Бесплатный фрагмент - Опыт трагического

Введение

«Я полагаю, что человеческое сознание — огромная ошибка эволюции. мы стали копаться в себе, и часть природы оказалась от неё изолирована. мы — создания, которых, по законам природы, быть не должно… мы — существа, поглощенные иллюзией индивидуальности, этим придатком сенсорного опыта и чувств. мы запрограммированы, что каждый человек — это личность. но на самом деле мы никто…»

— Растин Коул, «Настоящий детектив»

Настоящая работа продолжает философскую линию, связанную с исследованием трагического как предельного когнитивного и онтологического состояния. Она выросла моей переводческой и исследовательской деятельности, направленной на введение в русскоязычный контекст трудов Петера Весселя Цапффе. В 2024 году мною был завершён первый полный перевод его книги «О трагическом», а позднее получен доступ к полному собранию его сочинений в 10 томах из Национальной библиотеки Норвегии в Осло. После многочисленных отказов и сложностей с авторскими правами, первые русские издания трудов Цапффе, благодаря моему сотрудничеству с издательством «Тотенбург», впервые увидели свет в России в 2025 году — уже после завершения написания данной работы. Этот материал стал основой для критического осмысления границ философии трагического в контексте современных онтологических, когнитивных и нейропсихологических подходов.

Настоящий текст написан от имени двух фигур — профессора Н. и профессора П. Это не два автора и не два полемических взгляда. Это две теоретически оформленные позиции, через которые проводится философский анализ границ человеческого существования. Такой способ изложения выбран сознательно, с целью подчеркнуть, что человек — не фиксированная сущность, а динамическая система состояний, в которой сосуществуют различные, иногда противоположные режимы интерпретации. Разделение на проф. Н. и П. не сколько литературный прием, сколько попытка показать всю внутреннею сложности и непостоянность разума.

Профессор Н. предлагает интерпретацию человеческого существования в рамках концепта лиминарного принятия — модели сознательного удержания в состоянии онтологической неопределённости без прибегания к компенсаторным стратегиям. Его подход основан на отказе от нормативных нарративов и апелляций к финальным смыслам. Лиминарное принятие формализует состояние субъекта, находящегося на пределе между объяснимым и невыразимым. В центре позиции проф. П. — скромность, этическое воздержание и отказ от метафизических обоснований. Он рассматривает человеческое мышление как систему прогнозирующего кодирования, вынужденную действовать в условиях постоянной неполноты информации и неопределённости среды.

Профессор П. выступает с критикой как предложенной модели лиминарного принятия, так и философии Цапффе в её нормативной части. Его позиция базируется на понятийном введении категории различающего опыта как онтологически первичного уровня реальности. В его интерпретации опыт представляет собой не эмпирическое содержание сознания, а фундаментальное, неразложимое взаимодействие системы с действительностью, предшествующее любой попытке осмысления. Опыт включает как когнитивные, так и аффективные компоненты, и не сводится ни к восприятию, ни к смыслу, ни к нарративной структуре.

В этой логике все формы философского реагирования — включая лиминарное принятие проф. Н. — выступают вторичными по отношению к опыту, который их обусловливает, но сам при этом остаётся неизбыточным по отношению к ним. Позиция проф. П. может быть охарактеризована как онтологически ориентированный пессимизм, свободную от эстетизированной меланхолии (характерной для Чорана или Короко) и от романтизированной негативности. В отличие от Лиготти, проф. П. исключает эстетизацию отчуждения, концентрируясь на аналитической фиксации того, что никакая модель не может исчерпать структуру реальности, поскольку последняя всегда уже дана в необратимом переживании.

Таким образом, исследование задаёт двухуровневую перспективу:

— с одной стороны, оно предлагает методологию работы с экзистенциальной неопределённостью

— с другой — демонстрирует пределы любой методологии, фиксируя то, что переживание мира не редуцируется ни к структуре, ни к норме, ни к этике.

Подобная двухчастная структура выбрана осознанно: она позволяет рассмотреть мышление не как единую завершённую систему, а как множественность возможных реакций на одну и ту же онтологическую проблему. Исследование не стремится привести к синтезу позиций и не навязывает читателю готового вывода. Оно предоставляет возможность рассмотреть различие как форму продуктивной напряжённости между попыткой когнитивного удержания и признанием необратимого потока опыта.

Решение — принять ли одну из этих позиций, колебаться между ними или отказаться от обеих — остаётся за читателем.

Часть 1. Экзистенциальные пределы разума

Глава 1. Слепое усложнение

В данной главе пойдёт речь о фундаментальных основах, с которых начинается история усложнения материи. Мы рассмотрим, как из первичных форм вещества зарождались сложные структуры, приведшие к возникновению жизни, разума и осознания. Эта глава посвящена истокам всего существующего и их роли в формировании сложного мира, который мы наблюдаем сегодня.

Этот рассказ был необходим, поскольку все далее обсуждаемые темы начали свой ход с того, где и в какой форме появилось первое вещество. Всё, что произошло впоследствии, — лишь его усложнение, результат естественного развития. Без понимания этого будет сложно до конца осмыслить те философские и экзистенциальные вопросы, которые затрагиваются в книге.

Если вы уже знакомы с содержанием, то можете сразу перейти к 4 пункту первой главы — «Экзистенциальный предел прогнозирования».

В течение многих веков человечество пыталось понять происхождение мира и жизни. Ранние представления часто объясняли всё существующее как результат замысла высшей силы. В античные времена философы, такие как Платон и Аристотель, искали порядок и цель в природе, предполагая, что мир был устроен по некой разумной причине. Средневековье принесло с собой идеи о божественном творении, в которых жизнь и вся Вселенная считались результатом творческого акта Бога.

Однако с развитием науки в новое время эти представления начали оспариваться. В XIX веке Чарльз Дарвин предложил свою теорию эволюции через естественный отбор, которая перевернула представление о мире и жизни. Дарвин показал, что разнообразие форм жизни не является результатом какого-то конкретного замысла, а скорее, следствием случайных мутаций и отбора, который обеспечивает выживание наиболее приспособленных особей. Эволюция, как он утверждал, не имеет конечной цели и не движется к совершенству, она — это непрерывный процесс изменений, где каждое поколение адаптируется к изменяющимся условиям.

Однако, несмотря на научные объяснения, многие продолжали искать цели и смысл в процессе эволюции. Наука, вооружённая бритвой Оккама, не только устранила из уравнения идею божественного замысла, но и саму концепцию конечной цели. Эволюционный биолог Ричард Докинз, развивая этот подход, использует метафору «слепого часовщика», чтобы объяснить, что эволюция — это не целенаправленный процесс, а случайный и бессознательный механизм, в котором нет заранее определённой цели или замысла, но который тем не менее приводит к сложным и организованным результатам. Он писал:

Эволюция не имеет никаких долговременных целей. Не существует никаких отдалённых целей, никакого финального совершенства, которое могло бы служить критерием отбора, хотя человеческое тщеславие и лелеет абсурдную мысль о том, что наш вид является заключительной целью эволюции. В реальной жизни критерий для отбора всегда краткосрочен — это простое выживание; или строже говоря — репродуктивный успех. То, что по прошествии геологических эпох ретроспективно выглядит как движение к достижению какой-то отдалённой цели, на деле же — всегда побочное следствие многих поколений краткосрочного отбора. Наш «часовщик» — нарастающий естественный отбор — слеп к будущему и не имеет никаких долговременных целей.

Об этом мы и поговорим далее.

1. Возникновение сложного мира

1.1 Самоорганизация и отсутствие цели

Современное научное представление об устройстве Вселенной отвергает идею о целенаправленности или изначальном замысле. Вместо этого мир, каким мы его знаем, является результатом процессов самоорганизации и постепенного усложнения, происходящих в рамках физических законов. Эти процессы не были вызваны внешней целью, а развивались из-за взаимодействий множества элементов в огромных временных масштабах.

Фундаментальные открытия в физике и космологии показали, что Вселенная возникла в результате Большого взрыва около 13,8 миллиардов лет назад. Концепция Большого взрыва была впервые предложена бельгийским учёным Жоржем Леметром в 1927 году и получила подтверждение в 1965 году, когда Арно Пензиас и Роберт Вилсон обнаружили реликтовое излучение.

На начальных этапах существования Вселенной материя и энергия были распределены хаотично и однородно. Со временем, в результате флуктуаций плотности и действия гравитации, начали образовываться первые структуры: скопления газа, звёзды и галактики. Эти процессы были естественным следствием физических законов, таких как термодинамика и гравитация, а не результатом какого-либо замысла.

1.2 Роль энтропии и усложнение систем

Ключевым понятием, объясняющим усложнение Вселенной, является энтропия. Согласно второму закону термодинамики, сформулированному в 1850-х годах Рудольфом Клаузиусом, энтропия (мера беспорядка) в изолированных системах стремится возрастать. Однако это не означает, что порядок невозможен. Локально могут возникать организованные структуры, если это сопровождается увеличением энтропии в окружающей среде. Например, формирование звёзд и планет сопровождается выделением энергии и увеличением энтропии в окружающем пространстве.

Таким образом, сложные системы возникают как побочный эффект стремления Вселенной к состоянию равновесия и максимального беспорядка. Из простых взаимодействий и процессов самоорганизации постепенно возникают более сложные структуры и узоры.

1.3 Хаос и нелинейные динамические системы

Дальнейшее понимание возникновения сложности связано с изучением нелинейных динамических систем и теории хаоса. В 1963 году американский математик и метеоролог Эдвард Лоренц обнаружил, что малые изменения начальных условий могут приводить к значительным и непредсказуемым последствиям (эффект бабочки). Это объясняет, как из простых физических законов могли возникнуть чрезвычайно сложные явления, такие как климатические системы, галактические структуры и, в конечном итоге, химические процессы, ведущие к жизни.

Хаотические системы, несмотря на их кажущуюся непредсказуемость, подчиняются определённым правилам и могут демонстрировать самоорганизующиеся паттерны. Примеры включают снежинки, молнии, фракталы и турбулентные потоки. Эти процессы показывают, что сложность может возникать спонтанно без внешнего управления или цели.

1.4 Вселенная как химическое усложнение

После формирования первых звёзд начался процесс синтеза более тяжёлых элементов из водорода и гелия. В результате термоядерных реакций внутри звёзд возникли элементы, необходимые для возникновения жизни: углерод, кислород, азот и другие. Этот процесс, известный как звёздный нуклеосинтез, был объяснён в середине XX века Фредом Хойлом и его коллегами.

Когда массивные звёзды взрывались как сверхновые, эти элементы рассеивались по Вселенной, становясь строительным материалом для новых звёзд, планет и, в конечном итоге, живых организмов.

Усложнение Вселенной происходило постепенно: сначала образовались галактики, звёзды и планеты из первичного газа, затем синтезировались более сложные химические элементы и соединения, а в итоге сформировались сложные молекулы и условия, необходимые для возникновения жизни. Эти процессы не имели заранее заданной цели, но создали основу для дальнейших этапов, включая биологическую эволюцию.

Таким образом, возникновение сложного мира — это история самоорганизации, основанной на физических законах. Из хаотичных и простых состояний через миллиарды лет взаимодействий и увеличения энтропии возникла Вселенная, богатая разнообразием структур и процессов. Это заложило основу для следующего этапа — возникновения жизни.

2. Возникновение жизни

Современная наука утверждает, что жизнь возникла в результате естественных химических процессов, а не благодаря целенаправленному действию или высшему замыслу. Примерно 3,5–4 миллиарда лет назад на Земле появились первые признаки жизни, и процесс, приведший к этому, называется абиогенезом — самопроизвольным возникновением живых систем из неживой материи.

Гипотеза о «первичном бульоне», предложенная Александром Опариным и Джоном Холдейном, стала основой для изучения условий ранней Земли, которые могли способствовать возникновению органических молекул. Эксперимент Миллера-Юри (1953) продемонстрировал, что при воздействии электрических разрядов на смесь газов, содержащих аммиак, метан и водород, образуются аминокислоты, являющиеся строительными блоками белков.

Эти химические реакции не были направлены на достижение какой-либо цели, а происходили в результате взаимодействий молекул, подчиняясь природным физическим законам. Постепенно из этих простых молекул начали формироваться более сложные структуры, такие как РНК, способные к саморепликации. Это привело к гипотезе «РНК-мира», выдвинутой Карлом Вёзе и Лесли Оргелом в 1960-х годах, которая предполагает, что первые молекулы жизни могли быть РНК, способными к самовоспроизведению без участия белков. РНК может служить как катализатор химических реакций, так и носителем информации, что даёт основание считать её первым шагом к сложной биологической жизни.

Самопроизвольное возникновение жизни и отсутствие внешней цели в этом процессе подтверждает идею о том, что эволюция жизни является случайным, направленным не на цель, а на подчинение естественным законам химии и физики.

Процесс возникновения жизни продолжался с образованием первых клеток — примитивных организменных структур, окружённых мембраной. Эти клетки могли обеспечивать обмен веществ и защищать химические реакции внутри себя от внешней среды. Таким образом, эволюция начала свой ход. Формирование клеток положило начало живым существам, способным к обмену веществ, воспроизведению и взаимодействию с окружающей средой.

В 1859 году Чарльз Дарвин в своём труде «О происхождении видов» предложил теорию естественного отбора. Дарвин утверждал, что те организмы, которые лучше адаптированы к окружающей среде, имеют больше шансов на выживание и передачу своих генов следующему поколению. Этот процесс происходит без участия какой-либо целеустремлённости или предопределённости, он представляет собой результат случайных изменений, ведущих к повышению приспособленности к определённой среде.

Эволюция является процессом изменений и адаптации, не имеющим конечной цели или заранее определённой точки. Это механизм, основанный на случайных мутациях, которые приводят к изменениям в популяциях организмов, а смерть служит процессом удаления менее приспособленных существ. В этом контексте смерть является не окончанием жизни, а её неизбежной частью, необходимой для того, чтобы более приспособленные организмы могли продолжить своё существование. Смерть, таким образом, играет ключевую роль в поддержании баланса и прогресса видов, обеспечивая «очистку» от менее приспособленных генов.

Открытие структуры ДНК в 1953 году Джеймсом Уотсоном и Фрэнсисом Криком, основанное на рентгеноструктурных данных, положило начало новому этапу в биологии. ДНК была расшифрована как молекула, которая кодирует генетическую информацию, передаваемую от поколения к поколению. Гены стали основными единицами наследственности, содержащими инструкции для синтеза белков, которые играют ключевую роль в функционировании организма.

Генетика также показала, как происходит мутация, когда случайные изменения в генах приводят к изменениям в организме. Эти мутации могут быть полезными, нейтральными или вредными, и в зависимости от того, как они влияют на выживаемость организма, они могут быть переданы в следующем поколении. Процесс экспрессии генов и их регуляция через эпигенетические механизмы (например, метилирование ДНК) добавляют дополнительные слои к пониманию того, как организмы приспосабливаются к окружающей среде.

Значение мутаций и их влияния на организм раскрывается через концепцию «негативного отбора», который уничтожает организмы с вредными мутациями, и «положительного отбора», который усиливает существование тех, кто лучше приспособлен. Включение эпигенетики в современное понимание эволюции позволяет более полно осознавать, как внешняя среда может влиять на генетические изменения и адаптацию видов.

Теория многоуровневого отбора, предложенная учеными, такими как Уильям Гамильтон и Ричард Докинз, значительно расширяет наше понимание эволюции. Докинз, в своей знаменитой книге «Эгоистичный ген» (1976), выдвинул идею, что основные единицы эволюции — это не организмы, а гены, стремящиеся к саморепликации и распространению. С его точки зрения, организм становится лишь носителем генов, а эволюция, по сути, направлена не на выживание индивидов, а на сохранение и распространение генетической информации, передаваемой через поколения.

Согласно этой теории, эволюция не рассматривает организм как самостоятельную цель, а скорее, как средство для передачи генов в следующие поколения. Это приводит к понятию «эгоистичного гена», где каждый ген действует как своего рода «инструмент», заботящийся о собственном сохранении в популяции. Эволюция, таким образом, действует на уровне генов, а не отдельных организмов.

Важным моментом в развитии этой теории является понятие многоуровневого отбора. Отбор может происходить не только на уровне отдельных организмов, но и на уровне генов, групп, а также видов. В этом контексте, можно рассматривать эволюцию как процесс, в котором выбираются не только самые приспособленные особи, но и те генетические комбинации, которые повышают шансы на выживание популяций или групп.

Одним из примеров, который иллюстрирует многоуровневый отбор, является феномен появления организмов с одинаковыми чертами, например, эффект зеленой бороды. Представьте себе, что среди популяции животных появляется группа особей, которые случайным образом развивают уникальную особенность — зелёную бороду. это концепция, предложенная Ричардом Докинзом для иллюстрации идеи, как невыгодные на индивидуальном уровне черты могут быть сохранены и распространены через групповой отбор. В данном случае, особи с «зелёной бородой» (символическая черта, которая выделяет их среди других) могут не иметь явных преимуществ для выживания, но если такие особи образуют группу, то их схожие признаки способствуют кооперации и поддержке внутри группы, увеличивая шансы на выживание её членов. Таким образом, эта черта может быть выгодной на уровне группы, даже если она не приносит прямой выгоды индивидам. Зеленая борода может быть выбрана в рамках группового отбора, где в группе возникает взаимное сотрудничество или даже «сигналы» для взаимодействия с другими особями, что способствует выживанию целого сообщества. Таким образом, эволюция на уровне группы может привести к распространению этой черты, если она способствует кооперации и социальным взаимодействиям, что увеличивает шансы на выживание всей группы.

Докинз в своей теории также учитывает важность альтруизма в эволюции. Он утверждает, что индивиды, которые действуют в интересах группы, могут способствовать сохранению своих генов, даже если их поведение не приносит им прямой выгоды. Индивид способствует выживанию других особей, например, родственников или членов своей группы, за счет своих собственных рисков. В таком контексте, если особь с зелёной бородой помогает другим членам своей группы выжить, то её действия могут улучшить общий успех всей группы, и эти черты будут поддерживаться и усиливаться на уровне группы.

Рассмотрение эволюции как процесса, который происходит на нескольких уровнях, позволяет включить не только организмы, но и более широкие эволюционные единицы, такие как популяции, экосистемы и даже виды. Например, в рамках многоклеточных организмов или сообществ организмов с одинаковыми чертами (например, поведение или физические особенности) существует вероятность того, что эти черты будут поддерживаться за счет альтруистического поведения, способствующего общему успеху группы. Однако такое поведение важно не только для выживания конкретных особей, но и для распространения их генов на уровне всей популяции.

Одним из ярких примеров такого явления может служить симбиоз — тесное взаимовыгодное существование разных видов. Когда два или более видов кооперируются друг с другом, их шансы на выживание возрастают, и их черты могут быть поддержаны и усилены через эволюционные механизмы. Таким образом, черты, такие как зелёная борода, в долгосрочной перспективе могут распространяться не только на уровне отдельных организмов, но и в рамках более сложных биологических систем, что способствует общему выживанию группы.

Сегодня считается, что отбор происходит на нескольких уровнях:

Генетический уровень: Отбор происходит на уровне отдельных генов. Гены, которые способствуют успешному выживанию и размножению своих носителей, закрепляются в популяции, передаваясь следующим поколениям. Такой отбор фокусируется на том, как конкретные генетические вариации могут увеличивать свою частоту в популяции благодаря их влиянию на организм или на своих копий в других организмах.

Индивидуальный уровень: Отбор действует на уровне организмов. Особям, обладающим признаками, повышающими их шансы на выживание и успешное размножение, удаётся передать свои гены следующему поколению. Это приводит к распространению выгодных адаптаций в популяции и закреплению признаков, которые повышают индивидуальную приспособленность.

Родственный отбор (кин-отбор): Отбор происходит через помощь близким родственникам, которые несут схожие гены. Альтруистичное поведение по отношению к родне может повышать шансы на распространение общих генов, даже если оно снижает индивидуальные шансы на выживание. Такой отбор объясняет возникновение кооперативного поведения в семейных группах и колониях.

Групповой уровень: Отбор происходит на уровне групп организмов. Группы, в которых члены кооперируют и поддерживают друг друга, могут иметь преимущество перед группами, где преобладает эгоистичное поведение. Конкуренция между такими группами может приводить к отбору кооперативных стратегий, усиливающих успех группы в целом.

Уровень экосистем или симбиотических сообществ: Отбор может происходить на уровне целых экосистем или сообществ, состоящих из взаимосвязанных видов. В таких системах устойчивые взаимодействия, такие как симбиоз, кооперация и взаимная поддержка, могут способствовать успешному существованию всех участников сообщества. Если экосистема или симбиотическое сообщество успешно справляется с изменениями окружающей среды и сохраняет свою стабильность, это может способствовать выживанию и распространению всех входящих в него видов. Хотя такой уровень отбора является спорным, примеры совместной эволюции показывают, что сложные сообщества могут формироваться благодаря кооперативным и взаимовыгодным отношениям между разными организмами.

Современные исследования поддерживают идеи многоуровневого отбора, показывая, как кооперация на уровне групп и сообществ может способствовать эволюционному успеху.

Важно отметить, что эволюция, как процесс, в значительной степени зависит от случайных мутаций, которые могут либо помочь, либо повредить организму. Однако наличие направленности в эволюции также не исключается. С каждым поколением виды становятся более приспособленными к своей среде, но это происходит не через заранее определённые цели или проекты, а как результат взаимодействий случайных изменений с действующими экологическими и социальными факторами.

Эволюция не имеет заранее заданной цели или конечной точки. Важным моментом является то, что она не направлена на создание совершенных существ, а просто на приспособление к конкретным условиям, в которых организм существует. В этом смысле эволюция представляет собой не столько развитие, сколько процесс бесконечных адаптаций и изменений.

3. Возникновение разума

Разум — это сложнейшее достижение эволюции, ставшее ключевым фактором успеха многих видов, особенно человека. В этой части мы рассмотрим, как эволюция привела к возникновению разума, исследуем различия в развитии когнитивных способностей у млекопитающих и головоногих и разберём, как мозг использует прогнозирующее кодирование и Байесовские подходы для обработки информации.

Возникновение разума: эволюционные предпосылки

Эволюция разума — это постепенный процесс развития всё более сложных когнитивных способностей, таких как обучение, память, прогнозирование и саморефлексия. Разум не возник внезапно: его появление было результатом миллионов лет адаптации к меняющимся условиям среды.

Наиболее значительные шаги на пути к разуму включают развитие сенсорных систем и памяти, которые позволили организмам накапливать информацию об окружающей среде и использовать её для выживания. Появление ассоциативного обучения дало способность связывать стимулы и реакции, что помогало предугадывать опасности и возможности. Развитие пространственного мышления позволило животным представлять окружающий мир и планировать свои действия. Наконец, социальное взаимодействие внутри групп способствовало формированию коммуникации и появлению более сложных стратегий поведения.

Со временем эти элементы эволюционировали в сложные когнитивные системы, способные к абстрактному мышлению, самосознанию и планированию будущего.

Различия в эволюции разума

Интересным примером эволюции разума являются млекопитающие и головоногие моллюски, например, осьминоги — два различных пути развития интеллекта в ходе эволюции, которые демонстрируют многогранность и разветвлённость эволюционного ландшафта интеллекта. Помимо них существуют и другие независимые направления, такие как социальный интеллект у насекомых — пчёл и муравьёв, основанный на коллективном поведении, а также развитие сложных форм коммуникации и решения задач у птиц, например, воронов и попугаев. Эти различные пути отражают разнообразие адаптаций к условиям окружающей среды и способам выживания.

Млекопитающие, включая человека, развивали свой разум в условиях социального взаимодействия и жизни в группах, что способствовало формированию сложных социальных структур. Их когнитивные способности ориентировались на решение задач кооперации, конкуренции и социальной коммуникации, что привело к появлению социальной иерархии, способности к эмпатии, развитию теории разума — понимания мыслей и намерений других, а также возникновению языка и абстрактного мышления. Мозг млекопитающих обладает развитой корой больших полушарий, особенно лобными долями, которые отвечают за планирование, самоконтроль и принятие решений. Кроме того, мозг тесно связан с гипоталамусом и эндокринной системой, что обеспечивает гормональную регуляцию поведения в ответ на внешние и внутренние стимулы.

В противоположность этому, головоногие моллюски эволюционировали в условиях одиночного существования и необходимости гибкой адаптации к разнообразным средам океана. Их когнитивные способности направлены на решение пространственных задач, маскировку, тактическое поведение и независимое управление конечностями. Уникальная особенность мозга головоногих — около двух третей нейронов расположено в щупальцах, что позволяет конечностям функционировать автономно, принимать локальные решения без постоянной передачи сигналов в центральный мозг. Эта архитектура обеспечивает осьминогам высокую степень независимости и гибкости в манипуляциях с окружающей средой.

В обоих случаях мозг служит адаптационным органом, который обрабатывает информацию о внешнем мире и принимает решения исходя из потребностей организма. Однако млекопитающие развивали центрально организованный мозг для координации действий и социальных взаимодействий, тогда как осьминоги используют локальные мозговые структуры, позволяющие частям тела действовать независимо. Это отражает разные эволюционные стратегии: млекопитающие опираются на коллективное поведение и сложные социальные связи, а осьминоги — на индивидуальные решения и максимальную гибкость в манипуляциях с окружающей средой.

Таким образом, изучение этих примеров позволяет лучше понять, каким образом разум может развиваться по разным траекториям, формируясь под влиянием уникальных условий выживания и взаимодействия с миром.

Принцип работы мозга

Мозг состоит из миллиардов нейронов, которые обрабатывают информацию и координируют действия организма. Эти нейроны общаются друг с другом с помощью химических веществ, называемых нейромедиаторами. Когда нейрон активируется, он передает электрический импульс, который доходит до синапса — места контакта с другим нейроном. Здесь этот электрический сигнал преобразуется в химический, с помощью нейромедиаторов, которые распространяются через синаптическую щель и активируют рецепторы на следующем нейроне.

Основные нейромедиаторы, такие как дофамин, серотонин и глутамат, регулируют важнейшие аспекты поведения и восприятия. Например, дофамин связан с мотивацией и системой вознаграждения, а серотонин влияет на настроение и уровень тревожности. Глутамат является основным возбуждающим нейромедиатором, играющим ключевую роль в процессах обучения и памяти.

Влияние гормонов на работу мозга

Гормоны играют ключевую роль в регулировании поведения и физического состояния. Например, кортизол, гормон стресса, вырабатывается в ответ на угрозы и помогает организму справляться с экстренными ситуациями, но если его уровень остаётся повышенным, это может привести к хроническому стрессу, депрессии и ухудшению когнитивных функций. Окситоцин, в свою очередь, способствует укреплению социальных связей и эмпатии, что важно для сложных форм общения и взаимодействия.

Влияние гормонов на мозг регулируется через гипоталамус, который контролирует работу гипофиза и, таким образом, взаимодействует с эндокринной системой, обеспечивая интеграцию когнитивных и физиологических процессов.

Микробиота и её влияние на мозг

Микробиота, или совокупность микроорганизмов, обитающих в нашем теле, также имеет важное значение для функционирования мозга. В последние десятилетия стало ясно, что микробы, особенно те, что живут в кишечнике, оказывают влияние на поведение, эмоции и когнитивные процессы. Это взаимодействие между мозгом и микробами называется микробиомно-мозговой осью.

Некоторые микробы могут влиять на уровень нейромедиаторов, таких как серотонин, который вырабатывается в кишечнике, а также влиять на воспалительные процессы, что в свою очередь может сказаться на функционировании нервной системы. Например, нарушение баланса микробиоты связано с развитием депрессии, тревожных расстройств и даже нейродегенеративных заболеваний, таких как болезнь Альцгеймера.

Эволюция и развитие этих систем

Со временем, в процессе эволюции, у различных видов животных, включая человека, эти системы становились всё более сложными и адаптированными к окружающей среде. В мозге человека можно выделить несколько уровней развития: от древних структур, которые были у наших предков, включая рептилий, до более сложных и специализированных отделов, таких как неокортекс, отвечающий за абстрактное мышление, планирование и самосознание.

У рептилий и их предков, включая древние млекопитающие, существовала часть мозга, которая отвечала за базовые функции выживания, такие как инстинкты, агрессия и сексуальное поведение. В процессе эволюции, с развитием более сложных когнитивных функций, к этому древнему мозгу присоединились новые структуры, такие как лимбическая система, отвечающая за эмоции, и неокортекс, который развился у млекопитающих и позволяет выполнять более сложные когнитивные задачи, такие как абстракция, планирование и самоанализ.

Эти изменения привели к созданию мозговых структур, которые обрабатывают информацию с учётом не только текущих событий, но и предсказаний будущих состояний, что позволяет адаптироваться к меняющимся условиям окружающей среды. Эволюция мозга не только улучшила механизмы выживания, но и создала условия для более сложных форм поведения, таких как социальные взаимодействия, эмпатия и язык.

Байесовский подход к разуму — принцип свободной энергии и теория прогнозирующего кодирования

Теория прогнозирующего кодирования (Predictive Coding) и её основы, связанные с Байесовскими подходами, занимают ключевое место в современном понимании того, как мозг воспринимает и обрабатывает информацию. В отличие от традиционных представлений о восприятии, согласно которым мозг просто реагирует на сенсорные данные, теория прогнозирующего кодирования утверждает, что мозг активно строит модели мира и использует их для предсказания будущих событий. Эти предсказания затем сопоставляются с реальной сенсорной информацией, поступающей через органы чувств. Ошибка предсказания — разница между тем, что мозг ожидает, и тем, что он действительно воспринимает — является сигналом для обновления ментальной модели. Этот процесс позволяет мозгу минимизировать затраты энергии, ускоряя восприятие и повышая адаптивность, что является основой для эффективного функционирования когнитивных процессов.

В последние десятилетия теория прогнозирующего кодирования всё чаще рассматривается как часть более общего Принципа свободной энергии (Free energy principle), который объединяет её с байесовским выводом, теорией активного вывода (Active Inference) и другими подходами, связанными с минимизацией неопределенности и адаптацией к изменениям окружающей среды. Однако, несмотря на растущий интерес к этому интегративному подходу, прогнозирующее кодирование само по себе остаётся фундаментальной концепцией для понимания того, как мозг строит модели мира и обновляет их на основе новых данных. В данной работе основное внимание будет уделено именно прогнозирующему кодированию, его нейробиологическим механизмам и роли в когнитивных процессах.

Исторические корни теории прогнозирующего кодирования действительно восходят к работам Пьера-Симона Лапласа, который, в свою очередь, заложил основы концепции детерминизма. Лаплас, как один из первых, рассмотрел идеи вероятности и детерминизма в контексте того, как можно было бы предсказать будущее, если бы было доступно полное знание о текущем состоянии вселенной. Его гипотеза о «демоне Лапласа», который мог бы с абсолютной точностью предсказать будущее, основывалась на идее, что, если бы мы знали все параметры микросостояний, включая положение и скорость всех частиц, то все события — включая мысли и действия человека — могли бы быть предсказаны.

Однако сама концепция прогнозирования и построения моделей мира начала развиваться значительно позже. В XVIII и XIX веках идеи Лапласа о детерминизме начали подвергать сомнению современные философы и ученые, такие как Исаак Ньютон, Карл Фридрих Гаусс и другие. Идеи, связанные с вероятностными расчетами и неопределенностью, стали набирать популярность с развитием статистики и термодинамики.

В XX веке работы Клауса Хейслера, Ричарда Фейнмана, и Яна Френкеля стали важным шагом к пониманию того, как предсказания могут работать в условиях неопределенности и как мозг может строить гипотезы в условиях вероятности и не идеальности. Эти ученые предложили математические подходы, которые, в конечном счете, заложили основы для теории прогнозирующего кодирования в нейробиологии.

Не менее важным вкладом в развитие идеи прогнозирования и теории кодирования стали работы исследователей в области нейронауки в середине XX века, таких как Бенжамен Либет и Нобель лауреаты Роджер Сперри и Жан-Пьер Шевалье. Либет, например, провел эксперименты, которые продемонстрировали, что мозг начинает процесс принятия решений за несколько секунд до того, как человек осознает свой выбор, что ставило под сомнение идею о полном контроле над поведением.

Однако теории, сходные с прогнозирующим кодированием, начали активно развиваться лишь в конце XX и начале XXI века. Ключевую роль в этом сыграли работы, связанные с исследованием нейропластичности и адаптивных механизмов мозга. Нейробиологические исследования, включая исследования нейромедиаторов, таких как дофамин, и влияние нейронных сетей, позволили сделать важные выводы о том, как мозг использует прогнозирование и модели для восприятия окружающего мира. Основоположники теории прогнозирующего кодирования, такие как Карл Фридрих фон Вайцзеккер и Грегори Хупер, предложили, что мозг всегда формирует гипотезы о будущем на основе прошлого опыта и коррелирует их с поступающей сенсорной информацией.

Теорема Байеса, предложенная английским математиком Томасом Байесом в XVIII веке, стала важным математическим инструментом для анализа и обновления вероятностных гипотез в свете новых данных.

Суть теоремы заключается в том, что она позволяет пересчитывать вероятность гипотезы, исходя из того, какие данные становятся известны. Теорема Байеса, описывает, как обновляется вера (или вероятность) гипотезы в ответ на новую информацию. В контексте мозга эта теорема может быть использована для объяснения того, как нейронные сети обновляют свои предсказания о будущем, учитывая, как старый, так и новый опыт.

В контексте теории прогнозирующего кодирования эта теорема и формула иллюстрирует, как мозг обновляет свои гипотезы (или предсказания) о мире, основываясь на новых сенсорных данных. Когда мозг сталкивается с новыми событиями (данными), он пересматривает свою априорную вероятность (предсказания), чтобы учитывать эти данные, что позволяет улучшить точность будущих предсказаний.

Таким образом, этот процесс отражает ключевую особенность прогностического кодирования, заключающуюся в том, что мозг не просто реагирует на данные, а активно пересматривает свои ожидания на основе новых входных данных, всегда стремясь к минимизации ошибок предсказания.

Применение байесовской теоремы к нейробиологии и когнитивной науке стало возможным в 1980-х годах, когда ученые начали понимать, как мозг может использовать вероятностные методы для решения проблем неопределенности. В этой парадигме мозг рассматривается как «байесовский инференсер» (интерпретатор), который строит гипотезы о мире и обновляет их в ответ на сенсорную информацию, используя принципы вероятности. Байесовская модель подразумевает, что мозг сохраняет вероятностные модели будущих событий и корректирует их, основываясь на ошибках предсказаний, что непосредственно связано с теорией прогнозирующего кодирования.

Это обновление вероятностных гипотез имеет важное значение, потому что позволяет мозгу не только адаптироваться к изменениям окружающей среды, но и учесть неопределенность в мире, даже если информация неполна. В этом смысле теорема Байеса и её приложения стали основой для того, чтобы понять, как мозг, сталкиваясь с неопределенностью, способен улучшать свои предсказания и предсказывать будущее с учетом прошлых знаний.

Таким образом, связь теории прогнозирующего кодирования с теоремой Байеса стала ключевым моментом в развитии нейробиологических моделей, которые объясняют, как мозг обрабатывает информацию и использует вероятностные вычисления для предсказания будущего. Байесовская теория, будучи основой для обработки неопределенности и адаптации, обеспечила важный математический и когнитивный инструмент для понимания того, как работает мозг в условиях постоянной неопределенности и изменчивости мира.

Прогнозирующее кодирование как адаптивный механизм

В основе теории прогнозирующего кодирования лежит принцип, что мозг не только реагирует на внешние стимулы, но и активно прогнозирует их, используя существующие модели мира. Мозг строит гипотезы о том, что произойдёт в будущем, и сопоставляет их с текущей сенсорной информацией. Если предсказания совпадают с реальностью, ошибка предсказания минимизируется, что позволяет мозгу эффективно использовать свои ресурсы. Если же возникает ошибка — несоответствие между предсказанием и реальностью — мозг обновляет свои модели мира, что способствует лучшему восприятию и адаптации.

Такой подход позволяет мозгу экономить энергию и усилия, минимизируя необходимость в переработке всей информации. Вместо того чтобы каждый раз заново интерпретировать данные, мозг работает с упрощёнными моделями, которые он постоянно обновляет в зависимости от новых сенсорных данных. Это существенно ускоряет процесс обработки информации и снижает затраты энергии. Например, когда человек идет по улице, его мозг не анализирует каждый шаг отдельно, а просто использует свои предсказания о том, что должно произойти в следующую секунду.

Прогнозирующее кодирование работает на разных уровнях, начиная от простых сенсорных сигналов (например, звуков или цветов) и заканчивая сложными социальными взаимодействиями и абстрактными идеями. На более низких уровнях мозг предсказывает базовые сенсорные сигналы, такие как формы и движения, на более высоких — более сложные явления, например, намерения людей или сценарии социальных взаимодействий.

Роль гормонов, нейромедиаторов и микробиоты в прогнозировании

Эффективность механизмов прогнозирующего кодирования также зависит от множества внешних и внутренних факторов. Гормоны, нейромедиаторы, микробиота кишечника и травмы могут существенно влиять на способности мозга к прогнозированию и адаптации.

Кортизол, гормон стресса, может ослабить способность мозга корректировать свои прогнозы. Например, высокие уровни кортизола могут нарушать процесс обновления модели мира, что ведёт к устойчивым ошибкам восприятия и повышенной тревожности. Нейромедиаторы, такие как дофамин, играют ключевую роль в процессах вознаграждения и мотивации, а также в усилении или ослаблении определённых предсказаний мозга. Недавние исследования также показали, что микробиота кишечника может влиять на когнитивные функции и даже на способности мозга к предсказанию, поскольку микробы взаимодействуют с центральной нервной системой, влияя на наше настроение и восприятие.

Травмы, особенно травмы головного мозга, могут нарушить нейробиологические процессы прогнозирования, что приводит к когнитивным и эмоциональным расстройствам. Например, депрессия и тревожные расстройства могут быть связаны с нарушениями в механизмах прогнозирующего кодирования, когда мозг не может эффективно обновить свои модели мира.

Современные исследования мозга показывают, что разум активно создаёт и обновляет модели мира, используя прогнозирующее кодирование и Байесовские подходы.

Прогнозирующее кодирование — это процесс, при котором мозг строит гипотезы о том, что он ожидает воспринять, и сравнивает эти гипотезы с реальной сенсорной информацией. Когда прогнозирующее кодирование даёт несоответствие между ожиданием мозга и сенсорной информацией (ошибку предсказания), мозг может либо обновить модель мира, либо попытаться интерпретировать данные через уже существующие гипотезы. Если ошибка предсказания слишком велика, мозг иногда воспринимает её как реальность, что может приводить к галлюцинациям. Например, в условиях сенсорной недогрузки, когда сенсорной информации недостаточно, мозг может доминировать своими предсказаниями, и так появляются зрительные или слуховые образы, компенсирующие отсутствие реальных стимулов. При чрезмерной активации предсказаний, например, при стрессе или нейрохимическом дисбалансе (таком как избыток дофамина), мозг может игнорировать реальную информацию и навязывать свою интерпретацию. Это частично объясняет галлюцинации, которые наблюдаются при шизофрении.

Уровни прогнозирующего кодирования:

Низкий уровень (сенсорный): Мозг предсказывает простые сенсорные сигналы (например, линии, цвета или звуки). Например, если вы слышите шум шагов, ваш мозг предсказывает, что вы увидите человека.

Средний уровень (перцептивный): Предсказания включают более сложные структуры — образы, звуки слов или предметы. Например, видя быстрое движение в кустах, вы предполагаете, что это животное.

Высокий уровень (когнитивный): На этом уровне мозг создаёт сложные гипотезы, включая социальные взаимодействия и абстрактные идеи. Например, на основе поведения человека вы можете предсказать его намерения.

Восходящие и нисходящие сигналы

Иерархия обработки информации основана на двух типах сигналов:

Нисходящие предсказания (top-down signals): На каждом уровне мозга генерируются предсказания о сенсорных данных, которые поступают на уровни ниже. Например, если более высокий уровень предполагает, что человек видит лицо, то на низших уровнях будут ожидаться черты лица (глаза, нос, рот).

Восходящие ошибки предсказания (bottom-up signals): Когда реальный сенсорный сигнал не соответствует предсказанию, возникает сигнал ошибки. Этот сигнал передается на более высокие уровни для корректировки модели и уточнения предсказаний.

Как мозг корректирует ошибки?

Этот процесс происходит через циклическую обратную связь:

Предсказание: Высший уровень генерирует предсказание и отправляет его вниз по иерархии.

Сравнение: На низшем уровне это предсказание сравнивается с реальным сенсорным сигналом.

Ошибка: Если есть расхождение, генерируется ошибка предсказания.

Обновление модели: Ошибка передается обратно вверх, где модель корректируется для улучшения будущих предсказаний.

Когда реальная сенсорная информация совпадает с предсказаниями, мозг минимизирует ошибку предсказания, что способствует экономии ресурсов. Если же информация не соответствует ожиданиям, возникает ошибка предсказания, сигнализируя о необходимости обновления модели мира.

В нейронных слоях мозга существует разделение на «нейроны предсказания», которые формируют ожидания, и «нейроны ошибок», которые отмечают, если предсказания не сбылись. Например, в супрагранулярных слоях (верхних слоях мозга) находятся нейроны ошибок, которые активируются, когда что-то неожиданное происходит. В глубоких слоях расположены нейроны, которые дают сигналы предсказания.

Однако на эффективность прогнозирующего кодирования влияют различные факторы, включая гормоны, нейромедиаторы, микробиоту и травмы. Гормоны, такие как кортизол, вырабатываемый в ответ на стресс, могут изменять чувствительность нейронов, влияя на способность мозга к адаптации и обучению. Нейромедиаторы, например, дофамин, играют ключевую роль в процессах мотивации и вознаграждения, что может усиливать или ослаблять определённые предсказания и реакции. Микробиота кишечника, взаимодействуя с центральной нервной системой, может влиять на настроение и когнитивные функции, что отражается на процессе прогнозирования. Травмы, особенно травмы головного мозга, могут нарушить нормальное функционирование нейронных сетей, ответственных за прогнозирующее кодирование, что приводит к когнитивным и эмоциональным расстройствам.

Ошибки в процессе прогнозирующего кодирования могут возникать по разным причинам. Они могут быть связаны с недостаточной точностью сенсорных данных, неправильной интерпретацией информации или сбоем в обновлении моделей мира. Такие ошибки могут приводить к искажению восприятия и нарушению адаптивного поведения. Например, при хроническом стрессе повышенный уровень кортизола может снижать способность мозга к корректировке предсказаний, что приводит к устойчивым ошибкам восприятия и повышенной тревожности.

Таким образом, прогнозирующее кодирование является основой адаптивного поведения и когнитивных функций человека. Понимание механизмов этого процесса и факторов, влияющих на его эффективность, открывает новые горизонты для разработки методов лечения различных психических и неврологических заболеваний, связанных с нарушениями в прогнозирующем кодировании.

Заключение

Возникновение разума — это результат сложного эволюционного процесса, приведшего к появлению различных форм интеллекта у разных видов. Прогнозирующее кодирование и Байесовские подходы показывают, как мозг создаёт модели мира и адаптируется к новым условиям, минимизируя ошибки предсказаний. Эти механизмы лежат в основе нашего восприятия, обучения и мышления, делая разум мощным инструментом для понимания и преобразования реальности.

4. Экзистенциальный предел прогнозирования

Ментальные модели представляют собой внутренние когнитивные структуры, с помощью которых мы осмысливаем и предсказываем мир. Эти модели помогают нам ориентироваться в жизни, создавая более или менее точные представления о реальности. Однако, как и любой другой инструмент, они ограничены. Ментальные модели, подобно фильтрам разума, через которые мы воспринимаем мир, неизбежно оказываются упрощениями, основанными на опыте и ожиданиях, что позволяет нам более эффективно взаимодействовать с окружающей средой. Однако, как и любой инструмент, эти модели не могут всегда точно отображать действительность, ведь мир не всегда укладывается в рамки, которые мы для него создаём.

В философии Платона эти идеи нашли свое продолжение. В знаменитой метафоре «Пещеры» Платон изображает людей, которые, сидя в темной пещере, видят лишь тени, отбрасываемые объектами, стоящими перед огнём. Эти тени — искажённое восприятие реальности, которое воспринимается как истинное, потому что жители пещеры никогда не видели света. Лишь тот, кто выбирается из пещеры, может увидеть истинную реальность, скрытую за тенями. Этот образ Платона символизирует ограниченность нашего восприятия, которое отражает лишь фрагмент полной картины мира.

Позже Эммануил Кант утверждал, что мы воспринимаем мир не так, каков он есть «в себе» (Ding an sich), а через априорные формы разума, помогает нам понять природу этих ограничений. Кант считал, что наши знания о реальности всегда будут ограничены категориями разума, такими как пространство, время и причинность, которые накладываются на наш опыт и не существуют в мире «в себе». Это означает, что человеческое восприятие всегда будет ограничено этими априорными формами, и мы можем понимать и предсказывать лишь те аспекты мира, которые соответствуют этим рамкам

Идея о том, что наше восприятие мира всегда ограничено, была развита в более позднее время в работах Томаса Байеса, о котором мы уже говорили ранее. В частности, Байес использовал пример с восходом и заходом солнца, чтобы объяснить, как наши модели мира могут быть обновлены на основе наблюдений. Например, человек, впервые выйдя из пещеры, наблюдает восход солнца и задается вопросом: происходит ли это каждый день? С каждым новым наблюдением он обновляет своё убеждение, используя байесовские рассуждения. С каждым новым восходом солнца он укрепляет свою гипотезу о том, что солнце действительно восходит каждый день. Однако если однажды это предсказание окажется неверным, и солнце не взойдёт или не сядет в привычном месте, то необходимо скорректировать свою модель мира, основываясь на новых данных.

Таким образом, в байесовском подходе мы видим процесс постоянного обновления наших ментальных моделей на основе новых наблюдений, что также напоминает платоновскую идею поиска истинной реальности за пределами искажённого восприятия. Байес подчеркивает, что восприятие и предсказание мира — это динамичные процессы, которые всегда подлежат корректировке, и что реальность, которую мы пытаемся постигнуть, всегда может быть глубже, чем наша текущая модель восприятия позволяет.

Эти идеи были развиты и дополнены Нэйтаном Сильвером, где он исследовал принципы прогнозирования в условиях неопределенности. Сильвер утверждает, что успешное прогнозирование зависит от способности различать «сигнал» (важную информацию) от «шума» (случайных или незначительных данных), что напрямую связано с байесовским обновлением моделей. (Сильвер, 2019)

Однако Сильвер идет дальше, подчеркивая, что не все модели можно исправить простым обновлением с учетом новых данных. В мире, полном неопределенности и случайности, многие прогнозы оказываются ошибочными, даже если они следуют правильной методологии.

Сильвер акцентирует внимание на том, как люди часто переоценивают свою способность интерпретировать данные, полагаясь на предсказания, которые кажутся правдоподобными, но на самом деле могут быть результатом ошибок восприятия и предвзятости. Он объясняет, что важно не только учитывать новые данные, но и правильно понимать контекст, в котором они появляются. В этом смысле, как и в байесовской модели, корректировка ментальных моделей — это процесс, требующий не только наблюдений, но и осознания ограничений, с которыми мы сталкиваемся при интерпретации мира. Сильвер также подчеркивает, что важность «шума» в данных часто игнорируется, и без умения отделять его от «сигнала» мы не сможем создать адекватные модели предсказания, даже если будем работать с самыми современными методами анализа данных.

Таким образом, как и Байес, Сильвера подчеркивается важность постоянного пересмотра наших предположений и коррекции моделей мира. Однако в отличие от классической байесовской теории, Сильвер указывает на сложность предсказаний в условиях реального мира, где сигнал часто трудно отделить от шума, и наша способность делать точные прогнозы остается ограниченной.

Но несмотря на то, что наши ментальные модели могут быть обновлены на основе наблюдений даже с учетом всей сложности предсказаний, процесс адаптации к новым данным не является бесконечным. Когда мир становится слишком сложным, или когда наши ожидания сталкиваются с принципиально новыми и непрогнозируемыми явлениями, наши модели сталкиваются с ограничениями, которые нельзя преодолеть с помощью обычных методов корректировки. Это открывает перед разумом непреодолимый разрыв — момент, когда мы оказываемся не в состоянии адаптировать свои предсказания к реальности.

В таких ситуациях, когда даже самые гибкие модели оказываются бессильными, разум переживает чувство кризиса, вызванное невозможностью предсказать или осмыслить происходящее. Это столкновение с неопределенностью вызывает экзистенциальное напряжение, которое ставит под сомнение саму способность разума осмысливать мир. И, несмотря на все усилия по обновлению и пересмотру моделей, становится очевидным, что человеческое познание неизбежно сталкивается с границами, которые не могут быть преодолены с помощью привычных механизмов прогнозирования.

Экзистенциальный предел прогнозирования — это предел, где человеческий мозг сталкивается с принципиально непрогнозируемыми явлениями, которые невозможно интегрировать в предсказательные модели из-за отсутствия данных, опыта или возможности корректировки ошибок предсказаний. Когда мозг достигает границ своих когнитивных возможностей, это приводит к неразрешимому когнитивному конфликту и порождает глубокие экзистенциальные переживания.

Экзистенциальный предел прогнозирования стал отправной точкой для формирования множества философских течений, таких как пессимизм, экзистенциализм и нигилизм. Эти философии возникли в результате столкновения с пределами человеческого понимания, когда традиционные модели восприятия мира оказываются недостаточными для объяснения глубоких экзистенциальных вопросов и неопределенности. Ошибки, возникающие из-за экзистенциального предела, порой начинают раскручиваться по спирали, превращаясь в отчаянный пессимизм, глубокий экзистенциализм или нигилизм.

Пессимизм, как философская позиция, утверждающая преобладание отрицательных сторон жизни, напрямую связан с невозможностью справиться с неопределенностью и предсказать будущее в условиях глубокого кризиса. Когда человек сталкивается с явлениями, которые невозможно интегрировать в привычные модели, его разум может начать искать объяснение через крайности. Пессимистический взгляд на мир часто основывается на принятии неуверенности и разрушительных ожиданий как неизбежной части существования.

Примером пессимизма является философия немецкого мыслителя Филиппа Майлендера, который выдвигал идею о том, что существование по своей природе содержит элемент страдания и бессмысленности. Мышление Майлендера о бесконечном страдании и бессмысленности жизни стало ярким примером того, как экзистенциальный предел может быть интерпретирован как неизбежная трагедия человеческого существования. Он рассматривал жизнь как нечто, лишенное окончательной цели, что является прямым следствием переживания экзистенциальной неопределенности, которая порождает глубочайшую пессимистическую настройку.

Философ Ульрих Хорстманн (псевдоним Клаус Штайнталь) также представляет собой радикальный пример пессимизма, где его философия перерастает в крайности. Хорстманн известен своей экстремистской позицией, В своей работе «Das Untier» (Зверь, Чудовище) он утверждает, что добровольное вымирание человечества должно быть достигнуто через преднамеренное глобальное термоядерное уничтожение. Он рассматривает существование как нечто настолько абсурдное и страдательное, что, по его мнению, единственный выход из этого заключается в полном уничтожении человечества. Его взгляды стали примером крайнего пессимизма, где философия страдания и бессмысленности жизни ведет к мизантропии и радикальным, шокирующим решениям. (Horstmann, 2004)

Экзистенциализм, в свою очередь, появился как ответ на осознание этих пределов и борьбы с тем, что человек не может найти абсолютного смысла в жизни, а его предсказания и ответы на экзистенциальные вопросы оказываются поверхностными или ошибочными. Экзистенциалисты, такие как Жан-Поль Сартр и Мартин Хайдеггер, ставили перед собой задачу осознания свободы, ответственности и конечности, однако в их работах часто звучит тревога и нереализуемость полного понимания существования.

Однако экзистенциализм может начинаться с неверных представлений о человеческой природе, что приводит к крайностям в интерпретациях свободы и поиска смысла. Если мы представим, что этот процесс начинается с внутреннего кризиса, то философские системы, такие как теории Хайдеггера, становятся результатом невозможности найти окончательный смысл в мире, где предсказания нашего будущего подвергаются сомнению.

Нигилизм, возможно, является самой крайней формой реакции на экзистенциальный предел прогнозирования. Нигилисты утверждают, что жизнь не имеет ни смысла, ни ценности. Они исходят из убеждения, что все моральные, социальные и метафизические устои бессмысленны. Идея о том, что все усилия человека по созданию смысла обречены на провал, проистекает из глубокой экзистенциальной пустоты, которая возникает, когда человек сталкивается с пределами своего понимания.

Философ Фридрих Ницше является ярким примером нигилизма, в котором он описывает мир как хаос, лишенный смысла и порядка. Для Ницше мир представляет собой арену борьбы и страдания, а человеческие стремления обречены на провал, если они ищут смысл в мире, который его не дает. Ницше утверждает, что традиционные моральные и религиозные устои не способны предоставить истинный смысл жизни, и человек должен найти свой путь через внутреннее преодоление этого вакуума. В его работах ощущается как раз это столкновение с экзистенциальными пределами: невозможно построить когнитивную модель мира, которая бы сняла все противоречия и позволила человеку избежать этого мрака.

Нигилизм, развиваясь на основе глубокого кризиса веры в способность прогнозирования, по сути является крайней стадией «раскачивания» ошибки. Когда человек не может найти решения в условиях неопределенности, он приходит к мысли, что вообще ничего не существует вне субъективного восприятия, и, следовательно, не имеет значения, что происходит в мире. Это перерастает в полное отрицание всех ценностей и целей.

Пессимизм, экзистенциализм и нигилизм представляют собой не просто философские учения, но и процесс прогнозирования, возникающий из ошибочных прогнозов и преувеличенных ожиданий. Начав с попытки объяснить неопределенность и кризис, эти течения начинают двигаться по спирали, преувеличивая значение проблемы и доходя до крайностей. В результате то, что изначально начиналось как поиск смысла и попытка преодолеть экзистенциальные пределы, превращается в крайние формы отчаяния и философского нигилизма. Более подробно мы рассмотрим это главе 3.

Эти философии, в какой-то мере, становятся логичным следствием того, как ошибки прогнозирования и перегибы в восприятии неопределенности могут привести к радикальному пересмотру человеческой природы и ее места в мире. Они не всегда предлагают решения, но они поднимают важнейшие вопросы о нашей способности осмысленно строить жизнь в условиях неопределенности, с которой мы сталкиваемся.

Примером более честного подхода в рамках экзистенциализма является философ Альбер Камю. Камю подчеркивает момент, когда Сизиф, абсурдный герой его произведения, осознает бессмысленность своего существования и обреченность на бесконечную борьбу. Однако Камю не предлагает отрицания реальности, а скорее принятие её. Для Сизифа, несмотря на осознание абсурда, его жизнь не теряет ценности. Сизиф становится счастливым, потому что он осознает свою судьбу и принимает её, не покоряясь ей, а презирая её. Это принятие не является пассивным, но активным актом, в котором он обретает внутреннюю свободу и гармонию, продолжая свой труд, несмотря на бессмысленность. Камю утверждает, что, хотя борьба Сизифа абсурдна, в этом абсурде можно найти смысл и счастье, если отказаться от попыток найти окончательные ответы и принять реальность такой, какая она есть.

Глава 2. Столкновение с неизвестным и формы адаптации

В первой главе мы пришли к осознанию того, что мир, каким он является, — это результат случайных взаимодействий и самоорганизации, лишённых цели или высшего замысла. Это понимание, наряду с хаосом и непредсказуемостью, создает для человеческого разума глубокую экзистенциальную проблему. Как принимать решения и действовать, если будущее не поддаётся прогнозированию? В этой главе мы рассмотрим такие экзистенциальные страхи и пределы разума как свобода воли, смерть, полное отсутствие смыслов через научные и философские произведения и поскольку это вечные темы, которые будут всегда существовать пока существует осознающий себя разум, то вместо повторения идей всех гениев прошлого мы сосредоточимся на трудах XX и начала XXI вв, поскольку в некотором смысле их труды уже содержат все итоги прошлого.

Следующий раздел исследует свободу воли как адаптационный инструмент. Мы рассмотрим её нейробиологические и когнитивные основы, влияние генетики и окружения на её формирование, а также мнимость этой концепции в свете современных исследований. Именно через эту призму мы поймём, как свобода воли становится способом упорядочивания хаоса и средством адаптации к предельной сложности бытия

1. Свобода воли как способ обработки информации

Несмотря на то что мозг действует в рамках определённых закономерностей и предсказаний, мы продолжаем ощущать свободу воли. Это связано с тем, что мозг не обрабатывает всю информацию напрямую, а лишь работает с наиболее вероятными гипотезами и моделями. Таким образом, мы воспринимаем себя как независимых агентов, которые принимают решения, хотя на глубоком уровне наш мозг всегда работает в рамках детерминированных закономерностей, предсказания которых упрощают восприятие и адаптацию.

Это также объясняет, почему мы чувствуем себя свободными, даже если на более глубоком уровне мозг руководствуется определёнными вероятностными моделями. Мозг экономит ресурсы, обрабатывая не всю информацию, а лишь наиболее вероятные события, что делает его более гибким и адаптивным. Это позволяет нам быстро реагировать на изменения в окружающей среде, не тратя избыточную энергию на переработку данных, что в итоге даёт нам ощущение свободы воли. Чтобы было понятно, о чём я говорю, в данной книге я акцентирую внимание на последней работе Роберта Сапольски — Determined: A Science of Life Without Free Will, поскольку она одновременно сочетает нейробиологию, генетику, эндокринологию, эволюционную биологию и психологию, предлагая комплексное понимание человеческого поведения. Здесь я не буду вдаваться в детальный разбор работы Сапольски, а лишь выделю основные идеи, которые помогают понять суть детерминизма и ключевые вопросы, связанные с ним.

Роберт Сапольски — американский нейроэндокринолог, биолог, антрополог и писатель, известный своими работами о поведении человека, его биологических основах и механизмах стресса. Он занимает профессорскую должность в Стэнфордском университете и более трех десятилетий исследует, как нейробиология, генетика и окружающая среда формируют поведение людей. Сапольски известен кроме своей основной работы в качестве биолога благодаря популярным книгам, таким как Behave: The Biology of Humans at Our Best and Worst и Determined: A Science of Life Without Free Will. Эти работы предлагают взгляд на природу человеческого поведения, оспаривающий традиционные представления о свободе воли и моральной ответственности.

Нейробиологические доказательства

Сапольски ссылается на исследования Майкла Гаццанига, который работал с пациентами с разделенной мозолистой перепонкой, чтобы продемонстрировать отсутствие свободной воли. Пациенты, у которых были разделены два полушария мозга, показывали удивительные примеры того, как сознание интерпретирует и объясняет действия, которые на самом деле не были результатом осознанного решения. Когда одно полушарие выполняет действие, пациент не всегда может объяснить, почему это произошло. Гаццанига обнаружил, что левое полушарие мозга, которое связано с речью и объяснением, часто выдумывает оправдания для действий, совершенных правым полушарием. Это подтверждает, что наше сознание не всегда связано с реальным процессом принятия решений.

«Нейробиология показывает, что часто мы не осознаем истинные причины нашего поведения. Когда левое полушарие объясняет действия правого, оно делает это на основе своего восприятия, а не фактической причины.» (Сапольски, 2023).

Этот пример иллюстрирует идею о том, что мы воспринимаем себя как свободных агентов, но на самом деле многие наши решения и действия являются следствием бессознательных процессов.

Мнимость свободной воли

Один из центральных аспектов книги — это концепция «иллюзии свободной воли». Сапольски утверждает, что, несмотря на наше убеждение в свободном выборе, на самом деле все наши решения детерминированы биологическими, нейробиологическими и социальными факторами. Мы воспринимаем себя как свободных агентов, потому что не можем осознать всю цепочку механизмов, которые на самом деле приводят к нашему поведению. Сапольски использует метафору «иллюзии»: мы видим себя как свободных агентов, потому что не замечаем, что происходят другие, более глубокие механизмы, влияющие на наши действия.

«Мы считаем, что контролируем наши действия, потому что не видим той цепочки биологических факторов, которые приводят к нашим решениям. Это просто иллюзия, что мы принимаем решения осознанно».

Он приводит примеры, когда реакции на внешний раздражитель происходят до того, как мы осознаем их. Например, если человек сталкивается с опасностью, его тело может сразу отреагировать на основе инстинктивных реакций (например, повышается уровень адреналина), прежде чем он осознает, что произошло. Это подтверждает, что наше поведение часто предопределено реакциями, происходящими в нашем мозге на бессознательном уровне.

Генетика и влияние на поведение

Сапольски также подчеркивает важность генетики в детерминированности нашего поведения. Он приводит примеры генетических мутаций, таких как изменения в гене MAOA, который связан с повышенной склонностью к агрессии. Это генетическое влияние может существенно изменять поведение, и, по мнению Сапольски, такие данные показывают, что наша личность и поведение во многом предопределены нашим геном, а не являются результатом свободного выбора.

«Генетика вносит большой вклад в формирование нашей личности. Даже такие черты, как склонность к агрессии, могут быть предопределены нашими генами»

Влияние окружения и воспитания

Окружение и воспитание также играют значительную роль в формировании нашего поведения. Сапольски акцентирует внимание на том, как стрессовые события могут сильно повлиять на принятие решений. В частности, стресс может снизить нашу способность к рациональному мышлению, делая нас более склонными к импульсивным решениям. Это также подтверждает, что наши действия во многом предопределены внешними обстоятельствами, а не свободной волей.

«Когда мы находимся под стрессом, наш мозг начинает работать иначе, что делает нас более склонными к агрессии или импульсивным поступкам. Это означает, что даже в моменты напряжения наши действия детерминированы»

Роль нейропептидов и гормонов в поведении

Сапольски подробно обсуждает, как гормоны, такие как окситоцин, могут сильно влиять на наши социальные взаимодействия. Он приводит примеры того, как повышение уровня окситоцина может сделать нас более доверчивыми и альтруистичными, в то время как его снижение может привести к агрессии и недоверию.

«Гормоны, такие как окситоцин, играют важнейшую роль в нашем поведении. Мы не можем контролировать их уровень, и именно они часто определяют, как мы относимся к другим людям».

Декогеренция и классическая реальность

В девятой главе своей Роберт Сапольски признаёт, что квантовая механика нарушает классический лапласовский детерминизм на субатомном уровне. Однако, как я покажу далее, квантовая случайность не предоставляет оснований для существования свободы воли. Начнём с квантовой декогеренции.

Квантовая декогеренция — это потеря квантовой когерентности. Квантовая декогеренция изучалась для того, чтобы понять, как квантовые системы превращаются в системы, которые можно объяснить с помощью классической механики. Теория, возникшая в результате попыток расширить понимание квантовой механики, развивалась в нескольких направлениях, и экспериментальные исследования подтвердили некоторые ключевые моменты.

На макроскопическом уровне квантовые эффекты становятся «размытыми» из-за взаимодействия квантовых систем с окружающей средой. Этот процесс, называемый декогеренцией, объясняет, почему макроскопический мир является строго детерминированным.

Декогеренция показывает, что квантовые системы переходят в состояния, которые для наблюдателя выглядят классически детерминированными. Таким образом, квантовая неопределенность не «проникает» в макроскопический мир, где законы Ньютона доминируют.

Эксперимент Белла

Эксперимент Белла демонстрирует, что квантовая механика нарушает неравенства Белла, указывая на наличие квантовой нелокальности. Этот феномен часто интерпретируется как вызов классическим представлениям о детерминизме. Однако Сапольски акцентирует внимание на том, что даже квантовая нелокальность не предоставляет «свободу воли», поскольку результаты всё равно полностью зависят от параметров системы и её начального состояния.

Ошибки интерпретации квантовой нелокальности связаны с тем, что случайность квантовых событий воспринимается как возможность для существования воли, свободной от детерминирующих факторов. Однако, квантовая случайность не делает события свободными; она просто делает их непредсказуемыми.

Физический детерминизм и сложность системы

Идеи Пьера-Симона Лапласа о том, что знание всех начальных условий может позволить предсказать будущее, затрагиваются в контексте обсуждения теорий хаоса и квантовой неопределенности. Сапольски указывает, что даже при сложной физической системе (например, мозге) никакая «свобода» не возникает; всё остаётся предопределённым закономерностями физики. Несмотря на потенциальную квантовую неопределённость, её влияние на уровень сознательных решений минимально и никак не спасает концепцию свободы воли

Демон Лапласа, согласно теории Лапласа, — это гипотетическое существо, которое, зная положение и скорость всех частиц во Вселенной в определенный момент времени, может точно предсказать будущее. Если вы понимаете физические законы, формирующие Вселенную, и знаете точное положение каждой частицы в ней, вы можете точно предсказать, что происходило в каждый момент с начала времен и что произойдет в каждый последующий момент до конца времен. Это означает, что всему, что происходит во Вселенной, было суждено случиться (в математическом, а не теологическом смысле).

«Лаплас выдвинул каноническое утверждение всего детерминизма: если бы у вас был сверхчеловек, который знал бы местоположение каждой частицы во Вселенной в данный момент, он был бы в состоянии точно предсказать каждый момент в будущем. Более того, если бы этот сверхчеловек (впоследствии названный „демоном Лапласа“) смог бы воссоздать точное местоположение каждой частицы в любой момент прошлого, это привело бы к настоящему, идентичному нашему нынешнему. Прошлое и будущее Вселенной уже определены. Наука со времен Лапласа показывает, что он был не совсем прав, но дух его демона продолжает жить. Современные взгляды на детерминизм должны включать тот факт, что определенные типы предсказуемости оказываются невозможными (тема глав 5 и 6), а некоторые аспекты Вселенной фактически недетерминированы (главы 9 и 10).»

Дальнейшие рассуждения о свободе воли с Лоуренсом Крауссом

После входа книги «Determined» в двухчасовом подкасте Роберта Сапольски с Лоуренсом Крауссом основное внимание уделяется связи между иллюзией свободы воли, нейробиологией и концепциями, касающимися квантовой физики. Сапольски еще раз подчёркивает, что свободная воля — это иллюзия, детерминированная биологическими процессами и законами физики. Эта точка зрения поддерживается также доводами о том, что даже вероятностный характер квантовой физики не способен подорвать детерминизм.

Детерминизм и квантовая физика

Во время беседы Краусс поднимает аргумент о квантовой неопределенности, часто используемый для поддержки идеи о свободе воли. Он подчеркивает, что неопределенность на квантовом уровне интерпретируется как вероятностная природа событий не из-за отказа от детерминизма, а потому что у нас нет инструментов для предсказания точных исходов. Сапольски соглашается, отмечая, что даже если квантовая физика и вводит элемент случайности, это не создает свободы выбора для субъекта. Никакое квантовое «шумное» событие в мозге не создает осознанного и независимого действия.

Основные аргументы заключаются в том, что иллюзия контроля проявляется в том, что нейробиологические процессы запускаются до того, как мы осознаем свои действия, что подтверждается исследованиями, показывающими, что нейронная активность предвосхищает наши решения. Вероятностный характер квантов указывает на то, что даже если в природе существуют случайные события, они не могут быть основой свободы воли, так как не подконтрольны индивидууму. Эволюционная основа поведения, как подчеркивает Сапольски, состоит в том, что даже высокоразвитые социальные процессы имеют биологическую основу, включая такие понятия, как мораль и ответственность.

Вот, как Сапольски описывает это в десятой главе «Случайна ли ваша свободная воля?»:

«Если оставить в стороне жестокую случайность, могут ли квантовые эффекты действительно влиять на поведение? Например, неопределённость, высвобождающая магний из рецептора глутамата, не оказывает значительного воздействия на возбуждение в синапсе. Даже сильного возбуждения одного синапса недостаточно для того, чтобы вызвать потенциал действия в нейроне… Дендрит в одном глутаматергическом синапсе содержит около 200 рецепторов. Мы рассматриваем квантовые события, затрагивающие один рецептор, в рамках такого синапса. По консервативным оценкам, нейрон содержит от 10 000 до 50 000 таких синапсов… Это даёт нам от 20 до 100 триллионов глутаматных рецепторов… Применим те же расчёты к гипотетическим микротрубочкам, якобы ответственным за сознание… Итак, при переходе от квантовой неопределённости на субатомном уровне к масштабу мозга, производящего поведение, возникает проблема масштаба: потребуется ошеломляющее количество случайных событий, которые должны произойти одновременно, в одном месте и в одном направлении, чтобы оказать значительное влияние. Большинство экспертов сходятся во мнении, что более вероятный сценарий заключается в том, что любое отдельное квантовое событие теряется в „шуме“ огромного количества других квантовых событий, происходящих в разное время и в разных направлениях»

К окончанию подкаста Сапольски и Краусс приходят к общему мнению, что идеи квантовой физики не противоречат биологическому детерминизму. Вопрос о свободе воли становится философским: мы живем так, будто она существует, несмотря на отсутствие доказательств в её пользу. Такой подход позволяет сосредоточиться на практических мерах, например, пересмотре подходов к наказанию и обучению, о чем Сапольски подробно говорит в своей книге.

Труды Роберта Сапольски, «Behave: The Biology of Humans at Our Best and Worst» и «Determined: A Science of Life Without Free Will», раскрывают глубокую взаимосвязь между биологией, поведением и детерминизмом, выстраивая комплексное объяснение человеческой природы. Эти книги подводят нас к осознанию, что привычные представления о свободе воли и моральной ответственности требуют пересмотра.

«Behave» показывает, что человеческое поведение формируется через сложное взаимодействие нейробиологических, генетических, гормональных и социальных факторов. Каждое действие укоренено в цепочке событий, начинающихся задолго до осознанного выбора, включая мгновенные гормональные реакции и долгосрочное влияние окружения. Эта книга помогает понять, как наши лучшие и худшие поступки предопределены многогранной биологической основой.

В «Determined» Сапольски делает следующий шаг, утверждая, что свобода воли — не более чем когнитивная иллюзия, необходимая для социального функционирования, но несовместимая с научными данными. Нейробиология подтверждает, что наши решения не являются результатом независимого выбора, а квантовая случайность не добавляет свободы, так как остаётся вне контроля субъекта.

Эти работы имеют не только философское значение, но и практическое. Если наши действия предопределены, то стоит пересмотреть системы правосудия, воспитания и социальной ответственности. Такой подход позволяет сосредоточиться на устранении факторов, способствующих антисоциальному поведению, и на создании условий, способствующих эмпатии и сотрудничеству.

Взгляд Сапольски предлагает изменить нах взгляд на отношения между людьми, систему права и собственную жизнь: понимание, что за каждым поведением стоят невидимые биологические и внешние силы, способно радикально изменить наш подход к тому, как мы видим себя и других.

Он подчеркивает, что все наши решения являются результатом биологических и экологических факторов, на которые мы не влияем, а также, что это делает бессмысленной традиционную систему наград и наказаний. Сапольски прямо говорит о том, учитывая детерминированность, моральные суждения и системы правосудия нуждаются в полной переоценке.

Укрепив основы нейробиологического детерминизма Сапольски, мы теперь обратимся к философским концепциям, которые пытаются примирить наше внутреннее переживание «я — свободного агента» с тем, что все наши решения и поступки обусловлены внешними и внутренними закономерностями.

В аналитической традиции одним из наиболее влиятельных подходов к этой проблеме стал компатибилизм — учение о совместимости свободы воли и причинной обусловленности. Классический компатибилизм восходит к Дэвиду Юму, который заметил: свобода не требует «прерывания» причинной цепочки, а лишь отсутствие внешнего принуждения и способность действовать в соответствии со своими желаниями и убеждениями. В этом ключе свобода определяется функционально: агент свободен, когда способен совершать поступки, исходя из собственных мотивов, а не под давлением извне.

В XX веке идею компатибилизма развил Даниел Деннэт в книге Freedom Evolves. Деннэт предположил, что эволюция создала в наших мозгах сложные когнитивные механизмы, способные «планировать» и «контролировать» поведение — то есть формировать прогнозы, оценивать альтернативы и изменять курс. Эти механизмы позволяют нам поддерживать социальные институты и моральные нормы: мы считаем друг друга ответственными, потому что можем предсказать наше и чужое поведение и строить взаимодействие на этих прогнозах. При этом «воля» остаётся детерминированной — просто она встроена в систему, способную к саморефлексии.

Но на что опирается свобода у компатибилистов? Во-первых, на тот факт, что внутренние причины (наши желания и убеждения) воспринимаются нами как «наши», даже если они сформированы генетикой, воспитанием и средой. Во-вторых, на способность к самообузданию и переоценке собственных мотиваций: мы можем поднести свои импульсы к «критическому уровню» сознания и пересмотреть их значимость. Таким образом возникают ответственные агенты, способные действовать в долгосрочных интересах — даже если «долгосрочные интересы» и «мотивы» сами по себе обусловлены предшествующими причинами.

Тем не менее компатибилизм сталкивается с глубокой апорией: мы не выбирали свои желания, не проектировали собственную мотивационную систему и не устанавливали ценности, которые затем определяют наши поступки. Если мы не были авторами своих внутренних причин, то насколько обосновано приписывать нам моральную ответственность? В самом радикальном варианте этой критики (развиваемой, например, Галеном Стросоном) подлинная ответственность оказывается невозможной, поскольку любое попытка «отдать себе отчёт» требует мета-причины, а эта мета-причина в свою очередь нуждается в ещё более глубокой — и так до бесконечности.

С другой стороны, противники компатибилизма апеллируют к индетерминизму: якобы, случайные квантовые флуктуации в мозге могут дать «проблеск» подлинной свободы. Однако такой аргумент подменяет свободу случайностью. Если действие — это результат непредсказуемого «шума» на синапсах, оно перестаёт быть осознанным выбором и превращается в бросок кубика, за который мы тоже не можем нести ответственность. К тому же, как отмечают современные философы, квантовая непредсказуемость стирается в масштабах мозга, где десятки триллионов рецепторов и синапсов генерируют слишком много «шума», чтобы он мог конвертироваться в осмысленное решение.

Компатибилисты, стремясь показать, что детерминизм и свобода воли не исключают друг друга, часто ссылаются на нейробиологические механизмы самоконтроля — в частности, на работу тормозящих нейронных цепей. Один из главных аргументов состоит в том, что человек способен в критический момент «остановить себя» — и это, мол, и есть проявление свободы. Так, в качестве примера они указывают на наличие у человека способности отменять уже инициированные действия в течение очень короткого промежутка времени — от нескольких сотен до десятков миллисекунд. Этот эффект хорошо изучен в экспериментах типа stop-signal task, где испытуемым предлагается выполнить действие, но затем внезапно даётся сигнал, требующий немедленно остановиться. Успешное торможение интерпретируется как проявление «высшего» контроля, не сводимого к чистому импульсу.

Ключевую роль в этом процессе играют тормозные (ингибиторные) нейроны, прежде всего гамкергические интернейроны (интернейроны, использующие γ-аминомасляную кислоту, ГАМК) — в частности, паравальбумин-позитивные (PV+) и соматостатин-позитивные (SST+) клетки. Они модулируют активность пирамидных нейронов коры и участвуют в подавлении чрезмерного возбуждения, обеспечивая баланс между импульсом и сдержанностью. Эти нейроны особенно активны в зонах головного мозга, ответственных за принятие решений и саморегуляцию, включая дорсолатеральную префронтальную кору (DLPFC), переднюю поясную кору (ACC) и правую нижнюю лобную извилину (rIFG). Сигналы из этих корковых областей передаются в подкорковые структуры, прежде всего в субталамическое ядро (ядро Люиса), которое выполняет функцию своеобразного «аварийного тормоза», способного прерывать уже инициированное моторное действие.

С точки зрения компатибилизма, именно такая способность — «подумать дважды» и отменить импульс — демонстрирует функциональный уровень свободы: мы не действуем исключительно автоматически, у нас есть биологический механизм, позволяющий оценить и изменить действие. Эта способность, утверждают компатибилисты, достаточно, чтобы говорить об ответственности: если человек мог остановиться, но не остановился, это его проявление свободы воли.

Однако инкомпатибилисты — философы, утверждающие, что свобода воли принципиально несовместима с детерминизмом — указывают, что наличие тормозящих механизмов не делает индивида свободным в подлинном смысле. Согласно их позиции, если каждое действие имеет достаточные причины — биологические, психологические или социальные — то оно не может быть свободным, даже если субъект ощущает контроль. Сам факт, что торможение возможно, не означает, что субъект «выбирает» его в каком-либо метафизическом смысле. Работа этих нейронов обусловлена теми же детерминирующими факторами: генетикой, опытом, текущим состоянием организма и средой..

Таким образом, ни либертарианство, ни компатибилизм не возвращают нам ту интуитивную, глубоко укоренённую в обыденном сознании свободу воли — свободу быть истинным источником своих поступков.

Чтобы понять природу «ощущения» свободы рассмотрим, как это связано с прогнозирующем кодированием. Мозг формирует внутренние модели мира и постоянно генерирует предсказания о предстоящих сенсорных входах. Когда прогнозы подтверждаются, мы ощущаем гармонию; когда предсказания расходятся с реальностью, возникает сигнал ошибки, и модель уточняется. На уровне субъективного опыта это выглядит как акт выбора: сознание оперирует итоговыми прогнозами, не видя сложных причинно-следственных расчётов, лежащих в основе этих прогнозов.

Иллюзия свободы в прогнозирующем кодировании возникает потому, что мы интерпретируем успешное совпадение ожиданий и фактических данных как «мое намерение» и «мое решение». На самом деле мозг просто минимизирует ошибку прогноза максимально эффективным способом, чтобы сэкономить ресурсы и быстрее адаптироваться. Мы же привычно приписываем себе авторство этого процесса.

В этом смысле свобода воли оказывается адаптивным инструментом обработки информации — когнитивная стратегия: фильтрация сложных причинно-следственных связей в компактные прогнозы, позволяющие быстро принимать решения и поддерживать ощущение контроля. Без этой «мифической свободы» мы бы оказались перегружены беспорядком необработанных причин, а наши социальные структуры лишились бы фундамента для практик ответственности и доверия.

Таким образом, свобода воли перестаёт быть онтологическим свойством мира и становится вопросом устройства нашего восприятия. Детерминированная биология и физика тесно переплетаются с мнимой «свободой воли» мозга на уровне алгоритмов прогнозирования. Именно в этом единстве кроется её истинная сила как форма адаптации к экстремальной сложности бытия.

2. Адаптация к смерти

Ощущение свободы воли помогает разуму чувствовать контроль над своей жизнью, но оно оказывается бессильным перед осознанием конечности существования. Смерть, будучи неотъемлемой частью нашего бытия, вызывает страх и экзистенциальное напряжение, особенно в контексте осознания хаотичности мира, обсуждённого в предыдущем разделе.

Мозг, стремящийся избегать когнитивного конфликта, использует ментальные модели бессмертия и символические адаптации, чтобы смягчить влияние осознания своей смертности. Эти механизмы помогают сохранять внутреннюю устойчивость и способность к функционированию даже перед лицом неизбежного. В данном разделе мы исследуем, как ментальные конструкции, культурные адаптации и личностные стратегии снижают страх смерти и помогают человеку находить пути к её принятию.

2.1 Ментальные модели бессмертия

Эрнест Беккер — американский психолог и философ, автор таких работ как The Denial of Death за которую он получил Пулитцеровскую премию и Escape from Evil. В этих работах Беккер анализирует фундаментальные экзистенциальные проблемы человека, основная из которых — осознание своей смертности. Чтобы справиться с этим страхом, человек строит ментальные модели бессмертия — когнитивные конструкции, которые помогают адаптироваться к экзистенциальным пределам, то есть к ситуациям, когда человеческий разум сталкивается с принципиально непознаваемыми и непредсказуемыми явлениями. Эти модели позволяют сохранять ощущение контроля, порядка и смысла в условиях неизбежной конечности существования. Беккер утверждает, что человеческая жизнь не может быть понята без учета страха смерти, который влияет на все аспекты нашего существования, от личных отношений до культурных и религиозных систем.

Ментальные модели как инструмент предсказания и защиты

С точки зрения предсказательного кодирования, мозг постоянно обновляет свои модели, чтобы предвидеть будущее. Когда предсказания оправдываются, это создаёт чувство безопасности и стабильности. Но осознание собственной смертности и конечности существования — это фундаментальная неопределённость, которую невозможно устранить. Столкновение с этим экзистенциальным пределом вызывает тревогу и дезориентацию, поэтому человек прибегает к созданию моделей бессмертия для защиты своего разума.

Символический героизм и культурные адаптации

Одной из центральных идей Беккера является символический героизм как способ адаптации к экзистенциальным пределам. Символический героизм — это стремление преодолеть страх смерти через участие в культурных системах, которые придают жизни смысл и создают иллюзию бессмертия. Человек ищет способы стать частью чего-то большего, что переживёт его физическую смерть. Это может быть искусство, наука, религия, политические движения или социальные институты.

Беккер утверждает, что вся культура по сути является героической системой, призванной защитить человека от ужаса перед смертью. Культура создаёт символы и мифы, которые обещают бессмертие через принадлежность к чему-то вечному. Например, художник может искать бессмертие в своих произведениях, учёный — в своих открытиях, а солдат — в защите родины.

Как пишет Беккер: «Вся культура — это своего рода система героизма, которая позволяет нам верить, что мы превосходим смерть через участие в чём-то вечном.»

Таким образом, символический героизм позволяет человеку адаптироваться к экзистенциальным пределам, создавая иллюзию контроля и стабильности. Культурные системы предлагают пути для трансценденции, которые отвлекают разум от осознания конечности существования.

Типы ментальных моделей бессмертия

Беккер выделяет несколько типов моделей бессмертия, которые помогают адаптироваться к страху смерти:

Биологическое бессмертие. Стремление оставить потомство как способ продлить своё существование через генетическое наследие. Дети становятся символом непрерывности жизни, несмотря на личную смертность.

Символическое бессмертие. Создание произведений искусства, научных открытий или общественных достижений, которые переживут самого человека. Эта модель позволяет человеку ощущать себя частью истории и культуры.

Эгоцентрическое бессмертие. Стремление к славе и признанию, которое создаёт иллюзию личного бессмертия. Это может проявляться в стремлении к лидерству, достижению успеха или оставлению наследия в памяти других людей.

Теологическое бессмертие. Вера в загробную жизнь или вечную душу как способ преодолеть страх смерти. Религиозные убеждения создают смысл и надежду на продолжение существования после физической смерти.

Эти модели бессмертия помогают человеку адаптироваться к экзистенциальным пределам, сохраняя ощущение смысла и предсказуемости в непредсказуемом мире.

Символический и подлинный героизм

Несмотря на то что символический героизм помогает справляться со страхом смерти, Беккер указывает, что он основан на самообмане. Культурные и религиозные системы предлагают иллюзорные решения, которые не устраняют саму смерть, а лишь отвлекают от её осознания. Символический героизм позволяет человеку временно подавить тревогу, но не решает глубинный экзистенциальный конфликт. Беккер подмечает: «Ирония человеческого существования в том, что глубочайшая потребность — освободиться от страха смерти; но именно сама жизнь пробуждает этот страх, и потому мы вынуждены избегать быть полностью живыми.

В отличие от символического героизма, подлинный героизм (genuine heroism) требует признания экзистенциальных пределов и готовности жить с этим знанием. Подлинный героизм заключается в мужестве принять свою смертность и действовать, несмотря на страх. Это отказ от иллюзорных утешений и самообмана, а также осознанная жизнь в условиях конечности.

Подлинный героизм предполагает постоянное обновление ментальных моделей и адаптацию к неопределённости. Это процесс, требующий смелости столкнуться с хаосом и непредсказуемостью мира, признавая, что ни одна модель не способна дать окончательный ответ на вопросы бытия.

Заключение

Таким образом, идеи Беккера о ментальных моделях бессмертия и символическом героизме представляют собой попытку адаптации к экзистенциальным пределам. Люди создают культурные, религиозные и социальные системы, чтобы преодолеть страх смерти и поддерживать ощущение контроля и смысла. Однако подлинный героизм требует отказаться от самообмана и смело встретить экзистенциальные пределы, осознавая свою конечность и действуя в соответствии с этим знанием.

Критика героизма

В своей работе «Отрицание Смерти» Эрнест Беккер предполагает, что «проблема героизма является центральной в человеческой жизни». Героизм — культурная конструкция и необходимая иллюзия, чтобы сохранить рассудок перед осознанием смерти. Через героизм люди создают свои проекты бессмертия. На этом можно было бы остановиться в объяснении проблемы человеческого положения и все стремления, культуру, религию, идеологию объяснить через экзистенциальный страх человека перед смертью, которую он не может преодолеть физически. Это действительно было бы так, однако мы знаем, что помимо борьбы со смертью через героизм или трансгуманизм есть еще вариант смирение с ней и как вы увидите дальше, смерть не единственное чего боится и не может преодолеть разум. Модель Кюблер-Росс известная как пять стадий принятия смерти появилась за четыре года до выхода книги Беккера и предлагает свои варианты принятия смерти и нам в данный момент не важно работает ли каждый этап или можно выделить другие этапы, нам важен факт того, что данная модель как идея дает свои результаты.

Современные исследования в области психологии и нейробиологии пошли дальше. Помимо Теории управления страхом смерти (TMT), возникли новые подходы, раскрывающие многогранность человеческого восприятия смертности. Одной из таких концепций является теория экзистенциального благополучия (Existential Well-Being), которая акцентирует внимание на том, что осознание конечности может способствовать развитию личностного роста, если правильно интегрировано в жизнь человека. Эта теория показывает, как принятие смерти может стимулировать поиск смысла жизни, улучшение межличностных отношений и формирование аутентичного самовосприятия.

Другой перспективный подход — исследования на пересечении психологии и нейробиологии, изучающие влияние осознания смертности на мозг. Например, техники нейропластичности показывают, как сознательная работа с мыслями о смерти может изменить структуры мозга, связанные с управлением тревожностью, что открывает новые горизонты для терапии посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) и других состояний.

Ещё одним современным направлением стали исследования, связанные с использованием психоделиков, таких как псилоцибин, в терапии смертельных заболеваний. Эти методы, хотя и спорные, демонстрируют обнадёживающие результаты: пациенты, принявшие психоделики в терапевтической обстановке, сообщают о снижении страха смерти, повышении качества жизни и улучшении эмоционального состояния. Исследования показывают, что такие переживания могут создавать ощущение единства с миром, помогая людям воспринимать смерть не как трагедию, а как естественный процесс.

Для убедительности в эффективности принятия смерти я расскажу вам свою историю. Мне не потребовалось смертельной болезни или трагической утраты, чтобы столкнуться с осознанием конечности жизни. Уже с ранних лет я был свидетелем смерти близких родственников, большинство из которых уходили по естественным причинам. Я присутствовал на похоронах, проводимых по православным традициям, хотя моя семья была неверующей. Тогда смерть казалась чем-то будничным: человек исчезает, его тело предают земле — и всё на этом заканчивается.

Однако в возрасте пятнадцати лет что-то изменилось. Мысли о собственной смертности начали проникать в мое сознание, особенно в тишине ночи или в минуты одиночества. Они ощущались, как внезапный укол, холодный и беспощадный, вызывающий животный ужас. Сознание будто погружалось в бездну. Я узнал, что это состояние можно классифицировать как панические атаки. В такие моменты мир сжимался до одной мысли — «я исчезну», и ничто не сможет меня спасти.

Поначалу они возникали редко, и единственным способом справиться было отвлечение. Но страх был не просто эмоцией. Это был инстинкт, отравляющий разум. Он затаился, как хищник, выжидающий момента. Чем старше я становился, тем яснее осознавал его

Когда мне исполнился двадцать один, это состояние вернулось — на этот раз захватив всё моё сознание. Мысли о смерти стали навязчивыми, вытеснив всё остальное. Просыпаясь, я сразу вспоминал о своей смертности, и этот ужас сковывал меня. В попытках найти утешение или решение я обращался к текстам, читал о посмертных переживаниях, исследовал философские теории. Но ответы либо казались наивными, либо оказались бесполезны. Любая попытка уйти от мысли о собственной кончине разбивалась о жестокую ясность её неизбежности.

Обычно предлагается две концепции: абсолютное ничто после смерти или традиционные религиозные представления о загробной жизни. Обе эти идеи казались мне неприемлемыми. У меня отсутствовало магическое мышление, поэтому религиозные убеждения не могли меня утешить. А перспектива полной аннигиляции внушала невыразимый страх. В последствии я осознал, что корень этого ужаса — не страх физической смерти или боли, а страх утраты самого себя, исчезновения сознания.

Я понял, что мой страх — это не просто боязнь боли или страха перед неизвестностью. Это был ужас перед утратой «я». Самосознание, которое я считал собой, оказалось тенью, обречённой исчезнуть. Я пытался отвлечься на космос, но величие звёзд лишь подчёркивало моё ничтожество.

Сравнивая этот опыт с моделью Кюблер-Росс, я могу с уверенностью сказать, что испытал на себе стадии отрицания, торга и депрессии. Однако стадии гнева у меня не было. Итогом этого внутреннего переживания стало смирение. В этот момент я почувствовал резкое улучшение настроения, вплоть до эйфории.

Однажды, проходя по пути с работы к дому я вспоминал последние события и как изменились мои мысли, мой путь всегда проходил мимо магазина ритуальных услуг у которого на улице всегда на всеобщее обозрение стаяли стендовые могильные плиты, в один момент я почувствовал, что-то странное. Чувство было странным: будто иду не я, а кто-то другой, а я лишь наблюдатель, мыслящий со стороны, словно воспроизвожу видеозапись прямо у себя в голове. Мир вокруг немного изменился — краски не исчезли полностью, но стали заметно тусклее, как будто реальность потеряла часть своей насыщенности. Это состояние не испугало меня, хотя я никогда прежде ничего подобного не испытывал. Я по-прежнему ощущал всё вокруг, хотя восприятие было слегка искажено. Физически я продолжал контролировать своё тело, но ощущалось это иначе, как будто управление происходило автоматически, без моего осознанного участия.

Это был синдром деперсонализации-дереализации будто я смотрю на всё сквозь стекло или экран. Моё тело полностью выполняло все физиологические функции, ходило на работу. При этом разум полностью погрузился в себя и анализировал окружение. Смотря на скопление людей и думал о том, что они все тут не на долго и как много они уделяют внимания этому миру. Представлял, что внутри каждого человека скелеты с мозгами и как их внешняя оболочка, которой они так много уделяют времени абсолютна не важна. Больше недели я находился в таком состоянии, оно мне не сильно мешало, немного пугало, но такого стремления избавиться от этого как ранее с попыткой примириться со смертью у меня не было, да и сил уже тоже. В те дни я настойчиво размышлял о природе реальности. Мучили вопросы: существует ли только моё сознание? Могу ли я быть уверен, что другие видят и чувствуют то же, что и я? Или вся эта панорама — не более чем ширма, сотканная моим восприятием? Подобно Сексту Эмпирику, я скептически относился ко всему, что не мог проверить. В процессе раздумий наука оказалась для меня более надёжным проводником, чем философия. Философия предлагала абстрактные конструкции, возводила воздушные замки парадоксов, но не давала твёрдой почвы под ногами. Наука же предлагала ясность и проверяемость, превращая туман экзистенциальных вопросов в более чёткие закономерности.

Состояние деперсонализации постепенно отступило, но оставило глубокий след. Я осознал: то, что я называл «я», оказалось не цельной сущностью, а лишь пересечением восприятий, памяти и мгновенных впечатлений. Эта иллюзия цельности — хитрое порождение эволюции, не истина, но удобная маска.

Модели «героизма» Беккера утратили свою силу. Человек, пытающийся обмануть смерть, казался мне теперь не столько трагической, сколько наивной фигурой. Все модели «героизма» Беккера потеряли свою актуальность, оставив лишь одну, да и та оказалась не связанной напрямую со смертью — это поиск смысла жизни и всего окружающего.

Экзистенциальный вопрос о смысле бытия, несмотря на уход страха смерти, не исчез и продолжал мучить меня не меньше, чем ранее мысли о конечности. Всё это привело меня к пониманию, что страх смерти не может быть единственным двигателем человеческой деятельности. Человек, создавая культуру, системы смыслов и ценностей, пытается преодолеть не только этот страх, но и многие другие экзистенциальные вызовы. Человек не всегда стремится к героизму. Иногда его мотивируют совершенно другие факторы — радость от процесса или любопытство.

Проекты бессмертия, о которых пишет Беккер, можно рассматривать как не фальсифицируемые идеи и это одна из проблем «героизма».

Подобно теологическим аргументам, утверждающим существование Бога, потусторонних сил, проекты героизма опираются на субъективную веру и коллективное соглашение. Проблема здесь в том, что как героизм, так и теологические представления невозможно опровергнуть или подтвердить с использованием научных методов. Это делает их концептуально схожими: они оба действуют в пределах человеческой психологии и экзистенциального опыта, но не в области эмпирической науки.

2.2 Обесценивая смерть или проблема самоубийств

С осознанием конечности жизни могут возникать различные аномалии восприятия и поведения. Один из таких примеров — убеждение некоторых людей в том, что раз они всё равно умрут, то их жизнь лишена смысла, и что можно не дожидаться естественной смерти, а сознательно прекратить своё существование. Я считаю, что подобные мысли сами по себе не обязательно приводят к действию. Несмотря на то, что с биологической и философской точек зрения не имеет значения — умрёшь ли ты сейчас или через много лет, особенно если в жизни отсутствуют близкие родственники и дети, — с нами остаётся внутренний опыт, который можно воспринимать как наблюдение за фильмом или спектаклем. Мы же не прекращаем смотреть фильм только потому, что знаем, что он когда-то закончится. Однако, как будет показано далее, одной мысли о самоубийстве недостаточно для его реализации.

Самоубийство — это чрезвычайно сложное явление, появление которого обусловлено множеством факторов. Одним из ключевых аспектов является биологический механизм, включающий работу тормозящих нейронов, которые накапливают ошибки прогнозирования и могут приводить к заключению, что будущее неизменно связано с неизбежными страданиями и не имеет позитивных исходов. Среди исследуемых гипотез — предположение о наличии у некоторых людей генетической предрасположенности к суицидальному поведению, которая при определённых условиях может быть активирована. Это означает, что присутствие определённых генов или повреждений мозга способно существенно повысить вероятность совершения самоубийства, даже если отсутствует явный пессимизм или жизненные трудности.

Следует подчеркнуть, что эта гипотеза пока не является окончательно доказанной и остаётся предметом активных исследований. Генетическая предрасположенность — важный, но далеко не единственный фактор риска. Её влияние всегда взаимосвязано с другими психологическими, социальными и экологическими обстоятельствами, создавая сложный комплекс причин, ведущих к суицидальному поведению.

В дальнейшем я буду рассматривать самоубийство именно как генетически и детерминированно обусловленный процесс. Однако при этом я не утверждаю, что окончательный вывод о проблеме самоубийств сводится исключительно к этой генетической составляющей. Эта тема требует более тщательного и комплексного рассмотрения, включающего широкий спектр факторов, что выходит за рамки данной работы.

Генетическая предрасположенность

В последние десятилетия научные исследования показали, что генетика играет значительную роль в предрасположенности к депрессии и суицидальному поведению. Одним из ключевых генов, ассоциированных с самоубийством, является ген, кодирующий серотонин — нейромедиатор, который регулирует настроение и поведение. Например, ген 5-HTTLPR, который отвечает за транспорт серотонина, был связан с повышенным риском депрессии и суицидальных тенденций. Люди с определенной вариацией этого гена имеют более низкий уровень серотонина, что может способствовать развитию депрессивных расстройств и, в конечном итоге, повышению риска суицида.

Другим важным геном является MAOA (моноаминоксидаза A). Этот ген также влияет на уровень нейромедиаторов, таких как серотонин и дофамин. Низкая активность MAOA ассоциируется с более высокой склонностью к агрессии, импульсивности и депрессии — все эти факторы могут способствовать суицидальным наклонностям. Такие исследования подчеркивают, что наличие определенных генетических вариантов может сыграть ключевую роль в решении человека совершить самоубийство в случае стресса или кризиса.

Травмы мозга

Кроме генетической предрасположенности, травмы мозга также могут способствовать повышенному риску суицида. Повреждения в определенных областях мозга, таких как префронтальная кора и лимбическая система, могут значительно изменить эмоциональное поведение и способность человека к саморегуляции. Например, люди, перенесшие черепно-мозговые травмы или инсульты, могут испытывать изменения в восприятии себя и мира, что увеличивает вероятность депрессии и суицидальных мыслей. Травмы мозга могут также повлиять на уровень серотонина и других нейромедиаторов, что способствует формированию депрессивных состояний и нарушению эмоционального фона.

Роль препаратов

Препараты, которые могут увеличить риск суицидальных наклонностей, играют важную роль в исследовании связи между биологией, психикой и поведением. Некоторые медикаменты, несмотря на их лечебные свойства, могут вызывать серьезные побочные эффекты, включая депрессию и суицидальные мысли, особенно среди людей с определенными предрасположенностями или психоэмоциональными нарушениями.

Одной из наиболее известных категорий препаратов, повышающих риск суицида, являются антидепрессанты. Препараты класса селективных ингибиторов обратного захвата серотонина, такие как флуоксетин (Прозак) и сертралин (Золофт), хотя и используются для лечения депрессии, в некоторых случаях могут способствовать усилению суицидальных мыслей, особенно у подростков и молодых людей в начале курса лечения. В 2004 году FDA выпустило предупреждение о том, что антидепрессанты могут увеличить риск суицидальных мыслей среди молодежи. Однако важно отметить, что для части пациентов антидепрессанты оказываются эффективными, и повышенный риск суицидальных мыслей чаще связан с индивидуальной реакцией на препараты, начальной нестабильностью состояния или недостаточным медицинским наблюдением в первые недели терапии.

Еще одна группа препаратов, которые могут повышать риск суицида, — это антиконвульсанты, такие как ламотриджин и вальпроат, применяемые для лечения эпилепсии и психических заболеваний. Исследования показали, что эти средства могут увеличивать риск суицидальных наклонностей, особенно при длительном применении. В 2008 году FDA добавило предупреждение об этом на упаковки препаратов, таких как ламотриджин, подчеркивая важность тщательного мониторинга психоэмоционального состояния пациентов.

Опиoиды — мощные обезболивающие средства, такие как оксикодон и морфин, тоже могут быть связаны с повышением суицидальных рисков. Эти препараты изменяют химический баланс в мозге, способствуя развитию депрессии и ухудшению психоэмоционального состояния, что может привести к суицидальным наклонностям, особенно при злоупотреблении или длительном применении.

Кроме того, лекарства, влияющие на психику, такие как антипсихотики и бензодиазепины, также могут приводить к развитию депрессии и суицидальных мыслей, особенно среди людей, склонных к психоэмоциональным расстройствам. Некоторые антипсихотики, такие как рисперидон и кветиапин, могут вызывать побочные эффекты, которые приводят к ухудшению настроения и даже агрессии. Бензодиазепины, например, диазепам и ксанакс, часто используются для снятия тревоги, но их длительное применение также может привести к депрессии и повышению риска суицида.

Не менее опасным является изотретиноин — препарат для лечения акне, широко известный под торговым названием Роаккутан. Он может вызывать депрессию и суицидальные мысли, что подтверждается множеством отчетов и исследований, а также предупреждениями на упаковках, выданными FDA. Изотретиноин связывают с психиатрическими побочными эффектами, включая депрессию и агрессию, что придает ему дополнительную опасность при использовании, особенно в подростковом возрасте.

Таким образом, хотя многие из этих препаратов имеют важные терапевтические свойства, важно помнить о их потенциальных побочных эффектах, которые могут значительно повысить риск суицидальных наклонностей. Особенно важно проводить тщательное наблюдение за пациентами, принимающими эти лекарства, чтобы вовремя заметить возможные изменения в их психоэмоциональном состоянии и предотвратить развитие более серьезных последствий.

Изменение психоактивности мозга также напрямую связанно с нелегальными и легальными наркотическими веществами (такие как алкоголь)

Алкоголь является одним из наиболее доступных и широко потребляемых легальных наркотиков в мире. Его употребление связано с временным изменением психоактивности мозга, что может снизить способность человека контролировать свои эмоции и поведение. Известно, что хроническое злоупотребление алкоголем может привести к депрессии, а также к другим психическим расстройствам, что существенно увеличивает вероятность суицидальных тенденций. Согласно исследованиям, у людей, страдающих алкоголизмом, уровень самоубийств значительно выше, чем в общей популяции. Это связано с тем, что алкоголь подавляет активность центральной нервной системы и усиливает чувство безнадежности, что может привести к отчаянным решениям.

Механизмы воздействия на мозг

Все эти вещества воздействуют на нейромедиаторы мозга, такие как серотонин, дофамин и норадреналин, которые играют ключевую роль в настроении и поведении человека. Например, алкоголь может усиливать активность ГАМК (гама-аминомасляной кислоты), что вызывает расслабление и снижение тревоги. Однако хроническое употребление алкоголя приводит к снижению уровня серотонина, что связано с развитием депрессии и увеличением риска суицида. Подобные изменения происходят и при употреблении других психоактивных веществ, что в конечном итоге может привести к суицидальным последствиям.

Социальный контекст и легальность

Нельзя игнорировать и социальный аспект легальных наркотиков. Несмотря на их доступность, эти вещества могут быть связаны с культурными и социальными стереотипами, которые в свою очередь могут усиливать чувство изоляции и безнадежности у людей, уже склонных к депрессии и суицидальным мыслям. Кроме того, давление со стороны общества и стрессы, связанные с употреблением алкоголя и табака, могут стать триггерами для суицидального поведения.

Почему люди без генетической предрасположенности не совершают самоубийство

Исследования показывают, что люди без предрасположенности, несмотря на экзистенциальные проблемы или депрессивные эпизоды, менее подвержены риску самоубийства, поскольку их мозг и химический состав нейромедиаторов не поддерживают механизмы, ведущие к самоповреждению.

Согласно исследованиям, проводимым в области психиатрии и генетики, отсутствие генетических факторов риска или травм мозга может служить важной защитой от суицидальных наклонностей. Даже при наличии депрессии или трудностей в жизни, такие люди могут использовать другие механизмы преодоления стресса, что позволяет им избегать самоубийства. Исследования, проведенные в Швеции, показали, что среди людей, не имеющих семейной истории депрессии или самоубийств, вероятность суицида значительно ниже, даже при наличии психологических проблем в жизни.

Семейные исследования и суицидальные наклонности

Наследственная предрасположенность к суицидальным наклонностям является важным аспектом, который подтверждается многочисленными исследованиями в области психиатрии и генетики. Некоторые из наиболее убедительных примеров наследственной суицидности подтверждаются семейными историями и наследственными факторами, которые увеличивают риск суицидальных мыслей и поведения у потомков. Это явление, когда суицид является частью семейной истории, может быть связано с определенными генетическими и нейробиологическими факторами, которые способствуют повышенной склонности к депрессии и суицидальным наклонностям.

Одним из ярких примеров является исследование, проведенное в Швеции, в котором рассматривалась роль семейной истории в случае суицидов. В результате анализа было установлено, что риск суицида у детей с родителями, совершившими самоубийство, значительно возрастает. Это подтверждает наличие наследственной предрасположенности к суицидальному поведению. Исследования также показали, что если оба родителя страдают депрессией или имели суицидальные наклонности, то вероятность того, что их дети будут испытывать аналогичные проблемы, значительно выше.

В одном из исследований, проведенных в Норвегии, было показано, что у людей, чьи близкие родственники страдали от депрессии и суицидальных наклонностей, наблюдается повышенный риск развития депрессии и суицидальных мыслей в будущем. Таким образом, генетический компонент может предрасполагать человека к более серьезным психическим расстройствам, в том числе депрессии, которая является одним из ведущих факторов, способствующих самоубийству.

Методологические замечания

Исследования генетической и нейробиологической предрасположенности к суицидальному поведению в большинстве случаев основаны на ретроспективном анализе корреляций между наличием тех или иных генетических маркеров (или травм головного мозга) и уже свершившимся фактом суицида или попытки суицида. Такое корреляционное исследование не может установить строгую причинно-следственную связь: мы видим, что генетический вариант встречается чаще у тех, кто совершил суицид, но не можем с уверенностью сказать, что именно он стал его причиной.

Для более надёжных выводов требуются лонгитюдные когортные исследования, в которых определённые группы людей, задолго до возникновения суицидальных мыслей или поведения, проходят генетическое, нейровизуализационное и психологическое тестирование, а затем наблюдаются на протяжении многих лет. Только такой мультидисциплинарный подход (сочетание психологии, нейробиологии и социологии) позволит понять, как взаимодействуют генетические, психологические и социальные факторы, и какие из них действительно оказывают определяющее влияние.

Стоит учитывать, что многие выводы об опасностях психотропных препаратов основаны на ретроспективных корреляционных данных, которые не способны однозначно отделить влияние самого лекарства от природного хода депрессии. Так, в самом начале приёма селективных ингибиторов обратного захвата серотонина наблюдается «фаза активации», когда у пациента появляется достаточно энергии действовать ещё до того, как угнетающие симптомы начнут отступать, что порождает ложное впечатление «суицидогенного» эффекта лекарства. Вдобавок, пациенты, которым назначают антидепрессанты, зачастую уже находятся в более тяжёлом состоянии, и сравнение их риска с общей популяцией без учёта глубины депрессии создает иллюзию прямой связи «антидепрессанты → суицид». Публикационное смещение лишь усиливает этот эффект: случаи суицидальных исходов на фоне терапии описываются в литературе намного активнее, чем многочисленные успешные примеры восстановления.

При этом существуют убедительные мета-аналитические данные — в частности исследования Керхша и соавторов (2008) и последующие обзоры — которые показывают, что разница в эффективности антидепрессантов и плацебо зачастую клинически незначима, особенно при лёгких и умеренных депрессиях. Эти результаты ставят под сомнение сам факт «работоспособности» СИОЗС в целом и требуют проведения проспективных рандомизированных исследований с длительным наблюдением за психоэмоциональным состоянием пациентов, чтобы понять, действительно ли положительный эффект препарата превосходит естественное течение заболевания и влияние плацебо.

Наконец, адекватная оценка рисков и пользы любого психотропного средства невозможна без мультидисциплинарного мониторинга, включающего генетические и нейробиологические маркеры, психосоциальные параметры и доступность кризисной помощи. Только всесторонний подход позволит не только сбалансировать пользу препаратов и их потенциальные побочные эффекты, но и скорректировать вмешательство своевременно, минимизируя риск отрицательных исходов и укрепляя терапевтический эффект.

Именно по этой причине я не могу с уверенностью заявлять, что в суицид это продукт лишь генетической предрасположенности, но уверен в его высоком влиянии на вопрос жизни и её добровольного конца.

Заключение

Рассматривая генетику как один из центральных факторов риска суицидального поведения, мы вынуждены переосмыслить традиционные философские рассуждения об экзистенциальном смысле жизни: для многих людей вопрос «стоит ли жить» оказывается не столько результатом глубокой личной рефлексии, сколько отражением предрасположенности их организма, обусловленной набором генетических и нейрональных механизмов. Однако и этот биологический ракурс нельзя считать исчерпывающим: большинство существующих исследований, основанных на ретроспективных корреляциях, не позволяют утверждать о прямой причинно-следственной связи между генетическими маркерами или черепно-мозговыми травмами и фактом суицида. Чтобы прийти к более надёжным выводам, необходимы лонгитюдные когортные исследования и проспективные рандомизированные испытания, в которых комплекс психосоциальных, нейробиологических и фармакологических факторов будет тщательно мониториться на протяжении многих лет.

Психотерапевтические вмешательства, хотя и улучшают общее эмоциональное состояние, зачастую не в силах изменить заложенную генетической предрасположенностью уязвимость, и даже при качественной поддержке у группы высокого риска сохраняется повышенная вероятность летального исхода. В то же время роль лекарственных средств нельзя недооценивать, но и не переоценивать: эффект начальной «активации», публикационное смещение и тяжелое исходное состояние пациентов порождают иллюзию прямого суицидогенного воздействия антидепрессантов, тогда как многочисленные мета-анализы показывают клинически незначимую разницу между СИОЗС и плацебо при лёгких и умеренных депрессиях.

Поэтому реальной профилактикой суицида должна стать система, в которой биологическая осведомлённость органично сочетается с социальной политикой и общественным здравоохранением: контроль доступа к психоактивным веществам (включая алкоголь), повышение качества жизни, расширение программ раннего вмешательства и кризисной помощи, а также интеграция психологической поддержки с учётом индивидуального нейробиологического профиля. Только такая комплексная, мультидисциплинарная модель — в равной мере опирающаяся на философскую рефлексию о ценности жизни, научные данные о генетике и нейробиологии, а также на реальные практики социальной поддержки — способна снизить риск суицида и предложить тем, кто оказался на грани, не абстрактные вопросы, а действенные пути к спасению.

3. Адаптация к бессмысленности

Принятие смертности, как обсуждалось ранее, открывает дверь к ещё более глубокому вопросу: если существование ограничено, как человеку найти смысл в жизни, лишённой внутренней цели? Эта дилемма, усиливающаяся осознанием хаотичности мира, заставляет разум искать способы упорядочивания и стабилизации восприятия реальности.

Однако проблема бессмысленности выходит за рамки простой логики. Она затрагивает эмоциональные и когнитивные структуры человека, которые часто стремятся компенсировать осознание абсурда через создание субъективных смыслов. Эти адаптационные стратегии позволяют разрыву между конечностью жизни и желанием смысла стать не катастрофой, а новой точкой отсчёта.

В этом разделе мы исследуем, как идея бессмысленности стала одним из центральных вызовов для человеческого разума. Рассматриваются способы, с помощью которых человек преодолевает этот конфликт, — от отвлечения внимания и творчества до философского осмысления своей роли в хаотическом мире. Но перед этим я хотел бы познакомить вас с недооцененным норвежским философом и альпинистом — Петером Весселем Цапффе (1899—1990) которой писал о трагическом положении человека в этом мире и которой значительно на меня повлиял.

Трагическое Петера Цапффе

Петер Цапффе — норвежский философ, малоизвестный за пределами своей родины до последнего времени. Его работы начали получать отклик в русскоязычной и англоязычной аудиториях после перевода его произведения Den sidste Messias (рус. Последний мессия) на эти языки, а также благодаря влиянию американского писателя Томаса Лиготти, который в 2010 году опубликовал свой роман The Conspiracy Against the Human Race: A Contrivance of Horror (рус. Заговор против человеческой расы: Изобретение ужаса), в котором отразились идеи Цапффе. В середине 2024 года Райан Л. Шоулер выпустил английский перевод magnum opus Цапффе — Om det tragiske («О трагическом»). Издание на русском языке вышло в 2025 году. Эссе Томаса Лиготти из-за проблемы с авторскими правами официально не публиковалось на русском языке и распространяется в интернете и самиздате в переводе от revliscap.

В своей работе Петер Цапффе использовал подход, под названием биософия.

Биософия — это подход, в рамках которого Цапффе рассматривает жизнь и бытие человека через призму биологии и эволюции. Он подчеркивает, что человеческая жизнь является результатом биологического процесса, и именно биология определяет многие из наших экзистенциальных проблем, таких как осознание смерти и бессмысленности существования. Биософия Цапффе акцентирует внимание на том, что биологический процесс не предназначен для создания смысла в жизни, а лишь ставит человека перед вызовом существования в мире, лишенном вневременных целей. Биософский метод используется при изучении человеческого существования с биологической точки зрения. Таким образом, человек понимается на основе того, что мы знаем о биологии, то есть на эмпирической основе.

Цапффе не акцентирует внимание исключительно на страхе перед небытием, как это делает Беккер. Цапффе рассматривает более широкий спектр экзистенциальных страхов, таких как бессмысленность мира, незначительность человека в этом мире, а также его неизбежная конечность. Эти страхи тесно связаны с осознанием того, что мир и человек лишены объективного смысла, и что все попытки найти этот смысл лишь создают иллюзии, которые отводят внимание от этих ужасных реалий.

Петер Вессель Цапффе использовал биософию в качестве основы для своей докторской диссертации из которой выводит, что человек подчиняется четырем движущим силам: биологическим, социальным, автотелическим, метафизическим.

Хильде Винье в своей статье «Победа через поражение» подробно разбирает эти интересы (Vinje, 2017):