Бесплатный фрагмент - Экзистенциалогизмы

Предисловие

Есть ли способ прикоснуться к священному? Можно ли уловить его в слове, формуле, афоризме, стихотворении? Возникает ли оно в ритме, танце, символе или же всегда остается лишь путем в неведомое, встречей с невозможным, молчанием о невыразимом, тайной тайн? Не является ли самой сутью священного его принципиальная непереводимость, внеобразность, внекатегориальность, бессущностность?

Эта книга не ставит этих вопросов и не дает на них ответов. Она лишь пытается удержать моменты жизни, в которые можно уловить привкус священного, ощутить себя в его свете, в его тишине, в его тихом «да», которое оно являет. Эти мгновения, разбросанные по нашей судьбе, выступают из потока бытия божественными островками, когда наше сердце открывается иному — предчувствию будущего, чувству приключения, чувству призвания; когда время замирает или становится качественно другим и все на секунду обретает привкус вечности.

Этот текст представляет собой автобиографию — без фактов, без сюжета, фрагментарную и ненавязчивую, развалины неизвестного храма, белеющие на берегу моря. Но в ней есть своя мелодия, и лишь она одна и остается с нами, когда книга закрыта, лампа погашена и пришла ночь.

Озарения

Эти заметки родились так, как и рождается все настоящее — в одном биении сердца, одним вечером у моря, с темнотой за окном и светом внутри. Каждое написанное слово ложилось на бумагу, становясь загадочным и вечным, становясь застывшим мгновением времени, излучающим свет.

Однажды в автобусе

Однажды я ехал в автобусе, старом автобусе, скрипевшем и кренившемся на поворотах, ехал навстречу солнцу и весне и почувствовал, как на меня беспричинно накатывает счастье. Чистое, золотое, которое будто бы поджидало меня всю мою жизнь именно в этом автобусе. И на одном из поворотов, когда солнце особенно яркими полосками легло на пустое место напротив, сердце замерло, и я вдруг понял, что священно все: священен день сегодняшний, день завтрашний, каждый день лета, каждый лист на ветру, каждое дерево, залитое солнцем, каждый прибрежный камень, вокруг которого шумит море — все это мимолетно, неповторимо, реально и священно.

Вспышки бытия

Уходящий день состоит из вспышек бытия и пустоты небытия между ними. Воспоминания цепляются друг за друга, я их перебираю, лежа в темноте.

Три часа ночи. Приземлившийся самолет раскрывает двери, человек в пальто осторожно ступает на землю. Первая минута после прилета, первая минута у моря. За окном зима, январь. Холод и пальмы, и пальмы в снегу, и все это — первый раз в жизни.

Пять часов утра, пляж, ночное море. Бушующие волны метров десять высотой, зачаровывающие, первозданные. Никого вокруг, темнота, грохот, брызги до небес. Я смотрю на набегающие и разбивающиеся о бетонный берег волны темной воды, сопротивляясь желанию подойти еще ближе.

Семь часов утра, пустой вагон поезда. Дорога петляет вдоль берега возле самой воды, огибает каждый мыс, теряет море из виду и вновь его открывает на каждом повороте. Море проносится мимо, холодное, сверкающее, нереальное, бесконечные серые пустые пляжи. Поезд мчится в маленький городок, едва заметный на карте. Городок из детства, которому принадлежит мое сердце.

Полдень, гостиница. Солнце за колышущейся занавеской. Я смотрю на занавеску, чувствую, что за окном — лето, но понимаю, что там — зима, и замираю, завороженный этим противоречием. Светлая комната, летний полдень, священная минута лета — оцепеневшая минута, выпавшая из времени, которой я оказался причастен здесь и сейчас, ставшая неожиданным, незаслуженным даром. Теплый вечер за окном, мягко качаются шторы, лето внутри и снаружи, тишина.

Вечер. Косые лучи заходящего солнца ложатся на город, все кажется бесконечным. Где-то играет музыка, и вместе с ней я лечу на велосипеде по улицам. Пустые перекрестки, круги света вокруг фонарей, безлюдные дороги, упирающиеся в море, оранжевое солнце, перечеркнутое полосой синего горизонта, быстро садится в воду. Фиолетовые волны набегают на берег. Я съезжаю с дороги на песок, утрамбованный прибоем, перебираю колесами холодную воду, удерживаясь на узкой границе между морем и сушей. Еду по этим фиолетовым волнам куда-то на закат, где еще есть свет, ощущая себя пограничным существом, которое движется вдоль берега куда-то на край Вселенной.

Открываю окно и смотрю в темноту. C высоты верхнего этажа виден весь приморский городок — силуэты десятка домов, приютившихся на берегу, несколько фонарей и надо всем этим — ночное небо, усыпанное яркими звездами. Граница моря и неба, хорошо различимая днем, сейчас стерта, море угадывается лишь по запаху и ветру. Не знаю, зачем я сюда приехал, но сейчас я здесь, смотрю и слушаю ночь, вбираю в себя ее звуки.

Выключаю лампы в остальных комнатах, и весь свет моего скромного жилища собирается в той единственной комнате, где хранятся книги. Стоя у окна и глядя в ночь, оказываюсь на границе между светом книг и тьмой города. На свет бесконечно летят мотыльки и встречают преграду из стекла. Что может быть бессмысленней такой жизни? Но и жизнь мотылька, летящего на свет, полна глубины, но и он получает свою неповторимую часть существования, но и он, так же как и мы, мог бы сказать: если вы прожили один день, то уже видели и свет, и тьму, видели самое главное, и ваша жизнь не напрасна.

Я смотрю в окно, и мне хочется выйти в прибрежную степь, найти тропинку, устремленную к Млечному Пути, и идти по ней всю ночь, слушая ветер, слушая степь и шум набегающего моря. Степь, море, космос — вот лучшие лекарства для души.

Таинство детства

Во сне я увидел море. Увидел — и опять вспомнил, как встретился с ним в первый раз. Но сейчас море было другим. Другим — и тем же. Вечное повторение вечного повторения. Вечный океан, в котором мы пребываем первые девять месяцев и часть которого затем, ограничив поверхностью своего тела, мыслями, надеждами, мы назовем собой. Часть океана, взятая взаймы, которой отмерен срок и которая вернется назад. Человек — существо беспокойное, смертное и состоящее на две трети из океана.

В детстве, как и во всяком начале, скрыта тайна, которая будет сопровождать нас. Рождаясь, мы повторяем полностью всю эволюцию, миллиард лет эволюции концентрируются в виде девяти месяцев развития, от одинокой клетки до самостоятельного существа. Онтогенез — это наше приобщение ко всемирности мира. Именно онтогенез создает то чувство глубинного родства со всей живой Вселенной, со всеми живыми существами, которое в дальнейшем будет сопровождать нас всю сознательную жизнь. Чем мы моложе, тем медленнее течет время, и первые девять месяцев тянутся почти вечно; мы проходим всю историю человечества и, обремененные этой историей и пережитыми миллионами лет, наконец появляемся на свет, в мир, который очень скоро станет для нас родным.

Таинство судьбы

Как определяется наша судьба? Как от волнующего океана еще-не-случившегося, подобно утру освещающего годы нашей юности, со временем остается лишь несколько путей, обретающих осязаемость, плотность и вес настоящей жизни?

В детстве мы уверены, что держим в руках ключ от нас самих. Но на каком-то повороте взросления мы его теряем и, заметив это годам к тридцати-сорока, начинаем себя заново искать, искать в своем прошлом следы пробуждавшейся души. Эти следы внешне ничем не отличаются от обычных событий, мыслей, вещей, но вместе с тем они есть что-то еще, какой-то символ, указание куда-то, по ту сторону нас.

Мы живем как неразумные животные, не умеющие видеть эти священные золотые следы, намеки, подсказки, которые кто-то или что-то разбросало по путям нашей жизни, мы можем лишь споткнуться о них, как кошка, наткнувшаяся на книгу на полу в библиотеке. Мы практически не умеем читать нашу собственную жизнь, нашу собственную книгу света, и это приводит к догадке, что наша подлинная жизнь — не наша, а чья-то, жизнь сквозь нас кого-то неведомого и молчаливого, кем мы никогда не были и никогда не станем, но кто всегда рядом, благосклонно сопровождает нас, все видит, но никогда ни во что не вмешивается.

Подлинная действительность нашей жизни — это действительность иного, это биение в нас, которое не есть мы, но которое есть то единственное, что в нас реально.

Чужой себе

Я ли проживаю свою жизнь? Может быть, вместо меня живет кто-то другой, очень похожий на меня. С моими снами, мыслями и чувствами, но это — не я. Кто-то посторонний делает мои мысли чужими, мое тело — чужим, не дает мне приблизиться к себе. Любой факт биографии, что мне столько-то лет, что я живу в таком-то городе, все это применимо и к нему, неведомому спутнику, и любой факт моей биографии — это и его факт. Но как же тогда написать свою собственную историю?

Невозможно связно рассказать о своей подлинной жизни, ибо она жива и фрагментарна, она тянется невидимой мелодией через те немногие и кратковременные состояния, когда я доподлинно есть, а все остальное проходит мимо и состоит лишь из сна, неприсутствия, небытия, из всего того, чем является обычная жизнь обычного человека.

Знакомо ли тебе ощущение, что самым значимым, самым реальным в твоей жизни было то, что случалось неожиданно — и чем неожиданнее, тем реальнее? Что все эти неожиданности были вот-вот готовы сложиться в твою личную мелодию, ритм, пульс, и его почти удалось поймать — но пришлось отвлечься, и концы нитей опять выскользнули из рук, оставив наедине с суетой бесконечных дел?

Я помню эти моменты, но не могу выстроить из них последовательность. Все выстраивается сразу в несколько линий, идущих в разных направлениях. События не хотят упорядочиваться, каждая линия порождает свою идентичность, свою вселенную, в ней я становлюсь чем-то, стремлюсь куда-то. И эти нити не идут друг за другом, как обрывки единого связного потока, они идут под углом друг к другу, образуя линии и перпендикуляры, параллели и меридианы.

Ты еще не есть ты сам. Ты пока лишь рядом с собой. Часто ли ты прислушиваешься к голосу внутри, который изрекает что-то смутное, но великое? В жилах твоего тела течет ли кровь твоего духа? Страдаешь ли ты от острой нехватки бесконечности в крови? Концентрируешь ли ты в себе непредсказуемость? Встаешь ли рано, чтобы увидеть мир как свет? Боишься ли ты не сбыться?

Летний сон

И вот был мне сон среди дня. И был он солнечный, как само солнце. Гора, поросшая лесом и забытыми тропинками, спускалась к морю и упиралась в трехэтажную гостиницу. Гостиница стояла на грунтовой дороге, начинавшейся слева от горы в прибрежной степи, огибала ее и устремлялась вдоль берега дальше в степь, собирая вокруг себя множество мелких городков. Я ехал на велосипеде по этой дороге, между золотистой степью и шумящим морем, покидая один городок и устремляясь к следующему, а сердце замирало от радости встречи с чем-то новым и неведомым. Я крутил педали, быстрее и быстрее, ощущая, как само это движение превращается в радость будущей встречи, заполняя меня ощущением счастья. И тут я вспомнил, что не первый раз уже оказался в этом месте, что и прежде все начиналось именно здесь, с этой дороги вдоль горы, с этого трехэтажного здания гостиницы.

Наконец я проснулся, тихий, счастливый, полный света и летящего навстречу солнца, и отблеск этого сна еще долго сохранялся на душе.

Кофе с привкусом бесконечности

Утром я перебираю воспоминания прошлого. С раннего детства я сталкивался с чувством бесконечности. Музыка, звучащая на закате, безвозвратность уходящей осени, мерцание звезд в вышине над тобой, когда ты лежишь в поле на спине, вкус мороженого — единственное, что осталось от одного дня в детстве, — и снова вечерняя музыка из кафе на берегу моря вперемешку с ветром, далеким плеском и солнцем, неотвратимо погружающимся в горизонт.

Полный этих воспоминаний, я завариваю кофе. Кофе! Волшебный, непередаваемый, бодрящий! За неимением возможности вдохновляться Духом Святым, мы по утрам вдохновляемся кофе, и крылья души нашей ненадолго расправляются. Кофе добавляет в нашу реальность привкус игры. Вставай рано, пей кофе, и ты увидишь, что мир есть свет!

Я иду в кафе и беру жареную рыбу. Если сегодня чувство бесконечности есть у кофе, то, может, оно будет и у рыбы? О рыба! Я потыкал вилкой в тебя, жареную, тебя, смиренно лежащую на тарелке. Кто же ты? Какое начало обновления несешь ты в мир? И вот я взглянул на тебя, о рыба, внимательно, и почувствовал, как сознание проваливается куда-то за, под, по ту сторону, в безымянные воспоминания о путешествиях со стаей таких же созданий, в скольжение без мыслей в каком-то одном стремящемся движении вперед, и еще дальше — в ощущение глубины времени, в призрак далекого прошлого, в котором существовало здесь это море и этот берег, но еще не было следов человека. Я смотрю на рыбу в кафе и ощущаю себя сотни миллионов лет назад, на берегу какого-то другого океана, прежде бывшего здесь. Причудливые деревья, синие глубины, полные нарождающейся жизни, звенящая тишина, нарушаемая ветром и плеском волн, одиночество. И щемящее предчувствие миллионов веков еще не наступившего будущего, в котором жизнь постепенно и неуверенно начнет выбираться на первозданный берег. Берег, на который однажды приду и я.

Чувство призвания

Иногда захватывающее нас чувство, с трудом поддающееся определению — назовем его «чувством предназначения», — все же пробивается к нам, пробивается из какой-то далекой глубины, подобно лучу света от фонарика из внешнего мира, на который реагирует ребенок, еще не покинувший море, окружающее его в животе матери. Но эти драгоценные моменты быстро блекнут, достигнутые в них прозрения становятся плоскими; кажется, весь живой смысл ускользнул назад в море, оставив на песке собственный скелет. Что остается от отзвучавшей мелодии, если она больше не повторится никогда?

Астрономия

Помню, решение стать астрономом пришло внезапно, в один вечер. Последний класс школы, за окном весна, скоро выпускной, пора выбрать вуз и будущее. Я сел в одиночестве в темной комнате, чтобы найти в себе единственное подлинное настроение, способное объединить все мои стремления, мечты, все мое существо — настроение, которое стало бы разгадкой меня. Долго в тот раз я бродил в себе, но вот наконец схватил нечто за хвост и извлек на свет. И в этот момент явилась истина: нет ничего важнее, чем быть причастным чему-то более значительному, более подлинному, более долговечному, чем собственное «я». И я понял, что мы доходим до реальности лишь тогда, когда наша судьба начинает звучать вместе с судьбой всего человечества.

И тогда я спросил себя: разве есть что-то более реальное, более вечное, чем Земля под нами, Солнце над нами и Космос вокруг нас? Ответ был ясен, и уже без колебаний я устремился к звездам. Так я стал астрономом.

Как я узнал позже, еще Овидий писал: сначала боги создали существ, чей удел — склоняться к земле, и назвали их животными. И лишь потом сотворили существо, которому предназначили взирать на звезды, — и нарекли его человеком. Способность взглянуть в лицо бесконечному — лишь это делает нас людьми. Ибо только тот, кто смотрит на небо и ощущает себя песчинкой, затерянной в бескрайнем мире, способен оценивать вещи в соответствии с их подлинной значимостью.

Как астронома, меня всегда очаровывало выражение «наша галактика». Слово «наша» греет, превращая галактику в нечто интимное, в ощущение большого космического дома. Я живу в «городе», и это — Млечный путь, но есть и пригороды — Большое и Малое Магеллановы облака, галактика Треугольника. Где-то там Земля вращается вокруг Солнца, а Солнце — вокруг таинственного центра Галактики, находящегося в созвездии Стрельца, скрытого от нас в облаке космической пыли.

Мы живем на далеких окраинах, в тихой глубинке Галактики — в узкой полосе, где звезды движутся в такт со спиральными волнами Млечного Пути. Эта гармония движения Солнечной системы и Млечного Пути, а также отдаленность от беспокойного центра делают наше существование особенно спокойным и безопасным. Здесь, вдали от галактической суеты, Солнечная система становится уникальным оазисом среди бескрайней пустоты. Именно поэтому нашу планету миллиарды лет не тревожили космические катастрофы, и на Земле успела зародиться жизнь.

Как и все астрономы, я не мог отделаться от мысли, что звезды похожи на песчинки, и увлеченно размышлял, чего больше — звезд во Вселенной или песчинок на Земле; как и все, я удивлялся спиральным галактикам, напоминающим морские раковины, выброшенные на берег, а во всей Вселенной видел особенный узор, образуемый морской пеной и островками чистой воды, ненадолго возникающий в узкой полосе между убегающей одной волной и набегающей следующей.

Вспоминаю, как во время дежурства в обсерватории читал по ночам и перебирал, как молитву, имена звезд: Сириус, Антарес, Бетельгейзе, Проксима Центавра, Вега. Каждое имя имело свой вкус, свой цвет, свой спектр, который можно было разложить и прочитать, как стихотворение. Ближе к утру звезды, имена которых я успел воскресить за ночь, обновленными и помолодевшими возвращались назад на небо, и оставалось только завершить это обновление последним штрихом, произнося «Солнце» и ощущая долгожданный покой в душе, словно шаман, завершивший ночной обряд, без которого день мог и не наступить.