Бесплатный фрагмент - Дорожная лирика

***

Для чего мы пишем кровью на песке?

Наши письма не нужны природе.

Б. Окуджава

Сколько еще качаться на волоске?

Рано ли, поздно, — лопнет струна-черта.

Кровью с соплями выведешь на песке:

Господи боже, чем я ему не та?

Небо над головой не меняет цвет —

Светлый восход не виден, далек-высок.

Мертвою рыбой звонко молчит в ответ

Теплый от крови, темный сырой песок.

***

Ночными рейсами — дешевле. Всю жизнь — с собой, в ручную кладь.

От робких мыслей до решений — полвздоха. Нечего терять.

То, что звенело и искрилось, манило вдаль, тянуло ввысь,

Ты приняла и согласилась. Садись, заткнись и пристегнись.

Пусть не дворцы и замки вижу, а только петли белых трасс,

Пусть не случилось быть в Париже, но в Лиллехаммере — сто раз.

Опять в лицо холодный ветер, опять по снегу шелест лыж,

Опять — острей всего на свете — край счастья.

К черту тот Париж.

Осколок

Разобьешь меня — подбери осколок.

Будет острым край, словно сто иголок.

Осторожно — пальцы бы не поранить —

положи в карман и припрячь на память.

Положи в карман да носи с собою.

От чего смогу — от того укрою.

Пересуды, сплетни и кривотолки

разлетятся в пыль от краев осколка.

Сберегу в степи и в долине горной.

Покажи, кому, — перережу горло.

Но извилист путь, и непрост, и долог, —

потеряешь ты оберег-осколок.

Удивишься, как все переменилось:

было ясным небо, и вдруг — немилость,

и к другим ушла от тебя удача.

А в траве осколок лежит и плачет.

Полнолунное

Нет покоя в полнолунье мне:

что там, на серебряной Луне?

В телескоп из всей большой Луны

лишь моря и кратеры видны,

и — подкладка сбывшегося сна —

спрятана другая сторона.

Отвернулась от нескромных глаз.

Мне ее увидеть хоть бы раз:

там разливы света и тепла,

райских птиц цветастые крыла,

там не тучи в небе — облака,

там зима легка и коротка,

там не встретишь запертых дверей,

там играют лютня и свирель…

на обратной стороне Луны

мы с тобой друг другу суждены.

***

До полседьмого свет в окне,

а там — восхода шорох робкий.

Ты будешь врать своей жене

про севший телефон, про пробки,

про совещание в ночи.

Она поверит — хочет верить.

Спрячь понадежнее ключи

от обветшавшей рыжей двери.

Одна останусь — что ж теперь! —

и буду радоваться маю…

А к выходным покрашу дверь,

хотя замок не поменяю.

***

Говорит, не заметил и сам,

как накрыло волною, —

и с тех пор по следам, по пятам

так и ходит за мною.

Не клянется в любви неземной,

не робеет нелепо —

только ходит и бродит за мной,

дарит звездочки с неба.

Не окликнет и не позовет,

не нарушит покою —

просто следом за мною идет,

словно я за тобою.

***

В дороге, в городах, под сводами святыми,

в вагонах поездов, в тавернах на пути —

везде на все лады твое я пела имя,

не прячась, не боясь границу перейти.

Души не берегла, была прямой и смелой.

Но хватит о тебе — боюсь допеть до дна.

А песню о другом я, может бы, запела, —

да именем твоим гортань обожжена.

***

Спрятать лодку и спалить причал,

не пускать в далекие края,

чтобы ты нигде не повстречал

песенки нежнее, чем моя?

Вот еще! Ищи себе свищи.

Песен на земле — не перепеть.

Теплый хлеб достану из печи,

соберу тебе в дорогу снедь.

Бог, порог, к окну не обернусь.

Сотни песен встретишь ты в пути.

Выучи те песни наизусть,

чтобы их с собою унести.

Сколько слов запомнишь, сколько нот, —

и с тобой, одна другой резвей,

песни для пиров и для охот,

песни для красоток и друзей.

Но встречая вражескую рать

и дразнясь у ада на краю,

ты неслышно будешь напевать

простенькую песенку мою.

Сам не вспомнишь, что же за мотив, —

напоешь, не думая о том.

Песенка, удары отразив,

обернет невидимым щитом.

А в моих краях — снега да лед,

и кругом метель стоит стеной.

А тебя хранит и бережет

песенка, придуманная мной.

***

То ты друг сердечный, то недруг лютый,

то насмешник-бритва, а то жених.

Сорок тысяч братьев меня не любят,

ты один не любишь сильнее них.

Приводил к реке, где спокойна заводь,

где сквозь ветви ивы видна вода.

Обещал, что к лету научишь плавать.

Посмотрелась в реку — бледна, худа…

Разве я понравлюсь кому такая —

влет, по-настоящему, наяву?

Стылая вода по лицу стекает.

Я плыву, ты видишь? Смотри, плыву!

***

Так ждала «сдай билет и останься»…

Нет — так нет. И ни слез, ни обид, —

лишь в тревожно танцующих пальцах

непослушная пряжка звенит,

лишь под громкое boarding completed

отключу телефон. Насовсем.

Все разбито, забыто, зарыто.

Да, такси заказала. На семь.

Наспех кинула в сумку все вещи

да со вкусом спалила тетрадь.

И никто никому не обещан.

Спинку выпрямить, столик убрать.

***

Путь начертан, да нам неведом.

Я не вместе — я рядом, следом.

В зной безводный, в метель лихую

стерегу, берегу, страхую.

Зубы стиснула и не ною.

Я не об руку — за спиною.

***

Уезжай, не оставайся ни дня:

день прошляпишь — пропадешь навсегда.

Скорым поездом «Париж — Усть-Тырня»,

скорым поездом «не там — не туда».

Не оглядывайся. Только вперед.

Чай купи — а больше нет ни рубля.

Стукни ложкой, и стакан пропоет

эталонное хрустальное ля.

Рельсы-шпалы, вдоль путей тополя,

в подстаканнике трепещущий чай.

С новой строчки, с безупречного ля, —

соберись, хоть в этот раз не слажай.

Хабанера

Мурлычь хабанеру, бросай солдатне цветок, —

пусть взор оторвут от худых загорелых ног

и жадно сглотнут.

А где-то вдали по тебе наточили нож.

Ты знаешь, ты чувствуешь это. Да ну и что ж,

пока подождут.

Танцуй, с кем успеешь, — и с этим, и с тем, и с тем.

Не знает краев, границ, берегов и стен

прямая душа.

И танец пылает, и наземь летит цветок,

и ближе твой нож, и острей по тебе клинок,

и слаще дышать.

***

Ни минуты заветной, ни часа, ни дня, —

Перед богом-людьми не признаешь меня.

Но крапленою картой держи в рукаве

И постыдною мыслью крути в голове,

И отчаянным словом — рубя и грубя,

И последним патроном — на край, для себя.

***

Отболит, затянется, присохнет, —

хватит ныть, что вся в соплях-крови.

Сколько раз уже хотела сдохнуть?

Выплыла. И в этот раз плыви.

Ничего, что лет давно не двадцать, —

силы есть, упрямства через край.

Выплывешь, куда тебе деваться?

Все, что вниз тянуло, убирай:

спрятать, закопать, засыпать яму,

и — вперед, былого не храня.

Если б каждый оставлял по шраму —

было бы три шрама у меня.

***

Ни напиться нельзя, ни отпеться, —

нет ни песен тебе, ни воды.

Беззащитное звонкое сердце

каждый миг ожидает беды:

замирает, дрожит бестолково.

Что трепещешь? Скажи, почему

я не просто по первому зову —

я без зова бросаюсь к нему?

Так беспомощно и безоглядно

рвусь в спокойный надежный уют —

где не страшно, где вместе и рядом,

где напоят и где отпоют.

Крылья

Вальсируя, маски кружили,

и, как ни бурлил карнавал, —

по алым пылающим крыльям

всегда ты меня узнавал.

Потрепаны, наживо шиты, —

вон пластырь да след от иглы.

Прости меня, мой подзащитный,

что крылья совсем не белы.

Победы на грани провала,

летучая легкая прыть…

Я алыми так укрывала,

как белыми в жизнь не укрыть.

…а ангелы все белокуры,