Бесплатный фрагмент - Домик для человека

Домик для человека
Сборник

Этиловый захват

Шум на ресепшене никогда не обещал хорошего. Не в смену Паши. Ни в этой, ни в любой другой лаборатории, где он работал. Да и поводов для радости в таких профилях было немного — счастливые люди, что избежали страшного слова «рак», предпочитали радоваться где угодно, только не здесь.

Он очень не хотел идти на шум. Спрятался бы в кабинете, выключил свет и упёрся в микроскоп, но не мог. Ведь там сидели девчата. Уж лучше его, чем их. Ему-то не в первый раз, даже не в десятый. Крики, обиды, жалобы. Почему на собеседовании об этом не предупреждали? Он бы отнёсся к выбору места работы иначе, если вместе с цифрами зарплаты говорили частоту возможных конфликтов в неделю.

Уже заметив скандалиста, Паша задумался, зачем тут вообще существовал ресепшен? Он бы и сам мог принимать материал и отдавать результаты, да и другие врачи с этой задачей справились бы не хуже. Хотя сейчас то казалось вопросом дальним, с которым можно разобраться позже.

Как быть? Даже перепрыгнув через десяток похожих случаев, Паша не приобрёл черт магазинной хабалки. Откуда только они брали те изящные жаргонные слова, которыми закидывали вставших на пути их авторитета людей? Где проходили обучение? Почему родители на отвели его на этот факультатив в третьем классе или в другой подходивший год?

Женщина с громким голосом и массивной комплекцией выглядела как раз выпускницей факультатива. Именно так, по мнению Паши, и стоило изображать хабалку в толковом словаре. За исключением одного продавца в магазине Дикси, все они были крупными, цветасто одетыми в самую неженственную одежду, с неприглядно уложенными волосами.

С мужчинами-хабалками дела обстояли проще. Редкий встретившийся ему мужчина, в целом, выглядел ухоженно, а те, что устраивали скандалы, выглядели просто умалишёнными или малоумными. Оно и понятно, умному человеку с настоящим образованием и в голову не придёт скандалить в подобном месте. Но кому вообще нужно это настоящее образование с его далеко идущими последствиями?

Успев подумать обо всём, точно ему оставалось три шага до исхода, а не до встречи с неприятным человеком, Паша вернулся в мир, где царило беспокойство.

— Вы смотрели анализы Александру Винокурову?! — перекинулась громкоголосая дама на подошедшего, освободив от необходимости придумывать вступление. Очень удачно её тон пробудил желание защищаться и орать в ответ, хотя и с подачи ближнего это у Паши получалось хуже среднего.

— Вы убили Кеннеди? — ударил встречно, чем отключил на секунду и хабалку, и даже администраторов. Чудо, а не ответ. И в какой только части мозга он прятался все эти годы? — Мы здесь не анализы, а препараты смотрим. И я не могу вам сказать, если вы не Александр Винокуров или у вас нет необходимых документов.

— В смысле? — спавшая уверенность начала возвращаться к хабалке, округлость глаз уменьшилась.

— В самом прямом. Законы в нашей стране ещё работают, особенно направленные против ребят в пижамах и белых халатах.

— Что? Вы вообще о чём?

Молодой мужчина с уставшими глазами изо всех сил путал женщину с горевшими глазами. Паша избрал способ, который показался ему лучшей альтернативой двустороннему собачьему лаю. Старая-добрая болтовня. С каждым словом, особенно сложным и незнакомым малообразованному человеку, уверенность того таяла. И громкость голоса спадала.

Невольно Паша вспомнил фразу, услышанную на пьянке с хирургами: «чем меньше мозг, тем громче глотка». От такой мысли ощущение мерзости чуть отступило. Это помогло посмотреть на хабалку свысока не только потому, что он был почти на две головы выше неё, но и из-за умения держать разумную громкость глотки в подобных ситуациях.

— О врачебной тайне. Вы же не хотите, чтобы врачи, любые, каждый, у кого вы побывали, имел возможность свободно рассказывать о ваших болезнях и при том ещё и персональные данные называть. Или хотите?

— Нет.

— Вот именно. И Александр Винокуров тоже не хочет. Понимаем мы это, потому что ни я, ни мои коллеги не получали от него согласия, — растягивая слова и жестикулируя, Паша пытался загипнотизировать даму и превратить её в дружелюбного человека.

Он уже вспомнил, что сам смотрел стёкла, о которых они сейчас говорили, и подозревал, что зреет нечто неприятное.

— Так он умер!

— Мне жаль, но это всё равно не даёт права обсуждать его результаты.

Паша ощутил тот самый комок, на который часто жаловались курильщики, опасаясь рака горла и щитовидной железы. Но он знал, что дело в нервах. И колотившееся сердце лишь подтверждало гипотезу.

— Конечно, нет. У вас вообще нет права стоять тут и умничать. Это всё ваша вина! Вы или кто-то другой работать не умеете! Это ваша ошибка! Если бы увидели опухоль, то доктор начал бы лечение и Саша не умер! Доктор сказал, что его можно было спасти!

Каждого из них в студенческие годы учили пониманию субъективности всего и вся в медицине. Ещё учили, что звать коллегу дебилом, даже если он дебил, при пациенте не стоило. Особенно, когда не хочешь, чтобы за твою ошибку с тобой обошлись так же в будущем. Но кто эти правила соблюдал? Возможно, даже не единицы. Никто не хотел верить в свою субъективность. В неправоту. И тот врач, очевидно, считал себя очередным богом от медицины, который имел право бросать на алтарь имени себя сколь угодное количество мелких жертв, что пылились в лабораториях и на кафедрах.

Стоило бы ткнуть хабалку лицом в гранитный стол, где выбито «с чего вы вообще решили, что он прав, а не просто прикрывает свою задницу?» Но Паша растерялся. Поверил и проникся своей виной. И начал таять.

— Вы неучи! Как вас вообще допустили сюда работать?! Вы коновалы!

— А вы думаете, возможно не совершать ошибок в наших условиях? Вы хоть знаете, в каких условиях нам приходится работать? И вы вообще не знаете значения слова «коновал», если пытаетесь ругать меня им, — оправдания стоили дёшево, и их никогда не хватало для прощения, но Паша решил разыграть карту, которой мог отбиться даже в самом гнилом случае. А всё перед стало подготовкой.

— В каких вы условиях работаете, молодой человек? — растянула хабалка, точно собеседник утомил её многочасовым рассказом и никак не хотел затыкаться.

— В изопропиловых, — отрезал Паша, чем вновь перегрузил голову женщины. — Мы бы с удовольствием с этиловым спиртом работали, да только бумажек нужно просто дохрена. Дохренища даже. И все его плюсы того не стоят, не перебивают минусы. А плюс его основной как раз в точности. Дело даже не человеческой ошибке, а в бюрократии, представляете!

— Что вы вообще несёте? — не успокаивалась и продолжала сыпать вопросами голодная до справедливости дама.

— Точно. Не всем это дано понять. В общем, есть оборудование хорошее, а есть плохое. Почти все в нашей стране работают на плохом, потому что так меньше мороки. Но есть минус — ошибок больше.

Женщину пару раз ударило током, что внешне проявилось мимическими изменениями.

— Да вы охренели? — смогла только выдавить она. И вдохнула так сильно, что стала ещё немногим больше.

— Не. Не думаю…

— Да я жалобу напишу!

— Ну и пишите. Только это ничего не изменит. Никто не поменяет фиксатор. Даже не представляю, кому вам стоит пожаловаться, чтобы хоть что-то изменить.

Администраторы, вынужденные наблюдать сцену, признаков жизни не подавали, пока одна девушка не попросила Пашу отойти в сторону. Чуть поодаль от театралов замерла пара человек, у которых нашлись вопросы, но не нашлось сил перелезть через конфликт.

— Да мы уже закончили. Без документов мы всё равно ничего не можем.

Паша, взявший удар на себя и вздорно проигравший, точно забыл о хабалке — развернулся и ушёл. Он захотел спрятаться в кабинете, а ещё лучше — съёжиться на диване, скрывшись от мира за наушниками. Но мог только отвлечься на работу.

Не наделать бы ошибок, думал он, чувствуя неуверенность и кислый привкус в пересохшем рту. Не совсем понимал, что пугало его больше: нависшая над головой громкая жалоба или риск реальной ошибки. Риск, что он действительно виноват. Не спирт, не врач, который не смог вылечить и скинул всё на гистологию, а он, своими глазами увидевший неверно и руками написавший неправильно.

Хотя стоила ли паника затрачиваемого времени? Не первая ведь уже.

Когда-то в институте дружелюбный преподаватель по хирургии сказал: «Смиритесь с тем, что у каждого будет своё кладбище». Паша наивно надеялся, что его это не зацепит, если он будет работать в лаборатории. Где он и где пациенты! Однако сурово ошибся. Потом смирился. Потом принял. И отныне казалось данностью оставаться причастным к такому ужасу. А если не принять, то и утонуть можно где-нибудь на дне бутылки.

Замерев перед мелочами на столе, Паша перезагружался. Требовалась хотя бы щепотка времени, чтобы вернуть глазам и извилинам необходимую остроту, иначе одной жалобой за день не ограничится.

Поработал. Когда пришло время собираться домой, он, вновь превратившийся из переполненного переживаниями человека во врача-гистолога, пребывал в хорошем настроении. Или очень близко к тому. Как гласила мудрость без авторства: профессионал делает хорошо даже в плохом настроении, а в хорошем — творит чудеса. Паша хотел верить, что уже стал профессионалом, несмотря на свои двадцать семь.

Бросив потёртый халат в шкаф, он превратился обратно в человека, только без набросившихся переживаний. Попрощался со всеми, кого застал по дороге. И с первым шагом вне здания вдохнул пыльный воздух. Хоть лаборатория стояла в отдельном от больницы корпусе среди деревьев, да и весь комплекс ютился вдали от дороги, воздух казался Паше захламлённым. И не только ему.

Дома ждала Женя. Несмотря на раннее время она выглядела уставшей, точно отработала двойную смену, и грустной, потому что после двойной смены люди не могли не выглядеть грустными. Лежала в кровати, пролистывая смешные видео в телефоне, но не смеясь. Вообще, это было плохим знаком, но Паша так и не развил в себе клиническое мышление, чтобы копнуть глубже. Да и стоило ли?

— На меня сегодня жалобу написали, — начал с улыбкой он, точно рассказывал анекдот, а не неприятную историю своего дня. — Точнее, угрожали. Но наверняка напишут.

— Тогда чего ты улыбаешься? Премию за такое не дают. Скорее, наоборот, — сухо, почти не своим голосом ответила Женя, лёжа на боку и лишь изредка поднимая глаза, чтобы бросить на Пашу взгляд.

— Явно не из-за жалобы. Просто рад тебя видеть. Сколько таких жалоб ещё будет, печали не хватит из-за каждой переживать, — он лукавил. Несильно, но всё же. Переживал, сохраняя силы скрывать это. Никто не хотел заводить личное кладбище. А Паша ещё и не хотел, чтобы Женя думала об этом вместе с ним.

— Всё тебе неймётся. Опять обозвал какого-нибудь придурком?

— Нет же. Да и когда я пациентов обзывал? Просто вредная тётка утверждала, что из-за моей ошибки её муж или брат умер.

— А ты уверен, что это не твоя ошибка? — начала сыпать вопросами Женя. Паша хотел бы, чтобы этот песок падал ему под ноги и помогал подниматься, но нет — крупинки уже присыпали по плечи и вот-вот собирались сдавить грудь. Совсем не то, в чём человек нуждался.

— Проще не думать, иначе черви съедят мозг, — почти так же сухо ответил он и ушёл из комнаты.

Сегодня его даже не мучала совесть, когда он уселся за компьютер. Серьёзные люди не играли в компьютерные игры, но серьёзные уставшие — вполне. И Паша отвлёкся. Яркие краски перехватили внимание; сначала съели переживание из-за возможной ошибки в работе, раздутое вновь Женей, а потом — переживание из-за плохого настроения её. Та всё ещё не подавала признаков взаимодействия. Паша отгородился наушниками и очень хотел бы, чтобы она их сняла, но нет, не сложилось. Мужчине непотребно клянчить внимание и нежность, но он хотел бы их получить.

Удовольствие выветрилось быстрее обычного. Тогда Паша решил попытать удачу в беседе ещё раз. Оставил мир с яркой и сильной версией себя и ушёл к Жене. Та повернулась спиной ко всякому, кто осмелился бы войти, и продолжала листать новости в телефоне. Чем не вечерний досуг?

Пару секунд Паша наблюдал, окаменел рядом с кроватью, разглядывал, точно едва познакомился с ней, точно ещё не привык к длинным ногам, острым локтям и смешным ушкам, которые она постоянно прятала под волосами. Высокая и дерзкая. Он считал её амазонкой, не представляя, как те выглядели на самом деле, но если были смуглыми, то Женю безусловно стоило считать потомком их. Хорошо, что меча нет, думал иногда Паша в минуты, когда подруга злилась, точно пырнула бы.

— Эй, малышка, — так назвать её могли немногие, только те, кто оказывался выше, и кому она позволяла, амазонка же, — как твой день прошёл?

Скорость прокрутки телефона упала, но Женя ответила не сразу:

— Плохо. Ужасно. Лучше бы его не было.

— Чего так?

— Меня с роли сняли, — выключила телефон. Голос её, Паша точно почувствовал, сорвался на одном слоге, но она быстро вернула ему стройность.

Не хотела чувствовать себя уязвимой? Или вообще не верила, что может быть уязвимой?

— Ого. Расскажешь?

— Да нечего рассказывать. Просто дебилы кругом, — Женя повернулась к Паше. Её всегда боевые глаза не утратили пламени и сейчас, разве что к нему примешалась печаль. — Снимаются в исторической картине, но не понимают разницы между четырнадцатым и восемнадцатым веком. Ладно, актёры, но режиссёр! По-моему, он сценарий только по ходу съёмки читал. И в школе историю не учил!

— Гибель корабля была неминуема, но ты совершила решающий залп. Или не так? — чуть раскачивая головой, пошутил Паша в надежде отвлечь от вскрывшихся неприятных мыслей.

— Если бы знала, ничего бы не сказала ему. Или сказала. Баба обидчивая, а не мужик. Он этих додиков снять должен был, а так сериал нелогичным получится и мне работы нет.

Даже врезалось в уши, как осторожно Женя обошлась с новыми недрузьями, точно надеялась, вдруг её могут восстановить в роли, не исключала, что некто подслушивает за ней прямо сейчас.

Паша лёг рядом, потянул её к себе. Она секунду неподвижно сопротивлялась, потом сдалась и съёжилась под притянувшей рукой. Почти рыцарь.

Приложение подсказало модный фильм, на который стоило отвлечься после тяжёлого рабочего дня, неприятного, состоявшего из встреч с ужасными людьми. На экране запрыгали картинки в приглядных тонах.

Не так уж и плох, подумал Паша, насколько фильм о воспоминаниях робота может быть неплох. В разгар истории завибрировал телефон. На дереве подлокотника противная вибрация усилилась. Паша с удовольствием проигнорировал бы звонок, но звонил отец. С учётом редкого их контакта, это могло намекать на важный разговор; никогда он не напоминал о себе просто так. Несерьёзно серьёзным людям заниматься мелочами вроде вечернего созвона без причины, просто потому что соскучился.

У отца не было на это времени. И вряд ли когда-нибудь появится. Всё строго по плану, всё строго по делу. Ещё со школьных времён у Паши появилась возможность убедиться в этом, когда, задумав вздремнуть днём, отец выключал звук телефона, дверного звонка, закрывал окно и просил не шуметь самым убедительным тоном.

Сумев выбраться из паутины воспоминаний, взявшей начало со слова «отец» на экране телефона, сын поднялся с кровати, ответил уже в коридоре. Женя с небольшой задержкой поставила кино на паузу. Наполовину прислушалась, наполовину зависла в телефоне. Голос Паши, как и большинства людей, менялся согласно ситуации и собеседнику; сейчас он говорил немного выше обычного, как мог бы говорить с начальником.

— Да нет, — ответил сын одной из загадок русского языка, — ничего особо интересного. Хотя один странный случай был.

Паша чуть улыбнулся, чтобы сгладить неприятный осадок и показать, что не так уж сильно переживает. Однако не задумался, что отец не видел его и вряд ли смог угадать эмоцию по интонации.

— Жалобу пытались написать. Ничего интересного, — повторил уже с оправданием. — Как всегда, все пытаются выставить виноватыми остальных, лишь бы скинуть ответственность с себя.

— Да я помню, что на хорошего спеца жалобу не напишут, но пишут же постоянно. И на врачей тоже пишут.

— Ну, на тебя не пишут. А на остальных?!

— Ну почему сразу плохие? Не может же быть столько плохих врачей.

— Даже если может, жалоб всё равно больше, чем плохих врачей.

Женя уже наблюдала за псевдомонологом Паши, забыв о телефоне. Скорее, только слушала. Здоровяк редко показывался в дверном проёме, чтобы она могла его разглядеть. Но и по интонации могла уловить эмоции, всю слабость, которую порождал в Паше отец. Женю он тоже пугал, даже в те редкие встречи, на которые она соглашалась по наивности и от избытка свободного времени. Хотя, вместе со страхом, её впечатлял комфорт матери, гипотетической свекрови, ведь та, казалось, была за каменной стеной, окружённой рвом, в котором водились крокодилы. Она и сама хотела бы оказаться в таких шикарных условиях.

— Сильно она болеет?

— Тогда приеду на выходных.

— Не могу завтра, работаю же.

— Стёкла могут и подождать, но меня-то кто отпустит? После работы приеду.

— Пока-пока. Целую.

Паша отключился и ещё пару секунд смотрел в экран телефона, покрывшегося разводами от объятий с ухом. Через коридор поглядел на Женю. Та зависла, наблюдая за ним. Они думали об одной ситуации, но видели под разным освещением.

Оба полностью разбитые внутри, но удерживаемые едиными организмами благодаря коже, мышцам и связкам, они улеглись поудобнее на кровати и включили фильм. Там тоже всё изменилось. Густые грустные тона как раз подходили их настроению.

Не приходя полностью в сознание, Паша добрался до метро. Просыпаться рано утром у него получалось хуже, чем засыпать в вагоне. Одно неаккуратное движение, и он уже крепко спал, пропуская нужную станцию. И даже неудобное положение головы не помогало отогнать этой коварной сладости. Потому Паша достал телефон и побежал по ленте предложенных видео. И ничего интересного там. Где-то он слышал, что один из признаков выгорания — нежелание обучаться, любая мысль об обучении в пределах своей специальности могла вызвать отвращение. Он, как и многие коллеги, на предложение углубиться, изучить новые техники, попробовать применить их, отвечал в стиле: «Когда? Я работаю столько, а в свободное время надо отдыхать!» И готов был смотреть глупые видео или читать далёкие от науки факты — что угодно, лишь бы не углубляться.

Взобравшись по ступеням и разочаровавшись, что это вновь оказался не Эверест, Паша потянул тяжёлую дверь и захотел закрыть её поплотнее, повесить амбарный замок и заварить понадёжнее.

— Что за дерьмо? — спросил он у двери на выдохе, закрыл глаза и прислонился лбом к дереву. — Неделя скандалов? А я и не в курсе.

Там бушевал некто с мужским голосом. Паша пожалел, что отказался от поездки к заболевшей матери. Если бы в штате был хоть один мужчина администратор, способный дать отпор кому-то злому и с волосатыми ногами, Паша бы повторил бы проделанный путь, но в обратном порядке. Увы. Отголоски воспитания не позволили ему оставить девчонок в беде. Он открыл дверь, крик не утихал. Скорее, креп. Дело дрянь.

Среди многих нехваток сейчас Паша остро ощущал нехватку уверенности в себе. Ни рост, ни спорт так и не помогли избавиться от страха, который отуплял и доводил до дрожи во время любого конфликта. Сейчас он наполнял сердце, заставляя биться бешено, как у загнанного стаей собак кота. Мерзкое чувство.

— Да я вас тут всех поперережу! — подытожил незнакомец. Очень зря. Под парой камер, писавших картинку и звук, не стоило так говорить, особенно худым беззащитным девушкам. Хотя защита у них была — прозрачные пластиковые стёкла и тревожная кнопка. Решились ли они нажать её?

Однако даже не камеры стали приговором для незнакомца. Когда до записей доберутся защитники? Сколько ещё времени пройдёт, чтобы разобраться? Его приговорили слова — обещание зарезать. Перед глазами у врача-гистолога воспроизвелось видео, где пьяный пациент, вызвавший скорую, прямо на пороге ударил фельдшера ножом в сердце. Зарезал.

— Эй, выродок! — сердце билось с нарушениями, но Паша чувствовал себя хорошо. Голос звучал уверенно, грубо, районно. — Завали хлебало!

— Ты чё, мразь, бессмертный?! — поворачиваясь, захрипел ещё больше мужичок с изъеденным лицом, жёлтыми зубами, противной зачаточной проплешиной.

Врач почувствовал себя спартанцем, заметив пузцо у незнакомца, захотел рассмеяться.

— Хлебало на ноль, и вали отсюда, — ровно обрезал Паша. Какой-то другой Паша, родившийся секунду назад из угрозы зарезать всех и вся в этом здании.

Пару шагов навстречу незнакомцу. Медленно. В голове не возникло сомнения, что сегодняшняя катастрофа является продолжением вчерашней. Точно маленький парнишка на плече спартанца говорил: «ты в этом виноват, девочки не должны за тебя отдуваться, слышать своими нежными ушками этот ужас». И действительно, не должны — ни эти помои, ни все те, что выливались на них ежедневно.

Секунду или чуть больше хищники примерялись — какой удар лучше, какой ногой оттолкнуться. Только не сознательно, а из глубины наследия. А потом в глазах незнакомца что-то изменилось: к красной пелене добавились жёлтые болезненные вкрапления. И он ударил. Если бы не решился, Паша начал бы драку сам, готовый теперь отомстить за какое-то невероятное количество ущемлённых. Не защитился от первого удара — так вдвойне хорошо. На камеру попал момент, как на врача напал агрессивный пациент, но гораздо значительнее было придерживаться принципа, который сопровождал Пашу по жизни.

Ты способен победить в любой драке, если выдержал первый удар, гласил он. Тысячи примеров опровергали теорию, но все они произошли с кем-то другим. Сейчас здоровяк снова справился с первым ударом. Незнакомец хорошо замахнулся, правильно поставил руку, учтя, что проигрывал Паше целую голову в росте. Но не учёл, что вошедший как будто случайно человек и как будто совсем не врач зарядился от угроз до предела.

Карточным разменом посыпались удары. Паша поймал очередной из них челюстью. Чувствительно. Но в ответ сложил руки в замок и ударил сверху, что от контакта заболели пальцы. Как же больно! Как можно было так сглупить? Стоило надеяться, что получившему по голове досталось не меньше. И походило на то. Бойцовый запал незнакомца схлынул. Сначала он опустил кулаки, потом схватился за голову. Однако Паше того не хватило. Корявый удар прилетел одновременно в глаз и нос, незнакомец снова устоял. Жаль, что Паша не был бойцом, умевшим нокаутировать людей с одного удара.

— Где твой нож, ублюдок?! — взорвался защитник, но блефовал. Он не верил, что незнакомец мог всех зарезать, однако за угрозу требовалось ответить.

Два боковых удара смазались о неуверенные руки незнакомца, но накопительный эффект проявил себя. Зачинщик, оскорбитель и возможный мясник подался назад. В секунду, когда Паша перестал ощущать опасность, тот совершил последнюю атаку. У него всё же нашёлся нож, который он побоялся или забыл использовать раньше. Оружие с красной рукоятью подходило для резки бумаги или гипсокартона, но не человеческой кожи. Движением дирижёра махнул снизу вверх и самым краем лезвия коснулся левой щеки Паши. И упал. Не как падали люди, потерявшие сознание, а скорее, как пьяница — с парой подшагиваний и хаотичными движениями рук, в суете которых он и смог махнуть ножом.

Паша, схватившийся за щеку и почувствовавший тёплую кровь, оцепенел. Совершенно не был готов к реальной поножовщине. Незнакомец уже упал, но в голове здоровяка драка продолжалась ещё некоторое время. И снова на настоящее наслоилась история убийства фельдшера и других. И он едва не стал одной из таких историй, которую бы потом могли рассказывать друг другу испуганные врачи. Как же много коллег погибло в эпоху, когда об этом легко рассказать.

— Я не позволю тебе никого зарезать! — крик, которым в худшие моменты жизни хотели кричать люди, смешанный с токсичностью, напугал и самого спартанца. Как же было страшно затаившим дыхание администраторам.

Точно представив на месте головы таракана, здоровяк ударил пяткой. Почти прыгнул. И только теперь незнакомец отключился, расслабил пальцы. Нож неуверенно скатился и свистнул от встречи с плиткой.

Паша почувствовал себя плохо: закололо в груди, загорелось лицо, затряслись ноги. Он наклонился, уперев одну ладонь в колено, но легче не стало. Дыхание сбоило.

— Полицию вызвали? — пробубнил он, подняв голову и поглядев на девчат за стеклом. Его слова сминались из-за придавленной щеки. Их округлённые глаза прыгали между ним и незнакомцем. И только через пару таких циклов одна смогла утвердительно ответить.

Волшебным образом время изменило свою скорость. Уже через секунду приехали полицейские, хотя часы упорно твердили, что прошло пятнадцать минут. Первое настоящее волшебство, с которым Паша столкнулся в своей жизни.

Спасатели замерли в паре метров от действующих лиц. Светлые пол, стены и потолок очень контрастировали с тёмно-синей формой. Целую секунду двое могли думать свободно — выбирать жертву и виновного. Паша ведь так и не накинул халат, потому ничем не отличался от посетителя, если так дозволялось называть приходивших сюда людей.

— Ну и что здесь произошло? — вопрос, в целом правильный и нужный, резко прошёлся по ушам Паши, точно не было ему здесь места, ведь всё казалось очевидным.

— Врачей режут. Ещё пару минут, и по кускам пришлось бы собирать, — отозвался раненый, пытаясь сделать уверенный вид и проверяя, не прекратила ли капать кровь из раны.

По фрагментам полицейские получили цельную картину. Прибежавшие врачи из основного корпуса быстро привели незнакомца в чувство. Надеясь получить огневую поддержку двоих вооружённых людей, человек с опухшим потрескавшимся лицом снова ринулся в бой. Однако всё пошло не по плану — полицейские достали наручники. Паша приготовился, что и ему нацепят, но те лишь пригрозили стандартными своими фразами.

Скоро показались начальники. Время всё ещё играло с мозгом в игры, точно ли они пришли совсем скоро? Их рабочий день, начинавшийся позже, чем у подчинённых, тоже пошёл не по плану.

У администраторов и врачей появилась редкая возможность увидеть начальников в нетипичной обстановке. Стресс обличал часть личности, которую все предпочитали прятать. Только вот присутствие полицейских и побитого человека, да и Паши с раной на лице не оставило шанса вести себя обычно, не спрятать.

Директор лаборатории рваными движениями прошёлся по холлу, несколько раз сменил направление на середине шага. Попытался привлечь внимание всех чередой вопросов. Один полицейский начал отвечать, однако быстро переключился, когда незнакомец вновь повысил голос. Паша заметил, как непросто директору оказалось совладать с дефицитом внимания и уважения, к которым тот привык ввиду локального статуса. Только вот людям в тёмно-синей форме до его статуса дела не было.

Следом подошёл зам. Тоже без халата, но и без мерзкого начальнического шарма. Рубашка попроще, спина покривее. Он больше походил на работягу, чем на начальника, вероятно, потому и оставался только замом без намёка на повышение. Или же проблема в уставшем взгляде: кто бы смог сохранить силу работать, насмотревшись на уже с утра утомлённого шефа? Директор же делился своей бодростью — и когда говорил что-то недовольно, и когда смотрел ещё более недовольно.

— Все целы? — поинтересовался зам.

Паша положительно кивнул. И даже не соврал. Точнее, самую малость. Да и человек с разбитым лицом был для него не то, чтобы пустотой, но чем-то отличным от остальных людей. Вообще, стены лаборатории позволяли разделять всех на «своих» и «чужих». И незнакомец к «своим» не относился, ровно как любой врач, не пытавшийся скинуть на Пашу вину за смерть пациента, не казался «чужим».

Дебоширов пригласили в отделение полиции. Фиктивное приглашение, потому что ни одному из них не дали возможности отказаться. Одного даже подтолкнули в спину для бодрости шага. Паша попытался сослаться на необходимость работать, но начальник разбил план, освободив от задач на сегодня.

Опустошённый и удивлённый Паша замер в метре от крыльца полицейского отделения. Утомили не столько сами вопросы, сколько зацикленность их. Частые повторы, вероятно, требовались, чтобы запутать, а оттуда — уличить. Пустое дело; камеры писали со звуком и очень-очень достоверно повторили историю Паши, только уже с картинкой и без комментаторской правки.

— Лучше бы отработал, — пробубнил он, обернувшись на здание, в котором ютился участок. И поспешил подальше от дома справедливости и безопасности.

Многих людей выбивала из колеи смена привычного ритма, будь то работа или отдых, или хобби, потому Паша не стеснялся своей растерянности. Усевшись в такси, он включил интервью очередного популярного богача, но не смог сконцентрироваться. Тогда включил случайную волну интернет-радио и принялся разглядывать мир за окном.

Он снова вернулся домой позже Жени. Хотя сегодня этому удивляться не стоило. Настроение её вселяло надежду, что обида уже отступила, а противный режиссёр и безграмотные актёры выпали из памяти, как ненужное школьное воспоминание.

Женя внимательно смотрела в компьютер. Судя по ярким цветам, рисовала что-то. Это могло оказаться и хорошим знаком, и плохим. Она занималась рисованием так редко, что Паше оно казалось способом побороть стресс или перекрыть обиду. Но раньше, в несколько менее мрачные времена, она рисовала с удовольствием в минуты, когда настроение было хорошее. Наблюдая с расстояния, не обнаруживая себя громкими фразами, Паша пытался понять, какая Женя сейчас. Может ли он рассказать о своём дне правду или не стоит тревожить её ещё больше?

Когда Женя отвлеклась от экрана и повернулась к нему, мягко улыбнулась, точно ничего плохого с ней не происходило, точно она уже знала, что у него есть тяжесть, которой он хотел поделиться, точно уже заметила рану челюсти под слоем волос, которую он усиленно промыл, Паша решился. Можно.

— Знаешь, день сегодня тяжёлый выдался.

Мысли сразу запутались, как было бы высоко в горах или глубоко под землёй. До первого слова в голове Паши существовал цельный план, но, стоило заговорить, всё перемешалось, сбилось.

— Работы с горкой? — подхватила Женя, подарив пару секунд на самосбор.

— Не, сегодня так и не удалось поработать. Ситуация из ряда вон.

Не без труда Паша настроился на повествование от первого лица. Фразы всё равно не получались такими красивыми, какими грезились в голове, однако в момент, когда он рассказал и даже показал, как добил незнакомца, изменилось всё, особенно голос. Он и сам почувствовал это. А Женю чуть дёрнуло.

— Надеюсь, ты не убил его? — смесь чувств в глазах подруги заставила сердце ускорить ритм. Немного, но ощутимо. Почему она так переживает? Тоже чувствует, что оборона оказалась избыточной и Паша мог бы не наносить последний удар? Или её впечатлила эта злость? Точно.

История о том, как Паша совершил зло во благо, имела второе дно. Последние пару недель их сексуальная жизнь была призраком — незаметным, мечущимся по комнатам. История самообороны наделила призрака плотью, превратила в Апполона, откинувшего листик, на месте которого теперь красовался внушительный член. И Апполон сделал самое правильное для молодой пары в бытовом кризисе — усилил кровоток в области их гениталий.

Паша взял Женю за руку и потянул вверх. Она сидела в кресле, поджав ноги под себя. Недолго сопротивлялась, опустила стопы на пол и поддалась тяге. Поравнявшись лбом с носом Паши, в мире нашлось бы немного девушек его роста, чуть задрала голову. И всё. Сильнее, чем мог бы, он впился губами в её губы, сжал ягодицы, что почувствовал кости под мышцами. Звук, задуманный, чтобы выдать смесь удивления и возмущения, провалился где-то во рту Паши, так плотно он впился в неё. Да и возмущение было лишь автоматической формальностью.

— Мне надо в душ, — оторвалась на миг Женя, но быстро попала обратно в ловушку.

— Конечно, — уже перебирая губами по шее и оттягивая футболку, чтобы открыть ключицу, ответил Паша, но даже не сделал вид, что собирается её отпустить.

Стянув спортивные штаны сразу с трусиками, он схватил Женю одной рукой за талию, второй — за бедро, поднял. Поддавшись силе мужских рук, Женя обхватила ногами и сдавила его бока. Она всё ещё хотела сходить в душ, но уже не так сильно, и с каждой секундой мысли о том падали всё глубже в сознании. Призрак Апполона заставил кровь пробегать ещё сильнее в области паха, стало даже чуть-чуть щекотно от желания. А когда Паша прикусил её за ключицу сильнее, чем делал это обычно, она громко застонала.

Пара шагов. Двое плюхнулись на кровать. Для борьбы со стрессом они выбрали самый приятный, самый животный метод. Секс получился более грубым, чем всегда, нетерпеливым. Паша не снял с Жени футболку и носочки. Почти ворвался туда, куда уже пускали. Был резок, но следил, чтобы к удовольствию её, лежавшей под ним, закрывшей глаза и прикрикивающей, не примешивалась боль.

А минут через десять свалился рядом. Хотя время сбоило и шутило. Может, и тех минут не прошло.

Сильный и бессильный одновременно, и очень довольный. С капелькой пота на носу, как признака хорошего секса или, иногда, просто активного, но сейчас — именно хорошего.

Женя тяжело дышала. Когда Паша схватил её за бедро, возбуждённо выдохнула, впилась пальцами в его руку. Идеальный баланс боли и удовольствия.

Они молчали, настроение как раз для тишины вместе. Не было утренней драки со злым незнакомцем, не было глупого режиссёра и актёров, не было даже убитого ударом ножа в сердце фельдшера. Точнее, они были и навсегда останутся, но секс выбил на время эту комнату за пределы всего. Они могли просто лежать и наслаждаться. На пару секунд Паша закрыл глаза. И за эти секунды успел задремать. Почему бы и нет? В такой-то приятный момент.

— Эй, — вырвала его в реальный мир Женя. — Спишь уже?

С усилием он преодолел глубину и повернулся к ней. Растрёпанные волосы, игривые глаза кофейно-апельсинового цвета и улыбка, из-за которой белые зубки контрастировали с оливковой кожей. Как же ему повезло встретить такого красивого человека.

— Иногда это кажется единственным разумным объяснением, — улыбнулся Паша в ответ.

— В смысле?

— Почему такая красотка рядом со мной.

Женя растерялась. Паша увидел, как она провалилась сама в себя, улыбка ослабла. Не ожидала? Тогда он подмигнул ей, показав кончик языка, чтобы выглядеть комично. Сработало. Женя вернулась, не успев провалиться слишком глубоко, загорелась. Танцевальным движением она запрыгнула на Пашу, оседлала его. Возможно, хотела, чтобы он получше смог разглядеть её. Хотя здоровяк уже мог воспроизвести каждый сантиметр её тела в памяти, всегда с удовольствием смотрел и открывал заново. А сейчас, ведь комната осталась за пределами мира, они не могли делать ничего более.

Утро, начавшееся много часов назад из-за летних причуд Земли и Солнца, показалось Паше лучшим за весь год. В нём плавали сразу два чувства: невероятная усталость, из-за которой он не мог даже оторвать головы от подушки, и бодрость, благодаря которой он хотел отжаться сотню раз, стоило только подняться. Женя спала на дальнем конце кровати, сжавшись клубочком, почти как кошка. Сонными слезливыми глазами он смотрел на неё пару секунд и радовался. Потом аккуратно выскользнул из-под одеяла и статуей замер у кровати. И ещё через минуту смог приступить к сборам.

У входной двери лаборатории, отделявшей мир от рабочих помещений, Паша задумался. Там крики? Там драка? Там человек с ножом? На скучный рабочий день он уже не надеялся. Кто бы подумал, что когда-нибудь он будет мечтать о рутине, не будет стесняться монотонности. С усилием Геракла потянул деревянную дверь на себя, приготовился к стрелам, валуну и чудовищам, но не нашёл ничего. Его встретил слабый поток воздуха, едва растрепал волосы.

Тихо, как было раньше. Сонный или безрадостный администратор пряталась за стеклом. Кивнула или что-то приветственное пробубнила Паше. Наверняка, и она радовалась разъедающей тишине. Освещаемый холодными лампами коридор примерил на себя юбку саспенса, но Паша точно знал, что бояться стоило людей, а опасные люди предпочитали нападать на него чуть дальше, буквально в паре метров — в холле.

Свернул, спрятался в кабинете. Уж здесь оставалось безопасно даже в дни, когда вокруг царил хаос.

Паника человека, должным образом не познавшего науку, охватила Пашу, но он сопротивлялся. Накинул халат, вцепился в микроскоп. И ощутил спокойствие. Но ненадолго. Ткань по ту сторону стекла требовала оценки специалиста. И Паша был как раз из таких, но в свете двух последних дней засомневался, точно ли из таких? Точно ли он из хороших спецов? Может, отец прав — на хороших врачей жалоб не пишут? И, тем более, не угрожают и не нападают!

Руки вот-вот затрясутся, здоровяк уже почувствовал набегающую волну шторма. Но она прошла мимо или развалилась, когда из-за двери показался зам. Он почти влетел в кабинет.

— Привет. Уже видел? Наверняка, не видел, — начал он с интриги.

Паша успел только поздороваться, перед ним тут же всплыл экран телефона, а там заметка, как врач защищался от пациента. Ввиду высокой частоты похожих явлений Паша не сразу понял, что речь о нём. Однако увидел название лаборатории. Поразился действительности происходившего.

— Ого. Как узнали?

— Да неважно. Главное, что сторону правильную выбирают. И автор, и в комментариях, — из Юры выплёскивалось воодушевление. Необычно. Его стандартная усталость отступила перед таким напором, какой хлынул следом за статьёй.

Через час он вернулся. Паша сразу почувствовал неладное, слишком уж по-ребячьи зам улыбался. Так радовались мальчишки, когда что-то натворили и смогли остаться безнаказанными.

— Мне определённо не нравится этот взгляд и твоя жизнерадостность. Признавайся.

— О, за тем и пришёл, — чуть сгорбленный невысокий Юра даже расправил плечи, скинул со своего сорокалетнего лица морщин лет на десять. — Та заметка. Журналист, который написал её, хочет взять у тебя интервью.

— Ну нет. Я такое не умею.

— Поздно. Он уже едет, — в очередной раз улыбнулся Юра, и стало понятно, какая именно шалость удалась ему. — Так что включай свет и причёсывайся.

Паша рефлекторно пригладил волосы и вспомнил, как мазал их с утра какой-то липкой массой для придания объёма. Вряд ли эффект уже кончился, потому Паша решил воспринимать последнюю фразу Юры метафорой.

— Невозможно работать, — пробубнил он себе под нос, когда начальник ушёл.

После таких эмоциональных качелей он был бы не прочь доработать вторую часть дня в пределах комнаты с табличкой «зона комфорта». Но нет же. На той, куда вталкивал его Юра, было большими подсвеченными буквами написано «СТРЕСС».

Он никогда не давал интервью. Смотрел иногда и поражался, как люди так складно говорят?! Точно за них всё делали монтаж и заготовленный список вопросов. А ему такого не дали. Это будет фиаско!

Откинутый от работы размышлениями, он перестал замечать микроскоп и всю лабораторию. Просто сидел ни на чём посреди пустоты.

— Идём! — ворвался вновь Юра в его день, в его жизнь. И как только ему удавались эти кошачьи хитрости?

— Куда? — выдавил из себя человечек в халате и ощутил, как дрожит голос от волнения сердца.

— В кабинет. Куда ещё? Не здесь же интервью давать.

Паша хотел ответить, что и здесь подойдёт. И ему было бы вполне комфортно; из всех комнат в здании эта вызывала у него меньшую тревогу. Но он не успел отозваться, Юра умчал вперёд, не оставив иного шанса, кроме как пуститься за ним.

Кабинет Юры соответствовал кабинету начальника среднего звена. В городской службе даже у самого маленького из них разворачивалось эго, но в частной системе бюджет растекался грамотнее, потому плохо оседал в предметах мебели. Хотя и того хватало, чтобы задать скорой беседе правильный антураж.

— Садись, — отвлёк Юра, выставив два стула на середину и указав на один из них. — Так же обычно в интервью?

Паша кивнул. Этот стереотип оказался самым запоминающимся. Не слова, ведь редко люди говорили что-то стоящее и интересное, а стулья. Все, кто увлекался просмотром таких передач, обращали внимание на мебель под людьми и странные позы самих людей. здоровяк уселся, чтобы соответствовать картинке в голове, примерил статус успешного человека. А всего-то и требовалось — получить ножом по лицу и избить незнакомца.

— Я сейчас. Пойду за журналистом.

Юра оставил Пашу. Покрутив ягодицами на широком стуле, тот, наконец, уселся, как задумывал. Уловил тишину и нотку спокойствия, окна открывались в самую опустошённую из сторон света. Не хватало какого-нибудь шума, едва уловимого, на фоне, чтобы мир не терял признаков жизни. Как только зам сидел здесь постоянно?

Ушёл один, вернулись двое. Невысокий худой юноша или свежий мужчина в яркой футболке с маленьким рисунком шагал за Юрой.

— Здравствуйте, — кивком и словом поздоровался журналист и протянул руку. — Марк.

— Павел, — поднялся доктор и заметил, что на почти две головы выше журналиста.

Уселись. Паша постарался повторить подготовленную позу, чуть откинув одно плечо назад, развернувшись на половину, задрав подбородок, чтобы за челюстью не показалось ничего лишнего вместе с бородой. Марк достал телефон, включил на нём запись.

— Вы не против? Это проще и целостнее, чем записывать.

— Не против, но выглядит так себе.

— Почему?

— Будь у вас профессиональный диктофон, выглядели бы солиднее.

— На айфоне звук даже лучше.

— Да неважно. Дело в стереотипах. Мы же сидим «как положено на интервью», — Паша выделил фразу.

Лёгкость в глазах Марка съёжилась. Он перестал выглядеть дерзко и бескомпромиссно, как выглядел каждый худой парнишка, способный любого задиру озадачить потоком слов так, что тот передумал бы драться. Теперь они выглядели почти одинаково, на равных — оба неуверенные.

— Хм, заставляете задуматься.

— Всегда пожалуйста. Можете сравнить это с халатом у врачей: половине он не нужен совсем, но образ требует. Да не просто халата, а белого и блестящего, чтобы глаза болели. Иначе пациенты запутаются.

— Слишком грубое сравнение, — чуть втянул голову и отрицательно покачал головой Марк.

— Разве? Я успел заметить, что все сравнения врачебного и любого другого кажутся резкими и недопустимыми не-врачам.

Страх перед камерой, которой для Паши виделся диктофон, заставил его говорить не то и не тем голосом. Он хотел бы просто рассказать свою историю обороны и убедить целый мир, что людей в халатах безнаказанно бить не получится. Однако адреналин внёс коррективу. В состоянии испуга он вспомнил, что чувствовал, когда дрался с незнакомцем, когда тот достал нож, а оттуда — вспомнил про череду нападений на врачей.

— Скажите, Марк, а вы не трус?

— Прошу прощения, но к чему вопрос?

— Голова полна мыслей. Наверное, целый манифест созрел. И я хотел бы подарить вам возможность эксклюзивно его напечатать. Только полностью. И только если вы не трус, который быстро напишет опровержение. К тому и был мой вопрос.

События жизни придали Паше сил на ближайшие минуты. Он не боялся ничего. Не только пациента, рисковавшего зарезать всех, но и отца, Женю, всех начальников, с которыми не мог ругаться в полную силу. В эти минуты они бы даже могли атаковать его ордой. Он бы устоял.

— Как вам такой эксклюзив? Пока ситуация и сам я на слуху, сделка того стоит, но скоро превратится в тыкву.

Бойкие глаза Марка метались. Он несколько раз поправил короткие шоколадные волосы, которые и без того лежали хорошо.

— А давайте, — улыбнулся он.

— Тогда я хочу обратиться ко всем, кто носит белый халат или любого цвета хирургичку. Раз-раз. Надеюсь, ваш телефон справится.

Марк одобрительно кивнул, а потом проверил, какой процент батареи остался.

— Все, кто боится пациентов, делают это не зря. Бойтесь. Они желают вам зла. Вы имеете право их ненавидеть, глядя, с каким упоением они пишут жалобы или скандалят на ресепшене вашей клиники.

Они будут вас ненавидеть, будут вас презирать только за то, что вы выполняете свою работу. Тренд, который бережливо взращивали целое десятилетие. Где ещё действует такой принцип: сделал всё неправильно — виновен, сделал всё правильно — виновен? Думаю, даже вы не сможете найти хоть одну область, кроме медицины, разумеется, где этот принцип реализован на сто процентов. Поставлен на поток!

На эту тему можно сказать много с разных сторон, однако есть один важный факт, вылезающий из сухих цифр, даже два факта, которые бессовестно игнорировать. Во-первых, на врачей нападают всё чаще. Сколько видео со стороны и обращений самих врачей, медсестёр, фельдшеров! Недавно парня в сердце ножом ударили, когда тот приехал на вызов. Просто так! Да мне иногда это снится! А на одного медбрата вообще напали дважды. Вы только представьте! Как будто одного сотрясения ему мало, Господь Вседержитель решил следом ещё послать. Во-вторых, пока мысль в голове держится, врачи, медики, в целом, но буду говорить «врачи» для простоты, уходят, точнее сокращаются из профессии и не только путём смерти от застрявшего в сердце ножа. И даже не от ухода на пенсию. Они бегут. Самые рациональные, у кого ещё не атрофировался инстинкт самосохранения.

— Сейчас принято говорить «рефлекс», — ворвался неожиданно Марк, блеснул знаниями о достижениях современной науки.

— Конечно. Любые формулировки, лишь бы с шимпанзе не ассоциировали. Как только люди-волки выживали в лесах Индии? Непонятно. Итак. Бегут! Когда со всех сторон смерть в виде ножа, бумажки в руках прокурора или очередного опасного приказа начальства, надо бежать. Бежать!

Здесь я, имея много времени на любую задачу, всё равно не могу добиться стопроцентного результата. И никто в мире ни в одной лаборатории, проработав больше одного дня, не смог. Даже гении те же люди. Так же? А там, у ребят в поликлиниках или в старых машинах с сиренами по десять минут. Уже не пятнадцать, даже не двенадцать, как недавно ещё было. Ровно десяточка на всё. Или же сиди после работы и заполняй, если второй работы, конечно, нет.

Потому и придумалось у меня обращение ко всем. Я же правильно помню, мы договорились, что вы мои слова резать не будете? Тем более, что в них нет секса, мата и терроризма. Вы же не трус, способный только правильную правду показывать, если я верно понял? Вы же настоящий журналист? Не постесняетесь показать историю маленького чуть не убитого злым недругом лаборатника?

— Ну зачем?! — протянула Женя. — Зачем? Нахрена?!

Она размахивала руками, что в комбинации со смуглой кожей делало её похожей на итальянку. Паша наблюдал, ждал. Не чего-то конкретного, просто не мог ответить сразу и внятно. Силы ушли. Да и вставить объяснение в этот поток было не так просто.

— Это же был отличный шанс! Тебя бы по этим сраным ток-шоу затаскали. И все бы жалели. А это, чтобы ты знал, стоит очень недёшево! Но ты, как обычно, решил включить альфача в самый неподходящий момент! — она вскинула руки, точно взывала к помощи небес, чтобы ангелы вправили Паше мозги, куда следует.

— Знаешь, ты неправа. Я сделал, что хотел, — он сдержал все эмоции, что бушевали в нём, глубоко в груди, в животе, даже в коленях. Не закричал, не заплакал, хотя хотел показать всё разом, — что требовало сердце.

Паша развернулся, пошёл в другую комнату. Собрался спрятаться в наушниках, уткнуться в монитор, но Женя остановила его:

— А о нас ты подумал? Обо мне ты подумал?!

Не думал. В ту минуту он думал о чём-то большем, чем любой отдельно взятый человек. Он чувствовал себя Голосом огромной диаспоры, от всех членов которой требовали творить чудеса. И они творили. И даже осознавали, как, на самом деле, людей эти чудеса пугали.

— Этим я мог бы сделать нечто большее. Никакое ток-шоу того не стоит.

Боясь продолжать неприятный разговор, Паша добрался до спасительной комнаты. Как же он не любил ругаться, и как же был в этом плох. Женя затянула ещё один слог, но не закончила слова. Замерла на секунду, глядя на спину. На секунду её посетило сомнение, не перегнула ли она? Как сильно стоило тестировать мужчину на прочность, не боясь трещины или неприятного ответа?

Совершив небольшой круг по комнате, уперев руки в рёбра, Женя зависла. А потом взяла телефон и решила посмотреть, сколько, хотя бы примерно, платили участникам ток-шоу, чтобы наверняка расстроиться и убедиться в своей правоте. До странных идей Паши о большом и грандиозном ей дела не было. Она попросту не верила, что за словами кроются реальные убеждения. В первые встречи он произвёл на неё впечатление настоящего философа, который не только мог носить простынь и пить вино, но и искать ответы. Теперь же он казался лишь пустословом или даже трусом, или обиженным на мир мальчишкой.

Расстраиваясь упущенному шансу, Женя залезла в телефон ещё глубже — разгрести гору сообщений в мессенджерах. Точно это могло помочь. Первым непрочитанным висело сообщение от Димы. В глазах пробежали волны, размазавшие телефон до пятна, но лишь на мгновение. Фокус вернулся. Пять минут назад Дима попросил её подойти к машине. Органы потеряли вес, Женя ощутила пустоту. И страх. Что ему нужно? «Эй я вижу что ты здесь выходи или я сам поднимусь» — прилетело следующее сообщение. Женю дёрнуло. Она захотела швырнуть телефон о стену, выключить везде свет и спрятаться под одеялом, но ещё одна часть её уже выбирала, что надеть.

Растерянная девушка замерла в коридоре. Сегодняшний вечер становился чередой стоп-кадров. Она видела половину Паши, а он не видел её. Не слышал, потому что сидел в наушниках. Вряд ли он смотрел что-то интересное; наверняка, играл в странные детские игры.

— Эй, — окрикнула она, но так тихо, чтобы он точно не услышал.

Так и случилось. Реши он притвориться, наверняка бы дёрнулся хоть на сантиметр, но ничего. Тогда Женя достала кроссовки из галошницы, тихо поставила их на пол, обулась. Двигалась скрытно, хотя пыталась сделать вид, что не осторожничает, не прячется.

По спине пробежали мурашки, когда в комнате скрипнул стул. Женя напрягла мышцы, захотела в два прыжка оказаться в комнате на кровати. Но вместо этого лишь стояла декорацией. Обошлось. В коридоре не показался защитник людей в униформе с десятком вопросов за зубами. Она вышла в подъезд, тихо закрыла дверь. Была человеком, но притворялась мышкой.

Возле машин в слабом свете Дима больше походил на угонщика или грабителя, чем на собеседника. Фонарь подсветил разросшиеся плечи и живот Димы — точно тот старался соблюсти баланс: стал где-то красивее, где-то некрасивее. Жене не удавалось разглядеть в деталях его лица, вдруг и там что-то новое?

— Привет, — поздоровался он, точно торопился или стеснялся.

— Привет. Чего тебе нужно?

— А ты всё ещё с ним? Он дома? Чего с собой не взяла? Зассал?

— Не сказала ему. Чего пришёл?

— Да просто так, соскучился, — Дима подшагнул, открыл лицо свету фонаря. Там красовалась улыбка, каменное напряжение. И никаких новых черт.

Он как никогда прежде подходил для кино о подпольных боях — большой, словно медведь, одетый в чёрное и прятавший лицо, как загадочный новичок.

— Скучай всю жизнь, для того мы и расстались, — холодно, насколько хватило холода в горячей крови, ответила Женя. Захотела отступить на шаг, но нечто незамеченное упёрлось в спину и не хотело её пропускать.

— Я добьюсь тебя. Я верну, — Дима махнул рукой от груди в сторону, подтверждая серьёзность своих слов. Голос важный, движения резкие.

В тот же момент из рукава выпал длинный нож. Даже не нож, а настоящий меч, как показалось Жене, подходивший только для прорубания дороги в джунглях или расчленения бывших на мелкие кусочки с целью дальнейшей упаковки в чёрные пакеты и выбрасывания в реку.

Металл пропел короткую песню, ударившись об асфальт, и замер. Под тёмным небом лезвие выглядело чёрным, а обмотанная синей изолентой рукоять добавляла оружию усталости. Фантазия Жени кричала: «Этим ножом он убил всех своих бывших!»

А бывших у Димы было много. Его маскулинность редко оставляла кого-либо равнодушной.

Преграда, пару секунд назад подпиравшая только сзади, оказалась и по бокам, и спереди. Женя попала в ловушку, которую даже не видела. Челюсть и язык парализовало. Целую вечность она могла только шевелить глазами, хотя и они едва двигались, боялись потерять Диму из виду.

Он дёрнулся к ножу, она приготовилась. Ещё раз захотела сбежать, вновь упёрлась в стену.

— А ну стоять! Не трожь его! Два шага назад! — спаситель подоспел как раз вовремя. Женя не могла посмотреть на него, только слышала. И голос звучал убедительно, потому Дима замер.

В поле зрения попали полицейские. Наверняка, это один из них запретил поднимать нож. Женя наблюдала, как силачи в форме преградили Диме путь, забрали оружие. Один из них надел наручники на возможного серийного маньяка, пока второй интересовался здоровьем Жени. Она прекрасно слышала его, но не могла ответить; верхние зубы магнитом притянулись к нижним, язык присох к нёбу.

Сможет ли она когда-нибудь говорить? Адреналин превращал глупые мысли в страхи, казавшиеся разумными.

— Мужики, вы чего?! Я ж просто свой нож поднять хотел! Я ж не угрожал никому! Даже не собирался! — Дима не сопротивлялся, но громко возмущался. Полицейский что-то ответил ему, однако возмущения перебили всё.

Девушка вспомнила о шраме на груди. Некрасивый, взбухший, точно к коже прилеплен кусок раскатанного розового пластилина. Из-за него левая грудь Димы казалась склеенной из двух кусочков. И появился шрам неслучайно. Она помнила, с какой сладостью на губах Дима рассказывал, как резал свою кожу. Так зачем нож? Угрожать Жене или угрожать Жене, что порежет себя на глазах у неё и отныне будет у него четыре необычных груди вместо трёх?

Уже неважно. Дима со схваченными за спиной руками шёл впереди полицейского, точно сам показывал ему дорогу. Хотя угадать вектор их движения было совсем нетрудно — в соседнем доме расположился полицейский отдел. Судьба распорядилась так, чтобы Женя спаслась: или от резанных ран где-нибудь на лице, которые поставили бы крест на карьере, или от наблюдения за самоистязанием, после которого о спокойном сне пришлось бы забыть.

— Может, вам скорую вызвать? — не унимался полицейский. Пару раз махнул рукой в воздухе перед Женей, точно проверял, не ослепла ли она от страха. Но она ответила движением глаз вслед за кистью, тогда он прекратил проверку. — Точно помощь не нужна?

— Точно, — смогла, наконец, прошептать Женя. — Я в порядке.

Ей удался первый шаг, только назад. Почувствовала, как невидимая крепкая стена стала мягкой, точно зефир, и требовала меньше усилий для преодоления. Её сил хватило. Ещё один маленький шажок.

Не без паники в глазах она встретилась взглядом с полицейским. Паника адресовалась не ему, но он стоял почти в том же месте, где Дима превратился из человека брошенного в человека опасного.

Развернулась. Медленными скованными рывочками пошла к подъезду. Хотела бежать, да боялась привлечь внимание кого-либо. Хотела плакать, но боялась не увидеть ничего впереди, а ясное зрение требовалось ей как никогда прежде. Вдруг Дима вырвется и сбежит, и окажется прямо перед ней?! Она должна видеть!

Стоило дверным магнитам сомкнуться за спиной, Женя почувствовала себя в безопасности. На всякий случай обернулась, задержала дыхание, прислушалась и, только убедившись в своём одиночестве, подошла к лифту. Тот шумно заскрипел, желая проверить, как страшно ей будет, как сильно она будет вздрагивать от каждого звука. И Женя попалась на крючок — не пропустила ни единого скрипа. Про себя молила, чтобы приехал быстрее, но он издевался, дважды замер. Если бы не слабость в ногах, помчала бы по лестнице. На двадцатый, на пятидесятый этаж, лишь бы сбежать от этого страха, похожего на медленно поедающую забытый хлеб плесень.

Двери открылись со ржавым смехом, медленно, прерывисто. Не было у машины сердца, чтобы чувствовать стыд. Белый свет, усиливаемый зеркалом, ударил по неподготовленным глазам. Сравнение со смертью и светом в конце пути само забралось в голову и паразитом впилось во все доли сразу, чтобы Женя ни о чём больше думать не могла.

Она вошла с лифт с предположением, что туннель с белым светом являлся частью рая и чистилища, потому там нет опасностей. Значит, и Диме настичь её не удастся. И оказалась права. Никто не показался через щель между сходившихся дверей, провожая взглядом и пытаясь протиснуть руку или лезвие ножа для расчленения бывших.

Теперь у неё появилось право поплакать. Она сама так решила. И заплакала с силой. Зрение сразу просело, мир превратился в большие пятна, хотя в лифте и без того смотреть было не на что. За открывшимися дверьми также не нашлось ничего интересного, к счастью. Женя шагала почти по памяти, и сюрпризы в виде раскиданных вещей ей пришлись бы некстати.

Она уже забыла, как тихо пыталась уйти. Сейчас не до осторожности, не до скрытности. Захлопнув дверь, Женя стекла по ней на пол, ноги уже не могли держать тело. Слёзный кран открылся на максимум, а всхлипы и прижатые к лицу ладони помогли уединиться от всего мира — ни звуков, ни картинки. Даже не задумалась, что Паша не мог её не услышать. Он оказался в коридоре уже через секунду после хлопка дверью.

Не знавший основной причины слёз он стоял, ссутулившись от неуверенности, и считал себя виноватым. И удивлялся, что его поведение смогло так её подкосить.

— Где ты был? — сквозь слёзы, сплющив и глаза, и губы в три полулунные щели, выдавила Женя.

— В комнате, — растерялся Паша, поднял руки и обеими показал в сторону, где всё это время сидел за компьютером.

А Женя хотела поругаться, хотела даже обвинить его во всей ситуации, но пока не могла, беспокойная диафрагма мешала говорить и дышать.

Сквозь поток слёз Паша казался вытянутой злой куклой, злодеем из фильма ужасов. Он не должен был говорить, но говорил; он не должен был защищать, но и не нападал. И, самое важное, из его рукава не выпадал нож. Женя, всё ещё прижимавшаяся спиной к двери, вытянула руки. Кукольный человек уловил требование, подошёл, поднял, взвалил на себя и понёс её прочь, чувствуя, как намокает плечо от слёз и трясётся вся она в моменты всхлипов.

Усадив на стул, Паша предложил чай. Женя ответила, но ему ответ не особо требовался. То был формальный вопрос. Усевшись рядом, поставив перед ней чашку, от которой едва шёл пар, Паша выдохнул.

— Я не хотел тебя расстроить. Извини. Но я не мог иначе, я хотел это сказать.

— Да причём здесь ты?! — с надрывом, почти подпрыгнув на стуле, взвизгнула Женя намного выше обычного.

У неё осталась примерно половина секунды на размышления: что она могла сказать Паше и какими могли быть последствия её опрометчивости? Но вот она истекла. Что делать? Паша окаменел, то ли потому, что время замедлилось, то ли потому, что ждал её слов, как ждали религиозные фанатики правды пророка. Где же то самое откровение последней секунды, о котором столько говорили в красивых историях?!

— Я, — начала Женя. Слёзы чуть отступили, но голос всё равно дрожал, теперь от неуверенности. — Я выходила к Диме.

Камень тела Паши размяк, стал пластичным. Он снова начал двигаться. И Жене стало страшно, ведь Паша мог взбеситься, мог обидеться или, ещё хуже, мог взяться за нотации. К сожалению, случилось последнее.

— Ну мы же это обсуждали! Решили же, что глупая идея — вестись на его провокации! Каждый раз одно и то же. Что он вычудил в этот раз?

Слова застряли. Настоящий засор где-то в районе голосовых складок. Женя даже открыла рот, но молчала. Чем не рыбье сердце?

— Он на улице? — пока она медлила, активизировался Паша.

Женя отрицательно кивнула, опустила глаза, затем всю голову.

— Полиция забрала, — выплеснула она из-под носа.

— Кто бы удивился. Что он такого натворил?

Пока Женя в очередной раз медлила, Паша накинул кофту, обулся и выпрыгнул из квартиры. Не столько желание разыскать Диму двигало им, сколько потребность проветрить голову. Он нужен был Жене и даже понимал это, но нужен был остывшим, не агрессивным, а пламя в нём только-только разгоралось.

На лестнице зазвонил телефон. Паша сразу подумал о Жене, но нет — звонил отец. И без того трясущиеся от адреналина руки затряслись сильнее. Не стоило отвечать, даже в светлые минуты их разговоры не заканчивались позитивно, а сейчас всё могло обернуться катастрофой. Здоровяк спрятал телефон в карман, пытаясь не обращать внимания на вибрацию.

Летний вечерний ветер ударил по лицу. В комбинации с фонарями он ассоциировался у Паши с южным, точно удалось сбежать из большой пыльной точки на удалённое тёплое побережье. Но и этой ассоциации не хватало, чтобы укротить пламя, как бы человек ни фантазировал шум кисломордых волн.

Он нагнулся, сжался и резко выгнулся, вытянулся и закричал. Руки разошлись в стороны, ладони сжались в кулаки. Похоже выглядел Горец в фильмах, когда его била молния. Смотрелось глупо, казалось глупым, стеснительно, но помогло. Паша опустил руки, вернул спину в привычное положение, вдохнул и шумно выдохнул всем телом.

Точно, отпустило. Бесконтрольное напряжение, блуждавшее по телу и заставлявшее отдельные части дёргаться и трястись, ослабло. Паша пошёл к участку. Он был бы не против, сбеги Дима и попадись ему прямо тут. Но удачи не случилось.

В свете фонарей, точно мотыльки, суетились люди: мчались почти бегом в участок, медленно выходили, безрадостно думая о чём-то, даже сопротивлялись полицейским, тащившим некоторых за наручники, но все они не были нужным Паше ублюдком.

Тогда он побрёл домой, пропитанный желанием подраться или напиться. Шагая по ступеням и ощущая сбивающееся дыхание, он задумал добежать до верхнего этажа и вернуться на первый в надежде хоть так сжечь адреналин, но бросил затею — вдруг потом не заснёт.

Женя свернулась клубочком на кровати и спала или делала вид, что спала. И Паше стоило бы. Завтра очередной рабочий день. Да сердце не хотело успокаиваться. Оно всё так же билось горячо и пыталось передать остальным мышцам желание биться в такт с ним, точно эффект от дыхательной гимнастики по методу Горца уже истощился.

Лёг, уставился в потолок. Когда глаза привыкли к темноте, начал разглядывать углы и контуры. По привычке дёрнулся к телефону, когда заскучал, но вспомнил слова сомнолога и остановился. Помощник Морфея авторитетно заверял, что нельзя клацать по клавишам или экрану, если хочешь заснуть, только телевизор или книга. Но телевизора в комнате не было, а включать свет и читать книгу Паша не решился, не хотел разбудить Женю. Да и книг под рукой не было. Потому лежал. Снова разглядывал черты комнаты. Ничего в них не находилось, никаких ассоциаций.

Поднялся. Перерыв пятнадцать минут, учил сомнолог. Призраком самого себя Паша тихо побрёл между комнатами. Может, стоило почитать? Давно он не открывал ничего, кроме медицинских журналов да бесконечных пабликов с сомнительным содержимым. В памяти всплыла лишь «Будет больно». Отличная книга, стоило бы её повторить.

Пробежав в памяти по полкам, он не смог вспомнить, где она могла находиться. Включил свет, тот неприятно ударил по глазам.

Пару секунд стоял с закрытыми глазами. Открыв их, увидел себя в пластиковом окне. Точнее, смазанного и одновременно раздвоенного себя. Вроде он — такой же высокий, темноволосый, бородатый, с улыбчивым, но безрадостным лицом. Он помнил эти детали, не разглядел, потому что разглядеть их было невозможно, пластик слишком сильно смазывал черты. Так и изопропил искажал порой результат — очень похож, но совсем не тот.

Паша покрутился перед полузеркалом, но ни в одной из позиций раздвоенное и искажённое не становилось чётким и целым. Вероятно, от человека тут вообще ничего не зависело.

Забыв о книге, выключил свет, вернулся в постель. Сердце ещё огрызалось, но не так дерзко. Случайно забрёл в гущу институтских воспоминаний. Блуждая среди них, всё глубже проваливался в бессознание.

В мгновение между сном и пробуждением Паше показалось, что его несёт в чистилище. Глаза видели вокруг только без единого пятнышка белый свет, даже если он плотно смыкал веки. Но нет, путь оказался в оба конца — скоро нарисовалась знакомая обстановка. Женя спала рядом. Значит, и на работу надо. Жаль-жаль.

Он поднялся, почувствовал голод и настигающую худобу. Не для того старался прибавить свои килограммы, чтобы так легко отпустить их. А ещё почувствовал боль.

Борода умело скрывала рану от посторонних глаз, даже Жениных, но не спасала от дискомфорта. Только в эту секунду дискомфорт превратился в боль, и игнорировать стало тяжело.

Голод отступил перед таким конкурентом. Паша пробрался через растительность, коснулся раненой кожи. Боль выдала залп, мышцы рефлекторно дёрнулись, разведя голову и руку, но Паша повторил исследование. Подозрительный напряжённый валик. Движение челюстью чуть активировало боль.

Пришло время вернуться к автоматизмам. Умылся, оделся, выпил кофе — получился слишком слабым — и закрыл за собой дверь. Летом легко было наслаждаться дорогой на работу, пока всё зелёное, яркое и не утомлённое осмелевшим солнцем, но Паше не удавалось. Да и странным ему казалось с хорошим настроением приезжать в лабораторию; на работе ведь работают, значит, достаточно и рабочего настроения.

Наведя деловой беспорядок, Паша уже через пару минут скинул халат и побежал в соседний корпус. Выхватил после пятимянутки Валентина — травматолога, с которым им довелось пережить шесть лет учёбы. Напросился на осмотр.

— Инфильтрат. Лечи. Вскрывать пока не надо, — заключил друг, закончив причинять боль путём нажатия на самую чувствительную точку, как учили их в институте.

— Какой лучше?

— Давай Азитромицин.

— Хорошо.

Мы братья, но мы не равны, вспомнил Паша фразу из фильма о мифологических силачах. Так и они были врачами, но не были равными, потому что лишь один из них связал свою жизнь с клиникой и помнил антибиотики не только как список из лекционного слайда. Он бы назначил другой, потому что хорошо помнил, у каких спектр лучше, однако спорить с Валентином не стал.

Пациент ушёл, врач остался работать. Скоро и Паша вновь стал врачом, но халат не сразу смог сбить странное ощущение. Не зря говорили, что нет пациентов хуже коллег, однако же он сдержал себя, значит, не стал плохим.

Ещё пару раз Паша потрогал болевую точку, точно хотел убедиться, не ушла ли боль уже через десять минут после первой таблетки. А она уходить не торопилась.

— Ты что натворил? — ворвался директор в кабинет.

Паша ещё не знал, что слова его были самой дружелюбной из возможных форм приветствия после вышедшей статьи. Марк, очевидно, не подвёл, не струсил. И стал исходным оборотом клубка или очередным витком проблем Паши. Был ли у Марка такой же начальник, влетевший с утра к нему с криками и неконтролируемой жестикуляцией?

— Ты чё натворил?! — огня стало больше.

Оставался один неудачный ответ, чтобы директор перешёл на мат, но пока держался изо всех сил. Быстро желание перейти на человеческий забурлило на лице и ладонях Паши, однако оба старались изо всех.

— Там нет ни слова про работу. К чему суета? — ответил он, точно был эталоном брутальности и шефу стоило бы бояться его. Хотя никогда так не было.

— Да ты башку включи! Это разлетится, мы же заказы потеряем! Ты что без работы делать будешь? На окладе сидеть?

Паша быстро представил созданный шефом мир, где остаток зарплаты, именуемый окладом, уходил только на аренду квартиры, но никак не на всё сразу. Странное место, странный привкус еды там.

Так жадные до справедливости и правды панки и анархисты, едва подходило им к двадцати пяти или тридцати, продавали свои идеалы, меняя майки и футболки с яркими рисунками на что-то посредственное вроде белой рубашки и синего галстука. Простой вопрос про деньги, причём не самые большие, а обычную зарплату работника среднего звена, переламывал хребты. Было ли так с шефом, задумался Паша, поглядев на его приличный костюм.

Только Паша, человек, никогда не чувствовавший себя достаточно сильным и уверенным, уже понял, что есть нити, которые он не готов обрубить в себе даже за потенциально большие деньги. Никакая врождённая трусость не могла это изменить.

— Я… — начал Паша, но оборвался, когда распахнулась дверь.

Ворвался не менее стремительно Юра. Более живой, чем обычно. Более дерзкий, чем когда-либо. Он впервые не выглядел уставшим, выглядел ярче, чем в момент приглашения Марка.

— Не смей! — чуть запыхавшийся рыкнул он.

— Ты с ума сошёл что ли? Ты-то должен понимать, что он натворил! Мы все рискуем оказаться в яме из-за него.

— Да насрать, — опустив плечи, точно все года держал их в напряжении, чтобы казаться меньше, ответил Юра поразительно лёгким и мягким для такой ситуации голосом. — Не потонем. Куда заказы пойдут? У нас очередь, так другие тоже зашиваются.

Директор не хотел соглашаться с замом. Хотя в эти секунды Паша видел только половину лица, по ней, жестам и тряске тела легко оценил, сколь велик был столб пламени внутри него. Неподчинение раз, неподчинение два; вряд ли существовал более верный способ вывести начальника из себя.

— Это тебе сейчас так кажется. А потом хер без соли доедать будешь! — не готовый к битве против двух подчинённых шеф терялся в интонации. То говорил уверенно, то снисходительно.

— Да не мог я сказать иначе, — нашёл окошко для своих слов Паша. — Хватит. Столько дерьма вылилось на врачей за последние два года, что уже не закрыть глаза и не заснуть спокойно. Вы можете терпеть и притворяться, что всё нормально, а я больше не могу читать, как очередной дебил убил врача, когда тот приехал его спасать. И эта работа не стоит того, чтобы сидеть, засунув язык в жопу, как бы я её ни любил. Ни увольнение, ни говно в трудовой не сравнятся по силе с удовольствием, которое я испытал, когда рассказывал всё тому задохлику.

Плохой сон, энергетик, пара дополнительных кофе без молока и страх смешались давно, забурлили сейчас, чтобы Паша дерзнул нарушить один из своих принципов: не торопись спорить с тем, кто платит тебе деньги. Мог ли существовать у этого принципа предел? Мог, очевидно. Когда-то Паша устал терпеть тупость городского руководства и уволился, но тихо, без высказывания своей позиции. И сейчас бы мог, но не хотел. Или не мог. Всё же годы меняли людей, его в том числе; был мальчишкой, стал мужчиной. Неужели, только что стал?

Неплохо бы отшутиться, закрыть, забыть, да поздно. Точка кипения пройдена и для шефа. И у обоих из ушей пошёл пар. Юра ощущал его.

— Я посмотрю, как ты запоёшь, когда второй кредит придётся брать. Или третий. И не на машину или отпуск, а чтобы одежду купить или первый загасить. Как ты бабу свою из квартиры перевозить будешь в хостел. Шикарно же! Нарисуй. Просто представь!

— Да я курьером пойду работать. Траву косить, снег убирать, мусор собирать. Это всё, один хер, работа! Почти одинаковая! Это для вас, в вашем дорогущем пиджаке, катастрофа упустить заказы и лишиться уровня жизни, к которому вы привыкли. А я устал! Я готов потерять всё, чтобы доказать свою точку зрения, потому что у меня не всё так дорого-богато, как у вас, потому что от этого дегенерата меня уберёг как раз не пиджак, а понимание, что ублюдкам нельзя давать спуска. И я больше не дам!

И шеф, и зам синхронно втянули весь воздух помещения, оттого не ответили Паше сразу. Возникла пауза. Каждого впечатлил свой фрагмент. Молчание продолжалось, оба впились взглядами в подчинённого.

— Пиши заявление, — отрезал шеф, точно планировал после этих слов достать из-за пояса пистолет и застрелить Пашу.

— Нет, — здоровяк не смог отшутиться, не смог достаточно испугаться, чтобы нажать на тормоз, и теперь со всей скоростью нёсся вперёд. Он решил играть на равных против мужчин на десять лет старше него. Понизил голос, сделал презрительный взгляд, как то делали бойцы на дуэли перед боем.

— Ещё как да! Будешь впредь головой думать, а не яйцами!

— О трудовом кодексе слышали? Думаю, слышали. Вот там причину найдёте если, уволите. Сам я ничего писать не буду!

— Ещё как найду! — шеф потерял стройность. Его отлично сидевший костюм точно стал на один размер больше, идеально уложенные волосы растрепались, а взгляд наполнился отчаявшимся безумием, какое могло быть у необоснованно осуждённого.

Он несколько раз дёрнулся — резко и неритмично, разрушая окончательно образ сытого льва.

— Угрожаете мне? Не стоит сейчас этого делать! — Паша украл всю его уверенность.

— Давайте уже прекратим это, — вклинился и в разговор, и между ними Юра. — Это тупик. Ничего конструктивного вы не решите, а дров наломаете. Поговорим, когда оба остынете.

Он поднял руки, точно рефери собирался расталкивать бойцов в разные углы ринга. Но не успел даже коснуться. Директор резко развернулся и ушёл. Больше никаких угроз, снова хотел чувствовать себя сытым львом, однако не мог, пока высокий и напряжённый до самой мелкой мышцы Паша держал ответный взгляд.

Юра и сам несколько раз задержался на глазах подчинённого. Очень необычно было видеть его таким. Во все прежние дни здоровяк улыбался да отшучивался, даже кропя над самой непростой работой. И в день нападения пациента привычный добрый огонёк не ушёл из него, а сейчас — растворился без следа. Биполярка? Аффект? Юра спонтанно выключил начальника, включил врача.

— Я и сам не понял, как так вышло. Что-то перегорело, — Паша вернулся из небытия, где прозябал, пока другой он пугал своих начальников. Юра не требовал оправданий, но тот захотел объясниться.

— Да разве важно в деталях? Идея понятна. И причины понятны. Не только ты здесь врач, — улыбнулся Юра. — Он не поймёт никогда. Нароет теперь сотню историй, когда врачи сами нападали на пациентов, даже на связанных, даже убивали их. И всё лишь бы не соглашаться, что врач правее пациента, что его надо оберегать тщательнее. Это тебе ещё повезло, что ты из семьи врачей. Моей жене мать раньше говорила в ответ на слёзы, что ей нельзя жаловаться, ведь она ничего тяжелее ручки не поднимает. А жена себе грыжу заработала, когда мужиков бессознательных в реанимации тягала.

— Наверное, тебе невероятно тяжело с ним работать, — упёр руки в таз, опустил голову и затряс ей отрицательно Паша, усмехаясь.

— Ещё поймёшь. И тебя похожая участь ждёт. Думаешь, сможешь за микроскопом до самой пенсии отсиживаться?

— Не заставишь, — снова помотал головой Паша.

— Я тоже так говорил. Даже работу менял, если от повышения не получалось отвертеться. А всё равно здесь. Одна маленькая проблема, когда оказываешься по эту сторону…

— Ну, давай, накинь ещё ужасов этому дню, чтобы я точно запомнил его до самой деменции.

— Надеюсь, так и будет, — улыбнулся Юра, чуть приподнял руку, точно собирался дирижировать оркестром. Снова поджал плечи, съёжился. Им обоим больше не требовались боевые стойки. — Отсюда я смог помочь уже не пациентам, как это делаешь ты обычно, а врачам. Защитить от разного — от начальства, от пациентов, от крыс и карьеристов. И ты начал делать то же самое. Потому тебе уже не отвертеться.

— Не-не. Точно тебе говорю, я на такое не подпишусь. Лучше в стриптизёры.

Юра оглядел того — высокий симпатичный спортивный брюнет. Почему бы и нет? Может, слишком глазастый да борода танцору ни к чему, но спрос мерещился очевидным.

— Есть подозрение, что будешь скучать по этой работе. Видел я такое: побеги, возвращения, снова побеги, снова возвращения. Может, не сейчас, но через пару лет, помяни моё слово, ты поймёшь, что всё остальное уже не то.

— Хватит меня в свою секту зазывать. Твои эти флюиды даже если подействуют, у меня всё равно квартиры нет, которую я на тебя переписать могу.

— Эх. Не дело это, — посмеялся Юра. — Тогда вперёд работать. Как раз на квартиру.

Он показал на стул, а сам зашагал к двери. Выскочил, оставил потенциального стриптизёра в одиночестве. И Паша вернулся к состоянию рабочего утра, к которому привык и которого ему так не хватало теперь. Уселся в нужную позу. Сначала подумал, что после такой встряски работа не пойдёт, однако мозг проявил чудеса адаптивности: осадок провалился куда-то, освободил место. И врача увлекло.

Забывшись в пылу работы, он коснулся челюсти. Рана желала быть разодранной, выдавленной, как огромный прыщ, даже через отупляющую боль, но Паша держался. То и дело случались неудачные касания прежде, но сейчас он замахнулся слишком сильно. Сжав веки, отсчитывал секунды, пока боль успокоится. Или же касание было не таким уж сильным, просто кто-то в ране побеждал антибиотик. Или же организм неохотно пропускал антибиотик в нужную точку тела. Столько неудачных вариантов развития, что не хватило бы рабочего дня для размышлений, которыми профессура зарабатывала на жизнь.

Паша привстал со стула, подался вперёд, наполовину улёгся на стол, как то делали студенты, пытаясь подсмотреть в тетрадь впереди сидевшего. Боль никак не хотела униматься, левая половила головы загорелась. Он побежал бы к раковине за холодной водой, чтобы потушить пламя, если бы не знал о тонкостях передачи нервного импульса.

— Нехорошо это, — заговорил сам с собой Паша, придерживая щёку, точно теперь она требовала защиты от внешнего мира. Водя по бороде без давления, он добавлял жара горевшему лицу, как срывали корку на ране дети даже через колкую боль.

Нет хуже пациента, чем твой коллега, в очередной раз вспомнил фразу. Но он был хорошим пациентом. Определённо. Он даже не спорил.

Взял в руку стекло со сдавленной тканью. Во входных данных не указывали, врачу оно принадлежало или любому другому человеку. Хотя ничего не изменилось бы, будь тут пометка «кусочек врача». В отличии от основной части кусочек не мог навязать своего мнения или подвергнуть сомнению чужое.

Отвлёкся на микроскоп, отвлёкся на компьютер, снова коснулся раны. Цикл замкнулся. Паша вспомнил Валентина. Врачебная закостенелость, передававшаяся от учителя к ученику, когда первый слишком стар, чтобы принять хоть что-то новое, а второй слишком не уверен в себе, чтобы предложить нововведение, мешала быть истинно объективными. Под прессом обучения они начинали верить, что привитые мысли являлись их собственными и лечили средствами, которым уже нашлась замена получше. Это не обошло стороной и некоторых его однокурсников.

В обеденный перерыв Паша прогулялся до похожего на его лабораторию здания. Ещё один отшиб от лечебного корпуса. Здесь тоже располагалась лаборатория, но другого профиля — микробиологи рисовали круги на полях.

Неприметный носатый Женя, чуть сгорбленный, оттого напоминавший моментами Юру, оказался точно у входа, хотя и не ожидал Пашу.

— Привет, Супермен! — посмеялся полудвойник Юры и поднял руку.

Со студенческих лет он совсем не изменился. Точнее, Паше лишь так казалось. Просматривая фото времён института, он видел детей на месте себя или Жени, или Валентина. Растянутый в годах процесс взросления, а потом старения, легко обманывал мозг.

В памяти плавали воспоминания, где Женя в тёмных шортах, утомлённой серой футболке сидел за компьютером, пытался установить игру после зачёта по патологической физиологии. А сейчас он шёл навстречу в блестящем белом халате, лакированных туфлях и неказистых широких брюках. Другой человек, тот же человек.

— Привет, Юджи. Почему Супермен? — улыбнулся Паша, пожимая руку.

— Ну да, правильнее — дважды Супермен. Сначала бьёшь злодея, а потом призываешь весь мир бороться со злом.

— Не без преувеличения, но спасибо. Мне твоя помощь нужна.

— О, героям всегда пожалуйста.

— Заключим бартер: ты меня лечишь, я угощаю тебя кофе.

— Идёт, — бойко усмехнулся Женя, точно собирался чихнуть. — Что за помощь?

— Да укус никак не проходит. Думаю, может посев взять? А то Азитромицин не справляется, да и не уверен я, что справится.

Борода всё ещё скрывала момент слабости от взора микробиолога. Раскидав в стороны жёсткие волосы, Паша показал рану. Женя как раз почти на голову был ниже, глаза сразу уловили точку, куда стоило залезть тампоном.

— Чего сразу не пришёл? Уже сделал бы всё.

— Играл в пациента, — улыбнулся Паша. — Знаешь же, как оно бывает.

— Зря. Ты же помнишь, как отличить внимательного врача от невнимательного.

— Да-да, помню, невнимательный врач посевов не берёт.

Женя довольно кивнул, сплющил губы, махнул головой, чтобы Паша шёл за ним.

— Как себя чувствуешь после всех этих событий? Хоть немного гордости, надеюсь, появилось?

— Не особо, если честно. Предложили уволиться.

— Ха-ха. А повод какой?

— Заказы распугаю, работы ни у кого в лаборатории не останется.

— Ну да. Нигде же нет очереди из препаратов и везде есть очередь из кандидатов на твоё место, — Женя обернулся, упёр взгляд в Пашу. В глазах блеснул юношеский огонёк.

И так стало тепло, очень тепло. Паша даже и не помнил, что в душе случалось такое спокойствие. Это была секунда на берегу реки где-то далеко от города, куда с другом его мог бы привезти дед. Или же первый поход в клуб, где они с Женей потратили половины своих первых стипендий, если не больше.

Как так? Он, что, дома?

Прихоть судьбы — познакомить его с Женей, поселить в одной комнате общежития. И обоих отлучить от клиники и пациентов, сделать больше учёных и лабораторных червей, чем врачей. Из всего курса таких вышло трое; удивительно, что двое из этой тройки оказались соседями. Не случись так, Паше оказалось бы очень трудно сдержать натиск однокурсников и отца, состоявший из вопроса: «Почему не лечебник?» Но вдвоём они смогли.

Плохой-хороший пациент уселся на крутящийся табурет. Такой больше подходил пианино, чем вытяжке в микробиологической лаборатории.

Запах резины от перчаток пролез в ноздри. Руки Жени действовали не так уверенно, ведь он привык работать с тонкой материей — бактериями да вирусами на кончике петли. Слишком грубо сдавил кожу, слишком сильно впился тампоном в рану. Не так, чтобы дёрнуться и убежать, но щека рефлекторно оскалилась. Женя дёрнулся в ответ с малой амплитудой.

— Всё, всё, уже закончил, волчара.

Оба засмеялись.

— Аууу, — протянул Паша негромко. Так они дурачились в студенческие годы.

— Напишу, как будет готово. А пока поменяй, хотя бы на мазь.

— Принято, мой капитан. Теперь пойдём пить кофе, если ты не требуешься для какой-нибудь важной задачи в эту секунду.

— Справятся. В этих стенах не существует незаменимых людей, — сказал Женя громко и широко, точно хотел, чтобы некто подслушивавший услышал. Из-за то и дело загоравшегося в глазах огонька казалось, что в минуту встречи с давним другом слой солидного врача соскочил, обнажив под ним юношу в растянутой серой футболке со старых фото.

Хотя ни бодрый голос, ни экспрессивные движения уже не маскировали взрослого человека полностью. Мальчишки из прошлого не говорили о рабочих проблемах, потому что для накопления таковых требовалось больше времени и рабочей усталости.

Женя не единожды оговаривался о заменимости. Так ли крепко его сжимал страх потери своего места, что он держал на поверхности думы о нём? Или же использовал оружием, не позволяя расслабиться вверенным ему в подчинение людям?

— А есть ли они хоть где-то? Мне даже интересно, — уже не задорным студентом, а задумчивым собой спросил Паша.

— Не заставляй меня грузиться ещё и этим, пожалуйста. Пойдём.

Женя скинул халат. Они оставили позади большой кабинет с вытяжками и стекляшками, полными бактерий и грибов. Оставили позади здание. В главном корпусе их ждала столовая со сладким, противным и слабым кофе. Оба знали, что беседа скрасит вкус. Да и до хорошей кофейни шагать не осталось времени.

Бледные — местами белые, местами металлические — потрёпанные элементы декора отбрасывали в прошлое. В институтские годы. Звук трущихся о линию подносов сопровождался разговорами о паре по анатомии. Она проходила в пятницу до обеда. И суп в полдень казался трофейным, лучшей наградой для победителей. А если совсем честно — единственной, которую бедные студенты могли себе позволить.

Двое уселись за стол, не хватало потёртой клеёнки для полного соответствия. Да и стулья казались слишком удобными, портили антураж.

— Ты, вроде, жениться собирался. Как двигается? — Паша не нашёл кольца на пальце. И не был уверен, что мог попасть в список гостей грядущей свадьбы. Или даже прошедшей, ведь не все врачи носили украшения на работе.

— Это мне так казалось, что всё идёт к свадьбе. Не срослось, — Женя держался лучше возможного для такой печальной новости. Или уже пережил огонь и обжигающий холод. Скорее, хорошо прятал эмоции.

— Хочешь поговорить об этом?

Женя отрицательно покачал головой, откинулся назад, одну руку поднял на спинку соседнего стула. В этом светлом помещении он бы очень сексуально смотрелся в своём белом халате без ворота. Голубая же кофта так упрощала его.

— Только если твоя история любви менее печальна.

— Туше.

— Тоже разошёлся?

— Нет. Но тону.

— Может, ты хочешь поговорить?

— Не очень, если честно. Знаешь, я на таком уровне, когда есть силы плыть, но даже небольшая волна накрывает и заставляет чуть-чуть задыхаться. То плохо, то терпимо. Если пойму, что захлёбываюсь всё дольше, захочу поговорить. И попрошу тебя меня послушать.

Глаза Жени покрылись тонкой стеклянной плёнкой, но она быстро спала. То ли размякли они с годами, то ли с каждым годом находилось всё больше поводов заплакать, а сил сдерживать слёзы становилось всё меньше. После секундной слабости Женя взбодрился, развалился наглым котом на стуле. Наверняка, даже закинул ногу на ногу, как делал всегда.

— Может, Валентина позовём?

— Не, не стоит, — ответил Паша и надул щёки, вытянул губы вперёд.

— Как знаешь.

Вероятно, Женя всё ещё считал Валентина другом больше, чем коллегой. А Пашу переломило. Отец, а теперь и Валентин показали, что клиницисты ему не друзья. И не потому, что он так решил, просто они его другом не считали. Только Женя и считал. Или и это Паше лишь казалось? Имелись ли у него друзья? Задумался, запереживал, но быстро откинул эту мысль, чтобы не стать её заложником.

— Что у тебя вообще в голове было, когда ты с тем мужиком дрался? Мне кажется, меня бы парализовало от страха!

— На самом деле, и меня парализовало. Ровно до той секунды, когда не пришло время. Точно что-то щёлкнуло. Так что высока вероятность, что и ты сделаешь так же, когда окажешься в похожей ситуации. Ещё и плесенью накормишь.

Глаза Паши заиграли на мгновение. Его чествовали, как героя. Пусть один человек, только далеко не последний по важности.

— Не зря ты столько времени тренировался. Как знал, что когда-нибудь придётся отбиваться.

— Всем придётся, — буркнул пьяно Паша. — Сколько нападений стало. Не кулаками, так перцовыми баллончиками придётся.

— Да, но нет. Я так не смогу. Пока достану, пока направлю и нажму. Это уже удара три. Дохляк в коридоре, получается. Но твои кулаки сделали дохляком в коридоре не врача. И фразы твои пушечные в интервью, конечно. Они будут ненавидеть вас лишь за то, что вы делаете свою работу. Пушка, просто пушка.

— Даже запомнил, — неловко посмеялся Паша всем телом.

Остаток дня здоровяк пытался быть невидимкой — никому не показывался, никого не спрашивал. Это создало обманчивое ощущение, что он вернулся в период до скандалов, до нападения. Кто бы мог подумать, что стоило радоваться мелочам, которые в самой своей сути и радовать неспособны. Как возможно радоваться работе? Как можно радоваться, что тебя не пытаются убить, что тебя не грозятся уволить? Однако же радовался.

Задержав в руке стекло с кусочком кожи, Паша поглядел сквозь него. Там был тот же мир, но мог существовать и вымышленный, который назывался «До».

Зазвонил телефон.

— Не до тебя сейчас, — пробежал глазами по экрану и отложил телефон в сторону здоровяк.

У отца на такой случай всегда находилось возмущение в стиле: чем ты там можешь быть занят, стёкла твои уже никуда не убегут. И парочка похуже. Или пара десятков. Хорошие врачи славились язвительностью.

Так телефон и вибрировал, передавая энергию столу. Паша едва замечал её, как громкую музыку в соседней квартире, которая доходила до него единичными волнами. Потом он что-нибудь придумает, почему не отвечал, или же просто пропустит этот вопрос.

Лениво и чуть довольно, из-за последней пары часов, Паша оставил кабинет позади. Теперь требовалось пробежать по коридору, остаться незамеченным на ресепшене. И можно смело забывать обо всём на целые вечер и ночь. Разделяй и властвуй, пусть даже речь о собственной жизни.

Улизнуть удалось. Паша в безопасности. Мир, полный шума птиц и шума города, залитый светом солнца, отражавшегося от окон больничных корпусов, наполненный горьковатым запахом зелени и лекарств показался и удалился сразу, оказался отрезан от него звуковой волной. Вновь кричал телефон. Паша очнулся в одиночной камере, в темнице, в подвале — ни звуков мира, ни света, ни запахов.

Отец точно знал, во сколько заканчивалась смена у сына. А он медлил. Белые буквы на чёрном фоне значили нечто иное, не имя: ответишь — будет худо, не ответишь — будет худо. И среди двух зол не имелось меньшего.

— Алё, — мягко начал Паша, представляя себя кем-то пожилым и рассудительным.

— Я был занят.

— Да, гистологи могут быть заняты.

— Так полностью прочти.

— Нет, я не позорю врачей. Я защищаю их. Я подаю им пример. А если ты этого не замечаешь, то советую тебе сделать хоть один шаг вперёд и выбраться из своей скорлупы, и увидеть мир. Здесь больше не уважают врачей, как ты привык. Здесь их даже бьют ножом без явной причины.

— Ты можешь орать по любому поводу, но тут я даже не подумаю с тобой соглашаться.

— Да, не приехал. Помню, что болеет. Приеду завтра. А сегодня не могу. И вчера не мог.

— И тебе пока.

Паша улыбнулся, глядя на экран телефона, где светилась отметка о завершении вызова. Отметка о правоте Паши. Он убрал телефон в карман. Тот пищал иногда и вибрировал, но оно не стоило внимания человека. Он даже прошёл мимо остановки, решил прогуляться до следующей и снова забылся. Что за тёплое чувство глубоко в нём? Что его источник? И не было ли то светлым промежутком перед агонией?

Дома ждала Женя. Она полноводной тучей сидела на кровати перед ноутбуком, поджав ноги под себя, и плакала. На фоне серого постельного белья, в окружении тусклых стен, в болотной футболке и чёрных велосипедках её глаза казались вампирьими — столько в них скопилось красноты. И то был ещё не предел, остались белые поля.

— Привет, малышка. Тяжёлый день? — Паша говорил мягко, точно ловец диких зверей крался к заплутавшей рыси и сладкими словами пытался отвлечь её.

— Привет, — сквозь слёзы и слюни выдавила Женя и затряслась.

Старая добрая истерика. С кем не случалось? С Пашей не случалось давно, но не благодаря его достижениям. Просто методы врача прошлого поколения уверенной походкой прошлись по его восприятию жизни и мужского достоинства. Похожего он сотворить с Женей не мог, не хотел, не умел.

Стоило ему подойти к кровати, как она повалилась на бок, сжалась сильнее прежнего, точно хотела уменьшиться до невероятных невидимых размеров. Едва не сшибла ногой ноутбук, такой же серый, как и вся комната вокруг неё. Весь мир пытался выделить её, только зачем, ведь Паша и без того видел.

Здоровяк подобрался к ней, развалился сзади и обхватил. Рыдающий клубок засопротивлялся, когда мужчина начал вдавливать в себя, но сдался быстро, точно изначально и задумал капитулировать после пары секунд.

— Кто бы заранее подумал, что взрослая жизнь окажется таким ужасом. Расскажешь, что случилось?

Женя не ответила сразу. Затряслась, затихла, всхлипнула, попыталась сказать. И так несколько раз, но получался бубнёж. Паша ждал. Старая добрая истерика, напомнил он себе, чтобы случайно не совершить непростительной резкости. И вспомнил похожие дни и минуты, и позы.

Возможно, это размышление было его суперсилой, ведь в ожидании, без слов, только со всхлипами, прошло сколько-то времени, которого хватило, чтобы притормозить подёргивания, снизить их амплитуду.

— Я не знаю, как быть, — промурлыкала Женя. — Как вообще жить? У меня ничего не получается!

Быстро мурлыканье перешло в крик, ещё надрывистый, но уже чёткий и разборчивый, и знакомый. Кризисы цепляли всех, а такие кризисы особенно цепляли людей амбициозных, как Женя. Паша считал себя везунчиком, ведь амбиций не имел. Просто работяга.

— Никто не хочет брать меня на работу!

— Совсем никто? — параллельно вспоминая прежние их места работы, тихо спросил Паша.

— Куда зовут, платят мало.

— Даже дорогой труд, случается, стоит дёшево. Вспомни, как мы одежду продавали за сто шесть рублей в час. И ничего, выплывали как-то. Сейчас это вспоминается быстрым рывком, но тогда казалось медленным и мучительным. И в этот раз будет так. Просто добавь чуть-чуть времени.

Слова подействовали или просто так совпало, Женя успокоилась — и всхлипы, и подёргивания отступили.

— Всё валится из рук. Нет ни сил, ни желания. Я не знаю, как быть?!

В груди Паши пробежал холодок, ведь теперь оно меньше походило на старую добрую истерику. Не так давно он закончил четвёртый курс института, чтобы совсем не помнить о болезнях душевных.

— Знаешь, это ведь можно обсудить с психологом, — Паша знал, что лучше с психиатром, но не смог сказать вслух, боясь бурной реакции. Общество уже привыкло не стесняться одних, но до принятия вторых прошло недостаточно времени.

Реакция всё равно случилась. Вероятно, она могла оказаться сильнее, скажи он, как задумывал. Женя вскочила, словно испугавшаяся кошка. В прыжке развернулась к Паше.

— Ты что?! Я что, похожа на сумасшедшую?!

— Погоди, — даже выставил вперёд руку Паша, точно опасался драки. — Психологи только психов лечат? Ни травмы, ни страхи они не помогают преодолевать?

Глаза полувыкатившиеся сменились прищуренными, точно Женя проверяла, не издевался ли над ней Паша. Губы чуть надулись, из-за напряжения мышц уголки их дрогнули. У неё был выбор — обидеться или согласиться. Он же сохранял статичное лицо, чтобы слова не показались шуткой, чтобы ему было проще пережить это трёхсекундное молчание.

— Ладно, — потерянно согласилась она.

Шок от перспективы встречи с психологом, да и сам разговор об этом, отвлекли Женю достаточно, чтобы она не рухнула снова на кровать бессильным комком.

— Давай чаю попьём? С шоколадкой! — переключился Паша, чтобы окончательно отвлечь её.

За столом в кухне, шмыгая носом от горячести чая, он пошутил про контекстную рекламу. Правдоподобно соврать, глядя в глаза актёру, было задачей непростой. Возможно, он не справился, однако Женя молчала. Здоровяк сразу начал смотреть психологов. Сохраняя шутливый тон — то посмеявшись над причёской, то над отзывами, он показал Жене нескольких.

Обманными тропами оба оказались в зоне приемлемого настроения — снова на кровати, но уже в компании комедии.

Женя быстро заснула. Паша это понял, когда она не посмеялась над удачной шуткой. Выключив фильм, он тоже закрыл глаза, но не сразу уловил крадущуюся дремоту. Осталось время подумать о пережитом дне.

Точно не агония вот-вот настигнет его? Может, уже наблюдал первые её признаки? Первые вдохи зародившегося и крепнувшего с каждой долей минуты конца? Ему стало холодно. Он накрылся почти до носа, прижался к Жене, повторив её позу, чтобы ни единой щели не осталось между ними. Чуть теплее.

Глаза закрылись, глаза открылись. И где сон? Паша был уверен, что заснул и поспал, но почему не ощущал себя отдохнувшим?

С тяжёлой, круговоротной головой он сел на кровати. На дальнем конце кровати свернулась в полумесяц Женя, перетянув большую часть одеяла на себя. В сонное сознание ворвался вчерашний день, где он убеждал её сходить к психологу. Стоило бы разбудить да напомнить, но он решил написать сообщение. Встал. Дорога до ванны периодически превращалась в карусель, точно вчера он пил не чай, а что-нибудь крепкое.

Широким шагом выскочил из дома, где было так спокойно, чтобы оказаться вновь перед тяжёлой деревянной дверью. Новоприобретённым ритуалом он попытался убедить себя, что по ту стороны его не ожидал очередной ужас, чёрт в обличии какого-нибудь уродца. Приоткрыл, заглянул. Мышечная память сработала — ноги шагнули раньше, чем человек того хотел. Тихо. Лишь бы так и осталось.

На ресепшене никого не было, за исключением администратора со слипавшимися глазами.

— Привет. Чудесное утро, когда хочется заснуть, а не сбежать, — посмеялся Паша, вырывая девушку из полудрёмы.

— Привет. Даже не знаю. Кстати, тебя шеф искал.

Не без чёрта, значит.

— Дрянь, — тихо выругался здоровяк, уходя от ресепшена. По эту сторону тяжёлой двери поселился хаос, который более никогда не позволит ему спокойно и ответственно выполнять свою работу; он будет пытаться утянуть человечка куда-то в глубину, где свет исходит только от пламени, а солнца нет.

Одно то, что шеф пришёл сюда раньше подчинённых, говорило красноречивее всех слов, всего отборного мата, которым умели ругаться только седоголовые старики. Он явно задумал что-то, с чем Паша не сможет справиться. Как назло, сегодня нереализованный стриптизёр не ощущал ни агрессии, ни силы, как случилось вчера. Зря он не выпил энергетик и пару кофе сверху.

С каждым шагом становилось чуть труднее, пока энергия не иссякла полностью. Напакостивший школьник? Вернувшийся пьяным малолетний сын? Зря вставший в позу подчинённый?

Стукнул. Толкнул дверь.

— О, заходи, — бросил слова шеф, перекладывая бумаги и тем создавая занятой вид. — Садись.

В одном из кресел сидел Юра. Паша пожал ему руку. Как обычно тихий, с налётом размышлений на лице. Наверняка, они уже многое обсудили по поводу подчинённого, и это не понравилось Юре. Но не совладать с набравшим скорость паровозом в дорогом костюме.

— Я посмотрел твои заключения, — начал шеф. И, в принципе, мог бы закончить. Каждый на этом месте сразу бы понял, что проиграл. В школе говорили, что даже в тетради отличника найдётся помарка. А ещё он помнил свои же слова, что проработавший больше одного дня врач невольно совершит хотя бы небольшую ошибку, которую найдёт пристрастный прокурор или эксперт. Шеф потрудился за обоих. — Слишком много косяков. За каждый — выговор.

— Остановись, — точно сказал уже сотню раз Юра, но повторил вновь.

— Развивайте дальше, — Паша, развалившись в кресле, затем сгорбившись, вёл свою линию. Часть уверенности даже вернулась к нему, как только осознал, что спасения нет. Аккуратно кивнул Юре.

— Достаточно, чтобы уволить тебя. Поэтому предлагаю мировую. Пиши по собственному.

— Нет. Увольняйте по статье.

— Как скажешь, но ты потом никуда не устроишься.

— Плевать. Выучусь водить машину и буду возить врачей скорой, чтобы сразу и защищать.

— Какой же ты зелёный. Летаешь где-то в облаках, но жизнь тебя ещё прокинет.

— Да неужели? А сейчас она мне очередной подарок сделала? Да если бы я того типа не отделал, вы бы мне сейчас цветочки на могилу несли. Так что это вы летаете где-то среди дорогих костюмов и хорошей обуви.

— Ты уволен! Собирай вещи и вали отсюда! — потерял контроль, закричал шеф.

Юра вскочил даже раньше Паши. Перекинул взгляд с него на директора. Уже второй раз молчаливая статуя оживала. Невозможно привыкнуть, потому здоровяк переживал из-за этого больше, чем из-за своего неминуемого увольнения.

— Я тоже ухожу!

Шеф впился взглядом в своего зама, обезумел, готов был скинуть пиджак и наброситься на него. Или Паша только выдумал, на самом деле шеф хотел расплакаться, но стеснялся.

— Ты долбанулся? — не выдержал он, превратился в прораба, уставшего от неисполнительности и глупости своих работников.

— Хватит. Ты не врач, тебе не понять, какое это дерьмо на вкус. Паша прав, как никто и никогда.

Голос Юры звучал адсорбентом, поглощавшим панику и агрессию, точно мог даже такую безвыходную ситуацию перевести в беседу. Голос звучал так сильно, что ни Паша, ни шеф не могли ответить. Стали заложниками его способности.

— Увольняешь его, ухожу я. Точка. Ты пошёл на принцип, я пойду на принцип.

— Да пошёл ты! Думаешь, такой незаменимый?!

— Так и иду, очевидно.

И Юра выскочил из ловушки стол-стул, развернулся и бодро зашагал прочь. Паша, толком и не сводя с него глаз, засеменил следом. Хотел узнать больше, хотел изучить каждую мысль в его голове. Не интересовали выговоры и ошибки, которые он допустил, всё могло подождать, кроме этого вечно ссутулившегося человека, раскрывшегося в самый нужный момент, точно пророки сотни лет назад предсказали его появление.

— Юр, Юра, — догоняя, окликнул Паша. — Ты как?

— У меня спрашиваешь? — остановился, развернулся, улыбнулся он. — Это я у тебя спросить могу.

— Да я-то, бог с ним, — отмахнулся здоровяк. — Увольнение мне было выписано ещё тогда, в кабинете. А вот ты меня, если честно, удивил.

— Ну, решил поступить правильно, как ты. Впечатлился очень.

Катастрофа произошла где-то в далёком мире. Точнее, случилась она здесь, но взрывная волна устремилась прочь, разрушая дома, сжигая воздух, но даже не ранила кожи их. Иначе бы двое потерявших работу лабораторных червей не стояли такие довольные.

— Можно и по пиву. Как думаешь?

Паша одобрительно кивнул.

Бросив неначатую работу, они просочились через тяжёлую деревянную дверь. По эту сторону было тепло, спокойно; вдали летали шумные самолёты, но из-за большой высоты шум их перебивали даже негромкие слова. А с той стороны остался хаос, черти, смерть.

Пройдя вдоль проспекта до ближайшего высокого здания, где на первом этаже над большими окнами пылилась вывеска «ПАБ», двое завершили поиск.

Ребята едва открылись, настроились на приём людей — кофе да супы. Очевидно для первой половины дня. И не ожидали, судя по выражениям лиц, любителей дообеденного пива. Знали бы они.

— Крутилась иногда в голове мысль, чем бы заняться, если медицина закончится, — начал Юра. Его уставшая, плохо проглаженная рубашка подходила ему и этому заведению, где уже с утра немаргинальный пьяница мог прикоснуться к миру удовольствий. — Ты думал о чём-нибудь? Реально. Или все твои угрозы были реальны?

— Всё было правдой и неправдой, — посмеялся Паша, чуть потупив глаза. — О чём думал, всё далеко от медицины. Хотя теперь и не знаю. Ещё полгода назад умчал бы куда угодно, лишь бы платили не меньше. А теперь думаю, есть ведь два вида работы — нужная и бесполезная. Если можешь сделать что-то полезное, то надо так и делать. Знаешь, условный человеческий потенциал реализовывать ради какой-нибудь глобальной цели сверх одной человеческой жизни. Эта мысль спутала все карты. Но устроиться водителем на скорую, чтобы врачей охранять — подходит подо все критерии, кроме зарплаты.

Вечером, когда не считалось странным приходить в паб за пивом, двое изрядно утомлённых собрались домой. Спутали все правила, точно приехали из восточного часового пояса.

Алкоголь ловко путал мысли. Паша почти не думал о печали сегодняшнего дня. Немного думал о Жене. В основном, мысли стали клубком спутавшихся волос: стоило проследить фрагмент одной, как через узел перекидывало на другую. Так он и думал обо всём сразу мелкими кусочками, пока ехал в такси и искал удобное положение для головы.

Написал сообщение Жене, подъезжая к дому. Однако в последний раз она появлялась в сети больше часа назад, потому не прочитала, не ответила. Уже в подъезде Паша проверил телефон ещё раз. Может, спала. Может, смотрела что-нибудь интересное. Или, ещё лучше, читала и готовилась к роли.

Никого. Дом тихий и пустой, без увеличивающих энтропию людей. Паша отвык, что был единственным источником беспорядка. Привык, что Женя ждала дома. Точнее, была дома. И, к стыду своему, привык к плохому её настроению.

Может, случилась удача, и она решилась на поход к психологу? Стоило наивно надеяться. Паша заварил себе чай, уселся, уперев затылок в стену. Даже прикрыл глаза ненадолго, как убеждало его бурлившее в кишке и мозгу пиво, но быстро осознал, что то был коварный план. Не стоило засыпать за столом в кухне, как когда-то любил делать его дед.

Вторая попытка связаться увенчалась успехом спустя время, как раз достаточное, чтобы Пашу схватила паника, а пиво усилило её. Но всё зря — Женя оказалась в порядке, только не у психолога. В духе худшей русской традиции она решила, что ничуть не меньше психолога ей поможет подруга и алкоголь. Многие бы так решили, вспомнил часть своих бед Паша, но писать об этом в сообщении не решился, лишь попросил вернуться не слишком поздно. Всё же, сегодня и у него нашёлся повод напиться, причём не самый радостный.

Глаза то и дело закрывались. Не помогал ни телевизор, ни телефон. Время двигалось сбивчиво. А Жени так и не было. Даже живучее летнее солнце не захотело более ждать. Тогда Паша перешёл на просьбы, но Женя и не думала возвращаться, даже позвала его присоединиться. Он думал, сомневался, отказывался и звал домой, но согласился в итоге.

Трезвея от взбалтывания автомобилем, Паша глядел на мир через пивную призму. В этом преломлении мир выглядел иначе. Увольнение заиграло другими красками — он мог и печалиться, и радоваться. Раньше все его порывы к справедливости связывали с инфантильностью — отец и весь мир говорили, что вырастет и поймёт тогда, какие ценности реальны, а какие лишь плод воспалённого юношеского разума.

Отец, дядька, дед приводили в пример и себя, и знакомых, кто снимал кожанку и надевал костюм, кто бросал транспарант и брал в руки лопату, потому что «детей кормить и тетрадками снаряжать надо». Но ни один из них не сказал, что ради лучшего будущего для своих потомков иногда нужно пожертвовать очень многим. А не сказали, потому что не знали примеров, потому что сами не сделали так. Остаться с транспарантом — как раз и могло стать спасительным стартом для лучшей жизни потомков. Они не смотрели вдаль и смутно представляли значение слова «перспектива».

А Паша раскрыл его. И верил, что готов пожертвовать многим, если не всем, ради идей. Было оно инфантильным или нет, он хотел решить самостоятельно, ведь правила писали люди — не меньше, не больше. Просто люди. Он как раз кстати тоже был человеком.

В размышлениях о своей судьбе здоровяк добрался до условленного места. Продукты от пива отпустили голову, внутри окончательно прояснилось. Паша остановился на секунду на середине пути между неторопливым таксистом и входом в заведение.

Яркие вывески, много красного света на улице, сухой асфальт с единичными разбитыми бутылками говорили, что кругом лето, большой город, кипевшая жизнь и люди, много шумных голосов. Они умели развлекаться даже в будние дни. И знали места. Чем не настоящая жизнь?

Менее весёлый и яркоглазый, чем основная масса людей, Паша зашёл в заведение. Резкий контраст — недостаточно света. Что в барах, что в клубах всегда не хватало яркости внутри. Замер. Танцующие люди целую секунду казались массивом, из которого он не мог вычленить единственного важного человека. А вспышки лишь усложняли задачу.

Благо, Женю выделял рост. Он не узнал её сразу, потому что она стояла спиной и потому что целовалась с каким-то парнем. В стрессовых ситуациях иногда терялось ощущение реальности. Тусклый свет и визуальный хаос заведения добавляли выдуманности этому мгновению. Паша ждал. Из интереса или сомнения.

И вот Женя отлепилась от незнакомца. Или знакомого, просто неизвестного Паше. Побежала к подруге. О чём-то они посмеялись, и Женя побежала дальше, но уже к другому парню.

Закралось впечатление, что здоровяк оказался жертвой розыгрыша, а кругом спрятаны камеры.

Пока Женя пила коктейль со следующим незнакомцем, он вспоминал свои студенческие игры. Те были не такими весёлыми и безвредными. Скорее наоборот, тестировали организмы на способность дожить до утра. Да и знакомиться с девушками, особенно конвейерным методом, он и товарищи не умели.

У Жени же было всё для того, потому каждый с удовольствием угощал её. И получал за это небольшую награду. Одна проблема: очередному из них повезёт поймать Женю в таком состоянии, когда шалости перерастут в настоящее желание. Не приехал бы, кто знает? Или то была лишь паника и придумывание худшего из возможных сценариев?

Убежав от очередного кавалера, Женя вернулась к подруге. Вдвоём почти одновременно заметили Пашу. Полутени от красно-оранжевого света хорошо подчеркнули их удивление. Шепнули что-то друг другу, синхронизировались, чтобы грамотно вести оборону.

— Мы просто дурачились, — подошла подруга к нему. Виноватые глаза то ли были искренними, то ли хорошо отыгрывали. Но Паша и без того думал о том же и не планировал устраивать смешных пьяных сцен, не имея запаса энергии.

— Точно? — улыбнулся он, пытаясь сохранить на лице хоть каплю серьёзности.

— Да. Точно-точно, — оправдания превращали взрослую девушку в напакостившую девчонку, стеснявшуюся поднять глаза до уровня собеседника.

— Тогда нам пора домой, — по-прежнему мягко говорил Паша.

— Нет. Я пока не хочу. Едь домой, а я с Алиной побуду.

— С Алиной и мальчишками? — усмехнулся он, поднимая брови и опуская подбородок. В тон притихла музыка.

— Ну нет, только с ней. Я пока не хочу домой.

Паша поймал вновь эту нехорошую нотку. Тревожную нотку. Но всё размывалось алкоголем — немного осталось в нём, много держалось в Жене. Или же он ошибался? Может, она просто пьяна, а не печальна? И как быть ему? Должен оставить ведь, просит. Нельзя игнорировать такие просьбы. Но очень не хотел оставлять. И очень хотел пожаловаться ей на сегодняшний день.

— Может, я просто подожду тебя, а потом вместе поедем?

— Нет, — слишком резко и быстро ответила Женя. — Я побуду с Алиной, а ты езжай.

Истукан, а не человек. Паша не мог двигаться, не знал, что ответить.

— Но, — постарался хоть что-то озвучить он, помня, что именно она и убедила его приехать сюда. Вновь заиграла музыка, тревожно вторя в моменте обозлившемуся взгляду Жени.

— Я не пойду домой! — выкрикнула она, то ли пытаясь превзойти шум, то ли неспособная больше сдерживаться.

Он ясно помнил логический парадокс: ты должен спросить согласия на всё, на каждое действие, но должен добиваться её не менее рьяно, чем викинг или горец, готовый в любой миг закинуть на плечо и украсть. Этот парадокс позволял девушкам использовать любую манеру ухаживаний против самих же парней, а парням только и оставалось, что выбирать, какой ногой наступать в капкан.

Пока истукан с человеческой кожей и опухшими веками думал, Женя отступила назад. Задержала взгляд — неприятный, точно прощающийся — и развернулась. Паша смотрел, как она подошла к Алине, что-то сказала. Теперь подруга следила за ним, а Женя стояла спиной. Взяла коктейль, начала пританцовывать. Но от движений тянуло фальшей. Паша понимал, для чего всё, и должен был уйти.

Чем не повод напиться вновь? Даже более весомый, похожий на настоящую трагедию. Остатки алкоголя то исчезали, то возвращались. Он хотел бы оставаться пьяным. Выпил виски на баре, взял бутылку пива и пошёл прочь, оставляя Женю наедине с Алиной и целым миром.

Шум в ушах или голове и ноющее от неудобного положения плечо заставили вынырнуть из сладкого сна. Или не такого уж сладкого. Снилось, что он с Женей засиделся в каком-то заведении, мало похожем на то, где она с Алиной играла в грязную игру, а на выходе их ждал Валентин, случайным образом решивший подработать таксистом. Подозрительное совпадение, что он решил поработать именно в том районе, где засиделись они, но ещё более странным показалось, что он делал это на старой синей Оке.

Только сон ушёл. Паша видел вокруг не то, что планировал. Знакомая комната, однако больше воспоминанием, чем местом отдыха. В семнадцать лет сбежал отсюда. И что его потянул автопилот обратно? Знал ведь, что здесь ждут нотации.

— Проснулся? — раздалось где-то рядом.

Именно его нотаций ожидал Паша, стоило увидеть старый коричневый шкаф с выцветшим плакатом. Опрометчиво было приезжать пьяным в ночи, но сделанного не изменить. Он повернулся на спину, плечо сразу перестало ныть. Голова не заиграла каруселью, значит, не так много выпил.

Прошла ещё пара секунд. Паша не торопился отвечать, точно оставался шанс, что фантом растворится с шумом в ушах, а сам он окажется где-то не здесь. Но ни фантом, ни шум не торопились исчезать.

— Проснулся, — ощущая в застоявшемся воздухе напряжение заданного вопроса и не имея сил держать паузу дальше, ответил Паша.

— Так поднимайся. Сколько можно спать? И почему ты не на работе?

Отец мог бы продолжать долго — вопросы были его стихией и профессиональным навыком. Чтобы предотвратить возможную волну, Паша решил подняться, параллельно отвечая на вопрос без звука. Работы у него более не имелось, поэтому и торопиться на неё не требовалось. Стоило бы ответить и вслух, но нет. Молчал.

В теории Паша мог поступить иначе. Пока фоновый шум создавал лёгкий оттенок нереальности, мог бы вести себя, точно существовал во сне — дерзко, развязно, грубо, загадочно. Выстроить из себя всё, что только вздумалось бы.

— Как мать? — ответил он вопросом на вопрос.

Ещё с первого звонка подозревал, что ничего серьёзного с ней не происходило, а отец только преувеличивал. В любом случае приехать он мог только ради неё, потому спросить стоило.

— Всё хорошо, — раздалось из глубины квартиры. — Привет.

— Привет.

Силуэт отца в коридоре лишь изредка позволял зацепиться глазу за суету матери в кухне: то слева, то справа от него показывалась голова и беспокойные руки.

— Чего ты в ночи приехал? — отец не смягчал голос, не ослаблял хватки, точно допрашивал раскрытого шпиона.

— Тут целая история. Сейчас расскажу.

Откровенность не была в ходу у семьи. Отец и мать делали вид, что хотели знать и слышать только правду, но никогда в слух не уточняли, что речь шла лишь об определённой правде — угодной и непорочившей.

Вылив на себя побольше воды, взбодрившись, насколько возможно, сын расселся в кухне. Попросил мать сделать кофе, пока она суетилась среди шкафчиков и плиты. Иногда, когда ещё жил здесь, Паша задумывался, какая часть её — это она настоящая? Отец так сильно влиял на мать, что она казалась лишь тенью своего супруга. Стоило же на пару дней им разлучиться, проявлялся другой человек — вырывался гейзером, задавал другие вопросы, проявлял эмоции иначе. И терял почти всю свою токсичность.

Жаль, сейчас отец был недостаточно далеко. Взаимная близость проявлялась даже в движениях — шкафчики закрывались с избыточной резкостью.

А ведь Паша хотел бы пожаловаться хоть кому-нибудь из них. Не просто рассказать, а с грустью и печалью, без сил и крепости, ведь оставался их сыном. Или был когда-то. Зачем и они так? Зачем эти каменные взгляды, говорившие, что нет в доме пощады пьяницам и слабакам?

— Пощады, — пробубнил вслух Паша, захлебнувшись в море переживаний.

Мать ответила движением, повернулась. Сын отрицательно кивнул головой, чтобы не объяснять. Пусть остаётся фантомом, маленькой слуховой галлюцинацией. Тогда хозяйка вернулась к своим делам, размашистыми движениями пыталась задать им важности и обязательности. Только тем обмануть сына не удалось, слишком уж хорошо он знал её и бесконечные домашние дела. Сам жил заложником этого места, стряхивал пыль с многочисленных икон, прятал после каждого использования ноутбук в сумку. С чего он вообще взял, что здесь его печали есть место?

Автопилот дал сбой, очевидно. Мог привести, куда угодно, но привёл в самую неподходившую точку — в дом болевшей матери, которая и не думала прилечь хоть на секунду, чтобы показать щепотку интоксикации; в дом строгого отца, не прощавшего ни капли похмелья, но когда-то пившего до зелёных чертей. Плохой автопилот.

Кофе ударил по желудку, заставил работать и пробудил тошноту. Пока живот решал, не выдать ли содержимое в мир, человек думал, не рассказать ли? Так и не решившись раскрыть своих утягивающих рёбра секретов, Паша собрался, попрощался, убежал. Самое мудрое его решение в стенах этого дома. Всегда.

После дороги, похожей на катание по волнам, Паша хотел улечься на кровать, обложиться льдом и редко дышать, чтобы максимально остудить тело до комфортной температуры. В другой день такая жара не могла не подарить хорошего настроения, однако переваренный алкоголь мешал наслаждаться чем-либо.

Уже на пороге в уши закралась тишина. То ли та самая «громкая», то ли безжизненная. Этого не должно происходить, его дом не заброшен. В комнате спала Женя, бессильная встать и даже поднять голову. Спала же?

Почти прыжками Паша ворвался в комнату полную вещей, но безлюдную. И в другой комнате не нашлось Жени. Нигде. И некоторых вещей не хватало. Паша мог бы обмануть себя и представить, что с ней что-то случилось, а вещи просто лежали в дальнем углу. Но нет, самообманом ему не отделаться.

На всякий случай он проверил, как давно она в последний раз была онлайн. Вот и всё, вот и всё. Она и сейчас в сети, просто где-то не здесь. А он точно здесь, наедине с собой, ведь больше никого не осталось.

Включив в колонке поток в жанре инди, Паша уселся на кровати. Играла музыка, которую часто слушала Женя. Очень грустная, полная безысходности. Чем не гимн этой секунды?

Мышцы расслабились. Здоровяк почти мешком повалился назад, пересыпаясь, только без шёпота мелких гранул. Уставился в потолок. Как только у неё хватало сил слушать концентрированное отчаяние? Может, он заметил всё слишком поздно? Может, она уже давно намекала музыкой, вот такой музыкой, что всё очень плохо, что её нужно спасать?

Преисполнившись страха, что с Женей беда, Паша захотел вскочить, побежать, отыскать и спасти её, но оказался в ловушке. Его вдавило в кровать. Слова, напеваемые высоким голосом под гитару, нажали на уши, на глаза, на сердце, внедрились со всех сторон сразу. И он прочувствовал их. И заплакал. Громко, потому что никто не слышал; навзрыд, потому что много лет копил, что хотел выплеснуть; мокро, потому что так много плохого било его по лицу. И даже не в ране, медленно убегавшей с его лица, было дело, а ударах без физических оболочек.

Песня закончилась, началась следующая. Человек не слышал перехода. В том озере, где он плавал или тонул, звуков почти не было, даже собственные всхлипы размазывались. Ему казалось, вот-вот он выберется, тогда слёзы отступали, впереди проглядывалась поверхность и кислород, но то оказывалось дном, в котором виднелось отражение его. Тогда он отталкивался и плыл вверх, только снова ошибался. А когда кислород закончился и тот он утонул, слёзы иссякли. В груди нашлось дополнительное место, он смог расслабить все мышцы и позволить органам расположиться с комфортом. И ему стало комфортно. Размыто увидел потолок. Пару раз моргнул, разогнал слёзы и увидел ещё чётче.

Столько лет он считал недопустимым плакать. С безбородых лет наряду с остальными хвастался, что не плачет и никогда не заплачет. Держался на похоронах. И всё только из-за внешнего стереотипа. Так много лет мешал себе жить.

Развернувшись, уложив голову на подушку, закрыл глаза. Под приятную музыку здоровяк свернулся клубком и снова оказался в озере, только теперь голова его держалась над водой. Он плыл и мог наслаждаться видом. Шикарный-шикарный мир.

— Привет. Спишь? Виноват, но разбужу, — голос Юры звучал слишком бодро для утра и слишком бодро для самого Юры. — Очень важное дело. Умывайся, превращайся в человека. И перезвони. И не вздумай заснуть.

Бросил трубку. Такие стремительные действия не вязались с его образом. Даже в пиковые секунды скандала, что сопровождал их в последние рабочие дни в лаборатории, он звучал менее жизненно.

Медленно и лениво Паша собрался до состояния, в котором мог бы выходить на работу. Неуверенно поглядел на экран телефона, где красовалась более не подходившая Юре запись. Там он всё ещё считался заместителем. Вызов. К чему нервы, если этот человек никак не мог сподвигнуть его на что-нибудь ужасное? Или мог, а Паша бы согласился, ведомый жаждой наживы? Но с первыми же словами Юры странная мысль выпарилась без осадка.

— Какой ты возбуждённый. Ты там вообще спишь? — чуть посмеялся Паша. — Ладно. Скоро буду.

Следуя указаниям, Паша накинул одежду, обулся и поспешил на деловую или не очень встречу.

Район явно не уступал тому, где раскинулся больничный городок и куда до недавнего времени ползли по утрам Паша и Юра. Любители спрятаться. Некрасивое зданьице, увешанное вывесками офисов и магазинчиков специального назначения, и даже шоурумов, не вызывало доверия, только ассоциации — место здесь «мутным» компаниям.

Деревянные элементы внутренней отделки должны были остаться где-то в двухтысячных, однако же красовались здесь. Здоровяк вернулся в прошлое, когда подобное мелькало повсюду.

Поблуждал по коридору, разок даже повернул не туда, но добрался до нужных цифр. За жёлто-белой с неровными слоями краски дверью его ждал бывший начальник. Залитый светом от больших окон, слабо охлаждаемый гудящим вентилятором офис выглядел лучше остального здания. Паша даже выдохнул с облегчением. И не так бросались в глаза тусклые стены.

Ярче самого солнца светился Юра. Он вскочил и поторопился приветствовать друга. В каждом движении искрилось больше жизни, чем во всех годах их знакомства. Уже другой человек.

— Вывески ещё нет, но это — штаб-квартира профсоюза! — почти выкрикнул Юра. — Я организовал профсоюз. Представляешь?

А Паша и представить не мог. В памяти, если отбросить один или два профсоюза, они были существом странным и формальным. Дело даже не в подарках, путёвках и забывании функций, а в нарушении логики — в больницах их председателями были начальники, и выходило, что один человек должен был и ругать, и защищать. А оставшийся или оставшиеся работали хорошо, не состояли из начальства, за то и поплатились — руководителей посадили, остальных разогнали.

Вот и вопрос: Юра сделал третий хороший обречённый профсоюз или очередную машину по перекачке денег?

— Я слишком растерян, даже не знаю, что сказать, — включился Паша. Он мог бы озвучить свои мысли, но решил сначала послушать приятеля, подозревая, что у того имелись не только эмоции. — Как это вообще? Это точно выгорит?

— Есть шанс, уже сто сорок заявок. Но это мелочи, можно ведь смотреть глубже. Мы можем помогать людям. И не просто людям, а врачам, которые нуждаются в этом. Как ты и хотел!

И здоровяк вспомнил, как сильно Юра впечатлился его словами. Так сильно, что решился воплотить их. Немыслимо, что некто так легко превращал желаемое в действительное, пока Паша просто разгильдяйничал.

— Есть шанс, ты прав. Ты молодец, — искренне, но не без отзвука зависти похвалил здоровяк, оглядывая офис.

— Мне нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты стал лицом фирмы. Всё-таки интернет тебя уже знает, интервью шумное получилось.

— Серьёзно? Думаешь, люди потянутся в мою сторону?

— Твои слова впечатлили не меня одного. Они впечатлили каждого, кто прочитал интервью. Так пойдём дальше, попробуем огородить своих от всего ужаса, что каждый день окружает их! А если ты ещё и расскажешь людям, что готов стать водителем, лишь бы врачей защищать, это вообще вызовет бунт в нашем мире.

Полный благородного огня Юра словами, что паутиной, оплетал Пашу. Маленький, пузатенький, как и положено паучку, охотник поймал в свою сеть стрекозу, которую по загадочной причине именовали коромыслом. И крылатый уже не мог справиться — ни выбраться, ни двинуться. Только согласиться.

— Надеясь, что ты не струсишь, я даже написал Марку. Тому журналисту. Он захотел взять у тебя интервью ещё раз. Будь готов в скором времени.

От неожиданности Паша задержал дыхание. Одна встреча с щуплым охотником за сенсациями радикально изменила жизнь. Что случится после второй? Он уселся на стул и начал думать. Юра тем временем закопался в бумаги. Шорох не дал Паше слишком глубоко погрузиться в мир, полный сомнений, заставил внимательно наблюдать за движениями создателя профсоюза со скромным названием «Цель».

Странно, что вот так, перекладывая бумаги, что-то в них выискивая, он мог спасти кому-нибудь жизнь. Разглядывание стёкол в глазах других людей казалось странным до фантастического, но то были кусочки людей, а не чернильные буквы на деревянной бумаге.

— Может, ты и мне поможешь? С работой. Тогда с удовольствием буду лицом на всех твоих брошюрках, — широко улыбнулся Паша, хотя Юра не смотрел на него.

— О, это легко. Работы тут навалом. Даже должность можешь выбрать, только зарплата скоромная будет, — выпрыгнул из бумажной бездны тот и вскинул брови с задором студента, предлагавшего прогулять пары ради валяния где-нибудь на берегу водохранилища жарким майским днём.

— В этот раз всё по-другому, — заметил Марк, усаживаясь на деревянный, тихо напевавший мелодию скрипом стул. — Даже ты выглядишь иначе.

— Меняемся безвозвратно, — поднял плечи Паша. — Главное, чтобы не хуже. Тогда ведь я был после встречи со своим неудавшимся убийцей.

Рефлекторно он даже коснулся щеки, некоторое время пытавшейся не заживать и только благодаря дотошности Жени вернувшейся к нормальному виду.

— Снова попросишь быть смелым?

— А то ты сомневаешься? Наверняка, приехал, потому что ожидаешь бомбы не меньше первой. Не знаю, как у вас, журналистов, это работает, но думаю, что именно так.

— Не совсем, но часть правды есть. Итак, расскажи, что у вас здесь?

Резкая смена настроения напугала Пашу, мобилизовала. Он вытянулся, точно включили камеру и направили на него.

Ответственность за человеческие жизни, которая пропитывала отставного гистолога, пока он искал опухоли под стеклом, больше не мешала спать по ночам. Стоило ей отступить, как изменился внешний вид. Паша улыбнулся Марку, случайно подтверждая его правоту — стал другим.

— Начальник не может быть настоящим лидером профсоюза, если привык ругать и отчитывать, требовать и даже угрожать. В этом плане Юрий — именно лидер. Пока директор только и лил негатив во все стороны, Юрий превращал нашу лабораторию в эффективную интеллектуальную машину, способную спасать людей пронзающе точными заключениями. Но и этого не хватило, чтобы те, кого мы спасали, не ополчились против нас. А начальство, поняв, что пора выбирать сторону, предпочло не нас. Супер? Конечно, нет. Но ведь так и происходит постоянно. Кто-то пишет докладную записку, что не хватает бинтов или физраствор просрочен, а уже на следующий день выводится охраной, как случайно забежавший на территорию элемент, даже не человек.

А мы хотим дать этому бой. Вгрызаться в глотки, как образно говорят, в надежде, что это даст большой результат. Ни я, ни Юрий не знаем предела этих возможностей, но хотим узнать. У нас есть цель. И мы уже прикладываем усилия. Уже потеряли часть себя, что может, я надеюсь, быть доказательством серьёзности нашего желания взять под крыло братьев и сестёр.

Спасение утопающих — это не дело лишь самих утопающих. Это и дело тех, кто готов помочь. Так что посмотрите на этого человека, вглядитесь в его лицо, в его уже с утра уставшие глаза и рыжую щетину и передайте всем, что он готов себе сердце вырвать за других.

И Марк механически повернулся на Юру, хотя прекрасно запомнил его лицо. Но слова Паши точно помогали взглянуть по-новому и увидеть те изменения, которые наблюдал сам здоровяк.

Спрятав глаза под ладонями, чтобы дать небольшую передышку, Паша завис. Даже в темноте мерещились буквы и цифры.

— Думаю, на сегодня хватит. А то уже слёзы на глаза наворачиваются, — проявился где-то за темнотой ладоней Юра. — У тебя тоже, полагаю.

Паша освободил глаза и сразу прищурился из-за нахлынувшего светового потока. Юра уже накидывал пиджак. Стопки бумаг согласились подождать до завтра, хотя не так, чтобы очень внимательно человек интересовался их пожеланиями.

Запищал телефон. Не успел Паша дочитать сообщение, задрожали руки. Ему казалось, что он только и ждал весточки от Жени, но стоило ей написать, как эта уверенность показала свою воздушность и улетучилась. Женя где-то прочла его второе интервью и хвалила за смелость и хорошие слова, и предлагала выпить кофе, чтобы отпраздновать успех Паши.

А его трясло. Он не чувствовал смелости или успеха, скорее — смятение. Память выстроила и воспроизвела потоком цепочку событий, от того рокового вечера, когда Женя отказалась возвращаться домой до сегодняшнего сообщения. Промежуточно показала момент, когда Паша нашёл Женю в объятиях бывшего. Снова. Не зря придумали анекдот, что у каждой девушки есть мужчина, к которому она постоянно возвращается, и даже ей самой не понять, почему так происходит.

Для Жени то был Дима. И Паше следовало бы убить его, чтобы решить проблему раз и навсегда. Но он не мог. Смог бы, начни Дима угрожать Жене или кому-нибудь не менее беззащитному, например, старенькому терапевту в поликлинике, когда врач не согласится открывать больничный лишь потому, что у Димы похмелье. Но тот особо не пил, потому наиболее вероятным оставался вариант с ней.