Бесплатный фрагмент - Дмитрий Быков 20 лет спустя

Долгая память — хуже чем сифилис,

Особенно в узком кругу.

БГ

Русскую интеллигенцию давно не заботит, что подавать ей руку сегодня стыднее, чем тянуть ее за подаянием. Потому что эти люди проиграли все, что могли проиграть, ложились под любую власть, а всех, кто не ложился, демонстративно отлучали.

<…>

Говорить о евреях стало неприлично. Виноваты в этом прежде всего сами евреи. Они решили превратиться в священных коров, забыв об изначальной, богоданной своей роли лакмусовой бумажки.

<…>

Когда нет прямой драки, когда власть разумно сдерживается, не желая выходить из берегов в ответ на провокационный, гапоновский визг Альбац, — затянувшаяся истерика начинает прискучивать даже самым пылким сторонникам.

Поверить сложно, но все эти строки писаны Дмитрием Быковым, правда, 20 лет назад. Здесь ставим «смайлик»

Фото на обложке: Михаил Королев

Фото: Александр Авилов («Москва Медиа»), Александр Ф. Алейников, Mark Nakoykher, Сергей Нехлюдов, Dmitry Rozhkov, Михаил Королев, Семен Оксенгендлер, Александр «Кролик» Сивцов («Москва Медиа»), Никита Симонов («Москва Медиа»), Маргарита Шол, Александр Шпаковский («Собеседник»).

ОТ ПРЕЗЕНТЕРА

В принципе, такого рода заходы принять титуловать «От автора». Однако я, пусть и являясь номинально автором проекта «Московская комсомолка», не могу приписывать себе авторство всех текстов, собранных под этой обложкой.

Большинство этих материалов сочинил неподражаемый + несравненный Дмитрий Львович Быков, который в моей системе координат заслуживает эпитет «гениальный» хотя бы за свою «Стрекозу». Коей, впрочем, здесь не место, поскольку

1) в «Московской комсомолке» басня не публиковалась;

2) речь пойдет об участии Дмитрия Львовича в изданиях, политизированных по самую рукоять.

Это реминисценция своего рода. Без оценок и/или приговоров. Поэтому, подозреваю никому и не понравится. Меня спрашивали: «Это книга „комплиментарная“ или наездная?».

Странно. Разве третьего не дано? В том-то и дело, что ни то, ни другое.

Потребитель печатного слова предпочитает эксплицитно проговоренную авторскую позицию. Причем желательно чтобы она совпадала с читательской. Тогда автора любят.

Если она противоположна, но яростно прописана, сочинившего уважают.

Фрустрация начинаться там, где намечается предательский полет над схваткой: социум не толерантен к нейтралитету. Это трактуется как малодушие.

«Вы — сексменьшинство или сексбольшинство?» «Я = сексуальное одиночество».

Очень актуально для каждого, имеющего голос в сакраментальной нашей «медийке» и не желающего при этом голос этот отдавать какой-нибудь из конфликтующих сторон. А других (в смысле — сторон) здесь не наблюдается.

Причем речь об изоляции именно сексуальной тональности. Потому что пожелавшего воздержаться при голосовании как бы трахают. Причем со всех сторон. Напоминает все это метания а-ля доктор Живаго.

Я амбивалентно отношусь к ДЛБ.

С одной стороны, по внушительному набору параметров я числю Дмитрия лучшим из журналистов постсоветской России, ну или, во всяком случае — России «святых» (© Наина Ельцина) 90-х. Одаренным, отважным, особенным, офигительным (как «штаны» из хита Шнура «Экспонат»). И на зависть продуктивным (не скажу — трудолюбивым, он на самом деле, по мне, сластолюбивый сибарит, просто у него дар работать зверски). Принципиальным, что редкость в нашем цехе.

Ну, немного мудаковатым, конечно, однако это нашему журналистскому сословию имманентно в целом. Ну, в самом деле, интервьюер, допустим, обязан порождать у собеседника чувство превосходства, а колумнист — озвучивать банальные вещи, укладывая последние в изящные словесные конструкции; иначе и тот, и другой обречены на недоверие социума, а стало быть и на статус парий в своей собственной страте; я мог бы поставить здесь «смайлик», но хер вам, как любил говаривать (беседуя с репортерами) один из многочисленных почитателей/покровителей Быкова в бытность заместителем министра связи Алексей Волин.

С другой стороны, меня всегда озадачивала самоуверенность поэта и неготовность вникнуть в ироничной тезис Марины Леско — ТАЛАНТ НЕ ОБЛАГОРАЖИВАЕТ СВОЕГО НОСИТЕЛЯ. Кроме того, тот факт, что «Быкф» (© Д. Быков) присягнул светлоликим сам по себе меня не огорчает, но я из санитарных резонов сторонюсь этих людей, поскольку многих из них лично уличал во лжи и подлости.

Не говорю уже про злобноватость «людей с хорошими лицами». Не злость. А именно злобноватость.

Помню, в день когда известили о смерти Анпилова, славный МК-художник Меринов написал у себя в блоге: «Сдох еще один!». Вот я никогда не был сторонником Анпилова; напротив, он мне всегда был антипатичен и та же «Московская комсомолка» наезжала на Виктора Ивановича нещадно. Но вот эта лексика — «сдох» — да еще в день кончины, не кажется мне допустимой.

Замечу, когда весной этого года СМИ сообщили о том, что Быков в коме — ни один (это важно — НИ ОДИН) из его оппонентов не позволил себе злорадства, аналогичного тому, что демонстрируют в схожих ситуациях идеологические союзники ДЛБ. В качестве послесловия, кстати, помимо рассуждалок-шифровалок — реплики Дмитрия Ольшанского, что попались мне в ленте Facebook’а.

В том же Facebook’е незнакомый мне человек как-то написал:

«Захар Прилепин сделал то, на что я так и не решился. Ни в тот раз, ни в этот. Он –сильный и мужественный человек. Как любой воин, он не может жить без войны. Как любой воин, имеющий внутри собственный моральный кодекс, он не может без войны справедливой. Справедливой по его убеждениям. Я уважал в своё время убеждения военных вермахта. Они стоили того, чтобы их уважать. Поверьте, я читал. Я читал и Прилепина. Мне не нравится то, что и как он пишет, но мне и Достоевский не нравится. Но я уважаю его поступок. Это поступок смелого и решительного человека, привыкшего отвечать за свои поступки и слова. Храни тебя Один, Захар».

И поэтесса-прости-Господи Веро4ка Полозкова, знающая (в отличие от меня) автора данной реплики, ему ответила:

«Открою бутылку лучшего шампанского, когда ему наконец отстрелят нахерр пи… ливую башку».

Ну, мастер слова без купюр, ясное дело, написала.

В дальнейшей полемике Полозкова назвала свой пассаж «веселым комментарием»; писателя, которому она желает смерти — «маленьким ссыклом»; а его поклонников — «немытыми орками».

Я рассказал об этой истории у себя в блоге. Среди комментов не смог не заметить ироничное от Александра Ф. Скляра «Душевная девочка, ласковая и добрая…» и тревожное от Петра Гладилина: «Открыть шампанское, когда убьют Прилепина… стилистика гражданской войны! Нас накачивают, стравливают, слабые поддаются, из них льется желчь, злоба, ненависть. Они готовы убивать или желают смерти для другого. А это одно и тоже! Первые жертвы ненависти — люди с завышенным мортидо, многие из них несчастны… и для самих себя тихо решили не жить. Они хворост будущего кровопролития. Они втягивают других в свару, в смерть! Большинство людей фанатично преданных политическим дискуссиям просто давно решили покончить счеты с жизнью! Их поведение бессознательно, то есть они не понимают, что на самом деле с ними происходит. Будьте бдительны! Гасите в душе огонь гражданской войны. Я не о Полозковой, о каждом из нас. Русская мясорубка самая дикая и страшная! Украина — это цветочки! Нас уже поделили на армии. По убеждениям. Будьте солидарны с людьми, чей выбор- жизнь. Остановите гражданскую войну. Спокойно относитесь к инакомыслящим. Успокойтесь».

Очередной ход «Веро4ки» лишь доказал, что этой страте имманентна не только зависть, но и рафинированная злоба.

«У меня с Советской властью чисто эстетические разногласия» писал Андрей Синявский. Это я к тому, что переход Быкова на «строну света» и его темпераментное желание противостоять Наитемнейшему огорчает меня лишь в данном контексте. Контексте утраты берегов. Вне всяких политических аспектов. Исключительно эстетических. И этических.

Но, о вкусах не спорят. Я и не намерен.

ОТ АВТОРА. ПРЕДИСЛОВИЕ ДМИТРИЯ БЫКОВА

Додолев — матерый профессионал-скандалист и ничего не делает просто так. Когда он умрет, про него спросят, как про Талейрана: «Интересно, зачем ему это понадобилось».

Так что избранное из «Московской комсомолки» он выпускает с дальним прицелом.

Я даже сначала не понял, с каким. Хайпануть хочет? Но разве на этом хайпанешь?

Выполняет заказ против меня? Но что же здесь, пардон, компрометирующего? Ни от одного своего тогдашнего слова я не отрекаюсь, борьбой с Лужковым и Примаковым горжусь, к тому же сам Додолев пишет, что мы топили не за Путина, а против совершенно очевидной реваншистской клики. Да и не будет Дололев выполнять заказы против меня, как и я никогда не напишу против него ни единого заказного слова. Только свои, и только по собственному желанию.

Может, он хочет напомнить властям, какая эффективная вещь — умный таблоид? Действительно эффективная, и сейчас бы ей цены не было, но эпоха-то не ельцинская. Никто и никаких денег под такую газету не даст, неважно — запутинская она будет или противопутинская.

Это при Ельцине считалось, что пропаганда должна быть качественной. При Путине считается (им самим или окружением — даже не знаю), что чем она бездарнее, тем сильнее. Потому что если мы можем позволить себе оборонные мультики и прямое вранье, значит, мы сила. Ни перед кем не прогибаемся, никому не стремимся угодить.

Достаточно сравнить газету «Не дай Бог» образца 1996 года, когда ее делали коммерсантовские журналисты против Зюганова, и аналогичную газету 2012 года, когда ее лудили журналисты «Комсомольской правды». Не нужны им талантливые агитаторы. Талантливый — уже потенциально опасный.

И никакой «Московской комсомолки-2» при Путине не будет.

И тут я догадался.

Он хочет напомнить всем, какую безнадежную борьбу тогда мы вели — и нас это совершенно не останавливало.

Я тогда Додолева спросил: ты сам-то веришь, что мы остановим «Отечество»? И он сказал: да нет, что ты. Весь бизнес под них лег и большая часть силовиков, и население все за Примакова, плюс у них огромные деньги Евтушенкова (я тогда впервые услышал эту фамилию и название «Система»). Так что это так — порезвиться напоследок.

Больших денег, как он сам пишет, там не было.

Славы и тиражей — тоже.

Но порезвиться напоследок — это довольно сильный стимул, и именно он руководит сегодня теми, кто выходит на дозволенные и недозволенные митинги. Те, кто резвятся напоследок, обычно побеждают, потому что терять им нечего.

Почему я радуюсь перепечатке этих текстов двадцатилетней давности? Ну, во-первых, потому, что действительно горжусь своим участием в той схватке на той стороне. Не на путинской, нет. Просто Лужков сделал с Москвой примерно то, что Путин сделал с Россией, и повторил бы этот опыт на всей России гораздо раньше. К Крыму, кстати, он уже в качестве московского мэра вовсю тянулся. Счет «сорок — ноль» в его судах против прессы упоминался им во всех телевизионных интервью с большой гордостью.

Если бы Примаков и Лужков тогда победили, мы бы нынешнюю российскую реальность хлебали большой ложкой уже в 2000 году. Лужковцы уже недвусмысленно угрожали своим противникам: при будущем президенте мы вам покажем. Бегите, пока не поздно. Хорошо Додолеву — у него уже тогда была гринкарта, о чем он с радостью рассказывал. Он вообще открытый такой парень. А у меня и сейчас ее нет.

А во-вторых, ни от одного своего тогдашнего слова я не отрекаюсь, и расклады вокруг те же самые. Есть интеллигенты-надсхваточники, которые по факту поддерживают сильнейшего, — а все потому, что Путин им не нравится, но и Навальный не кажется достойной альтернативой. Какой-то он авторитарный, авантюрный… Какие-то у него сторонники не совсем внятные, источники информации мутные…

Эти голоса сейчас еще слышней, чем тогда, в девяносто девятом. Некоторые цитаты из этих моих бывших приятелей, которые сейчас для меня мертвы, в эту книгу включены. Комментировать их я не буду. Разговоры с мертвыми — дело медиумов: хороших слов не нахожу, а от плохих с прискорбием воздержусь.

Есть подонки и бездари, присвоившие себе право называться патриотами.

Есть, наконец, просто твари, сводящие счеты с более талантливыми коллегами под предлогом борьбы за суверенитет, государственность, православие и т. д.

Какие они государственники — все мы видим очень хорошо по нынешнему состоянию государства, но пока они пользуются своим шансом, а Путин и есть их единственный шанс утвердить свою серость в качестве эталона. Доносительство процветает, как и тогда.

А уж как отдельные евреи шьют ливреи! Продолжая ту давнюю тему, я опубликовал недавно стихотворение «Геттское», за которое мне прилетело со всех сторон, но я им тоже горжусь. Кстати, участием в антилужковской борьбе гордился не только я. Сергея Доренко, с которым мы оставались друзьями и ежегодно делали большую беседу, как бы сверяя таким образом наши внутренние часы, — тоже совершенно устраивала его тогдашняя позиция. Я его специально в последнем интервью об этом спросил. Цитирую:

«– Сейчас многие говорят, что надо было поддерживать Примакова, он был старше и, может быть, осторожнее. Тебя не тревожат такие мысли?

— Однозначное и безусловное нет. У этого клана слова не расходились с делом, Лужков хотел восстановления социализма — такого, я бы сказал, олигархического социализма — не только на доктринальном, но и на практическом уровне. Об этом можно судить по его стилю управления Москвой.

Что до Примакова, он считал умом хитрость — и хитер действительно был, но это совсем другое дело. Во внешней политике оба были агрессивны, и не только на словах, — в отличие от Путина, который до Мюнхена искренне верил, что с Западом можно договариваться. Нет, было бы хуже, в этом я ни разу не усомнился: много в чем себя упрекаю, хоть это и бесплодное занятие, но в этом — никогда».

Это напечатано в этом 2019 году, в том самом «Собеседнике», в котором я работаю и 20 лет спустя. Так что он тоже был тогда не за Путина, а против блатной диктатуры, которая на нас надвигалась.

Березовский, который вел ту борьбу и частично ее финансировал, — персонаж неоднозначный, но за твердую антипримаковскую позицию я ему и сейчас благодарен, потому что про Лужкова и «Отечество» он очень хорошо все понимал.

Некоторые (так понимаю, что камешек снова в мой огород — Е.Д.) сейчас пишут, что Гусинский и Березовский рассорили и раскололи журналистский цех.

Мне раскол среди журналистов — как и среди политиков, кстати, — кажется как раз нормой.

И тогдашняя моя позиция относительно НТВ, по-моему, оказалась верной: большая часть птенцов гнезда Гусинского прекрасно себя чувствует на госканалах. Ревенко, Мацкявичюс, Добродеев, до некоторого времени Мамонтов — все это люди, которые из информации отлично делали пропаганду, и в тренды новой эпохи они вписались будь здоров.

Из всего тогдашнего НТВ я дружил с покойным Владимиром Кара-Мурзой-старшим, которого и сейчас считаю образцом человека и журналиста, с Сорокиной и Шендеровичем, которого знал и любил до всяких «Кукол».

С ними дружу и сейчас.

Я вообще постоянен в симпатиях.

Это же касается Додолева, про которого чего только не говорят, — мало ли недоброжелателей у талантливых людей! — и Марины Леско (женщина умная и веселая).

Тогда мы вообще писали веселее и храбрее, без постоянной оглядки — «что нам за это будет» и «можно ли эту статью подвести под статью».

Теперь вообще нельзя написать ни слова, кроме как в стол, без лихорадочного трепета:

а не повредил ли я этим себе или еще кому-то?

Сегодня каждое наше слово может и будет использовано против нас.

Но «Московская комсомолка» подмигивает нам из 1999 года и говорит:

ребята, выпьем за успех нашего безнадежного дела!

Мужайтесь, так сказать, о братья, боритесь прилежно, хоть бой и неравен, борьба безнадежна…

И спасибо Додолеву за эту книгу.

Хорошо, когда есть нестыдные воспоминания.

Дмитрий Быков.

КАК ЭТО БЫЛО

Здесь я попытался вспомнить историю проекта, короткую, но вполне себе фронтовую.

Итак. «Московская комсомолка» числилась активом Березовского. Хотя название придумал Митволь, если память мне не изменяет.

Когда и при каких обстоятельствах увидел Березовского первый раз, не вспомню. Он в начале 90-х был всего лишь одним из поднимающихся дельцов, ездил на «Опеле», и у него был охранник Васильев. Типа круто. Интересовался рекламным бизнесом. Знаком, как говорили, с кем-то из политиков. Ныне забытых.

Однако официально представлены были друг другу в сентябре 1999-го.

Мне позвонили из «приемной Березовского». Спросили, свободен ли, мол, завтра. И не найду ли время для встречи с Борис Абрамычем.

Пранкеры тогда не шалили, так что мысль о розыгрыше мне в голову даже не пришла. Однако я тут же позвонил человеку из его близкого окружения (уверен, что сейчас он не пожелает засветки, поэтому имя озвучивать не буду) и пробил инфу. Мне объяснили, что поскольку голос был не женский, значит, звонила не Ирина Геннадиевна Пожидаева (секретарь Бориса), и, стало быть, разговаривал по телефону со мной Демьян Борисович Кудрявцев, про которого шептались, что он-де зять Березы, и высказали предположение: вероятно, Борис хочет предложить мне позицию в складывающейся медиаимперии (он тогда прикупил «Ъ», и у него в обойме, помимо ОРТ, ТВ-6 и «Нашего радио», оказались три «качественных» ежедневки — «Независимую» он приобрел ранее, а «Новые Известия» были изначально созданы на его деньги за два года до этого звонка).

Это было непростое время для отечественной медийки. Рухнули многие. Почти все. Кое-кто так и не поднялся. Августовский дефолт 1998 года застал меня в Калифорнии, масштаба катастрофы я совершенно не оценил и, вернувшись в середине сентября, не без изумления обнаружил, что разорен. Мой Издательский Дом «Новый Взгляд» ушел в такой катастрофический минус, что ни о какой реанимации не могло быть и речи, долги (типографиям и дистрибьюторам) были многомиллионные. Журналистские коллективы были разогнаны, автопарк забран за долги, издания («Альянс», «Красивая и привлекательная», «Секрет & Тайна», «Ночное рандеву», Good Morning News и проч.) закрылись явочным порядком, «Моя газета» еще до кризиса превратилась в «Социалистическую Россию», ну а флагман ИД — еженедельник «Новый Взгляд» — стал выходить теперь лишь раз в месяц, газета «МузОБОЗ», переименованная в «Музыкальную правду», выпускалась (с 1999 года) только в качестве приложения-вкладки в «Московскую правду», акционером которой я (как и многие другие журналисты) был.

Так что к моменту приглашения Березовского я был абсолютно вакантен — свободного времени у меня было предостаточно, а вписываться в телевизионные проекты, которые предлагали мне экс-коллеги, не было ни малейшего желания. Про приглашение я подумал: «на ловца и зверь бежит».

Принимал Борис Абрамыч тогда в офисе Романа Абрамовича, рядом с гостиницей «Балчуг», там была штаб-квартира «Сибнефти».

Туда я приехал чуть пораньше: у Березовского тогда была репутация «серого кардинала» всея Руси, и мне было как минимум любопытно просканировать олигарха при личном общении, понять, кто и что он, этот злодей, которому молва приписывала убийство не только Влада Листьева, но и сотен других игроков.

Никаких экстра-мер безопасности в «Сибнефти» не было, просто обычная рамка детектора, как в аэропортах и/или соседнем «Балчуге». Для меня лакмусовой бумажкой приемных всегда было качество кофе, которым потчуют гостей. Там было на троечку с плюсом.

Минут через пять после назначенного мне времени (по-моему, 13:00 или что-то около того) в приемную из вельможного кабинета выпорхнула улыбчивая Татьяна «Кошка» Кошкарева, руководившая Дирекцией информационных программ ОРТ на пару с Рустамом Нарзикуловым. Кошкарева весной того (1999) года была назначена Березовским на эту ключевую ТВ-должность вместо Сергея Доренко, который по распоряжению Борис Абрамыча занял аналогичную позицию в МНВК, только что купленном Березовским у Сагалаева. Мы с Татьяной знакомы были шапочно, но я отчего-то решил, что финал их разговора с боссом был как-то связан с моим визитом. Не ошибся, между прочим.

Борис оказался чрезвычайно любезным хозяином, дюжину раз переспросил — не надо ли мне что-нибудь выпить. Был гиперподвижен. Несколько раз вставал и вновь садился за огромный длинный стол, стоявший в продолговатом кабинете с необычно большим стеклом (казалось, что вся стена прозрачная). Косился на мой рюкзак, расположившийся на соседнем со мной стуле, как будто ожидал, что оттуда, как чертик из коробки, появится, ну не знаю, букет или смета.

Поскольку предыдущие семь лет я сам рулил Издательским Домом, то никакого CV у меня заготовлено не было. На всякий случай я лишь захватил заокеанский сертификат, подтверждающий мою степень MBA, и рекомендательное письмо из The New York Times Company, где стажировался в начале 90-х. Собирался продемонстрировать это собеседнику вместо пресловутого резюме, но Борис остановил меня:

«Мы так не работаем».

Сказал твердо, без тени улыбки и с явным пониманием посылаемого «месседжа».

Да, он был и остался человеком 90-х. Несколько лет спустя, когда я возглавил журнал «Карьера», мы сделали обложку с Михаилом Лесиным. Интересно и симптоматично изложил тот свое кредо:

«Успешной жизнь можно назвать тогда, когда человек добивается либо того, чего он хочет, либо того, что приносит реальное удовлетворение и дает ему возможность чувствовать себя успешным. Важно, как человек сам себя оценивает и сам себя чувствует. Бывает, что человек вроде ничего особо и не добился, но чувствует себя уверенно и спокойно, и все у него хорошо. А бывает, что вроде бы все есть, а чего-то главного не хватает. В слова „жизнь удалась“ каждый вкладывает свой смысл. Качество жизни зависит от потребностей. Для построения карьеры, в первую очередь, необходимо желание. Сейчас много молодых людей, у которых нет чувства карьеризма. Они хотят размеренного существования, возможности жить, уделяя время себе и семье. У них есть четкая граница потребностей. И с одной стороны, это хорошо, но с другой — возник дефицит активных людей, дефицит инициатив, что будет иметь негативные последствия. Легче всего работать с умными и честными людьми. Возраст и сиюминутный профессиональный уровень не имеют принципиального значения. Если у человека высокий IQ и он честен — нет проблем. Научим, направим, подскажем, покажем».

Вот именно так. Научим, направим. Так они и работали. Эпоха тотального непрофессионализма.

Дмитрий Ольшанский как-то заметил:

«Буржуи в моем сознании делятся на четыре условных типа — и ко всем у меня разные эмоции. Я отношусь с восхищением к ренессансным и барочным буржуям — тем, кто ближе к феодализму, чем к капитализму, и не чужд меценатству, прожектерству и прочему умопомешательству. Я отношусь со смесью опасения и почтения к архаично-общинным буржуям — этаким сицилийским донам и основательным дядюшкам, или тем, кто в них играет довольно умело. Я отношусь с терпеливой скукой к корпоративно-бухгалтерским буржуям, скупым, вежливым и политкорректным. И я отношусь с абсолютным отвращением к буржуям-селфмэйдмэнам и люмпенским парвеню, которые читали в жизни всего одну книжку — Айн Рэнд, и все нерабочее время употребляют на то, чтобы учить окружающих ее дегенеративной морали».

Подписываюсь под каждым словом, но комментировать не буду, само собой.

Короче, то, что «Береза» совершенно не разбирался в нюансах медийки, меня сейчас, когда я все для себя обдумал, Невзорова почитал, не удивляет, хотя в тот момент, признаюсь, слегка шокировало. Тем не менее я попытался вычислить, что именно Борис от меня хочет.

Выяснилось, что, став владельцем трех влиятельных ежедневных газет («Новые Известия», «НГ», «Ъ»), олигарх осознал, что суммарный их выхлоп не сопоставим с ударами «МК», потому что тиражи были несопоставимы, а предвыборная борьба велась не в плоскости вельможных разборок, где важно было донести до того или иного персонажа ту или иную инфу, а на самом что ни на есть электоральном поле. И размер (аудитории) очень даже имел значение.

Березовский спросил меня, не имеет ли смысл перепрофилировать одну из его трех ежедневок в «бульварный таблоид», который-де мог бы публиковать «такие же материалы, как и Гусев».

Это был риторический вопрос. Тем не менее уверен, что Борис не пришел к столь очевидному решению самостоятельно. Кто-то его надоумил. Возможно, Валентин Юмашев, который был профессиональным журналистом.

Словом, замысел был таков: поскольку «Новые Известия» были самым невнятным (в смысле брендирования) продуктом в этой тройке ежедневных газет, было решено сделать из этого издания боевой листок группы Березовского.

Кроме того, эта газета на том этапе была единственным полноцветным СМИ в БАБ-обойме.

Мне неловко было спрашивать, кто, собственно, надоумил пригласить на роль кризисного менеджера именно меня (если не ошибаюсь, Валерий Яков намекал, что идея принадлежала тому же Юмашеву), но я, конечно, не мог не поинтересоваться:

— А как же Голембиовский и его команда?

Ведь за пару лет до этого разговора именно они с нуля создали газету, там работали крепкие профи с репутацией: Отто Лацис, например.

Борис (он настаивал, чтобы к нему обращались демократично, просто по имени) задумался на секунду-другую. Ясно было, что он стремительно для себя решал, можно ли мне довериться, или завтра сказанное в кабинете будет растиражировано («интернеты» тогда еще не были инструментом вбросов, но «сарафанное радио» никто не цензурировал). Для того чтобы выиграть некоторое время, Березовский пустился в пустые разговоры о свободе прессы и печальных перспективах отечественной журналистики в случае прихода к власти тандема Лужков/Примаков. И потом как-то сразу, без отбивки и смены тональности, выпалил: «Под них [Голембиовского + команда] мы сейчас заберем „Российскую газету“, это для них правильное решение».

Ну, не решаюсь утверждать, что прямо слово в слово так и было сказано, но смысл был именно такой, это 100%.

То есть официальный орган Верховного Совета РСФСР тем самым должен был превратиться в негласный рупор группировки, сориентированной тогда на олигархат (печатным органом правительства Российской Федерации «РГ» стала годом позже, когда премьер Касьянов подписал постановление «О редакции «Российской газеты»).

«Российскую газету» возглавлял близкий друг Аркадия Вольского и выпускник «Комсомолки» Анатолий Юрков. Ну и уходить он никуда не собирался: Юркова не смогли снять два премьера Сергея: ни Кириенко, ни Степашин.

Конечно, мне надо было бы полюбопытствовать — знает ли сам главред Голембиовский об амбициозных планах своего покровителя. Но я предпочитал во время той встречи отвечать на вопросы, а не задавать их. А их было немало. Однако по сути все сводились к одному: выполнима ли миссия конвертации «Новых Известий» в нечто, ну совсем новое и бесконечно далекое от любых «Известий»?

Ответ был типа ленинский: «есть такая партия».

Мы общались чуть более часа. Борис куда-то должен был ехать: ему раза три об этом напомнили. На прощание Березовский сказал, что сейчас я пообщаюсь с Олегом, который введет меня в курс дела и, мол, рассчитывает, что видеться мы теперь будем ежедневно. «Фигасе», — подумал я про себя и начал лихорадочно вычислять, что это за такой Олег. Оказалось — Митволь.

Олег Митволь вошел и сел на место, где только что сидел его покровитель, с выражением лица ребенка, у которого пять минут назад невоспитанные мальчишки в песочнице сломали любовно вылепленный коттедж.

И после пары пробивочных вопросов, вычислив для себя, что я не являюсь прямой креатурой Волошина/Дьяченко/Юмашева, перешел к сути. Суть — в исполнении насупленного Олега Митволя — заключалась в том, что в структуре «Новых Известий» и аффилированного с газетой Фонда место Борис Абрамыча было незначительным. Боря был никто, и звать его «никак». Митволь энергично вызвался продемонстрировать документы, из коих следовало, что лично он, а не какой-то там Березовский, является собственником газеты. Я не сомневался: ведь и Абрамович, по всей видимости, мог предъявить (и в лондонском суде предъявил-таки дюжину лет спустя) бумаги, согласно коим он был владельцем «Сибнефти», в офисе которой мы, напомню, беседовали. Это было фишкой Березовского.

Борис переписывал активы на лиц, коим абсолютно доверял. Они кинули своего могущественного ментора, и вдаваться в рассуждалки, как и почему — смысла не вижу. Либо Борис совершенно не разбирался в людях, либо вел себя со своими протеже так, что сумел их против себя восстановить.

Короче, Олег Митволь сказал мне при нашей первой встрече, что всю редакционную политику «Новых Известий», кто бы ни рулил журналистским коллективом, надо согласовывать с ним лично как спонсором издания.

Поскольку полчаса назад Березовский уверял меня, что лично он финансирует Голембиовского, а Олег всего лишь «смотрящий» и номер его в лучшем случае 6, то мне стало понятно, что ничего не понятно. Пожав плечами и добив пятую чашечку слабоватого кофейного напитка, я распрощался с Олег Львовичем и поехал домой, решив для себя, что «нашла коса на камень».

Забегая вперед, объясню: Голембиовский и Митволь были единственными персонами в системе «НИ», имевшими «доступ к телу». Конечно, заместитель главного редактора Валерий Яков был очень близок к министру МЧС Сергею Шойгу (которого на том этапе Семья видела преемником Ельцина) и поэтому имел выход на Юмашева, однако в глазах социума Березовский был несравнимо более влиятельной фигурой (каков расклад на самом деле был, не знал тогда и сейчас оценивать не берусь). Так вот, между главредом и управляющим существовал антагонизм, но при этом сложился и некий рабочий альянс.

В одном из интервью Борис сказал:

«Я глубоко уважаю главного редактора „Новых Известий“ Игоря Несторовича Голембиовского. У меня с ним очень сложная история отношений. Начиналось наше знакомство с моего глубочайшего возмущения публикациями в „Известиях“, посвященными моему израильскому гражданству. А сегодня меня очень многое с ним связывает».

Да, Голембиовского Борис уважал, а Митволю — доверял (и отчасти даже любил по-своему младшего своего товарища, как будущее показало — без взаимности). Но ни один из этой пары не жаждал подвижек: они приноровились зарабатывать на газете и понимали, что халява закончится, как только «кухня» откроется кому-либо третьему. Поэтому задачей Митволя было торпедировать идею ребрендинга «Новых Известий».

Коль скоро упомянул Юмашева, то раскрою несколько не ахти каких недосекретов. С Валентином Бориса познакомил банкир Петр Авен. И он же познакомил Березовского с Романом Абрамовичем. И тот же Авен сподвиг Березовского на его первое газетное интервью. Но об этом — в другой книге.

Возвращаясь в сентябрь-99.

На следующий день после знакомства с Борисом мне позвонил Демьян Кудрявцев, ведавший тогда всем расписанием Борис Абрамыча. Мы встретились в первом Starlite Diner, очень демократичном месте в саду «Аквариум». Демьян рассказал, что Борис воодушевлен перспективой реформ в «Новых Известиях» и хочет форсировать ситуацию. Неумело разыграв недоумение, я поведал о беседе с Митволем, в ответ Демьян, более грамотно изобразив все то же недоумение, заверил, что это — вопрос решенный и роль Олега не столь значительна, как может показаться.

По-моему, Митволю в тот вечер основательно наваляли, хотя это, конечно, всего лишь из сферы журналистских догадок.

С утра меня Демьян позвал в штаб-квартиру Бориса, дом приемов «ЛогоВАЗа» на Новокузнецкой. Я провел там весь день, благо что в совершенно пустой ресторации работала кухня, а в баре, что рядом с кабинетом Самого, наливали все, что угодно. Кудрявцев предложил мне набросать смету для «Новых Известий». Я прикинул: оперативные ежемесячные расходы $150 тыс.

Позже узнал, что именно во столько обходилось содержание газеты ее владельцу. Меня удивило, что Демьян совершенно не поинтересовался доходной частью. Потому что было очевидно, что редакция активно практиковала «размещалово», причем по расценкам «НИ». То есть недешево.

Естественно, Кудрявцев не мог упустить этот аспект в презумпции того, что газета вообще не может приносить доходы — Борис только что приобрел «Ъ», который был худо-бедно прибылен (никто, конечно, не мог предположить, что пройдет время и Демьян возглавит этот Издательский Дом).

Между прочим, позднее я выяснил, почему в «Новых» в принципе публиковались рекламные модули. Сотовые гиганты покупали ненужную им рекламу в качестве дани: Митволь гарантировал Владимиру Евтушенкову, что тот не станет жертвой убийственных ТВ-наездов Сергея Доренко, который тогда методично уничтожал Лужкова и всю его камарилью. Что касается сети мебельных магазинов «Старик Хоттабыч», то владелец просто дружил с Митволем и шел навстречу товарищу, который был своим в обойме Великого Березовского.

Демьян обсудил мою смету с боссом, и на следующий день нам с Олегом забили стрелку в том же доме приемов. Митволь приехал на встречу надутый, словно любимые им шарики (он клал эти воздушные игрушки в банковские ячейки сотрудников «Новых Известий» вместо зарплаты, когда считал нужным продемонстрировать журикам «кто в доме хозяин»). Втроем (Березовский, Митволь и я) мы темпераментно терли полдня.

Вечером выяснилось, что жена Митволя Людмила все это время сидела в машине рядом с особняком. Борис не на шутку, по-моему, расстроился. Мол, как же так, мы знакомы, не по-людски все это. Думаю, это был тонкий ход Митволя: создание чувства вины у собеседника, чтобы выиграть ситуацию.

Между прочим, Андрей «Вася» Васильев рассказал Евгении Альбац о любопытном эпизоде:

«И я ушел [с Первого канала] перед кризисом 1998 года. А потом был «Коммерсантъ». Я пошел делать главную газету страны. И мы договорились на берегу, что «Коммерсантъ» — это точечный инструмент, это микроскоп, им нельзя управлять как бульдозером. Я, между прочим, не с улицы приходил — из ЮКОСа. Помню, мы сидим у него в «ЛогоВАЗе», он меня уговаривает, а я ему говорю: «Ребята, идите…, у меня у мамы день рождения, мама на улице ждет в машине — мы с ней едем в ресторан». Борис: «Как? Тебя ждет мама, ты к нам ее сюда не позвал?» Выбежал сам на улицу, маму мою вытащил из машины, цветы ей подарил, седой пианист, красавец, ей на белом рояле играл… Мама совершенно офигела — она в тот момент согласилась бы выйти замуж за Березовского. Ну, уговорили, короче. И я дико ему благодарен. Потому что это потрясающее было время. А потом он сослал меня на Украину, потому что его очень оторванная от жизни тусовка в Лондоне говорила ему: «Вася» слишком много забрал власти» — я же был и главным редактором, и генеральным директором. Но я ему и за это был благодарен, потому что в 48 лет начать с нуля газету («Коммерсантъ–Украина») и за 14 месяцев — мы сделали всех на Украине».

По мне, интересная сценка. Но, возвращаюсь к моим встречам с Березовским: после нескольких раундов такого рода переговоров ни о чем (я выучил имена всех официантов и барменов в сакраментальном «доме приемов») в формате Березовский–Митволь–Кудрявцев (иногда) –Додолев мы пришли к некоему компромиссу: ребрендинг будет осуществляться поэтапно, а с нового, 2000 года команда Голембиовского уходит в «Российскую газету». Договорились, что инфа не разглашается до поры, но уже через неделю ко мне подкатил Валера Яков, и стало ясно, что маневр — секрет Полишинеля.

Как бы то ни было, на следующий день после последней беседы «на троих» Олег стал мне названивать с самого утра. Ну и, дозвонившись, чрезвычайно любезно предложил подъехать в редакцию «НИ» и обсудить «наши совместные действия».

Ну, не вопрос. Подъехал. Обсудили.

Поскольку Борис желал иметь издание «бульварного типа», то решили в порядке эксперимента запустить сатирическое приложение к «Новым Известиям» в стилистике французской «Le Canard enchaîné», которое специализировалось бы на публикации спунеризмов (рубрику назвали «Слово не воробей») и на качественной, но отвязной публицистике в исполнении Дмитрия Быкова, Марины Леско и Александра Никонова.

Назвали «Московской комсомолкой».

Если говорить о контенте, то это было детищем Быкова процентов на 85. Ну, не меньше 50, по любому.

Помню присказку Маяковского: «Говорим Ленин, подразумеваем — партия, говорим партия, подразумеваем — Ленин». В разговоре со знаменитым медиа-менеджером Венедиктовым заметил:

«Мы говорим „Эхо Москвы“, это — «Веник»; говорим Венедиктов Алексей Алексеевич, подразумеваем станцию».

Он согласился с тезисом.

И тогда я, собственно, и задал вопрос:

«А вам обидно читать, когда что-то пишут не про вас лично, а про ресурс, которым вы руководите?»

Услышал ответ:

«Не обидно совсем. Объясняю. Я очень внимательно отношусь к любой критике, даже хамской и оскорбительной. Потому что под ней всегда что-то есть. Под ней есть либо человек, который неадекватно воспринимает, или под ней есть наши косяки и ошибки или неточности, которые вызвали эту реакцию. Поэтому, что надо сделать, всю вот эту ругань и всю критику разделить на две части… И я не обижаюсь совсем, даже на прямые оскорбления… Меня задеть трудно».

И тут я как раз напомнил собеседнику публикацию Быкова десятилетней давности (в журнале Moulin Rouge); цитирую:

«Ни один борец с либерализмом, никакой враг демократии, никакой „патриотический“ публицист не нанес российским либералам такого ущерба, как имидж этих самых либералов, старательно и упорно формируемый „Эхом Москвы“. И при этом, заметьте, „Эхо“ в самом деле может позволить себе что угодно — его держат в качестве то ли витрины для Запада, то ли негативного образца для него же. Вот, смотрите, какова демократия в действии. У нее лица Пархоменко, Альбац и Венедиктова. Я неоднократно слышал от разных людей о том, что Алексей Венедиктов бывает в гостях у представителей власти часто и по-свойски. Не знаю, верить ли этим слухам, — проверить их не могу, поскольку сам в Кремле не бываю. Мне было бы тяжело допустить, что он выполняет некую программу по сознательной и целенаправленной дискредитации свободы слова в России. (Все-таки при самом тенденциозном подборе новостей и гостей „Эхо“ остается существенным источником информации и весьма грамотно работает с корреспондентами. Категорически не понимаю, зачем превращать хорошую информационную радиостанцию в ярмарку патологического тщеславия.) Но никаких других предположений о смысле этой „смены дискурса“ у меня в самом деле нет — я решительно не догадываюсь, почему „Эхо Москвы“ служит образцом хамства и самоупоения в отечественном радийном эфире и формирует свои ряды явно с учетом этих требований».

Конец цитаты.

Поинтересовался, действительно ли такова кадровая политика «Эха», рекрутировать в свои ряды хамоватых журналистов с мега-самомнением? Венедиктов с присущим ему чувством юмора фактически ушел от ответа, сказав:

«Ну, я Быкову сказал, добро пожаловать в клуб, в передачи на „Эхе“. Смягчи нашу позицию. Эта история даже началась еще не при мне. Она началась при первом главном редакторе, Корзуне… Потому что мы радиостанция, которая впервые возникла на складывающемся рынке. И люди не понимали, что мы не часть их семьи, а мы сервисная структура. Не нравится — переходи в другую сервисную структуру. И это, собственно, простой ответ. И зачем ты слушаешь, если тебе не нравится? Почему тебе нужно, чтобы Быков или Шевченко, или Шендерович, все были, там, условно говоря, там, как Алексашенко. Нет, мне не нужно семь Алексашенок. Вот не нравится, — не слушай. Пшёл отсюда!».

Последнее сказано было с чувством + темпераментом, замечу.

Иногда я вбрасываю ту или иную цитату из того Быкова и наблюдаю, как рвутся пуканы у почитателей таланта — словно хлопья поп-корна в микроволновке.

Нет, не может быть, это слова какого-то путиноида, пропагондона и пидараса — волнуются читатели Facebook’а, подозревая меня в инсинуациях.

Дело, однако, в том, что в 1999 году ни Быков, ни я, никто из газеты «Московская комсомолка» не воевал ЗА Путина (или Ельцина, или Березовского, etc.), мы воевали ПРОТИВ блока Лужков/Примаков. Потому что приход последних к власти означал бы тотальную ликвидацию свободы слова. Конечно, Быков скажет, что эта сакраментальная свобода ныне в «Рашке» утрачена, но лишь потому, что гастролируя по Штатам с лекциями, он не имеет той возможности, которую имел я: познакомится с US-медийкой изнутри (в качестве стажера) и расстаться с иллюзиями. Ну да ладно.

Да, шла жесткая инфовойна и Быков топил, как принято ныне выражаться, за Доренко. И, соответственно, против Хинштейна.

Забавно, что и сейчас Александр с Дмитрием в противоположных лагерях.

Восхищаясь призывом Макаревича «не прогибаться под изменчивый мир», иные поклонники не подозревают, что их приводит в восторг гимн ригидности, призыв бегать по кругу. Он же написал за целую эпоху до этого:

«И мы увидим в этой тишине

Как далеко мы были друг от друга,

Как думали, что мчимся на коне,

А сами просто бегали по кругу.

А думали, что мчимся на коне.

Как верили, что главное придет,

Себя считали кем-то из немногих

И ждали, что вот-вот произойдет

Счастливый поворот твоей дороги.

Судьбы твоей счастливый поворот.

Но век уже как-будто на исходе

И скоро, без сомнения, пройдет,

А с нами ничего не происходит,

И вряд ли что-нибудь произойдет.

И вряд ли что-нибудь произойдет».

Я лично не готов подозревать ни Быкова, ни Хинштейна в конъюктурщине. То есть, подозревать то я готов всех и каждого, а вот утверждать ничего не возьмусь.

Во всяком случае, внимая экс-соратнику Быкова по ордену Куртуазных маньеристов Вадику Степанцову, уверявшему меня в студии проекта «Правда 24», что Дмитрий Львович переобулся на лету из-за меркантильных соображений (потому что понятно: все бюджеты и наградные фонды у тех, кого принято — до сих пор, кстати, не пойму почему — величать либералами), я преисполнился сомнениями.

Просто я помню, что когда Борис Березовский спросил у меня «А команда есть?», я оттуда же, из пресловутой «Приемной Логоваза» первым делом набрал Быкову. Сказал, что так, мол, и так, затевается новый проект. И Дмитрий Львович мне тогда сказал, что если речь о том, чтобы работать на блок Лужкова/Примакова, то он не согласится ни за какие деньги.

И, если уж на то пошло, Березовский весьма скромно финансировал это начинание. На все про все я получил 10 тысяч долларов. Примерно столько в месяц «зарабатывал непосильным трудом» член редколлегии «Новых Известий». А здесь из этих денег надо было содержать редакцию, выплачивать гонорары, разработать новый макет и все такое.

Так что дело было не в $$$. Во всяком случае тогда, в 1999.

Мне кажется, что дело в модели. Она для русского интеллектуала неизменна. Он всегда за Маленького против Большого. За сирых & убогих против могущественных. За жертву против хищника. За фронду против власти.

«У кошки четыре ноги,

Позади нее длинный хвост.

Но трогать ее не моги

За ее малый рост, малый рост.

А у кошки восемь котят.

Все они кушать сильно хотят.

И ты трогать котят не моги,

Несмотря на четыре ноги».

Все дело лишь в масштабе да высоты прекрасного холма, на коем этот самый интеллектуал имеет счастье в данный момент восседать.

«Ватники» — против могучего Запада за маленькую Россию, у которой «экономика порвана в клочья» (© Барак Обама), расходы на армию в дюжину раз скромнее, нежели у НАТО, население меньше, чем в Индонезии.

У «либерастов» иной периметр, они мыслят в пределах 1/6 суши, но схема та же: за маленькую Грузию (или Украину) против огромной империи, за оппозицию + немногочисленных (это факт) «людей с хорошими лицами», за 15% против 85%, против большой системы с ее сечинами и «Рогвардией».

Но схема — та же!

За маленькую «Московскую комсомолку» (в которой пахало всего 7 человек) против могучего «МК» (в котором трудились сотни).

«Они не пройдут, мы не сдадимся».

Так заведено у нас, русских. А Быков = русский интеллектуал. И не надо мне здесь напоминать, что он Зильбертруд: не терплю я этого «жидоискательства». Илья Глазунов любил повторять, что «Русский это тот, кто любит Россию». Ну, не знаю, вот Лермонтов если и любил, то «странную любовью», как мы знаем, однако русским был и остался.

Русский, в моей системе координат, это тот, кто думает по-русски. Исраэль Шамир и Маргарита Симоньян суть русские журналисты, как и Быков Дмитрий, при том, что к идее «Русского мира» относятся полярно.

По факту коллектив «Нового Взгляда»» делал «Московскую комсомолку» на производственной базе «Новых Известий» к великому неудовольствию коллектива ежедневки Голембиовского: никаких $$$ Митволь не приплачивал сотрудникам, а нагрузка при этом возросла существенно — еженедельник был не просто хулиганским по контенту, но и по верстке, да и всему прочему.

В качестве ответсека, формирующего портфель, выступил тот же Быков, которого я рекрутировал своим первым замом (у меня был пост главреда, я должен был входить в курс дела, готовя «Новые Известия» к превращению в этакий политизированный «Новый Взгляд» с раздражающе-эротическим уклоном).

Дмитрий Львович много писал сам (почти все центральные развороты были либо в его исполнении, либо сочинены медиаидеологом Мариной Леско). Кроме того, Быков привлек своего подельника (по другому хулиганскому проекту — газете «Мать») Сашу Никонова. Мы печатали там недокнигу последнего «Подкравшийся незаметно», где были очень смешные характеристики фаворитов тогдашнего политмарафона.

Замечу, что тому же Митволю, как выяснилось, близкому приятелю Андрея Васильева, я готов был простить цинизм и скаредность за безусловное и отменное чувство юмора. Он врубался в очень тонкие нюансы и совершенно адекватно реагировал на никоновские опусы (в отличие от Березовского, не говоря уже о Татьяне Дьяченко, которая не раз именно через Борис Абрамыча транслировала свое неудовольствие обилием в «Московской комсомолке» ненормативной лексики и слишком грубыми выпадами в адрес разномастных персонажей).

Митволь, кстати, в ту пору был килограммов на 30 грузнее, на груди неизменно красовался ювелирный магендовид, и улыбка у него была трогательная.

Про кличку «Бульдог» Олег ведал, и, по-моему, нравилось это ему. Он в ту пору исполнял дерзкие акции (возможно, что и рейдерские) в отношении каких-то химзаводов. Борис ценил Львовича. Относился к нему как к сыну (хотя его старшему наследнику Артему в 1999 году было уже 10: его родила Галина Бешарова, а за два года до описываемых подвижек Елена Горбунова порадовала любимого, родив второго сына — Глеба).

Впрочем, я думаю, что все близкие люди отвернулись от Бориса, потому что он сам никогда не был последователен и лоялен. На совпадения списать не готов. Он легко увлекался новыми знакомыми и порой делал им оглушительные карьеры. Кстати, ко мне клевреты БАБа — после моего внезапного появления на первой же сходке в кабинете Бадри — осторожно присматривались, и всех отпустило недели через две-три, когда стало ясно, что я не есть очередной любимчик, а просто нанятый профи.

Березовский, в отличие от Митволя, не восхищался «Москомсомолкой», хотя и, по его словам, в день выхода пилотного номера преподнес премьерный экземпляр Путину.

И в кулуарах, и публично Борис не раз повторял, что ему мешает выстроить привлекательный образ еврейское происхождение. Как и многие полукровки, Березовский очень болезненно реагировал на все рассуждения о роли евреев в истории России. Я помню, с каким лицом он читал (вернее, пробегал по диагонали) после одного из совещаний в кабинете Бадри свежий номер «Московской комсомолки», на облоге которой был броско проанонсирован разворот Димы Быкова «Так не шейте вы ливреи, евреи».

Не нравилось БАБу, подозреваю, именно то, что было любо Митволю: изящный стеб Саши Никонова, ворованные из «Новых Известий» карикатуры с новыми подписями, американские пин-апы на облогах и обильные опусы Димы Быкова. Возможно, на Бориса в этом контексте влиял Кудрявцев: Дмитрий в свое время не самым лестным образом отозвался о его творчестве («Я не помню, чтобы где-то характеризовал Кудрявцева как поэта, потому что в подобных случаях надо не характеризовать, а сострадать. Пожимать плечами, скрывать неловкость, отходить в сторону»).

А вот Митволь просто зачитывался Быковым и даже попросил меня с поэтом-публицистом познакомить: я привел коллегу к владельцу газеты, но контрактом это не обернулось — Дмитрий не готов был бросить «Собеседник» ни за какие $$$.

Команда «Комсомолки» так и не взялась за ребрендинг «Новых Известий»: Голембиовский затянул переход в «Российскую газету», а в 2000 году Борису стало уже не до игр в медиамагната.

Весной 2001 года Митволь по рекомендации Андрея Васильева предложил мне возобновить выпуск еженедельника, и мы тем же коллективом пытались второй раз войти в ту же воду, но к лету стало ясно, что коммерчески успешным (как осенью 1999-го) издание не станет, хотя несколько скандалов публикации Быкова спровоцировали.

Тем не менее, именно благодаря этому проекту олигарх узнал о поэте. Они потом, как понимаю, интенсивно общались. Дмитрий несколько лет назад рассказывал мне о своем обеде с Борисом в одном из фешенебельных заведений славного города Лондонска. В конце трапезы Березовскому позвонили, и он стал нервно что-то там выяснять. И в этот момент как раз всплывает любезный официант. С жирным счетом. Поскольку Быкова пригласил богач, он, естественно, рассчитывал на угощение. Поэтому не делает попыток поучаствовать в расплате. Проходит минута-другая. Борис нервничает: звонок явно не из приятных. Его сотрапезник нервничает: ситуация нелепая. Официант нервничает: размер чаевых значение имеет. И вот «Береза,» зажав трубку левой рукой, пробрасывает журналисту, кивнув на работника роскошного лондонского общепита:

— Ну чего ты ждешь? Отпусти его.

Так Быков попал на пятьсот фунтов. Был раздражен праведно.

В документальном фильме «Болотная лихорадка» Гейдар Джемаль заметил:

«Для того чтобы осуществить какой-то переход из одной исторической фазы в другую, необходимо, чтобы были в какой-то момент стерты границы. То есть люди — ну, допустим, там заводчане — должны оказаться рядом с крестьянами, рядом с солдатами, рядом там с офисными какими-то клерками и так далее. Интересы на улице должны заместиться неким полем, общим для всех. То есть некий инстинкт времени, инстинкт истории, когда люди чувствуют, что они принимают участие в чем-то большем, чем они сами… Мы — люди, которые привыкли влиять на историю, мы считаем себя субъектом истории. Но нас привели к такой стоимости нашего жизненного времени, к такой маргинальности в вопросах решения судьбы, что мы равны примерно какой-нибудь такой вот средней руки африканской стране в этом смысле, в практическом. У нас менталитет Запада, а возможности Центральноафриканской Республики, в историческом плане. Этот конфликт вызывает бурное негодование. Он вызывает бурное негодование прежде всего ниже уровня среднего класса, и там идет очень мощный напор такой негативной протестной энергии. Понимаете, советские люди и постсоветские люди — это очень сложный композит, внутри которых есть фанаты колбасы, есть фанаты ксенофобии и кучкования по этническому признаку, который они сами себе выдумывают, потому что они, по большому счету, плохо понимают, кто они сами такие. Но в целом у нашей земли есть свои законы. Это „черная дыра“ в лучшем и высшем смысле. Я согласен с господином Бжезинским, что Россия — это „черная дыра“. В каком смысле? В том смысле, что определенность и фиксированность судьбы здесь упразднена, и упразднена огромными жертвами. Огромными жертвами людей, которые здесь жили».

Человеческое сообщество делится на две неравные группы — «детей смысла» и «детей колбасы». Первым необходимо понимать, зачем они живут, что делают на грешной земле, а вторым достаточно потреблять. Первые проводят время друг с другом, вторые бьются каждый за себя. Чистое «дитя смысла» — это Григорий Перельман, человек, который не просто обходится без «колбасы», но и демонстративно к ней не прикасается, поскольку интуиция гения подсказывает ему, что «колбаса» вредит смыслу, а когда ее слишком много, он и вовсе начинает ускользать из поля зрения.

Рафинированных «детей колбасы» так много, что перечислять нет смысла — от Ксении Собчак до любого чиновника-вымогателя.

Симптоматично другое — само появление «детей колбасы» в местах скопления «детей смысла».

Казалось бы, что им там делать?

Живут же «люди смысла» безо всякой колбасы…

Но обратное почему-то не получается.

И, видимо, настал момент, когда продвинутые «дети колбасы» догадались, что «не хлебом единым…» придется жить грядущие годы, вот и потянулись к пунктам переработки смыслов.

ОТ ЛУЖКОВА ДО КУТУНЬО

В этом разделе, собственно, и собраны материалы, написанные Быковым для издания, где он числился первым заместителем главного редактора. Они так и подписывались: Дмитрий БЫКОВ, зам главреда «МКомсомолки». Кроме одного, очерка о Павловском, исполненного в соавторстве, там значилось: Дмитрий БЫКОВ, Иван ИЗМАЙЛОВ.

ИНТЕЛЛИГУЗИЯ

Я ненавижу русскую интеллигенцию. Под русской интеллигенцией, понятное дело, я понимаю не огромное количество бюджетников, иногда читающих толстые журналы, и не тех, у кого высшее образование, а тех, кто самоназвался совестью нации и на этом основании воротит нос от всех, кто им разрешает иметь собственное мнение. Когда приходят те, что посильнее, русская интеллигенция прогибается и делает все, чего от нее потребуют.

Если бы встала дилемма

Если бы даже когда-нибудь передо мною и встала фантастическая дилемма, кому продаваться — Лужкову или Березовскому, — я бы вспомнил золотые слова редактора «Независимой газеты»: если признать Березовского за единицу мирового зла, то Лужков — три Березовских. Но передо мной такого выбора, слава Богу, нет. Если я за что и умер бы со вздохом облегчения — так это за право не выбирать из двух. И если у меня есть легальная возможность главным моим оружием, а именно литературой, противостоять новому тоталитаризму, — я буду это делать везде, где мне такую возможность дадут. И теми средствами, которые этой цели адекватны. То есть переходить на лексику бульварного издания, перенимать приемы оппонента и грубить ему так же, как он вот уже четыре года грубит всем, кто осмеливается его не обожать.

И плевать я при этом хотел на мнение людей, которые отчего-то смеют считать себя носителями морали, но при этом начисто забывают о том, что вся их мораль на деле сводится к постыдному и зловонному компромиссу с силой.

Было время, когда меня тем и потрясли ранние повести Кабакова (времен «Подхода Кристаповича»), что в них впервые появился Действующий Герой, решительно отринувший интеллигентскую надсхваточность. Он понял, что неучастие (точнее, пассивное участие) в мерзостях власти растлевает душу куда больше, чем самое грязное и кровавое сопротивление этой власти.

Тот, кто из уютных кустов наблюдает за избиением женщины и гордится тем, что не идет защищать шлюху, — ХУЖЕ шлюхи.

Сегодня русская интеллигенция очень много и очень справедливо пишет об ужасах чеченской войны. Дело благое. Я и сам считаю, что люди, горячо оправдывающие эту войну, должны бы начать с того, чтобы записаться на нее добровольцами. Но русская интеллигенция делает еще одну хитрую вещь — она старательно отождествляет ужасы этой войны с Путиным и Кремлем. То есть делает их непосредственными и единственными виновниками всего происходящего. Русская интеллигенция отлично знает, что это не так, и когда дома стали рваться в непосредственной близости от нее, она сама потребовала от властей беспрецедентной решимости.

В шкурном визге русской интеллигенции послышался ужас за свою жизнь. Она слова не вякнула, когда из Москвы, противу всякой Конституции, стали высылать кавказцев. Только диссиденты со стажем осмелились возмутиться — основная часть совести нации промолчала в тряпочку, как промолчала она все семидесятые годы. Теперь при виде той самой расправы с Чечней, которой так недвусмысленно требовали от власти, русская интеллигенция обвиняет власть в том, что наши войска оставят от Чечни выжженную землю. Чтобы победить Чечню, считает русская интеллигенция, надо переубивать всех чеченцев.

Ну, это спорно. А главное — я хорошо помню, как затряслись в сентябре этого года те самые люди, которые в первой половине девяностых весьма высоко оценивали Дудаева и горячо защищали хороших чеченцев от плохих федералов. После московских взрывов эти люди стали бояться, что толпа их растерзает, не спросив даже паспорта. Прямо на улице. Такие настроения в толпе были. И ни у кого из тогдашних апологетов Чечни не хватило духу заявить на всю страну: товарищи, чеченцы хорошие! Может, это все — взрывы-то наши — и не чеченцы вовсе!

Версию насчет нечеченцев я готов рассмотреть.

Если, разумеется, мне предложат факты, а не домыслы гусенят из «МК» о том, что это администрация президента взрывает Москву, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение.

Я вполне допускаю, что чеченцы тут действительно ни при чем. Я не понимаю другого — почему в сентябре 1999 года их защитники вели себя куда тише, чем в середине, скажем, 1996 или 1997?

Чечня была та же самая. Людей уже похищали. Шариатский суд уже выносил приговоры о публичных казнях, и эти казни показывали по телевизору. Что изменилось?

Очко сыграло, вот что.

Все остальное как было, так и есть.

Замечательно они умеют не замечать всего

Я ненавижу войну. Любую. Я не убежден, что московские взрывы этого года были выгодны чеченским террористам. Я допускаю, что они были выгодны и Кремлю. И много еще кому. Но я категорически против того, чтобы зверства наших войск в Чечне на разные голоса обсуждались и мусолились людьми, которые сами упрекали власть в бездействии и развале страны. Больше же всего я не хочу, чтобу гуманистам и либералам Лужкову и Примакову противопоставлялся тиран и садист Путин. Потому что о чеченском следе во время московских троллейбусных взрывов 1996 года — помните, в июле? — первым заговорил Лужков. Он же тогда обещал зачистку города. И если бы сегодня у власти был он и удержание этой власти зависело от исхода войны — от Чечни бы, боюсь, действительно мало что осталось уже к ноябрю этого года.

И русская интеллигенция была бы очень довольна. Потому что высказывать свое недовольство ей никто бы уже не дал.

Русская интеллигенция (опять оговариваюсь, что причисляю к ней только образованцев-самозванцев, которые со всех доступных им газетных страниц учат читателя морали) всегда перенимала тактику советской власти. Тактика же этой власти была проста и безошибочна, как сама природа: нам можно все, а оппонентам ничего. Главное — навязать оппоненту кодекс, а самим этого кодекса не соблюдать. Тогда мы всегда будем правы, а оппонент всегда виноват.

— Вы становитесь на одну доску с «МК»! — кричат Сергею Доренко и Михаилу Леонтьеву, про нас, любимых, уж не говорю.

— Но должен же кто-то отвечать «МК» м прочей сервильной прессе! — недоумевают иные из нас.

— Их нельзя замечать. На них нельзя реагировать. Будьте выше. Не дело поэта — лезть в политику. Вы пачкаетесь. Вы играете на руку олигархам, все это время разворовывавшим страну.

Замечательно они умеют не замечать всего, против чего у них кишка тонка!

И невдомек русской интеллигенции, что можно не любить ОВРАГ или Хинштейна и не быть при этом защитником олигархии. Просто есть у тебя вкус, а кому это на руку — Господи, об этом ли надо думать! Все кому-нибудь на руку. Есть только одна прослойка, с чьим мнением нельзя солидаризироваться никогда: русская интеллигенция. Если вы в чем-нибудь случайно оказались с ней согласны, срочно пересматривайте свое мнение. Потому что она думает и делает только то, что разрешено. А то, что разрешено, — самое мерзкое на свете.

Правильно красноармейцы их называли — интеллигузия. А они смотрели на этих красноармейцев с чувством исторической вины и думали, что их устами говорит сермяжная правда. Кончать историческим самоубийством им никто не запрещал, но страну-то зачем за собой тянуть?

Больше у них этот номер не пройдет. Никто и никогда уже не позволит конформистам, трусам и предателям своего предназначения протащить во власть быдло и выдать его за сермяжную правду. Плавали, знаем.

ПРОЕКТ «ТЯП-ЛЯП»

Две программы спасения Лужкова

Значительная часть патриотически настроенного населения России с ужасом следит за тем, как без всякой видимой причины (не считать же таковой грязные инсинуации ОРТ) стремительно падает рейтинг общего любимца Юрия Лужкова. Творческая интеллигенция, соскучившаяся по прикорму, уже спала и видела триумфальный съезд движения «Отечество», победившего на всех выборах и снисходительно оделяющего конфетами тех, кто ему помогал. И что же мы видим?

«Пусть я не мэр, но я обеспокоен», — как писал один бывший поэт.

Я обеспокоен. Я смущен и растерян. Вчера еще грозный кандидат номер один сегодня публично и многократно открещивается от амбиций, признается в своей любви к креслу мэра, на глазах теряет уверенность и очки (не те, через которые смотрит, а те, которые через которые надеялся влезть в Кремль) … Тот, при ком все мы наконец-то получили бы шанс определиться, то есть либо стереться в пыль, либо подняться под самое седалище власти, — выпадает из предвыборной обоймы! Как это пережить?

Самое удивительное, что я, кажется, знаю как минимум два способа спасти рейтинг Лужкова. Строго говоря, их два и есть. Они взаимоисключающи, как всякие серьезные программы развития. Потому что надо либо тяп, либо ляп, а не «тяп-ляп», в каковой половинчатости и заключается пресловутый русский путь.

Беда Лужкова, главная его уязвимость — именно в двойственности имиджа. По самой своей природе это человек не просто тоталитарный, но вообще не допускающий мысли о своей неправоте. Больше всего ему удаются действия, связанные с администрированием, бюрократизацией, паспортными проверками, постановкой среднего бизнеса на службу интересам города и его властей (отождествление города с властями — вообще его фирменный прием). Этот-то человек, чьи руки столь очевидно чешутся при виде нашей распустившейся страны (он даже, кажется, сжимает и разжимает их во время говорения, чтобы не так чесалось), вынужден играть роль демократа, защитника свобод, которыми в его городе давно не пахнет, и частной инициативы. Он же в силу политической конъюнктуры вынужден ссориться с коммунистами на зыбкой почве еврейского вопроса, тогда как альянс его с красными выглядел бы более чем естественным. Лужков вынужден играть роль какой-то мифической третьей силы, будучи по природе своей просто силой, голой и откровенной, которая не то что третьей, а и второй рядом с собой не потерпит.

Так нельзя. Такая неопределенность позиции чревата полной потерей лица. Коль скоро программа «Отечества», сочиненная просвещенным бизнесменом А. Владиславлевым, содержит тезис «Коренной вопрос для нас есть вопрос о власти», всякие демократические игры надо кончать — или кардинально менять имидж.

Исходя из этого, я совершенно бесплатно (гонорар не считается по причине своей ничтожности) предлагаю Юрию Михайловичу Лужкову два пути поднятия рейтинга. Пора выбирать. Юрий Лужков может стать президентом России при выполнении одного из двух условий. Либо он сумеет додушить прессу, исключить всякую критику в свой адрес и убедить народ, что раз все молчат, то всем и хорошо. Либо ему придется вспомнить, что он у нас как бы демократ, и отказаться от всех своих фирменных прибабахов.

СПОСОБ «ТЯП»

При проведении паспортной проверки в Останкине выясняется, что Сергей Доренко давно не платил за квартиру, не вклеил в паспорт новую фотографию и систематически паркуется не там, где надо. Это приводит к задержанию Доренко и временному помещению его в следственный изолятор, где условия содержания будут таковы, что трех положенных суток вполне хватит на пересмотр своих позиций. Аналогичные меры применяются ко всем авторам (список в московской мэрии наверняка уже есть), которые имели неосторожность проявить недостаточную восторженность по адресу известной персоны. Если оперативно менять жилищное законодательство, количество его нарушений будет возрастать в геометрической прогрессии.

Следующим шагом необходимо признать выезд в Чечню, непосредственно в окопы. Бороться с лицами кавказской национальности на своей территории, да еще будучи мэром, всякий может.

Насколько я помню, в Чечне мэр пока не был, даром что в Севастополе бывал неоднократно и без спросу. Это тем более вопиющий перекос, что Севастополь пока все-таки территория другого государства, а Чечня, говорят, — нашего. Крупный план московского мэра в окопах, в камуфляжной кепке, а лучше бы в ожерелье из трофейных зубов немедленно поднимет его рейтинг так, что Лужков перепутит всякого Путина.

Пора прекратить двусмысленную ситуацию с потенциальным президентством. Эти игры в кошки-мышки с общественным мнением давно надоели этому последнему. Пора признать, что никакими вторыми ролями Юрий Михайлович удовлетворяться не собирается. Евгений Максимович явно взялся разыгрывать собственную карту. У Лужкова куда больше плюсов: он моложе, он лучше говорит, у него есть все задатки шоумена, и вечно быть пьедесталом для соратника он, кажется, не намерен. Евгению Максимовичу кто-нибудь должен объяснить, кто в доме хозяин. Иначе его рейтинг и дальше будет расти за счет рейтинга Юрия Михайловича, который, собственно, и выступает главным стенобитным тараном в антикремлевской кампании 1999—2000 годов.

Пора заговорить о Кремле в тех же выражениях, в каких о нем говорят и пишут ручные издания Юрия Михайловича. Когда-то Геннадий Андреевич Зюганов, а еще до него — Руслан Имранович Хасбулатов здорово подрастили себе рейтинг намеками на нездоровый образ жизни президента. Пока нападки Юрия Михайловича на Ельцина носят именно что половинчатый характер, тогда как всякому непредвзятому человеку видно, что он сдерживается изо всех сил. Хватит. Пришло время прямо сказать этому человеку (которому Лужков на самом деле, конечно, ничем не обязан), что он зажился на свете. Поскольку кремлевское чиновничество тоже по большей части проживает в Москве, следует основательно прошерстить соблюдение ими жилищного законодательства (смотри пункт о Доренко).

Наконец, полезно помнить, что самым неисчерпаемым ресурсом России является страх. Он заложен в нас генетически и передавался из поколения в поколение. Исходя из этого, имеет смысл вернуть институт дворничества, совершенно разрушенный перестройкой. Дворник (в тех домах, где он есть), — жалкое приложение к метле или снегокидательной лопате. Дворник в блаженные тридцатые-пятидесятые годы, когда москвичи были так благодарны за свое вечное детство, был фигура номер один. Его боялись. Он доносил в инстанции. Он приходил ночью в качестве понятого. Ему кое-что перепадало при обысках и конфискациях. Он знал все про всех. Его борода была для многих страшнее, чем кое-чьи усы. Надо вернуть дворнику его статус. Не говоря уже о том, что в каждом доме есть активисты (только позови), готовые по первому слову властей сообщить о своих соседях все. Включая среднее количество фрикций, определяемое по стону кровати. Стены в большинстве наших домов в смысле звукоизоляции остаются бумажными.

Поскольку в современной Москве, в силу сложившейся тут ситуации, нет людей, за которыми чего-нибудь сомнительного да не числилось бы (так, автор этих строк всегда переходит улицу в неположенном месте), повязать население цепочкой взаимного доносительства не представляет труда. Чтобы доносители не пострадали при смене режима (а такое иногда, увы, бывает), следует вербовать их прежде всего из числа людей с безупречной репутацией, дабы страх разоблачения продолжал пожизненно держать их на крючке.

Выясняется (опять же после паспортной проверки), что Беджет Пакколи — агент наших спецслужб с подпольной кличкой «Бюджет». Именно поэтому он так хорошо знает по-нашему. Его специально заслали в Швейцарию, чтобы скомпрометировать Лужкова, но он раскололся: когда люди Лужкова в жесткой манере допрашивали его об его покровителях, он, как радистка Кэт, по-русски орал «Мама!» и «Не буду!».

За полгода все эти сравнительно небольшие ужесточения превратят Москву в образцовый коммунистический город, что вышибет из-под ног у Зюганова весь электорат (Зюганову просто нечего больше будет хотеть). Сильная рука не может быть потной. Она должна быть сухой и решительной. Я убежден, что в описанном мною солнечном городе Юрию Михайловичу и самому будет гораздо лучше. Таким образом выборы будут выиграны за счет ностальгирующих пенсионеров и утомленного неопределенностью класса бюджетников. Плюс журналисты, которые запугиваются гораздо легче, чем кажется.

СПОСОБ «ЛЯП»

Без приглашения явившись в прямой эфир Сергея Доренко, мэр весело говорит: «Молодец, Серега! Классно мы с тобой всех накололи!». Прежде чем Доренко успевает что-либо возразить, мэр произносит с экрана монолог о том, что все так и было задумано. На предмет проверки доверия москвичей. Такой социологический эксперимент. Выясняется, что москвичи все равно доверяют своему мэру. Свой мэр обнимает Доренко, совершенно потерявшего дар речи, и показывает ему указ о назначении его пресс-секретарем московской мэрии. Занимающий это место Сергей Цой, чье мрачное лицо всегда рядом с московским мэром и в этом качестве уже несколько набило телезрителю оскомину, сосредоточивается на раскрутке певицы Аниты.

Охота на лиц кавказской национальности объявляется происками окружения мэра — оказывается, его нарочно компрометировали. В качестве доказательства своей любви к Кавказу мэр, известный вокальными способностями, выступает в ГЦКЗ «Россия» с Вахтангом Кикабидзе и ансамблем народного танца горских народов. Зал заполнен представителями чеченской диаспоры.

В связи с либерализацией всего отменяется регистрация не только на территории столицы, но и в Австрии, и в Америке, где, по уверениям мэра в программе «Итоги», она тоже есть.

Елена Батурина, пройдя в Государственную думу от Калмыкии, первым делом добивается смещения и изгнания Кирсана Илюмжинова, вскрывает его злоупотребления, возвращает калмыцкому народу свободу прессы, а Сити-Чесс отдает малоимущим.

Значительная часть московских новостроек, пустующая в связи с непомерно высокими ценами на жилье, передается в собственность московским журналистам, замеченным в недоброжелательстве к нашему герою. Эта вполне рыночная по сути мера приносит даже более быстрый и бурный результат, нежели силовое воздействие, описанное в пункте «Тяп».

Зураб Церетели перебрасывается на оформление детских площадок в районах «Митино» и «Бутово», чем его участие в культурной жизни города и ограничивается.

Сергей Кириенко оказывается личным родственником мэра (чем одновременно убивается второй заяц, а именно разговоры о спаянности московской «семьи»). Они и внешне очень похожи, и «Московская альтернатива» в исполнении Кириенко с компанией (рок, пиво, пляски, Гельман) мало чем по сути отличалась от Дня города в исполнении Лужкова (рок, сбитень, пляски, Церетели). Обнявшись, Лужков и Кириенко идут на выборы мэра Москвы: Лужков — мэр, Кириенко — вице-мэр. Эта же пара при таком же раскладе ролей выдвигается на выборы президента. Евгений Максимович Примаков баллотируется самостоятельно: сотрудничество с ним может только скомпрометировать любого демократа.

Выясняется, что, говоря о незнакомой ему швейцарской фирме, Юрий Лужков действительно имел в виду «Мебатекс». А «Мабетекс» он очень хорошо знает и никогда от него не открещивался. Создание в Швейцарии «Мебатекса» (мебельно-текстильной фирмы, допустим), займет не более месяца. Словом, мэр действует по принципу «А то есть еще другой „Юрий Милославский“, так уж то мое сочинение». Не исключена постановка во главу «Мебатекса» какого-нибудь другого Беджета Пакколи. Того, которого мэр не знает. А этого, основного, — он, конечно, знает. Мало ли в Швейцарии беджетов.

Наконец, выясняется, что главным членом московской «семьи», о которой столько говорят недоброжелатели, является вовсе не Андрей Батурин, который, собственно, ничего из себя не представляет, а Юрий Батурин, который как-никак в космос летал. Выясняется, что корпус корабля, в котором он летал, был исполнен из высококачественной пластмассы работы его родственницы Елены. Это позволит не только поднять рейтинг «семьи», но и значительно повысить авторитет фирмы Елены Батуриной.

Нет сомнений, что в течение ближайшего полугода выполнение этой программы сделает Юрия Лужкова таким кандидатом от правых сил, что Немцов, Хакамада и Явлинский должны будут в панике объединиться в блок «Наше дело левое» и позорно сойти с дистанции.

Остаются мелочи, касающиеся личных привычек и склонностей. Есть мнение, что принципиальный отказ московского мэра от алкоголя играет ему на руку в свете того, кто у нас сегодня на троне. Вместе с тем этот принципиальный отказ несколько вредит ему в свете тех, кто у нас сегодня составляет большинство населения. Поэтому не будет большого греха, если при открытии очередной транспортной развязки мэр проведет скромный Праздник Развязки, развязав по этому случаю какой-нибудь символический запутанный узел (сколько можно разрезать ленточки) и опрокинув опять-таки чисто символическую стопочку. Пусть люди радуются.

Последовательное проведение в жизнь любого из этих вариантов быстро позволит московскому мэру избавиться от мучительной раздвоенности и быстро набрать недостающие очки. Не те, которые на носу, а те, без которых даже самый инициативный кандидат обречен остаться с носом.

Новый курс Лужкова

Он не великий, а выдающийся

Осведомленный, ничем не замутненный источник поведал нам на днях, что в пиаровские структуры московской мэрии спущена новая директива. Лесть прежнего образца объявлена грубой. Мэр, говорят, наконец смекнул, что такое зализывание заставляет вспоминать о культе личности. Быстро же он это понял. С такой скоростью для решения многочисленных проблем государства российского ему понадобятся как минимум четыре президентских срока, и нет сомнений, что он себе такую возможность обеспечит.

Теперь, значит, надо действовать тоньше. В полном соответствии с бессмертным Шварцем:

«Я старик честный, прямой и так и скажу вам, ваше величество: вы — гений!».

Или, как еще точнее у него же, «вы не великий, а всего-навсего выдающийся». Переворот в умах, буря, сенсация, крамола, саморазоблачение, приближающееся по размаху к партийной самокритике 1956 года.

А то действительно, понимаешь, пересолили с этим засахариванием. Через каждую автобиографическую книжку лужковских замов или соратников красной нитью проходит мысль о том, что все они — лишь пальцы лужковского кулака, лишь скромные осуществители его божественных замыслов. Только что с солнцем его не сравнили, но солнце, как мы знаем из одного китайского панегирика председателю Мао, иной раз заходит, тогда как Лужков светит всегда. В общем, эту кампанию рассиропливания, говорят, велено притушить.

От кого исходит инициатива — сказать трудно.

Не исключено, что от самого мэра, не давшего, однако, ни убрать с ТВЦ, ни реформировать программу Павла Горелова «Лицом к народу». Лужков едва ли способен самостоятельно перекрыть такой источник наслаждений, как эти сладостные, истинно восточные панегирики, низвергающиеся на него днем и ночью. Тщась перещеголять друг друга в лести, барды и соратники градоначальника пока еще не объявили его заслугой только удачный выбор территории для закладки Москвы — единственно потому, что эту честь успел у него коварно перехватить тезка Долгорукий.

Но Иосиф Кобзон уже предлагал к 850-летию города выпустить медаль с Долгоруким на аверсе и Лужковым на реверсе. Так что и к основателю Лужков благополучно приравнен.

Поскольку сотрудникам московской прессы будет довольно затруднительно так сразу прямо и перестроиться, мы им предлагаем краткий перечень необходимых мэр, которые и Лужкова не очень обидят, и репутацию его подправить помогут.

1. Количество упоминаний имени Юрия Михайловича в преданных ему изданиях следует сократить до десяти-одиннадцати на номер. Семнадцать-восемнадцать, как сейчас, — это утомительно для читателя. Он просто не успевает всякий раз вскакивать и креститься на Храм Христа Спасителя.

2. Называть Юрия Михайловича спасителем Москвы тоже не надо. При нем на нас не ходили ни Гитлер, ни Наполеон. Сравнивать его с Георгием-победоносцем, к тому же его тезкой, пока преждевременно, невзирая на множество побежденных им змиев, включая зеленого.

3. Подчеркивать, что Лужков никогда не имел дела с криминальным капиталом, тоже надо осторожнее. Лужков наверняка хоть раз в жизни покупал что-нибудь в московском киоске. Любой московский киоск в силу отношений, сложившихся в городе, что-то кому-то да отстегивает. Например, за крышу. Вот вам и криминальный капитал. Лично у меня таких контактов набегает в день штук пять — то жене купишь цветы, то дитям мороженое.

4. Не надо рекламировать литературное творчество Юрия Михайловича. Хотя «Вагриус» и издал его брошюру о законах Паркинсона в России, это вызывает ассоциации с целым рядом писателей на троне, от Ивана Грозного до Леонида Уютного.

5. Краткий глоссарий стилистически сниженных синонимов:

а). О самом.

«Гениальный» — талантливый, одаренный

«Всепонимающий» — прозорливый

«Мастер на все руки» — умелец

«Единственный достойный кандидат» — едва ли не единственный достойный кандидат

«Величайший» — один из величайших (слово «выдающийся» все-таки может быть расценено как прямое оскорбление)

«Солнце» — Луна.

б). О врагах и конкурентах.

«Омерзительный» — гнусный, противный

«Подонок» — скотина

«Березовский» — Чубайс

«Недоносок» — сопляк, Кириенко

«Сволочь» — наш политический противник

«Ничтожество» — редиска, нехороший человек

«Гадюшник» — ОРТ.

Надеемся, что применение наших скромных рекомендаций поможет несколько скорректировать имидж мэра от непримиримого властолюбца, прислушивающегося только к лести, — в сторону крепкого государственника, со снисходительной улыбкой выслушивающего неназойливые комплименты.

Спасите Хинштейна!

Ужасный слух донесся до моих ушей. Говорят, Минпечати собирается закрывать программу Хинштейна «Секретные материалы».

Товарищи, это полный беспредел! Этого ни в коем случае нельзя! Вы себе не представляете, что будет. Хинштейн определенно треснет от сознания своей значимости, Лесина провозгласят человеком Березовского, а «Московский комсомолец» напишет, что Лесин — убийца Листьева, Меня, Холодова и президента Кеннеди.

Но не это главное. Главное — что Хинштейна нельзя закрывать по соображениям этическим и эстетическим.

Этические сводятся к тому, что обижать обиженных грешно. Если закрыть его программу, Хинштейн не переживет. Он так страшно пыжился в кадре, так гордился тем, что вот и он теперь телеведущий, — товарищи, нельзя лишать ребенка единственного утешения.

Ну что вам, жалко? Вы что, до «Секретных материалов» не догадывались, кто такое Хинштейн? Ну, сострадаю, но теперь что ж. Теперь он вкусил света софитов и осознал себя фигурой особой значимости. Даже в Думу выдвинулся. Они там с Березовским будут замечательно смотреться. Пощадите Хинштейна, оставьте ему «Секретные материалы». Если у него их отнять, он может всерьез подумать, что кого-то разоблачил, и тогда его самомнение достигнет совершенно уже заоблачных высот. А сумасшедших в Думе и так хватает.

Главный же мотив, по которым программу надо оставить в эфире, — разумеется, эстетический. Товарищи, вы себе не представляете, какой гордостью и счастьем наполняется душа, когда видишь на экране Хинштейна. А потом смотришь в зеркало. Начинаешь казаться себе эталоном профессиональной чести, нравственной чистоты, человеческой порядочности и мужского обаяния. Понимаете? У нас так мало шансов понравиться себе! Пожалуй, нам теперь доступно восхищение собою только от противного.

В данном случае налицо такой противный, что на его фоне у Доренко начинают даже прорисовываться какие-то крылышки, а Сванидзе и вовсе предстает в нимбе.

Хинштейн — это то, от чего можно отсчитывать.

Нижняя планка падения.

Предел фальши.

Апофеоз подобострастия.

Не отнимайте же и у нас нашу игрушечку.

Оставьте российским журналистам, которым все кажется, что они замарались дальше и вонючее некуда, возможность раз в неделю по полчаса понимать, что им есть еще куда падать.

Вторая юность Евгения Примакова

Недоброжелатели говорят, что Евгений Примаков стар. Чушь. Сами они стары. Евгений Примаков переживает сейчас вторую молодость. А если учесть, что молодость как таковую украло у него востоковедение, тесно связанное со спецслужебной деятельностью, да припомним необходимость карьерного продвижения в условиях душной тесноты сталинизма, да необходимую осторожность, да аппаратную борьбу… тогда получается, что нынешняя юность у Примакова самая что ни на есть первая. Тот прилив сил, который, по мысли Гете, посещает в старости лишь подлинно высокую душу.

А молодость примаковская заключается в том, что, не имея по определению никакой внятной программы действий, кроме огосударствления всего да разборок с прессой, он вынужден тем не менее имитировать какие-то политические телодвижения. Лавировать ему приходится не между Сциллой и Харибдой, но как минимум между десятком оскаленных сцилл и дюжиной разверстых харибд. Противоречия и неразрешимые конфликты громоздятся на каждом шагу. В результате мучительные примаковские раздумья и колебания выдаются за умение держать паузу, а происходящие в результате хаотические и эпатажные по сути действия приобретают вид тонких стратегических ходов.

Собственно, эта стратегия довольно точно перенята у Ельцина и младореформаторов: если в смысле имиджа Примаков — временами даже слишком прилежный ученик Брежнева и Андропова, то в плане тактическом он чистый ельцинист, если не немцовщик. Ельцин тоже обожает затаиваться, мучительно колебаться, а когда узел затянется окончательно, рубануть по нему со всей дури. Но если Ельцин действовал так примерно через раз, то Евгений Максимович, похоже, решил эксплуатировать прием до упора.

В каком-то смысле это единственная приемлемая стратегия для политика, которому необходимо демонстрировать загадочность, но абсолютно нечего скрывать. Так в детских анкетах нашей пионерской юности склеивали два тетрадных листика и писали рядом: «Секрет на сто лет». Кто-нибудь нетерпеливый вскрывал секрет и обнаруживал надпись: «Обманули дурака на четыре кулака». Четыре кулака в данном случае — это, видимо, пара лужковских и пара яковлевских, а роль коллективного дурака, как всегда, отведена нам с вами.

До 1999 года Евгений Максимович являл собою классический пример осторожного аппаратчика. Его душевное равновесие было поколеблено стремительным карьерным взлетом, когда министр иностранных дел оказался вдруг компромиссной фигурой для президента, правительства и Думы. Впрочем, такое внезапное всплытие кого хочешь потрясет, это знает любой водолаз. Не имея четкой программы действий и лишь понимая, что народу нужны не действия, а имидж сановитого отца, Евгений Максимович сразу сделал необъяснимую ошибку, в высшей степени неадекватно отреагировав на письмо Явлинского о коррупции. Будучи обязан своим взлетом именно Григорию Алексеевичу, который предупреждал Примакова о таком повороте событий еще до назначения Кириенко (!), именно на Явлинского новоиспеченный премьер обрушился всей своей тяжестью. И Маслюкова в обиду не дам! и команду свою не сдаю! и Куликом в высшей степени доволен! а это все клевета, клевета и клевета! — хотя Явлинский всего-то и сказал, что в российском правительстве имеют место факты коррупции. Все равно что сказать: осенью бывает дождь. Ну, бывает, все давно привыкли, что ж икру-то метать?

Метание икры, однако, продолжалось и даже усиливалось. В начале 1999 года, когда Николай Сванидзе в программе «Зеркало» осмелился покритиковать правительство, правительство стало обсуждать Николая Сванидзе. Прочие проблемы, надо полагать, были благополучно решены либо считались второстепенными. Но настоящая неадекватность началась, когда Примаков почувствовал охлаждение президента.