Бесплатный фрагмент - #эдиптына. Стамбул

1

Давид грубо швырнул турку в начищенную до блеска раковину. Ручка от нее одиноко ударилась еще раз и покатилась ближе к центру.

— Черт побери, дурацкий день! — выругался и остановился в растерянности.

Это стало неожиданным даже для него. Он не знал, что делать дальше. Сломанная ручка выбила из его логически последовательных мыслей, и в этом замешательстве он услышал за своей спиной:

— Мдааа….. ну ты и псиииих….

Давид повернул голову и увидел спокойное лицо девушки, которая находится совсем рядом и держит перед собой вазочку с сырниками. Они очень вкусно пахнут и возвращают в детство….

— Ее тоже грохнешь? — уставилась прямо в глаза Эрика.

И Давид больше не смог выдерживать ее бесцеремонность.

— Отвали от меня!

Ты не в моем вкусе и мне не до амуров сейчас! — Его бешеный взгляд заставляет девушку остановиться, но уже через секунды по кухне пролетает ее звонкий упрямый голос:

— Очень надо! Клеить? Тебя? Да ты в своем уме? На себя в зеркало посмотри, мужлан и грубиян!

Она схватила кружку с кофе в дрожащую руку и выбежала прочь.

Давид совсем растерялся.

Он не успел ответить — раз.

Турка была сломана — два.

Он остался без кофе — три.

И вовсе по-дурацки себя чувствовал — четыре.

Что делать?

Постоял в этом забытьи мгновение и направился в прихожую. Голова занята перебором мыслей, тело уже склоняется к кроссовкам.

По растерянной дороге он прошел недолго. Почти сразу, за поворотом, наткнулся на лавку с самыми разными принадлежностями для чайных и кофейных церемоний.

Турок там было великое множество. Взгляд распадался на мелкие атомы и уже невозможно было распознать и вспомнить, а что за турка пострадала на утренней кухне сегодня.

Наверное, именно поэтому, он купил две. На всякий случай. Одну оставил взамен сломанной, вторую унес в свой номер.

«Пусть она станет одним из самых странных и нелепых напоминаний о моем одиночестве»…

2

Только новый день не принес новую встречу.

Как и последующий. Давид уехал в горную местность на взятом в аренду джипе, а Эрика бросила в рюкзак блокнот, упаковку новых простых карандашей и поехала на Мраморное море. От места, где она поселилась (Ali Denizci Deliler Kahvehanesi) это было совсем недалеко.

Не пишется.

Даже на море нет вдохновения. Не думается о природе. Не смотрится в воду. Глаза устойчиво показывают мелькающие фигуры людей. Одиноких, в паре. Разных. Но вместе.

Блокнот одиноко лежит на топленомолочном песке.

И тут она слышит женский голос чуть дальше от себя:

«Твое бессознательное отправляет сигнал, чтоб у тебя не было никого. Вот к тебе никто и не подходит. Надо открываться мужчинам. Просто общаться.

Поддерживать разговор о разном, задавать вопросы, самой говорить. Идти в общение…»

«Сходила уже… наобщалась» — зло вылетает из Эрики почти вслух. Она слышит себя. С ее губ слетает уже не только возмущенное облако.

Женский голос продолжает говорить кому-то. Эрика не видит их, но ей уже неприятно. Неприятно кожей.

По спине протекает быстрая река, обкатывая позвоночник ледяной струей. Взгляд теряет фокус, дыхание становится глубоким, звуки волн уводят в нечто…

Нечто глубокое, внутреннее и болезненное. Страшно. Двигаться туда. Но манит.

Эрика встряхивает головой. Ей кажется, что, сбив звон в ушах, она уйдет с морских водных радаров.

Но звуки волн упорно возвращаются.

И возвращают ее в то место, из которого минуту назад она пыталась сбежать.

Кухня… И в руках эта дурацкая вазочка с гостеприимными сырниками.

Она помнила мамину фразу «улыбаемся и машем», потому с гордой улыбкой и невозмутимыми глазами (только близкий мог разглядеть безумный блеск изнутри) прошла мимо этого мужлана.

А в голове звон: «Отвали от меня!» — больно…

и «ты не в моем вкусе!» — еще громче звон…

«не до амуров сейчас!» — прибивает последней фразой.

«Как шлюха! Я вела себя с ним, как шлюха! Он подумал, что я предлагаю себя! Ппц! Ппц! Ппц!» — Эрика готова провалиться сквозь этот песок. — Это Ты не в моем вкусе! Это Ты отвали! Это мне не до амуров!»

Она почти вслух произносит последние слова и в глазах снова эти сырники. В ведре.

Рисунок…

Когда успела?

Аффект снова неожиданно провалил ее внутрь себя.

Эрика выдохнула и оглядела лист. Он совсем пустой, лишь левый нижний угол чернил мусорной корзиной с виновато выглядывающими сырниками.

«Эта дурацкая! Дурацкая! Дурацкая мамина привычка кормить всех, кто рядом! Рррр, ненавижу себя!» — она продолжает штриховать и злиться.

Злости много.

Хватит не на один сломанный грифель. Точилка, подаренная Линдой (привезла из Кельна) нашлась в сумке. Иначе конец новой упаковке фирменных карандашей.

«И этому карандашу на сегодня тоже конец» — подводит итог, довольно посмотрев на картину, потом на карандаш. — Конец тебе, карандаш!»

Сказала и фыркнула.

С листа на нее смотрит ее новый противный знакомый из России. У корзины с сырниками.

Она даже не успела узнать, как его зовут. Задумалась… и подписала Хам.

3

Тело замкнулось внутри.

Эрика злится на себя. И на него. Что оказался рядом именно в тот момент, когда ей важно услышать свой собственный голос. Без примеси чужих советов, зависти и огорчения.

Уезжая из Москвы, она решила, что больше ни один мужчина не сможет сбить ее с толку.

Но ее решение сегодня, в Стамбуле, рассыпалось настойчивым мужским напором и обжигающе холодным, отчасти даже мерзким, взглядом в ее сторону.

Взглядом, презирающим ее, женщину.

Женщину, которая оказалась рядом с тем, кто не готов. Не готов смотреть на женский мир без страха. Или осуждения. Или скопленной годами злости. Может, уже забродившей ненависти.

Эрика пытается вспомнить слова Роберта о том, что реакции людей чаще всего не из-за тебя. Что не ты провокатор. А прошлый опыт самого человека. Но сейчас это не успокаивает.

Он попал в самое больное место ее женского и хрупкого мира, когда посчитал ее навязчивой прилипалой, прыгающей на первого встречного.

От этого разрывает внутри, лишь кокон снаружи упорно сдерживает оборону.

Гнева много и он вулканом низвергается на один лист, другой, третий.

Листы вырываются трясущимися пальцами и сминаются с особой резкостью, свойственной им только в крайних случаях.

Эрика не до конца верит, что это случилось с ней. Здесь, в чужой стране.

В том месте, где она планировала успокоить себя.

***

«Питер, угу, — довольно сворачивая язык тонкой трубочкой в левый верхний угол открытого рта, произносит она, — у вас в Питере все такие — грубияны?»

Сидит перед ноутбуком и смотрит в его страницу в интернете.

Женское любопытство. Расположенный к ней администратор щедро поделился данными нового постояльца.

«Мдааа…. Ну точно ты показал свою сущность… Давид Эдуардович»

С экрана пылает статус нового знакомого:

«посылаю на хер чаще, чем здороваюсь».

Становится легче. Эрика выдыхает и закрывает страницу. Интерес удовлетворен. Злость уходит. А рисунок остается.

«На память» — произносит губами, ставя свою подпись в правом нижнем углу.

«Да куда же я его засунула?» — не на шутку испугалась Эрика, кинувшись на поиски блокнота.

Желание появилось, а рисовать не на чем.

«Когда я его потеряла? Где?»

Решилась выйти в прихожую, чтобы освежить воспоминания, начав путь сначала.

Постояла у входа.

Оглядела reception desk. Нет.

Медленно направилась по коридору к своей двери и тут справа мелькнул свет.

«Точно, кухня!» — Метнулась туда.

Но тут же остановилась, как вкопанная. За столом, прямо по центру, сидит он, «хам». В его правой руке дымящаяся кофейным ароматом кружка, а левой он тремя пальцами поддерживает стол. Вернее, не стол, а то, что на нем. Блокнот.

Она уже ненавидела тот день, когда они встретились.

Давид глянул на нее, не поднимая головы. Получилось исподлобья. Смущенный взгляд с параллельным:

— Ну ты, это… прости меня, если что… Художница.

— Эрика! Меня зовут Эрика! — ехидно и зло вырвала из себя она, отчеканивая каждую букву своим звонким голосом. Подлетела к столу, — тебя учили не трогать чужие вещи?

— Да. Учили. И гостеприимству учили тоже. Бабушка. Она была очень доброжелательной хозяйкой…. Как ты. Извини, Эрика…

4

«Знаешь, мне пришлось выбирать между армией и тюрьмой.

А, еще сильнее, мне хотелось сбежать от всего, что творилось тогда в моей жизни.

Я был разочарован в любви. Устал сталкиваться с непониманием родителей.

И вот, спустя полгода службы, я задолжал «старикам» блок сигарет «Прима». Но мама приехала и привезла три пачки. Ты не представляешь, как же я боялся встречи со «стариками» после ее отъезда.

Они уже предупредили меня, что ночью повесят на ремне.

И я реализовал свой план: на ночном дежурстве в кочегарке взял здоровую клюку (печь топила всю часть), сунул ее в огонь и она моментально стала красной. Тогда уже себе на руку, и кожа сразу волдырями.

Так, рискуя своей жизнью, я оказался в госпитале.

Там меня приметила женщина, которая служила на проходной. Стала пирожками кормить и со старшей дочкой сталкивать.

И так закрутилось, что я у них жить остался после службы. Она меня в областное ГАИ устроила. Я там проработал полгода и понял: любви нет, а там уже крестики купили, чтобы нас венчать.

И я сбежал от них…»

На дворе уже была глубокая ночь, а свет на кухне продолжал сигналить о том, что кому-то в этих окнах не спится.

И снаружи можно было лишь догадываться о том, хорошо кому-то за этим окнами под этим светом, или плохо…

5

— Эрика, как ты это делаешь?

— Что?

— Ну вот ты начинаешь что-то рассказывать, делиться, вспоминать, при этом в тебе говорит все твое тело. Каждый его сантиметр передает настроение. Твое лицо, взгляд меняется. Улыбка, скорость, радость, ненависть, все! Интонации. Как ты это делаешь?

— Оно само, — пожимает плечами довольная Эрика, — я не понимаю сути вопроса. Мне кажется, что это естественно. У всех так. Нет?

— Нет. У меня не так. Я знаю, что должен чувствовать. Знаю, что должен показать лицом. Руками. Ногами. Но. Чтобы вот так все вместе само собой двигалось, шевелилось и жило — никогда не испытывал.

Взгляд Давида уходит в сторону. Взгляд, наполненный разлукой. В нем много грусти.

Если всматриваться дальше, можно увидеть едва заметную дорожку от его глаз до угла комнаты.

Они сидят в кинотеатре.

— Ты сдержанный, Давид! У тебя ниже головы ничего не существует, как будто. Мне кажется…

— Согласен, — кивает головой и приближается к Эрике, — а как у тебя идет, колись.

— Нууу… вот я думаю. Потом мысль опускается через шею, вниз. Потом к сердцу. Там сразу пульсирует, стучит. И растекается по рукам. Отдает в ноги. В низ живота. Когда как.

Если страшно, то цепенеют ноги. Я, как испуганный суслик, замираю. Двинуться не могу. Когда злюсь, машу руками и из груди вырывается жар. Когда раздражаюсь, в голове стучит монотонно и гадко.

Когда люблю…

— В матку? — пытается опередить Давид, но Эрика злится.

— В член! Это у тебя так. Или в большую голову вдарит, или в маленькую. У меня — иначе!

— А как? Не злись. Я не хотел тебя перебивать и обижать. Вырвалось. Ты очень интересно рассказываешь.

— А некогда продолжать. Фильм начинается. Смотрим.

— Эх, — расстроился Давид, но добавил, — мы обязательно продолжим этот разговор. Обязательно!

6

— Чего такая агрессивная? Хочешь меня? Давай потрахаемся!

— Иди в жопу, Давидка.

— Да шучу я, мегера. Обожаю тебя такую бешеную и агрессивную. Мне кажется, в сексе ты порвешь любого мужика. Повезет кому-то. Точно.

— Я твоего мнения не спрашивала! — еще сильнее злится, но остается мягкой и заинтересованной в диалоге. Ей нравится это возбуждение и то, что сейчас происходит между ними.

Ей нравится Давид, именно такой. Хотя, в этом она вряд ли когда-нибудь так открыто ему признается.

Давид чувствует это и довольно продолжает:

— А я и не нуждаюсь в разрешении, женщина! — смотрит прямо в глаза и улыбается, — потанцуем?

— Сдурел? Где? Здесь? — напрягается, выпрямляет спину, как телескопическая удочка.

— Да. Здесь. Со мной. — Он не ждет ее согласия. Достает из кармана телефон и ставит мелодию на свой вкус, на ходу подхватывая остолбеневшую Эрику.

— Улица! Дурак! На нас все пялятся!

— Пусть. Завтра проснемся звездной парой турецкого интернета. Смотри на меня, доверься и забудь обо всех. Есть только ты и я. Дыши… — прижимая к себе, начинает движение Давид.

У Эрики кружится голова. Она готова вырываться и бить, кричать, сопротивляться, но не может.

Погружение в мужское тело расслабляет и отпускает контроль. В руках Давида хорошо и, «действительно, будь что будет, хорошо же сейчас»…

— Мне нравится двигаться с тобой. Ты чувствительная женщина, Эрика, — шепчет Давид.

— Молчи, дерзкий хам.

— Аха, я сама нежность, милая, о чем ты. Тебе нравится, да? А признаться не можешь. Вот и весь ответ, — улыбается Давид, начиная дышать тяжелее — давно не танцевал. Сигареты. Трудно…

— Д..да… молчи. Пожалуйста, Давид… Мне без твоих нежностей сложно, — делится Эрика, но продолжает движения.

— А ты не усложняй. Это просто танец. Не более того.

— Ддда… просто танец. Не более….того..

— Но, если что-то упрется в тебя….

— Дурак! — заискрила сиреной Эрика, тут же пытаясь вырваться.

— Да шучу я, шучу! Вредина, — смеется Давид, — честно, я за всю жизнь столько не обнимался, сколько с тобой. И это так круто!

7

— А, можно….я…? — опускает виноватый взгляд в пол, дальше, в сторону, Эрика.

— Что? — смело и в упор, сильнее расправляя плечи, спрашивает Давид.

Нависает длительная пауза. Он не выдерживает и рвет тишину:

— Ну что? Давай, говори уже, — скрещивает руки на груди, предвкушая интересное. Затем убирает их, — вот-вот… вот оно… этот твой взгляд… все, Эрика, обожаю, когда ты такая. Женщина выходит из тебя!

— Нууу, это… — начинает запинаться, пытаясь пальцами показать, но выходит нескладно и затянуто. Давид возбуждается в этом нетерпении, но продолжает держаться.

— Эрикаааа, ну давай. Говори. Что ты хочешь?

— А… можно.. я лягу тебе на грудь спиной, сможешь обнять меня и подержать? — ей стыдно так сильно, что она уже ненавидит себя за этот неловкий момент между ними.

Но на последних звуках ее сообщения Давид схватывает ее за руку, не оставляя выбора.

Она падает в его руки, которые тут же обнимают ее.

Она пытается прислушаться к своим ощущениям и ей становится страшно. Страшно, что руки Давида автоматически обнимают ее. Эрика на это не рассчитывала.

«Дура, какая же я дура со своей инициативой…» — пытается разболтать себя в чувстве вины, но спине становится горячо, руки смелеют и решаются прикоснуться к его запястьям. Держат. Руки Давида очень мягкие и теплые. Как сдобная булка из пекарни.

— Давид, а ты ведь только строишь из себя недоступного и холодного эгоиста. А на самом деле ты теплый и мягкий…

— Да, — соглашается Давид, — зато ты с виду доброжелательная, а вблизи колючка. Тебя отогревать и отогревать… Вся дрожишь. Замерзла?

— Нннннет…, — растерялась Эрика, но сильнее сжала пальцы на его запястьях. Решается сказать, — мне страшно…

— Что именно?

— Что хорошо. Мне так беззаботно сейчас, как в детстве…

Давид напрягается, выдерживает мимолетную паузу, собирается с духом и выдает:

— Ну, детство детством, но ты имей в виду, что в твою спину может упереться и кое-что мое…