Бесплатный фрагмент - ЭРАтическая эРОДикА

Посвящаю эту книгу будущего — человечеству Эры Пара.

Александра Барвицкая

О книге

В это издание вошли все 15 крупных поэтических произведений, написанных в 2011 году во время моей «Гольяновской весны» затворничества, до краёв переполненной любовью, стихами и высотой…

Название цикла «ЭРАтическая эРОДикА» (ЭРА РОДА) пришло к маю, когда уже были написаны «Ядерное Воскресение», «Колыбель ИХТИСА» и «Гольфстрим». К тому времени выстроился тематический список всех остальных будущих поэм. И уже тогда было заложено, что «Ключник» станет кодой — как «ЭРАтической эРОДики», так и всей поэтической «Гольяновской Весны».

«ЭРАтическая эРОДикА» — это отдельные произведения, связанные общей пуповиной. Они рождались: кто — больно, кто — легко, но все — стремительно, на одном дыхании, — как и должно рождаться поэзии Пара. Одновременно перемежались стихами, которые вошли в книгу «Дефибриллятор», и вместе наполняли «Гольяновскую Весну» глубиной неба и высотой океана.

Так и выстроена эта книга — в последовательности явления. За исключением «Колыбели Ихтиса», которая родилась в Чистый Четверг страстной недели 2011-го, открыв не только все творческие шлюзы, но и рамки моей скорлупы.

«Колыбель Ихтиса» — поэма Пробуждения, и потому она по праву всегда будет стоять на вершине Горы Слова.

С неё и начинается эта книга.

8 октября 2019 г.

Александра Барвицкая

http://a-barvitskaya.ru

Моя «Гольяновская Весна»

Эти стихи писались в первый год затворничества.

Тогда я ещё жила в Гольяново на востоке Москвы, в маленькой квартирке, окна которой выходили на МКАД.

Тогда я ещё не знала, что уйдя в добровольную темницу, отказавшись от всего мирского ради Любви, Слова и Высоты, заперев себя в четырёх стенах дома, через год останусь уже и без дома, и продолжу затворничество в многолетнем плавании внутри себя.

Тогда я ещё не знала, что моё затворничество продлится девять лет. Тогда я ещё была уверена, что написав все льющиеся стихи — выйду к ветру и солнцу — на волю, за дверь, за пределы квартиры, в жизнь… Тогда я ещё не знала, что мой выход к ветру и солнцу будет совсем другим, и что вслед за стихами сразу польётся «Первое Солнце Шестой Воды». Тогда я ещё не ведала, какие Двери раскроют Пределы после. И какая она — настоящая Жизнь.

Это был первый год глубокой аскезы и тотальной тишины.

Это был год, когда для всех умных я окончательно «сошла с ума». Когда люди, потерявши меня в миру, похоронили в своих мыслях. Когда друзья, испугавшись за меня, рвались помочь, но не могли пробиться через наглухо закрытую дверь квартиры, почты и телефона. А совсем ещё юные дети приняли со мной все трудности, и, разделив бытовые тяготы, встали моим защитным кругом.

Это был год, когда лампочки в моей комнате начали взрываться так часто, что их не осталось, и я писала при свете, который излучали стихи. Когда стучавшееся внутри Слово не останавливалось, не позволяя спать; а сердце не выдерживало нагрузок и, пытаясь заглохнуть, валило высохшее тело — навзничь.

Это был бесконечный год внешнего ужаса и внутреннего блаженства — заставивший жить без еды, воды и кислорода, но позволивший обрести лёгкость, научивши летать не во сне, а наяву…

Это был год, когда я всё добавляла и добавляла себе испытаний, сжимая физику добела…

Это был год, который всегда будет внутри.

Это был год, который стоил целой жизни.

И если бы мне предложили вернуться в тот год, чтобы что-то исправить, я вновь прожила бы его только так.

Это был год размораживания Сердца.

Это был год Пробуждения…

Это был год Платы…

Это был год, который впечатан в историю под именем «Гольяновская весна».

Александра Барвицкая

8 октября 2019 г.

КОЛЫБЕЛЬ ИХТИСА

Поэма Пробуждения

1.

Слово рождалось светлым.

Было — светом.

2.

И небо — в руках — качало,

Вселенским

сплетая

нервом.

Скругляло:

концы — в начала.

Кормило:

последнее — первым.

От Альфы — и до — Омеги —

ни — шага (!) —

внутри (!) — живое!

А снизу —

алкали снега.

Всё громче

и ближе

воя.

А снизу —

глушили громом

мелодию  Колыбели.

И в чреве её — огромном (!) —

все струны

по-ра-с-хрипели..

…

Внизу

обрастали прахом.

Мертвело земли тело.

Земля завывала страхи —

и страхом

сама

тлела.

Песком

забивала поры,

слюнявила рот — монетой,

выстраивала заборы —

дырой (!) —

в Колыбели этой.

В черноты —

кропила

бель!

И —

сбро-

си-

ла

Колыбель.

3.

Из тонкой пелёнки злаковой

в земное

упала

Рыба.

Рыбёночьим —

Рыба

плакала.

Слезой изливалась —

в глыбу.

Верха — в глубину — эхолотила.

Объёмом — нутро — ширя,

плыла по пустыне плоть её.

И весилось Слово — гирей.

Той Рыбе несли дары бы.

Да только

сама —

внутри (!) —

дарами несла та Рыба —

Огромнейших

Рыбы

три.

И в душном!

Гнилом!

Спёртом!

(Конечен — прах:

либо — в — либо!)

Та Рыба — в земле мёртвой —

искала

живую

рыбу.

4.

Сбивались века — в минуты.

От звона секунд —

дрожали!

Та Рыба — в песках мутных —

живое Слово рожала.

Вспорола своё брюхо!

Чтоб выживить Словом — прах.

Чтоб Слово —

врастало в ухо:

Любовь — Оно! — А не страх.

5.

Но — шумом глушили новым.

Забив сорняком поля,

торгашествовать — тем — Словом —

орала навзрыд земля.

6.

Земля

обрастала прахом.

Мертвело земли тело.

Плодила земля страхи —

и в страхе

гноила

тело.

Гнильё до небес вспеня —

воинствующим — словьём!

А — Слово — в земной вене —

молчало —

Судьбы копьём.

7.

Морями зальёт сушу —

Орущей земли живот.

Так — Рыба — научит слушать

и слышать (!) —

закрытый

рот.

Замкнутся уста для слова.

Откроется — третий — глаз.

И — в каждом (!) —

своим

уловом —

заплещется рыба — в нас.

Расскажет та рыба людям:

что с рук не сойти словам,

за каждое слово — будет —

ответ

нести

голова.

И в каждой (!) —

свободен выбор. —

(Мой Ихтис —

стучит

в висок!) —

Кому — измолчаться — в глыбу!

Кому — изболтаться — в песок.

8.

В своей Колыбели хлеба,

молчанием слов —

кровя,

Да — вынянчить! — нам — небо!

Да — не воскормить  червя.

9.

Будь

беленькой —

Колыбелька!

Воде — открывая — путь —

будь —

беленькой! —

Светлой будь!

10.

Молчаньем окутай Лету,

и словом — в себя — звучи!

Конца не бывает у света. —

Вода —

преломляет

лучи.

20—22 апреля 2011 г.

Чистый Четверг

Москва, Гольяново

ЯДЕРНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ. Сны космической симфонии

Метафизическая поэма метаморфоз

читателю

вместо эпиграфа

если барометр счастья

зашкалит в тональностях вьюг,

и от ядерных зим небесные снасти

крышкой гроба

покажутся вдруг,

не стоит печали множить. —

не вечно горе

ледяные глыбы толкает.

прочти эти сны, мой друг.

ведь, и у тебя тоже,

если поверишь,

вскоре,

сможет сбыться сказка такая.

стонут поэмы слёз,

а поэмы счастья — поют!

музыку неба сном сотворю

ради любимого голоса —

голоса ПГЮ.

ПРОЛОГ. КОКОН СКРИПИЧНЫХ И БАСОВЫХ КЛЮЧЕЙ

— живи, соблюдая мёртвый закон:

музыку счастья храни под замком. —

не будоражь смирившихся и заблудших!

не стоит будить покорных.

так всем, поверь, станет гораздо лучше —

совсем скоро.

— будь с нами! —

Сали и Ери

серыми

буднями

каждое утро твердят,

подливая в брандспойты душителей зарева

звонкости звёзд

до боли знакомый

яд,

заваренный

на помоечной луже,

простуженной

хрипотой разорённых змеями птичьих гнёзд.

— ты нас послушай! —

шипит Сали.

— так будет лучше! —

втирает Ери

в ушную раковину

росой маковой:

— мы так устали

охранять эти двери.

— у прозы

мёртвых —

рек

тьма!

смелей

пей

дозу

реквиема…

…

и, потирая ручки от свершившегося акта,

заботливые

Сали

и Ери,

ноты ни одной не скомкав,

переходят к последнему такту.

прикручивают расшатавшийся болтик,

и запирают счастье за сейфовой дверью.

далее —

валиком

смазывают замок салом,

и с улыбкою тошнотворной

слизывают замочную скважину языком, а

после

уже просто

в караул выставляют дневальных.

и отшаркиваются на запах грехов свальных

в простыни

мёртвых опочивален.

к тем, что молчат безучастно,

совершенно не помня о счастье.

но!

есть

одно

слабое место!

которое Сали и Ери, увы, не известно.

и это НО

всё выворачивает вверх дном!

ведь Моцартам радуг мёртвый закон незнаком!

и эти безумцы — гармонии звонари — странные,

упорные!

протискиваются сквозь поры

нотного стана,

выгибают ключи скрипичными и басовыми,

срывают с амбаров пудовые засовы,

и, пробивая эфир прямой,

прищурами волн раскосых

вылетают свободно, как домой, —

в открытый космос.

надо бы с ними сбежать!

но переизбыток яда

не отпускает Наяду.

и нет для ключа ни ноты, ни точки!

пальцами расшевелю, кружа,

тальную родинку рядом

с изгибами позвоночника.

шелкопрядную

вытяну ниточку,

и завернусь у восточных

окон:

до поры — сублимировать в коконе.

пусть пока

прогуляются Моцарты счастья за облака —

за кучевую ограду.

окинув вселенную взглядом,

присмотрят местечко уютное,

и, примостившись на правом предплечье

пути млечного,

заиграют на лютне

симфонию светлой нови, —

призывая вспыхнуть сверхновой! —

зачехлённую шёлковой змейкой двустрочной

в Сали-Ерином подзамочье.

и я,

в преддверии рая,

задраив

глаза изолентой липкой,

просплю коконовый сезон

вещью в себе (или чьей-то вещью?),

но, всё же, высмотрю вещий

сон —

в симфонии лютни — ведущей скрипкой.

ЛИТАВРЫ ЛЕТАРГИИ

сердечным клапаном —

на рты

аорты —

кляп! —

до весны!

сны

ноябрей и декабрей пусты. —

рушатся, как ледяные мосты.

а сны,

осуждённые на: сбудутся! —

будятся

только мартом,

которым счастье рожаем,

собирая в корзину сентябрьские  урожаи.

ангел грядущих дней!

в летаргию

впасть

помоги мне! —

чтобы вышагать сном:

от пасти

сожжённой Трои — до славности Спарты,

от Красного Яра — к Монмартру,

от анемии — к бурлящести вены,

от плена седин —

до любовного плена,

от три, два, один —

до нуля округлого

вокруг его

единичности! —

вещий в вечности сон пронести!

или, открыв козырные карты,

сразу ворваться в март?

но гласят сонные правила:

так не правильно!

заповедь первая — не обходи преграды.

а вторая —

чтобы подняться до рая,

вначале надо

без оглядки спуститься к аду.

правилам подчиняюсь.

внушаю себе: не боюсь…

я всего лишь снюсь…

про-о-о-ва-а-а-ли-ва-юсь…

глубоко,

на сонное дно,

перебирая

упорно

на ощупь

дрожащей

рукой

в обратную сторону

перекидной

календарь.

февраль.

здесь, оглохнув от взвинченной тиши,

забив рот

глыбой молчанья, приказанной свыше,

сбросился навзничь с заснеженной крыши,

свихнувшийся на расставаньях крикун-урод.

январь.

тут, не выдержав боли грудинной

от скованности нечеловечьей,

застрелился церковной свечкой

шатун вечный,

увязший по самые плечи

в солёной льдине.

а на стыке годин —

визги по рации,

ворвавшейся в дом Клаусами Святыми,

бригады мобильной реанимации:

«стынет тело!

стынет!»

далее — жребием исхода —

по-за-про-шло-годний

иней.

на дне —

в поисках коды —

дна нет.

сон — глубже.

расщелина — уже.

под градусом зимнего

бермудского угла

за-са-сывает в низины

тёмного поддонья,

свалившаяся с ладони,

сонная игла.

и вот

уже — влёт! —

одним щелчком

на тонкий лёд

навозных

метаморфоз

затылком бьёт!

ЗООЛОГИЧЕСКИЙ КОНТРАБАС

ошалев от удара,

сонный настройщик,

канифоль натирая смычком,

оборачивается к скрипке.

и сразу —

отпрыгивая, как от неизлечимой заразы, —

впадает в кому.

талия скрипки — ах! —

срывает резное платьице,

и на глазах —

провисает,

шерстенеет,

зубатится!

и вот,

уличным сбродом,

зовом прожектора яркого,

скрипка уже скользит по вони,

превращаясь в голодную, бездомную

сторожевую псину.

и с миной

довольно

невинной,

проползая при этом

под турникетом,

навостряя правое ухо

на охраняемую зоофилами

добро-пожаловать-арку,

напарывается брюхом,

как на вилы,

на огрызающийся из асфальтовой кожи шип,

и, уже затылком забыв про недавний ушиб,

от новой болячки воя,

рвёт брюхо, выпрыгивая на волю,

пролетает в испуге мимо площадки с пони,

и врезается, слюнявя и кровоточа,

в стену восточной

секции зоопарка,

заваленной грудой металлолома.

там, отдышавшись, обнаруживает кусок гниющей попоны

и покосившуюся ржавую бывшую волчью клетку.

— вот они — коврик и дом —

мне и моим деткам! —

и засыпает, свернувшись в клетке клубком.

МЕРТВЕЦКИ ПЬЯНОЕ ПИАНО

тень привязалась к задним

лапам —

не перешагнуть!

адовой

светит лампою

Стикса путь.

ниже, ниже… —

по горло — в жижу!

и вот уже дно —

накрывает со всех сторон! —

пасть забивает болотной слизью,

раны

задраивает в шрамы,

и, на шерсти играя смертные гаммы,

скрепляет степлером лапы и веки.

говорят, все трупные реки

впадают

в мёртвое море.

но если удастся волку дойти до дна

незадолго до полнолуния,

то окажется вскоре,

что мёртвое море — волчья живая вода.

выдержу!

вылежу

тихо на дне! — не воя! —

до прибоя,

пока не откроются лунные шлюзы

живой беременности толстопузой!

…

о лунных буднях мёртвых волчиц

сон молчит.

БАРАБАННАЯ ДРОБЬ НА НЕРВАХ

луна полыхнула заревом алым?

или это лишь показалось?

…

но…

что-то в мутациях

сна

клацает,

хромая

немного,

усиливает жжение,

и, — о Боже! — я

понимаю —

в коконе начинается цепная

реакция

атомного

брожения!

и приданное

прошлости волчьей

остаётся лишь шрамом. —

под коркой — декабрьский лёд.

воскресенье

осеннее

перед полярной ночью

неизведанной

данностью

настаёт!

медитируя,

кокон в воздухе зависает. он

на барабанные палочки нервов нанизан!

и вот в сон

пробивается эфиром —

сверху ли, сбоку ли, снизу ли —

вызов —

настойчивый телефонный.

ускоряет мутацию, близит!

— Здравствуйте, Александра Владимировна!

Вас беспокоит ООН.

волчицей взволнованно-смирной

по голосу чую — ОН!

и полнолунная речь его

выталкивает волчицу к образу человечьему

уже навечно!

тихо!

забудь, девочка, об этом. —

не выдавай ядерного секрета!

помни! —

нельзя открывать карты

до пробуждения марта.

сентябрь — не твоя осень.

сентябрь не даёт — просит!

но всё же…

терпеть невозможно!

ведь от голоса этого

стратосфера защиты

пробивается кометой —

тунгусским метеоритом

взъерошивает верхнюю волчью оболочку,

создавая зону

адамово-евиного трепетного сезона —

бессрочного

божественного чудачества

с космическим знаком качества.

голос, в миллисекунды обнаруживший впадину

шрама,

тщательно заштопанного в душе.

(кажется, гибну, мама!)

— Прошу Вас, молчите!

(падаю,

падаю,

падаю

в небо уже!)

разрывает всю мёртвую,

годами настраиваемую шкуру-оборону,

превращая шрам в разрез ровный,

вползая через него под тонкую человечью кожу,

разливается вздутыми венами,

подкашивает колени —

на ядерный взрыв похожий

голос! —

Самсонов волос!

нежностью чертополох шерсти на сердце косит!

к обрыву сносит,

штампуя в любовь визу!

стать волчице Далилой? —

отрезать голосу силу,

сбросив вызов?

распотрошить к чёрту мобилу?

сменить засветившийся номер?

сбежать, открутив спидометр?

притвориться мёртвым опоссумом?

или уже поздно нам?

или уже в капкане волчьем

все взращённое одиночеством непорочье?

— У Вас слишком высокий радиоактивный фон

даже для нерядового поэта,

поэтому

с этой секунды Вас контролирует ООН.

но уже ничто не поможет:

ни крик, ни всхлип!

множится,

множится,

множится,

множится!

под тонкой кожицей

ядерный гриб!

САКСОФОН ТРИНИТРОТОЛУОЛА

под дробь барабанящих нервов,

перехватываемых саксофоном,

кокон бухнет,

как грудь молодой девицы,

становится безразмерным,

и расширяются створки коконовые

в стены комнаты,

заполняясь свежими лицами.

где от накаляющейся атмосферы —

с зашкаливающим радиации фоном —

взгляду сна открывается мистерия

уже не телефонная.

…

любовь, взрывающая космическим градусом мёртвые сны,

по праву берёт! — не просит! не ждёт весны!

требует — не покорности во спасение!

приказывает: воскресение!

…

светлому воскресенью

начало — смерть.

будет моё — осенним. —

сумёю сметь!

мёртвое море

и мёртвая вода…

я призываю amore.

я говорю — да!

…

— эй, господа!

занимайте места,

попы рассаживайте на балконы, в партер,

но пока не разверзлись ещё небеса —

ждём представителя МАГАТЭ.

разрешите представить вам мистера Пауля.

ему — исключительно в первый ряд!

лишь у него серебрится пуля,

способная обезвредить заряд.

(только бы целился прямо в митральный —

метко!

для воскрешения — смерть актуальная

соседка.)

— смотри!

я ношу внутри

термоядерный заряд

нерастраченной нежности,

и уже не в силах нести.

знаю: вот-вот взорвётся

новым Солнцем.

пожалуйста, будь рядом! —

не отводи взгляда. —

не предай,

не продай,

никому не отдай! —

наблюдай.

разорвёт на клочки землю,

но ты — внемли.

не беги.

сбереги. —

момент скорый.

Momento more.

уже закипает море.

ну, поскорее целься!

на градуснике двести девяносто

по Цельсию.

что там «Иван Большущий ростом»,

где там «Царь-бомба» циркает

(смешная хлопушка из цирка!),

когда «Александра Великая» —

Вседержательница ста тысяч мегатонн

врезанного в голову

тринитротолуола —

на космической скрипке пиликает

воскресный сон.

ФЛЕЙТА РАЙСКОГО САДА

сбросим на час тела.

в небе расстелим кровать —

спать.

чтобы душа родила

светлую новь вспять!

чтобы проснуться в жизнь,

снами стряхнув старьё!

новь придёт  ворожить

кожу, а не бельё.

новь заставит забыть,

утопит, навесив брус, —

тел заголённых сыть,

слёзы жемчужных бус.

новь прикажет делить

оползни пополам,

и вулканом палить

станет по полу-нам.

март наколдует новь —

парусом алым —

ждать!

новь

потребует кровь —

болью воздаст — немалой —

счастье с руки не даст —

в муках заставит рожать!

(судорожно живот

родами душу рвёт!)

новь запросит калым.

жертв затребует новь:

— будешь любить любым?

будешь любить любой?

не поскупишь добра?

не пощадишь ребра?

Евою сможешь?

— да!

— будет вам сад, Адам!

— только не прекословь!

— делай, что просит новь!

(крови не жаль!

хоть литр

выкачай,

хоть до дна!

чтобы судьбу зачать,

любая цена —

смешна!)

— я заплачу!

— за всё платим не пустяком!

— лишь бы она — в хочу!

— только бы он — влеком!

— лишь бы не стыл очаг!

— только б огонь не гас!

— только бы сад не чах!

— только бы дом у нас!

— только бы прочь — псы!

— только б у нас — сын!

ВЕНСКАЯ ВИОЛОНЧЕЛЬ

в небе,

опять в небе! —

от аэропорта

до аэропорта —

тебе бы

лететь ко мне бы!

пиано — в форте!

под брюхом лайнера

возгорают и гаснут страны.

а мы — бескрайние! —

влюблённые, странные.

и наша общая на двоих вена

пульсирует вальсом штрауса,

столичной трассой

сквозь всю бессонность

зовёт мендельсоном,

кольцует пленом.

караты сердца

в оправе

платины мяса

приправим специями

любовной отравы,

будем смеяться

над всем, что мимо

прошло, зацепив кожу,

над всеми мнимыми,

бывшими, сопрохожими —

не в анфас! —

над всеми болями,

в исковерканном, пошлом

зеркале прошлого,

которыми были мы

до «нас».

КОНСТАНТА ДО-БЕМОЛЬ МАЖОРА

чувствуя облако правой пяткой:

— какое число?

— пятое.

— какая страна?

— наша.

— город какой?

— от любви взорвавшийся.

— всё ещё сон?

— нет, уже жизнь, Саша.

— значит, и вправду:

«мы», а не «я»?

какая луна?

— день новолуния.

прижалась, врастая в его грудь:

— пожалуйста, будь!

только не уходи!..

— не бойся, родная, уже летим!

ЭПИЛОГ. КОСМИЧЕСКАЯ АРФА

у будничных снов бывает конец,

а космическим — только начало

спаянных мёбиусом колец

маятником раскачало!

и ленточке этой — вселенной мало! —

с каждым взмахом

всё выше! всё шире круг!

— не упадём? — ахаю.

— никогда! я держу твою руку.

— смотри, уже рядом

звёздные

гроздья!

— нам — туда!

хочешь этого винограда? —

— да!

— люблю, когда ты рада.

а пока…

может, спрячемся от любопытных за облака?..

9 октября 2010 г., 12—13 февраля 2011 г.

Москва, Гольяново.

ГОЛЬФСТРИМ

Поэма слияния

1. вместо эпиграфа: МЫСЛЬ

мысль формирует сгустки.

дрейфует — творить добро.

мысль создана на русском —

Твоим — мировым ребром.

плавательным бассейнам —

не удержать! — малы!

в круговорот весенний —

от сердца — до головы! —

всхлынется Водолеем

солнечной песни вязь!

сбудется!

мы

по-

сме-

ем!

в лунной дорожке длясь,

рядышком —

в бок —

враслись! —

в атомах!

(разворошат ли?) —

парой

уходим ввысь! —

ПАРом

перемешались.

это — любовь! —

кольцуется — в окоём

тысячелетних рассветов!

нежностью —

ключик вставим —

и заведём

живой механизм планеты.

2. ОБХОДЧИК

был обходчиком океана

стратосферы. —

капитаном летучего корабля.

сохраняя в дыхании веру,

наблюдал шарик Земля.

заходил по фарватеру в страны —

якорь бросая небесным краном,

искал глаза —

заглянуть —

дыханью нащупать путь! —

натыкался на стену рубля.

и сбегал! —

на девятый вал.

целовал не бугры —

горы! —

(жаждал цельных высот

покорять громадьё!) —

проваливался

в пустоты.

не терпел

фальши.

за собой оставлять горе —

не хотел!

ладьёй

уплывал в далёкое — дальше.

в зоне седых покрывал

об-

ле-

де-

не-

вал

3. ЛЕДЯНОЙ РАЗУМ

и во все стороны сразу —

ледяной разбухал разум!

охватывал

неохватное!

в себя

заглатывал

тонны

бездонного

информационного

поля.

прятал под ледяной халат. но,

лишь одно действительно сторожил,

не выпуская на волю

в глухонемую жизнь.

стучалось под льдиной мыслью:

«Только б душа не скисла!

Только б найти пару. —

В мирах параллельных нестарых —

истоками вечности

пересечься

и обрести!»

мысль наносила — из года — в год —

зарубки —

внутри.

и

однажды

лёд

отозвался

гулким:

«Искал? — Смотри! —

Вот она — вся! —

Твоя — Терциана.»

бросился! — не разбиться б!

и попал

на висок

вулкана.

4. ТЕРЦИАНА

неприступной была скала. —

скала-великан!

солнце нежило по щекам.

нутро кипятил вулкан.

живая смола текла

по отвесным

её

бокам.

подпирала макушкой звёзды!

корнями — в земном ядре

континентов баюкала гнёзда.

жаровня

жила

в горе.

жаровня ждала веками

того — кому нужен жар.

живот прикрывала руками —

от взрыва! —

щадила шар.

живот изнывал от жажды! —

излиться в него! — вовне.

ждала та гора:

— однажды

придёт он! —

придёт ко мне.

5. ПЕСОЧНИЦА

дождалась!..

от удара в висок

этой глыбиной льдинной — (много!) —

рассыпалась — на песок! —

упала —

в его

ноги!

безумством желания охватила:

от пяток — и до груди!

— не выпущу, милый!

не будет у нас позади.

окутала лёд! —

сойти

с ума! —

не сойти — с места!

и пьёт его, пьёт

сама!

жаровня — лишь льду —

невеста.

что делать — такому! — в песочнице?

лепить пирожки да сочники?

играться песочными замками?

— губами ласкай!.. — жарко мне…

— на них остаётся песок.

как я такой — домой?..

— мни песок! — выжимай сок.

только с себя не смывай!

я — твой дом.

навсегда — мой!

мой меня! — обнимай!..

и потёк счастливой слезою сочной —

как хотела! —

по её песочному

горящему в дрожь

телу.

6. ДИФФУЗИЯ

растаял! —

излился — на ней — морями!

слеза иссолилась в суть:

— будь же! — моей! — будь!

пой — для меня — «МИ-р!».

— ми-

лый…

малый…

ми-

лый…

мало! —

до донышка — всю — возьми!

ну же!

не дли…

ну же…

вливался в неё — всё глубже!

проникая в песчинку каждую

атомом

нежности радужной:

— изольюсь в тебя! и-зо-ль-ю!

— я люблю тебя!

— я — люблю!!!

веришь мне?

— верю.

— куда бы я ни пропал,

это значит — внутри — в тебе!

в двери

вошёл навсегда!

совпал.

целое — не расколоть на части!

(не бьётся — стеклом — вода.)

лейся жизнь! выливайся в счастье!..

— хочешь меня?..

— да…

и…

рас-

тво-

ри-

лись —

друг в друге…

раздвинули створки суши —

упругие —

своим океаном:

— слушай наш шёпот, земля! слушай…

растекается пеной прибой:

— только твоя…

— лишь твой…

7. ТЕЧЕНИЕ

и жар от неё —

Гольфстримом —

к его — родной! —

огромной! —

вмещающей разум земной —

голове!

добавить свою безумность! —

всё выше! выше!..

отдаться! —

не дать изольдиться опять!

— мой милый,

мой Малый,

ладный…

а он — Лабрадором —

нежной прохладой

таянья:

— тише, родная… слышу… —

в лагуну

её жаровни —

испариной заласкать!

8. ВОСЬМЁРКА

жизни источник — ЛьЮ…

выливается в — Я ЛЮБЛЮ…

изгибает течением плавным:

пусть

рыба — плещется,

плавает!

искрит серебром слова —

ЛьЮ-щегося —

простого…

так — формула: холод-жар —

обнимает земной шар.

держится ось

на ПАРной подкорке —

мыслью любви — восьмёркой.

омывает планету горяще-снежную

течение

бесконечное

нежное…

26—29 апреля 2011 г.

Москва, Гольяново

ЛЕВИТАЦИЯ

Поэма взлёта

1.

в мире цветов, где я родилась —

(далеко. — не здесь!..

не каждому — в то игольное ушко дано пролезть!) —

марты сплетают пятую вязь —

во всю разбухая сиренью — по-летнему.

и знает тот мир об одной красивой примете:

нужно встать на рассвете,

когда солнце едва над горизонтом зависнет,

найти сиреневый пятилистник —

и съесть —

этот цветущий в счастье билетик.

2.

а в Москву этот март приходит однажды — маем.

я наброшу на плечи плащ.

и выйду, его принимая…

3.

там — весенний Арбат устал от столпотворения.

измождён.

исхождён.

изнурён.

искушён.

испьянён. пивною кипью испенен.

не поёт сегодня, не красится (не с руки!).

нынче небо краплёной брызжет росой. и он

попрятался под козырьки.

4.

а я — Арбатом — каблуком попирая его наготу —

иду к тому,

кто зовёт глазами босыми.

и от вкуса билетика во рту —

сиренью тону —

по ступенькам — к нему

поднимаюсь —

в троллейбус синий.

5.

— эй, диджей!

помоги мне, поставь Высоцкого,

чьи песни —

больше моих стихов —

любит любимый мой vis-а-vis.

не щади: ни струны, ни связок.

да пожарче подлей басы!

— эй, гарсон!

принесите сиреневый сок мне!

я в зрачках, что напротив, —

с «Балладою о любви» —

сиреневой пятой вязью

остаюсь в этом троллейбусе.

6.

а за окном —

всё люди,

всё люди,

люди…

бегут по арбатским лужам.

промокшие насквозь — в печаль впечатаны дней.

их одинокие, впитывающие души

о брусчатку истёрлись в поисках пары.

— люди!

лужи — не страшно!

лужи — блюдом

зеркалят неба глаза.

пусть лужи будут!

без них — нельзя.

путь одиночества — в никуда — куда страшней.

слишком он мне знаком.

вам — не хочу!

испаряюсь в любимом.

вся растворяюсь в нём.

от одиночества вас укрываю своим паром —

своим

пятилистным

зонтиком.

7.

колесом себя от земли оттолкнув,

и от солнечной вспышки ослепнув,

(зачем глаза, когда видишь уже и без них?)

по небесной кладовке шаря рукой,

полетел мой троллейбус синий

над Арбатом,

над лужами,

над Москвой,

над Россией…

над шариком.

и над

бездной…

4 мая 2011 г.

Москва, Гольяново

ПАРЛЕНДАРЬ

Поэма конца и начала

1.

Был год восьмой.

Луна была слепа.

Она на ощупь шла над горизонтом —

поверх деревьев, задевая горы,

вцепляясь в тучи в поисках дороги.

Был нужен поводырь ей, но его

Луна не ощущала ни вблизи,

ни в той дыре, в которой —

раньше знала —

сияли звёзды.

Луна пыталась вскармливать фонарь,

но ветер задувал её лучину.

Она входила в новый год с надеждой

на обретенье,

но валилась навзничь

под тяжестью отпущенных потерь.

Потери,

рассыпаясь на осколки,

в лицо впивались, в мёртвые глазницы,

ещё сильнее ранили клетчатку

и до того уже ослепших дыр.

2.

Был год девятый.

Солнце ускользало

из лап восходов, падая в закаты

так быстро, что едва хватало часу

наполниться хоть капелькой тепла —

живительного, но едва живого —

не согревающего —

ни себя, ни время —

от пустоты сжигаемого сердца.

Пустело всё.

Пустующее сердце

сжигало плоть и разум.

И глаза.

От копоти той — яблоки чернели,

скрипел хрусталик, оболочка жалась

фиброзная, а радужка кроилась,

отслаивая все цвета до бели.

Пустело всё.

И Солнце, и Земля.

3.

Был год десятый.

Время пустоты.

Которое, сжимаясь в черноту

Дыры вселенской,

втягивало космос.

И расщепляло атомы и ядра

последних отголосков старой эры,

вдувая пыль в астральные колодцы,

в переработку отправляя слово,

отказывающееся от нови,

не понимающее, что настало время

для перемен воды, несущей мудрость. —

Для перемен.

Для льющейся воды.

4.

День два-один.

Восьмой сиван.

Автобус,

взлетевший над просторами России,

готовился к посадке-остановке,

когда мужчина — женщине земной —

сказал:

— Не бойся ничего.

Отныне

и Ты, и Сын мой — под защитой света.

И грязь к тебе уже не прикоснётся