Бесплатный фрагмент - Эфирный страж. Зарождение

Книга 1: Эфирный Страж: Зарождение
Пролог. Тень в зеркале

Тишина в стерильном кабинете была звенящей, искусственной, как и всё в этом месте. Воздух пах озоном и тоской. Десятилетняя Кира прильнула лбом к холодному стеклу окна-иллюминатора, за которым клубился вечный индустриальный смог. Где-то там был мир. Тот, из которого её забрали.

Она поймала своё отражение в тёмном стекле — бледное лицо, слишком большие глаза, в которых застыл немой вопрос. Она скривила губы в подобии улыбки. Отражение ответило ей. Но на мгновение — всего на одно мгновение — ей показалось, что губы девочки в стекле дрогнули сами по себе, сложившись в чуждое, холодное выражение. Не её улыбка. Улыбка кого-то другого.

Кира резко отпрянула, сердце заколотившись где-то в горле. Она снова посмотрела в стекло. Там была только она. Испуганная девочка. «Показалось», — убедила она себя, сжимая в кармане платья единственную вещь, оставшуюся от прошлой жизни, — маленький серебристый кулон в виде ростка.

Она не знала, что по ту сторону стекла, в идентичной комнате на другом этаже, её брат-близнец Кирилл в ту же секунду уронил на пол стакан с водой. Лёд и осколки разлетелись по синему линолеуму. Он смотрел на них, не видя, потому что его пронзила острая, ничем не обоснованная волна чужого страха. Сестра.

Их разлучили, но связь, которую «Ангус» так жаждал изучить и контролировать, была тоньше и прочнее любых приборов. Она была тихим эхом в крови, дрожью в воздухе. Предвестником бури, что должна была вот-вот начаться.

— —
Глава 1. Зверь в клетке

Свинцовое небо над полигоном «Ангуса» обещало дождь, который так и не шёл. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом раскалённого металла и озона. Шестнадцатилетний Кирилл Рудь, известный в протоколах как Образец Омега-1, стоял по стойке «смирно», вжавшись спиной в холодную стену наблюдательной кабины. Его взгляд был устремлён в пустоту где-то за спиной генерала Макара Таллоса, человека с глазами цвета стального шрама.

— Образец Омега-1, — голос Таллоса был ровным, безэмоциональным, как скрип железа. — Продемонстрируйте уровень «Сигма». Нейтрализуйте цель.

Перед Кириллом, в двадцати метрах, на бетонном полу стоял манекен в камуфляже. Не инертная мишень. А «умный» тренажёр, оснащённый датчиками жизнедеятельности. Цель.

Кирилл не шевелился. Внутри него всё сжалось в тугой, болезненный комок. Он чувствовал лёгкую дрожь в кончиках пальцев.

— Цель представляет непосредственную угрозу, — добавил Таллос, делая ударение на каждом слове. — Промедление приравнивается к неповиновению.

Где-то глубоко в подсознании Кирилла щёлкнул тумблер. Острая, знакомая боль прошла по вискам. Командные нейроимпланты, вживлённые в его мозг, подали сигнал. Его собственная воля, его сопротивление — всё это было лишь фоном для главной программы: послушание.

Его рука поднялась сама собой, движение отточенное, механическое. Ладонь раскрылась в сторону манекена. Он не видел энергии, которую высвобождал. Но видел её эффект. Воздух между ним и целью затрепетал, застывшая поверхность воды. Манекен дёрнулся, будто по нему ударили невидимым кувалдом. Раздался глухой хруст — звук ломаемого пластикового позвоночника. Искры посыпались из разорванных проводов. Запах гари ударил в нос.

— Достаточно, — произнёс Таллос, и Кирилл опустил руку. Дрожь не прошла, теперь она была во всём теле. Измождение, пустота. Использование силы всегда выкачивало из него всё, оставляя лишь оболочку.

Генерал что-то отметил на планшете. — Приемлемо. Но недостаточно быстро. Эмоциональный отклик замедляет реакцию на 0,3 секунды. Надо исправить. Он повернулся к своему спутнику, доктору Кавендишу, худому человеку в идеально белом халате. — Программа «Очищение» даёт сбои. Возможно, стоит усилить модуляцию.

Кавендиш улыбнулся тонкими губами, глядя на Кирилла как на интересную клетку с подопытным зверем. — Не сбои, генерал. Процесс идёт. Мы выжигаем слабость послойно. Вскоре от личности не останется и следа. Будет только идеальный инструмент.

Кирилл стоял, не двигаясь, глядя в стену. Он не позволял себе думать. Не позволял себе чувствовать. Любая эмоция — это слабость. Любое воспоминание — боль. Он был Образцом Омега-1. И он должен был стать совершенным.

Внезапно его пронзила острая, чужая боль. Не физическая. Душевная. Волна страха, ярости и беспомощности. Она пришла ниоткуда, ударив с такой силой, что он едва не согнулся пополам. Это была не его боль. Это была боль Киры.

Сестра…

— Что с ним? — раздался голос Таллоса. — Нестабильность, — тут же нашёл объяснение Кавендиш. — Побочный эффект. Ничего критичного.

Кирилл впился ногтями в ладони, пока боль не отступила, оставив после леденящую пустоту. Он выпрямился, снова надев маску безразличия. Но в глубине его потухших глаз затеплилась искра. Искра ярости. Они мучают её. Они мучают его сестру.

И в тот миг, когда он поймал на себе оценивающий взгляд Кавендиша, он понял: чтобы выжить, чтобы однажды спасти её, ему придётся стать тем идеальным оружием, которым они хотят его видеть. Он должен будет научиться носить маску так, чтобы они никогда не заподозрили, что под ней скрывается не сломленный раб, а терпеливый хищник.

Он опустил голову в формальном поклоне. — Готов к следующим испытаниям, господин генерал.

Но про себя, впервые за долгие месяцы, он произнёс другую фразу. Обещание. Себе и той девочке за стеной, которая видела тень в зеркале.

Держись. Я найду тебя. Я уничтожу их всех.

Отлично! Продолжаем. Вот вторая глава, выдержанная в том же стиле.

Глава 2. Тень в зеркале

Свет был нестерпимо ярким. Он бил в глаза, холодный и бездушный, как взгляд патологоанатома. Неоновая лампа над головой мерно жужжала, и этот звук ввинчивался в сознание, вытесняя все другие мысли. Все, кроме одной: не двигаться.

Пятнадцатилетняя Кира Рудь сидела на краю металлической койки, вцепившись пальцами в холодный край. Сидела идеально прямо, как учили. Взгляд устремлён в белую стену напротив. Дышать ровно. Сердцебиение — под контроль. Любая эмоция — слабость. Любая слабость — наказание.

Комната была пуста. Ничего, кроме койки, умывальника и зеркала Авенто — полупрозрачной полимерной панели, за которой, она знала, за ней наблюдали. Она видела в нём своё размытое отражение: коротко стриженные тёмные волосы, лицо, лишённое возраста, большие глаза, в которых плавала отчуждённая пустота. Форма «Ангуса» защитного цвета болотной грязи висела на ней мешком.

Она была Образцом К-417. Идеальный инструмент. Пустой сосуд.

Ложь.

Мысль пронеслась тихой искрой, и она тут же подавила её, вжимаясь в койку ещё сильнее. Не думать. Не чувствовать. Быть пустотой.

Но из глубины, откуда-то из-под рёбер, поднималось что-то твёрдое и колючее. Гнев. Он был всегда с ней, этот спутник, тёплый и живой. Он шипел в её крови, когда инструктор Макар ломал пальцы новичку за неповиновение. Он сжимал её горло, когда доктор Кавендиш смотрел на неё взглядом коллекционера, рассматривающего редкое насекомое.

Они не увидят. Они никогда не увидят.

Она позволила себе микроскопическое движение — провела языком по сухим губам. В зеркале её отражение повторило жест. Но… с опозданием в долю секунды. Или ей показалось?

Кира замерла, сосредоточившись на отражении. Бледная девочка с мёртвыми глазами. Знакомая картина. Но сегодня что-то было не так. В уголке рта девочки дрогнула мышца. Не её собственная. Та, в зеркале, сделала это сама. И в глубине пустых глаз на мгновение вспыхнул не свет, а тьма. Густая, старая, как сама боль.

Тёмная.

Она не давала ей имени. Это было опасно. Давать имя — значит признавать существование. А она не существовала. Она была сбоем. Глюком в программе под названием К-417.

Дверь в комнату открылась беззвучно. На пороге стоял инструктор Макар. Его массивная фигура заполнила проём. Он не говорил ничего, просто смотрел на неё, оценивая. Воздух наполнился запахом пота и металла.

— К-417. Подъём. Тест на координацию, — его голос был низким, как скрежет камня.

Кира встала, глаза по-прежнему прикованы к стене где-то за его спиной. Она прошла мимо него, чувствуя на себе его тяжёлый взгляд. Выходя из комнаты, она на мгновение мельком взглянула в зеркало.

И увидела. Девочка в зеркале шла не прямо, а чуть вразвалочку, с вызывающей усмешкой на губах. Её глаза, полные презрения и силы, смотрели прямо на инструктора Макара. Это длилось одно мгновение. Меньше, чем вздох.

Кира резко отвернулась, сердце заколотившись как птица в клетке. Она знала, что Макар ничего не видел. Это послание было только для неё.

Я здесь, — шепнул знакомый голосок в её голове, сладкий и ядовитый. Я всегда здесь. Когда ты захочешь перестать бояться — просто позови.

Кира сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль была реальной. Она помогала ей держаться здесь. В настоящем.

Она не ответила. Она просто пошла за инструктором по длинному белому коридору, оставляя за спиной своё отражение. Отражение, которое было сильнее её. И которое ждало своего часа.

Глава 3. Инструктор Макар

Коридоры Академии «Зарождения» были спроектированы так, чтобы подавлять. Низкие, без окон, освещённые холодным голубоватым светом, они уходили вглубь скалы бесконечной чередой одинаковых поворотов. Шаги отдавались гулким эхом, сливаясь в один непрерывный звук — будто само здание было живым и дышало в такт их движению.

Кира шла за инструктором Макаром, стараясь держать дистанцию в два точно отмеренных шага. Он не оглядывался, но она знала — он видит её. Он видел всё. Размер её дыхания, частоту моргания, малейшее дрожание рук. Он был мастером разложения живого существа на набор физиологических реакций.

— Скорость, К-417, — бросил он через плечо, не сбавляя хода. — Ты отстаёшь на 0,3 секунды. Это говорит о потере концентрации или мышечной слабости. Каково твоё объяснение?

Его вопросы всегда были ловушками. Любой ответ можно было обратить против тебя.

— Потери концентрации не было, инструктор, — отчеканила она, подстраиваясь под его ритм. Голос прозвучал ровно, почти механически. Она тренировалась перед зеркалом. — Возможно, мышечная усталость после утренних упражнений.

— «Возможно» — это слово для учёных, К-417, а не для солдат. Солдат знает. Ты устала?

— Нет, инструктор.

— Тогда увеличиваем нагрузку. После координации — десять кругов по полосе с полной выкладкой.

Она молча проглотила комок горькой слюны. Полоса — это адский лабиринт из вращающихся балок, скользких стен и токсичных газов. Десять кругов после изматывающего теста на координацию могли стать последними.

— Так точно, инструктор.

Они вошли в зал для тестов — огромное помещение с матовым чёрным полом, поглощавшим свет. Сотни сенсоров на стенах следили за каждым движением. В центре зала стояла установка, напоминающая гигантский металлический цветок с стальными лепестками.

— Уровень «Гамма», — объявил Макар, останавливаясь у пульта. — Уклонение. Лепестки будут атаковать в случайном порядке. Скорость — высокая. Контакт равносилен провалу. Готовность?

Кира заняла позицию в центре «цветка», ноги чуть расставлены, тело расслаблено и готово к движению. Она ненавидела этот тест. Он требовал не силы, не скорости, а полного отказа от мысли. Нужно было отпустить себя, позволить телу реагировать на долю секунды раньше, чем мозг успеет осознать угрозу.

— Готова, инструктор.

Первый лепесток whistled по воздуху, aiming ей в голову. Она уклонилась, чувствуя, как ветер от удара шевелит её волосы. Второй — у живота. Третий — попытка подсечь ноги. Она двигалась, как жидкость, изгибаясь и перекатываясь. Мир сузился до стальных щупалец, свистящих в темноте.

Именно в такие моменты Тёмная подходила ближе. Не чтобы помочь, а чтобы наблюдать. Кира чувствовала её холодное, постороннее присутствие где-то на задворках сознания, как зрителя в первом ряду.

Слишком медленно, — прошептал знакомый голос. Ты думаешь. Перестань думать. Дай мне…

— Молчи, — прошипела Кира себе под нос между двумя выпадами.

Лепестки ускорились. Они двигались теперь не по одному, а группами, создавая смертельный танец. Каждое движение требовало расчёта. Она чувствовала, как на лбу выступает пот, как горят мышцы. Она уставала.

Они хотят сломать тебя. Они всегда этого хотели. Дай мне control, и я покажу им, что значит настоящая скорость.

Мысль была обманчиво соблазнительной. Всего на мгновение отпустить контроль… и боль прекратится. Усталость исчезнет. Страх растворится.

Внезапно один из лепестков, вместо предсказуемой дуги, резко изменил траекторию. Это была ловушка, заложенная в программу. Мозг Киры зафиксировал угрозу, но тело уже было в движении, совершая уклон в другую сторону. Она не успевала.

И в этот миг время замедлилось. Лепесток, несущийся к её виску, будто погрузился в густой мёд. Мысли остановились. А потом… её рука взметнулась вверх сама по себе, без её команды. Движение было резким, точным, смертельным. Не защита, а атака.

КР-А-А-СЬ!

Она не ударила лепесток. Она ударила по основанию механизма, откуда он выдвигался. Металл согнулся с оглушительным скрежетом, искры посыпались на матовый пол. Остальные лепестки замерли. Сирена тревоги захрипела и умолкла.

Кира стояла, тяжело дыша, глядя на свою руку. Костяшки были содраны в кровь. По залу разнёсся запах гари. Она не помнила, как это сделала. Это сделала Она.

Инструктор Макар не кричал. Он медленно подошёл к ней, его ботинки гулко стучали по полу. Он посмотрел на сломанный механизм, потом на её окровавленную руку. На его лице не было гнева. Было любопытство. Холодное, хищное.

— Интересно, — произнёс он тихо. — Программа не предусматривала такого исхода. Это… инициатива, К-417.

Он подошёл так близко, что она почувствовала запах металла и пота от его формы.

— Но инициатива без приказа — это бунт. А бунт… — он наклонился к её уху, и его шёпот был похож на скрежет камней, — …наказывается болью. Для начала.

Он выпрямился и повернулся к двери.

— Тест провален. Десять кругов по полосе. Сейчас. А потом — изолятор. На размышления.

Кира осталась стоять одна в огромном тёмном зале, пахнущем гарью и предательством. Она сжала окровавленный кулак, и сквозь тупую боль пробилась странная, чужая эмоция. Не её.

Удовлетворение.

Видишь? — прошептала Тёмная, и её голос звучал как никогда ясно и близко. Всего один миг — и они уже боятся. Представь, что будет, если ты перестанешь сдерживаться.

Глава 4. Глубины эха

Изолятор был не комнатой, а капсулой. Вертикальный цилиндр из голого полированного сплава, в котором нельзя было ни сесть, ни лечь. Можно было только стоять, прижавшись спиной к холодной стенке, упираясь руками в противоположную. Воздух подавался через мелкую решётку в полу, густой и спёртый. Света не было. Абсолютно. Только тьма, такая густая, что она начинала давить на глазные яблоки.

Кира стояла. Счёт времени терялся в бесконечности тикающего в висках сердца. Пять ударов. Десять. Сто. Она пыталась считать, но цифры расплывались, превращаясь в хаотичный узор behind век. Боль в содранных костяшках была якорем. Единственным напоминанием о том, что она ещё здесь, в своём теле, а не растворилась в этой чёрной пустоте.

Глупость, — прошипел знакомый голос. Голос Тёмной. В кромешной тьме он звучал громче, обретая почти физическую форму. Позволить им запереть нас здесь. Я могла бы вышибить эту дверь. Вырвать её с корнем.

— Заткнись, — хрипло прошептала Кира. Её голос был чужим, раздавленным тишиной.

Они боятся нас. Макар почувствовал это. Он почувствовал силу. А ты… ты боишься её больше, чем их.

Это была правда. Ужас, который она испытывала перед собственной яростью, перед этой чужой, вселяющейся в её конечности сущностью, был сильнее страха перед Макаром, перед болью, перед изолятором. Потерять контроль — значит потерять себя. Остаток себя.

Она зажмурилась, пытаясь вызвать в памяти какой-нибудь образ. Лицо матери. Оно всегда было размытым, как старая фотография. Только ощущение — тёплых рук, запаха чего-то цветочного… и потом — гром, крики, кровь на полу…

Она дёрнулась, ударившись затылком о стенку. Воспоминания были ловушкой. Они вели к боли.

И вдруг… что-то изменилось. Не в камере. Внутри. Сквозь рёв её собственного страха и настойчивый шёпот Тёмной пробился… другой сигнал. Слабый, как далёкая радиоволна сквозь помехи. Не звук. Не изображение. Чувство.

Острая, точечная боль. Не физическая. Глубже. Как будто кто-то вонзил раскалённую иглу прямо в мозг. И за болью — вспышка. Не света, а знания. Она увидела белую комнату, залитую ярким светом. Увидела мужчину в халате с холодными глазами. Увидела свои — нет, не свои — свои, но мужские, исхудавшие руки, зажатые в тисках какого-то аппарата. И всепоглощающее чувство — не ярости, а леденящего, молчаливого отчаяния. Безнадёжности, прошитой стальными нитями долга.

Кирилл.

Имя возникло в сознании само собой, как код, расшифрованный на подсознательном уровне. Это был он. Её брат. Он где-то рядом. И ему так же больно. Ещё больнее.

Что это? — насторожилась Тёмная. Её голос потерял ядовитость, в нём появилось любопытство. Чужая боль. Он слаб.

— Нет, — прошептала Кира, и в её голосе впервые зазвучало что-то, кроме страха. Защита. — Он не слаб. Он… держится.

Она сосредоточилась, пытаясь поймать этот слабый сигнал снова. Как будто протянула невидимую нить в темноту. Боль брата была якорем, гораздо более прочным, чем её собственная. Она была реальной. Она доказывала, что она не одна.

Сентиментальность, — фыркнула Тёмная, но уже без прежней уверенности. Она погубит тебя. Прими его боль. Преврати её в гнев. В нашу силу.

Кира не ответила. Она просто стояла в темноте, прислушиваясь к эху чужого страдания. Это было мучительно. Но это было общение. Настоящее, честное. Не как с Макаром или Кавендишем. Впервые за долгие годы кто-то ещё, кроме Тёмной, был с ней в этой тьме.

Она не знала, как долго это длилось. Час? День? Но в какой-то момент сигнал начал слабеть. Боль брата сменилась пустотой — не природной, а искусственной, наведённой. Его усыпили. Отключили.

Тишина, наступившая после, была страшнее прежней. Но теперь она знала. Она была не одна. За этими стенами страдал другой кусок её самой. И если он продолжает бороться, то и она должна.

Дверь камеры с глухим стуком отъехала в сторону. Ослепительный свет ударил в глаза. В проёме стоял Макар.

— Вывод, К-417? — спросил он своим ровным, бесстрастным голосом.

Кира, щурясь от света, подняла голову. Губы её были в кровь изъедены изнутри. Но голос прозвучал ровно. Пусто.

— Инициатива без приказа — это бунт. Бунт наказывается. Так точно, инструктор.

Она вышла из капсулы, её ноги подкосились, но она удержалась на ногах. Проходя мимо Макара, она не посмотрела на него. Но внутри, в самой глубине, где пряталась последняя крупица её воли, родилась новая мысль. Не о побеге. О мести.

Они пытались разъединить их. Изолировать. Сломать поодиночке. Но они не знали, что связь, которую они сами же и изучали, была сильнее их стен. Сильнее их боли.

Они разбудили не только её Тёмную. Они разбудили нечто большее. Они разбудили эхо. И эхо это рано или поздно вернётся к ним громоподобным рёвом.

Глава 5. Проект «Росток»

Комната, куда её привёл Макар, не походила ни на что, что Кира видела в Академии. Здесь не было голых стен и голого металла. Стены были затянуты тёмным, поглощающим свет материалом, а пол устлан мягким ковром, приглушающим шаги. В центре комнаты стояло единственное кресло с изогнутой спинкой, больше похожее на стоматологическое, но обтянутое мягкой кожей. В воздухе витал сладковатый, успокаивающий запах — релаксант, подмешанный к вентиляции.

Но главное были стены. Они были покрыты голографическими панелями, на которых пульсировали сложные, переплетающиеся узоры, похожие на схемы нейронных связей или ветвящиеся молнии. В центре каждой панели мерцало небольшое, но яркое ядро — крошечная модель ДНК, постоянно меняющая свою структуру.

За креслом, спиной к ней, стоял человек в безупречно белом халате. Он изучал данные на прозрачном планшете.

— Садитесь, К-417, — сказал он, не оборачиваясь. Голос был тихим, почти ласковым, но в нём чувствовалась сталь. Это был голос доктора Кавендиша.

Кира медленно подошла к креслу и села. Кожа оказалась на удивление тёплой. Она ожидала ремней, фиксаторов, но их не было. Ловушка была не в физическом ограничении, а в психологическом. Расслабленность, покой — это оружие было опаснее грубой силы.

Кавендиш наконец повернулся. Его лицо было худым, интеллигентным, а глаза… глаза смотрели на неё так, будто она была не человеком, а редким, безупречно отполированным кристаллом.

— Вы показали… интересный результат, — начал он, подходя ближе. Он не смотрел ей в глаза, а водил взглядом по её лицу, как бы сканируя микродвижения мышц. — Всплеск силы, не предусмотренный протоколом. Спонтанный. И, что важнее, направленный. Не хаотичный выброс энергии, а точечное применение. Вы понимаете, что это значит?

Кира молчала. Любой ответ мог быть неверным.

— Это значит, — продолжал Кавендиш, — что барьер между сознательным и бессознательным у вас тоньше, чем мы предполагали. Дверь приоткрыта. И наша задача… — он мягко улыбнулся, — …не захлопнуть её, а распахнуть настежь.

Он сделал легкий жест рукой, и голограммы на стенах ожили. Узоры закружились, сливаясь в гипнотический танец.

— Вы знаете, почему ваш проект носит название «Росток», К-417? — спросил он, и теперь его голос приобрёл мечтательные, почти восторженные нотки. — Потому что в вас, как в семени, заключён потенциал. Потенциал нового вида. Homo Superior. Человека, свободного от тирании эмоций, от слабости тела. Человека, чья воля будет направлена не на выживание, а на… преображение реальности.

Он подошёл так близко, что она увидела своё отражение в его тёмных, бездонных зрачках. Искажённое, маленькое.

— Но росток нужно взращивать. Обуздывать. Направлять. Слишком ранний и слишком буйный рост приведёт к гибели. Ваша «инициатива» — это сорняк. Его нужно вырвать, чтобы дать расти настоящей силе. Силе разума. Силе порядка.

Он боится, — прошептал вдруг голос Тёмной. Но на этот раз он звучал не ядовито, а с холодным интересом. Он видит в нас не инструмент. Он видит угрозу своему контролю. Он хочет не усилить нас. Он хочет нас переделать.

Кавендиш поднял руку, и между его пальцами вспыхнул маленький кристалл. Он испускал мягкое, пульсирующее свечение.

— Сегодня мы начнём с азов. С укрепления фундамента. Мы найдём тот самый «сорняк» и… перепрограммируем его.

Кристалл приблизился к её виску. Кира почувствовала лёгкое покалывание. Голограммы на стенах ускорили свой бег, их узоры начали проецироваться прямо на её сетчатку.

— Расслабьтесь, К-417, — голос Кавендиша стал плавным, гипнотическим. — Отпустите сопротивление. Позвольте мне помочь вам. Позвольте мне… привести вас к совершенству.

Внутри всё сжалось в ледяной ком. Это была не боль. Это было нечто худшее — ощущение постороннего вторжения в самое святое, в её мысли, в её память. Она чувствовала, как чужие пальцы копаются в уголках её сознания, вытаскивая на свет обрывки воспоминаний. Смех матери. Плач. Крики. Тот самый ужас в ночи…

НЕТ!

Этот крик прозвучал не снаружи. Он раздался изнутри, сметая все барьеры. Это был не её крик, и не крик Тёмной. Это был рёв загнанного в угол зверя, слившийся воедино из их двух голосов.

Голограммы на стенах взорвались ослепительной вспышкой. Кристалл в руке Кавендиша треснул с сухим щелчком. Сам доктор отшатнулся, на его безупречном лице мелькнуло нечто, похожее на шок, а затем — на жадное, ненасытное любопытство.

Кира сидела в кресле, вся дрожа, как в лихорадке. Из носа текла кровь, горло сжимали спазмы. Но впервые за весь сеанс она подняла голову и посмотрела Кавендишу прямо в глаза. Не с вызовом. С холодным, бездонным пониманием.

Он улыбнулся. Широко и искренне.

— Превосходно, — прошептал он. — Абсолютно превосходно. Борьба. Значит, есть что защищать. Значит, есть кого лепить.

Он вытер кровь с её лица платком, движение было почти отеческим.

— На сегодня достаточно. Отдохните. Завтра мы продолжим. Теперь я знаю, с чем имею дело.

Когда дверь за ним закрылась, Кира осталась сидеть в слишком мягком кресле, глядя в пустоту. Она чувствовала себя осквернённой. Но вместе с грязью и страхом в ней родилось нечто новое — знание.

Кавендиш хотел найти её слабость. И он нашёл. Он нашёл их. И её брата. Теперь она знала — её борьба это не только её выживание. Это защита той хрупкой нити, что связывала её с Кириллом. Нити, которую «Ангус» стремился разорвать любой ценой.

Цена, как она начинала понимать, могла оказаться неприемлемой для всех.

Глава 6. Решение

Следующие несколько дней стали для Кирилла сплошным белым шумом. Механические тренировки. Тесты на выносливость. Сеансы «психической стабилизации» с Кавендишем, после которых в голове стоял свинцовый гул. Он выполнял всё с безупречной точностью автомата. Двигался, атаковал, подчинялся. Маска идеального солдата приросла к его лицу так плотно, что он уже почти забыл, каково это — чувствовать что-либо кроме леденящей пустоты.

Почти.

Потому что по ночам, в краткие мгновения между сном и бодрствованием, его настигало Эхо. Сначала — лишь смутное ощущение чужого страха, доносившееся сквозь толщу бетона и подавляющих полей. Потом — отрывочные образы. Белая комната. Голограммы. И всё чаще — лицо доктора Кавендиша, склонившееся над кем-то с хищным, учёным интересом. Кирилл знал, над кем.

Они пытались сломать Кирy. Легитимно, «научно», без грубости Макара, но с куда более страшными последствиями. Они копались в её сознании, пытаясь выкорчевать саму её суть. И с каждым таким «сеансом» её Эхо становилось всё отчаяннее. Оно било в его сознание, как раненый зверь в клетку, не зная, как позвать на помощь, лишь передавая чистую, животную боль.

Именно это Эхо и привело его сюда, сегодня ночью. Не в его камеру, а в заброшенный технический отсек на нижнем уровне, куда даже сканеры заглядывали редко. Воздух здесь пах озоном и старым маслом. В свете аварийной лампы, мерцающей раз в пять секунд, он разглядывал крошечный предмет в своей ладони.

Старая, потёртая монета. С одной стороны — герб давно не существующей страны. С другой — изображение птицы, расправляющей крылья. Знак. Знак от Антона Кравейна, их приёмного отца. Монету ему передал Барис, старший сын Антона, всего лишь взглядом и незаметным движением руки во время ужина в столовой. Один взгляд, полный скорби и решимости, был красноречивее любых слов.

«Ты не один. Мы помним. Готовься».

Кирилл сжал монету в кулаке, чувствуя, как холодный металл впивается в кожу. Готовиться. К чему? К побегу? В сердце этого стального муравейника, под бдительным оком Таллоса и Кавендиша? Это было самоубийство.

Из темноты, из-за громады заглушенного генератора, донесся лёгкий шорох. Кирилл не вздрогнул. Он почувствовал присутствие ещё до того, как услышал звук. Он всегда чувствовал Бариса — не как угрозу, а как тёплое, надёжное пятно в ледяном мире «Ангуса».

Барис вышел на свет. Его лицо, обычно невозмутимое, сейчас было напряжённым.

— Её состояние ухудшается, — тихо сказал он, опускаясь на ящик с запчастями. — Кавендиш докопался до чего-то важного. До её связи с тобой. Он называет это «симбиотическим резонансом». Он считает, что, разорвав его, он получит два идеально послушных инструмента.

Холодная ярость, знакомая и чужая одновременно, поднялась в груди Кирилла. Он позволил ей подняться, вдохнул её, но не выпустил наружу. Он превратил её в лёд.

— Что он делает с ней? — голос Кирилла был ровным, безжизненным.

— Глубинный гипноз. Нейролингвистическое программирование. Вживляет ложные воспоминания, стирает настоящие. Он… он заставляет её верить, что ты — её враг. Что твоя боль причиняет ей страдания.

В ушах у Кирилла зазвенело. Картина возникла перед глазами сама собой: его сестра, смотрящая на него с ненавистью и страхом, потому что какой-то сумасшедший в белом халате перепаял провода в её душе. Нет. Этого не будет.

— Что предлагаешь? — спросил он, глядя на Бариса.

Тот потёр переносицу, внезапно показавшись уставшим не по годам.

— План есть. Рискованный. Почти безумный. Но другого шанса не будет. Через три дня — плановые учения на внешнем полигоне. Будет задействована большая часть охраны. Это наш окно.

— И что? Мы просто побежим? Сломя голову? — в голосе Кирилла прозвучала скептическая нотка, которую он не стал скрывать.

— Нет, — Барис покачал головой. — Ты не побежишь. Ты устроишь спектакль. Самый убедительный спектакль в своей жизни.

Он наклонился ближе, и его шёпот слился с гулом machinery.

— Ты должен выйти из-под контроля. По-настоящему. Но не ярость солдата. Не эмоции. Ты должен показать им монстра. Ту силу, которую они так жаждут разбудить, но боятся выпустить. Ты должен создать хаос. Такой хаос, чтобы они на несколько критических минут потеряли над тобой власть. А я в это время вытащу Киру.

Кирилл молчал, переваривая сказанное. Сыграть в их игру. Стать тем, кем они хотят его видеть. Выпустить на свободу того зверя, которого он так тщательно держал взаперти. Риск был колоссальным. Он мог не суметь остановиться. Он мог уничтожить всех вокруг, включая Бариса и Кирy.

И тогда он снова почувствовал её. Слабый, исходящий ток отчаяния. Крик без звука. В нём не было ненависти. В нём была мольба. Помоги.

Он разжал ладонь. Монета лежала на ней, безмолвное свидетельство прошлой жизни. Жизни, где были дом, семья, обещания.

— Хорошо, — тихо сказал Кирилл. Одно-единственное слово, которое, он знал, изменит всё. — Я сделаю это.

Он поднял взгляд на Бариса, и в его глазах, обычно пустых, вспыхнул огонь. Не ярости. Решимости.

— Но не через три дня. Завтра. Они сегодня снова увезли её к Кавендишу. У неё нет ещё трёх дней.

Барис с минуту смотрел на него, а потом медленно кивнул. В его взгляде читалось понимание. И горечь.

— Завтра, — согласился он. — Готовься. Я приду за тобой перед утренним построением.

Он растворился в темноте так же бесшумно, как и появился. Кирилл остался один. Он снова посмотрел на монету, а потом спрятал её за подкладку униформы, прямо над сердцем.

Завтра. Завтра он перестанет быть Образцом Омега-1. Завтра он станет кошмаром, который они сами создали. Он посмотрел в чёрное стекло отключённого монитора, на своё смутное отражение.

Держись, сестра, — мысленно послал он в эфир, вкладывая в послание всю свою волю. — Завтра мы будем свободны. Или умрём.

Отражение в стекле молчало. Но Кириллу показалось, что губы незнакомого юноши с мёртвыми глазами дрогнули в подобии улыбки. Предсмертной агонии или предвкушения свободы — он и сам уже не знал.

Глава 7. Игра в безумие

Утро пришло с искусственным рассветом — холодным голубоватым светом, залившим спальные отсеки. Сирена подъёма прозвучала ровно в 05:00, как и всегда. Кирилл встал с койки вместе с остальными, его движения были выверенными, лишёнными малейшей суеты. Он убрал постель, совершил утренний туалет. Всё как всегда.

Но внутри всё было иначе.

Он завтракал безвкусной питательной пастой, глядя в стену, но не видя её. Он мысленно прощупывал ту самую дверь внутри себя — массивную, скованную стальными обручами, за которой бушевало нечто, чему он не позволял вырваться наружу. Сегодня ему предстояло не просто приоткрыть её. Ему нужно было сорвать с петель.

Спектакль, — напомнил он себе. Но разница между спектаклем и реальностью вскоре должна была стереться.

Построение на плацу. Сотни таких же, как он, в идентичной форме. Инструктор Макар обходил строй, его взгляд, как сканер, выискивал малейший изъян.

— Образец Омега-1, — его голос прозвучал прямо над ухом Кирилла. — Шаг вперёд.

Кирилл сделал шаг. Безупречный.

— Продемонстрируйте комплекс «Альфа». Остальные — наблюдают.

Это была часть плана. Публичное выступление. Максимум зрителей. Максимум хаоса.

Кирилл вышел на центр плаца. Глаза сотен курсантов были прикованы к нему. Он закрыл глаза на секунду, отсекая всё лишнее. Он искал ту самую нить — тонкую, как паутина, но неразрывную. Ниточку, ведущую к Кирe. Он нашёл её — ослабленную, почти разорванную, но всё ещё живую. И по ней пошёл его сигнал. Не слово. Не образ. Чистое намерение. Прости.

А потом он отпустил контроль.

Сначала это было похоже на внутренний взрыв. Тихий и сокрушительный. Он не закричал. Он просто перестал сдерживать ту силу, что копилась в нём месяцами, годами. Волна энергии вырвалась из него не яростным потоком, а… расширением. Воздух вокруг него затрепетал, застывшее марево.

Лампы дневного света на потолке плаца мигнули, затем вспыхнули и погасли, посыпавшись осколками на оцепеневших курсантов. Сирена тревоги захлебнулась на полуслове. Наступила гробовая тишина, нарушаемая только нарастающим гулом, исходящим от него самого.

— Контроль! Немедленно взять под контроль! — прорычал Макар, но в его голосе впервые прозвучала неуверенность.

Кирилл открыл глаза. Мир виделся ему теперь в искажённых световых спектрах. Он видел тепловые следы людей, энергетические потоки, питающие базу. Он видел страх — алыми всполохами вокруг тел курсантов. Он видел холодную, синюю решимость Макара.

Он повернул голову в сторону группы охранников, уже бегущих к нему с шокерами. Он не стал махать руками. Он просто посмотрел на них.

Невидимый кувалда ударила по первому ряду. Люди в бронежилетах отлетели назад, как пустые коробки, с грохотом ударившись о стену. Второй ряд открыл огонь. Пули замерли в сантиметре от его кожи, вибрируя в воздухе, а затем упали на пол расплавленными каплями металла.

— Остановите его! Любой ценой! — это уже кричал в рацию кто-то из наблюдателей.

Хаос, который он создавал, был идеальным. Никто не думал теперь о чём-либо, кроме как об этом вышедшем из-под контроля оружии в центре плаца. Никто не думал о девушке в блоке «Дельта».

Кирилл почувствовал, как по его лицу течёт что-то тёплое. Кровь из носа. Цена силы. Его тело не было предназначено для такого. Оно трещало по швам. Но он не останавливался. Он сделал шаг вперёд. Затем ещё один. Каждый его шаг оставлял на прочном полимерном полу трещины.

Он видел, как Макар достаёт тазер последнего поколения. И в этот момент он почувствовал это — слабый, но чистый сигнал. Не боль. Облегчение. Она свободна. Барис сделал своё дело.

Миссия была выполнена. Теперь оставалось самое сложное — выжить.

Он повернулся к главному выходу с плаца. Ему нужно было уходить. Отвлекать внимание на себя. Но силы уже были на исходе. Чёрные пятна поплыли перед глазами. Гул в ушах нарастал, заглушая всё.

Последнее, что он увидел перед тем, как тёмная пелена накрыла его с головой, — это фигура доктора Кавендиша, появившаяся на галерее для наблюдателей. И на лице доктора не было ужаса или гнева. Было восхищение. Жажда. И понимание.

Он знал, — промелькнула последняя мысль у Кирилла. Он всё знал. И он позволил этому случиться.

Затем сознание отключилось, и он рухнул на холодный пол, окружённый осколками и телами охранников. Его спектакль окончился. Но настоящая пьеса только начиналась.

Глава 8. Цена свободы

Тишина после бури была оглушительной. Воздух на плацу был густым, пропитанным запахом озона, гари и… страха. Лежа на холодном полу, Кирилл не мог пошевелиться. Его тело было тяжёлым, как свинец, каждая клетка горела и кричала от перенапряжения. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, опустошённым до дна. Но сквозь физическую боль пробивалось другое, более острое чувство — леденящий ужас от того, что он натворил, и лихорадочная надежда: получилось ли у Бариса?

Его не поднимали. Вокруг суетились люди в защитных костюмах, с щитами и оружием наготове, как будто он был не обессилевшим юношей, а спящей гремучей змеёй. Слышались отрывистые команды, шипение медицинских сканеров.

— Жив. В состоянии глубокого истощения. Нейроимпланты перегружены, но стабильны, — доложил кто-то.

— Осторожно! На кандалы! Повышенный класс угрозы! — раздался резкий голос Макара.

Его грубо перевернули, скрутили руки за спиной тяжёлыми магнитными наручниками, на ноги надели браслеты, сковывающие движения. Всё это он воспринимал как сквозь толстое стекло. Его сознание цеплялось за единственную ниточку — ту самую, что связывала его с Кирой.

И вдруг… он почувствовал. Слабый, но безошибочный импульс. Не боль, не страх. Движение. Быстрое, отчаянное. И с ним — знакомое присутствие Бариса, напряжённое, как натянутая струна. Они были на свободе. Бежали.

Чувство облегчения было таким сильным, что он едва не потерял сознание снова. Он сделал это. Он отвлёк их. Ценой своего будущего, своей свободы, но он дал ей шанс.

Его подняли и поволокли прочь с плаца. Мимо него пронесли окровавленных охранников. Мимо прошёл Кавендиш, не удостоив его взглядом, весь поглощённый показаниями планшета. Но Макар шёл рядом, и его взгляд, тяжёлый и неотрывный, был полон не ярости, а… уважения? Нет, скорее, переоценки. Он смотрел на Кирилла теперь не как на инструмент, а как на равного противника.

Его не повели в обычную камеру или лазарет. Его привели в помещение, которого он раньше не видел. Комнату с мягкими стенами цвета слоновой кости. В центре стояло одно-единственное кресло. На него грубо усадили. Магнитные наручники притянули руки к подлокотникам.

Дверь закрылась. Он остался один. Тишина давила на уши. Он пытался снова найти Кирy, но теперь его собственная боль и истощение заглушали всё. Он мог только надеяться.

Прошло несколько часов. Или минут? Время потеряло смысл. Наконец дверь открылась. Вошёл Кавендиш. Один. Он подошёл к креслу и долго смотрел на Кирилла молча. Его лицо было невозмутимым учёного, но в глазах плясали какие-то странные огоньки.

— Импровизация, — наконец произнёс Кавендиш. Его голос был тихим, задумчивым. — Хаос, как средство достижения порядка. Жертва пешки ради спасения королевы. Очень… по-человечески.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть вглубь.

— Барис Кравейн мёртв, — сказал Кавендиш совершенно ровным тоном, как констатируя погоду.

Мир для Кирилла не остановился. Он рухнул. В одно мгновение. Всё, что он чувствовал, — боль, усталость, надежду — испарилось, оставив после себя только ледяную, абсолютную пустоту. Он даже не смог издать звук.

— Он погиб, прикрывая побег вашей сестры, — продолжал доктор, наслаждаясь моментом. — Героически, надо отметить. Вывел её к запасному тоннелю. Но наши снайперы на вышке… они неумолимы. Он принял пулю, предназначенную ей.

Кавендиш наклонился ближе.

— Она одна где-то там, в старых вентиляционных шахтах. Раненая, напуганная. Без воды, без еды. Как долго, вы думаете, она продержится?

Пустота внутри Кирилла начала заполняться. Но не горем. Не отчаянием. Чёрной, густой, как смола, яростью. Она поднималась из самых глубин его существа, сжигая всё на своём пути. Он почувствовал, как дрожат его руки, прикованные к креслу. Как наливаются кровью глаза.

— Я… убью тебя, — хрипло выдохнул он. Это был не крик, а обет. Обещание, высеченное на кости.

Кавендиш улыбнулся. Широко и искренне. Именно этой реакции он и ждал.

— Вот теперь мы и дошли до сути, — прошептал он. — До той самой силы, что прячется за долгом и привязанностями. До чистой, неразбавленной воли к власти.

Он выпрямился.

— Не тратьте силы на угрозы, Образец Омега-1. Ваша сестра для нас теперь не главная цель. Она — приманка. А вы… вы только что доказали, что являетесь самым ценным активом «Ангуса» за всю его историю. Мы не будем вас ломать. Мы будем вас… затачивать.

Он повернулся и ушёл, оставив Кирилла одного в комнате с мягкими стенами. Дверь закрылась с тихим щелчком.

Кирилл сидел, сжимая кулаки до хруста костяшек. Ярость бушевала в нём, слепая и всесокрушающая. Он проиграл. Он пожертвовал всем — и проиграл. Барис мёртв. Кира одна в тёмных тоннелях, обречённая на смерть.

И тогда, в самой глубине отчаяния, из-под пластов ярости и горя, пробился холодный, острый, как бритва, луч мысли. Единственная надежда. Слабая, почти призрачная.

Если Барис успел вывести её к тоннелям… значит, он мог передать ей что-то. Инструкции. Надежду.

И он снова сосредоточился. Отбросив свою боль, свою ярость. Он искал её. Не эмоцию. Не сигнал бедствия. Её волю. Ту самую, что он чувствовал даже сквозь боль Кавендиша.

И он нашёл. Не сразу. Словно сквозь густой туман. Но нашёл. Она была слабой, испуганной, но… она была цельной. Она не сдавалась. Она ползла вперёд.

И это крошечное, упрямое пламя вдали стало его новой целью. Его единственным смыслом.

Теперь он знал, что будет делать. Он будет ждать. Он будет притворяться сломленным. Он будет тем идеальным оружием, которым они хотели его видеть. Он затаится, как зверь в засаде.

А когда они решат, что он окончательно укрощён, он нанесёт удар. Не в ярости. С холодной, выверенной точностью.

Он посмотрел на дверь, за которой скрылся Кавендиш. И в его глазах, ещё минуту назад полных безумия, теперь было лишь ледяное, безжалостное спокойствие.

Игра была далека от завершения. Она только начиналась.

Глава 9. Крик в ночи

Побег — это не бег. Это падение в бездну. Это когда твой мир сужается до размеров дрожащего пятна света от фонарика, до хриплого свиста воздуха в лёгких, до молоточка сердца, отбивающего отсчёт последних секунд твоей жизни.

Кира не бежала — она падала вперёд, спотыкаясь о невидимые неровности тёмного тоннеля. Рука Бариса, твёрдая и уверенная, тянула её за собой. Запах его кожи — пота, пороха и чего-то простого, человеческого — был единственной реальной вещью в этом кошмаре.

— Держись, малышка, почти там! — его голос, сдавленный шёпотом, резал тишину.

Он называл её так, как называл десять лет назад, когда она впервые переступила порог их дома. «Малышка». От этого слова в горле вставал ком.

За спиной грохотали выстрелы, эхом разносимые по лабиринту вентиляционных шахт. Крики. Шаги. Охота началась.

— Поворот налево, — скомандовал Барис, резко дёрнув её за собой. — Здесь люк. Ведёт в старый дренажный коллектор. Он выведет за пределы комплекса.

Он остановился перед круглым стальным люком, заржавевшим от времени. Достал какой-то инструмент. Послышался скрежет, скулящий звук металла по металлу.

Кира прислонилась к холодной стене, пытаясь перевести дух. Вся она дрожала, как в лихорадке. В ушах стоял гул — отзвук той чудовищной силы, что вырвалась из её брата. Она чувствовала её даже здесь, сквозь бетон и сталь — как далёкий гром, как землетрясение, рождённое по её вине. Ради неё.

Люк с глухим стуком поддался. Барис откинул крышку. Из отверстия потянуло запахом сырости и плесени.

— Вниз! Быстро! — он подтолкнул её к отверстию.

В этот момент из-за поворота тоннеля высыпали трое охранников с фонарями. Лучи света ударили им в лица, ослепив.

— Стой! Руки вверх!

Кира замерла, парализованная страхом. Но Барис среагировал мгновенно. Он резко оттолкнул её за спину, к открытому люку, и сам шагнул навстречу опасности, одновременно нажимая на спусковой крючок своего пистолета.

Выстрелы прозвучали почти одновременно. Грохочущие залпы автоматов и сухой, отрывистый хлопок его оружия.

Кира, падая в чёрную дыру люка, увидела, как Барис дёрнулся, будто споткнулся. Увидела, как на его груди расцветает тёмное, быстро растущее пятно. Увидела его лицо. Не было ни боли, ни страха. Была лишь яростная, невероятная решимость. И его глаза, последним усилием воли нашедшие её в темноте.

Беги.

Это не было сказано вслух. Это был приказ, отлитый в его взгляде. Последний приказ.

Потом её падение оборвалось. Она ударилась о мокрый бетон, больно вывихнув wrist. Сверху, из отверстия, ещё секунду доносились выстрелы, крики. Потом одинокий, финальный выстрел. И тишина.

Тишина была хуже любого шума. Она была тяжёлой, как саван. В ней не было ничего. Ни надежды. Ни будущего. Только чёрная, ледяная пустота.

«Беги».

Она поднялась на ноги, пошатываясь. Фонарик Бариса выпал у него из рук и лежал рядом, лучом выхватывая из мрака струйку воды, стекающую по стене. Она подняла его. Дрожащей рукой направила луч вперёд. Туннель. Бесконечный, тёмный, уходящий в неизвестность.

Она сделала шаг. Потом другой. Она не плакала. Слёзы были роскошью, на которую у неё не оставалось сил. Внутри всё было выжжено дотла. Осталась только воля. Воля выполнить последний приказ.

Беги.

И она побежала. Спускаясь в чрево земли, оставляя за спиной единственного человека, который пришёл за ней. Оставляя тело брата, который пожертвовал всем, чтобы дать ей этот шанс.

Она бежала, и в такт её шагам в голове стучала одна-единственная мысль, холодная и отточенная, как лезвие. Это была не её мысль. Это была мысль Тёмной, вышедшей наконец из тени и заявившей свои права на опустошённую душу.

Они заплатят. Все до одного.

И где-то далеко, в своей камере с мягкими стенами, Кирилл, стиснув зубы до хруста, почувствовал, как тонкая нить, связывавшая его с сестрой, не оборвалась, а натянулась, как струна. И по ней пошла не боль, не страх. По ней пошла тихая, безжалостная клятва мести.

Они оба были сломлены. Они оба потеряли всё. Но в этом падении они нашли друг друга. Уже не как эхо в головах, а как два одиноких острова в океане боли, связанные неразрушимым мостом из ярости и скорби.

И этот мост был крепче любой стали.

Глава 10. Разделённые вратами

Сознание возвращалось к Кириллу медленно, как прилив. Сначала — только физические ощущения. Глубокая, ноющая боль в каждой мышце. Острая, сверлящая головная боль. Сухость во рту, привкус крови и гари. Он лежал на чём-то жёстком и холодном. Не в своей камере. Не в комнате с мягкими стенами.

Он открыл глаза. Полумрак. Высокий потолок, затянутый металлической сеткой. Светилась одна-единственная аварийная лампа, отбрасывая длинные, искажённые тени. Он был в изоляторе повышенной безопасности. Знакомое место. Теперь — его новый дом.

Он попытался пошевелиться. Тяжёлые магнитные кандалы на запястьях и лодыжках глухо звякнули, ограничивая движение. Каждое движение отзывалось болью в перегруженных суставах. Он был не просто пленником. Он был зверем в самой прочной клетке.

И тогда, сквозь боль, хлынули воспоминания. Плац. Выход из-под контроля. Лицо Кавендиша. И слова. Холодные, точные, как скальпель. «Барис Кравейн мёртв».