Бесплатный фрагмент - Духовные стихи как жанр фольклора

Об авторе

Филолог, фольклорист, кандидат наук. Духовными стихами начала заниматься в 1989 году под руководством профессора Федора Мартыновича Селиванова. В 1997 году Александра Коробова защитила в Московском университете диссертацию на тему «Эпические духовные стихи о Страшном Суде: фольклорная трансформация источников: литературных, литургических и иконографических» (научный руководитель: профессор, д.ф.н. В.П Аникин). Работала научным секретарем и ведущим научным сотрудником в Государственном центре фольклора. Преподавала фольклор в Российском православном университете св. Иоанна Богослова, Свято-Тихоновском православном университете (в годы работы он имел статус института) и на Высших Столыпинских курсах. Специальный курс «Духовные стихи как жанр фольклора» читался в РПУ с 1995 по 2000 год и послужил основой настоящих лекций.

Лекция первая. «Приидите, братие, послушайте…»
или некоторые размышления о духовных стихах

Духовные стихи… Сейчас так иногда называют духовную поэзию вообще, всевозможные религиозные стихи и, в том числе, авторские стихотворения на «божественную» тематику. Между тем все это не совсем верно. В XIX веке в России духовными стихами были названы поэтические произведения устного народного творчества, осмысляющие и художественно перерабатывающие христианские идеи и образы.

Духовные стихи, как интереснейшая и богатейшая сокровищница для изучения взаимодействия устной и письменной традиций, светской и христианской культуры, «как собственно художественные произведения, и как материал для познания народного мышления», были объектом обсуждения и исследования в науке с середины ХIХ — по начало ХХ века. Затем, вследствие их тематики, в советское время стихи были практически забыты, и единственный серьезный труд, посвященный проблемам «народного православия» по русским духовным стихам, вышел в 1935 году в Париже. Ныне ситуация изменилась, и духовные стихи вновь вошли в учебные курсы и привлекают внимание исследователей.

Источниками стихов являлись жития святых, творения святых отцов, апокрифические сочинения (в том числе на ветхозаветные и новозаветные сюжеты). На складывание стихов влияла и сама атмосфера православного храма — богослужебное пение и чтение, иконографические изображения.

Как возникли духовные стихи? На этот вопрос нет однозначного ответа. Некоторые ученые относили их к творчеству монахов, другие — монастырских нищих, третьи — странников-пилигримов (по-другому — калик перехожих, kaliga — обувь паломников), причем некоторые исследователи добавляли, что эти паломники по святым местам и вовсе не были русскими… Но в любом случае, распространились стихи очень широко и впоследствии стали известны не столько как монастырское пение за трапезой (первый найденный духовный стих — «Плач Адама» — обнаружился среди других монастырских записей XVI века с подзаголовком «Старина за пивом»), сколько как пение крестьян, преимущественно во время постов, особенно, Великого Поста.

Когда возникли стихи? И на этот вопрос нет единого ответа. Во всяком случае, нужно различать время возникновения сюжета стиха (это могут быть не только первые века христианства, но и даже дохристианские времена — например, сюжет о Голубиной книге) и время возникновения духовного стиха на этот сюжет. XIV — XVII века были расцветом этого жанра, временем возникновения большинства стихов.

Кто были основными героями духовных стихов? Христос, Богородица, мученики и праведники… Души грешные, предстающие перед Судом…

Пространством духовных стихов стал весь христианский мир, земной и небесный. Топонимика земного пространства — это места, связанные с жизнью Спасителя, реже — христианских святых, иногда — Святая Русь. В пространстве духовных стихов доминирующую роль играют оппозиции верха и низа, востока и запада, где каждая из категорий имеет свое духовное значение.

Время духовных стихов имеет свой особый хронотоп, позволяющий легко смешивать исторические эпохи. Оно как бы вбирает в себя подлинные исторические события, но не подчиняется им, допускает одновременное действие персонажей из разных веков земной истории. Время в духовных стихах преемственно в главном и мало соприкасается по движению отдельных сюжетов, как мы это можем наблюдать в былинах или исторических песнях. Начало времени в сотворении мира, преломление — на Страшном Суде…

Духовные стихи активно записывались в XIX веке. В ХХ веке (до 80-х годов), по понятным причинам, стихи почти не изучались исследователями и мало записывались в полевых экспедициях. Сейчас еще можно услышать классический духовный стих. Несколько чаще стих можно увидеть, увидеть в тщательно сберегаемых тетрадочках с заветным «божественным» чтением (письменная форма существования и распространения стиха появилась издревле).

Но что же такое «классический» духовный стих, чем отличается он от стихов иеромонаха Романа или поэзии подобной стиху «О чудный остров Валаам»? Ответ на этот вопрос прост и сложен одновременно. Прост, потому что духовный стих — это особый жанр фольклора со своими признаками, особым языком и складом… И сложен, потому что, сам фольклор — явление не такое ясное и однозначное, единое и четкое, как это может показаться с первого взгляда. Поэтому отвечать на вопрос о классическом духовном стихе, его месте в истории русской культуры, о том, как можно (и можно ли) по духовным стихам реконструировать народное мировосприятие или интерпретировать понимание народом основ православной веры, мы будем постепенно.

И первый этап знакомства — самостоятельное прочтение одного из образцов этого фольклорного жанра.

Приидите, братие, послушайте,

Послушайте писания Божьяго,

Что у нас на земле стало:

Всему миру обновление,

Всяким болезням исцеление.

Во славныем граде во Флиеме,

От Матери Божьей от Mapии,

Родился Христос Сын Божий.

Солнце и месяц возсияли,

Вес мир на земле возрадовался

Воистину Бог народился!

Врази окаянные супостаты

Сведали Христово нарожденье,

Хотят Христа Бога поймати,

На разныя муки предати.

Злодеи ко граду приступали

Начали младенцев губити,

Побили младенцев сорок тысяч,

Двух лет и полутора году:

Во славныем граде во Флиеме

Превеликая плач тут стала

Истинный Христос, Сын Божий,

Из града младенцем истекает,

На путь па дорогу нахождает:

Стоит на пути Жена Милосердна,

Держит в руцех милаго чаду

Христос Сын Божий проречил:

«Милостива Жена Милосердна!

Брось ты своё чадо в печь во пламя,

Пpиими Христа Бога на руци,

Наследуй себе царство небесно!»

Вразы окаянны супостаты

Вслед за Христом Богом бежали,

Со оружьем, со копьем со железным,

У Милостивой Жены спрашали:

«Милостьлива Жена Милосердна!

Где ж ты Христа Бога видала,

Где Сына Божьяго схоронила?»

Милостьлива Жена отвечала:

— Вразы окаянны супостаты!

— Где же мне, Христа Бога видати,

— Куды Сына Божьяго схоронити?

— На пути я младенца поймала,

— Во огненну печь побросала! —

Вразы окаянные не поверили,

Во огненну печь заглянули:

По Божьему суду-изволенью

Во пламе младенец встрепенулся,

И руцы, и нозы оказались.

Вразы окаянные взрадовались:

«Теперь же Христа Бога поймали,

На разныя муки предали!»

Железным заслоном заслоняли,

Лужоными гвоздьми прибивали,

На радостях хмельно пойло пили,

Злодеи в ладуши заиграли,

Скакали-плясали, все пропали.

Истинный Христосъ, Сын Божий,

Невидиме с руц, с колен стекает,

Невидиме в руцех Его не стало.

Милостьлива Жена плакать стала:

— Увы, увы, чадо, согрешила

Сына Божьяго в руках утаила!

Про своего чаду вспомянула:

— Чай, моё чадо всё сгорело,

Чай, моё милое всё сотлело!

Истинный Христос, Сын Божий,

Неввидиме проречил:

«Милослива Жена Милосердна!

Твоё чадо не сгорело,

Твоё милое ни в чем невредимо:

Твоё чадо по печи гуляет,

Святое Евангелье читаетъ,

Ангелы младенца утешают».

Милослива Жена перекрестилась:

Во огненну печь заглянула:

По Божьему суду-изволенью,

Во пламе трава выростала,

Лазоревы цветы расцветали

Милослива Жена перекрестилась:

— Премудр Господь, Сыне Божай,

— Премудра Твоя небесная сила!

Написал Господь Бог аллуию:

Слава Тебе Христе Боже наш!

Стих был записан в Московской губернии, Звенигородском уезде, селе Ильинском // №325 — Бессонов П. А. Калики перехожие: Сборник текстов и исследование. В. 4. М., 1863. С. 127—130

И что же мы видим здесь с первого взгляда? Даже если отбросить «красивости» или «непонятности» языка, перед нами нечто необычное. И не смотря на то, что начало стиха повествует о евангельских событиях Рождества Христова и избиении младенцев царем Иродом, дальше развивается совсем не евангельский сюжет. Впрочем, по большому счету, и не противоречащий глубинам веры… Так, в различных ирмосах 7 и 8 песен канона (особое молитвословие, присутствующее на всякой утрени) говорится о трех отроках, брошенных в печь огненную и оставшихся невредимыми, все так же прославляющими Господа Бога. И хотя в ирмосе нельзя видеть непосредственного источника стиха, определенное сходство мотивов, общность ассоциаций налицо.

По мнению А. Д. Карнеева, сюжет стиха восходит к апокрифическим арабским евангельским сказаниям. Возможно… И хотя мы не знаем конкретно: каким именно путем сюжет проник на Русь и, в частности, в этот стих, существовавший в большом количестве вариантов, невольно эта проблема отстает на второй план. На первом же — удивительно яркая иллюстрация к чаяньям народной веры — вознаграждение за жертву, принесенную во имя Христа. В одном из вариантов этого стиха о младенце в печи огненной сказано:

«Во печи трава вырастала,

На траве цветы расцветали

В цветах младенец играет,

На нем риза солнцем воссияет,

Евангельску книгу сам читает,

Небесну силу прославляет…

И подобная неуязвимость для физических мучений, превосходство духовного над физическим свойственны всем текстов духовных стихов.

Лекция вторая. «А и веровал он самому Христу, Царю Небесному и святителю Его, Миколе Чудотворцу»: мысли о православии духовных стихов

Стихи духовные пелись, переписывались или рассказывались людьми православными, осознаваясь ими как произведения духовные, немирские, «божественные». В то же время, по оценкам специалистов в области православия и духовных стихов (и первым в этом ряду по прежнему будет философ Георгий Петрович Федотов с его исследованием «Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам) православие духовных стихов значительно отличается от православия канонического. И главное отличие, пожалуй, заключается не в искажении фактов веры и догматических категорий (хотя катехизических несоответствий, искажений и ошибок в духовных стихах предостаточно), но в смещении акцентов веры и недопонимания (и непонимания) наиболее непростых и неконкретных понятий. Вера духовных стихов — это вера взрослеющего ребенка, когда еще максимально понятными кажутся только те истины, которые можно «пощупать». Когда явление, человек, Бог могут иметь только один ряд свойств, в которых невозможна бинарность или диалектичность.

О стремлении к конкретизации говорит и сам язык духовных стихов. Например, когда духовный стих «перерабатывает» Евангельское пророчестве о втором пришествии Христа, где сказано, что «звезды спадут с небесе» (Ев. от Марка (13: 25) читается в среду Недели о мытаре и фарисее и Ев. от Матвея (24: 29) читается в Великий Понедельник), стих уточняет «часты звезды спадут на землю». Такие, вроде бы, незначительные изменения-детали как раз и создают зримость образности духовных стихов.

И в размышлениях о грехе народная трактовка тяготеет к конкретности и регламентации. Так, духовные стихи о Страшном Суде часто включают в себя целые списки грехов и разных категорий грешников с перечислением причитающихся им мучений. Чаще других в стихах упоминается грех против дел милосердия, отсутствие покаяния и Богопочитания, а также уставные грехи — несоблюдение поста, непочтение к Христову Воскресению, непосещение храма. В то же время, в духовных стихах никогда нельзя встретить «индивидуального» подхода к грешнику — есть конкретные грехи, которые никогда никому нельзя совершать. Или праведнику — истина «кому много дано, с того много и взыщется» закрыта для духовных стихов, стих (как и житие) просто повествует о человеке, который сделал, что было должно, и тем сподобился святости.

К непонятным и непонятым явлениям православной веры в первую очередь относится понятие Пресвятой Троицы, которое практически не фигурирует в стихах (кроме единичных «книжных» текстов или текстов, где Троица воспринимается как не как триединый Бог, но как имя-эпитет или имя-название «К святой Троице, Богородице»). Думается, что подобное незнание самых основ веры связано с тем, что истины веры познавались «на практике» — традицией, примером, образом жизни и подкреплялись храмовой культурой — богослужением (молитвословиями и проповедью) и иконографией.

Христос духовных стихов — суровый и карающий Судия, стихи не знают милующего Господа. Богородица, которая и в стихах называется Матушкой, Заступницей, Пречистой Голубицей скорее будет неколебимо взирать на муки грешных, чем станет молить о них Сына Божия. Нераскаянному греху в духовных стихах не поспешествует покаяние, и грешник в стихе, всегда раскаивается запоздало, и потому не бывает прощен. Думается, что такое мировосприятие в духовных стихах происходит не от недомыслия, а от смещения акцента веры в сторону конца, иначе говоря, Страшного Суда, который в стихах уже как бы свершился. В зачине одного очень интересного типа духовных стихов о Страшном Суде содержится призыв взойти на Сионскую гору и посмотреть «чем земля изукрашена», увидеть конечные судьбы мира — шествие людей на Суд, огненную реку…

Узойду я, взойду на Сиянскую гору,

Стану, гляну, посмотрю на огнянную реку

Как праведные люди сухопутью идут,

А грешные люди огнянну реку бредут…

(Стих записан в 1979 и 1996 году) в Харьковской обл., Балаклейском районе, с. Завгороднем от коллектива исполнителей; архив автора)

Пожалуй, основной смысл духовных стихов о Страшном Суде не предостережение о конце света (и по православной вере и по ее «особенной трактовке» в духовных стихах неизбежно грядущий конец света — реальность), а зримое указание того, что ожидает грешников и яркая картина ненужности запоздалого покаяния. И здесь говорить о какой-то «особой» народной вере не приходится.

Особенность веры в духовных стихах — это избирательность осмысляемых христианских (нередко апокрифических) сюжетов, и их достаточно вольная трактовка. Так, в классических духовных стихах практически не рассказывается о земной жизни Спасителя, известной по Евангелию (с другой стороны, действительно, зачем петь о том, о чем и так достоверно сказано в Евангелии), но говорится о людях — праведниках и грешниках, через которых и раскрываются истины веры, и начале и конце мироздания — явлениях не до конца открытых в Священном Писании и потому «требующих» пояснения новообращенному сознанию.

Отдельный вопрос, о каких святых поют духовные стихи. Обо всех. Не поименно, конечно, но здесь будут и аскеты-терпеливцы-подвижники (Алексей-человек Божий и царевич Иосаф, ушедший в пустыню), и мученики (Егорий Храбрый, младенец Кирик и мать его Улита, великомученица Варвара) и защитники-спасители-чудотворцы (Никола Угодник, Федор Тирон и, опять же, Егорий Храбрый). Хотя в подобных житийных стихах бывают и сказочные повороты сюжета, на первый план тем, тем не менее, выходит чудо, возможное по вере. Это стойкое перенесение мучений (Кирик и Улита) или даже невредимость после нестерпимых мук (Егорий), это укрощение злых сил словом Божиим — Евангелием (Федор Тирон и Егорий Храбрый).

В то же время, говоря о православии (народном православии, дуализме, особенностях народной религиозности и т.д.) по духовным стихам в целом, всякий анализирующий неизбежно делает очень значительное обобщение, а говоря точнее, попущение, «натяжку». Ведь, строго говоря, духовные стихи нельзя назвать единым жанром, таким, как былины, сказки или лирические песни. В них нет ни мировоззренческого единства (духовные стихи о Голубиной книге значительно менее каноничны — если не сказать, неканоничны вовсе, нежели стихи об Алексее человеке Божием или Страшном Суде), ни поэтического, литературного (есть стихи-плачи, стихи-причитания, как некоторые варианты стиха об Адаме; есть стихи-песни, как, например, стих о грешной душе; есть стихи-былины — Егорий и змей…) … Тексты духовных стихов слагались в разное время, причем сам текст зачастую был «моложе» чем сюжет, его породивший. Кроме того, запись духовных стихов велась не так широко, как запись сказок, былин или песен, в научный же оборот введено и того меньшее количество текстов. И размышление о тех или иных стихах, как правило, ведется на основании очень небольшого количества вариантов — 10 или даже 3 (это не относится к стихам типа «Голубиная книга», «Егорий Храбрый», «Алексей, человек Божий» и некоторым другим), что в фольклористике по отношению к прочим жанрам допускается редко.

Следовательно, цельная картина — мира, веры или даже образности и совокупности героев в духовных стихах — вещь очень относительная. И при этом не надо забывать и о том, что духовный стих, с одной стороны, представляет собой фольклорное явление (совокупность жанров), передаваемое из уст в уста, а с другой стороны, воспринимается носителем как нечто сакральное, «божественное» не предполагал сознательных изменений сюжета. И если даже кто-то из носителей с чем-то в стихе не соглашался, он, как правило, не добавлял-изменял что-то от себя, по крайней мере, сознательно. Духовные стихи питались, подпитывались, в первую очередь не книжной культурой, но, как уже отмечалось, храмовой. Но то, что пелось или читалось в храме еще надо правильно услышать, запомнить или породить определенную ассоциацию от услышанного или увиденного (от фресок, иконописи).

Значит, можно лишь говорить о некиих зарисовках или очерках картины народной веры, особенностях понимания православия отдельными людьми, некоторых категорий людей в народе. Впрочем, как известно, святые Нил Сорский и Иосиф Волоцкий были одной веры, однако, сколь различные мысли о вере они высказывали…

Среди духовных стихов есть стих о «Непрощаемом грехе» в научном обороте существующий в трех вариантах. Один из них взят из сборника духовных стихов В. Варенцова:

Уж как каелся молодец сырой земли:

«Ты покай, покай, матушка сыра земля!

Есть на души три тяжки греха,

Да три тяжки греха, три великие:

Как первой на души велик-тяжек грех

— Я бранил отця с родной матерью:

А другой на души велик-тяжек грех

— Уж я жил с кумой хрестовую,

Уж мы прижили младого отрока;

А третий-от на души велик-тяжек грех

— Я убил в поли брателка хрестового,

Порубил челованьице хрестное!

Как спроговорит матушка сыра земля:

«Во первом греху тебя Бог простит,

Хош бранил отця с родной матерью,

— Втогды глупой был, да неразумной слыл;

И во другом греху тебя Бог простит,

Хоша жил со кумой со хрестовою,

Хоша прижили младого отрока,

— Втогды холост жил, да нежонатой слыл;

А во третьем-то греху не могу простить,

Как убил в поли брателку хрестового,

Порубил челованьице хрестное!

Особенно интересны в этом стихе два момента — покаяние, принесенное Матери сырой земле и выделенность последнего, непрощаемого греха.

Мать сыра земля — образ очень яркий для народной культуры в целом. Земля для крестьянина — всё: и кормилица, и поилица, и свидетельство, и утешение… В Духов день земля — именинница, на ней ни сеять, ни пахать нельзя. Самые страшные клятвы — «Вот тебе крест» или же «Провалиться мне сквозь землю», при которых крестятся и целуют (или едят) землю. Обращение к Матери-земле имело большое значение в былинах, заговорах, свадебном обряде… Исследователь прошлого века, А. В. Марков на основании обращения к земле связывает этот стих с ересью стригольников. Кроме стригольников земле поклонялись в нетовщине и беспоповщине… Но не в этом суть. Обращение к земле не противоречит народной культуре в целом. Что до категорий православной веры, безусловно, это не по канонам… Но был ли этот стих сектантским? Сомнительно. Уж очень он отличается по слогу от сектантских стихов. Что касается крестового родства, то сомнительно, чтобы стригольники, не признающие таинства (в том числе и крещение), придавали такое значение обмену крестами и крестовому родству. Г. Федотов связывает сыру землю с Богородицей, говорит, что они смыкаются на религии рода и олицетворении космоса… Но разве Богородице приносят подобное покаяние? К Ней обращают молитву о заступничестве…

Первая матерь — коя муку приняла,

Вторая матерь — мать сыра земля,

А третья — Матушка Пресвятая Богородица

«Крестовый брат паче родного,» — так говорят о крестовом родстве былины (былина «Добрыня и Алеша). В церковной практике нет крестового родства. Если же судить по былинам и духовным стихам, то, вероятнее всего, этот обычай некогда реально существовал на Руси. Но разве он противоречит основам веры? Православные христосуются на Пасху — обмениваются крестным целованием. Здесь же духовное родство закреплялось обменом крестами. И непрощаемость в духовном стихе этого греха сопряжена с двойной тяжестью — нарушением заповеди «не убий» и предательством против добровольного выбора духовного брата. Поэтому-то стих «карает» грешника суровее Евангельских законов, где сказано, что не прощается один грех — хула на Духа Святого.

Лекция третья. «Умом нам сей книги не сосмети и очам книги не обозрити: Велика книга Голубиная…»: космогония духовных стихов о Голубиной книге

Духовный стих о Голубиной книге относится к наиболее древним стихам и по времени зарождения сюжета и по веку возникновения самого текста стиха. Большинство исследователей (В. Н. Мочульский, Н. С. Тихонравов, И. Я. Порфирьев, М. Сперанский и др.) датируют этот стих XV — началом XVI века. Стих записан в сравнительно большом для духовных стихов количестве вариантов и версий, которые значительно отличаются друг от друга.

«Голубиная книга», в отличие от большинства духовных стихов, не имеет непосредственных источников в богослужении и напрямую не связана со Священным Писанием. Среди произведений древнерусской литературы, оказавших значительное влияние на этот стих, исследователи называют апокрифы «Беседа трех святителей», «Вопросы Иоанна Богослова Господу на горе Фаворской», «Иерусалимская беседа», «Вопросы Авраама о душах праведных». В то же время говорить о конкретных заимствованиях было бы не совсем верным. Вышеуказанные апокрифы составляют скорее «литературную семью» этого памятника народной поэзии, нежели являются его непосредственным источником.

С той стороны с-под восточныя

Выставала туча темная, грозная;

Из той тучи темныя, грозная

Выпадала Книга Голубиная.

Название Голубиной книги трактуется исследователями двояко. Во-первых, голубиная как глубинная, разъясняющая основы мироздания, его начало и, во многих вариантах, его конец. А во-вторых, голубиная, связанная с голубем, символом Святого Духа, который, как бы, и прислал эту книгу с неба. По вариантам стиха книга «выпадает» в наиболее значимые, даже знаковые места на земле — на Фаворскую гору, к животворящему кресту, к «Латырю белу каменью», на Голгофу, к главе Адамовой, к «древу кипарисову» и даже «на матушку святую Русь». Причем в ряде стихов происходит как бы смешения или, скорее, совмещение нескольких святых для христианина мест —

А на той горе Сионския

У тое главы святы Адамовы

Вырастало древо кипарисово.

Ко тому-то древу кипарисову

Выпадала Книга Голубиная…

В этом стихе Голгофа, где был распят Христос и где по преданию покоится глава Адама, совмещается с Сионской горой — ветхозаветным домом Божиим. Название горы Голгофы практически не упоминается как в народной поэзии, так и в богослужении. В то же время, гора Сион (и Фавор) нередко упоминается на богослужении: в праздничных антифонах и прокимнах. Думается, что духовные стихи как жанр, область жанров народной поэзии, вне зависимости от своих источников или архитипов-пратекстов подпитывались храмовой поэзией — православным богослужением. Отсюда и проистекает подобное стремление к знакомым образам, звучащим в церкви. Кипарис же исследователи уподобляют мировому древу, которое произросло из костей первого человека — Адама, образовало крест и приняло на себя Христа.

Большинство текстов духовных стихов (не только о Голубиной книге) отличаются ссылкой на авторитетность источника повествования, и эти авторитеты указываются уже в самом начале стиха. Интересно, что при этом нередко происходит смешение времен жизни библейских пророков, царей или новозаветных святых:

Во граде было во Иерусалиме,

При царе при Давыде при Евсеевиче,

При его сыне Соломоне

При старце было при Захарии…

Тексты духовного стиха по-разному характеризуют саму Голубиную книгу, сходясь в одном — книга эта не простая, но особая, и понять ее дано далеко не каждому:

Выходила Книга Голубиная,

Божественная книга Евангельска.

Сия книга есть не малая,

Долиною книга долгая,

Шириною книга широкая

Толщиною книга толстая.

Ино эта книга не малая

Высока книга сороку сажень,

Ширина книга двадцати сажень,

На руках держать — не сдержать будет,

А письма в книге не прочесть будет,

А читать книгу — ее некому.

А сама книга распечаталась

Слова Божии прочиталися.

Читать книгу — не вычитать,

По листам ходить — не исходить книги,

На престол взложить — не взложить книги

На руках держать — не сдержать книги.

Писал эту книгу Богослов Иван,

Читал эту книгу Исай пророк,

Читал книгу по три годы

Прочел во книги три листа.

Для того чтобы истолковать книгу съезжаются

Сорок царей со царевичем,

Сорок князей со князевичем,

Сорок попов, сорок дьяконов,

Много народу, людей мелкиих,

Християн православныих.

Однако никому из них Книга не открывается. Дается она только премудрому царю Давыду Евсеевичу… Впрочем, в большинстве вариантов этой вереницы «отгадчиков» книги нет, но сразу появляются три (реже пять) царей:

У нас три царя да было больших:

Константин был царь, да Волотоман царь,

Был премудрый царь Давыд Осиевич

Давыд Осиевич (Евсеевич) — это иудейский царь Давид рубежа XI — X вв. до Р.Х., автор Псалтири. Волотоман или Володимир — обычно понимается как равноапостольный князь Владимир (ум. 1015 г.), креститель Руси. Кроме того, волот, по диалектам, означает великан или даже волшебник. Под Константином подразумевается, вероятнее всего, святой Константин Римский, живший в IV веке и видевший знамение Креста в небе. Как уже отмечалось, подобное смешение времен не создает внутреннего противоречия в архитектонике стиха, но подчеркивает особость, инаковость мира стиха, открывающего сущность вещей и существующего как бы параллельно нашему миру.

Далее мудрейший из царей — Давыд Евсеевич — на основании книги Голубиной (иногда он даже говорит «по памяти как по грамоте») отвечает на вопросы меньших царей и толкует устройство мироздания, объясняет непосвященным слушателям его иерархию. Вопросы, задаваемые царю, можно достаточно четко разделить на пять «серий» или категорий.

Первая категория вопросов — о небесных сферах.

Солнце красное от лица Божия,

Млад светел месяц от грудей Божиих

,Зори ясные от риз Божиих,

Звезды частые от очес Божиих

Дожди сильные от мыслей Божиих,

Дробен дождик от слезы Его

Ветры буйные от Свята Духа

Самого Христа, Царя Небесного

Все в небесах, по космогонии духовного стиха, произошло непосредственно от Бога. Не «сотворено» Им, но именно «произошло», «отделилось». Подобные идеи роднят этот стих с… индийской мифологией и индуизмом, для которого характерно появление предметов и каст (что мы увидим дальше и в этом стихе) путем отделения частей от Творца. В некоторых вариантах стиха есть даже такой, очень зримый, даже «материальный», образ: «Ночи темные — от сапог Божиих (от дум, от волос Его).

Вторая «серия» вопросов — о человеке (иногда) и о сословной иерархии (практически всегда), существующей на земле. Интересно, что сословная иерархия выстраивается не непосредственно от Создателя, но от первого творения — Адама.

Кости крепкие от камени

Телеса наши от сырой земли,

Кровь-руда наша от черна моря…

Зародились мы, цари,

От святой головы от Адамовой,

Зародились князья со боярами

От честных от мощей от Адамовых,

Зародились крестьяна православныи

От того ли колена от Адамова,

От того ж начался и женский род

В некоторых вариантах не указывается, от каких частей произошли сословия, но сразу выясняется, какой царь над всеми царями главенствует. «У нас Белый царь над царями царь». Русский царь признается главным царем, потому что он «верует веру крещеную» (В некоторых вариантах стиха по этой же причине Святая Русь называется «всем землям отцом») Так в духовном стихе впервые (или еще раз) происходит смещение центра мира с Иерусалима в сторону Руси.

Третья категория вопросов о главенстве на земле среди того, что построено человеком. Городом-отцом (Иерусалим) и церковью-матерью в стихах называются те, что непосредственно связаны с именем Христа (иногда, через Богородицу, или святого Климента) освящены Им.

В четвертой категории вопросов выясняется первенство географических объектов на земле. Река, море, озеро, камень, гора, дерево, трава… Как правило, перечень этот рознится по вариантам и не превышает 2—4 реалий. Главным признается то, что находится в центре земли и/или опять-таки освящено земной жизнью Христа и, иногда, Богородицы.

Почему Плакун-трава всем травам мати?

Когда вели Христа на распятие,

Тогда плакала мать пресвятая Богородица,

Ронила слезы из ясных очей на сыру землю.

От Неё ли слез от пречистых

Выростала на землю Плакун трава;

Из того Плакун из корени

У нас режут на земли цюдны кресты,

А их носят старцы-инохи,

 Мужие их носят благоверные:

 Они тем, сударь, больше спасаются

Весьма любопытна пятая «серия» вопросов, наиболее неоднородная по вариантам — это вопросы о первенстве зверей, рыб и птиц. Здесь мы встречаем и средневековое представление о трех китах:

На трех китах земля основана.

Как Кит-рыба потронется,

Вся земля восколыбается.

Потому Кит-рыба всем рыбам мати.

Основана земля Святым Духом,

А содержится словом Божьим

Обращает внимание прибавление к рассуждению о главенстве среди рыб мыслей об основании земли, о Святом Духе. Рассказчику словно не хватает «отсылок» к Божьему велению и он говорит о роли Господа там, где участие Его рассказчику кажется недостаточным.

В этой категории вопросов вводятся такие загадочные животные как индрик-зверь и страфиль-птица. В образе индрика (индры, вындрика, индрока, единора, Единорога, Белояндриха-зверя) слились, с одной стороны, средневековые книжные представления о разных фантастических животных — противника змея и крокодила — «онудры» (выдры) и сказочной рыбы — «ендроп». С другой стороны, индрик — это искаженное единорог, мифическое животное, способное своим рогом очищать воду, отравленную змеем.

Уж и Индрик зверь всем зверьям мати:

…Что живет тот зверь во святой горы,

Он и пьет и ест из святой горы,

И он ходит зверь по подземелью,

Яко солнышко по поднебесью.

Когда Индрик зверь разыграется

Вся вселенная всколыбается.

Куды звирь пройдет

Тута ключ кипит;

Куда звирь тот поворотится,

Вси звири звирю поклоняются.

В некоторых вариантах индрик после битвы покоряется льву, который становится царем зверей.

А лев-от зверь всем зверям отец…

В степях-от он пребываючи,

Никто его в глаза не видаючи,

Ни кой у мир шкоды не делает

Поэтому же ён всем зверям отец.

Страфиль-птица соотносится исследователями с загадочным для русских людей тех времен страусом и, по мнению некоторых, с мифическим алконостом.

Само же упоминание загадочных животных в Голубиной книге позволяет говорить о влиянии на стих Бестиариев — Физиологов и подобных им сочинений, которые были, по мнению Ф. И. Буслаева, любимейшим чтением народа в XVII веке.

Некоторая часть вариантов стиха о Голубиной книге содержит сон о битве двух зайцев (реже — юношей), белого и черного. Бой зайцев трактуются премудрым царем как битва правды и кривды:

Где бел заяц, тут Правда была

Гдк сер заяц, тут Кривда была.

Кабы правда Кривду преодолела:

При последнем будет при времени,

При восьмой будет при тысяци,

Правда будет взята Богом с земли на небо,

А Кривда пойдет она по всей вселенныя,

По тем крестьянам православныим,

Вселится на сердца на тайныя;

Кто делает дела тайныя

От того пойдет велико беззаконие.

Пошла Кривда по бедным людям,

По сиротичкам, по вдовичкам

Ожидание конца света неоднократно нависало над Русью. 1492 год от Рождества Христова соответствует 7 тысяче лет от сотворения мира. На восьмую тысячу ждали царство антихриста… Даже Пасхалии в книгах того времени не перешагивали рубеж этой роковой, окончательной даты. Зачем, если вот он, конец… Наличие сна по вариантам стиха о Голубиной книге дает указание к датировке стиха — не позднее XV века.

Если брать «букву» стиха о Голубиной книге, то она, безусловно, противоречит православной догматике. Если говорить о «духе» этого стиха, то он, скорее покажется слушателям-читателям православным, нежели иным. Дело в том, что весь мир, предметы, реалии и явления в космогонии стиха стремятся к Богу, освящаются причастностью к бытию Христа и Богородицы.

Лекция четвертая. «Росплакался Адамий, перед раем стоя…»: стихи духовные о ветхозаветных героях

Русских духовных стихов, повествующих о ветхозаветных персонажах, очень немного. В первую очередь следует выделить стих об Адаме («Плач Адама») и сюжет о сыне Иакова, Иосифе, проданным в рабство своими братьями («Осип Прекрасный»), которые были записаны в достаточно большом количестве вариантов, как «книжных», так и «народных» разновидностей.

Духовный стих «Плач Адама о рае» интересен уже тем, что о его существовании известно с конца ХV века (1473). Вариант этого стиха (очень похожий на «книжные» варианты XIX века) был найден в одном из рукописных сборников Кирилло-Белозерской монастырской библиотеки, где был озаглавлен «Стих — старина за пивом». Прибавление «за пивом», вероятно, означает, что стих исполнялся во время монастырской трапезы. Тема стиха — скорбь Адама об утраченном рае — заимствована не из Библии, как это могло бы показаться, а из церковной службы. За неделю до Великого поста церковь вспоминает Адамово изгнание, и именно тогда, в субботу вечером, в храме поется песнопение «Плакался Адам перед раем седя», которое дало начало духовному стиху:

Адам вопияше Богу со слезами

Боже милосердый, помилуй нас, грешных!

Давно ль я не слышу архангельского гласу,

Давно ль я не вижу всю райскую пищу.

Духовный стих, в отличие от источника, более четок и конкретен — здесь не только плач и скорбь, но и конкретные указания на причины изгнания из ада и его последствия. Так, изгнание из ада традиция всецело относит к вине Евы:

Евы ради, раю, заключен бысть.

Ева согрешила, Адама прельстила,

Закон преступила, Богу согрубила,

Ум свой погрузила во тьму кромешную,

Весь род наш отгнала от раю святого.

В то же время, в дальнейшем, Ева вступает в диалог с Адамом и, перелагая и осмысляя Священное Писание, говорит:

Велел нам Господь Бог

На земли трудиться,

Господу молиться,

Друг друга любити

И зла не творити.

От праведных от трудов

Сытым пребывати,

От потного лица

Милостыню дати.

Одни варианты стиха стоят ближе к книжному источнику, и язык их, соответственно, украшен (или скорее перенасыщен) церковнославянскими словами и оборотом. Другие варианты стиха дошли до нас не в рукописи, а в записи устного исполнения. И их язык менее вычурен и более понятен, хотя влияние книжной поэтики здесь также ощутимо. Например, почти все варианты стихов (и устные и письменные) повторяют церковнославянскую форму обращения от слова «рай»: «раю мой раю, прекрасный мой раю!».

Исследователь этого стиха О. А. Савельева на основе анализа текстов показывает, что основные различия вариантов стиха «Плач Адама» связаны с расхождением в их богослужебном источнике — «Славы» утрени Недели Сыропустной. Иначе говоря, разные варианты стиха «Плач Адама» создавались, по-видимому, на основе разных переводов «Славы». О. А. Савельева выделяет две редакции этого стиха — раннюю, краткую (созданную приблизительно в XXIV — XV веках) и позднюю, пространную (появилась в конце XVII века). Пространная редакция включает в себя две части: первую, схожую с краткой редакцией и вторую, включающую в себя увещевание человеку, сложенное от лица Адама:

Дает нам Господь много,

Нам кажется мало:

Ничем мы не насытимся,

Ничем не наполнимся;

Очи наши — ямы,

Руци наши — грабли,

Очи завидущи,

А руци загребущи:

Что очи наши завидят

То руци наши заграбят.

Или:

Не можем мы, братие, ничем ся наполнить:

Дает нам Бог много, нам кажется мало.

Отдельный мотив увещевания — участь человека после смерти, тщета земного богатства перед лицом Бога:

Как, братие, помрем,

Мы все позабудем. Взяти мы с собою

Ничто же не можем:

Только мы возьмем

Саван да срачицу.

Мотивы слов Адама можно найти в сочинениях Ефрема Сирина «Размышления при гробех» и Иоанна Златоуста «Сказания об умерших» и «Сказания о некотором человеке богобоязливе».

Начало текстов или же, напротив, переход от первой части стиха ко второй (что чаще) обычно содержит мотив рождения Христа — Спасителя мира и Его Крещения:

Христос народился, в Иордане крестился

Адам слобонился, весь мир обновился.

А мы дружие-братие, придем в Божью церковь

Мы станем со страхом во Божьей во церкви…

Слова о Христе — втором Адаме, в стихе об Адаме ветхозаветном говорят об определенной степени осмысления христианской догматики — в противном случае, мотив Рождества и Крещения Христова не был бы столь прочно включенным в стих, казалось бы, с совсем другим сюжетом. Рассмотрим здесь еще один, белорусский вариант стиха. В нем Господь после плача Адама дает «Петру-Павле» (нередкое в стихах отождествление Петра и Павла, связанное с их единым церковным праздником) указание отомкнуть для Адама рай. Рай открыт, однако:

Як завидев Павле (вар. Аврааме)

Средь раи Адамя:

Не твое то дело

По раи ходити,

Раи досмотряти.

Ох там тебе дело —

На Сиянския горы:

Там тебе покажут

Чернокнижныя книги,

Там тебе покажут

Жития и бытия

Кроме того, что в стихе одновременно действуют и Адам и Петр с Павлом, здесь мы вновь встречаемся с особым местом земли, где можно увидеть грядущие судьбы мира.

Стихи «Плач Адама» являются хорошей иллюстрацией примеров трансформации одного и того же сюжета в стихе в разные исторические эпохи. Так, в XVII веке стихи несколько видоизменялись и включались в «покаянны осьми гласов». В XVII, начале XIX века стихи об Адаме имели кантовую поэтику и могли даже включаться в «Богогласники»:

Бых ах первейший насельник рая,

Где мя последняя постигли злая,

Ах! Из рая в ров преселихся

От сладости в горесть зближихся

Или, напротив, в середине века XIX представлять собой даже такой стих:

Адам веселый дух имел,

И Еву в сад гулять повел,

От райских древ плода вкушать

Себя природой утешать.

Конечно, наряду с этими двумя «образцами» продолжали бытовать и истинно народные духовные стихи о «Плаче Адама».

Кроме этого сюжета, об Адаме говорится в стихе «Голубиная книга»:

Оттого у нас в земле цари пошли —

 От святой от главы от Адамовой;

 Оттого зачались князья-бояры —

От святых мощей от Адамовых;

Оттого крестьяны православные —

От свята колена от Адамова./

где вся земная иерархия мыслится связанной с Адамом. Один из самых ранних вариантов стиха о Голубиной книге, известный по сборнику Кирши Данилова, начинается именно с пребывания Адама и Евы в раю, причем изгоняются они из рая не из-за нарушения Божьего завета, а потому что, вкусив «ягоду», Адам

И узнал промеж собою тяжкой грех,

А и тяжкой грех и великой блуд:

Согрешил Адаме во светлом раю,

Во светлом раю со своею со Еввою.

Оне тута стали в раю нагим-ноги,

А нагим-ноги стали, босешуньки, —

Закрыли соромы ладонцами

Так Адам с Евой поняли, что они наги, оттого им стало неуютно в раю, и они пошли на Фавор-гору к Христу…

Духовный стих об Иосифе Прекрасном по своим жанровым характеристикам, по характеру повествования и развития сюжета соотносится с народными былинами. Однако практически во всех, даже «народных» вариантах присутствуют церковнославянизмы (речет, пасоша и т.д.), что говорит о том, что, стих, скорее всего, вначале был сложен в рукописи и только потом получил изустное распространение. Стих об Иосифе Прекрасном один из самых больших — средний объем полного текста полтысячи строк.

Весьма любопытны детали пересказа библейского сюжета и характер переложения событий стихе. Не искажая основного смысла — продажа брата в рабство, толкование Иосифом снов (своего собственного, слуг фараона и самого фараона), царствование Иосифа и встреча его с братьями — стих по-другому осмысляет второстепенные эпизоды и, иногда, дает свою мотивировку событий.

Интересен эпизод породажи Иосифа, он перекликается с евангельским торгом Иуды по смыслу и народными сказками по языку:

— Богатая Исмаильская купцина!

Купите себе у нас лакея,

Купите себе у нас крепостнаго.

Богатая Исмаильская купцина

Жалобно на Осипа взирали,

На цену оны Осипа покупали,

Тридцать оны сребрениц давали…

В Ветхом Завете, когда говорится об Иосифе, часто подчеркивается, что он угоден Богу. В вариантах же стиха, когда говорится, что Иосиф просил виночерпия не забыть его в темнице, говорится:

За тыя за самыя речи…

За то он будет сидеть три года

Исполнитель стиха поясняет: «потому что обратился он прежде к человеку, а не к Богу». Такое понимание этой библейской истории стороже к Иосифу, чем сама Библия…

В тексте Бытия Иосиф, узнав братьев, повелевает им оставить старшего в залог и привести взамен младшего, единоутробного ему сына Вениамина. Далее, Иосиф тайно помещает плату за хлеб в мешки с зерном. Сюжет же духовного стиха развивается несколько иначе (и тут, безусловно, уместна аналогия с былиной «Сорок калик со каликою»): Иосиф подкладывает младшему брату, Вениамину (которого по Библии, вообще нет с братьями) золотую чашу. Братьев хватают и приводят назад к царствующему Иосифу. В таком изменении сюжета источника можно видеть итог его освоения: переложение сюжета с более понятной и традиционной мотивацией.

Концовка стиха также имеет традиционное для ряда фольклорных жанров завершение, с особенностями духовных стихов — укорененностью всех важнейших событий в Господе:

Осип же Прекрасный

Сто десять лет царствовал во Египте,

Стал он до Господа доходен,

Стал он от сего света отходен.

Повелел он свои мощи провозити

Во славно во Израильское царство.

Во Божью церковь заносили,

Со славой Осипа погребали.

Ему слава и ныне

Во веки веков, аминь.

Кроме того, большое внимание в стихе уделено обращениям Иосифа к земле, к Господу и матери Рахили, отсутствующие в библейском источнике:

Осип во рву слезно плацет,

Ко матушке сырой земле причитает…

Плач к Господу «Кому повем печаль мою, кого призову к рыданию? Тоекмо тебе, владыко мой…» бытовал и отдельно, вне большого текста об Иосифе. Этот плач и поныне широко известен, благодаря современному ансамблевому и сольному исполнению со сцены.

Кроме этих сюжетных групп ветхозаветных духовных стихов существуют стихи, спорные с точки зрения их отношения к фольклору. Для того, чтобы с уверенностью можно было отнести стих к народным духовным стихам кроме критериев содержания и формы, должны присутствовать, по меньшей мере, еще два условия — бытование стиха в некотором количестве вариантов и наличие более-менее «народных» вариантов стиха. То есть, если духовный стих известен в большом количестве рукописных вариантов, но при этом нет ни одного устного, или все устные варианты являют яркий пример следования книжному источнику и изобилуют церковнославянизмами, то говорить о «фольклорном» тексте вряд ли стоит.

С проблемой малого количества известных вариантов мы сталкиваемся, говоря о стихах «Царь Саломан и купец темный», «О царе Давыде и его дочери Олене», «Сон Соломанова отца» и «Самсон-богатырь». Стихи эти очень интересны с точки зрения их фольклорной поэтики и очень отдаленного следования источнику (если о таком следовании вообще можно говорить), но, увы, вариантов этих стихов, введенных в научный оборот, единицы. Так, например, стих «О царе Давыде и его дочери Олене», с ярко выраженном балладным сюжетом (брат насилует сестру) в стихе рассказывает о Соломоне и Олене, в то время как в Библии (Второй книге Царств) речь шла об Амноне и Фамаре, Соломон же связан с двумя упомянутыми героями только как их брат…

Стихи «Каин и Авель», «Плач Каина», «Потоп», «Авраамовщина» из сборника П. Бессонова и некоторые другие ветхозаветные стихи, озаглавленные как духовные в дореволюционных журналах, также не вполне могут претендовать на подобное именование. Иначе говоря, причисление их к фольклорным текстам было бы излишней натяжкой.

Лекция пятая. «Что со вечера звезда восходила, со полуночи воссияла…»: духовные стихи о Христе

Заявленный нами в подзаголовке тематический раздел духовных стихов традиционно обозначают иначе — духовные стихи на евангельские сюжеты. Однако каноническое Евангелие лишь незначительно отразилось в стихах. В то же время, это легко объяснимо: зачем перелагать то, что и так известно и авторитетно. Духовные стихи, повествуя о земной жизни Христа и Богородицы, не столько опираются на Евангелие, сколько восполняют «пробел», рассказывают о том, что очерчено скупо или о чем не говорится вовсе. Исключение составляет лишь стих о Рождестве Христовом, восходящим к Евангелию от Матвея (2; 1—18) и от Луки (2; 1—8).

Стих о Рождестве Христовом появился на русской почве под влиянием белорусских и украинских стихов (они бытуют и по ныне), «которые в свою очередь, испытали влияние католических польских кантычек». Рассуждая несколько упрощенно, можно восстановить ход возникновения нашего русского текста. Вначале в польских католических учебных заведениях в качестве заданий семинаристам задавались поэтические сочинения духовного содержания, и на тему Рождества Христова, в том числе. Затем наиболее удачные образцы «спускались в народ», где несколько видоизменялись и стилистически и сюжетно. От польских певцов поэтические тексты перешли в Белую и Малую Русь, а оттуда были заимствованы русскими каликами. В то же время текстов «освоенных» русскими исполнителями известно немного. Вероятнее всего, этот стих не бытовал на Руси повсеместно, в отличие родины иных наших братьев-славян.

А.

Христос Бог Спаситель

Со верными посвятился,

Народился Христос во Хриеме,

Во той стороне во Юдейской,

Изволил в вертепы Бог пребысти

Спасения нашего ради.

Царь хотел Христа убисти:

Он с ним сположился,

Приносил к нему честную дару.

Принял Милосердый за всю благодать:

«Ты наш Царь над царями!

Бессмертны венцы себе восприняли

Слава Тебе, Христе Боже наш!

Б.

Во городе в Вифлееме

Что со вечера звезда восходила,

Со полуночи возсияла:

Что Пречистая голубица

Что Христа Бога породила,

И во пелены спеленала,

И во ясли Христа Бога полагала.

Приходили к Нему Персидстии цари,

Приносили Ему честные дары,

Что честные — злато и ливаны.

Мне не дороги ваши дары,

А Мне дороги ваши души.

А Я буду Бог над богами,

А Я буду Царь над царями,

А Я выберу себе Апостолов,

А Я дам-то им свою печать,

А Я дам-то им свое крещенье,

Разошлю Я их по всем странам:

Кто приемлет их, той спасется

А не приемлет их, той мучится будет.

В.

Днесь Христос родился,

От девы воплотился:

Нова радость стала,

Яка не бывала.

Пастухи с ягненком,

С молодым детенком,

На колени упадали,

Христа прославляли.

А и царь Давид

Во все струны ударял

Христа прославлял.

Первый из приведенных стихов (А.) записан от слепого Алексея Телёнкова (Болоховский уезд), одного из самых лучших исполнителей, чьи стихи собраны в сборнике Бессонова. Однако здесь перед нами стих «книжный», в котором заметно влияние письменного первоисточника (разумеется, непосредственным источником для стиха было не Евангелие, а его переложение).

Второй стих (Б.) является лучшим (и из введенных в научный оборот единственным текстом такого уровня) русским духовным стихом о Рождестве Христовом. Здесь мы видим не только некоторое переложение евангельской истории Рождества — среди даров нет наиболее «непонятного», смирны — но и оценку даров Христом. Не дары нужны, но души. Далее в нескольких строчках осмысляются основные вехи земной жизни Спасителя — избрание Апостолов, их просветительство и благовестие; спасение через крещение. В этом ряду нет только крестной смерти Спасителя. Но это также оправдано: все народные (да и не только) поэтические произведения, посвященные Рождеству Христову традиционно радостны и торжественны.

Третий стих (В.) записан от выдающегося знатока русских обычаев Владимира Ивановича Даля. Сюжет стиха максимально близок украинским и белорусским текстам. По своей поэтике и духовным задачам это совсем иной стих, не стих-назидание, предостережение или обличение, но стих-величание, своим императивом он близок к фольклорному жанру щедровок, прославлений.

Духовные стихи о Рождестве Христовом на русской почве, судя по имеющимся текстам, не являли собой цельных групп вариантов, однако, все же были заметным явлением среди других духовных стихов.

К стихам о Рождестве примыкают стихи об Избиении младенцев, нередко в начале их говорится о рождении Спасителя. Особенно интересен конец стиха —

Возрыдали младенцы сущия

Горючи слезы пролили.

Речет Господь к ним

Сам Иисус Христос,

Царь небесный, Бог:

«Подите, младенцы, к Богу в рай,

Ко святу Аврамию, к отцу праведному?»

Аллилуия, аллилуия, аллилуия

Слава Тебе, Бог наш!

Думается, что подобный акцент на страдания младенцев, вознаграждаемые Христом, связан с особым местом проблемы «слезинки младенца» в русской, в том числе и народной, культуре. Стих восполняет здесь «недоговорку» Евангелия и ставит все на свои места — объясняет непонятливым и сомневающимся, отчего Христос не объявился царю Ироду, чтобы спасти невинных младенцев — младенцы те уже в раю, объясняет стих.

Однако, эта группа стихов еще более немногочисленна, чем предыдущая.

В то же время существует еще один стих, рассказывающий о избиении младенцев. Это духовный стих «Жена Милосердная», где описывается младенец Христос, бегущий от преследователей и спасающийся благодаря тому, что женщина бросает в печь своего младенца. Христос спасает младенца, он невредим в печи:

Речет же Христос Бог

«Ох ты, Аллилуева Жена Милосерда!

Загляни же ты в печь во пламя:

В печи травонька зеленая,

Он /младнец/ по травоньке гуляет,

Евангельску книгу читает

За отца, за мать Богу молит».

Этой истории нет в Евангелии… Но тем не менее, для церковного человека ассоциация здесь очевидна: три библейских отрока, оставшиеся невредимыми в печи огненной. И образ этот скорее всего пришел в стих не из Евангелия, а из богослужения — так, в различных ирмосах 7 и 8 песен канона (особое молитвословие, присутствующее на всякой утрени) говорится о трех отроках, брошенных в печь огненную и оставшихся неуязвимыми для огня, все так же прославляющими Господа Бога. И хотя в ирмосе нельзя видеть непосредственного источника стиха, определенное сходство мотивов, общность ассоциаций налицо.

Христос в этом сюжете предстает в телесном облике Младенца, вместе с тем, он показывается и Богом по могуществу. В Евангельской истории не описано чудес, поучений или чего-то подобного, совершенных Младенцем Христом. Народное же понимание Христа не допускает, что Он как совершеннейший человек, мог не нарушать своего младенчества и детства подобными поступками.

П. А. Бессонов в своем обширнейшем сборнике «Калики перехожие» делает попытку показать духовные стихи практически на все двунадесятые праздники. Однако, неудачность этого опыта очевидна: перед нами не духовные стихи, но чисто книжные сочинения, практически не имеющие устного бытования. Причина же, как уже говорилось выше, не в «неусердии» народной фантазии, но в «ненужности» подобных стихов — Евангелие и церковные праздники говорят сами за себя. Исключительность же рождественских стихов связана с характером празднования Рождества, с традицией славления, хождения по домам и т. д. Это, отнюдь, не означает, что данные духовные стихи пелись именно под праздник, просто подобная традиция внецерковного исполнения рождественских песнопений, их переложений и прочего, являла собой хороший прецедент.

Известны также «книжные», но все-таки получившие некоторое распространение стихи о Страстях Христовых. Они достаточно точно (но более эмоционально) передают соответствующее место Евангелия.

Наиболее интересны духовные стихи о Вознесении Христа. Они, немногие среди духовных стихов, не имеют никакого книжного источника. Только указание на сам факт Вознесения Христа в начале стиха. В части вариантов точно указано время Вознесения — «В четверг было на шестой неделе, после светлого Христова Воскресения». В стихе описывается скорбь нищих, которые после того, как Христос, их Заступник, оставил земной мир, стали сиротами. Эти стихи являются как бы обоснованием нищенства, объясняют само прошение «Дай за-ради Христа»…

Христос в стихе утешает нищих, вопрошающих на кого Господь покидает их:

Не плачьте вы, бедные-убогие!

Дам я вам гору да золотую,

 Дам я вам реку да медвяную, —

Будите вы сыты да и пьяны

Будите обуты и одеты!

Оставлю вам сады-винограды,

Оставлю вам яблони кудрявы

Но Иван Богословец (Иоанн Богослов) возражает Христу, говоря, что у нищих отнимут Христов дар или что сами нищие передерутся из-за богатства. Иоанн просит Христа:

Ты дай им свое святое имя,

Тебя будут поминати,

Тебя будут величати, —

Будут они сыты да и пьяны

Будут обуты и одеты

Ино кто есть верный христианин

Он их приобует и приоденет,

Ты даруй ему нетленную ризу.

А кто их хлебом-солью напитает,