Бесплатный фрагмент - Докучаев

Роман Клещёв

ДОКУЧАЕВ

КНИГА ВТОРАЯ. ДУШЕВСКАЯ

Глава первая. 1904 год

С окончанием весеннего половодья и дождей в город наконец-то пришло тепло. Каменистые улочки и длинные площади просохли после долгого ледяного плена. В ожившем старом парке внизу над Тихим озером грелись кованые скамейки, теперь можно хоть до поздна сидеть и любоваться соловьиными трелями. Меж дубами дотлевали искрящиеся бугорки прошлогодней листвы, дымок от них полз, петляя по зеркальной поверхности, уходя к другому краю водоёма. Усталые фигуры бородатых дворников на огненно-розовом закате шоркали о гранит берёзовыми метёлками. Ещё видны были верёвки фиолетовых облаков, натянутые к уходящему горизонту. Когда же на Тверь опускалась ночная прохлада, тёмные дворики таинственно затихали. Исчезали стуки лошадиных подков и гудки паровозов, уходящих в даль от закопченных колонн вокзала. Мог быть слышен лишь шёпот едва раскрывшихся листьев в уснувшей аллее. А на утро из распахнутых окон станет доноситься детский смех. В закутке Соборного переулка внизу у дощатых плесневелых досок тенистого спуска к ручью, поросшему сиренью, можно будет застать пушистое одеяло тумана.

У высоких кирпичных ворот Владимирской церкви как всегда многолюдно, позади за стеной тянутся цветастые короба торговых рядов, громко фырчат запряженные в телегу лошади, размахивая черными и рыжими хвостами. Пахнет конским навозом и куревом. Пока, перекрестившись, о чем-то громко спорят мужики, перламутровые голуби примостились к дыроватым мешкам с фуражом.

Она спешила с экзамена, счастливая и полная надежд. Быстро щёлкая каблучками, миновала Земскую площадь, а затем повернула в аллею цветущих яблонь. После вышла на Театральный переулок, здесь ещё с давних времён теснятся, привлекая дорогими витринами, ювелирные и мебельные лавки. В одну из них, потянув за бронзовую ручку, вошла Нина. Над шляпкой обшитой розовыми цветками неожиданно стукнул колокольчик. Её встретил освещенный электрическими лампами прохладный интерьер с овальными сводами красного дерева. Пахло застывшим лаком. Всюду вдоль стен расставлены к продаже полированные до блеска старинные комоды, секретеры, посредине чернело прекрасное фортепиано. На стеллаже выстроились разноцветные испанские гитары, отсвечивали медным сияньем духовые инструменты. Стены до потолка заполнены пейзажами и массивными панно со сценами из мира античности. Глядят с портрета зелёные глаза генерала Пушкарёва. В углу толпятся изваяния греческих статуй, на полках — гипсовые головы исторических деятелей, Цицерон, Марк Аврелий.

— Здравствуйте, юная леди! Желаете что-нибудь особенное? — поглаживая седую бороденку, интересовался пожилой лавочник в атласном бордовом жилете с хитрецой, прячущейся за толстыми линзами.

— Добрый день, я хотела бы купить отцу на именины… Я уже бывала у Вас. Вот, ту скрипку, я знаю, что в молодости он играл.

— Ту, что на полке?

— Да, да её.

— Она к сожалению, продана, сегодня к вечеру её уже доставят господину Белавскому на малую Поварскую. Вы слышали, как он играет? О! Сходите в трактир «Золотой рог» там по выходным солируют цыгане, он им аккомпанирует…

— Благодарю, а есть ли ещё такая?

— Возьмите вот эту! Правда она подороже…

— Ой… У меня столько нет.

Стоявший неподалеку молодой человек с двумя рядами гладких пуговиц на смоляном мундире и в мятой фуражке, отстранился от комиссионных охотничьих ружей и направился к ним:

— Я куплю скрипку! Упакуйте в бумагу…

— Извольте сударь, — пожал плечами седовласый торговец и приподнял позолоченные очки на расстроенную Нину, — Сожалею, юная леди, но других скрипок не водится… Кстати в соседней галантерее торгует Анжела Семёновна, моя сестра, помнится ей завозили виолончель, сходите, взгляните.

— Благодарю, — она сунула серенький кошелёк в сумочку, и поспешила к выходу.

Шагнув на залитую лучами весеннюю улицу, она поправила шляпку, и слегка омрачённая отправилась домой. Из распахнутых окон булочной пахло горячим мёдом и свежей выпечкой, волшебный аромат плыл по улице вслед за ней. На уже нагретых кирпичных карнизах, чирикая о чем-то, перепирались взъерошенные синицы. Раскинувшиеся серо-зелёными паутинами ветви акаций защищали Нину от начавшегося зноя. Она подобрела, увидев своё отражение в витрине недавно открывшегося салона модной одежды, где за стеклом ей в ответ грустно улыбалась парочка забавных женских манекенов с жирно обведёнными глазами в клетчатых платьях. За спиной послышался приближающийся стук ботинок.

— Девушка, постойте!

Она на ходу повернула голову и встретилась взглядом с тем юношей из лавки, купившим дорогую скрипку. Он тут же протянул ей завёрнутый в упаковочную бумагу и перетянутый бечёвкой музыкальный инструмент:

— Вот…, это Вам! Прошу, примите! — волновался голубоглазый парень.

Запах и следы машинного масла на руках, а также не чищенная обувь и запылившиеся штаны, сперва вызвали недоверие. Однако молодой человек излучал добродушную нерешительность.

— Нет, что Вы… — Нина, глянув, отступила, и нахмурившись прибавила шагу.

Он снова поравнялся с ней и набравшись духу дрожа продолжал настаивать, будто удивившись её отказу:

— Девушка, но позвольте?! Ведь Вы ничего не должны мне за это!

Она глянула на него раздражённо:

— Как можно? Я Вас не знаю.

Поняв, что шансы угасают с каждой секундой, он был вынужден идти напролом:

— Тогда давайте знакомиться…! Меня Алексеем зовут! А Вас? — он шёл рядом, разглядывая её румяную щёчку и качающиеся пружинки локонов, чёрные ресницы и поднимавшийся время от времени уголок розоватых губ.

— Простите, я не знакомлюсь с людьми на улице, — с укоризной ответила девушка.

— А я Вас итак знаю, Вы Нина! Вы с Мариинки…

— Хм… — она повернулась к нему, щурясь от солнца, и казалось, немного смягчилась, — Откуда? Я Вас не помню.

Алексей был гораздо выше её ростом и чуть прибавил шаг, стараясь собой прикрыть её от сияющих лучей.

— Вы с Софьей…, моей сестрёнкой, с одного потока. Семёновой… Я Вас видел зимой.

— Ну… И где Вы могли меня видеть…, зимой? — Нина чуть замедлилась, и теперь полы её коричневого платья колыхались плавней. Ей стало любопытно.

— На крещение. И запомнил…, — он говорил, ощущая кружившее голову едва уловимое благоуханье духов от её нагретого тела.

— И что, так и ходите за мной с тех пор?

— Нет… Я случайно… зашёл за обувной мазью… гляжу, а там Вы.

— Хм. В такие лавки за обувными мазями не ходят…, разве что люди состоятельные. Да и я видела, Вы больше оружие смотрели…

— Простите… Нина, я и вправду …, просто заметил Вас в начале, почти…, почти у входа! — растерялся юноша и побледнел, он решил, что теперь она его точно не станет более слушать.

— Что ж я за Вас очень рада, — впервые улыбнулась ему Нина.

— Ой… Это как хорошо, Нина… Нина! Возьмите скрипку, я Вас очень прошу! — он снова протянул ей хрустящий бумажный свёрток.

Нина вдруг остановилась, и повернувшись к нему, держа в руках сумочку и небольшой чёрный тубус, подняв бровь, задумчиво поглядела на перевязанную бечевой дорогую вещь. Повертелась по сторонам. Мимо навстречу прошагал, елозя калошами, хмурый дворник с метёлкой и ведром.

— Что ж, Алексей…, тогда такое предложение… Я куплю у Вас эту скрипку.

— Да что Вы Нина? Зачем?! Берите так!

— Согласны? Или я ухожу?

Он, не думая, преисполнившись, кивнул:

— Берите за сколько хотите!

— Я возьму по цене той скрипки, что была продана.

— Договорились!

Они прогуливались вдвоём, по цветущей аллее на набережной вдоль Тихого озера, уже не спеша. Юноша, держал проданную девушке скрипку, и изо всех сил пытался развлекать прекрасную спутницу. Благо после успешной сдачи экзамена настроение у неё и без того было на подъёме, тому же способствовал и случай с покупкой замечательного подарка. Внезапный ветерок, разбежавшись рябью по воде, вскочил по камням на брусчатку и, разметав опавшие лепестки цветущих магнолий, всколыхнул подол её летнего гимназистского платья и фартук. Нина ухватилась за одежду, и рассмеялась, другой рукой придерживала сползавшую шляпку. Алексей пытался прикрыть её неширокой спиной, расставив руки. Потом отдыхали в тени на зелёной скамейке, почти у самой воды, взяв с собой вкусное мороженое на палочках. Алексей рассказывал о себе и шутил, Нина давно так не радовалась.

— Экзамены почти закончились…

— Значит впереди окончание учёбы? А что дальше?

— Окончание? Да что Вы… Предстоит ещё курс и тогда я уже наконец получу аттестат. Надеюсь.

— Это здорово, Нина.

— А Вы чем таким занимаетесь, Алексей? — она еле заметно показала на его пальцы со следами мороженого поверх пятен мазута.

— Ох, простите…, кажется, это уже не отмыть… Я помощник мастера на вагоностроительном заводе. Верхнеобского общества. Вы о таком слышали?

— Алексей, я многое знаю, но не из этой области… И каковы же Ваши занятия? Рассказывайте.

— Чтобы становиться механиком, то есть помощником машиниста, нужно пройти обучение. Вот этим я и занимаюсь. По вечерам при локомотивном бюро посещаю школу машинистов.

— Значит, паровозное дело познаете?

— Да, очень хочу освоить, Нина.

— И, в чем же Ваш труд заключается? Бросаете уголь в топку? — она выдержала паузу и усмехнулась.

— Бросаю, Нина. Это может показаться простой задачей, но поверьте, тоже требует навыков.

— Не сомневаюсь.

— Представляете, каково это? Полностью отвечать за пар в котле!

— Наверное, это очень интересно.

— Это ещё и верный путь становиться машинистом!

— Тогда Вы молодец Алексей, что так стараетесь.

— Спасибо. Да, пока что я в составе паровозной прислуги, но… это обучение все проходят.

— И почему же Вас так тянет к паровозному делу?

— Да потому что паровоз Нина, он… огромный, и состоящий из тысяч меж собой сочленённых деталей. Понимаете? Я душой его стальной, горящей так чаруюсь, что… Не передать… Такого никогда не было… Это чудо техники.

Она внимательно разглядывала, как он светился при этом, и лицо его в волнении наполнилось красноватым оттенком.

— Хм, я вижу, как Вы неравнодушны. Не знаю, как бы я, смогла ли?

— Вам Нина это показалось бы делом непростым, да и к тому же испачкались бы, в будке все в гари да саже.

— Я Алексей грязи не боязливая, бывало и отцу в конюшнях помогаю. Так, что, Вы не думайте, я не только к знаниям, но и к труду привычку имею.

— Что же… Это и вовсе замечательно. А знаете Нина, какие сейчас толпы путешествующих…?! Их, уже больше чем нас самих во всей Тверской губернии. И представьте, всех надо перевезти!

— Значит, Вам работы хватит. А я никогда на поезд не садилась.

Он задумался.

— Это верно…, я хоть и далёк от пассажиров, но скучать не приходится… А хотите я Вам вагоны, да что там вагоны?! Целый паровоз покажу!

— Настоящий? — удивилась Нина.

— Конечно…!

Они приближались к воротам парка, Нина подняла голову на возвышающиеся над входом большие часы в золотистой оправе.

— Ой.

— Что?!

— Я совсем забыла…, мне же надо домой…

— Не волнуйся, сейчас возьмем фиакр! Вот…, эй?! — он поднял руку и побежал к извозчику, дремавшему в тени акаций.

По дороге, внутри трясущейся повозки она с лёгким подозрением, шутя, поинтересовалась у довольного попутчика:

— И откуда же у Вас деньги, помощник машиниста? Вы что сын миллионера? И, кстати, давно ли мы перешли на «ты»?

— Предлагаю, Нина, перейти…, не откладывая.

Спустя неделю, уже в канун лета из прохладного фойе каменного здания Мариинского училища гимназистки с косичками, задорными ручейками весело выкатывались в тепло залитой солнцем улицы. Денёк стоял нескучный и обещал быть жарким. Прячась под унылыми тополями, девушки тревожили тишину бульвара звонким смехом, наперебой обсуждая прошедшие занятия и нерасторопного молодого учителя немецкого. Пошумев ещё немного, разбившись по кучкам одни стали расходиться, другие ещё оставались неподалёку от главного входа. Вдоль по мостовой приближался всадник в тёмном мундире. Вороной конь, застучав о гранит копытами неожиданно подскочил к испугавшимся его девчонкам и остановился, мотая гривой. Алексей выскочил из седла, и, извинившись перед всеми, держа в руках свежую корзинку майских ландышей направился к Нине. Девушки, поняв, что к чему, расступились. Нина в гимназистском коричневом платье и выглаженном фартуке, заплетённая, стояла на месте и серьёзно глядела на своего давешнего знакомого, теребя папку для черчения.

— Здравствуйте, Нина… — он, увидев её, будто бы оробел и, неловко держа корзину, едва не выронив из рук, протянул ей цветы, — Это Вам, то есть тебе…

— Зачем? Не стоило…, — тон её был суховатым как начинавшийся зной.

— Прими, прошу… Я… — Алексей позабыл все слова, которые твердил про себя пока верхом добирался к девушке.

Гимназистки стояли в сторонке и, поглядывая, тихо смеялись и перешептывались, поочерёдно комментируя возникшую ситуацию.

— Хорошо, давай, — она вдруг подобрела и приняла букет, — Ты точно не сын миллионера? — спросила.

— Нет…, Нина, я … — он замешкался в ответе, пытаясь отыскать нужное, но всё перемешалось в голове, — Просто я…

— Хм… Ладно. Спасибо. Очень красивые… И куда ты собрался? На скачки? Чей это конь?

— Я… никуда… Это… Масик, взял у Сергея…, мастера по цеху, — Алексей робко погладил коня по морде и тот зафыркал.

— Мм…, — она улыбнулась уже по-настоящему.

— Извини…, Нина, но… мне… мне надо ехать… Ждут на фабрике. — он подошёл к ней ближе, кареглазой, смугловатой со слегка вздернутым носиком, глядел, не отрываясь на вспотевшую шею, на волосы, прилипшие к виску. Он уже был искренне болен ею, словно вдыхал свежий цветок на весенней пригретой поляне.

— Я тебя не задерживаю, — она взволновалась от его близости и с трудом скрывала ростки разочарования от мимолётности встречи.

— Давай увидимся в это воскресенье?

— Давай, а где?

— В парке над Тихим озером. Помнишь в углу беседку с колоннами, белую?

— Да, я помню.

— Так я буду ждать тебя там, после полудня.

— Хорошо.

Дождавшись наконец заветного воскресенья, с утра она не находила себе места. Собиралась. Погода стояла хмурая, и к обеду всю Тверь накрыло проливным дождём. Накинув синий плащ с капюшоном и, прихватив дорогой отцовский зонт, Нина примчалась к назначенному времени на свидание. Сердце колотилось в груди, пока она спешила по мокрому парку, оббегая широкие лужи. Алексея не было. Она ждала его долго, больше часа в той самой беседке, пахнущей намокшей краской. Затем она сидела и грустила, вслушиваясь в барабанную дробь по жестяной крыше. Потом задумчиво наблюдала, как струящаяся с водостока вода в конце разбивается о гранит. Надоевшие виды дубовой рощи, за косыми черточками дождя, стали наполняться дымкой тумана. Она поймала себя на мысли, что не хочет уходить, и решила ждать его столько, сколько будет нужно, на этом самом месте. Минут через пять к увитой коваными цветами арке с западного входа резво подкатила бричка, и Алексей, бросив вожжи, бежал, пролетая над ручьями. Он стоял перед ней, грудь его вздымалась, осторожно держал её руки, чуть влажноватые и прохладные. Она позволила, ей хотелось обогреть его, промокшего.

— Ты прости меня, Нина, я… так глупо… Начальство задержало прямо у ворот, представляешь? Симагулов говорит: Иди корпус доделывай, или без жалованья останешься! А я ему: Так завтра продолжу, я норму выполнил…! А он ни в какую! Ну ничего! Эти эксплуататоры… они у нас ещё попляшут!

— Ладно, успокойся… Ты почему без зонта? В одном сюртуке, ведь простынешь?!

Она легонько дотронулась до его черной пуговицы у воротника, капли упали с его волос ей на ноготь, он вдруг взял её за плечи, легонько прижал и поцеловал. Она не сопротивлялась, но через три секунды отпрянула, раскрасневшись, и осторожно огляделась по сторонам.

— Лихой ты Лёша… На первом же свидании… А, ежели кто увидит?

От волненья у него потемнело в глазах, ослабли ноги, не в силах скрыть это он ответил ей первое попавшееся, что пришло в голову:

— Пускай…

— Тебе то может и пускай. А мне…? И со многими так в парке целовался?

— Что ты Нина, только с тобой…, клянусь!

— Хм… Ладно, пока поверю.

— Нина, а ты… учиться любишь…?

— Ну конечно люблю, — она рассмеялась над его возбуждённым видом.

— А предметы…, предметы какие тебе нравятся?

— Ну…, — мне нравится Закон Божий, арифметика, естественную историю люблю. А что? — она хихикнув вытерла белой перчаткой каплю с его кончика носа.

— Стрельбе вас не учат? — вдруг неожиданно спросил Алексей, поглядев в сторону проходившей мимо угрюмой пожилой пары с зонтами.

— Что? Из лука? — пошутила девушка.

— Хотя бы… Хотя бы из ружья стреляла?

Нина заметила перемену в его состоянии, когда он заговорил об этом, и ответила:

— Нет, у нас в семье, Лёша, не было ни военных, ни охотников. Папа был музыкантом. Поэтому я не знакома с оружием. И никогда не брала его в руки.

— А хочешь попробовать…?

Мокрая чёрная бричка с запряжённым в неё серым рысаком, выбравшись за город, доставила их к тихой заболоченной речушке, окружённой густыми ивовыми зарослями, тут же неподалёку тянулся ельник, восходя по ступенькам убегающих вдаль пригорков. Дождь уже давно закончился и из-за белых пушистых облаков, прогнавших серые надоедливые тучи снова стали пробиваться яркие тёплые лучи. Внутри влажных кустарников щебетали пташки. По извилистой тропинке среди подросшего разнотравья, сиявшего тысячами изумрудных капель, Алексей повел Нину. Она шла следом, вымочив и придерживая отяжелевший подол. Дорожка привела их на вытоптанную поляну, примыкавшую к илистому берегу. Пахло сырой свежестью. Сколоченный деревянный столик приютился в стороне под раскидистой кроной берёзы, его окружали вкопанные в землю две скамейки, неподалёку расположилось кострище, аккуратно выложенное булыжниками. Всё было мокрым.

— Лёша, что это за место такое?

— Это место… К слову сказать, мы здесь рыбачим, Нина. А, бывает, и охотимся, с друзьями. Вот там лодка в камыше запрятана, вёсла, — он положил на стол суконный свёрток, стукнуло что-то тяжёлое. Развязав, принялся вынимать из мешка потёртого воронения ствол и приклад тёмного дерева с двумя отполированными временем курками, собрав увесистый двуствольный дробовик.

— Не боишься? — спросил он с тревогой.

— Смотря чего?

— Стрелять…

— Боюсь немного. А громко будет?

— Да.

Алексей, поковырявшись, снарядил дробью оба ствола. Нина наблюдала, как он немного любуется собой при этом. Она подумала, что, наверное, все мужчины становятся такими же, когда словно дети, берут в руки такие игрушки.

— Значит так…, смотри, вот там… мишени, — он показал ей на сколоченный из толстых жердочек стенд с прикрепленным к нему сверху настилом из досок, на котором выстроилось несколько зелёных бутылок из-под вина и шампанского.

— Хм… вы с друзьями ещё и выпиваете?

— По правде говоря, если уж совсем нечего делать… Вот держи, берись здесь…, а так целиться…

Алексей тщательно показывал Нине, как удерживать спину, и управляться с дробовиком. Куда нажимать, задержав дыхание.

— Давай! Стреляй!

Грохот раздался для неё неожиданно, и немного оглушил девушку. На другом берегу речки всполошились вороны, спешно покидая насиженные места. После того как сизое облако порохового дыма отплыло в сторону она увидела, что пару бутылок снесло, они разлетелись вдребезги на сотни осколков. Нина обрадовалась, что не подвела.

— Оглушило?

— Звенит немножко в ушах…

— Давай ещё?

— Давай…

— Целься и жми на второй курок!

Затем она сделала ещё несколько метких выстрелов, несмотря на сильную отдачу старого охотничьего ружья, ей понравилась его мощь. Девушка всякий раз восторгалась удачным попаданиям.

Узрев такой подъём её настроения, Алексей, долго не решаясь, всё же вынул из-за пояса изрядно потёртый «Наган».

— А с такого испробуешь…?

Через два дня они встретились вечером, уже смеркалось. Нина соврала родителям, что сегодня заночует у подруги Софьи. С младшей сестрой Алексея заранее сговорились, что в случае чего та прикроет их, сказав, что Нина оставалась у неё. Они же с Алексеем уже в темноте через пробитую брешь в дощатом заборе незаметно пробрались в вагонное депо, и держась за руки побежали к шипящему составу. Алексей обещал прокатить её, пора было сдерживать слово. Могучий паровоз с растопленным котлом и включенными фонарями, окутанный паром, пыхтел, стоя на фабричных путях.

— Только посмотри, Нина, вот это механика! Представляешь, у нас почти на таком же недавно ставили рекорд скорости, он разбежался до ста двадцати километров в час!

Сверху из будки на них величаво взирал машинист с седыми бакенбардами в фуражке с натянутыми на неё круглыми очками. Махнув перчаткой, крикнул:

— Скорее, Ляксей! Время!

Юноша подхватил Нину, и они по лесенке, держась стальных поручней, взобрались в прокопченную будку паровоза.

— Здрасте! Знакомьтесь…, это господин машинист Ткаченко Борислав Евгеньевич, а это Нина Дмитриевна, я Вам Борислав Евгеньевич про неё рассказывал…!

— Здравствуйте, очень рада! — взволнованная девушка очень боялась ненароком зацепить какой-нибудь рычажок, и поэтому, удивленно оглядывая кабину, застыла на месте, расставив ноги и вцепившись в локоть своего спутника.

— Добрый вечер! Садитесь туда, девушка… — он показал ей на местечко в виде прикрученного к стенке металлического стульчика в дальнем углу, — И держитесь! Поехали!

Паровоз, шипя, заскользил по сияющим в полутьме рельсам, потянув за собой несколько пустых грузовых платформ усыпанных опилками и древесной щепой, предназначенных для перевозки пиломатериала. Пройдя мимо рабочих цехов, и складов со штабелями леса, громыхая колёсами, они выкатились за территорию и вскоре уже шли по длинному мосту через вечернюю Волгу. На тёмно-синей её зеркальной поверхности зажигались одна за другой перламутровые звезды. Алексей подозвал к себе девушку и показывал ей, не видевшей до этого ничего подобного, приборы с дрожащими в них красными стрелками на белых циферблатах, объяснял их устройство и назначение. Она была под впечатлением от увиденного, глаза её светились от восторга. Юноша, жестикулируя, очень старался. Борислав Евгеньевич иногда выглядывал наружу в окно, и то и дело смеялся над поведением Лёши.

— Шурани ка ещё Лексей…

Лёша схватил лопату и принялся умело бросать уголь в открытые своры полыхающей жаром печи.

Нина с любопытством внимательно наблюдала за движениями своего друга.

— А можно мне попробовать? — спросила девушка.

— Конечно…, держи! — он протянул ей берёзовый почерневший от угольной пыли черенок.

— Нина быстрыми движениями стала повторять то, что минуту назад проделывал юноша.

— Хорошо у Вас получается, барышня! — похвалил её машинист, — так и до Москвы докатим…

В субботу после обеда они вдвоём гуляли по набережной, было безоблачно и лучисто, затем немного покатались на лодке. Настроение было идеальным.

— Нина, если желаешь, я познакомлю тебя с товарищами…

— С кем?

— С моими друзьями…, единомышленниками.

— Теми рыбаками с поляны? — Нина поглядела на него и рассмеялась.

— Ну… да, почти… Я хочу представить тебя в нашем социал-демократическом кружке….

В следующий вторник они посетили собрание Тверского комитета РСДРП, сели рядом у окна в полуподвальном помещении цокольного этажа типографии. В воздухе присутствовал запах плесени. В зале собралось человек шестьдесят. Алексей держал её за руку и поглядывал на юную девушку, с заплетёнными аккуратно косичками в гимназистском платье с воротничком-стоечкой. Ему хотелось сжать её ладонь до боли, лишь бы она взглянула на него в тот момент, когда так пламенно выступает товарищ Красицкий. Но она лишь внимательно слушала важную речь оратора, на весь зал он кричал о народном отчаянии. И только аплодисменты заставили Алексея отпустить Нине руку. Снаружи за полуовальным оконцем снова полил дождь и мимо по сырой брусчатке то и дело мелькали чьи-то ноги. К стеклу подбежала мокрая худая собака и обнюхала оконную раму.

— Нина, сейчас будет выступать Ваня, секретарь комитета, мой друг! — шептал ей на ухо Алексей.

Она подняла на него глаза и тихонько кивнула. На её лице он вдруг почувствовал какую-то безысходность.

— Нина, что с тобой?

— Ничего…

Человек в светлой рубахе, размахивая кулаком на трибуне очень старался:

— Товарищи, мы более терпеть этого не станем! Объявим бессрочную забастовку! Ударим по низким зарплатам на заводах и мануфактурах! Скажем решительное нет отвратительному состоянию фабрик и жилищ рабочих! Скажем долой труду наших детей на производствах!

Зал продолжал хлопать, в спертом воздухе чувствовалась грань решимости.

В феврале 1905 года по всей Твери выли метели, плотным снегом забивало застывшие окна выше подоконников. После известия о поражении Московского восстания стачечный комитет города решил прекратить борьбу. Люди устали от кровопролития. Алексей умолял Нину:

— Едем со мной в Москву?! Меня ценит товарищ Выпин! Напиши письмо отцу… Потом обязательно вернёмся…, вместе, когда всё закончится! Я прошу тебя…

Глава вторая. Доктор

Затушив первую выкуренную сегодня папиросу о дно ещё чистой стеклянной пепельницы, генерал Костюченко прохаживался вдоль длинного стола по своему кабинету и разгонял узкими плечами дымную взвесь. Капитан Докучаев, выправившись на зелёной дорожке, наблюдал за движениями шефа, и докладывал:

— Подготовка к операции «Мелех» почти завершена, группа практически готова к работе. Остались лишь технические нюансы.

— Почти… практически. Какие именно, нюансы, капитан? Выражайтесь яснее…

— Взрывчатка, снаряжение, специальные сумки. Самолёт дожидается запчастей из Франции, это вопрос пары дней.

— Хорошо, действуйте. Меня уже достала эта чёртова ситуация. Твой план конечно дерзок. Но реализуем. Ты вот, что. Возьми второй самолёт, чтоб уж точно всё сошлось. Вдруг с первым возникнут проблемы?

— Как прикажете.

— И больше людей.

— Пилоты опытные, Польшу прошли. Думаю, лучше не сыскать. А, увеличивать группу — придётся вовлекать… Не считаю это нужным.

— А, что если встанет задача — действовать по обстановке? Справитесь?

— Постараюсь всё предусмотреть.

— Ладно… Как супруга? Ей, надеюсь, не сообщил?

— Никак нет Ваше превосходительство. Ей знать незачем.

— Хм… Она у тебя боевая. Если вдруг выведает — сорвёт дело…

— Она и не вспоминает об этом поезде.

— Это тебе кажется…

В каждом сезоне — своя тоска. С началом лета 1919 года в Крыму такая жара, что и людей днём не встретишь. А вот в улочках Феодосии веет морским бризом, он просачивается сквозь щели каменистой кладки и колышет цветущие ветви распустившихся яблонь. В недрах Петровского переулка скромная усадьба давно требовала покраски стен и ремонта протекающей кровли. Но хозяев тревожили проблемы иного толка. В тени заросшего сада белая ажурная скатерть накрыла стол на резных ножках. Чайные ложечки сияют у расписных блюдец, отражаясь небесным светом, медный самовар уже готов, и кипящая вода струится по двум чашкам, изъятым из чужого домашнего сервиза. Над банкой с цветочным мёдом зажужжала пчела. Ермилов потянулся к фарфоровому чайнику, на белых его манжетах мелькнули дорогие запонки. Теперь он хорошо одевается.

Душевская глянула и, негодуя, отвернулась в сторону моря, делая вид, будто самое удивительное на этом свете — проплывающие пароходы.

— Благодарю, Нина Дмитриевна, чай прекрасен…

— Ой, прошу я тебя… чай, как чай, — она плюхнула в него сгусток золотистого мёду и о чём-то задумалась.

— Долго ли Андрей Силантьевич на службе? — Ермилов понял, что хозяйка не в настроении, но пока ещё держал козыри в рукаве.

— Да Бог его знает…? Теперь видимся, как придётся. Зря он ринулся в эту вашу армейскую разведку. Предупреждала.

— Ну, позвольте заметить, с учетом его опыта, специальный отдел штаба — место как раз для такого офицера.

Душевская молча помешивала ложкой горячий напиток, с тревожным высокомерием глядя на стол.

— Э-м, помнится Вы меня просили…, неофициально… — он щелкнул замочком крокодилового портфеля и достал несколько фотографий, протянул их Душевской, — Вот, взгляните…

Она оживилась и отодвинула чашку.

— Это он? — заёрзала Нина Дмитриевна и, наклонившись, стала внимательно изучать тусклые чёрно-белые изображения.

— Да. Всё как Вы просили, я нашёл… Агентура конечно помогла, старые связи. Там сейчас трудно работать. Только поглядите…, красавец… Стоит на запасных путях в депо.

— Откуда фото?

— Из Николаева. Он на капитальном ремонте…

— Что, неужели? Больше года?

— Да. Один подвыпивший рабочий поведал, что состав полностью модернизируют. Вероятно, к чему-то готовят… Ремонт, как мы считаем, близится к завершению. И позвольте уведомить Вас ещё кое о чём, точнее кое о ком.

— Да, да, я слушаю.

— Дубинянский выжил и находится там же.

— Что ты говоришь?

— Представляете? К слову теперь у него вся голова в шрамах, рубцах и вмятинах, — он показал на себе, — Боюсь даже предположить, как его собирали, мерзавца. Зрелище конечно то ещё.

— Однако немного жаль, знаешь, он вообще исполнительный был мужик…

— И это ещё не всё… Поддымников Нина Дмитриевна, тоже… пережил тот штурм!

— Хм… Давненько ты не заносил столько новостей….

— Да… Он теперь в должности коменданта поезда. Всё такой же суровый сумасшедший. Водолазов в тот день срезал ему ногу из пулемётов… Ковыляет на протезе. Эта сволочь… быстро приспосабливается.

— Как ты дерзок в отношении бывших коллег, Ермилов…? Про Семёна Михалыча я слышала, — Нина с интересом разглядывала фотографии и складывала в пачку.

— И отирается вся эта компания в Николаеве по подвальным закрытым борделям! Представляете?! — усмехнулся доктор, — Совести никакой…

— А ты никак завидуешь?

— Да что Вы, упаси Бог! Кстати, они озлоблены на Вас, и поговаривают, что пробовали разыскать! Но сейчас им не до этого.

— Почему?

— Красные что-то замышляют, идёт подготовка, и «Маркс» в этом деле играет не последнюю роль.

— Водолазов с ними?

— Конечно! Он шикарно себя чувствует! Командует составом. Большевики сляпали ему новый великолепный штаб и дали служебную квартиру в городе, личного шофёра и авто! Все мечты этого мерзавца сбываются…

Душевская задумалась, отпивая остывающий чай.

— А Вы здесь живете? Вполне красиво… — огляделся доктор.

— Не говори ерунды, Ермилов. Это дача сослуживца Андрея, он как с месяц эмигрировал в Берлин, с семьей, и ключи оставил нам. Здесь из нашего только тряпьё да мой пистолет.

— Да, сейчас многие уезжают…

— Почему ты не уехал? Ты же врач, будешь всегда при деле…

— Я пока не решился, знаете ли. Думаю, эта битва ещё не завершена. Хотя, говорят, на днях идет огромный пароход в Константинополь, но все билеты уже проданы за два месяца, — хохотнул доктор.

— Битва… Хм. Хочешь, я достану билет? У Андрея на сей счёт есть возможности…

— Не могу, Нина Дмитриевна… Я теперь тоже вроде как на службе! — он усмехнулся, потом выждал момента и спросил, — Вы, словно чем-то раздосадованы?

Нина отложила снимки, выдохнула и вышла из-за стола. Смахнув с плетёного сиденья лепестки соцветий, опустилась молча в скрипучее кресло-качалку.

— Вы всё ещё охотитесь за этим поездом? Зачем?

Она мечтательно поглядела вдаль, где на солнечном горизонте виднелись силуэты пароходов.

— Затем, что это мой поезд.

— Понимаю, да, но… Нина Дмитриевна, на сегодняшний день Вы заочно арестованы… У красных имеются доказательства. Машинисты всё рассказали. Бумаги сфабрикованы. Вы же это знаете.

— Да, знаю…, конечно. Тем более, док. Тем более. Если так, чего терять? Чего бояться?

— Того, что Вы на третьем месяце.

Она глянула на него.

— Как ты понял?

— Вижу… Я врач, как Вы справедливо заметили.

— Андрей не знает.

— Нина Дмитриевна, это не моё дело…

— Я… ждала дня, чтобы ему рассказать. У него всё не просто, и… Эта новая служба, мы постоянно переезжаем… Я не знаю, как он среагирует. Такие времена…, и я тут… командирша хренова.

Ермилов увидел в ней ростки одиночества, которое хорошо изучил по себе. Он подошёл к ней и присел рядом.

— Вам не нужно этого бояться… Вы должны сказать об этом непременно. И муж примет это с радостью, у меня нет к этому никаких сомнений. Неужели, можно сомневаться в Докучаеве? Он спас Вас от гибели! Непременно… Непременно сообщите ему эту замечательную новость…

— Леонард, я хочу взглянуть на него.

— На кого?

— На поезд…

Вздохнув, он встал и отошёл, глянул на залив, поинтересовался:

— От скуки жаждете приключений? Вы будто и не слышали меня.

— Чёрт возьми, док, какая разница…, у нас нет денег даже на поездку за город…

— Нина Дмитриевна, раз уж такое дело, всё одно к одному. Собирался, но всё никак… — он вернулся к столу и сунул руку к портфелю, — Здесь деньги… с морфия… Я в ту ночь взломал сейф Водолазова и выгреб у него всё, что было… Скажу, вышло немало. Это Ваша доля…

— Чего замышляете, заговорщики? — неожиданно появившись, Андрей подошёл и поцеловал Нину.

— Здравствуйте, господин капитан.

— Добрый день.

— Что прячете? Хм…, это то о чём я думаю? Ермилов, Ваших рук дело? — с укором взглянул на гостя.

— Я лишь доставил… некоторые известия.

Ермилов смутился, коря себя за то, что не изловчился своевременно спрятать фотографические карточки за лацкан пиджака.

— Андрей, я хотела бы взглянуть на «Маркса», — Нина и впрямь уже обдумывала идею, готовясь к сопротивлению.

— Что? — Андрей, услышав это, отложил фото, — Зачем? Ты вообще в курсе, где он? Не в Феодосии! — изумился Докучаев.

— Я знаю! Он в Николаеве. Послушай, ты тоже когда-то мечтал добраться до Ростова… И с Божьей помощью…

— Я надеюсь, ты сейчас не всерьёз?

— Андрей, ты не понимаешь…

— Поговорим об этом позже.

Душевская не отступила, и напротив продолжила:

— Я строила этот поезд, и теперь мы его нашли! И я не хочу так просто отдавать его в лапы этих безумцев…, Андрей! — Она поднялась и шагнула к нему, — Я больше так не могу. Ты поступай, как хочешь. Я сама справлюсь. Только прошу, не препятствуй мне…

— Ты серьезно? Собралась в Николаев?! Хоть знаешь, что там красные?! Нина?! Ты говоришь о проникновении на оккупированную территорию!

— Я знаю! Андрей! Знаю! Но согласись, там знатный бардак!

— Ты не поедешь туда! Тем более одна!

— Хорошо…! Отпусти со мной доктора…?!

— Ты в своем уме?! Это самоубийство! Нина, я категорически против этой затеи! К тому же у нас нет на это достаточных средств!

Нина подошла к Ермилову и ногой выдвинула пухлый портфель из-под стола.

— Что это?

— Здесь достаточно. За время моей службы это было похищено. И вот вернулось.

— Действительно, Андрей Силантьевич, здесь много, есть и монеты… золотом. Я тоже помогу деньгами… — осторожно вмешался доктор, — Оружие достать кое какое… Изыщем там же на месте.

— Погодите, погодите… Какое ещё оружие?! Зачем?! Нина, что происходит?!

— Ничего, док имел ввиду пару «Наганов», для самообороны… Верно?

— Да, именно!

— Не держите меня за идиота…! Нина!

— К слову, Андрей Силантьевич, мне тогда пришлось вскрыть Вашу квартиру в Ростове… Только не волнуйтесь! Мы сделали всё тихо и тщательно, — добавлял масла в огонь Ермилов.

— Мы?

— Разумеется, с помощью проверенного форточника. Я ранее излечил ему сифилис, он кстати красноармеец. Квартиру мы заперли. И ключ положили на его место. Однако коньяк у Вас отменный…

Андрей ухмыльнулся:

— Негодяи… Что же, коли Вы такой богач, верните часы, — Докучаев прикурил папиросу, глядя на проплывающую баржу гружёную бурым углем.

— Не могу, простите господин Докучаев, их пришлось заложить…

— Зачем же вы их взяли, если в тот момент имели с собой ценности?

— Вы настаивали, я не мог отказаться. И представляете? На следующий вечер меня ограбили в порту. Хорошо, что я их заложил и оставил сумки…

— Нина, всё это полнейшее безумие, откажись от этой затеи.

— Андрей, едем со мной…

— Ты же знаешь у меня служба…

Понимая, что продолжать бессмысленно, Докучаев, затушив папиросу, негодуя, удалился в дом.

— Я сама справлюсь…

— Можем… кое-кого подключить, — доктор, насупившись, интригующе потянулся во внутренний карман за блокнотом.

— Только не говори мужу. Кто есть на примете?

— Старшина Шулаев, помните такого?

— Тот рыжий казак, что по пьяне… швырял…?

— Да, шашку в трактире. Говорят, метился в белых. Им не понравилось, что он размахивал красной скатертью над ними будто знаменем. Одного кстати так и проткнул…

— Добрый боевик, такой мне нужен. И где он?

— В Николаеве, как поезд встал, так отправился в отпуск и полгода слоняется по кабакам. Говорят, ищет другую работу, по душе… Теперь я хотя бы знаю район, где он ошивается… Это неподалёку от порта, что нам конечно на руку.

— Что ж, предложим ему работу, как только доберемся. Деньги всем нужны. Кто ещё?

— Есть ещё Гротов, он же Юрка-денщик. Тоже сомневающаяся личность, отличный наводчик орудий, здорово стреляет, такой пригодится на марше. Но боюсь, будем искать его по всему северу города.

— Николаева?

— Да, они все разбежались, когда затянулся ремонт. Там беспорядок в управлении такой, что…

— Может быть Шулаев знает о его местонахождении?

— Когда найдём старшину, расспросим…

Ночью в саду тихо, слышно, как стрекочут цикады. Гудки пароходов издали напоминают о детстве на Волге. Окно распахнуто полностью, едва колышутся тюли, чуть касаясь тёплого подоконника. Докучаев снова курит, стряхивая пепел за окно, стоя глядит в далёкую ночь, папироса его потрескивает. Нина рядом, в постели, не может уснуть, ей не спится теперь, про поезд все думы, про славный город Николаев. Наконец-то думает, услышал её Бог, дал надежду. А может сказать ему про беременность…? Нет. Забунтует. Молчать буду, потом, успеется…

— Откажись от этой авантюры…

Она повернулась к нему, подложила руки под голову и глядела на него, полуголого, загадочно курящего на фоне звезд.

— Я разведаю Андрей…, просто посмотрю, что к чему и вернусь….

— Зачем? Чего там смотреть? Я не понимаю…

— Этот поезд — моя жизнь, работа и…, если хочешь… судьба…

На следующий же день началась подготовка к дальней и опасной поездке. Нина Дмитриевна наконец-то воспряла, и чуть воодушевилась. Шевелиться стала гораздо быстрее, рано утром сделала зарядку и взялась за уборку на кухне, при этом планировала, помечая в блокнот. Купила вещи, одежду и снаряжение для серьёзного путешествия, в связи с этим в кой то веки выбралась в город на привоз. Ермилов сказал, придётся ехать почти триста километров в пассажирском вагоне. В духоте. Нужно будет, что-то есть, на чём-то спать, обязательны с собою лекарства, питьевая вода. Нина понимала, что за непродолжительное время из сурового командира она, к сожалению, превратилась в одомашненную даму, боящуюся грязи, сквозняков и заразы.

Благо, что не располнела, даже напротив. Сказывались опасения за чувства молодого мужа. Конечно, теперешнее её положение сулило обратное. Чувство оторванности от боевых операций, принятия решений и вообще реальности, мутило её разум. У неё никак не получалось стать прилежной и заботливой для капитана Докучаева, и сосредоточиться исключительно на их жизни, его служебной деятельности. Во-первых, от него нельзя было добиться практически никакой информации о том, что вообще происходит, кроме общих фраз и описаний того же, что пишут в газетах. Во-вторых, её склад ума как красного командира всякий раз натыкался на отторжение его белогвардейских догм и идей в большинстве их проявлений. Ей уже казалось, что надо искать нечто усреднённое, не углубляясь в нюансы левых и хотелки правых. Она всегда мечтала творить ту справедливость, которую для себя вынесла из прошлого опыта и этой войны. Иначе напрасны были бы все те страдания, что выпали на её долю, зря была бы и гибель многих людей, коих она знала и вела за собой. В чем её предназначение? Всё пыталась понять Нина Дмитриевна. Неужто удел её — домашние хлопоты да воспитание детей белого офицера, хоть и дорогого сердцу. Но всё же. Где она эта золотая грань, думала Душевская, за которой начинается её самостоятельный путь в этом адском безумии? Успокоение ей не было нужно и вовсе. Но что нужно? И понимала также, что, цепляясь за прошлое, пытается выхватить из него материальное, забывая о том, что духовное с него соскочив давно вдаль убежало. И никак воротить назад. И уж лучше, думалось, вперед идти и не оборачиваться. Да только хотелось, аж сил нет, как дотронуться до тех былых вещей, коснуться, запах их вновь почувствовать да звук услышать, что сопровождали ее на том пути, пройденном. А хотелось-то потому, что казалось, легко тогда было, радостно да безмятежно. И в самом деле позабылись тяготы. Лишь вещи и остались, будто усохли на месте как музейные экспонаты. И начинала она воротить заново то самое, увязывая его с днём сегодняшним в надежде вычудить что-то новое, никому недосягаемое, и только ей и понятное.

— На поезде придётся ехать через весь Крым, Нина Дмитриевна, на Джанкой, Перекоп, и Таврическую губернию, а там до Алёшек, — Ермилов показывал составленный им маршрут на маленькой карте, сидя за освещённым бронзовой лампой столиком вечером у них дома, — Учтите, Андрей Силантьевич приказал глаз с Вас не спускать, перед ним я своей лысиной отвечаю.

— Как бы за тобой глядеть не пришлось…, держи, — она подвинула ему чашку кофе.

— Благодарю. Вот здесь линия фронта поэтому обойдем с контрабандистами на паровом катере по Днепру до Южного Буга и выйдем прямиком к докам Николаева. Путь конечно небезопасный, но бои там не ведутся. Я уже нашёл с кем договориться, чтобы нас встретили.

— И с кем же?

— Завтра в два, у цирка «Три поросёнка». Вы придёте?

— Конечно, столь оригинальную встречу я не пропущу.

Встреча с контрабандистом по кличке Париж произошла в цветастой беседке неподалёку от входа в парк, под возгласы играющих детей, на фоне барабанной дроби и фанфар циркового оркестра, а также порхающих всюду воздушных змеев и ярких надувных шаров.

Париж имел вид зеленоглазого человека с живой мимикой, бледной, пару дней не бритой физиономией. Он был в польском клетчатом костюме и дорогой сорочке. Золотые часы неплохо смотрелись на татуированном запястье, сухие пальцы были зажаты в перстни и кольца. Сбитая на бок летняя кепка и американская жвачка усиливали ощущение человека опытного и далёкого от веры в верховенство закона и прочие придуманные кем-то правила.

— Мы таскаем всё — от алкоголя до людей. Так что с вами дело понятное. Но! Оружие, патроны, взрывчатка и всё что пахнет сапогами — под запретом. Если у вас этим проблемы — удачи. Я вас никогда не видел, — он повернулся на играющую в мяч ребятню, в ожидании их реакции.

Нина Дмитриевна расплылась, глянув на доктора:

— Да Бог с Вами…

Ермилов вторил «супруге»:

— С этим проблем нет.

Тогда Париж, поглядев недоверчиво, покряхтел и продолжил:

— Короче, со станции в Алёшках наймёте лошадь и доберетесь до Лимана, это озеро, довольно большое, там спросите Еремея, рыбака, найдете его, мужик такой здоровый, бородатый. Вас проверят, ему проблемы тоже не нужды, чтобы при себе не имели ничего запрещенного. Я уже повторяюсь… Еремею заплатите, сколько скажет, не знаю какой у него сейчас тариф, цены растут каждый день. Советую, берите больше денег, чтобы не пришлось…, по-иному рассчитываться, — он скривился, и нахально поглядел на Нину Дмитриевну.

Душевская в долгу не осталась:

— Как бы ему со мной считаться не пришлось.

— Хотел бы я на это посмотреть, — Париж перестал улыбаться и, нахмурившись, продолжил, — Чаще конечно с той стороны пробиваются, так что не знаю сколько возьмёт…

— Любезный, документы наши, когда будут готовы? — полюбопытствовал доктор.

— Дня два ещё и заберёте, но тоже стоимость возросла, сами видите, что в городе происходит…, дикая инфляция…

Нина Дмитриевна тщательно укладывала вещи в неуклюжий потрепанный чемодан, оставленный хозяевами дома. Предварительно вычистила и смазала тот самый маленький «Браунинг М 1906», приготовила запасную обойму. Наплечную кожаную кобуру нацепила на голое тело. Одела длинные серые шорты, новые, с большими боковыми карманами на молниях. Застегнула купленную на привозе светло-зелёную блузу и повязала на голову красную косынку. Зашнуровала крепкие в царапинах коричневые ботинки на низком каблуке. Оглядела зашторенную утреннюю комнату. С Андреем попрощались ещё ночью, когда за ним прибыла служебная машина.

Взяв чемодан, Нина вышла на высокое резное крыльцо и вдохнув благоуханье проснувшегося сада, заперла дом. Ключ спрятала за опанелку двери. Отправилась ждать трамвай, следовавший к железнодорожному вокзалу.

Под выбеленным сводом среди шума у главных дверей они встретились с Ермиловым. Довольный доктор уже купил билеты.

В светлом деревянном вагоне они заняли свои места напротив друг друга. Пассажиров было немного. Сквозь распахнутые окна с улицы пока ещё тянуло прохладой. Жара ещё не раскалила обшивку и не ворвалась в салон удушливым пеклом, ехать было приятно. Доктор поместил багаж на полки и снял лёгкий клетчатый пиджак и шляпу.

— Давно не ездила, так странно снова ощутить это.

— А я езжу часто, по Крыму конечно.

— Андрей уже дал ценные указания на счет меня?

— Конечно, велел приглядывать. Сказал, головой отвечаю…

— Это я уже слышала. Что еще, Леон?

— Кхм… В общем, больше особо ничего. Впрочем…, велел выйти на связь.

— Когда? Зачем?

— Нина Дмитриевна, я Вам сообщил только потому, что бесконечно доверяю… Прошу Вас, давайте не будем начинать путешествие с допросов. Умоляю. Это касается нас с ним, секретной службы и не более.

Она, нахмурившись, глядела на него.

— Я не знаю, зачем? Он сам скажет… Место и время я не вправе раскрывать даже Вам. Простите…

— Ладно, что же. Связывайтесь. Шпионы…

Поезд продолжал, грохоча, катиться по ухабам едва проснувшейся Феодосии. Люди с утра спешили на службы. Многие тянулись на рынок, чтобы элементарно купить еды. Обстановка в городе ухудшалась, блокада всё сильней сжимала возможности снабжения. Начались перебои с хлебом. Многих видов продуктов уже было не сыскать. Выручали частные хозяйства, с их помощью ещё можно купить молоко, сыры, мясо и овощи. В остальном же лавки и торговые сети, жившие за счет оборота промышленных товаров, повсеместно закрывались, распродавая остатки. Люди теряли места, покидали город и уезжали с полуострова.

— Не переживай так, Ермилов… Я сама могу о себе позаботиться.

— Я всё понимаю. Но он так меня настращал, что не куда и деваться! — доктор украдкой оглядывался по сторонам, изучая загорелые лица пассажиров. Нину забавляло его суетливое поведение.

— Расслабься… Скоро я угощу тебя вкусным обедом… Кстати, — она перешла почти на шёпот, — Ты всё с собой взял?

— Вы имеете в виду… Конечно, — он коснулся левого нагрудного кармана, под которым таилась кобура с оружием.

— У меня после рассказов этого Парижа возникло желание перестрелять всех контрабандистов.

— Нина Дмитриевна, я прошу Вас…, эти расстрелы уже в прошлом. Не забывайте, мы теперь с Вами чета супругов Богатырёвых, и едем, помните куда?

— В Тернополь.

— Отлично. Давайте постараемся ни в кого не стрелять…

— Хм… Это уж как придётся.

Угрюмого вида кучер с бордовым лицом в изорванной шляпе и такой же штопанной просоленной рубахе утомительно долго вёз их от Алёшек до голубого Лимана, правя упряжкой по пыльной каменистой дороге. Стояла тягучая жара. Запас питьевой воды стремительно истреблялся усталыми путешественниками. Телегу с дощатыми неудобными лавками нещадно трясло на ухабах, казалось, на следующей кочке или камне она попросту развалится, или отпадёт колесо. Связанные верёвкой чемоданы, подскакивая, болтались позади повозки. Нина то и дело поправляла сползающую с оголённого плеча расстёгнутую блузу, из-под которой выглядывал край рыжего ремня кобуры и бретель бюстгальтера. Данное обстоятельство заставляло отвлекаться беднягу кучера, он то и дело оборачивался, изображая загадочный вид, будто их кто-то догоняет. Ермилов это дело заметил и строго поглядел на Душевскую.

— Жарко, док…, — она поправила одежду и потрясла за край у декольте, пытаясь охладиться, после чего застегнула на одну пуговицу.

Хотя под остывшее солнце медленно плыло к закату, ужасная духота в степи и не думала прекращаться. Назойливая вездесущая мошкара тоже доставляла хлопот. Лошадь фырчала и отмахивалась от мошки хвостом. Док в очередной раз стянул шляпу и вытер вспотевшую лысину запылённым платком, после чего осторожно обратился к сидящему к ним спиной извозчику, мурлыкавшему про себя что-то. Казалось, ему эти трудности были привычными и абсолютно не мешали.

— Далеко ли ещё, любезный?

— Далеко…

Путешественники переглянулись.

— А Еремея нам покажешь? — поинтересовалась Душевская.

Мужик обернулся и показав изъеденную ветрами закалённую физиономию плутовато глянул на Нину. Ничего не ответив.

— Хм… — Нина удивлённо усмехнулась.

Доктор коснулся её запястья, в надежде успокоить:

— Расслабьтесь, Нина Дмит…

— Ты оглох что ли?! Тебя спрашивают?! — Нина не сдержала скопившегося за долгую дорогу раздражения и рявкнула, встряхнув закисший эфир. Казалось, пространство после этого очистилось и стало легче дышать. Только Ермилов, скривив лицо, потрепал правое ухо:

— Господи… Вы так кричите…

Кучер снова повернулся к ним и непринужденно, обнажив сгнившие остатки того, что когда-то называлось зубами, благоговейно изрёк:

— Будет тебе Еремей…

Нина взглянула на измученного Ермилова и театрально закатила глаза.

Встреча с загадочным контрабандистом состоялась к полуночи, под скрипучим керосиновым фонарём, ноющим на ветру. Около ветхой маленькой пристани пахло болотом, но с затона подувало прохладой, прибивая вспенившиеся волны на зернистый песок. На берегу беспорядочно валялись деревянные лодки. Вдоль мостков на искривлённых шестах трепыхались изорванные сети.

Еремей, огромный с испещрённым красным лицом и густой бородой мужик в чёрной просоленной фуражке и домотканой рубахе из-под которой выглядывала в широкую полосу тельняшка, в огромных яловых сапогах, глядел на них с высока и с сильным опасением, не скрывая того.

— Вытряхивайте, — распорядился он, показав прутиком на пыльные чемоданы и смятую котомку доктора.

Они взялись раскладывать на дощатый настил свои вещи. Еремей с интересом наблюдал за Ниной, как она, встав на одно колено, ворчала и ковырялась с замками. Затем бородатый контрабандист, присев на корточки, стал аккуратно ощупывать выложенную одежду, открутил крышку и понюхал флягу с водой, заглянул в коробки с зубными щётками, порошком и хозяйственным мылом. Не найдя ничего запрещённого встал и вальяжно подошел к Ермилову:

— Подыми.

— Хм. Пожалуйста, — доктор растопырил руки в стороны и с тревогой поглядел на Душевскую, предвидя реакцию, когда очередь дойдёт до женщины.

Закончив обыскивать доктора, суровый Еремей переключился на Душевскую и стал осторожно к ней подступаться.

— Э-э.. не, не! Ты своими оглоблями до меня не дотронешься…! — она отступила, тыча в его сторону пальцем, — И не мечтай…!

Он встал и, прохладно поглядев на её «мужа» буркнул:

— Прощевайте, — развернулся и прихрамывая стал удаляться в сторону рыбацких избушек.

— Погодите! Постойте, любезный…, одну минуту…!, — доктор выкрикивал вслед уходящему великану, — Нам с женой необходимо посоветоваться…!

Еремей остановился, оглядывая шумящую волнами береговую линию.

Доктор быстро отвел Душевскую в сторону и начал шептаться:

— Вы что делаете?

— Что? Я не дам себя трогать этой обезьяне, Ермилов!

— Хорошо, но не говорите с ним в таком тоне, иначе конец истории…!

— Я думала нормальные люди, женщин не обыскивают?!

— Вы в своём уме? Какие люди? Это бандиты! Нина!

— У меня здесь вообще-то два пистолета! — она потрясла грудь перед обалдевшим доктором, — Забыл? Твоя бандурина с двадцатью зарядами… Не мог чем побольше вооружиться? Думаешь, я в этот балахон спроста нарядилась?!

— Вы скоро, али как? — сетовал Еремей.

— Хм… да, да… Сейчас…! — отзывался ему доктор.

— Поговори с ним, Леон, скажи, мол, жена не в состоянии терпеть чужих лап, спроси, сколько он возьмёт, если… меня не обыскивать…?!

— Что ж, славно… — доктор будто очнулся и побежал навстречу суровому контрабандисту, — Э… Как Вас… там? Ермолай!

— Еремей.

— Ой, простите… Еремей… Понимаете… моя жена… она…

Нина наблюдала за их невнятным диалогом. Шум волн позволял лишь уловить интонации. Наконец Ермилов, подскочив к ней, шепнул:

— Просит пятьсот рублей!

— Он, что офонарел? — она вскипела и через плечо доктора вскрикнула — Ты что совсем…?!, — но Леонард остановил её:

— Тихо, прошу Вас тихо, Вы… Если он уйдет, нам самим не добраться никогда. Понимаете? Вспомните, зачем мы пришли? Смотрите, ведь ясно, что он здесь монополист. И других людей нам не сыскать… Нина Дмитриевна, давайте решаться…

— Док, это очень много… — она подумала секунду, — Значит так… Давай по-другому поступим… — Душевская отодвинула «мужа» в сторону и подбоченясь прошла вперёд, расставив загорелые за день ноги, — Ну давай верзила, обыскивай, только гляди! Предупреждаю…! Я дюже строптивая…

Еремей, похоже, взрадовался и, погладив бороду, крякнул. Подойдя, взглянул на неё большими, как у молодого коня, синеющими глазищами. Вроде и спокойный он был, но, казалось, чуть что — одичает непредсказуемо. Думал взорищем подавить её перед тем как начать, да не вышло. Нина и не таких жеребцов видывала. Отстранился на шажок, присел и взялся осматривать ботинки, попросил поднять подошвы. Пощупал, постучал по каблуку. Затем стал трогать шорты, прошёлся по бедрам, добрался до карманов, большие пальцы растопырил и, сужая, повёл ближе туда, куда это делать уж совсем не следовало. Нина, сжав зубы, едва сдержалась, чтобы не убить его прямым ударом колена. Доктор закрыл лицо руками, понимая, что это конец. И когда обнаглевший Еремей похотливо сграбастал мозолистыми ручищами её ягодицы, Душевская, выплеснув ярость, врезала ему тем самым местом, что соединяет бедренную кость с берцовой. Разгоряченный с разбитым носом рыбак свалился, заохав. На этом обыск закончился. Благо нос уцелел. Пролив немного крови на рубаху Еремей опомнился, раздумывая, что же делать дальше. Затем так уж и быть согласился отвести их за двести рублей.

В лодке всей богатырской природой он принялся налегать на весла, смазав постным маслом раздолбанные уключины, чтобы их не было слышно на воде. Ветер постепенно стих и стало безмятежно. Миллиарды звезд проплавали по ночному куполу, и теперь каждый шёл по своим делам и только в свою сторону.

— Хватит на меня глазеть, товарищ! — отрезвляла его Нина, завязывая на голове красную косынку, — Вы так всех пассажиров отвадите.

— А Вы бы тут по тише… — прогундел Еремей, — Всего лучше молчать…, звуки далёко идуть.

— Идуть… Вот и не пялься, функционер, греби себе знай…

— Дорогая…, прошу. — призывал Ермилов.

— Кстати, не поняла…? Где же тот паровой катер, на котором нас обещали прокатить до самого Николаева? А?

— Сгорел он, — буркнул угрюмо лодочник, — Да потонул…

— Хм. Как грустно…

Большая шестиместная лодка прошла уже несколько километров по мерцающим изгибам серебристой глади, обходя множественные островки и следуя по известному только Еремею маршруту. Иногда скользили узкими протоками вдоль песчаных оврагов, обшитых грядами спящих кустарников и усеянных сотнями ласточкиных норок. В лунном свете лодку хорошо видно издали. Уставшей от долгого пути Нине нестерпимо захотелось спать и, накинув вязаную кофту она, задремала, приложив косынку на плечо терпеливого доктора. Через какое-то время опомнилась. От бегающего по векам яркого луча, по лицу веяло тёплом. Душевская подняла голову. Доктор шептал ей на ухо:

— Помните…, главное держать себя в руках…

Со стороны берега кто-то истерично кричал в рупор, доносившееся эхо требовало:

— ….мание …! ….одку …ановить… …ёсла …брать… уки… ержа… ерх…!

Сбоку к ним быстро приближались контуры внушительного плота, собранного из брёвен, стянутых верёвками. На них неподвижно стояли люди, из-за яркого фонаря их лиц не было видно. Когда подошли вплотную, Еремей без суеты стал подвязываться к ним веревкой, просовывая её через вбитую в дерево гнутую скобу. Они вырубили установленный на мачте прожектор и включили обычные ручные фонарики. Нина и Ермилов, изобразив крайнее удивление, глядели молча, держа руки на уровне плеч, успев незаметно сунуть оружие под скамейку ещё до встречи с патрулём.

На едва покачивавшемся плоту оказались четверо в красноармейской форме.

Сухощавый маленький офицер в тёмно-зелёной каске «Адриана» потребовал документы от путешественников и принялся водить лучом фонарика по искусственно состаренным бумагам, проверяя их досконально.

— Та-ак… — сказал.

Двое молодых бойцов с трёхлинейками наизготовку стояли позади него. Четвертый воин на корме возился с багром.

Нина не сводила глаз с командира, была готова к любому фокусу, из кобуры у него торчал «Наган», на шее болтался большой медный бинокль. Изучив изрядно потёртые паспортные книжки её и доктора, и не потребовав при этом документов у лодочника, он поглядел на Ермилова:

— Адам Николаевич?

— Да…, я… — фонарь осветил улыбку и бледные ладони доктора, зажмурившегося от яркого света.

— Куда следуете?

— Мы с супругой…, Глашенькой… перебираемся в Тернополь, — сдобно вымолвил Ермилов.

— Что ж, тогда вместе с Глашей идём на борт, саквояжи с собой… Оружие? Иного толку запрещённые вещи при себе водятся?

— Помилуй Бог… — «Глашенька» подала руку «мужу» и перекинув ногу шагнула на скользкий плот.

Солдаты тщательно проверили их вещи, вытряхнув на мокрые брёвна. Молодой красноармеец в будёновке с огромной звездой, обыскав Ермилова, приблизился к Нине, но затихший было командир, вдруг включился и приказал ему отставить. Выключил фонарик и сам направился к ней. Взглянув на её лицо, почуял веющее от незнакомой женщины абсолютное равнодушие с примесью желания его утопить. Обошёл её сзади и осторожно, аккуратно и почти профессионально обыскал сверху вниз, пробежавшись вспотевшими ручонками по груди и бёдрам. Она держалась, как могла, молила только, чтобы этот дрищ в каске поскорей отскочил, пока она не сделала какую-нибудь шалость. На этот раз Душевская стерпела.

Ермилов в мыслях перекрестился, предвидя благополучный исход. Однако надоедливый офицер, не удовлетворившись, вдруг опомнился и кивнул одному из подчинённых:

— Кобызенко, вперёд… — стоявший без дела боец кинулся осматривать лодку, взобравшись в неё, стал крутиться. Еремей сидел на своём месте, почти не обращая на него внимания, и докуривал смердящую самокрутку. Он явно знал этих ребят, дежуривших на заставе. Наверняка был с ними в сговоре, и неохотно делился заработком. Нина подумала, что этот громила мог легко подать им любой сигнал, в том числе…, закурив папиросу.

Доктор с Душевской напряглись, ситуация ещё развивалась. Заметив, как красноармеец принялся заглядывать под лавки, Нина немного повернулась, чуть отступив, приготовившись выхватить у офицера пистолет из кобуры и ребром ладони ударить по гортани. А Ермилов качнулся ближе к маячившей винтовке в руках рыжеусого красноармейца, который точно не сумеет её удержать и рухнет в воду. Ждали.

Повисло тревожное чувство, даже офицер приподнял каску за козырёк, над вспотевшей чёлкой и взялся за кобуру поглядывая на Ермилова, на подчинённого в лодке, шарившего по сырому днищу. Наконец, молодой боец выпрямился и облегчённо произнёс:

— Чисто, товарищ командир… — стал вышагивать обратно на плот.

Все дружно выдохнули. Офицер торопливо сунул паспортные книжки Ермилову и сухо процедил:

— Всего хорошего.

— До свиданья, товарищи… — отозвался док, и выгнувшись, спрятал паспорта во внутренний карман запачканного пиджака.

Пока плот медленно отдалялся, Еремей безмолвствовал, и когда дозорные скрылись в темноте, пошарил у себя за спиной и бережно положил на сырой пол пистолеты в кобурах.

— Норовил было ко дну пустить…

— И чего не пустил? — Нина схватила «Браунинг» и передала Ермилову его тяжёлый «Маузер».

— Ума не приложу…, — он поглядел на неё как жеребёнок на мамку, потом досадливо опустил глаза и принялся могучими мускулами ворочать вёсла.

Нина ухмыльнулась доктору и отметила:

— Вот так…, дай жопу потрогать, и хоть пушку вези…

Еремей фыркнул сердито.

Леонард, закрыв лицо, расхохотался, оправдываясь:

— Вы уж простите…, пистолеты эти… памятные, от дяди достались… Везём на продажу… Жить надо… на что-то ….

— Да я гляжу…, памятные… Никак дядя Ваш любил очередями палить… Ну, полно сочинять… Ясное дело, что не простые. Но… только чтоб ни одна душа. Я на такое мало соглашаюсь, а то и пресекаю. А тут вот слабину дал… Раз такая у Вас… аккуратная барышня….

— Тьфу ты… Привязался…

В красном городе Николаев сгустилась промозглая ночь, на водной ряби у туманных очертаний пирса покачивались, елозя обросшими бортами ветхие баржи, плескались паровые катера с пьющими чай экипажами в обшитых вагонкой каютах. В воздухе пахло свежим уловом. Под утро в вышине ещё чернели, играя мускулами полчища туч.

Лодка надрезала килем песчаный берег, и уткнулась. Заиленная неприметная бухта, усеянная мелкими ракушками, идеально подошла для завершения пути. Ветер с залива трепал волосы, шуршал в коряжистых ивах. Распрощавшись с Еремеем, они отблагодарили его двумястами рублями, да ещё сотню положили сверху за оказанное содействие.

— Патрулю… Прочее жене, — приговаривал Еремей. Намотав на руку ржавую цепь, он натужно потащил тяжёлую лодку обратно в воду через плещущийся прибой. Нина и Ермилов стояли на мокром песке и глядели ему вслед.

— Спасибо Вам! — Ермилов помахал ему. Нина молча «просияла» улыбкой.

— Даст Бог, свидимся… — громко отвечал лодочник, усаживаясь, опять таращился на Душевскую.

— Оброните Вы ему хоть словечко… на прощание, — сочувственно предлагал доктор.

Нина повернулась к доктору, и окончив улыбаться, отрезала:

— Пошли.

Они с трудом поднимались вверх по склону, скользя подошвами по зыбкой тропинке, песок сыпался в обувь. Задыхаясь, волокли чемоданы и спорили:

— Да Вы ему просто приглянулись! Оказались по душе… Ну как мужчине, понимаете? Что тут такого?

— Док, вот если бы тебя сначала за член, а потом за жопу тормошили? Ты бы тоже в конце истории сказал: До свиданья…! Всего Вам доброго?!

— Хм… Если бы трогала женщина? Думаю…, пренепременнейше…

— Тьфу ты! Не женщина, а вот такая…, морская чудо-горилла?! — она кивнула в сторону залива, где под луной ещё виднелась отплывающая лодка.

— Положим, Нина Дмитриевна, он меня тоже обыскал, правда, конечно, не трогал, особо…

— В том то и дело, тебя просто обшарил, а меня ощупал, стервец. Ладно, Бог с ним, давай уже о деле… Ты, кстати, Андрею об этом ни слова…

— Что Вы, я умею хранить тайны.

— Ага, не забыла как ты умеешь… К слову, сколько до города ещё плестись?

— Километра три, в обход порта… Нина Дмитриевна, тогда была совсем другая обстановка! Угрожала реальная опасность!

— У тебя на каждом шагу опасность. Ох-хо… Ещё бы где-то выспаться, а, Леон? И помыться…

— Есть там за портом одно местечко, я разузнал. Главное до него добраться. Давайте… я понесу Ваш чемодан?

— Не…, свой тащи, у тебя ещё сумка. Я справлюсь…

В захолустном ночлежном доме при трактире «Самецъ», что неподалеку от туманных пристаней, условия были сносные. Название заведения хоть и сперва вызвало раздражение Нины, однако приемлемые цены за услуги и ночёвку компенсировали всю тягостность от возникшей у неё ассоциации с их давешним знакомым. Холодная вода в ржавом рукомойнике была в доступности, и даже с позволения тучной хозяйки Марины Арнольдовны Аръенбах разрешалось сколько угодно пользоваться примусом. Кое-как переночевав на ужасно неудобной двухъярусной кровати в мизерной комнатушке, под методичные забеги тараканов по обшарпанным стенам и подоконнику, с утра, они, оставив за оговоренную плату вещи в шкафу под замком в комнате самой мадам Марины, отправились налегке в город на поиски загадочного старшины Шулаева, а также ещё более скрытого от мира Юрки-денщика.

Им предстояло обойти немало шумных трактиров, прежде чем отыскать следы сошедшего с поезда отставника Данилы Моторыча. Набегавшись до боли в ногах по ближайшим бесчисленным кабакам, они наняли извозчика. Солнечный полдень обещал гостям города густейшую жару. К сожалению дождь, собиравшийся излиться ещё вчера на побережье бухты, так и не исполнил задуманное. Синий небосвод отражался на блестящих крышах раскалившихся улиц. И спастись можно было только под сенью зеленеющих аллей и высоких каштанов. Они очутились у облезлых дверей заведения c разноцветной вывеской «Дохожiй», без надежды найти в нём искомого субъекта, так как в меню у входной арки значились только: «свежiе батоны, супы наварiстые, борщи украiнские, сало на развесъ, прохладнiй квасъ». За крайним продуктом в этом списке, изнемогая от духоты, и отправились наши герои, придерживая лёгкие летние шляпы. Шагнув в углубление прохладной прихожей с каменными полами, и пройдя сквозь запах испеченного расстегая, насчитали в обеденном зале цокольного этажа с десяток деревянных столиков в два ряда, да несколько молчаливых гостей, брякавших ложками о фарфоровые тарелки. Они попросили по стаканчику холодного напитка, чтобы распробовать его качество и направились к дальнему столу… Как вдруг….

Рыжие усы старшины дрожали с частотой его пульса, покрасневшие глаза суетливо двигались, он ловко орудовал двухсотграммовой чекушкой, держа её под столом. Радовало то, что начал оживать.

— Потому что здесь нельзя… Но все выпивают… Видите того, с животом, в жёлтых трусах, он каждый день со своей наливкой…, и меня угощал…

— Что же, не дурно, Данила Моторыч… — прервала Нина его наблюдения, поставив бумажный стаканчик на покарябанный стол.

Перед взъерошенным старшиной остывал нетронутый борщ с торчащей ложкой из островка сметаны, стаканчик из-под кваса с налитой водкой он не выпускал из трясущихся рук.

— А Вы тут зачем? — поглядывая то на Нину, то на доктора встревожился Шулаев.

Глава третья. Старшина

Он был в целом тот же, в начищенных по армейской привычке ботинках, одет в гражданское, светлая мятая сорочка была полу расстегнута, твердил, что клетчатые брюки взял на прокат. Однако тонкое лицо с рыжими усами под веснушками изрядно закраснело в последние полгода.

— Хотим вот… с тобой поговорить, — Ермилов, отпив квасу, причмокнул.

— Как ты, Данила Моторыч? — спросила расслабившаяся в прохладе полуподвала Нина Дмитриевна, откинувшись на спинку стула.

— Да нормально.

— Где ты сейчас? Чем живешь?

— Нигде. Ничем…, перебиваюсь, нанимаюсь на дела, где разгрести, кому в рожу треснуть, за долг спросить. На прожить хватает. Меня в заводском районе уже знают.

— А как служба? Поезд? — тихонько интересовался доктор.

— А на хер оно всё пошло…

— Обидевшись? — спросила Нина.

— На Вас? Да что Вы, Нина Дмитриевна? Пиявка пусть обижается… Да нет, чего… Что сбылось, не воротишь. А вы никак теперь с беляками?

— Мы ни за тех и ни за этих — ответил доктор.

— Сами по себе, — заключила Нина.

— Ну…, коль с офицером бежали, я напрямую и спрашиваю… А, меня искать? Стало быть, дело какое? Не случай же вас в эту харчевню завел…?

— В эту именно случай. Мы расскажем тебе всё Данила Моторыч, только можем где-то в другом месте поговорить?

— Пошли ко мне, я тут недалеко проживаю…

Они отпустили извозчика. Минуя тенистые маленькие дворики втроём добрались до Островного переулка и спустившись по гранитным ступенькам, оказались в огороженном античными колоннами сквере. Посреди него высился двухэтажный добротный некогда зажиточный особняк бежевого оттенка. Теперь же домовладение было порезано на множество квартир. Само здание уже несёт следы запустения и недолжного ухода, местами течёт крыша. Коммунальная комната Шулаева спряталась в конце мрачного высокого коридора на втором этаже, и представляла из себя зрелище не многим лучше, чем их ночлежка в порту. Сквозняк трепыхал лохмотья выцветших обоев, доски паркета в полу скрипели и местами поломались, однако старшина гордился электрической лампочкой и тем, что их коммунальный дом №29 по улице Социалистической уже полгода как подключен к электросетям. У входа слева висела на гвоздике его казацкая шашка с плетёным из кожи ремешком. Рядом на деревянных плечиках засаленную стену прикрывала гимнастёрка с орденами и крестами. У окна с видом на густые ветви мостилась койка с полосатым матрасом на панцирной сетке, пара расшатанных стульев задвинулась под полуовальный стол, придвинутый плоской стороной к стене. Где-то на верху под потолком чикали ходики.

— Говорите тихо… — шептался старшина, — Соседи на работе…, но и домоседов хватает.

Нина и Ермилов, расположившись около стола, рассказали о своих планах, предложили Шулаеву вступить в их группу, обещая немалые деньги за помощь.

— Поэтому ты нам и нужен…, но дело опасное. Решать тебе. Если нет? Этого разговора никогда не было, и мы тут же уходим, — подытожила Душевская.

— Да чего решать? Я согласен… Засиделся в этой дыре. С поезда меня полгода как сняли, приказали ждать… А, чего ждать? Скучаю я по настоящему походу… Он потянулся в шкафчик и вынул бутылку с остатками вина.

— Договорились. Тогда второй вопрос. Где Гротов Юрий, денщик этот? Говорят, лихой артиллерист? Мне бы такой сгодился…

— Я видел его месяца два назад…, — Шулаев, глотнув из бутылки, загадочно побрёл к окну, и опёрся на подоконник. Застонав, подержался за ноющую печень — Он в заливе тонущих баб спасал…

Душевская, подперев подбородок и изумлённо переглянувшись с доктором, заметила:

— Ермилов, в этом городе творится невообразимое…

— Спасать тонущих, Нина Дмитриевна, дело благородное, я считаю… — вступился Леонард Исаакович.

— Попили мы с ним тогда славно, и баб всё-таки спасли. Но где он теперь ошивается ума не приложу…

— Удивительная история. Что же, вопрос его поиска отложим на потом. Значит так. Мне нужна бричка и лошади, оружие, в том числе тяжёлое, и база за городом.

— Зачем? — Ермилов напрягся и глянул на неё из-под очков.

— Чтобы не таскаться пешком по жаре… Ты не устал Леонард?

— Я? — он понял, что она имеет в виду своё здоровье, — Да, то есть конечно… Но…

Шулаев, почесав затылок, высказался:

— Бричку и лошадей можем взять в аренду. Базу… да есть вариант, я поразмыслю… Ствол у меня есть, но, чтобы достать пулемёт…? Хотя… нужных людей я покажу.

— Погодите, погодите…! — заерзал доктор, — Что значит база?! Что значит тяжёлое?! Нина Дмитриевна нам пора срочно поговорить!

— Тихо, не кричи, док. Сказано же, уши за стенкой. Говори, здесь нет чужих…

— Хм… Мы с Вами так не договаривались…! А, как же Андрей Силантьевич?! Что Вы намереваетесь провернуть? Что я ему скажу?! — шептался доктор.

— Успокойся Ермилов. Ты же не думаешь, что я сюда тряслась через весь полуостров, чтобы скромно постоять в сторонке и поглядеть на свой бронепоезд? Неужели мы не провернём хоть какую-нибудь акцию? Тебе самому-то не пакостно, что в твоем медпункте теперь кто-то орудует вместо тебя? Спирт твой медицинской в себя заливает?

— Акцию?! Вы о чём?! Как?!

— Ну к примеру, смотри… давай поможем Андрею, нароем побольше сведений об их намерениях. А там и решим по обстановке… Но подготовиться надо… Леонард. Чёрт подери, Ермилов! Ты же знаешь мои тайные мысли!

— Вы мечтаете им завладеть? Нет. Я в этом не участвую… — он вскочил с места и шагнул к двери.

— Сядь ты, Леон, не драматизируй. Давай… проведём разведку, а там посмотрим. В любом случае хуже мы не сделаем…

Ермилов секунду покрутился и уселся обратно на скрипучий стул.

В разговор добавился Шулаев:

— Да и пиявке Водолазову насолить лишним не будет.

— Точно Данила Моторыч.

— Ладно. Но только прошу Вас, Нина Дмитриевна, разведка и всё, без лишнего шума…

— Естественно.

С помощью новых связей Шулаева взяли крепкий фаэтон и двух резвых коней, заплатив конечно немало. Забрали свои чемоданы у мадам Арьенбах и, дождавшись позднего вечера собрались ехать договариваться, на счёт оружия к Шуре Соколовой, державшей подпольный игральный дом, а также по слухам занимавшейся в свободное время сводничеством.

Проехав через узкий тёмный коридор улицы Новой Ткацкой, выбрались на улицу Старую Больничную, в поисках трактира «Чёрная каланча». Без особого труда нашли искомый объект. Там действительно возвышалась старая каланча с заколоченными окнами и снятой лестницей, поскольку, как следовало из рассказов Данилы Моторыча высотку уже с десяток раз облюбовали и использовали самоубийцы, в основном прыгали с неё морфинисты да проститутки. Приземлялись они прямиком на железную крышу трактира, то пробивая, то порядочно заминая её. Всё в зависимости от телосложения вниз летящего. Поэтому рачительный владелец заведения, к несчастью расположившегося на месте старой пожарной заставы, устав от сего обстоятельства, принял непростое решение: лестницу с каланчи сорвать, подходы как следует забором огородить.

Остановили грохочущую повозку на другой стороне тёмной улицы, вышли, огляделись. Наверху на мансарде заведения, где располагались номера, курила громко хохоча подвыпившая парочка. Справа и слева от входа в «Чёрную каланчу» в окошках, напоминающих узкие амбразуры, виднелись освещённые керосинками лица посетителей, на столах отсвечивали пивные кружки, глухо доносилась грустная мелодия в исполнении цыганского дуэта — молодая пара в национальных одеждах ловко управлялась со скрипкой и гитарой, и уже начали петь. Они втроём вошли по небольшому вытертому подошвами крыльцу, сложенному из кирпича, толкнув увесистую дверь, попали в полумрак заведения, наполненный приятными звуками и кисловатым запахом хмеля. Душевная публика ненадолго отвлеклась от выпивки, и внимала исполнению любовного романса. Посетителей сегодня было много. Шулаев уверенно повёл Нину и доктора за собой вдоль подсвеченной лампами барной стойки, и подошёл к армянской внешности человеку с длинными, седыми прядями, умиротворённо сидящему на высоком стуле и оглядывающему зал. Данила Моторыч с ним о чём-то быстро перекинулись.

— Садимся, нас позовут, — старшина кивнул в сторону свободного столика.

Они расположились вокруг керосиновой лампы. Подошёл высокий усатый человек в тёмном фартуке с блокнотом и карандашом:

— Что-с будут господа…, товарищи? — в конце он почему-то глянул на Душевскую.

Шулаев вопросительно поглядел на друзей. Нина жестом отказалась.

— Мерзавчик и закусить.

— На двоих. А даме? — человек глянул на нее.

— Можно воды, — ответила Нина.

— Сделаем-с.

После того как им всё принесли, и Ермилов со старшиной выпили, заиграла весёлая музыка, впору было закручивать кадриль. Армянин возвратился откуда-то из-за стойки и сев на прежнее место тихонько кивнул старшине.

— Пошли…

Они втроём вырвались из душноватого кабака в прохладную улицу.

Нина Дмитриевна коснулась плеча доктора:

— Леонард останься у повозки, и будь наготове.

— Хорошо.

Душевская со старшиной свернули за угол и направились в темнеющий двор, там под густыми кронами их ждала фигура, увидев их, двинулась. Поспешили, через подворотню, мимо сваленных в кучи дров, бельевых верёвок и кадок с водой. Загрохотали вниз по железным ступенькам. Протиснулись через узкий освещенный коридор, который вывел их к кирпичному полуподвалу рубленного купеческого дома. Мимо него пролегала оживлённая освещённая улочка, издавна постепенно превратившаяся в стихийный полулегальный рынок, правда торговля к этому времени уже полностью стихла, оставив после себя пустые прилавки и бездомных котов, доедающих остатки стухшей рыбы.

Шулаев, идя впереди, повернулся к Нине:

— Это райончик тот ещё, здесь и начинается злачная утроба города… Зовётся Топтуниха.

Около покосившихся дощатых ворот, ведущих в освещённую электрической лампочкой ограду на сколоченных столах и ящиках, всюду были расставлены пустые кадки, корзины, склянки, а также соленья в бочках, на заборе зеленея повисли снопы берёзовых веников. Вывеска над воротами «Знатный огурецъ», свидетельствовала о том, что здесь торгуют овощами и консервами, лавка была доступна для посещения. Кислый запах овощной базы присутствовал всюду. Кучи сваленного мусора добавляли аромат гнильцы. В тесном помещении под навесом за видавшим виды засаленным прилавком стояла зеленоглазая рослая женщина в цветастой косынке и светлом сарафане с ярко накрашенными губами. Слева от неё двое в рабочих, разместившись на ящиках с азартом сражались в нарды, не обращая внимания на вошедших Нину и Шулаева.

Шура Соколова поправляя передник улыбчиво встретила покупателей:

— Здорова… Это кто с тобой?

— Здравствуй, Шура, это Ирка, подруга моя, из России — Шулаев ухмыльнувшись, приблизился к хозяйке торгового заведения.

— С России? Мм…, гарная… — она оценила Нину за секунду и снова переключилась на маячившего перед ней старшину.

Душевская начала бледнеть, от запаха гнилых овощей ей стремительно становилось не по себе.

— Ну, шо свешать?

— Овощей Шура, срочно.

— Свежих нет, всё такое не очень осталось. Каких надо? Сколько?

— Хорошо бы морковь? — спросил Шулаев, что означало «Маузер» или «Астра».

— Шо ты, нету, давно кончилось.

Нина, не понимая, что происходит, недоумевала, так как слева на полу в мешках и вёдрах было полно моркови.

— Ну тогда хорошо бы помидоров?

— Ой, их давно не завозили… — рассмеялась Шура, уже и вправду не помня, когда им в последний раз доставляли немецкие «Парабеллумы».

— Ну тогда может хоть огурцов дашь? — Шулаев уже соглашался на «Наганы».

— И их разобрали, поздновато вы зашли, ночь на дворе. Приди послезавтра с утра.

Нина видела, что в магазине полно самых разных овощей, на любой вкус, и того, о чем просил Шулаев было в ящиках и мешках в избытке.

— А что есть в наличии вообще? Нам срочно, Шура, у нас мероприятие…

— Баклажаны есть немного… Кабачок один остался, ну… салата… сколько хочешь.

Нина оглядела прилавки и обнаружила всё, что назвала торговка, кабачков при этом тоже было немало. В конце концов ей стало плохо, подступила тошнота и она поспешила к выходу. Шулаев оглянулся, недоумевая, но продолжил общаться с Шурой.

— Берём, взвесь, будь добра.

— Пошли со мной, подруга пусть обождёт на дворе… Она у тебя беременная что ли?

Шулаев на секунду задумался, не зная, что ответить, и, воспользовавшись тем, что его слова не будут услышаны убежавшей со двора Душевской, с ходу ляпнул:

— Ирка то? А кто же её шалаву разберет…?

Нина, выйдя, и опершись на угол покосившегося забора никак не могла надышаться. С трудом сдерживая позывы тошноты, решила более к ним не возвращаться.

Шулаев позже появился с тремя мешками «овощей», один с виду был самый тяжелый. Нина взяла у него ношу, что полегче и они сразу поспешили к фаэтону…

Дожидавшийся доктор приободрился, увидев своих подельников, и, приняв у Душевской мешок, помог с погрузкой. Шулаев вскочил на облучок и взял вожжи.

— Катим отсюда скорее…

Уже в глубине ночи они добрались извилистой просекой до живописного посёлка в старом пригороде Николаева, растянувшегося вдоль извилистого Буга, среди сотен холмов, поросших пихтами. В роскошном селе «Божий Дар» создававшемся для местной знати и приезжих богачей, до недавнего времени, наслаждаясь уединением, умиротворённо распивали элитные сорта вин и коньяка эксплуататоры-фабриканты, и прочие владельцы шумных цехов и пыльных мануфактур. К ним же постепенно примкнули, черпая вдохновение, творя на шикарных дачах, местные и не только поэты и писатели, художники и актёры. Позднее, после известных событий особняки в одночасье опустели. Оставленное в спешке имущество подверглось варварскому разграблению. Вспыхивали пожары, в одних домах поселились счастливые бродяги, в других как могли, доживали свои дни, брошенные состоятельными хозяевами породистые псы в дорогих ошейниках. Одну из таких заброшек ещё осенью облюбовал старшина, когда таскался по городу без денег, работы и хоть какой-либо надежды. Теперь сюда и решили наведаться. Разгорячённый припасённой чекушкой Шулаев всю дорогу твердил своим гостям, что для переждать места идеальней не найти. Дома окружены разлапистыми липами и каштанами, и уже стали затягиваться порослями нового урожая сорных пород.

Шулаев остановив повозку слез первым и принял вещи, поданные уставшим доктором:

— Переждать? Не то слово! Тут зимовать можно, даже камин исправен, я проверял. До холодов здесь прожил, пока Янка в порту не приютила. Тут наверняка даже нары мои уцелели. Вы Нина Дмитриевна наверху располагайтесь, а мы с Леоном здесь внизу, в соседнем зале заночуем.

Они в темноте поднялись по мраморному крыльцу и вошли в большой светлый холл двухэтажного особняка с колоннами. Прямо впереди виднелась широкая светлая лестница, ведущая зигзагом на второй этаж. Шулаев осторожно ступая по хрустящему битому стеклу и штукатурке, крался вперёд и зажёг керосинку на большом круглом столе в соседней гостиной.

— Ох ты, даже керосин остался…! Шагайте осторожней, тут полно хлама и бутылок.

— Хорошо, Данила Моторыч покажи, что у нас есть?

Шулаев принялся доставать из тряпичных мешков оружие, боеприпасы и выкладывать на запылившийся стол, послышалось гулкое бряканье металла о некогда идеально отполированную поверхность.

— Во-от, глядите, красавец какой, «MG-0815» немецкий, с барабаном на сто патронов, на сошках, плюс дополнительно три магазина Шурка дала — голос старшины дрожал от восторга, глаза сияли, в них отражались яркие огоньки керосинки.

— Какой тяжёлый пулемет … — Ермилов взял в руки убойную машину и стал пробовать целиться в сторону камина.

— Только не стрельни, Ермилов, — опасалась Душевская, шагнув назад.

— Ну что Вы… Нина Дмитриевна, я ж не ….

Бах-бах-бах… х…. — доктор, отскочив назад, едва не свалившись от мощной отдачи, ударил короткой очередью прямо в портал, трижды осветив вспышками помещение. Из украшенного белой лепниной очага взмыли столбы свинцового пепла, и в ушах присутствующих повисло бесконечное звонкое пищание… Протяжное громкое эхо облетело дом изнутри и, вырвавшись наружу, разнеслось по посёлку.

Все трое с удивлением смотрели друг на друга. Шулаев единственный инстинктивно по привычке успел заткнуть уши и не оглох. Он и прокомментировал происшествие:

— Идиот… Ты это хотел сказать…

Нина и доктор прочитали эту фразу по губам старшины. Доктор, обидевшись, неловко попытался оправдаться:

— Я же не думал, что снаряжено! Ты зачем его взвёл, Шулаев?!

— А на кой хрен жмёшь, куда не следует?

Изъяв из цепких рук доктора грозное кайзеровское орудие, мудрый Шулаев успокоился и продолжил демонстрировать арсенал уже начавшей его слышать Душевской.

— Здесь два обреза: кулацкий и двустволка-дробовик, хорошая, много патронов, картечь… И вот ещё несколько штык-ножей от разных европейских винтовок, от Астро-Венгерских до Итальянских.

— И это всё? — спросил док.

— Тебе что мало? Это всё, что было у неё сегодня. Вы ж торопите! Я последнее забрал… Один пулемёт чего стоит!

— Зачем нам обрезы? У нас есть пистолеты! А штыки? Их куда?! Ты в рукопашную собрался?!

— Я взял то что было? Вы сами сказали! Штыки…?! Метать будешь, Ермилов!

— Ладно, будет пререкаться, всё ты правильно сделал Данила Моторыч, мой «Браунинг» за пистолет сойдет только с пяти метров, а обрез я с удовольствием возьму, у тебя Леон патронов к «Маузеру» тоже не в избытке, так что чисти двустволку и хватит ворчать — Нина Дмитриевна глянула на старшину с одобрением, — Оружие осмотрите, приведите в порядок, патроны распределите. Пулемёт утащим на чердак. Ермилов, ты займись лошадьми.

Гудит, гудит паровозное депо с раннего утра, разношёрстная толпа рабочего класса рукоплещет под яркими лучами, собравшись на заводской площадке около огромного украшенного красными знамёнами бронепоезда, что стоит под нависшими над ним стальными тросами с крюками да кранами. В толпе Ермилов и Душевская, далеко позади, смешались с радостными жителями славного Николаева. Рядом слева, справа у стен корпусов бдительная милиция с винтовками, по сторонам в тени курят чекисты в черной коже с коробками «Маузеров». А вперед идти и вовсе нельзя, там оцепление, и всех обыскивают, лишних не подпускают, кто мордой не вышел или шибко умный. Выступает сам товарищ Ленин! В газетах об этом не писали, потому и согнали только заводчан да их семейства в оцепление. Остальных случайных зрителей позади держат под надзором, даже на крышах люди с винтовками, у одного мелькнул линзой длинный оптический прицел. Опасаются за безопасность товарища Ленина. И не случайно. Потому как говорит он важнейшее, он про товарища Карла Маркса речь ведёт, стоя на одноименном бронепоезде, на свежевыкрашенной в камуфляж бронеплощадке в окружении десятка вооружённых боевиков спецохраны:

— Товарищ Маркс уделял внимание тактике классовой борьбы пролетариата! Что неизбежно для человеческой истории, политической борьбы, профессионального движения, и поддержки революционной инициативы масс, товарищи!

Взбудоражилась толпа, отбивая ладони, рукоплещет до боли: Ура! Ура! Кричат. Дрожат от восторга радостные лица, плачут детишки от переизбытка шума.

Ермилов в тёмных очках замер, ни один мускул на лице не шелохнётся, заслушался товарища Ленина. Собираясь, ещё в «Божьем Даре» нацепил смешную бородёнку, парик натянул, теперь сплошь из седых волос его голова. Этого барахла на толкучке в Николаеве сколько хочешь. Непривычно странно в глазах Нины выглядит теперь доктор, будто не военный лекарь, а тибетский монах, странствующий по свету. Сама она в поношенном цветастом платке и слегка нарочно чумазая, за бабу чернорабочую сойдёт. За вспотевшими спинами охраны, позади товарища Ленина среди окружения виден широкоплечий Дубинянский. Задвинули его назад, чтобы вид не портил, не пугал народ изрубленной о рессоры физиономией. Тяжко ему пришлось тогда, чудом спасся, выжил, когда Докучаев его с бункера сопнул. Подобрали случайно проезжавшие вдоль путей казаки еле живого. Отвезли в госпиталь, там и собрали, сшили по частям. Живучий собака. Неподалеку он теперь от товарища Водолазова, будто в тени его прячется, опять же чтобы картинку своей мордой в глубоких шрамах не сгубить. Товарищ Водолазов позади товарища Ленина светится будто, воодушевленный, счастливый, наконец-то удача настигла его путь нелёгкий. И кивает, и кивает деловито.

К финалу близится шумный митинг. Отодвигают толпу плечистые вооружённые товарищи из народной милиции. Нина и Ермилов в спешке уходят, протискиваясь сквозь взбудораженный трудовой народ. Вдруг натыкается Нина в толпе нос к носу на кого-то, и больно на ногу ей ступил солдатским сапогом товарищ. Глаза подняла, среагировала, а перед ней хитрая морда Раева с папиросой в губах. Он ей вежливо:

— Осторожней, товарищ!

А она ему:

— Извините, — и сразу вильнула в сторону да шагу добавила. Доктор следом бежит.

Раев на секунду впал в ступор, папиросу сплюнув, вроде как узнал по голосу, замер в толпе, додумывает, и давай скорей вглядываться, искать её. И побежал, расталкивая граждан рабочих.

А Нина Ермилову на ухо кричит, иначе не слыхать ничего:

— Уходим, там Раев! Узнал меня, сука…!

Раев высокий, ростом под два метра, с мордой лошадиной, да силой, что у быка. Запомнил её по цветастому платку, и повертевшись над толпой, вроде заметил, убегающей. Поглядел ей вслед и побежал в противоположную сторону снова всех расталкивая, кто-то упал, закричал, бранными словами не скупясь. Помнил Раев хорошо, как тогда врезал ему рукоятью пистолета коварный корниловец на бронепоезде, да так, что он с головой по сей день едва дружит, памяти совсем не стало, то мигрень, то ночи бессонные. За всё ему враги ответят, вот только взять бы их скорее гадов.

Нина с доктором прорываются, толпа душная, пыльная, гвалт нескончаемый. Казалось, полгорода пришли на Владимира Ильича поглядеть. И ей вдруг стало вовсе не по себе, как будто тягостно дышать, в глазах вмиг потемнело. Доктор, увидев, схватил её под руки обмякшую, подтащил к облупившейся стене цеха, где меньше людей, усадил на замасленный ящик из-под запчастей. К носу ей скорей тычет нашатырь. Она руку его отбросила, от непереносимости ужасных запахов у неё рвота началась.

Нина в себя ещё не пришла, рукавом вытерлась, а уже кричит ему:

— Всё пошли…! Пошли скорей!

Сама вскочила, доктор лишь придержал её.

Быстрыми рывками они выскочили за ворота и, минуя уже поредевшие группы людей, пересекли брусчатую улочку, вбежали в глухую подворотню. А там их дожидаются. Дубинянский с головой в синих рубцах и двое боевиков с ним с револьверами, Нина и Ермилов с ходу, не дожидаясь приветствий, оружие вскинули: бах, бах, бах. Она с кулацкого обреза прицелилась прямо в Дубинянского, тот отскочив, укрылся за бойцом, словившим за него пулю, и оба рухнули, Ермилов из обреза двустволки, ранил третьего в ноги, тот подкосился, вскрикнул. И тут же возгласы, крики граждан с улицы, а за спиной уже мелькнули ещё двое, примкнули к стенам арки и давай палить. Нина и Ермилов врассыпную, вполоборота на бегу спешно перезаряжаются, Душевская передернула затвор и выстрелила в сторону тех двоих, пуля ударила по стене, те остановились, пригнулись. Нина, пятясь назад, снова перезарядила и ещё раз выстрелила с вытянутой руки, снова промахнувшись. К выходу из подворотни уже подскочил фаэтон, Шулаев в чёрной повязке на лице держа одной рукой вожжи, другой из «Маузера» своих прикрывает огнём, да кричит:

— Скорей давай! Ну!