Бесплатный фрагмент - Эхо Земли

Климатические беженцы

The sun hung low over the horizon, painting the sky in hues of orange and pink, as if unaware of the tragedy unfolding below.

Солнце низко висело над горизонтом, раскрашивая небо в оттенки оранжевого и розового, словно не замечая трагедии, происходящей внизу.

On the small island of Tegua in the Pacific Ocean, Mele stood at the edge of her village, her bare feet sinking into the damp sand.

На маленьком острове Тегуа в Тихом океане Меле стояла на краю своей деревни, её босые ноги погружались в влажный песок.

The waves lapped closer than they had yesterday, closer than they had last year.

Волны подходили ближе, чем вчера, ближе, чем в прошлом году.

Her home, a modest wooden shack with a tin roof, was only a few meters from the water now.

Её дом, скромная деревянная хижина с жестяной крышей, теперь находился всего в нескольких метрах от воды.

She clutched a woven basket, her fingers tracing the patterns her mother had taught her to make when she was a child.

Она сжимала плетёную корзину, её пальцы повторяли узоры, которым мать научила её в детстве.

Those patterns were all she had left of a life that was slipping away, just like the land beneath her feet.

Эти узоры были всем, что осталось от жизни, ускользавшей так же, как земля под её ногами.

Tegua, part of Vanuatu’s archipelago, was drowning.

Тегуа, часть архипелага Вануату, тонула.

The ocean, once a source of fish and stories, had become a thief.

Океан, некогда источник рыбы и легенд, превратился в вора.

It crept higher each year, swallowing gardens, flooding homes, and turning freshwater wells salty.

Он поднимался всё выше с каждым годом, поглощая сады, заливая дома и превращая пресные колодцы в солёные.

Mele was 32, with two young children who played in the shrinking patches of dry land, unaware that their world was shrinking too.

Меле было 32 года, у неё было двое маленьких детей, которые играли на уменьшающихся клочках суши, не осознавая, что их мир тоже сжимается.

She remembered her grandfather’s tales of a time when the island was lush, when coconut trees stood tall and the village thrived.

Она вспоминала рассказы дедушки о временах, когда остров был зелёным, кокосовые пальмы стояли высокими, а деревня процветала.

Now, those trees leaned toward the sea, their roots exposed like skeletons unearthed by the tides.

Теперь эти деревья наклонялись к морю, их корни торчали наружу, как скелеты, выкопанные приливами.

Mele wasn’t alone.

Меле была не одна.

Across the Pacific, from Kiribati to the Marshall Islands, people faced the same fate.

По всему Тихому океану, от Кирибати до Маршалловых островов, люди сталкивались с той же судьбой.

Climate change wasn’t a distant concept here — it was the water at their doorstep, the storms that tore through their homes, the heat that withered their crops.

Изменение климата здесь не было абстракцией — это была вода у их дверей, бури, разрушающие дома, жара, губящая урожай.

The term «climate refugee» felt heavy, like a label stitched onto their lives without their consent.

Термин «климатический беженец» звучал тяжело, как ярлык, пришитый к их жизни без их согласия.

Mele didn’t want to leave Tegua.

Меле не хотела покидать Тегуа.

It was where her ancestors were buried, where her children were born.

Здесь были похоронены её предки, здесь родились её дети.

But the sea didn’t care about her roots.

Но морю не было дела до её корней.

It rose, relentless, driven by melting ice caps and warming oceans thousands of miles away.

Оно неумолимо поднималось, движимое таянием ледников и потеплением океанов за тысячи километров отсюда.

In 2005, Mele’s village made headlines as some of the world’s first officially recognized climate refugees.

В 2005 году деревня Меле попала в заголовки газет как одно из первых мест в мире, официально признанных климатическими беженцами.

The government of Vanuatu, with help from international aid, began relocating families to higher ground on a nearby island.

Правительство Вануату при поддержке международной помощи начало переселять семьи на более возвышенные участки соседнего острова.

Mele packed what she could — clothes, a few pots, her mother’s basket — and boarded a small boat with her children.

Меле собрала всё, что могла — одежду, несколько горшков, корзину матери — и села с детьми в маленькую лодку.

Her husband, Tane, stayed behind to salvage what remained of their home.

Её муж, Тане, остался, чтобы спасти то, что осталось от их дома.

The new settlement was safer, they were told, but it wasn’t home.

Им говорили, что новое поселение безопаснее, но это не был дом.

The soil was different, the trees unfamiliar.

Почва была другой, деревья — незнакомыми.

Mele’s children cried for the beach they used to run on, now underwater.

Дети Меле плакали по пляжу, по которому раньше бегали, а теперь он ушёл под воду.

Halfway across the world, in the Sundarbans of Bangladesh, Amit watched the river chew away at his rice fields.

На другом конце света, в Сундарбанах Бангладеш, Амит наблюдал, как река разъедает его рисовые поля.

The Ganges Delta, a maze of waterways and mangrove forests, was his family’s lifeline.

Дельта Ганга, лабиринт водных путей и мангровых лесов, была источником жизни его семьи.

For generations, they had farmed rice and fished in the brackish waters, living in rhythm with the monsoon and the tides.

Поколениями они выращивали рис и ловили рыбу в солоноватых водах, живя в ритме муссонов и приливов.

But the tides had turned traitor.

Но приливы стали предателями.

Cyclones, fiercer and more frequent, battered the low-lying islands.

Циклоны, всё более сильные и частые, обрушивались на низкие острова.

Salty water surged inland, poisoning the soil.

Солёная вода проникала вглубь, отравляя почву.

Amit’s fields, once green with promise, were now patchy and barren.

Поля Амита, когда-то зелёные и плодородные, теперь были пятнистыми и бесплодными.

His wife, Lila, spent hours each day fetching freshwater from a distant pump, as their well had turned undrinkable.

Его жена, Лила, проводила часы каждый день, принося пресную воду из далёкого насоса, так как их колодец стал непригодным для питья.

Amit was 40, with a weathered face that told stories of loss.

Амиту было 40 лет, и его обветренное лицо рассказывало истории утрат.

His eldest daughter, Priya, dreamed of becoming a teacher, but the local school had closed after a storm flooded it beyond repair.

Его старшая дочь, Прия, мечтала стать учительницей, но местную школу закрыли после того, как шторм затопил её без возможности восстановления.

The family’s home, built on stilts, creaked under the strain of rising waters.

Дом семьи, построенный на сваях, скрипел под давлением поднимающейся воды.

Last year, a cyclone had taken their roof, and Amit had spent weeks rebuilding with salvaged wood.

В прошлом году циклон сорвал крышу, и Амит потратил недели, восстанавливая дом из уцелевших досок.

He heard whispers of others leaving — families who had abandoned their islands for crowded slums in Dhaka, trading one hardship for another.

Он слышал слухи о других, покинувших свои острова ради тесных трущоб в Дакке, меняя одно испытание на другое.

Amit didn’t want that life for Priya.

Амит не хотел такой жизни для Прии.

But staying felt like betting against the river, and the river always won.

Но оставаться значило спорить с рекой, а река всегда побеждала.

The Sundarbans were home to millions, but the land was vanishing.

Сундарбаны были домом для миллионов людей, но земля исчезала.

Scientists said the region could lose a quarter of its habitable land by 2050.

Учёные утверждали, что к 2050 году регион может потерять четверть пригодной для жизни территории.

Amit didn’t read scientific papers, but he saw the evidence in the crumbling embankments and the graves of his neighbors, washed away by floods.

Амит не читал научных статей, но видел доказательства в разрушающихся дамбах и в могилах соседей, смытых наводнениями.

He wondered where they would go.

Он задавался вопросом, куда всем им идти.

The cities were already bursting, and the government had no clear plan for people like him.

Города уже переполнялись, а у правительства не было чёткого плана для таких, как он.

He wasn’t a refugee in the way the world understood the term — no war or persecution drove him out.

Он не был беженцем в привычном смысле этого слова — его не гнали война или преследования.

But the climate didn’t need guns to displace him.

Но климату не нужны были пушки, чтобы изгнать его.

It was enough to erode his home, his livelihood, his hope.

Достаточно было разрушить его дом, его труд, его надежду.

On the other side of the globe, in Alaska’s remote village of Kivalina, Sarah bundled her son in a thick parka as the wind howled outside.

На другой стороне земного шара, в отдалённой деревне Кивалине на Аляске, Сара укутала сына в тёплую парку, пока за окном выл ветер.

The Inupiat community, perched on a narrow strip of land between the Chukchi Sea and a lagoon, had survived for centuries in the Arctic’s harsh embrace.

Община инупиатов, расположенная на узкой полоске земли между Чукотским морем и лагуной, веками выживала в суровых объятиях Арктики.

But the sea ice that once protected Kivalina from winter storms was melting earlier each year.

Но морской лёд, некогда защищавший Кивалину от зимних бурь, таял всё раньше с каждым годом.

Without it, waves battered the shore, eroding the land beneath the village.

Без него волны били по берегу, размывая землю под деревней.

Sarah’s home, a small wooden house painted blue, tilted slightly where the ground had softened.

Дом Сары, небольшое деревянное строение, выкрашенное в синий цвет, слегка накренился там, где земля размягчилась.

She was 28, a single mother who worked at the village store.

Ей было 28 лет, она была матерью-одиночкой и работала в сельском магазине.

Her son, Eli, loved drawing pictures of whales, but the whales were harder to spot now, their migration patterns disrupted by warming waters.

Её сын, Эли, любил рисовать китов, но теперь их стало труднее увидеть — их миграции нарушились из-за потепления вод.

Kivalina’s 400 residents had voted to relocate years ago, but the process was slow.

Жители Кивалины, которых было около 400, проголосовали за переселение ещё несколько лет назад, но процесс шёл медленно.

The U.S. government offered little support, and the cost of moving an entire village was staggering.

Правительство США оказывало мало поддержки, а стоимость переселения всей деревни была колоссальной.

Sarah heard stories of other Alaskan villages — Shishmaref, Newtok — facing the same struggle.

Сара слышала истории о других аляскинских деревнях — Шишмареф, Ньюток — переживающих ту же борьбу.

Some families had already left, scattering to cities where they felt like strangers.

Некоторые семьи уже уехали, расселившись по городам, где чувствовали себя чужими.

Sarah didn’t want to leave the land where her people had hunted and fished for generations.

Сара не хотела покидать землю, где её народ охотился и рыбачил на протяжении поколений.

But staying meant living with the fear that a single storm could wipe out everything.

Но остаться означало жить в страхе, что одна буря может уничтожить всё.

Last winter, a surge had flooded the school, and Eli hadn’t had classes for months.

Прошлой зимой прилив затопил школу, и Эли не учился несколько месяцев.

Back in Tegua, Mele tried to rebuild her life in the new settlement.

Тем временем на Тегуа Меле пыталась заново устроить жизнь в новом поселении.

She planted a small garden, though the soil was rocky and the rains unpredictable.

Она посадила маленький огород, хотя почва была каменистой, а дожди — непредсказуемыми.

Her children adapted, making friends and chasing each other through the unfamiliar landscape.

Её дети приспособились, подружились и бегали друг за другом по незнакомой местности.

But Mele felt the weight of displacement every day.

Но Меле ощущала тяжесть переселения каждый день.

She missed the sound of the waves at night, even if they were the same waves that had driven her away.

Ей не хватало звука волн по ночам, даже если это были те самые волны, что изгнали её.

She heard about others like her — people from Tuvalu, from the Carteret Islands — forced to leave their homes.

Она слышала о других таких же, как она — людях из Тувалу, с островов Картерет, вынужденных покинуть свои дома.

Some were welcomed by neighboring countries; others faced rejection, their status as climate refugees unrecognized by international law.

Некоторых принимали соседние страны, другим отказывали, ведь их статус климатических беженцев не признавался международным правом.

Amit, in the Sundarbans, made a decision.

Амит, в Сундарбанах, принял решение.

He sold his last cow and used the money to move his family to a small town nearby.

Он продал свою последнюю корову и использовал деньги, чтобы перевезти семью в небольшой соседний город.

It wasn’t Dhaka, but it was still a world away from the river’s edge.

Это была не Дакка, но всё же далеко от берега реки.

Priya enrolled in a new school, though the classes were crowded and the teachers overworked.

Прия поступила в новую школу, хотя классы были переполнены, а учителя переутомлены.

Amit found work as a laborer, hauling bricks instead of tending rice fields.

Амит нашёл работу разнорабочим, таская кирпичи вместо ухода за рисовыми полями.

The air was thick with dust, and the nights were loud with traffic, but at least the ground beneath them was dry — for now.

Воздух был густ от пыли, ночи — шумными из-за транспорта, но, по крайней мере, земля под ногами была сухой — пока что.

Sarah, in Kivalina, held onto hope.

Сара в Кивали́не цеплялась за надежду.

A nonprofit had promised funding to help the village relocate, though the timeline was uncertain.

Благотворительная организация пообещала финансирование для переселения деревни, хотя сроки оставались неясными.

She taught Eli the old Inupiat songs, hoping he would carry them with him, wherever they ended up.

Она учила Эли старым песням инупиатов, надеясь, что он понесёт их с собой, куда бы они ни попали.

The sea ice was thinner this year, and the storms were already gathering strength.

Морской лёд в этом году был тоньше, а бури уже набирали силу.

Sarah looked out at the horizon, where the sky met the sea, and wondered how much time they had left.

Сара смотрела на горизонт, где небо сходилось с морем, и гадала, сколько времени им осталось.

Mele, Amit, and Sarah were strangers to each other, separated by oceans and continents.

Меле, Амит и Сара не знали друг друга, их разделяли океаны и континенты.

But their stories wove together, bound by a shared loss.

Но их истории переплетались, объединённые общей потерей.

Their homes, their islands, their roots were slipping away, claimed by a world that was warming too fast for them to keep up.

Их дома, их острова, их корни исчезали, поглощённые миром, который теплеет слишком быстро, чтобы они могли успеть за ним.

They weren’t just losing land — they were losing the places where their memories were made, where their children’s laughter echoed, where their ancestors’ spirits lingered.

Они теряли не просто землю — они теряли места, где рождались воспоминания, где звучал смех их детей, где обитали духи их предков.

The waves, the storms, the melting ice didn’t discriminate.

Волны, бури, тающий лёд не различали никого.

They took everything, leaving behind people who carried their homes in their hearts, searching for a place to begin again.

Они забрали всё, оставив после себя людей, которые несли свои дома в сердцах, и искали место, где можно начать заново.

Борьба за чистую воду

In the dusty outskirts of a small village in Rajasthan, India, Aisha woke before dawn, her throat already parched from the night.

На пыльной окраине маленькой деревни в Раджастхане, Индия, Аиша проснулась до рассвета, горло уже пересохло после ночи.

At 14, she had memorized the path to the nearest handpump, a journey of three kilometers across cracked earth and thorny scrubland.

В свои четырнадцать она наизусть знала дорогу к ближайшему ручному насосу — путь длиной в три километра по растрескавшейся земле и колючим зарослям.

Her mother handed her two empty plastic jerry cans, their handles worn smooth from years of use.

Мать протянула ей две пустые пластиковые канистры, ручки которых были отполированы годами использования.

«Hurry back, beta,» she whispered, her eyes shadowed by the weight of another day without enough water to cook or wash.

«Поскорее возвращайся, бета», — прошептала она, глаза потемнели от тяготы ещё одного дня без достаточного количества воды для готовки или стирки.

Aisha slung the cans over her shoulders and set off, the rising sun turning the horizon into a shimmering mirage.

Аиша закинула канистры на плечи и отправилась в путь, а восходящее солнце превращало горизонт в дрожащий мираж.

She wasn’t alone; dozens of girls her age dotted the landscape, silhouettes bent under loads that seemed too heavy for their frames.

Она шла не одна: десятки девочек её возраста виднелись вдали, их силуэты сгибались под тяжестью ноши, казавшейся слишком большой для их хрупких тел.

By the time she reached the pump, a line snaked ahead, and the machine sputtered weakly, yielding only a trickle of murky liquid that tasted faintly of iron and regret.

Когда она добралась до насоса, впереди уже тянулась очередь, а аппарат едва шипел, выдавая лишь тонкую струйку мутной жидкости с привкусом железа и сожаления.

Rajasthan, one of India’s driest states, was a battleground in the invisible war for water.

Раджастхан, один из самых засушливых штатов Индии, был ареной невидимой войны за воду.

Here, over 80 percent of households faced seasonal shortages, where monsoons promised relief but often delivered floods that contaminated wells instead.

Здесь более 80% домохозяйств сталкивались с сезонной нехваткой воды: муссоны обещали облегчение, но часто приносили наводнения, загрязнявшие колодцы.

Aisha’s family farmed millet on a shrinking plot, but the groundwater they relied on had sunk deeper each year, pumped dry by tube wells for distant cities.

Семья Аиши выращивала просо на уменьшающемся участке, но грунтовые воды, от которых они зависели, уходили всё глубже с каждым годом, выкачанные трубчатыми скважинами для отдалённых городов.

Last summer’s drought had withered their crop, forcing her father to sell the family’s only goat.

Прошлым летом засуха погубила урожай, и отцу пришлось продать единственную семейную козу.

Now, with the pump often breaking down, Aisha missed school three days a week, her notebooks stained from hurried baths in contaminated puddles.

Теперь, когда насос часто ломался, Аиша пропускала школу по три дня в неделю, а её тетради были запятнаны следами поспешных купаний в грязных лужах.

She dreamed of becoming a doctor, but the hours spent fetching water chipped away at that future, one labored step at a time.

Она мечтала стать врачом, но часы, потраченные на доставку воды, понемногу отнимали у неё это будущее, шаг за шагом.

Half a world away, in the sun-baked hills of Yemen, Jamal gripped the reins of his donkey as it plodded toward a rocky wadi.

На другом конце света, в выжженных солнцем холмах Йемена, Джамал крепко держал поводья осла, медленно шагающего к каменистому вади.

At 45, he had seen the once-mighty streams of his childhood turn to dust bowls, victims of endless conflict and overgrazing.

В свои сорок пять он видел, как некогда полноводные ручьи его детства превратились в пыльные русла — жертвы бесконечных войн и чрезмерного выпаса.

Yemen teetered on the edge of catastrophe, where 18 million people — more than half the population — lacked safe drinking water.

Йемен балансировал на грани катастрофы: 18 миллионов человек — более половины населения — не имели доступа к безопасной питьевой воде.

War had shattered infrastructure; bombs had cratered reservoirs, and blockades choked supply lines.

Война разрушила инфраструктуру; бомбы изрешетили водохранилища, а блокада задушила пути снабжения.

Jamal’s village in the highlands of Sana’a had no electricity to power pumps, so families like his bartered for what little water trickled from ancient qanats, underground channels carved by ancestors centuries ago.

В деревне Джамала, расположенной в горах Саны, не было электричества, чтобы запитать насосы, поэтому такие семьи, как его, обменивали товары на немного воды, сочащейся из древних канатов — подземных каналов, вырытых предками века назад.

But even those were failing, clogged with silt from erratic rains.

Но даже эти каналы заиливались из-за непостоянных дождей.

Jamal’s wife, Fatima, rationed their daily haul: a cup for brewing tea, another for the children’s faces smeared with feverish sweat.

Жена Джамала, Фатима, строго распределяла их дневной запас воды: одна чашка — для заваривания чая, другая — чтобы протереть лица детей, покрытые жарким потом.

Their youngest son, five-year-old Omar, had fallen ill last month from diarrhea, his tiny body wracked by cramps from water laced with sewage.

Их младший сын, пятилетний Омар, заболел в прошлом месяце от диареи — его крошечное тело сжимали судороги из-за воды, заражённой сточными водами.

The local clinic, if they could reach it, had no clean water to sterilize tools or wash hands.

Местная клиника, даже если до неё удавалось добраться, не имела чистой воды для стерилизации инструментов или мытья рук.

Jamal remembered stories from his grandfather about plentiful springs during the wet season, but climate shifts had shortened those rains, turning them into teasing drizzles.

Джамал вспоминал рассказы своего деда о полноводных источниках во время дождливого сезона, но изменения климата сократили эти дожди, превратив их в дразнящую морось.