16+
Две совы, река и лес. Сказочная повесть

Бесплатный фрагмент - Две совы, река и лес. Сказочная повесть

Иллюстрации Яны Михель

Электронная книга - 61 ₽

Объем: 164 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Вместо предисловия

Дорогой читатель, прежде чем мы начнём, мне нужно кое-что прояснить, это важно.

На первой же странице ты увидишь одну из героев книги — Сеним. Так вот, это не я. Поверь, мне бы очень хотелось быть ею, но нет. Наши имена всего лишь звучат одинаково, такое случается.

Сеним означет «вера, доверие».

Другие имена из этой книги:

Касхи — волк;

Бури — тоже волк;

Тулки — лиса;

Агш — с ним совсем просто, это дерево. Дословно.

Как я понимаю, язык героев книги в основе своей имел тюркскую базу. Можешь загуглить. И мне радостно, что я смогла расслышать его, и, главное, понять.


Второе, что я хотела бы тебе сказать: прототипы существуют! Чуть позже, когда книга была издана и даже разлетелась по нескольким странам, я нашла и место, что означает — Тропу, Реку, Лес! И героев! Послушай, дорогой читатель, я нашла почти всех участников этой повести. Говорила с ними. И теперь они — мои друзья.


Кроме того, мне важно произнести слова благодарности. А именно: своему мужу Мукану, а также детям Яне и Андрею. Поверьте, быть настолько близко рядом с человеком, творящим волшебство — удел не для слабых. Спасибо вам, дорогие мои.


А теперь пойдём. Постарайся не заблудиться. И не перелистывай страницы в спешке, иначе мне тебя не отыскать.

Часть первая. Начало

Примерно неделю назад она сошла с тропы. Для спутников Сеним просто растворилась в тумане где-то под вечер. Когда хватились, было уже утро, солнце начинало петь свои песни, и это ощущалось даже в таком густом лесу.

Беззвучное торжество света и цвета разливалось морем через ветви, могучие стволы с их бесконечной памятью, листья, мхи, гнёзда, логова, тропы и много ещё чего, неведомое незваным, усталым и запуганным людям. Солнце роднило их с этим непонятным лесом, но страх прижимал к тропе и докрашивал каждую тень. А теперь ещё нет Сеним.


Спать захотелось сразу за полночь: легла на мхи, мягкие и влажные, погрузилась в них, закуталась в ароматы. Даже прохлада не тревожила её снов, а снилось…

Снились деревья, которые сами были музыкой, и музыка была в каждом движении листьев, ветвей и безнадёжно далёких крон.

«Да потому и ушла, что страшно было только на тропинке, с теми, кто боялся», — эта мысль проходила через сновидения, как главный герой, о присутствии которого знаешь, но никак не получается увидеть.

И ещё думала, что её съедят. За ближайшим стволом ещё там, в вечернем мареве. Что она умрёт здесь, станет частью леса, будет танцевать над верхушками в лунные ночи, но что конец её будет мучителен.

Хотела самим уходом обменять свою драгоценную жаркую кровь на свободу от страхов, суеты и неизвестности.


Драконы проявились сразу, только их нужно было научиться видеть.

Солнце расцветило туманную дымку, сквозь ресницы тени приобрели плотность, влага пропитала одежду, подменяя собою телесное тепло. Сама Сеним превратилась, казалось, во мхи и лишайники.

Остатки тумана разбегались воздушными ручьями, пряные ароматы парили легендами. Другой язык жизни раскрывался перед нею в этот день, и она увидела.

Драконы выступали плавно, смотрели внимательно, от них исходило неторопливое достоинство и добрая сила. Сеним подумалось: а что же они едят? Кстати, есть хотелось, даже очень. Припала ко мху губами, напилась, тогда стало ещё и холодно.

«Я всё-таки умру, — проскочило в голове. — Не умею я здесь быть. Буду над лесом танцевать, людей пугать».

Сразу как-то полегчало, а Драконы растворились, будто и не было никого. Утро начинало своё торжество, лес пробуждался — узнаваемо и легко.

И теперь Сеним знала, чувствовала, что больше не одна. Самое главное, страх исчез.

Часть вторая. Дом над Рекой

Глава 1

Старая Элга сидела и смотрела.

Парень трепыхался, как мокрый птенец воробья. Почему мокрый, почему воробья — понятно. Дальше-то что? Глядит Элга, размышляет, раскурила маленькую трубочку.

— Т-а-а-к… — и снова тишина, тягучая, как дикий мёд.

Думает ведьма, даже вода приумолкла и шумит глуше.

Находились они на каменном карнизе, занавешенные от падающей воды густыми травами, длинными и всегда влажными.

«Эти травы такие же хитрые, как я, — думалось иногда Элге. — Уцепились за голые камни, а нет чтобы расти по лужайкам лесным, зато пьют самую сладкую воду на свете и все на свете новости встречают первыми. Эта вода всё знает, всё помнит. Любые раны исцелить может, даже если и заморозит сначала, и о камни разотрёт. Да, Река мудра, Река добра…».

А ещё Элга жила здесь. Уже много-много лет.

Колдунья сидела на плоском мшистом валуне, покуривала трубочку, поджав под себя ногу, а мальчишка — прямо на мелких острых камнях, обхватив руками колени, мокрый, дрожащий, испуганный.

— Ну-ка… — старая Элга прислушалась: «Глупый Дик». — Зачем так зовёшь себя? Ты что, дурак? — пустила облачко.

Паренёк вздрогнул, насторожился, потом подумал. Усмехнулась: «Ну как же медленно-то!».

— Всегда так звали, сколько живу, — голос слабый, глухой, но изнутри, читаемая легко и ясно, цепкая зверушка-жизнь, что упирается в кости всеми четырьмя лапами. Такая легко не сдастся. Это хорошо.

— Ух-ты, — Элга широко раскрыла глаза, вроде как удивилась искренне, — ну-ну…

И вновь принялась разглядывать своего гостя.

А Воробей-то — нащупала-таки его Имя — уже остывал, и жизнь, тот свет, что ведьма старалась усмотреть в любом встреченном ею, начинала моргать, всё с большей неохотой размыкая свои, сияющие из самой её глубинной важности глаза. Дик слабел и затихал, дрожал всё тише. Бледность расходилась по губам и скулам, дыхание теряло силу.

— Эх, ладно! За дело! — сосредоточилась.

Коснулась паренька своим сердцем, навела Тёплый Огонь и погнала по суставам. По лицу жар горячее, вокруг сердца огонь помягче.

«Живи, живи, человек!».

Толкнула в кровь шумные, цветные огоньки радости.

«Скорее!».

Вдох-выдох трубки — времени на пару щелчков, а работы вершилось, может, и на годы.

Сколько было таких встреч? Не упомнить сейчас. Мимоходом спасённые жизни, добрые пожелания в дорогу. Поведанные истории огромной значимости, которые ей, старой Элге, казались почти всегда малыми и похожими друг на друга. Где они сейчас — все эти люди? Кто знает? Но пусть и они однажды вспомнят о ней в тот самый миг, когда неудержимо захочется поделиться жаром своей души. Когда нужно будет кого-нибудь спасти, они не забудут — ей очень верилось — изыщут в памяти этот её способ.

«Радости и тепла, вот что нужно, чтобы вернуться назад. Да, радости и тепла».

— Ну, как ты, Воробей?

— Ничего, только холодно…

Та потаённая жизнь, что не каждый и углядит, потянулась на добро и свет, вновь засияла тихо и вспомнила, вспомнила о костях и мышцах — о доме, в котором гостила и где вела себя обычно как хозяйка.

«Выживет! Это хорошо».

Глава 2

— Ты зачем Волка дразнил?! — отогрелся, можно спросить и сердито. Дохнула трубкой. — Он тебе какой вред-то нанёс?

Парнишка встрепенулся, почуял силу в себе.

— Он зубы скалил, пугал меня, лапой землю царапал!

Уже и обида вскинулась, оттаял, значит.

— Что ещё делать-то, всё равно не убежать!

И Дика уже колотило: от перенесённого страха и от обиды на волка, на братьев, так зло пошутивших, на себя самого за глупость и доверчивость. Всегда так: Глупый Дик, Дик-дурачок, всё стерпит, всему поверит.

Над ним часто посмеивались, так уж повелось. Дик любил сказки, смотрел на жизнь как на занавеску, за которой обязательно есть что-то ещё, и доверчиво делился с другими такими открытиями.

Кот во дворе, вероломный разоритель гнёзд, как оказалось, очень смущался и робел перед мышиной ратью под полом. Мыши втолковали ему, одиночке и охотнику, про свои семейные ценности и жизнь сообща, и, хотя судьбы их были коротки, сами мыши малы и неразумны, эти их доводы вызывали уважение. И Кот не ловил мышей.

Дик объяснил это своим родным, за что был осмеян и сам, и за компанию с котом.

А ещё Дик-дурачок рассказал им про Дверь-Любознательную-Старуху, разрушенный мостик через ручей — молчаливого Стража-Ближнего-Леса, разговоры хлебных колосьев и колыбельную коровы для своего полугодовалого телёнка.

Да, Дик любил сказки, и они слетались к нему, казалось, со всего света.

Братья как-то сказали ему, притихшие и серьёзные, что верят его историям. Что там, в лесу, повстречали волка, и он говорил с ними человечьим голосом. Они тихо шептали Дику на ухо, что и ему будет интересно послушать, только идти надо далеко, объяснили, где свернуть с тропинки.

Он, конечно, заблудился, ночь провёл в лесу, понял, что обманут. Вообще всё понял. Заплакал.

И тут появился волк, огромный, рыжевато-серый, тихо пахнущий чем-то, встал на большой камень, покрытый лишайником. Красивый такой волк. И страшный очень.

Дик перестал плакать и поднял глаза, а волк пригнул голову, шерсть на его волчьем загривке встала дыбом, он обнажил зубы и ударил когтями по каменному скату. Лишайники ссыпались по траве: тихий-тихий шелест.

И мальчишке вдруг так захотелось жить, пусть даже там, дома. А где же ещё? Жить долго, хорошо, много всего знать. Кота своего вспомнил, окошки в сад, журчание ручья под мостом — всё самое любимое в жизни своей.

«Не отдам!» — подумалось быстро.

Сердце отозвалось тут же:

— Рычи!

И Дик зарычал, зло и неумело. Волк растерянно уставился, сделал шаг вперёд.

А сердце дохнуло:

— Беги!

И Дик побежал. Перемахнул через травы, какие-то яркие цветы, гибкие ветки. Никто и ничто не царапнуло его, не хлестнуло по щекам, рукам и лицу. Оглянувшись, увидел: волк рядом, за спиною, и рванул ещё быстрее.

Вдруг опора под ногами пропала, где-то внизу блеснула вода, или сперва пахнуло водой? Дик заскользил, всё сильнее вниз — и начал падать.

— А-а-а!.. — само сердце кричало из груди.

И тут с его временем что-то произошло — оно не остановилось, а как бы замедлилось, стало хрустальным, прозрачным. Сквозь это необычное время можно было смотреть как через лупу, и всё вокруг объяснялось, наполняясь значением и смыслом. Точно! Как отдёрнули занавеску. Вот что думалось тогда Дику. А перепуганное сердце голосило, потому что тело неслось, хоть и очень медленно, к острым камням и быстрой холодной воде.

Потом…

Потом в этот медленный-медленный, хрустальный, звонкий мир с неотвратимым для жизни Дика концом ворвался, заполнил собою всё вокруг вихрь — бело-коричневый, мягкий, в шорохах и ещё других, без названия звуках, похожих на тишину, но ярче, а потому значительнее. По лицу, шее, рукам пронеслись травы, оставили мокрые следы и память о запахе — вода, зелень, мёд. Спина и плечи ощутили колкую твёрдую опору.

И время вернулось в свои границы.

«Как река, — подумалось, — а я сплю».

И он уснул. Спал недолго, открыл глаза — увидел старуху на камне метрах в полутора от себя. Сидела, поджав ногу, курила трубку, смотрела на него, Дика, сверху вниз, рассматривала даже. Сердце молчало, может, устало. Чувств не было, мыслей не было. Мир — занавеска, за ним — хрустальная тишина, жизни нет, смерти нет. Сколько теперь тебе лет, Дик? Ты Дик?

Глава 3

Элга развела костёр и сделала в котелке какой-то чай. Дик внимательно смотрел, как что-то сыпалось из мешочка на поясе и из железной банки с рисунком. Потом старуха сорвала пучок травы из той, что росла над обрывом, и кинула, тихо приговаривая, в дымный ароматный кипяток.

Укутанный холщовым одеялом, Дик в это время жевал сухую лепёшку — хозяйка достала её, завёрнутую в бумагу, из котомки. Тепло, спокойно, тихо. Разочарование было первым перенесённым им в жизни горем. И вот оно стихало, как засыпает больной потревоженный зверь. Дело даже не в пережитой опасности, голодной и холодной ночи, злой подлости родных. Обида была на саму жизнь — за что? Почему он, Дик, этой жизнью не принимается, и жизнь желает от него других слов, мыслей других, вообще другого Дика?

— Да ты успокойся, — сухой неспешный голос старухи. — Тебе просто надо было уйти. Тебя выбило как пробку из бутылки, раз сам не догадался. Не сиди в чужом гнезде, найди своё. Или построй.

Ведьма зажарила что-то на большой сковороде, бросила туда орехов, выложила на тарелку (всё-то у неё есть), рядом — ещё лепёшек, подала Дику.

— Ешь, Воробей, а Волка больше не пугай.

Это он-то пугал?!

— Ты хоть знаешь, что ему сказал тогда? — в глазах озорные искры. — Да тебя мама за это два дня не кормила бы!

Еда, тепло, добрые простые слова отогревали душу. Сердце не плакало больше, раны затягивались. Их бы не тревожить ещё.

— Я посплю, бабушка, можно?


В глубине ниши-пещеры копна травы. Прямо в холщовом покрывале повалился в пряный аромат и полетел навстречу голосам — голоса травы и цветов распахнулись историями без слов, которые теперь знал и он, в самом сердце своём видел — они ложились бальзамом на раны, кутали, латали, достраивали что-то. Дик спал и становился другим. То есть тот, настоящий, загнанный и неизвестный, возвращал себе свои дары — плоть, кровь, само право на жизнь.

У каждого есть свой Лес, где найдёшь то, что потерял. Не бойся шагнуть за дверь. И благодари за всё…

Это травы шептали или сердце, теперь мудрое и спокойное? Не важно совсем. Он спал, принимая себя, страх таял и отдавал всё — всё, что могло бы случиться и что теперь случится обязательно — это решает Дик, хозяин и властелин самого себя…

Глава 4

Мягкие лапы ступали осторожно по припорошенным снегом сухим листьям. Потом очень легко и беззвучно — лишь кора отозвалась шорохом — по дереву наверх, на любимую длинную широкую ветвь над тропой. Прилегла, растянувшись, всем животом чувствуя каждую трещинку древесного ствола, очень тихо коснулась ветра носом, распахнула слух на весь лес — нет, на весь мир. Замерла. Застенчивая Рысь вышла на охоту.

У неё были и другие имена. Малый лесной народ успел дать ей их столько, всех и не вспомнить: Острая, Тень-на-Ветке, Всегда-Найдёт, и её любимое — Большая Мама. Это дали на редкость смышлёные и отчаянные белки из кедровой рощи, смелые, наглые и быстрые. И всё-таки в Лесу жила Застенчивая Рысь.

Так её назвала как-то Старая Сова — старуха у Реки. А это целая история…

Рысь была ещё совсем котёнком, по её понятиям, очень давно. Тогда с ней случилось что-то, совсем не шедшее потом на ум, не хотело вспоминаться, таилось в самой глубине сердца тёмным комком, беззвучное и глухое.

Шкура у неё была в ранах, кровь запеклась корками, Рысёнок плакала и никак не могла согреться, это она уже помнит. А Старая Сова как раз оказалась рядом. Осторожно взяла на руки, приговаривая что-то, прижала к себе, даже напевать начала, отогревая дыханием. Потом унесла в Дом-Над-Рекой — его весь Лес знает, теперь узнала и она; накормила мясной кашицей, напоила молоком, промыла и смазала раны.

Рысёнок не убегала, жила на подстилке в пещере, набираясь сил, присматривалась и прислушивалась. Но всегда старалась отвести взгляд.

Все кошки на свете берегут свои глаза, какими бы по размеру они, кошки, ни были. Там, на самом дне, секрет души, их независимость, легенда и будущая история. Любая кошка это знает, и об этом её молчание.

Сова-старуха разговаривала с нею, особенно по вечерам перед сном, и Рысёнок слушала. А старуха поговорит-поговорит, да и посмотрит ей в глаза, как та поняла и что думает по этому поводу.

— Какая же ты застенчивая, — усмехнулась как-то. — Застенчивая Рысь, — проговорила, уже пробуя на слух, пустила дымок. — Ух ты! Ух ты!

Казалось, сейчас захлопают её невидимые крылья.

— Ну и имя у тебя! Ай да молодец! Ай да Рысь!

И что обрадовалась?

А Рыси было всё равно приятно. И ещё очень тепло в самом сердце, так, что, если пробежит мимо мышь, поймает, прилижет языком и отпустит. Вот как тепло.

Потом она потихоньку стала выходить, сначала недалеко, до границы трав-занавесок, позже до солнечной лужайки. Ложилась в нагретый круг и глядела на Лес: исполинские деревья, переплетённые кружевные запахи, тени живого в глубине, звуки как гирлянды, звуки как призывы, звуки как границы. Смотрела и слушала, вспоминала и срасталась, становясь частью этой громады.

Когда силы вернулись, Застенчивую Рысь потянула Охота. Лес всё шелестел, звал на разные голоса, запахи ворохом сыпались на нос и усы. Рысь точно знала, что бы сделала, будь она на той поляне, как бы пошла по ветвям. Знала, как ступать по сухой траве без шума и как ловить ветер…

Охота снилась, охота с нею договаривалась.

Но уходить Рысь пока не решалась.

Глава 5

В Доме-Над-Рекой шла порою очень странная жизнь. Например, Застенчивая Рысь пару раз видела настоящее возвращение Совы.

Сначала особое какое-то предчувствие как дуновение. Лёгкий ветерок мгновенно касается каждого уса, ударяет ладошками в морду, и, если прислушаться, можно разобрать целый ворох всяких новостей. Затем колыхание трав у входа, всего один-два раза, а потом… Потом невесть что, и словами не передать: поток ветра, перья, запах этих перьев и травы, когтистые совиные лапы в приземлении. И вот стоит, поправляет одежду, косы свои, сумки вокруг пояса. Сова вернулась домой.

Так открыто она вообще-то редко возвращалась, только если случалось что-то и надо было торопиться, тогда у всех сразу же находились заботы. От Рысёнка на первых порах требовалось немного — не мешать, не путаться под ногами и лапами. Это уже потом, окрепнув и помудрев, она предлагала свою помощь. А иногда, когда Рысь уже ушла в Лес, Сова сама находила её и просила о том, что было только в её рысьих возможностях.

В тот, наверное, второй или третий настоящий приход Старуха созывала Совет. Как поняла Рысёнок, на охотников Леса поднялась Большая Охота, беззаконная и вероломная. Однажды, очень давно, Лес перестал говорить с теми, кто приходил только брать, не благодаря. Непостижимость пугала людей, и такое соседство казалось им опасным.

В Доме-Над-Рекой сошлись все: Волк, Медведь, Лис, Барсук, Росомаха.

— Мудрый Рысь не придёт, — сказала тогда Элга. — Они не забрали только её, — и указала рукою в глубину пещеры, откуда мерцали, мигая, глаза Застенчивой, — а она ещё очень мала, чтобы говорить на совете.

В этом лесу каждый знал о своей значимости. Если случалась такая большая гибель семейства, как недавняя потеря рысьего клана, все были уверены, Сова отыщет оставшихся и восстановит числом.

Малые охотники тоже были на совете, кто дальше, кто поближе, взгляды тянулись с потолка, из трав, из-за камней. Решалась судьба, и сердце Леса билось сейчас в этой пещере над Рекой.

Глава 6

Ту весну запомнили все. Очень странные дни обрушились на окрестные селения. Дик тоже пережил это со всеми вместе, запомнил, хотя и трактовал по-своему, иногда даже радовался.

Поднялся ветер. Закружилась сухая дорожная пыль, старая прошлогодняя трава. Закат был мутным и кровавым, краски неба кричали. Не было в них нежных переходов, намёков и полутонов. Глядя на небо, не хотелось писать стихи и дарить эти мгновения тем, кого любишь больше всего на свете. От такого заката находили глубокая грусть и печаль от беспомощности перед силами Природы, а людям приземлённым было просто очень страшно.

Охотники готовили облаву. Утром на рассвете они начнут очищать Лес.

А ночью пошёл снег. Белая армия тишины заполнила собою мир вокруг за несколько часов, потом поднялась пурга со свистом и дикими песнями. Дик любовался, единственный, наверное. Снег ложился беспощадным ковром на всходы, распускавшиеся деревья, дороги, крыши, на проснувшиеся ручьи и на Реку, засыпал мосты и переправы, укутал Лес. Некоторые деревья были скрыты до самых макушек.

И утром люди, конечно, остались дома. Мир стал тихим и белым, только ветер всё пел и пел о чём-то, повторяя слова и мелодию, может, чтобы было понятнее, кто знает?

А в Доме-Над-Рекой Элга-Сова вела мотив, покачиваясь, укутанная в покрывала. Рядом огонь, в котелке что-то булькает. Тени на стенах пляшут в такт словам, а травы-полог, наоборот, замерли как стражи; снаружи — белая стена, быль или небыль, принимает и разносит песню-весть во все концы. Стелется песня пургою, вытекает из Леса, обнимает поселения, каждый дом, каждый куст. Все и всё услышат, поймут.

С Совою немного в глубине на подстилке Рысёнок. И не малыш уже — годовалый зверёныш, что вот-вот ворвётся во взрослую жизнь. Свернулась, а уши торчком, ей не страшно, знает — всё будет хорошо. Её сердце бьётся в такт песне. Каждый обитатель Леса сейчас в этих словах, Элга всех ввела в круг. Одно большое Сердце-Душа льёт свою печаль и радость. Слушай, слушай, мир.

Глава 7

Снег всё падал, и охотники остались дома на второй, а потом и на третий день. Дети в домах иногда плакали оттого, что сидели взаперти, им стали сниться сны, сказочные и яркие. Дети делились ими, проснувшись, с домочадцами, и в селениях потихоньку заговорили о лесе и добре, о животных, обычных и странных, припоминаться стали сказки и чудные истории.

Дик в те дни ликовал — он чувствовал вокруг небывалое волшебство. Любовался. Работы стало немного, и он мастерил игрушки, слушая ветер.

Ветер вдали от дома пел сурово и грозно; тот, что в трубах — жалостливо; за окнами песни звучали предательски нежно и наивно. Красивые песни, но, если выйдешь, в лицо ударит тьма колких иголок, от которых не укрыться, и дыхание не сможет прорваться дальше губ. На лице и волосах — мгновенная корка льда, на втором вдохе-выдохе начинаешь задыхаться, сдаёшься — и назад, в испуганное и усталое, но жилое тепло.

Затея охотников как-то сразу потеряла своё значение — самим бы выжить, сохранить урожай, откопать дома и постройки.

На четвёртый день вьюга начала утихать. Прекратилась эта странная песня, наступила тишина, потом повеяло-зашумело уже обычным, лёгким и простым весенним ветром, с которым пришло тепло. Вышло солнце, защебетали птицы — и где только прятались всё время? Нашлось столько забот, что людям стало не до леса, гнева и страшных историй. Всё потом, потом.

Тревога стала отпускать Лес.

Не все пережили песню Старой Совы. Кто-то замёрз, не вылупился, навсегда потерялся, старые или подгнившие деревья рухнули, слегли, как сказала Элга. Таяние захватило всё пространство, звуки и запахи весны ворвались армией, небывалые истории носились в воздухе, воплощаясь в поступки его обитателей. Жизнь.

Рысёнок шагнула за травы, спустилась по мшистому карнизу. Она чувствовала упругую землю, мягкую шелковистую траву, силу своих лап, мощь когтей. Всё на свете слышит, всё на свете видит, всем меньшим госпожа. Вошла в Лес, как возвращаются домой.

Застрекотала сорока с верхушки сосны:

— Рысь! В Лесу Рысь!
А раньше, когда Рысёнок играла листьями на виду у старухи, помалкивала. Застенчивая замурлыкала.

Дом-Над-Рекой вернул Лесу пропажу.

Глава 8

Старая Сова была довольна. Она очень долго жила здесь, много знала и помнила. Такие истории были, конечно, но по пальцам пересчитать можно.

Сейчас она возилась в своей пещере, как любая хозяйка у себя дома, будь то крестьянка из ближайшего села или утончённая дама из большого города, с любовью наводя порядок, расставляя всё по местам, запоминая, где и что лежит. Был очень спокойный день.

Снова и снова вспоминала-перебирала эти события. На мельчайшие бусины-слова разобрала свою песню, где они оказались точны, а где можно было бы и подправить. Нет, хорошая песня, настоящая. Стоило ли брать в этот круг всех? Или кто-то не был вовлечён? Как относиться к потерям, неизбежным, но ведь печаль на сердце?

Она размышляла как мастер после успешно проведённой работы, мурлыкала под нос, а ещё думала о том, что историю эту следует оставить в памяти и надо бы обзавестись учеником.

— А то мы и вправду здесь как в сказке, которая никак не закончится.

Ведьма горько усмехнулась.

— Всему конец есть, нужен ученик. Только Ты у нас мудра и бесконечна, — с почтением посмотрела в сторону Реки за травяным пологом, — но ведь и Ты началась когда-то и когда-то закончишься…

***

У каждого в этом Лесу, огромном и древнем, была своя история. Она могла быть коротенькой и прямой, как мышиная судьба, или долгой и сложной, как, например, жизнь Реки, со множеством секретов и смыслов, которые сами уже начинали свою самостоятельную и петлистую жизнь. Сова знала их все и постоянно собирала новые. Она любила каждого, любовь эта была особенной, именно поэтому Элга и стала душою и сердцем этих мест и, может, поэтому жизнь здесь всё длится и длится.

Сначала она заглядывала в глаза или находила источник. А попробуй найди глаза у сосны или ручья! Начинала читать историю. Потом нащупывала имя, проверяя на слух, не солгала ли себе, и возвращала всё это их обладателю, рассказывая на своём человечьем языке, да ещё добавляла тепла сердца, снимала печали и горести, лечила хвори и раны.

Тогда испуганный или усталый обладатель таких сокровищ, как имя и судьба, вспоминал себя и становился собою. Поэтому весь Лес был окутан связями, причинами. На ветках, в траве искрились слова, в каждом звуке пульсировали строчки, и если слушать долго, то можно услышать эту волшебную мудрую песню. И опускаются топор и ружьё…

Только у Реки не было печалей и болезней, её можно было просто слушать, бесконечный-бесконечный разговор. И уже сама Река лечила и утешала Сову как мудрая, добрая и сильная мать. Однажды, очень давно, она нажурчала Элге своё имя, и тогда молодая Сова в первый раз распахнула свои крылья.

Глава 9

Всё изменилось с разницей во вспышку молнии. Вот он — молодой щенок, прижавшийся к земле и камням волчонок, боязливый и голодный, и у него болели израненные лапы. А вот уже победитель, ужасный — даже самому страшно — рычащий, беспощадный и большой.

Исчез отец, потом мать вернулась, волоча лапу, бока в крови, легла и стихла. Запах… После он узнал, что так пахнет порох. Они с сестрёнкой сидели рядом с матерью неподвижно и беззвучно, ждали, потому что родители успели научить только тому, что без разрешения из дома выбираться нельзя.

А потом в их нору заглянул Пёс. Шёл по следу, старый и недобрый, как его хозяин, который приказал взять след.

Ещё родители научили их хотеть жить. Цепляться за тепло, когда так холодно, что само сердце начинает баюкать лапы и глаза, уметь пережидать голодные дни, не отчаиваясь. Терпеть боль, потому что боль уйдёт, а ты, живой, останешься.

Родители всегда очень смело воспринимали дальние и близкие признаки их врагов: выстрелы, лай, шаги, голоса. Они поднимали уши, переглядывались, иногда уходили, уводя щенков за собою — а тогда их было четверо, но никогда не боялись. С материнским молоком волчатам переливались чувство силы и спокойствия, молчаливое приятие жизни сложной и благодарение за жизнь радостную.

А теперь к ним заглянула смерть.

У жизни много обличий, у смерти много обличий. Есть те, кто не живёт, имея бьющееся сердце, и те, кто так и не умер, хотя их тело растерзали на куски.

Пёс кинулся к матери, а волчата бросились на него.


Сестрёнки тоже не стало, и Волчонок не знал, что ему помогло или кто, но логово он покинул победителем. Волком из Леса, Серым. Другие прозвища-имена были даны ему потом — Большие Лапы, Мудрый Локи, Наш Волк, даже Лунная Песня, заслуженные за каждый его день в этом Лесу, где никто не остаётся один.

А тогда Сова нашла ему стаю, и к холодам он был по-настоящему крепок, силён, быстр и находчив. Элгу-Старуху любил и уважал. И, если спросить, ответил бы примерно так: она тёплая и сильная, её не хочется съесть, к ней можно повернуться спиною, и Сова мудра.

Ещё Волк её боялся. Превращения и полёты, дружба со всеми местными, которых тоже нельзя есть, удивляли, настораживали, заставляли размышлять. Даже к огню привык.

Забегал к ней часто, и они говорили на одном им понятном языке. И со временем Волк стал необыкновенным даже по местным понятиям зверем. Бесконечно, еженощно и ежедневно, он нёс понятый им закон: ешь того, кому уже пора уйти, и никого больше, не причиняй боль, не сей страх. Останавливай беду, если можешь.

Любовь он понимал, но по-своему, согласно волчьей сути: это музыка, та Песня, которую поёт весь Лес, которая несёт его лапы и согревает ему сердце. И которую иногда напевает Элга у костра.

Глава 10

В истории, как Дик прыгнул в Реку, которая стала и местной байкой, и легендой, Волк-из-Леса может рассказать большую часть, ведь он был её свидетелем и участником. Локи как раз учился у Совы видеть чужую Беду. В тот день сидели они у воды и переговаривались:

— Слышишь? — спросила Элга, — движется. То, что тебе и надо. Ну, давай, пробуй!

Волк раскрылся на всё, что знал, ощупал и воздух, и звуки… Тонкое колыхание, сложное, как мотив, шло как бы с ветром, но по своим путаным законам, цеплялось за ветки, как клочья тумана, западало в травы. И Волк точно знал, что там, в зарослях, у какого-нибудь малого лесного народца родится сегодня грустная-грустная ночная сказка.

— Вот, — Сова поняла, что почуял, — так летит чужая беда. Не остановишь — поселится здесь и другую приведёт, или начнёт грызть чьё-нибудь сердце. Помоги ему, а я прикрою.

Уже на бегу Волк подумал: «А что делать-то? Как?!».

И вдруг… Человек! Их волчьего племени извечный враг. По крови каждый помнит потерянные угодья, исчезнувшие стаи. Гнев подступил, зубы оскалились. «Убивать нельзя, прогони», — зашумело голове. Это — закон стаи, через что не должен переступать ни один зверь, и, пожалуй, самый трудный их волчий закон. Да, трогать человека нельзя.

— Волк! Останови Беду, помоги! — Элга где-то рядом. — Прислушайся!..

Успокоился, потянулся по следу: слёзная тихая песня. Вскочил на валун.

Детёныш, неопасный и слабый, жалкий, как он когда-то, поскуливал. Беда клубилась над ним, не имеющая имени и заразная, как осенняя хворь.

— Раздели их! — Сова мелькнула ветром, — тогда она оголодает и умрёт. Раздели и не думай о ней больше…

А дальше было примерно так: Волк постарался быть учтивым — с человеком! Произнёс что-то навроде: «Доброе утро, приятель, как охота сегодня? Будешь ли ты здесь жить?», на что получил такой бессвязный и грубый ответ, в котором он, Волк, разобрал только несколько слов, но и те, что не решался произносить даже в лютой драке по весне, потому что жизнь свою любил и ею дорожил. Растерялся. А детёныш вскочил и бросился через травы и кусты прямиком к обрыву и, по его волчьему подсчёту, должен был оказаться там очень-очень скоро.

«Ну разобьётся же…».

Бросился следом, почти догнал, чуть не схватил, но этот хлипкий припустил сильнее и через минуту замолотил лапами в воздухе. Закричал громко и неприятно.

Где-то на середине падения мальчишку подхватила Сова, унесла к себе, волку угукнув по-совиному: «Молодец».

Стало тихо.

Местные удивлённо переглядывались, размышляли, кто жуя траву, сонно мигая, кто с добычей в пасти. Волк посмотрел назад: беда растворялась, не оставляя следов, и каждая травинка, каждый цветок, утяжелённые ею, распрямлялись и возвращали себе свой цвет, сочный и живой.

Глава 11

Конечно, Дик-Воробей стал учеником. Лес пошумел-пошумел об этом и успокоился. Забот в лесу всегда хватает, тем более начиналась осень — волшебное звонкое время, когда каждый лесной житель оборачивается секретами, тайнами и прощаниями.

Дик подружился с Волком и Рысью, учился видеть и слушать Реку, постигал языки Леса. Всё было интересно и ново, чудеса захватили, стали его реальностью, вплелись в повседневные дела.

— Ты особенная.

Они сидели у костра вчетвером. Воробей — на соломенной циновке, толча сушёную траву, а вернее смесь молодых весенних листьев малины и земляники, собранные в летнее полнолуние цветы липы и шиповника и немного, щепотка, свежего зверобоя. Волк — чуть в отдалении, на границе света и тени, просто слушающий всё вокруг. Рысь, как всегда, рядом с Элгой, что сидит на валуне, поджав ногу, с дымящейся в руке трубочкой. Вроде и спит Рысь, но все знают, что нет у кошек никакого сна, а есть путешествия туда и обратно. И бродит она сейчас по одной ей ведомой дороге.

— Ты старая, а с тобою весело и интересно, — Дик протянул чашку, — вот так?

— Нет, надо до состояния пыли, ты просто толки быстрее, — ведьма смотрела на звёзды.

— А ты всё-таки кто? Сова или человек?

Волк на этот разговор даже голову не повернул, только уши, зато до предела. Элга взглянула мельком и усмехнулась.

— Что, тоже так хотите? Да человек я, человек. Не из яйца вылупилась. И детей не в гнезде выкармливала.

— Так у тебя и дети есть?! — Дик даже про задание своё забыл, между прочим, очень важное. Он готовил мазь, и была она нужна завтра.

— Я не старая, детёныш, я очень старая, — старуха улыбалась широко, счастливо и белозубо, — а дети разлетелись давно.

«Всё-таки разлетелись… — подумал Дик. — Разлетелись, ага… Люди-то…».

— Вон к тем холмам, за заливом.

— Но это же море! Его не видно даже, так далеко!

— Но оно же там есть, — говорит и раскачивается в такт словам, — это только мы один лес вокруг и видим.

Снова посмотрела в ту сторону:

— Вот за морем они и угнездились.

«Угнездились… Ага. Люди Элгины. Ну-ну…»

— А что, такому научиться можно?

— Превращению? Конечно. Меня вот Река научила. Похоже, и вам пора. Даю тебе срок и тебе, Большие-Лохматые-Любопытные-Уши, тоже!

Так Волка могла назвать и не обидеть только она.

— До хрустящего льда на траве, когда молодой серпик станет виден, вам надо услышать то, чем вы хотите стать. Да, милая? — протянула руку и стала гладить Застенчивую за ушами. — Пусть побегают наши мальчики?

Любимица заурчала.

— А ну-ка? — старуха поглядела в чашку. — Молодец. Теперь добавь столько же кедровых орехов, пока не станет, как тогда, когда Медведя лечили.

То ли смеётся Элга, то ли правду говорит. Волк встал и убежал куда-то. Наступала ночь.

Глава 12

Волк очень любил Луну.

Любовался ею тёмными глубокими ночами после охоты, пел ей песни в ночи сытые и в ночи голодные, удивлялся ранней, над горизонтом, когда она показывалась, как лицо просыпающегося Человека, над холмами. У Совы учился следить, как она рождается и умирает. А потом опять рождается.

Это последнее ему особенно нравилось. Вот она совсем изъедена ночью, вот уже и не является на небо. Всё. Но Волк улыбался, потому что знал секрет — где-то далеко-далеко она живёт, круглая и сияющая, и никто её не ест, и Луне не больно, когда её нет у него.

И точно, надо немного подождать, прожить всего несколько чёрных ночей, как она выглянет хитрой, лукавой дужкой из другого, волшебного мира, такая же, даже немного лучше.

Тогда Волк наполнялся надеждой: если Луна, большая и круглая, выделывает такое, то уж его-то семье много места не надо, чтобы просочиться в какую-нибудь небесную щель!

Волк представлял, как из льющегося лунного потока выбираются, словно на берег, и стряхивают со шкур светящиеся капли отец, мать, сестрёнка и ещё двое, маленькие, круглые, подобно Луне, пушистые братишки. А он выступает к ним прямо по лунным камням, обнюхивает, и они несутся Лунной Стаей над землёю, над спящими Лесом и Рекою, даже над людскими поселениями, без страха и опаски. Вот тогда он расскажет тем, по кому так тосковал, все-все свои новости, а значит, и всю свою жизнь…

Как же ему этого хотелось.

Поэтому, когда Сова произнесла своё «кем вы хотели бы стать», у Волка уже был готов ответ. Да и о чём ещё мечтать такому большому и ловкому зверю? Кто здесь более успешный охотник? Медведь? Нет, конечно. Он просыпает самое интересное — Белую Зиму, а ведь именно тогда и можно выбрать себе лучшую, быструю и ловкую Волчицу.

Нет, другой, неволчьей доли ему не желалось.

И ещё бы это — Волк хотел становиться Лунным Светом над Лесом. Сам точно не знал, что это такое, но был уверен — надо.

Он станет Лунным маревом, заглянет за тот краешек, он найдёт их и выпустит к себе! Если для этого нужно услышать Лунный Свет, Волк-Лунная-Песня услышит его!

Глава 13

А у Дика не получалось. Вернее, не получалось захотеть. Ему хватало того, что приобрёл совсем недавно. Воробей уже был счастлив, с радостью начинал каждый свой новый день, засыпал, нетерпеливо ожидая дня следующего. Душа его раскрывалась и расцветала, сердце ликовало, а неутолимая жажда жизни толкала вперёд, от одного вопроса к другому. Но быть кем-то ещё… Дику просто не желалось, всё-всё вокруг было ему одинаково любимо и дорого.

Прошла холодная зима. Сова учила всему: как переживать морозы и не замёрзнуть, что есть, где это искать, как готовить.

Стены пещеры с первых же осенних заморозков завешали шкурами, до этого лежавшими свёрнутыми и проложенными сухими пряными травами в узком сквозняковом проходе.

Ещё Элга сшила ему одежду, тоже из шкур, мастерски, ловко. И обувь сделала.

Так что холодная пора была прожита хорошо и интересно.

Раньше Дик был плохим учеником, неряшливым, нерадивым. Теперь же он учился прилежно и радостно. Письмо и чтение стали даваться легко. Выводил буквы, задумываясь над смыслом каждой, одновременно прислушиваясь к ветру за пологом, звукам в чаще, к течению Реки и мыслям Совы. Так она учила: будь сразу везде, будь сразу всем. А еще Дик изучал траволечение, целительство, минераловедение, лесной закон, древний (самый первый, как говорила Элга) язык, следы, птичьи и не только голоса.

Как глубоко тянутся корни у сосны? А у рябины? Сколько лет может спать семечко липы в земле? В щели между камнями? А если в засуху? Какой след оставляет старый волк? А молодой? Как в птичьем гомоне разобрать слова?

И самое важное — увидеть за всем этим Душу, живое в неживом, помочь, излечить. И знать, как с ним или с нею заговорить.

Сказки ожили, окружили его, приняли в свой мир, оказались былью, горечью и сладостью земли. И такая жизнь вселяла в него смелость и ответственность.

Как любому мальчишке, Дику нравилось испытывать, тем постигая, себя: лазить по деревьям и скалам, выбирая самый сложный, самый опасный путь; осматривать горизонт с макушек деревьев или висеть вниз головою на шатких береговых карнизах. Нестись по каменистому склону наперегонки с Волком, подражать его движениям, подмечая, как ставит лапы на подвижных и ненадёжных участках, с какой силой отталкивается от уступов и как вытягивается в прыжке…

А ещё Дик подрастал.

«Касхи мой, Касхи, — думалось иногда Элге. — Почему ты не со мною? Как мне воспитывать этого птенца? Ведь ты бы лучше вёл его, объясняя премудрости жизни, и помогал взрослеть…».

***

— Какая большая у тебя пещера!… — …ра!… …ра… — Это всё подземная вода выточила? — …ила?… …ила… …ла… …ла… …а…

Когда Дик поселился здесь и освоился, он стал исследователем жилища.

Место было чрезвычайно удобным и для жизни, и для защиты. Над водою и над обрывом, укрытое от незваных гостей травяным пологом и ветром, дувшим то с Реки, то вдоль неё. В весеннее многоводье талые ручьи водопадами обрушивались мимо карниза, травы колыхались на входе, принимая и сдерживая сырость, и тогда вход в дом Совы совсем скрывало от глаз.

Пещера имела ответвления, переходы с малыми пещерками, систему сквозняков для вентиляции. В округе располагались запасные выходы, и об этих лазах знали все и никто одновременно — это был один общий для всех в Лесу секрет. Так руки и ноги знают о сердце, знают о его важности, поэтому ведут себя во всём многообразии своих возможностей, но только чтобы сердце — их сердце! — оставалось невредимым и по-прежнему выстукивало свою песню-ритм. Хорошая, очень хорошая пещера.

— Этот Дом нашёл и обжил Касхи.

Сова плела циновку, но на вопрос поднялась и прошла в глубину к коридорам, на голос.

— Да? А кто это?

— Мой по вечности муж. Очень давно нашёл. А я только порядок навела, — подмигнула, но не улыбалась совсем. — Будь учтив и благодарен, это Его дом, здесь по-прежнему живёт Его Дух. Это с разрешения Касхи ты здесь. Если повезёт, будешь учеником Ему, не мне.

Сказала и ушла назад к солнечному свету, и была неразговорчива целый день.

Глава 14

— Зачем не забрал меня тогда? — накатила грусть тёмной зелёной волною. — Я так скучаю по тебе…

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.