Бесплатный фрагмент - Донецк через прицел видеокамеры

Предисловие

«Журналистика — это стиль, идеи, проблемы… А репортёр передаёт факты. Главное для репортера — не солгать. В этом состоит пафос его работы. Максимум стиля для репортёра — немота. В ней минимальное количество лжи…» — С. Довлатов, «Заповедник».

Весной 2015-го меня и моего оператора Стаса (чуть позже я ещё познакомлю вас с ним) приглашает на день рождения подруга. Такие радостные и редкие события в напряжённом графике съёмочной группы на войне, — конечно, настоящее счастье. На улице прекрасная погода, светит солнце. У меня в руках красивый букет, у Стаса– подарок. Оба нарядные, готовы к празднику.

Большинство таксистов в Донецке работают на машинах марки «Ланос». Кто не знает, это нечто среднее между «Жигулями» и «Део». Мы — такие красивые — и слышать ничего не желаем о поездке до дома подруги на подобном транспорте.

Вызывая такси, я уверенно произношу «нам, пожалуйста, что угодно, только не „Ланос“». Хочется всё таки произвести впечатление во время праздника. И не важно, что выходящими из салона у подъезда нас даже никто не увидит. «Да, конечно, подберу вам машинку», — обнадёживает нас диспетчер.

Через несколько минут раздаётся звонок от водителя — можно выходить. В голове мелькает мысль спросить, не на «Ланосе» ли шофёр, но уж до полного абсурда ситуацию решаю не доводить. Думаю, мы ведь всё уточнили заранее.

Едва ли не вприпрыжку спускаемся по лестнице. У подъезда, действительно, стоит не «Ланос»… А «Черри»! Это такая маленькая букашка. Аналог «Смарта», только эконом-вариант. Чего уж там, это даже хуже «Ланоса». Но не он ведь! Так что даже не придраться.

Водитель — огромный бородатый мужчина — размером почти со свою малолитражку. Ах да, чуть не забыл — она крайне нелепого салатового цвета.

Идентифицировать в Донецке не местного, а тем более русского, а тем более российского журналиста — крайне просто. В первую очередь, отсутствие характерных «шо» и «хэ» в речи (хотя я с большим удовольствием, даже с любовью и без тени сарказма пытаюсь копировать говор).

Кроме того, выдаёт нас и несколько иной менталитет (взять хотя бы причуду с выбором машины для поездки). Вот и владелец салатовой «Черри» сразу понимает, кто у него в салоне.

— Переднее стекло с моей стороны разбито, видите? — неожиданно начинает беседу водитель.

— Видим, — отвечаем мы.

— Пуля пробила, — продолжает шофёр так невозмутимо, как эту фразу может произнести только донецкий таксист, — тоже вёз ваших коллег, ребят с «Лайфньюса». Летом 2014-го в ту ночь, когда убили оператора «Первого канала» Анатолия Кляна. Было сразу понятно, что какая-то мутная история назревает. Позвали всех журналистов снимать, как солдатские матери пойдут к воинской части просить отпустить их детей. А кто организатор, почему в такое позднее время — непонятно. Всё стало ясно, когда по колонне репортёров начинают стрелять. Провокация! Спасибо, живые оттуда уехали. А стекло я специально не стал менять — пускай будет на память о втором дне рождения.

Разумеется, эту историю мы слышали от многих очевидцев того жуткого происшествия. Любопытно в этой беседе другое — спор, который завязывается с водителем чуть позже. А начинается он со вскользь брошенной шофёром фразы:

— Да ладно, вы же — репортёры — кайфуете от этого!

— От чего — этого? — недоумевающе переспрашиваем мы.

— Ну как, война, обстрелы — опасность, в общем.

— А мы, уж поверьте на слово, и не кайфуем вовсе.

Наш ответ просто ошарашивает водителя. Мысль о нашей жажде экстрима и приключений кажется ему настолько очевидной, что он даже приходит в замешательство.

— А зачем же вы тогда ездите в горячие точки? — удивлённо интересуется он.

О, сколько раз мы слышали этот вопрос. Заботливым тоном так говорят близкие, с недоумением знакомые, с неподдельным интересом все остальные. Не знаю мысли коллег по этому поводу. Я могу с уверенностью говорить только от своего имени.

В первую очередь, для меня как журналиста это колоссальный опыт. В дебютную командировку в зону боевых действий в Донбасс я отправился, когда мне было всего девятнадцать лет. Самому до сих пор интересно, многие ли знали о том, что до этой поездки мне приходилось работать в прямом эфире только дважды. А уже в самый первый день моего пребывания в Донецке мы включались четыре раза.

Всего за время работы на телеканале у меня было пять поездок в зону боевых действий общей длительностью семь месяцев. Плюс ещё одна командировка до начала войны. Весной 14-го я провел в Донбассе несколько недель — депортировали меня за два дня до провозглашения независимости (в дальнейшем я, конечно, расскажу об этом подробнее).

Пока продолжу отвечать на вопрос про мотивацию. В охваченный войной Донецк я каждый раз отправлялся для того, чтобы быть очевидцем значимых для всего мира событий. Ведь потом этот вооружённый конфликт войдёт в учебники по истории (если уже не вошёл).

Я искренне — возможно, несколько наивно — чувствую себя летописцем на передовой. Автором сюжетов, которые через несколько десятилетий кто-нибудь посмотрит, чтобы узнать, как там всё было.

Впрочем, тебе, дорогой читатель, предлагаю не ждать так долго и прямо сейчас пережить значимые моменты, которым мы все стали современниками, а лично я ещё и свидетелем.

Первая часть «Мороз по коже»

«Война всех одинаково облагает данью: мужчины расплачиваются кровью, женщины — слезами», —

Уильям Теккерей, «Ярмарка тщеславия».

Чапаева, 4

У меня очень плохая кратковременная память: не получается зафиксировать имя человека, представившегося несколько минут назад, или какую-ту дату, озвученную только что. Однако нет сомнений в том, что адрес Чапаева, 4, услышанный мною во время зимней командировки в Донецк, останется в моей голове на всю жизнь.

У пятиэтажного здания, расположенного по этому адресу, я с оператором Стасом оказываюсь примерно через полчаса после того как первый снаряд попадает прямо в здание, второй разрывается неподалёку. Один из осколков, пролетев сорок, а, может, и пятьдесят метров, убивает пожилую женщину, которая находится в соседнем частном доме.

В здании по адресу Чапаева, 4 выбиты абсолютно все окна, в стене на четвёртом этаже зияет огромная дыра от попавшего снаряда, во дворе валяются ветки, разбитое стекло.

Во время работы на месте обстрела много снимать не стоит, да и вообще лучше там не задерживаться. Поэтому мы быстро делаем нужные кадры, общаемся с местными жителями, записываем стенд-ап. И уже готовимся уезжать. Так бы и всё удачно и завершилось, если не одно но.

Наша подруга Аля — корреспондент «Донецкого агентства новостей», та самая, к кому мы отправились на день рождения в салатовом «Черри» — вместе с фотокором в этот момент подъезжает к месту обстрела на такси. Она предлагает дождаться её, чтобы затем вернуться уже вместе.

Я соглашаюсь, ведь у меня есть ещё одно важное дело. Местная жительница — пенсионерка Надежда (это имя я, естественно, тоже сначала не запомню, потом переспрошу и после этого уже, наверное, никогда не забуду) — спрашивает, остались ли ещё на месте сотрудники МЧС. Дверь в квартиру женщины заклинило — теперь невозможно закрыть.

Когда я говорю, что, кажется, все спасатели уехали, Надежда робко задаёт ещё один вопрос: можем ли мы помочь увезти отсюда её пожилых родителей? Отказать, разумеется, нельзя, да и правда хочется оказать хоть какую-то услугу людям, попавшим в беду.

На такси уже подъезжает Аля с фотокором, они выходят из машины. А я вручаю шофёру двести рублей (этой суммы с лихвой хватит, чтобы оплатить проезд с одного конца Донецка до другого) и прошу его подождать несколько минут.

Тем временем из подъезда выходят родители Надежды. Бойкий старичок в щегольском для происходящего пиджаке помогает своей супруге, у которой здоровье, увы, намного хуже, спуститься с лестницы.

Сколько лет они прожили вместе, а точнее десятилетий? Может, и полвека, если не ещё больше. В одном нет сомнений — заключительную часть своей истории любви они представляли не так.

Каждый шаг женщине даётся с огромным трудом. И на её мокром от слёз лице проявляется боль не только физическая. Каково ей видеть разрушенный дом, оставлять свою квартиру, в которой было прожито столько счастливых мгновений…

Первый взрыв раздаётся в тот момент, когда пожилые супруги только садятся в машину и закрывают двери. Все, кто стоят на улице, мгновенно пригибаются и ложатся на землю.

В такие моменты правило одно — падай, где стоишь. Ведь люди получают ранения, в том числе смертельные, чаще всего от осколков, которые разлетаются на несколько десятков метров.

А автомобиль с пенсионерами всё ещё стоит на месте. Путь ему преграждает «Газель» спасателей. Я рядом с ней. Из всех сотрудников МЧС ближе всех ко мне и, соответственно, к машинам начальник пожарной части — полковник, которого все зовут просто Петровичем.

Как в тот момент обращаюсь к нему я? Понятия не имею. Главное, он слышит от меня то, что нужно как можно быстрее отогнать служебный автомобиль в сторону.

Молниеносный прыжок — и вот Петрович уже за рулём. Путь для такси через несколько секунд свободен. Честно говоря, то, как машина с пожилыми супругами уезжает и уезжает ли вообще, я уже не вижу. Забегаю в один из подъездов — как раз в квартиру, оставленную пенсионерами.

Кроме меня, внутри наша подруга Аля, какой-то чиновник из местной администрации, прапорщик МЧС и та самая Надежда, которая попросила помочь её престарелым родителям.

В момент обстрела связь сразу отключилась, поэтому узнать, что с остальными ребятами, — невозможно. Остаётся только надеяться, что мои оператор и водитель, коллеги с канала «Лайфньюс», другие сотрудники администрации, спасатели — все успели забежать в другие подъезды.

Как выяснится уже позже, к счастью, успели. Благодаря одному человеку. Когда разорвался первый снаряд, местные жители мгновенно спустились в подвал. Оттуда они слышат крики людей, оставшихся на улице. Металлическая дверь в подъезд закрыта — и ребята не могут попасть в дом. Стучат, кричат, зовут на помощь.

Виктория Зуева выскакивает из бомбоубежища ради совершенно незнакомых людей. Держит дверь, пока все забегают внутрь. В этот момент поблизости разрывается очередной снаряд. Осколок попадает в спину Виктории. Прямо на месте доктор МЧС оказывает ей первую помощь.

Забегая вперёд, расскажу, что через неделю я познакомлюсь с этой храброй женщиной в больнице. Героиня расскажет: трудилась в донецком аэропорту, когда начались боевые действия, пришлось искать новое место. Стала работать дворником в Киевском районе, где жила, — деньги ведь получать как-то нужно. Виктория одна воспитывает маленького ребёнка.

Ранение настолько серьёзное, что на несколько месяцев пациентка прикована к постели, а потом будет заново учиться ходить. На вопрос, не жалеет ли она о том, что в тот вечер выбежала из бомбоубежища, женщина без лишнего пафоса и очень искренне произносит: «иначе я бы себе этого не простила».

Но это будет позже. А пока мы — пять человек — стоим в прихожей однокомнатной квартиры. Я чувствую себя несколько неловко от того, что на мне бронежилет и каска. А рядом все, кроме Али, без какой-либо защиты. Хотя и пластины, понятное дело, могут не спасти.

Коридор такой маленький, что все на этом пятачке едва помещаются. Вокруг стены, поэтому можно считать, что мы в безопасности. Но всё равно после каждого оглушительного хлопка Аля и Надежда вскрикивают.

Пенсионерка с тревогой в голосе спрашивает у меня: «успела ли уехать машина с её родителями?» Без колебаний отвечаю: «да, конечно, они умчали в самом начале; я видел, всё в порядке».

Мужчины стараются не паниковать. Вот только сотрудник администрации — лысенький в очках — очень уж хочет закурить. Разумеется, делать этого в нашей ситуации нельзя. Вдруг осколками повреждён газопровод. Когда чиновник берёт в руки зажигалку, Аля кричит на него так громко, что больше к этому вопросу никто не возвращается.

Несколько минут спустя Надежда начинает брызгать по стенам святой водой. Потом, повернувшись к нам, спрашивает разрешения окропить и на нас. Я нейтрально отношусь к таким религиозным проявлениям, но, как говорится, атеистов в окопах нет… Капля святой воды попадает мне прямо в глаз. В этот момент я, улыбнувшись, думаю, что теперь мне уж точно ничего не грозит во время обстрела.

Он продолжается уже минут десять. То снаряд разорвётся где-то перед домом, то с другой стороны. Минутным затишьем решает воспользоваться наш водитель Юра. Его описать очень просто: высокий, крупный с медвежьими руками — таких называют настоящими мужиками.

Спокойно отсиживаться в подвале он не может. Ведь на улице стоит его машина. Совсем недавно пригнанный из Грузии «Фольксваген Пассат» стоимостью четыре тысячи долларов. Сумма очень большая, для покупки Юре пришлось даже брать в долг.

Пробегая по битому стеклу, шофёр садится за руль и уезжает с места обстрела. При этом, не отправляется в центр города, где всё спокойно. А просто отдаляется на несколько километров — относительно безопасное расстояние — и ждёт нас.

Только Юра отъезжает — через несколько секунд следующий снаряд превращает в решето автомобиль журналистов «Лайфньюса» и ту самую «Газель» сотрудников МЧС. «Фольксваген» нашего водителя до этого стоял в нескольких метрах.

— Зачем ты так рисковал? — уже потом, беседуя с Юрой, я спрошу его.

— Ну а как я свою ласточку брошу, — смущённо отвечает он.

— Ты что, как же так? — вскрикиваю я — все корреспонденты, которых ты возишь, смогли бы объяснить руководству канала, что очень нужно помочь тебе с машиной. А вот что бы мы сказали твоей жене и двум детям, если с тобой что-нибудь случилось?..

Ну а чтобы с нами ничего не случилось, мы из квартиры Надежды перебираемся в подвал. Оказывается, под землёй можно свободно перемещаться между подъездами. Где-то в середине дома мы все и встречаемся: журналисты, спасатели, сотрудники администрации, местные жители.

Блондинка среднего возраста с испуганными глазами, едва не плача, спрашивает разрешения у руководителя пожарной части Петровича сбегать в квартиру, где до сих пор находится её собака. Секундное колебание. «Наденьте хоть мой бронежилет и каску», — предлагаю я.

К счастью, через несколько минут женщина вместе с испуганным псом возвращается в подвал. К этому моменту Аля, у которой — единственной из всех — телефон смог в бомбоубежище поймать сотовую связь, дозванивается до своей редакции «ДАН». Поэтому новость о том, что журналисты попали под обстрел, стремительно оказывается на лентах всех информационных агентств.

Ну а затем Аля, которая часто по работе общается с военными, начинает судорожно звонить всем своим контактам. В итоге, благодаря этому, работники министерства обороны ДНР связываются с сотрудниками совместного центра по контролю и координации за прекращением огня. Те передают информацию украинским военным и требуют остановить обстрел жилых кварталов.

Впрочем, могу предположить, что у нас была бы возможность поскорее выбраться из опасного района, даже если запустить эту длинную цепочку не удалось. Взволнованная Аля сделала столько звонков всевозможным офицерам, что я бы не удивился, если глава республики Захарченко лично приехал спасать нас.

Однако, как известно, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Не вечно же сидеть нам в подвале, да и я, поглядывая на часы, понимаю, что до вечернего выпуска новостей остаётся примерно час. Продюсеры, даже не дозвонившись до меня, и так, конечно, осознают, что мы стали участниками очень масштабного происшествия.

Вот только успеть написать сюжет невозможно. Хоть бы перегнать в Москву видео и подготовиться к выходу в прямой эфир с рассказом о подробностях обстрела. Впрочем, даже ради служебной необходимости покидать бомбоубежище, пока на улице ещё разрываются снаряды, я, прямо скажем, не горю желанием, как, собственно, и все остальные.

Вот только кажется, что уже всё закончилось, я с некоторыми из коллег решаю высунуть нос на улицу. В этот момент на наших глазах разрывается снаряд.

Ярко-оранжевая вспышка. Осколки в разные стороны. Определить калибр в этом случае очень просто. Если бы мина была 122-х миллиметровая, сейчас эти строки я не писал. К счастью, снаряд был менее мощным.

В подвале немного жутко. Все сидят в томительном ожидании и угнетающем напряжении. Петрович передаёт своим коллегам из МЧС адрес, где мы находимся. Эвакуировать нас решено на бронетехнике. Но чуть позже — на это потребуется время. А начало эфира всё ближе.

В этот момент в помещение входят, чуть пригнувшись, сотрудники пресс-службы республиканского министерства обороны. Как же все были рады видеть этих замечательных ребят в тяжёлых бронежилетах и касках. Они убеждают нас, что на улице уже всё стихло. И через несколько минут на машинах парней мы отправляемся как можно дальше от места обстрела.

С нашим водителем Юрой мы встречаемся в центре. В такие моменты понимаешь, какие они — настоящие, крепкие, мужские объятия. Несколько минут, чтобы рассмотреть друг друга — живых и невредимых, — обсудить случившееся. И всё — пора уже выставляться перед прямым включением.

Два дня под обстрелами

Обстрел по адресу Чапаева, 4 случился на следующий день после такого же происшествия в соседней с Донецком Макеевке. Настолько напряжённой была обстановка в Донбассе в конце января 2017-го года. Даже из центра города отчётливо различаются разрывы снарядов где-то на окраине. Ведь расстояние до линии фронта — меньше десяти километров.

В тот день ещё утром становится понятно, что сегодня нам предстоит много работать. Здание пресс-центра министерства обороны ДНР достаточно близко от передовой.

И во время брифинга представителя ведомства Эдуарда Басурина даже через закрытые окна слышна канонада. Я интересуюсь у Эдуарда Александровича, когда в последний раз обстрелы были настолько серьёзными? Да, подтверждает он, «такого, действительно, давно не было».

Сотрудники Минобороны строго запрещают нам выдвигаться к линии разграничения и принципиально не сообщают адреса обстрелов. Однако через какое-то время, когда обстановка хоть немного нормализуется, мы выдвигаемся туда, где совсем недавно снарядами были повреждены жилые дома.

Макеевка — ближайший крупный город к Донецку. Это как Химки или Мытищи для Москвы, только почти одинаковые по размеру. Частный сектор. По заснеженным улицам ещё нужно отыскать нужный дом. За рулём того самого «Фольксвагена Пассата», который на следующий день едва не превратится в решето, наш водитель Юра.

Справа на месте штурмана мой оператор Стас. Несколько недель назад во время съёмок на передовой он серьёзно повредил ногу (об этом подробнее расскажу в следующей главе). Жуткий диагноз — разрыв мышцы икры со смещением.

Перевязывая распухшее место эластичным бинтом, оператор готов работать, несмотря на травму. Впрочем, в его нынешнем физическом состоянии Стасу можно доверить съёмки исключительно статичных планов.

Если вдруг придётся побегать, на помощь придёт местный стрингер. Весёлый, дружелюбный, шокающий, хэкающий — такой типичный «хохол» в самом хорошем значении этого слова.

На самом деле, раненый боец Стас и не должен был ехать с нами. Просто он решительно заявляет, что не может просиживать на диване, когда происходят такие масштабные события. Настоящий профессионал своего дела!

Вот такой компанией мы подъезжаем к месту съёмок. Юра, дёргая ручник, традиционно вырисовывает полицейские развороты на снегу. Знает, как нас позабавить; ну и сам, очевидно, наслаждается такими маневрами по улицам.

Наконец, приезжаем. Снарядом разрушен второй этаж частного дома. Видно, что он не достроен. Крепкие брёвна снизу, качественная вагонка выше. Всё это хозяева были вынуждены оставить ради собственной безопасности. Будто бы предчувствовали. Увы, незавершённое здание теперь можно только разобрать для начала нового строительства.

У нашего коллеги свой дрон. Он решает запечатлеть последствия обстрела с высоты птичьего полёта. А мы едем дальше по улице — там должен быть ещё один адрес, куда попал снаряд.

Частный участок. Небольшой дом. Гараж. Мина разорвалась рядом с этой постройкой. Осколками посечены стены, автомобиль, повален забор. К счастью, никто не пострадал. С камерой в одной руке, с костылём в другой Стас пробирается по доскам к воронке.

Разбитые стёкла, стены в дырочках, как кожа, изъеденная оспой, поваленные ветки — стандартные для такого происшествия кадры снимает Стас. Стандартные — как просто и ненавязчиво это звучит. Просто планы, сохранённые на флешке камеры. А для кого-то это разрушенное детище всей жизни.

Хозяева участка — пожилая семейная пара. Они в доме вместе с соседкой, которая проходила мимо во время обстрела. Чудом успела забежать. Пенсионерки наперебой начинают рассказывать о происшествии и о том, насколько часто обстреливают их участки последние несколько недель.

В этот момент где-то поблизости разрывается снаряд.

Эпизод остаётся на нашей записи. Удивительно, уже потом во время отсмотра видео я замечаю: камера начинает заваливаться вниз, когда слышен только свист снаряда. Стас — опытный оператор, за плечами которого работа на войне в Сирии, Чечне и Южной Осетии — реагирует сразу. Пожилые женщины пригинаются только после того, как раздаётся оглушительный хлопок.

Я, разумеется, тоже мгновенно оказываюсь на земле. А вот пожилой мужчина рядом стоит, как вкопанный. Уже лёжа хватаю его за ногу и, можно сказать, силой валю на снег. И не напрасно. В этот момент неподалёку от нас свистит ещё одна мина.

В такой ситуации опытный оператор не выключает камеру. Что называется, снимает всё одним планом без остановок. Разрывы снарядов, крики пенсионеров.

И вместе с этим (смех и грех, как говорится) в кадре видно, как наш водитель бежит к Стасу с костылём, который до этого лежит на земле. Причём, благодаря съёмке от первого лица, очевидно, что медицинское приспособление предназначается именно тому, кто держит в руках камеру.

После первого взрыва лично у меня мелькает мысль спрятаться в доме. Но фраза нашего водителя «на*** в тачку!» не располагает к обсуждениям. Я прыгаю на заднее сиденье, Стас со своим костылём усаживается спереди! Юра резко нажимает на газ. Через несколько минут мы подбираем нашего товарища с коптером — и все вместе отправляемся в Донецк.

Это было воскресенье. И продюсеры редакции решают, что лучше всего сделать материал на следующий день. Так бы и случилось. Если о обстреле случайно не узнала наша подруга Аля из «Донецкого агенства новостей», с которой вы уже знакомы. Конечно — тут её нельзя корить — она сразу выдаёт информацию о происшествии с журналистами на ленты.

Оттягивать создание материала уже нельзя. Поэтому из квартиры я выхожу на улицу, чтобы рассказать на камеру подробности происшествия.

В 16:00 разрывы снарядов, последствия обстрела и то, как оператору несут костыль, выходит в эфир.

Съёмки в прифронтовом посёлке Спартак, или как оператор порвал икроножную мышцу

Это покажется удивительным, но за две недели до обстрелов, которые мы пережили в Макеевке и Донецке, было очень мало инфоповодов — тем, способных заинтересовать редакцию, а, значит, и зрителя. Или зрителя, а значит, и редакцию. Так и не разберёшься. Одним словом, ничего любопытного в Донбассе не происходило.

В горячих точках чаще всего освещают либо активные боевые действия, либо реальные проблемы конкретных людей, оказавшихся из-за трагических событий в беде.

К январю 17-го уже все истории, которые, кажется, только можно вообразить, были в эфире. Позиционная война, то есть локальные перестрелки, не вызывают интереса. Поэтому съёмочные группы выкручиваются, как могут, чтобы подготовить хоть какой-нибудь материал.

Испытывая, что называется, лёгкий информационный голод, узнаём мы о том, что сегодня военнослужащие армии ДНР организовывают полевую кухню в посёлке Спартак.

Этот населённый пункт в Донбассе хорошо известен всем. Наверное, каждый корреспондент упоминал это название в своих репортажах. Увы, всякий раз звучит оно во время рассказа о печальных событиях.

Такой горькой популярностью обязан Спартак своему месторасположению. Он граничит с донецким аэропортом. Ещё в самом начале вооруженного конфликта воздушная гавань стала самой горячей точкой на карте Востока Украины, символом этого противостояния.

До сих пор упоминаются терминалы в сводках боевых действий. А значит, не могут спокойно спать жители ближайших посёлков: Пески, Весёлое, Жабуньки, Октябрьский, Опытное, Спартак…

Названия всех этих населённых пунктов у местных всегда ассоциировалось с успехом и достатком. Один из самых престижных районов в пригороде Донецка. Много дорогостоящих домов. Все большие, крепкие с пластиковыми окнами, с гаражом, да зачастую не одним.

Сейчас большинство этих зданий разрушено практически до основания. А их владельцы давно были вынуждены бросить имущество.

Живут здесь только те, кому уезжать некуда, вот совсем некуда. В Спартаке таких осталось несколько десятков человек. Среди них самая маленькая — Вика, ей всего десять. Она без преувеличения местная звезда. Наверное, не существует российского канала, на котором бы не было хоть одного репортажа с её участием.

Очень уж яркий, характерный герой. Маленькая девочка со светлыми волосами в розовой куртке. Готовит уроки в тёмном подвале при свечах. На слух может определить тип снаряда, который разорвётся через несколько секунд поблизости.

Полевая кухня — тоже яркий кадр. В белых халатах две женщины-повара. Как и положено по законам жанра, одна слегка полная, друга миниатюрная. Вот только за спинами у обеих представительниц слабого пола автоматы Калашникова — до передовой здесь несколько сотен метров.

Местный магазин давно не работает. Продукты привозят по расписанию. Учитывая такую непростую обстановку, к полевой кухне мгновенно стягиваются все без исключения местные жители.

В небольшом вагоне печка — есть можно в тепле. В меню: горячий чай, печенье, хлеб, паштет; ну и, конечно, солдатская каша, куда же без неё. Военнослужащие специально заготавливают продуктов как можно больше.

Узнав об этом, пенсионеры смущённо приходят с банками и кастрюлями. Робко просят дополнительную порцию с собой. У кого дома пожилой супруг, которому тяжело выходить на улицу; кто для подруги возьмёт, а некоторые с грустью признаются, что денег на еду хватает с трудом, сейчас хоть можно взять на несколько дней вперёд.

Выходим на главную дорогу Спартака. С ней связано так много воспоминаний. Весной 2015-го ездили сюда практически каждый день. Представитель министерства обороны ДНР Эдуард Басурин, работники совместного центра по контролю и координации за прекращением огня… официальных лиц всегда было достаточно.

Ходили, осматривали места попаданий снарядов. Днём всё относительно спокойно — ночью активные перестрелки. Об этом непростом периоде работы в Донбассе я ещё обязательно расскажу.

А пока мы берём интервью у местных жителей. Синхроны можно записывать по-разному, рецептов много. Можно просто общаться на камеру, задавать вопросы, получать ответы, а потом уже разбираться со всем этим.

Другой вариант — представить в голове сюжет, эпизод, где будет выражать свою позицию тот или иной герой и, что называется, наводящими вопросами пытаться получить он него конкретную фразу, которая должна подойти по контексту.

Короче, главное, постараться, чтобы герой высказывался искренне, делился самым наболевшим — тогда и зрители прочувствуют его переживания.

Одних съёмок полевой кухни для сюжета на федеральном канале недостаточно. Нам хочется показать две составляющие жизни Спартака — мирную, и военную.

Промзона. Здесь мы тоже уже бывали. В августе 2015-го. Ох, и перестрелка же тогда была. Двухэтажное здание. Все окна переделаны под бойницы. К одной из них мой оператор Стас приблизился вплотную, чтобы заснять украинские позиции, до которых, как говорится, рукой подать. Затем отошёл сделать кадр, как ополченцы перезаряжаются.

В этот момент один из снарядов попал в ту самую бойницу, где только что стоял Стас. «Конечно, не погиб бы, но посекло сильно», — невозмутимо произнёс один из ополченцев.

Спустя полтора года после того случая в здание мы заходим ненадолго, потом отправляемся дальше к другим передовым позициям.

Январский холод прокрадывается под одежду. Приятный хруст снега периодически сменяется лязгом металла под ногами. Мы идём по депо — точнее, тому, что от него осталось. Здания практически полностью разбиты. Повреждённые машины закрывают в стенах дырки от снарядов. Повсюду воронки, гильзы, арматура.

Когда ты находишься на передовой, всегда осознаёшь, что за тобой с той стороны, скорее всего, наблюдают. Так происходит практически всегда. Слишком уж близко позиции противников, скрыться просто физически некуда. Но особенно актуально это на открытых участках местности. Такие тоже бывают практически везде.

Вот мы и останавливаемся перед одним из них. Видели тебя до этого, не видели — в любом случае нужно перебегать как можно быстрее. Так больше шансов, что стрелок с тех позиций, особенно снайпер, не успеет нажать на курок.

Кстати, забыл рассказать — с нами весь рабочий день проводит наш старый боевой товарищ Володя с позывным «Шаман». Во многих передрягах мы уже с ним побывали.

А ещё как-то он был у нас в гостях, и я в это время общался с невестой по видеосвязи. Так Володя неожиданно достаёт из кобуры свой пистолет, показывает его в камеру и приставляет к моей голове. Как потом объяснит, «решил показать твоей благоверной, что здесь всё серьёзно». Наверное, не самая удачная история для представления героя, ну это такой армейский юмор.

Тем временем, мы останавливаемся у края опасного простреливаемого участка. Первым ускоряется ополченец, который нас сопровождает, вторым Стас. Только он делает шаг, как резко начинает хромать и еле добегает до конца. Мы все устремляемся к нему.

А Стас начинает на нас… слово кричать не очень подходит — мы же на позициях, нельзя. Поэтому он, обращаясь ко мне с Шаманом, громким шёпотом говорит:

— Вы что, совсем с ума сошли? Зачем меня ударили?

— Стас, кто тебя ударил? Ты о чём вообще?

— Вы! Пыром со всей силы по икре.

«Шаман» решает осмотреть повреждённое место — вдруг оператора ранили во время перебежки, а никто и не услышал.

Естественно, в Стаса никто не стрелял. Как никто его и не бил. Диагноз поставят только через несколько дней в больнице после рентгена — разрыв мышцы икры со смещением. Холод, организм к нагрузкам не готов, сверху ещё бронежилет килограммов 15, резкий рывок — и такой результат.

Плюс за несколько дней до этого на январских каникулах мы, признаться, в футбол играли в фитнес-клубе, так там оператор слегка потянул то же место. Но тогда травма непроизводственная.

А на передовой «как будто пыром со всей силы в икру ударили», — раз за разом повторяет сочувствующим друзьям Станислав во время рассказа этой героической истории, — «повредил при исполнении; спасибо, что не спьяну где-нибудь, тут уж не придраться».

1 февраля 2017 г.

5.30. Открываю глаза рано утром. Едва ли не впервые за всю жизнь больше не получается заснуть. Вот, значит, что такое бессонница. Моменты обстрела дома по адресу Чапаева, 4 мелькают в голове. Накануне мы едва не погибли… Накануне мы выжили. Это, видимо, как стакан, который то наполовину полон, то наполовину пуст. Времени отойти от того страшного вечера нет. Наступает новый съёмочный день. Пока я этого ещё не знаю, но сегодня нам предстоит шесть раз выйти в прямой эфир и сделать три сюжета.

7.30. Война войной, а обед… ну хотя бы завтрак по расписанию. Когда мы поедим в следующий раз (и удастся ли нам вообще хоть раз за день присесть — неизвестно). Поэтому сейчас кушаем как можно плотнее. Сделать это в Донецке, как вы можете предположить, очень легко. Итак, пока политики разбираются, какой же всё таки должен быть статус у региона, юридически Донбасс относится к Украине. А, значит, продуктовое эмбарго на иностранную продукцию, введённое в нашей стране, здесь не действует. Чем мы, что уж там греха таить, с удовольствием и пользуемся.

8.00. На нашем столе немецкий сыр с вкраплениями грецкого ореха, какой-то ещё вкусный сорт польского производства и моцарела — тоже из Германии. А вот всё остальное на завтрак, наоборот, исключительно домашнее: деревенские яйца, молоко, овощи; фрукты, из которых Стас каждое утро делает свежевыжатый сок, а я за это мою соковыжималку (разделение обязанностей). Конечно, на десерт местная выпечка. Выбор тортов, пирожных и кексов — исключительно моя прерогатива на правах сластены.

8.30. После завтрака умываемся, одеваемся как можно теплее и собираем оборудование: штатив, камера, микрофон, свет, средство перегона под названием «Дежеро», с помощью которого можно отправлять видеозаписи в Москву и выходить в прямой эфир. Теперь пора ехать в центр города. Благо, до него от нашего дома недалеко.

9.00. Прямое включение рано утром. Показываем зрителям очень характерную картину того, как протекает жизнь в Донецке. За моей спиной безмятежно едут трамваи, горожане идут на работу, открыты магазины, аптеки, кафе. Максимально точно стараюсь рассказать об этом, чтобы зрители смогли прочувствовать атмосферу места. А потом сухая статистика, которая резко контрастирует со всем вышеописанным: только за минувшие сутки несколько тысяч снарядов разорвались на территории ДНР, разрушены жилые дома, объекты инфраструктуры, есть жертвы.

10.00. Десятичасовое включение практически не отличается от предыдущего, только статистику привожу уже более точную и конкретные данные о том, куда попали снаряды.

10.05. После двух прямых эфиров надо ехать по местам обстрелов. Учитывая, как много пришлось побегать и поползать накануне во время происшествия у Чапаева, 4, Стаса мы предусмотрительно завозим домой. Дальше едем с нашим подменным оператором. Отправляемся в Макеевку. Я вижу информацию в Интернете о том, что снаряды разорвались на территории одной из школ. Данные постоянно меняются, с каждой минутой от коллег, из Сети узнаём всё новые адреса. Обстрел школы пока не подтверждается. Зато нам сообщают улицу и номер дома, где погиб мирный житель.

10.30. Минут десять, наверное, приходится искать этот небольшой двор, окружённый двухэтажными домами. Рядом гаражи. Здесь местные складывают уголь. Снаряд попал в хранилище в тот момент, когда в помещение вошла местная жительница. Тело присыпано чёрной золой — сразу даже не заметить. Вокруг толпятся шокированные соседи. Как бы грубо это ни звучало, но нам, к сожалению (а может, к счастью) не до сантиментов. Осознание ужаса и горечь придут потом. Сейчас — только работа. Это, кстати, и помогает абстрагироваться. Прошу оператора снять максимум десять планов. Затем подходим к стоящему рядом мужчине, спрашиваем про обстрел. Понимаю, что из его ответа синхрон не получится. Моментально поворачиваюсь к другому человеку, тяну за собой оператора — мужчина в красках описывает случившееся. Всё, можно ехать дальше.

11.00. Время поджимает. Ровно через час мы уже снова должны быть в прямом эфире. Проверяем сигнал «Дежеро» на месте обстрела. Устройство, в котором установлено шесть обычных мобильных сим-карт, аккумулирует все сигналы в один для передачи данных. Глядя на монитор, мы понимаем, что связь в Макеевке слишком плохая. Нужно искать другое место. Раздаётся телефонный звонок. Слышу голос руководителя пресс-службы министерства чрезвычайных ситуациях ДНР. Юлиана рассказывает о том, что прямо сейчас спасатели будут эвакуировать мирных жителей из того самого района, где мы вчера вместе с ними прятались в бомбоубежищах от обстрелов. Оказывается, люди всю ночь так и провели в подвалах.

11.30. Мчим по адресу. Мимо нас в другую сторону на огромной скорости несётся колонна машин скорой помощи. «Стопроцентно это в школу. Значит, был обстрел», — мелькает мысль у всех нас. Нет, рисковать нельзя. Куда бы они ни спешили — там, скорее всего, не ловит сигнал. Вот уже здание МЧС в Киевском районе Донецка. Из ворот выезжают несколько бронированных машин, на которых сотрудники экстренных служб будут вывозить горожан в безопасное место. У здания встречаем руководителя управления Петровича и того самого прапорщика, с которыми мы прятались в подвале дома по адресу Чапаева, 4. Оператор, схватив свою маленькую камеру, моментально запрыгивает на броню и отправляется со спасателями. «Братаныч, а кто же меня будет включать сейчас?» — с недоумением кричу я ему вслед. «Разберётесь с Юрой!», — раздаётся уже издалека.

11.50. Разберёмся, понятное дело. Тут вариантов никаких нет — надо же в эфир выходить. Я прикидываю, что лучше всего, наверное, встать на фоне ворот (может, как раз во время выпуска будет выезжать техника). Юра раскладывает штатив — за столько лет сотрудничества со многими съёмочными группами водитель это делает не хуже любого звукооператора. Камера установлена, «Дежеро» тоже Юра включает, связь вроде есть. «Покажи мне план, пожалуйста», — прошу я водителя. Он переворачивает монитор в мою сторону. «Так, воздуха чуть меньше сверху». Юра послушно опускает камеру вниз — меняет план.

11.55. Подключаю наушники к мобильному телефону. На него мне звонит продюсер из аппаратной для того, чтобы я слышал эфир и ведущего. Последние приготовления. «Ребят, добрый день», — приветствую я коллег, — «у нас тут немножко война, поэтому меня водитель включает. Как вам план?» Без лишних вопросов, но с заметным удивлением в голосе мне отвечают: «Да вроде всё в порядке». Ну тогда работаем!

12.05. Сразу после выпуска новостей заходим на территорию управления МЧС. Там стоят мирные жители, которых уже вывезли из-под обстрелов. «Три дня в подвале без еды и воды», — звучит в ответ на вопрос «как вы?» Только в окружении спасателей и тяжёлой техники эти люди впервые за долгое время чувствуют себя в безопасности. Относительной. Вдруг резкий свист, похожий на звук подлетающей мины. Я инстинктивно пригибаю голову, уже сажусь на колени. Оглядываюсь — все стоят как ни в чём не бывало и недоумевающе смотрят на меня… У ограды замечаю водителя злосчастного «Ланоса», который секунду назад открыл дверь в салон. Это её скрипа я так испугался. Ну всё, думаю, «тихо шифером шурша, крыша едет не спеша». Конечно, два дня подряд попадать под обстрелы — сначала в Макеевке, а потом на Чапаева, 4 — подобное просто так не проходит.

12.10. Стоило нам с Юрой отпрямиться, как на броне возвращается довольный оператор. «Ну ты вовремя», — машу я ему рукой. «Даня, там такое, мы сейчас ездили к дому, где вчера были под обстрелом. Это просто Сталинград!» Ну что же, надо посмотреть, оттуда же хорошо бы включиться. Место недалеко — связь должна быть.

12.15. Мы уже едем в пустом кузове бронемашины. Трясёт, держаться особо не за что. Я полулёжа занимаю место на каких-то бушлатах. В голову закрадывается сомнение: может, выхватить Стаса из дома, чтобы всё таки он, а не водитель включал меня на 13-часовой выпуск. Звоню — от рёва двигателя тяжёлой техники ничего не слышно. Пишу две смс: «Юра, выезжай за Стасом, и возвращайтесь к Чапаева, 4»; «Стас, собирайся! Ты мне нужен. Сейчас за тобой приедет Юра». Расчёт, в принципе, неплохой. По времени ребята должны приехать как раз минут за десять до включения, чтобы Стас выставил кадр, а Паша продолжил бы снимать эвакуацию населения.

12.30. Дом по адресу Чапаева, 4. Рядом недавно построенная кирпичная девятиэтажка и несколько невысоких зданий. Все они очень сильно повреждены: ни одного целого окна, в стенах большие дыры. На асфальте битое стекло, поломанные ветки деревьев, в земле отчётливо видны воронки — достаточно крупные, зияют близко друг к другу. Из подъездов выбираются на солнце шокированные местные жители. Они до сих пор не могут прийти в себя и представить, что теперь так выглядит их родной двор. Несколько дней они просидели в подвалах без еды и воды. Мужчины раздражённо курят. Женщины, прижимая детей к себе, плачут. Некоторые очень сильно, навзрыд. Замечаю одну из них — местная жительница в лёгкой одежде с накинутым на плечи розовым халатом. Её лицо искажено болью — иначе про жуткую гримасу скорби и не скажешь. Обращаю на неё внимание оператора: «братаныч, это план дня». Очень циничная, конечно, фраза, но такая у нас работа — только тогда зритель увидит весь неприглядный ужас войны. Вот ещё один кадр: на руках спасатели выносят из дома женщину в инвалидной коляске. Невозможно представить, как она провела последние несколько дней, настолько сложно ей было.

12.45. По-хорошему видео эвакуации уже давно надо было отправить в редакцию и самим выставляться на точку для прямого включения. «Дань, когда перегонитесь?» — явно нервничая, спрашивает у меня продюсер. «Прости, не успеем», — виновато отвечаю я. Ребята ещё только едут к нам. Звоню водителю: «Юра, поезжай по спецпротоколу». Тот коротко отвечает: «есть». Что такое езда по спецпротоколу? Такой термин мы придумали и ввели в оборот нашей съёмочной группы, кто-то это ещё называется «режим ополченочка». Ох, подобное возможно только в Донецке. В самом начале боевых действий ополченцы ездили на передовую на машинах с включённой «аварийкой». Кто-то решил, а остальные поддержали то, что мигающие оранжевые лампочки дают право игнорировать все возможные правила дорожного движения: проезд на красный свет, через двойную сплошную и т. п. Так бойцы ездили не для собственного развлечения — торопились на передовую. С нормализацией обстановки в городе, когда на улице в обычном режиме снова стали трудиться сотрудники ГАИ, всех нарушителей начали задерживать. И желающих так быстро ехать поубавилось. Но мы в надежде, что в случае встречи с автоинспекторами те войдут в положение журналистов, в крайних случаях позволяем себе такое: Юра смотрит только вперёд и налево, на перекрёстках за обзор с правой стороны отвечает Стас, который сидит на месте штурмана. Он же включает «аварийку» — и дончане по старой памяти стараются избегать встречи с несущейся на бешеной скорости машиной.

12.55. Ребята успевают в последний момент. Заведенная тяжёлая техника гремит, практически все люди, которых надо эвакуировать, уже в кабине. Я подхожу к механикам: «братцы, поезжайте чуть попозже, у нас через пять минут эфир». «Мы бы рады», — отвечают спасатели, «но как команда будет — сразу газу». «Дань, когда мы вас увидим в аппаратной?» — уже сильно переживая, спрашивает меня продюсер. «Вот уже запустили „Дежеро“, выходим на мощность», — отвечаю. Думаю, если сейчас прям перед выпуском техника уедет, и мы останемся в пустом дворе — это будет полный провал. Главное, чтобы ещё наша техника не подвела! К счастью, перегоняющее устройство отрабатывает на сто процентов. Казалось бы, в Донецке и так зачастую непросто отправить видео — всё таки зона боевых действий. Так ещё и мы достаточно далеко от центра.

13.00. Весь абсурд моей просьбы привезти к Чапаева, 4 Стаса заключается в том, что выводит в прямой эфир меня Паша. На месте становится понятно, что во время включения нужно ходить, показывать разрушения. А Стас со своими костылями в это время стоит у машины и наблюдает со стороны. Впрочем, зрелище должно было ему понравиться. Отличный прямой эфир: всё происходит в кадре, говорю практически без запинок. Единственное, продюсер не уточнила заранее, а я сам не напомнил о том, что включаемся мы из Донецка. Поэтому когда ведущий произносит «на месте обстрела в Макеевке находится наш специальный корреспондент Даниил Левин», я поправлябю его и говорю, что мы в Донецке. Выглядело совершенно некрасиво, даже, может, со стороны немного грубовато. Зрители, наверное, подумали: что они там, между собой договориться не могут? Ну это ещё ладно, спустя пару дней во время очередного включения было слышно разрывы снарядов где-то на окраине как раз в тот момент, когда ведущая в эфире передавала мне слово. Но я экспромтом сформулировал мысль настолько коряво — получилось что-то вроде: «пока вы там в студии сидите, у нас тут реальные обстрелы». Жуть, но, как говорится, война всё спишет!

13.10. «Парни, простите меня, пожалуйста! Я реально тупанул со всеми этими перемещениями», — начинаю я разговор после того, как все садятся в машину, — «следующее включение через час. Здесь выходить в эфир небезопасно, вдруг ещё раз накроют район, поэтому поехали в центр, заодно хоть перекусим». В этот момент звонит телефон. «Дань, все задаются вопросом: это правда сейчас был прямой эфир? Или псевдо?» — интересуется оператор «Первого канала». Удивление коллег вполне объяснимо. В принципе, выходом в прямой эфир даже из донецкого аэропорта уже давно никого не удивишь. Но чтобы на месте сильных обстрелов, когда оттуда идёт эвакуация населения — это правда очень сильно.

13.30. В кафе «Легенда», где собираются все журналисты, столики традиционно заняты репортёрами. Всевозможные провода, будто минные растяжки, натянуты между столами. Через них приходится аккуратно перешагивать. Разгар рабочего дня — журналисты отправляют материалы в редакцию. Сквозь дым сигарет столики с края у стен видно с трудом. Гам, шум, обсуждение последних новостей, поиск новых адресов обстрелов. Мы садимся, заказываем по порции салата, потому что быстро готовится, и супа, чтобы согреться.

14.15. А я и не предполагал, что на канале столько программ, в которых зрителям периодически рассказывают о происходящем в Донбассе. Слишком уж напряжённая в регионе обстановка — аудитория следит за развитием событий. С минуты на минуту начнётся прямое включения для дневного ток-шоу. «Дежеро» включен, сигнал отличный, связь с аппаратной налажена. Стою слушаю препирательства оппонентов в студии. Через некоторое время понимаю, что в наушнике подозрительная тишина. Я с тревогой интересуюсь у коллег в аппаратной: «ребят, почему-то у меня пропал звук». Раз спрашиваю, два. Потом начинаю руками махать, показывать пальцем на ухо. Никакой реакции. Смотрю на часы и прикидываю, что, наверное, я уже в эфире. Думаю, лучше уж буду стоять ровно, чтобы не опозориться при всех. В итоге так и оказалось. Вывели меня на плазму в студии, а я стою и молчу — спасибо, анекдоты похабные Стасу с Юрой не рассказываю. В итоге соединяют нас ещё раз, и со второй попытки нам удаётся успешно включиться.

14.30. «Дань, хотим тебя на 15 тоже включить. Сможешь?», — спрашивает продюсер. «Мы-то, конечно, сможем», — отвечаю я, — «но это тогда опять из центра города. Предлагаю другой вариант: мы сейчас соскакиваем с пятнадцатичасового, но зато в 16 включаемся с места какого-нибудь нового обстрела. Заодно что-нибудь хоть для сюжета на вечер подснимем, иначе показывать вообще нечего». Так и решаем сделать. Отправляемся в один из наиболее отдалённых от передовой районов, который считается наиболее безопасным. Видимо,.. считался — до сегодняшнего дня.

15.15. Снаряд попал в склад, расположенный рядом с дорогой. В этот момент по улице проезжала машина скорой помощи. Несмотря на обстрелы, на протяжении всей войны врачи храбро отправляются на выезды. Вот и сейчас медики везли пациента в больницу. Осколки попали в служебную машину, в результате несколько человек ранены.

15.50. Здание, где был взрыв, сильно разрушено: крыша пробита, в стене большая дыра, внутри разгребают завалы рабочие. На этом фоне мы выбираем точку для лайф-позиции. Рядом стоят сотрудники пресс-службы министерства обороны ДНР.

— Смотри, видишь осколок какой, вот это подтверждает, что снаряд был 152-го калибра. А такое вооружение давно должно быть отведено от передовой. Держи, покажешь в эфире зрителям.

— Спасибо большое, но я за все командировки ни разу не трогал ни оружие, ни осколки. Стараюсь этого не делать — мы же всё таки журналисты.

Потом задумываюсь на несколько секунд. Ну если это оправданно, то, наверное, правда ничего страшного не будет — действительно любопытный эпизод. «Наверное, именно сейчас отличный момент, чтобы сделать это впервые», — кричу работнику пресс-службы.

16.00. Аккуратно кладу осколок на ладонь и прямое включение начинаю с его показа зрителям. Уже потом продюсер попросит меня заранее предупреждать о таких задумках, чтобы режиссёр показывал меня во весь кадр. В «окне», когда корреспондент стоит сбоку, было не очень хорошо видно. «Война всё спишет», — с иронией отвечаю я уставшим голосом. «Спасибо большое за работу сегодняшнюю… ждём сюжет на вечер!» Благодарить человека за то, что он просто выполняет свою работу, наверное, не обязательно. Есть даже один итальянский футболист, который принципиально не празднует забитые голы. «Почтальон же не прыгает от счастья, когда доставляет посылку», — говорит нападающий Марио Балотелли. Но без сомнений, любому из нас крайне приятно услышать простое и приятное слово спасибо.

17.30. К счастью, сюжет для вечернего выпуска новостей можно писать дома. После шести прямых включений, честно говоря, очень приятно растянуться на диване и набивать текст лёжа. Редактор его читает, мы записываем наговор, отправляем… Кажется, что теперь-то можно хоть чуть-чуть расслабиться и готовиться к ужину.

19.30. Звонит телефон. Коллеги предупреждают, что через час пресс-конференция представителей миссии ОБСЕ. Сразу же ещё один звонок. Слышу голос продюсера программы, которая выходит поздно вечером. Просят сделать сюжет. Но чтобы видео было новое, которое днём не показывали. Предлагают снять то место, где теперь временно живут вынужденные переселенцы из тех районов, откуда сегодня эвакуировали людей спасатели. «А как же пресуха?» — спрашиваю я. «Может, коллег попросите снять?» — в редакции знают о «донецком братстве» (что это такое — расскажу в следующей главе)

20.30. После звонка Юлиане из пресс-службы МЧС нам удаётся узнать, что жителям разбитых домов предоставили здание общежития для студентов медицинского университета. Проходим в одну из комнат. Её заняла семья Мациевских. Маленькое помещение с розовыми стенами. В углу большой плазменный телевизор — явно его в общежитии не было. «Только телек и вынесли из ценного, когда сказали эвакуироваться», — говорит глава семьи. Он переехал сюда с женой и двумя детьми. Старший сын — ровесник моего брата, даже причёска такая же. Интересно, как бы мой тринадцатилетний Максим перенёс такое испытание, которое выпало на долю его сверстника? Страшно представить, даже не хочу думать об этом. С собой Мациевские взяли кошку. Дома пришлось оставить морскую свинку. Младшая дочь Маша со слезами на глазах рассказывает нам об этом. Семья оказывается настолько общительной, что мы решаем с каждым героем снять какой-нибудь эпизод, который мог бы потом стать началом сюжета:

1) Маша играет с кошкой. Под такую картинку прекрасно бы лёг, например, такой текст: «маленькая Маша со своей кошкой осваиваются на новом месте. Теперь они могут играть и не бояться разрывающихся за окнами снарядов. В общежитие девочка со своей семьёй переехали… и дальше уже рассказывается вся история»;

2) Старший сын Женя собирает учебники в рюкзак. «Шестиклассник Женя готовится к первому учебному дню в новой школе. Учебники собраны, форма поглажена. Переехать его семье пришлось после того, как их квартира оказалась разрушенной после очередного обстрела…»

3) Мама раскладывает вещи по шкафам. «К постоянным переездам эта семья из Донецка уже привыкла. Лариса Мациевская разбирает вещи в комнате общежития…»

4) Вся семья смотрит телевизор, папа стоит к нему ближе всех. «Это первый вечер за долгое время, когда семья Мациевских может в безопасности любимые программы. А не прятаться в подвале от обстрелов…»

Как известно, главное в сюжете — зацепить в самом начале. В этом случае так должно произойти благодаря тому, что сразу вводится герой — и зритель сопереживает ему. После любого из вышеперечисленных «заходов» можно уже спокойно рассказывать, о том, что в начале боевых действий снаряд в квартире Мациевских разорвался в первый раз. Все, кроме главы семьи, переехали в Россию. Николай остался из-за работы, параллельно делал ремонт. Когда казалось, что обстановка в родном городе нормализовалась, близкие вернулись. Где теперь жить, и откуда во второй раз за несколько лет взять денег на мебель и материалы — неизвестно.

21.30 Кажется, что мы общались максимум минут десять. Выяснятся, что почти час. Садимся в машину, я максимально быстро пишу текст, отправляю его редактору. Всё в порядке, продюсер ещё просит записать начальный и заключительный стенд-апы на фоне общежития. Осматриваемся — вход в слегка обшарпанное здание едва освещает тусклый фонарь, очень темно. «Критично?» — спрашиваю я Стаса. «Да, здесь снять нельзя», — отвечает оператор. Решаем поехать ближе к центру и встать на фоне любого дома. Кто их отличит?

22.30 До эфира примерно час. Мы находим подходящую многоэтажку. Встаём с угла. Я повторяю текст стапа. Один в начале сюжета, другой в конце. Начинаем работать. Холод, голод, усталость — всё это накладывает свой отпечаток. Поэтому с первого дубля записать стенд-ап не получается. Приходится делать несколько попыток. Есть! Холодными руками я открываю планшет и теперь наговариваю текст сюжета.

22.40. Теперь конечный стап. Нужно торопиться. Во-первых, скоро эфир. Во-вторых, через двадцать минут начнётся комендантский час, когда на улице запрещено находиться. А Юре ещё нужно нас завезти, вернуться домой и поставить машину в гараж.

22.50. Заходим в подъезд нашего дома. Прямо на стуле рядом с консьержкой я через «Дежеро» начинаю отправлять два стенд-апа и наговор. Ура! И мы успели, и Юра должен вовремя доехать домой. Теперь можно выдохнуть спокойно.

23.30. Раздаётся звонок. В какой раз за день? Уверен, в сумме от редакции, коллег, донецких товарищей точно больше сотни. Мелодия, раздающаяся из динамика телефона, уже откровенно нервирует. Честно говоря, отвечать совсем не хочется. Однако это мои личные проблемы, я не хочу показывать усталость даже после действительно трудного дня.

— Алло, — невозмутимым произношу говорю я.

— Дань, бригада новая заступила, просит редактор тебя сделать сюжет на утро, чтобы с трёх ночи его показывать.

— Да, конечно, сделаем! Про что хоть рассказывать?

— Ну вы же снимали сейчас в общежитии?! Можно про переселенцев тогда. А пресуху Хуга записали коллеги?

— Наверное, сейчас узнаю.

— Ну и про это тогда тоже.

0.00. Спасибо, что в общежитии мы сняли так много эпизодов, с которых можно начать сюжет. Вот уже второй «заход» использую. Стаса отправляю спать — всё равно он мне сейчас ничем не сможет помочь.

1.30. Бужу оператора, когда нужно начитывать сюжет и отправлять наговор. Теперь абсолютно без сил можно и отдыхать ложиться. Засыпая, я уже знаю, что к девятичасовому выпуску нужно быть на лайф-позиции для прямого включение.

P. S. Примерно так выглядел стандартный распорядок обычного рабочего дня… даже скорее рабочих суток в начале февраля 17-го года. В таком напряженном графике мы провели ровно две недели. Да, это было чрезвычайно тяжело. В горячей точке трудно не только физически, но и психологически. Однако это, как бы пафосно ни звучало, наша работа. К тому же, любимое занятие! И мы искренне наслаждались таким количеством съёмок, прямых включений и репортажей.

Донецкое братство

Есть в Донецке кафе «Легенда», которое стало ньюс-румом для репортёров. Это место встречи всех сотрудников СМИ. В выходные здесь, как и положено, едят, выпивают — в общем, культурно отдыхают.

В рабочее время отсюда, например, формируются колонны из машин с журналистами для отправления на съёмки. В дни, когда обстановка в городе особенно напряжённая, здесь же устраивает свои брифинги Эдуард Басурин.

Существует легенда, что такой значимый статус появился у заведения в самом начале военного конфликта. Якобы, в какой-то момент ни в одном кафе не работал Wi-Fi — и только здесь репортёры могли отправлять свои материалы в редакцию с хорошей скоростью.

Правда это или нет, но сути в любом случае не меняет. Если нужно найти кого-нибудь из журналистов, скорее всего, он на (диалектная особенность использования предлогов жителями Донбасса) «Легенде».

Расположено заведение в самом центре города в нескольких десятках метров от главной площади Ленина на первом этаже жилого дома. На улице небольшая летняя веранда. При входе выбираешь столик в одном из двух залов: справа с виду чуть более официальное помещение, которое репортёры обычно выбирают для деловых и спокойных разговоров за чашкой кофе.

Слева пространство побольше с простыми деревянными столами и стульями. В каждом углу лежит оборудование: штативы, камеры, бронежилеты. От роутера тянутся провода с Интернетом к ноутбукам журналистов; некоторые, используя Wi-Fi, работают с телефонов и планшетов.

Точно такой же я увидел «Легенду» в феврале 2015-го, когда впервые приехал в Донецк — не тот, который застал год назад во время своей ещё довоенной командировки, а нынешний, охваченный боевыми действиями.

Кафе, куда нас привёз водитель, мне совершенно не понравилось. Еда не самая вкусная, интерьер достаточно аскетичный; и, уж простите за интимные подробности, туалетная комната настолько маленькая, что в её дверной проём можно пройти только боком.

В довершении всего в первый рабочий день то ли я затормозил, то ли Стас долго обедал (а скорее всего, всё сразу), и перед прямым включением встали на лайф-позицию рядом с кафе у дороги мы очень поздно. В самом начале эфира по мне со страшным грохотом чуть не проехал трамвай. С того момента ходить сюда мы зареклись.

Единственное, что спасает заведение — летняя веранда, уж очень она хороша. Хотя, наверное, слово веранда слишком громкое. Несколько столов со стульями на улице под крышей. Но чрезвычайно атмосферно, ведь сидишь в самом центре города. В августе того же года во время второй нашей командировки нам понравился этот приятный бонус.

Но по-настоящему ощущаем значимость «Легенды» мы только в начале 2017-го — как раз во время очередного напряженного витка конфликта и тех самых серьёзных обстрелов, очевидцами и даже невольными участниками которых нам пришлось стать.

В Москве между съёмочными группами в большинстве случаев существует конкуренция. Каждый репортёр старается выведать самое интересное, снять эксклюзивные кадры, записать уникального очевидца. Зачастую в такие моменты репортёры если не стараются навредить коллегам, то уж точно помощи не окажут.

На войне в целом и в Донбассе в частности такого нет. Все рассказывают друг другу об интересных темах, вместе ездят на съёмки. А в особо напряжённые моменты видеозаписи, сделанные журналистами, становятся общими. Как это работает? Расскажу на конкретных примерах.

Февраль 2017-го. После обострения на передовой в день я обычно раз пять-шесть выхожу в эфир и делаю два разных сюжета на вечернике выпуски. Самостоятельно подготовить такое количество материалов просто невозможно. Ведь, получается, нужно и в центре города стоять на прямых включениях, потому что только здесь устойчивая надёжная связь.

И при этом ездить по местам обстрелов, по больницам, куда доставляют раненых, общаться с официальными лицами. Разумеется, выбирать приходится что-то одно. В таких случаях и приходит на помощь «Донецкое братство».

В один из таких напряженных дней приезжаю в кафе. У входа сидит один из корреспондентов. Спрашиваю у него:

— Ну что, братаныч, сняли что-нибудь?

— Да, ездили по адресу, где был обстрел.

— Скинь нам, пожалуйста!

— Конечно, сейчас.

Иду дальше через столы. Сидит репортёр другого федерального канала. Содержание диалога примерно такое же — и вот съёмки горняков в обстрелянной шахте уже у нас.

Окидываю взглядом всё помещение. В углу притаился независимый журналист Патрик Ланкастер — бывший оператор известного британского репортёра Грэма Филиппса

— Hello, Patrick!

— Hi! Да-да, я лэтал в Киивском районе на моём каптере. Do you wanna this video?

— Да, конечно, my friend.

Убедившись, что больше не у кого взять видео, я выхожу на улицу готовиться к прямому включению.

В какой-то момент федеральные журналисты даже создают специальный чат для обмена картинкой через мессенджер. И даже уже не спрашивают друг у друга, кому какое видео нужно. Просто отправляют ссылки с небольшим пояснениями к записям.

Иногда временными членами нашего негласного, но весьма влиятельного общества становятся и местные журналисты. Так, однажды утром во время просмотра новостей на телеканале «Юнион» я увидел кадры, сделанные в здании управления МЧС по Киевскому району — как раз туда привозят горожан во время эвакуации, а уже потом распределяют по временным жилищам.

У нас же толком и не было времени отработать внутри. А коллеги сняли очаровательного ребёнка, который в окружении спасателей рисует фломастером супергероя, плюс ещё какие-то синхроны. Пишу в социальных сетях знакомой ведущей «Юниона».

Захожу, что называется, сразу с козырей: «видел у вас только что картинку с очаровательным пацаном, которого вывезли из опасной зоны. Очень хочется её получить. Взамен предлагаю видео обстрелов в Макеевке; на Чапаева, 4, где все журналисты были, и кадры самой эвакуации из Киевского района. А то вы рассказываете обо всех этих событиях в эфире, а показать нечего.»

Понятное дело, думать долго над таким предложением коллегам не пришлось. Уже через несколько минут исходник сначала оказывается у меня, а потом сразу у всех остальных наших ребят. В тот момент у меня со Стасом были другие съёмки, и я даже подзабыл на время про видео с очаровательным мальчиком.

А потом один из коллег рассказывает, что родители юного героя — глухонемые, поэтому услышать свист летящих за окном мин они не могут. Ребёнок предупредил семью об опасности, и все вместе они благополучно спустились в подвал.

«Получается, супергерой, которого рисует школьник, — он сам. Я так и обыграл это в сюжете», — со светящимися от умиления глазами подводит итог товарищ. Иногда бывают ситуации, когда лучше не скажешь. В своём тексте мне остаётся только своровать использовать метафору коллеги.

Одни из нас

«В ту ночь, когда он умер, мир обеднел на десять миллионов прекрасных поступков», —

Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту».

Утром 25-го декабря 2016 года я просыпаюсь рано. На улице по-зимнему холодно. Даже на балкон нельзя выйти — сразу окна запотевают. Целый час лежу в кровати: просматриваю социальные сети; всевозможные сайты, приложения. Удивительно, как за это время я не натыкаюсь на главную новость того трагического дня. Её озвучивает мой оператор Стас, когда заходит ко мне в комнату: «борт Минобороны не выходит на связь».

После этой фразы, увы, уже многое становится ясно. В большой гостиной два дивана перед телевизором. Включив его, мы, как умалишённые, начинаем судорожно переключать каналы. Обложившись телефонами и планшетами, пытаемся узнать хоть какие-то подробности.

Везде одно и то же: самолёт вылетел из Чкаловского, приземлился на дозаправку в Сочи, затем отправился в Сирию, но в какой-то момент экипаж перестал выходить на связь. На борту находились сотрудники трёх съёмочных групп федеральных каналов: «Первого», «Звезды» и НТВ.

Стас берёт в руки телефон, набирает номер координации. Доброго утра в такой ситуации желать как минимум странно, поэтому мой друг задаёт очень короткий вопрос: «Кто?» «Лужецкий, Пестов, Толстов», — с тревогой отвечает сотрудница редакции на том конце провода. Для нас это звучит, как приговор.

С Михаилом Лужецким судьба свела нас на долгое время в одной программе. Миша — продюсер, но всегда хотел быть корреспондентом, работать в кадре. Такой шанс ему предоставился в самом начале боевых действий в Донбассе. Миша трудился достойно, храбро освещал самые страшные события. Все в редакции запомнили его сюжеты из осаждённого Славянска.

Уже потом, покинув постоянно обстреливаемый город, Миша с оператором должен был возвращаться домой. Продюсеры из редакции велели делать это как можно скорее по автомобильной трассе. Но ополченцы предупредили: дорога обстреливается. Мише пришлось идти на серьёзный конфликт — не выполнить указание сверху.

А по-русски говоря, послать продюсера куда подальше. События были такие, что поделать. Не со зла это — просто Миша отвечал не только за свою жизнь, но, как старший группы, и за безопасность оператора. Это волевое решение тогда спасло парням жизнь.

Как раз в тот момент, когда съёмочная группа должна была ехать по тому самому шоссе — трассу в очередной раз обстреляли из артиллерии. За минуту несколько машин мирных жителей превратились в груду металла.

Спустя несколько лет после того случая Миша — уже продюсер новостной программы. Вновь периодически пробует себя в качестве корреспондента. Но в командировки его отправляют нечасто. А ведь нашему товарищу так хочется куда-нибудь туда, где происходят самые масштабные события.

В предновогоднюю поездку в Сирию, кстати, изначально тоже должен был отправиться другой корреспондент. Выезд — незапланированный, поэтому репортёр честно сказал, что по семейным обстоятельствам не готов ехать и спросил, можно ли заменить его? Вот в координации и решили отправить того, кто всегда рвался в бой, — Мишу.

С Олегом Пестовым и Женей Толстовым я за всё время работы на канале ездил на съёмки лишь несколько раз. Олег — огромного роста мужик. Надёжный, стойкий, спокойный никогда ни на что не жалующийся. Побывал во многих горячих точках. Некоторые случаи из его многолетней карьеры стали на канале легендарными. Вот и в Сирию перед Новым годом Олег согласился ехать без каких-либо сомнений.

Его ассистент Евгений Толстов был очень кротким; даже несколько, может, закрытым, но при этом бесконечно добрым человеком. Такой медвежонок с большими наушниками. Уже потом я узнаю, что он был талантливым музыкантом, фотографом. А так в круговерти съёмок даже и нет времени поподробнее расспросить об интересах напарника.

В очередном выпуске новостей свежая информация: на борту также могла находиться руководитель благотворительного фонда Елизавета Глинка, известная больше как доктор Лиза. К тому моменту уже становится известно, что лайнер упал в море, обнаружены первые обломки. А пресс-служба «Первого канала» подтверждает гибель своей съёмочной группы.

Невеста корреспондента Дмитрия Рункова — тоже репортёр, на тот момент моя коллега. Зная об этом, один из сотрудников «Первого» обращается с просьбой подсказать её номер телефона — руководство канала собирает данные близких. Я прошу, чтобы девушке пока не звонили. По воскресеньям она любит подольше поспать — в тот момент мне кажется, что узнать шокирующее известие после того, как тебя неожиданно разбудили, будет ещё хуже.

Тогда я ещё не знаю, что всю ночь коллега дежурила — и сообщения о том, что связь с бортом минобороны пропала, она увидела вообще одной из первых…

Так получается, что гибель своих сотрудников руководство НТВ подтверждает как раз во время утреннего выпуска новостей. Ведущий Миша Чебоненко, с трудом сдерживая эмоции, озвучивает это. Наверное, никогда ему не было так сложно читать с суфлёра. На экране сзади сразу же появляются три фотографии — Олега, Миши и Жени — в серых оттенках.

Вот уже несколько часов, как мы с оператором сидим перед телевизором в состоянии шока и ступора. Рывком я встаю с дивана и говорю: «Стас, больше так не может продолжаться, поехали постараемся сделать что-нибудь полезное, заодно хоть немного отвлечемся». Сразу звоню в редакцию: «вероятно, вам сейчас лишние руки не помешают. Можете на нас рассчитывать!» «Постарайтесь набрать каких-нибудь синхронов от тех, кто знал парней или доктора Лизу», — слышу я в ответ.

Доктор Лиза сделала для Донбасса очень много, вывезла из-под обстрелов на лечение 495 тяжелобольных детей. Практически все журналисты, которые были на борту, хоть раз да бывали в зоне боевых действий на Востоке Украины. На комментариях тех, кто мог когда-нибудь пересекаться с погибшими, мы и решаем сконцентрироваться.

Когда появляется официальное подтверждение того, что доктор Лиза тоже в списке погибших, я набираю номер её главной помощницы в Донбассе. Но женщина настолько расстроена, разбита случившимся, что просит нас не беспокоить её: «я до последнего буду надеяться, что Елизаветы Петровны не было на том борту». Высказав соболезнования и извинившись, я вешаю трубку.

Нужно искать того, кто ещё мог быть знаком с доктором Лизой. Несколько десятков звонков сотрудникам министерства здравоохранения ДНР — всё безрезультатно.

Только на следующий день я вспомню, что у меня есть личный номер руководителя ведомства — несколько раз он становился героем наших сюжетов ещё в бытность главой травматологического центра. Но в тот день действовать с холодным расчётом и продумывать все варианты было крайне сложно.

Телефон председателя народного совета ДНР Дениса Пушилина, как и номер его пресс-секретаря, не отвечает. Лидер республики Захарченко публикует соболезнования только в письменном виде. При этом, я надеюсь, нет — даже уверен в том, что Пушилин, который после многочисленных совместных съёмок относится ко мне и Стасу добродушно, всё таки даст комментарий о гибели доктора Лизы.

Именно поэтому во время общения с официальным представителем министерства республиканского министерства обороны Эдуардом Басуриным я спрашиваю его только о погибших журналистах. «Все репортёры, которые приезжают сюда, уже вызывают уважение и могут считаться настоящими мужчинами», — этим всё сказано.

И я даже не придаю значение другой его фразе, брошенной между делом, — о том, что Эдуард Александрович лично был знаком с доктором Лизой. Конечно, надо было вне зависимости от наличия других спикеров спросить его о руководителе благотворительного фонда.

Через несколько часов продюсер редакции поинтересуется: «а про доктора Лизу Басурин случайно ничего не говорил?» Мне останется только смущённо промолчать. К тому моменту я уже узнаю, что Пушилин за пределами ДНР. Можно ли списать такой откровенный промах на тяжёлое психологическое состояние? Не знаю, наверное, всё таки нет, это была моя репортёрская ошибка.

Впрочем, в тот день я ещё реабилитируюсь в своих глазах. После общения с Басуриным раздаётся звонок:

— Алло, это вас представительница общественной организации беспокоит. Мы планируем митинг в память о погибших на борту Ту-154. Можете, пожалуйста, выступить от лица журналистов?

— Теоретически, наверное, могу, но, сами понимаете, у нас много работы в такой день.

— Я вас очень прошу, мне уже столько ваших коллег отказали.

— Хорошо, я постараюсь.

Затем мне сообщают время и место траурной манифестации. И в этот момент меня осеняет.

— Скажите, а те люди, которым помогала доктор Лиза, будут выступать на митинге?

— Да, приглашена женщина, внучку которой успешно прооперировали, благодаря доктору Лизе.

— А дайте нам её контакты, пожалуйста!

— Конечно, сейчас отправлю смс-кой.

Как вы можете предположить, в тот день людей, которым помогла доктор Лиза, ищут в Донецке все журналисты.

Набрав номер, я слышу приятный голос. Женщина явно переживает новость о гибели Елизаветы Глинки, как свою личную трагедию. И она, разумеется, соглашается помочь нам с репортажем о таком человеке.

В квартире двухлетней Маши и её родителей мы оказываемся уже через полчаса. Девочке доктор Лиза помогла сделать операцию на глаз. Поэтому малышка забавно щурится от яркого накамерного света. Стас максимально убавляет мощность лампы, но Маша всё равно мило прикрывает ангельское личико руками.

Разумеется, просто сидеть на диване и общаться — этого для качественного эпизода сюжета недостаточно. Спрашиваю у мамы:

— Чем вы занимались до нашего приезда?

— Ёлку украшали, — отвечает женщина с улыбкой.

— Ну так продолжайте и не обращайте на нас внимания, — прошу я.

Вот только маленькая Маша уже не хочет вешать шарики, а, наоборот, начинает их снимать. Впрочем, потом, кажется, мне удастся обыграть этот момент в тексте репортажа.

Так он начинался: «снимать шарики с ёлки — непростое дело. И, пожалуй, несколько нелогичное — накануне-то Нового года. Но двухлетнюю Машу это нисколько не смущает. Она смотрит на мир по-своему, широко раскрытыми глазами. И делает это во многом благодаря Елизавете Глинки. Когда малышке кот оцарапал лицо, девочка ничего не видела одним глазом. Все расходы по лечению ребёнка в Москве взял на себя благотворительный фонд доктора Лизы…»

Когда мы поблагодарили семью за съёмки и вышли на улицу, раздаётся звонок от одного из коллег.

— Дань, вы нашли кого-нибудь из тех, кому доктор Лиза помогала?

— Да, только что отсняли девочку.

— Сможете нам перегнать?

— Конечно!

После этого мы несколько минут пытаемся найти решение, как и видео коллегам передать, и самим на митинг по погибшим успеть. К тому же, есть техническая сложность — просто отдать нашу флешку нельзя из-за отсутствия картридера.

В итоге нам остаётся поступить так, как может произойти только в Донецке. Мы с водителем Юрой завозим Стаса в квартиру, чтобы он начал заливать видеозапись на файлообменник, а меня потом шофёр отвозит к месту митинга.

Туда же приезжают коллеги. И они уже мероприятие снимают не только для себя, но и для нас. «Донецкое братство» в действии! Позже многие товарищи спросят меня, откуда же мы достали контакты героев. Я задаю встречный вопрос:

— Вас на митинге выступить приглашали?

— Приглашали.

— Вы отказались?

— Отказались!

— А я решил помочь.

Мероприятие проходит без лишнего пафоса. Несколько сотен горожан вспоминают тех, кто находился на борту. Я тоже произношу несколько фраз. Рассказываю, что у сына оператора НТВ Олега Пестова сегодня день рождения. А корреспонденту «Первого» Дмитрию Рункову через несколько дней исполнилось бы тридцать.

Делюсь я и своими мыслями о том, что на месте коллег мог быть любой из нас. Любой, кто хоть раз отправлялся в горячую точку. Любой, кто вообще хоть раз ступал на трап самолёта.

Со Стасом осенью 2016 года тоже должны были отправиться в Сирию. Раз командировка перенеслась, два, три — а потом её отменили. Могли и мы быть на том борту. Кто угодно!

Но оказались девять журналистов, музыканты из ансамбля Александрова, его руководитель Валерий Халилов, другие военнослужащие, пилоты и Елизавета Глинка, которая совершила столько добрых поступков, сколько тысячам, десяткам тысяч людей не сделать за несколько жизней.

Всех их, чего уж там греха таить, мы помянем вечером по окончании рабочего дня в том самом кафе «Легенда», где многие из погибших коллег бывали.

Такой страшной авиакатастрофой завершается предпоследняя в 2016-м году неделя, которая началась с убийства российского посла в Турции, продолжилась терактом на ярмарке в Берлине, а параллельно этим шокирующим событиям всё больше увеличивалось количество людей, смертельно отравившихся настойкой боярышника.

P. S. В тот же день мы со Стасом решаем по возвращении из командировки съездить на кладбище к парням. Слово перед самими собой сдерживаем. Миша Лужецкий, который часто по долгу службы взаимодействовал с представителями Минобороны, похоронен на воинском мемориальном под Мытищами. Целый участок там для тех, кто находился на борту разбившегося самолёта. Очень почётно — Мише бы точно было по душе!

А Олег Пестов с Женей Толстовым покоятся вместе на главной аллее Химкинского кладбища — оба жили неподалёку. Так получилось, что мы не предусмотрели важный момент и к могиле подходим с десятью гвоздиками в руках. Стас со словами «прости, Женя, Пест был старшим в группе» кладёт шесть цветов к кресту Олега и на два меньше к Жениному.

Мирный Донецк

Прыжок. Уходишь с головой под воду. Брызги во все стороны. Как же хорошо после изматывающего занятия в тренажёрном зале окунуться в бассейн. В фитнес-центре, куда мы ходим, аж четыре широких дорожки — каждая по 25 метров.