Бесплатный фрагмент - Дорога за горизонт. За золотым крылом

Дорога за горизонт. За золотым крылом

Цикл «Пять струн». Струна вторая.

От автора

Не время для драконов…

Так называлась одна фантастическая повесть, которую я прочел однажды в довольно молодые годы, когда только-только начинал писать книги сам.

Из самой повести я толком не помню ничего — но название засело в голове.

Не время, говорил мой будущий коллега по писательскому делу, для драконов. И знаете, действительно — эту книгу я написал достаточно давно, но публикую только сейчас.

Нет, я не сомневался ни в чем из того, что написал в этом романе — ни тогда, ни сейчас. Ни в один из прошедших годов за все то время — с 2017 года, когда я поставил последнюю точку и в последний раз отредактировал текст, шлифуя каждое слово в нем. А начата история была и вовсе в 2012 году — так давно, что трудно сейчас заподозрить, что моя «Дорога за горизонт» и правда не написана в последние полгода, а вызревала, полностью завершенная, дожидаясь своего часа, как тот фантастический дракон из повести — своего времени.

Возможно, так и есть — тем более что драконы в этой книге определенно одни из наиважнейших персонажей. Перед вами продолжение фэнтези-цикла «Мир Атван», а точнее, его подцикла «Пять струн». Это — вторая струна, книга, продолжающая историю, начатую в романе «Повесть о человеке Волчьего Клана». Это снова история о драконьих всадниках-аргшетронах, и мире, где равновесие жизни вечно борется с энтропической Пустотой, с Небытием, с Ничем.

У Пустоты — синоним абсолютного зла в нашем творчестве — может быть много масок и много ликов. Чтобы научиться видеть за этими масками, героям приходится проходить подчас самые тяжелые уроки… И одним из самых страшных ликов — именно в этой книге — может оказаться гражданская война.

Это самое страшное — и увы, самое частое явление. Неважно, говорим мы о людях вымышленных или настоящих, о земной истории или же истории миров, создаваемых фантазией писателей и прочих творцов. В конце концов, люди всегда остаются людьми: какой бы флаг не взяли себе, какой язык бы не выучили, какие песни бы не пели, все люди сотворены из одного материала. Я, как гуманист, убежден, что человек равно создан и из земной простой глины, и из звездного света и сияющего дыхания самой Вселенной — и это роднит нас всех.

Это книга о магическом мире, где есть чародейские искусства, где в небесах парят, ловя разноцветный ветер, драконы, где умелые рыцари обучились летать верхом на прирученных грифонах и где Боги ходят меж людьми — часто неузнанные, но они не покидают своих созданий. Это книга о боли утрат, о любви, о поиске себя — и о борьбе с Пустотой. Это книга о живых людях.

Мне трудно самому представить всю меру актуальности этой истории сейчас, накануне выкладки, когда я смотрю на людей и реальный мир вокруг — но я могу вам, мои читатели, сказать только то, что говорил мой герой сам себе накануне долгого военного похода:

«Амир подумал, что сейчас, прямо на глазах, заново сплетаются нити того пути, которым пойдет дальше жизнь для целого народа. Не одного при том — несколько ладей пестрели отличными от горскунских нарядами людей тайале. На суше северян встретят элро и люди Гаэли — союзники, а в конце пути — так и противники. Тоже — и люди, и элро. Легко про себя величать врагов „имперцами“, „западными“ или „силамарцами“ — но ведь, по сути, понимал Амир, они во многом такие же, как его друзья. Только вот цели у них подчас совсем разные. И суждено ли ужиться двум течениям в одной воде?»

Ответ на эти рассуждения и герои книги, и настоящие люди должны найти каждый сам для себя свой, только тогда он будет настоящим.

А я, Эйрик Годвирдсон, попросту продолжаю верить, что звездного света и дыхания Вселенной в человеке все-таки больше, чем простой глины из-под ног.

И с этой верой вручаю вам труд более, чем десяти лет — потому что сейчас, думается мне, самое время для драконов. А с ними — для справедливости и правды.

Ноябрь 2022

Пролог

(72) Сын — это счастье, хотя бы на свете отца не застал он; не будет и камня у края дороги, коль сын не поставит. (Старшая Эдда, «Речи Высокого»)

Книга тихо шелестит страницами, переворачиваемыми тонкой костяной палочкой — листают ее со всей осторожностью, оберегая древний пергамент от слишком грубых прикосновений пальцев. В скриптории сейчас пусто и тихо — только мастер-библиотекарь, неусыпно бдящий со своего места — достаточно ли аккуратен проситель с древней книгою? — да сам читающий.

Само помещение — скрипторий Ордена Дракона, и сидит над старинным фолиантом рыцарь-брат Ордена, не из главнейших, но должности при королевском дворе столь высокой, что ему все тот же мастер-библиотекарь не посмел бы отказать в выдаче самой старой, и, пожалуй, самой ценной книги из собрания. Почему этому брату захотелось взглянуть именно на древние страницы, а не список поновее — только Боги-Сокрытые, пожалуй, и знают.

Мастер-библиотекарь и не задаст этого вопроса — у мужей, увлеченных наукой правления страною, бывают и не такие причуды; как, впрочем, у всех, увлеченных наукою — любой.

Но рыцарь — золотисто-карие глаза скользят взглядом по строчкам хаотично, мечась туда-сюда, а пальцы то и дело порываются огладить потемневший пергамент и древние строки, перелистнуть страницу попросту, впрочем, быстро унимаются и чинно берутся за палочку — рыцарь сам не считает себя мужем ученым. Или взыскующим власти, хитростей правления или чего-то подобного. Ему просто слишком часто в последнее время думается о древнем короле, написавшем эту книгу — и о том, для чего он это сделал.

Король этот на ум ему приходит очень часто. О, король давних дней был и ученым, и боговдохновенным правителем… и чародеем, стоящим между живущими и богами, на полпути от одних к другим. Это был король-жрец, король-мудрость, пожалованный богами даром песен и прорицаний…

Для чего понадобилось самому в себе несущему зерно божественного дара записывать свои песни и мысли — вот об этом думает рыцарь, склоняясь над неброской книгою. Ее, говорят, писал сам король-певец, прозванный Золотой Струной. Зачем — если при нем, государе Золотой Струне, полагалось песни и сказания передавать изустно? Для чего он дерзнул вложить великое — в бренные значки букв на не менее бренной телячьей шкурке?

Самая первая книга «Песен Золотой Струны» выглядит непростительно бедняцки для любого чужеземца. Тогда не было еще манеры оправлять книги в золото и каменья, обтягивать дорогой кожей, лощить пергамент тончайшей пемзой и натирать для умягчения мелом; тогда книга была делом простым, низким — народ писал сиюминутное, доверял буквам и стилусу что-то, что важно лишь недолгое время; записывали исключительно земное на глиняных табличках, пропаренной древесной коре или покрытых воском дощечках, не заботясь о долговечности писаных слов, ибо им и не положено было быть такими.

Король же попросту взял тонкую, хорошо выделанную кожу да легкие дубовые дощечки, и сшита та книга тоже простыми жилами. Краток был бы век ее без чародейского бдения за сохранностью — о том рыцарь знал, пусть бы и рассказывали вокруг, будто сам король покрыл рукопись свою сильными чарами, делающими ее вечной.

Нет, за «вечностью» темной, старой рукописи следят маги Ордена, и алхимики, да вот еще мастер-библиотекарь, наособицу из братьев Ордена стоящий, книжный мышь, как прозвали его самые юные из воинов, вошедших в Орден.

Нет, король знал, должен был знать, что книга эта не переживет многих веков, потому что сам родился и рос в такие времена, когда книг как вместилища мудрости не было и в помине. Тогда к знанию — настоящему знанию — относились иначе. Долговечность должна соблюдаться памятью филидов, певцов, жрецов-друидов.

Память самих мудрецов, изрекающих мысли, песни и суждения, хранила знания — благо, Сокрытые Боги судили своему народу долгий век и стойкость пред шумящими над головою зимами, и сказавший несколько веков назад мудрую мысль мог бы повторить ее сам вслух, буде чья-то память окажется непростительно коротка.

Только это — для чего писана книга — и хотел постичь рыцарь Дракона. Ну а что до текста, так он его сам уже едва ли не на память мог произнести, почти весь. Этот текст, в конце концов, единственная причина возникновения его собственного Ордена — тех, кто хранит мир на родной земле.

Рыцарь, сидящий над старинной книгой в пустом скриптории в этот вечер, не ищет власти или могущества, никакого, и паче уж — того, чародейского, которое приписывают и древнему королю, и тем, кто изучает оставленное им знание. Он же ищет только поддержки и подсказки — ну и разгадки тоже.

Время меняется, время течет неумолимо, как в водяных часах: медленно, но неизменно капают одна за другой капли — из верхней чаши в нижнюю. И поддержка, и подсказка нужна не столько самому рыцарю, ибо он воин больше, чем политик — она нужна его нынешнему государю, которому он служит столь истово не только в силу данных клятв, но и в силу того, что высоко ценит его талант и благородство ума.

«Будто Золотая Струна боялся, что укоротится век наш — или память у детей Сокрытых укоротится. Или будто найдутся толкователи его слов, что дерзнут умолчать часть священной песни. Или… что история провернется колесом, и в самом деле уже нам, или детям нашим придется обращать песни явью, как сумел только он сам» — рождается единственная мысль в разуме читающего, и с этим захлопывается дубовая дощечка, стягивающая телячий пергамент в единый фолиант. Рыцарь возвращает книгу мастеру-библиотекарю, и слышит явственный вздох облегчения, когда тот получает свою драгоценность обратно.

Ответов рыцарь не нашел — только еще больше вопросов. Но хотя бы исполнился уверенностью — они справятся, что бы ни вышло, что бы ни принесли волны изменившихся времен к их берегам — просто потому, что иначе нельзя, и дороги у них иной нету. Так он думает сейчас.

Рыцарь еще не знает, что уверенность его пошатнется не раз, что волны, бегущие от дальних берегов, готовы будут затопить все, во что верит он ныне, вместе с книгой этой и государством.

Не знает и о том, что, когда придет время ему покинуть город, давший ему и самое жизнь, и смысл ее, и опору — единственное, что заберет он из прежнего, это будет сей древний манускрипт, да простит его ревнивый мастер-библиотекарь… впрочем нет, не простит, равно как и братья по Ордену.

Тогда, верно, рыцарь с драконом на щите найдет ответ на нынешние свои мысли. Король-жрец же из глубины давних времен верно понимал одну, главную вещь — в самом деле история оборачивается, точно витая жила, раз за разом, вокруг самой себя, затягивается столько раз, сколько может выдержать, пока не оборвется. Но никому не хочется, чтоб она обрывалась, даже богам, а живущим так и подавно, а тем, кто стоит между — вдвое.

Огни в светильниках скриптория погаснут, и всяк разойдется по своим покоям, и ночная темнота принесет на своих крыльях зерно нового дня, которому суждено будет взойти неумолимо.

И оно взойдет, и утро, вестимое дело, принесет иные хлопоты и иные мысли — более зримые, более осязаемые, такие, что разрешать нужно будет не за книгами вовсе, а главным образом делом и твердым намерением. Ну, затем он государю и нужен, в большей мере — и весь Орден, и отдельные рыцари его, и паче всего те, кто выбраны личными советниками правителя — вот вроде самого читавшего средь ночи древние сказания.

А времена меняются в самом деле — поутру доложат, что пропавшее недавно торговое судно, отнесенное поднявшимся ветром далеко в море, вернулось с диковинными вестями. Они видели берег. Другой берег, быть которого не могло.

А с горных краев, с северных пределов, гонец принесет письмо о просящих приюта людях, отплывших луну назад с тонущей земли, лежащей еще севернее их дальних вотчин, где берега каменисты, холодны и изрезаны фьордами сплошь, как добрый хлеб пронизан порами в мякоти. И вот в это сперва потребуется поверить — в чужие берега там, где не было их раньше… никогда?

«Поплыл некогда рекомый Золотою Струною в восточную сторону — на корабле, коим правили хитроглазые и верткие матросы из земли на самом восходе солнца лежащей.

Говорили ему: не ходи в дальнюю даль без цели — ну а как пропадешь, и не сложит тебе никто огненного ложа?

Отвечал он — цель дает сама дорога, когда по ней идешь.

Говорили ему: к чему чужая земля тебе, когда своей — лиги немеряны, от берега до берега?

Отвечал он — чтоб знать, что нету прекрасней ее, должен повидать я другие края.

Говорили ему: не вернешься, сгинешь, не вспомнят о тебе в Ворота Зимы, и в туманный край не найдешь пути коли?

И отвечал Золотая Струна — я себе судьбу добывать пошел, приношу клятву, что не взять меня чужой земле, если сам я того не пожелаю.

И поплыл — сперва к берегу крайморскому…»

Нет. Были. Берега — были. Давно, тогда, когда писали книгу на темном пергаменте и в дубовой обложке.

Сейчас — вернулись? Или… и не пропадали? Чья земля заблудилась среди моря — наша, или та, что мы все это время полагали сгинувшей в пучине?

И точно само время вздрогнуло и изменилось — казалось, в единую ночь.

Предстояло важное: время изменений. И вырастали на горизонте не берега, но вопросы, что не решаются за книгами, а решаются живым делом. Это рыцарь знал и без старых песен.

Глава 0. Бриваэль

Тени и островки света, окрашенные во все тона небесной сини, зелени и золота, играли в пятнашки в просвете узкой арки окна. Ветер чуть покачивал ветви — за цветным стеклом мозаики их было не очень ясно видно, но переливчатые тени колышущейся листвы цепляли взгляд, заставляли задумчиво следить за сменой их очертаний. Монарх поймал себя на мысли, что смотрит на это трепетание так, точно силится увидеть в нем то ли подсказку-ключ к своим раздумьям, то ли еще что-то важное. «Если бы это было так просто! В пору просить совета Сокрытых уже».

— Что-то вы, Ваше Величество, невеселы. Мне казалось, у нас еще нет настолько крупных проблем, — Вердэн Д'Арайн принял из рук Императора подписанный свиток и слегка нахмурился.

— Несомненно, рыцарь, вы правы, — Император Бриваэль устало улыбнулся. — Но я все никак не могу отделаться от мысли, будто произойти может вообще все, что угодно. За эти пятьсот лет мы, будем честны, ослабли. От флота остались жалкие огрызки, и я чувствую свою вину за это.

— Самоедством делу не помочь. Да и потом, неужели вы полагаете, что наши прежние соседи не признают Гаэль?

— Я думаю, что с ними точно так же могло случиться все, что угодно, — отрезал Император, стерев с уст улыбку. Его обычно спокойное благородное лицо сейчас являло следы крайней усталости и беспокойства. — Та сила, что швырнула нашу землю неведомо в какой потайной карман мироздания, могла запросто сожрать и население прочих земель.

— Вы так говорите, будто на соседних берегах нас будет поджидать черноликое воинство, о котором некогда рассказывали торросские мореходы, когда они до нас ещё доплывали, — спокойную уверенность рыцаря было сложно чем-либо смутить. — О которых мы доподлинно вообще не знаем — а были ли они где-то, кроме самой Аквитопии? И было ли их хоть сколько-то больше, чем пригодно для захвата десятка мелких островков. Иначе сказать — черноликие захватчики это нечто из области домыслов — возможно или невозможно их существование в чужих землях, мы того не знаем. А что нам всем не будет добра, если вы себя продолжите так же изводить, я вижу уже сейчас. Ваше Величество, лорд Бриваэль, послушайте моего совета — вам нужно отдохнуть.

— Лорд Вердэн, я ценю вашу заботу, и, пожалуй, действительно, последую совету… давно на охоту не выезжали, не находите?

— Придворным также развеяться и увидеть вас не в зале Советов не помешает, — энергично кивнул рыцарь. — Я уж не говорю, что лошадям и гончим действительно становится скучно, когда они подолгу обретаются без дела!

«О, охота прошла замечательно! Действительно, я, пожалуй, излишне загружаю себя мрачными думами. У нашей земли не объявилось врагов, и, да оградят Сокрытые, не объявится — лорды-советники правы, я стараюсь бежать на шаг впереди потока времени, обогнать собственную тень и пронзить будущее, не будучи провидцем.

Но вот что меня удивляет — кто был тот странный незнакомец, что восседал на камне? Показалось ли — или он действительно искал со мною встречи? Как бы там ни было — он удалился прежде, чем я успел это выяснить.

Утомление мое развеялось — и с новыми силами и спокойным умом я возьмусь через несколько дней вновь за вопросы флота.

Кто бы подумал, что возвращение в общий план мира принесет горестей и забот больше, чем наша отгороженность? Кто бы мог подумать…»

Лорд Бриваэль отложил перо и закрыл дневник. Ежедневные записи помогали ему привести мысли в порядок и поднимали настроение. Сейчас он пребывал в отличном расположении духа — разве что действительно его немного больше положенного занимал тот незнакомец на охотничьей тропе.

…По своей привычке Император умчался далеко вперед от своих спутников — только потому и наткнулся на этого мужчину. Он сидел на камне, по-птичьи сгорбившись — явно очень высокий и очень худощавый, закутанный в темный, вероятно, когда-то бывший черно-лиловым, а сейчас вылинявший и запылившийся, плащ. Капюшон плаща — глубоко надвинут на лицо, кисти рук спрятались в широких рукавах такой же неопределенно-темной мантии. Одежда человека была странной — из-под мантии виднелись просторные брюки из тонкой мягкой с виду ткани, больше похожие на тхабатские шаровары, чем на гаэльские охотничьи штаны, и тхабатские же щегольские черные сапоги — высокие, с изящно выгнутым носком и темно-лиловыми кисточками по голенищу.

Казалось, он ждет кого-то. Бриваэль собрался было его окликнуть — но незнакомец, заслышав шум, вскинулся, повернул голову в сторону приближающегося государя, и тот увидел твердый острый подбородок незнакомца, а цвет лица его показался неприятно-бледным, изжелта-белесым, точно человек был болен. Здоровая матовая белизна кожи гаэльцэв вообще ни в какое сравнение не шла с этой желтоватой блеклостью, и это-то неприятно поразило правителя. На какое-то время некто в капюшоне задержал взгляд на государе (тут Бриваэлю почудилось, что глаза незнакомца странно блеснули) и, встав, очень быстро удалился прочь.

Бриваэль начисто забыл о странной встрече после, когда гончие наконец подняли кабана и охотники увлеклись погоней. Не вспоминал он и потом, когда отмечали у костра удачный лов, и вечером во своих покоях, отходя ко сну, не думал ни о чем подобном. Зато вот сейчас, поутру — вспомнил. И потому решил записать.

Записав, через какое-то время снова позабыл Император об этом странном случае. Дни текли по-прежнему, полные до краев делами. Некогда было Бриваэлю думать о разных занятных мелочах вроде того незнакомца. Тем более что, если рассудить здраво, ничего необычного, кроме одежды, не было в том мужчине. Через несколько недель Бриваэль снова вспомнил о встрече, чисто случайно. Листал старые записи своих предшественников, увидел вложенный лист с миниатюрой — та изображала послов на приеме у государя. Присмотрелся к изображенным человечкам, и вспомнил снова недавнюю охоту.

Не сам по себе странен был человек, неведомо кого дожидавшийся и поспешивший убраться при виде королевского выезда, а его поведение. Уж не подумал же он, будто ему запретят охотиться тоже? В конце концов, гаэльцы не имели в ходу понятия «браконьер», у них было только слово «охотник», и, в отличие от тех же крайморцев, никому не было запрещено охотиться в любых лесах, даже наравне с королем. Да и не назовешь того типа охотником, нет. Странным еще оказалось то, что одет встречный как… как будто исколесил вдоль и поперек весь юг, завернул к крайморцам и, недолго думая, явился сразу и на гаэльскую землю. Недавно при том явился, ибо так и ходил, как был одет до этого — в одежды, собранные поровну со всех встреченных ему народов. Тхабатские сапоги и штаны, крайморская мантия, рубашка под ней как у моряков Торроса! Ну и наряд, ну и наряд…!

Тревожные думы снова охватили Бриваэля. Император отличался цепким умом и понимал, что чужеземец в странном наряде может быть не один. Это значило — в его землю стекаются чужестранцы. Кто они и с какой целью едут — он не знал. Это тревожило, уже самим фактом. Если этот человек один — то не колдун ли он? И… насколько он — человек? Или хотя бы элфрэ? Эта его долгополая мантия с рукавами… Нет, решительно не нравилось Бриваэлю все то, что шло ему на ум при длительном размышлении!

Хуже всего было то, что страна на самом деле едва ли готова даже к наплыву просто переселенцев, не то, что колдунов и искателей поживы. «Быстро же мы привыкли жить в одиночку», — не раз повторял Император своим подданным. Да, он не один занимается Гаэлью — восточную часть держит брат, король Леон, и при том безукоснительно следует всякому совету самого Бриваэля; Леон занят сейчас вопросами внешней политики, морского флота и охраны границ не меньше, чем сам верховный правитель, да и своих бед венценосному брату хватает — ему первому пришлось столкнуться с новыми реалиями, когда к северным берегам пристали корабли тех людей, Горскун… Им, лишившимся дома, некуда больше было податься, и Леон, конечно, поступил мудро, взяв с них обещание держать северные границы и предоставив чужакам самостоятельно строить связи с «лисьим народом»… За северную часть материка можно и не ломать голову теперь, хоть это хлеб.

«Но север никому и не нужен, ты сам подумай, что взять с голых скал, скудной растительности, холодных пустошей? Если примется кто жрать землю твою, так с сочного южного бока, или, что вернее — оттуда, где ближе всего Краймор. Вспомни, они и раньше охочи были расползтись и заполонить все вокруг!» — внезапно в голове возникла неприязненная, и даже, пожалуй, излишне циничная мысль: а ведь и правда, люди, именно люди в самой Гаэли — и есть давнишние переселенцы с Краймора! И что помешает теперь им попробовать «освоить» новую землю? Подмять ее под себя?

Бриваэль потряс головой. «Кажется, я впадаю в какую-то крайность. Вряд ли люди с соседнего континента позабыли, что земля наша отнюдь не ничейная. И все же, все же…»

Самое что неприятное — перестать накручивать мрачные свои предчувствия Бриваэлю удавалось все хуже. Сколь бы не были мудры и проницательны советы того же Вердена — все чаще о том, что нужно иногда давать себе должный отдых — они уже едва ли помогали. Выезды поохотиться, общество друзей и красивых женщин отвлекали Императора очень ненадолго. И все беспокойнее спалось правителю…

Строки плывут по бумаге — почерк Бриваэля всегда был легок и стремителен, как вереница летящих птиц. Только вот ныне птицы эти перекликаются недобрыми голосами.

«Сколь скверно спалось мне нынче! И во сне не оставляют меня думы о моей стране. И это было бы еще понятно — но отчего явился мне во сне некий не то призрак, не то человек, и стал шептать все самые страшные, потаенные темные думы мои мне же на ухо…?»

Перо замирает над бумагой. Он не хочет писать дальше, все существо сопротивляется тому, чтобы вспомнить слова незнакомца из сна и его темный облик — неясный и ускользающий, как тень. Но усилием воли заставляет себя это сделать. На миг кажется — словно провалился снова в туманное забытье…

…Тщетны твои усилия, Император. Пыль они у ног тех сотен людей, что если еще не жаждут твоей земли, то непременно вспыхнут этим стремлением — сколько лет не было вас на лике мира? Вас забыли и мнят врагами все, абсолютно все! А что соседи — ты помнишь, сколько бедствий претерпевали они пред тем, как вам суждено было сокрыться? Кто бы дал им покой все эти годы? А земля — о, смотри, сколь прекрасна земля Гаэли! Дышит миром и благоденствием! Как сад без надзора — манит прийти и взять плодов себе, сколько вместят руки! Не заявишь о себе, как о воине среди воинов — кто обойдет столь богатый край?

Где твой меч? Где твое войско? Где морские звери-корабли, что отгонят хищника, ждущего поживы?

Вот меч мой, молчи, темная тварь. За спиной мои воины. Молчи.

Не тварь я — вовсе нет меня. Я только думы твои, Бриваэль, лорд Мааркан.

Не мои, нет.

Как не твои? Чьи же? Не ты ли сим днем, что закатился уже за горизонт, говорил — кто ждет за соленой волной, мы не знаем, то будут давние друзья или забывшие нас разбойники? Ты говорил. Сам. Говорил же?

Говорил. Сам. Но не хочу, чтоб было по второму моему слову. В недобрый час я сам сказал это — теперь жалею.

Так мало ли, что хочешь ты?

Молчи, темный дух.

Почему?

Не смущай меня, и так тяжело.

Тяжело твое бремя, тяжело…

Вздрогнул, заморгал часто. Чудится — в солнечными лучами пронизанном зале будто сумерки собрались. Нет, всё-таки всего лишь чудится, слишком яркий контраст с легкой тенью под на миг опустившимися веками — и горячим золотым светом уже совсем точно летнего солнца.

«Так и не понял я: действительно ли это лишь отражение моих дум, или некий дух одолевает? Самое верное — спросить у мага. Надо поговорить с Эдереном сегодня же»

Эту фразу он тут же записал. Длинный росчерк, красивый завиток в последней букве, тонкая кисея песка на бежевой бумаге…

Императору хотелось бросить перо и столкнуть со стола тетрадь — неприятное чувство после вспомненного сна бродило в нем, ища выхода. Подивившись самому себе, он обтер перо и положил на место, дождался, как подсохнут чернила, смахнул песок со страниц, закрыл и убрал на место дневник. Ключ от шкафа звякнул, опустившись в кошель при поясе. Никогда раньше Бриваэль не носил его с собой, но сейчас почему-то, в задумчивости, забрал.

… — Нет, государь, я ничего опасного не вижу, кроме того, что действительно ваши думы способны помешать вам отдыхать даже в собственной кровати, — Эдерен, маг престола, развел руками. В его темно–карих глазах вместо недавней тревоги бродило только сочувственное удивление. Золотоволосый маг-силамарец действительно силился скрыть беспокойство за государя. Безуспешно, правда:

— Я не вижу в ваших думах следов, которые могли бы указать на то, что они наведены неким духом. Если это только какой-то совершенно неведомой мне силы дух — но такого не заметить невозможно по ряду других знаков! Да и я, смею уверить, знаком со всеми проявлениями изученных в нашем мире сущностей, знаком с трудами Манридия из Сумеречных башен и…

— Я уверен в твоем мастерстве, Эдерен, не стоит так беспокоиться, — Бриваэль с облегчением вздохнул, слегка улыбнулся. — И хорошо, хоть одной доброй новостью больше — я все же не схожу с ума, а это значит, что еще смогу принести своей стране пользу. Может, все же посоветуешь что, чародей? Беспокойно сплю, а мне это в любом случае не полезно. Становлюсь непростительно рассеян — вот, за каким-то ладом таскаю весь день в кармане ключ от шкафа с тетрадями… — с этими словам Лорд Мааркан задумчиво покрутил на пальце фигурное кольцо головки ключа, уставился на него, да и замолчал. Надолго.

Эдерен украдкой вздохнул тоже — король и правда сделался несколько рассеян. Неужто настолько умудрился за зиму и неполную еще весну изглодать себя пустыми, по большей части, беспокойствами?

— Нужно составить средство, одновременно успокаивающее думы, но бодрящее тело, так? — Эдерен задумчиво наморщил переносицу, как всегда, делал, когда задумывался.

Бриваэль кивнул:

— Именно! И чтобы мысли были спокойны, но ясны и быстры.

— Я тебя понял, государь. Самое позднее завтра средство будет готово, но уже сегодня к вечеру я могу заварить трав для спокойного сна.

Отвар чуть горчит, пахнет душистым летним полднем и успокаивает уже хотя бы теплом шершавого глиняного бока чаши, так уютно лежащей в ладони. Бриваэль будет спать крепко в эту ночь. Если и снилось что, то он просто не запомнит, но привычные переживания наяву и не подумают оставлять его.

Ты прячешься сам от себя. Меня нет, Бриваэль — кого ты гонишь прочь?

Если тебя нет, то кто является во сне мне?

Я только отражение твоих дум! Неужто самого себя гонишь?

Дум о политике мне и днем довольно!

От себя не скроешься, государь!

Тихий издевательский смех тает за спиной, растворяясь в шелесте листвы за окном спальни.

Снилось ли? Или сам выдумал, уже под утро, в полудреме?

Неизвестно зачем, он поутру снова записал этот невнятный диалог, пригрезившийся уже перед пробуждением. После Бриваэль долго смотрел в зеркало — ему не нравилось собственное отражение. Тусклые глаза, отсутствующий взгляд, складка меж бровей залегла — едва заметная, но резкая, придающая лицу мрачности более, чем следовало бы.

«Да соберись ты уже! Сниться всякое перестало — так теперь ты сам себе придумаешь белоглазую тень, что изводит тебя придирками? Как ребенок, честное слово!» — Бриваэль поворчал сам на себя, плеща в лицо прохладной водой с запахом луговой мяты. Почему тень он придумал именно белоглазую, он сам не знал. Но придуманный или нет, а укоряющий тип ему не нравится еще больше, чем собственное отражение.

«Какие мы все-таки чудовищные создания», — невпопад подумал Бриваэль, рассматривая собственные потускневшие глаза, словно ища в них, зазеркальных, ответа. — «Белое, черное, острое, как пробирающий холод, и глаза горят болотными огнями… на силамарском берегу живущие хотя бы кажутся теплее и живее — у них золотистые волосы и ореховые либо зеленые глаза, а мы, восточные… Все как один точно выходцы из-за троп, волчецом поросших. Почему нас считали красивым народом все прежние гости-послы?» А спустя секунду Бриваэль озадаченно потер пальцами складку над переносицей, удивляясь сам себе. Более абсурдных мыслей не посещало его, кажется, вообще никогда. Зато глупая мысль о внешности гаэльского народа натолкнула правителя на вполне полезное решение — еще раз подробнейше перечитать все записи о внешней политике до вынужденной изоляции. Отдав распоряжение — принести в библиотеку все документы на эту тему, он вспомнил: маг, Эдерен. Встреча назначена на первую половину дня, и время уже подходит к нужному часу.

Всю встречу с магом Император рассеянно бродил думами в непрочитанных еще пока рукописях, невпопад отвечая на вопросы, потом, сдавшись под неодобрительным взглядом Вердена, присутствовавшего там же, согласился, что сегодняшний Совет стоит перенести.

Приняв, наконец, из рук мага узкий серебряный кубок, в котором Эдерен разболтал несколько капель настойки из пузырька темного стекла, Император сделал несколько глотков. Обещанное зелье оказалось почти безвкусно, а запах у него слабый, землисто-горьковатый. Лекарство как есть, не то, что вчерашний травяной отвар, больше похожий просто на напиток, выпитый для удовольствия. Бриваэль состроил недовольную гримасу, но быстро одернул себя — ему все больше не нравятся собственная сварливость и привередничанье, он вообще сегодня едва ли узнает собственные мысли и выходки. Внезапно, выдернув из размышлений, плечо обожгло, точно крапивой — только вот вряд ли есть такая крапива, что ужалила бы кожу через плотный шелк верхней лейне и тонкую рубашку сразу же под нею. А ведь сперва даже показалось, будто ему просто положили руку на плечо, а потом уже — пришла эта крапивная колючая боль и нестерпимое желание расчесывать ужаленное место.

Бриваэль вздрогнул, оглянулся по сторонам — и ему кажется, что некая тень за спиной нехотя убрала руку с вышитого шелка его одеяния.

— Кто здесь? — вырвался этот вопрос сам, против воли.

— Никого, кроме нас, правитель, — Эдерен развел руками. — Вам что-то показалось?

— Да… то есть нет. Так, чушь всякая. Будто какая-то тень подошла и по плечу меня похлопала. Глупости, просто в отражение в кубке засмотрелся, — Император усмехнулся, шутливо отсалютовал своим приближенным кубком и одним махом допил зелье. «Авось поможет» — кисло подумал он.

Эдерен, когда за императором закрылась дверь, а гулкий голос лорда Вердэна перестал отвлекать его от сосредоточенного плетения магических формул, проверил комнату и место, где стоял правитель, и даже кубок вдоль и поперек. Ничего. Но мрачных размышлений мага престола это не уменьшило.

— Меланхолия и подозрительность нашего государя что, заразны? И расползаются на весь двор? — Вердэн потом иронично фыркнул в ответ на сетования Эдерена. От рыцаря сейчас, как и всегда, исходила спокойная уверенность — он точно ничего не слышал и не видел, и не находил причин сомневаться в мастерстве самого Эдерена, а потому предложил магу не накручивать попусту.

— Вот зелье твое успокоит государя, выспится он как следует, и перестанет видеть всякую ерунду в тенях за кистями гобеленов и складками портьер, — подытожил Д'Арайн.

Разбор и чтение разрозненных заметок займут не один день, понял государь, засев в библиотеке. Это же не официальные документы — те он просмотрел давно. А в записках придворных и предшественников самого Бриваэля на троне и правда попадалось немало интересного, что могло помочь после; да только вот информацию эту вылавливать надо было чуть ли не с золоченым ситечком травника-лекаря, цедя сквозь него по малому абзацу, по одной фразе, по короткой зарисовке — иногда попадались среди мемуаристов любители и правда порисовать в записях, иллюстрируя сказанное. И, кажется, сваренное Эдереном зелье действительно действует как положено — Император с удовлетворением отмечал, что работается легко, чтение ему кажется увлекательным и интересным делом, а мрачные мысли не тревожат слишком.

Спал правитель без сновидений, заработавшись едва ли не до следующего рассвета. Правда, пробуждение вышло не из приятных — затекла и неприятно ныла шея, за компанию с нею и левое плечо. Видимо, за всю ночь он так и не сменил позы, вот и закаменело. Покрутив головой, Бриваэль принялся растирать затекшие мышцы. Скривился — отчего-то было больно прикасаться к плечу, точно растревожил не до конца зажившие тонкие длинные царапины… «Какие еще такие царапины!? Откуда?» — в зеркале отразились именно они, перечеркивающие ключицу наискось. Даже, вернее сказать — не царапины, а порезы. И недавнее чувство крапивного ожога снова напомнило о себе — белая кожа вокруг темных следов-«ниточек» зарделась красными пятнами.

— Вот эт-то что еще такое, а? — Бриваэль не столько испугался, сколько возмутился, хотя неприятным ознобным холодком по позвоночнику пробралось некое неопределенное чувство, больше всего напомнившее именно страх. Он точно помнил, что нигде не мог за недавнее время получить подобных меток — на тренировку с оружием он не выбирался дня три как, за пределы замка не ездил с предыдущей охоты; с кошками не дрался, по кустам не лазил, с балкона ни с чьего не удирал, как юнец, застуканный строгим папашей в покоях своей возлюбленной… Император слегка усмехнулся последнему мелькнувшему в голове предположению–сравнению, скосил глаза вбок, стараясь рассмотреть царапины и похожие на ожог пятна. И увидел только абсолютно чистую и гладкую кожу. Зудеть и тянуть тоже перестало. Мельком глянул в зеркало — и тоже ничего не увидел, будто и не в этом зеркале отражение только что озадачило государя странной картинкой. Совершенно как раздосадованный подросток, показал гладкому серебру зеркальной поверхности сжатый кулак и тихонько фыркнул себе под нос — а что, если по завершении всей этой беготни с кораблями и неизвестностью со стороны новоприобретенных соседей взять, да и жениться? Да хоть на младшей племяннице Эдерена! Или какой-нибудь из дочерей восточных кланов? Не Мааркан, нет — лучше Эохайн… или на уроженке северной Горной Крови, из Конрэй или вот даже Ардэйх? Там наверняка много красивых и умных девушек! И сделать заодно теснее союз кланов с побережьем через тот союз, а? Мысль-то недурная. Да, определенно — жениться. Да, эта мысль хороша, и Бриваэль катал ее в мыслях, как ребенок катает в ладонях разноцветный стеклянный шарик: «Кроме политики внешней не следует и о том, что внутри творится, забывать. Да и к тому же, брат вон во второй раз уж жениться успел, чего же я-то жду?» На душе стало вдруг спокойнее и легче, неведомо отчего.

Следом были три блаженных дня — до краев полные дел, так, что снова глубоко за полночь правитель падал на ложе и мигом проваливался в сон без видений, но в эти дни Бриваэль был натурально счастлив. Что делать с создаваемым почти с нуля флотом, стало ясно — придворные маги что-то измыслили для помощи инженерам и корабелам; на днях должны были выехать эти самые маги к морским докам — неугомонный Эдерен, конечно же, возглавил их. А стоило уйти снам о белоглазой фигуре из теней — тут же прибавилось телесных сил, и Император в свободное время почти не вылезал из фехтовального зала и с верховых прогулок, справедливо решив, что записки прочтет он и позднее, а форму терять воину не пристало, даже если трон его прочен, а государству ничего не грозит. «Это пока не грозит», — на снова прорезавшийся ядовитый шепоток в голове не обратил Бриваэль ровно никакого внимания, отмахнувшись и от сухих, царапающих интонаций, и от смысла слов.

— Ну, тут еще надолго хватит, я сразу с запасом сделал, да и мы вряд ли пробудем у моря дольше двух дюжин дней, — Эдерен придирчиво осмотрел на просвет выданный Бриваэлю ранее темно–зеленый стеклянный пузырек, и, встряхнув, возвратил правителю. — Я полагаю, вообще за половину этого времени управимся! К тому же, — Эдерен смущенно почесал кончик носа, — я полагаю, мой государь, что нужда пить это зелье оставит вас еще до ближайшей полной луны — а это через каких-то пять дней! Но если все же будете снова чувствовать усталость и забеспокоят дурные сны — пейте снова так же поутру, разведя в чистой воде. Было бы совсем худо — разводить требовалось бы в меду.

— А, так это значит и не худо вовсе? — Бриваэль рассмеялся.

Маг с улыбкой покачал головой — правитель шутит, значит, в самом деле с ним все хорошо. Вот только отчего-то все равно донимало колдуна неугомонное внутреннее чутье, заставляя быть настороже и выдавать дополнительные инструкции, ревниво посматривать на округлый сосуд с зельем в ладони Императора?

— Мой государь, а где вы хранили бутылочку до этого?

— В шкаф ставил, где храню писчие приборы, — Император беззаботно пожал плечами. — Почему-то подумал: раз стекло темное, то на свету тем более держать не стоит.

— Это верно, — кивнул Эдерен. — Зря я сразу вам не сказал про это. Да и чтоб не побилась, мало ли — признаться об этом больше тревожился. В общем, теперь я спокоен!

— Что-то я тебя не пойму, чародей, — задумчиво протянул вдруг Бриваэль изменившимся тоном. — То, тебя послушать, ничего страшного — то вдруг суетишься, будто без этих капель моя жизнь в страшной опасности может оказаться… так как на самом деле дело-то обстоит?

— Я уверен, что опасаться совершенно нечего, это было переутомление ума, и сейчас оно прошло практически. Но вот что-то душа не на месте, воля ваша, лорд Мааркан, а не на месте, — признался маг.

— Это предчувствие? — строго уточнил Император

— Нет, это придурь, — честно вздохнул маг. — Я тревожен и мнителен, мой лорд. Луна, знаете ли, меняется, да и… Если с вами что-то даже не случится — а только может случиться! — я же себе не прощу!

— Я уже большой парень, — засмеялся, услышав такое объяснение, государь. — Позаботься лучше о кораблях как следует, это успокоит мои разум и сердце куда как вернее любого зелья.

С тем и уехал Эдерен со своими помощниками да группой придворных ученых, а Бриваэль вернулся к штудиям в библиотеке — недоразобранным заметкам, что отставил недавно. Уж больно тогда его тоска разобрала — читать это все. Сейчас, кажется, и от занудного разбора чужих записок можно было получить немало удовольствия, решил Император.

Шелестят страницы и свитки, перо споро бегает по бумаге — по ходу дела Бриваэль делает пометки в собственном дневнике, выписывая то, что показалось интересным. Почему он решил деловые заметки внести в личный дневник — он сам не знает, просто подвернулось под руку.

«Ладно, потом перепишу в отдельный свиток», — решает он. Сегодня он снова слегка рассеян и больше думает о кораблях, что только строятся — а не о людях, с которыми его народу потом придется иметь контакты. Точнее — и о людях тоже, но вот каким будет это общение? Ведь корабли-то он приказал сперва снаряжать военные. Хищные и быстроходные, как у торрсских пиратов или тяжелые, мощные, способные встретить прямой бой и в открытом море, и у самых берегов — какая из этих двух идей даст его стране больше гарантий в случае нападения? Он выбрал второе, но сейчас снова задумался — а верное ли распоряжение отдал?

«Не лучше ли было бы выпускать проворных разведчиков, что могли бы заранее проредить вражеский — возможный — флот?» — эту фразу он даже записал, на полях. Зачем вот только?

«А разве это что-то даст?» — думает он дальше. — «Какая, в сущности, разница — из воздуха сил вы все равно не вынем, а дать бой вдали от берега или вблизи — ничего не меняет» Задумавшись, Бриваэль рисует кораблик на полях. Как раз — из тяжелых боевых. Паруса надуты ветром, волны гневливо кипят у бортов, на носу — маленькая фигурка, взмахом руки указывает вперед. Подумав, добавляет кораблику флаг — но отчего-то рисует не герб страны на нем, не рыцарский придворный, и даже не клановый — а свой личный, Бриваэля Мааркана. Удивленно хмыкнув самому себе, он вновь погружается в рукописи.

День клонится к вечеру — сегодня за работу взялся он поздновато, а отрываться неохота. Хорошо бы еще свечей зажечь — а то уже не хватает трех горящих подле стола. Император, наконец, решает, что действительно, хорошо бы добавить света, да только слуг звать не хочется. Встает — и на краткий миг ловит неприятное чувство головокружения. С досадой тут же вспоминает, что не допил с утра кубок с зельем — так и оставил на столике, когда с Эдереном говорил перед его отъездом. Головокружение проходит — но почему-то все, видимое вокруг, начинает казаться Бриваэлю совершенно плоским, едва прорисованным, как те картинки в рукописях. Нет стен, гобеленов, полок с книгами, нет и буйно разросшихся плетистых роз, нахально лезущих в приоткрытое окно — весь мир вокруг стал лишь набором скупых росчерков туши на темноватой бумаге, а слегка еще подтаявшая с левого бока монетка луны в вечернем небе видится болезненно–белым пятном света. Выглядит это все точно неживое, оно настолько пугающе и тревожно, что Бриваэль с усилием трет глаза, встряхивает головой, стремясь прогнать неприятное видение. Почти сразу ему это удается, и вздох облегчения вырывается из груди правителя. Он торопливо зажигает еще свечей — да на беду, ловит краем глаза свое отражение в зеркальном овале на стене. Оно снова кажется ему каким-то неправильным, это отражение, смотреть на самого себя почти неприятно. «Зеркала… повсюду зеркала. Отчего я так любил их раньше?» — Император начинает раздражаться на пустом месте.

— Так, иди спать, тоже мне, нашел время пересматривать собственные вкусы — уработался снова до шмыгающих синих кошек перед глазами, и еще что-то ворчит, — говорит он сам себе вслух. Тон он хочет придать своему голосу ироничный, но тот выходит бесконечно усталым и словно севшим.

Задумчиво посмотрев на только разгорающиеся огоньки свечей, Бриваэль решительно гасит их, оставляет только одну — и направляется в спальню. Кубок, в котором он чаял найти остатки зелья, отчего-то оказывается пустым. «Или я таки все допил? Хм-м-м… Ладно, пусть так. Главное, завтра не забыть!»

А во сне снова едет Бриваэль на охоту — ту же самую, на которой встретился ему незнакомец в странном облачении. Только тогда был яркий солнечный день — а сейчас видит он, как ползет отовсюду туман, и, чем дальше отрывается Император от своих спутников, гуще он становится. Незнакомец по-прежнему сидит на камне — так же боком, подтянув острое колено к груди, упершись остроносым сапогом в серый бок валуна. Уходить он не торопится. Бриваэль подъезжает ближе — а тот словно не видит его.

— Эй, кто ты таков? — окликает его Император

— Я-то? — неторопливо отзывается сидящий, выпрямляясь и оборачивая скрытое тенью капюшона лицо к Бриваэлю. — Я, Бриваэль Мааркан, тот, кого ты не ждал. Думы твои я. Предчувствия. Я нигде и везде. Я — Пустота, Бриваэль. Я — то, что поглотит все вокруг.

Голос его сух, как шелест мертвых листьев на зимнем дереве.

— Что за наваждение такое?

Незнакомец скидывает капюшон — но под ним нет ничего, только клубящаяся тень. Глаза тени горят белым светом — как плоская мертвая луна в нарисованном небе, привидевшемся недавно. Солнце в небе сновидения выглядит так же, как давешняя луна — слепящий свет в небе, похожем на серый холст.

Из сна Император натурально выдирается, рывком садясь на кровати. Давно уже наступило утро, солнечный свет в окнах и пение птиц сгоняют остатки марева — но Бриваэлю кажется, что он точно надышался во сне того серого гнилого тумана. Он поднимается — и снова чувствует, как зудит и горит левое плечо.

— Да чтоб Бэйра в котле тебя сварила, кем бы ты ни был, тварь безликая, — ругается он

Бэйра? Да что против твоего собственного разума может какая-то ведьма из сказок?

— Уйди, — Бриваэль направился к шкафу, надеясь на безотказное зелье своего мага. Но, едва легкая резная дверца приоткрылась, в лицо точно дохнуло густым полынно–земляным запахом, а перед взором Императора оказалась горсть крупных осколков на месте знакомого пузырька. Лужица темного зелья на полке даже успела высохнуть — видать, жидкость была летучая и быстро испарилась.

Удивленно–огорченный возглас вырвался из уст государя помимо воли. Он недоуменно коснулся осколков — что, что могло заставить в закрытом шкафу разбиться такое толстостенное стекло?

Осколки оказываются неожиданно остры, и вот на подушечке пальца набухает тяжелая алая капля.

Боли почему-то Бриваэль не чувствует, но инстинктивно, как в детстве, сует палец в рот. Соль и привкус железа, да слабый отзвук полынной горьковатости зелья.

Он немного успокаивается. Зелья безумно жаль, но… гораздо сильнее его тревожит, как такое вообще стало возможно.

— Вот же не было беды, да задумал кэлпи изловить… — присказка няньки, что водилась с Бриваэлем в раннем детстве, вспомнилась сама собой, вызвав легкую улыбку.

Стряхнув с себя остатки тревожного пробуждения, он снова втягивается в текущее дела, чтобы к вечеру снова засесть в библиотеке. Остается совсем немного дочитать, да, пожалуй, свой недобрый сон он снова запишет подробнейше — это следует рассказать магу, как тот возвратится.

Если возвратится. А вдруг он задумал предать тебя? И что это было за зелье, а? Столь ли полезное, или ты сам себя хотел обмануть, уверовав, что от него тебе стало лучше — а не наоборот? Вчера, помнишь — плоское небо, слепая луна…?

А вот сегодня и посмотрим, с зельем мне лучше иди без, злобно думает Бриваэль. Злится он на неведомый голос, подсовывающий ему дурные мысли. Он уже ни на секунду не верит, что это его собственные идеи так причудливо находят выход.

А может, все же ты сам уже давно понял, что колдун тебе не друг? Что в пузырьке, из чего сварено оно было? И просто ты забыл, как сам же и разбил этот злополучный флакон…

Перед глазами мелькает — да, вот в руке зажат округлый пузырек, резкий удар о край полки — темная жидкость каплет с нее на пол…

«Еще чего. Я отлично помню, что я делал, а чего нет!» — Бриваэль еще скептичнее отзывается на неожиданное видение–воспоминание. Может и воспоминание — да только вот не его оно, это точно.

«И это записать. Непременно»

Дела его отвлекают от этого, но стоит только снова остаться наедине с бумагами и собой, раскрыть дневниковую тетрадь и взяться за перо…

Не пиши ничего в дневник сегодня. Зачем? Ты и так все помнишь, у тебя же такая прекрасная память…

Отстань!

Чем поможет оно твоей стране?

Оно поможет по крайней мере мне.

Взгляд падает на рисунок кораблика.

Корабли… а сколько их у вас? Зачем корабли на силамарском берегу, когда напасть на вас скорее всего захотят со стороны Краймора?

Что им мешает доплыть по окончании постройки вдоль берега, мимо устий Лэйвии и Кэйхи? Первое пробное плавание к тому же.

Подаришь братцу просто так то, что создал столь большими усилиями?

Что значит — подаришь? Гаэль единая страна! Единый народ! И мы с братом…

Это ты так думаешь, о благородный Бриваэль… как ты можешь знать, о чем думает твой брат? Что нашептать успели ему чужаки с Севера? Чем живет он теперь — знаешь ли? Не о чем письма шлет, а каков он на самом деле?

Уйди, темная пакость. Это мой брат, и верю я ему, как себе.

Как знаешь, упрямец… или сказать — слабак?

Исчезни!

Отзвук холодного смеха. Мерещится — или в самом деле гуляет где-то на границе слышимости?

Записывать и правда уже не тянет, но Бриваэль все равно заставляет себя сперва подробно написать про сон и пробуждение, и все мысли попутные, не обходит и ложное воспоминание.

«Точно чужой голос я слышу — и знать бы, кому принадлежит он…»

Потом снова уходит в чтение.

Смысл прочитанного на этот раз вьется и скользит водяной змеей в мути зеленоватого омута, и государь принимается изучать чьи-то рисунки, приложенные к записям. Рисовал, скорее всего, не сам автор строк, да и сюжеты изображенного мало соотносятся с текстом — в основном это сильно стилизованные, но узнаваемые и оригинальные портреты придворных.

Стиль несколько своеобразен, но любопытен, поэтому Император всматривается долго.

— Вот ну и физиономии, а, — бормочет Бриваэль. Точно птицы носатые… Особенно этот, страшен, как ночь без звезд!

Он присматривается к профилю, что особенно пришелся не по вкусу ему своими острыми резкими чертами — и вдруг разом узнает, чей это портрет.

«Это же наш отец! А вот этот мальчишка рядом, что показался мне противно-развязным — наверняка я сам!» Бриваэль роняет лист, бросается к зеркалу — неужто он сам себе покажется таким же отвратительным, как и портреты родичей, знакомых, друзей?

Из хрустальной толщи зеркала на него смотрят его собственные серо-голубые глаза, полные страха — выражение это им несвойственно, как несвойственно солнце ночному небу! — бледное лицо, искаженное странной гримасой… и вторая пара глаз, выглядывающих из-за спины. Чужих глаз — белых, как неживой свет нарисованной луны. Хозяина этих глаз не видно — на его месте клубится темнота. Оба плеча разом обжигает крапивной плетью, Бриваэль чувствует тяжесть чужих рук, а зеркало бесстрастно кажет туже не просто сумеречную темноту, но темные клубящиеся одежды существа, стоящего за государевой спиной, а после и изжелта-блеклое худое лицо, издевательскую ухмылку, длиннопалые костлявые кисти рук на плечах Бриваэля, впивающиеся когтями в плотный вышитый шелк. Ужас охватывает Императора, тот мигом находит рукоять кинжала у пояса, резко разворачивается, выхватывая клинок из ножен…

Раздается гулкий густой звон бьющегося стекла — зеркало летит на пол, сбитое резким движением. За спиной никого. Ничего. Пустота.

Я — Пустота, что возьмет всех и вся…

На шум и вскрик государя сбегается народ — слуги и придворные. Впереди всех — Вердэн.

— Лорд Мааркан? Что тут… — Д'Арайн смотрит на разбитое зеркало, замечает, как подрагивают руки у Императора, хмурится.

— Ничего… зацепил случайно, — тот безуспешно пытается придать лицу спокойное выражение.

— У вас лицо, будто драугра увидели, — качает головой Верден.

— Почти… померещилась ерунда всякая, когда от света глаза резко в тень переводишь, бывает, знаете же…

— Знаю, — все же с сомнением произносит рыцарь. — Только вы давайте–ка на сегодня заканчивайте дела, а то не к добру так утомлять себя, лорд.

— Да, да, — кивает Император. Его колотит крупная дрожь, а во рту горьковато–солоно — стараясь унять эту дрожь, он прикусывает губу до крови.

Вечер. Темнота становится гуще. Ночь спускается на землю. Сегодня тучи, и не видно луны.

Бриваэль вспоминает, что никогда, даже в раннем детстве, не боялся темноты — элро вообще не подвержены этому страху, а над страшными байками няньки он смеялся, размахивая игрушечным своим мечом — «Всех чудищ победит великий герой! В золотом плаще и с клинком острее когтя дракона, придет и победит! Лоэнанн-Золотой, король-певец, придет! Вот я вырасту и сам стану великий герой, и король в золотом плаще скажет — ты мне как брат! Будем вместе править!!»

И сейчас не боится он темноты — боится только того, что его клинок безразличен темному туману с когтистыми руками, жгущими, как стрекальца медузы. От голоса, звучащего прямо в голове, не скрыться, и оружие бесполезно. Ни один оберег, ни один знак охранный не действует — он уже проверил.

Но тварь молчит.

Долго молчит.

Кажется — и нет ее вовсе.

Государь засыпает — и снова видит себя на поляне, той самой — откуда проснулся, туда и уснул заново.

Трепыхаешься?

Да!!

Это ты напрасно.

Не тебе судить, безликая ты мерзость!

Не безликая… смотри. Я могу надеть любое лицо, любую маску! Смотри, глупец!

Существо поднимается, высвобождает руки из рукавов (о Сокрытые, какие же у него когти! И желтоватая кожа исписана какими-то знаками, на которые смотреть едва ли не физически больно) и скидывает капюшон.

На Бриваэля смотрит его собственное лицо — да только никогда так мерзко не ухмылялся Император Гаэли, лорд Мааркан, старший из венценосных братьев. Никогда не было в его чертах отпечатка такой злобной жестокости, не кривились так презрительно губы, и глаза не казались полыньями над замерзшим омутом с черной тиной на дне.

Ты слабак, Мааркан. Ты тряпка. Твою страну сожрут стервятники, твое имя развеют золой.

Зачем ты мне это говоришь, оборотень?

Затем. Уступи мне свое место — и твоя страна станет величайшей! Покорит все государства, завоюет все земли! Стальной рукой возьмет узду правления надо всем миром!

А что же я?

А тебя уже нет. Есть только я. Смотри, есть ли меж нами разница?

Есть. Ты вообще не создание Богов, ты нежить.

Двойник хохочет, как безумный.

Какая я тебе нежить, безмозглая кукла?!? Твои боги — слабаки и идиоты, такие же, как и ты сам! Отдай мне свое место или согласись на вечное мое соседство за твоим плечом — и тогда, возможно, еще поживешь… в последний раз я тебе предлагаю!

— Нет! — Бриваэль тянется за клинком, но руки не слушаются его. Подкашиваются и ноги, он падает — и последнее, что видит — нависшую над ним тварь с его собственным лицом.

Тогда блуждать тебе вечно по этим туманам, откуда нет дороги… прощай, глупец, слабак, глупая игрушка. Прощай, бывший лорд Мааркан.

Темнота опускается, туман затягивает саваном…

«Наконец-то тишина», — думает отрешенно Бриваэль.

***

Вердэн Д'Арайн который день пребывал не в духе. Он злился на себя, бессильно злился на ситуацию, но поделать ничего не мог.

После того разбитого зеркала что-то на самом деле случилось с Императором — почему, почему он не бросился в тот же миг отправлять вестника, колдовскую птицу с письмом, к Эдерену?! Ну и что, что амулет на создание вестника был последний!!

Нет, конечно, все сочли бы его, рыцаря Ордена, параноиком — но лучше так!

Император изменился. Неуловимо, но очень, очень странно.

Разбитое зеркало в зале для чтения. Приказ вынести все прочие зеркала из его личных покоев.

Голос государя, манеры — едва уловимо, но все стало другим.

Оно нарастало постепенно — сперва это было еле заметно, но сейчас, когда прошла уже дюжина дней с того момента, когда Верден подумал, что нужно отправлять письмо — но не стал…

А сейчас — не поздно ли?

Голос какой стал у государя — сухой, холодный, отрывистый.

И ни малейшего намека на улыбку — а ведь Бриваэля в народе любили именно за это его солнечное, открытое лицо всегда!

«Нет, вру — улыбался. Но как! Смотреть противно!»

А приказы? Какие приказы он стал издавать!

«На содержание военных отрядов дозволяю самим командирам брать на местах, у крестьян и торговцев, все, что потребно, без уплаты особой». Это в мирное-то время! Еле отговорили вводить это право прямо сейчас.

Вердэн, охваченный этим бурлящим потоком мыслей, все расхаживал вдоль самого крупного гобелена в Зале Собраний — скоро Совет. «Орденские же, кажется, ровно не видят, что с Императором что-то творится, а?» — спрашивал он сам у себя. — «Им он, наоборот, отчего-то таким нравится. Приказы его — все как один о наращивании военной мощи. Тем и нравится!»

Ни с кем не советуется, все собрания — чистая формальность, вот что, заключает наконец Вердэн. И это тоже кое–что новенькое.

— Ваше Величество, скажите, как ваше самочувствие? — Вердэн рискует вклиниться в долгий спор о том, повышать ли налоговый сбор на военные нужды — или давешнее дозволение таки вступит в силу.

— На что это ты намекаешь, рыцарь? Что государь твой ослаб? — сухой, царапучий смешок, следом — змеиная тонкая улыбка. Она на красивом лице Бриваэля смотрится чужой, приклеенной. — Что мне не под силу нести бремя власти?

— Да что это такое вы говорите, мой лорд? Ни в коей мере! — искренне ужасается Вердэн.

— Тогда отвечу — самочувствие мое самое замечательное, — государь гасит улыбку.

«Врет!» — первая мысль в голове Вердена. А вторая — «Да это же не он!» Эта мысль абсурдна и дика.

Нельзя в одну ночь подменить кого бы то ни было, этого просто не может быть. Или может?!

— Скоро приедет маг престола, Эдерен. Все же справьтесь у него, мой лорд, не потребуется ли…

— Эдерен? Хорошо, что напомнил. Он предатель и хотел меня отравить. То зелье — в нем был яд. К счастью, я вовремя заметил это. Предателя следует судить.

«Проклятье!»

Вердэн внезапно понимает — это снова вранье. Чистое вранье. Никогда Эдерен не стал бы злоумышлять против Императора. Хотя… Раньше он думал — Бриваэль никогда не станет разговаривать с ним в таком тоне, и вот же — разговаривает. Только что разговаривал. И нет оснований думать, что не станет и дальше. «Надо разобраться» — решает рыцарь. — «Во что бы то ни стало».

Темнота. Холод. Боль! Страшная, пронизывающая все существо — Бриваэль не знает, есть ли у сновидений тело — но боль относится не к телу, она где-то в душе, там, где самое ее зерно, самый исток силы души. И именно его скребет, точно стальными когтями, мучает и терзает неведомо что.

— Эй, тварь! Выходи! Выходи, вор, — срывая голос, кричит он в пустоту

Не эльф и не человек, ни чародей и не зверь никогда не победят меня.

Снова этот голос, он издевательски тянет слова, явно насмехаясь.

Неизвестно почему — но двойник снова здесь. Наверное, из любопытства.

Бриваэль собирает всю волю и остатки сил — и бросается на двойника. Вцепляется в его горло, изо всех сил терзает плоть, слишком похожую на его собственную — и не замечает ударов когтей. Ему уже все равно — он понимает, что проиграл, но без боя сдаться не может. Вернее — не имеет права.

Из покоев государя раздается сдавленный рык, звон падения чего-то металлического, хрип и звуки борьбы. Вердэн снова оказывается рядом, ведь он шел поговорить с правителем о маге, да и не только. Рывком распахнув дверь, он видит, как корчится в припадке Император, рычит не своим голосом, страшно выгибается, точно вместо костей в его теле — гибкие ивовые прутья, и силится разорвать тетрадь, крепко стиснутую в руках.

Верден моментально оказывается рядом, выдергивает тетрадь из скрюченных пальцев, с размаху выплескивает в лицо Императора воду из кувшина, стоявшего на столике. Тот разом обмякает, потом отталкивает склонившегося Вердена, поднимается на колени, распахивает глаза широко–широко и рычащее выдыхает одно слово, смакуя его с вожделением хищника, почуявшего кровь:

— Война-а-а!

Смеется безумно, не замечая никого.

Верден отшатывается, сперва в ужасе, а затем в понимании — нужно уходить, пока еще можно это сделать. И уходит, не дожидаясь того, что Император, охваченный припадком, обратит на него внимание. За пазухой лежит тетрадь — вечером он прочтет дневник Императора.

Несколько дней Верден еще пытался убеждать орденских соратников и Совет, что не стоит поддакивать каждому слову правителя — но тех точно опоили приворотным зельем. Иногда Вердэн и себя ловил на мысли — а не накручивает ли он лишнего? Ведь вроде бы действительно полезные вещи говорит государь, предлагает усилить армию…

«Стоп. Ты же видел, сам видел, что он безумец? Ты читал его дневник? Император сошел с ума, это бесспорно!»

Ничего не добившись, кроме косых взглядов и подозрений, Вердэн Д'Арайн сложит с себя все регалии, бросив их на стол в Главном Зале Ордена, на собрании рыцарей. И покинет Силамар — тайно. Потому что он не то, что мага — он себя не успел бы спасти от темницы, если бы задержался еще хоть на час. Воинское чутье его не обманывало.

— Объявить предателей вне закона. И начать стягивать военные отряды к слабейшей границе — восточному берегу. Да, в пути воины Империи могут пользоваться недавно предложенным мною правом — и даже силой брать нужное для пропитания и снаряжения.

Император выглядит величественно и строго. Советники с немым восхищением смотрят в гневные глаза, бесстрастное лицо кажется им сошедшим с картины портретом героя. Сегодня на правителе одежда с высоким стоячим воротом, застегнутым на все многочисленные золотые крючки, а сам он держится неестественно прямо, не поворачивая головы, а оборачиваясь, если нужно, всем корпусом. Некому рассмотреть под густо расшитым золотой нитью воротом синие пятна на шее и царапины, словно следы от чьих-то пальцев: всем точно глаза отвели.

Некому. Рыцарь Вердэн далеко. Эдерен — в темнице. Прочие же видят пред собой сиятельного и грозного государя. Ну что ж, от части — так и есть. И сиятельный, и грозный. И править намерен стальною рукой, как сам недавно сказал.

О чем еще бы и говорить в лихую годину неопределенности?

Стальною рукой, только так.

Вердэн ехал в Даар-Кандр — больше податься ему было некуда. Он не слышал, что именно надумал Император — но был твердо уверен, что король Леон, в конце концов, должен знать всю правду.

Он не успеет. Он уже опоздал. Не успеет… Не успел.

— Лорд наш Леон Мааркан, нападение на границы! Большой военный отряд, — вестовой, страшно запыхавшись, едва связывает фразы во что-то внятное.

— Кто? Краймор? С моря? Север?! Или…

— Нет, — юношу–вестового оттесняет лорд Ардэйх. Прозрачно–серые глаза «горного» плещут непроглядной тьмой зимней ночи, на виске размазана кровь, в засохшей же крови и пальцы левой руки, но он, кажется, этого не замечает. Голос его глух и холоден, а слова падают на гранитный пол, как чугунные отливки — гулко, тяжело.

— Это твой брат, король Леон.

— Нет! Этого не может быть!

— Может. Брамстон едва уцелел. Они идут по нашей земле, как захватчики.

Глава 1. И этот пепел ветер развеет

Мир не жил спокойно — какие бы тревоги не терзали народ Гаэли, остававшийся сокрытым так долго, а и прочий мир не жил спокойно все эти годы. Гремели войны, чародеи сражались с пришлыми тенями, артефакты древних сражений и старые конфликты тревожили простой люд. Но хуже всего был Катаклизм. Недавний — когда в мир снова явилось нечто, чему имя знали только самые посвященные, маги и наездники на драконах, аргшетроны. Катаклизм этот прошелся железной метлой по Эльфизу, встряхнув и весь континент Краймор так, как уже не помнила эта земля добрых полтысячи лет. Успела забыть за половину тысячелетия, выходит. Накрепко забыть.

Да только вот старший из драконьих всадников — он помнил. Он в самых глубоких снах всегда помнил, отчего так дрожит земля и чернеет горизонт, от чего армии под стенами городов ведут себя, как опоенные дурманной травой, а воины в броне без знаков отличий словно не чуют боли и страха.

И умирают с пустыми глазами.

Знал. Помнил. Он уже такое видел.

Столица — город Эллераль — гудела потревоженным ульем после боя, забравшего у мира сразу трех драконьих всадников, много дней. Боя? Вернее, сказать — бойни, говорил себе Силас ЭльЗанжерант. Чьих же рук делом была такая масштабная катастрофа, спросили первым делом его, как чародея и всадника. Он сказал, честно сказал, что думал — да в том не было особой нужды. Пожалуй, все знали ответ, но не желали верить в это. Была надежда, что это лишь отголоски силы Духа Разрушений, а сам он еще не проник в этот план бытия во всей своей мощи. А надежда, как известно — она живет, даже когда не должна бы, когда нет сил и неоткуда их брать.

Несмотря на то, что всех, кто сражался за стенами города, испепелило огненной волной, а сам город при этом не задело лишь потому, что он стоял, укрытый силами магов — пострадавших и среди жителей, которых удалось спасти и спрятать за стенами Эллераля, было тоже немало. Целители и маги в первые дни буквально сбивались с ног — и северная чародейка Айенга Волчица не была исключением. Вымотавшись до полного изнеможения, она пряталась от всех, даже от желающих помочь и поддержать. Силасу доставалось почему-то едва ли не пуще прочих. Хотя он из всех и был самым искренним и переживал за чародейку глубже остальных.

Отчасти потому, что Айенге предстояло стать матерью драконьего всадника, а отчасти… отчасти Силасу было просто больно видеть ее в таком состоянии. Но сделать, увы, он ничего не мог. Айенга просто не принимала никакого сочувствия, сбрасывая его с себя, как накинутое на плечи покрывало. Йэстена-Фокса, ее ученика, это тоже тревожило немало. Наставница была важна для него не меньше собственного дракона, пожалуй.

«Надо что-то с этим делать, так не может продолжаться», — уверенно сказал себе тогда молодой всадник. Фокс прекрасно слышал, в каких выражениях отогнала от себя Айенга в прошлый раз очередного пытавшегося ее утешить, но все равно направлялся сейчас к ней, презрев высказанное предостережение Силаса. Наставницу свою он знал намного лучше, чем его второй учитель, и гораздо лучше понимал, почему и самого Силаса она тоже едва не обрычала по-волчьи совсем недавно.

Айенга нашлась под крышей одной из многочисленных беседок самой крупной аллеи города. Фокс приветственно кивнул ей и присел рядом на скамейку. Вздохнул, сцепил пальцы в замок, и, подавшись вперед, уперся в них острым подбородком. Взгляд его рассеянно скользил по траве и песчаной дорожке. Среди зеленых стеблей иногда мелькало гибкое тельце ящерицы. Юноша, казалось, полностью погрузился в созерцание мелкого зверька, все так же не нарушая молчания. Впрочем, всякому, кто задумал бы сказать — «неловкого молчания», следовало бы убраться подобру-поздорову со своими измышлениями. Эти двое молчали вместе, об одном и том же, и поэтому молчание было каким угодно, но только не неловким. Горьким оно было — да, неподъемным сперва, это бесспорно. Но что Айенге не нужны слова, и что она сочтет их пустым обесцениванием всего, что для нее важно — это Фокс знал лучше прочих. Оттого и молчал. Без слов будто подставил плечо изможденному путнику — ослепшей от слез душе, уже не различающей друзей и насмешников, и разделил на двоих тяжкий груз невеселых мыслей.

— Тебе надо было бы стать целителем, а не воином, — тихо сказала, наконец, Айенга после довольно долгого сидения бок о бок.

— Для этого я родился не в те времена, — чуть улыбнулся Фокс. — Миру еще не скоро понадобятся только блаженные ученые и созерцатели… увы. Не в те времена и в не самом подходящем месте, но я не скажу, что жалею об этом. В противном случае я не узнал бы вас всех, а это очень и очень много.

Он еще немного помолчал и осторожно сказал:

— Не злись на Силаса. Он хочет добра, хочет помочь — ну, так, как он понимает. Вы мыслите и чувствуете слишком по-разному, а он этого не видит почему-то.

— Я не злюсь… наверное. Но он и правда совершенно слеп. Никогда не думала, что, имея такой огромный жизненный путь за спиной, можно быть настолько незрячим, — грустно усмехнулась она.

— Я сделаю все, что будет нужно — даже если тебе захочется, чтобы я запер собственного учителя в главной эллеральской башне, чтоб тот не досаждал тебе своей тысячелетней мудростью, — уверил Фокс, и Айенга ответила слабой тенью улыбки. Но это был первый за много дней раз, когда на ее нежном лице появилось выражение, отличное от полного безразличия, тоски или ярости.

— Ну его… в предвечные снега. Как Саира? — Айенга спросила о драконице, переживая о ней не меньше, наверное, чем ее ученик о ней самой. Может, дракон Фокса знает, как расшевелить погрузившуюся в глубокую тоску янтарную драконицу?

— Наверное, все так же, Скай опасается навязываться с общением, а сама она, ясное дело, не слишком разговорчива сейчас. Но Силас говорил, что здоровье ее неплохо, что уже добрая новость. То, что она много спит — это, как пояснил Скай, не страшно, и даже хорошо. Таким образом, драконы спасают разум от сгорания при очень тяжелых переживаниях.

— Драконы все же намного мудрее прочих живущих, — вздохнула Айенга. — Ладно, Фокс, я постараюсь в следующий раз ни на кого не клацать зубами, я понимаю, что они все пытаются разделить то, что каждый может нести только сам. Это глупо — злиться на товарищей только за то, что мою чашу за меня никто не может испить. А большинство просто не понимает, что в той чаще плещется. Может, вот только Саира. В конце концов, мы обе потеряли тех, кого так любили. Ингольв — это самое большое, что случилось со мной с того времени, что я решила жить среди людей.

— Знаешь, об одном я жалею в своей жизни — что мой отец ни капли не похож на него, — неожиданно сказал Фокс. — Да и никто из тех, кто растил меня, пожалуй, тоже.

Наставница вздохнула, ничего не ответив. Юноша был готов к тому, что Айенга снова расплачется или вспылит, но она лишь легонько кивнула, медленно опустив руку на узел своего пояса.

Фокс обнял наставницу за плечи, наконец поняв, что ее раздражение улеглось, и она больше не склонна расценивать любое предложение помощи как указание на собственную слабость.

— А-а-а, вот вы где! Вас обоих просил позвать всадник, — пошуршав кустами и выйдя, наконец, к беседке, некий подросток, явно посланный Силасом, неловко мялся теперь с ноги на ногу. — Хотя точнее, наверное, все же драконы, а не всадник… в общем, я передал, что вас искали!

Мальчишка развернулся и умчался прочь.

Да, как оказалось — все же в большей мере Айенгу и Фокса хотели видеть драконы. Яйцу Саиры до появления на свет предстоял срок не менее, чем человеческому дитя, но некоторые вещи, касающиеся всадников от рождения и драконов, предназначенных носить всадника от самого появления на свет, требовали внимательного контроля за состоянием будущих матерей и самих еще пока нерожденных детей. Такая ситуация была внове для всех, кто так или иначе имел отношение к ней. Магические связи уже слишком тесно сплетали будущих детей Айенги и Саиры, и поневоле теперь и драконице, и чародейке нужно было считаться с этим, и, как следствие, проводить много времени подле друг друга. Наверное, это было и к лучшему — так они хотя бы будут отвлекать друг друга от всего того невеселого, вползающего в душу.

С этого дня жизнь главных участников недавних бурных событий пошла более спокойно… насколько это было возможно в мире, буквально перевернутом с ног на уши.

Силасу на его долю, конечно же, доставалось немало трудностей, но он старался, как мог, не перекладывать свою ответственность на других — смалодушничав по юности всего, казалось, один раз, он теперь расхлебывал бесконечные отголоски той ошибки. Ему не хотелось, смертельно не хотелось, чтобы отношения еще с кем-то стали такой же очередной ошибкой. К тому же — хоть северянин Ингольв, сложивший голову в той чудовищной схватке и был ему, в общем-то, никем, и в запале он сам готов был казнить его за непростительную беспечность — Силас чувствовал все растущую вину перед Айенгой и собственным драконом. И да, потеря сразу троих всадников в годину Катаклизма больно ударила и по нему, старейшему всаднику мира, как ни старался он это скрыть ото всех.

— Значит, я сделаю все, что смогу, для будущего всадника, — пообещал он сам себе. — По крайней мере, одного всадника, и неплохого, я уже воспитал… справлюсь и снова. Не думаю, что Йэстена растить было проще, чем это будет с ребенком Айенги.

В общем-то, ему ничего не оставалось больше.

Он предпочел заняться судьбой мальчика, ставшего невольным заложником сложившейся ситуации — в первую очередь потому, что тогда этим занялся бы кто-то другой, а Силаса это не устраивало.

Ну и к тому же — не погрузись он сейчас всецело в семейные дела Волчицы и ее сына, новорожденного всадника новорожденной же Льюлы, дочери его собственного дракона — ему пришлось бы не менее глубоко погрузиться в политику.

Уж чего-чего, а политики он жаждал меньше всего.

Не смотря на холодность Айенги, которую безуспешно пытался преодолеть Силас, родившемуся мальчику он стал даже больше, чем наставником. Он воспитывал его, как воспитывал Фокса, и как воспитывал бы своего собственного сына, которого у Силаса никогда не было.

Ребенка назвали — по настоянию Совета и эллеральских чародеев — Та-Амиром, «несущим мир» в переводе. Мать мальчика только неприятно усмехнулась, когда ее принялись убеждать, что это самое лучшее имя для ее сына. Силас в очередной раз опечалился — с Советом у него никогда не было взаимопонимания, разве что Линдор еще склонен был прислушиваться к нему, но Линдор был один такой в Совете. Собственно, отчасти поэтому Силас и промолчал тогда… к тому же он знал, что Айенга уже нарекла сына по-своему, на северный манер. Северное имя — Имбар — означало «дар судьбы» и, по мнению и самого Силаса, и Саиры, было куда как лучше (а главное, точнее) предложенного эллеральцами. Всадник не обольщался — он знал, что мир настанет еще ох как не скоро…

Но, в безумной надежде, по примеру прочих эльфов, звал мальчика Амиром.

Тот рос ребенком очень любознательным, но, по мнению окружающих (не родни — себя аргшетрон Силас считал мальчику родичем пусть не по крови, но по выпавшей судьбе), почти неуправляемым. Удирал с занятий, прячась на дереве — без счета. Сидеть там он мог целыми днями, не страшась голода или иных неудобств — его дракон, малышка Льюла, дочь Саиры, всегда была готова помочь юному другу. Воровал яблоки из сада и медовые лепешки с кухни, убегал куда-то — и до заката не дозовешься. Мать ему позволяла почти все, запрещая только откровенно опасные выходки. Саира тоже возмутительнейшим образом покрывала юных хулиганов.

— Силас, они дети, не заставляй их вести себя, как маленьких взрослых! — убеждала янтарная драконица своего друга. — Всему свое время!

— Йэстен и Скай и то были не такими неописуемыми неслухами! — едва не взвыл от ощущения полного отсутствия влияния на детей Аклариец. — Они меня вообще ни во что не ставят! Что сын Айенги, что твоя дочь!

— Ой ли — не такими? — рассмеялась Саира. — На мой вкус, ровно все то же самое!

Эльф глубоко, едва ли не с присвистом, вздохнул.

— И вообще, Силас, не драматизируй — продолжила драконица. — Они тебя и ценят, и любят — только немного побаиваются. Ты слишком строгий.

— Я?!

— Ты, ты. Имей в виду, это мне Льюла сказала, — драконица откровенно веселилась. — Так что, если хочешь, чтобы они не так часто удирали с уроков, имеет смысл принять участие самому в их играх и вылазках к ручьям, да и в лес тоже. Скоро ребята вырастут настолько, что будут сбегать за город так же часто, как сейчас — в сад.

Подумав, Силас решил, что все же Саира права.

— Хорошо. Еще и Фокса тогда попрошу потом помочь учить этих сорванцов, он в любом случае намного лучше меня помнит, как был таким же самым. Ну и самому Фоксу это будет полезно, да. Честное слово, иногда я чувствую себя многодетным родителем!

Впрочем, по неизвестной причине, Силас тянул еще сколько-то, прежде чем решил опробовать предложенный Саирой вариант. С полгода, не меньше.

Впрочем, старшего всадника тоже можно было понять — как ни отмахивался он от политиканских штук, а все равно ему так или иначе приходилось в них участвовать — где уж тут думать об идиллической почти семейной жизни!

И континент… новый континент! Если бы только он не был связан кучей обязательств и требующих его постоянного присутствия дел! «Слетать бы да узнать, что там за новая земля взамен половины Эльфиза нам подарена… но куда лететь, когда ежедневно ты нужен всем и вся? Ох. Главное — не проболтаться о своей задумке Фоксу — а то ведь удерет, ученичок… Неведомые дали, опасности, приключения! Тьфу… Толку-то, что Фокс уже взрослый, такой же мальчишка, как и будущий всадник Льюлы. Будущий — потому что еще не выросли эти двое для полетов, а так… наверное, уже настоящий».

«Фоксу сейчас хоть карту сокровищ древних положи под нос — не шевельнется. Он от дочки советника Кэльтона ни на шаг не отходит — почему ты думаешь, его в сам Эллераль пряником не заманить?» — Саира, как всегда, вмешалась в мысли всадника неожиданно.

Тот только вздохнул.

— Я думал, у парня просто побольше ума, чтобы держаться подальше от Совета и их дел…

— Не обольщайся, — рассмеялась Саира. — Его здравый смысл все равно гораздо меньше, чем влюбленность в Милу.

— В любом случае, он не рванет исследовать новый континент, а этого мне и надо… А как мальчик подрастет, пусть помогает в его обучении. Когда кого-то учишь чему-то, взрослеешь и становишься серьезнее и сам — а Фоксу оно необходимо.

«А потом я все равно проверю, что там, на новых землях — даже если наши политики решат, что им нет дела до соседней земли, до которой плыть не больше полутора суток… но, надеюсь, они так не решат. Всему свое время, в общем… пока оно вроде бы у нас есть»

Амиру, меж тем, к тому времени исполнилось семь.

Уже год, наверное, он учился с остальными ребятами города, но так ни с кем из них и не завел дружбы. Детей одного возраста с Амиром в городе почти не оказалось — все прочие мальчики были ощутимо старше, и в свои игры потому его не брали, а с кучкой малышни ему было самому неинтересно. То же было и с занятиями — да, он нагнал по знаниям довольно быстро других ребят, но ему тяжело было сидеть по полтора часа кряду, усердно занимаясь. Эльфийским подросткам это не составляло труда, но он-то эльфом не был! Он даже внешне отличался от них — неуловимо, но столь же однозначно, как два деревца разной породы отличаются друг от друга, даже если они одинаково надевают листву по весне и сбрасывают по осени. К тому же подростки откровенно завидовали мальчику — из-за дракона. Нет, конечно, они ничего ему и не собирались плохого делать, напротив, всегда были безукоризненно вежливы, но от этой их истинно эльфийской вежливости тянуло ознобом ранних заморозков. Навязываться в общество Амиру тоже не было никакой охоты. Друг поэтому у него был только один — его дракон.

В очередной раз, раздосадованный замечанием няньки, что должна была проводить его на занятия, («Юноша, сколько тебе говорить — неприлично таскать яблочные огрызки в карманах, как какой-то дикарь или побирушка!») он улизнул из-под ее присмотра и на сами занятия тоже не пошел. Он ничего не имел против учителя, что рассказывал им про историю этой части мира, но чувствовать всеобщее снисхождение, сочетающее при этом с повышенной требовательностью и повышенным же вниманием, мальчику надоело.

— Может, попросить маму — пусть она сама меня всему учит? — задумчиво спросил мальчик у драконицы Льюлы, топавшей рядом. Амир попинывал круглый камешек, бредя по песчаной дорожке одной из аллей. — А то она целыми днями просиживает над книгами, ей, наверное, это тоже надоедает…

— Может, лучше таани Силаса? — предположила янтарная малышка. — Твоя мама что-то важное ищет, наверное! И потом, она и так сколько всего интересного нам рассказывает — про страны, про людей, зверей и далекие края, о которых все вокруг даже понятия не имеют!

— Он стро-о-огий… как все эльфы! Хотя всяко лучше учителя в Общем Зале Знаний!

— Мне мама сказала, что это он притворяется, — кокетливо моргнула Льюла.

— Тогда пойдем и спросим?

— А пойдем!

Но намного раньше, чем они отыскали Акларийца, дорогу им перегородил незнакомый эльфийский юноша — такой же черноволосый, как «таани Силас», только смуглее, тоньше и явно намного моложе.

— А, вот и вы! — радостно объявил он. — Ты же Амир, да? А это — Льюла, дочь Саиры? Верно?

Амир настороженно зыркнул на незнакомца. Льюла, хотя и была уже повыше своего друга, по давней привычке отступила за спину мальчика. Тот быстро совладал с собой, кивнул, церемонно сложил руки в приветственном жесте — как учили — и все так же настороженно сказал, старательно стараясь говорить, как взрослый:

— Светлого дня, господин… м-м-м… не могу быть знакомым с… с эльфийским господином.

— Какой же я тебе господин, парень! — рассмеялся незнакомец, и зачастил:

— Меня Силас послал за вами, но на занятиях тебя не оказалось… а, да, и правда же надо представиться — я Йэстен, из Торроса, но меня чаще зовут Фоксом. Драконий всадник, как ты, и как сам Силас. Наставник сказал, что, наверное, сегодня вам двоим лучше поучиться чему-нибудь более важному, чем бесконечные описания политических склок предыдущей Эпохи!

— Ура! — просветлел лицом Амир.

— А мы как раз подумали так же! — встряла юная драконица. — Скажи, а какой у тебя дракон, Йэстен из Торроса, прозванный Фоксом?

— А вот идем со мной — и я вас познакомлю!

Амир полагал, что вполне себе может представить всякого дракона — в конце концов, рассказы Саиры он всегда слушал с интересом, любил рассматривать картинки в книгах и на память точно не жаловался! Про Льюлу и говорить нечего.

Но серебряный Къет-Скай, который поджидал всадника и его новых юных товарищей, поразил детей до глубины души — величественной статью, чистым блеском чешуи, размахом крыльев — о, какие у него оказались крылья! Резкие, стремительные линии, шелковисто–темная изнутри и сверкающе–белая снаружи кожа крыла, тонкие и острые когти на сгибах — Льюла и представить не могла, что у кого-то из ее сородичей могут быть такие крылья, словно созданные для того, чтобы бесстрашно рассекать ледяные ветра у далеких северных гор.

— Светлого дня, маленькие друзья, — голос у серебряного великана (на самом деле, он был ненамного крупнее Саиры, но все равно показался детям огромным) оказался звучным, глубоким, рокочущим.

Амир по-простецки приоткрыл рот, уставившись на второго в своей жизни взрослого дракона.

Синие переливчатые глаза Ская вспыхнули серебристыми искорками — он едва сдерживал смех.

— Ребята, вам вроде бы недавно семь лет исполнилось? — тоже посмеиваясь, спросил Фокс.

Дети дружно кивнули.

— Скай, а помнишь, сколько нам было, когда мы удрали от Силаса и Саиры — и попробовали подняться в воздух вдвоем?

— Как же не помнить — полдюжины лет, не больше, не меньше!

— Он, наверное, очень ругался, — тихо пискнула Льюла.

— Не без того, конечно, — ухмыльнулся Фокс. — Но, поскольку меня он и позвал, чтобы я вас учил тоже, я предлагаю вам попробовать под нашим со Скаем присмотром — ведь все равно уже наверняка вы думали, как бы попробовать провернуть то же самое, что мы только что рассказали!

— Ну… да, — смутившись, кивнул мальчик, чувствуя, как начинают гореть уши.

— Так вот и нечего… повторять глупые выходки, — усмехнулся Скай. — Если мы будем рядом — это будет называться уже не хулиганством, а уроком, не находите?

— Ураа! — радостно откликнулись Амир и Льюла.

И в этот день Амир и Льюла впервые узнали, что такое полет вместе. Подняться выше макушек деревьев им не разрешили, но уже этого хватило на впечатления с избытком.

Льюла и раньше катала своего друга на себе, и не находила это занятие утомительным. Но летать им и правда почему-то запрещали, будто это могло быть опаснее, чем лазание по деревьям в старой части городского парка — там, где он уже больше походил на лес, ведь там дубы кряжисты и так высоки, что оставленные на земле ботинки и книжки казались игрушечными — если глянуть на них с любимой амировой развилки веток.

Да и одной Льюле пока не разрешалось взлетать слишком высоко, и она страшно огорчалась этому.

— Ну что ж, ребята. Облака пока ловить вам пока не стоит, по нашему глупому примеру — но давайте выберем самое высокое дерево в округе — и посмотрим, сколько листьев на его макушке! — подмигнул Фокс. — Но для взлета поначалу лучше всего — ровная площадка и много места. Тут недалеко есть очень хорошая поляна — широкая, и укромная. Идем?

— Идем!

Нет, решительно ни с чем другим нельзя было сравнить полет, кроме как с безграничным счастьем и свободой. Земля плавно уходила вниз, но Амир никогда не боялся высоты. Прижавшись к теплой золотистой шее Льюлы, он смотрел вверх и вперед, заворожено наблюдая, как поднимается, лихо накрениваясь, горизонт, а солнечные лучи кажутся ощутимыми, плотными, как шелковые ленты, скользящие мимо лица.

Амир не сразу понял, что это было еще большее совмещение восприятия мира вокруг для дракона и человека — когда можно потрогать воздушные потоки, когда видишь хрустальный трепет более теплого воздуха в прядях ветра, когда небо становится пронзительно–синим над головой — таким, как можно увидеть только в отражении воды самых глубоких колодцев; Когда, оставаясь человеком и при том отдельным существом — сам чувствуешь, как выгибает упругой волной воздуха мягкую кожу драконьего крыла и как смыкается перед зрачком невидимая линза третьего века.

Но — понял. Разом, как понимаешь, что такое река, когда ныряешь с головою в зеленоватую волну.

Только тогда Амир, наконец, в полной мере почувствовал, что значит — быть всадником дракона.

А это — быть частью потока воздушного океана в вышине.

Любоваться тем, как трепещут на каждом взмахе, крылья безупречной формы — легкие и могучие одновременно.

Дышать вольным ветром — в одном ритме с прекрасным, золотым созданием невероятной силы — тем, кто тебе от рождения ближе всех живых существ.

Не чувствовать жгучих прикосновений ветра к глазам и задыхаться не от набираемой скорости, а только лишь от чистого восторга, точно и его глаза прикрыли прозрачные пленочки третьего века, а ноздри стали по-драконьи узкими.

А еще — поднять голову вверх — и увидеть тени звезд в синей вышине. И различить пестрые перья на груди орла, парящего чуть ли не в лиге над землей.

И понять, что предложение сосчитать количество листьев на макушке их любимого дуба — это была не шутка. Он и правда мог бы их сосчитать.

— Ну все, ребята, на первый раз довольно, спускайтесь! — голос Ская раздался, кажется, у самого уха. А Амир и не заметил, что серебряный все это время был совсем рядом — на расстоянии вытянутого крыла большого дракона.

Разочарованно вздохнув в один голос с драконицей, Амир согласно кивнул, и Льюла начала снижаться. Уже на земле оба поняли, что такой день точно забыть нельзя — и почему старшие товарищи вспоминали свою выходку с улыбками.

— Первый полет прошел успешно! — бодро подытожил Фокс. — А теперь идем сдаваться учителю. Так и быть, все его ворчание — чур, мое!

Впрочем, на тему ворчания Йэстен излишне драматизировал ситуацию. Им даже и не влетело почти. Да, конечно, на фоксово самоуправство Силас немного повозмущался — но потом улыбнулся, махнул рукой и сказал — ладно, только будьте всегда аккуратны!

Совсем другая жизнь началась после этого для Амира и Льюлы — теперь их учили куда как более интересным вещам, и хотелось стараться, чтобы не слышать шепота таани Силаса «И все же, малы ведь еще… может, рано?» Это он думал, что его никто не услышит, и рассуждал потихоньку сам с собой. А мальчик все слышал — слух у него был тонкий и острый, что у зверя.

— Это потому, что когда-то я была волчицей, — объяснила мама Айенга, когда Амир рассказал ей про то, что никто не слышит некоторых вещей, а он — да, слышит преотлично, и спросил:

— А считается ли, что я подслушивал? — нахмурился мальчик

— Нет, Имбар, не считается, — Айенга взлохматила светлые волосы сына, все сильнее с возрастом начинающие отблескивать на свету яркой рыжиной. — Ты же не крался тайком, нарочно, не навострял изо всех сил уши, не обманывал при этом никого. Если кто-то не хочет чего-то говорить вслух для чужих ушей, пусть не говорит близ этих самых ушей.

— Но я никому и не говорил никогда, что слышу лучше прочих и в темноте вижу тоже!

— А и не говори, — подмигнула мать. — У всякого должна быть своя тайна!

«Мало ли что взбредет в их благородные головы этим остроухим», — мрачно подумала при этом про себя Айенга. Даже живя среди эльфов, она не доверяла им особо, да и не полюбила до конца этот народ в общем-то тоже. Ни народ вообще, ни кого-то из мужчин-эльфов, хотя ищущих благосклонности красивой северной чародейки было не так уж и мало. «Один мужчина в моем сердце был и остается — отец моего сына» — неизменно отвечала она. Айенга подозревала, что большинство сватавшихся к ней эллеральцев на самом деле просто желают быть причастными к пророчимым чудесам и свершениям, что сыпались на Волчицу и ее сына как из рога изобилия.

С пророчествами сама она как-то справлялась, сына же от этой шелухи старалась ограждать, а падких на яркий отблеск чужой славы (пусть и мнимой) всерьез не воспринимала, как, казалось, и сам этот отблеск — что есть он, что нет его вовсе. Чего не скажешь о Силасе, впрочем, он к подобным вещам относился серьезно, но тянуло его к Волчице совершенно очевидно не поэтому. Уж ему-то чудес и свершений точно было не нужно, хватало и своих, еще и поделиться бы мог… но и того, чего бы он хотел, у Айенги тоже не было. Она действительно поклялась сама себе не впускать никого в свою душу, сколько не прошло бы лет. К тому же, она, как могла, оберегала сына от нездорового ажиотажа вокруг его происхождения и заодно от попыток влияния со стороны власть предержащих на землях Эллераля. «Имбар — кровь от крови людей Севера, а не жителей эльфийских лесов. И он вырастет северянином, а не послушным Эллералю неженкой без собственного мнения!» — твердо решила про себя Айенга. Впрочем, она и вслух могла повторить эти слова любому.

Именно Айенга настояла, чтобы и Амир, и Льюла отныне учились только дома. И это по ее просьбе и прибыл Йэстен. Силас такую идею, тем не менее, сразу одобрил, хотя Айенга готовилась к долгому спору. У Акларийца тоже не ладились отношения с правящей верхушкой Эллераля, и это роднило их с Айенгой. Да и в вопросах воспитания сына он ее поддерживал, как ни странно, почти всегда.

Спустя первые беспокойные семь лет после катаклизма жизнь семьи Амира и самого юного всадника, наконец, выровнялась, год незаметно сменялся годом, и все пошло своим чередом, будто ничего больше страшного не соберется произойти, а все потрясения и катаклизмы остались в прошлом.

Особенно мальчику понравилось учиться отдельно от других. Да, Силас нередко бывал строг и придирчив, а мать порой ворчала на неосторожные или откровенно хулиганские выходки (взрослея, Амир периодически выкидывал все более замысловатые штуки), да и с Йэстеном было все далеко не так гладко, как хотелось бы — мальчишки и есть мальчишки, даже если один и считается уже взрослым — но сбегать с назначенных занятий Амир перестал. Так прошло еще с полдюжины лет, за которые он выучился всему, что положено знать всаднику. Самым прекрасным в жизни Амир, да и Льюла считали теперь совместные полеты. Именно летать вместе юных всадника и дракона учил неизменно только Фокс, а всяким наукам и тонкостям магической стороны связи дракона и человека — Силас. Амир искренне ценил и любил обоих наставников, хотя Фокс временами казался взрослеющему Амиру странным.

Фокс и Амир общались примерно как сводные братья — то мир и дружба, то все растущее недовольство друг другом, бесконечные перепалки и обиды. Эти две крайности сменяли друг друга по пять раз на дню. Но, сказать по чести, Амир даже в минуты крайней обиды на не всегда уместные фоксовы шуточки все равно выбрал бы его компанию, а не общество надменных эллеральских подростков. По крайней мере, если раздосадованный очередным спором Амир посылал Фокса «в предвечные снега» или еще куда подальше, то получал в ответ легкого тумака, на которого можно было и дать сдачи, и там и незаметно помириться в учиненной свалке — по большей части всегда шутливой. Со временем эти дурашливые тычки стали заменяться тренировками рукопашной схватки — и за это Амир был готов простить какие угодно шутки и подколы.

А если случалось Амиру стакнуться с кем-то из эльфийских подростков, то встречал он обычно от них волну леденящего презрения и какое-нибудь обидное прозвище, за которое юный северянин чувствовал недостойное желание разорвать насмешнику глотку. Вот эта-то порой прорезывающаяся вспыльчивость и совершенно звериный гнев, приходящий следом, стали со временем тяготить мальчика все больше.

Самое страшное случилось в амировы тринадцать лет («тринадцать зим», как говорил сам паренек, на северный манер). Тогда этот темный тяжелый гнев и жажда покарать немедленно послужившего причиной этого гнева обрели плоть и имя — оборотень. По счастью, Амир тогда был один в своем излюбленном укрытии в самом глухом закоулке города. Туда он удалялся и раньше, чтобы переждать дурное настроение, так случилось и в этот раз.

Очередная стычка с кем-то из эльфийских юнцов, в которой Амира завуалировано обозвали неженкой и маменькиным сынком, моментально захлестнувшая ярость, брошенное сквозь зубы Амиром «благодари своих богов, эльф, что я считаю бесчестным бить таких, как ты» — и Амир направился прочь. Что яростное желание избить насмешника покинет его нескоро, он знал, и пытался учиться самостоятельно выдержке и спокойствию. Но в этот раз злость только росла, поднимаясь горячей волной внутри, пока не превратилась в болезненный спазм, скрутивший мгновенно все тело, сминая его изнутри, застилая глаза белой пеленой света — то ли от боли, то ли от ярости.

Открыв глаза после яркой вспышки болезненных ощущений, Амир пришел в неописуемое изумление — он оборотень! Мощные лапы, серая густая шерсть, острые клыки, непривычно чуткие уши и столь же непривычно острое зрение под странным углом… Зверь, огромный волк — вот во что обратилось его тело в этой вспышке боли! Вот что это такое — это не он невыдержанный глупец, это зверь рвался наружу! Сперва Амир обрадовался — а потом безнадежно опечалился. Он знал, как эльфы относятся к оборотням, и отношение это не было добрым. Отчаяние захлестнуло еще сильнее, чем гнев секунду назад. Именно оно и отбросило превращение назад, снова вернув Амиру его привычное тело.

— Никто не должен узнать, что я такой. Что я оборотень, — прошептал Амир себе под нос, вновь вернувшись в человеческий облик. Первое превращение было очень коротким, едва Амир осознал, что случилось, и пришел от этого в отчаяние — зверь покинул его. Подросток в изорванных лохмотьях мучительно соображал, что бы соврать по поводу этих лохмотьев — отчего одежда превратилась в рванину. В глазах стояли слезы, а в голове царило смятение. Что будет теперь со всей привычной, отлаженной жизнью? Он ни на секунду не усомнился, что быть оборотнем это очень, очень плохо. Даже не потому, что эльфы так считают. Просто — плохо, и все тут.

Поэтому он не нашел ничего лучше, как соврать, сказав, что кубарем свалился в овраг, не заметив его края — ничего другого выдумать он не смог. Ему поверили, хотя и отчитали за неосторожность.

«Главное — поверили. Никто не должен знать про волка… я ему не позволю занимать мое место!» — твердил Амир себе. Но увы, зверь оказался настойчив и иногда все же вырывался на волю. Не то что бы очень часто — не чаще трех–четырех раз за год, но все же. Самыми трудными были периоды смены сезонов — приходилось чутко следить за собой. Теперь юноша знал, как ощущается приближение звериного облика, и успевал укрыться и даже — скинуть одежду прежде, чем от нее станутся одни неровные обрывки. Хуже было только то, что тщательно контролируемое превращение оставляло Амира в зверином теле дольше. Приходилось прятаться, хотя зверю хотелось бегать, рыскать по кустам, втягивать полный запахов воздух. Вот этого Амир точно не мог позволить. Волк-то волком, да только при таких размерах, специфичном телосложении зверя и таких длиннопалых лапах никто не усомнится, что это не просто волк, а именно оборотень. Видеть оборотня никто не должен! Пусть Амир вообще не заметил, чтобы он как-то менялся внутренне, став зверем: менялось только его тело да обострялись чувства, и… на этом все. Мыслил он по-прежнему ясно, и разум его не туманился. Но различий для него никто не подумает сделать, в этом юноша был уверен. Поэтому — скрываться. Только один выход есть у него.

Увы, однажды все же его таким увидели. Амир сбежал в свое укрытие, и в тот раз ему пришлось особенно долго пробыть там. Льюла забеспокоилась за пропавшего всадника и принялась искать его, и, разумеется, нашла. Драконица клятвенно пообещала никому не выдавать секрета, как умея, утешая печального Амира. Человеком он стал сразу же, как только понял, что самый близкий друг — Льюла — обнаружила его в зверином облике. Видимо, от огорчения, но зверя удалось загнать вглубь тут же, первым острым желанием стать собой. Потом оборотень надолго утих, и не омрачал жизни Амира целый год, или даже дольше. Время шло, и несло оно с собой не только добрые перемены.

Амир где-то в глубине души догадывался, что однажды ему не удастся скрыть то, что он считал самым позорным о себе. Страшно не хотел этого, и не знал — когда так случится.

Как и все неприятное, случилось оно неожиданно и тогда, когда меньше всего юноша ждал подобного от самого себя.

Глава 2. Выбирай сам

Та-Амир сидел на белых каменных ступенях здания совета и тоскливо смотрел на цветущие яблони в саду при дворце. Еще никогда он не ненавидел так сильно город, в котором родился и вырос. И всё бы ничего, если бы не последняя стычка с сыном какого-то купца средней руки, едва не закончившаяся плачевно для оного… Притихший было зверь, не сказать иначе как подставил юношу, вырвавшись совершенно неожиданно. Оборотня в этот раз увидели слишком многие, и усилия прошлых двух лет оказались напрасны. Боги, да ведь он не собирался даже сильно скандалить с мальчишкой! Почему зверь решил выйти именно сейчас?!

Притихшая Льюла улеглась у его ног, только сочувственно поглядывая на своего всадника. Она знала, что не сможет сейчас на самом деле утешить юношу, поэтому и помалкивала.

— Мне приходилось встречаться с настоящими оборотнями, — донеслось до юноши из здания. Силас. Конечно же, был на его стороне, и старался говорить уверенно и спокойно, но вот прорезывающиеся нотки заискивания слышал даже сам Амир. На что — на что, а на слух молодой всадник не жаловался — материно «наследство». — И поверьте, он умеет его контролировать.

Силасу и без того неохотно верили, а тут… оборотень. Наследство, ага.

Наследство. Амир чуть улыбнулся, напомнив себе о необычайной ловкости, остром слухе и зрении — всем тем навыкам, которым завидовали его эльфийские сверстники, обучавшиеся вместе с ним. Но снова помрачнел, в очередной раз невольно прокрутив в голове злополучное утреннее происшествие.

Амир преотлично все помнил до мельчайших деталей — как голос его сорвался в глухое рычание, тело изнутри скрутило знакомой тянущей болью, точно сминающей кости и выворачивающей плоть наизнанку, заставив на миг глаза видеть только белую вспышку под сомкнутыми веками. А следом — лицо полузнакомого парня, бывшего перед этим таким насмешливым, что мгновенно вытянулось и побелело; и как пятился этот эльфийский юнец, не сводя испуганно–изумленных глаз с огромного серо–черного волка, мгновение назад бывшего человеком. Оборотень, тихо рыча, встал на задние лапы и как человек (отчего выглядело все еще более пугающе) медленно подался вперед. В следующую секунду перед собой оборотень увидел мелькнувший синий плащ наставника.

— Остановись! — первое, что услышал Амир-оборотень.

Силас! Голос наставника звучал властно — но в то же время мягко и спокойно.

— Успокой зверя, отпусти его… Амир, ты слышишь? — Аклариец плавно скользнул между оборотнем и незадачливым пареньком-эльфом, как бы невзначай заслоняя того собой.

Зверь-Амир утвердительно качнул головой.

В следующий же миг оборотень обмяк и рухнул.

На землю упал уже человек, словно всё его превращение было лишь страшным сном — только вот вымотавшим молодого всадника до последней капли сил и подравшим одежду в клочья. Силас помог подняться и быстро увел Амира прочь, что-то торопливо говоря в самое ухо, но тот плохо различал, что именно. В голове билась пылающая безжалостная мысль — все, все кончено. Все знают, кто он на самом деле. Всему конец.

Совет натурально гудел уже почти час, никто не хотел поддержать чародея. Эльфы Эллераля испытывали иррациональный страх перед оборотнями — нельзя сказать точно, с чем это было связано, оборотни вовсе не были обычным явлением для Краймора, и никогда не были в числе его бедствий. Но сейчас они все готовы были не только гнать юношу с позором из Эллераля, но и, пожалуй, даже едва ли не четвертовать на главной площади, как считал сам Амир. И им было уже абсолютно плевать на то, что юноша — всадник на драконе, и какими надеждами осыпали они сами его всю дорогу прежде. Всадник! Опора! Защита! Та самая заветная личность, гордо именуемая среди эльфов arghetron. Теперь же «защитник народа» сам нуждался в том, чтоб за него вступились, горько думал Амир. Только неоткуда было такого ждать, неоткуда. От того еще горше и тоскливее становилось юноше.

Все складывалось не в пользу юного всадника в этот раз, и, хотя Силас из последних сил заступался за своего ученика, он видел и сам, что неумолимо сдает позиции. Ученик же прекрасно знал «этих упёртых эльфов», по его собственному выражению, и уже заранее подготовил вещи — об этом Силас тоже был в курсе, и уверенности в его голосе становилось все меньше.

А сейчас Амир, ученик и воспитанник старейшего всадника, и дракон Льюла, та самая Льюла, что вылупилась из яйца у кроватки Амира, предопределив его судьбу, попросту подслушивали за ходом собрания — даже особо не надеясь на благополучный исход. Это Силас знал тоже — хотя бы потому, что сам бы поступил в амировом возрасте так же.

На всю проникновенную речь аргшетрона Силаса ЭльЗанжеранта по прозванию Аклариец у Совета нашелся только один аргумент, и он был несгибаем.

— Ты защищаешь зверя! — раздалось в очередной раз.

— Он не зверь, он сын женщины божественного рода, благословленной самим Онгшальдом Отцом Севера! — возразил всадник, обернувшись на голос. Кто именно из советников сказал эту фразу, он не разобрал — но то было не важно. Даже Линдор, добрый друг самого Силаса и его воспитанника, мрачно помалкивал — на что надеяться?

— Та-Амир должен быть изгнан из Эллераля, и точка, — заявил король Арваэль, за которым и стояло последнее слово. И оно перекрыло собой все прочие голоса. — Он угрожает всем нам.

«О-о-о Айулан! Отчего я не научился убеждать людей так хорошо, как это делал учитель — Теодор?» — мысленно взвыл старший всадник. Вслух же он ничего не сказал. Все, что мог — он произнес ранее, и его отказались услышать.

Совет решено было окончить на этом. Всадник с раздражением взлохматил себе волосы, запустив руку в копну черных прядей, готовый рвать их от бессилия, но подавил эту вспышку, просто проведя рукой еще раз — приглаживая растрепанное, и вышел на улицу, где натолкнулся на сидевшего на ступенях ученика.

Льюла, подняв голову, с надеждой посмотрела на Силаса. Амир же не только не обернулся, а даже не изменился в лице, смотря куда-то вдаль.

— Я все слышал, — тихо сказал он.

— Тогда ты знаешь решение Совета, — вздохнул Силас. — Я сделал все, что мог, поверь.

Амир кивнул.

— Что ж, тогда пойду, заберу вещи, — поднимаясь со ступенек, произнес юноша, и горько добавил: — хотя зачем они зверю?

— Амир, — прервал его Силас, — не бери в голову слова этих аристократов! Это твой дар, дар, а не проклятие! Ты помнишь, кто спас кортуанцев в третьей эпохе?

Силас взял Амира за плечи и развернул к себе. Попробовал ободряюще улыбнуться.

— Алексар, — буркнул Та-Амир, упрямо уставившись под ноги.

— А кем он стал для той битвы?

— Я намного лучше запомнил то, что он от такого «дара» свихнулся и едва не переубивал весь свой город! — с чувством ответил ученик.

Силас отлично видел, что за этой ожесточенностью юноша прячет все растущее отчаяние, готовое вот-вот прорваться гневной вспышкой или слезами. Что из этого будет наименьшим злом, он не знал.

Та-Амир явно не желал воспринимать попытки наставника переубедить, или хотя бы успокоить его, быстрым шагом уходя в сторону дома.

Силас лишь покачал головой ему вслед.

Льюла осталась ждать всадника у здания Совета.

Силас тихонько вздохнул и ласково погладил юную драконицу по голове, стараясь утешить хотя бы ее, если со всадником не вышло. Льюла отбиваться не стала, только грустно чертила кончиком хвоста в песке дорожки извилистые линии. Всю печаль всадника она чувствовала, как собственную, от этого было никуда не деться.

— Берегите друг друга, ребята, — тихо сказал Силас напоследок.

Айенга ждала возращения сына, сразу же поднявшись навстречу, едва тот вошел в дом.

Выжидающе заглянула в его пасмурные глаза.

Тот лишь пожал плечами в ответ на незаданный вопрос — мол, сама знаешь.

— Знаю, — вздохнула мать, — Знаю, сынок. Я ничего другого от этих серебряных гордецов и не ожидала.

— Они вообще не очень-то любили нас, — заметил Амир, садясь на кровать, рядом с заранее собранными сумками.

Айенга присела рядом, чуть кивнув. Признаться, она сама была растеряна, хоть и не подавала виду.

— Я не знаю, что мне делать, мама, — прошептал Амир, прикрывая на секунду глаза. — Совершенно не представляю, что дальше…

— Имбар, — тихо начала мать. — Послушай сюда.

Северным именем Айенга звала сына только дома. В глубине души он считал это имя — настоящим, а эльфийское — всего лишь прозвищем. От звуков настоящего имени на душе юноши уже стало чуточку теплее, и он с интересом посмотрел на мать, а она продолжила:

— Эльфы вечно решают все проблемы одной из крайностей, не стоит на них за это обижаться, — качнула головой Айенга. — Они не похожи на нас, они видят все иначе… и не они тебе родичи, не они — твой народ, Имбар. Не их мнение для тебя должно быть важно, вот я о чем. И куда бы ты ни пошел, помни чьего ты рода, это куда важнее причин изгнания, — Айенга помедлила, прежде чем негромко добавила: — Или наследственности.

Слова Айенги хоть немного, но воодушевили Амира. Заметив это, она повела речь дальше, подбираясь к основной мысли:

— Не переживай слишком, этот город скучен точно так же, как засевшие в нем древние советники. Там, где наш настоящий дом, в положенные шестнадцать зим все юноши отправляются в путешествие в одиночку. Это называется Посвящением, помнишь, и я рассказывала, да и Фокс тоже?

— Помню, — Амир наконец-то слегка улыбнулся. Что-что, а истории самой Айенги, да и Фокса про северные обычаи он помнил все преотлично. — И что домой из этого путешествия возвращаются только тогда, когда находят что-то важное, интересное, полезное, необычное…

— Вот и считай, что сейчас с тобой — то же самое. Когда твоего отца тоже собирались наказать за невыдержанность и вспыльчивость… да, сын, это у нас семейное, увы! Я сама ничуть не отличаюсь в этом случае, — Айенга слегка улыбнулась. — Так вот, знаешь, что он сказал? Что это он сам уходит. Понимаешь? Никто его не выгоняет, он ушел сам. И тебя… никто не выгоняет. Тебе просто пришло время пройти свое Посвящение.

— Но Совет… — начал было Амир, но мать строго посмотрела на него:

— Сын. Что я тебе говорила? Они нам — чужие. Мы живем по правде Севера. По ней — тебе просто пришла пора взрослеть.

— Да, я понял, — кивнул Амир. — Так на самом деле звучит намного лучше!

— Вот то-то же! Ну и я — я всегда на твоей стороне. Это тоже — не забывай. Я не смогу пойти сейчас за тобой — у меня есть важное незаконченное дело. Да и в посвящение мужчина не ходит с матерью за руку, если уж на то пошло… но, если тебе что-то будет нужно, только дай знать. Я здесь тоже не хочу оставаться дольше, чем необходимо. Пусть дорога твоя будет доброй… и да хранят тебя боги севера, сынок!

Амир зажмурился, как бывало в детстве, чтобы не дать волю непрощенным слезам, и, обняв мать на прощание, подхватил сумку и вышел на улицу. Его больше никто не провожал — и Амиру то и было нужно. Льюла ждала всадника уже у дверей дома: любопытство взяло верх над терпеливостью.

После этого короткого разговора у юного северянина действительно отлегло от сердца.

Впрочем, на счет «никто не провожал» юноша погорячился — оба других всадника все же перехватили его почти перед взлетом. Итак, коротко попрощавшись с Силасом и Фоксом, а также Скаем и Саирой — а не сбежав ото всех тайком, как им хотелось с самого начала — Амир и Льюла двинулись прочь от Эллераля. Всадник уже определился, куда держать путь. Конечно, он бы мог и не уходить далеко, поставить хижину где-нибудь за городом, ведь изгнали его только из самого Эллераля, а Эльфиз, и уж тем более Краймор, в котором Эльфиз лишь провинция, огромен. Тогда бы получалось видеться и с учителем, и с матерью. Выстроить дом, забрать с собою мать, она же говорила, что не хочет вечно сидеть здесь, да… Главное было только не попадаться на глаза «старым знакомым», но подумав, он понял, что не сможет так жить.

«Дом… построить новый? Или рискнуть — найти старый? Ак-Каран! Что, если он все же не исчез?»

— Куда мы теперь, Амир? — поинтересовалась Льюла, когда они уже добрались до берега залива, близ которого стоял город.

Они остановились на самой кромке воды, Льюла заинтересованно баламутила лапой песчинки в волнах прибоя, Амир смотрел вдаль, раздумывая над чем-то. Вдалеке виднелись горы открывшегося после последнего катаклизма материка, нового и неизведанного. Говорили, что эта земля неведомо сколько отсутствовала на лике мира, и говорили — что она наверняка лишена всех народов, что были на ней до исчезновения. Или что она отравлена злым дыханием Пустоты и полна злобными созданиями — тоже говорили. Всякое говорили… Амир хорошо умел слушать.

— Мама сказала — путешествие-Посвящение нужно для того, чтобы найти что-то новое. Новое прямо перед нами, Льюла. Вон та земля — как она тебе? — обожженный мыслью о том, что Каран не мог пропасть совсем бесследно, юноша все же устрашился так вот сразу с размаху кидаться в омут — и решил, что начинать надо с шага поменьше… и поближе. «И я смогу узнать, есть ли шанс уцелеть у земли, с размаху попавшей в подкладку целого мира», — думал юноша.

— Выглядит очень интересно! И там наверняка очень красиво! — Льюла, казалось, думала только о практической стороне, нимало не заботясь сложными построениями догадок в уме. — Я вижу такие пышные зеленые леса!

— Тогда летим туда?

— Летим!

И они взмыли в синеву неба — прозрачную, как всегда в начале лета.

Полет длился уже больше нескольких часов.

Море неслось внизу бесконечной чередой сверкающих бликов на синей глади и клочьев белой пены, Эллераль с его жителями, а равно — и с их отношением к юному всаднику и его семье, остался далеко позади. Оглянувшись, Амир мог еще вполне ясно рассмотреть очертания величественного города, где прошло его детство — но он этого не делал. Он вдруг понял, что на самом деле не очень-то и любил этот город — пусть Эллераль и был красив, полон замечательных дворцов, парков и фонтанов, и казался волшебным местом, что может дать любому путнику именно то, что он в нем искал… Это все было кажущимся — Амир вдруг явственно вспомнил, что его друг детства Йэстен и то не особо любил сам город, предпочитая пропадать где-то в замке в восточных холмах Эльфиза. А ведь Фокс — кроме того, что такой же, как и остальные эллеральцы, эльф (элфрэ, если говорить правильно, но крайморское словечко оказалось въедливым, Амир все никак не мог от него избавиться в своей речи, даже мысленной), любимец эллеральского народа, так и превозносимый ими едва ли не выше наставника Силаса! Поэтому, вместо того, чтоб смотреть назад, Амир предпочитал смотреть исключительно вперед; ну и разве что, помимо этого, любоваться крыльями Льюлы — всадника всегда завораживало, как такие тонкие и хрупкие на вид драконьи крылья справляются с воздушными потоками, поднимая практически на любую желаемую высоту и самого дракона, и его всадника. Через какое-то время Амир заметил, что его дракон то и дело посматривает вниз пытливо и ищуще.

— Ты устала, Льюла? — тут же понял он, забеспокоившись.

— Не сильно. Если бы попался хотя бы какой кусок скалы над водою или что-то в этом роде, неплохо было бы опуститься передохнуть… но тут ничего такого нету — я уже все осмотрела. Не страшно, до берега не так уж и далеко!

— И правда, гляди-ка. Уже совсем близко!

Новый континент приближался — Амир уже ясно видел укрытые туманами горные пики в отдалении, густые леса прямо перед собой, полумесяц отмели у песчаного берега и носящихся над нею чаек.

Гаэль — вспомнил Амир имя этой земли, которое называл при нем Силас.

Вскоре путники смогли опуститься на землю, что долго манила их, обещая завершение долгого пути. По крайней мере, пути через море.

Полет Льюле дался тяжело — так далеко они еще не забирались, и ей не приходилось покидать землю так надолго. Поэтому, миновав морскую гладь, что разделяла побережье Эльфиза и эту неизведанную землю, они сперва долго отдыхали. А, двинувшись от покрытого мельчайшим бежевым песком берега вглубь леса, часто делали привалы. Не столько уже ради отдыха, сколько для того, чтобы осмотреться и привыкнуть.

Природа Гаэли сперва казалась и всаднику, и его дракону диковинной, а лес — непохожим на то, что они привыкли считать лесом. Крупные выступающие из земли камни, причудливо извитые корни деревьев, оплетающие их — и те, и другие густо поросли изумрудным мягким мхом, а меж валунов пробивались ажурные папоротники. В лесу равно соседствовали монументально огромные дубы, неизвестные Амиру кустарники со странной мелкой темно-зеленой листвой, небольшие сухие деревца, словно скрученные старостью, лиственницы и ели в чуть более влажных местах; и рядом — вполне привычные ежевика, боярышник, кривые дряхлые дикие яблони, при этом вполне бодро плодоносящие, судя по россыпи зеленых завязей, и заросли черемухи, и шиповник, роняющий последние темно-розовые лепестки, шелестящие ажурными кронами рябины, и сплетения ветвей кустарника и подроста молодых деревцев, часто совершенно непролазные. Самые настоящие дикие леса — повторял про себя то и дело юноша. Не то что «сады» Эллераля, где на всем протяжении леса идет каменная дорожка, и деревья будто специально посаженные, или вот светлые и прозрачные сосновые и березовые леса за чертой города, где между деревьев свободно можно было устраивать массовые фехтовальные тренировки — а здесь попробуй-ка один развернись!

Путешествие Амира и Льюлы по этим землям сперва не имело никакой конкретной цели, кроме удовлетворения любопытства. Они успели повстречаться с обитателями дубравы — всяческим мелким зверьем и птицами. Зверье было привычное — белки, бурундуки, повстречалось и две куницы, и даже мелькнула рыжим хвостом лиса, а вот птиц больше половины Амир не то, что не знал имен — видел-то впервые! Нашли несколько родников, бьющих прямо между камней — с очень холодной и очень вкусной водой. Перешли неглубокую, но очень прозрачную и быструю речку вброд. Перекусили на одном из привалов домашними еще припасами, хотя Льюла предложила в следующий раз все же поохотиться на рябчиков или порыбачить — водоемов с большим количеством рыбы тут было более чем достаточно. Тут она чувствовала себя на удивление свободно, словно прожила всю жизнь именно среди подобных лесов. Такое же ощущение посетило и Амира, но неизвестная тревога прокрадывалась в его сердце — скорее всего, решил он, это все же от того, что он никогда раньше не бывал так далеко от дома, тем более один.

Все предыдущие ночевки в лесу компанию ему составлял Фокс — благодаря ему Амир и знал хотя бы что-то о жизни в дикой местности, в отличие от своих городских сверстников-эльфов. Например, рыбачить с острогой, охотиться на мелкую дичь и разводить костер он умел, и предстоящие ночевки его не особо тревожили. Собственно, он оказался прав — никакой особой разницы не было.

Соорудить небольшой бивак, разжечь костер, перекусить чем-то из запасов или приготовить пойманную птицу — все казалось обыденным и простым. Только старшего друга не было по близости, но зато была Льюла. Со своим драконом вместе всаднику никогда не бывает скучно или одиноко.

Несколько дней они неспеша шли в северо-западном направлении, выбирая участки леса посветлее.

Погода благоволила — они только один раз попали под короткий дождик, который Амир провел под драконьим крылом. Самой Льюле купание под дождем оказалось даже в радость — пока ни достаточно крупного озера, ни речки, чтобы драконица могла нырнуть, им не попадалось, а воду она, как любая янтарная, любила.

Ночевки тоже не отличались пока что от тех, что иногда выдавались в затянувшихся прогулках по окрестностям в компании Фокса — даже и не скажешь, что от дома их теперь отделяла не один десяток лиг моря и уже сколько-то лиг чужой суши. Совсем чужой — и, по-хорошему, вряд ли слишком ждущей чужаков. Но юноша об этом почему-то не особенно думал — все шло пока гладко, а что будет завтра, никому не ведомо.

Назавтра же на одном из привалов Та-Амир неожиданно для себя решил пройтись чуть подольше обычного в одиночку — собирался поискать тропу. С утра у него выдалось на редкость хорошее настроение — впервые с момента, как они покинули дом. Молодой всадник не обратил никакого внимания на такую перемену собственного состояния духа — ему показалось, что все шло, как и должно было идти. Новые впечатления и должны заслонять в сознании прежние печали, разве нет?

Сперва он хотел все же порыться в вещах и взять с собой легкий охотничий лук, чтобы подстрелить что-то на будущий ужин, но потом решил, что лучше вернется после прогулки, натянет лук, перевесит его за спину и потом уже поохотится на следующем привале. Льюла согласилась подождать его, правда, добавила:

— Но имей в виду — если я почую неладное, пойду следом, так и знай!

Амир улыбнулся и, не став возражать, отправился бродить, не забывая примечать дорогу.

Тропа, как ни странно, таки нашлась — едва приметная, но ощутимо отличающаяся от звериных стежек отсутствием низко смыкающихся ветвей. Амир обрадовано прошел по ней немного в одну сторону. Потом вернулся, зашагал в противоположном направлении, не собираясь забирать далеко, просто стараясь выяснить, как эта тропа тянется относительно их места стоянки. Далеко, впрочем, он и не ушел. Через какое-то время юноша расслышал тихое пение, сначала неразборчивое, но со временем все более и более четкое. Казалось, что вот тут, где-то за деревом, поет девушка, и голос ее представлялся Амиру абсолютно неземным по красоте. Песня же оказалась странной, вообще ни на что не похожей, хотя слова уже вполне явственно были различимы в общей мелодии:

Kii’esat ghor–nu aii’le–tia

Kerr ayna ili ahaa–lain!

Gaa–lin’tero ahinia

Tami he’kalie annu’ann!

Язык был ему непонятен, но по какой-то причине напев не насторожил, а наоборот, словно пообещал дружеское участие и покой хорошего отдыха; и так, он, увлеченный этой мелодией, пошел навстречу голосу, свернув с тропы. В напеве не было ничего колдовского — он попросту подумал, что люди, которые с таким чувством поют на привале явно любимую песню, должны быть настроены дружелюбно, если он вежливо обратится и попросит подсказать, в какую сторону лучше держать путь, чтоб добраться… ну, скажем, до поселения. Города, деревни, усадьбы — не важно.

Он даже позабыл о том, что его ждет (и уже наверняка волнуется!) Льюла, и что их стоянка в совершенно другой стороне. Вскоре он обнаружил, откуда именно доносилось пение — азарт поиска оказался сильнее. Ведь так хорошо слышно, не может же быть эта стоянка далеко! И точно: в просвете между деревьев показалась небольшая полянка, ровно как та, на которой остановился сам молодой всадник. На ней, у маленького костерка, расположилась довольно странная компания из трех человек. Ближе всех к Амиру оказалась сама певунья — на обомшелом стволе поваленного дерева поверх небрежно брошенного дорожного плаща сидела красивая девушка с длинными темно–пепельными волосами. Она была одета в целом по-походному, как и ее товарищи, в плотные штаны, просторную рубашку и высокие сапоги, за исключением травянисто-зеленой мантии, издали больше похожей на платье. В отличие от мантии эллеральских чародеев, ее облачение оказалось нераспашным и не таким длинным, зато словно состоящим из нескольких слоев, каждый слой — немного другого оттенка. С удивлением всадник отметил, что такая особенность делает очевидно чародейский наряд очень даже пригодным для путешествий по лесу. Когда девушка замирала, она могла вполне слиться с окружающей зеленью. Амир присел на корточки за деревцем, наблюдая за незнакомцами — его разбирало любопытство. Неожиданно пение прекратилось, и всадник услышал хруст веток около себя. Амир резко обернулся, намереваясь следом вскочить на ноги, но последнее, что он увидел, было ухмыляющееся незнакомое, зверски размалеванное лицо — и взметнувшаяся дубина. А потом в глазах резко потемнело, и в голове точно взорвался гулким звоном литой колокол, и он уже ничего не видел.

— Ну, и что с ним будем делать? — Амир услышал чей-то вопрос как через слой ваты. Сознание медленно возвращалось к всаднику, в голове все еще гудело после знакомства с дубиной, но Амир сразу же понял, что находится на той самой полянке у костра.

Голос говорившего был спокойно-равнодушен, и, казалось, незнакомец изрядно устал сам по себе. Ну, или же находил сложившуюся ситуацию утомительной. Всадник приоткрыл глаза и тайком огляделся. На этот раз у костра сидело четверо — та девушка, что пела, рядом с ней — высокий и широкоплечий детина: рыжеватая светлая грива спутанных волос лезет в лицо, разукрашенное красной краской. На боку на ременной петле у этого типа с разрисованным лицом была привешена дубина (кажется, та самая), а короткорукавая кольчуга, на удивление тщательно начищенная, смотрелась на здоровяке чуть ли не легкой рубахой. Он все так же ухмылялся неведомо чему, показывая крепкие ровные зубы. Улыбка выглядела хищно, хотя предполагалась, наверное, самим детиной спокойной и беззаботной. Напротив девушки, прямо на земле, сидел невысокий человек в сером плаще с капюшоном, надвинутым столь глубоко, что Амир не рассмотрел его лица. Человек этот был всецело поглощен настройкой небольшой изящной арфы, и казалось, что он не участвует ни в чем происходящем, и едва ли вообще имеет что-то общее с остальными. Тонкие пальцы его то и дело вкрадчиво трогали то одну, то другую струну, подкручивали винты настройки, оглаживали изгибы полированного дерева инструмента — весь вид незнакомца говорил о том, что, кроме арфы, его ничего в целом мире не интересует сейчас. Вряд ли это он поинтересовался только что у всей компании дальнейшими планами. Вопрос, по видимости, принадлежал последнему из компании — он стоял чуть в стороне, высокий мужчина в кольчуге более тонкой работы, нежели красовалась на размалеванном здоровяке, и с длинным каплевидным щитом за спиной: явно рыцарь. На поясе в потертых ножнах у рыцаря этого висел меч, по плечам мели кончиками тщательно расчесанные светло-пепельные волнистые волосы. Рыцарь чуть хмурился и тер подбородок, осененный короткой аккуратной бородкой, переводя взгляд с одного своего товарища на другого.

— Я сказал свое мнение, повторять не буду, — буркнул верзила, согнав с лица ухмылку. — Да и нового ничего не скажу!

Когда рыцарь чуть повернулся к говорившему, Амир рассмотрел рисунок на щите — красный дракон на золотом поле. Впрочем, это ему ни о чем не поведало.

— Неправильно это, — вздохнула девушка, бросив в костёр веточку. — Не могу толком объяснить, но вот не похож он на имперца!

— Прошлый тоже, — махнул рукой великан. — Не похож был. И что в результате? Пойду-ка я и дальше за стоянкой следить: вдруг он там не один.

Рыжий поднялся на ноги и бесшумно двинулся прочь — при таком росте, мощной комплекции и порывистых резких жестах эта бесшумная мягкость походки оказалось неожиданной.

— Оро! — возмутилась девушка вслед, но тот только отмахнулся.

— И все-таки, — сказал рыцарь, — я жду ваших рассуждений, а не сплошных невнятных предчувствий и возмущений.

— Если он не имперец, и не наш, так кто же тогда? — вдруг подал голос человек в сером плаще, что наконец отвлекся от своей арфы, подняв голову. Теперь Амир видел кончик острого носа и тонкий подбородок.

«Эльф? Или нет?»

— На прислужника колдуна тоже не смахивает, действительно… — пробормотал рыцарь, искоса посмотрев на полубессознательного Амира. — К тому же совсем юнец! Но бард-то прав — тут одно из двух, или союзник, или враг… Айду, нам необходимо что-то решать поскорее, мы не можем задерживаться из-за каждого лазутчика!

Говорили они достаточно негромко, но Амир, благодаря своему наследственному волчьему слуху, прекрасно различал все слова. Что эти четверо говорили о нем, он понял преотлично. Только подумав о том, что надо как-то выбираться из этой скверной ситуации, он почувствовал присутствие своего дракона и облегченно вздохнул.

«Амир!» — раздался в голове всадника голос Льюлы — «Не оборачивайся и не выдавай, что пришел в себя! Я позади тебя, за деревьями. Когда скажу — беги!» Мысленный шепот драконицы стих, и она прочитала заклинание, которым распутала веревки, стягивающие руки и ноги Амира. Тот осторожно вытащил руки из ослабших пут, и, стараясь все так же не привлечь ненужного внимания, двинул ногами, освобождая от веревок и их.

«Давай!» — приказала драконица, и Амир, резко вскочив, бросился наутек.

Незамеченным маневр не прошел, но Льюла на то и не рассчитывала.

— Куда!? Стоять! — крикнул рыцарь, и бросился следом, почти настигнув беглеца в три прыжка. Остальные вскочили, как по команде, едва их товарищ вскрикнул, но тут рыцарь остановился, точно налетев на невидимую стену, и изумленно уставился в чащу, вскинув руки в примиряющем жесте, потом что-то тихо сказал.

Остальные тоже недоуменно замерли. Рыцарь развернулся к своим, и из-за деревьев рядом с ним, опираясь на крыло драконицы Льюлы, вышел Та-Амир. Рыцарь медленно поклонился, все еще напружинено-настороженно поводя плечами и нехотя убирая руку с меча. Прошептал явно потрясенно:

— Драконий всадник… быть этого не может!

Следом за ним поднялась и точно так же сдержанно поклонилась девушка, прижимая ладонь к сердцу. После, чуть помедлив, присоединился к приветствию и бард в сером плаще, еще более настороженно и неохотно. Явившийся же незамедлительно на шум верзила лишь слегка склонил голову. Впрочем, довольно почтительно.

«Лью, ты что-нибудь понимаешь?» — мысленно спросил изумленный всадник драконицу.

Та лишь покачала головой:

«По крайней мере, они вроде бы не собираются больше причинять нам никакого вреда!» — похоже, она тоже была немало изумлена.

Тем временем странная компания переглянулась меж собой, и девушка чуть вышла вперед, сказав:

— Приветствуем тебя, наездник на драконе! — говорила она с небольшим акцентом: странным, но приятным, и не похожим ни на один слышанный ранее, это Амир разобрал только сейчас, хотя и судьбу его они обсуждали на знакомом ему с детства языке эльфов Краймора, пусть и несколько старомодном в произношении.

— Меня уже поприветствовали, — проворчал Амир, держась за разбитую бровь.

— Прошу тебя, прости эту грубую выходку Оро, — девушка качнула головой, наградив коротким сложночитаемым взглядом размалеванного верзилу. — Он ничего не смыслит в добрых приветствиях, коими чтят гостей хозяева. Правда, сложно его за это винить, но все же — мы сожалеем.

— Эй! — отозвался с ленивым возмущением верзила. — Я думал, это шпион! И вы были почти согласны же! Даже говорили мы все не по-гаэльски именно поэтому!

«Так вот оно что!» — мельком подумал Амир, толком не поняв пока что сам, что же за «оно» его так удивило. Вслух же он удивления не выразил:

— Никакой я не шпион, — Амир мрачно покосился на компанию и понял, что всерьез обиделся на них за отвешенную плюху и нелестное предположение.

— Прошу, будьте нашими гостями, и мы все объясним, — сказал рыцарь, сделав приглашающий жест к костру. Видно было, что он напряженно думает над чем-то.

Всадник рассеяно кивнул — в голове еще шумело, и присесть сейчас было бы не лишним. Драконица, чуть помедлив, тоже согласно качнула головой.

Едва они расселись кто куда, Айду — так представилась та девушка — начала рассказывать, кто они такие, и почему заподозрили в незнакомце шпиона. Попутно смывая с виска и скулы юного всадника засохшую кровь и замазывая рассечение какой-то светло-зеленой мазью, она умудрилась очень коротко, но емко поведать о происходящем в тех местах, куда Амира занесло его любопытство.

Амир попытался было протестовать против заботы Айду, но девушка, обезоруживающе улыбаясь, настояла на своем, особенно упирая на то, что это она делает в качестве извинения за грубое первое знакомство. Пришлось согласиться, хотя выглядело все, с точки зрения Амира, все очень ненатурально. Но почем знать, может, здесь так принято извиняться? В конце концов, другая страна, не Краймор и тем паче не Эльфиз.

Себя незнакомцы назвали гаэльцами, а землю свою — как Силас и обмолвился однажды — Гаэлью.

И, если верить словам Айду, народ этой земли в силу не совсем понятных причин оказался разделен на два враждующих государства, Восточную и Западную стороны. Восточная Гаэль испытывала вот уже без малого двадцать лет как различные притеснения со стороны Имперского правительства Западной Гаэли и рыцарского Ордена Красного Дракона. В основном это выражалось в том, что имперцы вертят Советом двора Восточной Гаэли как хотят, постоянно подстрекая собрать армию и выступить на соседнее государство, Краймор, едва соседний берег снова возник рядом, точно и не пропадал на три сотни годовых оборотов. «А Силас говорил — Гаэли не было в этом мире не меньше тысячи оборотов, как так? Или он чего напутал? Послушать их, так время тут текло… ну, явно не тысячу и даже не полтысячи лет отдельно от нашего!» — подумал Амир, но переспросить не решился, жадно вбирая крупицы рассказа. Пока что он понимал одно — в стране гражданская война: вялая, но затяжная.

Воевать с соседом за морем гаэльцы восточной части не горели желанием, что в общем-то и неудивительно. Но соседи напирали раз за разом, и как раз это и породило существующий порядок: отношение к любому незнакомцу, которого можно повстречать в лесах Гаэли, было всегда настороженным, а уклад жизни оказался далек от спокойного и размеренного.

Вердэн — тот самый рыцарь, что догонял Амира при его попытке улизнуть — оказался единственным из своего Ордена, кто осмелился противиться руководству Красных Драконов, и тоже не поддержал их захватнических амбиций, за что и был изгнан и из Ордена, и с места при дворе Императора. После чего, немного пораздумав, он присоединился к народу восточных лесов Гаэли.

Вот тут для Амира и началось самое интересное — то, почему к юноше так резко изменили отношение. Народ, сообщил Вердэн, был разобщен, и не зависимо от того, начнется ли война в полной мере, это не шло стране на пользу, рыцарь это видел. Вердэн искал изо всех сил то, что могло бы объединить народ — и нашел, по его словам. Легенду, предание, пророчество ли — или только лишь слова одного из королей древности. Он-то и напомнил гаэльцам о уже изрядно подзабытом государе и его словах, так и не исполнившихся когда-то.

— Легенда о силе всадника на «сияющем, как золото» драконе уже однажды повела за собой гаэльский народ. Тогда две дочери нынешнего короля Восточной Гаэли, вдохновленные этой историей, отправились на поиски неведомого всадника, что должен будет принести мир в Гаэль, — усмехнулся рыцарь. — Все дело в том, что государь наш, чьи слова я извлек из-под пыли веков, сам был всадник.

— Тогда, когда Джейн искала всадника, говорили — Пророчество, а не легенда, — уточнила Айду. — Но у нее ничего не получилось. Не найдя всадника ни в Акларии — той было не до помощи другим странам, так вышло, ни в Марбод Мавкант — там их вовсе никогда не бывало много — принцесса Джейн Мааркан решила сама стать наездником на драконе. Но погибла при довольно странных обстоятельствах, и мы так и не узнали, нашла ли она себе крылатого спутника или же нет. Континент наш на многие годы погрузился в самое настоящее лихолетье, выбрался кое-как, и вот теперь снова нас тянут куда-то в войны и немирье — будто так уж много мы видели спокойной жизни!

— А отчего ваша земля стала недосягаема для путников из других краев?

— Не только для путников извне, мы-то тоже никуда не могли попасть, — отозвалась Айду задумчиво. — А почему… Сокрытые Боги ведают, да знанием не делятся, так-то.

Больше она ничего не пояснила, и Амир сделал вывод, что это какие-то внутренние события здесь привели к тому, что Гаэль оказалась отгорожена от остального мира. Он подумал, речь шла о магических войнах прошлого, Силас о чем-то подобном говорил не раз. Но и войны закончились, а Гаэль все так же оставалась потаенной, опричной землею.

— Да уж если говорить честно, мирное время у нас было не столь коротко и бесприютно, как сейчас, верно, по твоим словам решит всадник, — заметил Вердэн. — Но от этого не становится слаще, что сейчас он, этот мир, трещит по швам. Увы, во многом как раз стараниями моего Ордена… пусть и бывшего — моего. Нам, юноша, нужно как следует постараться тоже, чтобы было что противопоставить бывшим моим братьям.

— Что же?

— Орден то и дело возносит пышные речи о военном господстве и величии Гаэли как военной державы среди всех остальных стран, и Император поддерживает любое начинание их в эту сторону. Понимаешь, к чему это ведет? Поход за походом, война за войной — если говорить честно, Гаэль не осилит поднять этого камня, не сейчас, когда мы отвыкли от всех соседей и от моря. Принадлежащего не только нам. Но кому хочется слушать о слабости собственной державы? А жители восточной части страны, не желающие развязывать бесконечные войны то тут, то там, должны, просто обязаны противопоставить какую-то другую, не менее высокую идею этим словесам. До сих пор эта идея была одна — мирная жизнь в своей стране. Но этого, как оказалось, маловато, чтобы переломить наконец давление Империи. Так, из пучины забвения, на свет снова появилась история о драконьем всаднике — не скрою, моими личными стараниями, при поддержке Айду и ее соратников, теперь уже ставших и моими, — Вердэн чуть усмехнулся.

Амир только покачал головой, укладывая в мыслях новое знание. Выглядело пока что все странно.

Пока Вердэн и Айду рассказывали, товарищи ее не вмешивались в разговор, занимаясь каждый своим делом — Оро (так звали того здоровенного раскрашенного типа) принес воды и еще дров, и занялся приготовлением обеда. Нелюдимый мужчина с арфой — его имя было Кальбар — оставил-таки свой инструмент и взял на себя обязанность наблюдения за границами лагеря. В общем, маленький отряд был — не смотря на постоянно вспыхивающие между ними препирательства — довольно слаженным и крепким. И именно Айду, как казалось, едва ли не верховодит всей этой компанией.

И в текущей гражданской войне они, судя по всему, принимали весьма активное участие.

Амир так и не понял, как они собирались решать довольно непростой вопрос с нахождением союзника-всадника, если так вцепились в эту легенду… или Пророчество, кто их там разберет. Понял только одно — сейчас именно его, Та-Амира, и его дракона Льюлу, считают вполне подходящим на роль воплощения древних сказаний. То ли искренне полагают «посланцем судьбы», то ли просто хотят попросить подыграть им в этом и помочь положить конец измотавшей народ войне — это он не разобрал. Льюла, как оказалось, тоже не уловила этой тонкости. Все это выглядело не слишком понятно, но Амир решил, что пока что не особенно хочет покидать компанию доброжелательно расположенных к нему людей — в особенности, если про гражданскую войну правда, и в любой момент чужак может оказаться между молотом и наковальней.

— В общем, мы уже было потеряли всякую надежду, — закончила Айду, задумчиво пошевеливая веткой в костерке. — Но сейчас я уверена — Боги сами послали вас к нам навстречу, что бы это ни значило. Слишком стройно для простой случайности.

— Не знаю, называть ли случайностью, или промыслом богов все произошедшее сейчас, но я меньше даже полудюжины дней на этой земле. Я только несколько суток назад прилетел, если совсем уж точно, — Амир пожал плечами и, в ответ на удивленный и вопросительный взгляд, рассказал ей свою короткую историю, умолчав лишь о собственном оборотничестве.

— Это точно знак! — убежденно заявила девушка, выслушав историю Амира.

Тот лишь пожал плечами, дескать, какой из него герой легенд? Шестнадцатилетний юнец, которого изгнали из эльфийской столицы за то, что ему не повезло с наследственностью и характером, и только!

К моменту, когда со знакомством было закончено, и положенные рассказы о себе завершились, как раз поспел обед, о чем и возвестил Оро. Все снова собрались у костра, чтобы разделить трапезу.

— Ну что, всадник, давай нормально знакомиться? — вполне дружелюбно предложил Оро, передавая миску Амиру. Всадник извлек свою ложку из сумки и осторожно попробовал предложенное яство. Похлебка из кореньев и трав, сдобренная уже в миске мелко наструганной копченой олениной, оказалась густой, ароматной и вкусной, хотя и очень непривычной — ничего подобного Амир раньше не ел.

— Вкусно! — искренне отметил он, прожевав первую ложку угощения.

Здоровяк обаятельно, хоть и несколько хищно улыбнулся в ответ. Светлые, что родниковая вода, глаза излучали вполне чистосердечное дружелюбие, ничуть не менее честное, чем предшествовавшая им неприязнь. Это Амира несколько обескуражило, но он решил не подавать виду. Все-таки лучше подружиться с этими ребятами, решил он про себя, тоже улыбнулся и сказал:

— Ну, мою историю ты вроде бы слышал, Оро.

Рыжий вояка верно понял сказанное Амиром как предложение рассказать о себе, и потому, усевшись рядом, со своей миской в руках, начал не торопясь:

— Я — Оро МэкНайр, самый обычный гаэлец, ни родовых титулов, ни земель или званий, в отличие от всех остальных, если ты понимаешь, про что я. Деревенский парень, в общем. Сидеть дома мне показалось смертельно скучным, особенно когда по всей стране творится Зор знает, что… Наша деревенька — ну, та, где моя многочисленная семейка сейчас живет — местечко сейчас вполне тихое, отсидеться там было вполне можно. Не то, что та проклятая дыра, где мы до этого жили! Но это как-то нехорошо — такой здоровый лоб, а на войну не пошел, как считаешь?

— Оро, будь честен — тебе дубиной махать нравится больше, чем поле пахать или коров пасти! — усмехнулся в капюшон подошедший последним бард, придирчиво возя черпаком в котле.

— Ну, есть такое, — не стал отпираться Оро.

— М-м-м, слушай, так если до этого тоже жили в какой-то, как ты говоришь, дыре, то почему там было неспокойно? — удивился Амир.

— Ай, потом как-нибудь расскажу, — Оро на секунду помрачнел, молча упихал ложку в рот, откусил здоровенный кусок лепешки. Но, прожевав, снова расцвел в улыбке:

— А ты здорово от нас припустил, и вообще крепкий парень! После знакомства с моей дубиной ты первый так быстро очнулся, да еще так резво рванул!

— Это потому, что он всадник, — снова вклинился Кальбар. — Был бы ты, Оро, посообразительнее, сам бы додумался.

Оро привычно отмахнулся.

— Да уж, — Амир скривился.

— Серьезно, извини. Я совершенно честно думал, что ты с каким злым умыслом крадешься.

— Если бы я так же, не раздумывая, нападала на всех, кто покажется мне подозрительным, вам бы тоже не сильно поздоровилось, — внезапно вступила в разговор Льюла. Она уже умяла предложенную ей Вердэном печеную холодную куропатку и огромную лепешку, и свернулась на травке, улегшись чуть в стороне. Все наверняка думали, что дракон задремал — кроме Амира, разумеется. Тот отлично знал, что Льюла чутко прислушивается к словам новых знакомых, готовая в любой момент снова встать на защиту своего всадника.

Оро чуть не выронил миску от изумления.

— Дракон… разговаривает?

Вердэн и Айду смеялись так, что чуть не распугали всех птиц на пол-лиги вокруг. Кальбар же ограничился крайне недовольным косым взглядом в сторону Оро и фразой, буркнутой под нос — про деревенских болванов, не знающих элементарных вещей.

— Конечно, разговариваю, — надменно ответила Льюла. — Меня зовут, между прочим, Льюла, дочь Раката и Саиры.

Отставив миски, Айду и Вердэн очень церемонно поклонились молодой янтарной драконице, когда та представилась: лезть к дракону с разговорами до этого они считали невежливым.

Амир снова подумал, что не скоро еще привыкнет к странным манерам местных — и к той неописуемой почтительности, сыплющейся на его драконицу и попутно на него самого тоже.

— Ладно-ладно, все поняли, что я болван, все этому шумно порадовались, — Оро поднял ладонь вверх, признавая свой промах. — Головой биться об дерево я по этому поводу не стану, и не просите.

— Хорошо, не будем, — Амир усмехнулся.

Оро только коротко хохотнул, оценив шутку.

— Ну так что — мир? — снова вернулся к теме извинений он.

— Мир, мир, ладно, — юный всадник хлопнул по протянутой ладони Оро.

— Хорошо, — кивнула Льюла. — Постарайся больше так не делать — и будет мир.

— Не буду, Льюла, — очень серьезно кивнул Оро.

Кажется, не такой уж он и деревенщина, а просто почему-то любит из себя его строить, подумал мимолетно Амир.

— Ты говорил, что вырос среди серебряных эльфов? — сменил тему разговора Вердэн.

— Да, так и есть, — Амир кивнул

— Странные они, не находишь? — неожиданно спросил рыцарь.

— Есть такое, — признал Амир. — Я так ни с кем и не завел даже приятельских отношений за всю свою жизнь, и вообще начал уже думать, что с эльфами так никогда и не сдружусь. Вот только со своими домашними наставниками и дружил. Но они оба — сильно старше меня, да и не эллеральцы к тому же. Даже внешне не особенно похожи, к слову. Хотя тоже — эльфы. Только в Эллерале все — или почти — светловолосые. А наставники — и старший, и младший — они из-за моря, и оба черноволосые.

— Ну, мы-то тоже не похожи, к счастью, — фыркнул Вердэн. — Так что не зачесывай всех под одну гребенку.

— Ты сейчас о чем? — не понял Амир.

— Гаэльцы в общем-то тоже, как там это у вас на континенте называют, эльфы. Вот же ж, насколько терпеть это слово не могу, а приходится объяснять именно им! — Вердэн скривился на слове «эльфы».

— А что такого в слове? — удивился Амир.

— Оно кривое, как не знаю что, — поморщился рыцарь. — Звучит как издевка над нашим родным языком — ты не гаэлец, тебе сложно будет понять, но… Как крайморцы умудрились вытрепать нормальное слово «элфрэ» до такого убожества, ума не приложу!

— Как бы там ни было, а мы те, кого у вас именно эльфами бы и звали. Только, выходит, довольно сильно отличающиеся от тех, что ты встречал раньше, — Айду убрала волосы за ухо, и Амир увидел, что оно и в самом деле характерной эльфийской формы, чуточку заостренное. — Я полагаю, в твоем случае это скорее хорошо, и мы все же сумеем найти общий язык, — шутливо добавила она.

— Ну и среди нас гораздо меньше предрассудков на тему полукровок, — добавил Вердэн. — Серебряные слишком серьезно к этому относятся, а мы практически не обращаем внимания. Например, моя мать — человек, а отец — гаэльский эльф. Элро, то есть. У нас говорят — элро.

— Силамарский, — тихо уточнил Кальбар.

— Да, да, я помню, что мы с тобой земляки, — Вердэн улыбнулся, но Кальбар так и не сменил мрачноватого выражения лица на более приветливое.

Бард, к слову, наконец-то снял свой капюшон — еще когда уселся обедать. Из всех мужчин отряда он как раз больше всего походил на эльфа — тонкими, острыми чертами лица, очень светлыми, едва ли не до белизны выгоревшими волосами — они оказались немалой длины и были заплетены в косу, сейчас полурастрепанную, и разрезом глаз. Только вот сами глаза были неожиданно темные — то ли орехово-карие, то ли вообще почти черные, толком непонятно.

Амир повнимательнее присмотрелся к остальным спутникам и понял, что он и в самом деле проглядел очевидное — очень уж правильные у всех были лица, именно что по-эльфийски. Только вот у Вердэна имелась аккуратная бородка, да волосы были подстрижены короче, чем даже у Силаса, Оро щеголял размалеванной физиономией, к тому же имел чрезвычайно подвижную мимику, а Айду — девушка, и ей и положено быть красивой. Все это и сбило поначалу Амира с толку.

Все четверо вдобавок еще были слишком разными, понял Амир. И внешне, и по манерам, и, кажется, по тому, чем они жили до того, как оказались все в одной компании. Единственное, что их объединяло, как он понял — цель. И она была, как ни крути, действительно благородной. Принести мир в родную страну и положить конец распрям — это звучало очень правильно. Амир понял, что действительно готов помогать этим странным лесным воинам — раз уж так вышло, что у него нет настоящей родины, может быть, эта земля сможет стать его домом?

Словно прочитав его мысли, Айду повернулась к Амиру и спросила:

— Всадник, скажи сразу — ты готов нам помочь?

— Готов, — кивнул Амир. — Все равно я не знаю, куда идти, и… и у меня нет ни дома, ни друзей. Так что ж, почему бы не помочь тем, кому это необходимо? Тем более что, как говорил мой наставник, в этом и состоит основная задача аргшетрона.

— Знал бы ты, как я тебе благодарна, Та-Амир, — тихо сказала Айду.

Верден кивнул, присоединяясь к сказанному девушкой.

— Пока что не за что рассыпаться в благодарностях, — прервал разговор Кальбар. — Мы еще даже из этой треклятой глуши не выбрались. А сейчас сниматься и идти куда-то поздно — и в итоге, мы проторчали на месте полдня…

— Кальбар, скажи мне на милость, почему ты вечно всем недоволен? — на лице Айду отразилось легкое раздражение.

— Потому что я такой, какой есть, — огрызнулся бард.

— Не пори чепухи, а! И тебе сегодня вообще будто крапивы за шиворот насовали, в чем дело?

— Это его Оро снова с утра доводил, полагаю, — Вердэн тоже не особенно был доволен перебранкой.

— Нет, Оро ни при чем. И вообще — отвяжитесь, а? — Кальбар поморщился.

— Да хоть ради Зора и его стаи! — не вытерпела Айду.

— Ладно, Айду… извини. Я просто не выспался, — бард тут же остыл.

Бард действительно и сам не мог толком объяснить, отчего взъярился на ровном, казалось бы, месте. Просто вся эта суета вокруг встреченного мальчишки с драконом его изрядно раздражала — чем дальше, тем больше. Сам Кальбар не особо-то верил в те россказни, к которым такое пристрастие питал и Вердэн, заваривший всю эту кашу с объединением повстанцев, и горячо поддержавшая его Айду. А Оро… а что Оро? У того ума хватало только на выполнение приказов самой Айду. Вот предан он был действительно как вышколенный пес, готовый за хозяйку перегрызть любую глотку. Но этим, по мнению Кальбара, его достоинства и исчерпывались.

Самого его занесло в эту компанию так же, как и Амира — чисто случайно. Года полтора назад он спасался от преследования недругов в Силамаре, столице Западной Гаэли, и бежал в леса, где, израненный и обессиливший, был подобран Айду и Вердэном, с тех пор он и не покидал своих нежданных товарищей, а на людях появлялся под видом простого барда. Хотя вообще его основным умением было мастерство гораздо менее обыденное, чем музыка — Кальбар некогда выбрал себе в профессию ремесло наемного убийцы. Кальбар никогда не распространялся, где он этому учился, и почему предпочитал именно такой образ жизни — считал, что это никого не касается. Насильно же в душу ему никто не лез. Иногда от этого брала еще большая досада, чем если бы лезли. Позиция вечного чужака вовсе не так сильно ему нравилась, как могло бы показаться со стороны. Но, по крайней мере, его советов в отряде все же порой слушались, и ценили его навыки разведчика, собирателя полезных слухов, а порой — и ловкого шпиона. Это уже было неплохо.

Сейчас, например, не смотря на раздраженное возмущение главных в этой компании — Вердэна и Айду — к его словам прислушались тоже.

Сниматься и куда-то идти и в самом деле не имело смысла — солнце уже упало за макушки деревьев, и стемнеть под лесным пологом должно было быстро.

Пополнившийся отряд начал устраиваться на более основательную стоянку — мальчишка-всадник охотно потащился за Вердэном и Оро — добывать подходящие ветки на будущие лежанки.

У костра осталась только Айду — она по своей привычке снова начала напевать, еле слышно. Песни эти — Кальбар уже знал — не были праздной забавой. Все-таки правильно этот подобраныш, Амир или как там его, сделал вывод, что Айду — даже больше шаманка, чем маг.

Айду была из тех, кого гаэльцы называли «филид». Знающая старой, никогда не имевшей такого уж множества последователей магической традиции Гаэли, нынче одна из тех немногих филидов, кто все же отваживался ввязаться в противостояние двух частей страны. Каждая ее песня что-то значила — вот только сама она никогда не объясняла, что.

Но Кальбару нравилось ее слушать — неиллюзорная сила каждого слова могла оставить равнодушным только совсем законченного идиота, глухого и слепого ко всему, что есть в мире.

Он взял арфу и стал так же еле слышно перебирать струны — не смотря на свое основное занятие наемного убийцы, музыкант он был настоящий, как говорили обычно — «богами дар пожалован». Айду никогда не возражала против его игры — он предпочитал думать, что потому что ей нравится его музыка, а не потому, что погруженная в потоки магических сил земли чародейка вряд ли отвлечется на что-то другое. В конце концов, обоих это положение вещей устраивало.

Тем временем вечер синим пологом опускался на лес.

Стемнело непривычно быстро из-за набежавших к закату облаков, тревожными голосами перекликались в наползающих сумерках ночные птицы. Ну, хоть лагерь нормально обустроили до темноты да на беспокойно пляшущих рыжих языках огня согрели котел с поддерживающим силы травяным питьем, которым запивали поджаренную над россыпью жарких угольев лепешку. Спать путники сегодня разбрелись очень рано — день был непростым не только для Амира и Льюлы.

Глава 3. Сила зверя

На следующий день Амир, поутру отправившись за водой — ручей был не у самой стоянки, к нему надо было подняться по холму, а затем спуститься снова в лощину — заметил, как на длинный прогал в лесной чаще неподалеку приземлился воин верхом на крылатом существе. Воин был облачен точь-в-точь как рыцарь Вердэн, а такого «скакуна» Амир видел вообще впервые в жизни. Будучи где-то с лошадь размером, существо имело мощное тело хищника, больше всего сложением похожее на кошачье, к нему прилагались когтистые широкие лапы, птичья голова с мощным клювом и широченные крылья с жесткими широкими перьями. Масти неведомое создание было тоже странной, как черненая медь — местами темнее, местами светлее, с подпушком цвета ржавчины и пепла. Крылья и вовсе отливали металлом, будто действительно каждое перо было покрыто медью. А у рыцаря, прибывшем верхом на этом летуне, на коттдарме поверх брони красовался все тот же геральдический красный дракон, что и на вердэновом щите.

«Имперские, Орден!» — сообразил Амир, припоминая вчерашний обстоятельный рассказ Айду.

Амир успел отойти от лагеря на довольно ощутимое расстояние в поисках хорошего подхода к ложу ручья — на том, что поближе, обосновался дикий кабан, матерый клыкастый самец, и юноше не хотелось иметь дел со свирепым зверем.

«Надо предупредить наших!» — подумал Амир, разворачиваясь.

Ветка под ногой неловко хрустнула, и тут же рядом в ствол дерева вонзился арбалетный болт. Второй вспорол воздух с другой стороны. Амир испуганно шарахнулся и припустил было прочь, но невидимые пока что стрелки со страшным треском ломанулись через заросли напрямик. Рыцарь Ордена оказался здесь не один. Беглеца почти тут же настигли, приставив к горлу лезвие меча. Стрелявшие — их оказалось двое — выволокли Амира из кустов и потащили куда-то в противоположном направлении от лагеря товарищей-гаэльцев, повинуясь взмаху руки рыцаря на пернатом звере. Впрочем, идти пришлось недалеко — буквально за следующими же кустами открылась еще одна поляна, и на ней оказался недоразвернутый имперский лагерь. Неприятель уже успел поставить пару шатров-конусов, сшитых из разноцветных — небеленых, пыльно-красных и тускло-синих по преимуществу — полос ткани, и сейчас солдаты продолжали кипучую работу — обустройство лагеря требовало немалых трудов, и оттого никто не бездельничал. Народу в будущем лагере было много, еще больше — оружия на ближайшей телеге, с которой уже откинули холстину, но еще не разобрали груз.

«Вот тебе и сходил за водой!» — подумал Амир, падая на колени от внезапного сильного тычка в спину. — «Да что же это такое! Льюла, я снова влип!»

На этот раз его схватили те, кто явно церемониться с ним не станет. Амир подумал, что скучает по Оро с его дубиной, когда имперские воины потребовали встать и идти за ними. Солдаты, что вели Амира, окликнули проходившего мимо рыцаря — точно так же снаряженного, как и тот, что был на звероптице, а когда тот обернулся на обращение, оказалось, что с лица этот воин чем-то похож одновременно на эллеральца и на нового товарища, Кальбара. Он коротко поинтересовался, зачем его окликнули. Язык, на котором они говорили, был Амиру незнаком, но юноша и так сообразил, о чем спрашивали взявшие его в плен у командира. Дескать, что с этим-то делать?

Командир коротко неприятно засмеялся, бросил пару фраз и махнул рукой. Солдаты переглянулись, пожали плечами, и, когда один из них потянул из ножен меч, а второй снова ткнул Амира в спину, вынуждая наклониться вперед сильнее, юный всадник с ужасающей ясностью понял, какой приказ отдал тот рыцарь.

— Ааааррргррр! — отчаянный вопль юноши почти сразу же превратился в гулкое низкое рычание, и на ноги вскочил уже не Амир, а огромный серо-черный волк-оборотень. Желание жить победило все прочие чувства, и оборотень в два рывка мощной пасти и пару ударов лапы разделался с солдатами, собиравшимися привести в исполнение приказ о казни лазутчика. Но этими двумя число врагов не ограничилось.

— Тревога! — успел крикнуть кто-то из солдат. Амир-зверь воспринимал слова по их смыслу, но не ушами, но каким-то глубинным чутьем, и потому оборотень уже кинулся на него, и, налетев, разодрал, словно ссохшийся клок пергамента. Кровь густо окрасила уже изрядно утоптанную землю.

Весь лагерь всколыхнулся, и солдаты, побросав все, чем занимались до этого, кинулись к возу с оружием. Кто-то, впрочем, попробовал позорно сбежать, но дезертиров прикончили свои же — рыцари, в отличие от солдат, не разоружались.

Амир-оборотень зарычал еще более устращающе и бросился на имперцев, стремясь не дать им даже наспех вооружиться. Оборотню не стоило большого труда раскидать большую часть солдат, словно груду щепок, но нельзя сказать, что ему пришлось легко. Не ото всех арбалетных болтов он сумел увернуться, и не все из тех, что засели в его шкуре, были простыми — от некоторых наконечников раны горели, точно огнем, и очень мешали. «Серебро!» — понял Амир. Боль была бы нестерпимой для человека, но оборотень с горем пополам с ней справлялся. Все ощущения тела изолировались в звериной части ума, не допуская до человеческого рассудка Амира этой жуткой боли, а главное — привкуса крови на клыках. Осознать же, что все всерьез и только начавший путь по чужой земле может оборваться прямо сейчас, Амир не хотел уже сознательно — настолько это было пугающе. Единственный шанс выжить заключался в звериной сути — и юноша не стал ей мешать, почти не вмешиваясь человеческой своей частью в происходящее.

Покончив с пехотой, оборотень бросился на рыцарей — Амир прекрасно понимал, что удрать он не сможет: воины не оставят зверя в покое, а рыцари непременно бросятся в погоню на своих звероптицах. И к тому же, Амир отлично помнил о том, что совсем рядом его новые друзья. Так что сейчас он, можно сказать, защищал и их.

Рыцари же оказались гораздо более серьезными противниками, чем простые пехотинцы — вооруженные мечами с впаянными полосами серебра, защищенные крепкими латами и прочной кольчугой, они были смертельно опасны. Бой затягивался — а главное, становился почти безнадежным для зверя с каждой минутой. Ран на теле оборотня прибавилось, и отбиваться становилось все сложнее — и рыцари наступали. Все шло к тому, что победа останется за ними, а оборотень… видимо, оборотень-Амир станет их трофеем. Так и вышло бы, будь он просто оборотнем.

Внезапно с неба донесся острый пронзительный клекот, потом — драконий рев. На землю грузно свалилась звероптица с перекушенной шеей, придавив собой своего наездника.

— Драк-о-он! — крик заставил рыцарей на миг отвлечься, и тут со стороны леса тоже подоспела подмога — Кальбар и Айду.

Втроем с Льюлой — в небе атаковала неприятеля, конечно же, она — друзья-гаэльцы быстро разделались с остатками имперского отряда. Все закончилось очень быстро, но конца схватки Амир уже не видел — кажется, зверь израсходовал все силы, и потому он рухнул, как подкошенный.

— Все, кажется, никого не осталось, — из чащи вынырнул с окровавленным мечом и Вердэн. — А где Амир?

— Здесь. Это он, — Льюла склонилась над поверженным оборотнем.

— Амир — оборотень? — изумился Вердэн. — Зор побери! Вот это новости в добавок к прочему!

— Да. Все потом объясню… а сейчас помогите — он жив, но ему очень, очень плохо. Он даже не слышит меня! Клянусь, он никому не навредит, только помогите! — драконица отчаянно посмотрела на товарищей.

— Отойди, Льюла. Все будет в порядке, — Айду уверенно направилась к оборотню.

Кальбар двинулся следом за ней без лишних слов — помог шаманке перевернуть оборотня и извлечь засевшие в теле болты. Бард и одновременно наемный убийца, он, судя по всему, смыслил кое-что не только в отнятии жизни, но и в ее сохранении тоже, но держался столь напряженно, что становилось понятно — рядом с девушкой он сейчас исключительно потому, что собирается ее защищать, если что-то пойдет не так. Оборотень, впрочем, был слишком слаб, чтобы хоть как-то противиться или являть угрозу помогающим. Простые раны, нанесенные обычным оружием, уже начали потихоньку затягиваться, и особого внимания не требовали, а вот оставленные серебром… Таких было четыре — одна на груди, две на боку, от болтов, и еще колотая в бедро.

— Ах же ж…! Помет серой цапли эти имперцы, — несдержанно выругалась Айду, прижав ладонью самую крупную рану — на груди оборотня.

— Серой цапли, на холме крыльями хлопающей, — процедил негромко Кальбар, припомнив, откуда Айду взяла это выражение, мало приличествующее женским устам. Это были словечки из речи Оро. Но ругаться дальше Айду не стала, хотя от воинственного приятеля слышала немало еще всякого в таком духе, и, без сомнения, запомнила преотлично. Вместо этого тихо затянула монотонный напев, колдовством останавливая кровь зверя. Дыхание того было частым, и чародейка чувствовала биение мощного, нечеловеческого сердца, сначала сбивчивое и слишком быстрое, становящееся постепенно размеренным и спокойным.

— Амир, ты меня слышишь? — позвала она, закончив виток мелодии. Оборотень приоткрыл глаза, и шаманка пристально в них заглянула. Глаза были совершенно звериные — пустые, бездумные, полные только желанием прекратить боль, бродящую по телу. «Плохо».

— Зор, Душа Ловчих, Ночной Охотник, Ведущий волчью стаю… не покидай Амира, наделенного силой одного из твоих созданий, он погибнет без твоей помощи. Ты дал ему эту силу, так сохрани созданное тобой! — Кальбар, услышав ее слова, вздрогнул — мало кто отваживался вот так вслух обращаться к грозному богу, кроме его жрецов. Но Повелитель Охоты, к которому Айду обращалась, казалось, и правда услышал ее — в отражении, стоящем в глазах зверя, на миг возник некто, увенчанный, как короной или воинским шлемом, оленьим черепом с раскидистыми рогами.

— Я постараюсь помочь Зверю и Человеку в его теле, но мне нужна… сила, — прошептала чародейка.

Отражение мигнуло, некто неведомый пропал, зато в зрачках оборотня затеплилась искра человеческого сознания. Амир был жив — он сам, а не только звериная его оболочка. Волшебница перевела дух и начала петь громче и в другом ритме, и даже оставленные серебром раны одна за другой принялись медленно затягиваться. Когда закрылась последняя, оставив под рукой шаманки только грубый рубец, девушка услышала где-то внутри себя низкий, рычащий шепот: «Спасибо». И это явно был не голос оборотня, поняла она. «Если говоришь с богом, не сетуй, когда тебе ответят» — вспомнила Айду давнишнее присловье. Ей… ответили. Но уж сетовать она не собиралась ни в коем случае — хотя, по правде, ответ этот ее несколько напугал. Она попросту его не ожидала — как не ожидала сама от себя, что станет просить Охотника. Это страшный Бог, Айду это отлично знала. Страшный и коварный. Но — выбора у нее не было. Если тот, чью жизнь ты хочешь спасти, оборотень — кого просить о помощи? Кого же просить, как не отца этих жутких созданий? То-то же.

Оборотень вдруг обмяк, дернулся в короткой судороге, закрыв глаза, и вновь стал человеком. В местах, где только что были смертельные раны, красовались свежие красноватые рубцы. На месте остальных порезов и ранений, затянувшихся без помощи чародейки, были лишь светло-розовые пятна, и те стремительно бледнели. От одежды же на юноше остались только жалкие лохмотья, едва ли способные прикрыть тело.

Амир сел, мотнул головой, словно стараясь окончательно проснуться от тяжелого сна. Посмотрел на своих товарищей и со стоном схватился за голову, уткнувшись лбом в колени. Он был готов провалиться сквозь землю от стыда. Уши нестерпимо пылали. Юноша глухо застонал.

— Амир, с тобой все в порядке? — Айду осторожно тронула того за плечо.

Юный всадник дернулся, точно ужаленный.

— Да… то есть нет. Вы… вы теперь видели! И знаете, что я не человек, — глухо пробормотал он.

Девушке показалось, что он даже всхлипнул.

— Так, это все без меня, — убедившись, что его помощь больше не требуется, Кальбар ловко вскочил на ноги и двинулся прочь — осматривать остатки лагеря имперцев вместе с Вердэном.

Льюла подвинулась поближе к своему всаднику и обняла его крылом — точно плащом укутала.

Шаманка с удивлением заметила, что Льюла и сама выглядит сильно уставшей.

— Ты не ранена? Та медная птица, грифон — они довольно опасны в воздухе! — Айду пытливо посмотрела на драконицу, пытаясь определить, где на янтарной чешуе кровь противников, а где — возможно, раны.

Льюла отрицательно мотнула головой:

— Нет, со мной все в порядке, просто я отдала часть своих сил Амиру. Ему сейчас несладко, поверь. Без моей помощи ты бы тоже так просто не смогла его вылечить.

— Льюла, отпусти, — тихо буркнул юноша. — Пойду куда-нибудь…

— Нет, — сказала, как отрезала, Льюла.

Всадник всхлипнул, но едва слышно.

— Амир, почему ты сразу не сказал? — мягко, но настойчиво поинтересовалась Айду.

— Да, я не стал говорить вам о… об этом, — неразборчиво сказал Амир, все так же не поднимая головы. — Потому что знал, вы меня прогоните. Но сейчас уже все равно, наверное.

— Но почему ты так решил? — на удивление Амира, Айду спрашивала без тени упрека, ей двигало странное в такой ситуации любопытство. Но Амир не обратил внимание на это, слишком погруженный в свои переживания. Юноше казалось, что земля у него уплывет из-под ног, и все пошло кувырком. Едва не погиб по глупой случайности, ввязался в бойню, и вот теперь едва кто-то проникся к нему если не симпатией, то хотя бы каким-то интересом и участием — наверняка отшатнется в ужасе и отвращении. И будет прав — оборотничество серьезный порок, и нет народов, которые считали бы его несущественным.

— Я устал, и на вопросы сейчас отвечать не буду, — буркнул Амир, затем все же высвободился из-под крыла драконицы, неловко поднялся и направился прочь.

— Не ходите за мной, — добавил он и скрылся в лесу.

Льюла возмущенно заклекотала и все же отправилась следом. По пути Амир едва не столкнулся с Оро, даже не обратив внимания на его ошарашенный взгляд и вопрос о том, что случилось.

— Да хотя бы куда ты в таком виде собрался? — крикнул вслед разукрашенный гаэлец, окончательно запутавшись.

— В лагерь, — коротко бросил Амир.

Оро подошел к соратникам ближе, попутно осматривая впечатляющее побоище.

— Оу. О-о-о-оу… — удивился он, почесав макушку. — Однако какой непотребный барсук, с края чаши пьющий, тут порезвился?

Все палатки были разворочены, а земля усеяна разодранными трупами солдат и рыцарей. В какой-то момент гаэльцу стало страшно — он прекрасно знал, что за существо было способно учинить такой погром. Слишком хорошо знал — и не жаждал встречаться с ним.

Ответа на его вопрос, ни к кому не обращенный, не последовало, и Оро решительно шагнул вперед.

— Так. И что я пропустил? — Оро опустился на корточки перед все еще сидящей на земле Айду.

— Наш оборотень и его дракон раскидали отряд силамарцев, а так больше ничего, — сказала Айду, немного грустно улыбнувшись.

— Оборотень? Наш? Погоди-ка, погоди! Кто у нас оборотень? Не я и не ты, и даже не бард, про Вердэна я молчу, так что же, мальчишка?!

— Да, у Амира оказался… скажем так, небольшой секрет.

— Ничего себе небольшой! — Оро возмутился так, что, казалось, от его взгляда трава сейчас задымится.

— Зато нам это вышло на руку, — неожиданно подал голос Вердэн. — Идемте в лагерь, здесь мы уже все осмотрели, а там вещи остались, и этот юный безумец тоже наверняка там. Я думаю, нам надо с ним поговорить как следует.

— Да уж… и вообще, скажите мне, что это все так спокойны? Это же, Ночной Бродяга задери, оборотень! — разволновался Оро, начав по привычке размахивать руками. — А все ведут себя так, точно ничего не случилось!

— Вердэн? — Айду поднялась на ноги.

— Я вполне доверяю дракону, как и ты, — махнул он рукой. И тут же пояснил: — Тем более янтарному. Акларийский дракон не стал бы носить на себе кровожадного монстра, способного разорвать в приступе, хм-м-м… озверения кого-то из своих товарищей! Идем, идем. Нечего тут делать. Доспорить можно и по пути. Растолкуешь нашему МэкНайру, чем живые драконы отличаются от тех, про которых он слышал в сказках… и почему я прав.

Собственно, так и вышло: всю дорогу Айду и Оро спорили.

Рыжий гаэлец по-прежнему шумно негодовал.

— Не бойся, он не опасен для нас, Вердэн прав насчет дракона, — убеждала его Айду, шедшая следом. — К тому же мне кажется, что противиться сейчас судьбе, пославшей такую помощь, изрядно глупо, — добавил рыцарь.

— С чего бы это вдруг? — спросил Оро, все еще вспоминая растерзанных имперцев. — И вообще, что тут было еще? У вас вид такой, точно вы все не меньше, чем оборотни!

— В происходящее вмешался Зор, — вздохнула Айду. — И он говорил со мной. Значит, он помогает.

— С каких это пор ты обращаешься к Ночному? — Оро аж подпрыгнул на месте, резко остановившись. Вынуждена была остановиться и Айду.

— Я обращаюсь к любой силе, что может помочь, — отрезала чародейка. — Они очень нужны нам. И Амир, и Зор, — пояснила она, увидев, как начинает кривиться вояка. — Пойми, Оро, они нужны нам потому, что невозможно вернуть в Гаэль мир силами одних лишь простых гаэльцев вроде нас с тобой.

— Зор, — Оро скривился. — Айду, опасно вести дела с этим вероломным клыкачом! Будто некому больше помолиться! Да назовут меня сердечком улетающей птицы, если это хоть на единый вздох безопасно!

— Не опаснее, чем жить вне закона столько лет, — покачала головой Айду. — А трусом тебя никто не отважится назвать, я знаю. Так что тебе ли говорить об опасности, Оро?

— Для тебя опасно, пойми! Мне на себя плевать, я пойду за вами хоть в огненные горы, но Зор…

— Оро, друг мой, — сделала дополнительный шаг вперед Айду, заглядывая в лицо возмущенного товарища. — Твои сомнения и страхи — во многом из сказок, которыми нас пугали в детстве. В конце концов, это наш бог. Хороший, плохой… но наш. Нашей земли. Его власть над нами никуда не девалась и раньше.

— Это сказки? — Оро мотнул головой назад, намекая на оставшиеся за спиной трупы. — Или то, из-за чего моя семья бросила предыдущий дом, перебравшись в окрестности Брамстона? Хороши сказки, нечего сказать! В крапивные заросли их, сказки этакие! Или того пуще, туда, где волчецом все заросло — откуда они и вышли! Сказки…

— Тогда, может, посчитать тебе, скольких гаэльцев с нашей стороны границы эти имперские сволочи отправили к прародителям? — угрожающе сверкнула глазами Айду. Голос девушки остался ровным, но было видно, что она уже не на шутку сердится. — И сколько наших бойцов потребовалось бы, чтобы остановить три десятка солдат и рыцарей? Ты или я — или даже Вердэн справились бы с ними, а? Вот сейчас, наткнись они на нас, что с нами было бы, не будь тут Амира и его дракона?

Оро призадумался. Айду говорила дельные вещи, и видно, что от чистого сердца. Она верила не Зору, понял он. Она отчего-то верила этому мальчишке, Амиру. И эта уверенность передавалась и Оро, как бы он не противился этому.

— Ладно, уговорила. Идем, лагерь недалеко уже. А вон и наш герой дня сидит… дрожит.

Амиру и в самом деле было несладко сейчас, его заметно потряхивало — то ли от потери крови, то ли от нервного напряжения, он сам не понял. На душе тоже творилось что-то нехорошее, не только от того, что его новые товарищи узнали, кто он есть. Дело было главным образом в том, что он, так уж вышло, вообще впервые отнял чью-то жизнь. Да еще каким образом! Впервые он позволил чудовищной силе, таящейся в его теле, расправиться с врагами. Пока он был зверем, ему было все равно, но сейчас… Неистребимый запах чужой крови так и стоял в носу, а понимание, скольких человек он только что убил, грызло изнутри зубами не меньше собственных оборотневских клыков.

Силас же всегда учил его быть осторожным, не вступать в сражения без надобности, не проливать лишнюю кровь, которая бесценна для богов! Амир поклялся в этом своему учителю, и сегодня он вот так легко отправил в Фабгард три десятка воинов, а ведь они лично ни в чем и не провинились перед молодым всадником… Как он мог? Кто он теперь — все еще человек, всадник, благородный воин — или уже бездушный зверь? За этими мыслями он как-то даже подзабыл, что вообще-то они сами намеревались убить его, казнить без разбирательств чужого мальчишку, и дело с концом.

И как сейчас его новые знакомцы смотрят на него — осуждающе?

«А как еще им смотреть?»

Айду заметила беспокойство Амира, но напрямую не стала ничего спрашивать.

Успеется.

— Мне надо будет что-то придумать с одеждой, — мрачно сказал Амир.

Он уже переоделся в запасное, и сейчас бросал в догорающий костер обрывки растерзанных штанов и рубахи: окровавленные лохмотья, вот что от них осталось. Ткань, попав в огонь, порождала жуткую вонь, но горела исправно. — У меня только два комплекта осталось.

Драконица, лежавшая рядом, тихонько хмыкнула.

— Будешь превращаться в оборотня в следующий раз, не забудь снять хотя бы штаны, — усмехнулся Вердэн, собирая их вещи: стоянку необходимо было сменить, сюда в любой момент мог нагрянуть куда больший отряд, потому что выяснилось, что один всадник на грифоне таки успел скрыться.

— Ага, — невесело улыбнулся всадник, влезая еще и в шерстяную верхнюю рубаху. Ему отчего-то было очень холодно. — Проще уж с оборотня мерки снять, и сшить новое все.

— Мерзнешь? — вдруг неприязненно осведомился Кальбар.

Амир кивнул.

— Это от кровопотери, — пояснил бард. — Ничего, потихоньку пройдет. Лови!

С этими словами он бросил юноше свой второй, теплый плащ. Изрядно растерявшись, Амир все же поймал скомканную одежду и неловко поблагодарил барда. Тот сделал вид, что не слышит.

— Ладно, народ, выходим… на этом месте оставаться — все равно, что себе смертный приговор подписать, — Вердэн повелительно взмахнул рукой. Все разобрали пожитки, Льюла велела своему всаднику забираться к ней на спину — и они быстро покинули ставшее небезопасным место.

По пути Айду попросила Льюлу рассказать побольше о необычном даре Амира — сам всадник еще не особенно хорошо себя чувствовал, поминутно проваливаясь в дремотное оцепенение.

— Скажи, Льюла, а давно он умеет так? Ну, может становиться волком? — спросила Айду, тонко рассчитав, что их разговор услышат все спутники, в том числе и Оро, сторонящийся теперь Амира, как зачумленного. Хорошо еще, что молодому всаднику сейчас не до этого, и выходок суеверного гаэльца он не замечает.

— С рождения, полагаю. Но волк в нем проснулся лишь к двенадцати годам, — ответила драконица — Дело в том, что его мать, Айенга, в прошлом была… хм-м-м… провела изрядную часть жизни в облике волчицы. Она из числа духов Севера, принявшая облик живущей. Да, да, звучит странно, но так уж вышло. Хранитель Онгшальд наградил ее человеческой жизнью, но и волк, ее первый земной облик, в ней не умер, и это наследное, выходит, раз Амир может становиться оборотнем.

— Из числа духов?! Северные Боги? Вот оно как! А у нас, в Гаэли, сильных чародеев и родню Сокрытых, что умеют превращаться в животных, зовут У-умаи, Духи Леса, — пробормотал Оро. — Мы любим и уважаем их, но лишь тех, кто превращается не в изощрения вероломного бога ловчих, а в обычных зверей. Так выходит, его мать — из У-умаи?

— Да, если говорить вашими словами, то так, — кивнула Льюла.

— Так что же он сам тогда — Гончая Зора, а не обычный волк?! Насколько бы это было лучше, будь он самым простым зверем в своем втором облике! — досадливо воскликнул Оро. — Ох, не видать мне ничего, кроме зарослей и руин, если не было бы оно лучше уж не знаю сказать насколько!

— Скажи — «насколько ночь с луною лучше, чем ночь без луны», — отозвался Вердэн, как-то странно, немного печально улыбнувшись краем рта. — Но в любом случае ты несколько более несдержан, чем обычно, Оро. Хотя это трудно представить, да.

— Значит, я вправе уйти? — прохрипел внезапно очнувшийся Та-Амир. Выглядел он еще хуже, чем до этого, резко осунувшееся бледное его лицо уже толком не отражало никаких эмоций, кроме усталости.

— Да пожалуйста, — бросил Оро равнодушно.

Айду тихо выругалась. «Вот же дубовая колода, в крапивные заросли заброшенная и там забытая, напарничек!» Длинные и по-деревенски развесистые ругательства самого парня в самом деле были прилипчивы чрезвычайно, и сейчас Айду только раздраженно фыркнула, поймав себя на этом.

— Не мели чушь, Оро, — сказала она строго и взглянула в лицо Амиру, подняв голову и ускоряя шаг, чтобы поспевать за Льюлой. — Тебя никто не гонит, Амир. И нам по-прежнему нужна твоя помощь. Обычный волк, гончая… большой разницы нет, если ты контролируешь свои превращения. Тебе просто нужно помочь совладать со зверем внутри себя, и все будет хорошо, я в это верю. Но тогда и ты должен нам доверять.

— С чего вы взяли, что мне нужна помощь? — устало спросил Амир.

— Я чувствую твою боль, тебе и сейчас больно, — голос Айду чуть дрогнул, будто и в самом деле она разделила ощущения молодого всадника.

— Ерунда, — буркнул он. — Мне ничего не нужно.

«Не обращай внимания», — поспешила успокоить Айду Льюла, мысленно обращаясь к шаманке. — «После превращений он всегда такой. Очень уж он не любит свою вторую часть, зверя. Считает, что его существование отняло у него возможность нормальной жизни… только не говори ему, пожалуйста, что я выдала это!»

Айду только легонько кивнула, не подав виду.

Какое-то время путники шли молча.

— Если хотите знать мое мнение, — начал Вердэн, — то я считаю, что Айду права. Отказываться от всадника только по причине его, как он сам сказал, тяжелого характера и некоторых наследственных особенностей — глупость несусветная. Всадник! На гаэльской земле! Хорошо же мы будем, если повернем назад от того, что сами надеялись найти.

— Все так пляшут вокруг этого пророчества! — Кальбар скривился. — А ведь Оро-то прав. Оборотень в отряде, а все делают вид, что так и надо. Вы в своем уме, нет? А все из-за вашего пророчества, тресни оно хоть повдоль, хоть поперек!

— Кальбар, не начинай снова, — Вердэн ответил не менее сварливо. — Я видел, как сошел с ума наш Император, и с тех пор я готов поверить даже во всадников на крылатых единорогах, что спустятся с радуги и спасут мир, если пророчество расскажет и о них, не то, что в аргшетрона! Да, я хватаюсь за любую соломинку — но только потому, что понимаю — мы не выстоим, если не случится чуда!

— И все решили, что он, — Кальбар указал на распластавшегося по драконьей шее Амира. — И есть это чудо. За-ме-ча-тель-но, что я могу сказать. Столь же замечательно, как и трехрогая сова, которую любит поминать недобрым словом Оро.

— Других кандидатов нет, — пожал плечами Вердэн. — Ни я, ни ты, ни тем более сам Оро на «чудо» не тянем. А кто тянет… кто тянет — тот все равно не всадник на драконе. Да и пошлет нас, вероятно, к тем самым трехрогим совам. Придумать же что-то столь же впечатляющее я, увы, так и не смог. Может, ты придумаешь, а, бард?

Кальбар мотнул головой. В этом и была беда — сказку про всадника-героя, несомого золотыми крыльями, знал всяк, а в другую сказку заставить поверить людей быстро не получится.

— А я уже давно убедилась, что никто из нас в одиночку не в состоянии повлиять на ход событий, так что давайте закроем тему и будем просто держаться вместе и продолжать то, что начали, — подытожила Айду. — А тебе, Оро, если понадобится, я сама по шее надаю, понял?

— Хорошо-хорошо. Я уже молчу, кстати — если ты не заметила. Ну а если о делах более простых, то вот вполне ничего место для нового привала! Вердэн, что скажешь?

— Да, вполне ничего. И отошли уже вроде бы достаточно.

Только путники остановились для нового привала, Амир, сняв вещи и седло с Льюлы, расстелил одеяло у выступающих корней огромного дерева, поплотнее закутался в плащ и лег, подложив под голову свой вещевой мешок. Через мгновение он уже крепко спал, так, что его не добудились даже к ужину. Проснулся он только посреди ночи, когда все уже давно спали — кроме Оро. Тот сторожил бивак. Амир первым делом нащупал флягу — по счастью, та была полной. Жадно выпил больше половины, прислушался к своим ощущениям. Вроде бы все было не так уж и плохо. Покопавшись в своем вещевом мешке, юноша достал плащ Силаса, а тот, что ему дал Кальбар, свернул и положил в сторону. Выданный учителем плащ был теплее, а это сейчас оказалось не последним делом. Он все еще толком не мог согреться. Амир, закутавшись, поднялся и тихо подошел к костру.

— Замерз? — спросил Оро тихо.

Амир кивнул. Оро протянул ему небольшой котелок, сказав:

— На, подкрепись, а то уснул, даже не поужинав. Сейчас еще в мешке пороюсь, у нас копченое мясо оставалось. И вон там котелок с чаем стоит, я недавно себе подогревал. Кружка деревянная на крышке была, найдешь, если что.

— Спасибо, — слегка виновато пробормотал Амир, приняв котелок с ужином.

В том были вареные прямо в кожице земляные яблоки, еще теплые. «Как же ужасно хочется есть!» — понял вдруг Амир. Упрашивать себя он не заставил. Торопливо почистив одно земляное яблоко, покрупнее, юноша принялся усердно поглощать ужин, даже не вспомнив об отсутствии соли. Жадно впился в протянутый на куске хлебной лепешки ломоть мяса, поблагодарив только невнятным мычанием.

Оро смотрел какое-то время с удивлением на такой зверский аппетит, но, вспомнив, кем юноша был еще утром, перестал изумляться. А вспомнив, что ему рассказала Айду — сколько ран получил молодой всадник, будучи зверем — еще и сам поставил перед Амиром полную кружку с травяным чаем. Что после ранений всегда ужасно хочется пить, Оро знал на собственном опыте.

— А как тебе удается разобраться с тем, кто из вас главный, оборотень или ты? Как по мне, это такой помет серой цапли, гнездящейся на буром на холме, что слов нету — быть самому себе не хозяином, я имею в виду! — Оро заговорил первым, и спросил он это вполне добродушно, уже без намека на что-либо. Ведь надо же было как-то разрядить обстановку: Оро видел, что мальчишка по-прежнему готов был провалиться сквозь землю из-за всей этой ситуации.

— Не знаю, — облегченно вздохнул Амир, прожевав кусок, — Оборотень мне не хозяин, я вполне сам всему своему поведению указ, если надо. Как получается, не могу объяснить, просто я уже привык считать его своей личиной, вторым «я», что ли… — он посмотрел на надкусанное земляное яблоко, задумавшись о чем-то. Оро не торопил его с ответом, но пристально глядел на всадника, тот заговорил медленно и тихо, — Мне он, зверь, то есть, часто снился: как мы с ним разговариваем о чем-то; да, в этих снах я вижу себя — отдельно, а зверя — отдельно. Он пытается меня убедить в чем-то, я уже не помню в чем, потому что я постоянно ругаюсь, убегаю, — Амир прервался, бросив взгляд на Оро и, немного помолчав, продолжил: — В его облике я в общем-то остаюсь собой, вот разве что говорить нормально не могу, только рычать.

Юноша откусил разом половинку оставшегося в руке клубня, и невесело усмехнулся.

— И из-за этого тебя и изгнали? — догадался Оро. Амир мрачно кивнул, а гаэлец только хлопнул ладонями по коленям:

— Ха! Эти серебряные эльфы в своем репертуаре! Точно птицы пред оленями! Никогда их народ не понимал толком, мда… Хотя, сказать честно, не так уж много я и знаю про них. Но уверен, что среди элро храбрее нас, гаэльцев, точно никого нет!

Амир улыбнулся. Оро оказался действительно замечательным товарищем, хотя и скорым на суждения.

— Всяк любит свой народ сильнее прочих, это мне так учитель говорил, — кивнул Амир.

Оро важно покачал головой в знак согласия, но ничего не ответил. Помолчав еще немного и покончив с ужином, Амир, наконец, спросил о том, о чем хотел узнать едва ли не весь день:

— Оро, скажи, а почему ты так плохо относишься к оборотням? Тебя-то в робости не заподозришь! Ты и правда храбрец — не знаю, как остальные гаэльцы, но ты не трус, это точно.

— Тьфу ты, Амир… угораздило такое среди ночи спросить! Тебе непременно нужно знать? — Оро смутился, неясно уж, больше от чего: от похвали или поднятой темы.

Юноша кивнул. Оро повозил веткой в костре, поежился едва уловимо, потом нехотя начал:

— Ладно, огонь еще горит, у Вердэна есть его верный клинок, да и тебе нечего должно быть бояться, если ты и сам… хм. Не обижайся, я верю, что ты понимаешь и держишь в руках своего зверя. По крайней мере, я привык верить тому, что говорят Айду и Вердэн… без них я давно голову сложил бы, и песочком занесло б ко всем барсукам норным. Но пока голова при мне, да. А почему, как ты сказал, не люблю — скажу. Нехорошая была история, век бы не ее вспоминать, да и тема та еще для ночных бесед… но раз спросил — слушай.

Незаметно для себя Оро начал говорить тише.

Амир невольно поежился, нашарил под рубашкой северный амулет от недобрых духов — его он носил, сколько себя помнил. Любопытство превозмогло ознобный холодок, прокравшийся вдоль позвоночника, и Амир снова спросил:

— А что с тобой такое было-то?

— Со всеми нами, всей моей деревней было, — буркнул Оро. — Наша семья, МэкНайры, жили тогда в Арвэсе — это такая маленькая, ничем не примечательная гаэльская деревушка. Все как везде — в основном глинобитные дома, у тех, кто побогаче да поосновательнее — каменные, и крыши, крытые дерном, а не соломой да тростником с реки. Самая большая деревенская ценность — скот, особенно коровы. С одной стороны за деревней луга, дальше речка, там купаться здорово было; а с другой — лес, туда старшие братья вечно на охоту удирали. Деревня как деревня, в общем — полторы дюжины дворов, глушь, правда, несусветная, но ничего, жили как-то… С гор вон — горы к северу есть, высо-окие, кряж Ардэйх, по прозванию клана, за землями нашими надзирающим, иногда приходили мастеровые, да охотники; да музыканты, тоже, случалось — все развлечение! Сами мы, получается, тоже Ардэйх числились бы, если бы знатные были, а так — ну, наверное, просто с боку припека, или как там уж у знатных почитается, родня мы им, деревенские, или не очень — я не разбираюсь. Айду сказывает — одна земля — один клан, да… значит, так. Но я не про то сейчас, не про то. Жили мы там, значит, как все живут. До того года, про который я, заметь, раньше никому не рассказывал особо. Я сам тогда мал еще был, в погребе большую часть заварухи отсиделся с сестренкой, та еще в пеленках была тогда. Но что было, могу рассказать — судачили-то много, да долго… ну и опять же, послушать, что старшие на совете деревенском решают — первое дело. В тот год мы славно подготовились к зиме — был богатый урожай, коровы за богатое на высокие травы лето стали тучны, молока давали хорошо. Сена на зиму накосили тоже столько, что всяк только и делал, что радовался доброму году. Но не бывает судьба одинаково ласкова со всеми…

…Хати МэкУдэн поехал торговать в город. В этом году его пропащая семейка, МэкУдэны из деревеньки Арвэс, наконец-то не едва сводили концы с концами, а не хуже прочих собрали урожай, настреляли в лесах дичи, и готовы были немало денег взять с грядущей ярмарки. По крови они были людьми с небольшой примесью элро, но выделяли их соседи не поэтому — в конце концов, в Арвэсе почти чистых гаэльских эльфов вообще было только две семьи. Эти ребята, МэкУдэны, отличались исключительной бестолковостью — ни деньги, ни скотина у них толком не водились. Хати, из всей большой, но беспутной своей семейки слыл самым надежным. Не пил горько, как двое его младших братьев, не ссорился почем зря с каждым встречным-поперечным, как старики, и даже не был вороват, криклив или злословен, как почти все МэкУдэновские женщины и подростки. Одна темная страстишка была у Хати — игру в кости он любил сильно. Но и ее он крепко держал в узде, за стол не садясь играть вот уже добрый пяток лет. Неудивительно, в общем, что на ярмарку поехал именно он. Отторговал славно — уже предвкушал Хати, что хватит денег поправить к зиме дом, взять хорошего камня да переложить печь, ну и обновок купить всем. А первым делом, пока деньги есть, купить надо крепкую лошадку да двух тучных коровок — а то на дворе скотина, почитай, слезы одни. Криворогая пегая корова, старая настолько, что молока от нее ждать уже — курам на смех, да пяток вредных коз, от которых убытку порой больше, чем пользы — молоко-то дают, но в чужие дворы лазят исправно, за что вечно МэкУдэны со всеми вокруг ругаются… платить-то за ущерб частенько нечем, все младший братец с кузенами, чтоб их приподняло да хлопнуло, пропивают!

Так думал Хати. Купил он двух славных коровенок, мохноногую выносливую кобылку и новые крепкие сапоги себе и отцу. И денег осталось немало еще у Хати.

Как так случилось, что, пойдя отмечать добрый торг с односельчанами, надрался Хати до синих шмыгающих собак, никто не сообразил потом — ведь один из всей семейки, Хати равнодушен был к выпивке. Надравшись же, позабыл он про свой зарок и сел в кости играть. Ну и спустил все деньги, а одежду да скотину не проиграл только потому, что вовремя отец самого Оро Хати от стола отволок. Непросто это было — пришлось односельчанину в ухо двинуть покрепче. Зато уж он поутру, проспавшись, благодарил! Продулся Хати, что и говорить, крепко, но в общем, беда была не так уж и велика — и прежде звонкие монеты не держались в доме МэкУдэнов долго. А тут — хотя бы скотина на подворье толковая будет! Хати и не горевал особенно. Махнул рукой на это, побранил себя последними словами да и успокоился.

Ярмарка тем временем отшумела. Близился праздник — Ворота Зимы. До него всем поспеть домой нужно было, вон и из Арвэса торговцы до дому двинулись. Праздник-то он праздник, да время страшное это. Встречать его потребно дома, у огня, за чтоб дверь была заперта покрепче — когда ворота отворяются, из них всякое выходит, добро бы только метели с буранами, и не к ночи имена тех, кто за теми воротами таится, поминать, да.

Вернулись в деревню мужчины за две недели до Ворот Зимы — кто с обновами, кто с деньгами, все веселые, да и Хати не самый печальный был. Пока домой не зашел.

Дома узнал он, что цепной кобель МэкУдэнов сорвался с привязи, одурел в конец, страшно искусал сестру самого Хати, и бросился в соседский двор. Там покусал он соседского младшего сына, загрыз насмерть наемного работника, что мальчика защищал, перекалечил пяток коров и две лошади, и еще долго бы бесновался, но старший соседов сын ловко пристрелил пса.

И теперь вот требует сосед платы за ущерб. Такой большой платы, что даже если МэкУдэны продадут все, что у них есть, и то не хватит. Только работать идти на самого соседа разве что — пока ущерб не покроют.

Что там было в доме Хати, никто не знает толком, да только крики и шум драки по всей деревне хорошо слышен был. Хати наутро из дому не вышел — побили его братья так, что отлеживался теперь горе-то торговец. За проигранное, надо понимать, побили — с теми деньгами бы всяко хватило хотя бы за половину ущерба заплатить. А сейчас и скотину придется новую отдать, и в долги залезть по самые уши, и кого-то из семьи отправлять отрабатывать вместо загрызенного работника. В общем, невесело в Ворота Зимы эта семья вошла. С прочими праздновать не стали, сидели бирюками в своем доме. И случилось так, что постучался в их дверь в одну из ночей Ворот Зимы путник.

— Да кого там носит, чей помет к дверям пригнало? — хрипло каркнул старик МэкУдэн, не торопясь открывать двери.

— Впустите, хозяева… не переживу эту ночь иначе, едва ноги несу, — слабым голосом ответили из-за двери. — Имейте совесть, добрые люди, нельзя же без крова оставить в такое время человека! Пожалейте, не дайте помереть путнику! Не то накроет чужая земля с головою, как быть в такую ночь-то?

Как бы не бранился старик-хозяин, а пришлось впустить — правда, перед этим гостю трижды обойти вокруг дубовой чурки велели, и незнакомец (им оказался худой высокий мужчина в плаще да капюшоне) послушно все выполнил. Выглядел он неважно — точно на тракте или разбойники обобрали, или волки потрепали. Но мысль о разбойниках тут же была отвергнута — путник вынул из кармана несколько крупных золотых монет, когда в очередной раз услышал ворчание про то, что сами хозяева едва сводят концы с концами. Положил пару золотых на стол, не обратив внимания на то, как загорелись глаза всех хозяев дома при виде тускло блеснувшего тяжелого металлического кружка, брякнувшего о дерево — сперва одного, потом второго.

— Вон лавка, ложись отдыхать, гость. Имя-то есть у тебя, или как? — хозяйка дома, самая старшая из детей старого МэкУдэна, бросила на указанную лавку потрепанный плед.

— Сейтин Эгайдэх, — невнятно буркнул гость. Капюшона он так и не снял.

Имечко показалось всем странным, но, переглянувшись, братья, их жены и сестры Хати, все еще прихрамывающего, мрачного и не помирившегося с родней, только пожали плечами. Имя больше напоминало какое-то прозвище, но если он явился издалека — то почему бы и нет?

Не раздеваясь и не спросив еды, путник неловко завалился на лавку. Из-под полы плаща вывалился тяжеленный кошель, с характерным звяканьем ударившийся о пол. Десяток глаз впился взглядом в этот кошель. Что-то невнятно пробормотав, гость пошарил рукой по полу, подобрал кошель, небрежно сунул за пазуху и негромко захрапел буквально в следующую секунду.

— Золото, — прошептала большуха. — Полный кошель золота! Зор побери, нам бы столько золота! Вот мы бы… тогда бы…

— Тогда нам не нужно было бы совать голову в долговое ярмо, — подтвердил брат.

— И еще сколько осталось бы! — возбужденно сверкнул глазами второй брат, младший.

— Зачем этому оборванцу столько золота? — проворчал старик-отец. — Нам нужнее.

— Совсем спятили, вы что? — Хати подал голос из дальнего угла комнаты.

— Заткнись! Из-за тебя вляпались! — прикрикнул братец.

— Сам заткнись. Ночь какая на дворе, забыл?

— Вот именно… где мог сгинуть одинокий путник в такую ночь? Да где угодно… — тихо-тихо пробормотала большуха.

Спящий всхрапнул и перевернулся на спину. Голову он запрокинул назад, еще глубже спрятав в капюшоне лицо, зато выставив на обозрение смуглую жилистую шею.

Большуха судорожно сглотнула, прикипев взглядом к лежащему на столе ножу — тому, которым обычно в этом доме резали хлеб. Посмотрела на открытое горло спящего. Снова на нож. Медленно, как завороженная, потянулась к нему.

— Стой, Маки, — старший из братьев (после Хати) накрыл ее руку своей лапищей. — И правда, не стоит.

— Ты чего!?

— Того. С перерезанной глоткой труп если найдут, сразу ясно станет, что не сам он ее себе перехватил, и не волки на тропе постарались. А что этот тип к нам стучался, кто-то мог видеть.

— И что же теперь? Гнить в долговой яме? — Маки говорила тихо, но в голосе прорезались истерические визгливые нотки.

— Нет… просто не так это делается, — здоровяк МэкУдэн неожиданно тихо шагнул в спящему, обхватил его голову ладонями и резко повернул в сторону. Раздался влажный хруст — короткий, по счастью, но от того не менее отвратительный.

— Вот и все, — сказал МэкУдэн. — Скажем поутру, что гость с лавки упал неудачно. А про золото, что у него с собой было, говорить не станем. Нам деньги останутся.

— Деньги! — Маки уже проворно ухватила кошель, распустила шнуровку и лихорадочно пересчитывала монеты.

— Молодец, сын, — каркнул старик. — Потом в лесу кто-нибудь из вас внезапно «клад найдет», и конец нашей бедности!

Все, кроме Хати, приглушенно рассмеялись — все оказалось легче и проще, и перспектива страшной зимы без малейших средств к существованию уже не бродила черной тенью по углам.

— Вы идиоты, — прошипел Хати все так же из своего угла. — Идиоты!

— Заткнись! — теперь ему это сказали хором.

МэкУдэны снова занялись подсчетом и дележкой денег.

Спать они так и не легли — оторваться от блеска золотых монет в руках было невозможно. Утро выдалось туманное, глухое, будто солнце раздумало вылезать из-под земли полностью.

Едва деревня начала просыпаться, убийцы случайного путника, даже не думая прятаться, а наоборот, громко, но фальшиво причитая, вынесли завернутое в холстину тело из дому. Когда опустили на землю, ткань провокационно развернулась, явив всем неестественно вывернутую шею

Соседи собрались вокруг.

— Кто помер-то у вас, а? — спросил кто-то.

— Да путник какой-то ночлега попросил вчера, ну мы и пустили. Он уснул почти сразу на лавке, а ночью, вот беда, сверзился неудачно, шею сверну-у-у-ул! — Маки протерла абсолютно сухие глаза уголком платка, накинутого на плечи, сама тем временем настороженно зыркая по сторонам.

Соседи попереглядывались. Они прекрасно знали МэкУдэнов, и почти все сразу же подумали, что тут что-то нечисто. Чтобы эти нищие, что крысы в пустом доме, и столь же скупые люди пустили к себе в ночь Ворот Зимы какого-то незнакомца просто так, никто не верил. Он должен был посулить им хорошую плату за ночлег. Про то, в какие долги сейчас должны будут залезть несчастливые родичи Хати, тоже все знали… Незнакомец при деньгах не пережил ночь в доме людей, которым деньги отчаянно нужны — разве это совпадение?

— А при нем что ценное было? — осторожно спросил старший МэкНайр.

— Нет, ничего не было-о-о! — заголосила еще фальшивее большухи жена младшего брата Хати

— Ты на что это намекаешь, соседушка? — старик МэкУдэн постучал по земле клюкой. — Мы что, варнаки какие? Да этого мужика на дороге разбойники обобрали, он насилу ноги волок, когда к нам пришел — оборванный, побитый, без монетки в кармане! То-то радовался, что ночлег нашел — ночь бы эту пережить, сказал, и значит, уже ничего не страшно будет.

Арвэсцы покачали головами — речи старика показались всем разумными, возразить было нечего.

А старик, помолчав, продолжил:

— Да видать судьбина такая у парня — от бандитов жив ушел, да вон оно как — сам убился… Зор прибрал. Его ночка-то была, темная…

Едва он договорил, толпа внезапно громко охнула и притихла.

Откинув холстину, труп, деревянно выпрямившись, рывком сел. С омерзительным въедливым хрустом медленно повернул скособоченную голову, возвращая ее на место, и громко, жутко расхохотался. Он смеялся так, что задрожали ставни у ближайших домов. Одновременно со всех сторон раздался вой — еще более ужасный, чем хохот покойника.

Мертвец поднял обе руки, заслоняя лицо, скинул капюшон — и в тот же миг на голове его возникла костяная маска. Точнее, олений череп, приспособленный вместо маски.

И сразу стало понятно, что ни человеком, ни элро ночной гость не был никогда. А был это — сам Зор-Ловчий.

— Ночной Охотник, пощади! — не своим голосом взвыл кто-то в толпе.

Не переставая смеяться, Зор одним текучим движением поднялся на ноги, буквально из ниоткуда, из воздуха вынул копье, взмахнул им и гулко возвестил:

— По поступкам и воздаяние!

Рычаще-низкий голос Души Ловчих раскатился вокруг, как разлитая горячая смола.

В тот же момент в Арвэс со всех сторон ворвались Гончие Зора.

Оборотни не обошли ни одного двора, оставляя за собой растерзанные в клочья тела и лужи крови — по счастью, рвали они только скот. Во всех дворах — скот, а вот у дома МэкУдэнов… Их даже похоронить потом не сумели нормально, от тел осталась только невнятная мешанина раздробленных костей и плоти, растянутая по всему двору.

Двор подожгли вместе с останками, и стояли с ведрами и бочками воды наготове, пока тот не прогорел до черных пустых угольев — кто предложил, сейчас уж и не вспомнить, но возразивших не нашлось, ни одного арвэсца.

Оро замолчал, прервав рассказ. Подкинул в огонь еще хвороста. Пламя жарко обняло сухие ветки, высветив сосредоточенное лицо гаэльца.

Амир поежился, хотя мерзнуть давно перестал. Оро продолжил:

— В общем, в живых из той семьи остался только Хати — и то его знатно потрепали, да так, что зиму он не пережил. Но про то, как судачили его родственнички, планируя убийство незнакомого путника, именно он рассказал потом. Он даже в огонь на двор сам сигануть собирался, да вот отец мой помешал, за шиворот схватил и держал. Может, зря удержал, все одно Зор прибрал потом. А мы без скотины и сами едва пережили ту зиму. Во всем Арвэсе осталась только одна корова — и та была хромой и шелудивой, ее на мясо забить вообще хотели, да пришлось вот оставить.

— Ну, после гончих наверняка мясо-то осталось, не могли же они все съесть, — неуверенно предположил Амир.

— Ха, наши тоже так подумали — да только все оставшееся мясо в буквально считанные минуты пошло гнилостной радугой и расползлось в слизь, — Оро скривился, явно припоминая в подробностях, как это было.

— Но вот что удивительно, — продолжил гаэлец. — Корова за ту зиму отлично доиться начала. И выздоровела, хотя хромала все равно чуть-чуть. Вся деревня на поклон ходила за молоком — только им, почитай, кормились, зерновые-то запасы тоже наполовину истлели все прямо в амбарах. Да еще охотой промышлять пришлось — хотя страшно было ужас как. Охотой-то тоже Зор заведовал…

— Как тяжело пришлось, — тихо проронил впечатленный Амир.

— Вот потому я и Зора не жалую, и оборотней — тоже. А Арвэс мы по весне оставили — к Брамстону всей семьей перебрались. Видеть те места никто из нас по сей день не хочет. А единственная корова, что осталась, к слову, наша была. Последняя.

— Так выходит, Зор вас все-таки оградил, — заметил Амир.

— Пожалел волк кобылу — оставил от нее хвост да гриву! — возмутился Оро, а потом осекся. — Слушай, Амир, а ведь ты прав. И на охоту отец ходил без происшествий всю зиму же! Еще один сосед тоже нормально охотился, а вот остальные через раз добро бы просто ни с чем приходили — а то от медведя-шатуна улепетывать приходилось, то волчий вой спугнет, то добыча куда как провалится уже подстреленная. Такие дела.

— Ну и потом… Оро, скажи честно — неужто ни за что так уж деревню-то оборотни трепали?

— Ясное дело, что очень даже за что, и МэкУдэны действительно провинились страшно — но почему всех-то надо наказать?

— А кто-то разве что-то сделал, чтобы… ну, чтобы самим наказать убийц? Все же понимали, что это именно они путника того! — Амир пожал плечами.

— Это не из подлости вышло. Очень уж не хотелось верить, что убийцы они, соседи собственные, думается мне, — тихо сказал Оро. — По крайней мере, отец именно так говорил, — прибавил он, и сотворил украдкой какой-то неведомый Амиру, по-видимому, защитный знак.

Амир вздохнул. Не обиделся ли Оро на это замечание? Да, кажется, нет — хлопнул по-дружески по плечу и сказал:

— Ладно, парень… Давай-ка на боковую, тебе отдохнуть еще надо, да и мне не помешает! Разбужу я Вердэна, его очередь сторожить лагерь.

Так они и сделали.

Глава 4. Те, кто приходят незваными

Ночь выдалась для Амира беспокойной — спал он неважно, и ему то и дело снились кошмары.

И добро бы такие, какие можно ожидать после жутковатой «сказки на ночь» — про оборотней, скажем, про погоню. Или про чужого неведомого бога, например — вот ведь, а правда он есть! И не мелкий какой-то дух с пакостными наклонностями, как казалось юноше по историям про Алексара, тем, из которых он слышал это имя — «Зор», вовсе нет: Зор-Ловчий на самом деле грозное и древнее божество. Вероломное и опасное, как оказалось. Но по-своему и справедливое тоже. Но, тем не менее, во снах виделось что-то вовсе невообразимое и с историей Оро никак не связанное.

Амир зрел себя, стоящего на вершине горы. Рядом с ним находился высоченный желтокожий человек с горящими, как у огненного африта, глазами — Амир видел в старинных книгах Силаса изображения духов пустынь не раз, и потому другого сравнения не мог найти. «Кто ты?» — спрашивал Амир, и одетый по-тхабатски — многослойно, долгополо, широкорукаво, в лиловое, в пурпур и в черное — желтоликий незнакомец хохотал в ответ. «Смотри — вот кто я!», говорил он, взмахивая рукой, и перед глазами Амира вставали картины битв разных эпох, столь жуткие и кровопролитные, что принять их за буйство собственной фантазии никак не получалось. Казалось, Амиру специально показывают самые пугающие фрагменты. И везде непременно появлялся он, тот, кто стоял сейчас по левую руку от Амира.

Когда, повинуясь очередному жесту желтой когтистой руки, изрисованной какими-то письменами, перед Амиром возникло короткое видение падающего с полным боли криком наземь незнакомого черного дракона, юноша почувствовал, как его самого изнутри пронзило дикой болью. «Что это!?»

Всмотреться в видение демон — Амир не сомневался, что иначе и не назвать этого желтоликого — не дал, скомкав картинку, как кисею. Одним взглядом своим в тех картинах битв он вызывал у своих врагов трепет и ужас, но сейчас Амира почему-то не напугал горящий добела раскаленными угольями взгляд, что вперил в него демон. Юного всадника совершенно беспричинно затопила самая настоящая ненависть, что оказалась сильнее ужаса. Амир развернулся к демону, но не смог вымолвить ни слова из тех, что толпились у него на языке.

Демон же заговорил сам, варварски мешая общий язык с каким-то старым и странным наречием — но Амир все равно его понимал. Демон указывал на снова роящиеся в воздухе картины — всюду трупы, выжженные земли, гибнущие воины.

— Ты правда этого хочешь? — говорил он всаднику. Голос его был гулким, как будто отражался от медного гонга… или это сам гонг обрел вдруг возможность говорить словами. — Именно это и породит твоя ненависть, аргшетрон! Та самая, что клокочет в тебе сейчас!

Амир только сильнее стискивал кулаки и мечтал вцепиться в говорящего, но не мог даже двинуться.

— Эта война не твоя, малолетний северянин, покинь Гаэль. Все твои друзья все равно рано или поздно погибнут, проиграв в войне. Ты не поможешь им, ты не сможешь стать никаким спасением ни для кого, даже для самого себя! Меня никому не одолеть, глупец! И ты тоже погибнешь. Но сперва увидишь это!

Снова взмах руки демона, и, быстро сменяя друг друга, пронеслись в хороводе видений:

…Оро, зажимающий распоротый копьем бок и стремящийся из последних сил достать противника клинком в непослушной уже руке…

…Вердэн, то ли мертвый, то ли просто потерявший сознание — лицо до неузнаваемости заляпано свежей и подсохшей кровью, правая рука сплошь в затертых повязках, валяющийся рядом щит расколот…

…Кальбар, склоняющий голову на плаху…

…Истекающая кровью Айду, обвисшая на руках какого-то светловолосого незнакомца со зверским, отчаянным лицом…

…Тяжко распластавшаяся по холодным камням Льюла, тоже вся в крови…

В голове всадника замутилось, картинки дрогнули и расплылись, а в уши продолжал ввинчиваться настойчиво голос демона:

— Если ты не уйдешь с моей дороги, ты все это увидишь въяве, и именно ты будешь причиной их смерти! Вам не совладать со мной и моими армиями, вы просто самонадеянные букашки, даже ты, всадник — букашка!

— Не-е-ет! Уходи! Уходи прочь! — Амир собрал все свои силы, и наконец смог крикнуть.

— Как знаешь, — расхохотался демон и растворился в поднявшемся пылевом вихре.

Амир рухнул на колени и залился неудержимыми слезами — было так больно в груди, что, казалось, на каждом вздохе трескаются ребра, и становилось еще больнее, но юноша знал, что боль эта не физическая, не телесная. Только легче от этого не становилось — и от рыданий тоже.

Через секунду он почувствовал, что его трясут за плечо, и услышал голос Вердэна над ухом:

— Эй, парень, ты чего?

— Что!? — Амир дернулся было в сторону, но понял, что все, только что приключившееся с ним, было сном, и обмяк. — Ох, Вердэн, это ты… А что такое?

— Ворочался ты, бормотал, проклинал кого-то, зубами скрипел не хуже зверя, — рыцарь покачал головой.

— Мне кошмар приснился, — признался Амир.

— Так и понял, — Вердэн пожал плечами. — Когда кошмары снятся, надо будить — чтобы сновидец в них не заблудился. Спи дальше, еще даже не светает.

Оставшаяся ночь прошла спокойнее, но все равно Амир проснулся встревоженным и каким-то разбитым. От этого сна было ощутимо не по себе. Амир поделился привидевшимся с Льюлой.

Почему-то очень не хотелось рассказывать кому-то еще, хотя Льюла и настаивала, что это может быть важно, и нужно посоветоваться хотя бы с Айду, как с магом. «Потом. Расскажу, но позже», — решил про себя Амир. — «Сначала надо хоть немного взбодриться».

Лагерь уже проснулся, над огнем висел котелок с водой, куда девушка кидала веточки ароматных трав, Кальбар снова сторожил лагерь, Вердэн занимался дровами, а Оро собирался идти ловить рыбу.

Амир, пользуясь случаем, увязался с ним.

Льюла решила не тянуть и сама пересказала Айду то, что так встревожило ее всадника.

— Желтокожий демон? — удивилась шаманка, выслушав драконицу.

— Да, так его назвал Амир, вот как он выглядел у него во сне, — кивнула драконица, и подробно повторила описание главного героя кошмаров всадника.

— Хм-м-м…. Как же мне все это не нравится! — Айду принялась нервно расхаживать перед Льюлой. — Понимаешь, в Гаэли нет никаких демонов, у нас и само слово «демон» даже не употребляют — ведь, если хорошенько пораздумать, любого из Сокрытых можно назвать демоном, если тебе не нравятся его правила, и наоборот. Мне говорили, помнится, что любой бог — сила, а сила не зла и не добра, сила просто хранит равновесие. Выходит, это какой-то чужой дух, и… нет, нет, бред какой! Быть того не может.

— Что тебя так взволновало? — Льюла, потянувшись как кошка, настороженно заглянула в глаза девушки.

— Надеюсь, просто неприятное сравнение случайно на ум пришло, — Айду уже успокоилась, и даже слегка улыбнулась. — Просто сама подумай, разве в таком виде может явиться кто-то, от кого не следует ждать неприятностей? Де… дух это или просто чародей, решивший пугать нас, это уже не так важно.

— Тоже верно, — с сомнением, но все же согласилась Льюла.

— Будем надеяться, это просто дурной вкус на развлечения у мелкой ночницы, не более — те, кто просачивается в чужие сны, питаются страхами сновидцев. Такое бывает порой. А куда запропастился Амир?

— На рыбалку с Оро пошел, — ответила драконица. — Да вон они уже и возвращаются!

Действительно, парни, увлеченно болтая, шли к стоянке. На ивовом пруте, свернутом кольцом, Оро тащил добрый десяток окуней. Второй такой же был у Амира.

— Жарить или варить будем? — радостно спросил Оро, передавая добычу Айду.

— Жарить, — она забрала рыбу и понесла потрошить.

— Помочь? — предложил Амир.

Айду с сомнением посмотрела на него:

— Даже не знаю… Вообще неплохо бы, конечно.

— Да, я не особенно хорошо это умею — рыбачил я обычно только с Фоксом, он ее и чистил потом, — Амир понял сомнения девушки. — Но так все равно будет быстрее! То есть уметь-то умею, но медленно.

— А, ну это ерунда, дело в навыке, — Айду улыбнулась. — И да, вдвоем оно быстрее. К тому же это окуни — с них чешую не снимают, так что управимся, думаю. Если что, смотри, как делаю я.

Они присели в стороне и занялись рыбой.

Получалось у Амира, к слову, довольно ловко — зря он только оправдывался. Правда, за Айду все равно было не поспеть, но она только рассмеялась, пояснив, что за время походной жизни столько этой рыбы успела перечистить, что немудрено было научиться это делать не задумываясь.

Амир впервые подумал, что Айду не слишком похожа на женщину, которой с рождения судьба начертала чистить рыбу ежедневно, скитаться по лесам и кормить полуразбойного вида спутников, из которых ни один не является ей ни братом, ни отцом, ни женихом. Да и наверняка эльфийской деве лет много больше, чем самому Амиру. А ведь юноше и в голову это только сейчас пришло! Все-таки в Эллерале он привык быть среди эльфов, да и его друг детства Йэстен был в добрых два раза старше его, и разве то мешало им когда-то? Если что и мешало на самом деле, так это порой невыносимые фоксовы шуточки. Но с двенадцати амировых лет все разногласия друзья уже решали в шуточной потасовке, и потом даже не вспоминали о них. Так что Амир, сперва легкомысленно отмахнувшийся от возможной разницы в возрасте, как делал это и раньше, сейчас мысленно прикусывал себе язык то и дело — начал догадываться, что спутники его куда как непросты. Во всяком случае, Айду родом никак не ниже самого Вердэна, а он, по всему выходит, не меньше, чем лорд. Это делало понятным отчасти, отчего юная женщина полагает безопасным путешествие в такой компании — благородный рыцарь мог дать обещание защищать жизнь и честь благородной же дамы. Спрашивать же Амир пока не решился, просто продолжил старательно делать предложенную работу, но для себя сделал заметку в мыслях. Пока они были заняты почисткой рыбы, Амир решил задать другой вопрос, занимающий его с момента знакомства с гаэльцами:

— Айду, расскажи мне, кто такой Зор? Я кое-что понял и сам: в конце концов, истории о нем известны по всему миру, но я хочу узнать побольше. У нас вон рассказывали про Алексара и дар Зора, обернувшийся проклятием. А кто такой Зор — не объясняли. Ну, оборотнями командует, и все, что у нас известно. Раз уж меня угораздило… хм. Как Алексара. Силас, ну, учитель мой, сравнивал вот как раз, уж не знаю, дар это, или в самом деле наказание.

Айду, казалось, ждала вопроса:

— Зор Ночной Охотник, носитель еще множества имен: Душа Ловчих, Покровитель Идущих по Следу, Рогатый Бог, Кровавое Солнце, Хозяин Полей Охоты… в общем, много у него имен. Это один из самых зловещих гаэльских богов. Ну, так считается, — Айду искоса глянула на всадника и продолжила. — Считается потому, что он вероломен и хитер, при этом сила его велика. Зор ведает все или почти все, что происходит в нашей земле — так говорят. Имеет он привычку вмешиваться в дела живущих совершенно неожиданно. Он же и создал оборотней — именно оборотней, тех, кто страшнее, мощнее и опаснее и человека, и зверя, и боятся только зачарованного оружия и серебра. Таких существ зовут Гончими Охоты Зора, и Железными Волками. Эту свою Охоту Рогатый выпускает иногда сюда, на нашу землю — считается, опять же, чтобы просто поразвлечься. Вообще мне думается, что не только для этого, на самом деле. Говорят, что добычей этой Охоты становятся сперва те, кто делает что-то, что Зору пришлось не по вкусу, или кто грубо попрал любой из законов живущих — предал гостя в своем доме, напал на хозяина крова, в котором сыскал ночлег, обманул брата, нарушил клятву или пренебрег клятвой-гейсом, согрешил смешением крови… Только вот знать, что такому переменчивому богу угодно, мало кто может, и есть ли дело ему до наших, на здешней земле установленных законов. А еще Зор — хозяин дорог за Гранью… Гранью того, что будет после смерти.

— После смерти герои уходят в Фабгард, — возразил Амир. — А предатели бесконечно ищут дорогу в ледяных пустошах, чтобы выбраться из них!

— Это у людей Горскун… — Айду махнула рукой и осеклась, пристально уставившись на Амира. Затем рассмеялась:

— Ну конечно, как же я сразу не сообразила, а! У тебя не только мать с Севера, выходит, так?

— Да, мой отец был тоже северянин. Я его никогда не видел, ты знаешь. Он погиб в ровно тот год, когда я должен был родиться. Но мать говорит, я на него сильно похож, — Амир тоже чуть улыбнулся.

— Думаю, она права. Прости, меня немного сбило с толку твое элфрэйское имя!

— Ты думала, я полуэльф? — Амир откровенно развеселился.

— Ага, — покаянно кивнула Айду, с облегчением отметив, что юноша не стал возвращаться к, без сомнения, болезненной теме о своем отце. Ей было неловко от того, что она вынудила его это сказать. Но молодой северянин, казалось, даже не заметил неловкости, широко улыбнувшись.

Они переглянулись и снова засмеялись.

После этого девушка продолжила:

— В любом случае, все, кто находит свою смерть здесь, в этих землях, сперва должен пройти принадлежащие Зору поля. А там он полновластный господин и может делать с душой все, что только придумает. Впрочем, здесь, с этой стороны Грани его тоже останавливает, полагаю, мало что.

— У вас его крепко не любят, этого вашего бога Охоты, — заметил Амир.

— Это как посмотреть… боятся — да. Но и почитают. Вот, скажем, идя на промысел — ну, то есть, на нормальную обычную охоту — положено попросить помощи именно у него. То же — и идя на войну.

Для почтения не всегда потребна любовь, выходит.

— То есть все, что связано с отнятием жизни — это к Зору, — подытожил Амир.

— Именно.

— Вон оно как… кстати, а Рогатый — это почему?

— Потому что все, кто хотя бы мельком видел его, говорят, что у Ночного Охотника на голове — олений череп с рогами. И то ли это маска, то ли… то ли нет под этим черепом вовсе ничего, а это и есть такая вот голова. Вот тут я ничего больше не знаю, разве что у служителей Охотника расспросить можно было бы, да где те служители, — Айду развела руками. Потом сменила тему:

— Ну что, рыбу мы выпотрошили, пойдем руки мыть! Да, еще надо нарезать еще ивовых прутьев — печь на углях будем.