Бесплатный фрагмент - Элизабет

♔ Введение ♔

Во времена седой старины, в землях Лоулендских, что зовутся Низинами, смертные и твари диковинные жили в равновесии зыбком, словно путник на краю пропасти. И само Время, казалось, застыло, затаив дыханье в предчувствии судьбы грядущей. Тысячу зим минуло с той поры, как в Великой Битве низринули в пучину забвения тирана Мордаса и полчища драконов его огнедышащих. Но вот по свету, словно ветер зловещий, поползла молва: пробудится скоро Змей Грозный, Мордасом самим порождённый, да испепелит мироздание в пламени яростном.

В сердце Руссингаля, цветущей северной долины, что лежала за великими водами реки Лоулендс, на троне сидел Ричардимир, король, чья душа была крепка, как скала, а отвага и вера сияли путеводной звездой для его народа. Любимый подданными, печёлся он неусыпно о мире и процветании земли своей. Но тень древнего пророчества леденила его душу: ветхие свитки в чертогах дворца гласили, что в дни его правления грозный дракон Мордаса, пылая гневом неукротимым, обратит Лоулендс в пепельную пустыню.

Бросить вызов судьбе решив, послал Ричардимир дружину самых доблестных витязей к Ледяным пикам Севера, где, по сказаниям, укрылся змей после бегства своего в незапамятные времена. Но ни один из тех витязей не смог отыскать логовище чудовища…

Королевство Руссингальское, с лесами дремучими да нивами тучными, было ограждено стеной исполинской, что возвёл Ричардимир в предчувствии нашествия драконова. Но инная напасть на край обрушилась: за Чёрной Чащей, на полдне близком, Осборнский, король Украйгальский, чья гордыня крепче алмаза, а нрав лютей вьюги зимней, попрал завет мирный меж народами и раздул пламя брани на Руссингаль.

Не видя иного выхода, повёл Ричардимир дружины свои к опушке Чащи Тёмной, дабы прикрыть народ от врага вероломного. Но, столкнувшись с ратью несметной Осборнского, понёс уроны тяжкие, словно нива под серпом беспощадной судьбины.

В самый разгар той усобицы межусобной тень дракона Мордаса простерлась над обоими королевствами, словно покров зловещий. Пророчество, чей час грозный неумолимо близился, легло бременем тяжким на судьбы не только двух народов-соседей, но и всего сущего, что трепетало на краю погибели.

(подробное введение в конце романа)

Глава 1
Перемирие

Четыре года кряду пылала война, подобно неукротимому огню, что пожирал души и плоть в своём ненасытном горниле. Ричардимир, владыка Руссингаля, изнемогал под гнётом этой нескончаемой брани, истощавшей его дружины, словно вихрь безжалостный, что уносит жизнь в бездонную пучину. Мысль о прекращении кровопролития, о возвращении мира в его цветущие земли, зажгла в сердце его искру надежды. Но Осборнский, государь Украйгаля, чья душа была опалена свирепой жаждой господства, лелеял лишь одну мечту: перешагнуть сумрачные рубежи Чёрной Чащи и подчинить Руссингаль своей неумолимой воле, крепкой, как сталь закалённая.

Уразумев, что иного пути нет, Ричардимир призвал к себе Лафартова, верховного стратега и главу всех своих воинств.

— Ну… вещай, Лафартов, — молвил король, и глас его, тяжёлый, будто камень булыжный, гулко разнесся по светлицам, — какие вести несут гонцы с поля брани?

— Увы, государь, вести худые, лихом пахнущие, — отозвался Лафартов, низко челом бьющий. — Две тьмы (тысячи) воинов наших костьми полегли в сече лютой, тогда как Осборнский потерял всего пять сотен.

— Лихо горькое! — простонал Ричардимир, сжимая переносицу, словно желая изгнать из разума образ тысяч жизней, обращённых в прах. — И что же ты, мудрый советник, предлагаешь?

— Лишь единый путь способен укротить сие кровопролитие, государь, — молвил Лафартов с горечью. — Надлежит склонить Осборнского к подписанию договора о перемирии.

— Чего-о? А-ха-ха! — залился Ричардимир смехом горьким. — Неужто ты мнишь, что сей бесноватый, у коего в башке дым от спеси стоит, пред нею преклонится?

— Преклонится, государь, — твердо отвечал Лафартов. — Войско его, сколь бы грозно ни выглядело, против нашей рати — что мышь против льва. Силы их на исходе, и сам он то ведает.

— Сомневаюсь, что разум его, омрачённый, столь здравую думу вместит, — вздохнул Ричардимир, — да, видно, попытка — не пытка… устройте нам с сиим шутом встречу. Беседовать с ним — всё равно что на стену глухую речь вещать. Подвиг сий достоин песни скальдов!

Лафартов, ещё ниже челом склонившись, уже вознамерился удалиться, как вдруг в зал вступил воинством своим генерал, чей лик был омрачён тучею грозною.

— Сторожа северные воротились, государь, — возвестил он. — Обошли люди наши горы вдоль и поперёк, словно свахи невест ищут, но следов Дракона Мордаса, хоть глаз выколи, не сыскали.

— Что?! — яростно вскричал Ричардимир, и глас его, подобно громовой туче, потряс стены. — Сей змей лютый, коего тень над нами висит, там, несомненно! Рванёт он на нас в любой миг, а вы бредень свой пустой мне суёте, будто и не бывало его?! Он там, говорю!

— Продолжить поиски, государь? — спросил генерал, не смея поднять взор.

— Немедля! — повелел король. — И не смейте являться пред очами моими, покуда не отыщете и не низвергнете его!

Тут Лафартов, с присущей ему мудростью, осмелился возразить:

— Государь, позвольте напомнить вам молву, что меж простым людом ходит, — молвил сановник, низко голову склонив. — Гласит она, что сон чудовища того неглубок. Неужто, отыскивая его, мы рискуем пробудить то, чего страшимся? Не станут ли воины наши невольными слугами пророчества о конце времён?

— И что же ты предлагаешь, Лафартов? — вопросил Ричардимир, сурово хмуря брови. — Сидеть сложа руки? Ждать, пока монстр не восстанет из оцепенения и не обрушит на нас ярость свою?

— Сие, по нашему разумению, и есть решение самое мудрое, государь, — отозвался министр голосом медоточивым, но почтительным. — Смею предположить, что сей так называемый Дракон Мордаса — не более чем пустая байка, сказка древняя, чтобы пугать малых детей.

— Сказка?! — взревел Ричардимир, и голос его, полон праведного гнева, заставил придворных замереть. — Скажи сие предкам, люди чести, осязали когти сего зверя в плоть до Великой Битвы! Забыл, что я — Максвелл? Кровь доблестных праотцов течёт в жилах моих! Дракон существует, ведомо мне то в глубине души моей, и если восстанет он, то на пути его встану я — противник, ему под стать! Клянусь в том кровью своей и венцом!

Придворные хранили молчание, внимая речам повелителя с благоговением.

— Немедля шлите гонцов за гонцами в горы северные! — воззвал Ричардимир. — А зодчим передайте: пусть спина не разгибается, пока стены не поднимутся под самое небо! Укрепления должны стоять на диво крепко!

— Слушаемся, ваше величество, — хором ответили министры.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Вдали от границ Руссингаля, в величественном замке Украйгаля, Осборнский пировал за длинным дубовым столом, окружённый визирями. Золотые кубки искрились в свете факелов, как вдруг пир прервал первый советник Осборнского, Хворм, мужчина, чьё низкорослое сложение не уступало в округлости, а голос был не громче почтительной дрожи.

— Г-государь… — начал он, заикаясь.

— Какой важный повод, Хворм, заставил тебя дерзнуть нарушить наш вкусный пир? — прогремел Осборнский, и взор его, подобный молнии, будто бы испепелил на месте дерзновенного. — Неужто не видишь, что мы заняты?

Хворм, склонив главу в почтении, промолвил:

— Не осмелились бы потревожить пиршество ваше, о, Государь Просвещённый, кабы не весть благая, кою спешим донести до слуха вашего: стены цитадели вашей ныне неприступны! Отныне ни единый дракон лютый не страшен нам!

— Сие… воистину радует! — отозвался Осборнский, и на устах его заиграла улыбка, полна торжества.

Хворм отступил, но Осборнский внезапно окликнул его:

— Постой! Какие вести несутся с поля брани?

— Вести паче всяких похвал, государь! — воскликнул Хворм с усмешкой лукавой. — Рать наша учинила супостатам побоище великое: две тьмы (тысячи) врагов повержены!

— А утраты наши?

— Лишь пять сотен, ваша светлость!

Услышав сие, Осборнский разразился хриплым смехом, подобным раскатам грома, и возгласил:

— Жребий брошен, Ричардимир! Падение твоё неминуемо!

Обратившись к собравшимся, он затянул победную песнь:

О, друзья мои, я предрекал,

Осборнский в веках непобедим!

Мечи мои и машины войны

Покорят белый свет на века!

Хворму так и подмывало ввернуть пару слов, дабы блеснуть знатоком пред государем, — но, спохватившись, он прикусил язык и уступил место второму советнику. Тот, прочистив горло, точно трубу пред громовым раскатом, и заикаясь, словно школьник пред грозным учителем, вымолвил:

— Г… г… государь, военачальники наши б..б..бьют тревогу: численный перевес Ричардимира с… сулит нам пагубу. Сколь бы грозно ни было наше орудие, враг способен измотать нас… ежели не усовершенствуем орудие наше еще.

Осборнский в ярости пнул стол, опрокинув яства и кубки, и взревел:

— Проклятье! Немедля созывайте генералов!

Советник потупил взор и поспешил прочь.

— Государь, мы… — промолвил Хворм, но высказаться ему не удалось: в зал вступили двое в военных мундирах. Осборнский метнул на них гневный взгляд и прогремел:

— Разве вы не усовершенствовали дронопульты?

— Усовершенствовали, государь, — запинаясь, отвечал генерал, — но нам нужны средства, чтобы сделать их похлеще, а казна наша истощается, и воины Ричардимира множатся!

— Как это казна истощается? — взревел Осборнский, — союзники нас не снабжали?

— Запад на грани разорения, государь… они отказали нам!

— Государь,… — тихо промолвил Хворм.

— Что?! — рявкнул Осборнский.

— Есть путь, не зависящий от сих неудачников, Государь — промолвил Хворм. — В руки наши попала ценнейшая информация!

— Информация? — переспросил Осборнский, и очи его разгорелись гневом.

— Воистину, сир! — воскликнул Хворм и подал знак.

Вперёд выступил солдат с книгой в руках, передал её королю и отступил.

— Что сие? — озадаченно вопросил Осборнский.

— Дневники, государь, — отвечал Хворм, — принадлежащие девице по имени Элизабет. Взгляните на сию страницу…

Осборнский впился глазами в строки, и лик его озарился удивлением. Он тут же поднес дневник поближе к носу и принялся жадно листать.

— О, какая дивная информация! — воскликнул он, глаза его хитро блестели, а лицо озарилось злобной ухмылкой. — О, какая чудная информация! Созвать совет!

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Два дня спустя, на нейтральной поляне, под бдительными взорами свит своих, два короля встретились.

— Не мнится ли тебе, Осборнский, что пора унять сие безумие? — вопросил Ричардимир, и голос его, твёрдый, как скала, разрезал тишину.

— Напомню, Ричардимир, что ты начал сию воину, не я, — парировал Осборнский, и очи его сверкнули, точно клинки на солнце.

— Я? — ошеломлённо переспросил Ричардимир. — С каких это пор? Твои же солдаты напали на моих!

— Я ведаю о том, что было сто лет назад, Ричардимир! — отрезал Осборнский. — Тебе ли не знать о нашем былом что ли? Руссингаль был частью Ривенора, под скипетром Лаксли, покуда ваш предок, Максвелл, не предал короля и не отнял власть у пращура моего!

— Всякому ребёнку ведомо, Осборнскии, что твои предок был неудачником! — резко возразил Ричардимир. — Сей из-за него вспыхнула гражданская война в Ривеноре!

— Ложь и клевета! — взревел Осборнский, и голос его, подобно грому, сотряс шатёр. — Мой пращур был верным королём! Твои же плёл заговоры против моего, точно паук паутину!

— Послушай, — устало молвил Ричардимир, — никому более не интересны байки о наших пращурах и их знатных деньках. Народ наш жаждет лишь мира, чтобы вернуться к очагам своим!

— То твои народ, Ричардимир, жаждет вернуться к очагам своим! — парировал Осборнский, и улыбка его была холодна, как зимний ветер. — Мои же люди готовы лечь костьми за честь и отчизну!

— Ты ведёшь их к погибели! — воскликнул Ричардимир. — Сколь бы грозна ни была рать твоя, она падёт под натиском нашего превосходства!

Вдруг Осборнский хитро усмехнулся и произнес:

— Ах… вот как! Что ж… коль судьба такова… мне остаётся лишь покориться.

— Во истину, — согласился Ричардимир.

— Продолжать сию брань — безумие, — добавил Осборнский.

— Впервые ты изрекаешь мудрость, — подтвердил Ричардимир.

— Изъявляю волю на перемирие… — спокойно провозгласил Осборнский.

— Что? — изумился Ричардимир.

— Согласен, молвил! — ответил Осборнский. — Неужто слух твои ослаб от кликов победных?

— Без условий и прихотей? — спросил Ричардимир, всё ещё ошеломлённый.

— Мир, молвил я! — прогремел Осборнский. — Или ты, король Руссингаля, столь же слеп к дарам судьбы, как крот к солнцу?

На изумление всей честной компании, Осборнский приложил свою длань к договору, начертав закорючку, что звалась его именем. В ночь ту же рати обеих сторон отступили от краёв Чащи Чёрной, словно волки сытые. И водворился на землях мир — зыбкий, словно первый ледок на реке осенней.

Однако в сердцах тех, кто видел сие своими очами, затаилась червоточина сомнения: уж больно ласкова была лисица Осборнского нрава. Чуялось, за щедростью его пряталась ловушка, хитрая, словно змеиный извив, — тень лихая, что сползла на мир сей и не думала уходить.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

На самой опушке Чащи Чёрной, под призрачным светом месяца, два стражника короляРичардимира — один с самострелом, другой с мечом — завершив свой обход, толковали меж собой.

— Не чудится ли тебе, арбалетчик, сие делом диковинным?

— О чём толкуешь, меченосец?

— Как о чём? О перемирии сем, будь оно неладно! — отозвался меченосец. — Сей коварный Осборнский, что годы кряду жаждал брани, вдруг смирился да мир подписал? Не кроется ли тут, мол, некая свиная?

— Уйми ты свою тревогу, друг меченосец! — молвил арбалетчик. — Дело яснее ясного: примерил он нашу силушку богатырскую да познал свою худобу. Не видать ему победы, как своих ушей!

— А коли смирение сие — личина да обман, арбалетчик? — не унимался меченосец, понизив глас до шёпота. — Вдруг под покровом сего спокойствия он замышляет в тени леса окаянного недоброе? Иль ищет некое оружие потаённое, машину безымянную, что в книгах его значится как «158X-H9»? Тварь сию, чудищу подобную, что сулит ему власть над всем подлунным миром на блюдечке серебряном?

— Что за бредни ты городишь, меченосец? Белены, что ли, объелся? — возмутился арбалетчик. — Воинство Осборнского подняло бы гам на весь лес, покушаясь на сие «158X-H9»… Стой… Чу! — вдруг прошептал он, замирая. — Слышишь?

Прислушались они и уловили в ночи шелест да приглушённые речи.

— Во истину, голоса… — произнёс меченосец.

Два стража, крадучись, словно рыси, углубились в чащобу и укрылись, затаив дыхание, за корнями могучими древнего дуба. Просовывая головы сквозь листву густую, узрели они двух воинов вражьего стана: один с пикой, другой с копьём.

— Положение наше в сих краях шатко, пикинёр, — молвил один, и в голосе его слышалась тревога. — Шляться по сему лесу — явное нарушенье перемирья!

— Не для шляния мы здесь, олух, — отрезал другой. — Наша служба — сыскать сей «158X-H9» да доставить его ко двору его величества Осборнского.

— Да с чего это сударь сам не чешет лыжи на поиски, пикинёр?

— А потому что он царь, болван ты этакий! — фыркнул копейщик. — Не пристало королям марать руки в делах подлых. Наш удел — в грязи ковыряться, ему на потеху.

— Понимаю, пикинёр… — замялся первый. — Но стоит ли эта причина того, чтобы класть головы за сей «158X-H9»?

— Ещё как стоит! — со пылом воскликнул копейщик. — Сей артефакт даровал бы нам победу над Ричардимиром да власть над всей землёй!

— Стали бы мы неуязвимы?

— Само собой, ха-ха!.. А теперь тише… Дабы ни единая душа не проведала о «158X-H9»!

Но в кромешной тьме, где таились стражи Ричардимира, не проронили ни словечка. И едва враги скрылись из виду, помчались они что есть духу ко дворцу, дабы донести государю о подслушанной крамоле.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

— «158» чего? — громыхнул Ричардимир.

— «158X-H9», государь, — ответил Лафартов.

— И что сие такое? — переспросил Ричардимир.

— Говорят, сие новое средство для обретения мировой гегемонии, — пояснил министр.

— Чего?! — взревел Ричардимир, и гнев его, подобный морской буре, затопил палаты гридные. — Он мир подписал, да только для очей чужих, а сам замыслил его попрать, едва спина наша повернётся! Воспользовался он отводом рати нашей из Чащи, дабы усыпить бдительность нашу и творить там волю свою безнаказанно! Иуда предательский! Немедля созывать совет боярский!

Обратив очи свои к воеводам, примолвил:

— Низвергну я сего злодея в прах вместе с его «158X» окаянным! Но сперва надобно разуметь, что за диковина сия… снарядите в Чёрную Чащу ватагу лазутчиков лихих, да чтоб ни единая душа не проведала! Коли проведает он, что нам его умыслы тёмные ведомы, война вспыхнет пуще прежнего!

К вечеру отряд выступил. С первыми лучами зари он возвратился.

— Разгадали ли вы мрак тайн лесных? — вопросил Ричардимир.

— Увы, государь, — отвечал воевода, потупив очи долу. — Страх перед духами лесной сковал сердца ратников наших.

— Духами лесной?! — вскипел Ричардимир. — Воины Осборнского шатаются по тому лесу, словно по своему огороду, а мои — бегут, заслышав шорох мышиный? На смех меня, что ли, поднимаете?! Немедля ворочайтесь туда, сборище малодушное, не то кара вас лютая ждёт! И добыть мне вести… сие вам ясно, как день?

— Слушаемся, государь, — пробормотал воевода, ещё ниже склонив голову.

В тот же миг Фабьен, сын королевский, шагнул вперёд.

— Я сам возглавлю отряд, батюшка, — возвестил он, и глас его, тихий, но твёрдый, будто кремень, вселил в сердца надежду.

— Как?! — воскликнул Ричардимир, и очи его дивно расширились.

Глава 2
Принц Фабьен

Фабьен, единственный отпрыск Ричардимира и законный наследник престола Руссингаля, взращён был под неусыпным оком двора. Его мать, павшая жертвой таинственного проклятья, оставила юношу сиротой, и весь двор стремился восполнить сию утрату. К восемнадцати годам Ричардимир счёл сына достаточно возмужавшим, чтобы обрести супругу, и беседа о браке всплывала едва ли не с каждым восходом солнца.

— Сын мой, — молвил Ричардимир однажды за утренней трапезой, — не пора ли тебе избрать достойную невесту?

— Марья-то хрупка, что тростиночка, Прасковья мала ростом, а Меланья — трещит, словно сорока на заборе! — отвечал Фабьен, и в очах его сверкнула озорная искра.

— А как же Степанида, дочь Мактриевых? — вопросил Ричардимир. — Девица из рода славного, статна, умна, и богатство её дома велико. Воистину, она достойна тебе.

— Ни за что не возьму её в жёны, отец, — твёрдо отрезал Фабьен.

— Отчего же? — изумился король, и брови его сошлись в недоумении.

— Ибо она дочь Фреца, коему мы и без того обязаны многими милостями, — молвил Фабьен. — Брак с нею — не выбор сердца, но тяжкий долг.

— Богатство — не порок, сын мой! — возразил Ричардимир. — Мактриевые испокон веков хранили верность дому нашему, и справедливость велит воздать им по заслугам. Максвеллы во все времена скрепляли узы с влиятельными родами.

— Быть может, батюшка, но брак — союз сердец, — стоял на своём Фабьен. — Мне нет дела до богатства избранницы моей. Лишь бы от неё веяло благоуханием Сверкающей Розы, цветка, что сулит любовь истинную.

— Полно тебе, Фабьен! Сверкающая Роза… все сие пустые грёзы! — отмахнулся король.

— Нет, батюшка, — возразил принц, и голос его был полон решимости. — Я отыщу ту, что станет светом души моей, клянусь честью Максвеллов!

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Носился Фабьен в мечтах своих образом девы невиданной: той, что почитает мать-природу, вкушает яства лишь от земли-кормилицы, любы ей краски зелёные, как лес, жёлтые, как солнце, да лазурные, как небосвод, а пуще же всего — благоухает она, словно роза алая, что утренней росой сверкает. Степанида же дочь Мактриевых и близко не лежала к сему писаному идеалу.

Ричардимир же томился печалью не только о невесте для чада своего, но и о том, что не мог сыскать он удальцов, что отважились бы проникнуть в самую глухомань Чащи Чёрной, дабы разузнать про козни Осборнского.

— На меня положись, батюшка-государь! — воззвал Фабьен, и очи его сверкнули молодецкой удалью.

— Ты-ы? — воскликнул Ричардимир, и лик его омрачился, будто тучей грозовой. — Но чаща-то та кишит навьями да привидениями!

— Никакая нечисть лесная меня не напужает, отец, — твердо отвечал Фабьен. — Я выведаю, что за зверь такой сей «158X» окаянный.

Спустя два дня полуночных Фабьен, во главе дружины верной, во весь опор мчался сквозь Чёрную Чащу, где тени, словно черти, сплетались в хороводы зловещие.

— Коли узрите воинов вражьих, — наставлял он, — укрывайтесь во тени да храните молчание мертвеца.

Углубился отряд в самую чащобу, под сень древ исполинских, чьи кроны, будто своды склепа, скрывали свет белый. Туман пеленой призрачной окутал их, словно саван. Внезапно кони, почуя неладное, заупрямились, храпя и кося глазом в темноту.

— Знак недобрый, — прошептал один из всадников, и зуб на зуб не попадал. — Мороз по коже дерет, до самых костей пробирает.

— Держитесь, страха не показывайте! — окликнул Фабьен, и взор его был грозен.

Вдруг вой зловещий, будто из преисподней, прорезал тишину гробовую:

— У-у-у-у!

— Леший нас попутал! Нечисть поднялась! — вскричали всадники, обуянные страхом.

Поднялась кутерьма да паника слепая. Бросились воины врассыпную, покинув принца одного средь чащи тёмной.

— Воротитесь, окаянные трусы! — воззвал Фабьен, но мрак лесной, словно живой, поглотил их следы.

Оставшись один, принц ступил на землю и двинулся вперёд, ведя коня под узды, а другой рукой сжимая рукоять меча. Не успел он сделать и десяти шагов, как замер, будто вкопанный: его обволок дурманящий, до боли знакомый аромат.

— Клянусь душой, — выдохнул он, не веря своему носу. — Да это же тот самый, пьянящий дух Розы Сверкающей!

Словно завороженный сладкой ложью сего запаха, Фабьен вновь вскочил в седло и неспешно въехал под сень дерев. Воздух в чаще был тяжёл и спёрт, пах сыростью и тлением; он лёг на грудь мертвой тяжестью, похоронив под собой следы розового благоухания. Космы солнечного света, пробиваясь сквозь листву, стояли в воздухе пыльными столбами. А по бокам тропы ветви, точь-в-точь костлявые пальцы, норовили уцепить его за плащ.

Он резко остановился: взгляд его приковал к себе человеческий череп, лежащий на пути словно зловещее предзнаменование.

— Что бы сие значило? — тихо молвил принц, и шёпот его затерялся в гробовой тишине.

Наклонившись, он поднял череп и увидел на нём ясную, как приговор, надпись:

— «Воротись, откуда пришёл!» — громко прочёл Фабьен, и слова странно отозвались в мёртвом лесу.

Едва смолкло эхо, как с ветвей, будто чёрная волна, на него хлынула ослеплённая стая летучих мышей. Он отбился от них взмахом руки, едва удержавшись в седле.

— Прочь, порождения ночи! — крикнул Фабьен твёрдым голосом, и твари с визгом рассеялись в сумраке.

Едва он отряхнулся, как грудь его коня упёрлась в гигантскую паутину, чьи нити переливались на солнце радужной сетью. Не удостоив и взглядом членистого хозяина, принц одним точным ударом рассек её и двинулся дальше — лишь чтобы наткнуться на очередную диковинку: скелет, болтающийся на толстых лианах с нижней ветви пурпурного секвойи. Одним взмахом клинка Фабьен освободил кости от их плена и, наконец, выбрался на лесную поляну.

— Боже! — вырвалось у него, когда он увидел зрелище, от коего дух захватывало и сердце замирало в благоговейном трепете.

Фабьен замер на мгновение, ослеплённый этой дивной красой. Мрак уже развеялся, сменившись светом тихой радости. Поляна, усыпанная розами неземного совершенства, купалась в золотистом, словно бы призрачном свете, будто сошедшем с иного мира. Посреди сего благодатного места стоял неказистый домишко, изъеденный временем до самых костей.

Принц позабыл на миг, зачем пришёл. Спешившись, он подвёл коня к исполинскому секвойе, привязал его и шепнул на ухо:

— Жди меня здесь, верный друг. Не замедлю.

Фабьен двинулся к хижине неспешно, пленённый чарами этого дивного сада.

— У-ух, вот так благоухание! — воскликнул он, жадно вдыхая воздух полной грудью.

Но дивный аромат царил недолго; его сменил иной, звериный и грозный, подкравшись неслышно, словно дыханье смерти на внезапно налетевшем ледяном ветре, что заставил ветви содрогнуться. Не успел Фабьен и опомниться, как в тишине прозвучал голос, ясный и властный, холодный, как сталь клинка:

— Назовись, путник, и ведай — зачем пожаловал!

Принц обернулся. Пред ним стояла дева ослепительной красоты. Золотые волосы её, подобно солнечным лучам, ниспадали на плечи. Кожа, белая, как мрамор, сияла в лунном свете, а платье цвета молодой оливы струилось, словно лесной ручей. Её голубые очи, пронзительные, как клинки, впились в душу Фабьена. Она направила на него остриё меча, и взор её был полон суровости.

— Я-я… Фа… Фабьен, — замолвил принц, смутившись неведомо отчего пред станом и дивной красой девицы, — сын Ричардимира Максвелла, король Руссингаля.

— Принцы ли разгуливают в одиночестве, без свиты? — вопросила она, и голос её звенел, как сталь.

— Мои люди… струсили, заслышав вой лесной, — отвечал Фабьен. — Я остался один.

— Струсили? Или ты сам покинул их? — перебила дева, и брови её изогнулись в сомнении.

— Нет… я … — ответил принц.

Улыбнувшись, дева убрала меч в ножны.

— Моё имя — Элизабет, — молвила она, и голос её смягчился, словно ветер, что ласкает листву.

Пленённый её красотой и внезапной мягкостью, Фабьен инстинктивно протянул руку, движимый неудержимым желанием коснуться её кожи и оставить поцелуй. Но дева, словно лань, застигнутая охотником, отпрянула с быстрым и грациозным движением. Волна глубокой печали прошла в её лазурных глазах, и чистые слёзы, подобные жемчужинам росы, покатились по её щекам алебастровой белизны. Не проронив больше ни слова, она повернулась и, так же внезапно, как и появилась, — подобно тени или видению, — растаяла в гуще лесной чащи.

— Неужели поступком своим я осквернил небесную чистоту? — прошептал Фабьен, с сердцем, сжатым глубоким смятением и смутной горечью.

Глава 3
Где же Фабьен!

Фабьен, возвратясь к своему верному коню, всё не мог изгнать из мыслей своих образ Элизабет. Не минуло и мгновения с её ухода, а сердце его уже тосковало. Она была воплощением грёз его: волосы, подобные золотым лучам, очи, глубокие, как небесная лазурь, платье цвета оливы молодой, и, о боже, тот самый аромат Сверкающей Розы, что манил его душу!

— Клянусь душой своей, сия дева, верно, вкушает лишь дары земли! — воскликнул принц, и голос его, полный восторга, разнёсся по чаще.

Не в силах противиться сердечному зову, он воротился к месту их встречи и, возвысив голос, точно труба иерихонская, воззвал:

— Элизабет!

— Тише, о безрассудный! — откликнулся голос, мягкий, как шёпот ветра. — Клич твой беду накличет!

Фабьен обернулся и узрел её, идущую навстречу, подобно видению из сказаний старинных.

— Отчего вы воротились? — вопросила она, остановившись в нескольких шагах, и очи её, полные тайны, впились в принца, тот, смущённый и растерянный, пробормотал:

— Я… желал вызнать, отчего вы отринули мою руку.

— Ибо прикосновение моё — смерть, — отвечала она, и голос её был холоден, как лёд зимний.

Фабьен замер, поражённый. Элизабет тут же, приблизившись к саду роз, коснулась цветка, и тот вмиг посерел и увял, словно жизнь его угасла под её пальцами.

— На мне лежит проклятье, — запела она, и голос её, подобно скорбной лютне, звенел в тишине:

Кто дерзнёт коснуться меня в ночи,

Тот обнимет смерть на стезе своей.

Все существа, что дышат под луною,

Падут в тени от длани роковою.

Так молвила сивилла в вещем сне,

Когда я, дитя, внимала ей во тьме.

— Так-так значит… — прошептал Фабьен, не в силах отвести взор от розы увядшей, и очи его дивно расширились от ужаса, смешанного с любопытством неутолимым.

— Вещунья же мне и другое возвестила, — поведала Элизабет голосом, в коем звучала дума глубокая, — что судьба моя с драконом сплелась навек, и мне выпало его низвергнуть.

— Дракон Мордаса?! — воскликнул принц, словно громом поражённый. — Но… сие чудище — лишь байка для малых детей, небылица пустая!

— А вот и небылица-то самая что ни на есть правда, — отозвалась она и вновь завела песнь свою заунывную:

В час тёмный сивилла мне указала:

Ты встретишь Мордаса, и участь твоя —

В девятнадцать лет зверя пробудишь,

Мир в пепел падёт от ярости его,

Но убьешь ты его — или конец судьбе.

Поникла Элизабет головой, сломленная тяжким откровением, и, с вздохом, полным мировой скорби, молвила:

— С того дня тень дракона и угрозы, что он несёт, не отступает от меня ни на миг. В снах моих лихорадочных вижу я королевство ваше гордое в пыль и пепел обращённым…

— Ужас беспросветный! — воскликнул Фабьен, и сердце его сжалось от великой жалости к сей душе в оковах.

— Верую же, что могу я его укротить, — прошептала она с проблеском надежды скоротечной, — но более всего страшусь я свершения судьбы своей. О, как желала бы я жить, как девы иные, вольная от сей тоски одиночества, что гнетёт и душит меня!

И полилась песнь её в последний раз, голос ставший уже не громче шелеста листа осеннего, гонимого ветром:

Сивилла путь спасения мне открыла:

«Рог единорога, — молвила она, —

Лишь рыцарь, чьё сердце горит любовью,

Добыть его сможет в испытанье суровом».

— Единорог? — воскликнул Фабьен, пленённый и речами её, и гласом, что чарует душу.

— Верно, — твердо отвечала Элизабет. — Изволила она обитать в дебрях нехоженых, что на южных склонах гор стелются. Но путь туда опасен смертельно: надлежит преодолеть коварные стремнины Реки Проклятой, пересечь выжженную долину Огненной Пучины, выдержать зной нестерпимый зыбучих песков, пробраться сквозь гибельные теснины Пещер Смертных, отыскать выход из лабиринтов подземных, что тьмой кромешной объяты, и, наконец, взойти на кручи безжизненные гор тех южных, где единорог, одинокий, обретается. Молва гласит, сила его столь велика, что те, кто в былые времена дерзали противиться ему, ослеплённые видениями богатств призрачных, сами кидались в пропасти.

— Но должен же существовать способ одолеть его, — молвил Фабьен, погружённый в думы ратные.

— Способ есть … — отозвалась Элизабет. — Стрелы, чьи наконечники закалены в сплаве тайном из золота и серебра живого, могут одержать верх над зверем дивным.

Она умолкла, и молчание её было многозначительным, а затем, понизив голос до шёпота, продолжила, словно каясь в согрешении:

— Но не всё я тебе ещё открыла: меня преследуют слуги Осборнского. Грезит он лишь о том, чтобы пленить меня и утолить амбицию свою безумную — покорить отца вашего августейшего своему ненавистному ярму…

— Что?! — воскликнул Фабьен, изумлённый. — Неужели вы…

— Да, я и есть та самая «158X-H9», — резко прервала она его, словно стыдясь сего названия. — Орудие потаённое, предмет вожделений Осборнского!

— Клянусь честью! Чудо сие ужасает! — воскликнул принц, сражённый сею вестью.

— В том моя вина, — произнесла она с горечью. — Не будь моей оплошности, не охотился бы Осборнский за мной с таким усердием. Потеряла я в чаще лесной дневник свой, а он в руки к нему попал. Узнав из него дату моего девятнадцатилетия и всю полноту моей… силы, возжелал он завладеть мною, дабы поработить мощь драконью и через то — подчинить себе весь мир.

— Неужто то были вы издала тот вой зловещий, от коего у моих ратников кровь в жилах стыла? — спросил Фабьен, брови его изумлённо взметнулись к небу.

— Виновата я… — промолвила она, лёгкий румянец проступил на щеках. — Пыталась я сиим ухищрением неумелым отвадить приспешников Осборнского, что по пятам моим ходят, но, увы, лишь воинов ваших напугала.

— Заодно и слуга вашего, — улыбнулся Фабьен с обаятельной снисходительностью. — Но позвольте заметить: хитрости ваши, сколь ни были бы изощрённы, не устоят пред упорством такого супостата. Коли истинно желаете вы вырваться из его когтей, нужна вам защита куда как надёжнее. Дозвольте мне быть щитом вашим. Сделайте же мне честь великую — последуйте в замок отца моего. Клянусь, будете вы в безопасности, под сенью моей и его власти.

Элизабет медлила долго, сердце её раздирали страх и надежда. Но, бросив прощальный взгляд, полный тоски, на свою хижину убогую, вдруг поняла она ясно: не век же ей сидеть в заточении. Едва занялась утренняя заря, решилась она идти за Фабьеном по дороге, что вела к Руссингалю.

В замке принц, как провожатый заботливый и скромный, провёл её потайными ходами в коридор тёмный, где находилась горница потаённая, сокрытая от взоров любопытных. Вручил он ей тогда ключ витой, от кладовых продовольственных, дабы могла она добывать себе пищу, когда его не будет.

— Умоляю, будьте осторожны пуще всего, — предостерег он шёпотом, во взгляде читалась забота. — Не показывайтесь ни единой душе. Трапезничайте под покровом ночи — сие есть залог вернейший безопасности.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Наутро Ричардимир, изъеденный нетерпением лихорадочным, призвал сына в свои покои.

— Что, чадо, — спросил он без обиняков, — докопался ли ты, наконец, до сути сего «158X-H9»? — Очи его пронзительные сверкали надеждой едва сдерживаемой.

— Увы, батюшка, — отозвался Фабьен с притворной покорностью, отводя взор, — искать сие в чаще непролазной — что искать иголку в стоге сена.

— Чтоб тебя! — молвил король, и лик его августейший помрачнел, словно перед грозой.

— Однако, — продолжил Фабьен, пытаясь подойти с иного бока, — предположим на миг, что вместо погони за сим «158X-H9», сыщем мы того, кому суждено дракона Мордаса пробудить. Как бы тогда нам поступить?

— Предадим его смерти без промедления и бросим тело на съедение тиграм во рву! — гремит Ричардимир, и гнев его, будто ураган.

— Не извольте гневаться, государь, — осмелился Фабьен, взвешивая каждое слово. — Поиски, хоть и безуспешны ныне, ещё не завершены. Неминуемо сыщем мы сего «158X», рано или поздно.

Вдруг главный повар, муж обыкновенно кропотливый да смирный, вторгся в тронный зал, лик его бледен был и искажён ужасом суеверным.

— Что сие безобразие значит? — взревел Ричардимир, раздражённый вторжением столь непристойным.

— В… ваше Величество! В поварне нечисто, ей-ей! Целый медовый каравай испарился, словно его и не было! — вскричал повар, трясясь всем телом, словно осиновый лист.

— Что за небылицы ты городишь? Белены, что ль, объелся? — воскликнул Фабьен, с искусством изрядным притворяясь изумлённым, и кинулся вон из зала, сердце его билось, словно птица в клетке, к потайной комнате.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

В тайной комнате Элизабет возлежала на ложе, грызя яблоко, когда дверь распахнулась, и вошёл Фабьен, озабоченный.

— Надобно нам переговорить, — молвил он, торопливо притворив дверь.

— О, господи, это вы! — воскликнула Элизабет, стремительно поднимаясь. — Слава Богу… Я уж подумала, что другой…

— Вам следует удвоить осторожность, — пожурил он её, говоря тихо, но твёрдо. — Ваши ночные вылазки неминуемо пробудят подозрения, если уже не пробудили.

— Неужели они проведали о моём присутствии? — встревожилась она, слегка побледнев.

— Нет, пока что нет, — ответил Фабьен, качая головой. — Но главный повар уверен, что в кладовых завелись духи-воришки… Аппетит у вас, надо сказать,… завидный!

— Прошу меня простить, — покраснела Элизабет, сгорая от стыда. — Яства с вашего стола столь вкусны… обещаю, больше этого не повторится.

— Не в том дело, — отмахнулся Фабьен усталым взмахом руки. — Сие сейчас не главное.

— Вы… вы говорили обо мне с вашим королём-отцом?

— Пока ещё нет… — признался Фабьен, отводя взгляд. — Отец мой… скажем так, милосердие не есть его главная добродетель. Но я открою ему всю правду, клянусь честью.

— А он… он накажет меня? — спросила она, и искренняя тревога блеснула в её очах глубоких.

— Нет, тысячу раз нет, — успокоил её Фабьен, кладя успокаивающую руку на её руку. — Нам просто нужно избрать подходящий момент.

Принц замолк на мгновение, потом спросил:

— Могу я задать вопрос?

— Конечно!

— Что побудило вас искать прибежища в глубинах Чащи Чёрной?

— Я же не желала никому вреда, — ответила она голосом, ставшим тихим и печальным, словно вода в лесном омуте. — В детстве я жила у деда с бабкой, на скромной ферме у опушки Леса Белого. Однажды, заблудившись во время сбора ягод, я утолила жажду водой из озера проклятого, что сокрыто в глухих северных землях. Когда же проклятие моё проявилось, мне не оставалось иного выбора, кроме как удалиться в уединение Чащи Чёрной, подобно ведьме из сказок, что шепчут у ночного огня…

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Скорбная повесть Элизабет тронула Фабьена до глубины души. Той ночью сон бежал от него, и мысль одна владела им: добыть рог единорога. Наутро он, постучав в потайную панель, шепнул:

— Отоприте… принёс я яблочко из сада царского…

Но ответа не последовало. Он стучал вновь, то же самое, тишина. Тревога, чёрная, как ночь, сжала его сердце. Толкнув дверь, он ворвался внутрь — комната пуста.

— О, боже! — пробормотал он.

Он обыскал в лихорадке все покои, шарил в каждом углу. Напрасно. Элизабет и след простыл.

— Неужто дерзнула покинуть стены замка? — мелькнула у него неверующая мысль. — Нет… сего не может быть…

Чутье его не обмануло. Элизабет находилась в дворце, в одном из внутренних садов, в тенистом укромном дворике. Заключение стало для неё столь невыносимым, что она отважилась на всё, чтобы вдохнуть глоток свободы.

Стоя на гравийной дорожке, она крошила птицам хлеб, и те вились вокруг неё оживлённым хороводом, оглашая воздух воркованием и шелестом крыльев. На сердце полегчало. Она раскрыла ладонь, и смелый голубь тотчас доверчиво опустился на неё. Едва коснувшись руки, бедняга вздрогнул, забился в судорогах и замертво рухнул к её ногам.

В ужасе Элизабет швырнула прочь остатки хлеба, чтобы отогнать других невинных птиц, и сама опустилась на землю, разрываясь от рыданий.

Фабьен, нашедший её наконец, приблизился с бесконечной бережностью. Она же, не смея поднять глаз, с разбитым сердцем, прошептала прерывающимся голосом:

— Он лишь хотел насытиться…

— Я избавлю тебя от сего зла, — мягко молвил принц. — Клянусь честью Максвеллов.

Дня через три-четыре, припасши клинок испытанный да лук могучий, Фабьен оседлал коня ретивого и, с сердцем, пылающим решимостью, помчался стремглав к южным пределам, где встают к небесам каменные исполины.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Едва отпустив бояр думных, Ричардимир слушал доклад сановника ухом рассеянным, ибо думы его витали о делах куда как более важных.

— Государь, — воззвал муж, стараясь блюсти глас бесстрастный, — сторожа, что мы посылали в горы на разведку, воротились.

— И что же? — вопросил король, внезапно подняв чело. — Логово змея-горыныча сыскали наконец?

— Увы, Ваше Величество, — отозвался министр, потупив очи, — прибежище чудища остаётся нерушимо сокрытым от ока людского.

— А я-то думал, посылаю самых что ни на есть отборных молодцев! — пробурчал Ричардимир сквозь зубы, качая головой с горечью великой.

— Государь, есть весть и поважнее… — отважился добавить сановник, понизив глас до шёпота робкого.

— Что ещё приключилось? Моровая язва по свету ступает? Или буря невиданная обрушилась на земли наши? Изъясняйся внятнее, муж! — взревел король, и раздражение его прорвало все устои придворные.

— Сын ваш, государь… принц Фабьен… сгинул без вести! — изрёк министр голосом бесстрастным, и сии слова, яко дыхание ледяное, повергли собравшихся в молчание гробовое, тяжкое и зримое.

Глава 4
Враньё Осборнского

Два дня минуло с тех пор, как Фабьен, наследник Руссингаля, канул в неведомость, а Ричардимир, король, чьё сердце терзалось тревогой, всё ещё не ведал о судьбе сына. Сей мрак безвестности грыз его, точно волк голодный.

— Где отпрыск мой? — рычал он на советников, и голос его, подобно грому, сотрясал тронный зал.

— Мы обшарили Чёрную Чащу вдоль и поперёк, государь, — отвечали те, склоняя главы. — Но принц как в воду канул!

— Так обшарьте снова! Переверните небо и землю, если понадобится! — взревел Ричардимир. — Отыщите моего сына!

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Тем временем Осборнский, чьё ухо, подобно лисьему, ловило всякий шёпот, прознал о бегстве Фабьена. Соглядатай его, с ухмылкой лукавой, сие подтвердил.

— Наследник Ричардимира, видать, в бега подался, а с ним и надежды папаши его в прах обратились! Ох, и потеха!
Осборнский так и взвыл от хохота, что эхом разнёсся по чертогам.

— Воины Ричардимира рыщут по лесу в поисках принца, государь, — доложил советник.

— Что? Воины Ричардимира рыщут по Чаще? — вскричал Осборнский. — Сие нарушение перемирия! Сие объявление войны!

Но, помолчав, он усмехнулся, и очи его загорелись хитростью.

— Ха! Фабьен пропал! Вот случай, что сам в руки идёт! — провозгласил он. — Пусть слухи плетут паутину, а мы, друзья мои, подождём, покуда буря в нашу пользу повернётся!

Вскочив с трона, он, с театральной пышностью, запел:

О Элизабет, услышь мой клич,

Я Осборнский, властен и велик!

Из рода древнего, что правит в веках,

Чёрная Чаща мне вдоволь отдаст!

Клянусь я крепко, как сталь клинка,

Тебя, златовласая, в руки возьму я!

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Ричардимира же терзала тревога, что не ведала покоя. Он донимал свиту, повторяя, точно заклятье:

— Сыскали ли Фабьена?

К полудню до него долетел слух, распущенный коварным Осборнским: мол, принц томится в темнице под дворцом Украйгаля.

— Ты подписал себе приговор, Осборнский! — взревел он, и гнев его, подобно пламени, пожирал всё вокруг.

Обратившись к министру, он повелел:

— Устройте встречу с сим мерзавцем! Немедля!

И вот сошлись два короля на нейтральной поляне, под пристальными взорами свит, затаивших дыхание.

— Друг мой верный, — сладко пропел Осборнский, склоняя голову с притворным почтением, — позволь воздать тебе поклон низкий.

— Довольно лицемерия! — отрезал Ричардимир, и голос его, острый, как клинок, разрубил воздух. — Время не терпит твоих дурных шуток. К сути: где Фабьен?

— Фабьен? О, он под надёжным присмотром, — отвечал Осборнский, и улыбка его, лукавая, точно лисий хвост, скользнула по губам.

— Надёжным? — вскричал Ричардимир. — Ты мнишь, что я поверю в твои басни? Мне ведомо, что он гниёт в твоих подземельях, подобно злодею!

— Пустая молва, дорогой мой, — парировал Осборнский. — принц невредим. Но коли жаждешь его свободы, можем сойтись на условиях…

— Условиях? Ну-ка верните моего отпрыска сию же минуту!

— О, Ричардимир, твоя горячность пагубна, — молвил Осборнский, качая головой. — В делах тонких прямота — враг успеха.

— Прямота? Сейчас узнаешь, что прямотой зовётся! — Ричардимир ринулся к выходу, но Осборнский остановил его:

— Переступи сей порог — и кровь сына твоего на твоих руках!

Ричардимир, сжимая кулаки в бессильной ярости, прошипел:

— Ты… жалкий червь!

— Полно, — молвил Осборнский. — Будем же вести беседу, достойную королей. Присядь.

Ричардимир, побеждённый угрозой, опустился в кресло, и взор его пылал.

— О чём желаешь беседовать? — вопросил он, и голос его звенел сталью.

— О простом, — отвечал Осборнский. — Ты отдаешь мне желаемое, я верну тебе отпрыска твоего.

— И чего же ты алчешь?

— Скажем… Чёрную Чащу?

— Никогда! — взревел Ричардимир.

— Уверен ли ты? — прищурился Осборнский.

— Без тени сомнения!

— Тогда нам не о чём толковать, — молвил Осборнский и, встав, направился к двери.

— Постой! — воскликнул Ричардимир.

Осборнский обернулся, и брови его взлетели.

— Дай мне неделю… — промолвил Ричардимир, и голос его дрогнул. — Дабы… поразмыслить.

— Поразмыслить? — переспросил Осборнский, и улыбка его стала шире.

— Да… над сей сделкой поразмыслить.

— Пусть будет… неделя, — кивнул Осборнский. — Но ни часом более, или отпрыска вашего вы не узрите вовек!

И, хохотнув, он покинул зал, оставив Ричардимира в смятении.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Осборнский, страстный любитель статуэток, коими украшал свои покои, предавался созерцанию оных, полируя любимую — бюст своей же головы. Внезапно он воззвал:

— Хворм!

— Да, государь! — отозвался первый министр, вбегая с поклоном.

— Неделя у вас, чтобы сыскать Фабьена и доставить его ко мне! — прогремел Осборнский.

— Доставить? — растерялся Хворм.

— Да… доставить. — отвечал король. — Дабы сделать его заложником и вынудить Ричардимира отдать Чёрную Чащу! Неделя, сказал я!

— Будет исполнено, ваше величество, — пробормотал Хворм и подал знак второму министру.

— Н..неделя, государь? — запнулся тот. — Л..леса велики… не маловато ли н… н… недели?

— Сказать, что вы предпочитаете? Тюрьму или плаху (казнь)? — прищурился Осборнский.

— Т… тюрьму… государь, — промямлил министр.

— ПЛАХА! — рявкнул Осборнский, и стража поволокла беднягу прочь.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Ричардимир, воротившись в свои чертоги, кипел гневом.

— Сей подлец шантажирует меня! — восклицал он, обращаясь к министрам. — Он загнал меня в угол, но словам его я не верю ни на йоту!

Помолчав, он добавил с болью:

— Вина моя. Не следовало отпускать Фабьена в Чащу. Я был неосторожен…

— Возьмите себя в руки, государь, — молвил Лафартов. — Мы найдём выход. Надобно лишь решение мудрое.

— Решение принято, — отрезал Ричардимир. — Пусть наши лазутчики проникнут в каждый угол Украйгаля, вплоть до темниц самых мрачных. Нам надлежит удостовериться, что Фабьен и впрямь содержится в застенках сего злодея Осборнского.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Тем временем Осборнский собрал своих соглядатаев, чтобы вызнать о поисках.

— Поиски идут, ваше величество, — доложил вестник, дрожа. — Но Фабьен всё ещё не сыскан.

— Чего? — взорвался Осборнский. — Вот весь мой замысел в прах!

— Сие не всецело верно, государь, — вмешался вестник. — Мы сыскали двойника Фабьена.

— Двойника? — фыркнул Осборнский. — И какой мне от него толк!

— Сие козырь, государь, — пояснил Хворм, — чтобы надавить на Ричардимира.

— Вы мните, Ричардимир глуп, дабы не распознать подделку? — возразил король.

— Они схожи, как близнецы, — уверил вестник. — Ричардимир примет его за сына, а обман раскроется лишь через дни.

— И что с того? — рявкнул Осборнский. — Он всё равно прозреет!

— К тому времени, — молвил Хворм, — он подпишет уступку Чащи… и Элизабет будет в ней в придачу.

— Клянусь индейкой со сметаной, сие впрямь может сработать! — воскликнул Осборнский. — Изолируйте двойника и храните его в тайне!

Обратившись к собравшимся, он вопросил:

— Есть ли возражения?

Хворм подал знак молодому советнику, что, дрожа, промолвил:

— Два дня назад, государь, наши соглядатаи узрели Фабьена с блондинкой, что шла к замку Ричардимира из Чащи. Есть мнение, что он сыскал «158X-H9»…

— Блондинка? — прищурился Осборнский.

— Да, государь, — отвечал советник.

— В оливковом платье?

— Воистину, государь.

— Пахла ли Сверкающей Розой?

— Да… государь! Прошу, государь… не надо… у меня жена и двое детей… — советник пал на колени, и слёзы хлынули из глаз его.

Осборнский, встав с трона, приблизился к советнику и молвил:

— Ну что ты, что ты… уймись. Как звать жену твою?

— Элиза, государь…

— Что?

— Элизабет, государь!

— Элизабет … — промолвил Осборнский, и очи его озарились светом ностальгическим, словно при виде давнего, дорогого призрака. — Ах, да… Элизабет… какое дивное имя…

Но внезапно советник разразился хохотом.

— Что тут смешного? — спросил Осборнский.

— Жену мою, государь… тоже зовут Элизабет, — промямлил советник. — Как и девица, что вы ищете… аха- ха-ха, сие забавно…

— Да… сие впрямь очень забавно… — холодно произнёс Осборнский. — Скажи… язык твой тебе дорог?

— Да… государь…

— К ужину — языковый суп с фасолью! — бросил король, дав знак страже увести советника.

Обратившись к залу, Осборнский сперва усмехнулся, да недолго длилась усмешка — обернулась она звериным рёвом:

— Ричардимир… ты ничтожная скотина! Клятвопреступник! Коли он и впрямь укрывает Элизабет, я вырву и пожру все ваши языки до последнего, соломенные черви!

И, потрясая в воздухе кулаком, добавил:

— История с исчезновением Фабьена — сплошная ложь, что он плел с самого начала! Он послал своих людей в Чёрный Бор не за отпрыском, а ради неё! Если он и впрямь укрывает у себя Элизабет, я с живых сдеру шкуры, олухи царя небесного!

Воцарилась гробовая тишина, которую нарушил лишь скрип яростно отодвинутого стула. И тогда он изрёк свой последний приказ, и каждое слово студило воздух:

— Чтоб лазутчики мои немедля проникли в замок этого отъявленного негодяя! Мне нужно знать всё, до последней крупицы правды!

Глава 5
Таверна «Ривьер»

В потайных покоях замка Руссингаля Элизабет, запертая, точно пташка в клетке, изнывала от тоски. Сердце её, терзаемое виной и тревогой, стенало, подобно лютне в бурю.

— О, горе мне, горемычной! — сокрушалась она, ломая тонкие руки. — Зачем отпустила я Фабьена, единственного наследника Максвеллов? Коль падёт он, род славный угаснет, и сие будет на моей совести!

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

На самом краю своих южных владений принц Фабиан мчался во весь опор, одержимый святой яростью. Ничто не могло поколебать его веру или умерить пыл на пути к проклятым берегам Реки Страха.

Звали её также Великой Пожирательницей. Одно это имя леденило кровь бывалым мореходам и останавливало самого отчаянного путника. Живой, дышащий монстр, она лежала в сердце Лоуландса зияющей раной на теле мира — морем внутренним, демоническим и воющим. Она не текла — рвала землю жидкими когтями, яростно низвергаясь в бездны столь глубокие, будто спешила в самый ад. Воды её не бурлили, а бились в вечной судороге, клокоча первородным хаосом из пены мертвенной и ила гнилого. Ветры, что хлестали её, будто выли из гнилых лёгших самой бездны. А в глубинах её, чернее ночи, таились левиафаны, чьё присутствие выдавали лишь предательские водовороты — ловушки безмолвные, жаждущие поглотить любую искру жизни.

Спустя три дня тяжкого пути Фабиан достиг деревушки «Рицаном», жалко ютившейся на берегу, точно ракушка на скале. Пыльная площадь, пропахшая остро влагой, рыбой и потом, встретила его криками торгашей и суетой. Не успел он сделать и шага, как взгляд его упал на покосившуюся вывеску: трактир «Ривьер» («У Речной Черты»). Сдав коня угрюмому конюху, принц переступил порог.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Зала тонула в потемках, что разрывало лишь пламя торфяного очага. Воздух был спёртым, пропахшим кислятиной пивной да прелью древних брёвен. Словно бы сама жизнь отсюда давно ушла. Фабьен, юркнув в самый тёмный угол, швырнул свою котомку на липкий от дрожжей стол и принялся раскладывать свои небогатые пожитки.

— На пару дней хватит… — пробормотал он, усталый, но не сломленный.

— Не желаете ли испить, юнец? — раздался голос, хриплый, как скрип корабельных снастей.

Фабьен поднял очи и узрел трактирщика, чей лик, испещрённый морщинами, напоминал старую карту, потрёпанную ветрами.

— Глинтвейна, — кратко молвил принц.

— Ты почти у цели, малый, — прогундосил другой голос, и Фабьен обернулся. За соседним столом сидел морской волк, чья щека была рассечена шрамом, точно молнией. Очи его, мутные, как воды Проклятой реки, сверкнули отблеском былых бурь.

— Простите? — переспросил Фабьен.

— У Реки Проклятых, — отвечал старик, и голос его был полон зловещей торжественности. — Великая река! Кошмар викингов, ужас корсаров! Ох, сколько воспоминаний! Десять лет бороздил я её волны… Валы, что выше утёсов, акулы, что крупнее драккара, водовороты, глотающие корабли, точно кит мальков! Ад преисподней, не иначе!

Трактирщик, молча, поставил перед стариком кружку дымящегося грога. Тот, не отводя взора от Фабьена, продолжал:

— Скажи, юноша, какая безумная доля гонит тебя к сим водам? В пучине её таится тварь, столь ужасная, что детёныши её трепещут, завидев лишь тень её! Вам один совет: ни луча света! Зверь чуток к нему, малейший проблеск — и вам конец.

— Как же выглядит сия тварь? — вопросил Фабьен, и брови его нахмурились.

— Спрут исполинский! — выдохнул старик, и очи его расширились, точно перед бурей.

— Есть и похуже спрута, — раздался голос, ржавый, словно старый якорь, из самого тёмного угла зала. Там, в тенях, сидел старец, ещё древнее первого, чей лик был подобен коре векового дуба.

— Похуже спрута? — воскликнул Фабьен, и сердце его ёкнуло.

— Воистину, — молвил второй старец, и голос его, хоть тихий, резал слух, точно нож, — голос их сладок, как мёд, и пленяет мореходов. Даже крепчайшие духом бросаются в пучину, становясь добычей речных демонов… проклятые русалки!

Внезапно все в зале, точно по невидимому знаку, обернулись к Фабьену и, хрипло, но слаженно, затянули зловещую песнь:

Хом, хом, хом, острым клинком!

Пересечёт ли Проклятых реку,

Пройдёт ли земли Раскалённые,

С непревзойдёнными стрелами?

Увенчается ль путь его славой?

— Сомневаюсь, — бросил кто-то из тьмы, и голос его, безликий, растворился в тенях.

На заре Фабьен, не внявший сомнениям, отправился в порт. Там, за горсть монет, он приобрёл утлое судёнышко, что скрипело, точно готовясь развалиться, и нанял команду головорезов, чьи лица сулили скорее беду, чем подмогу. Щедро заплатив аванс, он следил за их приготовлениями, когда к нему приблизился старик со шрамом:

— Забыл молвить, юнец: всегда держите курс прямо, не сворачивай, как бы ни бесновались стихии.

— Запомню, — кивнул Фабьен. — Благодарю!

— Да пребудет с вами Бог! — крикнул старик, и голос его потонул в гуле порта.

Спустя несколько часов Фабьен и его жалкая команда отчалили, устремившись к другому берегу, навстречу ужасам, что таились в мутных водах Проклятой реки.

Глава 6
Проклятая река

Под мрачными сводами своего тронного зала Осборнский метался, как хищник, заточённый в каменной ловушке. Советники же, что толпились вокруг, застыли в немом ужасе, и трепет их был подобен шелесту листвы перед грозой.

— Она у него… подлец… негодяй… — бормотал он, и очи его пылали гневом, точно факелы в ночи.

— Уймитесь, государь, — робко промолвил Хворм, — не то удар хватит вас в единый миг!

— Ты увидишь у меня уд… — рявкнул Осборнский, но речь его оборвал вбежавший лазутчик, запыхавшийся, точно загнанный конь.

— В… ваше Величество, — начал он, запинаясь, — поиски идут, но Элизабет всё ещё не сыскана.

— Не сыскана?! — прогремел Осборнский, и голос его, подобно грому, заставил свиту содрогнуться.

— Так точно, государь… следов её в чертогах Ричардимира нет, — отвечал лазутчик. — Но…

— Но что? — взвился король, и брови его сошлись, точно тучи перед бурей.

— Чуем, прячется она в покоях потаённых…

— Ах, «чуете»? — прошипел Осборнский, и его длань с размаху ударила по подлокотнику. — Мне ваши «чуйки» — что шелуха подметённая, болван! Мне нужна правда, что гвоздём прибита! Воротитесь и сыщите её, либо черепа ваши на частокол вздерну, в назидание прочим мудрецам!

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Тяжкие думы одолели короля Ричардимира в его чертогах Руссингальских. Сидел он на троне, отягощённый печалью, а нетерпение жгло ему душу. Внезапно, без стука, в зал вступил начальник тайной стражи, и было лицо его холодно и сурово, будто сама стужа январская.

— Ну… содержится ли сын мой у окаянного Осборнского? — вопросил король, и голос его звенел, будто закалённая сталь.

— Покамест нет никаких указаний, что чадо ваше у Осборнского, государь, — отозвался агент, робко потупившись.

— Чтоб вам пусто было! — взревел Ричардимиир, и гнев его уже начал утихать.

— Но … — робко попытался вставить агент.

— Что ещё за «Но»? — спросил король, сверкнув очами. — Говори, коли рот открыл!

— Но, наверное, кинули его в темницу подземную… — промолвил тот, потупив взор.

— Наверное?! — изумился Ричардимир, и очи его расширились. — И вы мните себя разведкой? Слепые кроты! Воротитесь и сыщите правду или сброшу вас на съедение львам!

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Далеко от сих распрей, утлая галера Фабьена рассекала воды Проклятой реки, что до сей поры казались спокойными, словно зеркало. Принц стоял на мостике, беседуя с капитаном Жаном Легри и горсткой матросов, чьи лица были угрюмы, как штормовое небо.

— Скажи, юный принц, — начал капитан, и голос его был хрипл, как скрип снастей, — что гонит тебя на столь безумный подвиг? Какая доля велит плыть на тот берег? Раз уж мы в одной посудине, тайн меж нами быть не должно.

— Коль открою тайну, останется ли он тайной? — с лёгкой насмешкой парировал Фабьен.

— Назови сие доверием, — настаивал Легри. — Поймите, мы плывём по реке, что гибельнее ада. Девять шансов из десяти, что завтрашнего солнца нам не узреть. Коли душу открывать, то сейчас.

— Ищу я рог Единорога, — молвил Фабьен, и улыбка его была ясна, как утренняя заря.

— Единорог? Изумрудный конь? — прошептал матрос, крестясь, и очи его округлились.

— И для чего тебе рог? — вопросил капитан.

— Он мне нужен, чтобы исцелить некую деву от недуга, что терзает её, — отвечал Фабьен.

— Ох, чего не сделаешь ради прекрасных очей! — расхохотался Легри. — Как нарекают её?

— Элизабет… — молвил Фабьен, и имя сие прозвучало, точно песнь.

— Наверное, многим вы ей обязаны, раз готовы голову сложить, — буркнул Карл Ворас, морской волк, чьи глаза скользили по горизонту дальше других, а в душе зрели замыслы, что и капитану бы не приснились. — Но чтоб мы все сдохли ради… возлюбленной вашей? Простите, принц, но игра сия свеч не стоит!

— Ох, и речист же ты, Ворас, — бросил капитан, качая головой. — Придержи язык, покуда буря не грянула.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Глубокой ночью, когда команда спала, Фабьен поднялся на палубу. Воды реки серебрились под призрачным светом полной луны, а звёзды, точно алмазы, мерцали в вышине. Погружённый в думы об отчем замке, он воззрился на небо.

— По нраву ли тебе тишина? — раздался голос, тихий, но твёрдый, как прибой.

Застигнутый врасплох Фабьен обернулся: это был Карл Ворас, что выступил из тени, как призрак.

— Да, она умиротворяет, — отвечал принц.

— Не верь ей, — молвил Карл, и очи его сверкнули. — Тишина сия — предвестница бури.

Он умолк, а затем, словно очнувшись, добавил:

— Днём я был груб. Не держи зла.

— Пустое, — улыбнулся Фабьен. — Не терзайся.

Глядя на звёзды, он тихо запел:

Когда я был в твои года,

Я встретил деву одну…

О, старая, как мир, пора,

Звали её — Ангель во тьму.

Очи её — как небеса,

Их свет мне душу согревал…

Песнь оборвалась.

— Продолжай! — воскликнул Фабьен, заинтригованный.

— К чему? — вздохнул Карл. — Пойду-ка вздремнуть, покуда буря не грянула.

Он растворился во мраке, а дождевые капли забарабанили по палубе. Фабьен, оставшись один, пропел едва слышно:

Не все испытанья мной пройдены,

Но ради любви к моей королеве,

Для очей её, что светят в выси,

Как небеса в сиянье дней.

Луна скрылась за тучами, и принц укрылся, задремав. Но оглушительный раскат грома вырвал его из объятий сна.

— Буря! Буря! — завопил капитан. — Спустить паруса, облегчить судно!

Хлынул ливень, ветер выл, точно стая волков, а река вскипела, и валы, подобно горам, били в борт, грозя опрокинуть галеру. Матросы, объятые паникой, цеплялись за снасти, чтобы не унесло в пучину. Капитан велел погасить факелы, и судно стало призраком во мраке.

— Полная тишина! — скомандовал Легри.

Громовых раскат разорвал небосвод, а вослед ему — рёв из бездны, от коего у храбрейших кровь в жилах стыла. И тут, словно лианы из кошмара живого, воздвиглись из пучины щупальца бледные, мерзостные. Извивались они, небо раздирая, а команду на месте остолбеневшую гвоздями страха приколотили.

— Спрут! — закричали матросы в один голос.

— Право на борт! — проревел капитан.

Щупальца, точно удавы, обрушились на палубу, сковывая мачты.

— Спасайся, кто может! — завопил дозорный.

Один матрос, обезумев, прыгнул за борт.

— Ему конец, — буркнул капитан.

Тварь подхватила беднягу, и тот сгинул в пучине. Легри, пылая гневом, скомандовал:

— К лукам! Бей по чудовищу!

Град стрел обрушился на голову спрута, что вынырнула с ужасающим рёвом.

— В голову, бейте в голову! — кричал капитан.

Чудище вновь ринулось в атаку, волной чудовищной смело лучников с палубы, словно щепки. В гневе осьминище ударило по корпусу — корабль треснул с душераздирающим скрипом.

— Судно тонет! — донёсся с вороньего гнезда голос, сдавленный ужасом.

Матросы в панике бросились затыкать пробоину парусиной и досками.

— Ну я тебе покажу! — проворчал капитан, голос его зловеще загудел.

Жан Легри схватил арбалет и пустил болт прямо в глаз твари.

— В яблочко! На, погань морская!

Осьминог, обезумев от боли, схватил капитана щупальцем и вздернул над бездной.

— На помощь! — успел хрипнуть Легри.

Принц Фабьен, не мешкая, бросился на выручку. Увернулся от щупалец, скользнул по жирной палубе и одним махом рассек ту самую хватку. Капитан грохнулся на палубу с высоты футов двадцати, задыхаясь, бледный как смерть.

— Цел, капитан? — склонился над ним Фабьен.

— Вы… вы жизнь мне спасли, сынок… — прохрипел Легри. Уж думал, конец пришёл…

Чудище, бьющееся в агонии, ещё сотрясало судно. Капитан, собрав силы, прошептал Фабьену:

— Теперь я у вас в долгу, как в шелку…

Тут тварь разжала хватку и скрылась в пучине.

— Спасены! — ликовала команда. — Убралось чудище к чертям собачьим!

Капитан же рухнул на палубу.

— Нет мочи… за миг я на двадцать зим постарел. Теперь я просто старый развалина.

— Вздор! — отрезал Фабьен. — Сказители сложат саги о вашей меткости! Ваш выстрел даровал нам всем жизнь.

— Лестно слышать, ваша светлость, — горько покачал головой капитан. — Да только тварь исколота, но не добита. Залижет раны — и месть её будет страшной. Нам с ней не совладать. Пора сматываться из сих вод, покуда целы! Поднять паруса! — прогремел он, и даже в ослабевшем голосе слышалась прежняя стальная воля.

Глава 7
Мятеж

В потайных покоях замка Руссингаля Элизабет, заточённая, точно пташка в золотой клетке, рыдала, и сердце её разрывалось от мук совести, словно под ударами молота. Бездействие, тяжкое, как цепи, терзало её, а мысль отправиться на поиски Фабьена жгла душу. Но тропы в Чёрную Чащу стерегли ищейки Осборнского, что мигом схватили бы её, сковали по рукам и ногам и доставили к своему господину. Тот, завладев ею, получил бы все козыри, дабы низвергнуть Ричардимира и захватить его земли. Но сидеть сложа руки — не значило ли обречь Фабьена на погибель? Как разрешить сей узел, что стягивал сердце?

В отчаянии, не ведая, к кому воззвать, она залилась слезами горькими, точно яд. Охваченная скорбью, она запела надломленным голосом, и песнь её, подобно ветру в ночи, разнеслась по покоям:

Принц с отважным сердцем,

Я трепещу за тебя,

Ведь беда приходит так быстро!

И тогда я буду безутешна.

༺═──────────────═༻ ❀ ༺ ❀ ═──────────────═༻

Далеко, посреди Проклятой реки, под звёздным небом, утлая галера капитана Жана Легри держала путь. Матросы, заделав пробоину, собрались в трюме, дабы отпраздновать победу над морским чудищем. Снаружи лил дождь нескончаемый, но в трюме гремела песнь, заглушая стук капель:

Времена суровы, сказывают,

Но сердцу отважному нет преград!

Пьём, поём от души,

И, к счастью, идём мы!

Внезапно юнга, запыхавшись, ворвался в трюм, прервав веселье:

— Вода на исходе! Запасные бурдюки пропали!