Бесплатный фрагмент - Димитрий, митрополит Ростовский, и его время

Димитрий, митрополит Ростовский, и его время

(К 200-летней годовщине кончины его)

Об авторе

Федор Ефимович Мельников (1874—1960) — известный старообрядческий историк, публицист, церковный и общественный деятель

I

Димитрий, митрополит ростовский, нас интересует не как святой и чудотворец господствующей Церкви. Мы не намерены говорить ни о его святости, ни о его чудесах. Это — деликатная область веры и чувства. Как бы мы отрицательно ни относились к господствующей Церкви и ее новым чудотворцам, мы никогда не станем на тот путь злого и намеренного кощунства и насмешек над религиозными чувствами искренноверующих людей, на который так цинично стал Всероссийский миссионерский съезд, состоявшийся в прошлом году в Киеве. Находящиеся в старообрядческой Церкви нетленные тела персидских мучеников: святых Дады, Гаведдая, Каздои и Гаргала, празднуемых 20 сентября, он объявил «черкесскими трупами». О старообрядческих антиминсах — этой величайшей святыне, без которой не может быть совершена Божественная Литургия, съезд кощунственно и без всякого стыда заявил, что в них старообрядческие архиереи вшивают не мощи святых мучеников, а «кожу зайца и собаки». Это заявление внесено было в определение съезда и о нем было своевременно напечатано во всех газетах, дававших отчет о миссионерском съезде. С особым подчеркиванием оно было напечатано в миссионерской газете «Колокол». Всероссийский миссионерский съезд во главе с виднейшими архипастырями господствующей Церкви нисколько не задумался над вопросом: не оскорбит ли явно кощунственное и заведомо лживое определение съезда религиозное чувство миллионов искренно и горячо верующих людей? Не вызовет ли оно в их сердцах глубокую скорбь и обиду. Миссионерский съезд, как видно из его деяний, был чрезвычайно рад возможности забраться со своими нечистыми намерениями в чистую душу старообрядца и потоптать здесь величайшую его святыню, плюнуть ядовитым отвратительным плевком в его святой алтарь. Сделал это миссионерский съезд торжественно, точно совершил важнейшее священнодействие.

Этот подвиг миссионеров, отличающий их от кротких любвеобильных служителей Христа, нам чужд и омерзителен. Мы постараемся, говоря о митрополите Димитрии Ростовском, ни одним словом не затронуть религиозное чувство людей, верующих в его святость.

Нас интересует митрополит Димитрий, как церковный деятель известной эпохи, как виднейший и авторитетнейший «обличитель раскола». В нем, в его деятельности и литературных трудах отражается, как в зеркале, современное ему состояние господствующей Церкви и ее духовенства, отношение московской Патриархии к малороссийской Церкви, новые реформы Петра I, отношение церковной и гражданской власти к старообрядчеству, ее взгляды на него и т. п. Только с этой стороны мы можем говорить о Димитрии Ростовском.

II

Димитрий, в мире Даниил Туптало, происходил из рода казаков, родился в 1651 г. в местечке Макарове Киевской губернии. Начальную грамоту получил дома. Потом был отдан в киевское братское училище. Здесь он пробыл всего только три года и дальше риторического класса не пошел. На 15-летнем возрасте он вышел из училища, получив в нем очень скудные знания. 17-ти лет постригся в монахи, а на 18-м году поставлен в сан иеродиакона митрополитом Иосифом Нелюбовичем-Тукальским. Избранный на киевскую митрополию киевским духовенством и шляхетством в 1664 году, митрополит Иосиф не признан был русским правительством за законного митрополита киевской митрополии. Оно назначило блюстителем киевской митрополии Мефодия, епископа мстиславского, а по удалении его — Лазаря Барановича, архиепископа черниговского. 24-х лет Димитрий был посвящен в иеромонахи Лазарем Барановичем, которого Димитрий называет в своих записках «великим столпом церковным». Жил Димитрий в разных монастырях: Черниговском, Батуринском, Киево-Кирилловском и других. Бывал нередко и подолгу и в Москве. В 1701 году он был рукоположен в сан митрополита сибирского и тобольского. Но управлять сибирской митрополией ему не пришлось. В конце 1701 года скончался ростовский митрополит Иоасаф. Преемником ему Петр I назначил Димитрия, новорукоположенного митрополита. Димитрию не долго пришлось архиерействовать. 28 октября 1709 года он скончался.

Вот в немногих словах незамысловатая жизнь Димитрия. Она не блещет ни великими подвигами и страданием, ни выдающимися событиями, ни самопожертвованием, ни какими-либо добродетелями. Жизненный путь его был покойным, мягким, легким, приятным. Характера Димитрий был очень покладистого и гибкого.

Славился он проповедничеством. Но самое содержание его проповедей, язык их — смесь польских, русских и латинских слов, — свидетельствуют лишь о безвкусии и невзыскательности его слушателей. И если он был «знаменитым» проповедником, то что же представляли из себя в то время другие проповедники?

Димитрий верил в сны. Об одном из них он рассказывает следующее: «Услышав я благовест к заутрени, но по обыкновенному моему ленивству разоспавшись, не поспел к началу, но проспал даже до чтения Псалтири. В сие время видел следующее видение: казалось, будто поручено было мне в смотрение некоторая пещера, в коей почивали святыя мощи. Осматривая со свещею гробы святых, увидел там же якобы почивающую святую великомученицу Варвару. Приступив к ея гробу, узрел ее лежащую боком и гроб ея являющий некоторую гнилость. Желая оную очистить, вынул мощи из ея раки и положил в другом месте. Очистив раку, приступил к мощам ея и взял оныя руками для вложения в раку, но вдруг увидел в живых Варвару святую. Вещающему мне к ней: „Святая дево Варваро, благодетельнице моя! Умоли Бога о гресех моих“! Ответствовала святая, будто бы имея сомнение некое: „Не ведаю, — рекла, — умолю ли, ибо молишися по-римски“. Думаю, что сие сказано для того, что я весьма ленив к молитве и уподоблялся в сем случае римлянам, у коих весьма короткое молитвословие, так как у меня краткая и редкая молитва». Заключая этот рассказ, Димитрий замечает: «Бог ведает, что сей сон знаменует, и каково онаго событие воспоследует! О когда бы молитвами святыя Варвары, патрона моего, дал мне Бог исправление злого и окаянного жития моего». Писал Димитрий не совсем грамотно, правила грамматики им были усвоены очень слабо. Вот образчик его письма к своему московскому другу. Приводим с сохранением орфографии:

«Честному отцу Феологу челом, здравствуй Братец на многа Лета!

Христос родился, крестился, и пошол в мир скитаться и странствовать с добрыми людьми ища себе покоя; не бывал-ли у вас? чаю забился в чуланчик сердца Феологова и почивает на Одре Боголюбезных мыслей его. А отец феолог ему рад, подчюет Его вином умилений; пожалуи отче Феолог, побей челом ему свету чтоб и мою немощь посетил, понеже немоществую насилу брожу…

Отцу Иосифу судий, отцу Кариону челом, Здравствуйте Отцы Святии на многа лета! не забудьте мене егда молитвы к Богу простираете, и егда чарку вотки полную испиваете Аз же такожде не забуду; Аще впредь жить буду.

Отче Феолог, вельми добре совет твой, прошу и молю и соверши его сам; благоволи потрудитися с моим посланным к Его милости и побей челом, чтоб посетил Мою Худость, за просто: уха есть живая, а с ним и твоя честность посети нас». «Полные чарки водки» и «живую уху» едва ли можно поставить в число особых добродетелей монашествующих отцов.

К «лику святых» митрополит Димитрий причтен в 1758 году. «Мощи его, — говорит профессор Голубинский, — осматривала в январе 1757 года комиссия, состоявшая из митрополита Ростовского Арсения Мациевича, митрополита Суздальского Сильвестра Гловацкого и заседавшего в Московской синодальной конторе симоновского архимандрита Гавриила Краснопольского. В доношении комиссии Синоду читается о мощах: „Власы на главе вниз от шапки по обе стороны, також и на браде, изруса мало с поседию, целы и невредимы суть, а под шапкою, кая (коея?) опушка иршица (опушка меховая) ко лбу пристала, имеется ли узнать нельзя, глава же от выи в составе значится мало отстало, уповательно от тяжести насыпавшиеся земли (на гроб) и щору (щебня); губы исподняя и верхняя и хрящ у носа и лице землею взято, составы же всего того в виду целы и един от другого не отлучены не мало; отвалились руки, сложенныя на персех, правая цела и жилы видны целы, а левая в составе в локоте отделилась и жилы, коя суть видны, пресеклись, да у правой же руки у четырех перстов, — у указательнаго, да у великосредняго и подле его сущаго и у мизинца, — по два состава переломились, из коих один и с ногтем имеется, и оные во особенном серебренном ковчежце положены; у ног голени и в коленах составы такоже видны, жилы целы, а тела на них не оказуется, а на прочих составах, а потом на бедрах по части не имеется у него (его?) ножных стоп кости кои (иные) отделились, а голени не истлели… По части и многия оказуются кости инде трухловаты“». Сведения эти о мощах Димитрия остаются на ответственности, конечно, комиссии. Проверить их достоверность нет возможности. Знаменательно, что один из членов комиссии, преемник Димитрия — Ростовский митрополит Арсений Мациевич, «относился к славе Димитрия, — как замечает профессор Голубинский, — с пренебрежением». Мациевич, по собственному его признанию, даже «не любопытствовал о чудесах Димитрия за суетами и забвениями». Как видно, он их ставил ниже своей «суеты» и не доносил о них Синоду. Сведений о чудесах потребовали из Петербурга, и только тогда о них стало известно Ростовскому митрополиту Арсению, совсем «не любопытствовавшему» о том, что в его митрополии творятся чудеса его предшественником. Поведение митрополита Арсения очень странно и наводит на зрелые размышления.

III

Оставшиеся после Димитрия его сочинения и проповеди рисуют современное ему состояние духовенства господствующей Церкви очень печальным и мрачным. Безграмотность и безнравственность — это обычное качество тогдашних пастырей.

«Оле окаянному времени нашему, — восклицает Димитрий в одном из своих поучений, — яко отнюдь пренебрежено то сеяние, — весьма оставися слово Божие, — и не вем, кого первее окаевати требе, сеятелей или землю, — иереев ли, или сердца человеческия, или обое то купно? Вкупе непотребни быша, несть творяй благостыню, несть до единаго. Сеятель не сеет, а земля не приемлет; иереи небрегут, а людие заблуждают; иереи не учат, а людие невежествуют; иереи слова Божия не проповедают, а людие не слушают, ниже слушати хотят. От обою страну худо: иереи глупы, а люди неразумнии».

Недостаток образования умственного мог бы, хотя отчасти, быть вознагражден добрым нравственным воспитанием служителей Церкви. Но митрополит Димитрий и этого не видел, он отмечает, что отцы семейства крайне были невнимательны к исполнению главных христианских обязанностей своими домашними. В том же поучении он говорит:

«А еже удивительнее, яко иерейстии жены и дети мнози никогда же причащаются, еже уведахом отсюду: иерейстии сыны приходят ставитися на места отцев своих, которых егда спрашиваем, давно ли причащалися, многия поистине сказуют, яко не помнят, когда причащалися. О, окаяннии иереи, нерадящии о своем доме, — восклицает при этом Димитрий, — како могут радети о святой церкви, домашних своих ко святому причащению не приводящии? Како могут приводити прихожан, не пекущиеся о спасении душ, и ни в дому, о попадии, глаголю, и о детях?»

Так не высоко стояло тогда духовенство над простым народом, и притом в главном городе митрополии. Что же было в деревнях и селах?

Не лучшим духовенство стало и в следующем 19-м столетии. «Оттого духовенство наше не уважается народом, — говорит о нем П. И. Мельников (Печерский), — что слишком отрешено от общества. Получив превратное воспитание, оно не вносит в жизнь народную живого учения духа, а остается при одних мертвых формах внешнего служения, да и теми пренебрегает до кощунства. Оттого духовенство не уважается народом, что оно часто представляет беспрерывные примеры неуважения к вере; оттого оно не уважается народом, что служение Богу превратило в доходное для себя ремесло».

Поразительную картину небрежного отношения духовенства к святыне воспроизводит митрополит Димитрий в своем послании к духовенству. В одном храме он спросил священника: где у тебя находятся запасные Дары? «Тогда иерей, — рассказывает Димитрий, — изъем из угла сосудец, зело гнусный, показа в нем хранимую оную в небрежении толь велию святыню, на нюже ангели смотрят со страхом, и возболезновах о том сердцем по премногу, ово яко в таком непочитании хранится Тело Христово, ово же яко ни нарицания честнаго пречистым Тайнам подобающего ведят. Удивися о сем небо, и земли ужаснитеся концы! — восклицает Димитрий: — О, окаяннии иереи, аще сами Христа Бога в пречистых и животворящих Его тайнах сущаго не знаете, веры же и любве к Нему не имеете и достодолжнаго Ему не воздаете почитания: то како простых людей истиннаго богопознания научите?»

В том же послании митрополит Димитрий передает другой случай грубой невнимательности священников к обязанностям священнодействия: «Воспомяну вещь ужасную, юже донесе нам протопресвитер наш ростовский с протодиаконом, еже сами ни очима своима видеша. В некоей церкви (места и имени не воспоминаем) поп служил литургию без книги, Служебник нарицаемой, и без молитв, служению подобающих, токмо едины возгласы глаголя, и егда протопресвитер и протодиакон то узревше, вопросиша его: для чего без книги Служебника и без молитв служит? Отвеща поп: я уже прочел служебные молитвы в дому. Начаша убо глаголати ему, яко не добре деет; он же рече: аз от старых попов сего навыкох, и сказа по имени, от кого навыче. О, крайняго безумия, — заключает Димитрий, — и нерадения глупых иереев, паче же реку, ругателей Христовых! О, бесстрашия и небрежения! О, пагубы их вечныя! Коль велие есть долготерпение Божие, яко не падет огонь с высоты на таковые попы и не сожжет я живы на тех же местах, идеже тако литургисают, истине же реку, ругаются Христови!..».

«Глупые и окаянные иереи» времен Димитрия хотя дома прочитывали «служебные молитвы». Современные же пастыри господствующей Церкви и этого не делают. Они совершают службы в несколько минут, не умеют даже «перекреститься» как следует. «Беда в том, что у нас есть храмы, где служба идет богатырскими шагами. Все куда-то спешат, куда-то торопятся: всё желают служащие угодить тем, для кого служат». Это свидетельствует о духовенстве ни кто иной, как епархиальный московский миссионер отец Полянский. Мы пользуемся миссионерскими источниками нарочито, чтобы не упрекнули нас в «сгущении красок». Миссионер Полянский рассказывает такой характерный случай: «Двое знакомых, — один православный, другой старообрядец, — долго спорили, чья вера истинная, другой старообрядец предложил, наконец: пойдем, обойдем 40 церквей и будем глядеть: умеют ли попы ваши креститься? Пошли. В первой церкви священник еле доводит руку до носу, — тяжела рука, не донести до лба, не умеет лба перекрестить. Православному досадно, обидно, стыдно; раскольник рад и толкует ему, почему это поп не может правильно перекреститься: „антихрист связал руку, потому и не может поднять её до чела… и вообразить истинный крест Христов“. Идут дальше. И в других церквах все то же; в иных еще и хуже. Обошли 8 церквей. Раскольник радуется и толкует по-своему, что такое значит, что попы не умеют креститься; православный смутился, в другие церкви не пошел и смотреть, да и совсем оставил церковь и ушел в старую веру»… «Великое дело чувство, религиозное чувство, — наставительно заключает Полянский, — Оно-то и тянет Нила Павлова в старую веру. Я не стал и никогда не стану, да и не могу порицать и отрицать то, что есть в старообрядчестве хорошего. Хорошее везде хорошо, и в старообрядчестве конечно».

Третий всероссийский съезд миссионеров, состоявшийся в Казани, постановил ходатайствовать перед Синодом — издать надлежащее распоряжение, чтобы хотя в одном каком-либо монастыре совершалась церковная служба полностью, по уставу. Подобного распоряжения, конечно, не последовало, и нам не могут указать ни одного храма в господствующей Церкви, в котором совершалась бы истовая и уставная служба. Будь в наше время Димитрий Ростовский, он признал вы всех современных иереев господствующей Церкви «ругателями Христовыми» и удивился бы: «Коль велие есть долготерпение Божие, яко не падет огнь с высоты на таковые попы и не сожжет я живы». От попов нисколько не ушли и архиереи. Собственная их небрежность в богослужении, и далеко не архипастырская жизнь только развращает низшее духовенство. Но «может ли народ с уважением смотреть на духовенство, — спрашивает Мельников-Печерский, — может ли он не уклоняться в раскол, когда то и дело слышит он, как один поп, исповедуя умирающего, украл у него из-под подушки деньги, как другого народ вытащил из непотребного дома, как третий окрестил собаку, как четвертого во время пасхального богослужения диакон вытащил за волосы из царских дверей? Может ли народ уважать попов, которые не выходят из кабака, пишут кляузные просьбы, дерутся крестом, бранятся скверными словами в алтаре? Может ли народ уважать духовенство, когда повсюду в среде его видит святокупство, небрежность к служению, бесчиние при совершении таинственных обрядов? Может ли народ уважать духовенство, когда видит, что правда совсем исчезла в нем, а потворство консисторий, руководимых не регламентами, а кумовством и взятками, истребляют в нем и последние остатки правды? Если ко всему этому прибавить торговлю заочными записками в исповедные росписи и метрические книги, оброки, собираемые священниками с раскольников, превращение алтарей в оброчные статьи, отдачу за поповскими дочерьми в приданое церквей Божиих, и прочее тому подобное, то вопрос о том, может ли народ уважать наше духовенство и может ли затем не уклониться в раскол, — решится сам собой».

Скажут: это было давно, теперь же все изменилось. Да, изменилось, только не к лучшему. Покойный Победоносцев, стоявший во главе господствующей Церкви и потому хорошо знавший ее внутреннее состояние, еще так недавно говорил: «Посмотрите, вот храмы — светильники народные, оставленные посреди сел и деревень запертыми, без службы и пения, и вот другие, из коих, за крайним бесчинием службы не выносит народ ничего, кроме хаоса, неведения и раздражения… Велик этот свиток, и сколько в нем написано у нас рыдания, и жалости, и горя». Кто же виновен в этом? Конечно «не бедный народ, — отвечает Победоносцев, — повинен ленивый и несмыслящий служитель церкви, повинна власть церковная».

Современные пастыри забывают всякий страх Божий. Они служат только деньгам. «В некоторых приходах, — сообщает „Миссионерское Обозрение“, — требование пастырями денег за таинства настолько велики, что крестьяне оставляют детей без крещения по 6, 7 и 8 месяцев и часто живут вне брака, ибо не в силах заплатить 15—20 и 25 рублей священнику за совершение таинства. В этом напряженном состоянии безденежья и веры человек подвергается большому искушению. И, подвернись в это время какой-нибудь раскольничий поп, совершающий крещение и брак даром, и отпадение почти неизбежно. Но самое ужасное — это требование денег на похороны. Налог на несчастье. Укажем случай, бывший с односельцем крестьянином, у которого в марте месяце умерла мать и с которого священник (был голодный год) потребовал за совершение похоронного обряда 5 рублей, под угрозой оставить тело без погребения. Это было поистине ужасно».

«Нельзя облагать совершение таин Божиих налогом, это стыдно и позорно. Самый грустный и самый резкий упрек заключается в словах сектантов: „у православных все продается и все покупается“. Как может священник влиять на кулаков в селе, высасывающих народные соки, если сам он, по-видимому, как в лавочке торгует бракосочетаниями, крещением и другими таинствами?».

«В одном приходе, — рассказывает один сотрудник „Миссионерского Обозрения“, — был случай, когда священнику привели крестьяне грабленую корову, и он ее взял, зная, у кого она ограблена». Чего же можно ожидать от таких пастырей?

Но ужаснее еще то, что многие пастыри господствующей Церкви живут развратно и творят всякие неприличные дела с единственной целью, чтобы казаться современными «культурными» людьми, чтобы не быть похожими на «отсталых» старообрядческих священников. В «Миссионерском Обозрении» говорится об одном даже единоверческом подобном иерее. «Как-то мне случилась надобность допросить священника единоверческой церкви, — повествует все тот же сотрудник «Миссионерского Обозрения», — производил я допрос в здании станичного правления, где все служащие, начиная со станичного атамана, были старообрядцы. Иконы были старого письма. Священник явился ко мне с папироскою в зубах (случай изумительный) и немного навеселе после завтрака. Он и по улице шел с папироской и курил. Я предложил ему немедленно затушить папиросу, а по окончании допроса я один на один спросил его: для чего он курит и пьет водку в старообрядческой станице? Он мне ответил: «Чтобы не походить на старообрядческих начетчиков».

Нам припоминается рассказ известного в старообрядчестве церковно-общественного деятеля, ныне покойного, Е. Е. Бушева. Он был близко знаком со знаменитым кремлевским проповедником московским миссионером-иеромонахом отцом Пафнутием Овчинниковым, ушедшего в господствующую Церковь из старообрядчества. Бушев часто бывал у него в гостях. Однажды он застал отца Пафнутия за обедом. День был постный. Пафнутий ел мясное. Это страшно поразило Бушева. Он знал, что Пафнутий, будучи старообрядцем, вел чисто подвижническую жизнь, питался только сухарями и просфорой. Сделавшись же «православным», он отверг посты и пренебрегал установлениями Церкви о постах. «Что ты делаешь, — заговорил Бушев, обращаясь к Пафнутию. — Не боишься ты Бога — жрешь скоромное. Ты же монах, да и постный день сегодня. Что с тобой стало!»

«А я тебе удивляюсь, — иронически начал оправдываться Пафнутий, — ты известный старообрядческий начетчик, а не знаешь самых простых вещей. Ведь если бы я стал жить в православной Церкви по-прежнему, как я жил в старообрядчестве: соблюдал посты, совершал службы чинно, церковная власть тогда бы и сказала обо мне: „как был раскольником, так и остался им“. А теперь, когда я нарушаю посты, не признаю среды и пятницы, ем мясное, служу по-военному, обо мне говорят: „вот, настоящий православный“. И в моей преданности православной Церкви никто не сомневается. Понял?» — заключил свои разъяснения Пафнутий.

Этот яркий и отличительный признак господствующего православия не в наше только время народился. Его отмечал в своих проповедях и митрополит Димитрий Ростовский. В одной проповеди 1708 года он говорил: «Бахус не только эллинам, но, якоже вижу, и нашим глаголющим бытии православным христианам той божишко не нелюбим… Не соблюдать постов — то не грех; день и ночь пьянствовати — то людскость, пребывать в гулянье — то дружба, а что по смерти о душе сказуют, куда ей итти — баснь то». «Речет Бахус, чревоугодный бог со учеником своим Мартином Лютером: надобно в полках не смотрети поста и в пост ясти мясо, чтобы полковые люди в воинстве были сильны, в бою крепки, не ослабели бы в брани от поста и воздержания». Здесь, очевидно, митрополит Димитрий имеет в виду Петра I, который издевался над набожностью русских и войскам своим разрешал есть мясное Великим постом. Уже после смерти Димитрия «чревоугодному богу Бахусу» поклонились и восточные патриархи, и русский правительствующий Синод, разрешившие «Христовым войскам на мясные и прочие в пост запрещенные яди». Петр Великий, принявшийся реформировать русскую Церковь, «представлял себе истинную религию в форме лютеранства».

По этой форме он и начал кроить свою Церковь. При жизни Димитрия эта кройка только начиналась. Но и она приводила в ужас и отчаяние даже его, Димитрия. В низах иерархии — полная распущенность, небрежность в богослужении, пьянство и безнравственность, тупоумие и безграмотность. На верхах — рабское следование иерархов за Петром, его кощунства и насмешки над вековыми и священными верованиями русского народа, дух протестантизма и прямого безверия. Вот внутренняя сущность тогдашней иерархии и Церкви. Люди с чуткой совестью, с не замершим еще чувством веры бежали из этой Церкви и спасение своей души, успокоение тревожной совести находили только в старообрядчестве, где церковное благочестие и дух святой веры были непоколебимы, где члены Церкви шли тернистым, скорбным, но зато спасительным путем, ведущим в Царство Божие.

IV

Киевская Церковь, возродившая и воспитавшая Димитрия Ростовского, с давнего времени была заподозрена московскими святителями в потере чистоты православия.

Католицизм и протестантизм действительно наложили на нее свой еретический отпечаток. На московском соборе 1620 года патриарх Филарет Никитич говорил: «Егда бых в польском и литовском государстве, многая в них виде несогласия церковная, в самех тех христианех, яже суть белорусцы в них нарицаются, и нарицаются убо христиане, а правила святых апостол и святых отец седми вселенских и девяти поместных соборов и инех святых отец предания, мнози в них не соблюдают; и во едином убо дому у них у отца с детьми, и у мужа с женою, и у господина с рабы, веры три или четыре: и ин держит в них веру христианскую, ин же папежскую, а ин же люторскую, и ин же кальвинскую, и ин же новокрещенскую, ин же сасскую, и ин же ариянскую. И вкупе убо на единой трапезе ядят и пиют и браком совокупляются, а инии вкупе и молитву творят. Мнози же из них и за папу изверженнаго Бога молят во святей литургии в приношении и во ектениях и литиях».

Филаретовский собор очень строго отнесся к южным христианам. По определению собора, их должно отдавать «под начал для исправления веры», крещеных же обливательно — снова крестить. С большим недоверием относились в Москве и к книгам литовской и киевской печати. Их считали погрешительными и еретическими. И не только догматические произведения киевских писателей были наполнены заблуждением латин и протестантов, но и в богослужебные книги вносились «еретические чины и толкования». По свидетельству московского патриарха Иоакима, в киевском «Требнике Великом» «к молитвам, с греческих преведенным, положены латинские чины и толкования под именем восточныя церкве: в крещении, место погружения, обливание (оставляю молчанно о деемых у срамных женских удес при рождении младенцев). В том же Требнице на Божественной литургии пресуществление святых Таин поведуемо словесы Христовыми бывати, и в то время не обычныя святей Церкви поклоны творити, и яже в проскомидии изъимаемыя частицы из просфор в честь и славу Пресвятыя Богородицы и святых и приносимыя за живыя о здравии и спасении и за усопшия о покои и оставлении грехов мнети тело Христово и православныя христианы причащати ими сказует, приложив: „по чину, глаголя, восточныя церкве“, еже никогда в восточней церкви бысть, ниже есть. И иная некая от латинскаго зломудреннаго учения в оный Требник привнесена суть. Подобны тому Требнику книги: „Служебники“ разных изданий, бывших в Киеве, в Вильне и в Стрятине»

Киевские богословы по многим церковным вопросам держались латинских заблуждений. Между прочим, и в вопросе о пресуществлении даров они разделяли взгляд латин. В этом упрекал их и воспитанник киево-могилянской коллегии Епифаний Славинецкий. «Наши киевляне, — говорит он, — учились и учатся точию по латине и чтут книги токмо латинския, и оттуду тако мудрствуют, а гречески не училися и книг греческих не чтут и того ради о сем истины не ведают и вельми в сем погрешили, зане сие есть ересь латинская; латини ибо тако мудрствуют, — обращается Епифаний к Симеону Полоцкому, — яко и сам глаголеши, яко западни учители глаголют, Христовыми токмо словесы совершатися телу Христову в крови».

Но в патриаршество Никона киевские богословы, воспитанники западных и иезуитских школ, призванные в Москву, стали во главе предпринятых Никоном церковных реформ и постарались и Москву заразить латинскими и протестантскими догматами. «Достойно замечания, — говорит г. Татарский, — как самое характеристическое проявление этого нового настроения духа времени, так это тот несомненный факт, что влияние западной латинской образованности стало довольно ощутительно проникать и в область тогдашней церковной жизни. Весьма знаменательно, что представители церкви, принимавшие самое видное участие в умиротворении ее от тогдашних внутренних нестроений, были то прямыми воспитанниками западных школ, то людьми, сочувствовавшими в большей или меньшей степени началам западного просвещения. Достаточно вспомнить о Паисии Лигариде, человеке обширной латинской учености, без совещания с которым царь Алексей Михайлович решительно не делал ни одного важного шага в церковной политике того времени. Ближайшим сторонником и сотрудником Паисия был Симеон Полоцкий, принимавший не менее важное участие в современных церковных делах. Из русских архиереев, имевших в этих делах наиболее авторитетное значение, явное сочувствие к латинскому образованию питали Илларион, архиепископ рязанский, и в особенности митрополит сарский и подонский Павел». «Возненавидели они окаяннии, — говорит о них прямее и вернее диакон Феодор, — святые сионския восточныя церкви матере нашея правыя догматы и поругали, и попрали; а возлюбили и поцеловали римскую блудницу… и приемлют с честию и слушают с любовию проклятых и льстивых ея дидаскалов, и от тех нечистых духов напиваются мутнаго пития, яко свиния кабацкия барды». Автор книги «Симеон Полоцкий» соглашается, что подобные отзыва современников были основаны на действительных фактах.

Нельзя указать ни одного строителя новой никоновской церкви, который был бы вполне православным.

Паисия Лигарида, «образотворившаго персону» константинопольского патриарха Дионисия, сам Дионисий признавал «папежником и лукавым человеком», иерусалимский патриарх Досифей считал его раскольником и еретиком, а Никон называл его «нехристем» и «антихристовым предотечей». Симеона Полоцкого, автора книги «Жезл Правления», сооруженной собором 1666 года, и главного руководителя церковных дел в царствование Алексея Михайловича, московский патриарх Иоаким изобличал во многих ересях и предал отлучению всех, кто будет читать сочинения Полоцкого. «Данною нам властию от всесвятаго Духа, — говорит патриарх Иоаким, — запрещаем всем православным сыновом, послушным архипастырства нашего, тех книг яко подзор и ереси имущих, яко не благословленных, никакоже дерзати народно и в церквах прочитати, под церковною казнию, священным — под извержением священства, людином же — под отлучением». В книге Симеона «Жезл», изданной соборне, указывал ереси монах Чудовского монастыря Евфимий, ученик Епифания Славинецкого.