Бесплатный фрагмент - Двадцать жемчужин Марии Стюарт

Книга «Двадцать жемчужин Марии Стюарт» — это детективный роман петербургского искусствоведа В.И.Переятенец. Она владелица «Художественного бюро «Агата», занимающегося экспертизой и оценкой антиквариата. Будучи аттестованным экспертом Министерства культуры РФ, автором многочисленных статей и таких книг как «Русский антиквариат» (2003) «Экспертиза и оценка произведений декоративно-прикладного искусства. Фарфор. Стекло. Ювелирные изделия» (2012) и «Введение в практическое искусствознание. Экспертиза и оценка антиквариата» (2018) она хорошо знакома со средой коллекционеров и торговцев антиквариата. Однако не следует воспринимать данное сочинение как документальное.

«Двадцать жемчужин Марии Стюарт» — это четвертый роман из серии книг об эксперте Веронике Смирновой. Накануне собственной свадьбы она открыла ящик Пандоры, вспомнив собственное прошлое, о котором так долго заставляла себя забыть. Но это утро и подаренное ей украшение перевернут ее жизнь. Ей вновь предстоит не разгадать загадку жемчужного украшения, но и поставить точку в череде страшных убийств.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Яков пил уже седьмую чашку крепчайшего эспрессо, хотя было всего два часа дня. Да и сигарет многовато уже выкурено для этого времени суток. А все эта несносная девчонка. Конечно, стареет, здорово сдал за последний год, но, в конце концов, он ей платит. Могла бы и не раздувать губки за такие деньги и возможность ночевать в прекрасном старинном особняке, а потом завтракать с видом на лагуну воздушными круассанами с джемом и ароматным кофе. Можно подумать, эти чертовы вездесущие торгаши из Сингапура с ней обращаются лучше… Она даже понятия не имеет, кто ОН, похоже, ей просто наплевать на это. Куда катится мир! Когда-то все слушали «Битлз», съезжались на все эти чудные фестивали, в этом был протест, смысл, интеллект. А эти аморфные бесполые молодые люди, приезжающие в европейские города, чтобы жить на пособие, что они знают о жизни, о творчестве! Дешевая одежда, алкоголь, травка, тусовка где-нибудь на Ибице и все… Какая поэзия, какие двойные смыслы, о чем вы? Да, мир медленно катится в сторону растительности. И это на фоне таких глобальных перемен.

Берлинская стена рухнула вместе Советским Союзом, а этим юным все фиолетово (тоже мне словечки!). Они не понимаю, что это значит, и сколько надежд с этим связано. Особенно у людей его поколения. Но мир почему-то в тот момент не стал лучше, выше, достойней… А ей наплевать, она просто ухмыльнулась и помахала рукой.

После такого прощания утром он не стал завтракать в номере, а вышел прогуляться по городу. Слава Богу, был декабрь, в меру прохладно, туристов почти нет, и, главное, нет дождя. Утро на редкость сухое, светит солнце, и есть надежда, что эта погода продержится до заката. Там, в Ленинграде (они уже переименовали его в Санкт-Петербург) в это время холод, слякоть, а может, даже суровый мороз под 30, от которого он совсем отвык, и главное — полное отсутствие солнечного света. Природа словно наказывала жителей за безрассудные белые ночи, когда они так расточительно наслаждались светом, гуляя ночами по этим тонущим в цветущих сиреневых кустах и липах бульварам и паркам. Да что там, один или два куста или растущая под окном липа, расцветающие в это время в петербургских дворах, могли свести с ума своим ароматом. Спать в эти дни было преступлением. Хотелось только идти с любимой зеленоглазой женщиной по этим аллеям или, выйдя на крышу, любоваться городом с разведенными мостами над Невой и читать-читать свои стихи. Боже, в какой другой жизни это все было! Этих белых ночей ему так не хватало и в любимой Венеции, и в Париже, и в суматошном неспящем Нью-Йорке. Да, эта зима словно обманчивое ленинградское лето.

Он постоянно ловил себя на том, что, уехав из Союза, из этого презираемого им «совка», он все время старался сохранять свои прежние привычки: заказывал в ресторанах блюда, которые были похожи на те, что он ел там, носил одежду, о которой он мечтал там, ездил путешествовать туда, где было что-то похожее на Ленинград. Вот и сегодня, гуляя, он машинально отмечал: это похоже на Крюков канал, а здесь словно Финский залив. В кафе он заказал пару вареных яиц и, вместо круассанов, тосты из белого хлеба с маслом, а потом еще пару эклеров. Нет, в «Севере» лучше… Он ненавидел себя за это, но ничего не мог с этим поделать. А ведь после всего, что сделала с ним эта страна, он должен был презирать то, что было с ней связано, но в «Севере» эклеры были объективно лучше, натуральнее что ли.

Бросать все нужно: и курить, и с девочками, да и с кофе тоже, а то когда-нибудь сердце выскочит наружу и все. На Васильевский остров… Не отвезут. Хотя, если такими темпами все будет там меняться, то и в мавзолее похоронят. Но пока пью, тьфу-тьфу! Завтра он полетит домой, все вернется в нормальный ритм, и Яков еще поскрипит, поживет.

Но с кофе нужно завязывать. И обязательно пойти прогуляться до обеда. Этот Костя-издатель (надо же, в Союзе появились издатели) обещал привезти художника. Да… кто-бы сказал, что его будут издавать в Союзе, и что отдельной книжкой выйдут его сонеты. Не самые лучшие, правда, стихи. У него есть интересней. Надо бы спросить, на что купились: на любовников Марии или генсека в параличе… Скорее, на то и на другое. А художник классные иллюстрации нарисовал. Мария у него славяночка славная. Славяночка- славная, надо использовать.

Он докурил сигарету, взял кусочек круассана и вышел из «Флориана» прогулять. На набережной, вытянув руку с кусочком тоста, покормил чайку. Потом, пройдя еще раз кругом по Сан-Марко, нырнул в небольшой проулок, где среди лавок, торгующих всякой мелочевкой для туристов, был милый антикварный магазинчик, который держал его знакомый. С этим антикваром — Антонио Яков познакомился очень давно, еще в свой первый приезд в Венецию. Так ходил, гулял и вдруг увидел в витрине ленинградскую чашку, расписанную знаменитой «кобальтовой сеткой». У его родителей был такой сервиз. Зашел, расспросил, откуда чашка. Оказалось, продана кем-то из наших эмигрантов. Тогда пошел целый поток наших выезжающих «на историческую родину», вместо которой они так хотели поспасть в США. Многие из них месяцами сидели ждали разрешения на въезд в Италию. Ну и конечно, везли с собой всеми правдами и не правдами все, что можно продать. Яков купил себе эту чашку. Он до сих пор пьет из нее кофе по утрам. Американская привычка использовать кружки в его доме так и не прижилась. Он считал, что в этом есть что-то низкосортное, плебейское.

С тех пор они встречались регулярно. Как только Иосиф приезжал в Венецию, он заходил в эту лавку купить какой-нибудь сувенир, просто поболтать. За эти годы оба постарели, особенно сдал Антонио. Лет пять назад его единственная дочь вместе с мужем попала под лавину на горнолыжном курорте. Слава Богу, в живых осталась внучка Катарина. Девочка слегка приболела, и родители закрыли ее в номере, включив телевизор. Если бы не она, наверное, Антонио тоже сошел бы в могилу, а так забота об этой девочке вытащила его с того света. Теперь повзрослевшая Катарина заботится о деде, помогая ему и в лавке.

Эта славная славяночка не выходила у него из головы. Наверное, она даже не так глупа, как эта смазливая тайская девчонка- пустышка. Надо купить какой-нибудь милый подарок для этой Марии, славной славяночки. Судя по картинкам, она не только вдохновляла этого художника.

Он открыл дверь, и вслед за звоном колокольчика из-за бархатной портьеры, отделявшей магазин от жилого пространства дома, выскочила внучка синьора Антонио, всегда поражавшая Якова своими причёсками. Вот и сегодня ее черные как смоль волосы обрели вишневый оттенок и были завиты мелким бесом, так что напоминали прическу, которую в его молодости называли чем-то вроде «я летела с сеновала».

— О, сеньор Яков, я рада вас видеть.

— И я тебя рад видеть, милая Катарина. Сеньор Антонии обедает?

— Нет, он уехал в Геную на аукцион, я уже третий день тут хозяйствую.

— Ну тогда я за тобой приударю.

— Шутите, сеньор Яков, вы женаты, а меня мой Сильвио зарежет от ревности.

— Да, тут шутки в сторону. Милая Катарина, тогда предложи мне какую-нибудь милую безделицу для девушки моего друга, он художник и сделал чудные иллюстрации к моим стихам и, похоже, нарисовал ее…

— А какая она, как зовут?

— Вот этого я не знаю, но она славянка, светло-русая, с темными глазами.

— О, тогда знаю. Сильвио вчера принес милое украшение. Дедушка мне, правда, не разрешает у него что-либо брать, но это — от бабушки Сильвио. Она у него была знатного рода, так что вещь настоящая, с историей. Смотрите милые бусы.

И она достала из бархатного мешочка жемчужное ожерелье. Оно было немного странным. Двадцать похожих на виноград «Изабелла» черных жемчужин были прикреплены как подвески на массивную цепочку цвета старой бронзы с толстыми звеньями с гравировкой. Аляповатая вещь. Яков взял украшение в руку. Оно было достаточно тяжелым. Наверное, латунь, подумал он о металле. Ну да, не золото же. А вот бусины. Но, скорее, все же это искусственный жемчуг. Какая-нибудь довоенная винтажная бижутерия. Но так мило, и, вполне не плохо. Если не дорого, надо взять. Что там они в Союзе видят, а тут вещь с историей. Он повертел украшение в руках. В нем было что-то странное и притягательное, как во всех старинных вещах. А он их любил и знал толк. Может, лучше жене подарить, а славянка эта обойдется. Нет. Она подумает, что я заглаживаю вину за что-то. И потом, для нее это слишком дешево. Я присмотрю ей что-нибудь другое. И потом, пусть эти «русские» знают, какой он. Вот может сделать подарок незнакомке и все!

— А сколько стоит?

Катарина назвала стоимость.

— Катарина, побойся Бога, какие три сотни долларов! Нет, максимум двести.

Катарина вздохнула.

— Ну хорошо, только для Вас, и не говорите дедушке, он не любит Сильвио.

Они еще поболтали мило, и Яков вышел из лавки, положив бархатный мешочек в карман. Вполне довольный собой, он постоял еще на набережной, полюбовался закатом над лагуной. Краем глаза увидел, как Катарина закрывает свою лавку. Потом к ней подошел высокий плечистый мужчина. Да это, наверное, и есть ее Сильвио. Яков сильно засомневался, что в роду у него были графини. Он был просто живым воплощением итальянского мафиози. Наверное, не зря достопочтенный сеньор Антонио подозревал его в нечистых делишках и не советовал Катарине брать у него что-либо на продажу. Будем надеяться, что эти поддельные жемчуга — действительно чистые, а не краденые. Наверняка, умыкнул у какой-нибудь француженки. Слишком смахивает это все на винтажную бижутерию. А, впрочем, все равно. В Союзе они канут навсегда, девица будет носить и радоваться, и никому в голову не придет, что они могут быть крадеными. А, и что они понимают в винтажной бижутерии? Или уже понимают? Ничего кроме чехословацких брошей не видя?

Он еще раз взглянул на лагуну и пошел вновь во «Флориан», где у него была назначена встреча с этими русскими. Поболтает и все — никакого кофе, только бокал вина с сухим бисквитом, а потом закажет ужин в номер. А завтра домой. Домой. Когда-то его домом были полторы комнаты в роскошном доме на Литейном, откуда его выгнали. Первые годы он так тосковал, хотя все так удачно складывалось: признание, карьера, нобелевка, наконец. Так хотелось вернуться в свою коммуналку к родителям, чтобы «назло соседям», к той с изумрудами вместо глаз — вот таким успешным, богатым, в дорогой одежде и вкусно пахнущим французским парфюмом. Однажды, будучи проездом в Хельсинки, на вокзале он услышал в объявлении на финском языке два слова «Лев Толстой». Это объявили посадку на поезд в Союз. Шальная мысль промелькнула в голове: вскочить бы в последний момент на подножку поезда. Три часа, и ты у границы, спрыгнув на глухом переезде, можно и пешком до Выборга добраться. Рассказы про то, как люди, пойдя за грибами, оказывались где-то на финских хуторах, не на пустом же месте возникли. А там и до дома недалеко. Но нельзя, нельзя. Теперь вот вроде все можно. Но он не поедет. Нет уже родителей, а вместо той, что с изумрудными глазами, с ним теперь совсем юная Мария. Да Мария, как та шотландская королева. Завтра он возвращается к ней, и нет ему дела больше ни до кого. Он устал и хочется просто поесть в одиночестве, плюхнуться в ванну с лавандой, как это глупое круглое солнце упало сейчас в лагуну, и он хочет просто уснуть и забыть все свои ночные неудачи. Все, нужно заканчивать этот день.

Но от этих русских не так просто было отделаться. Они засыпали его информацией. Обсуждали планы. Оказывается, у них теперь «рынок» и «все можно». Надо же, они заплатят гонорар за публикацию… Сколько? А тираж? Да, с такими темпами перемен его точно похоронят в мавзолее. Они выпили уже по третьему бокалу, после которого Яков сказал, что у него завтра утром самолет, нужно расходиться.

Уже прощаясь, вспомнит.

— Да, Вадим. А та милая Мария, она реальная?

— Да.

— У Вас роман или мне показалось?

— Нет, не показалось

— Тогда вот, передайте ей от меня. Не будь ее, не было бы этих картин. «Ведь я прав?» — с этими словами Яков достал из кармана своего плаща бархатный мешочек и протянул художнику, а потом, резко повернулся и, сцепив руки сзади, пошел в сторону гостиницы. Больше эти трое никогда не увиделись. Но и для художника, и издателя эта встреча стала событием, а для поэта лишь одной из многих на его пути. Он только однажды вспомнил о ней после того звонка из Венеции, когда его потревожил старинный приятель антиквар Антонио.

Странный это был звонок. Он поздравлял его с каким-то праздником, долго рассказывал о новостях, а потом как бы невзначай спросил, был ли его приятель, вернее, его подруга довольны последней покупкой.

— Приятель? О, нет. Я просто купил сувенир для девушки одного художника. Он делал иллюстрации к моим стихам. Там он рисовал свою будущую жену. Хотелось сделать ему приятное. Вы же понимаете, в Союзе тогда они были так бедны… Да, он был очень рад моему подарку.

Больше они не общались. Когда спустя пару лет Яков приехал в Венецию, то на месте антикварного магазинчика обнаружил сувенирную лавку с торговцем- китайцем. Он продавал веера и маски. И все они были сделаны в Китае. Венецианские маски сделаны в Китае!!! На все вопросы о предыдущем владельце продавец только кивал головой:

— Антонио, да, сеньор Антонио умер, Катарина магазин сдала мне в аренду, теперь я хозяин. Где Катарина, не знаю, замуж вышла, богатая невеста, я хороший цена дал.

Поэт забыл всю эту историю, а вскоре умер.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Вероника стояла на кухне у окна, сквозь черные с крапинками от дождя стекла которого был с трудом виден Финский залив. Он был покрыт льдом, так и не растаявшим от трехдневной оттепели с проливным дождем. Дождь и сейчас еще шел, но был мелкий, и эти мелкие капели срастались во влажную туманную дымку. Сквозь нее едва видны были горевшие фонари на Морской набережной и огни от редких проезжающих машин, и уж совсем фантастично выглядели темные с редкими огнями силуэты Кронштадта, едва пробивавшиеся сквозь этот плотный декабрьский туман. Такой черноты она давно не видела в Петербурге.

Был 1992. Уже не было великой страны, гибель которой она как-то пропустила: слишком насыщенной была жизнь, чтобы обращать внимание на какую-то мелочь. А потом стало слишком много проблем, и главная — болезнь сына. Собственно, из-за нее, как только появился просвет (приехала бабушка), она сорвалась в эту командировку, формальным поводом для которой была конференция с ее докладом. Ну, там еще встреча с руководителем, возможность посидеть в архивах и, но главное- нужно было поставить точку в этих сложных отношениях с Вадимом.

Для себя она давно уже все решила, но сказать ему все не получалось. Он последние два года с редкими перерывами работал в Германии. И они в эти перерывы встречались то в Москве, то в Петербурге. Строили планы, мечтали о будущем. Вот уже состоялся и его развод, и денег на дом должно было хватить, а она все тянула с окончательным уходом от мужа. Все решилось в последние месяцы, когда он жил в Бремене по приглашению какой-то галереи, основанной нашим бывшим, решившим заработать на картинах советских художников, ставших так популярными на волне перестройки. А у нее неожиданно заболел сын, только пошедший в первый класс. Сначала банальным гриппом с высокой температурой, а потом она неожиданно обнаружила, что у него стали косить глаза, перестали слушаться пальцы, нервно задергалась рука. В ее жизнь вошел страшный диагноз: инфекционный энцефалит.

Первые пару месяцев, когда она просто панически билась в истерике, приезжая после больницы домой, но потом взяла себя в руки, понимая, что это надолго, и здесь нужно собраться и настроиться на длительное постоянное лечение. Конечно-же, какой тут развод! И хотя их брак для нее уже давно рухнул, она решила, что сейчас не время для всего этого. Пока не время. Нужно решать другие проблемы. Слава Богу, приехала мама. Она каким-то чудом достала лекарства и помогла ей вырваться на неделю в Питер. В конце концов, защиту диссертации никто еще не отменял и доплату за нее тоже. Так что и действующий муж и мама в эту поездку ее отпустили. Она сделала все запланированное и в последний день встретилась с Вадимом. Он наконец прилетел из своей Германии. А ей завтра, вернее, уже сегодня возвращаться домой. Они не виделись четыре месяца. Вероника прилетала накануне его отъезда в командировку, и они договорились, что после новогодних праздников она приедет вместе с сыном уже навсегда. Но жизнь, что называется, внесла свои коррективы. Ей нужно было как-то сказать о том, что все закончилось и они не смогут быть вместе… Но как?

Встретившись в аэропорту, они поехали сначала в его мастерскую на Пушкинской, куда сразу же набежали соседи-художники, начались расспросы, рассказы. Вероника даже была рада этой шумной толпе, ведь можно было просто сидеть и ничего не говорить. Уже после посиделок с друзьями приехали в эту квартиру на Морской. Вадим сдавал книгу в издательство, так что нужно было кое-что собрать и утром быть в городе. Они остались вдвоем, и опять было не до разговоров….

Где-то около двух часов он задремал, а она накинула на голое тело его рубашку, пошла на кухню и стояла, молча глядя в эту туманную пустоту над заливом. Сначала тихо плакала, потом слезы высохли. Ну почему вот так все случилось? Почему жизнь заставила её сделать такой выбор? Неужели она не может быть просто счастливой? Счастливой матерью и счастливой женщиной? Неужели то, что случилось с сыном — это расплата за сумасшедший роман, когда она — мать семейства, замужняя женщина — просто потеряла голову.

Тогда ей казалось, что этот человек ей послан откуда-то свыше. Ведь, не будь его, она не написала бы за эти годы столько статей, не поступила бы в аспирантуру, не стала бы девочка их далекого Красноярска автором столичных журналов и достаточно известным критиком, открывавшим для столичных галерей интересных художников, с мнением которой многие считались…

Время было такое фантастическое. Просто голова кружилась от открывшихся возможностей. Но всего этого не было если бы не он. Она, наверное, квасила бы капусту и пекла пироги по выходным… Нет, это она тоже делала, но еще и писала статьи ночами, занималась переводами, готовилась к лекциям. И эта новая жизнь все больше и больше отдаляла ее от мужа, которому все мешало заниматься творчеством: и отсутствие первое время мастерской, потом, когда она договорилась в Союзе через своих московских знакомых, и им дали ее на двоих, ему мешала необходимость зарабатывать деньги, но она взяла дополнительные часы в своем институте, писала больше статей. Но, конечно, главной причиной был Вадим. Тут сила таланта, интеллект, постоянный творческий труд, а там бесконечное нытье, и требование поддержки… А сейчас нужно было выбрать именно эту рутину и нытье. Потому что так надо. И еще сказать об этом Вадиму. Господи, она уже столько раз проговаривала это про себя и вот, когда это нужно сказать, она стоит и смотрит на этот чертов залив и тихо плачет.

— Слушай, прости, я уснул. А ты что тут стоишь в моей рубашке? Вообще класс… Черное окно и голая девушка в рубашке… Иди ко мне.

Она почувствовала спиной его теплое тело.

— У меня для тебя кое-что есть. Я же виделся с ним в Венеции, я приезжал туда вместе с Костей. Яков в восторге от моих иллюстраций. Я сделал большие листы в гуаши, вернусь, откроем там выставку и будем продавать литографии. А Яков передал тебе подарок. Да, так и сказал, вези своей Марии. Ведь ты же моя Мария? Он все понял по работам. Там везде ты. Смотри, какую красоту он тебе передал.

Вероника почувствовала, как на шею он надел ей украшение. Она потрогал его руками. Это были жемчужины на толстой цепочке. Двадцать штук.

— Двадцать жемчужин. «Двадцать сонетов Марии Стюарт» и двадцать жемчужин. Красивый жест. Нет ну что ты стоишь в темноте. Давай свет включим, я на тебя посмотрю. Вероника, ты чего? Ты плачешь? Что с тобой?

— Это от счастья. Я так давно тебя не видела.

— Слушай, ну потерпи. Все скоро закончиться. Вообще вернешься, подавай на развод, после Нового года забирай сына и приезжай. Мне обещают выплатить приличную сумму, так что эту квартиру я продам, выплачу часть денег Люсе. Мы же вместе этот кооператив покупали, да, формально я платил за все, но ей нужно помочь. У нас кстати сейчас в Союзе можно в собственность огромную мастерскую купить здесь недалеко. Там и квартиру обустроить можно, и работать. Так что все разрешится к лучшему. Давай, не плачь. Смотри, какие бусики тебе нобелевский лауреат подарил, а ты плачешь. Хватит тут слезы проливать, даже от счастья. Кстати, ты когда возвращаешься?

— Завтра, вернее сегодня. У меня самолет в три часа.

— Так, значит у нас всего- ничего времени, все пошли. Я столько времени тебя не видел. И молчи, ты просто прекрасна в этой белой рубашке и этих жемчужинах. Иди ко мне….

Видимо, она повернулась во сне, и наваждение исчезло… Вероника открыла глаза, рядом лежал Виктор. Господи, она собралась выходить за него замуж, а ей снился другой мужчина. Тот, которого она любила и бросила. Столько лет она запрещала себе о нем даже думать, и вот — он приснился ей. Для чего и зачем? Вероника аккуратно встала, чтобы не потревожить своего будущего мужа. Он как-то по-детски засопел и повернулся на другой бок. Да, романтично… Ничего не скажешь… Вообще с тех пор, как он так эффектно сделал ей предложение, многое изменилось. Во-первых, выяснилось, что она станет бабушкой. К сентябрю ждали маленькую внучку. Виктор должен был завершить свои дела в Германии, и поэтому свадьбу отложили на август, ну, чтобы съездить куда-нибудь в путешествие и быть готовыми к встрече с новым членом семьи. Правда, Виктор эту идею воспринимал как-то без энтузиазма, равно и ее усилия в развитии «детского бизнеса». Вообще понятно, это же не его дети. После Германии он собирался осесть в Петербурге, купить здесь дом, жить на природе и ловить рыбу. По всей видимости капитала, военной пенсии и арендной платы за московскую квартиру на это вполне должно хватить. Как-то после подобного разговора Вероника спросила его о том, как он видит ее роль в их новой семье.

— Ну ты будешь заниматься хозяйством, готовить обед, гулять по лесу, разводить цветы…

— Ты серьезно?

— А что тебя смущает?

— Слушай, я последние пятнадцать лет жила в напряженном ритме: аукционы, экспертизы, продажи. Это куда я дену? И потом, я горожанка. Да, приятно отдохнуть в выходные на природе, но театр, выставки, поездки, путешествия, семья, наконец… Я могу, конечно, заняться сочинительством, вон книгу написать про экспертизу антиквариата или еще что-нибудь, но как-то такая размеренная жизнь не очень меня радует.

— Тебе понравится. А дела свои передай детям. Пусть сами крутятся. Ну мы сможем бывать в городе. Будем приезжать в эту квартиру.

Да, сами. Но это что-то очень напомнило ей ситуацию с ее предыдущим мужем, когда она погрузилась в домашние заботы, а в ответ получила отнюдь не слова благодарности. После их развода она дала себе слово, что будет работать всегда и делать все, чтобы как-то держаться на плаву.

— Слушай, ты рассуждаешь как пенсионер.

— Не думай ты об этом, говорю, тебе понравится.

Но Веронике это уже не нравилось. Он не имел права решать все за нее. Нет, она, конечно, не против стать его женой, чтобы все официально, но, похоже, что со штампом в паспорте она приобретала кучу обязанностей в нагрузку… А все эти романтические поездки в Баден и кофе в постель явно будут в прошлом. Нет, надо, что называется, договариваться на берегу. Пока еще не поздно.

Вероника накинула халат и пошла в кабинет. Белые ночи, вроде, в самом разгаре, но за окном темно и туманно. Еще бы, весь июнь льет дождь. То проливной, то моросящий. Мелкие капли превращаются в туман. Почти как тогда. Только за окном у нее не бесконечный Финский залив, а узкая Мойка и отреставрированное здание «Бутылки» в Новой Голландии. Да, кто бы мог подумать в том 92-м, что все так изменится. Даже той Морской набережной нет, сейчас в то кухонное окно видно участок ЗСД и корпуса новостроек на намывных территориях.

Тогда ночью она так и не смогла ему ничего сказать. И только в аэропорту, уже после прощального поцелуя, Вероника, собравшись выпалила:

— Вадим, я должна тебе сказать, что у нас все закончилось, я больше не приеду. У меня заболел сын, серьезно. Это очень сложное нервное заболевание. Я просто не могу, не имею права….

Она ничего не дала ему ответить и повернувшись просто убежала на посадку.

Дома ее ждала расплата за эту последнюю счастливую ночь, снова обострение болезни, снова жизнь пошла по одному графику: работа, больница, вечером подготовка к работе и готовка еды, стирка, потом работа, больница… Но она, сжав зубы, с упорством во чтобы то ни стало решила победить эту болезнь. Эта борьба забирала всю ее.

Муж неожиданно стал зарабатывать какие-то деньги. И тут после стольких лет ограничений и забитого состояния, его прорвало. В ход пошел алкоголь, начались скандалы, на все возражения она вдруг услышала: «А что ты тут возмущаешься — ты вообще сто долларов получаешь, цени, что я есть» … Да, в институте мало платили, но она шила, брала заказы, работала на двух ставках и шила соседям. И плюс ко всему, были бесконечные походы по врачам, посещение больницы. Она все взяла на себя, и терпеть к себе такое отношение не хотела. И она ушла. Тогда тем декабрем не смогла уйти из-за любви, а потом через три года ушла, потому что достало. И вновь вернулась в Петербург в свою коммуналку.

Она даже приехала к Вадиму в гости. За это время он сменил еще две жены. Потом, кстати, женился еще раз. Но между ними все было уже закончено. А перед ней стояли другие задачи. Она дала себе слово, что никто больше не упрекнет её в том, что она зарабатывает всего сто долларов… Первые деньги ей помогла заработать торговля недвижимостью, потом появился, как она говорила, «третий сюжет ее творческой жизни» — антиквариат. Кстати, в тот первый магазин её рекомендовал именно Вадим, так что она и за это была ему благодарна. И за то, что он сделал из нее профессионала, и за большую любовь, и за новую профессию, благодаря которой она сейчас может спокойно смотреть в завтрашний день. Это ведь дорогого стоит.

Правда, на это ушло почти пятнадцать лет, но за эти годы было столько прекрасных произведений искусства, интересных сделок, поездок на аукционы, реальных научных открытий. Не было только любви. Нет, не любви как секса или романтического приключения, а именно любви как любви. Как той, о которой она приказала себе забыть. Воспоминание о ней лежит в дальнем углу шкафа вместе с той ниткой жемчуга, подаренной нобелевским лауреатом и книгой стихов «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», где его иллюстрации, и где почти в каждом рисунке ее портрет. И не всегда в приличном виде….

Да, Вероника сто лет не вспоминала об этом, и вот этот сон, точь-в-точь повторяющий ту их последнюю ночь. Столько лет прошло, а она все помнит. Может, просто потому, что ей так никогда и не с кем не было так хорошо. Даже с тем, чье предложение выйти замуж она приняла почти три месяца назад. Она до сих пор не уверена, что правильно поступила….

Время было уже половина девятого, но из-за пасмурной погоды казалось, что еще совсем ранее утро. А так вроде уже пора вставать, завтрак готовить. Господи, опять… Только она «вздохнула», решила, что меньше будут торговать, напишет книгу, и вот — опять готовка, стирка… А так хочется чего-то возвышенного романтичного. А тут опять капусту квасить. Нет она не против, но что-то не то. Лучше уж риск, азарт, бриллиантами торговать, но без рутины. А пообщавшись почти каждый день с Виктором, она как-то поймала себя на мысли, что этого всего не будет. Слишком буднично все. Наверное, ей просто хотелось продолжения той любви, что оборвалась почти пятнадцать лет назад….

Вероника подошла к старинному шкафу, отодвинула книги, затем фальшивую стенку и открыла сейф. Вот они ее сокровища. Она достала книгу и коробочку с бусами. Села за стол и стала читать, перебирая жемчужины.

Красавица, которую я позже

любил сильней, чем Босуэла — ты,

с тобой имела общие черты

(шепчу автоматически «о, Боже»,

их вспоминая) внешние. Мы тоже

счастливой не составили четы.

Она ушла куда-то в макинтоше.

Во избежанье роковой черты,

я пересек другую — горизонта,

чье лезвие, Мари, острей ножа.

Над этой вещью голову держа,

не кислорода ради, но азота,

бурлящего в раздувшемся зобу,

гортань… того… благодарит судьбу.

Черт, а все пророчески….

— А что мы не спим? А завтрак? Ну там кофе? А мы что читаем? О, «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» Нет, мне у него это совсем не нравится, и вообще, как говорила Ахматова: «Рыжему, действительно, биографию сделали. А потом и нобелевскую…» Если бы его не выслали, ничего бы этого не было.

— Да не в нем дело, совсем не в нем.

— А в чем? У, книжка какая симпатичная, с картинками. Слушай, это ты?

— Да, отдай, а то яичницы не получишь.

— Нет, ты как-то объясни. И жемчуг какой. Крупный, натуральный. Слушай, откуда? Денег, наверное, стоит.

— Жемчуг от нобелевского лауреата, и вряд ли дорогой.

— Да? как интересно… А он действительно дорогой. Ты что-то нюх потеряла?

— Брось, это украшение мне подарили почти пятнадцать лет назад. Это была другая жизнь. Я любила этого художника. Он делал иллюстрации к стихам Якова, тот встречался с ним в Венеции и подарил эти жемчужины для меня. Все.

— А почему ты их не носишь? Жемчуг здесь отменный.

— Это личная история. Мы сразу же расстались. И я их просто хранила и никогда не носила. Собственно, я не держала их в руках почти пятнадцать лет. Если бы было золото, наверное, бы продала в трудное время, а так пробы нет, решила, что это просто бижутерия и положила в коробку. Если ты не знаешь, то в то время был еще второй сюжет в моей жизни, когда я писала диссертацию и была параллельно художественным критиком и увлекалась современным искусством. Драгоценности и антиквариат были еще далеко. А что касается жемчуга, то кто его видел в советское время? Помню ларьки, забитые нитками с китайскими речными бусинками. Они казались чем-то фантастическим, а это круглые ровные, почти идеальные бусины, как бижутерия из Чехословакии. У моей старшей сестры знаешь какие гранаты и жемчуга были. Соседка продавала. Кстати, красивые. Говорила, что мол приятельница купила, когда по путевке ездила, но не подошли. Думаю, врала, потому что у нее этих бус мешок был. А эти… я не видела их почти пятнадцать лет. И еще не думала о них, как некой ценности. Никогда. У них совершенно другой месседж, как теперь говорят.

— А сейчас? Ты вспомнила о них сегодня с какой радости?

— Мне приснился какой-то странный сон.

— Расскажи.

— Слушай, это мой бэкграунд, я не хочу об этом сейчас говорить, даже с тобой. Это очень личное. Пойдем на кухню. Я сварю тебе кофе, сделаю яичницу. У меня есть творог, ягоды.

— Не хочешь говорить?

— Да, не хочу.

— Вероника, подожди, так нельзя. Мы же будем скоро мужем и женой. Так не должно быть.

О, так должно быть, так не должно. Похоже Вероника это уже слышала. Слышала, но забыла. И тогда вот начиналось с бесконечных «должна». Нет, ну не может же все так повторяться…. Она почувствовала, как ее охватило какое-то паническое раздражение. Нет, все эти «должна» нужно пресекать в самом начале.

— Послушай Виктор, до тебя у меня была жизнь. И там было много чего… Я не обязана все тебе вот так выложить. Я вообще не понимаю: что я становлюсь собственностью, если выхожу за тебя замуж? Что-то я подзабыла как это все бывает. Извини, но к таким отношениям я не готова.

— Вероника, ты о чем? Ты слышишь и видишь себя со стороны? Мы собираемся пожениться и не виделись почти полтора месяца. Я прилетаю, ты встречаешь меня какая-то озабоченная в аэропорту.

— Я тебе объяснила, что у меня невестка попала в больницу, лежит на сохранении, мы все нервничаем, она может родить раньше времени.

— Хорошо, принято, я готов войти в твое положение, но это что? Я просыпаюсь утром, ты сидишь тут вся заплаканная, с какими-то стихами, бусами. Я узнаю о какой-то безумной любви и подарках Якова… Знаешь, у тебя такой взгляд…

— И глаза тебе мои не нравятся!

— Да, нет, наоборот. Они у тебя сейчас живые, горят. Только ты на меня так не когда не смотрела как сейчас, когда вспоминаешь своего художника.

— Слушай, но это смешно. Ревновать к роману пятнадцатилетней давности. У него сейчас, наверное, уже пятая, нет, шестая жена. И ему уже за шестьдесят.

— Да хоть двадцать шестая. Он может быть и столетним стариком, дело не в нем, а в тебе. Это какая-то заноза, что сидит у тебя в душе. А я-то смотрю, что в тебе не так. Сначала думал, что ты на деньгах помешана. Словно вместо глаз у тебя калькулятор. Но сейчас вроде все хорошо, и я готов тебя всегда поддержать, но нет, что-то другое. Ты словно чужая. Ты до сих пор принадлежишь другому.

— Перестань! Мы же не влюбленные школьники.

— Да, ты чужая. Скажи у тебя был кто-нибудь все эти годы? Нет, я не ревную, просто кое-что хочу прояснить.

— Нет, так для здоровья, наверное, кто-то был, но мне было не до того: сначала боролась с болезнью сына, потом с бедностью, потом за лучшую жизнь. Нет, мне не до того было. Ты не понимаешь, моя жизнь состояла в другом.

— Да ты просто спряталась за это, и сама себе не хочешь признаваться. И я для тебя часть этой другой жизни, а вот та настоящая, она у тебя спрятана.

— Прекрати, как ты можешь. Я что девочка маленькая! Мы взрослые люди. Я согласилась выйти за тебя замуж. Что тебе еще?

— Еще что? Я хочу увидеть тебя такую настоящую как сейчас, когда ты его вспоминаешь.

— Стоп, Виктор. Остановись, мы сейчас поссоримся. Ну, хватит. Я не знаю, что на меня нашло. Мне приснилась та наша последняя ночь, дождь в декабре, Финский залив в тумане. Он тогда вернулся из Германии, а у меня был последний день командировки. Он тогда и подарил эти бусы, а я не смогла сказать ему что мы расстаемся и выложила все это уже в аэропорту перед посадкой.

— А чего так? И почему нужно было расстаться?

— У меня заболел сын, я потом пару лет боролась с болезнью. Но потом все равно ушла от мужа. А после боролась уже за выживание. Он, кстати, мне помог тогда попасть в антикварный магазин.

— И что, ничего личного?

— Нет, он потом женился в четвертый раз. На ученице. Она ему еще близняшек родила, но там не сложилось и потом появилась пятая. Сейчас, кажется шестая…

— А ты откуда знаешь?

— Социальные сети… Мы поздравляем друг друга с днем рожденья. В Фейсбуке. Давай помолчим, об этом не расспрашивай больше.

— Нет, ты не права, нельзя болезнь загонять куда-то в угол, нужно выговориться. Ну и ты сама в себе разберись. Понимаешь, когда женщина во сне видит другого мужчину… Я ангел, но…

— Не надо тебе было расспрашивать обо всем.

— Но так нельзя.

— Наверное, но это моя жизнь.

— Тогда, еще раз повторю, разберись в ней. Что тебе важно, а что нет. А я поеду, пожалуй, в Москву. Там надо с квартирой что-то решить, кое-какие дела закрыть. Вернусь, поговорим.

Он развернулся и вышел из кабинета, а Вероника осталась сидеть за столом, молча перебирая гладкие жемчужины. Внезапно зазвонил телефон. Господи и кого в такую рань? Для клиентов рановато.

— Вероника Васильевна?

— Да.

— Это Вас из Мариинской больницы беспокоят. У нас тут пациент лежит. Вадим Дымов, знаете такого?

— Да, а что случилось?

— Множественные ушибы и ножевое ранение. Он был в коме, но сейчас пришел в себя. Очень хочет именно Вас видеть. Вы сможете подъехать?

— Да, в течение часа. А куда конкретно?

— Вторая хирургия, меня зовут Сергей Николаевич. Спросите в ординаторской я Вам подробнее все расскажу.

— Что-то случилось? — Виктор стоял в дверях одеты и с дорожной сумкой.

— Вадим… он в больнице, там что-то страшное, была кома, сейчас хочет меня видеть… А ты куда? А завтрак?

— Я же сказал, в Москву, позавтракаю в пути, а ты разберись в себе, тем более что ты ему срочно понадобилась.

— Прекрати, человек был в коме, может, умирает…

— Вероника, думаю, что все обойдется, и мы с тобой увидимся в другом настроении. Ты мне дорога, ты знаешь, но не настолько, чтобы делить тебя с другим.

— Виктор, но ты все не так понял.

— Ну значит и мне нужно все переварить и понять самого себя. Все пока, дорогая. — Он подошел, как-то быстро чмокнул ее в щечку и быстро ушел, хлопнув дверью…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Что это было? Вероника, пожала плечами. Ладно, что называется, «я подумаю об этом завтра». А сейчас — Вадим. Да, нужно торопиться. Она быстро, насколько это возможно, привела себя в порядок, наскоро позавтракала творогом и чашкой чая и, прихватив ключи и зонтик, буквально выбежала из квартиры. На улице по-прежнему шел дождь. Но совсем мелкий, словно дымка. Она, не раскрывая зонта, запрыгнула в машину и поехала в сторону Литейного проспекта, где и находилась Мариинская больница.

Слава Богу, что была суббота, и город еще спал. Вероника даже смогла припарковаться на специально выделенных местах. Потом буквально бегом добежала до того самого нужного ей третьего корпуса, где располагалась вторая хирургия. Бахилы, подъем на лифте, и вот она у ординаторской. Уже здесь на секунду появилась мысль о том, что, может, нужно было что-то купить. Ну там фрукты, соки, что там нужно больному. Но подумала, что если человек был в коме и только очнулся, то ему вряд ли что-то сейчас нужно… Она приоткрыла дверь и осмотрев комнату с сидящими за компьютером двумя одинокими мужчинами в синей униформе спросила:

— Простите, мне нужен Сергей Николаевич…

— Это я- ей откликнулся вполне молодой и симпатичный доктор в кокетливой шапочке с логотипом какого-то фармацевтического бренда. — Проходите, а Вы кто?

Вероника прошла в комнату, аккуратно прикрыв дверь.

— Я Вероника, Вероника Васильевна Смирнова, Вы мне звонили минут сорок назад по поводу Вадима Дымова.

— Что же мы стоим, быстрее, он ждет. — Доктор буквально сорвался с места и потащил за собой. Так, бахилы на Вас, вот халат накиньте. Быстрее, нам на четвертый этаж. Реанимация там.

— А что с ним случилось?

— Я же сказал: множественные ушибы, приникающее ножевое, кома. Я не понимаю каким чудом он вообще из нее вышел. В милицию я уже позвонил, они тоже ждут, когда он очнется. Жена его так сразу умерла, а он получается и потерпевший, и свидетель. Вот сюда. И без плача и истерик, спокойно!

Вероника зашла вслед за доктором в ослепительно светлую палату, где под аккомпанемент жуткого пиканья аппарата на каких-то просто промышленных кроватях, окутанные проводами лежало два человека. Доктор подошел к тому, что был у окна. Взял его за руку.

— Вадим Юрьевич, Вы как? Вы меня слышите? Это Вероника Васильевна, она приехала.

— Мария… Я ждал тебя.

Вероника с ужасом смотрела на больного и не узнавала в этом седом мужчине с кровоподтеками на лице Вадима. Но это был он. Его голос, и он назвал ее Марией, как тогда- моя Мария.

— Он бредит. Вадим Юрьевич, это Вероника Васильевна.

Но Вероника-то знала, что он узнал ее.

— Мария, они убили Елизавету, но я не сказал, кому подарил, не сказал… Я люблю тебя, только тебя. Зачем ты так тогда?

— Слушайте, похоже он бредит. Мария, Елизавета, Шекспир какой-то… Вадим Юрьевич, вы меня слышите? Вероника пришла.

— Я любил тебя Мария, лю…. — И тут Вероника услышала страшный протяжный звук и увидела на мониторе какую-то сплошную линию…

— Господи, быстро выходите, -доктор буквально вытолкнул ее. Сестра! Юля, быстрей, помогай!

Вероника буквально выпала из помещения в объятия какого-то мужчины, чуть не опрокинув его.

— Э, мадам, осторожней. Присядьте, что случилось.

Вероника как зомби села на кушетку, стоявшую у окна.

— Что случилось-то? Вы меня чуть с ног не сбили.

— Вы извините, но Вадиму, ему снова плохо, у него что-то случилось… Господи, и почему он так выглядит?

— А, Дымов то…, и Вы к нему? А вы кто?

— Это Смирнова Вероника Васильевна. Дымов, когда пришел в себя попросил ее срочно позвать, — доктор вышел из палаты.

— Доктор, как он?

— Да нормально, пока вернулся, но снова в коме….

— Так что, зачем звал, не понятно. «А что он говорил?» — это уже спрашивал тот неизвестный мужчина.

— А вы кто?

— А, да, Вы мне звонили, я следователь Тихонов Кирилл Васильевич. Вот удостоверение.

— Ну не повезло Вам, Кирилл Васильевич, девушка его хоть услышала.

— Так что он говорил?

— Да чушь какую-то шекспировскую. Её вон не узнал, назвал Марией. Про смерть Елизаветы и любовь что-то говорил, про то, что не сказал.

— Ну Елизавета — это его жена убиенная, а вот кто Мария не известно.

Веронике хотелось сказать, что это вовсе не чушь, она-то все поняла. Но рассказывать неизвестно кому второй раз за сегодняшнее утро свою историю она явно не хотела.

— А вы его давно знаете?

— Дымова? Да, но мы не виделись уже лет двенадцать. Не понятно, почему он меня вспомнил. А что случилось вообще?

— Вот и нам не понятно, что случилось. Выглядит все банально. Кто-то вломился в мастерскую, его пытали, жену убили похоже на его глазах, как он жив остался…. Вся мастерская верх дном. Что искали, не понятно. Нет, художник он, судя по- рассказам товарищей по цеху, был не бедный, ну из Китая недавно вернулся, машину новую жене купил, может и наличка была, но, чтобы так пытать…. И еще картина эта.

— Какая картина?

— Да вот.

Следователь показал ей в телефоне картину Вадима. Она видела ее на последней выставке. Историческая и совсем личная. Зимний дворец. Вместо барочных вазонов и статуй головы расстрелянной императорской семьи. Явно навеяно той фотографией, где бритые головы Великих княжон после болезни… Только лица здесь другие. Император- он сам, а женщины с лицами его жен от первой уже умершей до последней Елизаветы, которую он изобразил в виде царевича. А с краю — она, Мария Стюарт с ее лицом в головном уборе, украшенном жемчужинами и вуали. Так вот, все женщины здесь порезаны крест-накрест, а на Марии Стюарт стоит жирный вопрос…. И тут Веронике стало как-то не по себе…

— Вот смотрите, Вы ничего об этом не думаете? Что это за Мария, почему он ее вспоминает?

— Да нет, это исторический персонаж. Мария Стюарт. Он когда-то делал иллюстрации к стихам «Двадцать сонетов Марии Стюарт». Вот и все. Просто ввел в композицию. Художник же.

— А, а я уж обрадовался, думал, что если кого позовет, то будет Мария. А он Вас, Веронику, позвал. А что он Вам сказал?

— Да Вам доктор все пересказал. Я так ничего и не поняла. Доктор, он как вообще, выживет? К нему можно? Может нужно что-то еще?

— Да нет, он на аппарате, ничего не нужно и к нему нельзя. Он в коме. Выживет, не знаю. Так что Вы идите, если что-то изменится, дам знать. Кстати, если что, его есть кому хоронить?

— Да, у него дети есть уже взрослые, надо бы им сообщить.

— Да мы уже сообщили, они приедут. Там тоже сплошные несчастья. У девочек в Хабаровске мать убили.

— Господи, бедная Леночка…

— Вы ее знали?

— Да так, она была его ученицей, практически жила в мастерской у него, просто в рот смотрела, потом двойняшек родила.

— Ну это когда было… Двойняшки уже подросли. Мы тут с его старшей дочерью общались. Она вообще не в курсе всех его проблем, у нее уже внуки. Там вроде какая-то неприятность была тоже — материну могилу потревожили. Вообще загадки на загадках. И по всем другим женам тоже как-то не хорошо прошлось. Люсю в подъезде избили и в мастерской похозяйничали, потом Юлю (она сейчас в Израиле в Хайфе живет, тоже пытались обокрасть), Евгения сгорела в собственном доме где-то в Новгородской, она пила вроде. Но потом, когда стали все выяснять, там смерть тоже оказалась криминальной. Так что получается всех жен его либо убили, либо пытались убить… осталась эта Мария….

— Это исторический персонаж.

— Ну не знаю…. На кого-то похожа…

— На Марию Стюарт…

— Вы Вероника Васильевна пока не выезжайте никуда. И дайте мне Ваш телефончик, я Вам позвоню, и мы с Вами еще поговорим.

Вероника была просто в шоке от свалившейся на нее информации. Слишком много для одного утра. Тот сон ей сейчас уже показался совсем не случайным. Это Вадим её звал.

Она вышла из больничного здания. Дождь вроде закончился и в воздухе пахло свежей листвой и сиренью, цветущей в больничном сквере. Хотелось просто присесть и немного выдохнуть. Господи, надо же какая трагическая судьба! Бедный Вадим. Что же все-таки с ним случилось. И что это за бред она слышала. Или это был не бред. «Я им не сказал, кому». Что и кому? Ей? Из всего, что он ей дарил это томик стихов с автографом Якова и те жемчужные бусы. Или прав Виктор и те бусы действительно натуральные? Но, черт возьми, сколько они могут стоить, чтобы вот такой кровавой историей они обросли. Она почувствовала, как от избытка всей этой информации у нее даже голова закружилась.

Господи, Вадим, самая большая любовь всей её жизни, ну не заслуживает он такого. Нет, то чувство, которое она сейчас к нему испытывала была не любовь, любовь осталась где-то там в той декабрьской ночи в 90-х. А сейчас была жалось, сострадание, но не любовь. Но это прошлое чувство мешало ей жить и любить по-настоящему. И еще она должна решить для себя нужен ли ей этот брак с Виктором. Приятный курортный роман в Бадене, где он само внимание, и жизнь состоит из милых приключений — это одно, а вот повседневная супружеская рутина — это другое. Получается, что она, только-только вздохнув, благодаря Тосе, от каждодневных хозяйственных забот, снова взваливает их на себя: рубашки, готовка. Похоже кофе в постель ей не светит. Нет, он, конечно, милый, внимательный. Но опять же, судя по бэкграунду, есть и традиции его семьи: папа военный, мама домохозяйка, он ждет, наверное, этого. А что взамен? Материально она сейчас, наверное, с ним на равных. Он, правда, собирается здесь дом покупать и обустраивать. Это хорошо, но вот ее семья остается ее, и она все равно будет самостоятельно зарабатывать.

Тося родить должна через пару месяцев, детям помогать нужно, да и внучке будущей. Та история с художественным бюро, что дети организовали, действительно работает. Кто знает, может, и поживет фирма и внукам достанется. Ведь антикварное дело во всем мире, как правило, семейный бизнес, который отстраивается десятилетиями. Сейчас в России, похоже, все уже устаканилось, отстроилось, и пришло время кропотливой работы в долгую. Так что детки правильно себе бизнес организовали. Миллионов уже не заработают, но потихоньку на жизнь будет капать.

Да и ей тоже нужно продолжать работать. На содержание она ни к кому уже не пойдет. Так стоит ли вся эта семейная история с крахмальными рубашками и кастрюлями борща всех этих нервных выяснений отношений. Вон он как вспылил. Да мало ли, что и с кем. Стопроцентное доверие ему, видите ли, нужно. Она что его собственность? Нет уж. Если уж выходить замуж, то только со стопроцентной гарантией, что после этого ее жизнь станет намного лучше. А так: вешать на себя кучу проблем… Ради чего? Не стоит семейный секс всех этих минусов. Он, конечно, очень ничего как любовник, но… Все, закрыли эту тему. Пусть сам решает. Она ему звонить не будет, а если позвонит, то она ему все и выложит. Она не девочка, у нее и так куча проблем… Опять и как всегда.

Вероника уже собиралась уходить, как увидела того самого врача. Сергей Николаевич вышел вместе со следователем покурить. Они заметили ее сидящую на лавочке и направились к ней.

— А Вы что не едете?

— Да так, погода вон наладилась, решила воздухом немного подышать. А Вадим как?

— Его больше нет.

— То есть? Как? Он умер?

— Да, минут пять назад. Да он вообще непонятно, как выжил еще тогда. Просто непонятно. С такими травмами и ножевыми ранениями не живут. Похоже, что он вернулся из комы, чтобы только Вас увидеть. Только вот сказать ничего не смог. Только то, что любит.

— Вероника Васильевна, Вы, наверное, что-то еще не договариваете. Просто так такие люди в любви перед смертью не признаются.

— Господи, да он художник, гениальный художник. Он-то как раз мог в любви признаться за полчаса до смерти. Простите, я поеду.

— Вы, если не сложно пока не уезжайте из города, а Вам позвоню в понедельник. Может что вспомните, тут сами понимаете, дело неординарное, любая информация дорога.

— Да, никуда я не собираюсь, так что звоните, назначайте встречу, чем смогу, помогу. А сейчас я поеду домой.

— Вы в порядке? Может успокоительного, бледная Вы какая-то.

— Да нет, я поеду. Спасибо.

— Осторожней.

— Да, спасибо.

Ей очень хотелось заплакать, но нужно было доехать домой. Поэтому она села за руль, закусила губу и поехала домой. Сжавшись в комочек, она аккуратно доехала к себе на Мойку, поднялась и только теперь дала волю эмоциям. Она не просто плакала, она выла, сидя на полу. Все, так закончилась часть ее жизни. Сильная яркая история, которая сделала ее такой, как она есть, завершилась так трагично.

Все осталось там декабрьской ночью. Вполне вероятно, что если бы они тогда не расстались, то их совместная жизнь могла бы и не сложиться. Он яркий, умный, талантливый, но все в его жизни было подчинено творчеству. Вписалась бы в эту жизнь, с таким напряженным ритмом женщина с больным ребенком? Ведь бедная Леночка, всегда смотревшая на него с обожанием и готовая терпеть что угодно, убежала от него с двумя детьми. Он требовал от женщины все: подчинения себе, нет, скорее, служения своему таланту. Нужно было просто раствориться в нем, подчинить всю себя его особому ритму жизни, отказаться от себя и своей индивидуальности. Выдержала бы она это со своим характером? Как бы сложилась ее жизнь?

Да, у нее были очень непростые годы, но сейчас она вполне довольна своим положением. Вроде, все получилось. Сынуля здоров, мама тоже, эти годы они были вместе. Как было бы все, если бы они не расстались? Наверное, тоже не так гладко. И не вспоминала бы она этот роман как самою прекрасную и трагическую историю в своей жизни. Но это все случилось именно так, как случилось, и осталось прекрасными и трагическими воспоминаниями. И теперь все закончилось окончательно. Его больше нет. Остался только томик стихов и эти жемчужины.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Она сидела на полу рядом с кроватью и раскачивалась из стороны в сторону. Слезы просто текли из глаз. Рыданья прекратились, и она беззвучно открывала рот. Сколько это продолжалось? Может час, может два… Из этого состояния ее вывел телефон. Он звонил где-то в прихожей. Надо ответить. Вероника с трудом поднялась. Ноги затекли. Она успела ответить. Мама.

— Вероника, ты чего трубку не берешь? Я уже третий раз перезваниваю. У тебя что-то случилось?

Пришлось сделать несколько глубоких вдохов и как можно более беззаботным голосом ответить:

— Да нет, ничего страшного. Кот цветок повалил, я пылесосом землю собирала, не слышала.

— Вот, ты его разбаловала. У нас он был шелковый, а ты его распустила, он тебе все там переломает.

— Да нет, он просто прыгнул неудачно, а я вчера пыль протирала, горшок сдвинула почти на край подоконника, ну и он сбросил душистую герань.

— Поломал?

— Не особо, я ее давно пересадить хотела.

— А Виктор как?

— Он в Москву поехал.

— Вы что поссорились?

— С чего ты взяла?

— Ну как, только приехал и уже уехал….

— Ма, он по делам поехал, ему с квартирой нужно разобраться. А наши молодые как?

— Неплохо. В понедельник Тося сдаст анализы, если все в порядке, то даже домой отпустят.

— Ну в этом деле не стоит торопится. Пусть врачей слушают. Успеют еще вместе побыть.

— Да мне просто без нее скучно…

— Мам, ты как маленькая…

— Конечно, тебя нет, Тося в больнице, и Саня то на работе, то у нее, а я одна и одна… Хорошо, хоть Диана Степановна зашла поболтать. Хвастается.

— Что, Ларочка миллионершей стала?

— Ну нет, куда там, но хвастается что в санаторий поедет. Сама мол пенсию скопила, и дети помогли.

— Ну и ты соберись с ней за кампанию.

— Да как-то неудобно, Тося вон в больнице. Деньги, наверное, нужны большие скоро нужны будут.

— Слушай, поезжай-ка ты с этой Степановной. Тосе ты не ничем в больнице не поможешь, тем более, что у нее вроде не все так страшно. А выпишется, они и сами без тебя прекрасно поживут. А то потом, когда малыш появится, неизвестно получится ли вырваться.

— Да, правда… А мы успеем все оформить? Диана Степановна послезавтра уезжает.

— Да не вопрос. Виза у тебя есть. Я сейчас протру, сяду за компьютер. Все забронирую, распечатаю и привезу тебе к вечеру. У Вас там как с продуктами? Все есть?

— Ну, Саша купил кое-что. Но если ты на рынок заедешь, привези творожку и карпика, можно еще телятники.

— Я все куплю. Приеду часа через три. Пока.

Да, мама в своем репертуаре… Но надо ее отправить. Мало ли… Что-то ей не понравилось начало этого утра. Поэтому, не мешкая, за пять минут купила билет до Праги и забронировала отель.

После Вероника оперативно привела себя в порядок. Глазки промыла, носик попудрила. Надо что-то съесть. Она вчера к приезду Виктора мариновала мясо, пожарили не все. Так что на скорую руку она кинула все оставшееся на сковороду. Приготовила. Сама съела пару кусочков с салатом, а остальное сложила в контейнер, своим отвезет. Съедят.

Прихватив зонт, вышла на улицу и поехала теперь уже не в свой дом с заездом на Кузнечный рынок. Благо был выходной, и Вероника без труда нашла место для парковки, купила все, что нужно, и уже через час была у своих.

Да, отсутствие Тосиных пирогов явно сказывается на микроклимате семьи… У бабули в холодильнике не густо. Хорошо, что она все купила. Быстро нарезала салат, разогрела мясо, покормила бабулю. Потом поставила варить куриный бульон и засунула карпа в духовку. Что еще? Да, надо пирожок на скорую руку сделать. Типа шарлотки из клубники.

— Ма, а кисель клубничный сварить?

— Да, и побольше, Тосе завтра отнесем.

— Сейчас все сделаю.

— Да, Саша звонил. У Тоси все в порядке, это вроде ложной тревоги. Там ничего страшного. Там вроде малыш активничать начал, так она испугалась.

— Ну и славненько. Ничего в этом деле перестраховаться не страшно. Пусть лишний раз проверят. А он, когда вернется, не говорил?

— Он сейчас на работе, там у них еще какие-то два занятия, и потом каникулы собираются объявить.

— Ну да, отдыхать тоже нужно. Может хоть в июле лето будет.

— Да сомневаюсь я, льет как из ведра.

— Да, у меня даже машина вчера протекла, пришлось заезжать на автосервис и прочищать, там что-то забилось в дренажной системе в районе люка, и вода не туда пошла. Давно такого не было. Хотя помнишь, в позапрошлом году только пару недель лето и было, зато потом какая осень красивая была. Слушай, а если с Тосей все нормально, может и их отправить в Карловы Вары. А что? Там климат получше, воздух свежий, и им отдохнуть надо тоже перед появлением малыша сил набраться.

— Да что им с нами бабками то делать.

— Ну не скажи. Вы бабки? Ты у меня не бабка, а дама, да Диана Степановна твоя еще та штучка. И потом вы сами по себе, а они могут вообще в другом отеле поселиться, хотя и в одном вы, что, друг другу мешать будете? Ты по медицинским процедурам, а они так отдохнуть. Ну там к косметологу сходить, водички попить, воздухом подышать. И культурная программа там в сезон вполне и кинофестиваль, и оперу привозят, и концерты интересные. А и на экскурсии можно поездить. Потом танцы. В Пупе вполне интересная история. А что в Пуп поедете?

— Ну нет, там дорого, да и потом я лучше именно в тот санаторий, все-таки врачи, а в Пупе там комфортно, спа хороший.

— Как хочешь, тогда вообще друг- другу мешать не будете.

— Ну а ты как? У Вас с Виктором все в порядке? Что-то он так быстро уехал?

— Да мам, там дел полно еще. И по работе, и с недвижимостью московской нужно что-то решить.

— А он что, у тебя жить будет?

— Ну вообще, он домом собирается обзаводиться, но думаю, что мне в ближайшее время из города трудно будет куда-то сорваться. И потом, у него еще работа в Германии не закончилась.

— И как вы собираетесь жить? Нет, ты смотри, мужика нельзя никуда отпускать, с ним нужно ехать.

— Нет уж, у меня еще есть и свои дела и своя семья, пусть он думает, как меня нужно будет удерживать.

— Какая ты уверенная в себе.

— Ма, ну ты что, я что девочка что-ли. Мне уже поздно бояться остаться старой девой. У меня сложившаяся жизнь, и не мне нужно к нему приспосабливаться, а ему.

— Ника, Вы что поссорились?

— Нет, ма, мы не поссорились. Он просто по делам поехал в Москву. А мне нужно с Вами разобраться. Слушай, а может тебя все-таки с молодыми отправить? Или нет, пусть сами куда-нибудь выберутся отдохнуть, а то потом начнется у них веселая жизнь. И тебе надо сил набраться. Да и мне…. Но со мной потом.

— Правильно, мужика дождись и вместе побудь.

— Ну да….

Вроде все, закрыли тему. Вероника, как-то войдя в работу успокоилась и пылесося, и протирая листья фикуса постаралась размышлять здраво и логически, а не эмоционально и с надрывом. Похоже, ее опять ждут веселые времена, а рядом опять никого. Вот он суженый-ряженый, уехал, а ты тут сама-сама, и никто не поможет, и никто не подскажет…. Но она как-то забылась. Домашние заботы лучшее лечение.

Вернулся Саня, порадовал, что завтра, если тьфу-тьфу все хорошо, Тосю выпишут.

— Слушай, а может вам с Тосей поехать отдохнуть куда-нибудь чтобы потеплее было. А то потом не до того будет. Можно вон с бабушкой в Карловы Вары. Там не жарко, и Тосе комфортно будет.

— Да мы думали уже на эту тему. Но Тося не хочет никуда далеко отъезжать. Мы лучше здесь. Хотим домик снять где-нибудь. Свежий воздух грибы-ягоды. Тося в Старую Ладогу хочет. Или в Псковскую, там места классные — заграница отдыхает…, и бабуля к нам приедет после Карловых Вар, да и ты, может, заедешь. Да и кошаку полезно будет, хоть на природу посмотрит вживую, а не из окна.

— Вообще логично, а погода? Вон июнь какой дождливый.

— Ну по прогнозу вроде после двадцатого лето начинается. Так что не надо ничего.

— А не поздно вы собрались дом снимать?

— Да ма, сейчас предложений — выше крыши, это очень развитый бизнес, на худой конец пансионат найдем, там спа всякие.

— Может в Финляндию?

— На ну ты что, зачем, там дороже, а финский залив, он тот же самый. Нет, надо отечественного производителя поддерживать. Это бабуле вода нужна, процедуры, а нам свежий воздух, грибы и вдоль залива погулять.

— Ну да логично. Прагматичная молодёжь стала.

— Это, мама, называется ответственное потребление.

— Ну да, это наше поколение, сидевшее за железным занавесом, рвалось мир посмотреть. Но оказалось, что везде одно и тоже…. В некоторых случаях у нас действительно лучше, где-то мы еще отстаем, но знаешь… Вот заходишь в какое-нибудь кафе где-то в Голландии и ловишь себя на мысли, что у нас круче, и ты бы здесь в такое никогда не пошла. А там это в порядке вещей. Все как-то провинциально стало в этой Европе.

— Вот и мы о том же.

— Ладно я рада что у Тоси все утряслось, поехала я домой.

— Слушай, Вероника, ты даешь — приехала накормила нас, а сама-то как? Опять ничего есть не будешь?

— Да нет, ма, я готовила. У меня там еще пара котлет осталась, курица в холодильнике. Бульон сварю.

— Бульон она сварит, опять на диету сядешь, и так тоща. Возьми с собой что-нибудь.

— Ну нет, я поеду, обедать я пообедала, а на ужин у меня ряженка есть. Все, пока.

— Да, Саня, раз уж ты будешь смотреть дом или пансионат. Тебе денег заслать?

— Нет, мы на свои, можем себе позволить, у нас три группы в этом сезоне было, да и так у Тоси реставрация уже была на заказах. Так что мы справимся.

— Ну смотрите, могу поучаствовать.

— Если что, мы попросим, не сомневайся.

— Ну да, на что еще мама? Как говорила моя одноклассница Лорик: «Ты мать или кикимора болотная?».

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вернувшись домой, Вероника смогла наконец расслабиться. Все, снова можно не улыбаться и не делать вид, что все хорошо, а просто поплакать, хотя бы чуть погрустить и никому ничего не объяснять. Ей хотелось погрузиться в свои воспоминания, свое горе и пережить смерть человека, которого она когда-то очень любила. И сделать это должна была только она одна. Бросив сумку в прихожей, она, переодевшись, пошла в ванну. После душа выпила ряженку, насыпала коту корм. Потом прошла в кабинет и снова достала жемчужное ожерелье. Прижав его к лицу, словно пытаясь почувствовать тепло когда-то дорогих рук. От воспоминаний, нахлынувших на нее, Вероника почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она рухнула на кровать, сжалась в комочек и снова разрыдалась. Эти были те слезы, которые она не выплакала еще тогда пятнадцать лет назад. Вскоре она задремала, сквозь сон услышала, как звонит телефон в прихожей. Вероника встала с кровати и слегка пошатываясь дошла до прихожей. Телефон затих. Она взглянула на номер. Звонил Виктор. Надо перезвонить. Но не успела, телефон снова ожил.

— Да.

— Вероника, что-то случилось? Что у тебя с голосом?

— Все нормально, я уснула. А ты как?

— Хорошо. Только мне придется задержаться здесь.

— Надолго?

— Не больше чем на неделю. Нужно кое-что уладить.

— Хорошо.

— Ты извини, я наговорил тебе много лишнего. Прости. Ты ездила в больницу? Как там дела?

— Все плохо. Он умер. Вернее, его убили. Я еще точно не знаю деталей, но там с ним связана целая череда смертей. — она коротко рассказала

— Вероника, черт возьми! Как только меня нет рядом, вокруг тебя происходят какие-то странные вещи. Я уже боюсь думать, почему его убили. Ради Бога, будь осторожнее и ты. Я тут от нечего делать кое-что узнал про жемчуг. Зайди в интернет, много любопытного. Не понимаю, как ты раньше не заинтересовалась всем этим.

— Я уже объяснила.

— Да, извини, наверное, я слишком резко среагировал. Отелло, тоже мне! Прости. И будь осторожна. Пожалуйста, не ходи не похороны. Я понимаю, что просьба абсурдна, но пожалуйста… Я постараюсь вернуться поскорей. Все, пока, целую.

Да, озадачил. Прямо душка, душка. Простить что ли. Ну ладно, она об этом завтра подумает. А сейчас Веронике и самой становилось как-то не по себе от всего, что случились за эти сутки. Она так и стояла в прихожей босиком с телефоном в руке, а в другой у нее было жемчужное ожерелье. Господи, и зачем она про него вспомнила, словно какой-то ящик Пандоры открыла.

Ладно, будь что будет! Но похоже, «еще одно Рождество в окопах». А может, пронесет, и это всего лишь бижутерия? Она поднесла ожерелье ближе к глазам и посмотрела на него:

— Ну, что же в вас такого, чтобы можно было убить человека. Неужели пара десятков бусин стоят того. А может еще все рассосется, и вы не настоящие? Ладно пойдем разбираться.

С тех пор как она обзавелась кабинетом, Вероника дала себе слово, что «работать» будет только здесь. Парамоше тоже нравилось так работать. Он залезал на верхнюю площадку своего домика с мягкой лежанкой и наблюдал одним глазом за тем, как хозяйка щелкала мышкой и стучала пальцами по клавишам.

Но сегодня она решила сделать себе послабление. Взяла компьютер и, махнув рукой коту, приглашая его с собой, пошла в спальню. Парамон подумал немного и решил последовать за хозяйкой. Конечно, не сидеть же одному тут, тем более, что она одна, и этот подозрительный мужчина, который ночевал тут вчера, уехал. Нет, этот претендент на роль хозяина, конечно, неплохо к нему относился, но он посторонний и как-то занял его место. Парамон негодовал и обиженно ночевал в кабинете, а не на законном своем месте под боком у хозяйки, как он привык. Поэтому, выдержав паузу, кот пошел в спальню и угнездился на своей территории, предварительно презрительно обнюхав её.

А Вероника, привычно подставила все подушки под спину и, открыв компьютер, отправилась в привычное для себя путешествие.

Первое, что она хотела узнать, это убедиться, что жемчуг настоящий, поэтому она набрала в поисковике «как определить, настоящий жемчуг или нет» и получила кучу ссылок, прочитав несколько из них, она поняла, что ей нужно внимательно осмотреть дырочку, которая служит креплением. Кинуть жемчужину на пол, чтобы проследить, как она подпрыгивает, она не могла, как и растворять одну из них в уксусе. Жалко. А вот попробовать на зуб, посмотреть в ультрафиолете это было можно. Что она и сделала. На зубах жемчужина скрипела, микроскопические царапины не выявили стеклянной основы, и она легко затёрла их пальцем. Потом достала 10-кратную лупу с подсветкой и внимательно осмотрела то место, где бусина крепилась к цепочке, для чего осторожно слегка отклонила проволоку, так что было видно отверстие. Вероника осмотрела таким образом все бусины, но никаких признаков тонкого покрытия не было. Ну что еще: поджечь — тоже жалко. Но попробовать можно. Она вышла на кухню и достала из ящика коробок спичек. Быстро провела вокруг жемчужины пламенем. Ничего, как и положено натуральной жемчужине.

Вероника еще раз осмотрела бусины. Жемчужины были почти идеальной круглой формы, но при внимательном рассмотрении было понятно, что это не так. Они были прекрасно подобраны друг к другу, но все разные. Какие-то ближе к эллипсу, какие-то каплеобразные. Различались они и окраской. Общий почти сине-черный цвет делал бусины намного богаче, но они переливались радугой перламутра, тут были и зеленые, и розовые и сиреневые оттенки. Несомненно, это натуральный жемчуг.

Ей вдруг пришло в голову что надо проверить сам металл. Нет, выглядит это все как латунь, но может это патина? Она снова пошла в кабинет и достала из ящика стола реактивы на золото и новомодный прибор, позволяющий определять этот металл. Она потерла одно из звеньев специальной резинкой, набрала на приборе данные на золото желтого оттенка, и он показал «да» — это золото 14 карат. Но может позолота или дубле? Она потерла еще раз и снова проверила, потом снова. Но прибор упрямо показывал 14 карат. Золото? Значит этот оттенок — это патина. Или тот самый состав, который дает цвет «старое золото». Для верности Вероника еще и реактивом проверила. Все верно. Это украшение сделано из золота. Старого золота, которое со временем обрело такой красивый «бронзовый» оттенок. И как она могла это упустить… Тоже мне, профессионал! Хотя, учитывая всю предысторию… Если бы она знала об этом, то в тяжелые годы могла бы и продать. Как ни как, здесь граммов пятьдесят металла точно будет.

Она вернулась в спальню. И теперь уже по-иному взглянула на это украшение.

Несомненно, оно старое, жемчуг настоящий, и еще оно дорогое. Учитывая, что его подарил один из выдающихся поэтов мира. Хотя, звание поэта еще не предусматривает столь глобальные познания в драгоценностях. Да и раскошелиться настолько он вряд ли мог. Дарить фамильное старинное украшение из золота с таким редким жемчугом, Бог знает, какой возлюбленной, вдохновившей художника на талантливые иллюстрации… С какой стати? Чтобы сделать приятное в то время среднестатистической жительнице Союза достаточно было и бижутерии. Тем более итальянской. Что мы тогда видели? Все по талонам уже было, дамы щеголяли в огромных серьгах из пластика, которые штамповали только появившиеся кооперативы. Может, он просто гулял по Венеции, увидел в антикварном магазинчике, которых там пруд-пруди, понравившуюся вещицу и решил подарить. Тогда за сколько ее он мог купить? Чтобы итальянские антиквары так лоханулись с ценой и не разобрались, чем торгуют! Такие истории можно только в романе прочитать. Ну, а вдруг, что-то сошлось…. Мало ли… Или, может, ему эту вещицу кто-то подарил. Например, почитатель или поклонница. Но они-то могли сказать, что дарят. А такой роскошный старинный натуральный жемчуг наверняка не может пройти незаметным.

На всякий случай Вероника «прошерстила» интернет на предмет того, был ли великий Яков коллекционером антиквариата. Писали о нем много: о тяжелой советской жизни, о том, что он «узник Гулага», в общем, новый «святой», и Нобелевская премия — заслуженная награда. Были и такие, которые весьма трезво относились к подобной «гладкой» биографии. Мол, те самые стихи за которые его так любят в России, относятся к 60-м, выслан он был в 70-е, а премию получил в 1987… К тому времени он писал на английском, и качество этих стихов… Веронике сие было безумно интересно, но к делу это совершенно не относилось. Полистав еще интернет- публикации, она узнала много-много интересного о том человеке, который когда-то подарил ей эти жемчуга, о его жизни, особенностях стихосложения, чертах характера, после всего этого его фигура стала более зримой и реальной. Нет, не мог человек со столь специфической биографией сделать столь роскошный подарок неизвестной девице, даже если он не так давно получил Нобелевскую премию. И что любопытно, он жил в Ленинграде, где антиквариат был частью обыденности, даже в его коммуналке, где он засыпал, любуясь лепниной на потолке, сидел на стареньком стуле, любил Венецию, пронизанную искусством, но вот интересом к коллекционированию антикварных вещиц был не замечен. Хотя этим «грешили» многие из наших эмигрантов.

Кто-то из любви к искусству, но для большинства это была возможность зарабатывать какие-то деньги. Ну, а кто-то работал и по-крупному. Говорят, Нуриев с его заработками не гнушался торговлей камешками, да и в картинах знал толк, но это шло параллельно. Кто-то открывал антикварные магазины, ломбарды, которые, кстати, работают до сих пор. Но Якова, похоже, интересовала только поэзия. У него с самого начала был гарантированный заработок. Он, имеющий только восемь классов образования, служил университетским поэтом, практически занимая профессорские должности, в шести университетах мира, начиная с Мичиганского. Но и преподавание его было специфическим. Он читал лекции о своей любимой поэзии, о которой мог говорить бесконечно.

Да, здесь похоже тупик. Скорее всего, это была случайная покупка.

Поняв, что здесь искать нечего, она ушла со страниц о великом поэте. Но Веронике было приятно вспомнить и этого поэта, и стихи. Она вновь перечитала эти сонеты. Конечно, тогда в конце 80-х они звучали как-то откровение, острее. Но сейчас они успокаивали, помогали отвлечься от тех грустных событий, что с ней случились. У этих стихов с их монотонным ритмом было успокаивающее действие, так что Вероника вроде как вновь воспрянула к жизни. Он нечего делать она решила освежить знания о той, образ которой писали с нее. Все что она помнила об этой даме, относилось к более позднему периоду ее жизни.

Когда-то, еще совсем девочкой, школьницей она видела замечательный МХАТовский спектакль по пьесе Шиллера. Хоть и смотрела она его в новом здании, но состав был звездным. Марию играла Светлана Коркошко, а Елизавету легендарная Ангелина Степанова. Столько лет прошло, а Вероника помнила эти гениальные интонации, мизансцены. Так что ее история о Марии Стюарт — это то, что, число ее любовников превысило «цифру три», и ее, прекрасную, погубила Елизавета, исходя из «государственных» интересов. От нечего делать она набрала в поисковике «Мария Стюарт» и, последовательно открывая ссылки, узнала много интересного об этой женщине.

Оказывается, она стала шотландской королевой совсем крохой. Ее отец умер через шесть дней после ее рождения, не пережив позора после поражения в битве с англичанами. Новорожденная девочка оказалась единственной наследницей. Она была официально коронована девятого сентября 1543 года в священном Стерлиговом замке. Марии было всего девять месяцев. Понятно, что управляли страной ее родственники. Но, похоже, не очень успешно. Англичане одерживали одну победу за другой, территория свободной Шотландии сжималась, и крошку Марию пришлось укрывать в укрепленном замке, а потом в августе 1548 отослать на историческую родину ее матери, урожденной де Гиз, где ее братья играли важную роль при французском дворе. Настолько значимую, что кардинал Лотарингский, а по совместительству ее дядя, сделал все, чтобы юная Мария вышла замуж за старшего сына Генриха II, Франциска. Это был удачный ход выдать замуж племянницу за будущего короля и породниться с королевской семьей. Конечно, все это случилось не сразу.

Маленькая девочка, хоть и королева, жила обычной жизнью приживалки. Могущественная Екатерина Медичи, законная супруга Генриха Второго, не очень любила «понаехавшую». А кроха, постигавшая науку придворных интриг, нашла свою нишу при дворе и покровительницу — любовницу короля Франции Диану де Пуатье. Именно благодаря ее интригам и влиянию на короля стало возможно замужество Марии и наследника престола. И хотя жених был на два года младше юной рыжеволосой невесты, да и по характеру просто зануда, но зато какая перспектива — стать королевой Франции!

Несмотря на недовольство будущей свекрови, готовилась грандиозная королевская свадьба. А для Марии это была возможность показаться во всей красе. Хрупкая, рыжеволосая, настоящая Шотландская роза. А девочки в шестнадцатилетнем возрасте все хотят красивое платье на свадьбу. И подарки, подарки, еще платье, много платьев и украшения. Все это она получила. Свадьба состоялась 24 апреля 1558 года. «Ночная кукушка», реальная супруга Генриха Второго — Диана де Пуатье благословила юную шотландскую королеву и будущую французскую. Но и Екатерине Медичи пришлось смириться.

В этом месте начинавшая уже дремать Вероника чуть не подпрыгнула на кровати до потолка. Оказывается, злобная свекровь сделала невестке поистине королевский подарок. Нет, не бриллианты. Они еще не вошли в моду. Это был жемчуг. Екатерина Медичи собрала великолепную коллекцию украшений из него. Она скупала самый лучший и отборный жемчуг по всему свету. И из этого великолепия Марии досталось одно из лучших ожерелий в мире. Это было шесть нитей отборного белого жемчуга и три нитки крупных жемчужин очень редкого оттенка фиолетового цвета, который называют «черным мускатом», поскольку он был похож на цветы винограда сорта «Мускат». Английские графы Пембрук и Лестер, присутствовавшие на церемонии дарения, напишут, что подарок был «беспрецедентной красоты».

Уже плохо воспринимая то, что она читает, Вероника пробежала глазами текст о том, что к этим жемчугам, стремясь показать их красоту, Мария Шотландская заказала не традиционное красное платье, а белое, которое в Европе носили по случаю траура… Присутствовавшие на свадьбе восприняли это как плохую примету. Так и случилось. При французском дворе началась череда смертей. Через год на турнире погиб Генрих II. Муж Марии стал новым королем Франции Франциском II, а она королевой Франции. Но ненадолго. Еще через год с небольшим, 5 декабря 1560 года восемнадцатилетняя королева стала вдовой. Злюка свекровь, которую весь французский двор называл за глаза змеей, в августе следующего года отправила невестку домой. Одно дело — невеста, королева, а другое дело — вновь приживалка. Так что белое свадебное платье стало траурным. Говорят, что свекровь пошутила на сей предмет, что можно мол сэкономить на наряде… И при этом конфисковала все драгоценности, даже подарки умершего супруга. Оставила только три нитки черного мускатного жемчуга. Екатерина Медичи, которую при дворе считали даже ведьмой, видимо знала, что с этим жемчугом что-то не так и счастья обладательнице он не принесет.

Но откуда все это могла знать восемнадцатилетняя девушка? Она очень любила свой роскошный жемчуг. А поскольку стоил он очень дорого, Мария Стюарт, часто нуждавшаяся в деньгах, берегла его на черный день. Но увы, жемчуг, к слезам. В этой истории это утверждение было верным. И видимо, это ожерелье было словно заколдованным, словно его обладательнице суждено было многое терять. Для начала трон. Когда шотландскую королеву предали ее же лорды и, свергнув с престола, заключили под стражу в замок Лох-Ливен. Вот тут-то пришел тот черный день. Мария тайно переправила ожерелье в Лондон для продажи. На вырученные деньги она подкупила стражу и бежала в Лондон. И попала в руки Елизаветы. Кстати, ее жемчуг купила именно она. Говорят, что Екатерина Медичи засылала своих гонцов, но английская королева оказалась удачливей. Ну а Мария Стюарт… Дальше Вероника эту историю знала. Заточение, суд, смерть…