Бесплатный фрагмент - Душа взаймы

Смертное проклятие обрушилось на героев, полюбивших друг друга и оставивших ради своей любви всю свою прежнюю жизнь. Они обращаются за помощью к таинственному Магу. В процессе расследования, проводимого Магом, он уводит героев в Мир Эфира. Перед героями раскрываются истинные сущности обитающих на Земле существ. Выясняется, что на Земле живут не только люди, но и пара-люди, смертельно опасные энергетические вампиры, имеющие отличное от людей происхождение.

В книге тесно переплетены любовь, эзотерика и антропология на основе динамичного детективного сюжета.

Все персонажи и события, описанные в книге, являются вымышленными и представляют собой плод воображения автора.

Любые параллели, совпадения между действующими лицами произведения и реально существующими людьми являются случайными, не имеющими никакого отношения к действительности и являют собой отражение образа мышления и фантазии каждого конкретного и отдельно взятого читателя.

При написании данной книги ни одно животное не пострадало.

В. Караев

Душа взаймы

Подняться в офис Колдуна, как объяснила Эле секретарша, можно было прямо с подземной стоянки. Очень удобно — найти паркинг в центре Тель-Авива — проблема в любое время суток.

— К Колдуну? — переспросил утром Миха, заломив бровь и сохранив тонкий баланс между ядом и презрением в интонации вопроса, когда Элька сообщила мягко, но жестко — сталь в подарочной упаковке — о принятом ею решении:

— Мы немедленно едем к Магу, — обозначив голосом профессию, как имя.

— Я к шаману не поеду, — отрезал Миха. — Бред! Ткнул себя пальцем в грудь:

— Я — врач, ты — тоже! — сузил глаза. — Неужели ты думаешь, мы не в состоянии справиться с ситуацией? Найти правильное решение? Провести целенаправленную диагностику и подобрать лечение?

— Конечно, милый! — улыбнулась Эля. — Но не в твоем случае. Твое состояние не подходит под определение «болезнь». Правильное название…

Она на секунду задумалась.

…хворь! Доброе, старое, зря забытое слово. Усмехнулась:

— Хотя, поразмыслив, прихожу к выводу — «порча» определяет твое состояние наилучшим образом!

— К Колдуну не поеду! — снова отрезал Миха. Эля вздохнула.

Разговор состоялся менее часа назад, а теперь Миха нажал на тормоз, остановив машину перед закрытым шлагбаумом, за которым спуск на стоянку нырял под здание.

Слева — будка охранника. Израиль и его реалии. Террорист как герой нашего времени.

«Аренда тут дорогая, — невесело отметил про себя Миха, — а, значит, растет и цена решения нашего вопроса, он включит в стоимость консультации и возмещение затрат. Э-хе-хе…»

Темное, худое лицо стражника с проницательным взглядом майора Пронина помаячило в окнах «Форда». Крышка багажника глухо захлопнулась, слегка сдавив воздухом барабанные перепонки, и качнув машину — «проверка на бомбу» не заняла много времени.

Щуплый охранник-эфиоп, одетый в контрастно-белую, не по размеру огромную рубашку, окружавшую его маленькое тело огромным крахмальным пузырем, и в такие же пузырящиеся черные штаны, лениво шевельнул кистью — «Чист! Проезжай!».

— Господи! — в сердцах бросил ему Миха. — Ну где ты видел хоть раз русского еврея-террориста, а?

Тот не снизошел до ответа — а может, просто не понял?

Промелькнуло название фирмы, вышитое оранжевыми нитками на нагрудном кармане: «Мощь Господа». Миха повел головой и насмешливо фыркнул. Автомат выплюнул парковочный талон, шлагбаум конвульсивно дернулся, медленно поднимаясь.

На подземном паркинге все было, как обычно бывает на подземных стоянках: удушливо, жарко, пыльно, застоялая бензиновая гарь пропитала воздух. Миха заглушил мотор, посидел еще пару секунд неподвижно, внутренне готовясь к необходимости встать. Закусил загодя губу, открыл дверцу, опустил наружу одну ногу, осторожно вынес следом вторую и замер. Виски стали заранее покрываться липким потом. Поморщился и встал, стараясь перенести вес на открытую дверцу.

Боль проснулась с восторгом. Завизжала от радости и впилась всеми своими бесчисленными зубастыми пастями в легкие, печень, выдирая, казалось, куски, как у Прометея. В глазах потемнело, и поплыли разноцветные круги, среди которых преобладали черные. Пот заструился по затылку. Хорошо хоть, тенниска на нем была темно-синяя, не видно, как она сразу промокла на спине насквозь. Постарался незаметно для Эльки растереть поясницу. Он в свои пятьдесят с недлинным хвостиком обычно и чувствовал себя, да и выглядел лет на сорок с хвостиком коротким. До недавних пор. До последнего времени, когда на него навалилась эта беда. Ударила без предупреждения, без предвестников. Ударила наотмашь и без пощады.

Пока он неуклюже поднимался с водительского места, Эля, чертовка, успела вылететь из машины, мазком мастера скользнуть помадой по губам, подметив профессиональным наметанным врачебным глазом его закушенную губу, бледный, в испарине, лоб. Успела поймать страдание во взгляде, прежде чем он опустил глаза, и скрипнуть зубами от беспомощного отчаяния.

Эле в ее сорок пять нельзя было дать больше тридцати — большие кошачьи желтые глаза нагло крали возраст, подменяя его хитрым лукавством. Она, зная это, выстраивала над ними еще и большой самурайский пучок черных волос, маленькие губки бантиком, покрытые лаково-красной помадой, и густые тени над веками в агрессивном стиле «Сан-Суси» завершали сходство с японской миниатюрой. Да и рост был подходящий, японский, если бы не двенадцатисантиметровые стилеты туфелек, завершающих стройные и длинные ножки.

— Элька! — он сделал первый шаг, смог сдержать стон, мысленно похвалил себя, но на втором шаге не сдержался, охнул. Даже в тусклом люминисценте бережливых хозяев паркинга было заметно, как сразу затрепетали ее веки.

— Как тебе вообще пришла эта идея в голову найти шамана! — выкрикнул он первую же мысль, лишь бы не дать сочувствию прорваться слезами.

Она шмыгнула носиком, пожала плечами, зашуршала, забренчала неизвестными предметами, постоянными спутниками каждой уважающей себя дамской сумки, выудила платочек, аккуратно промокнула глаза. Отодвинула от себя руку — оценила инстинктивно размер ущерба, причиненный ресницам, и вздохнула:

— Как, как…

…Как выразить, объяснить, передать ее состояние превращения из женщины, врача с многолетним стажем и холодным отточенным диагностическим мышлением, в поджарую волчицу, готовую со смертной решимостью защищать свое логово?

Как только стали возвращаться первые результаты мишкиных анализов, обследований; как только она увидела первые неопределенные пожатия плечами коллег, недоуменные замечания из категории: «нетипичная клиническая картина», или «полученные результаты пока не позволяют судить о…», её интуиция разорвала тесные рамки логического мышления и взяла руль на себя.

«Они не могут ничего понять», — решила про себя Эля, видя, как Мишины друзья: хирурги, терапевты, онкологи пытаются собрать из результатов самых передовых в мире методов обследований единую клиническую картину, подгоняя их друг к другу в тщетной попытке сложить пазл.

«Они не смогут, — с абсолютной уверенностью сказал ее внутренний голос. — Не смогут, потому что это невозможно — кусочки из разных пазлов никогда не составить вместе».

Первая компьютерная томография легких была довольно оптимистична — небольшие консолидации в нижних долях обоих легких.

«Чепуха, коллега, сами знаете — с вашим стажем курильщика! Но повторим, конечно, для вашего спокойствия».

Повторили. Лица лечащих друзей стали вытягиваться — очаги появились и в других сегментах легких, а в нижних начали сливаться между собой.

Друзья начали стыдливо прятать глаза, уходить от ответов, избегать встреч в коридорах клиники и с ней, и с Мишкой. Все, кроме хирургов. Хирурги могли честно развести руками — не на операцию, к терапевту, пожалуйста…

Терапевты беседовали с онкологами. Складывалось впечатление об атипичном течении. Простите, атипичное течение ЧЕГО? Ну, вы сами врачи, должны понимать, неприятно, но факт, а химиотерапия должна дать хороший результат. Возьмем биопсию, получим патологическое подтверждение.

Взяли. Не получили. Патологи дали расплывчатое заключение. Множество атипичных клеток. Нет четких признаков, но и отрицать злокачественную природу полученных образцов легочной ткани не представляется возможным. Неоднозначные изменения в региональных лимфатических узлах.

Она продолжала соглашаться с Михой, с его бравыми заявлениями, что все уже вот-вот станет понятно, что ПЭТ КТ абсолютно чистое, а это уже само по себе классно — у него нет онкологии! Скоро и диагноз подоспеет, вот увидишь! А пока эмпирически подобранное лечение помогает, и анальгетики работают!

Она продолжала согласно кивать в ответ и смотрела в его глаза, в которых бился страх, неслышный крик: «Боже, что со мной происходит!» и страдание от не замирающей, терзающей боли, все сильнее и сильнее сжимающей легкие и не дающей дышать.

И тогда пришло ясное понимание бессилия медицинской науки. И вместе с этим пониманием она почувствовала, как внутри нее всколыхнулась и стала неудержимо рваться наружу спавшая, неизвестная ей доселе сущность. Сущность, отбросившая за ненужностью здравый смысл, логику и достижения медицинской мысли. Сущность, отрастившая ей виртуальные когти и зубы, чтобы лучше охранять и нападать, и уши, чтобы лучше слышать. Сущность опасной и беспощадной в защите своего дома волчицы.

Куски фраз, слова, выхваченные, вылущенные из мусора случайных бесед на улице, в супере, коридорах больницы, стали приобретать неясный, но явно скрытый в них, пока неуловимый смысл: «Ищи Знаки. Открой истинный слух. Научись слышать, — сказал ей внутренний голос. — Иди вглубь, думай, чувствуй, сопоставляй. Ищи и обрящешь».

Она мысленно кивнула себе — я согласна. Психиатрия? Ну и пусть! Но интуиция шепнула — нет! Нет, не психиатрия, вовсе наоборот!

Слова, обрывки слов, куски фраз — вдруг завихрились вокруг нее, словно смерч, в эпицентре которого она находилась постоянно. Людская болтовня. Она стала СЛЫШАТЬ ее. Гомон навязчиво лез в уши, сводил с ума своей неумолчной бестолковостью:

«У Илюши вчера первый зубик… Приперся, бухой в жопу, я ему, ка-ак… Про Вовочку слышал?.. А он на рыбалку… Колесо, сука, пропорол… А туфли такие красивые… Да он ее уже год, как трахает…»

«Боже! — взмолилась она, зажав уши ладонями в попытке прекратить этот нескончаемый, лишенный смысла поток. — Я не понимаю, зачем мне это! Я ничего не понимаю! Голова горит!»

«Молчи и слушай! — откликнулся кто-то внутри. — Подбери сопли — они никому не интересны — и слушай!».

Эля вздохнула, скрипнула зубами, разжала руки и с головой погрузилась в словесное море, лишь ночью отдыхая от похожего на птичий базар людского гомона. На следующий день она поняла, что одни слова ей слышатся чаще других.

«Менахем вчера чуть не опоздал… Вчера так торопилась, еле успела… Сергей орал на меня — опоздаем, дура! Завтра, смотри, не опоздай. Не опоздал, едва успел, не опоздай, не опоздай, не опоздай. Смотрел, смотрела, смотри, смотри. Смотри?»

«Смотри — не опоздай… — рассуждала она. — Не опоздай — куда? Не опоздай сделать — что?»

И вокруг нее, рядом с ней, поблизости от нее зазвонили телефоны. Все хватались за свои мобильники, будто ковбои Дикого Запада за «кольты» и «смит-энд-вессоны». Всем понадобилось всё и срочно, срочно, СРОЧНО!

«Смотри не опоздай — срочно звони. Звони куда? Кому? Зачем?» — Эля лихорадочно думала, сопоставляла, перебирала наугад первые пришедшие в голову имена. Ничего. Ровным счетом ничего.

А потом Слух исчез, стал снова просто слухом. Вокруг по-прежнему текла говорливая человеческая река, но слова уже не проникали настойчиво в мозг, а оставались тем, чем они и были раньше — привычным фоном. Но вместо него пришло Зрение. Глаз выхватывал не замечаемые ранее детали: граффити с пентаграммами на заборах, каббалистические символы на стенах домов. Ветер прошелестел страницами газеты на ее столе и упорхнул, оставив открытой страницу с заголовком: «Театр Романа Виктюка или Колдовской Мир».

Утром она проснулась рано, было совсем темно. Кондиционер гнал холод. Миха спал и тихо стонал во сне. Эля потрогала его майку — она пропиталась насквозь холодным потом.

Она встала, тяжело вздохнув, нашарила ногами тапочки и тихо прошла в салон — выключить кондиционер. По дороге налила себе на кухне стакан холодной воды — проснуться.

Нажала на кнопку «выкл.» на пульте кондиционера. Чертыхнулась — опять сработал телевизор, среагировал не на свой пульт! Подошла выключить.

«…и все-таки, профессор, не считаете ли вы возможным, насылая порчу, вызвать у объекта опухолевые заболевания? — произнес кто-то вкрадчиво с ожившего экрана.

— Э-э-э… — протянул с сомнением сочный баритон».

Эля охнула и выпустила из внезапно ослабевших рук стакан с водой. Стакан угодил прямиком на приставку кабельного ТВ. Полыхнуло синим, приставка испустила предсмертное шипение, и в квартире выбило пробки.

На работу она не пошла, сказавшись больной. Просидела весь день у компьютера (электричество Миха вернул, просто подняв переключатель предохранителя на щите), сперва в тщетных поисках передачи — виновницы гибели кабельного телевидения в их одной, отдельно взятой квартире; затем — просматривая объявления с предложениями паранормальных услуг.

У Эли сложилось совершенная уверенность в участии всех и каждого в насылании и снимании сглаза, порчи, приворотах и общении с духами. Неисчислимое множество волшебников, ведьм, колдунов, магов, ведунов, шаманов и представителей множества иных смежных экзотических профессий заполонило виртуальную реальность. Что они только ни делали, включая тонкую нивелировку курса парных валют на рынке Форекс!

«Надо же — какая смесь Средневековья с нанотехнологиями!» — уважительно покачала головой Элька.

Девяносто процентов объявлений Эля отмела сразу — настолько они были рассчитаны на деревенского простака. Оставшиеся десять процентов были подставными сайтами, которые привели ее в итоге к трем-четырем фамилиям. Решить ее проблему — не взялся никто.

Эля позволила себе порыдать немного, затем пошла льдом уменьшать припухлости под глазами, накрасилась и поехала забирать Миху с работы. Зашла в аптеку при больнице купить Мише лекарств, да и вообще накопилось того-сего по мелочи…

— Извините, вы ведь говорите по-русски? — неуверенное обращение.

Эля обернулась на голос.

Женщина лет шестидесяти. Русые волосы из-под простой полотняной косынки. Голубые глаза. Чуть вздернутый нос, полноватое, под стать всей фигуре, лицо. Среднерусская внешность.

— Да, говорю, — тепло улыбнулась Эля, желая приободрить, снять неуверенность. — Я могу вам помочь?

— Скажите, — с каким-то непонятным удивлением спросила та. — А у вас в стране «скорую» тоже по «03» вызывают?

— Нет-нет, — качнула головой Эля. — Надо набрать «101», — и участливо спросила: — Может, вам нужна помощь? Я — доктор, не стесняйтесь, пожалуйста!

— Что вы! — испуганно выставила руки перед собой незнакомка и даже обиженно фыркнула. — Никакая помощь мне не нужна! Я просто так спросила! У нас «03» звонили, — запнулась, бросила на Элю какой-то диковатый взгляд. — Извините…

— Ничего-ничего, — ошарашенно пробормотала Эля, стараясь бочком незаметно отойти от странноватой женщины (псих, честное слово!).

— Я тут остановилась! — странная баба дернула рукой, указывая на гостиницу напротив больницы. Дернула механически, не по своей воле, словно огромная марионетка на невидимых нитях. — В 345 номере.

Улыбнулась глуповато и повторила:

— Ага, в 345!

Густо залилась красной краской, зарылась от стыда лицом в ладони, и с криком: «Господи, что это я несу! Ох-х, простите меня, девушка!» вылетела из аптеки, только электронный звоночек успел слабо звякнуть, выражая общее недоумение немногих посетителей, посмотревших ей вслед. Перевели взгляд на Эльку. Она пожала плечами — мол, меня не касается, и кто это — знать не знаю!

Кто-то кашлянул, словно дал сигнал, все зашевелились, занялись своими лекарствами, зашуршали рецептами. Эля еще раз пожала плечами — всякие странные люди встречаются! — и тоже вернулась к своему списку покупок.

Терпеливо постояла в небольшой очереди в кассу — взгляд на часы: есть еще время, успевает. Кассовый аппарат бодро отстучал штрих-коды.

Сумма в точности повторяла Элин год рождения. О чем она и сказала кассирше, вытаскивая кредитку. Сообщила, не придавая значения — курьёзный факт и всё.

— Надо же! — молоденькая черноглазая и смуглая израильтянка, с ясными, черно-синими глазами потомка кочевников Авраама, оторвалась от кассы и взглянула на Элю. — Загадай-ка еще три номера навскидку и покупай лотерейный билет! Выиграешь десять лимонов — половину мне!

— Договорились! — подмигнула Элька, снимая с прилавка пакет с покупками. Вышла в больничный холл. Прошла несколько шагов. В голове щелкнуло. Все кусочки сложились, выстроились в одно целое. Упала на подвернувшуюся кстати скамейку. Посмотрела перед собой невидящими глазами. В висках сперва застучало, а потом принялся за работу целый кузнечный цех.

Эля пошарила, не глядя, в сумке, вытащила мобильник.

«У нас 03 звонили…»

Набрала 03 — код Тель-Авива, затем цифры 345, гостиничный номер, в котором остановилась странная незнакомка, четыре цифры — год своего рождения. Помедлила, резко выдохнула и нажала зеленую кнопку. Время остановилась.

Автоответчик включился после первого же гудка.

«Уважаемая Эля Владимировна! Мы необычайно рады вашему звонку. К сожалению, сейчас в офисе никого нет. Но мы ждем вас с доктором Михой завтра с утра, как только вам удастся отпроситься с работы, — а вам непременно удастся, не переживайте! — по адресу…»

Приятный мелодичный девичий голос назвал адрес в центре Тель-Авива.

«Ждем вас непременно!» — повторил с легким нажимом голосок, и автоответчик отключился. Эля положила телефон назад в сумку и впервые за полгода с пронзительной остротой пожалела, что бросила курить.

Всего этого рассказать она Мишке не могла — в лучшем случае недоверчиво бы скривился, в худшем — озаботился бы всерьез ее психическим здоровьем. Поэтому щелкнула зеркальцем, тщательно, с холодным прищуром оглядев чуть тронутые влагой ресницы, и повторила:

— Как — как… Одна баба сказала…

— Что за…

— Господи, ты ее не знаешь, а вот я знаю хорошо! Толкнула шутливо в плечо:

— Пошли, опоздаем! Пошли, я сказала!

Как и рассчитывала, отвлекла обманным маневром, правда, ощутимо получила от Михи по заднице — ничего не попишешь, у каждого метода есть побочные явления!

— Идем! — Мишка перехватил инициативу и потянул ее к светящейся впереди надписи «Лифт» — опоздание к волшебникам чревато неприятными последствиями!

Они подошли к лифту. Миха нажал кнопку вызова. Она зажглась багровым тусклым светом, где-то наверху тяжело завыл мотор, жалуясь протяжно на свою долгую жизнь.

Лифт тренькнул и зазывно распахнул двери. Они втиснулись в крохотную кабинку. Все старые тель-авивские лифты рассчитаны на людей, страдающих от анорексии.

Уныло поползли по зеленоватому табло электронные цифры: «2», «3».

— Секретарша что — дала адрес и отключилась? Бросила трубку, так и не представилась?

— Нет, Мишка!

Элька смешалась, и готова была от стыда провалиться под землю. Это было настолько на нее не похоже! Господи, старая, выжившая из ума баба! Не запомнить ни имени секретарши, ни названия фирмы, — броского, кстати, крутится в уме, но никак не всплывет в памяти! — ни имени самого Мага, кстати, банального, никакой экзотики!

Не могла себя заставить поднять глаза на Мишку — ой, сты-ыдно!

— Ладно, ерунда! — тактично не стал бередить ее раны Миха. В конце концов, какая разница? Лифт грузно качнулся и с тяжелым выдохом сжатого воздуха раскрыл двери. Второй этаж. Прибыли.

На секунду они замерли. Миха первым вышел на площадку. Эля шла чуть сзади и с веселым испугом таращилась из-за его плеча на типичный офисный коридор. Ничего в нем особенного, магического не было. За исключением, разве, какой-то звенящей пустоты.

Обычная безликая кишка небрежно сформированного архитектурного пространства, освещенная лампами дневного света. С обеих сторон в нее выходят одинаковые, разводами раскрашенные под дерево двери. Пахнет старой, лежалой пылью. Плитка на полу, рябая от выбоин, дробит коридор квадратиками.

На мгновение вдруг воцарилась полная тишина, подчеркнутая слабым журчанием воды в клозете в конце коридора. И сразу же вернулись звуки улицы: жужжанье мотороллеров, писклявые голоса разносчиков мороженого, соло выхлопной трубы мощного мотоцикла…

Он кашлянул и слегка приглушенным голосом — нежилая пустота вокруг действовала на нервы — спросил:

— Эль, пора?

— Пора, Мишка. Полторы минуты осталось.

Сами того не замечая, Эля и Миха относились ко времени с удивительным уважением.

Наверное, с таким же пиететом относятся ко времени люди, чья жизнь зависит от его секунд: киллеры, саперы, шпионы и люди других удивительных профессий, а также приговоренные к смертной казни.

Большую часть своей жизни Эля и Мишка провели в операционной. Виртуозы, «звезды» своего дела, они порой сталкивались с обратным отсчетом секунд, когда в голове включался чужой механический голос и отстраненно сообщал:

«Остановка сердца. До необратимой смерти мозга осталось… Время пошло…»

И время шло. Оно бывало таким разным!

То стремительным, когда кровь черно-красным потоком неслась из операционной раны в пластиковые вакуумные банки, и ты превращался в десятирукого Будду, успевая одномоментно:

— вонзать канюли в вены, ставить пакеты с кровью, плазмой, тромбоцитарной массой;

— отшвыривать в угол пустые пластиковые мешки из-под физраствора, Хартмана и прочих жидкостей, которых можно влить в человека, спасая ему жизнь;

— подгонять нерасторопных помощниц и неуклюжих, как щенки, младших врачей;

— заказывать новую кровь в Банке Крови, подсчитывать в уме кровопотерю и адекватность ее возмещения;

— выхватывать с монитора одним взглядом все показатели жизнедеятельности, анализировать их и сохранять в памяти, чтобы потом, когда сможешь вздохнуть, занести в компьютерную карту больного;

— следить, чтобы температура тела не упала ниже критической отметки, около которой ждет старуха с косой. А это непросто, когда живот распахан от грудины до лобка и весь ливер наружу, и кровь льется туда и обратно рекой;

— и, конечно, материть вполголоса, а иногда и в полный голос! — хирургов, которые довели и больного, и тебя до жизни такой.

То оно, время, становилось тягучим, резиновым, как часы на картинах Сальвадора Дали, когда тебя диким криком по телефону вызывают в операционную. Ты влетаешь и видишь чернеющее на глазах от тяжелого ларингоспазма тельце младенца, а бестолковый твой подчиненный стоит застывшим от растерянности истуканом, а вены нет, и не будет. Не будет, если ты ее не отыщешь и не «откроешь».

И ты знаешь, что, начиная с этого момента до остановки сердца, у тебя есть 90 секунд, если не сможешь «раздышать» ребенка.

Вся операционная застыла и смотрит только на тебя.

Во рту твоем сухо и горько от выброса адреналина. Стараешься унять дрожь в руках, стук собственного сердца в ушах мешает слышать уходящий в пике монитор. А внешне ведь — само спокойствие! И успеваешь «запихать» трубу, останавливая обратный отсчет на последних секундах, так в кино красные, быстро бегущие назад цифры на таймере бомбы замирают на цифре «1».

И пока это им — Мишке и Эльке — удавалось всегда: остановить обратный отсчет.

Двери всех офисов радовали бы армейскую душу унылым единообразием: белая рама, дверная плата под темно-коричневое дерево. Единственное различие — порядковые номера: 201, 202, 203…

Дверь Колдуна выходила седьмой по счету слева, номер офиса 209, как записала Элька. Дверь эта была действительно седьмой по счету слева. И на ней сталью отблескивали большие цифры «29».

— Странно, — пробормотал Миха.

— Что — странно? — Эля стояла чуть за ним, привычно уткнувшись носом в его плечо.

— Номер кабинета… Он должен быть «209», и у тебя так и записано… а тут — «29». Ничего не перепутала?

— Ну, ты прямо! — задохнулась от возмущения Элька. — Если я имен не запомнила, это еще не значит…

— Все, все, все! — Мишка поднял руки жестом «сдаюсь».

— Может, «ноль» в номере просто упал? — предположила Эля.

— Может, и упал. — Мишка с сомнением покачал головой. — Только цифры стоят слитно, без пропуска.

Вздохнул и протянул руку к кнопке звонка — обычной, ностальгической, с виду советской пуговке, без выкрутас, понтов и прибамбасов.

— Миш-ша! — тихонько прошептала Элька. И что-то в ее голосе шевельнуло волосы на затылке Михи и, легким морозцем пробежав по коже, заставило рвануться глазами за ее взглядом.

На правом косяке двери пылала желтым огнем массивная мезуза, на вид чистого золота, впрочем, Миха был не бог весть какой спец в ювелирке, мог и ошибиться.

Она не светилась отраженным светом люминесцентных ламп или живого солнца. Нет, нет, она именно горела! От нее исходило желтое пламя, но без жара, хотя казалось — коснись, и сожжет руку в момент!

Мезуза разгоралась прямо на их глазах. И чем больше она разгоралась, тем ярче на ней проступало прозрачное голубое сияние буквы «Шин» на ней, отражаясь в их распахнутых глазах. Мишина рука застыла, так и не коснувшись звонка. Но дверь, тем не менее, широко и быстро распахнулась.

— Пожалуйста, проходите… — пророкотал мощный, оперный баритон.

— Нет-нет! Простите! Повремените чуть! — человек, открывший им дверь, бросил озабоченный взгляд на мезузу:

— Мезуза чуть ли не плавится! Да и алмаз вот-вот вспыхнет! Сколько же на вас черного!… задержитесь немного над порогом… просто постойте, прошу вас, я скажу, когда можно будет зайти! Вот так… Превосходно! Порог, скажу вам, сделан из гейландита. Не слышали никогда, я полагаю?

И не ожидая от них, оторопевших, ответа, продолжил:

— Это особенный камень. Не драгоценный, но достаточно редкий. Мне его поставляют геологи из Сибири. Знаете ли, по роду своей деятельности порог мне приходится менять постоянно. Камень обладает редчайшей способностью забирать на себя отрицательную, черную энергию у переступающих через него. У меня его емкость насыщается быстро.

«Господи, не дай Бог, болтуном окажется», — с неприязнью подумал Мишка.

Он посмотрел вниз, и первым переступил одной ногой через порог — довольно широкую, сантиметров двадцать, не меньше — полосу серо-голубого камня, и рефлекторно напрягся в ожидании: удара молнии? грома? покалывания в висках и прочей атрибутики книг в стиле «фэнтэзи»?

Ровным счетом ничего… постоял над порогом немного.

— Все, достаточно. Теперь вы, госпожа, прошу вас, — вновь прозвучал вибрирующий баритон.

Эля, тоже чуть напрягшись, проскользнула в комнату. Дверь за ними захлопнулась, отсекая кондиционированную прохладу офиса от душного тель-авивского лета.

Встретивший их мужчина, отступив немного в глубь комнаты, слегка поклонился. Вышло это у него как-то совершенно естественно, неформально и вместе с тем с чувством глубокого достоинства, абсолютно без заискивания перед клиентом.

Лет ему было… Сорок? А может, и шестьдесят. Роста он был довольно высокого, заметно выше Михи с его метр восемьдесят.

На его лице доминировал и управлял всеми прочими чертами мощный библейский нос. Идеально выбритая кожа упруго обтягивала не только выступающие скулы, но и весь лицевой скелет, хотя и была продублена возрастом. Волосы по цвету представляли «соль с перцем», когда в смеси больше соли, но вились жесткими, густыми кудрями. Не волосы, а стальная спираль.

Цвет глаз в неярком свете приемной был неясен. Они были однозначно темными, но оттенок не улавливался.

А вот взгляда не было совсем. То есть, как таковой взгляд, безусловно, был, но поймать его, уловить направление, понять выражение не представлялось возможным. Он не то чтобы ускользал от собеседника, а скорее налетал на него, обрушиваясь одновременно со всех сторон.

«В том числе и со спины тоже», — подумала Эля.

Одет их визави был совершенно не по-израильски. Во-первых, пиджак. Кто же носит летом в Тель-Авиве клубный пиджак?! И зимой-то его носителей можно пересчитать по пальцам одной руки! А уж летом! Нонсенс, господа, нонсенс! А тут не просто клубный пиджак, а из тончайшего кашемира, превосходно сшитый явно на заказ где-нибудь на Джермин-стрит, Лондон, идеально сидящий по фигуре. Да и грех не сидеть на такой-то фигуре!

Тонкая темно-синяя ткань подчеркивала фигуру человека, не понаслышке знакомого с боевыми искусствами разных и многочисленных стран. Мышцы нигде не топорщили костюм, не бугрились, как у бодибилдера, но и места для сомнений в их наличии они решительно не оставляли! На левом нагрудном кармане пиджака алела эмблема с изображением пылающего меча в пентаграмме. Темно-серым брюкам необычайной выделки сукна не помешала бы табличка: «Осторожно! Острая складка!».

Завершающий штрих — конечно же! — зеркального блеска туфли. Английская непобедимая классика. Джон Лобб и иже с ним.

Миха любил стиль и ценил его чувство у других, поэтому он мысленно уважительно покачал головой, оглядев незнакомца. Кстати, а кто он? Ведь не представился! Референт? Секретарь? Помощник? Не назвавшийся господин спокойно и молча ждал, предоставив Эле и Михе возможность осмотреться.

Они стояли в большой круглой белой комнате с высоким сводчатым потолком.

«Метров пять, не меньше», — прикинул в уме Миха.

Комнату перечеркивала узкая черная каменная плита стоявшего на тонких металлических опорах длинного стола. На нем одиноко светился неизменный экран офисного компьютера.

За столом, подперев рукой щеку, сидела девица лет двадцати пяти и с любопытством смотрела на посетителей. Девица ничем не примечательная, таких невзрачных простушек ходит по улицам миллион с хвостиком каждый день. Глаза, однако, были необычны, и не цветом или величиной — как раз самые обычные темно-карие, а пронзительным, не по внешности, взглядом.

За спиной девицы веером расходились четыре белые двери с простыми круглыми металлическими ручками. Единственным цветовым пятном не в черно-белой гамме была картина в простенке меж дверьми. А единственным предметом, намекавшим на принадлежность офиса к оккультному миру, служила колода карт Таро на столе секретарши.

«Какая необычная картина… надо бы подойти поближе, рассмотреть», — по близорукой привычке сощурилась Эля в попытке разглядеть холст.

— Прошу прощения, но придется пару минут подождать, — референт, как для себя решил Миха, коротко склонил голову и скрылся в одной из дверей за спиной секретарши. В ее проеме мелькнул изогнутый, убегающий вдаль длинный и такой же белый коридор.

«Не офис, а царство Зимы», — подумал Миха.

В его голове привычно, как всегда перед деловыми переговорами, включился счетчик, прикидывая стоимость аренды, оргтехники и всего прочего антуража. Мишке было приятно считать себя деловым человеком.

В последние годы Миха, помимо анестезиологии, решился заняться бизнесом. И окунулся в модную, бурно растущую тему медицинского туризма. Лечение в Израиле!

Начал с нуля, с ничего. После двадцати лет жизни в Израиле подрастерял все московские связи. Но упорства Михе было не занимать, сам мог одалживать желающим! Названивал знакомым по всему бывшему Союзу. Вспоминал однокурсников по своему «Первому Московскому Меду им. Сеченова». Болтал, напоминая о былых веселых кутежах, и о себе, вновь становясь ближе, смеялся, уговаривал, рисовал перспективы, сулил проценты. И дело закрутилось! Сперва, как всегда, медленно, а потом ничего — ура! ура! Завертелись колеса!

Появился первый больной, который с момента своего появления в зале прилета начал подозрительно щуриться на Миху. Он во всем искал подвоха, и во всем, как ему казалось, его находил. Его нужно было постоянно убеждать в одном и разубеждать в другом.

Все свободное от операционной время его требовалось сопровождать на обследования, консультации и синхронно переводить все результаты на русский, а дурацким его вопросам придавать товарный вид на иврите, или опускать вовсе.

А решение бытовых проблем, типа: «Я требую в номер махровые тапочки. Бежевые! Говорю им русским языком на ресепшене, а он глазами хлопает, козел! Русского не знает, дятел!».

Мишка вздыхал, шипел сквозь зубы волшебные слова: «Твою мать!», и находились в гостинице бежевые шлепанцы… Специально для вас, дорогой пациент, эксклюзив!

Миха обладал природным обаянием и харизмой, великолепными организаторскими способностями, а терпение у него появлялось в избытке, стоило только лишь почуять в воздухе легкий еще запах денег.

Первый больной не вышел комом, а уехал очень довольный Михой, Израилем вообще, и израильской медициной в частности, а Мишка еще два дня мучился тяжелым похмельем.

От имени первого пациента позвонили еще несколько. Приехали, пролечились, и тоже остались довольны результатом — Миха работал четко, профессионально. В силу своего стажа, да и статуса, знал светил израильской медицины лично, отсюда и правильный подбор лечащих врачей, отсюда и успех лечения.

Миха нашел подходящего, интеллигентного водителя, он же одновременно и сопровождал пациентов — на жаргоне «туристов» — на обследования. Потом пришлось взять и сопровождающую: молодую, симпатичную, глупенькую, правда.

Так Миха стал, как он сам себя обозвал: «Знатным Кэшеваром» — наваривал «кэш».

Лечебный туризм сам по себе, и Миха в этом бизнесе — это отдельная, крайне увлекательная тема! Кто только не стремился принять участие в этом благородном деле спасения жизней и здоровья иностранных граждан, зачастую бывших соотечественников! Каких только рыбок не развелось в этой мутной водице! Таксисты и уборщицы, люди иных неизвестных профессий, а то и вовсе без них — все они мечтали принять посильное и беззаветное участие в этом непростом труде. Все они считали, что организация лечения людей — дело плевое, не требующее никаких медицинских познаний.

Миха скоро научился отличать этих «посредников» от действительно серьезных организаторов лечения, совершенно необходимых для правильного ведения всего процесса, по одному только внешнему виду. Их всех отличали: выпирающие животы над черными брюками или джинсами, бегающие глаза, нагловато-уверенный голос и — конечно! — узконосые лакированные туфли. Миха прозвал их «штиблетные мальчики».

К Михе пошли деньги, «мани», «капуста», «бабло». А с ними пришли «БМВ», дорогие, знаковые шмотки, часы «Марин-Бреге». Часы, причем, не простые, а швейцарские, как неожиданно выяснилось для него самого, оказались мишкиной слабостью.

С бизнесом, правда, ушло все свободное время, которого и так-то было чуть — Израиль страна очень работящая. Встает рано, работает много — в семь утра операционная уже гудит — ложится поздно. Здравствуй, хронический недосып, деловые неизбежные российские пьянки, нервные срывы…

«Господи, ну что же это я, — Миха досадливо поморщился. — Это уже отдельная лекция на тему: „Медицинский туризм и его последствия для всех участников процесса“».

Эля перебила его мысли, дернув за руку:

— Две вещи. Меня поражают здесь две вещи…

— Первая, это, конечно, несоответствие между истинными размерами офиса, и тем, каким он, по идее, должен быть. — Миха приосанился. Он и сформулировал четко и красиво, и перед Элей смог покрасоваться умом и сообразительностью.

Эля, однако, только дернула плечиком:

— Это, милый, вторая вещь… А первая, — она посмотрела на Миху, и впервые за последние несколько недель ее глаза засветились надеждой на спасение и, от этого, невероятной радостью. — Ты как себя чувствуешь, солнце?

Сердце Михи ухнуло и пропустило удар. Он осторожно потянул в себя воздух. Боль привычно шевельнулась, просыпаясь, как всегда, при глубоком вдохе. Выпустила когти. Миха зажмурился, закусил губу, в ожидании раздирающего удара. Но боль лишь провела лапой по желудку, как будто бы ее лишили сил, и спряталась, затаилась клубочком, рыча от злости.

Миха вдохнул еще раз, поглубже. Чистый свежий воздух полился нектаром в легкие. Боль метнулась внутри, попыталась скрутить, бросить на колени, заставить кричать. Но силенок-то у нее поубавилось, господа, явно поубавилось! Только на холодную испарину и хватает… Но мы, врачи, люди привычные, нас этим не возьмешь!

Никакого логического обоснования. Ничего кроме двух глупых мыслей в голове.

Первая: «Все смешалось в доме Облонских». Вторая: «Эко хвост-то прижали!», с явным туповатым, просторечивым оттенком. Причем, кому прижали хвост, то ли медицине, то ли боли, Миха не знал.

Эля смотрелась зеркальным отражением его растерянности.

— Ты чувствуешь…

— То же, милый, что и ты!

Сбоку тактично откашлялись.

— Здравствуйте! — напомнила о себе забытая в сутолоке событий и впечатлений секретарша.

— Ой! — Эля вздрогнула и отпрянула от Михи. — Здравствуйте!

Секретарша вышла из-за стола. Темно-серый деловой костюм, юбка до середины икр, белая блузка. Ноль украшений. Серая мышка. Крепкое, политкорректно правильное, бесполое рукопожатие в стиле «Мы дети Обамы».

— Очень приятно познакомиться. Я — Нина. Как наверняка догадались — секретарша. Впрочем, Эле я уже имела честь представиться по телефону.

Эля смутилась, виновато покосилась на Мишку. Впрочем, ей казалось, что имя Нина в телефонном разговоре не прозвучало. Хотя…

— А вы — господа врачи…

— Можно просто: Эля и Миха. Очень приятно, — улыбнулась ей Эля за них обоих, и пожала протянутую руку, — и нам назначена встреча с господином… — она вопросительно замолчала, приглашая секретаршу продолжить.

— Конечно! — бодро согласилась секретарша. — Но босс, как вы сами слышали, попросил подождать несколько минут…

Эля поджала губы. Имени хозяина секретарша так и не назвала.

— А это был он? Он, что, сам нам открыл дверь?

— Собственной персоной? — вмешался Миха.

— Да, сам! — гордо улыбнулась Нина. — Большая редкость увидеть две Божьи Искры, объединенные в пару! Вот босс и вышел поприветствовать вас лично.

Эля удивленно приподняла брови, а Миха вопросительно прищурился.

— Прошу прощения… — одновременно вырвалось у них, они переглянулись, и Миха продолжил, — как вы сказали? Божьи…

— Объяснять что-либо клиентам — не моя прерогатива, — предрешая вопрос, Нина выставила вперед левую ладонь знаком «стоп». — Он сам все объяснит. Чуточку терпения.

В речи ее проскальзывал странный, непонятный акцент. Он не ассоциировался у Михи ни с одним из слышанных прежде.

— Вам капучино? Минеральную воду без газа? — она кивнула с улыбкой Эле, и повернулась к Михе. — А вам смертельно крепкий двойной «макиато» и «колу-зирро»? Алкоголь не предлагаю, так ведь? — неожиданно добавила вдруг секретарша, сама смутилась своей бестактности, зарделась и вылетела за дверь, в офисную кухню, наверное.

Оба несколько оторопели. Их вкусы и предпочтения, конечно, не являлись тайной за семью печатями, но зачем Магу понадобилось это выяснять? Не такие они важные персоны… Так же, как и факт Мишиной «завязки». Мишка семь месяцев назад, после очередной пьянки, понял: завис над пропастью, еще немного — нырнет с головой, и не вынырнет. Еле-еле смог остановиться. Раньше тоже, бывало, удавалось тормознуть, но через пару месяцев срывался. В этот раз решил — все, окончательно! И поверил.

Так оно и пошло, слава Богу.

— Не понимаю, как они… — начала Элька,

— А почему боль притупилась? — перебил ее Мишка. — А размеры офиса? А потолок сводчатый? Это ты понимаешь?

Он нервно дернул плечом:

— А Божьи Искры какие-то? Это нас так обозвали, между прочим!

— Успокойся, пожалуйста! — нервно фыркнула Эля, и повернулась к нему спиной. — Откуда мне знать? Сейчас Маг вернется, вот у него и спросишь!

И подошла ближе к столу секретарши, рассмотреть картину на стене. Единственное, как уже было сказано, цветовое пятно на белоснежно-стерильных стенах.

Картина была довольно большой — метр на полтора, наверное. На ней был изображен уходящий от нас вдаль по пустыне воин. Древний воин. Широкая обнаженная спина была туго перетянута кожаными полосами нагрудных доспехов. Заплечные ножны пусты. Поверх них, на мощные мышцы спины, обрушивался длинный хвост черных вьющихся волос.

Походка воина была расслабленной — последний бой недавно окончился, его десница еще крепко сжимала огненный меч… «Огненный?!» — удивилась про себя Эля. Пригляделась. Да, меч в руке воина пылал языками огня, или же, казалось, весь состоял из пламени. А новый бой еще только предвещали неясные багровые всполохи за низкими холмами на горизонте, покрытыми жухлыми кустами.

Картину писал неплохой художник, но непрофессионал, не чувствовалось в нем годов, отданных мучению ученичества, овладению рисунком и чувством перспективы. Эля считала себя человеком, понимающим толк в живописи.

Но зато неизвестно почему возникала полная уверенность в том, что автор являлся свидетелем, очевидцем, если не участником запечатленного им события.

— Нравится? — звякнула подносом Нина, бесшумно вынырнувшая из кухни, и уже шустро расставляющая по столу чашки с ароматнейшим кофе, запотевшие до инея бокалы с водой и колой.

— Э-э-э… — неопределенно протянула Эля.

— Хозяин, знаете ли, иногда грешен. Любит писать маслом. В основном военная тематика разных веков. Этот «шедевр», — с иронией отозвалась Нина о творчестве босса, — один из самых любимых. Потому и висит тут. Только посетителей смущает, — вздохнула она, и неодобрительно поджала губы.

— И много у вас посетителей? — попытался придать разговору деловую направленность Мишка.

— Таких, как вы — шестая пара.

— Угу. А за какое время? — Миша попробовал схитрить.

— А за все время, — без улыбки ответила секретарша, и подняла на Миху глаза.

Он встретился с ней взглядом, и не было в ее глазах ничего девичьего или по возрасту наивного. В них светилось то глубокое знание, что обретается с опытом долгой, очень долгой жизни, которую просто не могла прожить эта девчонка, лет двадцати с небольшим от роду.

— Что ж это я! — спохватилась она, — ваш кофе остывает!

И она, ловко перегнувшись через весь стол, поставила перед Михой его двойной «макиато».

Миха считал себя ценителем кофе. Между нами говоря, положа руку на сердце — безо всякого на то основания. Ну, попил человек кофе в дорогих кафе и ресторанах различных городов мира, в том числе и по всей Италии, это же не делает автоматически его знатоком! Хотя, в наши дни заблуждение, согласитесь, распространенное.

Но этот кофе явно не нуждался в кофейном эксперте для своей оценки! Он был восхитительно самодостаточным, и обладал всеми атрибутами «вещи в себе». Что же касается его благоухания, то ничего, кроме дебильноватого мысленного причитания: «Нектар, батюшки, божественный нектар!», Мишке в голову не лезло.

— Ну? — благожелательно спросила девица, и уставилась на Миху, как бы приглашая его к дегустации.

Миха поднес чашку ко рту и сделал крохотный глоток. Есть ли какие-то правила кофейной дегустации? Кофейная церемония — аналог чайной? Или же как дегустация вина? Волна крепкого, но не горького вкуса обволокла небо, фруктовый оттенок вспыхнул на мгновение на языке и исчез, оставив стойкое послевкусие.

«Крепкий кофе меня воскрешает», — любил повторять Наполеон Бонапарт. Этот кофе его убил бы. Ничего крепче Миха не пил никогда в жизни.

Эля смаковала капучино, полуприкрыв веки.

— Нет слов, просто нет слов, — Миха прокашлялся, и тут — всё-таки, вращение в околоолигархических кругах имело свои плюсы! — он вспомнил: — Скажите, но это не «Блю Маунтин»?

— Нет, что вы! — Нина даже всплеснула руками. — Это Hacienda La Esmeralda. Спешл. Сам Петерсен лично следит за сортировкой бобов, прежде чем отправить моему боссу. Это его лучшая «гейша», — она поправилась, — хотя правильнее было бы сказать «гиша». Говорят, производители кофе изменили название дерева в рекламных целях. Гейша, безусловно, вызывает больше приятных ассоциаций у потенциального покупателя.

— Однако, — она явно хотела польстить посетителю, — «Блю Маунтин» тоже превосходный сорт. Любимый напиток английской королевы, не так ли? — она улыбнулась. — По слухам, и Джеймса Бонда тоже.

— И вы что, всех посетителей угощаете таким кофе? — отрешенно поинтересовалась Эля, смакуя с сожалением последние капли.

— Скажете тоже! — фыркнула Нина и поджала губы. — Это же никаких денег не хватит! Подается только Божьим Искрам по указанию босса!

Дверь справа от стола секретарши широко распахнулась под чьей-то мощной рукой — волна воздуха от ее быстрого движения колыхнула волосы Нины.

— Прошу прощения за затянувшееся ожидание, — завибрировал уже знакомый баритон, — проходите, пожалуйста, в кабинет, прошу вас!

Колдун, — или правильнее называть его, как Эля, Маг? — приглашающе им кивнул с порога и вежливо придержал дверь. Она была большой, но не чрезмерно, чтобы не вызывать агорофобию, и — слава Богу! — квадратной.

«В круглой приемной все-таки чувствуешь себя некомфортно. Как это американским президентам работается в Овальном кабинете? Да и мебель подобрать к круглым стенам проблематично… на заказ разве… Впрочем, для Президента США это не вопрос». — Все эти мысли резво проскочили в Элькиной голове, пока она с выражением критического одобрения рассматривала кабинет.

Дверь за ними захлопнулась.

Комната была погружена в полумрак. Ее едва освещали свечи в большой, подвешенной высоко под потолок венецианской люстре из красных, зеленых и желтых тяжей муранского стекла, поблескивающих в отсветах камина. Только потолок из тяжелых закопченных веками массивных балок мог с честью принять на себя вес венецианского произведения искусства.

Слева от двери, недалеко от входа, в уходящем под потолок изразцовом камине потрескивали дрова в танце искорок, уносящихся в дымоход, сложенный из красного когда-то, а ныне почти черного кирпича.

«Камин? Летом?! В Тель-Авиве?!» — ошеломленно подумала Эля, бросив оторопевший взгляд на Мишку. Он только пожал плечами.

В комнате стояла гулкая, объемная тишина. Ее подчеркивали шорох тлеющих поленьев и тиканье еле видимых в темноте напольных часов.

Никаких внешних звуков, живущих своей жизнью в Тель-Авиве в любое время дня и года: детский плач; гудки наглых, покрытых шрамами, полученными в бесчисленных парковочных битвах, машин; гортанный визгливый смех темнокожих крашеных блондинок с черными корнями волос, в комнату не проникало.

Хотя левая стена и была затянута тяжелой черной, в складках, шторой, возникала смутная уверенность, что окна за ней нет. Выложенный желтыми квадратами паркетный пол темнел начищенным воском зеркалом, привнося запах мастики в сложный аромат кабинета, и скрывался под массивным письменным столом, рождающим в мозгу словосочетание «мореный дуб».

Поверхность стола была не просто черной. Это было материальное воплощение идеи черного имени Малевича.

За столом поблескивала мокрым асфальтом карбоновая строгая спинка кресла с металлическими подлокотниками. В свечном свете переливалось бликами название фирмы: «Mansory». Два точно таких же кресла стояли перед столом.

Глаза привыкали к темноте, и вот уже в дальнем правом углу проявился силуэт старинных напольных часов а-ля лондонский Биг-Бен, с медно-желтыми цилиндрами гирь за стеклом. На каминной полке угадывался могучий семисвечник. А по правую руку, отраженным огнем камина, горели лезвия многочисленных ножей, кинжалов и стилетов, развешанных на черной замше.

Среди них были и невероятно древние клинки, и современные, любимые бойцами всевозможных спецназов и бандитами всех стран короткие зачерненные ножи, сверкающие тонкой кромкой лезвия. Всех их объединяли ухоженность и готовность к немедленному делу.

Комнату наполнял насыщенный необычный аромат, сбитый из устоявшегося годами запаха прогоревших дров, свечного воска и дыма крепких сигар, причем лишенный табачной застоялости, так свойственной прокуренным комнатам. Несмотря на камин, в комнате стояла комфортная прохлада.

«То, что надо для операционной, — с завистью подумал Миха. — Градусов 22 — 23».

Вечный климакс орущих хирургов заставлял снижать температуру в оперблоке до 18—16 градусов. Это вызывало большие проблемы во время операции: больной быстро превращался в сосульку, или на жаргоне «Снегурочку». Снегурочки вели себя взбалмошно и плохо: роняли давление, замедляли резко пульс, а могли и вовсе остановить его. На выходе из наркоза начинали дрожать, как отбойный молоток, и тогда уже давление и пульс зашкаливали. В общем, все неприятности — из-за хирургов!

А спроси хирурга, — не задумываясь, скажет, что во всем виноват анестезиолог.

Миха стряхнул лишние мысли, вернул себя к реальности, сосредоточился.

— Господа врачи! — их пока что безымянный хозяин указал на кресла и сел сам первый, подав пример. Произведение дизайнерской автомобильной мысли, волею судеб приобретшее ножки вместо колес, приняло нелегкий груз с молчаливым достоинством. — Присаживайтесь, располагайтесь удобнее. Нам есть о чем поговорить, не так ли?

Эля улыбнулась как всегда открыто и жизнерадостно.

— Надеюсь, — ответил Миха с сухим предубеждением. Кресла были удивительно удобными. Спинка чутко следила за каждым движением своего клиента, и казалось, даже предвосхищала изменения позы.

— Ну-с! — хозяин офиса откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди, вздохнул умиротворенно. — Прежде чем мы приступим, говоря медицинским языком, к обследованию, диагностике и последующему лечению, я с удовольствием выслушаю все ваши вопросы, которых, как мне думается, у вас уже накопилось немало, и даже, — подчеркнул он, — на некоторые из них отвечу…

Его глубокий вибрирующий баритон резонировал, заставлял дрожать воздух комнаты, отзывался басами в грудной клетке.

— Не знаю лучшего средства для того, чтобы растопить лед недоверия и неловкость первых минут знакомства, чем хорошая, добрая сигара! — и он улыбнулся, словно кот, вспомнивший о сметане. Одним плавным движением поднялся из кресла и оказался сразу у каминной полки, не скрипнув половицей и не потревожив пламени свечей.

— Не угодно ли сигару? — Колдун обратился только к Михе. — А вам, сударыня, не предлагаю, поскольку вы недавно бросили. «Black Dragon», господин доктор? Гондурас. Отличаются необычайной эстетичностью покровного листа. — Он потянулся к каминной полке и снял с нее сигарный ящик. — Кроме того, ассоциации с драконом будят во мне приятные юношеские воспоминания. — Маг ностальгически вздохнул. — Но не будем тревожить былое. Хочу заметить, господа врачи, к воспоминаниям надлежит относиться с величайшей осторожностью, ибо никогда не знаешь, чем чревато их пробуждение. Но пока довольно об этом!

Он поставил ящик на письменный стол, открыл его, с наслаждением вдыхая крепкий сигарный дух, тотчас ударивший из-под крышки, и развернул его к Михе, уже снова сидя в кресле:

— Какой формат сигар вы предпочитаете в это время дня? Лично я всегда курю только формат «Джульетта-2», обычно известный в быту, как «Черчилль». Удобнее двойной короны, хотя и того же калибра. Почему-то пользуется популярностью у ортопедов, — недоумевая, покачал головой. — Как анестезиолог, вы, быть может, знаете, с чем это связано?

— Э-э-э… — только и смог выдавить из себя растерянный Мишка.

— Понятно, — отрешенно ответил их странноватый хозяин, склонив голову набок и решая в уме некую, уютную задачку: — Хотя, если вы не привыкли к сигарам, может, вам лучше попробовать формат «Петит Корона», известный также, как «Марева»?

Маг тряхнул головой:

— Впрочем, решайте сами!

И подтолкнул к Михе сигарный хумидор, где, в аккуратном ряду, тщательно отделенные друг от друга прокладками из тонкой рисовой бумаги, лежали пять шедевров сигарного творчества.

— Э-ээ… Огромное спасибо вам, — несколько сумбурно отвел предложение Миха, невольно кося одним глазом на Элю. — Но я тоже бросил курить.

Проклятый Колдун, недоверчиво заломив бровь, прищурился. «Неужели?» — без слов, но красноречиво говорила его мимика.

— Миша! — в голосе Эли появились угрожающие сейсмические нотки, а взгляд, направленный на Миху, приобрел бритвенную кромку.

— Эля, солнце! Я действительно не курю! Мы же так вместе решили, — излишне убедительно зачастил Миша и бросил быстрый умоляющий взгляд на Колдуна. — Ты же знаешь! — он возвел глаза к потолку. — Ну, может, я и сделал пару затяжек за все время, но это всё! Честно!

— Хорошо! — Эля подняла изящный указательный пальчик с коротко обрезанным темно-вишневым ногтем. Увы! Длинные ногти и работа в операционной понятия несовместимые, хоть плачь! — Временно принимается!

Они синхронно повернулись к Магу. Сами того не замечая, их руки нашли одна другую, и пальцы переплелись.

— Та-ак, — протянул Колдун тоном фокусника, готового раскрыть секреты некоторых, самых примитивных и замшелых трюков перед почтенной публикой, и потер руки: — Спрашивайте! Кто первый?

Эля, мотнув головой, ринулась в атаку:

— Что с мишиной болью? Что вы о ней знаете? Она приутихла на время или насовсем? Это ваша заслуга?

— А как к вам обращаться? — спросил у Колдуна Миха. — Мне очень неловко, но то ли Нина не назвала вашего имени, то ли у меня уже проявляются возрастные изменения, — он, как бы извиняясь, развел руками, — но имени вашего я не знаю.

— Что вы, что вы! В извинениях нет никакой необходимости. Тем более, что истинного имени я вам открыть не могу — это даст вам определенную власть, сами знаете, надо полагать из книг… не все в них фэнтэзи, кстати. Вы, доктор, обращайтесь ко мне, как сами меня окрестили — Колдун. А вам, доктор, — он обратился к Эле, — больше нравится Маг. Вот и зовите меня Магом! — он довольно потер руки. — Ну-с, с формальным знакомством покончили. Что у нас дальше?

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака изящную сигарную гильотинку, тщательно примерился и обрезал кончик сигары.

— Давайте рассмотрим ситуацию, — он зажег длинную сигарную спичку и начал равномерно обжигать сигару. — Вы, Миша, почувствовали в своей жизни, а потом и в состоянии здоровья некие изменения, которые не смогли объяснить ни простой логикой, ни жизненным опытом, ни профессиональными познаниями. Тогда у вас, Эля, — кончик сигары засветился идеально ровным красным кругом, и табачное облако окутало всех троих, — впервые возникла идея получить паранормальное объяснение паранормальных явлений. Но вы, Миха, на тот момент были резко против этого, и слышать не желали!

Отсвет сигары переместился лазерной меткой на мишкину грудь.

— Так? — тоном прокурора потребовал ответа Колдун.

— Так! — повинно кивнул Миха, подавив желание добавить: «Ваше блаародие!»

— Но когда началось стремительное ухудшение здоровья, вопрос, обращаться за магической помощью или нет, уже не стоял! — Маг оторвал глаза от сигары, охватив их своим неуловимым взглядом со всех сторон одновременно. — Что же вы удивляетесь, когда человек, к которому вы пришли решить паранормальные проблемы, проявляет паранормальные способности! Разве не так должно быть? Разве не поэтому вы здесь? — сигара вернулась на свое привычное место.

Повисла недолгая пауза.

— Возразить, в общем-то, нечего, — задумчиво протянула Эля, — конечно, так и должно быть. Просто трудно во все это поверить… что все это действительно существует. Рядом с тобой! Подсознательно пытаешься объяснить все это обманом, желанием сшибить деньги на твоих страданиях… Развод лохов, короче.

Голос ее внезапно сел, она замолчала, стараясь дышать ровно, и ненавидя себя за такое публичное проявление своей слабости.

— Простите, — закрыла лицо руками, сморгнув слезы.

Михе до смерти хотелось ее прижать к себе, и самому уткнуться в ее волосы, не сдерживая слез. Нервы за последние месяцы истрепались так, что он, человек с сильной волей, раскрутивший с нуля миллионный бизнес, начинал задыхаться от ощущения ужаса и неотвратимой беды там, где раньше бы перешагнул через такой пустяк, даже не заметив.

— Ладно, давайте закончим с вопросами, если таковые еще остались, — в голосе Мага проявилось впервые легкое нетерпение, — и перейдем к делу!

Эля, отвернувшись, полезла в сумку за зеркальцем — не потекла ли тушь? — и никак не отреагировала.

— Еще только парочку — и все, ладно? — обаятельно улыбнувшись, попросил Миха, и, не дожидаясь ответа, быстро спросил: — А боль? Боль вы убрали совсем, навсегда? Или…

И замер, не закончив. Эля оторвалась от зеркальца и застыла, обратившись в слух.

— Хм… Боль… — Колдун задумчиво пыхнул сигарой, будто приросшей к углу его рта, и совершенно не мешавшей ему говорить.

«Он, наверное, и ест с сигарой», — промелькнуло в голове у Михи, и судя по ее взгляду, у Эльки тоже.

— Боль… — Колдун встал, подошел к камину, посмотрел молча на пламя. Вернулся. Постоял чуть, поджав губы, и сел. Посмотрел на клиентов. Они не сводили с него взгляда, затаив дыхание. Тишину прерывали только шорох прогоревших дров в камине, да тиканье часов.

— Вы, наверное, обратили внимание на мезузу на входной двери? — Маг откинулся на слегка скрипнувшую спинку кресла. Его лицо ушло в тень, и только могучий нос не мог никуда скрыться от света, как горный пик на восходе. Отличная иллюстрация к «Носу» Гоголя. Жутковатая, правда.

— Она выполняет свое предназначение — не пускать зло в дом. И делает это, как вы видели, очень эффективно. Проблема в том, что она отсекает зло, преследующее человека, а то, что в него уже проникло, отсечь уже нельзя. А степень воздействия на вас, господин доктор, очень и очень велика! — в голосе Мага прорезались нотки врача, напавшего на интересный случай, исход которого для него самого не так уж и важен. — Поэтому я попросил вас постоять над порогом, — продолжил Колдун, подняв указательный палец. — Гейландит! Гейландит прекрасно абсорбирует отрицательную энергию, накопившуюся в человеке в результате порчи, сглаза… Плод относительно низкой черной магии. На вас гейландит подействовал, но лишь частично!

Колдун подался вперед, и его лицо обеспокоенно вынырнуло вслед за носом из темноты:

— Свидетельство хорошо организованного, массивного продуманного воздействия. Черная Магия значительно более высокого уровня, чем порча, насланная городской ведьмой. Так сразу, с кондачка, диагноз не поставишь. А боль — это один из симптомов, говоря вашим профессиональным языком. Вы получили лишь симптоматическое лечение, ну скажем, как «акамол» снижает температуру, а «оптальгин» снимает головную боль. Саму же болезнь, прежде чем лечить, надо диагностировать. Для этого нужно пройти обследования…

— Какие такие обследования? — озвучил их общую мгновенную настороженность Миха.

— А для того, чтобы составить план обследования, как и в медицине, необходимо начать с анамнеза, уважаемые господа врачи! — оставил Маг их вопрос без ответа. — Да-с! Анамнез, история заболевания, основа основ, вам ли этого не знать! — он откинулся на спинку кресла, пыхнул сигарой, приглашая к беседе:

— Ну-с, начнем?

Миша кашлянул, прочистил горло, готовясь начать рассказ, открыл рот и…

Пространство над столом Колдуна взорвалось разноцветьем красок! Они обрушились все сразу, возникли из ниоткуда. (Хотя у Эльки в этот момент словно пронесся, прошелестел, ветерок в голове). Они клубились разноцветными вязкими шариками, похожими на шарики мороженого, сталкиваясь, но не смешиваясь, не сливаясь один с другим. Будто кто-то подвесил в воздухе над столом огромный прозрачный вафельный конус.

Эля стиснула Мишкину руку. Ногти впились в его кожу с такой силой, что проступила кровь. Он даже не обратил внимания, зачарованно приоткрыв рот, не отрывал глаз от удивительного зрелища. Колдун подался вперед, нос вытянулся хищным клювом, на лицо упал разноцветный свет, разукрасив его в боевую маску.

— Вот он — ваш первый цвет в этой стране, господин доктор!

У Михи первой краской проявилась темно-красная, загустевшая от времени, похожая своим цветом на старое, доживающее свой век вино.

— Так, так, — Колдун бережно окунул кончик пальца в клубящуюся над столом широким конусом, как в бокале без стенок, краску. Осторожно приложил к языку, прислушался к своим ощущениям. — Полностью зарубцевавшаяся первичным натяжением всех чувств, и в первую очередь чувством горькой обиды, глубокая многолетняя рана. Такие рубцы оставляет после себя односторонняя, беспощадно изнасилованная второй, равнодушной стороной, любовь.

Он уважительно поднял брови, посмотрел на Миху:

— Поверьте моему опыту, очень часто нанесенные столь мощным хищником раны не заживают! Жертва постепенно истекает энергией, чахнет… — он возвел глаза к небу, вздохнул и вновь всмотрелся в разноцветную колбу.

— Госпожа доктор! — Маг бросил на Элю быстрый, удивленный взгляд. — И у вас цвета зажившей тоски, горечи, униженной, растоптанной любви! Оч-чень интересно, — сказал он знакомым всем врачам тоном профессора, наткнувшегося на любопытный клинический случай.

Левая рука широко и плавно взмахнула влево, а правая — вправо. И невидимая колба лопнула, и шарики стремительно полетели от одной ладони к другой, все быстрее и быстрее, пока не слились в одну многоцветную струю, словно у непревзойденного жонглера.

Опустошенность и страшная горечь первых браков, долгий шлейф тоски и печали. Целеустремленность и желание вырваться из нищеты бурлят цветом кипящих струй. Светлые краски желания покоя и общечеловеческого благополучия. Бурые тона тяжелого чувства. «Теперь моя очередь быть любимым!».

Маг качнул головой — нехорошие краски, обоюдоопасные. Тихие спокойные тона безмятежной семейной жизни во втором браке. Все это летело от одной руки Колдуна к его второй руке, быстрее и точнее слов наполняя кабинет историями их жизней. Спокойные темно-голубые тона — такие дает уверенность в поддержке, спине за твоей спиной. Но просвечивает через них бурый фон, не исчез никуда.

«Ага! — кивнул сам себе Маг. — Вот и первые предвестники на горизонте, еще еле заметные даже моему глазу, а господам врачам и подавно».

Сине-черный оттенок. Власть денег. Страсть «ЕЩЁ!» — одна из самых сильных, если в жизни пусто. Вот так! И вот уже «моя очередь быть любимым» несется белкой в колесе, рабом всего окружения. Окружение оделось в ядовито-зеленые тона — цвета владельцев, феодалов.

Темные цвета пренебрежения бывшим кумиром все гуще и гуще из фона проступают на первый план, замещают медленно и верно многоцветную палитру монохромом. Багровый цвет мщения начинает преобладать, бывший кумир уже не тот добытчик, уже мы сами с усами, уже мы можем его пнуть, стоит нам лишь захотеть…

«Акела промахнулся, — хмыкнул Колдун, изумленно покачал головой. — Великий Творец, как же у них все схоже в жизнях. Как будто в зеркало глядят! — спохватился. — Чему ж тут удивляться — посему сочли необходимым их соединить».

Все сильнее грязно-серые оттенки в жизни госпожи доктор — хорошо запрятанная злость стягивает, давит, не дает дышать. И на всем протяжении — энергия уходит из них потоком, хлещет без меры, питает их окружение, им не дают восстановиться — истощение потенциала хорошо заметно.

Колдун пожимает плечами — ничего нового, известный факт. Иного и ожидать не приходится.

Все неприятнее цвета, угрюмей оттенки — цвета измены, алкоголя не несут света. И зреет, зреет месть, ее багровый цвет еще прячется под тонами жизни, отчего похож оттенком на кожу мавра.

Стремительными, как орбиты электронов, витками несутся разноцветные ленты вокруг неподвижных рук Мага, словно Парка с ее необыкновенной пряжей.

Так, так! Вот и золотистые цвета вдруг вспыхнувшей, словно гром с небес, любви… Маг хмыкнул своим мыслям — так оно, конечно и было. Здесь бушует всеми цветами темной радуги скандал признания… Ага! Вот он, момент нанесения удара! Мгла смертного проклятия. Умелого, мастерски и в правильное время наложенного и хорошо зафиксированного проклятия.

Он несколько расслабился, откинулся на спинку кресла, окутал себя плотным облаком дыма после хорошей затяжки и стал похож на самодовольного чеширского кота, если, конечно, в природе встречаются чеширские коты с мощными библейскими носами.

Поверхность стола перестала играть всеми красками мира и вернулась к воплощенной в материи идее черного.

— Так, так, — задумчиво пробурчал себе под нос Колдун, побарабанил пальцами по столу, поднял на них глаза:

— Скажите-ка, уважаемые господа врачи, не случалось ли вам в последнее время испытывать какие-либо, — он неопределенно пошевелил пальцами, — странные ощущения?

— Только их и испытываем, — скривился Миха, — после того, как проткнули мне глаза, извините, — поправился он, — я хотел сказать, не мне, конечно, а мне на моих фотографиях. То есть… вышло, может, и неуклюже, но вы меня поняли?

Колдун усмехнулся:

— Забудьте эти детские выходки!

— Детские? — вспыхнул Миха. — Да если бы вы там были в этот момент…

— Что вы, господин доктор! — примирительно выставил Колдун перед собой руки и улыбнулся. — Я нисколько не умаляю злобы и черноты этого действа, — он брезгливо передернул плечами:

— Я лишь хочу сказать, что действительность намного страшнее этой пародии на ритуалы вуду. Но об этом позже, прошу вас. Я имел в виду нечто иное. А именно, изменения в обстановке, в восприятии внешней, так сказать, среды.

Они переглянулись. Элька бросила на Миху взгляд, полный сомнения: «А стоит ли об этом говорить?».

Мишка кивнул в ответ: «Думаю, да. А что нам терять?» И повернулся обратно к Колдуну:

— Ну… кое-какие вещи нам действительно показались странноватыми, — и замялся.

— Например? — Колдун благожелательно кивнул, приглашая к откровенности.

Мы как-то относительно недавно возвращались с Юга…

Стояла летняя, подчеркнутая обилием звезд, средиземноморская ночь. Они возвращались с Юга страны в ее Центр. Звучит это намного грандиознее, чем — их вейсс! — есть на самом деле. Сотня километров в один конец — вот и вся дорога. Ехали, болтали о чем-то, благо поводов для разговора хватало. Но больше, конечно, присматривались друг к другу.

Присматривались… слово звучит настороженно, с толикой недоверия. Именно так оно и было. Даже привычек друг друга не знали. Их просто взяли, пнули под зад и выбросили на необитаемый остров.

Одному за пятьдесят, а другой под пятьдесят! И смех, и грех! Вот в таком духе и протекала поездка.

Вдруг они оба крикнули одновременно друг другу: «Смотри!»

Черное небо прочертил голубой длинный след, с искрой падающей звезды на своем шпиле. Поделил небо на две идеальные половины. Длинный, длинный замирающий след, сверкнувший голубым алмазом. И звезда умерла за горизонтом.

Скорость резко упала, и машина старчески плелась по пустынной дороге — Мишка убрал ногу с газа, загипнотизированный зрелищем.

— Господи, как красиво! — прошептала восхищенная Эля. — В жизни не видела ничего подобного! А ты? — повернула распахнутые, отливающие блеском ночи глаза к Михе.

— Вау! — сказал Миха, понимая с отчаянием, что его Ай Кью стремительно теряет высоту в глазах Эли, но других слов почему-то у него не нашлось, и от этого осознания он отчаянно воскликнул вновь: — Вау!

Но сразу забыл об этом. Потому что прислушался к дороге. Удивленно поднял брови. Прислушался снова. Оторвал взгляд от ленты шоссе, посмотрел на Эльку:

— Слышишь?

Элька вопросительно посмотрела на него, Миха кивком указал на дорогу. Она склонила голову набок, помолчала, прикусив губу, и через несколько секунд вскрикнула по детски восторженно:

— Ой, шины шуршат, как… как опавшие листья!

— Угу! Тоже заметила? Значит, мне не показалось! Шуршание шин, собственно говоря, прекратилось, они теперь пели удивительно приятно и успокаивающе.

Элька толкнула Миху локтем в бок:

— Ты тоже это чувствуешь?

— Наверное, да! — обалдело крутил головой по сторонам Мишка.

Дорога колыхалась еле заметно, но совершенно очевидно подвешенная в воздухе. В круглом тоннеле с прозрачными стенами, сотканными из пространства. И пение шин, и само пространство, которое вдруг стало одушевленно дружелюбным, и спокойное колыхание подвешенной в пустоте дороги рождало новое, никогда прежде не испытанное чувство.

Элька откинулась расслабленно на спинку сидения, голова откинулась на подголовник, склонилась набок, к Михе:

— Теперь ты понимаешь подлинный смысл избитого выражения «снизошла благодать», или «ниспослана благодать»?

Миха расслабиться не мог — кто-то же должен вести машину! Но блаженство неизъяснимое ощущал в полной мере.

— М-м… — промычал он, с наслаждением вдыхая приятный свежий воздух. — Никакой травы не надо.

— Скажешь тоже! — лениво поморщилась Элька, и добавила с пренебрежением: — Трава! Это намного сильнее травы! Воистину благодать… а что ты такой сосредоточенный?

— Думаю, — коротко бросил он. — Должен же кто-то в семье думать.

— Да-а?! — оживилась Элька. — И много успел надумать? Мишка был переполнен ассоциациями, мыслями, возникшим с пронзительной ясностью пониманием истинного смысла некоторых истертых, заношенных в быту поговорок. И все это вырвалось одновременно, стоило только ему открыть рот, и прозвучало как:

— Оыыыуу… — стон голодного олигофрена, находящегося по своему умственному развитию где-то между имбецилом и Цеденбалом.

— И это все? Негусто! — сокрушенно констатировала Элька с грустным вздохом.

Мишка вильнул рулем, бросил машину на обочину и одновременно с визгом тормозов уже трясся от неукротимого смеха, уронив голову на баранку. Рядом с ним безудержно хохотала Элька. Наконец приступ смеха прекратился, пережив пару коротких реинкарнаций.

— Так о чем все-таки мыслил?

Смех еще попытался прорваться блуждающими улыбками, был подавлен Элькой, но не сдался, а замаскировался и притаился в уголках ее глаз.

— Скажи, Элька, вот в чем ты видишь смысл слезливой, пошловатой от затасканности фразы «браки заключаются на небесах»?

— А ты увидел ее истинный смысл? — иронии в ее голосе не было.

Он кивнул, первый раз неопределенно, а потом уверенно:

— Да. Это ведь только первый слой: слезы умиления на глазах родителей, Мендельсон, шампанское и пухлые ангелочки с фарфоровыми щечками, улыбаясь, смотрят на молодую пару с небес.

Он покачал головой, не отрывая взгляда от ленты дороги, подвешенной перед ними в пространстве:

— Не-а… это, дамы и господа, не есть правда. Вот когда Небесная Канцелярия долго рассматривает жизнь мужчины и жизнь женщины, принимает решение их соединить — только тогда проступает истинный смысл. Их хватает необоримая сила, рушит всю их прежнюю жизнь, сталкивает их вместе и всё! Их согласия, в общем-то, и не требуется. Вот это и есть настоящий, заключенный на небесах брак! Вот в чем истинный смысл затасканного выражения.

Эля промолчала, не ужалила язвительной шуткой — привет от Бернарда Шоу! — и не сыронизировала в ответ — не сегодня, Оскар Уайльд! — просто сказала:

— И расторгнуть его можно только там же — в Небесной Канцелярии.

А еще через пять минут прозрачные стены из закольцованного пространства исчезли, и дорога вернулась на землю.

Наверное, это все выглядит странным и совершенно не имеющим значения. — Миха опустил глаза. Ему было стыдно, человек со стороны наверняка посмотрит недоуменно: «Ну и что же ты хотел этим сказать?» и в лучшем случае подумает, что ты невротик, а в худшем — просто псих.

— Но это ощущение надо пережить, чтобы понять, — Мишка развел руками. — Мне просто не хватает слов, чтобы передать…

Колдун кашлянул, выпрямился в кресле:

— Уверяю вас, все в порядке! Мне все абсолютно понятно, и мне ваш рассказ представляется крайне важным и полезным! Скажите, вы связываете с чем-либо эти изменения в… э-э… в восприятии внешней среды? Стресс? Нервное потрясение?

— Знаете, мы весь этот период находились в состоянии, — у Эли дернулся уголок рта, — перетянутых струн. Как не лопнули — сами не знаем. Так что нервное потрясение присутствовало.

— Присутствовало? — усмехнулся Миха. — Оно и присутствует постоянно. Куда оно денется.

Элька ничего не ответила. Вздохнула неопределенно.

— Простите, — обратился Миха к Колдуну, — вам мой… наш рассказ что-нибудь дал?

— Безусловно! — ответил Колдун, и его монументальный нос подтвердил его слова решительным кивком. — Дал, и дал немало. Припоминается еще что-нибудь подобное?

— Боюсь показаться совсем ненормальным, — Миха почувствовал, как начинают гореть его щеки. — Да, Элька? Буквально пару недель назад я вышел на наш балкон, балкон нашей съемной квартиры, я имею в виду. И, знаете, такое странное чувство, похожее на внезапно налетевшее, стремительное головокружение, мгновенно прошедшее. Схватился за спинку стула. И вдруг…

Он запнулся. Улыбнулся Эльке:

— Горизонт словно раздвинулся, стал шире. Как будто наш дом подрос. Я позвал Эльку…

— Да, — кивнула Элька. — Я выскочила на балкон — думала, ему стало плохо. И могу подтвердить — это не бред. Или же, если хотите, бред коллективный, индукционный. Такое тоже встречается в медицине. Да, горизонт распахнулся, воздух вдруг стал прохладнее, а краски вокруг — ярче. Уж думайте о нас, как хотите.

— Мое мнение о вас совершенно не изменилось, — сказал Маг, широко улыбаясь. — Можете припомнить, а что предшествовало этим странным изменениям пространства?

— Ну, джойнт я не курил, кокаин не нюхал, — Миха развел руками, — водку пил последний раз — уже и не вспомню…

— Абсолютно в этом не сомневаюсь! — улыбнулся Колдун. — Я имел в виду, не было ли перед этим радостного или, наоборот, тягостного события?

— Ну, радостного ничего не припомню, — угрюмо фыркнул Миха. — А вот крайне неприятный разговор с моей бывшей, да, был. Крайне неприятный.

— Так, так, — Колдун соединил пальцы домиком на груди и удовлетворенно откинулся на спинку кресла, устремив алчущий взор на сигарный ящик.

— У вас есть диагноз? — нетерпеливо вмешалась Элька.

— Госпожа доктор! — Маг укоризненно посмотрел на нее. — Немного терпения, прошу вас! Вам для постановки диагноза бывает достаточно одного анамнеза?

Эля посмотрела пристально в глубь кабинетного мрака, ничего не ответив.

— И нам, в нашей профессии, также его недостаточно, — посчитал Маг ее молчание за согласие. — Необходимы дополнительные обследования. Надеюсь, в вашем случае, будет достаточно одного, — уточнил он после короткого раздумья. — И начнем с анализа воспоминаний. Да! — продолжил он, все больше воодушевляясь. Элька коротко и настороженно посмотрела на Миху. Может, все-таки, псих?

«Не знаю, что и сказать. Все может быть», — говорил его ответный, не менее настороженный взгляд.

— Именно, с анализа воспоминаний! — продолжал с энтузиазмом Колдун, от которого, несмотря на научную увлеченность, обмен взглядами не ускользнул:

— Это высоко диагностический метод. Специфичность — девяносто шесть процентов, почти полное отсутствие ложноположительных результатов. Золотой стандарт современной белой магии! — Колдун оптимистично улыбнулся. — Возможно, больше ничего и не понадобится. Впрочем, это я уже говорил.

Он повысил голос:

— Нина!

Дверь распахнулась мгновенно. Нина влетела в комнату, умудряясь проделывать одновременно столько действий, что показалась живым олицетворением древнего многорукого божества Шивы: смахнула по дороге с каминной полки пыль перьевым веничком; с улыбкой попросила гостей встать с кресел, которые, несмотря на их немалый вес, уже и подхватила одной рукой; второй рукой придала сигарному ящику идеальную параллель столешнице; выхваченные из-под оторопевших врачей кресла уже исчезли в совершенно темном, дальнем и невидимом углу кабинета (оттуда немедленно послышались шорохи и негромкое металлическое позвякивание); из неизведанных глубин кабинета были извлечены, и с неимоверной быстротой расставлены изголовьями к письменному столу два металлических ложа, в стиле «невероятный модерн», отстоящие на метр одно от другого.

Ультрасовременность: сталь, хром, кожа, продуманная эргономика. Совершенно необходимый в деле перераспределения денежных потоков, сверкающий никелем рабочий инструмент психоаналитика.

Не успели они опомниться от этого урагана под именем «Нина», пронесшегося по комнате, как дверь за ней захлопнулась, и в кабинете воцарилась изумленная тишина. Колдун был явно доволен произведенным эффектом, сопроводившим смену декораций.

— Это что, некий гипноз, этот ваш анализ воспоминаний? — с некоторой брезгливостью осведомилась Эля, пристально рассматривая «ложа» с выражением на лице: «а не прокрустовы ли они?»

Гипноз в ее представлении ассоциировался с ярмарочным балаганом и грязным халатом цирюльника.

Лицо колдуна окаменело, а его взгляд ловчей сетью охватил Элю, и, как ей показалось, на долю мгновения приподнял её в воздух.

— Я позволил себе нечто, что опустило меня в ваших глазах на уровень циркового шута? — холодно поинтересовался он.

— Упаси Господь! — Эля расцвела в улыбке, заглаживая свой ляп. — Конечно же, нет! Это я не смогла подняться выше уровня циркового клоуна!

— Ничего общего с гипнозом! — несколько оттаял Маг, все еще продолжая обращаться только к Михе. — Мы просто вызовем к жизни ваши воспоминания. Последовательно, начиная с исходной точки. Вы не просто прочувствуете их заново — вы их заново проживете, но при этом будете отчетливо осознавать, что это воспоминания. И изменить в них что-либо вы бессильны, хотя вам, безусловно, этого в иные моменты и захочется… Мы будем скользить по ним вперед и назад, возвращаясь по необходимости в не самые, возможно, светлые моменты вашей жизни, и прокручивать их вновь и вновь, сколько потребуется для диагноза.

Колдун прервался, отбил в раздумье пальцами короткую дробь по столешнице:

— Это далеко не всегда приятно — проживать заново свои воспоминания, — грустно добавил он, и впервые за все это время его взгляд собрался в одной, бесконечно удаленной точке. — И часто мучительно. Постарайтесь к этому подготовиться. И учтите! В воспоминаниях каждого из вас мы все будем присутствовать. Иногда может быть очень стыдно. Будьте к этому готовы тоже.

Он усмехнулся, и добавил:

— Если сможете… помните, от вас в ваших воспоминаниях ничего не зависит. Управляю обследованием я. Все остальные разъяснения будут даны уже в процессе. Вопросы?

— Возможны осложнения? — Эля перешла на профессиональный тон. Подошла ближе, незаметно надавила коленкой на матрас — не жестко ли, критически прищурилась.

— Да, возможны, — кивнул Колдун. — Анализ воспоминаний — это, если говорить языком медицины, инвазивный метод обследования. Скажем, как катетеризация сосудов сердца: есть риск прорвать артерию, или вызвать нарушения сердечного ритма, правильно?

«Правильно», — молчаливым кивком согласились врачи.

— Так и здесь: переживание воспоминаний. Вдумайтесь! Пережить, это значит прожить заново, вновь, оживить травмирующий разум момент. Психика может не выдержать такового удара: нервный срыв, депрессия, шизофрения. Частота таких осложнений, согласно литературе, составляет от 0,1 до 5 процентов.

Колдун отпил глоток воды из незаметно возникшего в его руке стакана, и продолжил лекторским тоном:

— Организм может отреагировать резким выбросом адреналина, а значит, скачком давления, нарушениями сердечного ритма. Частота смертельного исхода 1—3 на тысячу обследований. Вот, пожалуй, и все из, так сказать, группы «больших осложнений», — Колдун задумчиво почесал нос. — Был, правда, описан случай раздвоения личности в «New England Journal of Magic» за 2010 год. Но это, скорее, курьез. Метод доказал себя как достаточно безопасный, надежный и практически свободный от осложнений.

— Как вы сказали: «New England Journal of Magic»? — весело удивилась Эля. — Это что, такой научный журнал? Никогда не встречала, даже в интернете не натыкалась!

— Конечно, нет! — впервые за все время рассмеялся Маг. — И не наткнетесь! Это очень закрытая периодика. Только для узкого круга посвященных.

— Ой, как интере-е-сно! — кокетливо заворковала Эля, стрельнула глазками по методике института благородных девиц: «в угол, на нос, на объект», заставив Мишку досадливо нахмуриться. — А нельзя ли полистать? Это та-ак любопытно! — сладострастно пропела она.

— К моему большому сожалению, совершенно невозможно, — вежливо, но абсолютно твердо отмел Маг, не оставляя ей никаких шансов на успех: — Полистаете, — не дай Бог! — еще запомните что-то, и такого натворите! Нет уж, увольте!

— Эля! — она хорошо знала эти интонации в голосе Михи, и когда они появлялись, всегда уступала, отступала. Не потому, что боялась, а потому, что любила и не хотела злить, заставлять нервничать. — Хватит, ладно?

— Хорошо, мась! — она кротко потупилась, надула картинно губки, посмотрела на Мишку и весело хихикнула.

Мишка возвел глаза к небу, но не выдержал и подмигнул ей в ответ. «Ну, ты и жопа!» — читалось в его взгляде.

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к Колдуну, — вы назвали большие осложнения. А малые осложнения? Побочные явления метода?

— Из релевантных, к которым я отношу те, что действительно могут случиться, я бы назвал легкую агорафобию — 1%. В 0,5% случаев возникает стойкий страх полетов. На протяжении обследования могут возникать повторяющиеся эпизоды тошноты и головокружений, особенно при слабом вестибулярном аппарате.

Задумчиво запрокинул голову, поморщил лоб с минуту, пожал плечами:

— Вот, пожалуй, и все!

Миша с Элей нервно переглянулись. Обследование начинало приобретать мрачноватую окраску.

— А профилактика? — спросил Мишка вдруг осевшим голосом. У него начиналось головокружение от одного только взгляда на карусель. — Профилактика побочных явлений существует?

— Да, да! — с надеждой поддержала его Эля. — Какие-нибудь магические средства?

— Конечно! — успокаивающе пророкотал Колдун, и повысил голос: — Нина!

На этот раз в дверь тактично постучались.

— Можно? — в комнату заглянула Нина с изящным серебряным подносом в руках.

— Прошу вас, Нина! — разрешил Колдун.

Нина скользнула в комнату, виртуозно управляясь одной рукой с подносом, второй — опп-ля! — извлекла откуда-то из темноты металлический низкий медицинский столик и аккуратно водрузила на него поднос. Звякнули бокалы с водой, на блюдце, наполовину накрытом салфетками, лежали несколько обычного вида таблеток. Присмотревшись, Миха увидел, что это никакие не салфетки, а банальные гигиенические пакеты компании «Эль-Аль». В животе тоскливо заныло.

— А что это? — указала Эля пальчиком на стаканы и таблетки. — Как в «Алисе в стране чудес»? «Выпей меня»? «Съешь меня»?

— Вы, однако, шалунья, госпожа доктор, — в тон ей ответил Маг. — Все совершенно по науке. Это хорошо известные вам, доктора, прамин и зофран. Достаточно эффективная профилактика тошноты и рвоты. Как и указано на упаковках. Прошу вас!

Широким жестом гостеприимного хозяина он указал на поднос.

Эля и Миха покорно приняли таблетки, запив их водой.

— А теперь, прошу вас, прилягте.

Интонации голоса Колдуна напомнили Михе самолет: «Займите свои места и пристегните привязные ремни».

Кушетки оказались удивительно удобными, физиологичными. У Михи даже понемногу стало отпускать поясницу.

— Предполётный инструктаж, — сказал Колдун с явной иронией.

«Черт! Прямо мысли, блин, читает!» — мелькнуло в голове у Михи.

Маг вышел из-за стола и стал у изножья кушеток.

— Слушайте внимательно! Путешествие по воспоминаниям — это не детская прогулка. Воспоминания каждого из нас — это целый мир, в котором все наше прошлое, вся наша жизнь, сосуществуют одновременно. Это обособленный поток высоких энергий, текущих в нашей душе. Этот поток окружен защитным барьером, не дающим воспоминаниям постоянно проникать в наш мозг. Иначе бы мы жили только прошлым, не так ли? С другой стороны, без осознания прошлого нет и будущего. Поэтому в барьере есть энергетические ворота, каналы, подобно рецепторам на мембране клетки. Каналы реагируют на импульсы разума, которому для анализа ситуации надо знать, сталкивались мы уже с аналогичным случаем в нашем прошлом, или нет. Нужные воспоминания проходят через барьер в мозг. Наш разум на их основании строит модель поведения.

Колдун сделал паузу:

— Пока все понятно? Повторить?

— Нет, нет! Продолжайте, — поторопили они Колдуна, глаза зажглись интересом. — Все ясно!

— Очень хорошо! Характер импульса, нужный, чтобы открыть то или иное воспоминание, пока не ясен. Очевидно только, что он определяется соотношениями позитивных, отрицательных или нейтральных энергий для каждой конкретной ситуации.

Колдун на мгновение прищурился, стараясь упростить материал, подобрать доступные объяснения.

— Барьер, сдерживающий наши воспоминания, имеет точки открытия, обмена энергией и с окружающим нас единым мировым энергетическим пространством. Дадим ему, для удобства, ни к чему не обязывающее название «эфир». Оно и вновь вошло в моду, и звучит научно, и ничего не объясняет. Словом, всем «класснючее» название.

Он весело подмигнул Эльке. Короткая юбка довольно высоко открыла бедро, но Элька заслушалась и не видела, как Мишка строил ей «страшные» глаза.

— Вы, в отличие от нас, не можете ни видеть, ни даже представить себе его красоту. Это разноцветье переплетающихся лучей, потоков и морей энергий, сливающихся в единый океан! И, как мировой океан, эфир наполнен мощью и силой, в нем заложены источники и жизни, и всей магии.

Он запнулся, глаза, которые из темных стали вдруг голубыми, потемнели вновь, а голос вернул обычную твердость.

— Эта информация нам не понадобится. Хотя, окунувшись в свои воспоминания, вы получите отдаленное представление о красоте эфира. А вот что вам нужно знать! Эфир — это особый мир. Мир в себе. И в нем обитают разные сущности. Их нельзя назвать живыми существами в вашем понимании. Это некие виды самоорганизующейся энергии, которым для поддержания их формы существования требуется внешняя подпитка. Некоторые из них в качестве корма используют энергию растений, некоторые — животных, а некоторые — энергию воспоминаний.

Он на секунду прервался, подбирая к мыслям слова.

— Я их называю «мыслеблохи», — продолжил Колдун. — Они могут активировать рецепторные связи энергетического барьера. Высвобождаются случайные отрывки воспоминаний, и мыслеблохи питаются энергией эмоций, вызванных при этом у человека.

Пауза. Маг старался подобрать наглядный пример.

— Укусы мыслеблох люди испытывают на себе постоянно, но даже не подозревают об этом. Вас никогда не посещало абсолютно неподходящее, совершенно не к месту и не ко времени воспоминание? Правда ведь, бывает, и нередко? Это и есть укусы мыслеблох. Сами по себе вреда причинить они не могут. Барьер устроен прочно, и от блох есть защита, да и не только от них… Пропустит коротенький кусочек воспоминания и закроется, отсечет блоху. Хуже, когда барьер ослаблен! Как это бывает при депрессии, нервном истощении, усталости — вот тогда он плохо отсекает блох. Человек уходит в воспоминания, живет только прошлым.

Колдун остановился и посмотрел на своих… пациентов? Они смотрели на него завороженно. В глазах светилась работа мысли, постоянного анализа информации. Но он видел и многое другое: заостренные черты лица, запавшие глаза, веки, опухшие от постоянных слез, губы в следах укусов в попытках сдержать стон от терзающей при каждом вдохе боли. Он видел и постепенную утрату веры в спасение, и проступающее через макияж куража смирение перед неизбежностью.

Потерять две Божьи Искры, объединенные в пару?! Нет, этого он допустить не может! Магический удар был нанесен, несомненно, умело, но не это важно! Мало кто мог ему противостоять в искусстве противоудара. Удар был нанесен давно — вот в чем беда. Энергетический распад зашел далеко… Ничего! Он сможет остановить и развернуть процесс!

Колдун тряхнул головой, рассеивая ненужные мысли, и продолжил:

— Еще хуже, когда защитный барьер прорван магическим ударом, то есть, сглазом, порчей, вуду, простым проклятьем. Эти воздействия парализуют рецепторы каналов отрицательных энергий, оставляя их все время в открытом состоянии, и они зияют, не в состоянии закрыться. Что же происходит? Тяжелые отрицательные воспоминания сплошным потоком льются в мозг, парализуют способность действовать, принимать решения. Дыры в барьере привлекают полчища мыслеблох. Они облепляют жертву и сосут из нее энергию… вместе с волей к жизни.

Колдун грустно покачал головой. Складывалось впечатление, что это нос качнулся из стороны в сторону, увлекая за собой лицо:

— А дальше два пути: либо тяжелейшая беспросветная депрессия и суицид, либо просто депрессия и неизлечимые соматические болезни.

В комнате повисла тяжелая тишина. Колдун вернулся к столу:

— Глаза лучше закрыть, хотя и не обязательно — поможет уменьшить головокружение…

— А вы — что, ни к чему меня не подключите? — встревожился Миха.

— Простите? — удивился Маг. — А-а! Вы имеете в виду разные кабели, электроды, всю эту электронную всячину?

Он брезгливо поводил руками в воздухе, обозначив свое отношение к современной технике.

— Да, в общем-то, — согласился Миха. Колдун улыбнулся:

— Нет-нет! У меня все — как бы это сказать? — Wireless… Беспроводное.

Он постучал себя пальцем по лбу:

— Все здесь! Это вся моя аппаратура… Готовы?

— Извините! — Эля приподнялась на локте. — А почему мы — Божьи Искры? Что это — Божья Искра? — вдруг невпопад спросила она.

— Почему вы Божьи Искры… — хмыкнул Колдун и развел руками. — Этого ни я, ни кто иной вам не скажет! Пути Творца неисповедимы… А что такое Божья Искра, точнее, кто такие Божьи Искры… — он впервые посмотрел им прямо в глаза. Они вздрогнули. Ожившая древность смотрела на них глазами Воина, — …я вам, конечно, объясню. Но это будет легче понять после Анализа Воспоминаний.

Взгляд его закружился вокруг них веселым, лукавым вихрем:

— Нина!

Нина впорхнула в комнату, не успело еще отзвучать ее имя, и подскочила к своим подопечным. Подмигнула:

— Пристегнем привязные ремни!

Из-под лежаков Нина шустро вытянула прикрепленные к ним ремни и с ловкой быстротой туго затянула широкие, закрывающие полгруди ремни, подергала пряжку, проверив ее надежность.

— А то, знаете ли, некоторые вскакивали с испугу, и вывих суставов, а то и перелом обеспечен. Имеется некоторый опыт, — бормотала она.

Заботливо все осмотрела, прихватила поднос и исчезла.

— Поехали! — задорно, по-гагарински выкрикнул Колдун. — Добро пожаловать в воспоминания доктора Михи!

Можете представить себе звук лопнувшего мыльного пузыря? Только не обычного, оторвавшегося от детской выдувалки, а величиной с небольшой аэростат? Это должен быть довольно веселый, но оглушительный ба-бахх, заполняющий все вокруг лихим звоном и разноцветной мыльной кожурой! Вот именно с таким звуком комната ухнула в никуда и понеслась пьяным вертолетом во все стороны одновременно.

Желудок Михи заполошно заметался — кто куда! — и уверенно устремился к горлу.

— А-а-а! — мысленно заорал Мишка. — Убью, суки! Впрочем, кто были эти суки, которых он будет убивать, Мишка и подумать не успел, как провалился в наполненную алмазными переливами света пропасть…

Тишина… Ощущение легкости? Нет, не легкости, а полета. Бесшумного полета. Парение? Да! Миха понял, что он парит с закрытыми глазами в безграничном пространстве, в полном одиночестве и безо всякой опоры под собой… Без опоры?!

В груди захолодело, и Миха рванулся, не зная куда, лишь бы прекратить это ощущение нескончаемого падения. Что-то крепко надавило на грудь и отбросило назад. «Господи, это же ремень! — догадался Мишка. — И значит, лежу я по-прежнему на кушетке — слава Богу! — в кабинете Колдуна!».

Эта мысль приободрила его и придала уверенности. Мишка решился открыть глаза.

«Вау!» — прозвучал в голове сочный голос американской рекламы. Он парил в центре бесконечного, радужного пузыря, переливающегося мозаикой цветов и оттенков. Все это пространство беспрерывно вибрировало, хаотично двигалось, мельтешило, дрожало. Оно было живым, но жизнь эта была какой-то механической, заученной.

Миха присмотрелся и понял.

«Твою мать! — потрясенно ахнуло у него в голове. — Это же вся моя жизнь!»

И в ту же секунду на него с грохотом обрушилась невероятной какофонией, мешаниной звуков вся музыка, которую он успел услышать за всю свою жизнь, хотя бы и случайно, хоть краем уха, из проезжающих автомобилей, из соседского магнитофона, из окон ресторанных вечеринок. Весь накопившийся за жизнь плач и смех загремел в ушах.

Все это зазвучало одновременно, сотрясая мозг.

Миха открыл рот, чтобы закричать, перекричать этот рев. Но застыл с открытым ртом. Он увидел свою жизнь.

Увидел ее всю, сразу, не как в кино, а все её события, вехи, поступки, моменты и моментики, всё сразу и всё вместе. Все победы и поражения. Все поцелуи и все скандалы. Все горе, счастье, радость и боль в единой, ставшей ядовитой, смеси.

Миша понял, что он задыхается, его разум отступает, распадается под бешеным натиском воспоминаний.

И тут его захлестнул Запах. Все запахи, начиная с нестерпимой вони разложившихся трупов, которых он препарировал студентом на судебке, и заканчивая ароматом последнего, купленного им в duty free Московского аэропорта одеколона «Hermes — Voyage». Вся нескончаемая палитра запахов в одном флаконе безумного Парфюмера.

Голова закружилась, в глазах стремительно темнело. «Я умираю», — только и успел осознать Миха. Перед веками полыхнула багровая вспышка.

Тишина… Покой… Стерильно чистый воздух. Миша смог приоткрыть глаза. Он лежал на своей кушетке в пустом центре пузыря, по радужной мыльной поверхности которого неслись неслышно смутные образы его жизни.

Рядом с ним стоял Колдун… стоял?! Разве здесь можно стоять?!

Мишка опустил взгляд. Внизу простиралась гладкая поверхность, похожая на матовое зеркало. Всем надежный на вид, крепкий пол, за одним исключением — при каждом движении по нему разбегались круги, как по воде.

— Где Эля? — первая мысль, и сразу вторая, тревожная. — Что с ней?

Мишка рывком приподнял голову. Ремень не дал ему сесть, он смог лишь слегка приподняться на локтях. Эля сидела справа от него на своем лежаке. Руки сжаты в кулаки, прижаты ко рту. Черные дорожки туши, как у грустного клоуна. Ресницы слиплись от слез. Увидев его движение, рванулась к нему, но Маг взмахом руки остановил ее порыв:

— Стоп, стоп, стоп! Вам, доктор, вставать к нему нельзя! Поверьте, все в полном порядке, и врач ему совершенно не нужен.

— Уффф! — с облегчением пробормотал Миха и уронил голову на изголовье. — Слава Богу, с тобой все нормально…

— Ох, Мишенька, — с глубокой жалостью прошептала Эля. — У тебя было такое лицо…

— Да ладно! — бодро улыбнулся Миха, вышло, правда, кривовато. — Уже всё пучком, всё супер!

Колдун поправил и без того идеальный узел галстука, он явно чувствовал себя неловко:

— Я, конечно, должен был предупредить вас, Миха, о том, что испытывает человек, когда вспоминает сразу, одним махом, всю прожитую жизнь.

Нос его смущенно поник, Колдун откашлялся:

— Я посчитал — ошибочно, сознаюсь, — врачебную вашу специальность талисманом, гарантом, надежно предохраняющим от таких потрясений.

Он чуть склонил голову в намеке на поклон:

— Прошу меня простить!

Умение приносить извинения явно не было его сильной стороной. Посчитав инцидент исчерпанным, он подошел к Михе и расстегнул пряжку «смирительного» ремня:

— Присядьте, но на пол не вставайте. Это не совсем пол. Это выстроенный мной барьер от ваших же воспоминаний. Наподобие естественного, о котором я говорил уже. Меня он держит.

Он посветил Михе в глаза фонариком, проверил реакцию зрачков на свет и остался доволен:

— Но к вам, господин доктор, тропность вашей памяти намного выше! Барьер просто прорвет. Да и Эля, человек вам близкий, может повлиять на его стабильность. Поэтому рисковать не будем. Каждый остается на своем месте.

Он повернулся к ним лицом. В нем мало осталось от того денди, с бритвенной складкой брюк, который потчевал их сигарами. Разве что только та самая складка. Полная собранность и отрешенность:

— Итак. Два с половиной месяца тому назад Создатель соединил две Божьи Искры.

— Господи! — досадливо сморщившись, начал было Миха. — Как вы уже с этими Божьими Искрами…

Но тут Колдун прищурился, присмотрелся к калейдоскопу воспоминаний, высмотрел необходимое, лишь ему понятное. Его рука метнулась вперед, мгновенно вытянулась, удлинилась невероятно и…

Миха услышал легкий всасывающий звук…

Прохладный воздух коридора для персонала. Миха шел мимо машин, выдающих «зеленку» — зеленую операционную форму, к курилке-балкону, единственному месту курения во всем недавно выстроенном монстре частной клиники «П.М.Ц».

Сознание его раздвоилось. Он совершенно четко знал, что сидит, не двигаясь, на этой психоделической кушетке Колдуна. И в то же время идет по коридору своей клиники. Он знал сегодняшнюю дату — 16 октября. Но одновременно сегодня был на дворе приятный весенний день 14 мая. Миха попробовал остановиться. Куда там! Как шел, так и продолжал идти.

Оба Михи — или же он был один? — точно знали, что сейчас произойдет. Из-за угла, возвращаясь с балкона, выпорхнула Эля. Они чуть не столкнулись.

— Привет! — пропела Эля колокольчиком. У нее всегда был чистый, чуть звенящий и очень добрый голос. И глаза. Тоже добрые, кокетливо-лукавые.

Миха, тот, что шел по коридору, просиял в ответ. Элька была необыкновенная. Всегда летящая, всегда с улыбкой, всегда любимая всеми… Ну, почти всеми. Многие бабы, конечно, завидовали страшно.

— Господи! — простонала Эля номер 2, или все же она номер 1? — короче, та, что сидела сейчас в кабинете Колдуна, рядом с Михой. Она утонула в своих ладонях, голос звучал глухо, явно умирая от стыда.

— Какая же я толстая-я-я! Не смотрите никто!

Мишка вновь ощутил дурноту. При всем своем раздвоении личности, физически он все-таки был в одном экземпляре. А Эли были две! Одна комментировала где-то за кадром. Миха ее не видел, но ощущал ее присутствие справа от него. А вторая — а может, первая? — стояла напротив него в больничном коридоре.

— Я ей точно симпатичен, — подумал тот Миха, и вспомнил этот Миха одновременно. — Хочет, наверняка, со мной трахнуться.

И действительно, у той Эли, что из воспоминаний, глаза потемнели и стали глубже.

— Ну, ты и жопа с самомнением! — прошипела Эля из настоящего, ее глаза потемнели и превратились в тигриные:

— Не хотела, не планировала и не собиралась с тобой трахаться!

И тут у Михи перехватило дыхание, с сосущим холодком в низу живота он понял, что невозможно утаить от Эли и Колдуна ничего из его воспоминаний. И с шальной мыслью: «А-а! Будь, что будет!» — припал в поцелуе к элькиным губам.

Они дрогнули и приоткрылись в ответном поцелуе.

Всамделишный, не из воспоминаний, Мишка отчаянно забился внутри Мишки из прошлого, пытаясь взять команду на себя и остановить действие — он точно знал следующую свою мысль из воспоминаний. Но куда там! Процесс пошел, как справедливо выразился в свое время Минеральный Секретарь ЦК КПСС, он же Сокин Сын, М. С. Горбачев.

Как и обещал Колдун, изменить воспоминания, несмотря на страстное желание, не было никакой возможности. И вот одна половина Мишки самодовольно подумала:

— Точно она меня хочет! Надо трахнуть!

А вторая половина напряглась и прикусила губу в ожидании реакции. И она не заставила себя ждать:

— Ты не просто жопа с самомнением! Ты чванливая, самодовольная и толстая жопа! Просто жопа, наконец!

Элю, казалось, подбрасывало в воздух от желания добраться до Миши. Впрочем, чем бы это закончилось, неизвестно — вместе с веселой яростью в ее глазах плескались и другие чувства.

— Стоп! — произнес Колдун тоном режиссера, отснявшего дубль.

И Миха с несказанным облегчением вновь обрел способность управлять собой, своими мыслями, чувствами. Теперь он смог посмотреть на себя со стороны. Лысоватый, полноватый… Но какой же он был счастливый, сколько внутреннего света, сияния от него исходило!

— Мы проводим обследование, — сухо обратился Колдун к ним обоим. — Не для того, чтобы вы, как дети, предъявляли обоюдные претензии к прошлому. Оно, в конце концов, уже случилось. И именно это прошлое привело вас к именно этому настоящему.

Он выждал паузу.

— Мы проводим анализ воспоминаний, чтобы выяснить, кто, когда, с чьей помощью и каким методом нанес Мише смертельный удар.

Он обвел их своим неуловимым взором:

— А именно, каким обрядом было запущено смертельное проклятие!

Цель была достигнута: сосредоточились, присмирели, а самое главное — вернулись в настоящее.

Прошлое — ведь очень опасная сущность. Засосет — не отпустит, и будешь блуждать по нему, живя прошлым до самой смерти, так и не распробовав вкуса настоящего.

— А почему мы начали с моих воспоминаний? — съехидничал Миха. — Почему не с Элиных? Может, причина в ее воспоминаниях? Может, этот магический убийца нанес удар с ее стороны?

— Может быть! — согласно кивнул Маг. — Но, рассуждая логически, намного больше шансов выявить преступника, начав с вас. Посмотрите сами, у Эли наиболее вероятная кандидатура — ее брошенный муж. Мотив для мести, безусловно, сильный: любимая женщина, жена, совершенно неожиданно сообщает, что полюбила другого мужчину и уходит к нему. Ревность, злость, боль утраты, обида — все это сильные чувства, способные всколыхнуть душу и поднять с ее дна все зло…

Колдун поднял указательный палец:

— Если душа есть! Это вовсе не непреложный факт… но об этом позже! Вернемся, Эля, к вашему мужу. У него есть намного более сильная причина для ненависти и мести, чем все перечисленные, взятые вместе — голод, своего рода энергетическая ломка. Под влиянием голода совершались самые жестокие преступления! Но! — Колдун в раздумье, морщась, стал разминать правый бицепс, как обычно массируют солдаты свои старые раны, ноющие перед плохой погодой:

— В мировой магической статистике процент мужчин, обратившихся за помощью к черным магам, очень мал, по сравнению со слабым, — он саркастически усмехнулся, — но прекрасным полом. Кроме того, господин доктор! Со стороны Эли всего одна вероятная кандидатура на роль преступника. Вы же, — Колдун наклонился и с улыбкой похлопал Миху по руке, — вы, господин доктор, со всех сторон окружены любящими вас людьми: ваша бывшая жена, ее отпрыск и, наконец… — драматическая пауза, — ваша теща!

Миха поежился. Теща, гранд-дама, твердой рукой управляла своей семьей, то бишь обширной семьей его бывшей жены, и, особенно в первые годы их совместной жизни, настойчиво пыталась руководить и его семьей тоже. Тяжелые бои с переменным успехом, скрытые рейды в тыл противника и прочие семейные радости, хорошо знакомые всем.

Колдун даже уважительно склонил голову:

— Вокруг вас, Миха, просто бурлит океан страстей! Раз! — Маг согнул мизинец левой руки. — Страшная обида женщины, оставленной после двадцати лет внешне совершенно благополучного брака. Это чувство само по себе энергетически сильное оружие, способное наносить раны, без обращения к магическим силам. Два! — согнут безымянный палец. — Злость невероятной силы со стороны ее отпрыска. Это, безусловно, и желание отомстить за свою мать. Но за этим якобы благородным фасадом кроется еще что-то, мне пока неясное, но очень темное…

Маг задумчиво пожал плечами:

— Не могу пока понять, но очень темное и жестокое. Я думаю, станет ясно после энергетической компьютерной томографии.

Он посмотрел на них и улыбнулся:

— А-про-по, вам, врачам, думаю, будет интересно посмотреть на трехмерную энергетическую томографию… Три! — пришел черед среднего пальца, — самый сильный и извечный мотив всех времен и народов! Деньги, Миха, деньги!

И его указательный палец выстрелил Михе в грудь:

— Что скажете, Миха? Ваша фирма, поток пациентов? Миха только пожал плечами:

— Господи! Все же деньги шли в семью! Я никогда не делал заначек, ни от кого ничего не утаивал. Кому из близких это могло помешать?

— А это мы сейчас узнаем, — согласно кивнул Колдун. — Но хватит пустых разговоров! Продолжим, пожалуй! Я вызвал к жизни именно это воспоминание…

Сцена застывшего поцелуя закружилась, понеслась каруселью, повинуясь взмаху его рук:

— …Потому что здесь вы оба находитесь в своем естественном энергетическом состоянии, но уже близко к границе перелома. Кроме того, эмоциональный подъем снял всю обычную защиту. То есть, соблюдены все необходимые условия для проведения энергетической томографии.

— Ну-с! — Колдуну не хватало накрахмаленного белого халата и, пожалуй, пенсне для полного сходства с профессором Преображенским. — Начнем-с!

Он подошел к кружащимся фигурам. Они вдруг отодвинулись друг от друга и понеслись вокруг Колдуна, каждый по своей орбите. Скорость вращения постепенно нарастала, воздух задрожал, словно горячее марево окутало вращающиеся фигуры, к дрожанию присоединилось низкое, вибрирующее гудение. От него, как от бормашины, заныли зубы, заставив Эльку зажать ладонями щеки. К гудению присоединился мерный стук.

— Это что — магический магнитно-ядерный резонанс, МРТ? — сыронизировал Миха. Но тут же прикусил язык.

Прямо на глазах их образы из воспоминаний стали меняться. Первой побледнела и стала истончаться кожа. Вот она истаяла вовсе, и стали видны обнаженные красно-бурые мышцы с идеальными контурами, сухожилиями и беловатыми футлярами фасций. Пульсирующие артерии, мощный, как секвойя, ствол аорты, хитросплетения неисчислимых капилляров, черно-синие вены.

Секунда! И вот уже исчезли и мышцы. Мелькнуло, через густое облако нервов, бьющееся сердце, сжатое мерно дышащими легкими, и тоже пропало. Гудение стало стихать, а вращение быстро замедляться, прекратился и металлический стук.

Стоп!

Элька восторженно ахнула. Два контура человеческих тел состояли из бессчетного множества пылающих чистыми цветами линий и плотных пульсирующих шаров теплого огня. В нижней части тела — красное пламя. Устремляясь кверху, оно меняло свой цвет на желтый, распускалось дальше зелеными листьями. Кончики листьев, истончаясь, голубели, становились небесно-синими. Лазурное пламя срывалось с них и розовым потоком уносилось в бесконечность.

Колдун переводил взгляд с одного контура на другой. Под движениями его рук области пламени то густели, сжимались и начинали вращаться в одну сторону, то, наоборот, бледнели, расширяясь, и меняли плоскость и направление вращения.

— Вайшамья? — с сомнением пробормотал Колдун. — Свадхистана…

В нижних частях энергетического контура обоих фигур загорелись два красно-желтых солнца.

— У-гу… — прищурился Маг. — Видите, нижняя свадхистана у вас обоих пылает, энергия идет вниз. Это и ожидаемо, конечно.

Он встрепенулся:

— Позвольте, позвольте… Аджна!

В обоих контурах забил вверх поток розового света.

— Ага! — вскричал Колдун. — А где же нижняя направленность?! Муланхара… Интересно, аджна не трансформирует энергию муланхары?! Нет, не может быть.

Он внезапно замолчал, по лицу пробежало озарение:

Абхаса-аварана! Да, конечно, абхаса-аварана! И, естественно, авидья. Два анвешамана, но почти отчаявшиеся и дошедшие до анади.

Колдун посмотрел на них с восхищенным любопытством и покачал головой:

— Могу вас обрадовать — до начала событий ваши эфирные тела находились еще в достаточно устойчивом состоянии. И это несмотря на невероятное потребление вашей эфирной энергии! Как вас такими темпами еще не высосали досуха, не превратили в энергетические «тени» — просто редкий клинический случай! Заслуживает публикации! Поздравляю, дамы и господа — вы Божьи Искры с огромным потенциалом!

Он развел руками:

— Наверное, здесь и кроется причина того, что вам ниспослано Прозрение! Учитывая, сколько вашей энергии было съедено, выпито и просто отобрано — вы оба великолепно выглядите!

Эля и Миха переглянулись — они так не считали. Последний месяц, после того, как произошел тот страшный скандал в семье Михи, их состояние постепенно, но по нарастающей, ухудшалось. Первым возникло давящее чувство вины. Оно не покидало ни на минуту и все усиливалось и усиливалось. Лишало способности думать, желать, радоваться жизни. Любить друг друга, наконец!

Чувство вины давило на плечи многометровым слоем соленой от слез воды. И двигаться можно было с трудом, как водолазы на дне моря, преодолевая его тяжесть. Лишь многолетний врачебный опыт спасал их от ошибок на операциях. И лишь знание жизни, и понимание того, что они остались одни, подвешенные в воздухе, зависящие один от другого, как сиамские близнецы, хранило их от ненависти друг к другу.

А если чувство вины и покидало их ненадолго, то только для того, что смениться чувством жалости. Жалости к себе, к своей, вдруг дотла сожженной жизни, к исчезнувшему, годами создаваемому комфорту, достатку, благополучию. Жалости к оставленным ими близким людям, которые никак не заслужили такого скотского, нечеловеческого отношения. «Мы выжгли вокруг себя все души напалмом» — кто из них это сказал, не помнили, да и авторство в данном случае не важно.

Они садились каждый вечер на балкончике своей наспех снятой квартиры и выговаривались один другому. Взаимный психоанализ. Сигареты (они тогда еще курили безудержно!) были для них, что бензин для машины.

Как сняли квартиру, честно говоря, не помнили. Это отдельная история. Зашли, быстро обежали комнаты, почти не вникая в гортанный речитатив хозяйки. Эля безостановочно говорила по телефону с другом своего мужа, объясняла, что совершенно невменяем, обложился ножами, точит их с перекошенным лицом. Квартиру она смотрела, но не видела — не до того ей было.

Миха взял на себя непривычную роль. Пытался осмотреться, но больше вслушивался в ее беседу. Потом махнул рукой, перебил ошалевшую от них хозяйку — сколько? Ни хрена себе! Скидка? Нет? Ну и ладно! Подписать договор у адвоката? Не вопрос!

Сграбастал плачущую Элю и убежал…

Сидели на балкончике все вечера, вели разговоры. Когда долгие — по пятницам весь вечер свободен. А когда и не очень, после «длинных» операционных дней. Работая с семи утра до двенадцати ночи, не очень-то поболтаешь, вставать назавтра снова в пять, ни свет ни заря.

Беседовали, выслушивали друг друга. Вдвоем, и луна напротив.

Рассуждали, убеждали. Убеждались.

Впрочем, и так было ясно, без размышлений: жалость и тяжесть вины — чувства разрушающие, а не созидательные. Они пригибают, давят к полу, хватают за руки. С ними не построишь, а только сам снесешь то, что еще их окружению снести не удалось.

А если посмотреть непредвзято? Со стороны? Не они первые, не они последние. История, которой столько же лет, сколько человечеству. Да, два уже не молодых, проживших свои разные, но как потом выяснилось, достаточно схожие жизни, вдруг увидели друг друга. Увидели после трех лет работы в одном отделении, после трех лет ровных, хороших и больше ну никаких отношений.

Ее вдруг увидел мужчина пятидесяти с плюсом лет. (Хотя, между нами, господа, какой же это «плюс»? В нашем возрасте это уже «минус»! ) Все еще обаятельный, остроумный, но издерганный, с напряженным лицом, постоянно висящий на мобильнике с его напряженными и беспрерывными звонками-разговорами. Очень нервный, лысеющий, чуть полноватый, но с еще пропорциональной и неплохой для его возраста фигурой.

Дом — полная чаша. «БМВ» под жопой, «Патек Филипп» на руке. Добавьте сами необходимые атрибуты успешной, в вашем понимании, жизни.

Врач. Генеральный директор им же созданной компании лечебного туризма «ИзЦеление». Деньги. Гостиницы. Полеты. Застолья переговоров. «Выходных точка нет». Двадцать лет счастливого брака. Жена. Забота, любовь, опека. «Старик, как тебе повезло!». Да, только это «повезло» досталось в боях. «Жизнь удалась», пойманная за хвост потом и кровью.

Только вот глаза у Михи, как сказал уже после всего один из друзей: «Сколько тебя ни видел, дружище, глаза у тебя были грустные, загнанные». Где же он был раньше?

А его вдруг увидела женщина сорока пяти лет.

Совсем недавно уверенно полневшая — толстевшая — старевшая, но резко свернувшая с этой проторенной тысячелетиями и миллионами депрессивных дам дороги. А сейчас изящная, помолодевшая. Да здравствуют сексапил и эстрогены!

С очень добрыми желтыми глазами, полными лукавства, завидущими, одним словом, глазами. Со звонким, чистым и очень приятным на слух голоском. Мать Тереза всех бездомных животных. Симпатия, обаяние и эмпатия. Безоговорочная любовь всего, ну почти всего, персонала. Очередной брак. Счастливый, благополучный, стабильный.

И обоих, как они потом выяснили, не покидало ощущение прожитой уже жизни, в сухом остатке которой уже не может произойти ничего нового. Легкое и комфортное доживание отпущенных дней, на радость детям и внукам:

«Миша, Миша! Иди сюда… Господи, вот ведь наказание… Деточки, идите, разбудите дедушку. А то ведь замерзнет в шезлонге. Пень старый!»

Скромное очарование буржуазии, господа!

А потом, неожиданно для них обоих, случился этот поцелуй. Хулиганский, лихо сорванный Михой, при полном попустительстве Эли.

Подумаешь, поцелуй! Кому из нас не приходилось целоваться украдкой, или на виду, трезвым или хмельным, мучаясь угрызениями совести или начисто без них? Согласитесь, бывало! Поцеловались и забыли. А может, и не забыли, а прошли чуть дальше по пряному пути греха. Ну и что? Ничего страшного, взрослые ведь люди! Все понимаем, все объясняем, и все находит у всех понимание. Если все шито-крыто, скрытно и с соблюдением необходимых условий и условностей. Взрослые ведь люди!

Что, теперь из-за такого пустяка всем жизнь ломать? Легкий трах, перепихон. Чистая физиология, помноженная на любопытство и на страстное желание не отпускать свою, уже и не то чтобы молодость, а хорошо выраженную зрелость. А то ведь отпустишь, а свято место пусто не бывает! И придет вместо зрелости старость. А это, господа, уже грустно!

И направляемые такими мыслями, поплыли они по ленивому и безопасному течению служебного романа людей в возрасте, умудренных жизненным опытом. Между прочим, и без особого желания. Случилось так, ну и ладно. Само пройдет.

Не проходило. Не разгоралось, но и не гасло. Вот и славно, удобное приключение. Немного греет кровь и разнообразит жизнь.

А потом никто из них, ни Миха, ни Эля не смогли ни вспомнить, ни объяснить, откуда налетел на них бешеный вихрь, свихнувшийся, сошедший с рельсов экспресс, который подхватил их, швырнул в безумие молодости и потащил неизвестно куда!

Сколько ни сидели на своем любимом балкончике, пытаясь вспомнить начало, определить момент своего безумия — не могли! Но он был! Оба были согласны в этом — да, был! Прогремел выстрел или же гром? А может, стрела мелькнула неслышно?

Никто из них, как ни старался, вспомнить не мог, как их сразила, притянула друг к другу некая могучая стихия, сопротивляться которой было так же бесполезно, как бороться с цунами. Единственное, что они успели, прежде чем волна накрыла их с головой и потащила за собой в водоворотах событий — посмотреть друг другу в лицо и сказать твердыми, лишенными сантиментов голосами:

— Мы взрослые, мудрые, и даже немного циничные люди. Мы хорошо знаем жизнь. Мы никогда не наделаем глупостей. Мы никогда не причиним боль любящим нас людям. Мы никогда не причиним вред нашим семьям.

И бурун обрушился на них.

Полетели со свистом дни, когда работаешь по семнадцать часов без усталости, просто потому, что видишь друг друга.

И есть не надо, потому что — зачем?

Сон вообще дело дурное, спишь только, чтобы прогнать быстрее прочь это немыслимо длиннющее время, когда не видишь его или её.

И назвать это время сном — значит погрешить против истины. Короткий период забытья, наполненный предвкушением встречи. Будильник можно и не ставить, все равно вылетишь из постели на час раньше.

Они взялись за руки, посмотрели друг на друга, подмигнули и прыгнули назад в детство. Беззаботное, счастливое, веселое детство первой любви.

Дела заброшены. Спроси:

— Эй, Миха, как там твой миллионный бизнес? Как туристы из России? Едут ли?

Тряхнет только головой в попытке вернуться в реальность, махнет рукой, просияет своим мыслям и побежит дальше. Искать ее. Давно не видел — минут двадцать.

— Эй, Эля! А как амбиции, карьера?

Остановится, улыбнется, пожмет плечиками со смехом малиновым:

— А, никак! Не знаю! — и побежит дальше. Искать его.

Давно не видела — минут двадцать.

Детство — это пора ошибок. Они и совершали ошибки, безумства, просчеты. Понимали, что за все в жизни, в том числе и за радость любви, надо платить.

Ну, когда это еще будет! А пока… пока живем бесшабашно, как дети.

А за возврат в детство цена очень взрослая: полная, без скидок и отсрочек платежей. Взрослые дяди и тети подошли, молча постояли, посмотрели на детишек. Перелезли через забор, прошлись по песочным замкам, захрустели под ногами игрушки…

Однако, хватит о грустном, господа! Вернемся из прошлого в настоящее. Как там Эля и Миха сейчас?

— А сейчас, — продолжил Колдун, — возвращаемся домой! Ремни на обратном пути можно и не пристегивать — тут уже никаких неожиданностей не предвидится.

— И что — это все обследование? — с подозрением спросил Миха. — Вы хотите сказать, мы закончили?

У Эли в глазах застыло выражение разочарования, как у женщины, которую соблазнили семидесятипроцентной скидкой на платья «Шанель», но вместо этого подсунули изделия фабрики «Большевичка».

— Ну, что вы! — с негодованием отмел подозрения Колдун. — Мы только начали! Мне хотелось, чтобы вы, так сказать, акклиматизировались, а я пока провел небольшую разведку боем! Согласитесь, было достаточно впечатляюще? — обратился он к Михе.

Пришлось согласиться — да, впечатлило, ничего не скажешь.

— Энергия ваших эфирных тел в Мире Памяти расходуется с огромной скоростью. Как кислород в баллонах неопытных ныряльщиков. — Он насмешливо прищурился. — Или, правильнее и стильно сказать на модном новоязе — дайверов? Суть не в этом. Энергию необходимо восполнить, иначе вас надолго не хватит. Начнется апатия, головокружение, амнезия…

Он улыбнулся:

— Попросту говоря, настало время ленча, дамы и господа, основательного ленча!

И немедленно Миха понял, как зверски он проголодался, в животе заурчало, и голова действительно закружилась.

— Я сейчас, наверное, слона съем! — простонала Эля.

— Увы, вынужден огорчить — слона не будет, — заметил Колдун, — но смею надеяться, ленч не обманет ваших ожиданий.

И он хлопнул в ладоши. Сверкающий мир мыльного пузыря мигнул, подпрыгнул и ринулся на Миху. Он вжал голову в подушку, зажмурив глаза и до боли стиснув зубы. Сейчас снова на него обрушится весь этот кошмар в одно мгновение увиденной, услышанной и прожитой жизни!

Он почувствовал легкий толчок, распирание в висках. Услышал всасывающий звук, с каким в ванне уходит вода. И все!

Он раскрыл глаза.

Шорох догорающих поленьев в камине, свечной полумрак, багровый отсвет пламени на стекле напольных часов в углу. Миха порадовался солидности паркетного пола в кабинете Колдуна: не дрожит, не бежит водяными кругами при малейшем движении.

— Дамы и господа! — Нина стояла в дверях в кружевном переднике и белоснежном чепчике. — Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста! — с интонациями «Джентльменов удачи» не к месту брякнула она.

Колдун досадливо поморщился:

— Сколько веков обучения — и все зря!

Посмотрел в их застывшие лица и добавил:

— Хорошо сохранилась, правда? Идемте, трапеза ждет, а это абсолютно недопустимо!

Столовая скрывалась за одной из дверей в уже знакомой им приемной. Комната была относительно небольшой, как раз такого размера, чтобы в ней могли уютно разместиться человек восемь за квадратным столом, покрытым темно-красной скатертью.

Собственно, больше в комнате ничего и не было: стол, восемь удобных стульев с подлокотниками и спинками, удобно изогнутыми под спину, а не прогибающими позвоночный столб под себя. Стены цвета слоновой кости, отраженный от потолка свет из спрятанных за карнизом светильников. Вот и вся обстановка.

— Прошу вас, располагайтесь! — жестом радушного хозяина Колдун пригласил их за стол. — У меня нет определенного места, так что располагайтесь, где вам удобно!

Эля и Миха сели, как школьники за парту, по одну сторону стола. Колдун, как учитель, занял место напротив, и сразу же потянул накрахмаленную белоснежную салфетку из начищенного до зеркального блеска серебряного кольца.

— В обеде все должно быть прекрасно, — перефразировала как-то Эля для себя слова великого русского классика, — и еда, и напитки, и сервировка.

Сервировка стола была слабостью Эли. Каталоги, музеи, магазины — могла стоять и смотреть. Покупать не обязательно. Но стол должен быть накрыт даже для завтрака. Элементарно: скатерть, фарфор, столовые приборы. Даже после шестнадцатичасового рабочего дня. Даже в пять утра.

Несомненно, сервировка этого стола получила ее полное молчаливое одобрение. Сервиз был необычайно изящен: тарелки тончайшего фарфора особого белого оттенка, края припорошены золотом и превращены мастером в кружева.

«Чуть вычурно, но в пределах хорошего вкуса», — решила про себя Эля. Столовые приборы выглядели массивными и внушительно возлежали на подставках подле тарелок.

«Серебро? — подумал Миха, и приподнял нож. — Да, похоже, серебро!»

— Рад, что вам понравилась сервировка, — поймал Маг одобрительный взгляд Эли. — У меня даже был небольшой конфликт по этому поводу с Де Ламери. Фирму характеризует довольно тяжелое рококо, и убедить выпустить вот такой, относительно удобный в быту, сервиз, представляло некоторые, э-э… трудности.

Он задумчиво, но довольно улыбнулся, а правая кисть описала в воздухе некое выкручивающее движение.

— Впрочем, — спохватился Маг, — негоже потчевать любезных гостей пустыми разговорами, вместо сытной трапезы. Нина, меню!

Двери распахнулись. В проеме, приняв позу уездного конферансье, застыла Нина с отпечатанным листком в руках.

— Ланч! — провозгласила она. — Принимая во внимание детективную подоплеку происходящего, а именно: любовная история, месть, деньги, руководство процветающей фирмой, заговор, наговор, вуду и простое колдовство, меню составлено по поваренной книге известного сыщика и гурмэ Ниро Вульфа. Итак! Первое блюдо: бразильский салат с омарами. Промежуточное блюдо: креветки по-бордолезски. Главное блюдо: телячьи птички в кастрюльке. Хлеб по Фрицу с маслом и овощами. Вино. — Нина откашлялась и выдержала торжественную паузу. — Вино: Шато Лафитт Ротшильд. Винтаж 1996 года.

Колдун поднял палец, прервав ее:

— Пожалуй, первый отличный винтаж после 1990 года. А с 91-го по 93-й я бы назвал откровенно слабыми. То есть, слабыми винами для левобережного Премьер Гран Крю! Продолжайте, Нина, прошу вас.

— Сортовой состав: Каберне Совиньон, Мерло, Каберне Фран, Пти Вердо.

Нина присела в полукниксене:

— В знак уважения к Великому Вину из напитков на стол подается только вода. Хозяин предпочитает норвежскую Voss, а вам я бы порекомендовала Oggi — содержание кислорода в ней в 25 раз выше, чем в обычной воде.

Она подмигнула:

— После обеда кислород вам точно понадобится! — и продолжила: — На десерт черничный грант.

Миха нервно прокашлялся. Он, безусловно, не был сомелье, но что такое Премьер Гран Крю, представлял. И сколько может стоить бутылка Шато Лафитт 1996, тоже!

— У меня вопрос к вам.

— Конечно! — благожелательно улыбнулся Колдун. — Слушаю вас.

Нина уже ввозила шуршащий шинами сервировочный столик. Негромко перекликались, позвякивая, бутылки с водой. В благородной отдаленности от них высился декантер с черно-фиолетовым вином, рядом с ним, на серебряном блюдце, лежала винная пробка.

Миха сплел пальцы, немножко подался вперед, выдавая неуверенность напряженной позой:

— Хотелось бы знать цену нашего визита, консультаций…

Он покосился на декантер.

— …прежде, чем мы продолжим. Видите ли, я не уверен, что смогу оплатить.

— Мы, — перебила его Эля, с воинственными нотками в голосе, сделав ударение на «мы», — мы не уверены, что сможем оплатить ваши услуги. И пристально посмотрела на Миху. «Я всегда сама оплачиваю свои долги», — говорил ее взгляд.

Эля всегда отличалась независимостью и твердым характером, для закаливания которого, казалось, сама Карма Судьбовна неутомимо создавала разнообразные ситуации.

Жизнь вела Элю непредсказуемым путем. То она неслась по магистральному равнинному шоссе, как сказали бы в Штатах — «интерстейт»; то вдруг устремлялась к горным вершинам неширокой грунтовкой. Кружила тропинкой, прыгала по уступам, в опасной близости от края пропасти, чтобы снова вывести в душистые долины.

Эля была младшим ребенком в семье уже состоявшихся врачей с именем, положением, репутацией и, как следствие, достатком. По советским меркам, даже и не достатком, а богатством: машина, две кооперативные квартиры. Мать — акушер-гинеколог. Работала на кафедре мединститута, работа уважаемая, но не хлебная. Не надо было — отработала в свое время оперирующим врачом, а потом всю функцию семейного добытчика взял на себя Элькин отец — хирург, и не просто хирург, а звезда. Именно для таких врачей припасены избитые выражения «хирург от Бога», «тонкие музыкальные руки хирурга», «наместник Бога на Земле». А почему избитые? Да потому, что правильные эти выражения, вот их и затаскивают частым употреблением.

Уж не знаю, какими судьбами оказался Элин отец на охоте вместе с высокопоставленными чинушами блаженной эпохи застоя.

Хотя нет! Могу догадаться: яркий человек, блестящий рассказчик, ходячее обаяние, не дурак выпить, при этом крепко «держать удар» и напоить других, да еще и врач, без которого не обойтись! Таким людям всегда было и будет место, что называется, «в обойме», при любом строе, в любой, отдельно взятой стране.

И идет себе охота установленным чередом: кто постреливает там, где егеря заботливо гонят на него зверя. Кто возлежит на импровизированных ложах в тени дерев, ведя неспешные разговоры, понятные только посвященным, под стопку — другую студеного хлебного вина, а разбитная челядь таскает угли, мангалы, звенит бутылками, укладывая их заботливо в ледяной горный ручей. Слышится гогот и звон рюмочек — это компания, разлегшаяся уютным кружочком подле костра, над которым в котелке вот-вот дойдет ушица, отмечает удачный анекдот.

— Ванька!

— А чевось, барин?

— А мне бы, вот чего-нибудь вкусненькаго, — неопределенное шевеление пальцами

— Понимаю-с-с! Момент!

А кто и удалился уже в специально отведенное и размеченное загодя местечко с многофункциональной официанткой Валечкой. Доказывает ей доходчиво, что «партия — наш рулевой»! Умиление, умиротворение разлито в воздухе вместе с ароматом цветущих вишен и гудением шмелей (смикшировано постановщиком действа до едва слышимого на заднем фоне).

И вдруг все это сминается, прерывается совершенно неуместной беготней, заполошными криками, бестолковой суетой холопов: «помочь, не помогу, но перед хозяином засвечусь, как бы помог».

— Петрович, Петрович где?!

— Какой Петрович?

— Да, хирург, врач! Блядь, мать вашу, быстро сюда его!

Пострелять и поучаствовать в беседах с официанткой Валечкой, как выяснилось, был приглашен и визирь некоего хана! Хан же правил сопредельным государством, известным своим прекрасным опиумным маком, не уступающей ему по качеству коноплей, и посему горячей дружбой с советской страной! Нет дружбы более прочной, чем построенной на совместных деловых интересах!

Визирь этот — мать его так! — вообразил себя крутым мачо. (Тут уместно заметить: не можешь пить — не мучай важный орган!). Стал стрелять с обеих рук из двух карабинов, ну и засадил себе жакан в бедро! Кровища льется, бледнеет — вот ведь, сукин сын! — на глазах. Аллаху уже шепчет помертвевшими губами. Помрет ведь, падла! Скандал! Международный скандал! Мы пригласили — мы за базар и отвечаем! А тут как раз урожай мака на подходе… со всех сторон сплошное неудобство!

Но тут — слава Богу! — находят Петровича, оттаскивают от дастархана, не дав закончить очередную байку, и бегом к басурманину! А Петрович-то на охоту приехал, а не раненых латать! У него с собой ничего нет, ну ровным счетом ни-чего!

И что вы думаете? Используя прокаленную на огне проволоку от пробки из-под шампанского, охотничий нож и суровую нитку с швейной иглой в качестве хирургических инструментов, а водку — для анестезии и дезинфекции, Петрович останавливает кровотечение, классно закрывает рану и спасает треклятого старпома ханского.

Респект и уважение всех народов Петровичу! А от хана лично — звание придворного врача и сабля, украшенная рубинами и прочими алмазами.

Очень интересная и многогранная личность Элин отец. Мог он по дороге в больницу проскочить мимо вокзала, пользуясь связями, прикупить вагон дефицита и, проехав еще полкилометра, выгодно перепродать. И тут же прооперировать, скажем, рак головки поджелудочной железы, выполнив успешно сложные обводные анастомозы.

И весь этот рассказ о лихом и легендарном Петровиче на самом деле служит лишь одной цели — дать описание той генетики, той смеси куража с лихостью, а интеллекта с трезвым расчетом, которую в полной мере унаследовала от отца девчонка Эля.

Так и текла у них жизнь, пока не притащила девочка Эля домой ужа. Она с рождения обожала животных. И заполз этот уж за пианино в поисках политического убежища. На третий день его затворничества хнычущая и ноющая Элька достала брата свои нытьем до такой степени, что он, шепча неприличные слова, в одиночку отодвинул тяжеленный инструмент от стены. И вместе со злополучным ужом появилась на свет божий и некая картонная, пухлая папка. Которую и подняла с пола Элькина мама.

Помните? Советские папки, на обложке которых пропечатано крупными черными буквами устрашающее слово «Дело №…» с завязками из тесьмы. Почему именно «Дело»? Неужели нельзя было подобрать другое, менее прокурорское название? Нет, господа, нельзя! Все в Советском Союзе должно было постоянно напоминать гражданам о бренности и недолговечности — увы! — их свободной жизни.

А в папке действительно оказался материал, если и не уголовного, то, безусловно, предосудительного характера. Это была история любовного романа её отца. Трехлетнего к тому времени романа.

И привычная жизнь кончилась, распалась. Поезд умчал отца с его молодой новой женой в далекий Город, где они и живут вместе до сих пор. Тридцать пят лет уже минуло с той поры, дай Бог им так и продолжать, долго и счастливо!

Эльку с десяти лет воспитывала мать.

Говорят, что мать-одиночка растит будущую мать-одиночку. Никто не знает, так ли это, но Эльку готовили ко всем тяготам жизни, к самостоятельности, независимости, в том числе и материальной. Она прошла полный курс молодого бойца. Если надо, могла сыграть на рояле, вышить крестиком, заштопать, бегло отпечатать на пишущей машинке, приготовить из ничего полный обед на десять человек и одновременно убрать весь дом.

Мама взялась было воспитывать у дочери бойцовский дух, но быстро поняла — ничего воспитывать не надо, силы характера, смелости, решительности ее дочери было не занимать.

Элька любила рассказывать, как однажды летом она с компанией таких же десятилетних, бесполых еще ребят, шла купаться к арыку. Пробирались к нему по раскаленной железной трубе, которая выводила к бетонной опоре в центре канала. До воды метра три. Вода течет довольно быстро, бурлит течение, что под водой не видно. Торчат ли там голодные колья арматуры? Или бетонные блоки едва не доходят до поверхности? А может, дно — вот оно, прыгнешь и сломаешь голову? А может, нет ничего, чистая, глубокая, прохладная вода? Нет никакой возможности узнать, только прыгать.

Элька скидывает с ног сланцы, поднимает их, прижимает на секунду к груди. Решительно выдыхает, размахивается и изо всех сил закидывает их на другой берег. Всё! Назад по раскаленной трубе не пройдешь — сожжешь ноги!

Вся команда осталась стоять на берегу и с любопытством смотрит на свою лидершу. Даже в носу не ковыряют. Притихли.

У Эли один только путь — вниз. Она еще раз выдыхает, гася холод в животе и дрожь в коленках, и летит головой вниз. Вода оказалась глубокой, чистой и прохладной.

С тех пор, когда надо было принять сложное, непростое решение, Эля говорила:

— Я уже бросила тапочки на тот берег!

Избыток самостоятельности, в сочетании с добротой и сильным, решительным характером, может привести к неожиданным последствиям. И приводил.

С завидным постоянством Эля порабощала, подминала под себя всех своих довольно многочисленных мужей и… сажала их себе на шею.

Первый брак, наверное, можно и не считать — детский еще брак, по любопытству. Как это: фата, гимн, кольца, свидетели? Платье — самое главное!

Брачная церемония закончилась, любопытство быстро насытилось, первый опыт семейной жизни можно было бы считать благополучно завершенным. Но, как это часто случается в ситуациях с участием двух молодых, беспечных и разнополых голов, инстинкт предохранения еще не стал безусловным.

Эля вышла из брака беременной и необычайно удивленной этим обстоятельством. Вопрос об аборте не стоял, мать-гинеколог и слышать не хотела:

— Аборт в первой беременности! Станешь потом бесплодной на всю жизнь! Даже не думай! Ребенка мы с бабушкой вырастим, родишь — и продолжишь учебу. Ничего страшного!

К этому времени училась Эля на первом курсе мединститута. Училась она всегда хорошо, во всем стремясь быть первой, и в учебе тоже. Гордыня, знаете ли. Школу окончила с золотой медалью, и поступила легко. Мамина должность на кафедре акушерства и гинекологии поступлению не помешала, как некоторые могли бы ожидать. Действительно, родила, скинула дочку в заботливые бабушкины руки, и побежала снова в институт. Словом, покачало их житейскую лодку недолго на стремнине, и вновь поплыла она по неспешному течению.

Все шло своим чередом, включая учебу, вечеринки, свидания (не ушла же она в монастырь!). Дочка росла на удивление тихая и рассудительная. Отец ее ни разу не видел, желания такого, видимо, не имел, никто этому и не препятствовал бы. Алиментов не платил, да и не надо! И где он пребывал — остался ли в городе, или подался куда, никто не знал, и никого это не интересовало.

Но в это время стали проявляться отдаленные последствия судьбоносного решения М. С. Горбачева и советского правительства в очередной раз загнать пинками страну и народ в светлое будущее.

Позволю себе небольшое отвлечение, дамы и господа! Странная ситуация сложилась в этой удивительной стране — России. Что бы ни происходило в ней, какие бы общественные катаклизмы ее ни сотрясали, Россию характеризует в любое время одна константа: неизменно темное прошлое, всегда — светлое будущее, и при этом полное отсутствие настоящего.

В республике, еще советской, но уже уверенно вставшей на рельсы мусульманской самостийности, где жили Элька и ее семья, стало возрождаться национальное самосознание. Говоря иными словами, в воздухе запахло большой национальной резней.

Эля, уже молодой специалист, врач-гинеколог, стала осваивать новые, совсем не смежные специальности.

Как, услышав в отдалении шум ревущей, неуправляемой толпы, кожей почувствовать направление ее движения и успеть уйти в сторону, прежде чем она сомнет тебя.

Как готовить коктейль Молотова и быть готовой забросать бутылками с горючкой мародеров, если они в безбашенном угаре повернут к дому.

Как привыкнуть к тяжелому запаху сырой крови из подворотен.

Как не сойти с ума от страха за своего ребенка, слушая нескончаемый шепот сплетен про расчлененных, изнасилованных и раздавленных грузовиками детей.

Они успели вырваться из города в последний момент, в чем были, в том и вскочили в попутку Судьбы. Мама, бабушка, Эля и Черешня (так Эльке нравилось звать свою Наташку). В руках только кейс с документами, по карманам рассованы наличные, теряющие ценность быстрее, чем их поезд добирался до очередного пахнущего шпалами полустанка.

А не теряющие своей ценности серо-зеленые бумажки вшиты умелой Элькой в разные, трудно заметные тайники женского костюма. Только бумажек этих кот наплакал. Жадная до них Москва смахнет в секунду и даже не заметит такой малости. А если и заметит, то только чтобы обронить с брезгливой гримасой:

— Во, нищета! Понаехали, голодранцы! — и передернуть плечиком.

Гримаса брезгливая, а руки у Москвы цепкие — вцепятся и в один-единственный доллар, с подкладкой вырвут из кармана.

В Москве планировалось быть проездом — дальние родственники не только подыскали им место по специальности в Подмосковье, но даже предложили приютить у себя для москвичей широта немыслимая! — прозрачно намекнув: на пару дней, не больше.

До родственников добрались к вечеру. Жили они на Ленинградке, недалеко от центра, в сталинском доме. Квартира обширная, им предложили довольно большую комнату, да и прием был теплый. На следующее утро Эля собралась с Черешней в «Детский мир», конечно. Погода была комфортная, хороший летний московский денек.

Элька чувствовала себя прекрасно в хлопковом костюме под леопарда, узкая обтягивающая юбка, короткий пиджак в талию, изящные лодочки на «шпильках». Хороша собой, ничего не скажешь: мужики оглядываются, облизывают взглядами. Веселая Черешня бодро прыгала рядом, плотно зажав мамину руку в своей крепкой ладошке, и болтала без умолку, не прерываясь даже на вдох или выдох. Ей было хорошо и спокойно в этом мирном городе. Но почему-то Элю не оставляло знакомое чувство опасности, готовой обрушиться на них из-за угла толпой обкуренных придурков.

— Господи, что с тобой? — прошипела Элька, злясь на себя отчаянно за эту зажатость, въевшийся в кожу страх. — Теперь всю жизнь будешь шарахаться, как параноик, от любого шороха?!

За углом мощно взревел дизель, в груди рокотнул резонансом звук двигателя. Сизый выхлоп солярки выполз из-за угла, в нем качнулось длинное дуло пушки, лязгнули по бетону мостовой гусеницы, оставляя после себя белые рваные раны. Головной танк повел за собой колонну по шоссе к центру Москвы. Черешня села на асфальт и зарыдала.

— Мама, мама, — кричала она, задрав голову и обняв Элькины колени, — война идет за нами! Война идет за нами!

В Москве стоял летний день девятнадцатого августа 1991 года.

Война действительно шла за ними по пятам, как, впрочем, и за многими перепуганными гражданами, брызнувшими в разные стороны от осколков рухнувшего СССР. Война, как образ жизни, стала неотъемлемой частью постсоветской действительности.