Бесплатный фрагмент - Добро пожаловать в Абрау!

Глава 1

Завод. Эва Кордова

На винном заводе «Абрау-Дюрсо» Эва Кордова работала двенадцатый год. В сферу ее обязанностей входил обход четырех тоннелей, где выдерживалось сырье для будущего алкогольного напитка, и где она без особого интереса день ото дня проворачивала бутылки на определенный угол, чтобы осадок ровно выпадал в горлышко. Эве шел тридцать седьмой год, и она знала, что в погребах завода есть бутылки, чей возраст дышит ей в спину. Она мечтала там побывать, но те тоннели были закрыты для общего персонала. Бутылки в них проворачивались реже, и круглый год, кроме дней, установленных для посещений, поддерживалась полная темнота.

В тоннелях Эвы свет зажигался чаще. Они вентилировались и по ним водили туристов. Здесь всегда держалась одинаковая температура, было сыро и холодно, и воздух имел терпкий запах винного сусла. Обстановка значилась не самой комфортной для приятного времяпревровождения, из-за чего Эва частенько пренебрегала своими обязанностями, и заканчивала работу раньше отведенного времени. Она давно усвоила, что, если неделю не проворачивать сосуд, осадок все равно выпадет в горлышко, пусть и не так ровно. Закон земного притяжения для виноградного сока никто не отменял и, как считала женщина, дегоржаж одинаково удалит осадок, каким бы он ни был. Проблема заключалась в том, что ее сменщица Оксана Биглева могла заметить нетронутые бутылки и кое о чем ей напомнить. Из-за вредной подруги Эва не хотела получать нагоняй от начальника цеха, поэтому пройти мимо пюпитра, где донышком вверх располагались около трех сотен бутылок, она не смела. Часть бутылок все равно приходилось вертеть.

Вот и сегодня она зашла в тоннель №5, поздоровалась с первым пюпитром, спросила, как у него дела и как прошла ночь. Сообщила, что ее ночь прошла отвратительно из-за болей в животе. Упомянула о том, как упал доллар и как сборная России по футболу сенсационно обыграла Египет. Окинула неспешным взглядом бутылки, пытаясь вспомнить, какие проворачивала вчера, а какие не проворачивала уже две недели. Ничего не вспомнила и посредством русской рулетки прокрутила те, что были больше запылены.

Впрочем, при таком тусклом освещении все бутылки казались одинаково пыльными. Риски на днищах торчали в разные стороны, и не было ни единого шанса уследить какую-либо последовательность. Эва, положившись на свой опыт, провернула несколько бутылок и пошла к следующему пюпитру. Так она дошла до середины тоннеля и уже собиралась затянуть песню, когда увидела странный предмет, лежащий под арочной дверью.

Предмет удивил Эву и, в равной степени, испугал. Сначала она решила, что это ящик, в котором бутылки переносили в цех для удаления осадка. Чуть позже она поняла, что сама себе врет, потому что ящик выглядит совсем не так, как подобает транспортировочным упаковкам. Предмет, оставленный под дверью, имел продолговатый корпус с острыми оцинкованными углами и крышку на тонких блестящих петлях. Глядя на петли, Эва решила, что перед ней бельевой сундук. Если бы не бордовая обивочная ткань, придающая ящику траурный вид, она бы на том и сошлась, но, присмотревшись, Эва поняла, что это не так. Внезапное замешательство заставило ее отпрянуть от неопознанного объекта: Эва отступила назад и взглянула на дверь.

По слухам она знала, что тоннель №5 был последним из построенных еще в девятнадцатом веке, и все арочные двери, ведущие из него, равно как и из четырех других, были закрыты по причине технического состояния. Большая часть из них была замурована бетоном. Оставшиеся представляли завесу тайны. Даже те, кто проработал на заводе более тридцати лет, не знали, что за ними.

Она посмотрела по сторонам и застыла в недоумении. Ящик имел такую форму, что пронести его меж пюпитрами не представлялось возможным. Нужно было освободить дорогу, сдвигая пюпитры от прохода к стенам. А для того, чтобы их сдвинуть, потребовалось бы вытащить бутылки, прикасаться к которым было строго запрещено. Бутылки разрешалось только вращать, только в определенный промежуток времени и только установленному персоналу. Следовательно, как подразумевала Эва, пюпитры никто не двигал.

Но ящик, обитый бордовой тканью и сцепленный цинковыми заклепками, продолжал покоиться у двери, вызывая у Кордовы не столько изумление, сколько тревогу. Ее ум отказывался объяснять транспортировку такого предмета и лукаво указывал на арочную дверь, долгие годы пребывающую под замком.

Эва убрала волосы со лба и подступила к ящику.

Откуда-то принесся гул. Женщина решила, что слышит скрип бутылочного транспортера в одном из верхних тоннелей. Эхо сотворило с ним какой-то ужас, и теперь он был будто бы везде. Когда звук повторился, Эва убедилась, что никакого скрипа нет и в помине. Гул доносился из-за арочной двери. Оттуда же слышалось что-то еще, похожее на урчание. Испуг кольнул ее в сердце, и веселая, щепетильная женщина вспомнила, как упрашивала начальника перевести ее из тоннелей в производственный цех, где работа была более интенсивной, а время — менее удручающим.

Сколько она не просила, ей всегда отказывали.

«Если я умру, — заклинала Эва, — мой дух будет вечно скитаться здесь и пугать всякого, кто осмелится провернуть хотя бы одну бутылку. Я буду выть, буду стонать, буду опрокидывать пюпитры, чтобы всем им отомстить за тяжелый неоправданный труд!»

Тут она вспомнила, сколько лет существует виноделие в Абрау-Дюрсо, сколько людей перебывало на вахтах, и ей стало понятно, почему по тоннелям бродит странный гул, раздаются скрипы и лопаются бутылки. Иногда Эва слышала такие необузданные звуки, что вся ночь превращалась в кошмар. Природу их она не знала и объяснить не могла. Поэтому ей оставалось только мириться со своими страхами и продолжать работу, какой бы жуткой она ни казалась.

— Все из-за них! — прошептала Эва, имея в виду призраков, населяющих погреба.

Тут она сменила тон, повернулась к тоннелю и вполголоса сказала:

— Я знаю, что вы здесь: и те, кто строил погреба, и те, кто в них работал. Все вы еще здесь, и я вас уважаю. Уважаю и прошу: не надо меня пугать. Я такая же, как вы, и я хочу, чтобы мы были заодно.

Она присела перед ящиком и коснулась ткани. На ощупь материя была мягкой и свежей, от досок исходил запах сырого дерева. Все смотрелось как-то нелогично, и, пока Эва перебирала возможные варианты появления ящика в тоннеле, арочная дверь приоткрылась, и из образовавшейся щели заструился туман. Эва заметила его, когда тоненькие струи превратились в ручейки. Она поднялась, обошла пюпитр и встала возле стены.

В сферу ее деятельности не входило так много времени тратить на что-то, кроме бутылок в пюпитрах. И пусть у нее случались ситуации похуже, нежели туман и неопознанный объект, так озадачена, как сегодня, она была впервые. Ящик стоял поперек реалий, а позади него разворачивался феномен. Глаза женщины полезли на лоб, когда туман рекой повалил из-под двери, и до Эвы дошло, что за стеной скрывается нечто невероятное.

Она согнулась пополам, уперлась плечом в стену и попыталась сдвинуть ящик.

Эва была женщиной хрупкой и подверженной разного рода болезням. За свою жизнь она не переносила ничего тяжелее винных бутылок, поэтому не удивительно, что при всех ее стараниях ящик не сдвинулся ни на сантиметр. Сделав одну попытку, Эва успокоилась. Она поняла, что дверь ей не открыть, и лучше продолжить работу, а об инциденте доложить начальнику цеха и подсменному вахтеру. Страшно ей уже не было. Наоборот, к объекту проснулся интерес, и, перед тем как уйти, она решилась приподнять крышку.

Эва встала на четвереньки, опасаясь, что из ящика может что-то выпрыгнуть, поддела крышку и поняла, что и тут ее постигла неудача. Крышка была намертво прибита к торцам. А доски прилегали друг к другу так плотно, что луч света не мог проникнуть внутрь.

Эва вздохнула и вернулась к своим обязанностям.

Из прохода она еще раз посмотрела на дверь. Более жуткой картины она еще не встречала. Старинная каменная арка будто проваливалась в стену. Дугообразный свод тоннеля нависал над ней, как тень. Доски потрескались, и наиболее глубокие трещины походили на раны, сквозь которые темными потеками просачивалась вода. На двери висело чугунное кольцо. Никто не брался за него десятки лет, из-за чего кольцо обросло ржавчиной и приняло отягощенный вид. Эва присмотрелась и заметила, что оно раскачивается, словно кто-то толкал дверь изнутри.

Она потерла глаза.

Показалось.

Кольцо покоилось, как спящий ребенок.

Эва специально пропустила несколько пюпитров, чтобы как можно быстрее оказаться подальше от злополучной двери. Вскоре она втянулась в работу, но мысли о ящике не выходили из ее головы еще очень долго.

К трем часам ночи она закончила обход в тоннеле №6 и перешла в седьмой. Здесь Эва чувствовала себя как дома. Она давно заметила, что в новых тоннелях, построенных метростроем, не было такого гнетущего состояния тревоги, как в старых. Здесь не слышался гул, редко взрывались бутылки, и стены были будто теплее. Здесь не гас свет, и ей не приходилось в испуге бросаться за фонариком. Здесь все было по-другому, точно узкий перешеек, ведущий из старых тоннелей в новые, соединял два противоположных мира.

Раз за вахту ей отводилось двадцать минут отдыха, чтобы она могла выпить кофе, перекусить, взбодриться и с новыми силами взяться за работу. В столовую, где имелся кипяток и микроволновая печь, она возвращалась, пересекая тоннель №5. И пусть Эве не нравился такой путь, идти в обход через фирменный магазин означало потерять около пятнадцати минут своего отдыха. Оставшегося времени ей не хватит даже на чашку кофе.

Не успела она войти в пятый тоннель, как ее желание срезать путь к столовой исчезло. Она была готова поклясться, что слышит из тоннеля протяжный, душераздирающий стон. Сквозняк дул ей в спину, а стон, вопреки законам природы, несся как раз в противоположную сторону. Против ветра, зато прямо ей навстречу.

Свет в тоннеле мигнул, будто кто-то топнул по каменному полу, и где-то в дальнем углу лопнула бутылка. Звон стекла Эва почти не заметила. Зато стон задел ее так глубоко, что, прежде чем сдвинуться с места, она несколько раз перекрестилась. Даже отголосками недалекого ума она понимала, откуда произошел этот звук.

Эва Кордова набралась смелости и зашагала по тоннелю. Пока горел свет, она не была в полном одиночестве. Она привыкла, что ее окружают бутылки и эхо, и в ее мировоззрении такая картина давно стала обыденной. Эва шла, не оглядываясь и чувствуя, как сердце начинает шалить по мере ее приближения к арке. Она ничего не могла с собой поделать, но чем ближе становилась дверь, тем сильнее ее одолевало беспокойство. За несколько шагов до чертова места Эва остановилась и глянула поверх пюпитров. Из-за бутылок выплыла верхняя часть арки.

Дверь была приоткрыта.

Эва не стала обходить пюпитры. Она прошла по центральному проходу, остановилась поодаль от ящика и оцепенела, увидев объект своего внимания нараспашку открытым. Ящик был выдвинут ровно настолько, чтобы в щель дверного проема мог пройти человек. Воздух пропитался перегноем, и, вдыхая его, Эва ощущала себя в лесу после сильного дождя. Несмотря на отвращение, какое она испытывала ко всему, что находилось за дверью, ее пронизывало желание остаться здесь еще на несколько мгновений. В подсознании появились две линии: одна указывала на дверь, другая — в противоположном направлении.

Туман потянулся к ее ногам. Эва усмотрела в нем нечто злобное, будто к ней тянулись щупальца. Хотя туман был вполне обычным, его целенаправленность женщину насторожила. Эва попятилась прочь от назойливого «существа» и тут же уперлась в пюпитр. Бутылки звякнули, и женщина вскрикнула. Край пюпитра врезался ей в спину и толкнул в обратном направлении. Туман дотянулся до ее сапог, окутав их холодом и сыростью. Запах гнилой травы стал невыносимым. Эва натянула на нос ворот свитера и помчалась к выходу.

Туман за ней не погнался.

Она выбралась из тоннеля и заторопилась прочь от ужасного места. Эва уже знала, что ни за что не вернется сюда одна. Только с начальником смены или только днем, когда на заводе будет много людей. Она знала, чем аргументировать свой страх. Даже если туман рассеется к утру, и дверь каким-то образом закроется, ящик никуда не исчезнет. Он будет стоять там, пока его не обнаружат другие подсменные. Вот тогда-то и прояснится его подлинная сущность, и кое-кому предстоит поломать голову, как этот предмет попал в тоннель.

Испуганная женщина достигла винтовой лестницы; в тот же момент арочная дверь отворилась шире, толкая ящик вбок, а два пюпитра весом по полтонны каждый самостоятельно выдвинулись в проход. Эва выскочила из погребов и понеслась к производственному цеху. В тот же момент в тоннеле №5 погас свет, и чернота на несколько минут наполнилась скрежещущими звуками.

Глава 2

Абрау. Трофим

Его звали Дмитрий Лопушков-Трофимовский, но по имени его называла только мать — и отец, пока не погиб под колесами комбайна. Для всех остальных, включая родного деда, он был Трофимом.

Трофим переехал в Абрау в две тысячи шестнадцатом году из глухой малоизвестной деревни на западе Краснодарского края. На тот момент ему было четырнадцать лет, и за два года он не нашел ни одного человека, кто хотя бы краем уха слышал о его малой родине. Ребята в школе часто шутили, что он прилетел с Марса. Трофим не принимал это близко к сердцу, но после окончания средней школы ему стало не по себе от мысли, что большинство мальчишек и девчонок относятся к нему, как к чужаку. Может быть, он и прилетел с Марса? Иначе не объяснить, почему он постоянно выпадал из коллектива и почему все школьные задания учителя давали ему индивидуально.

Жизнь Трофима начала меняться в пятнадцать лет, когда дед рассказал ему историю про призрачную шхуну. Пятнадцать лет — уже не тот возраст, когда мальчишка, загруженный непростой подростковой жизнью, верит в сказки и легенды. Дед это понимал, поэтому, поведав историю, он передал внуку одну необычную вещь. С тех пор Трофим был с ней неразлучен. Даже серебряный крестик он иногда снимал, а вот то, что получил от деда, всегда оставалось при нем.

Трофим и сейчас не мог понять, как все произошло. Но он помнил: дед был трезв, что случалось с ним редко. Он что-то говорил и говорил, а потом в его руке появилось кольцо, и дед сказал: «Ты же хочешь увидеть шхуну?»

Трофим воскликнул: «Еще бы!»

«Тогда закрой глаза», — велел дед.

Трофим закрыл и услышал, как чиркнула зажигалка. Следом было нечто похожее на развертывание бумаги. Трофим не подглядывал. Только слышал, как что-то хрустит, а потом к его руке, чуть ниже локтевой вены, прикоснулась адская боль. Мальчик попытался вырваться, но было уже поздно. Дед настолько крепко сжал его запястье, что Трофиму оставалось только одно: терпеть. Рука налилась огнем, и, пока дед завороженно смотрел на то место, куда прикладывал кольцо, в мальчика вселялось нечто.

Боль исчезла так же внезапно, как появилась. Чуть позже Трофим взглянул на свою кисть и словно проснулся. Кольцо исчезло. Дед либо спрятал его, либо выронил. На руке остался лишь темно-синий круг с выпуклостью и легкая паутинка, похожая на оберег, но не имеющая к нему никакого отношения.

Спустя год, выпуклость не пропала. Она не причиняла мальчику дискомфорта, не чесалась и не краснела даже под прямыми солнечными лучами. Тем, кто задавался вопросом о происхождении самородного символа, Трофим отвечал, что это просто ожог, который он получил, неаккуратно вытаскивая из костра трубу. Кто-то верил, кто-то нет, большая часть его друзей, кому родители уже разрешили делать татуировки, осуждали его и смеялись, что это очередная неудачная попытка выделиться из общей массы. Они выставляли свои татуировки, доказывая, насколько круче выглядят их работы.

Трофим искренне верил, что когда-нибудь его одноклассники образумятся и поймут, что он не хотел выделяться из толпы. Наоборот, толпа делала все, чтобы он из нее выделился.

Тайну своей метки Трофим так и не выведал, потому что дед умер спустя несколько дней после того происшествия. Напоследок он сказал, что шхуну внук обязательно увидит, потому что на руке у него особый знак, но Трофим пропустил его слова мимо ушей. Слишком дорог был ему дед, как человек. И все легенды о призрачном корабле на тот момент были для него пусты. Трофим не придавал им значения.

Без деда Трофим ворвался в круг полного одиночества и, обремененный нелегкой судьбой, продолжал учиться в школе, терпеть назойливых одноклассников и заверять маму, что ничего не происходит. Все хорошо, ему никто не мешает, а не самые лучшие отметки в классном журнале — лишь подтверждение тому, что он рожден для чего-то другого.

То, ради чего Трофим был рожден, частично коснулось его летом две тысячи семнадцатого года.

К поселку Абрау-Дюрсо можно попасть всего одной дорогой. Для этого нужно добраться до Новороссийска и на развилке у АЗС «Лукойл» свернуть в противоположную от города сторону. Миновав несколько населенных пунктов и выдержав извилистый серпантин, вы увидите виноградники, за которыми располагается поселок с его главной достопримечательностью — озером Абрау. Для туристов озеро являлось конечной точкой путешествия, и только небольшая категория жителей знала, что озером достопримечательности Абрау-Дюрсо не заканчиваются. Благодаря деду, Трофим выведал путь от озера к морю — волшебному месту, где и начали происходить чудеса. Сначала с его предком, а потом и с ним самим.

Здесь никто не жил долго. Люди приезжали, чтобы посмотреть на заводь, отгороженную узкой полосой суши от моря, и насладиться диким отдыхом — это позволяло расположение скалистых гор по обе стороны пляжа. Впервые Трофим попал сюда по горной тропе с южной стороны и, глядя на мир у себя под ногами, подтвердил, что место, о котором говорил дед, действительно существует. И оно удивительное.

Дед не описывал богатства малого закутка земли и, в целом, о его красотах отзывался лишь сухими словами, но Трофим помнил, как однажды дед сказал, что, увидев там нечто, навсегда забываешь обо всем на свете. Этим «нечто» и оказалась шхуна, появляющаяся глубокой ночью и исчезающая с первыми лучами солнца. Впрочем, впервые Трофим побывал там днем, и о шхуне не могло быть и речи. Он стоял на краю пропасти. От восхищения его сердце рвалось изнутри, и он думал, что такие свершения если и случаются, то исключительно редко.

Пляж был пуст. Из серой гальки в море выдавались два разбитых причала. Между ними на узкой полосе, отделяющей море от заводи, располагалось нелепое строение. Из-под дырявой крыши виднелись старые лодки и буи. За строением находился забор, преграждающий путь на другую сторону пляжа. Там Трофим разглядел раздевалки, перегороженные цепями, медицинский пункт и спасательную вышку. Все это изнывало от старости и пребывало в упадке.

Когда его взгляд ушел от пляжа и переместился под скалу, он наконец увидел людей. На камнях лежали две женщины. Тела их были полностью обнажены, и Трофим от испуга присел в траву. Он подумал, что женщины, вопреки расслабленности и яркому солнцу, могли заметить его. Конечно, скала возвышалась над ними метров на сорок-пятьдесят и сказать, что он смотрел на них в упор, не получится, но Трофим увидел то, что ему полагалось: женщин в том образе, в каком не видел еще никогда.

Было около четырех часов дня. Солнце сползало с небосвода и устремляло свои лучи прямо на скалу. От камней исходил жар, и, двигаясь по тропе, Трофим почувствовал легкое недомогание.

Он спустился к середине скалы, и женщины стали на десяток метров ближе. Теперь он мог рассмотреть их огромные несуразные груди, подставленные под солнце, как сухофрукты. Одна из женщин закрыла лицо соломенной шляпкой. Другая положила на глаза руку, но, даже не видя их лиц, Трофим догадался, что женщинам либо много лет, либо они неосознанно себя запустили. Их тела были рыхлыми и некрасивыми. Груди свешивались до камней. Животы утопали в складках, куда одна из женщин умудрилась засунуть плоский камень, а другая — книгу.

С минуту Трофим сомневался, стоит ли вообще спускаться ниже. Он впервые видел голых дам и вдруг понял, почему некоторым из них лучше прятать свое тело под одежду. Женщина, лежащая правее, повернулась боком, продемонстрировав огромную попу, и ему стало еще хуже. Она вынула камень из складки на животе и положила на ягодицу. К камню она добавила несколько ракушек, а подруга, укрытая соломенной шляпкой, отодвинулась от нее на расстояние вытянутой руки. Ее ноги на мгновение раздвинулись, явив свету копну лобковых волос. Женщина пригладила их, будто волнуясь за узор, а через секунду принялась чесать там, напомнив Трофиму собаку, воюющую с прожорливыми блохами.

Пока женщина чесалась, ее ноги раскинулись так широко, что Трофим ощутил неловкость. Ему стало стыдно смотреть на то, как «дама» пытает свое невзрачное тело. Книга так и не выпала из складки ее живота, а Трофим даже рассмотрел несколько букв на обложке. Роман начинался со слов: «Унесен…»

Но вот мучения женщины закончились. Она развалилась на камнях, плотнее прилепила шляпку к лицу и задышала ровными непрерывными вдохами. Груди ее еще сильнее обвисли, бледные ноги соединились, и стало ясно, что женщина наконец-то сумела расслабиться.

Трофим спустился к основанию горы и прошелся по берегу. Море не давало пляжу замереть. Он постоянно слышал шум волн, ветра и какой-то едва различимый гул, похожий на далекие крики людей. Вблизи заводи шуршали камыши, и в прорехах между их стеблями Трофим видел темную гладь воды. Если море набрасывалось на берег, то заводь таила скованность и умиротворение. Трофим смотрел то в одну сторону, то в другую, не понимая, как на маленьком клочке земли могло сотвориться такое чудо: овальная заводь с ровными краями, по соседству — море. А между ними — полоска суши, за много лет так и не исчезнувшая под натиском волн.

Он прошелся до противоположной горы. Там обнаружил еще одну тропу, круто поднимающуюся вверх. Вершину горы Трофим не видел. Она утопала в зелени сосен и можжевельников. У подножия он нашел чьи-то плавки. Он повернул назад и, не доходя до своей тропы, заметил утоптанную дорожку, ведущую от пляжа к старым воротам. Здесь Трофим остановился. Пляж был не таким диким, как казался со стороны. Возможно, в прежние времена здесь было пусто, но сейчас место выглядело, словно недавно покинутое птичье гнездо. Как известно, гнездами одних птиц иногда пользуются другие. Двух из них Трофим нашел под скалой. Сейчас они его не видели, потому что скала пузом выдавалась в море и закрывала женщин от пляжа.

Трофим, заинтересованный воротами больше, чем женщинами, устремился прочь от берега. Он не знал, что за ними. Дед вообще ничего не рассказывал про ворота и прилегающие к пляжу территории. С его слов Трофим помнил, что шхуну можно увидеть со скалы. А чтобы точнее понять, о какой скале идет речь, дед дал описание пляжа и упомянул про заводь. Тут Трофим не промахнулся. Описание сходилось один в один, если бы не слово «дикий». Пляж был совсем не диким. Его посещали люди, причем, по их откровенности мальчик мог судить, что пляж пользовался популярностью у определенной группы туристов. Через пару недель, когда он увидит десяток обнаженных мужчин и женщин в соломенных шляпах, он в этом убедится. А пока Трофим проник на территорию захудалого лагеря. В густом лесу были спрятаны маленькие домики. Широкая тропа, усыпанная галькой, вела вглубь зоны отдыха.

Трофим прошел по ней до первого свободного места. Две трубы торчали из земли, символизируя заброшенную волейбольную площадку. С одной стороны был высокий забор, поросший хной. С трех других не было ничего, только деревья разной ширины и высоты, из-за чего площадку закрывала плотная непроглядная тень. Напротив Трофим обнаружил длинное здание из белого кирпича. На входе крупными буквами было написано:

«СТОЛОВАЯ»

Впечатленный очередной находкой, мальчик около получаса блуждал по лагерю, разглядывая одинаковые домики и ведущие к ним тропы. Люди здесь жили. Он понял это по вещам, аккуратно развешанным на бельевых веревках. К столовой подходила гравийная дорога. По отпечаткам протекторов шин Трофим сделал вывод, что сюда заезжали только военные машины. Следы на подъезде были свежими, но в окнах столовой стоял мрак.

По всему лагерю он не услышал ни одного человеческого голоса. В кронах деревьев пели птицы, но почему-то их пение совершенно не забавляло. Лагерь казался мертвым.

Трофим вышел через ворота и поднялся по скале. Женщины так же лежали на солнцепеке. Они перевернулись на животы, подставив солнцу дряблые попы. На спине одной из них Трофим заметил татуировку.

В тот день он вернулся домой в приподнятом настроении. Во-первых, дед не солгал: сказочное место существовало. А во-вторых, он ненароком наткнулся на нудистский пляж, что разожгло его интерес. Своей находкой Трофим поделился с другом, и вместе они не единожды возвращались на скалу, чтобы наблюдать за голыми людьми. Они открыли удивительную палитру женских прелестей. Со скалы было видно все, и за первые два месяца лета Трофим узнал, что женщины могут быть красивыми на лицо, невзрачными на фигуру, и наоборот. Некоторым удавалось собрать в себе все, другим не удавалось собрать ничего. Самым отвратительным в женщинах он находил лишний вес. На втором месте Трофим бы назвал возраст. Он не понимал, зачем людям идеальный загар, если им глубоко за сорок.

Несколько раз они видели старух, похожих на зомби. Они ковыляли по гальке, а их груди раскачивались, как гири. Когда старухи спотыкались или оступались, их груди шлепали друг о друга, и этот звук напоминал Трофиму шлепки по лбу, которыми они в шутку награждали самих себя за проколы.

Большинство молодых женщин были уже загорелыми. Они подставляли солнцу зону бикини и лежали, словно под объективом фотоаппарата. Были и те, кто прятался от солнца под зонтиками.

Многие люди приезжали на пляж парами. Но количество мужчин и женщин все равно не поддавалось сравнению: женщин было намного больше.

За все лето, пролетевшее с удивительной быстротой, нудистский пляж стал едва ли не самым большим открытием в жизни Трофима. Мир будто упал ему под ноги. Смотреть на обнаженных женщин было подобно чему-то сверхъестественному, и каждый раз, спускаясь по скале к «смотровой площадке», он крутил головой, чтобы удостовериться: вокруг никого нет, и никто не лишит его удовольствия.

Во второй половине августа пляж стал пустеть. Ближе к осени полили проливные дожди, тропы стали скользкими, и Трофим перестал посещать любимое место. Так миновал год, и пришло новое лето, которое шестнадцатилетний мальчишка намеревался провести не хуже, чем предыдущее. Но уже в самом начале что-то пошло не так, потому что Трофим решил посетить пляж ночью.

В ту самую ночь, когда Эва Кордова заметила странности в погребах винного завода «Абрау-Дюрсо», круг на запястье мальчика потемнел и вспух. Его рука не болела, но стоило ему провести подушечками пальцев по коже, было понятно, что под старым ожогом образовывалась полость. Что-то вырывалось наружу, и Трофим принял решение.

Глава 3

Абрау. Трофим и Говорун

Он показал руку матери.

— Тебе нужно сходить к врачу, Дима, — немедленно отреагировала женщина, которой подобные вещи никогда не казались нормальными.

Мама Трофима имела медицинское образование и занимала должность старшей медсестры. Больница в Абрау стала для нее третьим местом работы после колледжа.

— Но ожог не болит. — Трофим попробовал смягчить приговор матери. Он не любил больницы. Запах в помещениях напоминал ему сельский лазарет, куда его водили на лечение зубов. Там всегда плакали дети, стонали взрослые и врачи были, точно командующие концлагерями.

— Он вспух, — настаивала мать. — Мне не нравится, как он вспух. Тебе надо сдать кровь, чтобы провериться на инфекцию.

— Но…

— Хочешь, чтобы тебе отрезали руку по локоть? — спросила она, чуть повысив голос. — Ты помнишь, как бабушка проигнорировала мои советы и не обратилась в больницу вовремя? Ей отрезали ногу по колено. А ведь у нее всего лишь разболелся большой палец. Не упрямься! Тебе нужно в больницу. Сходи в приемный покой к доктору Панину. Он посмотрит тебя и скажет, что делать дальше. Я не сомневаюсь, что он отправит тебя в Новороссийск, в поликлинику. И будет абсолютно прав.

— Может, я просто выпью антибиотик?

— Выпьешь, — согласилась мама. — Обязательно выпьешь. Сразу, как врач поставит диагноз.

Она еще раз провела пальцем по вспухшему месту.

— Странно, что нет никаких покраснений. Должны быть. Очень странно.

Мать была расстроена состоянием дел, а Трофим вдруг вспомнил, что сегодня собирался с другом в горы.

— Как думаешь, сколько это займет времени?

— Приемный покой вообще не займет времени. Дежурный врач всегда там. Сегодня воскресенье, но… — мама задумалась, на ее лице промелькнула тень сомнения. — Я сейчас позвоню и спрошу.

Она удалилась из комнаты и через несколько минут вернулась.

— Иди немедленно. Панин собирается улизнуть. У его дочери сегодня какой-то праздник, и он отпросился у главврача на полдня. Возьми с собой паспорт. Он сказал, что медкарту поищет в регистратуре.

Трофим взял паспорт, но, перед тем как выйти из дома, постоял на пороге, подавляя в себе отвращение к больнице.

«Я не хочу туда идти, — думал он. — Не хочу и все»

И в чем-то он оказался прав, потому что доктор Панин не сказал ничего, что могло бы пролить свет на его проблему. Осмотрев ожог, доктор поинтересовался, бывало ли раньше что-нибудь подобное. Трофим ответил, что видит это впервые, и тогда Панин сказал, что вспухший круг напоминает ему черную метку, имеющую дурную славу в некоторых кругах. Конечно, он не имел в виду далекие времена, когда к подобным вещам относились серьезно, но, услышав его слова, Трофим вспомнил про призрачную шхуну, и в его голове забил медный колокол. Панин предпочел не паниковать. Он так же не обмолвился по поводу сдачи крови, и, с его слов, ожог должен был успокоиться сам собой в течение ближайших дней.

По соседству с Трофимом жил парнишка по имени Аркадий Говорун. Он был на год младше, учился в девятом классе и за счет своей коммуникабельности и простоты мог сдружиться с кем угодно и где угодно. Когда Трофим переехал в Абрау, Аркадий стал его первым и самым верным другом. От него Трофим не скрывал своих секретов, хотя не раз убеждался, что Аркадий ненароком способен проболтаться кому-то еще. Таким был его талантливый бесхребетный язык.

Знал Аркадий и про татуировку — в мельчайших подробностях, а не то, что знала мать и одноклассники. Поэтому, не чувствуя в душе спокойствия, Трофим решил сообщить о случившемся другу и забежал к нему после больницы. Он застал Аркадия за работой. Парнишка подрезал во дворе траву, но не триммером или косой, как это делают садоводы, а обычными ножницами, как это делал только он сам. Говорун был на редкость трудолюбив в домашних делах, и иногда Трофим поражался его целеустремленности в работе, с той лишь оговоркой, что проводить время вне дома он все-таки любил больше.

— Хей! — Трофим остановился возле деревянного забора и заглянул через калитку.

— У-у-у! — прогудел Аркадий, клацая ножницами. — Заходи, открыто! Как жизнь, брат-сват?

— Жизнь как полный улет, брат-сват. — Трофим вошел во двор и закрыл калитку. — У тебя как?

— У меня офигенно! Сегодня откопал муравейник в огороде. Если бы ты видел, какой был кипиш! Бежали во все стороны! А потом я залил муравейник водой, и тогда все муравьи утонули! Это было так круто, что я даже записал в тетрадку. Если хочешь, я тебе потом прочитаю. Но я точно напишу об этом в сочинении на свободную тему. У нас училка постоянно страдает по этой теме. Ей надо писать какую-то хрень о том, как я провел лето. Вот и напишу. Эх, пропустил ты зрелище, брат-сват! Пропустил!

Говорун опустил голову и продолжил работу. Трофим заметил, что он не просто подравнивал траву, а выстригал ее под корень. За его спиной образовывалась вытоптанная площадка, как после раундапа.

— Зачем ты так делаешь? — поинтересовался Трофим, указывая на вычищенное пространство.

— Мать приказала. Хочет, чтобы было гладко, как на хоккейной площадке.

— Но ведь с травой же красивее.

— Пойди докажи ей! Она меня и слушать не хочет. Сказала, пока я не превращу двор в марсианское поле, чтоб на ужин не приходил.

Трофим усмехнулся.

— Я серьезно! Даже батя не хочет с ней спорить. Вчера попытался, но мама его быстро поставила на место. Сказала, что если он знает, как снять с машины колесо, то это не значит, что он разбирается, как печь пирожки и уж тем более — как сделать хату модной на фоне маленького двора. — Аркадий бросил ножницы и стал яростно выдирать траву руками. — У нас недавно на кухне провалился пол. Мы с папой подремонтировали немного, поднимать весь пол не стали и залатали только дыру. А через пару дней мама двигала холодильник, чтобы вытереть за ним пыль, и провалилась под доски. Батя попытался объяснить ей, что это из-за ее лишнего веса. Если бы она скинула килограмм шестьдесят, пол во многих местах нашего дома удалось бы сохранить. Ох, брат-сват, если бы ты видел, как мама разозлилась! Она дала бате такую взбучку, что на следующий день нам пришлось латать всю кухню. Слава богу, у нас кухня восемь квадратных метров. За день управились.

— И без обеда?

— Конечно. Мама очень злая была. Я пообщался с батей, сказал, что зря он ее взбесил. Лучше пусть помалкивает. Почему-то женщин всегда задевает, когда им напоминают о лишнем весе. Причем без разницы, сколько ей лет — восемнадцать или пятьдесят два. У меня, например, килограмм пятнадцать лишних, но я на это особого внимания не обращаю. Меня, кстати, толстым почти никто не называет, кроме бати. Но, даже если б и называли, мне все равно. А вот женщинам не все равно.

Говорун вздохнул. Все это он говорил, не отвлекаясь от работы. Трава летела в кучу, а он переползал на другой участок.

— И, при этом, худеть они все равно не хотят, — добавил Трофим.

— Вообще не хотят, — подтвердил Аркадий. — Желание есть, просто лень, наверное. Но моя мама не ленивая. У нас чистый дом, особенно кухня. Все прибрано, в раковине никогда нет грязной посуды, цветы комнатные растут, пахнет хорошо. За двором чисто. Короче, мама следит за всем. Если сама не может убрать, то нас заставляет. Она к телеку садится только перед сном. Смотрит свои сериалы, потом ложится спать и утром встает часов в шесть. Я бы так не смог весь день проводить.

— Да-а, — протянул Трофим. — В общем…

Говорун ненадолго остановился и глянул на Трофима так, словно какая-то идея пришла ему в голову.

— Брат-сват, а ты сам откуда гонишь? У тебя угрюмый вид.

— Из больницы.

— Как так? — Аркадий сел на очищенный от травы участок земли. — Заболел? И сразу пришел ко мне? Это, конечно, здорово, но чем толстый трепун может тебе помочь? Ты рассказывай, не стесняйся. Может, благодаря тебе я закончу свою работу раньше, чем мама приготовит обед.

— Сомневаюсь, — вздохнул Трофим и показал правую руку.

Несколько секунд Аркадий рассматривал вспученный круг, и на его лице витало полное недоумение. Не решаясь прикоснуться, он щелкнул пальцами.

— Трофим, — серьезно сказал он, — признавайся, как ты это сделал?

Трофим вжал голову в плечи.

— Откуда я знаю? Я проснулся сегодня с этой штукой… и все.

— Выглядит… чертовски отвратительно, брат-сват. Не показывай больше никому.

— Я и не собираюсь никому показывать.

— Хотя мы могли бы показать моему отцу. Но его сейчас нет. А с работы он обычно приходит пьяным. — Говорун провел по лбу грязной рукой.

И тут их мысли встретились. Глаза Аркадия распахнулись. Он поднес секатор к лицу и почесал бровь. Трофим понял, что его друг догадался, о чем он хотел сказать. И пусть их взгляды были едины, доводов в них еще не содержалось. Наконец Трофим сказал:

— Твоя мама крепко спит до шести утра?

— Не уверен. — Аркадий закусил губу.

Они вместе посмотрели на окно, выходящее во двор. Из открытой фрамуги слышалось шкварчание масла. За таким шумом мама Аркадия едва слышала телевизор из соседней комнаты.

— У нее сон хреновый. Но она редко заходит в мою комнату. Только днем, если ей что-то нужно. И то предпочитает кричать через весь дом, чтобы я подошел.

— А отец?

— Отец спит как конь. Он спит плохо, только когда не пьян. А так как не пьян он редко, за него можно не беспокоиться.

— Нам нужно улизнуть из дома часа на полтора. Поедем на пляж на великах, чтобы сократить время. Бросим их на развилке и пойдем до скалы пешком. — Трофим перешел на шепот.

— Мама закрывает калитку на цепь каждую ночь. — Аркадий мотнул головой в сторону столба, где висела цепь с замком. — Пока я буду открывать замок и выводить велик, мама может проснуться.

— Мы спрячем велики заранее, — предложил Трофим. — Днем, в лесу возле озера. Притянем их такой же цепью и оставим до ночи. Там никто не ходит.

— Точно, — кивнул Аркадий, и снова повисла тишина.

Не найдя, чем продолжить разговор, Трофим развел руками:

— Глупо, конечно, это все, но своему деду я доверяю. Он мне сегодня приснился и, кажется, не зря.

Говорун скрестил руки на груди.

— Не очкуй, брат-сват. Даже если пляж будет пуст, прогулка ночью стоит того, чтобы ее провернуть. Будем считать это нашим долгом перед твоим предком!

— Точно, — подтвердил Трофим.

Аркадий продолжил свое занятие, а Трофим вернулся домой, вывел велосипед и отправился на озеро.

Глава 4

Завод. Елена Николаевна

Елена Николаевна Гейкина отдала винному делу одиннадцать лет и по праву считалась одним из самых надежных сотрудников завода. Девять лет она проработала технологом на предприятии, а два года назад ей предложили стать по совместительству экскурсоводом. Имея на руках два диплома о высшем образовании, Елена Николаевна согласилась и вдруг поняла, насколько чутко родители предвидели ее будущее. Они отдали ее в институт на специальность краеведа. Тесно связанная с историей, она проучилась пять лет. Потом мама и папа посоветовали ей в том же институте окончить заочно что-нибудь техническое, чтобы в дальнейшем она могла без труда найти работу.

Разумеется, без труда найти работу не удалось. Но со временем, сменив несколько рядовых должностей, Елена Николаевна оказалась на консервном заводе в Абинске. Здесь она получила свое первое повышение, стала технологом отдела и наконец-то прониклась работой на предприятии. Шум, жара, неприятные запахи, вибрации и несносный коллектив — все это она терпела несколько лет. Вскоре Абинск ее выжил.

Выжил не потому, что она не смогла вытерпеть все вышеперечисленное. Выжил, потому что Елена Николаевна хотела попробовать себя в чем-то новом. Этим «новым» оказался винный завод «Абрау-Дюрсо». И пусть здесь сохранилось немало вредных факторов производства, в Абрау ей нравилось больше. Здесь было куда отдать душу. Самым значимым моментом своей карьеры Елена Николаевна считала назначение на должность экскурсовода, где она смогла раскрыть себя как историк-краевед и научиться свободно общаться с людьми. В тот день она с достоинством вошла в круг избранных. Она стала человеком, которому нравится то, чем он занимается. А таких личностей, как известно, в современном обществе не много.

В воскресенье, когда к ней подошел начальник смены Григорий Ильич Кочкин, она проводила третью экскурсию. Все желающие собрались в красивом выставочном зале, где за стеклом стояли образцы бутылок винного завода за многолетний период производства.

— Вот награды, полученные в советские годы. — В зале стоял гул, и эхо немного искажало тембр ее голоса. Люди наступали друг другу на пятки, пытаясь увидеть из-за голов то, что было под стеклом. — Здесь более трехсот пятидесяти наград. Кроме того, мы имеем кубки Гран-при. Для тех, кто не знает, Гран-при — это наивысшая награда.

Елена Николаевна сделала два приставных шага в сторону, позволив экскурсантам придвинуться поближе к стеклу. Все эти метания она знала наизусть и уступала гостям дорогу прежде, чем те успевали щелкнуть фотоаппаратами.

Она перешла к стенду, где в ряд стояли бутылки.

— Здесь представлен ассортимент продукции, выпускаемую заводом сегодня. То, что делается быстро, по современной технологии, это черная этикетка. Все остальное — технология классическая. — Тут она сделала отступление, вытянула руку, указывая на ряд бутылок, и обратилась к толпе: — А как узнать в магазине, по какой технологии сделана данная партия товара? Прошу присмотреться к этикетке! Если это классическая технология, внизу будет указываться год урожая. Если вино получено резервуарным методом, год указываться не будет. Также на контрэтикетке с обратной стороны будет написано: Метод Классик, выдержано в горных тоннелях завода «Абрау-Дюрсо».

В этот момент она заметил Кочкина. Елене Николаевне он напомнил зажравшуюся жабу, источающую неприятные запахи, коих и так на заводе было немало.

Кочкин затерялся в темном углу и, прищуриваясь, рассматривал экскурсантов. По его манере окидывать взглядом толпу создавалось впечатление, что он работник ФСБ. Слишком усердно Кочкин прищуривался и удивлялся, когда люди с тем же усердием смотрели на него. Надо заметить, что очень часто люди смотрели на Кочкина не только с усердием, но и с пренебрежением. Виной тому Григорий Ильич считал огромный нос, который при вдохе сильно раздувался и хлюпал, будто в нем что-то закипало.

Когда клокотание в носу Кочкина стало отвлекать людей от экскурсии, а неприятный запах пота и нестиранной одежды заволок верхнюю часть зала, Елена Николаевна решила узнать, в чем дело, и выпроводить начальника смены из помещения.

Она вежливо попросила экскурсантов сделать несколько снимков на память и подождать ее здесь, не покидая зал.

Кочкин ухмыльнулся и потянул носом. Гримаса на его лице стала угрожающей, но тут он выпустил воздух и прокашлялся. Елена Николаевна мысленно перекрестилась. Запах, исходивший от упитанного мужчины, был непередаваем. Стоя возле него, она старалась дышать ртом.

— Что-то случилось, Григорий Ильич? — спросила Гейкина, указывая на выход из зала.

— Да, — пробубнил он, озираясь по сторонам, будто впервые попал в это место. — Случилось, Лена. Поэтому я здесь.

Он говорил через нос, немного растягивая слова. Его маленькие глазки бегали, как заведенные, а тело в такт шальным нервам дергалось и извивалось.

— Что случилось? — Елена Николаевна попыталась его поторопить.

Она не любила задерживать экскурсии, тем более пересечение одной группы с другой в погребах завода было недопустимо. За это грозил штраф.

— Один из моих сотрудников, Лена, сказал мне, что в пятом тоннеле видел какой-то ящик.

— Какой еще ящик?

— Продолговатый, прямоугольный, обитый бордовым сукном…

— Гроб?

— Возможно, — продолжил он, поглядывая по сторонам. — Возможно, это был гроб. Но важно другое.

Он опустил голову, давая глазкам впиться в Елену Николаевну, как если бы это были назойливые насекомые.

— Важно то, что в начале смены ящик был, а в конце — пропал.

— И какое я имею к этому отношение?

— Самое что ни на есть прямое. — Кочкин потянул носом. — Твои экскурсии проходят по пятому тоннелю?

— Да.

— Ты видела этот ящик?

— Нет.

— Тогда как он мог появиться в ночную смену, если в дневную его никто не приносил?

— Понятия не имею, Григорий Ильич.

— Так дело не пойдет. — Он с упреком посмотрел на нее. — Если мне никто не врет…

— Вы намекаете на то, что я тайно выношу из тоннеля бутылки?

— Я этого не говорил. — Кочкин придвинулся к ней, и тошнотворный запах накинулся на Елену Николаевну, как рысь на беспомощного зайца. Женщина сделала шаг назад, но лучше себя не почувствовала.

— Сегодня я проведу инвентаризацию. Если хоть одной бутылки не досчитаемся, будем расследовать дело вместе.

— Сколько угодно, — прыснула Елена Николаевна. — Только я понятия не имею, о каком ящике вообще идет речь.

Кочкин прищурился. Крылья его носа раздулись.

— Тогда я объясню еще раз, — прогнусавил он. — В начале ночной смены один из моих сотрудников обнаружил неопознанный объект, очень похожий на гроб. Он находился примерно на середине пятого тоннеля между семнадцатым и восемнадцатым пюпитром. Ящик подпирал дверь, ведущую в технологические тоннели, куда вход строго запрещен. По словам моего подчиненного, дверь была не заперта. В середине смены ящик сдвинулся, а дверь была приоткрыта на треть. Особое ударение я делаю на слове «дверь». Ты понимаешь ход моих мыслей?

Елена Николаевна кивнула. Она знала правила. Но, в отличие от общего персонала завода, помимо правил, знала еще и историю. Гейкина поняла, что Кочкин вовсе не обвинял ее в краже бутылок. Он спрашивал о другом. О том, что ему неизвестно, зато известно ей.

— Я не диггер, Григорий Ильич, и не специалист по катакомбам. Конечно, я интересовалась запретными тоннелями, но я никогда по ним… не перемещалась.

— И все-таки, — настойчиво потянул Кочкин, — есть ли шанс вынести продукцию завода на поверхность, минуя камеры наблюдения, охрану и прочее?

— Наверное… да. Но это нужно проверить.

Кочкин почесал нос.

— Я хочу это проверить вместе с тобой.

— Нет, Григорий Ильич. — Елена Николаевна, уже привыкшая к отвратному запаху собеседника, вдохнула полной грудью и с улыбкой продолжила: — Это ваши обязанности, а не мои.

— Лена, — Кочкин насупился, — ты же мне как дочь. Неужели ты не знаешь, что будет с моим анусом, если некие люди, сидящие над горой в уютных охлаждаемых кабинетах, недосчитаются партии бутылок классического изготовления?

Елена Николаевна не хотела входить в курс дела, но откровенность начальника смены задела ее. Она едва не рассмеялась.

— Я не требую от тебя многого. Но мне необходимо прояснить ситуацию от начала до конца.

Он опустил голову, чтобы почесать под носом.

— Может, нам надо сначала пересчитать бутылки?

— Ты знаешь, сколько это займет времени?

— Немало. — Елена Николаевна поняла, что смысла в этом занятии не видит даже Кочкин. — Тогда предлагаю дождаться второго случая. Если история повторится, тогда будем…

— Я второго случая ждать не хочу!

— А рисковать жизнями людей вы хотите?

— Конечно, нет!

Возникла короткая пауза, после чего Елена Николаевна заявила, что ей пора продолжать экскурсию. Кочкин схватил ее за руку.

— Лена, мы только пройдем пару метров! — Он встал к ней впритык. — Если ничего не увидим, повернем назад.

— Это опасно!

— Пара метров!

Елена Николаевна, растроганная его поведением, замерла. Она потратила много времени на изучение поместья Абрау-Дюрсо, в особенности, строительства тоннелей, и знала, что кое-где просто так лучше не появляться. В тоннелях было опасно не только из-за плачевного состояния перекрытий. В свое время здесь умирали рабочие. Их никто не транспортировал наверх: трупы замуровывали в стены, не оставляя никаких надгробных табличек. Поэтому тоннели этой горы — своеобразное кладбище, где покоятся тела сотен каторжников, изнемогавших от тяжелого труда, голода и болезней.

— Пара метров, — прошептала Елена Николаевна. — За пару метров вы можете серьезно поплатиться.

— Ничего не случится, Лена, — заверил ее Кочкин. — С нами будут еще двое мужчин. Я возьму Розгина и Попова. Вместе мы выясним, куда ведет тоннель, заколотим дверь и…

Елена Николаевна хотела возразить. Ей представлялся более легкий путь: заколотить дверь снаружи. Но чуть позже она вспомнила, что дверь и так находится под замком. И, даже имея ключ, тот древний замок вряд ли получится открыть. Человеку нужна невероятная сила, чтобы сладить с подобной защитой.

— Хорошо, Григорий Ильич. Вы можете рассчитывать на мою помощь. Но полного согласия я не даю. Это нелегально, опасно и против правил компетентности. Если об этом кто-нибудь узнает, то, как вы выразились, анусы у нас у всех будут необыкновенно огромными. А я за свою работу держусь.

Кочкин потер руки и поклонился.

— Вся ответственность на мне, Лена. Вся ответственность здесь! — Он ударил себя в грудь. — Я с тобой еще свяжусь.

Он ушел, а Елена Николаевна продолжила экскурсию. Проходя по пятому тоннелю, она обратила внимание на дверь между семнадцатым и восемнадцатым пюпитрами. Она была закрыта.

Глава 5

Вокруг озера. Юра Насморк

Юра Насморк часто делал людям пакости. Причиной тому был не только слабый ум и душевное состояние: скорее, как раз наоборот. Как считал Юра, сильные стороны его характера привели к тому, что однажды ему привиделся уважаемый джентльмен, назвавший себя Господином в черных штанах. В тесном общении с ним у Юры и зародилось тайное веяние творить разные подлянки.

Еще по молодости, когда он шагнул в большую жизнь и поступил в школу для умственно отсталых детей, Господин в черных штанах явился к нему в комнату и сказал, что спустя несколько лет будет рад видеть в своих рядах. И Юра дал обещание, что обязательно вступит в эти ряды и будет служить ему, пока стоит на ногах. Господин в черных штанах исчез и не появлялся много-много лет. За это время Юра повзрослел и поумнел. Он узнал, что длинная штука между ног отсутствует у некоторых учительниц его школы, что уколы в задницу не сулят никакого удовольствия, что огонь бывает горячим и что пить воду из лужи не всегда полезно. Он узнал очень много всего, и к двадцати одному году, закончив чертову школу, гордился своими знаниями не меньше, чем какой-нибудь аспирант, вымучивший у комиссии кандидатскую степень.

Пусть в глазах нормальных людей Юра, даже не делая пакости, выглядел немного странным, это его ничуть не смущало. Ему доставляло огромное удовольствие ходить по парку Абрау-Дюрсо, подкатывать к взрослым женщинам и громким визгливым голосом читать собственные стихи.

В арсенале у Юры были и другие забавные поговорки. Они имели двусмысленное значение, из-за чего нравились далеко не всем. К сожалению, он не догадывался, насколько некоторым прохожим было его жаль. В своем маленьком внутреннем мире Юра над ними смеялся. Для него жизнь была прекрасна.

Так, в начале одного из теплых июльских вечеров Юра выбрался из своей конуры и отправился на центральную площадь Абрау-Дюрсо. Здесь он нашел привычное для себя занятие: стал отрываться на прохожих, наслаждаясь реакцией людей на свои стихи.

Стояла великолепная погода. Дул слабый ветер, и воздух был нежным, как сахарная вата. Темнело, и люди собирались на представление поющих фонтанов. Туда же устремился и Юра, желая затмить хотя бы часть зрелища своими остроумными стихами. Он знал, что как только включится музыка, заиграют фонтаны, и на белом мареве воды возникнет первая декорация, внимание людей уже будет сосредоточено не на нем. Никакие стихи не отвлекут людей от музыкальных композиций и бьющих в разные стороны струй воды. Зато сейчас, в сгущающихся сумерках, он мог творить чудеса.

Спускаясь по аллее к озеру, Юра заметил двух юных девушек с явными признаками того, что они здесь впервые. Девушки были одеты в короткие платья, которые тут же воспламенили в нем любовь и любопытство. Он подошел к ним, встал сбоку и проголосил: «Женщины умней мужчин, потому я и один!»

Выражения лиц девушек изменились. Их словно переключили. Одна из подружек спряталась за спину другой.

— От женщин в мире одно зло, и я кладу его в очко!

Юра вежливо улыбнулся, поклонился и пошел дальше. Шокированные девушки проводили его взглядом. Пока подруги оценивали событие, Юра был уже у следующей пары.

— Скажи мне, юная Земфира, что прячешь ты в своих бикини?! — пропел он, нажимая на все гласные.

Женщины, погруженные в диалог, резко обернулись. Юра понял, что право жечь принадлежит ему, и продолжил:

— От женских запахов парю, и женщин всех боготворю!

Женщины восприняли это за комплимент и улыбнулись. Юра тоже улыбнулся и добавил:

— От женщин в мире одно зло, и жить с ним — полное дерьмо!

Он пошел дальше, оставив о себе неоднозначное впечатление. Женщины так и не смогли переварить произошедшее и возобновили свой диалог.

Возле фигурного заборчика, отделяющего набережную от озера, он увидел веселую компанию. Ему, как человеку без предрассудков, было глубоко плевать, кто перед ним: только женщины или женщины в компании мужчин. Иногда он подходил и к мужчинам, и те его поддерживали. Особенно, если афоризмы и поговорки содержали в себе животрепещущую правду. Так Юра подкатил к компании, в центре которой стояла нарядная пара, очевидно, по случаю семейного торжества.

— Я женщин всех благословил и вдруг лишился своих сил! — Он помялся, наслаждаясь тем, как компания отвлекается от своей волны и поворачивается в его сторону. Юра всегда подходил сбоку или сзади, чтобы люди оборачивались к нему всем телом, а не ограничивались только поворотом головы. — На женской попе, столь ужасной, ничто не смотрится прекрасней, чем моя верная рука…

— Иди отсюда! — пригрозил ему один из мужчин.

Юра вскинул брови и добавил:

— И, получив в ответ угрозу, я ставлю вас в смешную позу, чтоб средний палец применить и вас милейше наградить!

— Ах ты, урод! — вспылил тот же мужчина, но женщины его придержали.

Юра тут же отделился от компании и пошел по аллее прочь от озера. За своей спиной он услышал:

— Ты что, не понимаешь? Он больной. Посмотри на него.

«Это вы все больные, — усмехнулся Юра. — К вам даже не приходит Господин в черных штанах! Как мне вас жаль!»

Перед тем как небо стемнело и началось представление поющих фонтанов, он подошел еще к двум компаниям. От одной из них он получил пинка, от другой услышал, что он очень талантливый актер, но пользуется неадекватным набором шуток. И то и другое Юра воспринял с сердечной добротой, коей у него было хоть отбавляй, и, когда люди из парка посыпали на набережную, был в отличном расположении духа. Именно в этом состоянии он и придумывал разные пакости, многие из которых советовал ему не кто иной, как Господин в черных штанах.

Но сегодня почему-то все пошло не так.

Господин в черных штанах не появлялся. Юра обошел весь парк, поискал вокруг винного завода и даже попытался проникнуть в фирменный магазин винной продукции, куда его не пустила охрана. Господин в черных штанах прятался или был очень занят, так расценил это Юра, и от утраты внимания погрустнел. Вечер для него заканчивался, но домой он идти не спешил.

Он бродил вокруг завода, поглядывая на звезды и блики прожекторов. Как только музыка осталась позади, Юра понял, что хочет по-большому. Всякий раз это желание приходило резко и внезапно. Терпеть он не мог, потому что с детства страдал панкреатитом, и, если ему хотелось по-большому, действовать следовало незамедлительно.

Мозг Юры, простуженный еще в начале девяностых годов, иногда выдавал идеи, от которых даже Господин в черных штанах покрывался мурашками. Идеи сами бросались ему под ноги. Вот и сейчас Юра осмотрел улицу, выбрал самое лучшее дерево и, вместо того, чтобы сесть под ним и потихоньку сделать свои дела, полез на ствол. Он лез так долго, что неприятные ощущения внизу живота переросли в сверлящую боль. И все-таки Юра терпел. Терпел, как мог, и лез на ствол дерева с одной целью: чтобы с одной стороны увидеть озеро, а с другой — отвесную скалу, где располагались винные погреба завода «Абрау-Дюрсо».

Ствол был длинным и ветвистым. Достигнув ветки, где он смог уместиться удобно для себя и дерева, он взмок от пота и ободрал себе руки. Но оно стоило того! Юра был на вершине, и осмотревшись, его охватило отчаяние и упоение — настолько здесь было красиво. С этими мыслями Юра стянул штаны и расслабился.

Перед тем как закрыть глаза и открыть чакры, он вспомнил, что под деревом стояли какие-то машины. Юра не разбирался в марках, но, по размерам кузовов и колес он бы сказал, что машины стоили огромных денег. Люди, приехавшие на них, вероятно, посмотреть на поющие фонтаны, сделали большую ошибку, оставив их здесь. Наверное, они думали, что в Абрау-Дюрсо нет более безопасного места. А вот Юра знал, что это не так. На бампере одной из машин он вспомнил кружок с буковкой «L» посередине. На ее лобовое стекло с высоты птичьего полета и посыпалось то, что Юра так долго держал в себе. Он застонал, когда боль в прямой кишке усилилась, а потом отпустила. Стало так хорошо, что он чуть не потерял равновесие.

Поток закончился, а Юра все так же сидел, опустив голову и прикрыв глаза. Блаженство витало в его голове. Он стал ужасно легким и, на всякий случай, ухватился за соседнюю ветку. Высоко в кроне дерева гулял ветер, и Юра боялся, как бы очередное дуновение не перебросило его на другой берег озера.

Через минуту он задышал ровнее и очнулся.

— Фух, — вымолвил Юра и натянул штаны. — За шутку славную и столько радости, не нужно больше слов, не нужно благодарности.

Не так давно Юра научился застегивать ремень. Он потратил на обучение много времени, потому что преподаватели все время подкидывали ему разные застежки. Сейчас он стал профессионалом и застегивал ремень с закрытыми глазами. Но, сидя на дереве в неудобной позе, Юра столкнулся с препятствием: ремень не хотел сходиться на его животе. Он заелозил на ветке, дерево закачалось, послышался хруст, и Юра замер. Какая-то часть его сознания почувствовала опасность. Он словно вдохнул отравленный воздух, и волосы на его руках и ногах встали дыбом. Юра выпустил стон, надеясь, что ничего плохого с ним не произойдет. Он глянул на окончание ветки и понял, что его нет на прежнем месте. Тот ровный изгиб, на котором он уместился, ушел вниз, и расположение его тела приняло опасный угол.

Юра задумался над этим фактом и, пока мысли тяжелым потоком неслись сквозь его голову, увидел на скале нечто занимательное.

Полная луна висела на небе, и с дерева отчетливо просматривался бок горы. Юра знал, что на ее вершине живут люди. Там же располагалась школа, больница, детский сад и другие важные учреждения. За свои двадцать лет жизни он узнал гору достаточно, чтобы понять, что ничего сверхъестественного в ней нет, кроме остроконечной скалы, нависающей над дорогой по краю озера. Здесь гора была невероятно опасной. И тысячи раз преподаватели в его школе предупреждали, чтобы он не приближался к скалистым выступам. С них свалилась куча народу. Есть легенда, что призраки тех людей до сих пор блуждают там и глубокой ночью под полной луной на них можно наткнуться.

Юра никогда не мечтал о встрече с призраком, но то, что он увидел сейчас, произвело на него неизгладимое впечатление. Из щели в скале выбралось существо, внешне напоминающее человека. Существо перестроилось на метр вправо от своей лазейки и поползло вверх по отвесной поверхности, как таракан.

Юра видел руки и ноги, которыми оно цеплялось за плоские камни и каким-то образом перемещалось то вбок, то вверх, то опять вбок. Достигнув пика, где скала нависала над землей настолько, что альпинисту со специальным снаряжением пришлось бы поворачивать назад, существо продолжило свой путь, только уже вверх ногами, цепляясь за камни всеми четырьмя конечностями. Такое Юра видел только в фильмах.

— Во дела! — прошептал он. — Это ж Человек-паук!

Обогнув выступ, существо вскарабкалось на скалу и скрылось во тьме деревьев. Лес поглотил тень, и Юра почувствовал холодок, снующий по его спине вверх и вниз. К тому моменту музыка на озере стихла. Сеанс поющих фонтанов либо прервался, либо закончился, и Юра решил, что сейчас самое время отправляться домой. О том, что он делал до появления существа на скале, он уже не помнил. Любая пакость исчезала из его головы быстрее, чем он успевал ее кончить. А вот странности и необычности, которые Юра видел в своей жизни, еще долго всплывали в его памяти.

Он перебрался на другую ветку, и вдруг раздался хруст. Одна нога потеряла опору, другая уперлась в сук, а обломанная ветка, так и не долетев до крыши машины, запуталась и повисла в двух метрах над землей. Юра спустился вниз живой и невредимый, отряхнулся и побежал по дороге прочь от стоянки автомобилей. Пока он бежал домой, а луна тащила его тень, существо на скале трижды привиделось его сознанию. Казалось, оно знает, что его заметили. Страх гнал Юру все сильнее, и уже дома, запершись на три замка, он спрятался под одеяло и пообещал себе больше не вспоминать о происшествии.

Но не тут-то было.

Посреди ночи луна заглянула в комнату, и, разбуженный ее светом, он увидел, что ужасное существо стоит по другую сторону окна и всматривается в нутро его дома.

Глава 6

Абрау. Трофим и Говорун

Около двух часов ночи Трофим выскользнул из своей комнаты во двор через окно. Было светло, как при вечерних сумерках. Луна висела так низко, будто опиралась на лес. Трофим поежился. Ночь была холодной и тихой. Пока он плелся к калитке, его ноги промокли насквозь. Вода хлюпала, точно он брел по болоту. Трофим хотел вернуться в дом, чтобы сменить легкие ботинки на сапоги, но потом вспомнил, что опаздывает, и спешно покинул двор.

За то время, пока он двигался по дороге, ему удалось немного просохнуть, но как только Трофим зашагал по тропе к озеру, ботинки вновь наполнились росой. Вскоре он перестал думать о ногах и очень жалел, что не взял куртку: в лесу стоял настоящий холод.

Говорун тоже не отличился сообразительностью. Мальчишка ждал его возле озера в таком виде, словно на улице стоял июльский полдень.

— Брат-сват, как ты? — спросил Аркадий, когда Трофим, дрожа всем телом, забрался под деревья. — И где твой велик?

— Велик на месте, — ответил Трофим. — В кустах. А вот мне что-то тревожно.

— Не говори так. Все отлично. Даже спать не хочется. Сколько время?

Тут Трофим понял, что не взял с собой ничего. Фонарик тоже остался дома.

— Не знаю.

— Я выходил, было час пятьдесят. Ты опоздал.

— Извини. Долго выбирался через форточку. — Трофим отошел в сторону. В нескольких метрах от тропы росли кусты можжевельника. Оттуда он извлек свой велосипед.

— Холодно — капец!

— Ага, — согласился Аркадий. — А еще у меня колесо спускает. Сам не знаю, где успел проколоть.

— Сильно?

— Не очень. Но, пока я тебя ждал, уже раз подкачивал. У меня насос с собой.

— Ты фонарик взял? — опомнился Трофим.

— Нет. — Аркадий похлопал себя по карманам. — Я думал, ты возьмешь.

— Я думал только о том, как спрятать велосипед.

— У-у-у, брат-сват… Плохо дело. Как же мы без фонаря в лесу?

— К черту фонарь! — фыркнул Трофим. Проведя полночи без сна, он чувствовал себя раздраженным. — Не возвращаться же теперь! Поехали так. Под луной дорогу хорошо видно.

— А в лесу, на горе?

— Пойдем на ощупь. Тропа прямая, и мы ее хорошо знаем. Главное, на змей не наступить.

Говорун покачал головой.

— Эх, — вздохнул он, — была не была! Чего не сделаешь ради лучшего друга. Мой батя говорит, что в этот лес без фонаря только самоубийцы идут. Их темнота притягивает. Кстати, ты знаешь, что в воскресенье с базы отдыха пропала девочка?

— Слышал. — Трофим вспомнил статью из газеты.

Он считал странным то, что ориентировок с фотографией разыскиваемой по Абрау-Дюрсо так и не развесили. В газете написали, что двенадцатилетняя девочка исчезла в ночь с воскресенья на понедельник с базы отдыха «Лиман», расположенной в четырех километрах от Абрау-Дюрсо, и ее розыском занимается полиция. Может, полиция считала, что девочка, заблудившись в лесу, не сможет пересечь гору? Трофим, преодолев перевал бесчисленное количество раз, так не считал. В том месте, где они пересекали гору, ее мог преодолеть и семилетний ребенок — если, конечно, девочка заплутала к югу от лагеря. Гора с северной стороны была более крутой. Взобраться на нее сложнее. И там любые поиски стали бы экстремальными.

— Уже три дня ищут. — Аркадий сел на велосипед и надавил на педали. Когда он наезжал на кочку, обод заднего колеса позвякивал. — Вот так люди приезжают на отдых, думают, тут круто, тепло, уютно. А потом случаются такие истории…

— На моей памяти, такое случилось впервые, — перебил его Трофим. — Хотя я живу здесь всего пару лет…

— В этом-то и дело, брат-сват, — не меняя интонации, продолжил Аркадий.

Они прибавили ход и теперь неслись по-над озером по пустой дороге.

— Вообще, об исчезновениях я тоже раньше не слышал. Но тут на протяжении последних пятидесяти лет много людей покончило с собой — черт знает, почему. Большинство прыгает со скалы прямо у нас в поселке. И потом никто не может объяснить: то ли это несчастный случай, то ли самоубийство. Лет пять назад там протянули забор. Опасную зону отгородили, и случаи стали единичными. Но вот исчезновения… Ты прав, это впервые.

Трофим промолчал. Ветер завывал в ушах, и от быстрой езды он замерзал. Плавный изгиб дороги оставил позади просторный путь. Они углубились в чащу и сбавили скорость.

— Абрау — слишком маленькое село, чтобы здесь что-то случалось. — Аркадий немного обгонял его. Трофим держался ближе к опасному берегу. Озеро от дороги не ограждали никакие плиты и барьеры, и при неудачном стечении обстоятельств он мог упасть прямо в воду. — Если бы не столько туристов, здесь бы вообще ничего никогда не случалось. Мы должны сказать им спасибо. Без туристов мы бы давно жили, как в Сонной лощине!

Трофим усмехнулся.

— Было бы круто очутиться в Сонной лощине.

— Было бы круто пригласить сюда «Rаmmstain». Мне мама сказала, что, если «Rammstain» пожалует сюда, она сама сбросится со скалы. Не нравится ей тяжелая музыка.

— Ты не досаждай маме, — посоветовал Трофим.

— Я не досаждаю. Попробуй, рискни это сделать.

Трофим подумал и решил, что он бы не рискнул. Слишком взрывной характер был у Ларисы Говорун. К нему стоит прибавить тяжелую руку, которую она не раз прикладывала к шее Аркадия. И вывод напрашивался сам собой: с этой женщиной лучше не спорить, не досаждать и видеться как можно реже.

Озеро осталось позади. Резкий поворот налево повел их в гору, и, пока продолжался подъем, мальчишки шумно дышали, налегая на педали. Около десяти минут никто из них не говорил. А когда подъем закончился, перед ними возникла развилка. Здесь они спрятали велосипеды в овраге и отправились в гору по тропе.

Стало темно. Лес был полон ночных звуков, и они так тонко будоражили нервы, что мальчишки останавливались и оглядывались по сторонам. Аркадий боялся змей. Из школьного курса биологии он знал, что ядовитых змей в окрестностях Абрау-Дюрсо мало. Но, помимо ядовитых, здесь водилось огромное количество неядовитых змей. Так как разницы между ними он не находил, при виде ползущих тварей испытывал один и тот же ужас.

Через несколько минут мальчишки взошли на гору, откуда к морю спускалась старая железная труба.

Труба была их давним ориентиром. Они уже не боялись сбиться с тропы: до самого обрыва, откуда виднелся кусок нудистского пляжа, не было ни одной развилки. Склон гнал их вниз, и изредка они цеплялись за деревья, чтобы не оказаться под горой раньше положенного. У обрыва их ждал пустырь, который Трофим и Аркадий называли Лысой горой. Эта была своеобразная опушка леса, где не росло ничего, кроме травы и карликовых можжевельников. Как-то раз Трофим провел здесь весь день, пока солнце не опустилось за море. Он увидел самый красивый закат в своей жизни и по сей день относился к этому месту с особыми чувствами. Здесь открывалось некое волшебство. Объяснить это простыми словами Трофим не мог. Когда ему удавалось попасть на Лысую гору, он останавливался посреди опушки и вглядывался в линию горизонта. Море там сливалось с небом, и, если бы не торговые суда, портившие весь вид своим убогим величием, Трофим мог бы смотреть вдаль вечно. А потом так же вечно рассказывать, что побывал на другой планете.

Но сегодня произошло волшебство другого уровня. После короткого спуска Говорун попросил остановиться и перевести дух. Он отлично перенес трудный путь, что для парня его комплекции большая редкость, поэтому Трофим не отказал в передышке и сел рядом с ним в траву. Аркадий промокнул пот со лба. Выглядел он очень уставшим. Трофим бы сказал, обезволенным. Подъем в гору отнял много сил, но ночной воздух взбадривал, и он надеялся, что Аркадий быстро придет в себя.

Трофим поднял голову и заметил, что луна, переползая на другой бок небосклона, словно становилась больше. Свет ее был так бледен, что трава на опушке отливала синевой. Лес гудел. Тени деревьев то вытягивались, то сжимались, и при каждом подобном шевелении чудилось, будто из чащи кто-то выходит. Это продолжалось бесконечно долго, и, когда Трофим собрался продолжить путь к пляжу, одна из теней отделилась от леса и двинулась к центру опушки.

Трофим окаменел.

Говорун смотрел в сторону моря. Трофим толкнул его в бок и указал в направлении объекта. Ни у кого из мальчишек не возникло сомнений, кого именно они видят. Слишком хорошо освещалась опушка луной, и слишком близко они сидели к ее центру.

На опушку леса вышел волк.

Шерсть его висела клочками, бока ввалились, и по тому, как волк двигался, было понятно, что он либо утомлен, либо голоден. Но самое страшное заключалось вовсе не в этом. И даже не в самом появлении зверя на опушке. В пасти волк держал человеческую руку, оторванную по локоть.

Трофим видел ее своими глазами, и чем дольше он смотрел на останки, тем прозрачнее становилась картина. Любой звук с их стороны мог стать для них последним.

Волк остановился, повел носом по ветру и посмотрел в сторону леса. Не распознав никаких запахов, он бросил руку на траву и принялся слизывать кровь.

Трофим почувствовал, Аркадий начинает трястись. Он зажал себе рот и уткнулся лицом в траву. Трофим прибился к нему и тут же ощутил озноб на себе. Спина его затекала. Он хотел лечь в более удобную позу и выпрямить ноги, но, боясь издать роковой шорох, не шевелился.

Волк вновь поднял голову и пустил нос по ветру. Через мгновение он выгнулся, будто в теле его не было костей, и выдал душераздирающий вой.

Тот вой еще долго разрезал тишину ночи. Он был настолько ровным и будоражащим, что Трофим зажал уши и застонал. Когда вой смолк и на опушке леса стало так же тихо, как несколько секунд назад, Трофим открыл глаза и увидел, что волка и след простыл. Зверь исчез. Луна висела над горой.

Трофим посмотрел на лес. До ближайшего дерева было около тридцати метров, и он не мог представить, как волк преодолел такое расстояние за столь короткий промежуток времени.

Трофим встал и огляделся.

— Говорун! — прошептал он. — Поднимайся. Он ушел.

Аркадий оторвал голову от земли.

— Эта штука… в его пасти, — пролепетал он. — Это… то, что я думаю?

— Не сомневайся. Я думаю о том же.

Трофим пригладил волосы на руках. Аркадий встал на колени и с опаской посмотрел в сторону леса:

— Он ушел туда?

— Я не видел, куда он ушел, — прошептал Трофим. — Мне кажется, он никуда не уходил. Просто исчез.

— А рука? Тоже исчезла?

Трофим двинулся на пик холма. Достигнув того места, где стоял волк, он не нашел ни руки ни какого-либо иного подтверждения, что здесь что-то было. Трава была примята, но, если оглядеться вокруг, то было похоже, будто трава примята везде.

— Ничего мы здесь не найдем, — вполголоса проговорил Трофим и поймал себя на мысли, что уже не верит в то, что видел.

— Мы… — начал Аркадий. — Назад?

— У меня нет желания опять идти через лес. Давай спустимся к пляжу, пройдем через лагерь и вернемся к развилке дорогой.

Говорун глянул на луну. Что-то шевельнулось в нем, и он согласился.

— Да, это хорошая идея. Туда среди ночи я больше не пойду.

Они спустились к обрыву и отыскали тропу. Со скалы был виден пустой пляж, заводь и черная полоска суши, которая стала немного уже, нежели днем. Вглубь моря уходила лунная дорожка. Шумел прибой, и Трофим видел, как вода словно отталкивала от себя гору. Сегодня волны били агрессивнее, чем обычно. Всю прибрежную зону заволокло пеной, и со скалы казалось, будто островки камней разрезали белую плоть.

Трофим окинул взглядом полоску пляжа. Побережье было пустым и безжизненным.

— Зря мы сюда пришли. Нечего здесь делать.

Аркадий встал рядом и хмыкнул:

— Училка по литературе рассказывала, что в Новороссийском районе увеличивается количество кемпингов. Думаю, через год-другой мы уже не увидим этот пляж таким. Ведь нашли его мы, правда?

— Его нашел мой дед, — уточнил Трофим. — А до него, не сомневаюсь, еще кто-то. И этот кто-то поведал моему деду, что в трехстах метрах от южной горы находится вход в пещеру, куда причаливает чертова шхуна.

— Мы его уже искали, — напомнил Аркадий. — Думаю, если вход в пещеру и существовал, его давно завалило камнями.

— Может, и так, но, по словам деда, он есть и никуда не делся, — сказал Трофим и пошел по тропе вниз. — Хотя, сдается мне, что все это обман!

— Не говори так, брат-сват. Твой дед услышит тебя на небесах и обидится, что ты не веришь его словам. Мой дед всегда обижался, и батя меня наказывал, если я вспоминал его недобрым словом. А вот мама, наоборот, меня хвалила, потому что, по ее мнению, он ничем не отличался от обычного сказочника-алкоголика.

— Твой дед рассказывал тебе что-то необычное?

— Я уже плохо помню то время. Я был слишком маленьким. Он умер, когда мне исполнилось четыре года. Но я помню, что любил сидеть с ним и он постоянно что-то рассказывал. Не было минуты, чтобы он молчал. Он замолкал только, чтобы выпить или затянуться сигаретой. Запах сигаретного дыма я обожал. Такой терпкий и непередаваемый, как канифоль. Я очень любил своего деда, брат-сват.

— Я тоже любил своего деда. — Тропа приблизилась к опасному участку, и Трофим пошел боком. — Только я бы хотел, чтобы часть его историй сбылась. К примеру, у меня нет желания запомниться своим внукам сказочником. Я постараюсь сделать все, чтобы меня помнили человеком дела.

— У тебя уже есть, о чем рассказать своим внукам, — заверил Аркадий.

— Да. — Трофим напрягся, вспомнив о волке.

Они спустились к середине горы и остановились.

— Ты думаешь, кто-то мне поверит?

Говорун кивнул:

— Я.

— Думаю, об этом деле мы должны держать язык за зубами. А не то рано или поздно нам придется объяснять родителям, что мы делали так далеко от дома среди ночи. Подумай, что скажет тебе мама.

— Она ничего не скажет. Она меня повесит, — признал Аркадий. — Я тоже думал, что если мы найдем то, что ищем, по возвращении все расскажем полиции. О нас напишут статью в газете, и одноклассники в школе будут смотреть на нас, как на героев. Но моя мама…

— Да. И моя тоже.

Трофим положил руку на плечо друга и произнес:

— Все будет хорошо. Самое главное — вернуться домой. Больше мы сюда никогда не придем ночью. Будем считать, что это была моя ошибка. Просто кто-то заблудился в своих фантазиях. Я ведь действительно до какого-то времени думал, что мой дед пророк. Пираты, море, призраки… А самое интересное, что он мне так и не сказал, зачем я должен искать шхуну. Что изменится в моей жизни?

— Может, в той пещере есть сокровища? — предположил Аркадий.

С обзорной площадки, где они стояли, пляж виднелся лучше, а побережье — хуже. Участок длиною в километры теперь закрывала скала. И тут Трофим вспомнил: дед говорил, что вход в пещеру скрыт от посторонних глаз, и, если он захочет найти его, ему придется дождаться момента, когда пещера сама даст о себе знать. «Может, поэтому он рассказывал мне о шхуне?» — подумал Трофим. Все-таки глупо было идти так далеко. Еще глупее верить в призраков на корабле.

Трофим присел и глянул под свод скалы. Каменная пропасть внедрялась в море так, будто кто-то продольно резал ее на куски. Чуть ниже располагался участок пути, где скала выпирала в море и закрывала основной пляж от пляжа нудистов. Трофим с сожалением покачал головой. Человек делает массу ошибок, но досаду чувствует только в том случае, если провал задевает его душу и сердце. Трофим не хотел плевать на ночное путешествие. Он желал выяснить, почему последнее время ходит, точно в предчувствии судного дня. Он никак не мог объяснить своего беспокойства, но что-то тянуло его на этот пляж. И это чувство любопытством не назовешь.

Трофим погладил вспухший круг на внутренней поверхности кисти. Не испытав ничего нового, потер его сильнее. Затем еще сильнее, пока рука не отозвалась болью. Тут Трофим заметил на тропе тень и поднял голову.

Говорун смотрел в море и не видел, как за его спиной разворачивалась тревожная картина. Из-за бугра появился волк. Его глаза устремились вниз по склону, где стояли мальчишки, холка вздыбилась, а нос склонился к земле. Следом на горе появились еще три зверя. Внешне они были схожи: такие же облезлые, тощие и страшные. Волки подобрались к тропе и замерли в ожидании чего-то.

Трофим перестал дышать. Он понимал, если не предпримет хоть что-нибудь, будет только хуже. Но больше всего он боялся за Аркадия. Как оказалось, не зря.

— Брат-сват, — произнес он, — сейчас мы осторожно, но быстро спускаемся вниз. Ты понял?

Тон его голоса заставил Аркадия насторожиться.

— Конечно, брат-сват. А с чего вдруг быстро? Ты глянь, какая скала крутая. Точно не для быстрых спусков.

Он обернулся и увидел волков.

Свои ноги Говорун больше не контролировал. Он пронесся мимо друга так, словно не бежал с горы, а летел камнем. Трофим оступился и замахал руками. Перед глазами появилось небо, и огромная луна ему будто ухмыльнулась. За то время, что он балансировал над обрывом, ему вспомнился велосипед и мама, которая наверняка удивится, найдя его кровать утром пустой.

Как только чудо вернуло ему равновесие, он кинулся вниз, едва разбирая под собой тропу. Несколько раз он поскальзывался. Однажды зацепился носком за колючку и пролетел вперед носом. Его колени были разодраны в кровь, локти счесаны, на правом плече порвалась футболка. Но, поднявшись после падения, Трофим и не думал останавливаться. Он понесся вперед и в несколько прыжков достиг пляжа. Там он снова зацепился за куст и грохнулся в мелкую гальку. Набежавшая волна окатила его пеной.

Трофим вскочил на ноги и глянул вверх по склону. На тропе никого не было. С пляжа он хорошо видел путь до середины горы. Другая часть скрывалась за склоном и, чтобы рассмотреть вершину, он забрался в море по пояс. С тропы до сих пор сыпались мелкие камни, и стоял шум обвала. Волков он не увидел.

Трофим задыхался. Соленая вода накинулась на истерзанные участки кожи, и только сейчас он почувствовал, как ноет его тело. Шок отступал. Волки не гнались за ними, и Трофим решил, что они были не настолько голодными, чтобы бросаться вниз со скалы. Только такие душевно больные, как он и Аркадий, способны совершить нечто подобное. Снизу тропа выглядела очень опасной. Они ходили по ней много раз, но никогда прежде не решались по ней бежать.

Трофим зашел в море по грудь. Волны тут же подхватили его и понесли прочь от берега. Море казалось ему злым, но не опасным. Уровень воды поднялся. Узкая дорожка, ведущая в обход горы к нудистскому пляжу, исчезла. Пена билась в стену из грубых камней, и, если бы не рокот волн и чудовищное нависание скалы, это место походило бы на ванну в дедушкином доме.

Трофим обогнул скалу и оказался в небольшой лагуне, где в жаркие дни им приходилось наблюдать за голыми женщинами. Сейчас здесь никого не было. Море отвоевало часть берега. Другую часть накрыло пеной и водорослями, и полоска суши превратилась в испорченный памятник природы. Трофим не решился подплыть близко к скале, опасаясь, что море вытолкнет его на камни. Луна освещала прибрежную зону, и он видел глыбы, торчащие из воды, подобно истуканам. Дно было скользким, каменистым и полным расщелин.

Недалеко от себя он увидел то, что не заметил с высоты из-за нависающего утеса. Скала хранила в себе десяток тайн, и, с какой бы точки он ни смотрел, вдоль прибрежной линии оставались скрытые места. Где-то виной тому были изгибы, где-то нависание, а где-то просто волшебство. Сейчас в нескольких метрах от себя он увидел легкое сияние, похожее на фейерверк брызг, разлетающихся от волн. Приглядевшись, Трофим понял, что брызги действительно есть, но они окружают объемный предмет, который, как казалось ему, то исчезает, то вновь появляется на фоне скалы. Действо захватывало дух.

Трофим поплыл к берегу и прибился к одной из каменных глыб, совсем рядом с таинственным сиянием. Рот его распахнулся. Жгучий интерес побил все пределы, и Трофим, чувствуя себя шпионом-водолазом, больше не витал в подозрениях. Сейчас он знал, что его дед не лгал, и лукавая улыбка была лишь предвестником неминуемого события.

Трофим почувствовал, как его одолевает волна восхищения и вместе с ней на него накидывается холод и страх. Он ощутил себя на пике странного состояния. С одной стороны, его окружал обычный мир, с другой — нечто паранормальное. Ненастоящее. Нечто, полное таинства. Даже вода здесь отдавала чем-то аномальным. Воздух пах смолой и жженым деревом. Шум прибоя прерывался скрипом досок, и чем громче раздавался этот звук, тем яснее становилась картина за камнем.

Трофим набрался мужества и выглянул снова. В двадцати метрах от него стояла шхуна. Борта ее были чернее ночи.

Он мог долго смотреть на то, как шхуну накрывало пеной, но неведомая сила, вопреки воле, заставила его поднять голову вверх, и там, высоко-высоко на обрыве, откуда совсем недавно они с Аркадием скатились к подножью горы, он увидел волков. Только их было уже не четверо, а гораздо больше. С такого расстояния Трофим не смог сосчитать их всех. Волки сидели на самом краю, куда он никогда не решился бы подступить. Некоторые из них бродили вдоль пропасти и смотрели вниз, будто готовились к прыжку.

Трофим сжал волю в кулак и вдруг услышал тихий неразборчивый голос. Голос принадлежал деду.

Глава 7

Завод. Елена Николаевна

Елена Николаевна вернулась в тоннель №5 сразу после окончания всех экскурсий. Был восьмой час вечера, солнце еще не село, и завершить проверочную экспедицию она намеревалась к закату. Свою задачу она понимала предельно просто и отнеслась к ее выполнению со всей ответственностью. Отправиться на важное мероприятие с пустой головой было выше ее сил, и Елена Николаевна решила подкрепить свои знания историческими сводками. В ее библиотеке хранилось множество книг, откуда она надеялась почерпнуть недостающую информацию. И пусть все, что хотела, она в книгах не нашла, но историю строительства первых тоннелей изучила полностью.

Знания давали ей уверенность в своих силах, и после глубокого изучения материалов она перестала беспокоиться за себя. Теперь ее опасения были связаны с подбором кандидатов в походную группу. Она не могла положиться ни на одного мужчину по двум причинам. Во-первых, средний возраст группы был слишком высок. В свои сорок два она являлась самым молодым и, как следствие, самым мобильным участником похода. Во-вторых, физическое состояние некоторых членов группы ассоциировалось у нее с непредвиденными обстоятельствами. Она знала, что у Розгина ишемическая болезнь сердца. Он курил как паровоз, имел ужасную одышку и обливался потом даже во время небольшой работы. Елена Николаевна догадывалась, почему Кочкин берет его с собой, зная обо всех минусах его здоровья. В прошлом Леонид был ключником, и до того, как оказаться на предприятии в должности завхоза, зарекомендовал себя неплохим мастером. Открыть старую дверь будет поручено ему, а не кому-либо другому.

Еще одним членом группы стал Максим Попов. Попов работал на заводе в должности технолога в резервуарном цехе. С ним Елена Николаевна почти не пересекалась и знала только со стороны. Внешне он ей никогда не нравился: в отличие от богатырской фигуры Леонида, Попов имел хлипкое худощавое тело, которое, казалось, можно запросто проткнуть пальцем.

Как и обещал Кочкин, дверь к ее приходу уже была открыта. Елене Николаевне оставалось встать во главе группы, еще раз упрекнуть Григория Ильича в несуразности его намерений, напомнить о технике безопасности и пригласить всех желающих проследовать за ней. У каждого из членов группы имелся шлем и фонарь. Все были одеты в прорезиненные сапоги и комбинезоны из грубой ткани.

Елена Николаевна знала, что думать наперед Кочкин не умеет, и наказала ему захватить из производственных цехов две рации. Одну из них она взяла себе, другую отдала дочери — Маше Гейкиной. Маша должна была остаться у входа, что немного изменило планы Кочкина. Эту работу он намеревался выполнить сам.

— Нет, — спокойно сказала Елена Николаевна. — Мы пойдем вместе. Я буду чувствовать себя в безопасности, если вокруг будет больше мужчин.

— Что будет делать ваша дочь в экстренном случае? — Кочкин вздыбился, и его голос неожиданно возрос на целую октаву. — Она даже не знает, как отсюда выйти.

— Она прекрасно все знает. А еще у нее есть мобильный телефон. И я уже рассказала ей, как связаться с охраной и начальством завода, в случае чего.

Кочкин провел ладонью по липким, блестящим волосам.

— Как-то это все преждевременно, Елена. — Он повернулся к мужчинам в поисках поддержки. — Мне кажется, втроем в тоннеле будет не так тесно.

— Не сомневайтесь, нам вполне удобно будет даже впятером, — успокоила его Елена Николаевна. — Маше я доверяю.

— В таком случае, я мог бы позвать кого-то еще, — не унимался Кочкин.

— Не стоит себя утруждать, Григорий Ильич. Чем больше людей знает о вашем беспутном плане, тем хуже для вас. Я делаю это исключительно из уважения к коллегам. И мне хотелось бы, чтобы с таким же уважением они отнеслись к моему мнению.

На этом разговор был окончен. Кочкин бросил неодобрительный взгляд на девочку и сунул руки в карманы. Отступать было некуда. Впереди их ждал поход в неизвестность, и на лицах мужчин читалась крайняя обеспокоенность. Каждый из них будто понимал, насколько права Гейкина и насколько безумен Кочкин.

— С Машей мы будем связываться каждые десять минут. Я буду говорить, куда мы идем, чтобы в экстренном случае она могла объяснить другим людям, где нас найти.

— Господи ты боже мой! — Кочкин подпрыгнул. — Елена Николаевна, не запугивайте экипаж! Еще ничего не случилось.

— Если связь оборвется, Маша выждет тридцать минут. После чего…

— Я иду в комнату охраны, — ответила девушка. — И докладываю им.

Кочкин стиснул желваки. Его волосы слегка приподнялись, а общий вид говорил о том, что он едва держит себя в руках.

— Ваши речи доведут меня до белого каления!

— Если вы не согласны, Григорий Ильич, мы можем…

— Я согласен, — прорычал Кочкин.

Руки его опустились, и он встал смирно, как армейский офицер.

— Все понятно. — Ключник вытащил из кармана сигарету и, оценив реакцию Елены Николаевны, сунул ее не в рот, а за ухо. — Все понятно.

Под шлемом сигарета согнулась, и Леонид Розгин определил ее обратно в карман.

— Что ж тут непонятного, — проворчал Кочкин. — А вы не волнуетесь за то, что наши частые переговоры наделают много ненужного шума?

— Первое, за что я волнуюсь, это наши жизни. Все остальное — мелочи.

Кочкин закусил губу. Когда Елена Николаевна повернулась к двери, он скорчил гримасу. Его лицо смотрелась так тщедушно, что от смеха не удержалась даже Маша.

— Хотите пойти первым? — не оборачиваясь, спросила Елена Николаевна.

— Нет уж. Всю жизнь меня учили, что женщинам нужно уступать. Зачем нарушать традицию.

Кочкин включил фонарь и последовал за Гейкиной. За ними в тоннель зашли Розгин и Попов. Свод над дверью был довольно низким, но наклоняться пришлось только ключнику. Леонид закряхтел, его шлем процарапал линию на зеленоватом мхе, и мужчина согнулся, прихватываясь то за спину, то за больные колени. Маша помахала всем рукой и села рядом с пюпитром. Вскоре группа скрылась в сумраке, и воцарилась тишина. Девушка поставила рацию на пол и стала ждать.

Елена Николаевна шла так медленно, будто под ее ногами вместо твердого каменного настила находился старый бревенчатый мост. За стонами и кряхтением группы она почти не слышала звука своих шагов. Это ее настораживало, потому что шум придавал огласку их действиям, а она не хотела, чтобы тот, кого они могли здесь обнаружить, заранее узнал об их присутствии. Она не верила в то, что в тоннелях завелся вор, но история Эвы Кордовы виделась ей достойной внимания.

Низкий арочный тоннель уперся в винтовую лестницу, ведущую вниз. Здесь группа остановилась. Ключник выпрямился. Его поясница хрустнула, как сухая ветка, и Леонид выругался. Когда его чертыханья закончились, Елена Николаевна обернулась: Леонид выглядел так, будто переплыл реку. Он ловил ртом воздух, губы его были белыми, а лицо словно впитало остатки ночного кошмара. Ключник увидел, куда им предстоит спускаться и зубы его заскрипели.

— Нам надо передохнуть, — сказал он. — Перекурить.

Елена Николаевна чувствовала к нему жалость. Она знала, что Леонид никогда не увиливал от грязной работы, и, если кому-то требовалась его помощь, он всегда был рад ее оказать. Но сейчас она думала не только о нем. Она думала обо всей группе, и ее ответ был категоричен:

— Никаких передышек до конца пути, Леня. Все претензии к Григорию Ильичу.

— Ильич…

— Леня! — вступился Кочкин, которого вполне устраивало, как выглядит его подчиненный. — Будь мужиком, в конце концов! То ему покурить, то посидеть. Тут идти осталось пять минут.

— Не могу я что-то, — пожаловался ключник. — Не дышится.

— Прислонись к стене, — посоветовал начальник смены. — Сделай полный вдох и полный выдох. Главное, выпрями спину.

— Никто ничего делать не будет, — скомандовала Елена Николаевна. — Леня, если тебе плохо, возвращайся назад. Я не знаю, сколько еще идти. Думаю, лестница ведет под один из тоннелей, за ней будет либо подъем, либо развилка. Чтобы ты не потерялся, лучше возвращайся сейчас.

— Леня! — Кочкин выпятил грудь. — Соберись. Мы прошли всего двадцать метров.

Ключник почесал седую бороду и сказал:

— Со мной все в порядке. Идемте…

Елена Николаевна ступила на лестницу. Она заметила, что мох на стенах исчез, а свод покрывают плотные комки паутины. Зеленоватая дрянь теперь ползла по полу, где было влажно, а по бокам простиралась ровная каменная кладка. Лестница имела крутой уклон. Направляя луч света вниз, Елена Николаевна видела только несколько ступенек. Высота их превышала двадцать сантиметров.

— Эти тоннели строились для смотрителей, — прокомментировала она. — Князья здесь никогда не ходили. По высоте ступеньки можно оценить силу и телосложение людей. Такие лестницы явно не подходят для толстых зажиточных бояр и помещиков.

— Это точно, — прокряхтел Кочкин.

Его короткие ножки с трудом переступали со ступеньки на ступеньку. Кому-то могло показаться, что по лестнице скачет мяч.

— Леня, как ты?

Чтобы откликнуться, ключник остановился.

— Все норм, ребятки, — сквозь одышку пробормотал он. — Все норм.

— Я видела много фотографий с подобными лестницами. Говорят, их строили короткими, но крутыми специально, чтобы вора можно было легко поймать. Я думаю, теперь Григорий Ильич понимает, насколько тяжело пришлось бы человеку тащить по такой лестнице ящик с бутылками. Максимум, на что бы его хватило, — одна тара за ночь.

— Чтобы меня уволили с работы, — задыхаясь, прокричал Кочкин, — и того хватит.

— Как знать, — продолжила Елена Николаевна. — Может, вы и правы.

Лестница сделала еще один оборот, и группа вышла на ровный пол. Они оказались в просторном тоннеле, где ключник мог идти во весь рост, а Кочкин — во всю ширь своего непропорционального тела. Здесь было необычно глухо. Потолок поддерживали деревянные опоры, стянутые железными обручами. Грубо обтесанные стены имели множество выступов и обвалов. Этот участок тоннеля напоминал старинную угольную шахту.

Елена Николаевна указала на части прогнивших перекладин и предупредила беречь головы. После лестницы группа перемешалась, и теперь ее замыкал Кочкин. Намотав на себя паутину, он был вынужден отстать. Елена Николаевна не остановила группу, и, пока Кочкин ворчал и ругался, идущий перед ним Попов успел достаточно отдалиться.

Через пару минут Кочкин содрал с себя паутину и встретился с новой проблемой: как очистить от липкой дряни пальцы рук? Испытывая отвращение ко всему мерзкому, Кочкин решился на отчаянный шаг: принялся тереть ладонями о стены. Паутина быстро свернулась и отлипла. Избавившись от одной напасти, Кочкин осознал, что его никто не ждет и в тоннеле он остался один. В этот момент он услышал странный гул со стороны лестницы, зовущий его так же сладостно, как когда-то звала жена.

— Ко-очкин, — тихонько летело сквозь темноту. — Ко-о-о-чкин…

Григорий Ильич не шевелился. Его круглые поросячьи глазки всматривались в изгиб лестницы. Ему чудилось, будто ступеньки накрыл белый туман. С каждой секундой туман густел и поднимался, а голос становился ближе.

— Ко-о-очкин, — ласковый шепот настиг его сознание, и он окончательно поверил, что в тоннель за ним спустилась жена.

Наверное, переосмыслила сегодняшнюю ссору и пришла на его рабочее место, чтобы при всех извиниться. Дочь Гейкиной сказала, что он спустился в погреба по важному делу, и вот… она здесь.

— Иди ко мне… — протянул голос.

«Старая дура!» — проворчал Кочкин.

Он сделал шаг вперед и ударился о перекладину. Гнилое бревно вышло из паза и с грохотом упало на пол. Тотчас из образовавшейся дыры вылетели две летучие мыши. Кочкин охнул и припал к земле. Из него посыпались ругательства, доходчиво объясняющие, насколько он напуган. Летучие мыши скрылись в проеме лестницы. Кочкин тяжело поднял голову и обнаружил вокруг себя несколько больших костей. Когда он понял, что перед ним лежат человеческие останки, страх чуть не оставил его без сознания. Он вскочил на ноги и понесся догонять группу. Пока его сапоги топотали по тоннелю, туман на лестнице рассеялся и на человеческие останки ступила звероподобная нога.

Через минуту Кочкин настиг Попова и согнулся в три погибели, умоляя группу сделать передышку. Елена Николаевна остановилась. Состояние начальника смены вызвало у нее опасение.

— Григорий Ильич, я же просила не отставать от группы. Этот переход не так прост. Если мы куда-нибудь свернем, мы потеряемся.

— Лена… — Кочкин дышал тяжело, часто и со свистом. Последний рывок дался ему нелегко. — Я не отставал от группы. Это вы идете слишком быстро.

— Медленнее идти невозможно. Разве что ползти, но в таком случае мы не выберемся отсюда и за неделю. Вы же помните, что сделает Маша, если мы не выйдем на связь в течение получаса.

— Конечно, я помню, что сделает Маша! — пробурчал Кочкин и распрямился. — Поэтому немедленно выходите на связь, чтобы девчонка выключила секундомер.

— Возьмите себя в руки и не кричите, как потерпевший кораблекрушение, — пригрозила Елена Николаевна. — Не я вас сюда звала.

Кочкин схватился за живот.

— Лена, я… — Он глянул сначала на ключника, потом на Попова и усмехнулся. — Я хочу, чтобы мы выбрались отсюда… живыми и невредимыми. Вот и все, за что я беспокоюсь.

Елена Николаевна посмеялась и ответила:

— Умеете же вы шутить, Григорий Ильич!

Она воспользовалась рацией, чтобы передать дочери сообщение, и продолжила путь. Теперь Кочкин устроился посередине, а группу замыкал Попов. Через несколько метров они уперлись в железную решетку с дверью шириной во весь проход. Елена Николаевна обследовала стыки решетки со стенами и сказала:

— Такое впечатление, что здесь хранили не только бутылки с вином, но и кое-что более ценное.

— Например? — отозвался Кочкин.

— Людей. — Она провела рукой по ржавчине. — В нескольких источниках я нашла доказательства, что здесь жили узники. И я знаю, что такие толстые прутья, вставленные глубоко в камень, используют только в тюрьмах. Посмотрите на их износ. Стену давно покрыл грибок, камень стал разрушаться, а решетка истончилась всего чуть-чуть.

— Это закаленный чугун, — пояснил ключник. — Я работал с ним много лет. Очень прочный металл. В основном, мне поступали заказы на печную утварь. Рамки, заслонки, плиты и прочее. Чугун долговечен при нагревах.

Розгин пощупал стыки решетки с камнем и восхитился:

— Великолепная работа!

На двери висела цепь с замком. Елена Николаевна внимательно осмотрела паз для ключа и сказала:

— Замок кто-то открывал. — Она указала на блестящее гнездо, где отсутствовала ржавчина, зато присутствовали глубокие царапины.

— Вот видишь, Лена! — взвизгнул Кочкин. — Я был прав! Кто-то тайком проникает в погреба, и если мы его не выловим, у нас всех, а в первую очередь — у меня одного, будут проблемы!

— То, что замок открывали, — мое личное предположение, — сказала женщина. — Я не могу утверждать.

— Я склоняюсь к вашему мнению, Елена Николаевна, — после короткого осмотра заявил ключник. — Замок открывали. И цепь тоже подвергали движению. Личинки делают из нержавеющих материалов, и то, что здесь нет ржавчины, ничего не значит. А вот цепь… Цепь выполнена из обычной углеродистой стали. Такая ржавеет очень быстро, а она целая. Предполагаю, что цепь повесили недавно.

— Кто-то хотел отгородить один тоннель от другого? — Елена Николаевна направила луч света сквозь решетку. — Но кому это могло понадобиться?

— Выводы делайте сами. — Ключник опустил сумку на пол. — Если вы собираетесь продолжить путь, цепь нужно ломать.

— В атаку, Леня! — махнул Кочкин. — Рви ее, даже не спрашивай.

— Может, Кордове? — Елена Николаевна обернулась к Кочкину. — Ведь Кордова…

— Лена, перестань думать так плохо о Кордове. Когда Эва рассказывала мне о происшествии в ночную смену, она тряслась, как баба Яга над алтарем. Сомневаюсь, что она вообще вернется в этот тоннель. — Он потер нос.

Леонид вытащил из сумки маленький ломик, вставил его в цепь и упер в решетку. Одного нажима на рычаг хватило, чтобы цепь разомкнулась. Ключник рассоединил порванное звено, открыл дверь и улыбнулся:

— Прошу входить.

Елена Николаевна заметила, что их группа уменьшилась, и в недоумении развела руками:

— А где Попов?

Кочкин покосился на чернеющий проход.

— Я не знаю.

— Макс! — выкрикнул ключник.

Эхо быстро смолкло.

— Что за шутки? — возмутилась Елена Николаевна. — Я же предупреждала: никому не отставать от группы! Что я должна сейчас делать?!

— Лена, без паники! — Кочкин смело шагнул к решетке. — За Попова я ручаюсь. Он смелый, преданный и уважаемый мной человек. Ничего с ним не случится, и всю ответственность за него я беру на себя. Сейчас нам важно найти выход из тоннеля. Поэтому предлагаю продолжить путь.

— А я предлагаю вернуться и отыскать Попова. — Елена Николаевна прикрыла решетку, не пропуская туда Кочкина.

— Черт побери! Почему все женщины такие упрямые?!

— Григорий Ильич, обижайтесь на себя сами. Пока мы не отыщем члена нашей группы, я не разрешаю никому идти дальше.

— Лена!

— И не вздумайте меня переубеждать. Ничего не получится.

— Знаете, — проговорил ключник, — пока вы тут спорите, я бы покурил. Вы не возражаете?

— Леня! — Елена Николаевна сокрушенно посмотрела на ключника. — Вы все с ума посходили!

— Ну не могу я! — Леонид потянулся за сигаретой, которую уже успел измять и сломать, пока нюхал. — Я и так для вас столько полезного сделал. Всего две затяжки. Пожалуйста.

Ключник отошел в сторону, пытаясь не смотреть ни на что, кроме сигареты. Спина его сгорбилась, и, пока он подкуривал, зажигалка дважды выпадала из его рук. Не в силах что-либо изменить, Елена Николаевна отступила. Она погасила свой фонарь и села под решеткой.

— Замечательно.

— Лена… — Кочкин глянул через плечо и протянул ей руку.

Уже второй раз она заметила, с какой опаской он смотрит в тоннель, откуда они пришли. Что-то подсказывало Гейкиной, что возвращаться назад Кочкин хотел меньше всего.

— Вставай, Леночка, вставай! Нам нужно идти. Леня может курить и на ходу.

— И на бегу, — отозвался ключник.

Его голос избавился от уныния. Ключник был полон сил, будто только что проснулся.

— Думаете, вы сумеете меня переубедить? — Елена Николаевна распалялась на глазах. — Вы серьезно в этом уверены?

Она нависла над Кочкиным, как скала, а Григорий Ильич отошел назад и заворчал, бросая женщине упреки и претензии. Его голос только начал крепнуть, как вдруг из тоннеля донесся грохот.

Ключник выронил сигарету, Кочкин присел, а Елена Николаевна включила фонарь.

— Что это было? — первым заговорил Кочкин.

В лицо ударила волна теплого воздуха.

— Похоже на какой-то выхлоп, — произнес Леонид, вытирая лоб. — Вы бы связались с Машей…

Елена Николаевна вызвала дочь по рации. Она удостоверилась, что с ней все в порядке, после чего Маша ответила, что причиной грохота послужила дверь. Она не знала, по какой причине дверь захлопнулась, и открыть ее не может до сих пор. Тогда Елена Николаевна поинтересовалась, не возвращался ли Попов. Маша ответила отрицательно, прибавив, что сильно напугана из-за случившегося и хочет поскорее покинуть погреба.

Елена Николаевна еще сильнее захотела вернуться назад тем же путем, каким они сюда пришли, но тут за их спинами раздался сиплый голос Попова:

— Я так долго вас жду.

Все разом обернулись и увидели товарища, стоящего по другую сторону решетки. Попов был невозмутим. Зато все остальные члены группы замерли в растерянности. Первым из оцепенения вышел Кочкин:

— Макс, ты как там оказался?!

— Я не знаю, — ответил Попов.

Он взялся за прутья решетки и пожал плечами.

Елена Николаевна и до этого находила в нем странности, но сейчас Попов казался ей совершенно отшибленным. Слабоумным. Ей даже перехотелось спрашивать что-либо. Пока он щупал прутья, словно не понимая, что перед ним, Гейкина потянула за ручку. Попов перешел на их сторону и поднял глаза к потолку.

Елена Николаевна осмотрела его с ног до головы и нашла очевидные несоответствия. Шлем на нем отсутствовал, в волосах запутался ком паутины, лицо было перепачкано углем. Один сапог порван. На той же ноге была порвана штанина. Но больше всего ее поразило то, что у Попова отсутствовал фонарь. Он точно вернулся из клоаки, где его изрядно потрепало временем.

— Наверное, мы где-то пропустили развилку, — предположила она. — Это далеко отсюда, Максим?

— Я не знаю, — ответил Попов, одаривая ее тем же недоуменным взглядом, что и она его.

— Макс, с тобой все в порядке? — поинтересовался Кочкин. — Ты нас изрядно напугал.

— Да, — прозвучало в ответ.

Попов стоял напротив товарищей и разглядывал их, как больной своих докторов.

— Дальше есть проход? — спросил Кочкин.

— Да.

— А куда он ведет?

— Туда. — Попов указал в темноту.

— Я так и думал! — Кочкин хлопнул себя по лбу.

Попов вернулся к решетке, прошел через оставленную щель и двинулся вглубь тоннеля.

Группа последовала за ним. Через несколько минут они вышли к винтовой лестнице, которая долго поднимала их вверх. Ключник шел последним, и когда его силы иссякли, он вновь закурил. На этот раз не спрашивая разрешения у руководителей. Табак требовался ему, как бензин автомобилю. Задымив, он словно обретал крылья, и только отвлекшись на сигарету, сумел миновать еще с десяток винтов лестницы, прежде чем уловил позади себя тихий, но очень знакомый звук.

Ему послышалось, будто скулит щенок. Заинтересованный тем фактом, он остановился. Толстый зад Кочкина, до этого телепавшийся перед его носом, исчез. Теперь его окружала полная пустота и очевидный тоскливый звук. Ключник был снисходителен ко всем бродячим животным. У него дома жили две кошки, найденные на помойке, и собака, выхоженная после автомобильной аварии. Поэтому, когда звук стал проявляться в еще более молящем обличии, ключник не выдержал. Он повернул назад, спустился к самому концу лестницы и пошел на зов.

Спустя несколько шагов он понял, что эхо неоднородно разносит звук по тоннелю. Виной тому была развилка, не замеченная по дороге к лестнице. Поскуливание неслось с разных сторон, и, пока ключник решал, куда же ему идти, к его ногам подобрался едва заметный туман. Ключник покрутил фонарем вправо-влево и решил пойти наобум. Слишком трепетно звучало поскуливание. Он подозревал, что щенок заблудился и не может отыскать дорогу назад, но на самом деле медленно и верно заблуждался сам ключник. Леонид не заметил, как проход свернул и вывел его еще к одной развилке. За ней открылась широкая пещера, где он остановился и встрепенулся. Поскуливание прекратилось. Он стоял в мрачном холодном пространстве, где под высокими сводами друг на друге лежали… ящики.

Глава 8

Завод. Елена Николаевна

Подъем показался Елене Николаевне настолько длинным, что она уже не рассчитывала увидеть всю группу целиком. Она была уверена, что ключник остановится где-нибудь перекурить, Кочкин — просто перевести дух, а вот Попов… продолжал ее удивлять. Максим создавал впечатление хорошо подготовленного спортсмена: чем выше они поднимались, тем шире становился его шаг. В какой-то момент Елена Николаевна уже не могла гнаться за ним. Она отстала, и временная остановка не вернула ей силы. Стоило ей немного замедлить ход, как в нее тут же врезался Кочкин.

— Лена? — обратился он сквозь громкий свист, вылетевший не то из носа, не то изо рта. — Что с тобой? Ползешь, как каракатица.

Одной рукой он прихватил ее за попу, другой — за поясницу. Елена Николаевна почувствовала толчок, после которого Кочкин оступился, а она понеслась вверх, как на лифте.

— Григорий Ильич, — произнесла она, — не делайте так больше и смотрите себе под ноги.

Кочкин сотворил непричастную гримасу, и эпизод был исчерпан.

От бесконечных ступенек у Елены Николаевны закружилась голова. Ей уже мерещилось, что они идут по прямой, только эта прямая почему-то все время уходит влево. Грибок на стенах поменял цвет с темно-зеленого на бледно-розовый. Стены стали теплее, эхо шагов — громче. Винт лестницы распрямился, и они вышли в узкий проем, откуда один тоннель уводил вправо, а другой — круто поднимался вверх уже без ступенек.

— Господи! Наконец-то, — выдохнула Елена Николаевна, и в тот же миг по подземелью пронесся вихрь.

Что-то ожило в ее сердце. Все фонари разом мигнули.

Кочкин застопорился, не добрав двух ступенек до конца лестницы.

— Что за черт? — спросил он, наблюдая, как залихорадил его фонарь.

— Григорий Ильич, где Леонид?

— Не знаю, — ответил Кочкин.

Он похлопал фонарь. Яркий свет вернулся.

— Был там. — Он повел лучом до поворота стены. — Наверное, отстал немного. Старый уже.

— Вы не могли бы спуститься за ним и…

— Конечно, мог бы, но лучше нам всем немного передохнуть и подождать, пока он поднимется сам.

Кочкин сел на ступеньку. Его рабочий комбинезон покрылся темными пятнами, по вискам тек пот, волосы стояли дыбом. Но, при всей усталости, начальник смены сохранял бодрость: как подозревала Елена Николаевна, если ему дать команду бежать, он вскочит и побежит.

— Нам стоит поторопиться, — предупредил Попов. — Солнце скоро сядет.

— Максим, — осведомилась она, — откуда ты знаешь эти тоннели?

— Я их не знаю, — медленно, но уверенно ответил худощавый мужчина.

— Тогда откуда ты знаешь, куда нам идти?

— Это же просто, — когда он говорил, ни один мускул не содрогался на его лице. Весь Попов отмирал как клетка, и только его рот продолжал лепетать слабым голосом. — Нужно идти вперед.

Елена Николаевна призадумалась и поняла ход его мыслей. Куда же им еще идти, если не вперед?

— Но здесь развилка. Куда мы должны идти?

— Туда. — Попов указал на путь, круто уводящий вверх.

Этот проход был узким, но чистым. В нем не было деревянных перекрытий, не висела паутина и не собиралась столетняя пыль. Если бы Елене Николаевне предложили выбор, она бы незамедлительно выбрала именно дорогу вверх. Она полагалась на инстинкты: если они находились под землей, значит, любой путь наверх выведет их на волю.

Но сейчас у нее закралось сомнение. Она не хотела так просто спускать все на инстинкты.

— Что там? — Она указала на проход, уводящий вправо.

— Не знаю, — ответил Попов.

— А я хочу знать, — сказала Гейкина и двинулась туда, куда ей не советовали.

Она не рассчитывала углубляться далеко, но ей хотелось узнать, что находится за поворотом: очередная лестница, развилка, обрыв или длинный нескончаемый тоннель. Внутри горы она ориентировалась плохо.

Не успела она добраться до противоположной стены, как из темноты вынырнул ключник. Елена Николаевна едва не лишилась чувств. Она выронила фонарь и схватилась за бок, начавший беспокоить ее незадолго до того, как пропал Попов. Ключник прошел мимо, совершенно ее не замечая. В голове Гейкиной все перемешалось, простые вещи стали казаться ей сложными. На секунду она задумалась, не снится ли ей все это. Она похлопала себя по щекам и проснулась в том же узком тоннеле, похожем на кроличью нору. Здесь было тесно и жутко. Ее фонарь замерцал, точно собираясь умереть, а из-за поворота, куда она так и не дошла, потянулся туман.

Елена Николаевна схватила фонарь и пошла в обратном направлении. Ею овладел беспричинный страх. И пусть она была смелой женщиной, привыкшей к местам, куда никогда не проникал солнечный свет, здесь она чувствовала себя лишней. Ей требовался свежий воздух и кружка горячего чая. Кроме того, она порядком устала, но останавливаться в тесном подземелье Гейкина не хотела.

Елена Николаевна буквально вылетела из глухого тоннеля и обнаружила, что ни один из мужчин ждать ее не стал. Лестница была пуста, овальный перешеек, где она последний раз видела Попова, тоже. Даже ключник не остался перекурить. Она чуть не ахнула, осознав, насколько всеобщий страх способен изменить людей. Трое мужчин исчезли, оставив ее одну!

«Конечно, я осточертела им своими нравоучениями, — подумала она. — Но это же не повод бросать меня на произвол судьбы!»

Она кинулась вверх по крутому подъему. Лаз был извилистый и длинный, и она удивилась, как Кочкин со своими габаритами смог так быстро по нему забраться. Вскоре подъем стал настолько крутым, что ее ноги начали скользить. Она хваталась за выступы стен, выискивая прорехи в камнях. После очередного поворота она засомневалась, верный ли выбрала путь. Представить, что до нее здесь полз Кочкин, было невозможно, если бы не… запах. Кочкин пах неповторимо. Она чувствовала этот запах и спустя десяток метров, когда подъем закончился, лаз резко свернул влево и перед ней открылась расщелина, откуда в скалу попадали лучи заходящего солнца.

Елена Николаевна добралась до ее основания и выглянула наружу. Сердце ее чуть не выскочило из груди: под ней находилась пропасть высотой с девятиэтажный дом! Внизу лежал отбойник, закрывающий дорогу и припаркованные машины от камнепада. За дорогой, через узкую полосу деревьев, пролегало озеро. Вид со скалы был, в равной степени, ужасным и восхитительным.

Она легла на живот и вытянулась, чтобы рассмотреть опасную красоту. Ветер стих, и солнце ныряло за горы, оставляя в небе алый след. Со стороны ярмарки слышался отдаленный шум машин и крики людей, но вокруг скалы замерло все. Елена Николаевна отважилась вытянуться еще на несколько сантиметров. Ее голова повисла над бездной, и тут она заметила, что по соседству с ней находится крупное птичье гнездо. Самих птиц в гнезде не было, но она увидела три бурых яйца, размером вдвое превышающих куриные.

Женщина решила не испытывать судьбу: отодвинулась и глянула вверх. В двух метрах от нее располагался удобный плоский камень. Если бы она на него влезла, то с легкостью дотянулась бы до горбатого отрога над ним. Проблем добраться до вершины скалы по отрогу она не видела, но вытянуться во весь рост, встать на ноги над бездной и шагнуть на плоский камень… Так рисковать Елена Николаевна не хотела, поэтому повернула назад. Неизвестно, сколько бы заняла дорога через тоннели, но она виделась ей безопаснее.

Гейкина уже собиралась попрощаться с солнечным светом, когда по горе пронесся душераздирающий вопль. Крик буквально взорвал тишину. Елена Николаевна замерла, и, пока вслед за воплем катилось эхо, она силилась понять, кому именно принадлежал этот звук. Спустя минуту дышать ей стало легче, и она уже не сомневалась, что вопил Кочкин. Она знала тембр его голоса. Ни ключник, ни Попов со своим придурошным голосом не смогли бы так развеселить округу. Однозначно кричал Григорий Ильич. Но что его заставило?

Елена Николаевна отползла от расщелины на несколько метров. Она старалась двигаться бесшумно, хотя прекрасно знала, что ее присутствие все равно выдает свет фонаря. Без него она ничего не видела, и в темноте ей становилось жутко. Ответственная экспедиция провалилась, и она пообещала себе никогда и ни при каких условиях сюда больше не возвращаться. Вопль до сих пор сидел у нее в голове. От его гнета руки сводило дрожью, и луч света прыгал по стенам, точно сумасшедший.

До поворота, откуда начинался спуск, оставалось три-четыре метра. Елена Николаевна надеялась заглянуть за него и хорошенько обдумать, стоит ли ей спускаться. Но этого не случилось, потому что вопль раздался снова.

Гейкина перестала считать свой страх беспричинным. Сейчас она испугалась настолько, что потеряла свое направление. Ее внимание переключилось на туман, выползающий из-за поворота, как длинная, бесконечная змея. Она вспомнила Эву Кордову с ее детальным описанием событий недавнего прошлого, и ей стало так плохо, что она не удержалась и всплакнула.

Плакала Елена Николаевна недолго, потому что следом за туманом из-за поворота появилась чудовищная фигура, в которой она не узнала ни Кочкина, ни Розгина, ни Попова. Воздух наполнился серой, смешанной с мертвечиной и еще невесть чем. Запах был настолько отвратительным, насколько может выдержать порог человеческого восприятия. Елена Николаевна так и не смогла разглядеть фигуру. Ужас пронзил ее насквозь, и она кинулась к расщелине.

Солнечный свет угасал. Скала погружалась в тень, и с набережной Абрау-Дюрсо лилась быстрая музыка. Елена Николаевна протиснулась в расщелину и застыла над пропастью. Она знала, что скоро ей самой придется почувствовать себя птицей, но еще имелся шанс остановить безумие. Сказать, что ничего этого нет. Она обернулась и услышала, как хрустнула ручка оставленного в суматохе фонаря. Свет погас. Стало еще темнее, и женщина поняла, что обманывать себя не стоит. Она хочет жить, и для этого ей придется сделать страшный шаг.

Гейкина выползла на край скалы и поднялась на ноги. Она закрыла глаза, понимая, что даже малейший взгляд вниз способен привести к трагедии. Она не боялась высоты, но от одной мысли о том, где она находится, ее ноги безвольно подгибались. Елена Николаевна не дышала. Она прижалась грудью к теплому камню и сделала два шага к краю. Ощутив под левой ногой воздух, она поняла, что час отчаяния настал. Здесь ей предстояло прыгнуть, а для этого требовалось открыть глаза и узреть бездонную пропасть. Ничего страшнее в своей жизни Гейкина еще не видела.

Она открыла глаза… но, прежде чем ахнуть от глубины простирающейся бездны, женщина заметила птицу. Огромная темно-серая скопа приземлилась на камень и уставилась на нее, будто Елена Николаевна сидела в ее гнезде. Рябая полоса на груди скопы вздыбилась, птица нахохлилась и сделала шаг по направлению к женщине. На скользком камне она чувствовала себя гораздо комфортнее, чем Гейкина.

Елена Николаевна отвернулась. Спасительный отрог был совсем рядом, но она по-прежнему не осмеливалась на прыжок. Чувствуя тяжесть в ногах, Гейкина начала дышать — резко, быстро, с выдохом, как учили Леонида Розгина. Так, на короткое мгновение ей удалось привести сознание в порядок. Птица приблизилась. Ее подход был столь же агрессивен, как и намерение Кочкина открыть запретную дверь. «Не приближайся ко мне!» — мысленно попросила Елена Николаевна и услышала, как птица клюнула ее в сапог. Твердый клюв не пробил защитную обувь с первого раза, но скопа не отступила. Она взъерошила перья и клюнула снова. На этот раз удачно: в сапоге появилась дырка, и Елена Николаевна почувствовала ее пальцем.

Страх внезапно оставил ее. Потревоженная птица ринулась в атаку, а Гейкина, пересилив себя, прыгнула. Вес тела переместился на плоский камень, ее колени подогнулись, и она упала, едва не потеряв равновесие. Птица осталась на месте, будто обрыв разделял ее территорию. Когда Елена Николаевна открыла глаза, она сидела на длинном шершавом камне, а чуть поодаль от нее начинался отрог. Птица еще стояла на краю уступа и с презрением наблюдала, как женщина вспоминает всех святых.

Солнце скрылось за горами. Быстро темнело. Елена Николаевна лезла по отрогу к вершине скалы.

Глава 9

Вокруг озера. Юра Насморк

— У-у-у-а-а-а! — Юра разорвал тишину будоражащими звуками.

Совершенно не заботясь о том, что может привлечь внимание окружающих, он ревел, извергая из себя нечистоты.

— У-у-ух, мама Зю! — хрипел ненормальный. — Щас отвезу!

Юра в очередной раз расположился на дереве, на самом удобном суку и над самой красивой машиной. На ее значке вместо буквы «L» красовались четыре одинаковых кольца, но для Юры это не имело никакого значения. Он знал, что пакостит, и чувствовал, что не зря. Хозяин этого автомобиля пакостит не меньше, ибо, не напакостив кому-либо, как предполагал Юра, машину с таким кузовом, на таких огромных колесах и в таком поднебесном цвете не купишь. Машина излучала роскошь, и когда он к ней подошел, она передала импульс, благодаря которому Юра сразу понял, что стоит перед тем, что искал весь вечер.

Сегодня люди на набережной были скучны и неинтересны, и оттого его живот охватила паника. В то время как он сидел на суку, ему вспоминались эпизоды из детства. Разные эпизоды, наполненные радостью, любовью и вечностью. Многие из них являлись ему только со спущенными штанами.

— Мама Зю, щас отвезу! — восклицал Юра. — Козе на возу и Маньке на косу.

Мысли его плыли по облакам, мозг работал не хуже, чем у пьяной леди, и все Юре нравилось, если бы не одно «но»: к нему внезапно подкралось чувство самосохранения. Редчайшая особенность организма сказала ему, что нужно исчезать.

Юра в скором времени завершил дела, натянул штаны и спустился с дерева. Дорога была пуста, и причин для беспокойства он не видел. Но тут в сознание вновь вернулся тревожный сигнал, и на этот раз чувство полыхало не хуже, чем приступы панкреатита. Юра испугался. Он ощутил себя растерянным, сам не зная, с чего.

— Ма-ма Зю, — промямлил он. — Ма-ма Зю…

Он покрутился по сторонам и вдруг понял, что боится вовсе не хозяина машины. Любой нормальный человек, взглянув на него, поймет, что с него нечего взять. Даже идиот иногда понимает, что он идиот, а Юре внушали это с детства. Он боялся не людей. В его памяти возник образ существа, карабкающегося по скале вверх, и по спине промчался тонкий, но отчаянный холодок. Юра всегда ощущал его, когда испытывал страх. Его живот булькнул, ноги размякли, и, сам того не замечая, он пустил в штаны то, что не успел выпустить, сидя на суку. Теплая жижа согрела его правую ногу, но увереннее от этого Юра не стал. Его по-прежнему преследовал страх, и он чувствовал, что зарождается он не просто так. Рядом с ним действительно что-то происходило.

Он посмотрел на небо. Над горой висела луна, и, едва Юра успел вспомнить о волках, как на дороге, преграждая путь домой, появился дикий зверь. Возможно, кому-нибудь другому — ребенку, женщине, деду или бабке — зверь показался бы собакой. И кто-нибудь попробовал бы дать ему корку хлеба или кусок колбасы, надеясь на то, что животное переключит внимание на еду. Но Юра сразу уследил отличие: настолько смелой и хладнокровной собака быть не может.

Волк сел посреди дороги.

Юра не хотел идти вокруг озера. Такой длинный путь займет всю ночь. В то же время, идти на волка казалось ему полным безумием. Он не знал, что у зверя на уме, но по впалым бокам и скомканной шерсти догадывался, что тот был потрепан жизнью не меньше, чем сам Юра по юности. Нелегкое положение усугублялось безлюдностью. Поселок точно вымер. И если до того, как он влез на дерево, со стороны набережной слышались музыка и гам, то сейчас близ озера раздавался только один звук — стрекот кузнечиков.

Но кое в чем Юра ошибся. Когда его правая штанина остыла, а луну заслонило облако, кто-то грубо взял его за шиворот. Юра едва успел понять, что происходит, как очутился в воздухе. Ворот перетянул ему шею, его лицо побагровело. Он задергал ногами в надежде встретиться с опорой, но все было тщетно. Его мигом охватило удушье. Юра шлепал губами, пытаясь закричать. Потом так же безуспешно попытался вдохнуть. Брыкаясь и пинаясь, он провисел до тех пор, пока глаза не полезли из орбит. Его тело билось в агонии, после чего он потерял половину чувств и обвис, как измученный червяк на крючке рыбака.

Хватка ослабла, и Юра встал на ватные ноги. Он с трудом вобрал в грудь воздуха. Глаза вернулись в надлежащее место. Юра поднял голову и прокашлялся. Волк сидел и наблюдал за происходящим, как зритель за спектаклем. Но удивительно было другое: когда Юра пришел в себя, он обнаружил, что за его мучениями наблюдает уже не один волк, а три. Звери расположились на проезжей части, перекрывая путь к поселку. От такого поворота событий Юра опешил и забыл, что в момент опасности нужно кричать. В его сознании замешкался школьник, не способный отличить отвертку от молотка. С перепугу он забыл, куда бежать и что делать, и вдруг совсем потерял страх. Юра сделал шаг вперед, после чего был развернут грубой силой и очутился лицом к лицу с незнакомцем.

Определенно, перед ним стоял человек.

Его лица не было видно из-за густой тени. Ростом он превышал Юру на четверть корпуса, из-за чего ему приходилось смотреть, сильно задирая голову. От незнакомца исходил дурной запах, и Юра, вспоминая некоторые обстоятельства своей жизни, мог с уверенностью сказать, что от него самого так никогда не воняло. Молчание затянулось. Вскоре Юра вновь оказался в воздухе, но на этот раз в еще более неряшливой позе.

— Привет! — дружелюбно изрек незнакомец, поднимая парня на высоту своего роста.

— У-у-ух ты, уррррод, какой большой! — выдавил из себя Юра.

Неожиданно он стал смел, а еще больше — зол. Он схватил силача за кисть и нашел ее холодной и неприступной, будто это была не рука, а обледенелый ствол дерева.

— Немедленно отпусти меня! У-у-ух!

Юра пнул незнакомца в живот. Тот поднял его еще выше, проделывая это с такой легкостью, будто он весил не сто килограммов, а десять. Ворот врезался в шею. Юра ощутил приступ удушья и внезапно захотел пить. Когда послышались очередные хрипы, незнакомец опустил его и хорошенько встряхнул.

— Я все расскажу Господину в черных штанах! — заверещал Юра.

Боль в горле досаждала, но еще больше ему не нравились жажда и неприятный запах. Он ощупал шею и нашел глубокий кровоточащий след.

— Господин в черных штанах тебя больше не потревожит, — заверил незнакомец. И добавил: — Особенно, если я откручу тебе голову.

Юра поверил на слово. Учитывая тот факт, как незнакомец держал его в воздухе, сделать это было раз плюнуть. Но Юра не собирался мириться с чудаком так легко. Он тоже считал себя сильным, потому что ежедневно упражнялся в ходьбе по набережной Абрау-Дюрсо. Он сжал кулаки и замахал ими, как ножницами:

— Что ты сказал про Господина в черных штанах?! Что ты сказал?!

Через несколько секунд Юра выдохся. Как он ни пытался ударить незнакомца, размаха его рук не хватало. Достать недруга он мог только ногами.

— Хм, — послышалось невразумительное удивление. — Ты что, идиот?

Незнакомец вернул его на землю. Юра уже собирался бежать, когда обнаружил, что волки окружили его со всех сторон. С озера к ним тянулся туман, и место, где он привык проводить свои лучшие вечера, преобразилось в душещипательное зрелище. Юра задрожал и захныкал. Он почувствовал себя несвободным. Его ноги подогнулись, и он стал пятиться назад — на облезлого волка, который зарычал сразу, как Юра вышел за пределы бетонной дороги.

— И правда, идиот, — ответил себе незнакомец. — Ну, что ж, тем лучше.

Он снова взял Юру за шкирку, поднял и покрутил, как связку чеснока, разглядывая со всех сторон.

— Господин в черных штанах передал тебе привет, — сказал он сухим грубым голосом.

Юра ободрился:

— Правда?

— Да-а-а. Честное слово, он сделал это через меня, так как сам прийти не смог.

Сердце Юры забилось. Он так долго не слышал новостей о своем друге, что упоминание о нем мгновенно вырвало его из заточения.

— А г-г-где он?

— Он… дома.

— А когда вернется?

— Именно поэтому он и послал меня сюда. — Незнакомец поднял руку, и волк, скаливший зубы, отошел к обочине. — Он сказал, что в этих краях живет хороший малый, и он может мне кое в чем помочь.

Юра вытянул шею. До него дошло, что речь идет именно о нем. Если Господин в черных штанах назвал его хорошим малым, то это самое лучшее звание, с тех пор, как его нарекли Юрием.

— И, вероятно, хороший малый это ты. Не так ли?

— Д-да!

— Отлично. — Он сложил руки на груди. — Тогда скажи мне честно, умеешь ли ты писать?

Юра задумался. Он учил алфавит в школе и весьма успешно сдал его на экзамене. Но это было так давно, что часть букв он уже забыл. Он прикинул, сколько времени ему понадобится, чтобы вспомнить алфавит, и решил, что учить заново легче и быстрее, чем в первый раз.

— Да! — с уверенностью ответил Юра и вдруг вспомнил, как в школе от долгого письма болел затылок и правый висок.

Его личный рекорд — восемь строчек на тетрадной бумаге. Писал он только печатными буквами и с ошибками в каждом слове. Но об этом Юра никому не говорил. Самое главное, что он не соврал. Писать он действительно умел.

— Это хорошая новость. — Незнакомец кивнул. — А как у тебя с памятью? Можешь запоминать цифры и буквы в точности их расстановки?

Юра задумался. Человек, стоящий перед ним, требовал от него все больше. Пока точка его желаний не пересекла линию возможностей Юры, отвечать было легко.

— Да!

— Отлично. Тогда последний вопрос: способен ли ты убить?

Юра покрылся мурашками. В школе их учили, что такое хорошо, а что такое плохо. Даже заставили записывать, за что их ждет небесная кара, и Юра помнил этот короткий столбец. Все ужасные поступки людей учительница зачитывала из толстой книжки с блестящим крестом на обложке. До сих пор он не совершил ничего подобного и, услышав страшные слова, тут же отрицательно помотал головой:

— Нет!

— Молодец! — похвалил незнакомец. — Ты мне подходишь!

Юра расслабился, словно его взяли на работу.

— Господин в черных штанах будет тобой гордиться.

— Правда?!

— Безусловно!

Незнакомец усмехнулся, и Юра усмотрел в его смехе что-то коварное. Догадаться о чем-то большем ума ему не хватало. Все перебивал образ Господина в черных штанах, назвавшего его хорошим малым. Гордость переходила все границы.

— Тогда вот тебе первое задание. — Незнакомец приблизился к нему.

Луна вышла из-за облаков, и тень с его лица немного рассеялась. К сожалению, не настолько, чтобы Юра его разглядел. Почему-то, чем дольше они общались, тем меньше ему хотелось на незнакомца смотреть. Вид его внушал беспокойство и тревогу.

— Запомни, ты будешь звать меня мой Хозяин.

Юра вздрогнул. Ком застрял в горле — как искренне желание сделать то, что делать нельзя. Его страх двигался по замысловатой синусоиде, то обуревая потоками, то отпуская восвояси. Он кивнул, и незнакомец вышел из тени. Лунное сияние охватило ужасный облик с ног до головы. Юра оцепенел. Он долго не мог понять, что не так с лицом этого человека. Лицо как лицо. Глаз, рот и нос. Кожа немного бледнее, чем у него, брови гуще, а борода… Тут он притормозил. Нет, борода тоже была самой обыкновенной. А вот зубы… как-то неестественно поблескивали в лунном сиянии. Они казались необычными. Словно незнакомец носил вставную челюсть, выточенную по неправильному слепку.

— Ага, — произнес Юра и почувствовал, как его одолевает легкий сон. Голова закружилась, и все поплыло перед ним, как на суку во время рассредоточения.

— И ты будешь повторять это каждый раз, обращаясь ко мне.

— Да… — Юра почувствовал эйфорию. Теперь незнакомец стоял на облаке, а волки летали вокруг него. — Мой Хозяин.

— Как ты себя чувствуешь?

— Замечательно, мой Хозяин.

В голову Юры кто-то забрался и напевал успокаивающие песни. Он не сопротивлялся. Голос, играющий в сознании, был родным. Он был почти его, если бы не странное ощущение, что во всем есть какой-то подвох. Вскоре Юра поплыл, подчиняясь потоку мыслей. Теперь он был уверен, что говорит сам с собой и никого вокруг нет.

Глава 10

Абрау. Трофим и Говорун

Аркадий Говорун плохо помнил, как вернулся домой. Он бежал. Так быстро он не бегал еще никогда в жизни. Пока он несся через лес, его преследовал волк. Во всяком случае, ему так казалось. Волк преследовал его до самой развилки, где они спрятали велосипеды. Там Аркадий упал от бессилия, поцарапал себе нос и левое ухо, и, пока приходил в себя, волк куда-то исчез.

Чуть позже, когда он пытался вытащить из кустов свой велосипед, завыл лес.

Аркадий выстоял. Он даже не зажмурился, хотя испуг был такой, что он едва находил под собой ноги. Велосипед Трофима он тоже вытащил из кустов, но не по старой дружбе, а из необходимости. Это заняло так много времени, что Аркадий чуть не завыл сам. Он проклял себя за то, что согласился пойти в лес ночью. Здесь было страшно не только из-за волков. В лесу ему мерещились призраки, и, когда Аркадий забрался на велосипед, бестелесные существа вышли из чащи и стали бросать на него тени.

Потом была дорога с горы, после чего он проснулся от звука шкварчащего масла. Мама что-то готовила на кухне.

Сейчас он стоял напротив дома Трофима и испытывал угрызения совести. При солнечном свете от пережитого ужаса не осталось и следа, а вот неловкое чувство по отношению к другу разгоралось, как огонь. Все-таки Трофим был ему больше, чем друг, и поступить так низко он не мог.

Но поступил.

Перед тем, как постучать в окно, он поймал себя на мысли, что велосипед друга, обычно стоявший под навесом напротив дома, отсутствовал. Аркадий прислушался к своему сердцу и понял, что дрожит, хотя внутренне отошел от прошлой ночи и даже успел хорошо поесть и прополоть грядку огурцов. Мама на него почти не орала, отца он не видел, и, в целом, день начался не так уж плохо… если бы не вчерашняя ночь.

Аркадий постучал в окно. «Что я ему скажу?» — думал он, сомневаясь, что Трофим появится. Тревога нарастала. Из дома никто не выходил. Аркадий почесал затылок. Он не решился стучать второй раз. Двор виделся ему чахлым и неухоженным. По дороге проехала полицейская машина. За ней — еще три, и Аркадий застыл, вспоминая, когда последний раз видел в поселке такой кордон.

Дорога мимо их дворов вела к обрыву. Съезда с горы не имелось. Отсюда по обе стороны тянулись поперечные улицы, и ни одна из них не выходила на пригородную трассу. До обрыва было еще далеко, поэтому Аркадий не стал бежать следом. Но интерес к такому визиту не проходит, как насморк. Мальчик проводил машины взглядом и, вовлеченный в новую историю, задрожал все телом. В этот момент его коснулись.

От испуга он вскочил на забор. Трофим поднял руки, выражая непричастность, но было уже поздно: Аркадий не удержал равновесия, забор покосился, слабый шов между секцией и столбом лопнул, и мальчишка полетел на тротуар. Над воротами поднялся столб пыли. Залаяли соседские собаки.

Через несколько минут забор был восстановлен. Отломанную секцию мальчишки примотали проволокой. Покосившийся столб подперли железным прутом. Конструкция смотрелась не так выдержанно, но и не так плохо.

— Надеюсь, мама ничего не заметит, — сказал Трофим по окончании. — Не люблю, когда она спрашивает много лишнего.

— Я бы не заметил. — Аркадий пощупал столб. — Умеешь же ты пугать!

— Я тебя не пугал, — ответил Трофим.

— Это как посмотреть.

Они переглянулись. Трофим сморщился. Аркадий согнулся под строгим взглядом. Груз за прошедшую ночь давил свинцом.

— Удирал ты, конечно, смело, — сказал Трофим. — Видел бы ты себя.

Аркадий промолчал. Во рту у него пересохло, язык прилип к небу.

— Но я тебя понял. Вопросов к твоей смелости у меня нет.

Аркадий вздохнул. Даже если бы у него и нашлись оправдания, отвечать было как-то нелепо.

— Поэтому… — Трофим положил руку ему на плечо. — Бери велик. Будем тебя воспитывать.

— Что?

— Бери велик! — повторил Трофим. — Есть кое-что интересное, и мне надо тебе показать. Но для этого нам надо вернуться.

— Куда?

— Туда. — Он развернул Аркадия к дороге. — Туда, откуда ты так подло сбежал.

— На пляж?

— Да.

— А… волки?

— Днем они спят, — утешил Трофим и хлопнул его по спине. — Поэтому захода солнца ждать нельзя. Тогда нам точно конец.

— А… мама?

— Скажи ей, что скоро приедешь. Скажи, что мне нужна твоя помощь, мы сгоняем в магазин и скоро вернемся. Только говори уверенно, а не так, как сейчас.

Аркадий почувствовал, как сгущаются тучи. Так было всегда, когда ему не хотелось что-то делать.

— Может, просто сходим на озеро? — пробормотал он. — Я знаю, где мужики ловят крупную рыбу.

— Нет.

— Или сходим на обрыв. Туда только что проехали три полицейские машины с мигалками. Слово даю, все очень серьезно! Наверное, со скалы кто-то сорвался. Может, есть кишки с мясом. Будет интересно.

— Нет.

— Трофим…

— Иди за великом, брат-сват. У меня нет сил крутить педали. Сегодня ты меня повезешь.

Аркадий сдался. Он отправился домой и вернулся с велосипедом через десять минут. Трофим сел на багажник, и они поехали по знакомой дороге к развилке. Дальше все происходило без изменений до тех пор, пока они не вышли к обрыву, откуда открывался вид на нудистский пляж. Внизу были люди.

— Ночью… — произнес Трофим, разглядывая обнаженных женщин и мужчин. Сегодня ни те, ни другие его не интересовали, и он бы был рад, если бы пляж оказался пустым. — Когда ты удрал, случилось то, ради чего мы сюда пришли.

— Что? — Аркадий разинул рот. — Ты видел шхуну?!

— Видел.

— Не может быть!

Трофим утвердительно кивнул.

— Все, что говорил дед, правда. — Он потер пятно на руке. — Я видел шхуну и запомнил, где она пришвартовалась.

Аркадий слушал с открытым ртом. Он представил призрачную шхуну, качающуюся на волнах, и загудел, как высоковольтный провод. Ему хотелось узнать все: какого она цвета, какие у нее паруса, какой флаг. Но спросил он лишь про одну вещь:

— Ты видел на ней…

— Нет. — Трофим прочитал его мысли. — На борту не было никого. И это не важно.

— Разве?

— Мой дед ничего не говорил про команду. Он не упомянул о том, что у шхуны есть экипаж.

— Тогда кто ею управляет?

— Ветер, — предположил Трофим. — Я не знаю. Потусторонние силы. Да и к черту это! Вопрос в другом: почему шхуна сюда причалила? Если я с ней связан чем-то еще, кроме метки, то меня интересует, чем.

Последовала минутная пауза, и Трофим стал спускаться с горы. Аркадий еще раз посмотрел вниз и подумал, не собирается ли Трофим на нудистский пляж. Шпионить с верхотуры за голыми женщинами — это одно, а вот пройтись с ними рядом… Малейшая мысль об этом создавала ему неудобство. Но Трофим был уверен в своих начинаниях, и Аркадий надеялся, что они не зайдут слишком далеко. В противном случае, им придется вернуться сюда ночью. Такого он позволить себе не мог. Ночью опушка леса вызывала у него другие впечатления, и спуск с горы казался более захватывающим. Он до сих пор не понимал, как они не свернули себе шеи, двигаясь по тропе, где не спустился даже волк.

Трофим достиг пляжа и, не мешкая, свернул за скалу. Аркадий притормозил. Он не хотел туда идти. Голые женщины находились в шаговой доступности, и он начинал испытывать дурацкую застенчивость. Но еще более дурацким для него было остаться на пляже в одиночестве.

По дорожке с базы отдыха шли люди. Они бросали в его сторону подозрительные взгляды. Аркадий находил их провокационными и мечтал притвориться камнем, только бы не быть предметом внимания окружающих.

— Нет, я не буду здесь стоять, — сказал он себе и побежал за другом.

Если бы кто-то сказал ему, что, будучи девятиклассником, он осмелится сходить на нудистский пляж, смеху было бы — не передать. А теперь он идет туда и думает о том, чтобы никто не рассказал об этом его маме.

Аркадий обогнул скалу и побежал по гальке. Он догнал Трофима в том месте, где первая группа немолодых людей, расположившись под тентом, играла в карты. Всего в группе было пять человек: четверо мужчин и одна женщина. Аркадий старался не пересекаться с ними взглядом, но глаза не подчинялись его воле. Он глянул на мужчин, в том числе и на их покоящиеся пенисы. В его мыслях пробежало что-то нелепое. Потом посмотрел на женщину и, как ни упрашивал себя не останавливаться, все равно загляделся на огромные загорелые груди. Женщина была поглощена игрой в карты и не замечала, как краснеет мальчишка. Вскоре груди исчезли из его внимания, накрепко засев в памяти.

«Такое не забывается, — подумал Аркадий. — Это вам не таблица умножения, дорогие учителя!»

Они сделали несколько шагов в сторону, и его хватил новый удар. Под скалой лежали две девушки. Их лица были наполовину скрыты солнечными очками, и по тому, как девушки лежали, Аркадий подумал, что они спят. Он замедлил шаг, засматриваясь на их загорелые тела, пока не понял, что смотрит не на самих девушек, а на их интересные участки тела между ног. «Это же письки! — вспомнил Аркадий слова одноклассника, когда тот показывал друзьям видеоролики на мобильном телефоне. — Вы что, никогда не видели писек?»

Теперь-то он видел. Все видел! Пусть кто-то еще раз его спросит!

«Письки» девушек были чистенькими и розовенькими, как у младенца. Аркадий нашел это прикольным. Друзья рассказывали, что по волосатости паховые области девочек ничем не отличаются от паховых областей мальчиков, а тут, на пляже, он видел, что все наоборот. Маленькие, аккуратные сиськи (как выражались друзья в школе), не хуже чем у его одноклассниц, и письки (он не знал, с чем их сравнить). И все как на ладони.

Пока девушки лежали, не замечая над собой тени, Аркадий запечатлел все прелести женского тела в своей памяти.

«Мы еще вернемся», — сказал он себе.

Трофим ушел далеко вперед и, обогнув очередную скалу, скрылся из поля зрения. Аркадий побежал. Следующую группу людей он пропустил и нагнал друга метров через пятьдесят. Нудистский пляж здесь заканчивался, и гора проваливалась внутрь, образуя небольшую лагуну. Береговая полоса исчезла. Море подбиралось к скале вплотную. Аркадий поднял голову и увидел скалистый массив, над которым находился обрыв. Место было ему знакомо. Здесь редко купались люди, дно почти не просматривалось, и, если бы не обстоятельства, Аркадий ни за что бы не полез в воду.

Трофим стоял по пояс в пене возле огромной круглой глыбы, вынырнувшей из пучины, как батискаф. Удостоверившись, что друг вернулся, он поплыл к неприметному разлому сбоку от впадины. Море прибило туда столько пены, что Трофим быстро исчез. Аркадий определил курс, вошел в воду по колено и поплыл, потому как передвигаться по скользким камням было невозможно. В прошлом году он дважды ловил синяки, забираясь в море по дну. Эту ошибку он учел. Но не учел другое: течение вокруг глыб было более сильным, чем он думал. И пусть море, в целом, находилось в спокойствии, волны быстро понесли его к скале.

Очутившись прибитым к берегу, Аркадий понял, почему Трофим двигался от глыбы к глыбе перебежками.

Под скалой глубина была больше и камни холоднее. Из-за недостатка света дно не покрывалось водорослями и камни казались не такими скользкими. Аркадий не хотел забираться в пену, но другого пути не оставалось. Он оттолкнулся от скалы, проплыл два метра, хлебнул воды, ударился обо что-то твердое и был прибит обратно к берегу. Сил на вторую попытку у него оставалось немного, поэтому он поступил единственным правильным способом: пошел вдоль скалы. Очень быстро Аркадий погрузился в пену с головой. Когда он налетел на первую глыбу, откуда ни возьмись вынырнул Трофим.

— Я нашел! — сказал он. — Это совсем рядом. В двух метрах от нас.

Аркадий раздвинул пену.

— Сейчас вдохни полной грудью и ныряй под скалу. Справа от камня нащупаешь проход. Из-за пены там темно и почти ничего не видно, но под водой обязательно открой глаза. Так легче ориентироваться. Проход около двух метров. Потом всплывай наверх.

— Что? — переспросил Аркадий.

Он боролся с волнами. Пена попадала ему в уши. Море билось о скалу, и под каменными массивами стоял невероятный шум. Пока Говорун хватал воздух, Трофим снова исчез. Аркадий понял, что друг не появится, набрался смелости и нырнул.

Подводный мир был прекрасен: тьма — и больше ничего. Он не видел ни водорослей, ни крабов, только очертания камней и бурлящие пузырьки воздуха. За узким проходом последовало расширение. Там Аркадий всплыл и очутился внутри пещеры.

Глава 11

Абрау. Трофим и Говорун

Трофим подождал, пока голова Аркадия появится в лагуне, и только после этого решился осмотреться. Пещера была небольшой, но высокой. Свет попадал из нескольких сквозных дыр в скале. Сейчас солнце клонилось к западу и лучи проникали внутрь под острым углом.

Весь свод был усыпан наростами продолговатой формы. Трофим с опаской поглядывал вверх, опасаясь, чтобы ничего не упало ему на голову. Нижняя часть пещеры представляла собой грубую поверхность из разломов, луж, упавших камней и наростов, подобно тем, что висели наверху. Здесь чувствовалась высокая влажность, воздух наполнял стойкий запах морской соли, и каждую каплю воды сопровождало эхо.

Аркадий выбрался на камни и согнулся пополам. Он тяжело дышал, будто подводный проход имел невероятную длину и глубину. Чуть позже Говорун сумел что-то произнести, но к тому моменту Трофим ушел в другой угол пещеры.

— Иди сюда, — позвал он. — Смотри, как здесь красиво.

Трофим чувствовал, что красота пещеры сосредоточена в ее причудливых наростах. Их формы были разнообразны, и благодаря огромному количеству они смотрелись, как настоящее чудо. Трофим знал, что это не камни. Камни не отражают солнечный свет, как лед или стекло. Более того, крупные наросты порождали под собой себе подобных, и со стороны казалось, будто они тянутся друг к другу: один — свисая сверху, другой — поднимаясь снизу.

Аркадий встал рядом, выжимая одежду. Пещера его не интересовала, и Трофим решил, что он просто ничего не понимает.

— Красиво, да? — спросил он и ободряюще похлопал друга по мокрой майке.

Аркадий пожал плечами, и тут его взгляд зацепился за что-то необычное. Трофим продолжал восхищаться природой, но вскоре и он заметил в углу пещеры нечто содрогающееся при звуках эха. Тот участок свода был спрятан в темноте, и отражения солнечного света почти не касались его поверхности. Трофим видел лишь очертания, и, когда понял, что они двигаются, настала его очередь испугаться.

— Мне кажется, я знаю, что это, — прошептал Аркадий. — Надо сматываться отсюда, пока мы их не разбудили.

— Тихо, — прошипел Трофим.

Он присел на корточки и стал медленно подползать к темному углу. Свет вокруг будто притупляла ширма, и чем глубже он забирался в пещеру, тем оживленнее становился участок свода. Вскоре Трофим подполз достаточно близко, чтобы довольствоваться зрелищем, которое его пугало, настораживало и восхищало. В темном углу пещеры висели летучие мыши.

— Вот это да! — произнес он.

Отвратительные создания услышали его голос и принялись толкаться. Они напоминали курятник, где на одной жердочке пытаются уместиться несколько кур. Все точь-в-точь, только вверх ногами. Трофим не понимал, за что они держатся. Свод пещеры виделся ему скользким и холодным. Но, судя по тому, как летучие мыши располагались, им было удобно и спокойно до тех пор, пока Трофим не подсел слишком близко. После этого волнение в стае начало нарастать, и мальчишка решил вернуться на свет.

— Пойдем отсюда, брат-сват, — попросил Аркадий.

— Тебе здесь не нравится?

— Жутко как-то.

— Зато тихо. Говорят, летучие мыши, несмотря на свою сущность, выбирают самые потаенные уголки земли. Я уверен, что так и есть.

— У меня мурашки по коже от этого места.

Трофим усмехнулся. После вчерашней ночи он сомневался, что Аркадий скажет что-нибудь другое. Он любил, когда между друзьями все было честно. И если кому-то страшно, то тот сознавался, а не убегал, поджав хвост.

— Спокойно, — сказал Трофим и обнял друга.

Тут его взгляд упал на полукруг света, скрытый за чередой каменных наростов, и он почувствовал, как желудок сводит болезненная судорога.

— Что там? — Трофим стиснул зубы, понимая, что это все равно не поможет.

Он смотрел на полукруг света и видел в нем… детскую ножку. На ней был маленький белый кроссовок, так обожаемый девочками-подростками. В таких кроссовках ходили все его одноклассницы. Даже те, кто выглядел неряшливо и смешно, не имел вкуса и не разбирался в моде, покупали такие кроссовки, потому что они были популярны у других.

Трофим выпустил Аркадия из объятий и пошел на свет. Он уже знал, что увидит.

Маленькая ножка принадлежала девочке, разыскиваемой как в Новороссийском районе, так и за его пределами. Ее тело было белым, точно полотно. Глаза ввалились в череп, и было похоже, будто на девочку надели ужасную маску, которая так и просила каждого, кто видит ее, что есть силы кричать от страха. Трофим видел много масок, выражающих смерть в самых разных обличиях, но то, что предстало перед ним в пещере, намертво отпечаталось в его памяти. Светлое, исхудалое лицо покрывали трупные пятна. Короткие волосы, откинутые назад ветром или испугом потускнели от морской соли. Руки и ноги, не прикрытые летней одеждой, истончали до такой степени, что сквозь кожу проступали кости. Девочка как будто заснула вечным сном, позабыв о родных и близких. И если бы не одна деталь, тонким лезвием перечеркивающая все, что можно было вообразить о спокойной непреднамеренной смерти, Трофим бы подумал, что ей хорошо в том мире, откуда мертвые смотрят на жизнь живых.

Трофим остановил взгляд там, где тайна открывалась в полном величии и где ее не могли скрыть ни трупные пятна, ни окоченелость, ни что-то другое. Трофим смотрел на разинутый рот бездыханного тела. Выглядел он так, словно девочка кричала от неимоверного ужаса. И в этот момент ее убили.

Мальчишки стояли над телом, не в силах пошевелиться. Трофим чувствовал слабость. Аркадий всхлипывал. Когда Трофим обнял его, Говорун закрыл лицо и задышал, как учил преподаватель ОБЖ. Он говорил: «Если тебе страшно или больно, представь, что ты уже умер. Успокоение придет само собой».

Девочка лежала на боку, ее руки были раскинуты в стороны. Грязная белая кофточка задрана к груди. Шорты измазаны в траве. На ее полуобнаженном теле Трофим не заметил ни одного рассечения, рваной раны, укуса или пореза. Девочка словно пришла в пещеру и умерла в ней, как умирают старцы в дольменах. Он смотрел на нее, как загипнотизированный, и только когда тело перестало вызывать у него страх и ощущение беззащитности, сумел произнести:

— Это она.

Аркадий не реагировал.

— Она… — Дыхание Трофима стало резким и частым. Он ударил себя в грудь и отступил от тела.

Трофим вдруг осознал, что впервые в жизни видит настоящий труп. Мертвое тело с черными кровоподтеками на руках, животе, бедрах и лодыжках. Горечь стояла в его горле. Он силился ее проглотить, но у него ничего не получалось.

— Мы должны все рассказать полиции, — прошептал Аркадий. — Фу, мне плохо.

Он отошел в сторону, и его вырвало. Трофим тоже отошел от тела. Он чувствовал себя не лучше. Пещера будто сковывала его, и отовсюду слышался пронзительный писк летучих мышей. Твари оживились и толкались, превратив участок свода в шевелящийся кусок камня. Солнце клонилось к западу, и свет в пещере понемногу мерк.

— Надо выбираться отсюда, брат-сват, — сказал Трофим. — Темнеет. Море под вечер становится глупым и злым.

Говорун сидел поодаль от мертвого тела и глубоко дышал. Его глаза были закрыты, и Трофим знал, что перед ними. Он надолго запомнил этот момент. Еще дольше его будет мучить вопрос, как девочка сюда попала. Но кое-что он мог сказать точно. Ее не загрызли волки. Возможно, девочка просто заблудилась.

Глава 12

Завод. Елена Николаевна

За весь день Елена Николаевна не провела ни одной экскурсии. Она поставила начальство завода в известность о случившемся инциденте и порекомендовала не пускать туристов в винные погреба до выяснения обстоятельств. В свою очередь администрация завода объяснила Елене Николаевне, чтобы та держала язык за зубами и не разносила неподтвержденные данные направо и налево.

Тоннель исследовали. Рано утром охрана завода провела проверку передней части. Спускаться по винтовой лестнице вниз мужчины отказались: слишком скользкими стали для них ступеньки, и, ссылаясь на правила безопасности, команда покинула тоннель. Пропавшие без вести Кочкин, Розгин и Попов не объявились до обеда, и было решено переложить ответственность на плечи полиции.

Полицейские осматривали тоннель несколько часов. Люди в форме приходили и уходили. Менялись смены и фонари, и очень долго никто не мог сказать что-то вразумительное. За это время Елена Николаевна, не знавшая сна с позапрошлой ночи, была несколько раз допрошена и убеждена в безнадежности положения. Поздно вечером полицейские вынесли постановление, что тоннель полностью досмотрен и следов пострадавших в нем нет. Дверь опечатали.

Елена Николаевна вышла на свежий воздух, когда последняя полицейская машина выехала со стоянки завода. Солнце садилось за горы, темнело, небо закрывали грозовые тучи, и нависающий над Абрау-Дюрсо циклон действовал на нее совершенно безрадостно. На душе скребли кошки. Она хотела спать и есть, но как только вспоминала вопль Кочкина в последний миг своего пребывания под землей, ей становилось дурно. Пропадал и сон, и голод, и единственное, чего ей хотелось, это с кем-нибудь поговорить.

Она простояла под темнеющим небом около получаса. Потом зашла в здание, чтобы переодеться, взять сумки и оправиться домой. В коридоре ей повстречались сотрудницы. Эва Кордова пришла на смену и беседовала со своей напарницей Оксаной Биглевой. Завидев Гейкину, обе женщины позабыли о личных делах. Они обступили ее с двух сторон: Биглева с мягкой улыбкой прижала ее к себе, а Кордова уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

— Это правда?! — воскликнула она. — Это все правда?!!

— Да, — ответила Елена Николаевна.

— Я же им говорила! — не унималась Кордова. — Я им всем говорила, что в пятом тоннеле что-то не так. Этот ящик… туман… запах… Я им говорила! А мне никто не верил!

— Ты права, Эва. Была права, — уточнила Елена Николаевна. — Теперь бог им судья.

— Успокойтесь, — произнесла Биглева. — Никто еще не умер. Может быть, они нашли какой-то другой выход. Никто не знает, сколько их, верно?

Елена Николаевна пожала плечами. Она предполагала, что есть другой выход из тоннелей, но она его не нашла. Полицейские вообще сказали, что тоннель прямой, как кишка, а на самом деле она помнила развилку и помнила, как из темноты на нее кто-то смотрел. Скорее всего, полицейские даже не добрались до решетки. Или сам тоннель не захотел их туда впускать.

— Знаете, девочки, — Елена Николаевна вздохнула, — сердце мне подсказывает, что они еще там. Никуда они не уходили. И вообще, не суждено им оттуда выбраться.

— Что ты такое говоришь, Лена! — Биглева встряхнула ее.

— Я своими ушами слышала, как кричал Кочкин. Богом клянусь, это был именно он. Не кричат так мужчины при виде тараканов. То был крик отчаяния…

— Да! — Глаза Эвы стали еще шире. Теперь казалось, будто они занимают половину лица. — Я чувствовала! И говорила им, а Кочкин решил, что я свихнулась!

— Тише! — Биглева наступила подруге на ногу. — Если нас кто-то услышит, пойдут сплетни!

— Сплетни уже пошли, — успокоила ее Елена Николаевна. — Когда вокруг столько полицейских, сплетням не суждено не пойти. Я никогда не чувствовала себя в такой растерянности. И ведь еще до того, как я согласилась на это дело, у меня было ощущение, будто все нам аукнется. Знаете, словно страх подстегивал. Не должна была я соглашаться!

— Не вини себя, — сказала Биглева. — Что ни случается, то к лучшему. Лично я уверена, что старый ключник подшутил над Кочкиным. Он всегда над ним шутит. Только теперь испугал его до полусмерти, а потом напился с Поповым, и они заснули где-нибудь в лесу. Скоро объявятся.

— Прошли уже сутки! — не унималась Эва Кордова.

Ее дыхание было резким, будто кто-то колотил ее по спине. Биглева передразнила вытаращенные глаза подруги и сказала:

— Не фантазируй! Любители отпускать злые шутки всегда пугаются первыми. Я гораздо лучше вас знаю ключника и его приколы.

— Я тоже знаю ключника и его приколы! — возразила Эва. — Он меня регулярно пугает под конец смены. Но всегда сознается в этом, а потом ходит и смеется над моими чувствами. Но есть шутка, а есть правда! Если Григорий Ильич не появился до сих пор, значит, случилось что-то серьезное. Розгин не мог напугать его до смерти, а потом напиться до беспамятства и исчезнуть в лесу.

Кордова выдохнула. Она с упреком посмотрела на Биглеву и, когда поняла, что Елена Николаевна находится на ее стороне, расслабилась. Гейкина покачала головой:

— Всякое случается на производстве, — начала она. — Кого-то обварило, кого-то стукнуло, кто-то откуда-то упал…

Тут она остановилась.

— Господи, я совсем об этом не подумала! Может быть, там, где была развилка, они пошли другой дорогой? И… яма… пропасть… да все, что угодно! Они упали туда втроем и не могут выбраться!

— Лена! — Биглева притопнула. — Полицейские обыскали тоннель вдоль и поперек. Они ничего не нашли. Наших мужчин там нет! И точка!

— Не верю! — вскрикнула Гейкина. — Не верю, что они обыскали весь тоннель.

— Дверь опечатана. Тебя туда никто не пустит.

— Я сама тебя туда не пущу! — Эва схватила ее за руку.

Елена Николаевна была польщена заботой подруг, но внутренние терзания ее не отпускали. Ее трясло при мысли, что мужчинам нужна помощь. Она редко доверяла своим чувствам, но теперь ее словно подменили. Гейкину тянуло заглянуть в тоннель, хотя она понимала, что вход туда опечатан и его сторожит внутренняя охрана завода. Но это ничего не меняло. Ее затягивало в черный непроглядный лаз, туда, где две части тоннеля разделяла старая чугунная решетка.

— Девочки, успокойтесь! — сказала Гейкина. — Обещаю вам впредь не нарушать правила безопасности. Придумали их не мы, и не нам их осуждать. Нам нужно им следовать, и я была полной дурой, когда согласилась помочь Григорию Ильичу с его безумным планом. Только идиот мог додуматься таскать бутылки по таким опасным объектам, как тоннели в горе Абрау-Дюрсо, построенные сотню лет назад князем Львом Сергеевичем Голицыным!

Биглева рассмеялась. Эву Кордову охватил ступор.

— Скажи что-нибудь еще! — попросила Эва. — Я так люблю, когда ты рассказываешь о Голицыне! А тот призрак в погребе, созданный для туристов, — это ведь ты им подсказала? Правда?

— Нет. Идея пришла от начальства. Даже не знаю, кто ее придумал. И она мне не по нутру, потому что Голицын никогда не был таким добродушным и красноречивым, каким они изобразили его проекцию. Лев Сергеевич отличался неуравновешенным характером и громогласным голосом, от которого его подчиненные приходили в ужас. Кроме того, взгляд у него был настолько суровым и пронзительным, что, когда Голицын смотрел на тебя, казалось, будто он заглядывает тебе в душу.

— Ух! — воскликнула Кордова. — Какой был мужчина!

Биглева усмехнулась:

— Тебе бы такого начальника смены.

— Нет, — отмахнулась Эва. — Такого начальника смены я не хочу. А вот мужа…

Елена Николаевна перекрестилась. Биглева выпустила смешок и, пораженная мечтами подруги, покрутила пальцем у виска:

— Такой муж тебя бы точно прибил.

— Зато я бы не работала. Сидела бы дома и заботилась о детях.

— Везде есть свои плюсы, — подытожила Елена Николаевна. — И свои минусы.

Она пригладила волосы и сняла рабочий халат.

— Пойду домой, девочки. Спасибо вам за компанию, за понимание и дружбу. Я очень вас люблю, но сейчас хочу увидеть свою дочь, поесть и лечь в кровать.

— И я пойду, — сказала Биглева. — День выдался сумасшедший. Всё, как любит Григорий Ильич… Надеюсь, скоро всё образуется.

Эва Кордова, заступившая на ночное дежурство, пожелала подругам хорошего отдыха, и они распрощались. Впрочем, прощание было недолгим: Елена Николаевна даже не успела заснуть, когда прозвенел телефонный звонок и в трубке разразился взволнованный голос подруги.

Распрощавшись, Эва тут же пошла на кухню, чтобы приготовить себе кофе и почитать утреннюю газету. Кофе она пила три раза за вахту. Перед тем, как пойти в тоннели, через два часа и через следующие четыре. Она обожала работать ночью, потому что столовая переходила в ее полное распоряжение. На заводе оставались только вахтеры и охрана. С охраной она почти не пересекалась, а вахтеры, если и попадались ей, то, в основном, мужчины. Они никогда не пили кофе в помещении. Они курили и во время кофейных перерывов отсиживались на улице.

Сегодня Эва заварила чашку крепкого напитка и заметила, что газет на стенде нет. Кто-то их либо спрятал, либо не получал, либо случилось еще что-то, чего она не могла понять. Кроме того, в столовой она столкнулась с омерзительной личностью по имени Вячеслав Горбунов, которому не симпатизировала с их самой первой встречи в две тысячи двенадцатом году. Тогда Вячеслав пришел на завод в должности технолога, хотя, на первый взгляд, больше походил на копальщика могил. Его старые ворсистые брюки всегда были грязными на коленках, обе руки покрывал то ли грибок, то ли лишай (Эва не знала, что это, но не сомневалась, что медкомиссию он честно не прошел), волосы стояли колтунами. Но больше всего Кордову умиляла улыбка, воспламеняющаяся каждый раз при ее появлении. У нее складывалось впечатление, что она, Эва, Вячеславу нравилась. Конечно, ей было приятно нравиться мужчинам, но не таким, как Горбунов. Слишком неопрятным казался его внешний вид, и от одного взгляда на его желтые зубы у нее сводило живот.

Сегодня Вячеслав пришел в столовую со своей кружкой. Он ее никогда не мыл, и на белых фарфоровых гранях виднелись грязные кофейные потеки. Сначала Эва удивлялась, как ему удается держать пол-литровую кружку с обломанной ручкой двумя пальцами. Чуть позже она решила, что кружка просто прилипает к ним благодаря тщательному «уходу».

«Как хорошо, что ты не оставляешь ее в общем шкафу, а уносишь с собой в раздевалку, — чуть не сорвалось с ее губ. — Иначе у нас бы давно завелись тараканы».

— Здравствуй, Эва! — пропел Вячеслав. Его голос был громким, как бубен, и выводил из оцепенения даже сильно захмелевших. — Хотел спросить у тебя совета. Как думаешь, если я буду оставлять свою кружку в общем шкафу, ее никто не возьмет?

У Кордовы подогнулись колени.

— Я не хочу, чтобы из нее кто-то пил, кроме меня, — объяснил Горбунов.

— Не знаю, что и сказать. — Она глянула на размазанные потеки. Часть из них уже стерлась, другая часть покрылась отпечатками пальцев Вячеслава. Эва знала, что кружка липнет, как застывшее масло, и ее передергивало при мысли, что Горбунов своими липкими пальцами берется за общий кофейник и пользуется общей ложкой для сахара. А теперь он решил оставлять кружку в общем шкафу. — Думаю, это плохая идея.

— Поэтому я всегда клал кружку в свой ящик, — открыл секрет Вячеслав. — Непонятно, что здесь делают рабочие дневной смены. Может, они вообще пьют из нее кофе, а потом…

— Да. — Эва кивнула. — Так и есть.

— Серьезно?

— Я уже несколько раз замечала, что моя кружка сдвинута.

— Стоит не в том положении, в каком ты ее оставляла? — переспросил Вячеслав.

— Ага. Каждый день так. Думаю, кто-то пользуется ею.

— Как ты это терпишь?

— Я просто… мою ее перед тем, как взять. И все.

— Молодец, Эва! — Он прижал к себе кружку.

Возникла неловкая пауза. В ходе нее Эве стало жутковато. Она взяла свой кофе, помахала Вячеславу ручкой и удалилась. Спускаясь по лестнице в погреба, Эва думала о том, почему на завод приходят мужчины, способные вызвать столько нелегких чувств. Она не была избирательной и своего мужа полюбила не за то, что нужно всем женщинам, а просто потому, что понравилась ему первой. И пусть у него было много минусов, но он хотя бы чистил зубы два раза в день, стриг ногти и носил чистую одежду. О Вячеславе она не могла сказать ничего хорошего. Все в нем было не так. И таких, как он, на заводе было предостаточно. Сюда словно свозили динозавров общества, пристраивали на низких должностях и терпели, пока они терпели завод.

Эва Кордова достигла тоннеля №5 и первым делом проверила, закрыта ли злополучная дверь. Она бегом направилась к середине тоннеля. Пюпитры здесь были выдвинуты на середину дорожки. Задвигать их на место никто не спешил, и Эва решила, что теперь экскурсии будут пускать либо по тоннелю №4, либо по новым метростроевским, потому что другие, старые тоннели регулярно подтапливало водой.

— Что ж, мне легче! — высказалась она.

Эхо подхватило ее голос и понесло по путепроводу.

Она вернулась к началу тоннеля и принялась за свое дело. Теперь она переворачивала каждую бутылку. Получалось медленно и нудно. Эва затянула песню, ей стало веселее, а бутылки потеряли счет. Она прошла несколько пюпитров, пролетел час, и Эва поняла, что работа затягивается. С такой скоростью ей предстояло остаться без кофе-брейка. Она с трудом решилась сделать то, что обычно давалось ей легко, и пропустила несколько рядов бутылок.

Эва пела, как оперная дива. Она растягивала слова, точно под контрабас, но, чем глубже погружалась в песню, тем меньше та доставляла ей удовольствия. Вскоре ей стало тошно от пения, и она остановилась, раздумывая, как делать работу так, чтобы часы летели незаметно. Внезапно боковым зрением она уловила шевеление. По тоннелю полз туман. Прозрачная пелена поднималась на высоту человеческого роста и рассеивалась, словно боялась тусклых ламп под полотком.

Кордова заволновалась. Положение дел ей не нравилось. Арочная дверь была запечатана, но Эва не сомневалась, что туман ползет именно из-под нее. Откуда ему еще взяться? За столько лет работы в погребах нечто подобное она видела лишь однажды — в ту ночь, когда в тоннеле появился ящик.

Песни закончились. Эва провернула еще одну бутылку и ощутила призыв исчезнуть из погребов. Она ступила на узкую дорожку между пюпитрами и быстрым шагом направилась к началу тоннеля. Она шла все быстрее и быстрее, пока не поняла, что туман бросается ей под ноги, как морские волны. Воздух под ней становился каким-то зыбким, и, как она ни пыталась двигаться быстрее, с каждым метром получалось все хуже и хуже. Вскоре Эва остановилась. Ей едва верилось, что добраться до спасительного света ей мешают собственные силы. Она выдохлась, и этот факт теребил ее душу и сердце. В школе она отлично бегала на длинные дистанции и была лучшей среди учениц своего класса в беге на километр. Она не сомневалась, что стала бы лучшей и на более длинных дистанциях, но сегодня Эва устала, будто из нее выкачали кислород.

— Это из-за волнения, — сказала она себе, когда в метре от нее разорвалась первая бутылка.

Эва вскрикнула: осколком задело руку. Она ощутила жгучую боль и схватилась за предплечье. Пока Эва приходила в себя, свет в тоннеле начал мерцать, а туман за ее спиной преобразился в непрозрачное облако. Рядом с ней лопнула вторая бутылка. Звон стекла разнесся по тоннелю, как выстрел. Пенящаяся жидкость выплеснулась на пол, и Эва подскочила. Двенадцать лет назад она и подумать не могла, что будет бороться за свою жизнь на рабочем месте. Но то, что происходило сейчас, иначе не назовешь. Она силилась сорваться с места, но ноги не слушались. Страх парализовал тело, и она стала медленной и неповоротливой, как во сне.

Когда бутылки начали взрываться по обе стороны от дорожки, Эва Кордова запаниковала. Она зашлась диким криком, и несколько секунд тоннель разрывали только ее вопль и звуки разлетающегося стекла. Очень быстро Эва ощутила резь в горле и вопить перестала. Она сорвала голосовые связки и засипела, словно в груди образовалась огромная дыра. Воздух исходил из нее рывками. Свет над ее головой затеял дьявольскую игру: лампы то вспыхивали ослепительным сиянием, то гасли, будто их заливало водой. А в промежутках Эва слышала, как влажный туман стелется по полу и шипит, точно змея, ползущая на запах крови.

Чуть погодя бутылки прекратили биться и в тоннеле повисла гнетущая тишина. Ослепительное сияние ослабло, и свет перешел в режим новогодней гирлянды. Эва достигла конца тоннеля и упала на колени, хватая ртом воздух. Следом из тоннеля донесся визгливый смех.

Смех принадлежал технологу резервуарного цеха Максиму Попову.

Она обернулась и в заполненном туманом пространстве увидела силуэты двух мужчин. Оба были низкого роста: один тощий, как спичка, другой толстый, как бочка. Лица их оставались черными, руки и ноги — неподвижными. И только смех будоражил тоннель, точно зло, вселившееся в него, выбиралось наружу. Эва поняла, что ее состояние близится к обмороку. Она уже и не думала подниматься на ноги, но тут свет в тоннеле погас и звуки прекратились.

Где-то вдалеке из пюпитра выпала бутылка. Оглашая погреба легким звоном, она покатилась по каменному полу и прибилась к ногам Эвы. Пораженная женщина отползла к стене и уселась в канавку, по которой сточная вода дренировалась из тоннелей в колодцы. Бутылка остановилась и, пока Эва приходила в себя, начала вращаться. Свет здесь горел ровно и постоянно, но даже в коридорах, в непосредственной близости от главных производственных цехов, Эва чувствовала себя беззащитной. Она подозревала, что если дьявол решил добраться до нее, он это сделает. Через час она попытается объяснить полицейским, как бутылка выкатилась из тоннеля, как начала вращаться, а потом выстрелила в нее. Но ей никто не поверит, потому что камера, установленная в коридоре, снимет ее абсолютно одну. Она покажет полицейским гематому на бедре, оставленную пробкой. Даже не постесняется снять с себя халат и рабочие штаны. И оперативники снова включат запись видеонаблюдения и снова увидят, как Эва Кордова отползает назад, будто видит перед собой нечто страшное, но никакой бутылки, пробки, мерцающего света и прочего на видео они не обнаружат.

Зато на следующий день женщину отправят к неврологу. Там ей сделают укол, после чего Эва заснет примерно на сутки и проснется перед фактом четырехсот семидесяти разбитых бутылок общей стоимостью почти полмиллиона рублей.

Завод продолжит нездоровую жизнь, а Эва получит жесткий выговор и будет переведена на дневную смену, где, помимо начальников, за ней будет присматривать весь коллектив предприятия.

Каждый по чуть-чуть.

Глава 13

Вокруг озера. Юра Насморк

От своего тесного жилища, расположенного в селении Большие Хутора неподалеку от Абрау-Дюрсо, до набережной, где находились поющие фонтаны, Юра Насморк всегда добирался пешком. Он выходил около трех часов дня и шел пять километров по жаре и зною, из-за чего еще до подступов к поселку успевал стоптать ноги, пропотеть и захотеть пить. Чтобы побороть жажду, Юра ел все, что росло на деревьях. Многие фрукты ему нравились, но были и те, что вызывали в животе судороги и боль. На панкреатит это влияло отрицательно, и, еще до первой остановки, где имелась вода и туалетная бумага, Юра успевал образовать в себе газы и их благополучно высвободить.

Впрочем, живой организм — это не бутылка с газировкой. Просто открыть крышку и прогнать все газы Юре не удавалось. К тому же, когда его живот начинало пучить, а задний проход — жечь, стихи слагались гораздо сложнее. Именно поэтому из Больших Хуторов в Абрау-Дюрсо Юра шел молча, пребывая в напряжении. В поселке на бесплатной парковке он пил и облегчался. Далее жизнь становилась веселее. Оставшийся путь Юра проделывал в тени деревьев, где чувствовал себя будто с замененными батарейками.

Но сегодня был необычный день в его жизни. Он покинул дом гораздо позже трех часов дня. Солнце клонилось к закату, и в пересыхающем пруду квакали жабы. Юра шел на маршрутку. Не так давно он освоил это занятие, и, сказать по правде, не очень-то оно ему нравилось. Но человек, представившийся ему Хозяином, строго-настрого наказал добраться до Абрау именно так. Юра не хотел перечить новому знакомому. Причиной тому было вовсе не упоминание о давней дружбе с Господином в черных штанах. Просто Юра испытывал страх, когда вспоминал огромный глаз, и как только начинал думать о том, что ему вновь суждено встретиться с Хозяином лицом к лицу, чувствовал себя из рук вон плохо. На него словно оказывали давление, и в любой момент Юра мог пустить в штаны.

Он сел в маршрутку на повороте, где главная дорога из старого асфальта превращалась в щебенку. Большие Хутора заканчивались в сотне метров отсюда. Дальше начинались виноградники, а еще дальше поднимались горы, и если идти по ним на срез, то через несколько часов можно достичь моря.

Маршрутка была наполовину пустой, но даже те люди, что были разбросаны по салону, подняли Юре настроение. Он сразу заплатил за проезд и на первой же остановке пролепетал:

— Женщины умней мужчин, потому я и один!

Большая часть пассажиров оставила его слова без внимания. Задние ряды не слышали его из-за гула мотора, средние — из-за занимательной местности за окном. Но две пожилые женщины, сидящие напротив, отнеслись к нему с пониманием. Одна из них вздохнула, другая покачала головой. И тогда Юра заложил следующее:

— Зря родился я на свет, ведь смысла в жизни больше нет! Я ненавижу жизнь свою, ведь превратился я в свинью!