Бесплатный фрагмент - Дуремары перестройки

ДУРЕМАРЫ ПЕРЕСТРОЙКИ

Предисловие

Мне всегда хотелось написать о ком-то из достойных людей, найти, так сказать, героя нашего времени. Это всегда было модно — не я первый начал.

Но после долгих безуспешных поисков понял: достойные люди из нашего захолустья исчезли.

То ли вообще перевелись, то ли куда-то переехали.

Стал перебирать в памяти всех тех, кого встречал в своей жизни. Начал с уважаемых и по нынешним временам успешных. Получил весьма неожиданный результат: тот хапуга, тот ворюга, тот наглец а тот подлец. В лучшем случае приспособленец.

Времена у нас не геройские, что ли?

Вот в телепередачах достойных людей каждый день показывают. Там они чаще всего и кучкуются.

Поделился как-то среди собратьев по перу невеселыми раздумьями. Мне говорят: напиши о президенте — оценят, похвалят, да и сразу станешь уважаемым.

Ну а чего я о нем могу написать-то?

Я ведь с ним за одним столом не сидел, в подъезде не курил, в карты в дурака не играл.

Вы скажете: а причем здесь это?

А все при том же! Ведь по тому, как человек держит рюмку, как он смачно курит и травит анекдоты, остается в дураках, и можно в полной мере оценить все достоинства и недостатки. А писать понаслышке… Там и без меня найдутся те, кто напишет.

Прогнутся даже те, кого и рядом никогда не было. Есть же такие художники, которые с фотографий портреты рисуют. А фото самое удачное и даже подретушированное выбирают. И вот у них не портрет, а икона получается.

Нет, это не мое.

К тому же мне хочется написать не просто о достойном человеке, а и о хорошем одновременно, а быть президентом и одновременно хорошим человеком весьма проблематично.

Во-первых, всем никогда не угодишь.

Во-вторых, некогда президенту быть хорошим; он же должен пахать, как раб на галерах. Видел я по телеку, как он на Конституции клялся народу служить до изнеможения.

Так что президента в сторону пока отодвинем, чтобы не мешал обозревать местный пейзаж.

Отодвинул.

Горизонт хоть и стал шире, но не помогло — ну нет героя моего романа!.. О себе писать вроде рановато, не дожил еще до маразма. Решил уже похоронить свою идею.

Но вдруг на моем горизонте появился человек. Не сказать, чтобы очень достойный или какого-то геройского вида, да и в хорошие люди его можно записать с некоторой оговоркой. Но не написать о нем было просто нельзя.

ЗНАКОМСТВО

Первая наша встреча произошла в известной городской забегаловке с оригинальным названием «У Потапа». Говорят, там еще при царе был шинок, который сразу после революции прикрыли, но ненадолго.

Не раз закрывали это заведение и в советское время, но, словно Феникс из пепла, оно вновь и вновь возрождалось, хотя слегка меняло профиль.

В двадцатых это был рабочий буфет артели «Красная стелька», в тридцатых чайная, после войны рюмочная.

В шестидесятых рюмочную переименовали в закусочную, но это, кроме намека на необходимость закусывать, ничего не меняло.

Последний раз заведение прикрыли в восьмидесятых после указа Горбачева по борьбе с пьянством. Однако после провала кампании оно вновь воскресло, да еще под своим первоначальным названием. В городке такую живучесть отметили шуткой:

— После Потопа встретимся «У Потапа».

Под нависшими сводами в воздухе висел букет из ароматов пива, копченой рыбы, табака и еще каких-то резких приятных запахов неизвестного происхождения. Ярким пятном выделялась картина неизвестного художника.

Взяв бутылочку «Мартовского», я подсел к столику, где уже сидел коренастый мужичок средних лет. На разговоры меня не тянуло, и поэтому я решил мероприятие не затягивать. Мужичок внимательно посмотрел на меня и перевел взгляд на бутылку:

— Предпочитаешь темное?

— Да, — односложно ответил я.

— А я светлое. — сообщил он и после небольшой паузы весьма доверительно добавил: — Светлое пиво вызывает у меня светлые мысли, а темное — темные.

Аналогия мне понравилась.

Тут он вздохнул и произнес:

— Надоела мне эта жизнь… но она мне нравится.

От такого мягкого парадокса интерес к соседу по столику у меня возрос, и я полюбопытствовал:

— И давно это у вас?

— С самого рождения.

Оставалось выяснить, что именно с самого рождения — надоела жизнь или же она ему нравится.

Но я решил не форсировать события и не уточнять. Тем более, что такая форма общения с элементами недосказанности мне импонировала. Видимо, его она тоже устраивала. Почему-то вспомнился Володя Ульянов и его знаменитая фраза — «Мы пойдем другим путем». Перед мужичком стояли четыре пустые бутылки из-под «Жигулевского» и меняя тему задал вопрос по этому поводу:

— Как идет, нормально?

Тут он выдал фразу, достойную, чтобы ее запомнить, а может и записать:

— В отличие от людей с большими желудками, я могу выпить столько же и со своим маленьким.

Позже я узнал, что начало фразы: «в отличие от людей…» — это фирменная самооценка моего собеседника. Так он противопоставлял себя обществу, когда с ним был совсем или не совсем согласен.

Вдруг мимо нас проплыло небрито-лохматое существо с заплывшими глазами и кружкой пива в волосатой руке. К привычному букету ароматов добавилось что-то невообразимое. После небольшой задержки дыхания мой визави философски осветил событие:

— Вот так всегда. Портит воздух один, а настроение портится у многих.

Это было произнесено спокойным, даже несколько менторским тоном. Но тут голос его чуть оживился и он представился:

— Василь!

— Алексей.

— Снетков! — гордо добавил он, — а ты, значит, Алекс…

— Можно и так.

Так состоялось мое знакомство с человеком, явно соответствующим призыву:

«Не проходите мимо!»

Разведданные

Что Василь личность яркая и незаурядная, я почувствовал сразу. Городишко у нас маленький, и разузнать о нем мне не составило большого труда. Информация оказалась весьма противоречивой, хотя после его высказываний этого следовало ожидать.

В наш городок Снетков приехал откуда-то после развода с женой — то ли с первой, то ли со второй. Снимал комнату и работал снабженцем на пищевом комбинате. Там у меня было много знакомых и при случае я решил узнать о нем побольше.

Случай не заставил себя ждать. На одном юбилее я встретился с Леонидом — начальником отдела снабжения этого комбината под чьим началом работал Василь.

Лишь только я произнес фамилию Снетков, лицо Леонида изменилось не только по форме, но и по цвету.

— Нам этот Снетков — вот где сидит! —

он резким жестом рубанул ниже подбородка

— От него у нас одни неприятности!

После такого яркого предисловия Леонид поведал мне несколько историй из бурной производственной деятельности предприятия. При этом дал весьма объемную характеристику «деловых качеств» Василя.

— Для испытаний образцов новой продукции нашей лаборатории нужен был препарат получаемый из крови кроликов, да не у нас а в Австралии. Требовалось на год всего-то пятьдесят граммов. А Снетков решил, что в заявке опечатка, ведь мы химикаты тоннами закупаем, и переправил граммы на килограммы.

— Ну и что потом?

— А потом было то, что когда нам счет пришел — все за головы схватились: препарат-то по стоимости дороже золота оказался!

Левый глаз приятеля задергался от воспоминаний, как после этого ляпа они спасали комбинат от экономического краха. Леонид хлопнул рюмку и закусил огурцом.

— А вот еще. На днях в новый цех заказали в качестве спецодежды сто поварских комплектов: брюки, курточки и колпачки белые. Ну как на атомных станциях, видел?

Я кивнул.

— Так вот, он привез солдатское нательное белье с армейских складов — кальсоны с завязочками. Еще и хвастал, что на колпаки прапорщик десяток простыней бесплатно выделил. И за то, что он предприятию деньги сэкономил, ему премию надо выплатить!

Леонид нервно дернулся, потянулся к бутылке и залез локтем в салат. Тихо матюгнувшись, он продолжил:

— Вот так всегда. Как только вспомнишь этого гада, его наглую рожу — обязательно во что-нибудь вляпаешься.

А история с цементом?

Это же анекдот!

Я был весь во внимании, так как почувствовал именно в ней и будет раскрыт главный антагонизм к моему будущему герою.

— На нашего директора наехала санитарная комиссия за то, что у нас емкости предварительной очистки пропускают в грунт кислотные стоки. Вскрыли — бетон трещины дал.

Директор нам дает срочное задание: достать самый крепкий из существующих цементов.

Весь отдел ищет. На железобетонных заводах наивысшая марка — 500. Кто-то в метрострое надыбал аж марку 1200!

И тут Снетков заявляет, что он может достать цемент марки 20 000!

Естественно, ему никто не верит. И тогда он предлагает мне поспорить на бутылку коньяка, что такая марка имеется. Нам разбивают руки, и этот Вася или, как он сам себя величает, Василь, снимает трубку, набирает номер и спрашивает:

— У вас цемент марки 20 000 есть?

Ему отвечают:

— Есть.

Он победно смотрит на меня.

— А купить его можно?

— Можно. Сколько вам надо?

— Ну… тонны полторы.

На другом конце провода небольшое замешательство, а потом растерянный голос лепечет:

— Да у нас на весь Советский Союз столько идет…

Нет, ну ты понял? Это стоматологический цемент для пломбирования зубов оказался! И теперь он с этой бутылкой ко мне каждый день вяжется — спор ведь был о том, что такая марка все же существует.

Заколебал!

Через неделю я случайно услышал разговор о Снеткове в раздевалке городской бани. Говорили то ли профсоюзные, то ли партийные боссы местного пошиба. Потягивая пиво, пузатый, кривоногий мужичок с борцовской шеей, рассказывал о трудностях идеологической работы: — Главная причина, появившиеся в массах подозрительные личности… — и тут снова прозвучала фамилия Снетков.

Сначала я прослушал одну из известных мне историй, а далее последовала новая информация:

— В нагрузку к дефицитным насосам снабженец Снетков получил на базе Главснаба несколько аппаратов ИОО-3 душанбинского производства. А ведь вполне мог в качестве нагрузки взять что-нибудь попроще — лопаты или грабли, например.

Но Снетков утверждал, что эти аппараты просто архи необходимы нашему предприятию. Оказалось, что ИОО-3 — это не что иное, как аппараты для искусственного осеменения овец третьей модели!

В результате весь трудовой коллектив комбината, забыв про плановые показатели, неделю смаковал прелести искусственного осеменения.

Я прыснул, кривоногий с подозрением посмотрел на меня и продолжил:

— Нет, ну как тут можно работать, когда вредители вокруг! — эмоционально продолжил рассказчик, — люди три месяца не получая зарплату из последних сил продолжают выполнять производственный план, а он ходит и с серьезным видом успокаивает:

— Трудитесь ребята — Бог вам воздаст!

Кривоногий поперхнулся пивом и бурно закашлялся, кадык забегал зигзагом по его внушительной шее. Я понял, что и этому идеологическому «борцу» мой новый знакомый поперек горла стоит. Мне становилось все интереснее и интереснее.

Рекогносцировка

Чтобы лучше представить время и место действия, я должен сделать маленькое отступление.

Место действия — небольшой уездный городок рядом с северной столицей.

Время действия — начало 90-х годов XX века.

Тяжелые перестроечные годы переходили в не менее тяжелые времена реформ. Годы шли, а страна по ним буксовала. Трудно было всем, особенно руководителям всех мастей, впавших в ступор — от таких быстрых и внезапных перемен у одних мозги скрипели, а у других вообще скрипеть было нечему.

Силы и ресурсы страны были брошены на борьбу с пьянством. Народ яростно и довольно искусно сопротивлялся. Изнурительная борьба приводила к негативным результатам. Заводы и предприятия не выполняли планы и даже останавливались. Сам народ объяснял причину просто: все кругом застыло потому, что весь народ стоит в очередях за водкой.

Водку давали по талонам — две бутылки на месяц. Но главная пакость состояла в том, что, талоны действовали лишь в течение указанного на них срока. Потому в начале месяца на предприятиях резко увеличивалось количество прогульщиков. Отпрашивались по личным делам: хворали родственники, ломалась сантехника…

Шустрые бабки шныряли по городу, производя сложные обмены: талоны на водку — на талоны на сахар, талоны на мыло — талоны на водку. Все это напоминало времена карточной системы конца сороковых, которые эти бабули еще помнили.

В магазинах, кроме пустых прилавков, грязи в углах, тощих котов и скучающих продавцов ничего не было. Если кому что и перепадало, то только тем, кто вставал с петухами и попадал в первую десятку. Именно тогда народ предложил переименовать авоську в нехераську. Зато вдоль магазинов с затравленными взглядами стояли люди, продававшие все подряд — от носков и пустых трехлитровых банок до шуб, отдающих нафталином.

Озадачивали отдельные индивидуумы, сидевшие на ступеньках магазинов с рукотворными табличками из картона, на которых фломастером было выведено: «Куплю $».

Именно тогда появились определения денежных знаков «зеленые» и «деревянные». Все это напоминало времена НЭПа, которые мы знали только по фильмам.

Предприятия мучили взаимные неплатежи. Деньги гуляли неизвестно где. Чтобы как-то выжить и рассчитаться с рабочими, руководители стали заниматься бартером: вы нам металл — мы вам колбасу, вы нам масло — мы вам уголь. А это уже напоминало эпоху натурального обмена из очень далеких времен, которые мы изучали по учебнику «История древнего мира».

Вот в такой исторической круговерти ошарашенные коммунисты-чиновники четвертого или пятого призыва пытались перестроить недостроенное. Выделялись те, кто под эти призывы бросили остатки сил на то, чтобы куснуть, отрубить или отхватить от общего пирога.

Как потом выяснилось, сил им хватило на многое.

Простые люди роптали, но все еще не верили, что это уже финал. Никому не хотелось признавать себя дураками, ведь призрак коммунизма уже так истощал, что больше походил на призрак голода.

Спасали до конца не порванные связи с землей: люди бросились возделывать те шесть соток, что им были выделены на окраинах. А самые предприимчивые граждане заводили на своих лоджиях и балконах кроликов, кур и даже поросят.

Народ не жил, а выживал.

Вечерами смотрели телевизор. Депутаты Верховного Совета поливали друг друга словесными помоями. Начали критиковать и власть: «Сколько можно смотреть на этих преступников? Надо бы уже им что-то и сказать!»

Я тоже думал по этому поводу думал и если бы меня пустили на трибуну я бы точно высказался:

Во мне патриотизма килограммы,

И этих килограммов не чуть-чуть.

Имею многотонную программу,

Что давит,

давит

голову и грудь.

Как в этом мире все несовершенно!

В какой-то жиже плещется страна,

Исправить срочно надо, непременно,

Иначе все!

— Иначе нам хана!

Разброд в умах, как будто все в разводе,

Одни шатания кругом

— туда-сюда,

Единства нет в моем родном народе

И это наша главная беда.

Нужна единовластная идея,

Единый стяг — не скопище знамен,

И я ее давно в душе лелею,

И выставляю вам ее на кон.

И это надо делать очень срочно:

Одновременно бросить воровать!

И все само решиться — это точно,

И сразу станет всем всего хватать!

Страна, которую все еще называли Советским Союзом, двигалась к развалу. А демократия на западных рубежах подкрадывалась все ближе и ближе. Прибалтийские республики, как и страны бывшего соцлагеря, самоопределялись.

В народе грустно шутили: наш лагерь становится все меньше и меньше. Вслед за берлинской стеной стал быстро разрушаться пресловутый «железный занавес». Советские люди стали узнавать ужасающие вещи из нашей новой истории.

Поток информации рухнул на голову рядового обывателя. Политические дебаты, суровая изнанка жизни, вывернутая молодыми репортерами, и томная игра актеров бразильских и мексиканских сериалов сглаживали общую неудовлетворенность. Задача СМИ того времени — отвлекать народ от политики. Хлеба было мало — зрелищ полно, но «хлеба» становилось все меньше и меньше… Общая неразбериха коснулась и нашего городка. Но все было довольно тихо.

Выдающихся людей в нашем городке не было. А у не выдающихся, мнения никто не спрашивал. Поэтому людям приходилось брать все, что было можно снять сверху, и выкапывать то, что еще осталось внизу. Выкапывали картошку с совхозных полей, а сверху снимали электрические провода, сдавая их в пункты приема цветного лома.

Короче, даже в нашем захолустье скуки уже и в помине не было.

КУЛЬТПОХОД

Наш городок уже два века стоял на большой дороге и имел дореволюционную характеристику — сорок кабаков и одна церковь.

За семь десятилетий строительства социализма внешне он изменился, но дух придорожного города в нем проживал. Число кабаков значительно уменьшилось, но народ приспособился — не менять же обычаи в угоду временщикам от политики. С местами проведения «культурного досуга» в городе проблем не было.

В хорошую погоду с походным набором: пузырь, стакан и закусон — народ перемещался в затененные дворики, на пляжики у реки, а по вечерам и на детские площадки.

В зимнее время ютились на тесных кухнях, где проходили обсуждения политических и местных проблем. Последние касались особо тонких технологий производства и переработки продукции.

Жены, заглядывая на кухню, поражались специфическим терминам, звучавшим в горячих дебатах: сорбенты, присадки, гидролиз.

Дело в том, что в городке было несколько высокотехнологичных предприятий. Поэтому кустарное производство убивающего скуку зелья здесь было не в чести. Зачем разводить эту мороку, если на родном предприятии можно разжиться спиртом или содержащими спирт растворами. Любимой присказкой горожан было:

Н2О девиз не наш.

Наш — С2Н5ОН!

В городе уважали специалистов с химическим уклоном, способных определить по оттенкам степень опасности раствора. Особенно был известен лаборант пищекомбината Миша по прозвищу ОТК. На импортном оборудовании он мог очистить любую спиртосодержащую смесь. За простую очистку Миша брал пятую часть исходного материала, за сложную — треть. Качество было гарантировано, ведь пробу Миша всегда снимал сам.

Но, как говорится, в семье не без урода. И были, были люди, которым такое культурное общение было совсем не в радость. На роль урода претендовала местная интеллигенция. Свой досуг они пытались разнообразить как могли. Два-три раза в году в городской Дом культуры заезжали артисты среднего пошиба. Два раза в году в выставочном зале проводились выставки местных художников и скульпторов.

Вот на такую выставку я погожим осенним днем и отправился. Там и состоялась очередная встреча с нашим героем.

Новая встреча

Поднявшись на второй этаж, в лекционный зал общества «Знание», я увидел расставленные стенды и пару притаившихся скульптур в углах.

Застывшую экспозицию оживляли несколько вяло передвигавшихся посетителей, явно убивавших здесь время. Один из посетителей явно выделялся, так как вел себя странновато. Он резко переходил от одной картины к другой, застывал, делал какие-то несуразные движения, из которых самым понятным было почесывание в затылке, что-то бормотал и переходил к следующему стенду.

В этом посетителе я сразу узнал Снеткова. Подойдя ближе, встал за его спиной. Почувствовав это, он мельком взглянул в мою сторону, но, видимо, не узнал. Я вежливо поздоровался, на что он кивнул и продолжил изучение «шедевра» местного живописца.

На картине был изображен зимний пейзаж с двумя невзрачными кустиками на фоне безбрежной белой равнины. Видимо, у художника белая краска имелась в избытке и он размашисто измазал ею кусок холста размером метр на метр.

Следующим был тусклый невзрачный пейзаж, но уже в сероватых тонах, видимо живописцу удалось разжиться черной краской, которую подмешал в белую.

— Свежо… — негромко произнес Снетков, — даже очень свежо.

— Да чего же здесь свежего? Грязь одна, — возразил я.

— Да нет, судя по дате написания — очень свежо…

Действительно, дата указывала на то, что картина была завершена за день до открытия выставки. Пейзажист явно был нацелен на количество работ и определение «выдающийся» относил к тем творцам, кто выдал на гора больше работ.

Мы прошли к полотнам следующего автора, представившего любителям изящных искусств галерею портретов наших современников. Сверху шла надпись «Гимн трудовому человеку». Это были сплошь герои труда, которые своим слегка озверевшим видом показывали, что выполнить пятилетний план в четыре года для них семечки. Вспомнился плакат висевший у моей бабушки в глухой деревне с радостными лицами доярок. Здесь радостных лиц я не заметил.

Завершал экспозицию автопортрет художника.

— Не сомневаюсь, что кто-то в его в роду был гениальным, — заключил Снетков, вглядываясь в лицо художника

— Одно жаль, что он унаследовал от даровитого предка лишь высокий лоб.

— Где написано, за ним ничего нет — добавил я.

Снетков резко повернулся и внимательно посмотрел на меня:

— Мы, кажется, с вами где-то встречались?

— Алекс, — подсказал я, вспомнив, что именно так он окрестил меня во время первой встречи.

— Да-да, припоминаю…

Василь протянул мне руку.

— Рад тебя видеть, дружище!

Настроение мое улучшилось, у него, я понял, тоже. Мы уже не так внимательно смотрели на полотна, переключившись на обсуждение темы выставки «Роль живописцев в осуществлении перестройки».

Завершали экспозицию авангардные картины с элементами абстракции. Среди однотипной мазни наше внимание привлекло живописное полотно. На фоне полуобнаженных женщин было изображено старое морщинистое лицо. Под картиной надпись: «Казанова». Снетков отступив на полшага, заключил:

— Судя по его морщинам, пахал он много и глубоко.

— А судя по нашим гладким мордам, мы сачки, что ли? — мы оба рассмеялись.

Зигзаги

На улице уже совсем распогодилось. Настроение на подъеме, здоровье не тревожило, мысли хорошие и только планов никаких. В выходные я любил плыть по течению и наслаждался свободой. Всегда считал, что для проявления активности вполне хватает рабочих дней с их распорядком. Видимо, почувствовав мое настроение, Снетков отреагировал заявлением:

— В отличие от людей, которые тяжело переносят выходные, я тяжело переношу и будни. Ну что, продолжим?

Меня даже обрадовала возможность провести остаток дня в таком обществе. Я кивнул в знак согласия.

— Предлагаю навестить местный андеграунд в лице Степы Пчелкина. Он живет здесь, за углом.

Я молча пошел рядом. Но пройдя десяток шагов Снетков внезапно остановился и глубокомысленно заключил:

— Но идти к нему с пустыми руками — это же несерьезно, нас могут не так понять. Слушай, у меня талоны на водку уже тю-тю. Что делать-то будем?

У меня, как ни странно, они были не отоварены. Достав из потаенного карманчика стопочку разноцветных бумажек, я вытянул оттуда желтенький с надписью «Октябрь 1 литр»:

— Хватит?

— Вполне! — Василь смачно потер руки — один вопрос снят. Второй тоже непростой — финансы.

Так уж оказалось, что и денег Снетков с собой не захватил, логично пояснив — задумка родилась спонтанно и стала следствием нашей неожиданной встречи.

— Давай так, — предложил он, — сегодня я приглашаю, а ты угощаешь, а в следующий раз ты приглашаешь, а там разберемся.

Мне вспомнились сразу два мультфильма: о Карлсоне и Винни-Пухе.

— Ладно, — согласился я, поняв, что сие мероприятие полностью пройдет за мой счет.

Снетков видно прочитал мои мысли. Чтобы снять некоторую напряженность момента, он проводил взглядом проходивших мимо двух девушек и толкнул меня в бок:

— Если бы мне дали выбрать, прожить жизнь старым дураком или молодым придурком, я бы выбрал второе.

Далее все шло по привычному сценарию. Мы прошли два квартала, свернули с Коммунистической улицы в Советский переулок, где в тупике, упирающемся в железнодорожное полотно, находился водочный магазин.

— Идем от светлого будущего к светлому прошлому, — начал Снетков — пьянство пережиток прошлого, и если бы в городе был Капиталистический переулок, то водочный магазин, несомненно, находился там.

К «пережитку прошлого» стекался народ со всей округи. Это были самые несознательные элементы нашего городка, не принимающие заботы партии и правительства об их физическом и духовном здоровье.

— Часа на полтора, — определил я по очереди, уходившей далеко за угол.

— Прорвемся, — успокоил Снетков. — Наши люди — они есть везде.

Для начала мы все-таки встали в хвост и, дождавшись несознательных элементов вставших за нами, пошли искать более короткий путь.

Дверь одноэтажного кирпичного магазинчика была закрыта. Выдача продукции осуществлялась через маленькое окошечко, похожее на бойницу. Туда и просовывались талоны с деньгами, в обратном порядке выдавался вожделенный продукт. У самой бойницы бушевала толпа. Выбраться от окошечка было не проще, чем до него добраться. Никто из жаждущих не хотел быть вытолкнутым вместе со счастливчиками, и потому стояли непреодолимой стеной.

Через каждые пять минут происходило колебание в голове очереди — это атаковала «дружина» из пяти-шести крепких и разогретых мужиков. Набрав заказы от тех, кому было совсем невтерпеж, они выстраивались клином и как немецкие рыцари на Чудском озере и таранили толпу, выкидывая из очереди выступавших за порядок и честность.

Небольшую конкуренцию «боевой свинье» составлял тщедушный грузчик по кличке Шкет из соседнего ларька по приемке стеклотары. Тактика у него была совершенно противоположной. Шкет брал за небольшую мзду одиночные заказы, опускался на четвереньки и через минуту выползал у раздаточного окна. Его потрепанное пальтишко было все в следах от обуви, но он не обращал на это внимания. Пинки он переносил стойко — да разве это пинки — в толпе особо не размахнешься.

Народ возмущался такими вылазками. Особенно выступал какой-то благообразный старичок, которого уже раза четыре выкидывали из очереди. Он взывал к благоразумию, цитировал классиков марксизма вперемешку с заповедями из Ветхого завета.

— Приятный старикан, — отметил Снетков — такие старички обычно получаются из хорошеньких культурных мальчиков. Ну что, знакомых нет?

Окинув взглядом передние ряды, я отрицательно покачал головой.

— Зато у меня есть, — бодро заявил Василь и неожиданно направился к железнодорожной насыпи. Там со стороны вокзала несколько человек в оранжевых жилетах толкали тележку с промасленными шпалами.

Через пару минут к заветному окошку не спеша направился перепачканный мазутом и еще неизвестно чем верзила. Впереди метров на пять от него бил по носам запах пота и креозота.

— Граждане! — громовым басом произнес он — Вот, вы здесь культурно отдыхаете, а у нас работа без смазки стопорится. Ну-ка, посторонись, а то и запачкать могу.

Как по мановению волшебной палочки, в толпе образовался коридор, и верзила свободно отоварился. Вопросов и замечаний со стороны очереди не возникло. «Боевая свинья», наблюдавшая эту картину со стороны, с завистью проводила великана взглядом.

— Гегемон! Такому разве откажешь? — негромко констатировал появившийся Снетков — Пошли! — это уже звучало как приказ.

Через пару минут он меня знакомил с верзилой.

— Ванятка — мой бывший кореш. Мы и теперь дружбу водим, вот только он пить бросил, говорит больно опасно.

Однажды на спор перед ноябрьскими праздниками на центральной площади взял да и перевернул трибуну. А потом еще двух появившихся милиционеров с места на место переставил. Так ему чуть участие в государственном перевороте не припаяли.

Ванятка стоял и добродушно улыбался двумя щербинами, одной сверху, другой снизу.

— Ну ладно, спасибо друже, — поблагодарил Снетков, забирая чуть испачканные поллитровки.

— Ох, Ванятка, страна итак план по стали не выполняет, а тебе еще коронки надо вставлять. Где ж мы ее теперь наберемся?

Верзила хмыкнул и направился догонять своих. Снетков посмотрел ему вслед и глубокомысленно изрек:

— Бог сам порой не знает, на что он способен.

Теперь мы пошли вдоль железки в обратном направлении. Я был ведомым и потому шел на полшага сзади.

— Блестяще! — сказал я, мысленно возвращаясь к предыдущему эпизоду.

Снетков был доволен произведенным впечатлением:

— Голь на выдумки хитра, а особенно с утра!

— Сам придумал?

Снетков слегка замялся:

— Может сам, может народ. Вот так возьмешь и чуть подправишь услышанное. И чье теперь это? Твое? Народное? А чтоб никому не обидно было, надо из народа не выходить, а в нем оставаться. Вот и получится: если ты народ, а слова народные — значит, они твои.

Свернули направо, и на нашем пути возник магазин, прилепленный к кирпичной пятиэтажке. Вывески на нем не было. Да и зачем, через огромные витрины и без нее хорошо видно, стоит туда заходить или нет. В городе его называли по-разному: стекляшка, аквариум, иногда бородавка.

— Надо и на зубок что-то взять, — рассудил Снетков.

У одного из отделов глухо ворчала очередь. Давали талонное сливочное масло по 400 граммов на лицо с талоном. Продавщица огрызалась от замечаний на недовес.

— Во, — обрадовался Снетков, — то, что надо! — он указал кивком в сторону рыбного отдела. Половину прилавка-холодильника занимали трехлитровые банки с зелеными помидорами, вторую — выложенные в форме пирамиды баночки с килькой.

— Слушай, — кивнул на помидоры Василь, — как ты думаешь, чего они их зелеными закатывают?

Я пожал плечами:

— Может, созревать не успевают?

— Слаб ты, Алекс, в экономике. Тут ведь безотходное производство. По таким «ягодкам» и в сапогах можно ходить — им ничего не сделается. А в нормах списания при транспортировке и обработке про цвет ничего не сказано.

Кому-то очень удобно жить в этой стране вечнозеленых помидоров!

Мы взяли две банки кильки, половинку хлеба и подошли к молочному отделу. Недружелюбные старушки, жаждущие намазать булочку маслом, на нашу просьбу отпустить штучный товар без очереди громко забубнили:

— Им бы только рожи залить!

— Не рожи, а морды!

Спор по части наших «удостоверений личности» мог разгореться не шуточный, но в отличие от бабок, продавщица отнеслась к нам лояльно. По ее виду явно было видно: бабки ее достали, а мужиков она любит.

Отоварились тремя плавлеными сырками. Сырки были явно не первой свежести, чуть затвердевшие, и назывались «Дружба». В этом я увидел знак свыше: именно такой твердой и долговечной должна быть наша дружба.

Тут в магазин вошла блондинка в спортивном костюме с буквой «Д» на груди. Ее появление не осталось незамеченным — яркая, эффектная. Даже у мужиков с ослабленным зрением на таких взгляды останавливаются, а у меня со зрением тьфу-тьфу-тьфу… Я тронул Снеткова за локоть:

— Вот какие кадры у нас за «Динамо» выступают! Прям какна картине Самохвалова.

Василь, скосив глаза, улыбнулся:

— Когда я года два назад к ней клеился, она тоже в такой куртке ходила. И знаешь, что она мне сказала? Что буква «Д» означает девушка.

— И что еще до сих пор?..

— Не думаю, — рассовывая сырки по карманам, ответил Снетков, — скорее всего, теперь это «Д» означает дама. Или еще короче — дам.

— Циник!

Снетков улыбался. При выходе из магазина мы еще раз взглянули на блондинку, унося хоть какое-то приятное впечатление от этого заведения.

Все больше появлялось ощущение праздника, и я чувствовал, что этот праздник продлится долго.

По пути Снетков успел просветить меня относительно хозяина однокомнатной квартиры, куда мы направлялись. Степа Пчелкин по его словам, был незаурядной личностью, талантливым журналистом, загнанный жлобами с партийными билетами. И семейная жизнь у Степы не сложилась. Снетков объяснил это с присущим для него шармом:

— Красивых женщин видел он немало — но больше все же Родину любил!

На скромную холостяцкую жизнь Степа подрабатывал статьями в местной газете, а по ночам сторожил.

— Очень болезненно воспринимает страдания народа — заключил свой рассказ Снетков — у него постоянно болит душа, — но не настолько, чтобы его можно было записать в душевнобольные…

На мое замечание по поводу того, что без предупреждения ходить в гости не очень удобно, Василь меня известил:

— В отличие от людей, которые живут ожиданием приглашения, я всегда прихожу в гости неожиданно!

В гостях у гениев

Двор серогокирпичного четырехэтажного дома показался мне тесным и мрачным Дом постройки начала 60-х годов был окружен покосившимися сараями.

Несколько оживляли этот урбанистический пейзаж густые заросли сирени и пара желтеющих березок. Две ветхих бабульки у подъезда рассказывали друг другу региональные новости: что им приснилось, с какой ноги они встали, что поели и что у них сегодня болит. При нашем появлении они сразу примолкли и проводили нас до дверей подозрительными взглядами — мало ли воров да насильников кругом, пусть даже похожих на приличных людей. Вчера точно таких в передаче «600 секунд» показывали.

На втором этаже мы остановились перед деревянной неокрашенной дверью, на которой рукой юного грамотея было выведено: «Здесь живет предурок!»

— Мышление гениев часто противоречит здравому смыслу, и потому нас часто записывают в идиоты, — пояснил Снетков, нажимая на кнопку звонка.

Я не понял, шутит он или нет, а главное — кого конкретно имеет в виду.

После третьего настойчивого звонка дверь открылась. Перед нами возникло недовольное, недобритое лицо хозяина. Его взгляд переместился с меня на моего спутника, и вытянутая физиономия очень медленно стала меняться: сначала приняла нормальный вид, а потом озарилась радушной улыбкой. Я такое в жизни увидел впервые.

— Ва-асиль! Какими судьбами! А мы тут субботние чтения организовали — все еще загораживая проход, сообщила физиономия. — Тут Юра Гвоздев и Слава Партии пришли, пива принесли.

— Пиво это хорошо. Как говорила королева Виктория: «Дайте своему народу много пива, хорошего и дешевого, и у вас никогда не будет революции!».

Ты что же, так и будешь нас час на пороге держать? — Снетков бесцеремонно отодвинул хозяина к стене. Бросив мне на ходу, что разуваться не надо, направился прямо в комнату.

— Ну что, творцы бессмертного, — без какого-либо приветствия провозгласил Снетков, — принимайте пополнение — Алекс. Не знаю, пишет он или нет, но оценить ваши творения реально сможет.

В центре прокуренной комнаты сидели двое. Первый был худощав с пытливым цепким взглядом. Второй, как бы в противовес первому плотный, с добродушной улыбкой на лоснящемся лице — ну вылитый колобок.

— Юрий Гвоздев — представился первый, встав и протянув мне руку. Я почувствовал твердую ладонь, похоже, отшлифованную каким-то инструментом. Сидя на диване, он не показался мне таким высоким. Видимо, все дело было в его длинных ногах.

Он зафиксировался у меня в мозгу как длинноногий.

— Очень рад, очень рад! Вячеслав Добровольский — представился второй и протянул мне мягкую руку с пухлыми пальцами — они тут мне все время подпольные клички дают, потому что я не обидчивый.

— А это наш гостеприимный хозяин Степа Пчелкин — представил мне Снетков появившуюся со стороны кухни недобритую физиономию в спортивных штанах с пузырями на коленях. И без какой либо паузы вопросил:

— Итак, что у нас на повестке дня?

Видно было, что Василь давно знает всех присутствующих и явно берет бразды правления в свои руки:

— Степа, у тебя картошка есть?

Хозяин невнятно кивнул.

— А у нас килька есть, а к кильке ее любимая среда обитания, — Снетков выставил на стол две бутылки. — Стаканы только ополосни от портвейна, а лучше с содой помой. А мы пока стол подготовим. Слава тебе поможет.

Все было принято к исполнению. Пока мы убирали со стола книги, брошюрки и исписанные листы бумаги, Снетков продолжал знакомить с обстановкой.

— Поэты, Алекс, они как дети. Их всякие житейские тонкости, — он провел пальцем по серванту, — и толстости в виде многослойной пыли не задевают. Им главное что? Чтобы их понимали, ценили, уважали, а в абсолюте — восхищались.

Вот, правда, Юра от нас решил на чистый воздух сбежать. Строит свою крепость в медвежьем углу, подальше от этой космической и коммунистической пыли. Когда новоселье-то?

— Материалы кончились, — хмуро сообщил длинноногий, — три доски осталось. Теперь уж в следующем году.

— Под каким девизом пройдет наш сегодняшний праздник? — поинтересовался вернувшийся из кухни Слава Добровольский.

Василь хмыкнул:

— Все-то тебе лозунги да девизы.

— Выпивка без торжественной части теряет свой воспитательный смысл! — возразил Слава.

— Я же вам плакат дарил, куда дели?

Степа зашебуршал за диваном вынул и развернул.

— Устраивает?

— Вполне, — Колобок тихо засмеялся, смачно потирая свои пухлые ручки. — Мужики, а давайте завтра в баню сходим. С утра там парок! Сказочное наслаждение!

— Кто про что, а вшивый про баню, — проворчал Гвоздев. — В баню сейчас ходят одни лодыри, кому чесаться лень.

— В народе и другое говорят: сделал дело — вымой тело. Это тебе, безработному, можно раз в три месяца мыться. А мы не только стихи пишем, но и пашем, — Колобок махнул рукой и проследовал на кухню, видимо, на разведку.

— Как же, как же, знаем, как пашем — и нашим и вашим, — проворчал вслед ему длинноногий.

Из кухни стал проникать запах вареной картошки, и предстартовое настроение никого не обошло. К кильке и сыркам уже прибавились соленые грибы, приправленные маслом и лучком. Стол был простым, но возбуждающе привлекательным. Из кухни появился хозяин, неся алюминиевую кастрюлю с дымящейся картошкой на ходу декламируя:

— Все к столу, все к столу! Хватит всем нести хулу!

— Водка млеет на столе, кильки плавают во мгле! — подхватил Добровольский

— Вот так мы все здесь и упражняемся — пояснил Снетков — Юра наливай!

После исполнения Василь оглядел присутствующих и, повернувшись ко мне, провозгласил:

— Ну что, Алекс, в простонародье Алексей, давай поднимем бокалы за твою прописку в нашем коллективе — тем более что ты угощаешь.

Все по очереди стали чокаться со мной разными по объему и прозрачности стаканами. Звук от их поочередного столкновения получился переливистым.

Степа, смакуя водку небольшими глотками, задумчиво произнес:

— Что-то водочка солярой шибает.

— Да это не от нее, а от тары, — пояснил Снетков, — Нам ее Ванятка своими мозолистыми руками добывал. А так бы мы у вас часа через полтора нарисовались.

И вообще, всем вам, поэтам, поближе к массам надо держаться, а то закупорились, понимаешь, бумагу мараете, а там народ с алкоголем борется. Эстеты! Сидите здесь и совсем не знаете, чем народ дышит и чем от него пахнет!

— Я, знаю, не только чем народ дышит, а даже что его душит! — возразил Слава и с пафосом продекламировал:

Меня душил тройной одеколон,

А я душил тем запахом округу!

— Лучше бы ты каждый день в баню ходил, чем такой дрянью мазаться, — проворчал длинноногий.

— «Тройной» был любимым одеколоном Наполеона, — вставил я, — он даже себе в ванну его добавлял.

Все заинтересованно посмотрели в мою сторону. Мне показалось, что Снеткову стало приятно от того как я легко влился в дискуссию.

— Юра, — кивнул на бутылку Снетков, — на два тоста: за хозяина и ответное слово новобранца.

Выпили за хозяина и за теплый прием, оказываемый им одаренным личностям.

Снетков попросил Степу прочесть хотя бы четыре строчки. Тот не стал отпираться и с выражением прочел первые строчки и последнюю на разные голоса:

Вместо премий и наград

Все меня пинают в зад.

Слышу жалобу от зада:

— Мне таких наград не надо!

Все захлопали, а Снетков выразил соболезнование автору и отдельным частям его тела:

— Да, Степа, с таким талантом ты не вписываешься в эту умирающую страну, тебя так и будут пинать, пока жизнь под тебя не перестроится. Сам знаешь: сколько времени строят, столько обычно и перестраивают — лет семьдесят, значит. Крепись, если хочешь дожить до всеобщего признания!

— Василь Петрович, тут до двухтысячного дотянуть бы, посмотреть, что там, в третьем тысячелетии, нас ждет.

— Каждой семье отдельная квартира! Вчера вопрос обсуждали, — бодро вмешался Добровольский, — представляете, сколько домов надо построить…

— Проще половину из очереди на эти квартиры закопать, — подхватил Гвоздев, — на это упор и сделают!

— Юра, не надо о грустном, — прервал Снетков, — мы и без твоей агитации точно так же думаем. Ну а с Подливо-Добровольским ты можешь вести воспитательную работу в индивидуальном порядке.

— Ну вот, опять новые прозвища ко мне лепить начали, — обиженно вставил Слава.

— Ничего обидного, это всего лишь констатация факта. У тебя же пиво раньше всех заканчивается, ты всегда просишь подлить.

Нет, мужики на жизнь надо смотреть шире и видеть не только плохие, но и хорошие стороны, это особо тебя, Юра, касается.

— А я что? Я просто любознательный, — проворчал Гвоздев, — мне даже очень широкий взгляд по зубам.

Вот, например, интересно: если к двухтысячному году они каждой семье по отдельной квартире обещают, а что же они пообещают к трехтысячному?

Добровольский с задумчивым видом произнес:

— А ведь, правда интересно, неужели и тогда будут партии, выборы, обещания?

Все засмеялись, а Гвоздев, по-отечески похлопав Славу по плечу, заверил:

— Обещать будут всегда, и партии будут, может, не такие, а любителей пива, например, или любителей женщин. Вот только КПСС не будет точно!

— А кому-то ведь эта партия родная и любимая, она их кормила и хорошо кормила, — вставил я.

— И народ ее кормил ненаглядную, — поддержал Снетков, — даже стихи посвящал:

Нам солнца не надо — нам партия светит,

Нам хлеба не надо — работу давай!

В стаканах снова забулькало. Глаз у Юры был точный и все было разлито в аккурат четко. Последние несколько капель Юра вытряс в свой стакан, пояснив, что это положено разводящему — за справедливость.

Мне предстояло ответное слово. Все ждали от меня чего-нибудь оригинального и в тему. После пары благодарных фраз я решил проверить на новых приятелях свои творческие потуги, но свалил все на народ:

Один сказал тут, между нами:

— Из искры возгорится пламя!

Их высекали сотни, тыщи! —

Теперь живем на пепелище.

— Вот у кого надо брать уроки, — под одобрительный шумок коллектива заявил Снетков, — народ у нас гениален и неповторим! Давайте за наш народ!

После такой оценки своего творчества под псевдонимом «народ» я успокоился и стал чувствовать себя свободней.

Юра достал гитару и, глядя на недоеденную банку с килькой, перевел разговор в новую плоскость:

Шпроты золотые, в баночке собрались,

Им немного тесно, но зато тепло,

С этой теснотою быстро разобрались,

Их едва хватило нам на полкило.

Серебром плеснулась милая прозрачность,

К стенкам у стакана, что не пристает,

Все что в них вливалось — тут же направлялось,

К месту теплой встречи с долечками шпрот.

Нет, ну до чего же жизнь у нас богата,

,Серебро в стаканах, позолота шпрот,

Это что-то типа той небесной манны,

Что Господь в подарок изредка нам шлет!

Все вдруг притихли, каждый вспомнил о своем золочено-серебряном прошлом. Смачно причмокнув и запустив в рот вслед за огненной слезой последний грибок, Добровольский начал раскланиваться. Ему надо было идти готовиться к завтрашнему дню, созвониться с бригадой заядлых парильщиков, распределить обязанности. Я интуитивно почувствовал, что Слава здесь был последним звеном, и оказался прав. Своих собратьев по перу он недолюбливал, тайно завидуя их смелости.

Слава Партии ушел, а мы прослушали несколько пассажей хозяина квартиры. Стихи были среднего уровня, но под пиво были приняты хорошо.

Пить надо в меру. Но надо… — заключил Юра Гвоздев, разливая остатки пива.

За окном начинало темнеть, и потому решили заседание считать закрытым. Гвоздев остался, а мы вслед за Славой отчалили.

У подъезда сидели все те же бабки. На шляпках у них красовались желтые листья с соседней березы — было ясно, что они с поста еще не снимались. Примолкнув, старушки вновь проводили нас подозрительными взглядами.

— Ты куда? — спросил Снетков.

— На вокзал, я ж живу за городом, в поселке кирпичного завода.

Снетков меня проводил, и до отправления электрички мы обсуждали эту несуразную жизнь в период безвременья. Я рассказал, как меня найти, и пригласил в гости.

КОЛЛИЗИИ

В этом городке я оказался по воле судьбы — первая половина жизни у меня не сложилась.

Женился я не по любви, а по влюбленности. Выбрал образованную, умную и порядочную девушку. На тот момент она заканчивала педагогический институт, а я защитился в строительном.

Перспективы рисовались радужные: я получаю жилье (строителям сравнительно быстро давали квартиры), жена воспитывает наших будущих детей. Нам даже устроили комсомольскую свадьбу, что в те времена было очень престижно.

Как положено в порядочной семье, через год у нас родилась дочь, а через четыре года, помотавшись по общежитиям, мы получили свое жилье.

Но через несколько лет жизнь стала давать трещины. Ольга, работала в школе, где ее уважали, любили, и прочили место завуча.

Но однажды она пришла домой очень расстроенная. В девятом классе, где она была классным руководителем забеременела юная дебилка. У Ольги были большие неприятности: в советской стране рожать в пятнадцать лет строго запрещалось.

В школе, тем более образцовой, сплетни и интриганство всегда процветали, но до этого момента жену они не затрагивали. Однако теперь Ольга оказалась в центре внимания. Завучем она не стала, и вопрос уже стоял о ее членстве в партии: не узрела молодая коммунистка, чем в подворотне соседнего квартала молодежь занимается.

Правда, через год конфликт стал забываться, тем более что очередная акселератка нарушила моральный кодекс строителя коммунизма. Попала под влияние природных инстинктов и последовала заповеди Ветхого завета: «Плодитесь и размножайтесь».

В школе вновь начались промывки мозгов и перемалывание костей.

Все эти разборки Ольга приносила в дом и с жаром пыталась всей этой грязью заполнить мои сравнительно чистые мозги. Я терпел. За ужином слушал ее рассеянно, думая о своем, отвечал невпопад. Ольга стала меня обвинять в черствости, твердолобости и других неблаговидных качествах.

Когда-то я пропустил мимо ушей слова руководителя практики, сорокалетнего доцента, дружески поделившегося со мной:

«Ты и представить не можешь, сколько у тебя недостатков, пока не женишься».

Как же он был прав!

Постепенно Ольга из приятной и обаятельной женщины стала превращаться в издерганное, нервное, недовольное всем миром существо. Под любыми предлогами я стал задерживаться на работе. Появились приятели с такими же проблемами и диагнозом: постоянное душевное недомогание.

Профилактическое средство, которое мы применяли, было чисто народным и проверенным. После работы мы собирались в небольшом кафе, оттягивая встречу с женами. Через какое-то время из дороговатой кафешки переместились в пивной зал у станции метро. А тем временем обвинения росли как снежный ком, нотации удлинялись и часто заканчивались истерикой. Все это вело к полной потере чувств.

В те времена в психологические тонкости я не вдавался, просто делил людей на хороших и плохих. Позже я узнал об энергетических вампирах, живущих за счет других. Тогда же, ничего не понимая, держался, как мог. Но жизнь становилась все невыносимее.

Ольга была уникальным вампиром. Переваливала на меня свои и чужие неприятности, сбрасывала свою отрицательную энергию. При этом мнила себя великомученицей, что, видимо, ей особенно нравилось.

Я даже не заметил, как пристрастился к спиртному — дело-то нехитрое. На работе пошли выговоры и финансовые потери. За спиной уже поговаривали, что долго в этом строительном тресте я не проработаю. С подачи жены отправили на лечение. Не помогло. Кодировался, но тоже ненадолго. Побеседовал с хорошим наркологом, и он мне приоткрыл глаза:

— Ты не алкоголик, и лечить тебя не надо. Необходимо убрать причины, побуждающие идти на добровольное отключение мозгов и уход от реалий.

Трезво взвесив ситуацию, предложил разъехаться. Ольга согласилась, так как считала меня потерянным человеком. Я уехал в поселок кирпичного завода, где уже лет семь стоял заколоченным дом моего деда.

Так в неполные сорок лет я оказался в новом для себя месте, где из знакомых было всего-то пара мужиков, с которыми я дружил еще в детские годы.

Устроившись на работу в одну из строительных контор городка, я каждый день мотался туда на электричке. Впрочем, двадцать минут в вагоне и 10 минут пешком не шли ни в какое сравнение с полутора часами пути до работы в Питере.

Заготовка дров, небольшой ремонт, расчистка участка, и другие мелкие заботы немного отвлекли меня. К тому же к дому прибился мордатый кот, который сразу же по-хозяйски взялся за дело: гонял мышей, ворон и даже бродячих собак, за что требовал к себе уважения, в смысле вознаграждения за проделанную работу. Правда, воспитанием не блистал — был еще тот ворюга. Таскал все, что плохо лежит, даже холодильник пытался открывать. За все это я и прозвал его Шмоном.

Накушавшись семейным «счастьем», я вовсю наслаждался холостяцкой жизнью и близких знакомств не заводил. Как-то само собой вспомнились юношеские потуги на поэтической ниве. Это была моя отдушина.

На втором году моей новой жизни и произошли события, начало которых было описано выше.

Посещение

Следующая наша встреча со Снетковым произошла через две недели после культпохода. И тоже в выходной. После уборки по дому я уже хотел окунуться в мир дум и слов. Но тут услышал стук в дверь. На пороге стоял растерянный Снетков. Это состояние ему абсолютно не шло.

— Здравствуй, Алекс. Извини, что я к тебе внезапно и без предупреждения.

— Да ничего, вы же мне говорили, что это ваша манера ходить в гости без приглашения, и я вас ждал.

— Да ну? Ты это серьезно? — он внимательно посмотрел на меня, как бы определяя, шучу я или нет, — И что это за вы? Чтобы последний раз!

Он прошел, не раздеваясь, сел на стул, вздохнул и сказал:

— Я пришел посоветоваться. Все-таки ты мне кажешься наиболее здравомыслящим среди моих знакомых.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Он пробежал взглядом по стенам, потолку, взглянул на пол и заявил:

— Все-таки хорошо, когда у человека есть дом. В нем он может отсидеться, пока у него нет денег.

Я понял, что у него куча проблем.

— Выпить найдется? — спросил Василь, доставая из кармана два кругляка колбасы. — Краковская из последнего набора. Из самого последнего…

— Нет проблем! Надо только сходить через два дома к Маньке. Производство хоть и кустарное, но вполне приличное, особенно для своих.

Предложив гостю раздеться, я набросил ватник и выскочил из дома. Через пятнадцать минут мы уже накрывали стол. Снетков внимательно изучал старинные граненые стопки, оставшиеся в доме еще от деда. Он явно медлил с началом разговора.

Когда в стопки уже было налито, Василь с нескрываемой горечью произнес:

— Есть люди, которые могут совершить небольшую подлость, но только за большие деньги. А есть такие, которые могут сделать большую за маленькие. — и помолчав заключил:

— Давай, Алекс, за то, чтобы подлецы и сволочи, как можно реже встречались на нашем пути!

Давно забытый вкус копченой колбасы слегка сгладил резкость ядреного самогона, превышающего по градусам водку раза в полтора.

— Хорош первачок у Маньки, — сказал Снетков.

— Да она и сама ничего.

— Познакомишь при случае.

— Не побоишься? Она у нас не только ядреная, но и влюбчивая — сердце уже сколько раз разбивала.

— Да ты ж еще не знаешь, что я лучший специалист по склейке разбитых сердец. Веришь?

— Верю.

Я понимал, что весь этот разговор всего лишь прелюдия. Он снова плеснул в стопки и, не дожидаясь, выпил.

— Подставили меня, Алекс, крепко подставили, под статью. Дернуло меня за язык директору в глаза сказать, что из-за таких как он государство и разваливается. И вот тебе наша хваленая гласность!

Снетков встал, подошел к трюмо, высунул язык и изрек:

— Не зря говорил мой прадед: подойди к зеркалу, высунь язык и посмотри на своего врага.

После этого театрального пролога Снетков сел к столу и поведал мне, что за свои «подвиги» в лучшем случае отделается статьей в трудовой книжке. Причем это только при условии, что он сразу исчезнет из города. А если нет, то статья уже будет уголовной — за клевету. Закончил он свой рассказ довольно резко:

— Боятся, сволочи, я ведь все их ходы знаю. Вагонами воруют, коммунисты гребаные! Но у них же везде свои члены расставлены — круговая порука.

Послышался стук в дверь. На пороге стояла нарядная Манька. Она кинула оценивающий взгляд на моего гостя.

— Вот и наша Маня, — представил я. — А это Василь Петрович Снетков.

— Зачем же так официально, — заметил он, — для таких приятных дам я просто Василь.

Манька, неизбалованная обходительными манерами, вспыхнула и защебетала:

— Я вот, соседушка дорогой, хотела тебе огурчиков дать, а тебя и след простыл. Сказал, что гость у тебя видный, и бегом. Ну, я себе думаю: гость-то видный, а хорошей закуски нет. Лучшей закуски, чем огурцы, к моей продукции быть не может. Они же родные, вода-то и на засол, и на бражку из одного колодца идет.

Зная, что этот монолог может не закончиться, я взял миску с огурцами и, оттеснив Маньку к двери, тихо сказал:

— Мань, спасибо за огурцы, но, понимаешь, разговор у нас очень серьезный, извини, в следующий раз обязательно посидим и поговорим.

Недовольная Манька сунула мне еще одну бутылку, захваченную на всякий случай, и шепнула:

— Потом рассчитаешься — она выглянула из-за моего плеча и вместо прощания защебетала — А вы к нам захаживайте, захаживайте, Василь Петрович, а то мой сосед живет здесь один как сыч, всего второй раз за год ко мне и заглянул.

Проводив Маньку, я вернулся в комнату. Снетков уже надкусил хрусткий огурец и своим обычным тоном выдал заключение:

— А ты здесь, Алекс, хорошо устроился, «винцо» понимаешь, отменное, закуску на дом приносят, да и обслуживающий персонал будьте нате. Я бы здесь пожил, ей-богу пожил.

Мы вернулись к прерванному разговору.

— А как же народный контроль, профсоюзы?

Он взглянул так, что мне стало неудобно:

— Электрификация всей страны закончилась полной победой — всем стало все до лампочки! Да и хватит об этом. Лучше посоветовал бы чего.

Я предложил помочь устроиться на кирпичный завод, где работал один из друзей детства. Куда-куда, а в охрану Василь непременно подойдет. Ну а пожить может пока у меня.

— Нет, — сказал Снетков, — не могу я так злоупотреблять твоим гостеприимством. Тебе, творческому человеку, одиночество и покой необходимы.

Я с некоторым удивлением взглянул на него.

— По себе знаю, — добавил он.

Близкое окружение

Дом деда находился на окраине поселка. В сороковом, за год до начала войны, дед построился на соседнем участке, но тот дом сгорел, вернее, сожгли.

При отступлении в неразберихе приказы часто выполнялись буквально. По радио прозвучал призыв: врагу ничего не оставлять! Местные власти поручили каждому активисту, уходящему в партизаны, сжечь свой дом и два соседних.

Сосед моего деда Егор выполнил приказ, но не полностью: два дома сжег, а свой почему-то оставил. Дед до самой смерти материл этого Егора. Но предвидя разборки, после войны тот затерялся на просторах необъятной родины. Пришлось строиться по новой.

Дом стоял на краю глубокого оврага, уходящего к реке. Его окружало два десятка домов также послевоенного времени. Половина из них уже давно стали дачами, так как молодежь перебралась в города. Некоторые переселились в благоустроенные квартиры в центре поселка.

Градообразующим предприятием был кирпичный завод, построенный еще до революции. Большая часть здешнего населения там и работала. А еще — на железной дороге, в пионерских лагерях и воинских частях. Некоторые работали в райцентре, куда, как и я, добирались электричкой.

В поселке были школа, почтовое отделение, Дом культуры, пяток магазинов. Были и любимые места местных мужиков — столовая с буфетом и пивной павильончик, по определению моего покойного деда забегаловка. В него могло втиснуться всего с десяток любителей напитка.

Достопримечательностей в поселке было три: гранитный бюст героя гражданской войны и два местных жителя, претендующих на бюсты в будущем — Пашка Ветрогон и Чекуха.

Пашка был знаменит тем, что по праздникам зимой и летом в любую погоду ходил босиком и под гармонь пел матерные частушки. В них он обещал кому-то окошко разбить, кому-то ребенка сделать, а теще — снять штаны и показать все как есть.

Так как праздников в году по Пашкиным подсчетам было 248, то выступал он не реже чем президент с просьбами потерпеть.

Чекуху тоже знали все. Он целыми днями бродил по поселку и просил у всех двадцать копеек. Его старались обойти стороной или хотя бы отвернуться. Но не тут-то было! Чекуха обгонял беглецов и заявлял:

— Слышь, друг? Ты зря отворачиваешься, я тебя не только в лицо знаю.

Все знали его фирменный тост: «С доброй душой!» — он вообще был не многословен.

Чуть менее известными были два неразлучных друга раннего пенсионного возраста, чаще других упоминаемые в местных новостях: Горыныч и Гладиатор.

Но все эти личности обретались в центре поселка. У меня же среди соседей был десяток пенсионеров, Манька с сыном Вовкой и отставной подполковник, которого для облегчения в произношении местное население произвело в полковники.

Полковник несколько раз заходил ко мне с поллитровкой и навязчивыми разговорами о политической роли Советской Армии. Первого же посещения мне хватило, чтобы согласится с народным определением:

он прошел весь путь от сперматозоида до «полковника» строевым шагом и его мозги до сих пор маршируют.

Манька занимала активную жизненную позицию в части поиска личного счастья. Потому за неимением времени на сына-пятиклассника смотрела сквозь пальцы. Вовка был белобрысым, хулиганистым и довольно любознательным. Учиться он не любил, но был склонен к философии.

Как-то раз поделился о своих учителях:

— Нормальные люди задают вопросы, если не знают на них ответа. А есть ненормальные — ответ знают, но все спрашивают, спрашивают, спрашивают…

Вовка частенько заглядывал ко мне и рассказывал местные новости и ему непременно что-нибудь перепадало. Манька поощряла наше приятельство — образованные люди плохому не научат. Меня она считала образованным, но немного не в себе, поскольку я не обращал внимания на ее пышные прелести и многозначительные намеки.

Вот в таком окружении и протекала моя жизнь, вошедшая после семейных передряг в спокойное русло.

Обустройство

Через две недели все решилось само собой.

Снетков был еще и везунчиком. Несмотря на не очень лестную характеристику, охранником на завод его взяли. А еще приехали мои соседи, у которых третий год пустовал дом. Опасаясь появившихся в поселке бомжей, они согласились пустить на временное жительство моего протеже без какой-либо платы. Условия были простые: охрана, порядок в доме и восстановление запаса дров.

Снетков пришел в восторг:

— Я бы в таких хоромах согласился до самой смерти прожить!

— А сколько же ты лет себе отмерил?

— Я так решил, что мне вполне хватит и ста. Вопрос в другом: хватит ли мне на это здоровья?

Меня всегда удивляла способность Снеткова дать четкий ответ, но без особой конкретности. Это напоминало Сократа.

Однажды на вопрос ученика, жениться ему или нет, мудрец ответил: «Как бы ты ни поступил, все равно будешь жалеть».

На следующий день состоялся переезд. На дворе уже был декабрь и первое, что нас интересовало это плита и печь. Снетков провел их внешний и внутренний осмотр, после чего сделал официальное заключение: находится во вполне удовлетворительном состоянии. Мы быстро распределили обязанности: Василь идет за дровами и занимается растопкой плиты, а я тем временем — за водой.

Подойдя с двумя полными ведрами, к дому я увидел открытую дверь. Войдя, я уже ничего не видел, кроме дыма.

— Тяги нет, — сообщила еле различимая фигура, — видимо, труба промерзла. Но я-то специалист — знаю, что надо делать в таких случаях.

В углу для растопки лежали старые журналы. Снетков покопался и вынул какой-то:

— Вот! То, что надо! — он показал мне юбилейный номер журнала «Коммунист».

Мы направились во двор, приставили к стене длинную лестницу, и через минуту Василь уже был на коньке.

— Учись, студент, — бодро заявил он, поджигая несколько страниц. Подождав, пока огонь разгорится, он бросил бумагу в трубу. — Сейчас протянет!

Но и после еще двух попыток ничего не произошло. Василь поджег обложку. Она медленно, как бы нехотя, занялась синеватым пламенем. Результат ноль.

Тут терпение у трубочиста лопнуло, и он заглянул внутрь. В тот же момент столб сажи и дыма рванул ввысь. Василь машинально дернулся и скатился по скату крыши в сугроб. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугаться.

Картина была контрастной: в белом чистом снегу сидел негр с абсолютно славянской внешностью и читал мне нотацию.

— Твою маму! От этих гребанутых коммунистов одна подлость! Предупреждать надо, что дом марксистскими идеями пропитан!

— Ой! А кто это там? — у калитки с выпученными глазами стояла Манька.

— Домовой из трубы выскочил, Василь Петровичем зовут, — попытался пошутить я.

— Врет! Нагло врет! — Снетков сообразил, на кого похож и представился

— Абрам Петрович Ганнибал!

Он стал выбираться из сугроба, бормоча что-то про подлость коммунистов и про баню, куда только вчера сходил.

— Может, полечить кого надо? У меня отличное средство есть, для примочек, растираний и полосканий. Дешево и сердито!

— Уже оценили, — сказал Снетков, растирая снегом черное лицо. — Часика через два заходите. Я сначала сам над собой поколдую, а потом и к вашим процедурам перейдем.

— Так я уж и зайду, — по-деревенски кокетливо резюмировала Манька. — На новоселье.

Мы не в такт кивнули. Манька, довольная тем, что ей улыбается побыть в такой компании, поспешила к себе.

Через час в доме стало теплее. Задымленность ушла. Василь просветил меня, что за час топки русской печи воздух в доме меняется тридцать раз и что печное отопление, не считая мелких неприятностей, самое лучшее из всех придуманных человечеством. Ему пришлось помыть голову под рукомойником, куда я подливал согретую на плите воду.

Прихрамывая на ушибленную ногу, Снетков направился к зеркалу, пригладил вздыбленную шевелюру, внимательно осмотрел себя, поворачивая голову то вправо, то влево. Найдя свой вид вполне достойным, он веско произнес:

— Временная неудача лучше временной удачи — так утверждали древние греки, и я с ними полностью согласен.

Я тоже подошел к зеркалу. Наблюдая за мной, он продолжил:

— Умное выражение лица достигается постоянными тренировками ума, а не лица перед зеркалом.

— Тоже древние греки сказали?

— Да нет, это я тебе говорю. С тобой в смысле образования еще надо работать и работать! Меня от древних философов отличить не можешь!

— А не отправить ли тебя в баню вместе с Маней? Нет, ну и приобрел я себе соседа…

Снетков улыбался. Он бросил полено в печь и стал разбирать вещи. Все имущество новосел привез в сумке и чемодане.

Сумку он так и не открыл, и я понял, что именно там находится самое ценное. Но как повелось с нашей первой встречи, я не стал подгонять события.

Новоселье отмечали на следующий день. Я принес все, что у меня было: картошку, хлеб, банку тушенки и бутылку самогона, которую оставила Манька.

Картошка на плите уже звонко булькала.

Я решил блеснуть своими познаниями:

— Бульба в первоначальном значении — водяной пузырь, ведь в сравнении с репкой она была пожиже.

— Мясные консервы изобрели французы перед походом в Россию, — отпарировал Снетков.

Это мне напомнило один случай из жизни и я рассказал Снеткову, как один раз на улице купил пару банок солдатской тушенки по рублю. Банки без этикеток, испачканы в солидоле. Торгаш пояснял — из стратегических запасов. Принес домой, открыл, а там зеленый горошек.

— Во! До чего народ у нас смекалистый. Всего и дел: снять бумажную этикетку, мазнуть солидолом, и зеленый горошек по 12 копеек превращается в целковый. Банок-то много там было?

— Коробок шесть.

— Хорошо вы его приподняли. Но помяни мое слово: то ли еще будет! Не одного из нас еще разденут!

Открыли банку. Там действительно была тушенка.

Услышав шаги, Снетков обрадовался:

— Кажется, ко мне гости. Не заперто!

Василь уже вошел в роль хозяина. На пороге показалась Манька, а за ней вынырнул Вовка в надвинутой на глаза шапке.

— А где негр? — оглядывая нас, спросил он.

— Уехал, — нашелся я, — сказал, холодно тут и здесь только такие, как Вовка могут выжить.

— Мамка, опять врешь!? А меня всегда за вранье ругаешь.

— Действительно, несправедливость, — вступил в разговор Снетков, — ну ничего, дружок, вот-вот демократия наступит, тогда говори все что хочешь, ври хоть три короба, и ничего тебе за это не будет.

Он протянул Вовке руку:

— Будем знакомы — Василь Петрович, но только для тебя — дядя Вася.

— Вовка, — чуть замявшись, ответил тот и уже более твердым голосом добавил: — Трегубов.

— Вот, — сняв с него шапку и пригладив волосы, сказала Манька, — мое произведение. Решила познакомить. А то ведь все равно вокруг вашего дома будет крутиться, любопытный, да и скучно ему, почитай, один на нашем отшибе.

— Ну, я пошел, — по-деловому осмотрев стол и поняв, что там ничего интересного, заявил Вовка, — ребята ждут.

Манька вынула из сумки запотевший пакет с пирожками, достала два и сунула ему. Вовка выскользнул за дверь.

Манька выставила на стол огурчики, сало и семисотграммовую бутылку с этикеткой «Смирнофф». Снетков повертел ее в руках, безуспешно попытался прочесть английские надписи и поставил на место:

— Любой образованный человек знает, как очистить грязную воду от всякой заразы: надо превратить ее в спирт. Сразу видно Маня у нас человек технически грамотный, за что с нашей стороны ей большое уважение.

Манька, сроду не слышавшая таких умных речей, слегка зарделась — на нее было непохоже. Видимо, в душе ее происходило очередное зарождение чувств.

И тут Снетков достал из своей сумки бутылку шампанского.

— Вот, к празднику приготовил, но по такому случаю. Тем более что Новый год в жизни бывает все же чаще, чем новоселье.

На мои легкие возражения Снетков, войдя в раж и продолжая производить впечатление, заявил:

— Вино в расшифровке: Высший Институт Народного Образования, и у нас все хотят его получить — так сильна у нашего народа тяга к просвещению!

он кивнул на Манькину бутылку

— Но не один же предмет все время изучать, познания надо разнообразить.

Дальше все пошло обстоятельно и весело. Там, где заправлял Снетков, все становилось просто и ясно. Василь галантно ухаживал за Манькой, восхищенно поглощавшей его комплименты. Под картошку и огурчики налили уже проверенную.

— Ну как? — спросила Манька, намереваясь узнать качество своего первача. Задержав дыхание и помахав на свой рот, Снетков заявил:

— Сейчас желудок что-нибудь скажет, и я вам переведу. — Потом взглянув на Маню добавил:

— Ну, хороша!

Двусмысленность выражения легко читалась.

Манька смеялась весело и натурально. Разгоряченная, она и впрямь была хороша. Снетков продолжал рассыпать комплименты, а я смотрел на них, и мне было хорошо. Может, это Манькино «лекарство» так подействовало, а скорее всего, окружение…

Впрочем, какая разница — было хорошо, и все тут!

Поначалу я тоже участвовал в разговоре, рассказал пару анекдотов, как мне казалось, к месту. Но мое красноречие гасло на фоне искрометного снетковского юмора. Я пересел на диван, где потихоньку разомлев от тепла, придремывал. Да и усталость после трудовой недели одолела.

Поэтому честно скажу, что новоселье для меня закончилось на не очень мягком и запыленном диване в каком-то закутке, что меня совершенно не трогало. Могу только догадываться, как развивались события дальше.

Будни

После переезда общение с новым соседом стало постоянным и у меня стали вырисовываться основные черты его личности.

Внешне Снетков ничем не выделялся — ни ростом, ни красотой. Да и вообще к своему внешнему виду он относился пренебрежительно, но брюки у него всегда были выглажены, а ботинки блестели.

Эту особенность своего гардероба он объяснял:

— Моя верхняя половина, Алекс, значительно превосходит нижнюю; приличная шевелюра, приятный взгляд, обворожительная улыбка — все это притягивает взор. Но только тех, кто начинает осмотр сверху. А чтобы не смазать впечатление у тех, кто начинает осмотр снизу, приходится нижнюю часть держать в образцовом порядке.

Зная его неординарность и оригинальное отношение к работе, я поинтересовался, как прошли первые дежурства на новом посту?

— С одной стороны, работа почти бесполезная, а с другой, вроде и нет. Мы оберегаем социалистическую собственность от внешнего посягательства, в то же время не можем защитить от внутреннего. Знаешь, какой основной девиз у работников завода?

Я отрицательно мотнул головой.

— Ты здесь хозяин, а не гость —

не взял доску, возьми хоть гвоздь!

Вот эти гвозди меня и заставляют отбирать; я их сдаю на склад, а потом главный кладовщик по официальному пропуску шефу на строительство дачи их отпускает.

Однако же производство работает хоть бы что!

А почему? Да потому что эти гвозди либо были заказаны с учетом, что пойдут налево, либо в каждую доску на один гвоздь меньше забивают. Схема отработана годами и десятилетиями. Вот потому у нас все «на соплях», что вместо гвоздей сопли используют.

А если с другой стороны смотреть — не будь охраны, охотников до гвоздей уйма сбежалась. Поработаю пока, коллектив вроде неплохой, столовая дешевая, зарплата не меньше моей прежней.

Опять же — спецодежду выдали добротную. Да и с Трезором подружился — лучший напарник теперь. Хороший пес, один недостаток — верит людям.

— А мой Шмон не верит, что мне для него ничего не жалко, лично проверяет сумки и холодильник.

— Не дурак он у тебя…

Шмон сидел и в упор смотрел на Снеткова.

— Вам, я вижу, не скучно. Если честно очень не люблю дураков. А они вот на меня косяками прут. Что удивительно — особенно много среди начальства. Вот я их и подставляю, чтоб вся дурость шла напоказ.

— Опасный ты человек, Василь…

— Во-во, — засмеялся он, — дурак ведь первым замечает, что много умных развелось…

Я пропустил его выпад, не желая вступать в уже привычную словесную дуэль.

К теме дураков мы вернулись через пару дней. Начал Василь как бы невзначай:

— Долгое время для меня было загадкой, как дураки в начальничьи кресла пробираются. Хотя чего тут удивляться — наша система к этому располагает.

— Но они же с образованием, не должны быть тупыми.

— Даже обезьяна способна к подражанию. А дурак все же человек. У нас в стране важнее ума что?

— Верность и преданность идеалам!

Снетков одобряюще посмотрел на меня.

— Дураки это прекрасно знают и восполняют этим мозговые пробелы. Они знают, что с корочками у них больше шансов — бумагам у нас вера ого-го!

— Это у нас еще со времен безграмотности.

Снетков опять посмотрел на меня.

— Как приятно общаться с умными неудачниками! А ведь умные этому строю и не нужны вовсе. Ум предполагает пытливость. А пытливость — это лишние вопросы. Помнишь строчку в революционной песне:

«И как один умрем в борьбе за это!».

У нас один умник в институте спросил, за что конкретно ему помирать предлагают.

— И что?

Снетков уклонился от ответа, но я заподозрил, что его незаконченное высшее как-то связано с такими вопросами.

— И потом дураки они, как правило, дальше своего носа не видят. Помнишь, как Ходжа Насреддин своим ишаком управлял? Держал перед носом пучок травы на прутике: прутик влево — ишак влево, прутик вправо — ишак вправо.

— Нет, Василь, все равно руководителю образование необходимо.

— Ты, Алекс, считаешь, что образованный дурак лучше, чем необразованный? А ведь здесь и кроется причина нашего развала. Дипломированный дурак — это не только затраты на обучение, но и расходы на его последующие деяния!

Чем выше сидит дурак, тем страшнее последствия!

Возразить было нечего. Я перебрал в памяти всех своих бывших начальников. Вывод получился неутешительный. Василь был стопроцентно прав. Я решил не продолжать. Снетков тоже о чем-то задумался.

У нас с ним оказалось много общего. Мне нравилось, что Снетков не зацикливался на какой-либо теме. Он предпочитал собрать аргументы и продолжить спор позже.

Главным достоинством моего приятеля был его житейский философский ум. А еще Василь был импровизатором, умел не только задать какой-то заковыристый вопрос, но и сам мог на него с блеском ответить.

Жизнь входила в свою колею. Мне-то было не привыкать, я уже вторую зиму в таких условиях, а Снеткову приходилось приноравливаться. Но он не жаловался. От предложения в самые морозы пожить на одной жилплощади он отказался.

Мои доводы по экономии топлива отвергались. Такие намеки уже поступали ему от Мани, но Снетков предпочитал свободу и одиночество.

Я знал что он пишет, но скрывает это, как впрочем и я. Мне импонировала такая скромность. С объявлением гласности из всех щелей полезли писатели и поэты от а-ля Есенин до а-ля Барков. Но у Василя никакого а-ля не могло быть, слишком своеобразен.

Однажды я зашел справиться о его здоровье, он немного простыл, и спросить, что ему привезти из города. Дверь была открыта. Снетков сидел на диване, просматривал какие-то записи. Пытаясь скрыть свою заинтересованность, я спросил безразличным тоном:

— Что-нибудь свеженькое?

— Если бы свеженькое… — не выходя из задумчивости, произнес Василь.

Я все-таки упросил прочесть.

— Хорошо, — сказал он, встал и продекламировал:

Мне подарила курица яйцо,

Я съел, и в задней части загудело,

Тогда я плюнул ей в куриное лицо

Что, впрочем, мало за такое дело!

Затем выразительно поклонился и посмотрел на меня, ожидая реакцию.

— Здорово! — сказал я, — только насчет лица как-то…

— А ты хочешь сказать, у курицы морда, что ли? Тоже мне критик нашелся. И вообще, я пишу не для таких…

— А для каких?

— Для потомков! Они будут образованнее, культурнее и с большим, нежели у тебя, Алекс, кругозором. И вообще, такие как ты критики с поселковыми замашками всегда входят без стука и вдохновение отпугивают!

Тут вдруг скрипнула дверь, и в дом ввалился запорошенный снегом Вовка. Не здороваясь, он бухнул на стол бутылку молока:

— Вот, мамка от соседской козы передала.

— Так…. Коза мамке для меня передала, а ты, значит, его принес. Я правильно понял? — на полном серьезе спросил Снетков.

Вовка опешил.

— Да нет, — прокручивая в голове вопрос, промямлил он, — молоко козье, а передала мамка.

— Не обращай внимания, — успокоил я Вовку, — ему тут уже курица яйцо подарила, так пусть уж и коза молоко передаст до кучи.

Снетков, внешне не реагируя на иронию и игнорируя мое присутствие, переключил внимание на мальца:

— Как дела у нашей смены в школе? Умнеешь потихоньку?

— Нет, — печально сообщила будущая смена.

— Это почему?

— Училка у нас тупая.

— А чего ж вы ее сами не учите, не подтягиваете, не воспитываете?

— Пусть ее директор воспитывает! Он ее каждый день к себе в кабинет вызывает и там воспитывает, она всегда красная и растрепанная оттуда выходит.

— Если красная и растрепанная, то ты, Вовка, возможно, года три ее не увидишь. Глядишь, восьмой класс без ее дурного влияния успеешь закончить. — заключил Снетков.

— Врете вы все! — сказал Вовка и выскочил на улицу.

Василь взял со стола бутылку:

— Будешь?

— Тебе же прислали. Завтра я еще меду привезу. Вижу лечить тебя надо, а то про учительниц плохо думаешь.

— Опять гости, — Снетков услышал скрип двери, — ну и хату ты мне нашел, здесь не только поболеть, помереть спокойно не дадут.

— Здравия желаю! — прозвучал с порога строевой голос полковника. Он был в офицерском бушлате и военной шапке-ушанке без кокарды.

— Слышал, Василь, ты болеешь? Вот я тут лекарство принес, — и вынул из внутреннего кармана бутылку водки.

Зная, чем это кончится — разговорами о доблестной Советской Армии и перечислением совершенных подвигов я сослался на дела и стал прощаться.

— Алекс, я верю в твою искренность, — Снетков осуждающе посмотрел на меня, но удерживать не стал.

Отступление №1

Постепенно я узнавал о прошлой жизни соседа. Как он сам сказал, образование у него было «среднее специальное, но без диплома».

На преддипломной практике вляпался в какую-то историю. Начались разборки. Особенно возникал комсомольский секретарь, которого Снетков охарактеризовал так:

Линии судьбы и жизни на его ладони сливались в одну, которая четко совпадала с линией партии.

На защиту Василя встала «комсомолка, спортсменка, и красавица» Зоя Бессмертнова, предложив взять его на поруки. «Это все ее бредни — просто в меня втюрилась», — пояснил Снетков

Он не хотел вдаваться в подробности той истории, но, я понял, что уже тогда Снетков не умел и не хотел приспосабливаться. Видимо уже тогда и появилось его фирменное «в отличие».

Зоя все же взяла его на поруки, вернее, он взял ее на руки и отнес в ЗАГС.

— Именно там у нас выдают свидетельство, что ты уже с браком — пояснил Снетков, — и тебя теперь будут доводить «до ума».

Молодожены уехали в областной центр и устроились на завод.

Сначала жили спокойно. Зоя была умная и активная, порой даже чересчур. Решив сделать карьеру на идеологическом фронте, она с отличием окончила высшую партийную школу.

Все чаще их разговоры переходили в плоскость марксистко-ленинской философии, с уклоном в ее ленинскую ветвь, которой Снетков придумал свое название — «ленинский сук». И у плиты и в кровати Зоя просто сыпала цитатами из классиков коммунизма.

Собираясь в кинотеатр он неизменно слышал одно:

…Из всех искусств для нас важнейшим является кино.

Снеткову это надоело, и он тоже покопался в этой белиберде и натолкнулся на ряд несоответствий. Нашел, что кроме кино Ленин упоминал и цирк, но фразу подсократили.

Тогда копнул глубже и нашел, где собака зарыта!

Однажды, когда жена довела его до белого каления, он заявил:

— Вся эта революция — месть царю за еврейские погромы внуками тех, кого громили.

Внучки пришли и заменили террористов-народовольцев, спрятавшись в подполье и выжидая подходящий момент.

И вот он наступил в октябре 17-го.

А чтобы никто не догадался об этой мести, в последний момент вытащили из шалаша Ленина и притащили в Смольный.

Ленин хоть и был трусоват — одних псевдонимов больше ста имел, — из-за непомерного тщеславия согласился.

А еще вождь мирового пролетариата был отменным плагиатором, свои перлы «Россия — колосс на глиняных ногах» и «Учиться, учиться и учиться» у западных демократов тиснул.

Последней каплей стал поэтический экспромт самого Снеткова по этой теме:

Политик не тот, кто командует ротой,

И зычно кричит:

— Кругом! иль: — Бегом!

Наш Ленин, как врач слушал сердце народа

И тихо бубнил:

— Абсолютный дурдом!..