупкой жизни не потрудились? Воспринимайте ее в чистом виде как дар, аванс, чудо, наконец: не в самсаре воплощений и истаиваний дело, а в том же принципе относительности как обобщении «закона сохранения» (энергии, массы, импульса — чего угодно). Как можно требовать от пустоты вечно что-то порождать, притом надолго или навсегда?

Ну, разумеется, наука на то взбодрит вашу скуку, нагнав произволу пуще прежнего, требуя истовой веры ввиду недоказуемости: дескать, как из ничего возникла вселенная Большим взрывом, так пустота и на материю с антиматерией расщепляема (и соединяема — не без выделения фотонов: почти манихейская картинка). «Природа позаботилась… системы стремятся… муравьи соорганизуются… медведи чуют состав почвы…» А вот Творец, дескать, ничего подобного не может, а потому и не нужен, — а посему и не бывать ему, а ежели быть, то — как пустоте, ничто, совершенно неисследимой бездне, в крайнем случае — позднебуддийской шуньяте, притом самое бытность сия неотличима от небытия и неспособна стать истоком даже пустоты.

Ой ли? Такова религия, именуемая догмами и конвенциями «научного метода». Не оказавшись способной на сколь-нибудь стройную аксиоматизацию (не сочтете ведь примером таковой Стандартную модель с массой подгоночных сущностей и калибровочных параметров), нашла себя скачущей меж полярными крайностями парадоксов и сверхдогматичности, повторением и отсылами к тираничным авторитетам (адептам той же секты рефутистов неисследимого дна).

Поэтому он ищет… просто ищет. Больше правды обнаруживается в архетипах и артефактах сказок: отправься невесть куда, доставь незнамо что. Там, или хотя бы в процессе, задним числом, после факта свершения, видно будет — или отпадет надобность повторять вопросы (а не то чтобы — настаивать на куцых, фрагментарных ответах). Но ведь и обнаружение есть дар и чудо, и подобно всякому дару, должно… Впрочем, к дистрибутивности-перестановочности даров еще вернемся: кажется, промелькнет нечто среди его писем — или сквозь оные?

С влюбленностью и любовью тоже начали прояснять: хоть это даже не начало (и вернуться придется), этого достаточно в качестве кандидата на притязаемое «доказательство». Так что там с вопросом вопросов: детьми, наглой смертью поятыми? Отсылая к «отсам», наш Проводник-Кондуит (из тех, что, как нам представилось, над Наблюдателями) не без благостно-слащавой отстраненности заметил: чем, мол, не особый модус сохранности — скорбная печать сугубой избранности, которую трудно вместить и задним числом, хоть этак лишь и познаваема? (Под «отсами», — если миновать глумление над самозваными «отцами» различных форм влияния, — в американской англофони понимается не иное что, как 2000е, по недогляду низводя до нуля понятие «aught», нечто неопределяемо наличествующее, ввиду созвучия с nought. Очевидно сказываются издержки и эксцессы того же «научного» метода, едва ли претерпевшего изменения с инквизиторских времен да в бесплодном нетлении пребывшего сквозь реформации-контрреформации. А он предполагает как раз отсев излишне выдающихся образцов — что аномалий, что гения, что вообще outliers, портящих упрощенческую статистику примитивных паттерн-трендов, в содружестве эмпирицизма — большей важности наименее значимого, зато более яркого и наблюдаемого — с постмодерновым неверием: в стройные и красивые истории — нарративы и дискурсы, «хитрить их перемудрить!» — а равно и в великое, латентно-имплицитное, доселе неизреченное, как и Исток истоков, наконец. Веротерпимость, помимо родных догм, объемлет разве что эклектику и извне произвольно взятые гипотезы, пассивная или двойственная тестируемость коих поважнее их обоснованности или иных критериев совершенства будет. Учитывая, что и гуру Талеб теми же «отсами» предупреждал, попутно изобличая наследующих отцам платонизма-пифагореизма-орфик (одним словом, всего кроме стоико-скептицизма, близкого к ведо-аведизму), и самые «отсы» грянули небывалым кризисом, включая основания мамоноверия, позже прокатившись погромами дотоле незыблемых символов вроде отцов-основателей, — ан мало что вразумило строптивых чад, склонных к пересмотру чего угодно кроме собственной интеллектуальной лености.)

Ну, а к чему их «высокомодие» применил латинский штиль, остановившись на необязательном к определению «модусе» сохранности — не нам судить. Впрочем, как будет предложено, взглянуть на вещи глазами этих промежуточных авторов будет не менее надежно, нежели их потуги оценить самих себя проницанием сознания эпистолярных корреспондентов — как и не более дерзко, нежели вмыслиться-вчувствоваться в Творца уровнем неопределимо выше. (Всех исчислимых и сравнимых, как уговорились, упакуем в вертикаль наблюдаемых, наблюдателей и кондуитов — впрочем, саму по себе довольно аниерархичную и автоморфную: наблюдаемыми предстают все, одновременно тщась таковым соделать и Неизреченное, — иначе же отрицая оное.)

А тут еще куда-то запропастился тот трогательный пес — Псюня, как здесь кличут этого дворняжку, что пасется на храмовом подворье, то и дело воруя в шутку у детей игрушки летней порой, когда и самые сердобольные забывают угостить его хоть малой косточкой (куды в церковь да со скоромным-де переться: грех страшнее некуда, хуже разве что «мшелоимство», хоть и без «скверноприбытчества»). А весь остальной год о нем все забывают, и вовсе редко кого волнует, чем тот поддерживает силенки в стужу. Когда не то, что отоспаться — подремать удается разве днем да под ярким солнцем. Не теряя кротости и доверчивости, чая лета с его приветливыми захожанами подворья, словно оглашенные предстоящими вовне удобства ради (а в поветрие моровое — еще и страха для).

Никто не видал? Вот беда! Куда девался…

Неприметность мириад, бездна в каждой точке: паче статистики мортальности-морбидности

Зачем не стало Игоря? Расплатился, и тем не должен? Заплатил — значит, прежде задолжал? Понес крест по силам? Достоин был только этого, даже этого, разве что этого? Созрел плод, пусть не будучи наблюдаем, ни измеряем, ни смыслом поверяем, ни назиданием для внешних отличаем и, пожалуй, скорее соблазном богоосуждения и богоотрицания чреват? Разве не удободостижимо безумие подвержения суду самого Судьи, покуда не изволит доказать собственную подзаконность (скользкое «подсудность»: в греческом соседствует с «лицемерием», hypocrisis/-criseia), либо суверенную иммунность к таковой, а то и право поставлять закон, и обязанность — являть его неоспоримое совершенство, внутреннюю непротиворечивость, внешнюю безальтернативность (или, как в отдельных гипокритических экзегезах, поэтическую эстетику как якобы мерило мерил)?

Происходит именно немыслимое, попускаемо недопустимое. Дети умирают в военное время даже в относительно мирную пору (впрочем, именуемую в ориентальных традициях «эпохой брани», членения, аналитичности). Умирают за амбиции ничтожеств, по нерешительности достойных противостоять первым (то ли из ложного смирения, а то ли алчного страху ради). Гибнут бестолково в пожарах, будучи подвержены как апофеозу технического прогресса (масляным радиаторам-обогревателям при максимальной нагрузке на ветхие электросети, литий-ионовым элементам питания в гаджетах вроде самокатов-сигвеев да последних линеек смартфонов), так и родителям — этим жертвам прогресса же, что свято верят в непогрешимость соцсетей и «зелень» генерируемой из угля электроэнергии (разучившись не только лучины-лампады теплить, но даже постигать элементарные природные явления, коих и сам Бог не отменял). Их запирают в кинотеатрах при торговых центрах, отлучаясь на шопинг и не проверяя сноровки приставленного персонала в смысле реакции на задымление и нештатные ситуации; покидают некормлеными и лишенными образования-общения в домах, при этом не забывая отлучаться в Сеть ради размещения анкет для знакомства с себе подобными «продвинутостями»; их оставляют свободными от педагогического устроения (идеология-де запрещена как насилие над индивидуальностью и ее комфортом) на высшем государственном уровне, зато подверженными неравнодушным катехизаторам в сетях и там же — престарелым педофилам, щедро оплачивающим танцульки с кривляньем на вебкэм. Пока одни дети едят с серебра и золота (будучи натаскиваемы на «лидеров» и «хозяев», лишенных «комплекса жертвы», столь же вынужденно прогрессивными предоставителями услуг и продавцами качеств, востребованных мамоной), — иные прозябают в нищете. Иногда на оную себя обрекают истинные герои вроде той на днях умершей вслед за мужем от опасного вируса матери тринадцати (!) детишек, отчасти приемных.

Вопрос, надо думать, не замедлит напроситься: кое бремя вины успели нажить малые сии или их более добросовестные родители, когда мрут и претерпевают невзгоды вперед прочих? Сослаться ли на (пусть неявно) ужасное время («строгое», как при обоих первых и нещадно порицаемых вождях в пору послевоенных, переходных лишений), списав качество среды на один из физико-биологических параметров «реальности», коей «никто не отменял»? Но ведь оная во многом рукотворна, а не только изначально тварна (если в последнее многие прогрессисты не веруют либо верят меньше всего того, что им подсказывают милые бесы и трогательные демоны, уютно баюкающие в сетях как идеальном эфире, то первое видеть им тем паче претит как манкирующим участникам).

Так что же там с подсудностью Бога? Вопрос, в самом деле, на грани и даже за гранью интеллектуально-нравственных приличий, но мы условились рисковать хотя бы в духовно-мысленных экспериментах (так сказать, «спириментах»). С одной стороны, градус сомнительности повыше, нежели с хулой или ропотом на качество среды. С другой же — отдает аналогией с позитивистской программой тестирования нарративов вполне приземленных: а именно, критерий проверяемости, верифицируемости, «фальсифицируемости» либо рефутабельности (отбрасываемости) при условии реплицируемости (воспроизводимости условий, технической доступности методов). Куда ни кинь, всюду клин: непроверяемо — худо; проверяемо (низвергаемо), и притом проверено с негативным вердиктом (так сказать, «мене, текель у-парсин») — тем хуже.

Но, видите ли, милостивые государи: Бог-то заплатил сполна за право быть выше подозрений, отдав самое дорогое и многоценное — Сына единородного или, ежели угодно вместить (приняв тринитарную перспективу хотя бы сугубо гипотетически), Самого Себя в жертву принеся. Чего не скажешь о прочих кандидатах в Абсолюты: богов всенаслаждающихся и всепривлекающих, даймонов всеведущих и всемогущих, просветленных и просветляющих беженцев от мира и неба, хладно-беспощадных колес возвращения, магий и подражательных гностик-синкретик-герметик-орфик-пифагореик…

И вот еще одна проблема, в подтверждение того, как круг познаваемого ширит непознанное: Любовь-то, она живая, требует познания приобщением, вмещением — Причастием, коли угодно. Но не обратно: жизнь ради жизни не обязательно ведет к любви как ее венцу, пределу смыслов. Пределу подчас затертому, смыслу — заезженному, ибо какие только самозванцы, иллюзионисты театра теней ни злоупотребили сей высокой нотой, «ища соблазнить, если возможно, и избранных».

Но если путь Бога по определению недоступен никому, подобный же ему путь героя — немногим (в т.ч. с поправкой на условия среды, недостаток оных либо отсутствие, но главным образом в меру неготовности терять-тратить за правду и любовь), то не крестный ли путь, обладая признаками последнего и сущностью первого, представляет необходимую достаточность для минования как наглой смерти, так и вольной гибели? Крест о вневедении — с готовностью ко всякому, вне предпочтений и сужений, кроме разве чуждого «рода» в смысле зла — не крест ли крестов? И не мост ли, что соделывает тождественным Новое и Ветхое — роднит с путями: Еноховым (ходи всегда пред Всевышним, не наследуя Адаму), Авраамовым (выйди из земли твоей, будь готов исполнить заповедь пожертвовать ценнейшим) и Моисеевым (выйди из земли изобилия и ищи другой, да не узришь искомого)?

Но и вневедение вне наиценнейшего, не являющегося собственностью либо свойством, — любви — лишено смысла, или всяко представляет холостую мену, непомерную цену. Имеется ли смысл или польза в отказе от сути Образа? Не лучше ли сохранять нечто бесценное, или внестоимостное, с чем расстаться не готов, даже отдав все — предположительно ради чего-то, а именно тождественного оному гипотетическому много-/вне-ценному? Иначе говоря, не должно ли вневедению быть нераздельно связанным с чем-то, тождественным отношению, притом высшему его полуспектру?

Самоответка? (Не о богине войны!)

Положим, с мытарствами невинных или достойных (казалось бы — чего угодно, кроме невзгод и прозябания) «проще»: адресовано в прочих книгах, так что не станем повторяться. Что же остается в сухом остатке, как не зияющая бездна неотвеченного? Смириться ли: одним — по теплохладности (комфорт позволяет определить и обусловить точку зрения точкой сидения: этакое с вывертами «noblesse oblige»! ), другим — эквилибристикой меж превратно толкуемым Писанием (смириться до тружения кесарю ближе мамонопоклонству со лжесвидетельным молчальничеством, а не до смерти крестной) и превратно-тенденциозно разумеемым Писанием (e.g. толстовство как сектантское иссечение обрывка цитаты блаженства, или лучшего-недолжного, из контекста: «не противься злому»)? Третьим же — блаженной улыбкой бодхисатвы обойти все вопросы, сославшись на бегство из среды (во избежание фаустовой преобразованщины и его же романтической неидеальности) как едва ли не единственный путь сойти с орбит худших, диверсифицировав опасности ценой дезертирства?

Предложим нечто более отрезвляющее в промежуточной перспективе — в этом лимбе раздумий и шеоле сценарной неопределенности. Гипотеза расхожая: дети могут-де пострадать по грехам родителей (шире: предков, всего народа в историческую и даже пост-адамическую эпоху человечества), ибо прямое-и-скорое наказание самим акторам может тех не вразумить, покуда все риски под личным контролем. Занятно, что с сим едва станут спорить большинство конфессий, хотя эскаписты-ориенталисты поспешат свести все к невзыскательно ненаблюдаемой карме-колесу. Но и этих, пожалуй, сможем удовлетворить обобщающим компромиссом (а лучще — разбудить совесть будящих и побуждающих недобудд-заочников), предложив индуктивное следствие из предыдущей теории: человек может, в бытность невинным, получить «обратку» (ведь мы нынче все артиллеристы, не так ли? так что и гадательным профилем антихриста из соловьевских «Трех бесед» нас не пронять; да и что он: старец ли прозорливый, Мессинг мессианский, каковым и мнил себя не без жертвенной готовности?) — квитанцию к оплате за то, что позволил себе «срезать», перебежав неотведенными местами-временами. Иными словами, став вновь ребенком невинным, расплатится за себя былого (как чадо — от себя-родителя) из предыдущей — о нет, не жизни, но стадии игры.

Но это в части «за что». Что ж до «для чего» (в аристотелевых терминах «энтелехии», что тотчас можно попытаться обобщить до tele: «цели», обратной каузальности, целесообразности вневедомому и изначально неисповедимому), то придется спекулировать в смысле содействия, комплементарности, синергии (положим, воли пасомого с волей Пастыря, Промыслом — хоть дао безличного, хоть самсары слепой и инэмотивной, хоть демиурга по творении безучастного, а хоть Бога как Любви и Полной Личности, об оной реализующейся).

Занятно и то, что сие греческое понятие предстает сродным семитскому tz-l («путь, связь/звено, спасение, молитва, сень, основа»), — биконсонантной основе, далее сужаемой до tz-l-m (ивр./арам. «целом, цлама»=образ), tz-l-b («цлива»=крест) и сродное более общее биконсонантное tz-b/tz-w (воля, повеление, заповедь, перст указующий), — в свою очередь лишь отдаленно напоминающие общее q-b (утеснение, сужение), частное триконсонантное q-b-l (конкретизация до цены, расплаты, векселя, вервия, пут и боли), h-b-l (безумие, нечестие, лукавство, суета, скверная мена и худший размен, противное цело-мудрию, пшик; с производными вроде nbl «дурень» и Иблис), что является крайним схлопыванием и удалением h-b-/h/ (любви как реализации h-b, — даяния, в противовес отъятию либо требованиям, зависимости), как и истока (посредством хофал/хафель-пород отглагольных) Славы, b-h.

Вот разве что Авель, братом убиенный… — с полным контролем со стороны второго и почти нулевым усмотрением для себя самого, — также стандартно ассоциируется с h-b-l: не то «облачком (обълъкъ/вълъкъ), дымкой», не то отрицанием любви, преступлением против нее. Но ведь «стал уроком», проповедью крайней-безмолвной и воплощением пути — образом и образцом, пусть и трагическим, — для всех принимающих решение в контексте ближнего, а не просто притчей либо метафорой страдательности, не так ли? Посему только ли жертвой мнить его? Впрочем, этак можно договориться и до «бесценных уроков», скажем, битвы при Дьеппе…

Послушайте. Во дворе, где живет наш Кондуит, обитает с некоторых пор некий кот по имени Енотовидненький — пуглив настолько, что, как ни корми его наш наблюдающий, а в руки все нейдет. Про лечение этого бедолаги и мечтать не приходится: ходит с окровавленным ухом, невыдранными клещами, нечесаной прежде великолепной шерсткой, будучи смертельно напуган и более не доверяя и не надеясь, боясь полюбить снова… Не этак ли и мы подчас: мрем со страху недеятельного, от неразумного недоверия Чадоводителю там, где требуется выбирать и идти, вовсе не оценивая меры риска — ни количественно, ни даже качественно, разве что соизмеряясь с родом пути и цены. «Сродно» ли, по Сковороде-Смиту? Дерзай со смирением! Довольствуясь вневедением…

/А/лете-исчисление

Итак: что, если всякое ведение (помимо лжи) имеет изнанку — цену? Мену подтвердят и алхимики фаустова чину, и вполне верные чтецы Писаний: «знание надмевает… многое ведение умножает скорбь». Притом, что там же порицается невежество, а не только «безумие» в каноническом смысле нечестия или, более общо и содержательно, противное любви-целомудрию.

Ведение может оплачиваться и непомерной, страшной ценой. (Как, возможно, постигли невольно не только Авель и живым ятый Енох, но и… исстрадавшийся Енотовидненький, угасшая Лара? Прежде же преселения в париниббану — или скорее Пакибытие-как-Полнобытность — несть ни полного просветления, ни самбоддхи, — ежели к авторитету иноверных обратить взор?) Не оттого ли сиры великие учителя, нестяжательны истинно творческие умы, одиноки постигающие и лишены прочих приобретений узревшие главное? как в притче о жемчужине?

В таком случае, вневедение можно (осторожно, с поправкой на неисповедимость последнего и цену его отрицания!) счесть необходимо-достаточным (возможно, и единственным) режимом либо уровнем освобождения от велемены — купли как таковой. Разумеется, лишь потенциально: все зависит от «качества» решений, принимаемых в «рамках» вневедения как доверия Горнему.

Рискуем и мы, мой читатель, отваживаясь приоткрыть завесу тайны нижеследующей: именно, кто и когда «дозревшим» предстает для жатвы — этого «личного конца света», Суда ли Светом, о дне-часе коего Един весть?..

Сперва родилась гипотеза. Впрочем, прежде нее, — /а/лете-исчисление, — что найдет в ней приложение как своего рода диалектика: успения — и поминовения, опрощения — и исполнения, вневопрошания — и правды. Прибегнув к тому, что внешне смахивает на «нумерологию» (ни с чем подобным на деле не будучи накоротке, да и не испытывая нужды в запретных мостах вроде практик оккультно-эзотерических), Наблюдатель наш вдруг прикинул: душа или дух как «плод», преодоление крестного пути, обретаются там, или тогда, где и когда полная дата ухода словно обнуляет траекторию, знаменуя простое исполнение. (Здесь 9 тождественно нулю, будто условию для перехода).

Так, дата Игоревой смерти, соответствующая 2 января с.г. (увы, веселый праздник Нового года, на который выпадает и День рождения его мамы, навсегда будет омрачен для нее скорбью видимо излишней, невместимой, с жизнеутверждением не совместной, — покуда не освящен смыслом дополнительным, восполняющим), дает счет: 2+1+2021=2024, 2+0+2+4=8, что не «дотягивает» до 9 (нуля) самую малость. Этим лишь подчеркивается преждевременный характер ухода в сущности юноши, который уж собирался было сделать немало. Но, возможно, душа рассталась с телом и в ночь на 3-е января, чем исполнилось бы наблюдаемо-неизреченное, неумолимо-вневедомое правило?

Вот и Лара, о которой речь еще пойдет (в контексте скорее вневременном, где нет смысла различать меж прошлым, настоящим и туманным грядущим, а фантазийность допущений реалистично ограничивается силой интроспективной эмпатии), ушла 26 мая прошлого года. Ее «счет» — та же восьмерка (ведь скончалась после тяжкой, скоротечно прогрессирующей болезни, как многие о ту пору): 26+5+2020=2051, 2+0+5+1=8.

Проводник отмечает: само исчисление легко формализуемо, а тест на основании оного — тестируем, и найден в полном соответствии с (иначе/инуде критикуемыми) позитивистскими основаниями. Вот общая формула: #Y=Y-9*X, где игрек — сумма цифр полной даты, а икс — некое исчерпывающее неизвестное, достаточное для получения счета, меньшего девяти (в случае равенства 9 очевидно обнуляется, откуда и эквивалентность нулю).

Надо заметить, гипотеза начала получать свое подтверждение тотчас, при первых же апробациях на биографиях людей, прославленных духовно-творческими свершениями. Вольно сомневаться, «случайна» ли сия выборка; но, в таком случае, сам ее мета-неслучайный характер есть чудо в себе! Помимо явных («успешных») случаев соответствия, встречались в дизайне и «полусильные», когда требовался учет стилей (поправка на «старый» с вычитанием 12 из даты либо на «новый» — с добавлением 13), дабы получить прогнозируемое исполнение. Наконец, в изобилии обретались и случаи «слабого» соответствия, вроде вышеописанных, а то и несоответствия; но и наличием таковых позитивистски не отвергается гипотеза. Это можно прикинуть и строже с учетом ошибки обоих типов (отбрасыванием истинного и приятием ложного попадания), или альфа-значимости и бета-мощности (удельного веса несоответствий ex ante), как и их апостериорных (специфичных данной выборке) эквивалентов вроде р-оценки. Впрочем, и случаи видимого несоответствия либо совпадения слабого могут объясняться кратностью 9и самого полного возраста. Если только дата рождения не укладывается в искомое.

Судите сами:

Брянчанинов, Игнатий (богослов, иерей): ум. 30.04.1867 (рожд. нов. ст. 27.02.1807)

Мень, Александр (богослов, иерей): ум. 9.09.1990 (рожд. 22.01.1935: возраст превышает кратность 9 на 1 год, счет даты—9 на 1 день)

Шмеман, Александр (богослов, иерей): ум. 13.12.1983 (рожд. 13.09.1921) — осреднением, либо вычитанием 13, согласуется (аналоги: Антоний Сурожский, Серафим Роуз; у Сергия Фуделя также либо 1-отклонение проходит от обеих дат, либо 7 повторяется что в нов. ст. д.р, что в д. прест.)

Булгаков, Михаил (писатель): ум. 10.03.1940

Бердяев, Николай (философ) — ум. 23—24.03.1948 (возраст 74 года, таинственно созвучный году рождения 1874, как у Шмемана — день), стар. ст. 11.03.1948

Да не вменится в хулу, если дерзнем озвучить: поскольку к Богу не применима дата успения (в частности, таковая плавающе-смазана для Сына), и притом Он прост (Един) и полон (Троичен), то (не) дивно ли, что осреднение меж двумя стилями (как и обрядами) Рождества дает искомое (7.01 и 25.12, принимая год нулевым)?

Иные профили изволите? Voi-ci: Актриса Гундарева, ум. 15.05.2005 (лицедей, творящий изображение в широком смысле, всяк проницающий новую и чуждую природу, — волен ли не платить?); философ Флоровский, Георгий, ум. 11.08.1979; философы-богословы Флорский Иоахим и Булгаков Сергий, ум. 72х=8*9 лет от роду (сходство наименований — отдельный аспект), Григорий Двоеслов-Диалогос («последний добрый папа», по высказыванию реформата Кальвина) прест. 63х=7*9 лет. Satisne?

И это лишь первые, мгновенно полученные наблюдения! В дальнейшем встречались по случаю все новые, возможно смешанного характера, таящего богатство структур и паттернов, едва ли исчерпаемых в пределах предпринятого, — как вряд ли по силам вашему покорному. Мудрее оставить вневедомому то, что иначе явит суетное.

Гипотеза как-то само собой расширилась вдруг, обобщившись на случаи или масштабы целых семей-родов, местностей-народов, цивилизаций-эпох! Так, не исключено, что наличие точного дня и часа характеризует отдельную личность, но не критично для дальнейших уровней агрегирования; тогда как для семьи и местности могут иметь необходимое и достаточное значение месяц и год, для народа и государства — год, для эпохи-формации и региона-цивилизации — высшие кратные девяти: 81, 243, 729 и т. д.

Для большой Страны (полно и просто описываемой в масштабах исторических) в одном лишь ХХ веке очевидно судьбоносными бывали годы, кратные 9:

1908 (Тунгусская катастрофа)

1917 (Февральская и Октябрьская революции)

1935 (преодоление основных послевоенных, пореформенных трудностей)

1944 (в ожидании Победы после Прохоровки открытие союзного второго фронта)

1953 (смерть «отца народов», великая неопределенность)

1962 (год катастроф и переломов повсеместно: автомобильной — с Ландау, авиа — созвучно! — с Ан-10, Ли-2, трижды — с Boeing 707, исчезновение борта L-1049H со 107ю военными на борту, Ту-144 под Софией и крупнейшая в Стране с Ту-104 под Красноярском и снова — под Хабаровском да в Москве; парад планет, выход Крайнезапада на самолете в бл. космос, испытание там взрыва и вторжение в Индокитай; в ответ на первое Страна дважды выводит на орбиту линию «Восток», запускает первый аппарат к Марсу и снабжает ПВО КНР зенитными ракетами, успешно сбивающими разведсамолеты США над Тайванем; печально известная забастовка в Новочеркасске; парад постколониальных суверенитетов; покушение на строптивого де Голля, начало противостояния вокруг Кубы; стартует Второй Ватиканский собор, Солженицын публикуется в «Новом мире»; изобретен спирограф — простейший способ запечатления фрактальности/автоморфности)

1971 (брежневское балансирование — попытка мирного сосуществования, с охватом сталинского наследия, но возобновлением длительного отмежевания от Китая с посулами крайнезападных послов)

1980 (Олимпиада, последний победный вздох прежней Страны, мирное соседство подорвано провокативным втягиванием в разорительную Афганскую кампанию годом ранее, где Китай выступит противником, а через 9 лет получит от новых, лукавых союзников спровоцированный Тяньаньмэнь)

1989 (исход отовсюду, попущение союзничества врагов с бывшими союзниками)

1998 (кризис, дефолт)

2007 («Мюнхенская речь», дрейф прочь от Запада, пуще прежнего обозначенный 2013м-2016м, венчаемым приходом последнего лидера прежнего Запада, чьему проекту — этому хищному, духовно всеядному, внетрадиционному гегемону — уже стукнуло ровно 243=3^5 года, многократ 9)

2025 (чается конец очередной сильной для Страны эпохи, смены либо перехода власти ко вневедомому)…

И как знать, не имели ли Шпенглер-Гумилев в виду предел, всякой цивилизации отмерянный лет в 243*9=3^7=2187, много 2200? А человечество, если отсчитывать историю духа и письменности, может ли быть старше, чем трижды столько? Склонно ли, стало быть, ошибаться Писание о давности сотворения, становления человека вполне человеком?

От 1899 (столетие Пушкина, появление аспирина в мире и трамвая — в Москве, первое освобождение Кубы, насильственная открытость Китая после Опиатных войн как метода торгово-военной дипломатии Запада, где технический прогресс символизируют канонерки да первые демократические концлагеря в Англо-бурские войны, ведшиеся далекими от утвержденной этим же годом Гаагской конвенции методами, символичность поражения оккупантов в коих подчеркнута частичным падением Стоунхенджа в последний день века) до 1962 (переломного) и оттоле до 2025: содержательно-репрезентативная (пусть сравнительно недолгая) эпоха, отмеряющая дважды по 63=7*9 года, что охватят три столетия и два тысячелетия для всего мира и его определяющих фокусов, все чаще смещавшихся.

А что же в мире да в истории больших размахов? Великая Схизма в мировом христианстве формально выпала на год 1054й, причем предуготовивший 1053й вполне кратен 9 (хоть назревала пря давно и во многих аспектах), что само по себе предлагает структуру небезынтересную: 9*117. Год 1071й (т.е. плюс 18=2*9 лет) на Руси знаменателен восстанием смердов, науськиваемых волхвами, как и чередой прочих более крупных восстаний на континенте, помимо качественного слома вследствие захвата норманнами Англии и части Византии с Италией. Причем структурно год соответствует: 1071=9*7*17=9* (117+2).

Кратное 729=9^3 для мира желаете оценить? Да вот хоть 1458 (дважды по стольку же от Р.Х.): помимо взятия турками Афин и падения Византии, за минусом дважды по 9 приметен Флорентийской унией, своего рода компромиссным «уврачеванием» Раскола, на деле упрощенчески ускорившим оный до вражды вовне и разделения внутри, с реформами-контрреформами, инквизицией и ее вечновозвращениями в преддверии конечного аутодафе. С западной стороны наличествовало 117 делегатов, что снова напоминает оное лето переходное с внутренней его структурой (автоморфность в малом, неисповедимом и столь же рукотворном). Мало того, примерно 81м=9^2 годом ранее грянула предварительная Великая схизма, когда папским дуумвиратом увенчалась ранняя история хищного властолюбия под соусом великой миссии. Не занятно ли, что год 1377й, сам по себе напоминающий поток единиц-семерок, структурирован аналогично ранее приведенным: 1377=9^2*17? Надо отметить, что ровно тем же годом отмечен конфликт с Ватиканской церковью для Виклифа, этого предтечи англиканства, чем и можно датировать эффективный дальнейший раскол паче формального начала Реформации 1517 (вновь отмеченного потоком единиц да семерок, причем и временное расстояние меж ними в 140 лет также кратно 7!)

Можно предпринять и обратный отсчет для Страны от того же 1908 либо 1899 (удобства ради, в остальном инвариантно к точке и методу отсчета):

Минус 243 дает 1656 (1665—начало реинтеграции гетманата, как и ответного латинского влияния в великоросском образовании), успешно начавшуюся Русско-шведскую войну с целью блокирования унии с Польшей, предваряемую саморазорительными выпадами последней союзно с Крымским ханством против шведо-бранденбургов, транзитивной суммой чего стало перемирие с Речью Посполитой (калька Res Publica) Русского царства.

Еще ранее: 1413й, Литовско-польская уния.

Снова «отматываем» 243 года, получаем год 1170й (и снова поток единиц-семерок, впрочем без чаянного наследования году 1071): новгородцы («ноугородци») победили суздальцев («сужьдаль») под предводительством Боголюбского.

Надо отметить, в мире (а наипаче в Англии) та же двойка-сизигия лет, или интервал 1656=1665—9 отмечены, соответственно, ликвидацией рыцарского «держания» и началом Великой Лондонской чумы, спасаясь от коей, не менее великие мужи вроде Ньютона и Лейбница начали создавать свои великие — и, дивным образом, сущностно схожие — труды в тиши поместий-дач. (Нечто вроде наблюдаемого ныне в «свете» нового морового поветрия).

Но и промежуточные годы, попросту кратные 9, дали мощные потрясения — как и попытки выстроить мосты. Так, 1521й памятен отлучением Лютера и наступлением Осман на венгров и сербов. Предтеча 1512й знаменателен началом Латеранского собора (и вновь созвучие имен) с его церковной реформой прежде Реформации, когда с оккупантами боролись едва ль не все — от американских индейцев до итальянцев, и от китайцев до московитов (внутренние нестроения, отпор кочевникам). Минус 243=9*9*3: 1270/69, жалкое окончание Восьмого крестового похода на Русь, плюс ятвяги нанесли поражение ливонцам (силы коих годом ранее подточили новгородцы совместно с Золотой ордой — Джучи Улус). 1431—начало работы Базельско-Флорентийского собора, уступок в области культа и обряда, воцарение английского монарха в Париже и казнь Жанны д’Арк по заказному извету врагов и продажных «своих». Наконец, 1170й год в Европе и мире: захват Восточной Ирландии, Наводнение Всех святых в Северной Голландии (довершит размыв береговой линии в 1287м), завершение славянского (Болгарского) извода всемирной истории в 18=2*9 томах.

Чем вершится и «тутошнее» лето-/алете-исчисление тех же миллениума-двух. Вневедением.

Анапостольские эпистолы

Если все же отвлечься от количественного субъективизма да погрузиться хоть ненадолго в окачествленную объективность, то тайн не поубавится. Взглянем на прекрасную диву по имени Эа, что имеет честь делить местность (пусть не эпоху) с поэтом Целаном, а помимо прочего — и дату рождения кроме года, и некоторые мистические увлечения помимо литературы. Притом что полное ее имя толкуется ею же скорее как «повелительница эльф», а его alias происходит от фамилии, отдающей чем-то ангельским, оба и впрямь льнут ввысь: он — в час последний, она — подобным образом, ища убежища от суеты и всеобщего, тотального отчуждения. Оба, — претерпев кризис идентичности многостадийный и многослойный. Чем закончатся ее опасные, пылкие поиски? Неужто подобным исходом увенчаны будут? Сие вневедомо. Что можно сказать и о рисунке Игоря Колесника, егоже память ныне совершаем, в бытность свою трехлетним карапузом: там гора, солнце и он — меж ними…

Тогда как же дерзаем рассуждать-сопоставлять, лишь опираясь на свидетельства неких Проводника да Наблюдателя, что сами нуждаются в верификации? Ну, во-первых, таковая обретается внутренней связностью ими повествуемого. А потом, и главным образом, все герои (ручаться можно за «нижний» ярус-порядок) здесь реальны, так что нет нужды прибегать ни к гаданиям, ни к агаде-гадит чресслойной, ни тем менее — к профанированию реальности. Последнее не может не являться грехом, разве если вершится в блаженном неведении, in bona fide, нетто тщеславия (да, иногда не лишне прибегнуть к счетоводским понятиям, раз уж обсуждаемые материи за глаза тонки; по выражению Бора, «столь серьезны, что вербализовать только и возможно, что играючи»).

Не вполне ясно, насколько нижеследующее отразится на «чистоте» замеров-экспериментов, но слои «верхние» обнаруживают личную вовлеченность с «нижними». К примеру, Наблюдатель — опираться приходится на показания Проводника — был счастлив… несчастной (вольно и сознательно, а отнюдь не обреченно) влюбленностью в диву Эа, притом не без взаимности. Возможно, поэтому (счастье и несчастье бывают равно эгоцентричны и самопоглощены, пусть и, парафразом Толстого, в силу разных механизмов), — поэтому, опять же, он давно не писал другу юности, величаемому неформально Эндом (или, на санскритский манер, Антой, однажды едва не награжденному недобро вариацией wedanta — «бракозавязавший»), который также пережил жутко непростые и впрямь несчастные отношения, из которых вышел с сынишкой на руках и неожиданно достойным отцовством, совершенно израненный и сложно залеченный как от цинизма, так и от авантюризма. (А впрочем, он добряк и душа странноприимная, хоть и позлословить о друзьях не прочь бывал в былые времена, как все почти нынче, даже полуангелы).

О прошлом годе Наблюдатель поздравлял его с именинами — ровно за две недели до нежданной кончины Лары и двумя днями ранее разработки /а/лете-исчисления. Пройдет 192=3*2^6 дня прежде, нежели найдет повод списаться вновь, а именно по случаю именин сынишки Эвина (с коим никогда не виделся, но о котором наслышан как о славном и развитом малыше), одним днем предшествующим Дню рождения той самой, Эа. Не беремся судить, как назвать подобное стечение в контексте и терминах имеющей претерпеть обобщение теории вероятности: качественно сложное, коллативное, анатомарное событие? (разумея переплетенные судьбы и личности, сводить схожесть коих к банальной гороскопической совпадальщине — себя обманывать и Небо гневить).

Не зная, с кем поделиться, делится с другом юности (прельстившись развитостью, или схожестью багажей-«бэкграундов») — причем делает это, зная, что пожалеет. Но еще не ведая, что из частного и сугубо личного, через взаимную инерцию, завяжется-возобновится поток проницания материй «темных», что может пригодиться и «внешним», раз уж изначальным лектору и аудитору они без особой надобности (касаемо конкретики, разумеется, а не общей релевантности, нагнетаемой ревнованием по истине со стороны первого и давно спокойным к оной отношением от последнего).

Как там у вас, дорогой читатель, с чтением чужой корреспонденции? Разумеется, ни-ни! (притом, что все давно превратились в сетевых сплетников да салонных пересмешников, приучены будучи заочно «полоскать» дальнего на реалити- и ток-шоу, наживая грехи там, где и не просили). Но здесь — можно и даже нужно. Поделимся — рассудите!

Адрес: От Наблюдателя — Энду

Тема: Happy Bday to Ewin!

Время: 10:30 утра

Намасте! Передавай Эвину поздравления с еще одним волшебным днем: когда число лет кратно дате. Пусть все получится!

У вашего покорного все весьма смешано и переменно. Так, когда писал тебе во второй декаде мая, и не помышлял, что к концу месяца буду… хоронить любимую тётю, которая жила с нами, редко когда простудой маясь, а прихворав вдруг, шла было на поправку…

Как не представлял и всей серьезности хвори и напасти иного рода, не менее коварного, чем ковид: любви. Сам от себя не ожидал, что повторно слягу с этой бедой, почти столь же тяжело — и столь же верно — диагносцируемой лишь с утратой. Когда кислород и его роль замечаешь либо при низкой сатурации, либо при невозможности оксигенации. Когда сам ее отталкиваешь или толкаешь в объятья утешителя, а потом дивишься: не дождалась, мол, стерва?! Когда то, что могло быть твоею судьбой, перестает таковой быть. Видимо, по долгом промедлении.

Так-то. Вот, обещал на эту тему поделиться, вскользь и прошелся.

Так что, как видишь, кванты просветления удачно чередовал с клубьями помрачения…

Tons of fulfilling experiences,

Obs.

Ответ: от Энда — Наблюдателю

Спасибо! Рад услышаться! Дожарятся стейки, допригласятся гости — отпишусь!

Ответ: от Наблюдателя — Энду

Thanks, Bro! Take your time though.

As ever, I got nothin to share/air, but this nothingness if nonentity might be the size of shunyata…

Ну, вот, и шутки мои сами по себе указывают на корень моих зол!

Растяните доброе время празднований надольше!

Адрес: От Энда — Наблюдателю

Тема: Запоздало-пространное

Время: 5 декабря

Привет!

Ты писал, тетя от вируса слегла или это «не точно»? Мы сами перемаялись, все маму (бабушку) боялись заразить. И знаешь, есть у меня теория: элиты без войны не сменятся, а в качестве войны пандемию и выбрали. Ну, а любовь — болезнь прекрасная, она же наваждение. Сам уж и не знаю, заболею ли еще когда. И она как вера: не требует обоснований — опять же, на грани помрачения. Так что, если еще не оклимался — выздоравливай давай!

Адрес: От Наблюдателя — Энду

Тема: Разлив тем, почти трансмиссия

Время: 6 декабря

Классно, что написал, подняв такой массив тем. Перевариваю, даже смакую. Поразительно и предсказуемо, что любовь как помрачение характеризуют многие религии; поверь, даже мой духовник склонен был характеризовать подобное состояние как наваждение или"обстояние». В исламе и помимо суфиев культ любовных переживаний, но там же и отсебятина в части трактовок — впрочем, как и везде. Так или иначе, это не та болезнь, от коей хочется излечиваться, когда страдания уже не столь велики, зато бонусы в виде вдохновения еще просачиваются. Видишь ли, обе были мои музы, и даже сугубо утилитарно сей факт трудно отринуть. Хочешь больше не желать, не испытывать аппетита? — Э, да как бы не весьма… Как Шакьямуни не впечатлила аскеза сама по себе, так и меня не впечатляет, если только не ради: любви высшей либо в рамках героизма и самоотречения. Сублимация не может не нести своих плодов, но гарантированы ли оные, и высши ли всяких альтернатив? Увы и ах, тема с этой особой и этим исследованием бездн подзакрыта. Прочие же еще впереди. Вынужден согласиться: война напрашивается и весьма коррелирует с эпохой иррационального упоения (скорее противного любви, нежели тождественного). Год назад был уверен в неотвратимости надвигающегося масштабного кризиса, причем с 2001 применяю к изучению кризисов — а их с 1997 «накаркал» немало — понятийный аппарат… эпидемиологии: contagion, transmission channels, etc. Что ж, кризис воспоследовал, но теперь и без Кассандры «картина маслом».

Как-нибудь дочеркаю,

Висидха — высиживающий и едва достигающий

PS. Вдогонку, чтоб не тянуть, а то уж попривык ваш покорный медлить да иссиживаться…

От последствий ли ковида не оправилась тетя, сие неведомо. Много нынче намешано, и упрощенные схемы работают хуже, чем обычно. А впрочем, работали ли когда? Не они ли мир доводят до исступленного умопомрачения, имеющего основанием вовсе не поэзис любви, а скорее измывательство над мышлением, истиной, мудростью. Если и есть там эрос, то весьма танатический, ибо речь давно не об искании красот, но об отрицании таковых, отказе смыслам и целям в существовании либо релевантности. Здесь постмодерновая постправда может даже прикрыться мнимой союзностью с аведизмом, но это лишь очередной театр теней, торжество недомысли.

В том же исламе новоначальных версий тема любви полов где-то гипертрофирована количественностью: много жен, много знаков внимания и пр. Ну, а вырождается в радикальных течениях неофитскими эксцессами: бить, убивать, резать носы и клиторы, заключать браки на час с целью избежать наказания за харам и худуд. Как взялись реформатские лукавцы за религии мира, наклепали на коленке толкований для dummies, так и «попрозревали» все. «Ах, эти — ergo анти-те!» Маленьких девочек рядят в хиджаб, причем и пользуют лет с девяти — отсыл ли к Айше по непроверенным гадит/агада? Толкуют мутное понятие n-ph-gh/«отщетить» в отношении супруги (отослать, пожурить, оставить без интима на ночь) именно как «бить и убивать». Реформаты, памятуя, что «уже спасены», пускаются во все тяжкие, принимая в сан «особенных». Ортодоксы, если и случается терпимо относиться к сему атавизму эллинизма, все же порицают, но иной раз норовят прикрыть суд формулой: дескать, всякий блуд не есть хорошо, — так, словно сердечное влечение меж мальчиком и девочкой — столь же «нехорошо», как и меж двумя «мудрилами», пусть бы и кающимися. Аведисты сингалезского изводу вооружаются тактиками воинственных исламистов: мол, за чистоту веры и «грохнуть» достойно есть. А что имеет возвестить майтрейя — просто ли повторить известное или все же обобщить и усовершить, напомнив о любви, — того кали-юга по определению ни вместить, ни предсказать не может. Посему вольно праздным господам «впаривать» спекулятивное, сугубо частное мнение под соусом вселенской мудрости. И восторг душевного единения мазать одной краской irratio (якобы калькой vijnana) с беснованием лукавых толп на улицах, чья жажда власти хоть в малом толкает их на манипулеж. Вот почему timeo programmata neurolinguae, et dona ferentes!

Висиддха — иссидевшийся и отсидевшийся.